Виноградник Навуфея (Сомервилль)/ДО

Виноградник Навуфея
авторъ Эдит, Росс Мартин Сомервилль, пер. Анна Николаевна Энгельгардт

Оригинал: англ. Naboth’s Vineyard, опубл.: 1891. — Источникъ: "Вѣстникъ Европы", №№ 4—6, 1892. az.lib.ru

ВИНОГРАДНИКЪ НАВУѲЕЯ

РОМАНЪ. Naboth’s Vineyard, by Sommerville and Martin Ross.

I.
Гостинница на морскомъ берегу.

Всякій, это хотя мелькомъ взглянетъ на карту Ирландіи, замѣтитъ, насколько юго-западный уголъ ея пострадалъ отъ своего положенія крайняго аванпоста европейскаго материка въ его борьбѣ съ Атлантическимъ океаномъ. Эта борьба между моремъ и скалистыми берегами шла непрерывно, и въ настоящее время, послѣ долгаго ряда столѣтій, протекшихъ въ такомъ единоборствѣ, при взглядѣ на излучистый рядъ острыхъ мысовъ и косъ, съ длинными, извилистыми проливами, можно подумать, что острые зубы какого-нибудь голоднаго чудовища изгрызли мягкую зеленую землю и выхватили ее кусками изъ ряда скалистыхъ твердынь, которыя стоять твердо и непоколебимо. Но при всей насильственности и жестокости такого образа дѣйствій, результатъ — какъ это часто бываетъ — оправдываетъ узурпатора. Море пробило себѣ путь глубоко въ горахъ и во многихъ тихихъ «фіордахъ» устроилось на покой сельской жизни, окруженное всѣми мирными звуками и картинами твердой земли, точно оно никогда и не бушевало и не потопило Фастнетскаго маяка.

На границѣ графства Коркъ и графства Берри находится одинъ изъ такихъ заливовъ, гдѣ все содѣйствуетъ морю прикинуться кроткой прѣсной водой: продолговатый островъ лежитъ поперекъ его устья, загромождая обширный юго-западный горизонтъ и почти соединяя обѣ косы земли, протянувшіяся на встрѣчу другъ другу по обѣимъ его сторонамъ. Внутри ихъ зеленовато-голубая вода раскидывается совсѣмъ какъ озеро; но на разстояніи мили отъ входа, тамъ, гдѣ берега внезапно съуживаются и образуемый такимъ образомъ каналъ круто поворачиваетъ на сѣверъ, — она, начиная съ этого пункта, течетъ уже какъ рѣка между крутыми холмами, поросшими густымъ лѣсомъ; они спускаются къ самой водѣ и раскидываютъ свои вѣтви надъ сѣрыми утесами и желтыми водорослями…

Маленькій рыбачій городокъ Росбринъ выстроенъ былъ въ такомъ именно мѣстѣ, совсѣмъ не ради украшенія Трегартской гавани; благодаря лишь счастливой случайности, онъ очутился на полъ-пути между открытымъ моремъ и вышеупомянутымъ лѣсистымъ берегомъ рѣки.

Онъ, по всей вѣроятности, началъ свое существованіе съ ряда рыбацкихъ коттеджей; они выстроились надъ водой и въ настоящее время совсѣмъ придавлены большимъ безобразнымъ строеніемъ, возвышающимся на набережной съ слѣдующей надписью, черными буквами на сѣрыхъ стѣнахъ: «Провіантскіе магазины О’Греди».

Слѣдуя ихъ примѣру, другіе коттеджи взгромоздились одинъ надъ другимъ, на холмѣ, и теперь человѣкъ, стоящій въ началѣ чуть не перпендикулярной тропинки, которую настойчивые домостроители заставили играть роль улицы, видитъ подъ ногами блестящій рядъ черепичныхъ кровель, похожихъ на неправильную лѣстницу съ сверкающими ступенями.

Два высокихъ сикомора, аванпосты Трегартскихъ лѣсовъ, стоятъ по срединѣ улицы у подошвы холма, и улица такъ круто вздымается надъ ними, что обитатели домовъ, расположенныхъ повыше, могутъ почти заглядывать въ гнѣзда птицъ, ютящихся въ верхнихъ вѣткахъ. Эти деревья, «Два дерева», какъ ихъ любовно окрестили обитатели Росбрина, служатъ всѣми признаннымъ центромъ, откуда расходятся всѣ мѣстныя сплетни. На видъ кажется, будто эти два дерева ростутъ изъ груды огромныхъ камней, на верху которыхъ, согласно преданію, нѣкогда пасся скотъ, и весьма возможно, что наслѣдственность играетъ роль въ неизбѣжной, почти фатальной привычкѣ мужского населенія собираться въ ихъ тѣни съ цѣлью поболтать и покурить трубочку.

Лишь на вершинѣ холма Росбринъ расширяется и принимаетъ размѣры одного изъ значительнѣйшихъ рыбацкихъ поселеній на юго-западѣ.

Здѣсь въ трехъ улицахъ, расходящихся изъ одной центральной, находятся почтовая контора, аптека, небольшое, но элегантное заведеніе: «Модистки по всѣмъ отраслямъ дамскаго костюма», которое содержитъ миссъ Кэтти Викери, законодательница модъ и хорошихъ манеръ въ Росбринѣ; наконецъ, бакалейная лавка, гдѣ сапоги, подбитые гвоздями, серпы и кипы веревокъ спускаются съ потолка, оставляя мало мѣста для болѣе законнаго присутствія куековъ свиного сала и свертковъ съ сальными свѣчами.

И здѣсь, подавляя все окружающее своимъ величіемъ, стоить гостинница Донована, родъ важнаго трактира съ зеленой по золоту вывѣской, эффектно выдѣляющейся на розовыхъ оштукатуренныхъ стѣнахъ. Несмотря на претензію быть содержателемъ гостинницы, ея хозяинъ, какъ всѣмъ было извѣстно, получалъ большую часть дохода отъ «рестораціи», а не отъ нарядныхъ комнатъ, расположенныхъ въ верхнемъ этажѣ для удобства пріѣзжающихъ. Но сомнительно, чтобы онъ сознался когда-нибудь въ этомъ кому-либо изъ многочисленныхъ соперниковъ-кабатчиковъ въ Росбринѣ; а жена его, молодая дама съ большими претензіями на образованность, вполнѣ игнорировала, существованіе кабака и только въ крайнихъ случаяхъ вскользь упоминала о «ресторанѣ».

Въ одинъ прекрасный октябрьскій день 1883 г. можно было узрѣть самого м-ра Джона Донована за рѣшетчатой конторкой, расположенной въ концѣ ресторана. Онъ пользовался раннимъ часомъ дня, чтобы свести счеты по книгамъ. Его жирный палецъ быстро бѣгалъ по столбцамъ вверхъ и внизъ и жирныя губы бормотали по временамъ таблицу умноженія и сложенія. Большой желѣзный сундукъ стоялъ раскрытый на высокомъ стулѣ, около него, и онъ часто поворачивался къ нему, держа перо въ зубахъ, вынимая изъ сундука свертки бумагъ и сравнивая ихъ содержаніе съ цифрами въ книгахъ. Повидимому, то была сложная система бухгалтеріи для гостинницы хотя бы и съ кабакомъ, такъ какъ итоги требовали постоянной провѣрки самыхъ неожиданныхъ документовъ, какъ, напримѣръ, контракты и арендные договоры и другія засаленныя бумаги, оказывавшіяся инвентарный имущества различныхъ фермъ съ замѣтками карандашомъ и многочисленными помарками.

Наружность богатаго м-ра Джона Донована была не изъ привлекательныхъ; мрачные темные глаза сидѣли глубоко во впадинахъ, носъ былъ съ горбомъ, какъ у попугая, а отвислыя толстыя щеки обросли рѣдкой черной щетиной. Когда же онъ вставалъ съ мѣста по временамъ, то его плотная и сутуловатая фигура оказывалась такою же неблагообразной, какъ и его лицо.

Стукъ колесъ по дорогѣ заставилъ его взглянуть въ открытую дверь, и, переведя глаза на часы, онъ заперъ и отставилъ въ сторону желѣзный сундукъ, снявъ шляпу съ вѣшалки, прибитой къ стѣнѣ надъ его головой. Послѣ того, растворивъ дверь, которая вела въ задніе покои, громкимъ и сердитымъ голосомъ кликнулъ какую-то Джоанну, приказывая ей придти и «заняться лавкой», а самъ вышелъ на улицу.

Тамъ его дожидалась двухколесная телѣжка, ирландское подобіе фермерскаго «gig’а», запряженная бурой кобылой, которая оглянулась на своего владѣльца съ выраженіемъ злобной меланхоліи въ глазахъ въ то время, какъ онъ бралъ вожжи у мальчика, державшаго ее, и грузно усаживался въ телѣжку.

— Послушай, Михаэль, — сказалъ онъ мальчику: — что, м-ръ О’Греди еще не показывался?

— Навѣрное нѣтъ, потому что пароходъ съ рыбой еще не приходилъ.

— Хорошо. Какъ только пароходъ уйдетъ, м-ръ О’Греди придетъ ко мнѣ; ты дождись его и попроси не уѣзжать изъ города, пока я не вернусь назадъ. Скажи ему, что я поѣхалъ по дѣлу въ Скарифъ.

Ударъ бича, который предвкушала кобыла, послѣдовалъ за этими словами, и м-ръ Донованъ поѣхалъ по улицѣ, поглядывая на зѣвакъ на порогѣ лавокъ съ неодобрительной надменностью, какъ и подобало человѣку, у котораго полъ-населенія было въ долгу. Быть можетъ, еслибы онъ удостоилъ оглянуться, то замѣтилъ, что интересъ, съ какимъ они въ свою очередь взирали на его широкую, самодовольную спину, далеко не такъ почтителенъ, какъ тотъ, какой они выражали ему, когда онъ сидѣлъ за конторкою и сводилъ съ ними большіе и малые счеты.

Но м-ръ Донованъ рѣдко оглядывался въ какомъ бы то ни было смыслѣ; его вниманіе было безусловно сосредоточено на будущемъ, болѣе или менѣе отдаленномъ, и ограничивалось при этомъ однимъ пунктомъ, требовавшимъ неустанной бдительности, а именно упроченія финансоваго могущества.

Мелкая рысца, какой самоуваженіе кобылы заставляло ее придерживаться, пока они ѣхали по городу, перешла въ покорный шагъ, когда властная рука хозяина повернула ее изъ улицы на горную дорогу; эта дорога вела внутрь страны, вдоль высокой каменной стѣны, защищавшей опушку Трегартскихъ лѣсовъ на востокъ отъ открытаго моря.

Въ продолженіе четверти мили сѣрая суровая стѣна тянулась безъ перерыва, и хотя бы вѣточка плюща смягчила ея строгое однообразіе. Эта стѣна производила тѣмъ болѣе удручающее впечатлѣніе на прохожаго человѣка, что ему невѣдомо было, что скрывалось за ней; но еслибы привычка не устраняла въ м-рѣ Донованѣ всякое размышленіе на этотъ счетъ, то единственное чувство, какое стѣна могла въ немъ возбудить, — это почтительное восхищеніе кучею денегъ, какихъ она стоила.

На вершинѣ длинной горы, которая шла отъ Росбрина, неумолимое однообразіе стѣны было нарушено, и между столбами высокихъ желѣзныхъ воротъ прорвался ослѣпительно яркій свѣтъ.

Обширный, залитый солнцемъ зеленый лугъ разстилался за ними съ группами вязовъ, сверкавшихъ золотомъ на полуденномъ солнцѣ. Дальше виднѣлась линія моря съ маякомъ, высившимся точно большая бѣлая чайка между двумя голубыми пятнами моря и неба.

Плотные бока кобылы тяжело раздувались, когда она добралась до ровнаго мѣста напротивъ воротъ. Но не состраданіе къ ней и не удовольствіе отъ открывшагося внезапно вида заставили м-ра Донована придержать ее. Онъ увидѣлъ женщину между деревьями парка, направлявшуюся торопливыми шагами по лугу къ воротамъ. Она была еще далеко, и онъ терпѣливо ждалъ, чтобы она подошла ближе. Взглядъ его изъ-подъ толстыхъ, нависшихъ вѣкъ былъ сосредоточенъ на ней съ выраженіемъ, почти оживившимъ его тупое лицо и обнаруживавшимъ фактъ, врядъ ли извѣстный самымъ короткимъ изъ его знакомыхъ, хотя для самой женщины, подошедшей къ воротамъ, онъ былъ не тайной, — фактъ, что Джонъ Донованъ влюбленъ въ свою жену.

— Какъ, Гарріэта, это ты? — крикнулъ онъ ей. — Я думалъ, ты внизу, въ городѣ.

Она не отвѣчала, пока не подошла такъ близко, что могла говорить, не возвышая голоса.

— Что мнѣ сидѣть въ городѣ? — проговорила она ворчливо. — Я пришла сюда, чтобы спастись отъ запаха проклятой рыбы!

То была высокая, сильнаго сложенія, молодая женщина, лѣтъ около тридцати, блѣднолицая, съ густыми черными бровями, придававшими энергическое выраженіе ея безпокойнымъ чернимъ глазамъ. Она была хороша собой, несмотря на то, что нижняя часть лица была непропорціонально развита, а нижняя губа недовольно оттопыривалась, при чемъ послѣднее шло въ разрѣзъ съ чувственнымъ выраженіемъ большого, пухлаго рта.

— Да, здѣсь, конечно, воздухъ для тебя здоровѣе, — презрительно сказалъ Донованъ. — Во всякомъ случаѣ мы скоро окончимъ съ этой партіей рыбы; говорятъ, пароходъ О’Греди отходитъ сегодня.

— Онъ уже готовъ къ отплытію, — отвѣчала Гарріета. — Я видѣла, какъ разводили пары нѣсколько времени тому назадъ. Вонъ онъ, въ устьѣ гавани.

Она повернулась и показала на густую колонну дыма, которая поднималась надъ вершинами деревъ. Глаза ея мужа подозрительно съёжились.

— А теперь ты направляешься домой? — спросилъ онъ и, не дожидаясь отвѣта, прибавилъ: — не лучше ли тебѣ отправиться вмѣстѣ со мной къ вдовѣ Леонардъ?

Она размахивала дешевымъ зонтикомъ съ черной ручкой, уставясь глазами въ землю, какъ бы въ нерѣшительности. Но вдругъ взглянула въ лицо мужа, наклонившагося къ ней.

— Нѣтъ, я не хочу видѣть этихъ Леонардовъ! — отвѣтила она съ неудовольствіемъ, еще сильнѣе выразившимся въ ея голосѣ. — Я вернусь лучше домой.

Она затворила за собой ворота и пошла въ направленіи къ Росбрину.

Донованъ, зная, что означаетъ надутая нижняя губа у жены, благоразумно уклонился отъ безполезнаго спора. Онъ не былъ человѣкомъ экспансивнымъ, и только кобыла могла бы вывести заключеніе изъ необыкновенно сильнаго удара бичомъ, доставшагося на ея долю, что ея хозяинъ недоволенъ тѣмъ, что жена его встрѣтится tète-à-tète съ м-ромъ Ричардомъ О’Греди.

II.
Неписанный законъ.

Нѣсколько выше было замѣчено, что Трегартская бухта круто заворачивала внутрь страны; но географическія описанія съ трудомъ укладываются въ головѣ читателя сразу, а ходъ нашей исторіи заставляетъ, къ несчастію, настаивать на этихъ ннеитересныхъ подробностяхъ.

Вслѣдъ за этимъ внезапнымъ и очень красивымъ загибомъ бухта разливалась на подобіе озера, а затѣмъ вытягивалась длиннымъ узкимъ рукавомъ къ западу, на встрѣчу маленькой рѣчонкѣ Роури, которая бурно несется изъ родного озера, гдѣ въ суровыя зимы можно видѣть дикихъ гусей.

Дорога, на которую теперь свернулъ м-ръ Донованъ, огибала Трегартскіе лѣса и шла по довольно почтенному каменному мосту, перекинутому въ полумилѣ разстоянія отъ устья рѣки, и вела въ пустынную горную мѣстность на сѣверъ отъ бухты.

Ферма вдовы Леонардъ лежала между этимъ мостомъ и бухтой, и тропинка, которая вела къ ней отъ большой дороги, была настолько неудобна, что м-ръ Донованъ окончательно осерчалъ къ тому времени, какъ въѣхалъ во дворъ фермы. Погнувшіяся и ржавыя желѣзныя ворота стояли гостепріимно раскрытыми, и отборное стадо гусей, торжественно маршировавшихъ по направленію въ грязному прудку, находившемуся по другую сторону тропинки, приведено было въ внезапное смущеніе телѣжкой и кобылой и поспѣшило съ истерическимъ крикомъ назадъ къ кучѣ навоза, украшавшей центръ двора.

Дворъ, какъ и вообще на югѣ Ирландіи, представлялъ собой небольшой квадратъ, съ двухъ сторонъ окруженный строенія ни съ грязными соломенными кровлями, а съ третьей и съ четвертой стороны шелъ заборъ съ воротами и помѣщался домъ.

У послѣдняго стояла хозяйка, женщина лѣтъ около пятидесяти, съ курчавыми сѣдыми волосами и необыкновенно краснымъ лицомъ. Общій видъ ея говорилъ о рѣшительности характера и даже сварливости, и какъ разъ въ этотъ моментъ эффектъ этихъ качествъ особенно подчеркивался той энергіей, съ какой она вынимала кипы мокраго бѣлья изъ лохани и трясла его, прежде чѣмъ повѣсить на заборъ.

— Здравствуйте, м-ръ Донованъ, — сказала она голосомъ, звукъ котораго еще усиливалъ рѣзкость громкаго, сварливаго южнаго говора.

Она вынула изо рта большую мѣдную булавку, которая мѣшала ей говорить, и, воткнувъ ее въ толстую фланелевую юбку, немедленно заговорила сама съ собой, по обыкновенію вслухъ высказывая самыя задушевныя мысли: — Эта негодная телка выѣла цѣлый кусокъ изъ моей новой юбки! Право, я видѣла, какъ она слѣдила за мной, когда я развѣшивала юбку на кустѣ; но такая хитрая тварь, — не подошла вѣдь, пока я не ушла изъ дому, а тогда-то она и выѣла. Право! угоню ее сегодняшней же ночью въ Дримнахунъ. Какъ она ни хитра, а стѣны тамъ, навѣрное, не прогрызетъ!

Во время этой рѣчи Донованъ слѣзъ съ телѣжки и терпѣливо ждалъ конца.

— Мнѣ кажется, вамъ лучше было бы, м-съ Леонардъ медленно произнесъ онъ: — не гонять больше скота въ Дримнахунх.

М-съ Леонардъ точно вдругъ поперхнулась.

— А почему бы это? — спросила она такимъ громкимъ голосомъ, что его можно было бы разслышать за версту.

Донованъ оглядѣлся прежде нежели отвѣтить. Кругомъ никого не было ни видно, ни слышно, кромѣ свиней, громко и жадно пившихъ свое пойло изъ корыта, гусей, задумчиво стоявшихъ на кучѣ навоза, да нѣсколькихъ телятъ, дожидавшихся своего ужина. Но медлительный, зоркій взглядъ Донована проникъ сквозь мракъ хлѣва и открылъ тамъ фигуру человѣка, стоявшаго съ вилами въ рукахъ, которыми онъ выгребалъ навозъ, всякій разъ когда разговоръ на дворѣ привлекалъ его вниманіе.

— Вечеръ довольно прохладный, — замѣтилъ содержатель гостинницы, точно не разслышавъ словъ м-съ Леонардъ. — Если позволите, я войду въ домъ погрѣться у камелька. Эй, Данъ, — позвалъ онъ: — поди сюда и подержи пока кобылу!

Человѣкъ въ хлѣвѣ положилъ вилы и тяжелой, неуклюжей походкой направился по двору, не глядя на Донована, и взялъ кобылу подъ уздцы. На нѣкоторомъ разстояніи его широкія сутуловатыя плечи и плотная фигура заставляли думать, что онъ человѣкъ средняго возраста, а потому, когда онъ подходилъ ближе, то нельзя было не удивиться, видя, что онъ — мрачнаго вида, некрасивый молодой парень лѣтъ двадцати двухъ или трехъ: цвѣтъ лица у него былъ кирпичный, а по формѣ оно напоминало пуддингъ, расползшійся во всѣ стороны, несмотря на сдерживающую его салфетку. Въ общемъ впечатлѣніе оказывалось замѣчательнымъ подтвержденіемъ теоріи, что кто питается картофелемъ, тотъ въ концѣ концовъ становится самъ похожъ на это растеніе. Быть можетъ, всего страннѣе въ наружности Дана Гурли была грива бѣлобрысыхъ волосъ, падавшихъ ему на глаза спереди и спускавшихся сзади на воротникъ фланелевой куртки. Волоса были почти бѣлые и, представляя странный контрастъ съ его смуглымъ лицомъ, сообщали его свѣтлымъ глазамъ необыкновенную пристальность.

Донованъ неодобрительно слѣдилъ за его взглядомъ и, входя въ домъ за м-съ Леонардъ, сказалъ достаточно громко, чтобы его услышалъ Данъ:

— Еслибы это былъ мой слуга, то я бы обучилъ его хорошимъ манерамъ и между прочимъ снимать шляпу передъ высшими.

— Его манеры достаточно хороши для меня, — отвѣчала м-съ Леонардъ, и звукъ ея голоса предвѣщалъ бурю.

О на придвинула кресло гостю и затѣмъ занялась большимъ котловъ, висѣвшимъ надъ огнемъ и гдѣ варилась морковь. М-съ Леонардъ сняла котелъ съ огня и поставила его на глиняный полъ. Исполнивъ такимъ образомъ долгъ вѣжливости относительно гостя, она обратилась къ нему съ вопросомъ:

— А теперь вы, можетъ быть, объясните мнѣ, что вы сказали насчетъ Дримнахуна?

М-ръ Донованъ плотнѣе усѣлся въ креслѣ и внушительно прокашлялся.

— А вотъ что, м-съ Леонардъ, — началъ онъ съ мягкостью, въ сознаніи своего превосходства. — Я не сомнѣваюсь, что вы помните объ обстоятельствахъ, случившихся нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ на Дримнахунской фермѣ. Вы хорошо знаете, какимъ образомъ бѣдный Джемсъ Магони долженъ былъ оставить ее, потому что не могъ уплатить ренты, и какія резолюціи постановила на этотъ счетъ лига…

М-съ Леонардъ сидѣла, наклонясь надъ котломъ, и мѣшала морковь чумичкой, пока Донованъ говорилъ, но при послѣднихъ его словахъ выпрямилась.

— Совершенно лишнее приходить сюда и толковать мнѣ про аграрную лигу, — загремѣла она. — Я такой же добрый членъ ея, какъ и всякій другой. Я плачу мои повинности аккуратно а благодарю Господа Бога за то, что могу ихъ выплатить, а потому не должна никому другому кланяться!

Въ то время, какъ м-съ Леонардъ благодарила Бога такимъ агрессивнымъ образомъ, можно было съ увѣренностью сказать, что досада ея и самоуваженіе дошли до точки кипѣнія. Osa стояла, держа въ правой рукѣ дымившуюся чумичку, и глядѣла на Донована скозь паръ, поднимавшійся отъ моркови.

— Никто не споритъ, что вы хорошій лигёръ, м-съ Леонардъ, — произнесъ онъ съ тою же нестерпимой мягкостью: — а потому насъ и удивило, что вы взяли ферму, которая была бойкотирована по приказанію главнаго комитета.

— А развѣ земля эта не была въ арендѣ у родного брата моей матери, прежде чѣмъ Джемсъ Магони взялъ ее? — отвѣчала м-съ Леонардъ все съ тѣмъ же воплемъ негодованія: — и я не думала брать ее, пока не услышала, что Томъ Кэри хочетъ ее взять; а вѣдь онъ креатура лэндлорда и никогда не платить ни одного пенни лигѣ; я увѣрена, сказала я тогда, что гораздо лучше, чтобы добрый лигёръ взялъ ферму, нежели онъ.

Донованъ всталъ съ кресла и устремилъ холодные, рыбьи глаза въ ея взволнованное лицо.

— Покорно прошу васъ принять къ свѣденію, — произнесъ онъ: — что, какъ президентъ «Розбринской Отрасли», я увѣдомляю васъ, что лига приказываетъ вамъ отказаться отъ Дримнахунгской фермы. А какъ вашъ добрый знакомый, предупреждаю васъ, что мы не отвѣчаемъ за насилія, если таковыя произойдутъ. У насъ, конечно, не мало въ странѣ людей, которымъ наплевать на законъ а на лигу, если имъ покажется удобнымъ поживиться на счетъ ближняго. Не такъ вѣдь еще давно капитанъ Мунлайтъ далъ о себѣ знать въ округѣ.

— Чортъ бы побралъ капитана Мунлайта! — отвѣчала м-съ Леонардъ, безстрашно и грозно размахивая руками: — а отвѣтъ мой лигѣ тотъ, что когда я перестану платить свою повинность, тогда они успѣютъ сообщить мнѣ свои приказанія касательно земли, принадлежавшей моему родному дядѣ; но пока я аккуратно плачу, никому нѣтъ резона вмѣшиваться въ мои дѣла!

Отвѣта не воспослѣдовало. Донованъ направился къ двери, не выражая на своемъ лицѣ ни досады, ни желанія поставить на своемъ. Такое безмолвное удаленіе было самымъ эффектнымъ, какое онъ только могъ придумать, — а потому ему особенно досадно было, что какъ разъ въ эту минуту дверь внезапно растворилась передъ самымъ его носомъ, и у его ногъ очутилось тяжелое ведро съ молокомъ. Оно обрызгало его платье и принудило отступить назадъ отъ удивленія и испуга, что было совсѣмъ уже не эффектно.

— Что это такое? Куда лѣзете безъ толку? — рѣзко сказалъ онъ, и вдругъ увидѣлъ позади Дана въ темныхъ сѣняхъ.

— За какимъ чортомъ оставилъ ты кобылу безъ призора?

— Онъ помогъ мнѣ внести ведро съ молокомъ, м-ръ Донованъ, — отвѣчалъ кротко дѣвическій голосъ.

— Лучше бы ему дѣлать то, что ему приказываютъ, — сказалъ Донованъ, проходя мимо Дана на дворъ.

— А съ какой стати онъ будетъ слушаться скорѣе вашихъ приказаній, чѣмъ моей дочери? — завопила ему вслѣдъ вдова, торопясь выйти изъ дому, чтобы завязать баталію: — онъ вамъ обязанъ тѣмъ, что пошелъ въ услуженіе, и это знаетъ! Прилично, нечего сказать, вамъ прикидываться великимъ лигёромъ и толковать мнѣ про Дрюшахунъ, тогда какъ вы откармливаете свой скотъ на землѣ, принадлежавшей его матери, которую вы упрятали въ рабочій домъ!

— Тише, мама! — сказала дѣвушка, которая, очевидно, гораздо больше боялась Донована, нежели ея храбрая родительница. — Мнѣ очень жаль, м-ръ Донованъ. Я думала, что кобыла ваша стоить смирно и такъ.

И это было несомнѣнно, такъ какъ кобыла опустила голову къ ногамъ и мирно дремала.

Но Донованъ не удостоилъ вниманія это извиненіе.

Онъ влѣзъ въ телѣжку и, медленно поворачивая кобылу головой къ воротамъ, оглянулся на миссъ Леонардъ.

— Можетъ быть, вы разсудительнѣе матери, а потому скажу вамъ: всего лучше для васъ убѣдить ее поступить такъ, какъ я ей сказалъ насчетъ Дримнахунской фермы.

III.
М-съ Донованъ у себя дома.

Пароходъ съ рыбой медленно и осторожно пробирался сквозь маленькій флотъ своихъ сателлитовъ, рыбачьихъ лодокъ съ бурыми парусами, и исчезъ изъ виду, обогнувъ восточную косу бухта вмѣстѣ съ грузомъ туго связанныхъ боченковъ съ рыбой. Черное дыханіе его трубы омрачило слабую розовую зарю небесъ, а пѣна отъ колесъ прыгала вокругъ хорошенькаго желтаго челнока, въ которомъ сидѣлъ Рикъ О’Греди, направляясь въ берегу. Онъ работалъ веслами изо всѣхъ силъ; октябрьскій воздухъ былъ прохладенъ и рѣзокъ, а онъ нѣсколько часовъ сряду наблюдалъ за медленной нагрузкой своихъ бочекъ съ рыбой, и это занятіе было ему пріятно. Все ему казалось пріятно сегодня въ то время, какъ онъ мощно направлялся въ берегу. Восхитительное сознаніе благосостоянія и благополучія охватило его. Грузъ, который онъ только-что отослалъ, былъ необыкновенно значителенъ, и онъ ощущалъ уже не въ первый разъ живую радость человѣка, пустившаго въ ходъ новое предпріятіе, несмотря на всю оппозицію, и доведшаго его до конца, благодаря собственной настойчивости и энергіи.

Закупка рыбы въ обширныхъ размѣрахъ была новымъ дѣломъ въ Росбринѣ, и когда Рикъ, вернувшись изъ Америки, вмѣсто того, чтобы свои сбереженія помѣстить въ сельское хозяйство или, что еще болѣе освящалось обычаемъ, открыть кабакъ, сталъ скупать рыбу, — общественное мнѣніе рѣшило, что глупость Рика О’Греди жалка, если не дерзка. То было шесть мѣсяцевъ тому назадъ, и уже мѣстные мудрецы перемѣнили тонъ и указывали на длинные магазины на набережной, какъ на достойное олицетвореніе ихъ взглядовъ на помѣщеніе капитала.

Рикъ рано остался безо всякой поддержки въ жизни и до сихъ поръ умѣлъ отлично справляться со всякими затрудненіями. Если онъ и былъ самонадѣянъ, то успѣхъ оправдывалъ его и хотя надо правду сказать, — въ немъ не было ничего замѣчательнаго, за исключеніемъ красивой наружности, но у него былъ практическій, здравый смыслъ, постоянно подсказывавшій ему то, что слѣдуетъ сдѣлать, и подталкивавшій его на дѣятельность. И даже въ такомъ бойкомъ обществѣ, какъ «Свиной Клубъ» въ Чикаго, гдѣ зѣвать было не въ модѣ, ясность его взгляда, энергія и толковое пониманіе своихъ интересовъ заслужили ему репутацію человѣка обстоятельнаго. На дѣлѣ онъ былъ одинъ изъ тѣхъ счастливыхъ людей, у которыхъ умъ совершенно равносиленъ честолюбію, а потому слово неудача почти изъято изъ ихъ словаря.

Мы сказали, что у него была замѣчательно красивая наружность, но должны сознаться, что красота его была вовсе не классическаго типа, а также не особенно интеллектуальна.

Его рыжевато-темные волосы были черезъ-чуръ густы и падали на низкій, широкій лобъ. Носъ, хотя прямой и красиво очерченный, вовсе не подходилъ къ греческому образцу. Несмотря на густыя темныя брови, голубые глаза шли въ разрѣзъ съ яркими рыжими усами и румянымъ лицомъ, а голова, хотя небольшая и хорошо посаженная на широкихъ плечахъ, отличалось той плотностью повыше ушей, какая хотя и сообщаетъ несомнѣнную силу, но портитъ контуръ.

Челнокъ скоро достигъ берега, и Рикъ, выйдя изъ него и привязавъ, пошелъ вверхъ по горѣ съ видомъ человѣка, которому время дорого. Обогнувъ два большихъ сикомора, онъ остановился поглядѣть на часы, прежде чѣмъ пуститься на самую крутизну.

«Уже половина пятаго, — подумалъ онъ: — а я сказалъ ей, что буду въ четыре. Ну, да въ сущности…»

Онъ не докончилъ, но съ полуулыбкой пожалъ плечами и прибавилъ шагу, уставясь глазами въ землю, какъ человѣкъ, задумавшійся о прошломъ.

Въ трактирѣ гостинницы Донована былъ только одинъ посѣтитель — старуха, покупавшая табакъ и почтительно посторонившаяся, чтобы пропустить молодого человѣка, когда его стройная, высокая фигура показалась въ дверяхъ. Мальчикъ, подававшій телѣжку къ двери Донована, соскочилъ съ боченка, стоявшаго въ углу, торопливо спряталъ цимбалы, которыми онъ утѣшался въ свободные часы, и передалъ Рику данное ему порученіе въ нѣсколько измѣненной формѣ.

— Мистеръ Донованъ отправился въ Скарифъ, а вамъ велѣлъ подождать его въ пріемной!

Онъ отворилъ дверь въ концѣ лавки, и Рикъ прошелъ по темному корридорчику, въ которомъ пахло, какъ пахнетъ въ буфетъ меблированныхъ комнатъ, — буфетѣ, гдѣ хранится сыръ, хлѣбъ, и который потому посѣщаютъ мыши. Слабый свѣтъ проходилъ сквозь стеклянную дверь на концѣ корридорчика; Рикъ постучался, и голосъ изнутри пригласилъ его войти.

Гарріэта Донованъ парадно возсѣдала въ своей пріемной. Она вязала крючкомъ бѣлую салфетку, такъ-называемый «антимакасаръ», подобную тѣмъ, которыя угрюмо висѣли на спинкахъ краснаго дерева «полудюжины столовыхъ стульевъ», купленныхъ ея мужемъ по случаю свадьбы на принудительномъ аукціонѣ имущества одного изъ ихъ безчисленныхъ должниковъ. Огонь ярко горѣлъ на маленькой рѣшеткѣ, но пепла почти не было видно въ каминѣ изъ полированнаго камня, и сырость въ комнатѣ достаточно свидѣтельствовала о томъ фактѣ, что огонь зажженъ всего лишь какой-нибудь часъ назадъ. На кругломъ столѣ, покрытомъ клеенкой, отсутствовали всякія украшенія, за исключеніемъ высокой вазы съ искусственными цвѣтами, двухъ или трехъ книгъ въ позолоченныхъ переплетахъ и подноса со стаканами и черной бутылкой съ виномъ.

М-съ Донованъ не встала на встрѣчу посѣтителю; напротивъ того, она откинулась назадъ, насколько прямая спинка стула допускала это подражаніе фешенебельной непринужденности, и протянула гостю большую, довольно бѣлую руку.

— Я очень сожалѣю, что заставилъ васъ ждать, м-съ Донованъ, я не могъ придти раньше, — сказалъ Рикъ, беря руку и тряся ее съ особенной дружеской неуклюжестью, свойственной его классу людей. — Пароходъ запоздалъ.

Онъ зналъ, говоря это, что, извиняясь, такъ сказать, ставитъ себя въ невыгодное положеніе; но онъ былъ однимъ изъ тѣхъ счастливыхъ молодыхъ людей, которые не боятся ставить себя въ невыгодное положеніе относительно женщинъ, такъ какъ по опыту знаютъ, что такое положеніе часто оказывается наивыгоднѣйшимъ.

Гарріэта немедленно воспользовалась удобнымъ случаемъ.

— О! не безпокойтесь объ этомъ, м-ръ О’Греди! Боже! я почти не ожидала васъ видѣть — вы такъ неопредѣленно высказались вчера, — и я думала, что вы желаете видѣть только м-ра Донована.

Говоря это, она спохватилась объ очевидной уликѣ, красовавшейся на столѣ.

— М-ръ Донованъ оставилъ бутылку портвейна на тотъ случай, если вы придете, — прибавила она: — не угодно ли выпить рюмочку въ ожиданіи его прихода?

Pикъ налилъ себѣ вина и пододвинулъ стулъ поближе къ ней.

— Вы бы должны были знать, что я приду, если обѣщался, — сказалъ онъ съ легкимъ паѳосомъ, въ голосѣ.

М-съ Донованъ не отвѣчала, и только съ усиленной энергіей задвигала крючкомъ, въ то время какъ густая краска медленно заливала ея блѣдное лицо.

Рикъ допилъ вино и вытеръ свои побѣдоносные усы ладонью. Онъ игралъ въ любовь съ Гарріэтой Белли довольно усердно нѣсколько лѣтъ тому назадъ; но теперь, когда онъ видѣлъ, что отъ него ждутъ возобновленія этой игры при болѣе пикантныхъ, хотя и опасныхъ обстоятельствахъ, онъ убѣдился, что игра потеряла для него всю прелесть.

— Скажите мнѣ теперь, о чемъ хотѣлъ говорить со мной Джонъ, — перевелъ онъ разговоръ на болѣе практическую почву: — о дѣлахъ лиги или о чемъ иномъ?

— Право, я мало знаю его дѣла, — отвѣчала Гарріэта холодно. — Кажется, что это касается бойкотированной фермы, которую взяла за себя м-съ Леонардъ. Онъ получилъ повѣстку объ этомъ отъ секретаря лиги вчера.

— Это хорошая ферма, — задумчиво произнесъ Рикъ. — Магони дуракъ, что бросилъ ее.

— Можетъ быть, онъ теперь и сожалѣетъ объ этомъ, — отвѣчала Гарріэта съ короткимъ смѣхомъ. — Да какъ бы и м-съ Леонардъ тоже не пришлось пожалѣть.

Рикъ промолчалъ, какъ всегда дѣлалъ, когда выслушивалъ новость, которая требовала провѣрки и сравненія съ тѣмъ, что онъ раньше слышалъ. Характерной чертой въ немъ было то, что онъ, какъ въ малыхъ, такъ и въ крупныхъ дѣлахъ, провѣрялъ такимъ образомъ свои мнѣнія, прибѣгая совсѣмъ инстинктивно къ наилучшему и вѣрнѣйшему способу, не подозрѣвая его значенія.

Онъ недавно примкнулъ въ росбринскому отдѣлу земельной лиги, и отлично зналъ всѣ обстоятельства, связанныя съ Дримнахунской фермой.

Чего онъ не зналъ, такъ это — насколько президентъ отдѣла, Джонъ Донованъ, довѣряетъ женѣ. Съ своей стороны Рикъ, на основаніи прежняго знакомства съ нею, склоненъ былъ относиться въ ней съ величайшей осмотрительностью.

— Конечно, — сказалъ онъ: — нельзя знать, что будетъ, но и я тоже думаю, что вдова наживетъ съ фермой больше хлопотъ, чѣмъ разсчитывала.

И вдругъ прибавилъ, повидимому, совсѣмъ некстати:

— У нея дочка довольно миленькая.

Гарріэта разглядывала лепестокъ розы, связанной изъ бѣлой бумаги, и съ улыбкой, искривившей ея губы, замѣтила:

— Говорятъ, что Данъ Гурли, батракъ ея матери, такого же мнѣнія.

— Неужели это тотъ бѣлобрысый пентюхъ, который былъ съ ними въ церкви въ прошлое воскресенье? — спросилъ Рикъ недовѣрчиво. — Да вѣдь онъ дуренъ, какъ смертный грѣхъ.

— Совершенно вѣрно, — отвѣчала Гарріэта со смѣхомъ: — и мы всѣ думаемъ, что должно быть вдовѣ плохо приходится, если она не думаетъ найти лучше мужа для своей дочери. Можетъ, она думаетъ, что лучше хоть какого-нибудь, чѣмъ никакого.

Рикъ всталъ съ мѣста и принялся разглядывать олеографическій портретъ м-ра Парнелля, занимавшій почетное мѣсто аадъ узенькимъ каминомъ, точно предметъ разговора пересталъ интересовать его.

Гарріэта почувствовала, что пересолила, и раздраженное сознаніе подсказало ей то, что думалъ въ эту минуту Рикъ, а именно: что въ присутствіи м-съ Донованъ не слѣдуетъ хвалить другую женщину. Она взглянула на него съ выраженіемъ въ глазахъ, смягчавшимъ ихъ обычную дерзость, но ничего лучше не придумала сказать себѣ въ оправданіе, какъ замѣтивъ:

— Я вѣдь въ сущности ничего не знаю про Элленъ Леонардъ. Можетъ быть, все это однѣ глупыя сплетни.

Помолчавъ съ минуту, какъ будто она боролась съ желаніемъ не наговорить много лишняго, она прибавила:

— Мнѣ очень жаль, что вамъ приходится такъ долго ждать Джона. Не понимаю, почему онъ такъ запоздать. Сядьте и выпейте еще стаканъ вина.

Въ душѣ Рикъ былъ бы очень радъ заслышать тяжелые шаги трактирщика въ корридорчикѣ; отвернувшись отъ изображенія меланхолическихъ чертъ не-коронованнаго короля, онъ проговорилъ съ улыбкой, обнаружившей его бѣлые зубы:

— Вамъ не зачѣмъ жалѣть меня, м-съ Донованъ, пока я не жалуюсь; но на бѣду мнѣ никакъ нельзя ждать.

Она подумала, что онъ красивѣйшій изъ мужчинъ, какихъ она когда-либо видѣла, въ то время какъ онъ стоялъ передъ не крутя рыжіе усы и нерѣшительно улыбаясь.

Рикъ очень перемѣнился съ тѣхъ давнихъ дней, когда весь Росбринъ зналъ, что онъ «гоняется за Гарріэтой Келли», и внезапная жгучая ненависть наполнила ее къ самой себѣ за то, что она прогнала его въ Америку съ досады на нее и на весь міръ, когда она отвергла его, чтобы выйти за мужъ за самаго богатаго человѣка въ Росбринѣ.

— Мнѣ припоминаются старыя времена, когда я васъ вижу здѣсь, — проговорила она почти застѣнчиво: — тѣ времена, когда вы еще не уѣзжали въ Америку. Вы звали меня тогда просто «Гарріэта».

Несмотря на самообладаніе, онъ нѣсколько смутился.

— О! это было такъ давно! съ тѣхъ поръ многое перемѣнилось.

— Я это знаю, — почти неслышно прошептала Гарріэта.

И вдругъ, уставившись на него темными, загорѣвшимися глазами, пролепетала:

— Рикъ! вы все еще сердитесь на меня за то, какъ я съ вами поступила?

Единственной непрактической чертой въ характерѣ Рика было то, что онъ рѣдко отваживался сказать что-нибудь обидное женщинѣ,

— Сержусь на васъ! Богъ мой, нѣтъ! вы знаете, что я и тогда… конечно… — бормоталъ онъ.

Дверь ихъ лавки въ корридорчикъ заскрипѣла на петляхъ, и громкій, сердитый голосъ, который становился Гарріэтѣ все ненавистнѣе, отдалъ какое-то приказаніе кому-то.

Рикъ схватилъ свою красивую оленью шапку и, пройдя въ коррядорчикъ, поздоровался съ м-ромъ Донованомъ, съ радушіемъ далеко не притворнымъ.

IV.
Лунная пастораль.

Разбойница рыжая телка находилась гдѣ-то въ отсутствіи. Вѣрная своему обѣщанію, м-съ Леонардъ сослала ее на Дримнахунскую ферму, гдѣ такой роскоши, какъ фланелевыя юбки, не водилось около пустого дома Джемса Магони. Быть можетъ, въ поискахъ за этимъ дессертомъ, послѣ однообразной грубой травы, телка удалилась отъ стада и навлекла на себя проклятія Дана Гурли, который дождливымъ октябрьскимъ утромъ обходилъ по обыкновенію ферму и считалъ скотъ.

Телки не было въ полѣ, гдѣ остальной скотъ провелъ ночь. Данъ сосчиталъ всѣхъ коровъ: девять изъ нихъ стояли и тупо глядѣли въ окружавшій ихъ густой туманъ, или же недовольно фыркали носомъ на мокрую траву. Но десятой, самой дорогой и самой красивой изъ всѣхъ, рыжей телки, нигдѣ не было видно.

Данъ перешелъ ручеекъ, журча катившій свои воды по камнямъ, и пошелъ по грязной тропинкѣ въ сосѣднее поле къ плантаціи изъ еловыхъ и лавровыхъ кустовъ. Красная телка составила себѣ славу бродяги, и Данъ зналъ, что ей ничего не стоило пролѣзть сквозь изгородь. Онъ ожидалъ найти ее въ плантаціи грызущею листья лавровъ.

Но слабое мѣсто въ изгороди, сквозь которое она легко могла пролѣзть, было нетронуто, и обыскъ плантаціи остался безъ результата.

— Если только она не забралась въ огородъ съ грядами моркови, — сказалъ самому себѣ Данъ: — она навѣрное убѣжала назадъ въ Скарифъ, чортъ ее побери!

Онъ неуклюже перелѣзъ черезъ заборъ и торопливо пошелъ къ коттеджу, за которымъ скрывался огородъ, но, проходя въ ворота, Данъ увидѣлъ на заднемъ дворѣ зрѣлище, положившее конецъ его недоумѣніямъ.

Тамъ у амбара лежала рыжая телка, купаясь въ собственной крови, бѣжавшей изъ безчисленныхъ ранъ, которыми исколота была ея гладкая шкура. Къ дверямъ амбара прибита была грязвая бумажка съ нацарапанными на ней какими-то словами.

Данъ направился къ этому мѣсту съ странной дрожью, охватившей его съ головы до пятокъ. Дождь уже на половину смылъ записку, такъ что онъ съ трудомъ прочиталъ ее:

"Берегитесь; такъ поступаю я со всѣми ослушниками земельной лиги.

"Капитанъ Луннаго Свѣта".

Обычный гробъ, грубо нарисованный, заканчивалъ это посланіе Данъ боязливо оглядѣлся кругомъ. Онъ хорошо зналъ, что «капитанъ Луннаго Свѣта» шутить не любитъ: можетъ быть, въ настоящую минуту дуло его ружья направлено изъ-за какого-нибудь укромнаго уголка въ него, Дана. Мысль эта приковала его къ мѣсту; въ вискахъ у него стучало, а некрасивое лицо побурѣло отъ страха.

По истеченіи нѣсколькихъ минутъ онъ рискнулъ оглядѣться. Въ грязи были видны слѣды человѣческихъ ногъ, но никакихъ другихъ признаковъ присутствія человѣческаго существа не оказывалось. Онъ собрался съ духомъ, снялъ бумажку со стѣны и пошелъ прочь, украдкой озираясь по сторонамъ.

Какъ только онъ выбрался на дорожку, такъ пустила бѣжать со всѣхъ ногъ, пока не добѣжалъ до большого оголеннаго ноля, гдѣ оставилъ остальной скотъ. Онъ постоялъ тамъ тяжело переводя духъ, и, вынувъ бумажку изъ кармана, пытался было вторично прочитать ее, но голова у него кружилась, строчки прыгали передъ глазами и какой-то кровавый туманъ застилалъ глаза. Холодный потъ выступилъ у него на всемъ тѣлѣ, въ глазахъ потемнѣло, его охватилъ ужасъ, подобный смерти, и онъ лишился чувствъ.

---

Когда онъ пришелъ въ себя, то увидѣлъ, что лежитъ на мокрой травѣ съ окоченѣлыми ногами и какъ ледъ холодными пальцами, судорожно ухватившимися за грубую траву. Онъ съ трудомъ приподнялся, сѣлъ и медленно сталъ припоминать, что съ нимъ было. Въ послѣдній разъ, когда у него былъ такой припадокъ, — это случилось нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда онъ глядѣлъ вслѣдъ фургону, увозившему его мать въ рабочій домъ, и кто-то — кто же это былъ? — ударилъ его палкой, говоря, что теперь онъ долженъ трудиться, если не хочетъ самъ отправиться туда же. Онъ забылъ про этотъ ударъ, послѣдующія событія какъ-то вытѣснили его у него изъ памяти, но вотъ теперь онъ вдругъ про него вспомнилъ. Онъ съ трудомъ поднялся на ноги, стараясь привести въ порядокъ разстроенныя мысли, какъ вдругъ увидѣлъ на землѣ бумажку, снятую имъ съ двери. Онъ поднялъ ее, и пока читалъ, имя человѣка, нанесшаго ему тотъ давно забытый ударъ, вдругъ вспомнилось ему, точно таинственный намекъ, съ помощью котораго онъ могъ разрѣшить эту темную загадку.

Для ума, какъ его, мышленіе не является связнымъ процессомъ, но вы раздается рядомъ болѣе или менѣе рѣзкихъ ощущеній. Данъ перешелъ отъ страха къ тихой ярости, которая постепенно, разумно или нѣтъ, сосредоточилась на одномъ предметѣ — на человѣкѣ, который съ дѣтства казался ему источникомъ всего зла, которое онъ видѣлъ вокругъ себя.

Еслибы Джонъ Донованъ зналъ, какія проклятія и угрозы ненависти и мщенія раздавались противъ него на холодномъ пастбищѣ бойкотированной Дримнахунской фермы, ему бы не такъ хорошо спалось на мягкомъ пуховикѣ, хотя бы онъ и считалъ, что въ данномъ случаѣ совѣсть его механически чиста. Дану же это нападеніе на собственность, которую онъ считалъ почти своею, казалось естественнымъ кульминаціоннымъ пунктомъ дѣятельности злого человѣка, отравлявшаго ему жизнь, и ненависть, дремавшая въ его сердцѣ, проснулась и разгорѣлась жгучимъ пламенемъ.

Вдова Леонардъ вставала рано поутру, и ея домочадцы естественно слѣдовали ея примѣру. Въ половинѣ шестого, Бриджета, колоссальнаго роста и толщины служанка, кормила свиней горячей картофельной похлебкой, отъ которой шелъ паръ, когда Данъ появился на дворѣ.

— Что ты такъ скоро вернулся домой, Данни? — замѣтила она, отряхивая картофельную муку съ своихъ толстыхъ рукъ: — завтрака тебѣ не дождаться раньше добрыхъ получаса.

Но вдругъ, взглянувъ ему въ лицо, вскричала:

— Но что съ тобой? ты… ты боленъ?

Данъ вмѣсто всякаго отвѣта прошелъ мимо нея въ коровникъ, изъ открытыхъ дверей котораго доносилось непрерывное, глухое доеніе молока.

Элленъ была тамъ и олицетворяла собой — еслибы только Данъ способенъ былъ это видѣть — пасторальный романсъ: сидя на низенькомъ стулѣ, она уперлась бѣлокурой головкой въ черный бокъ коровы, которую доила; ее освѣщалъ блѣдный утренній свѣтъ.

Лицо ея было того типа, который встрѣчается гораздо чаще на югѣ Ирландіи, нежели это думаютъ: продолговатое, почти меланхолически овальное, съ прямыми бровями и серьезными сѣрыми глазами, красивое лицо и честное, съ гладкимъ лбомъ въ формѣ полумѣсяца, вообще обозначающимъ скорѣе добрую нравственность, нежели большой умъ.

Она услышала шаги Дана по двору и оглянулась, когда онъ вошелъ и остановился около нея. Нѣчто невыразимое въ немъ поразило Элленъ. Она перестала доить и, пристально взглянувъ на него, спросила, какъ Бриджета:

— Что съ тобой, Данъ? отчего ты такъ рано домой вернулся?

Данъ провелъ ладонью по губамъ, прежде чѣмъ отвѣтить.

Затѣмъ хрипло проговорилъ:

— Большая рыжая телка убита въ Дримнахунѣ.

— Великій Боже! — вскричала Элленъ, вскакивая съ мѣста: — какъ могли ее убить?

— Они почти на части растерзали ее у самой двери Джона Могани, — продолжалъ Данъ все тѣмъ же хриплымъ шопотомъ: — и прибили къ двери вотъ эту записку.

И онъ вынулъ изъ кармана бумажку.

— Пусть онъ зоветъ себя капитаномъ Луннаго Свѣта, проклятый разбойникъ! но я знаю, какъ Богъ святъ, кто онъ!

— А кто же онъ, Данъ? — спросила Элленъ.

Свѣтлые глава Дана украдкой оглядѣли коровникъ и затѣя остановились на блѣдномъ, взволнованномъ лицѣ Элленъ.

— Пользы мало будетъ, если я скажу вамъ, — проговорилъ онъ, наконецъ, глядя на нее съ выраженіемъ, въ которомъ хитрость страннымъ образомъ сочеталась съ нѣжностью. — Но я скажу вамъ вотъ что: лучше было бы для насъ отказаться отъ Дримнахуна.

— Мама ни за что не согласится! — закричала Элленъ, и слезы полились у нея изъ глазъ. — О! Данъ! мы пропали! Что намъ дѣлать?

Она схватила его за руку, забывшись, а другой рукой закрыла глаза и стала раскачиваться взадъ и впередъ.

Данъ былъ не особенно мужественный и храбрый человѣкъ, но въ такую минуту мужество явилось и у него:

— Ахъ, не плачьте! — сказалъ онъ, неловко охватывая ее рукой за талію. — Будьте увѣрены, что они сперва убьютъ меня, прежде чѣмъ доберутся до васъ!

Голосъ его задрожалъ отъ непривычнаго чувства, и смыслъ его сталъ понятенъ Элленъ, несмотря на ея страхъ. Она живо отодвинулась отъ него и выпустила его руку.

— Но какъ же, Данъ… ты еще не говорилъ объ этомъ мама? Пусти меня въ домъ, — я сообщу ей.

Она выбѣжала изъ коровника, прежде нежели онъ успѣлъ ее остановить, и поспѣшила черезъ дворъ въ коттеджъ, на порогѣ котораго стояла ея мать и сзывала цыплятъ къ обычной утренней трапезѣ.

V.
Исключительное положеніе.

Нѣсколько дней спустя послѣ того, какъ м-съ Леонардъ узнала объ умерщвленіи своей телки, м-ръ Джонъ Донованъ провелъ все утро у себя дома — и довольно пріятнымъ для себя образомъ. Онъ великодушно разрѣшилъ обоимъ слугамъ идти на похороны по сосѣдству, хорошо зная, что такое «зрѣлище», какъ похороны, привлечетъ большую часть обитателей Росбрина, и въ лавку къ нему почти никто не заглянетъ.

Въ теченіе часа онъ мирно занимался сведеніемъ счетовъ и, окончивъ это занятіе, покойно усѣлся въ креслѣ почитать «Freeman’s Journal», спиной къ шкафамъ изъ краснаго дерева и надвинувъ шляпу на глаза. Онъ внимательно читалъ, выговаривая про себя слова съ усердіемъ, которое могло бы очень польстить издателю; но ничьи шаги на улицѣ не ускользали отъ его привычнаго уха, и рѣдкіе прохожіе провожались зоркимъ взглядомъ изъ-подъ полей мягкой шляпы, обыкновенно украшавшей его голову въ лавкѣ.

Быть можетъ, кстати будетъ замѣтить мимоходомъ о привычкѣ, господствующей среди торговцевъ того класса, къ какому принадлежалъ м-ръ Донованъ, — носить шляпу въ лавкѣ во время продажи. Кажется, эта привычка имѣетъ троякое значеніе: она отмѣчаетъ хозяина дома и его авторитетъ передъ бѣднѣйшими покупателями; она придаетъ ему больше почтительности, когда онъ снимаетъ ее передъ «хорошими» посѣтителями, и наконецъ, — что всего, пожалуй, важнѣе, — намекаетъ на другія, болѣе важныя дѣла за стѣнами дома, при которыхъ пребываніе за прилавкомъ является лишь интермедіей.

Несмотря на видъ лѣниваго довольства, характеризовавшій м-ра Донована въ это тихое послѣ-полудня, болѣе внимательный наблюдатель могъ бы замѣтить въ немъ легкіе признаки нетерпѣнія, указывавшіе на то, что онъ какъ будто чего-то или кого-то поджидаетъ. Разъ онъ даже протянулъ руку и немного отодвинулъ графинъ съ хересомъ, стоявшій на окнѣ и мѣшавшій ему видѣть то, что происходитъ на улицѣ.

Онъ прочиталъ «Freeman» отъ яростной передовой статьи до объявленій включительно, когда чья-то тѣнь легла на газету, которую онъ положилъ себѣ на колѣни, и онъ едва успѣлъ взять ее въ руки и притвориться читающимъ, какъ въ лавку вошла Элленъ Леонардъ.

Она колебалась съ минутку, поглядывая то на прилавокъ, то на стѣны, пока шелестъ газеты не обнаружилъ передъ нею присутствія Донована. Плэдъ, наброшенный на голову и на плечи, почти скрывалъ ея лицо, а сѣрые глаза глядѣли такъ устало и такъ уныло, что м-ръ Донованъ съ трудомъ удержался отъ довольной улыбки, увидя это, а замѣтивъ также блѣдность ея щекъ и дрожаніе маленькой смуглой ручки, которую она положила на прилавокъ, не могъ не подумать, какъ быстро чудная дисциплина бойкотта урезонила эту дщерь непокорной бунтовщицы.

— Мнѣ нужно полъ-фунта чаю, м-ръ Донованъ, прошу васъ. — начала Элленъ, ставя около себя на полъ большую корзину и роясь въ складкахъ платья, въ поискахъ за кошелькомъ: — и…

— Я весь чай распродалъ, — отвѣчалъ м-ръ Донованъ коротко.

— Какъ же это! мнѣ то же самое сказали у Мурфи и у Эгона! — сказала Элленъ съ удивленіемъ, переходившимъ въ разочарованіе. — Я была увѣрена, что у васъ я непремѣнно найду чай.

Донованъ поднялъ газету, уставился въ нее глазами, но ни слова не сказалъ.

— Если такъ, то пожалуйста отпустите мнѣ фунтъ сахара.

— У меня нѣтъ его больше въ запасѣ.

Лицо Эллевъ вдругъ вспыхнуло.

— Однако, не странное ли это дѣло, я сегодня ничего не могу достать, что мнѣ нужно! — сказала она, стараясь говорить какъ можно развязнѣе. — Но вотъ а вижу у васъ кукурузу; отпустите мнѣ немного.

И она указала на боченокъ съ кукурузой, стоявшій на прилавкѣ.

Донованъ медленно перевернулъ страницу газеты.

— Все это уже заказано другими покупателями, — отвѣчалъ онъ.

Онъ отодвинулъ шляпу на затылокъ, зѣвнулъ и опять уставился въ газету.

Элленъ ничего больше не сказала. Она положила кошелекъ обратно въ карманъ и, взявъ пустую корзинку въ руку, вышла на улицу. Въ глазахъ ея стояли слезы досады и страха въ то время, какъ она шла по неровной мостовой, такая несчастная и убитая, какъ только могъ пожелать самый ярый приверженецъ Джемса Магони. Она понимала теперь причину апатіи столь энергическаго въ обычное время торговца, какъ м-ръ Джонъ Донованъ, и удивительной бѣдности жизненныхъ припасовъ въ такомъ цвѣтущемъ мѣстечкѣ, какъ Росбринъ.

Мы боимся, что качества исторической героини вполнѣ отсутствовали у Элленъ. Политическихъ убѣжденій у нея не было никакихъ, но ея личныя мнѣнія, какъ и у большинства женщинъ ея класса, основывались на личныхъ выгодахъ, и, поспѣшно огибая высокую каменную стѣну, она рѣшила, что Дримнахунская мыза не должна долѣе грозить голодной смертью ея матери.

Она свернула съ дороги у воротъ, гдѣ Гарріэта встрѣтилась съ мужемъ, и пошла по широкому лугу къ рощѣ, черезъ которую вела тропинка въ Скарифъ. Легкій туманъ поднялся съ закатомъ и ограничивалъ ея горизонтъ. Она оглянулась назадъ, затворяя за собой ворота, и сердце въ ней упало въ то время, какъ она вступила въ лѣсъ, отдѣлявшій ее отъ дома; нервность ея была частью физическая, частью суевѣрная. Деревья стояли неподвижныя и таинственныя, окутанныя покровомъ красныхъ листьевъ, обвѣваемыя блѣднымъ дыханіемъ тумана, стлавшагося по ихъ стволамъ и заполнявшаго промежутки между ними. Элленъ хотѣлось бы, чтобы подулъ вѣтеръ, разогналъ листья передъ нею, раскачалъ бы таинственныя вѣтки и заглушилъ бы громкій стукъ ея собственныхъ шаговъ.

На полъ-пути отъ Скарифа въ лѣсу открылась прогалина; длинная, узкая ложбина, поросшая темнымъ папоротникомъ въ перемежку съ большими кустами терновника.

Элленъ быстро шла вдоль линіи папоротниковъ. Ей теперь было менѣе страшно; но ея нервы все еще не успокоились, и малѣйшій шелестъ заставлялъ ее вздрагивать. Вдругъ она замерла на мѣстѣ и стала прислушиваться.

Въ кустахъ послышался шорохъ, вѣтки раздались — и лань выскочила изъ нихъ; въ одну секунду перебѣжавъ тропинку, она скрылась въ лѣсу по другую сторону. Элленъ отскочила назадъ съ крикомъ испуга, и какъ бы въ отвѣтъ ей послышался возбужденный дай въ томъ направленіи, откуда появилась лань, и маленькая, страннаго вида, желтая собачка выбѣжала на тропинку, обнюхивая свѣжій слѣдъ лани съ тревожнымъ волненіемъ и страстной увѣренностью въ собственной силѣ и способности нагнать о вѣря и загрызть.

Собака, охотящаяся на оленя въ Трегартскихъ лѣсахъ, гдѣ браконьерство процвѣтало, была не рѣдкостью; это обстоятельство даже развеселило Элленъ, и она съ болѣе легкимъ сердцемъ продолжила путь. Но не прошла она и нѣсколькихъ шаговъ, какъ страхъ ея проснулся съ удесятеренной силой. Она услышала шаги, бѣгущіе вслѣдъ за ней по травянистой тропинкѣ. Затѣмъ мужской голосъ крикнулъ ей сердито, какъ ей показалось, что-то такое, чего она не могла разобрать. Неудержимый порывъ къ бѣгству овладѣлъ ею и, бросивъ пустую рыночную корзинку, она побѣжала со всѣхъ ногъ, мучительно сознавая, какъ великъ лѣсъ и какъ ей еще далеко отъ дому.

Она быстро бѣжала, но преслѣдователь настигалъ ее съ страшнымъ, какъ ей казалось, хохотомъ. И она раньше попалась въ плѣнъ, чѣмъ ожидала. Что-то вмѣстѣ и твердое, и легкое наброшено было ей на голову и остановило ея бѣгъ. Съ крикомъ, какъ пойманный заяцъ, она споткнулась и упала на колѣни.

Но какова бы ни была страшная машина, посредствомъ которой Элленъ попалась въ ловушку, она немедленно была снята ея головы и дружескій голосъ прокричалъ:

— Слава Богу! насилу-то я васъ поймалъ! Ну, и шибко же вы бѣгаете!

Элленъ приподняла испуганное лицо на своего побѣдителя и увидѣла Рика О’Греди, который стоялъ и смѣялся надъ ней, держа въ рукахъ то, чѣмъ онъ задержалъ ее, — собственную ея пустую корзинку.

— О! мистеръ О’Греди! — съ трудомъ произнесла она: — я не думала, что это вы!

— Вотъ что! Э! Да это Элленъ Леонардъ! — съ удивленіемъ отвѣчалъ Рикъ, глядя на нее съ нескрываемымъ интересомъ и любопытствомъ. — Ради самого неба, чего вы такъ бѣжали? Вѣдь я не за вами гнался, а за своей собакой, пока не увидѣлъ, что вы пустились со всѣхъ ногъ; тогда я захотѣлъ увидать, кто вы, и сказать вамъ, что вы потеряли свою корзинку.

Онъ засмѣялся.

— Я ловко подцѣпилъ васъ, не правда ли?

— Я думала… я думала, что за мной гонятся тѣ, которые убили нашу рыжую телку.

— А почему вы такъ думали? — разспрашивалъ Рикъ, и въ голубыхъ глазахъ его выразилось все восхищеніе и жалость, какія она ему внушала. — Я не полагаю, чтобы нашелся на свѣтѣ человѣкъ, который бы пожелалъ вамъ зла!

Элленъ осторожно заглянула ему въ лицо. Оно выражало несомнѣнное расположеніе, хотя это и трудно было примирить съ тѣмъ фактомъ, что м-ръ О’Греди былъ выдающимся членомъ ассоціаціи, у которой ея мать была на такомъ худомъ счету. Но при взглядѣ на его лицо она рѣшила довѣриться ему съ поспѣшностью, удивившей ее самоё. Она откинула назадъ пряди желтыхъ волосъ, упавшихъ ей на лобъ, и, искоса поглядывая на него изъ-подъ густыхъ рѣсницъ, сказала:

— Еслибы я знала, что это вы, я бы не испугалась; но съ тѣхъ поръ, какъ я увидѣла ту бумажку, которую они прибили послѣ того, какъ убили телку въ Дримнахунѣ, я всякаго боюсь, съ кѣмъ ни встрѣчусь.

Она пошла по направленію къ Скарифу, а Рикъ, все еще неся ея корзинку, шелъ рядомъ съ нею.

— Я бы не обращалъ вниманія на угрозы этихъ негодяевъ; ихъ только и хватаетъ на то, чтобы убить корову, — отвѣчалъ Рокъ съ тѣмъ презрѣніемъ къ соотечественникамъ, какое ирландцы обыкновенно вывозятъ изъ Америки.

— Всякій, кто способенъ убить изъ злобы невинное животное, нисколько не затруднится убить такую, какъ я или моя мать..

Она замялась и затѣмъ, бросивъ тревожный взглядъ на его красивое лицо, застѣнчиво проговорила:

— Насъ кажется рѣшили совсѣмъ бойкотировать.

Рикъ прокашлялся неловко.

— Лига не при чемъ въ убійствѣ телки; это не входитъ въ планъ бойкотированія.

Элленъ увидѣла всю выгоду своего положенія.

— Я взяла съ собой эту корзинку, — проговорила она: — какъ это дѣлаю каждую недѣлю, для припасовъ, необходимыхъ по дому; но никто въ Росбринѣ, ни самъ м-ръ Донованъ не захотѣлъ продать мнѣ ни чаю, ни сахару и ничего другого. Не все ли равно, что уморить съ голоду, что убить?

Глаза Рика машинально остановились на корзинкѣ, висѣвшей у него на рукѣ. Аргументъ былъ неотразимый, и онъ ничего не сказалъ. Маленькая желтая собачка, недавно вернувшаяся изъ экспедиціи съ сознаніемъ своей вины и робко слѣдовавшая въ арьергардѣ, теперь осмѣлилась подойти къ своему хозяину съ опущеннымъ хвостомъ, но зорко глядя ему въ лицо. Къ своему удивленію, она не получила никакой непріятности. Рикъ глядѣлъ прямо передъ собой въ туманный мракъ лѣса, и въ умѣ его возникалъ новый взглядъ на соціальную проблему, которую онъ полагалъ, что рѣшилъ со всѣхъ сторонъ. Онъ совсѣмъ позабылъ о затрудненіяхъ, какія ожидаютъ въ практическомъ примѣненіи всякую отвлеченную теорію.

— Ну, что-жъ, — сказалъ онъ, наконецъ: — я думаю, что вашей матери лучше поскорѣе отказаться отъ этой фермы. Хорошаго не выйдетъ изъ того, что она будетъ противиться лигѣ.

— Я очень хорошо это знаю, — отвѣчала Элленъ съ патетической убѣжденностью: — не съ такимъ же успѣхомъ можно убѣждать мертвецовъ, какъ и мою мать. Я думаю, что она дождется, что всѣхъ коровъ убьютъ и меня вмѣстѣ съ ними, и все-таки не откажется отъ Дримнахуна.

Голосъ ея задрожалъ и руки опустились вдоль тѣла съ шестомъ крайняго отчаянія. Они шли очень скоро и теперь уже почти добрались до опушки лѣса, такъ что могли слышать, какъ впереди рѣка Роури пробивала себѣ путь къ морю между высокими, скалистыми берегами. Какъ разъ на томъ мѣстѣ, гдѣ тропинка выбѣгала изъ лѣсу, стояла низенькая съ обрушившейся кровлей развалина мельницы, печальное мѣсто, съ его сѣдыми камнями, густо переплетенными дикимъ виноградомъ. Столбы давно уже сгнили, а жернова валялись на земляномъ полу внутри мельницы, полускрытые сухими листьями; пѣшеходный же мостикъ, соединявшій берегъ, на которомъ стояла мельница, съ другимъ, гдѣ находился Скарифъ, представлялъ собой въ настоящее время не болѣе, какъ пару длинныхъ еловыхъ деревъ, перекинутыхъ черезъ узкое ущелье, съ скользкими, полусгнившими поперечными брусками, прибитыми рядышкомъ, и жиденькими деревянными перилами по одну строну, предназначенными для безопасности пѣшеходовъ, которые, однако, не должны были безпечно довѣряться имъ.

У мостика Элленъ остановилась.

— Благодарю васъ за то, что несли мою корзинку, — сказала она, протягивая за ней руку.

Рику ясно было видно ея лицо при сравнительномъ свѣтѣ, царившемъ на открытомъ мѣстѣ, и онъ могъ замѣтить горестный изгибъ губъ, совершенство линій которыхъ онъ смутно чувствовалъ, и слѣды слезъ въ кроткихъ сѣрыхъ глазахъ. Онъ взялъ ея руку въ свою.

— Ну, прощайте! — сказалъ онъ смущенно: — вотъ ваша корзинка. Я сожалѣю, что такъ напугалъ васъ въ лѣсу.

И ушелъ.

Элленъ перешла черезъ мостъ и направилась къ дому матери, чувствуя, что искра надежды, загорѣвшаяся-было въ ней, была безжалостно растоптана.

VI.
Примѣненіе принциповъ.

Минуту или около того спустя, какъ Элленъ разсталась съ Рикомъ О’Греди, трагедія ничтожнаго и обыкновеннаго рода разыгралась въ пятидесяти ярдахъ отъ моста. Между двумя ясенями, переплетенные корни которыхъ служили отверстіями въ цѣлый лабиринтъ кроликовыхъ норъ, пробѣгала узенькая тропинка, пробитая кроликами, бѣгавшими взадъ и впередъ, и здѣсь, полуприкрытая сухими листьями, поставлена была уже съ полудня — невиннаго вида, но злокозненная западня. Въ сумерки миссія ея была выполнена, и воздухъ огласился воплями жалкой маленькой жертвы.

Страданія кролика были непродолжительны. Человѣкъ, который за минуту передъ тѣмъ вздрогнулъ какъ бы отъ удивленія и поднялся изъ своего укромнаго мѣстечка въ густой заросли около моста и поглядѣлъ вслѣдъ удаляющейся фигурѣ Эллевъ Леонардъ, повернулся и пошелъ на стоны, размахивая мертвымъ кроликомъ, котораго онъ держалъ въ рукѣ. Грубый актъ состраданія къ животному былъ живо исполненъ, и связавъ обоихъ кроликовъ за ноги, Данъ Гурли пошелъ вдоль берега рѣки съ своей добычей. Онъ осмотрѣлъ еще двѣ или три западни съ неодинаковымъ успѣхомъ и, наконецъ, достигнувъ границъ мызы вдовы Леонардъ, направился черезъ поля къ дому.

Мелкая душонка, обитавшая въ его непривлекательномъ тѣлѣ, была терзаема ревнивымъ страхомъ и недоумѣніемъ при мысли о прощаніи на мосту, котораго онъ только-что былъ свидѣтелемъ. Какое право имѣла Элленъ гулять одна по лѣсу съ этимъ… тутъ очень нехорошія прилагательныя возникли въ умѣ Дана при мысли о Рикѣ О’Греди и его франтовскомъ костюмѣ. И какое право имѣлъ онъ, важный членъ лиги, шпіонить за тѣми, кого онъ же бойкотировалъ? Онъ хочетъ одурачить Элленъ, — и онъ, Данъ, такъ ей это и скажетъ, а если она не послушается его, то тѣмъ хуже для тѣхъ, кто вздумаетъ встать между нею и имъ.

Уже совсѣмъ стемнѣло, когда онъ пришелъ въ коттеджъ и въ полуотворенную дверь увидѣлѣ м-съ Леонардъ и Элленъ, которыя пили чай.

Онъ вошелъ, ни слова не говоря, бросилъ кроликовъ на буфетъ и, придвинувъ стулъ къ столу, сѣлъ. М-съ Леонардъ налила ему чашку чая изъ чайника съ разбитымъ носикомъ и придвинула къ нему, говоря:

— Вотъ тебѣ чай.

Послѣ чего снова впала въ молчаніе, что было зловѣщимъ признакомъ крайней ярости.

Трапеза была не изъ обильныхъ. На голомъ столѣ стоялъ чайный приборъ, состоявшій изъ чайника, когда-то коричневаго, а теперь ставшаго чернымъ отъ долгаго пребыванія на горячей золѣ, треснувшая бѣлая съ голубымъ сахарница съ сахарнымъ пескомъ, кувшинъ съ молокомъ и большой кэкъ домашняго печенья. Элленъ отрѣзала отъ него большой трехугольникъ и молча положила его передъ Даномъ. Онъ искалъ глазами привычнаго ломтя грубаго хлѣба изъ пекарни, который ирландскій мужикъ очень часто предпочитаетъ — не къ чести своему вкусу — превосходному домашнему печенью.

— Гдѣ же хлѣбъ? — спросилъ онъ Элленъ вполголоса.

Этого было достаточно, чтобы грозно нависшая лавина обрушилась.

— Скажите на милость! Хлѣбъ, вотъ еще прихоти! — начала м-съ Леонардъ съ непередаваемымъ фырканьемъ. — А вотъ придется теперь сидѣть на картофелѣ, Данъ Гурли, хоть вы и очень важный человѣкъ!

Данъ, вытаскивавшій пальцами мякишъ изъ своего ломтя хлѣба, пріостановился.

— Почему же? — лаконически спросилъ онъ.

— Почему же? — передразнила вдова голосомъ, которой раздраженіе придавало эффектъ декламаціи. — Почему же? спросите у Элленъ; она исходила весь Росбринъ сегодня, прося чая и сахару, и никто не захотѣлъ отпустить ей ни крошки. И этакъ поступаютъ со мной, со мной, когда я такой же исправный членъ лиги, какъ и самъ Джонъ Донованъ! Ага! Я знаю, почему меня бойкотируютъ… потому что онъ самъ зарится на Дримнахунскую ферму!

— А хотя бы и такъ, — проговорила Элленъ голосомъ человѣка, уставшаго отъ безполезнаго спора: — вамъ нужно уступить. Ужъ, конечно, всему свѣту извѣстно, разъ онъ забьетъ себѣ что въ голову, то не успокоится, пока этого не добьется.

М-съ Леонардъ вылила остатки чаю изъ чашки на блюдечко съ задорнымъ румянцемъ на лицѣ.

— Пусть это будетъ послѣдняя капля чаю, какую я беру въ ротъ, если я когда-нибудь уступлю Дримнахунъ ему или ему подобному!

Она звонко хлебнула глотокъ чая съ блюдечка и драматически вылила остальное на горячую золу въ очагѣ — и такъ внезапно, что дремавшій у очага котъ поспѣшно удалился за буфетъ, поднявъ хвостъ въ знакъ тревоги и недовольства такой неделикатностью.

Элленъ прислонилась головой къ полинялой отштукатуренной стѣнѣ и не промолвила больше ни слова. Данъ стоически продолжалъ ужинать. Въ душѣ онъ считалъ м-съ Леонардъ дурой за то, что она думаетъ противиться лигѣ, но боялся сказать ей это, боялся сказать или сдѣлать что-нибудь такое, что навлечетъ на него ея немилость. Онъ украдкой поглядывалъ на Элленъ: тупая, ревнивая ярость и недовѣріе, проснувшіяся часъ назадъ, все еще кипѣли въ немъ, и ему страстно хотѣлось сдѣлать какой-нибудь вопросъ, который бы принудилъ ее объяснить прогулку по лѣсу съ Рикомъ О’Греди. Быть можетъ, среди безмолвія напряженность его физіономіи отразилась на душѣ остальныхъ присутствующихъ.

— Что такое ты говорила мнѣ про Рика О’Греди? — начала вдова, взявшая въ руки вязанье и работавшая съ невыразимой быстротой. — У меня такъ болитъ голова, что я половины не разслышала того, что ты мнѣ говорила.

— Онъ говорилъ то, что я вамъ все время твержу, — отвѣчала Элленъ, не отнимая хорошенькой головки отъ стѣны, какъ будто была слишкомъ утомлена и нравственно, и физически, чтобы двигаться

— Онъ говорилъ, что намъ лучше отказаться отъ фермы: онъ говорилъ со мной довольно дружелюбно, но только это и сказалъ!

— Хороша дружба! — фыркнула м-съ Леонардъ: — чортъ бы его побралъ съ его дружбой! Должно быть, онъ и всѣ ему подобные изъ дружбы продѣлываютъ все это съ нами! Повѣрь мнѣ, еслибы ты встрѣтилась съ нимъ въ Росбринѣ, а не въ глухомъ лѣсу, онъ бы не былъ такъ дружелюбенъ!

На этомъ пунктѣ ихъ бесѣда была прервана протяжнымъ и жалобнымъ мычаніемъ теленка въ одномъ изъ хлѣвовъ.

— Что такое съ теленкомъ? — спросила вдова у Дана. — Развѣ Джерри не напоилъ его?

— Я не видѣлъ Джерри съ самаго обѣда, — отвѣчалъ Данъ обычнымъ громкимъ, ворчливымъ голосомъ.

— Я научу его, какъ бросать работу! — злобно проговорила м-съ Леонардъ. — Вѣдь онъ знаетъ, что толстая дылда Бриджета ушла отъ меня вчера, чортъ бы ее побралъ! и вся ея работа теперь у меня на рукахъ.

— Онъ говорилъ мнѣ сегодня поутру, что отецъ его приказалъ ему больше здѣсь не работать, — отвѣчалъ Данъ: — но я не зналъ, — сейчасъ онъ уйдетъ отсюда или нѣтъ.

Вдова взглянула на Дана безъ словъ, какъ, можетъ быть, глядѣлъ Іовъ на послѣдняго изъ гонцовъ, возвѣщавшихъ ему бѣды.

— Хорошо, — сказала она, наконецъ, съ трудомъ выговаривая слова: — хорошо. Если сынъ сестры моей родной матери запретить своему ребенку работать для меня, я ничего не скажу.

И вдругъ съ внезапной вспышкой прибавила:

— Развѣ не можешь ты самъ, тетеря этакая, пойти взглянуть, чего эта тварь деретъ горло? Я полагаю, что теперь твой чередъ уйти отъ меня. Ну, и уходи! удерживать не стану, не безпокойся! Хоть бы никто кромѣ меня не остался въ этомъ домѣ, я останусь одна въ немъ, хотя бы весь Росбринъ пришелъ меня изъ него выселять!

Вмѣсто отвѣта Данъ взялъ помятое жестяное ведро, стоявшее въ углу, и вышелъ вонъ.

Пламя парафиновой лампы, висѣвшей въ углу, метнулось вверхъ и закоптило въ то время, какъ дверь отворилась и захлопнулась. Это вывело Элленъ изъ неподвижности. Она встала, приперла дверь и принялась прибирать въ горницѣ. Она механически выполняла различныя обязанности по хозяйству, но съ аккуратностью, присущей ея натурѣ. Принеся въ концѣ концевъ охапку торфа изъ большого сарая во дворѣ, она затопила очагъ, зажигая продолговатые куски на подобіе кирпичей съ конца, съ искусствомъ, скрывавшимъ гораздо больше научныхъ принциповъ въ разведенія огня, чѣмъ она сама подозрѣвала.

Яркое пламя пробралось сквозь темную груду торфа и мягкій синій дымъ, и, придвинувъ стулъ въ уголъ камина, Элленъ сѣла, опершись локтями въ колѣни и положивъ усталую голову на руки. Пальцами она прожимала сомкнутыя рѣсницы, какъ будто хотѣла помочь себѣ этимъ — хорошенько подумать и изобрѣсти какой-нибудь планъ борьбы съ лигой, а можетъ быть, и затѣмъ, чтобы стерегъ воспоминаніе объ ея президентѣ съ жирнымъ лицомъ, полуприкрытымъ газетою, и грубымъ голосомъ, въ трехъ пошлыхъ фразахъ выяснившимъ ей ея положеніе.

Материнскія спицы стучали какъ машина; только онѣ однѣ и двигались въ цѣломъ домѣ, да раздавалось по временамъ сонное кудахтанье куръ, сидѣвшихъ на насѣстѣ на другомъ концѣ горницы. Среди этого безмолвія Элленъ съ ужасомъ представляла себѣ, какія бѣды могутъ еще обрушиться на ихъ голову, и при этомъ некому помочь имъ, кромѣ Дана… Она съ дрожью приподняла голову при этой мысли; готова ли она заплатить той цѣной, какую — она инстинктивно это понимала — Данъ потребуетъ за свою преданность?

Вдова быстро отвернулась, когда Элленъ приподняла голову, точно хотѣла поближе придвинуть къ огню свое вязанье; но какъ ни торопливо было это движеніе, а Элленъ увидѣла, что она на минуту поднесла фартукъ къ глазамъ.

Сердце Элленъ почти перестало биться при этомъ зрѣлищѣ. Она никогда еще не видѣла, чтобы мать ея плакала, и вотъ вдругъ она видитъ плачущей сильную женщину, на которую до сихъ поръ привыкла опираться. Она встала и хотѣла подойти и на колѣняхъ умолять мать уступить, но ее остановили шаги за дверью. То не была тяжелая походка Дана; кровь бросилась ей въ лицо при мысли о томъ, кто бы это могъ быть.

Вдова тоже услышала шаги и съ рѣшимостью направилась къ двери.

— Кто тамъ? — закричала она голосомъ, свирѣпость котораго разоблачала внутреннюю тревогу.

— Другх, — отвѣчалъ голосъ съ легкимъ американскимъ акцентомъ, который показался знакомымъ напряженному уху Элленъ.

— А какъ васъ зовутъ? — спросила м-съ Леонардъ все еще грозно.

— Я думаю, что если вы отворите дверь, то вопросъ этотъ окажется лишнимъ, — отвѣчалъ голосъ съ добродушнымъ смѣхомъ.

— Не бойтесь, мама! — шепнула Элленъ, тоже чуть не смѣясь отъ удовольствія: — это мистеръ О’Греди.

Она отворила дверь, и онѣ увидѣли Рика, стоявшаго за дверью и окутаннаго туманомъ, сквозь который съ трудомъ пробивались лунные лучи. Воротникъ его пальто былъ поднятъ и закрывалъ его лицо, а въ рукахъ онъ держалъ какой-то большой ящикъ или свертокъ.

— Я съ сожалѣніемъ услышалъ, что лавки въ Росбринѣ не могли ссудить васъ сегодня тѣмъ, что вамъ нужно, — сказалъ онъ, пристально глядя на Элленъ: — а потому, такъ какъ у меня на пароходѣ имѣются всѣ бакалейные товары, я и подумалъ, что, можетъ быть, нѣкоторые изъ нихъ будутъ для васъ кстати.

Говоря это, онъ про себя дивился, какъ онъ ловко лжетъ: но Элленъ онъ показался ни больше, ни меньше, какъ райскимъ посломъ.

VII.
Пути нечестивыхъ.

Росбринская римско-католическая церковь стояла въ полумилѣ отъ города у подошвы высокаго, скалистаго холма. То было длинное, простое, оштукатуренное зданіе, отличавшееся отъ обыкновеннаго сарая только своими необыкновенными размѣрами и небольшой каменной аркой на восточной сторонѣ крыши съ крестомъ на верху. Арка предназначалась для колокола, но опытъ показалъ, что половина прихода, лежавшая по сѣверную сторону холма, не могла разслышать ни малѣйшаго звона, призывавшаго къ молитвѣ, а потому придумано было хитроумное средство выйти изъ затрудненія, и колоколъ висѣлъ въ деревянной клѣткѣ на вершинѣ самаго холма, къ духовному благополучію тѣхъ ультрамонтанскихъ прихожанъ, у которыхъ не было часовъ, и къ великому негодованію старика-звонаря, которому приходилось карабкаться въ гору, чтобы звонить въ колоколъ.

Первое ноября, день «Всѣхъ Святыхъ», какъ всякому извѣстно, важный праздникъ по ученію римской церкви, и дважды въ это утро звучный колоколъ призывалъ въ церковь обитателей Росбрина. Ранняя обѣдня привлекла довольно многолюдную толпу богомольцевъ, но въ одиннадцать часовъ прихожане собрались въ особенно большомъ числѣ въ церкви, а по окончаніи поздней обѣдни зеленый церковный дворъ едва могъ вмѣстить толпу, ринувшуюся изъ церкви.

День былъ прекрасный, и прихожане не особенно спѣшили уходить, но собирались группами въ силу естественнаго подбора и предавались прелестямъ непринужденной бесѣды.

Почти послѣдними вышли изъ церкви двѣ женщины, которыя съ минуту замѣшкались на порогѣ, прежде чѣмъ смѣшаться съ толпою сосѣдей.

Немедленно въ толпѣ произошло слабое, но замѣтное движеніе; разговоры не прекратились, но группы около центральнаго прохода сдвинулись, такъ что онъ сталъ шире, и обѣ женщины прошли къ воротамъ, видя только спины своихъ знакомыхъ, которыхъ могли бы узнать развѣ только по цвѣту ихъ длинныхъ салоповъ съ капюшонами. Мужчины толпились главнымъ образомъ около воротъ, но и они отошли отъ нихъ и пропустили двухъ изверженныхъ изъ общества женщинъ; въ противность особамъ ихъ пола, они однако не прикидывались, что не замѣчаютъ ихъ, а напротивъ того, выпуча глаза, глядѣли на раскраснѣвшееся, сердитое лицо вдовы Леонардъ, обрамленное гофрированной оборкой бѣлоснѣжнаго чепца, и провожали ее и Элленъ громкимъ, насмѣшливымъ шопотомъ, изъ котораго тѣ могли уразумѣть, что сосѣди очень рады ихъ бѣдѣ.

Фешенебельная группа шествовала впереди ихъ по дорогѣ и громче всѣхъ доносился изъ нея звонкій голосъ и раскатистый смѣхъ м-съ Донованъ, въ то время какъ она поворачивалась съ какими-нибудь замѣчаніями къ Рику О’Греди, который шелъ немного позади остальныхъ.

Элленъ дернула мать за салопъ.

— Подождемъ, пока они пройдутъ.

Визитъ Рика на ферму, два вечера тому назадъ, она считала за случайное выраженіе доброжелательства, не дававшее повода разсчитывать на дальнѣйшую его любезность, и желала избавить его и себя отъ публичнаго испытанія. Но м-съ Леонардъ чужды были всѣ подобныя тонкости чувствъ. Она выдернула свой салопъ изъ рукъ Элленъ и, напротивъ того, ускорила шагъ, такъ что онѣ очутились какъ разъ около Рика въ тотъ моментъ, какъ Гарріэта, со взглядомъ, предназначавшимся только ему, оборотилась къ Рику и спросила его, думаетъ ли онъ зайти къ нимъ.

Онъ даже не слышалъ ее; онъ повернулся съ вѣжливой улыбкой и поздоровался съ Леонардами; онъ даже — Гарріэта едва повѣрила своимъ глазамъ — снялъ шляпу съ трансатлантическомъ проворствомъ передъ тѣми, кого Росбринъ и лига рѣшили игнорировать, и вообще говоря, онѣ были не что иное какъ «простыя мужички».

Элленъ и ея мать быстро прошли мимо. Первая прелестно вспыхнула при знакѣ уваженія, какого ей никогда до сихъ поръ не оказывали и какого она всего менѣе ожидала теперь. У поворота дороги онѣ свернули на тропинку, которая должна была увести ихъ въ противоположную сторону отъ Росбрина, и скоро скрылись изъ виду.

— Право! — замѣтила миссъ Викери, росбринская модистка, которая, идя впереди съ м-ромъ Донованомъ, не замѣтила поступка Рика: — бываютъ удивительные мѣдные лбы! Мнѣ кажется, м-ръ Донованъ, когда люди не хотятъ слушаться совѣтовъ добрыхъ знакомыхъ, то лучше бы имъ сидѣть у себя дома и не выставлять на показъ своего невѣжества и своей дерзости.

Миссъ Бэтти Викери откинула назадъ свою маленькую персону, облеченную въ черный доломанъ, и искривила ротъ съ праведнымъ негодованіемъ.

— Сдается мнѣ, — отвѣчалъ м-ръ Донованъ, выступавшій посреди дороги въ гордомъ сознаніи, что на немъ туго накрахмаленная рубашка и скрипучіе сапоги: — эти люди и не сунулись бы въ другой разъ въ церковь, еслибы не надумались послушаться дружескихъ совѣтовъ; но ихъ поощряютъ въ непокорствѣ тѣ, кому слѣдовало бы знать, что это не годится.

М-ръ Донованъ говорилъ очень громко и сурово глядѣлъ на миссъ Викери, повернувшись строгимъ профилемъ къ шедшемъ позади него. Ясно, что трансатлантическая выходка Рака не ускользнула отъ его вниманія.

— Ну, ужъ повѣрьте, что отъ меня они поощренія не дождутся! — отрѣзала миссъ Викери съ энергической злопамятностью. — М-съ Леонардъ для меня не находка, какъ заказчица. Всего-то въ жизни купила одинъ передникъ и при этомъ торговалась чуть не цѣлыя сутки.

Гарріэта Донованъ вмѣшалась въ разговоръ съ рѣзкимъ смѣхомъ.

— Ну, ужъ если м-съ Леонардъ не безпокоитъ васъ своими заказами, миссъ Викери, то дочка ея, полагаю, и подавно не у васъ заказываетъ себѣ платья и шляпки. Удивительно, какъ наши крестьянскія дѣвчонки бѣгаютъ по улицѣ съ простымъ платкомъ на головѣ!

М-ръ Рейанъ, почтмейстеръ, который шелъ между нею и Рикомъ, и къ которому она повернулась за подтвержденіемъ, получилъ при этомъ полную возможность полюбоваться громаднымъ бантомъ изъ ярко-зеленыхъ лентъ, украшавшимъ ея черную шляпу.

М-ръ Рейанъ, вдовецъ, которому тотъ вопросъ никогда еще не приходилъ въ голову, глядѣлъ въ пространство съ выраженіемъ почтительной и сочувственной глупости и пробормоталъ:

— Вы совершенно правы, миссисъ, совершенно правы.

Гарріэта перевела глаза на Рика, и улыбка, плохо маскировавшая ея гнѣвъ, исчезла съ ея лица. Рикъ шелъ по травѣ, у края дороги, заложивъ руки въ карманы и опустивъ глаза. Онъ не замѣтилъ, что Гарріэта глядитъ на него; сквозь туманъ прошедшихъ семи лѣтъ ему мерещилась черноволосая дѣвушка, перевѣсившаяся за бортъ шлюпки, чтобы поглядѣть на отраженіе красиваго платка, который онъ ей купилъ и повязалъ на голову. Онъ поднялъ глаза и увидѣлъ то же лицо, но уже утратившее свѣжесть первой молодости и мягкое выраженіе; напротивъ того, взглядъ этого лица предостерегалъ его, что онъ вступаетъ въ новую эру своей жизни и долженъ дѣйствовать крайне осмотрительно.

VIII.
Желтая шлюпка.

Дѣло было въ слѣдующее воскресенье за днемъ Всѣхъ Святыхъ. Воскресный обѣдъ у Доновановъ прошелъ первую и вторую стадію вареной свинины съ горошкомъ и пуддинга, и вступилъ въ періодъ горячаго виски и облаковъ крѣпкаго табака. М-ръ Донованъ откинулся на спинку стула, разстегнувъ три нижнихъ пуговицы жилета съ выраженіемъ человѣка, исполнившаго нѣчто похвальное, появляющееся на лицѣ большинства людей, сытно и вкусно пообѣдавшихъ. Онъ важно курилъ трубку и попивалъ пуншъ, съ видомъ человѣка, довольнаго всѣмъ свѣтомъ и самимъ собой, но по временамъ поглядывалъ изъ-подъ тяжелыхъ вѣкъ на красивое недовольное лицо жены, сидѣвшей по другую сторону камина, прикидываясь, будто читаетъ мѣстную еженедѣльную газету.

Послѣ появленія Джоанны съ чайникомъ горячей воды не было произнесено ни слова. Донованъ былъ не изъ говорливыхъ; къ тому же онъ такъ былъ занятъ своими неповоротливыми и медленно формулировавшимися мыслями, что не замѣчалъ молчанія. Его взгляды на жену были, очевидно, въ связи съ тѣмъ, что происходило у него на умѣ; они были осторожны и смѣтливы, точно онъ искалъ въ ея наружности подтвержденія теоріи, составленной имъ въ послѣднее время.

Наконецъ, погладивъ волосатый подбородокъ и горло, онъ какъ будто рѣшилъ, что ему дѣлать. Быть можетъ, не существуетъ болѣе хитроумнаго Мяккіавелли со стороны разговорныхъ подходовъ, чѣмъ ирландецъ типа Джона Донована; но парамъ ли виски, или тому неожиданному обстоятельству, что онъ любилъ жену, слѣдуетъ приписать этотъ фактъ, а только Донованъ прямѣе подошелъ къ интересовавшему его предмету, чѣмъ бы сдѣлалъ это во всякомъ другомъ случаѣ.

— Вчера ночью уловъ рыбы былъ богатѣйшій, — началъ онъ, задумчиво глядя въ огонь: — говорятъ, что ее всю ночь солили на набережной.

— Въ самомъ дѣлѣ?

Гарріэта проронила эти слова такъ, какъ будто бы ей было очень трудно раскрыть ротъ.

— Выгодное дѣло, — продолжалъ Донованъ: — О’Греди наживетъ кучу денегъ за этотъ сезонъ.

Отвѣта не послѣдовало.

— Но все же это дѣло не вѣрное, и никто лучше его самого этого не знаетъ.

Донованъ прокашлялся и глотнулъ виски съ водой.

— Онъ говорилъ мнѣ два или три дня тому назадъ, что когда накопитъ деньжонокъ, то вернется въ Америку. «Мнѣ до смерти надоѣла наша старая сторонка, а что касается Росбрина, то я бы умеръ съ тоски, еслибы мнѣ пришлось въ немъ жить!» говорилъ онъ.

Глаза Донована медленно уставились на жену, чтобы видѣть, какое дѣйствіе произведетъ на нее эта ловкая ложь.

— Вотъ странно! — отвѣчала Гарріэта ледянымъ тономъ, хотя, не взирая на самообладаніе, щеки ея слегка покраснѣли: — какъ разъ вчера вечеромъ онъ говорилъ мнѣ, что думаетъ выстроить новые магазины на набережной.

— Гдѣ ты видѣла его вчера вечеромъ? — быстро спросилъ Донованъ.

Подозрительность возбудилась въ немъ еще сильнѣе.

— Ужъ не тебя ли я видѣлъ вчера въ шлюпкѣ вмѣстѣ съ нимъ?

— Я ждала перевозчика, чтобы переѣхать на ту сторону залива, повидаться съ тетушкой, — отвѣчала Гарріэта: — а такъ какъ м-ръ О’Греди отправлялся на пароходъ, то онъ и предложилъ сначала перевезти меня.

Она чувствовала свое положеніе неприступнымъ, и Донованъ понялъ, что прямая аттака будетъ безполезна. Онъ приготовнь себѣ вторую порцію пунша, покрѣпче первой, и принялся вслухъ размышлять какъ бы съ самимъ собою.

— О’Греди ловкій молодой человѣкъ въ своемъ дѣлѣ, и если онъ хочетъ заслужить уваженіе здѣшнихъ жителей, то ему слѣдуетъ иначе вести себя. Я не считаю его принципы правильными. Его поведеніе съ Леонардами на прошлой недѣлѣ по выходѣ изъ церкви въ день Всѣхъ Святыхъ было всѣми замѣчено, и мнѣ многіе отзывались о немъ неодобрительно.

Гарріэта презрительно засмѣялась,

— Это потому, что никто здѣсь не настолько воспитанъ, чтобы снять шляпу передъ знакомыми; вотъ почему они и придаютъ этому такую важность.

Благовоспитанность не была въ числѣ слабостей м-ра Дововапа, а потому онъ отвѣчалъ на щелчокъ съ поспѣшностью, показывавшей, что онъ задѣтъ имъ.

— Я не спорю, что онъ чертовски франтоватый джентльменъ, — сказалъ онъ съ злой усмѣшкой: — но какъ онъ ни щеголеватъ, а ему бы не понравилось, еслибы онъ услышалъ то, что о немъ говорили мнѣ вчера вечеромъ.

— Очень ему интересно то, что про него здѣсь говорятъ! — вспылила Гарріэта, забывая всякую осторожность въ порывѣ внезапнаго отвращенія къ толстой, злобной физіономіи, осклаблявшейся передъ нею.

— Ну, судя потому, что я слышалъ, — продолжалъ Донованъ, а спокойствіе къ нему возвращалось по мѣрѣ того, какъ жена его теряла: — говорятъ, онъ очень ухаживаетъ за Элленъ Леопардъ. Не знаю, конечно, правда это или нѣтъ, — добавилъ онъ, съ знакомой Гарріэтѣ зловѣщей нотой въ голосѣ: — но онъ во всякомъ случаѣ не такой малый, чтобы долго ухаживать за одной и той же женщиной; съ Божьей помощью однако я скоро положу этому дѣлу конецъ, и тогда увидимъ, что скажетъ ему лига.

Гарріэта встала со стула съ такой жгучей ненавистью въ сердцѣ, какой до сихъ поръ еще не испытывала. Тайная заноза, въ которой она сама себѣ до сихъ поръ не признавалась, была задѣта грубой рукой мужа, и боль оказывалась почти нестерпимой. Она чувствовала, что способна убить его, между тѣмъ какъ онъ комфортабельно растянулся передъ огнемъ, съ эгоистической улыбкой на толстомъ лицѣ, и поглаживалъ жирной рукой стаканъ съ виски и водой. Она испытывала желаніе накинуться на него и сказать ему, что она ненавидитъ и презираетъ его, и что наступитъ, можетъ быть, день, когда она докажетъ ему, что онъ солгалъ насчетъ Элленъ Леонардъ, и докажетъ такимъ способомъ, который ему не понравится. Она стиснула сильныя бѣлыя руки, которыя у нея какъ будто чесались, и, повернувшись къ мужу спиной, пошла вонъ изъ комнаты, такъ рѣзко оттолкнувъ стулъ, что тотъ полетѣлъ на полъ.

Донованъ засмѣялся и налилъ себѣ еще пуншу.

— Знаешь ли, это признакъ, что ты въ нынѣшнемъ году не выйдешь замужъ! — шутливо проговорилъ онъ: — во всякомъ случаѣ я постараюсь не доставить тебѣ этой возможности. Куда ты идешь? — продолжалъ онъ вслѣдъ Гарріэтъ, торопливо направлявшейся къ двери. — Поди сюда, милая, и поцѣлуй меня!

Онъ закинулъ голову на спинку стула въ ея сторону, но увидѣлъ только, какъ она проскользнула въ дверь.

Онъ прислушался къ ея шагамъ по лѣстницѣ и наверху въ комнатѣ верхняго этажа и снова осклабился.

— Чертовски сердита она сегодня, — мягко проговорилъ онъ: — но зато очень красивая бабенка, нечего сказать.

Онъ зѣвнулъ, толкнулъ уголья въ каминѣ носкомъ сапога, а когда минуту или двѣ спустя Гарріэта спустилась съ лѣстницу, въ шляпѣ и темномъ пальто, она услышала его храпъ, доносившійся сквозь деревянную перегородку, отдѣлявшую горницу отъ корридора.

Она вышла черезъ боковую дверь и послѣ минутнаго колебанія пошла въ гору. Обычные воскресные зѣваки собрались за перекресткѣ подъ двумя сикоморами, и одинъ или двое изъ бѣднѣйшихъ обывателей поклонились женѣ м-ра Донована. Сама Гарріэта была не настолько популярна, чтобы побудить ихъ къ такой вѣжливости, и большинство обывателей отворачивалось къ другую сторону при ея проходѣ, чтобы избавить себя отъ труда съ ней поздоровиться, и, выждавъ, чтобы она отошла подальше, съ цинической насмѣшливостью прохаживалось на ея счетъ.

Крутой подъемъ въ гору оканчивался воротами, которыя вели въ Трегартскій лѣсъ, и Гарріэта прошла въ нихъ вмѣсто того, чтобы свернуть на набережную. Вѣтеръ гналъ холодный ливень по направленію отъ гавани, и она торопливо пошла по тропинкѣ вдоль края воды, чтобы поскорѣе укрыться подъ деревьями. Она могла видѣть сквозь частый, бившій въ лицо, дождь — лодки, пребывавшія въ воскресномъ покоѣ, и сразу замѣтила отсутствіе на обычномъ мѣстѣ желтой шлюпки Рика О’Греди. При ея настоящемъ настроеніи понятно, что она сразу рѣшила, что желтая шлюпка пристала къ небольшой пристани Скарифской бухты, а ея владѣлецъ… Волна недовѣрчиваго презрѣнія смыла эту мысль.

Подобно многимъ другимъ женщинамъ, которыя слишкомъ поздно хватаются за любовь, когда-то ими отвергнутую, она никакъ не могла повѣрить, что случай упущенъ ею навсегда, и она гонится за призракомъ. Она охотно вышла замужъ за богатаго трактирщика и съ самымъ сантиментальнымъ удовольствіемъ думала о Рикѣ, изнывающемъ съ тоски по ней въ Америкѣ. Она уже привыкла къ этой мысли; а когда Рикъ О’Греди вернулся послѣ семилѣтняго отсутствія, она встрѣтила его возвращеніе съ надеждой на нѣкоторую романическую приправу къ жизни, ставшей довольно монотонной; она разсчитывала на бесѣды о старыхъ временахъ и на замаскированные, но достаточно ясные намеки на неизмѣнную привязанность. Рикъ вернулся домой дружелюбный, самодовольный, со средствами, и такъ очевидно поглощенный настоящимъ и его заботами, что единственнымъ признакомъ, что онъ не забылъ прошлаго, было тщательное уклоненіе отъ всякаго намека на него.

Прошло уже четыре мѣсяца съ тѣхъ поръ, какъ первое сомнѣніе въ «неизмѣнной привязанности Рика» мелькнуло у нея въ умѣ; но хотя она знала, что все это время онъ почти не разговаривалъ съ другой женщиной, сомнѣніе однако перешло въ тревогу, тревога въ досаду и такъ далѣе, по обычной логикѣ страстей, — такъ что скрытая борьба ея сильной натуры стала ей нестерпима, и въ этотъ бурный день съ проблесками солнца и внезапными сердитыми ливнями ядовитое слово выгнало ее вонъ изъ дому и заставило бродить по лѣсу съ безразсудной жаждой узнать, наконецъ, навѣрное, убѣдиться — правда ли то, что говорилъ ея мужъ: что Рикъ забылъ ее и ухаживаетъ за Элленъ Леонардъ.

Вѣтеръ подгонялъ ее въ спину и подкатывалъ мокрые листья въ ея ногамъ. Деревья, росшія у края воды, раскачивались отъ вѣтра и обдавали ее водой. Гарріэта бѣжала по скользкой тропинкѣ, не обращая вниманія на погоду. Дойдя до того пункта, откуда оврагъ разростался въ Скарифскую бухту, она увидѣла, что тутъ такъ мало воды, что шлюпка не пройдетъ въ устье Роури-риверъ.

Она пошла тише; надежда, что Рикъ не отправился въ Скарифъ, боролась въ ней съ разочарованіемъ, что она его не встрѣтила, какъ вдругъ сквозь деревья съ приморской стороны тропинки ей блеснуло въ глаза желтое пятно.

Она осторожно вскарабкалась по крутому берегу и заглянула черезъ низкій утесъ; тамъ на песчанистомъ откосѣ лежала шлюпка.

Итакъ, онъ не отправился въ Скарифъ! Гарріэта спустилась съ крутизны на тропинку и почти бѣгомъ пустилась дальше, рѣшивъ во что бы то ни стало увидѣться съ нимъ. Не успѣла она пробѣжать нѣсколько саженъ, какъ услышала шаги впереди, въ лѣсу, отъ которыхъ сердце въ ней замерло, и по неожиданному, какъ можно было подумать, совпаденію обстоятельствъ Рикъ вышелъ изъ-подъ деревьевъ ей на встрѣчу.

Онъ увидѣлъ ее гораздо раньше, чѣмъ она его, и это неболъшое преимущество дало ему время обдумать въ подробности то, что онъ ей скажетъ, такъ что манеры, когда онъ поровнялся съ нею, выражали какъ разъ приличную дозу пріятнаго удивленія.

— Эге! м-съ Донованъ, вы выбрали плохую погоду для прогулки! Куда вы идете?

Ни даже ради спасенія жизни Гарріэта не могла бы удержаться отъ вопроса, которымъ она отвѣтила на его вопросъ:

— А вы сами гдѣ были, м-ръ О’Греди?

Голосъ ея былъ игривъ и насмѣшливъ, но при послѣднемъ словѣ задрожалъ, и это дрожаніе обнаруживало, какое важное значеніе она придаетъ его отвѣту.

— О! я-то? — сказалъ Рикъ. — Если вы обѣщаете мнѣ не говоритъ Тому Берни и не поднимать меня на смѣхъ за старую привычку къ браконьерству, я скажу вамъ. Я ходилъ смотрѣть на западню для выдръ, которую я поставилъ у водопада, но могъ бы уволить себя отъ этого труда, потому что никакой выдры тамъ не нашелъ.

Онъ глядѣлъ на нее съ непроницаемой свѣтлой улыбкой, которая очаровала ее помимо воли и заставила тоже улыбнуться. Рикъ понялъ, что его полу-правда, полу-ложь успѣшно замаскировала другой капитальный эпизодъ этого дня.

— Я вовсе не намѣрена поднимать васъ на смѣхъ, — отвѣчала она, опуская глаза и безпокойно копая мохъ кончикомъ своего зонтика.

И вдругъ, какъ бы вновь уступая подозрительности, прибавила:

— Вѣрнѣе, что вы поднимаете меня на смѣхъ. Должно быть, охота за выдрами помѣшала вамъ придти въ церковь сегодня утромъ.

Рикъ безпечно разсмѣялся.

— Еслибы я зналъ, что вы замѣтите мое отсутствіе, бы непремѣнно пришелъ; но я былъ какъ разъ въ это время по ту сторону залива. Знаете что, позвольте мнѣ отвезти васъ на моей шлюпкѣ домой? не первый разъ вѣдь я катаю васъ по водѣ.

Со стороны Рика это былъ не особенно добросовѣстна пріемъ, но слѣдуетъ припомнить, что полученное имъ воспитаніе не могло особенно развить въ немъ нравственное чувство, а опасность открытія была очень велика. Къ тому же, съ его точки зрѣнія, для него было очень выгодно, что росбринскій свѣтъ увидитъ, что онъ отвозитъ въ своей шлюпкѣ жену предсѣдателя аграрной лиги. Что же касается самой Гарріэты, то случай особенно благопріятствовалъ ему, доставляя возможность помираться съ нею; въ послѣднія нѣсколько минутъ онъ убѣдился, что нѣтъ проницательнѣе существа, какъ ревнивая женщина.

Гарріэта помолчала съ минуту; она искала словъ, которыя бы не выдали счастія, охватившаго ее всю.

— Что-жъ, мнѣ все равно, какимъ путемъ ни возвратиться домой. Я поѣду съ вами, если хотите, Рикъ.

Она не удержалась, чтобы не взглянуть на него при этомъ; блестящіе глаза ея утратили жесткое выраженіе, а желтое лицо преобразилось какъ бы по волшебству отъ румянца, внезапно разлившагося по немъ,

— Очень пріятно, — отвѣчалъ Рикъ, сходя по ступенькамъ, которыя вели къ водѣ, и протянулъ ей руку для помощи. Она вошла бъ шлюпку, не говоря ни слова, и онъ отчалилъ отъ берега.

IX.
Отверженный.

Ярмарка въ Кланморѣ была оживленнѣе обыкновеннаго. Цѣлой день стоялъ гулъ голосовъ на базарной площади, служа какъ бы аккомпаниментомъ визгливымъ воплямъ поросятъ, блеянію и мычанію овецъ и коровъ.

Съ ранняго утра накрапывалъ мелкій и теплый дождикъ и паръ шелъ отъ мокрой шерсти животныхъ въ то время, какъ продавцы и покупатели весело топтались въ грязи, которая была такъ черна и такъ глубока, какъ это бываетъ только на ирландскихъ ярмаркахъ, и спорили и врали съ безпечнымъ равнодушіемъ въ окружающимъ обстоятельствамъ.

Торгъ шелъ живо, а цѣны стояли хорошія, и въ половинѣ четвертаго часа улицы стали быстро пустѣть; покупатели увозили свои покупки по желѣзной дорогѣ, а счастливые продавцы толпились по большей части въ безчисленныхъ трактирахъ города. Скотъ, приведенный на продажу, былъ особенно жиренъ и хорошъ, и къ концу дня немного его оставалось непроданнымъ, а потому не могло не казаться удивительнымъ, что въ два часа пополудни Данъ Гурли обратно погналъ изъ города коровъ, которылъ онъ привелъ на базаръ на разсвѣтѣ.

Вдова Леонардъ приняла въ свѣденію умерщвленіе рыжей телки, и послѣ этого происшествія остальныя девять благополучно пригонялись въ Скарифъ съ наступленіемъ ночи. Въ округѣ не было равныхъ имъ по росту и откормленности, и вдова, отпуская Дана на рынокъ, рекомендовала ему «не продешевить» и вернулась въ домъ съ пріятной увѣренностью, что ренты Скарифа и Дримнахуна — все равно что у нея въ карманѣ.

Данъ не обратилъ вниманія на тотъ фактъ, что м-ръ Джонъ Донованъ обогналъ его по утру по дорогѣ въ Кланморъ; но по вѣрѣ того какъ утро проходило, а ни одна изъ телокъ не только не была продана, но покупатели даже замѣтно избѣгали ихъ, Данъ понялъ, какого рода переговоры велъ м-ръ Донованъ съ своими многочисленными друзьями и знакомыми.

Данъ образовалъ со своимъ скотомъ унылую группу; люди проходили мимо него такъ, какъ еслибы его вовсе тутъ и не было, и съ каждымъ моментомъ ненависть къ врагу росла въ его сердцѣ. Онъ жаждалъ поскорѣе выбраться изъ этого унизительнаго положенія, но не хотѣлъ подать поводъ въ насмѣшкамъ, открыто заявивъ, что признаетъ себя побѣжденнымъ.

Не прежде, чѣмъ всѣ стали расходиться, чтобы поспѣть на послѣполуденный поѣздъ, пустился онъ въ обратный путь и въ четыре часа пополудни находился еще очень далеко отъ мѣста своего назначенія.

Ноябрьскій вечеръ спускался мрачный и угрюмый, и мокрыя сѣрыя стѣны тянулись передъ нимъ по краямъ дороги, образуя томительную перспективу. Скотъ терпѣливо шлепалъ по грязи, а Данъ слѣдовалъ въ аріергардѣ, насилуя свой убогій мозгъ непрерывными планами отмщенія врагу, съ настойчивостью, удивлявшей его самого.

Онъ догадывался инстинктивно, что лига тутъ не при чемъ; онъ видѣлъ во всемъ этомъ личное недоброжелательство одного человѣка, и въ ушахъ его раздавались проклятія умирающей матери, когда госпитальная фура пріѣхала, чтобы перевезти ее изъ избушки, которая ей больше не принадлежала, въ больницу рабочаго дома.

— Гей! — закричалъ громкій голосъ надъ его ухомъ: — отгони скотъ къ сторонкѣ!

Данъ поднялъ камень и ловко швырнулъ имъ въ передовую телку; та своротила въ канаву, въ то время какъ старая кобыла м-ра Донована и его телѣжка проѣхали мимо него.

— Это ты, Данъ? — крикнулъ Донованъ: — должно быть, не сошелся въ цѣнѣ на телокъ?

Данъ ничего не отвѣтилъ.

— Должно быть, кормы въ Дримнахунѣ не идутъ имъ въ прокъ, — продолжалъ м-ръ Донованъ съ грубымъ смѣхомъ, оглядываясь черезъ плечо, и, стегнувъ кобылу, скрылся изъ вида Дана съ его кортежемъ.

Путь въ Скарифъ былъ не близкій, но Данъ почти не замѣтилъ его; ненависть, бѣшенство какъ будто придавали ему крылья, и какъ ни дологъ былъ путь, а онъ все-таки не успѣлъ составить окончательнаго плана мести, въ которомъ страннымъ образомъ переплетались фигуры м-ра Джона Донована и Рика О’Греди.

Ночь уже совсѣмъ наступила, когда Данъ со скотомъ добрался до фермы Скарифъ и водворилъ телокъ въ тотъ самый хлѣвъ, откуда вывелъ ихъ сегодня поутру. Заперевъ за ними дверь, онъ стоялъ въ нерѣшительности, поглядывая на освѣщенное окно коттеджа и раздумывая: что-то скажетъ м-съ Леонардъ, когда услышитъ отъ него принесенное имъ извѣстіе, и какъ-то оно понравится Элленъ… Элленъ, которая говорила въ тотъ вечеръ, какъ Рикъ принесъ имъ въ подарокъ чаю, что ничего худого съ ними теперь не будетъ, когда онѣ нашли себѣ такого друга. Пожалуй, что теперь она запоетъ иное.

Онъ шагнулъ-было въ дому, какъ вдругъ остановился при звукѣ голосовъ, доносившихся до него изъ огорода, и онъ увидѣлъ блуждающій свѣтъ фонаря надъ верхушками кустовъ, росшихъ у ограды около воротъ. Послѣ того послышался стукъ лопаты, упавшей на дорогу, и смѣхъ Элленъ.

— Ну, что, надѣюсь, что вы позволите мнѣ нести ведро самой? Вамъ только бы справиться съ лопатой и фонаремъ.

Данъ замеръ на мѣстѣ, прислушиваясь въ отвѣту.

— Мнѣ даже одна лопата не подъ силу, — отвѣчалъ голосъ Рика О’Греди: — пожалуй, уже лѣтъ семь прошло съ тѣхъ поръ, какъ я не бралъ заступа въ руки; право, я такъ усталъ, точно закопалъ въ могилу родного отца.

— О! въ самомъ дѣлѣ!

И Элленъ снова засмѣялась.

— Какой же вы ретивый работникъ!

— А развѣ я плохъ? развѣ вы не были бы довольны, еслибы я за васъ работалъ?

Голосъ смягчился и понизился, но Данъ разслышалъ каждое слово… Онъ услышалъ также и отвѣтъ Элленъ:

— Я бы не стала жаловаться, пока самъ работникъ не пожаловался.

Рикъ отвѣтилъ многозначительно:

— Если такъ, то сдается мнѣ, что у васъ есть работникъ, который будетъ на васъ работать всю жизнь.

Свѣтъ фонаря показался во дворѣ.

— Ворота отперты, — сказала Элленъ. — Должно быть, Данъ вернулся съ ярмарки!

И точно въ отвѣтъ на эти слова, фонарь озарилъ самого Дана, стоящаго у воротъ, въ бѣлой фланелевой блузѣ, съ головой, вытянутой впередъ, какъ у человѣка, напрягающаго свой слухъ.

Элленъ и Рикъ остановились какъ вкопанные съ восклицаніями удивленія, и въ то же самое время желтый терріеръ Рика бросился на Дана, котораго очевидно принялъ за привидѣніе, и съ остервенѣніемъ залаялъ на него, желая убѣдить себя и хозяина, что онъ нисколько его не боится.

— Да, я вернулся, — отвѣчалъ Данъ, и такъ какъ собака продолжала кружиться около него съ лаемъ, онъ далъ волю чувствамъ, душившимъ его весь день, и сапогомъ, подбитымъ гвоздями, прогналъ собаку на другой конецъ двора.

— По какому праву вы бьете мою собаку? — спросилъ Рикъ, опуская на землю фонарь и лопату и подходя къ буяну.

— А по какому праву вы здѣсь съ вашей собакой? — отвѣчать Данъ, впервые въ жизни подвигнутый на смѣлый отвѣтъ страннымъ волненіемъ и вихремъ въ головѣ.

— О, Данъ! — закричала въ ужасѣ Элленъ. — Что ты говоришь? Вѣдь м-ръ О’Греди весь вечеръ помогалъ намъ работать!

— Ну, такъ я скажу ему, что могу обойтись отлично безъ него и безъ его работы! — заревѣлъ Данъ, теряя всякое самообладаніе при вмѣшательствѣ Элленъ. — Онъ проклятый шпіонъ, и я ему это въ глаза скажу!

Онъ поднялъ палку, какъ будто собирался ударить Рика, но прежде, нежели его рука опустилась, онъ почувствовалъ, какъ его схватили за шиворотъ и повалили въ грязь.

Онъ пролежалъ неподвижно въ продолженіе минуты: Элленъ подумала, что онъ убился, и съ громкимъ крикомъ подбѣжала къ нему. Въ тотъ же моментъ дверь коттеджа съ шумомъ растворилась, и м-съ Леонардъ показалась съ руками, покрытыми мукой, и съ лицомъ, выражавшимъ крайнюю степень растерянности.

— Кто здѣсь раненъ? — закричала она. — Слава Богу, ты жива, Элленъ! Это ты кричала? Я думала, тебя убили!

И увидя при свѣтѣ фонаря, какъ Данъ медленно приподнимается съ земли, подобравъ свою шляпу, спросила:

— Это что? Кто это свалилъ тебя прямо въ грязь, разиня? что ты онѣмѣлъ? пьянъ ты что-ли?

— Онъ взвелъ на меня анаѳемскую ложь, — съ жаромъ проговорилъ Рикъ, — и замахнулся на меня палкой, а потому я свалилъ его съ ногъ, чтобы научить вѣжливости!

— Это правда? — спросила вдова отчаяннымъ голосомъ, подходя въ Дану и беря его за руку.

Но онъ повернулъ къ ней такое лицо, что даже ея деревянные нервы не выдержали: до того оно было измученное и невыразимо блѣдное; а когда онъ заговорилъ, то губы его судорожно искривились, обнаруживая стиснутые зубы, какъ у разозленнаго звѣря въ клѣткѣ.

— Я опять повторю ему это, — сказалъ онъ, съ усиліемъ пропуская слова сквозь стиснутые зубы. — Онъ шпіонитъ за вами, и я знаю… я знаю, кто подослалъ его!

— А я опять говорю тебѣ, — возразилъ Рикъ, подходя и становясь передъ нимъ: — что ты оваяннѣйшій лжецъ во всей Ирландіи, и еслибы стоило только марать объ тебя руки, то я бы заставилъ тебя всю жизнь оплакивать твою ложь!

— Оставьте его въ покоѣ! — закричала м-съ Леонардъ, подозрительность которой легко возбуждалась, и протянула руку, густо осыпанную мукой, чтобы удержать Рика. — Что тебѣ извѣстно, Данъ Гурли? Говори прямо; онъ тебя не тронетъ!

— Я не боюсь его! — похвастался Данъ, ободряясь при такой могущественной поддержкѣ.

И вдругъ, вдохновленный ненавистью, кипѣвшей въ немъ и чуть его не задушившей, произнесъ:

— Пусть-ка онъ скажетъ, кто дожидался его въ лѣсу въ прошлое воскресенье, послѣ того, какъ онъ ушелъ отсюда, и съ кѣмъ онъ катался въ своей шлюпкѣ?

Онъ кончилъ смѣхомъ, достойнымъ Калибана, и въ свѣтлыхъ главахъ его зажегся злой огонекъ, въ то время, какъ онъ, не двигая головой, переводилъ ихъ съ лица вдовы на лицо Элленъ.

Бездна раскрылась подъ ногами Рика такъ внезапно, что онъ чуть-было въ нее не свалился. Чтобы не запнуться въ словахъ и не выказать смущенія, которое бы его погубило во мнѣніи слушательницъ, онъ вынужденъ былъ помолчать, прежде чѣмъ отвѣтить, и каждый изъ троихъ членовъ судилища по своему отнесся къ этому молчанію: Данъ — съ торжествующей радостью, м-съ Леонардъ — съ сердитымъ убѣжденіемъ въ виновности Рика, а Элленъ — съ мучительнымъ страхомъ.

— Я случайно встрѣтился съ м-съ Донованъ, гуляя по лѣсу въ тотъ день, — сказалъ Рикъ такъ спокойно, какъ только могъ: — и предложилъ отвезти ее домой. Полагаю, что въ этомъ нѣтъ ничего необыкновеннаго.

— Конечно, нѣтъ! — отвѣчала Элленъ со смѣхомъ, звучавшимъ нѣсколько фальшиво: — что худого въ томъ, чтобы оказать хорошему знакомому любезность, Данъ?

— О, ровно ничего худого! — замѣтила м-съ Леонардъ съ мягкой вѣжливостью, придававшей тропическое спокойствіе ея рѣчи: — конечно, м-ръ О’Греди вправѣ оказывать услуги своимъ друзьямъ… тѣмъ болѣе такому давнишнему другу, какъ м-съ Донованъ!

Вдова ухватилась за этотъ выводъ съ характеристической необдуманностью, подстрекаемой гордостью, недовѣріемъ и, надо сознаться, непріятнымъ разочарованіемъ въ нѣкоторыхъ туманныхъ матримоніальныхъ идеяхъ, лопнувшихъ какъ мыльный пузырь. Рику не легко было бы побѣдить это недоброжелательное отношеніе, но Данъ не далъ ему опомниться.

— Пойдите и загляните въ вашъ хлѣвъ, — обратился онъ въ вдовѣ, вытянувъ руку по направленію въ хлѣву: — и вы узнаете, какія услуги оказываютъ вамъ м-ръ О’Греди и его друзья! Всѣ ваши девять телокъ водворены на прежнее мѣсто и онѣ напрасно только прогулялись въ городъ. Ни одна живая душа не заговорила со мной на ярмаркѣ въ Кланморѣ и даже не прицѣнялась къ скоту; они такъ же мало вниманія обращали на меня, какъ еслибы я былъ та самая грязь, которую они топтали ногами.

М-съ Леонардъ всплеснула руками.

— Пусть Богъ покараетъ ихъ! чтобъ имъ самимъ издохнуть отъ голода!

— Я видѣлъ окаяннаго мерзавца, который подговаривалъ народъ бойкотировать меня, — продолжалъ Данъ, говоря все громче и яростнѣе. — То былъ Джонъ Донованъ, самъ своей персоной… онъ только затѣмъ и пріѣхалъ на ярмарку. Клянусь Богомъ, онъ ничего не продавалъ и ничего не покупалъ. А кто сказалъ ему, что вы посылаете скотъ на ярмарку? Подумайте, кому вы говорили въ прошлое воскресенье, что отправите телокъ въ Кланморъ? — развѣ не Рику О’Греди, когда онъ пришелъ сюда такой нарядный и пригожій въ воскресномъ платьѣ, говоря вамъ, что пришелъ вамъ помогать и ухаживать за Элленъ, а м-съ Донованъ ждала его въ лѣсу, пока онъ не сообщилъ ей про то, какъ онъ васъ одурачилъ.

Данъ бросилъ шляпу на землю и выставилъ лѣвую руку надъ головой, какъ бы ожидая аттаки и приготовляясь защищаться.

Рикъ стоялъ неподвижно, опустивъ руки со сжатыми кулаками.

— Не бойся, — сказалъ онъ: — я тебя на этотъ разъ не трону. Но скажу вамъ, м-съ Леонардъ, что если вы повѣрите лжи, какую онъ на меня взводитъ, то прогоните единственнаго друга, который у васъ остался.

Съ большимъ усиліемъ м-съ Леонардъ приняла прежнюю спокойную манеру.

— Мнѣ очень жаль разстаться съ такимъ другомъ, какъ вы, но я была бы болѣе рада деньгамъ за своихъ телокъ, нежели такому другу, какъ вы. Я очень обязана вамъ за оказанныя мнѣ услуги и молю Бога, да спасетъ онъ всякую бѣдную женщину, которой приходится такъ же тяжко, какъ мнѣ, отъ такихъ услугъ! Покойной ночи, м-ръ О’Греди!

Она сдѣлала ему родъ книксена и направилась къ дому.

Рикъ тоже повернулся и пошелъ въ воротамъ; онъ слишкомъ былъ сердитъ, чтобы отвѣчать. Проходя мимо Элленъ, онъ сказалъ: — Прощайте! — рѣзкимъ, сдавленнымъ голосомъ, и почувствовалъ себя окончательно обиженнымъ, когда она ничего не отвѣтила.

Когда онъ сворачивалъ на тропинку, непреодолимое побужденіе заставило его оглянуться назадъ. Онъ увидѣлъ всѣхъ троихъ стоявшихъ еще на дворѣ, и свѣтъ отъ фонаря озарялъ ихъ, при чемъ лицо Дана выражало дьявольское торжество.

Въ этотъ мигъ у Элленъ нашлось настолько смѣлости, чтобы побѣдить свою нерѣшительность и оторваться отъ окружающихъ. Она побѣжала въ догонку Рика на тропинку и, подавая ему руку, сказала мягкимъ, дрожащимъ голосомъ:

— Не слушайте, что они говорятъ. Я знаю, что вы были намъ добрымъ другомъ и ничему не повѣрю, что бы про васъ ни говорили. Прощайте!

И прежде нежели онъ успѣлъ ей отвѣтить, она убѣжала назадъ на встрѣчу ожидавшему ее возмездію.

X.
На верху горы.

А возмездіе оказалось не шуточное. Каждый сказалъ бы это, кто увидѣлъ на слѣдующее утро Элленъ, какъ она медленно взбиралась на верхъ горы, находившейся позади материнскаго дома, съ корзиной только-что вымытаго бѣлья на головѣ. Даже легкій южный вѣтерокъ, дувшій сквозь деревья, не могъ оживить ея блѣдныхъ щекъ, а прозрачные сѣрые глаза глядѣли такъ жалобно, какъ могутъ глядѣть молодые глаза только послѣ горькихъ и долгихъ пролитыхъ слезъ.

Элленъ недавно минуло восемнадцать лѣтъ, и гнѣвъ матери былъ все еще для нея страшнымъ дѣломъ, такъ что послѣ яростнаго взрыва, произошедшаго вчера вечеромъ, она пролежала всю вонь безъ сна, молча проливая слезы, въ то время какъ мать безпощадно храпѣла около нея. Когда же при первыхъ лучахъ зари обѣ, и мать, и дочь, поднялись, чтобы приняться за обычную работу, и Элленъ увидѣла, съ какой холодностью и угрюмой отчужденностью обращается съ нею мать, она почувствовала съ трогательнымъ, порывистымъ отчаяніемъ молодости, что готова лучше умереть, нежели переносить такое несчастіе.

Нельзя, конечно, предположить, чтобы она очень ясно объясняла самой себѣ свои ощущенія; эта роскошь или эта пытка, какъ хотите, составляетъ достояніе образованныхъ людей; но несомнѣнно, когда она лежала въ потемкахъ прошлой ночью, обливаясь слезами, и теперь, когда она сняла корзину съ головы и поставила ее на мокрую траву, судорога, сдавившая ей горло, била вызвана мыслью о несправедливости, оказанной Рику О’Греди.

Она развѣсила бѣлье на кустахъ и на терновой оградѣ, находившейся по близости, двигаясь взадъ и впередъ по холму; солнце сіяло на ея бѣлокурыхъ волосахъ, а кругомъ чистое бѣлье блистало какъ снѣгъ. Каравайки и ржанки поднимались съ земли и высоко рѣяли въ воздухѣ надъ ея головой, а пара воронъ сидѣла на ободранномъ кустѣ терновника нѣсколько поодаль на скатѣ холма и рѣзко спорила о томъ, годится ли въ ѣду вся эта бѣлая штука, которую такъ тщательно раскладывали вокругъ.

Элленъ не торопилась возвращаться обратно въ коттеджъ; солнце грѣло, безмолвіе навѣвало спокойствіе, и она не спѣша занималась бѣльемъ. Даже послѣ того, какъ она развѣсила его окончательно и у нея не было больше никакого предлога, чтобы мѣшкать, она подняла корзину, чтобы нести ее домой, но остановилась, прижавъ ее одной рукой къ бедру, а другою, прикрывъ глаза, глядѣла вдаль, поверхъ материнской фермы, на рукавъ залива, разстилавшагося внизу, и на опасные, зыбучіе островки грязи въ Скарифской бухтѣ, обнажавшіеся при отливѣ и сверкавшіе на солнцѣ.

Тамъ была маленькая пристань, у которой Рикъ привязывалъ свою шлюпку; глаза ея слѣдили за линіей рѣки вплоть до старой, увитой плющомъ, мельницы у моста. Тамъ она простилась съ нимъ въ тотъ первый разъ, какъ встрѣтилась съ нимъ въ лѣсу; а вонъ тамъ на темномъ полѣ у рѣки она видѣла мѣсто, гдѣ они вмѣстѣ рыли свеклу вчера вечеромъ.

Судорога снова сдавила ея горло и глаза отуманились, какъ вдругъ она услышала точно изъ голубого неба, разстилавшагося надъ ея головой, голосъ, назвавшій ее по имени.

Она повернулась и, продолжая прикрывать рукой глаза, озирала скалистый холмъ; сердце у нея стучало въ груди. Темныя очертанія вершины холма, вырѣзывавшіяся за голубомъ небѣ, пересѣвались нѣсколькими большими валунами, и между ними она увидѣла хорошо знакомую фигуру Рива О’Греди. Онъ махнулъ ей шляпой, и восторженная радость смѣнила въ ея душѣ уныніе. Она махнула ему рукой въ отвѣтъ. Онъ тотчасъ же сталъ спускаться съ горы, и съ смѣшанными чувствами тревоги и восхищенія она слѣдила за его приближеніемъ.

Она замерла на мѣстѣ, и радость окончательно смѣнилась страхомъ, когда она увидѣла, что его свѣжее лицо блѣдно и серьезно. Онъ взялъ ея руку и крѣпко сжалъ, прежде чѣмъ заговорить.

— Элленъ, — сказалъ онъ: — я не могъ спать прошлой ночью отъ того, какъ ваша мать обошлась со мной, и все думалъ, неужели она и васъ заставила повѣрить той лжи, въ какую увѣровала сама?

Американскій акцентъ совсѣмъ почти исчезъ изъ его рѣчи, а голосъ былъ тихъ и смущенъ.

— Еслибы я зналъ, что будетъ съ вашимъ скотомъ за ярмаркѣ, то самъ бы отправился туда и купилъ его. Честное слово, я бы такъ сдѣлалъ, а вы можете мнѣ повѣрить.

Его серьезность и явное огорченіе, выражавшееся въ его голубыхъ глазахъ, еще больнѣе дали почувствовать Элленъ неблагодарность матери.

— Мама очень впечатлительна, — отвѣчала она съ смущеніемъ: — она вѣритъ всему, что ей ни скажутъ, и она такъ разстроилась извѣстіемъ о скотѣ…

Элленъ умолкла, отчаянно придумывая новыя оправданія для материнскаго поведенія.

— Я думаю, что она могла бы скорѣе повѣрить мнѣ, чѣмъ этому… этому… — онъ сдержалъ себя: — чѣмъ Дану. Но я думаю не о матери вашей. Скажите мнѣ теперь, Элленъ, вѣрите ли вы тому, что они про меня говорили?

Та же самая страстная вѣра въ него, какая охватила ее вчера ночью, проснулась въ ней и теперь.

— О, нѣтъ, нѣтъ, я не вѣрю… Право же, не вѣрю! — отвѣчала она съ такимъ жаромъ, что блѣдныя щеки ея вспыхнули. — Я вамъ вѣрю и не обращаю никакого вниманія на то, что говоритъ Данъ.

Глаза ея блестѣли, когда она говорила это, устремивъ взглядъ на Рика, а вѣтеръ развѣвалъ ея бѣлокурые волосы, и Рику показалось, что онъ еще не видывалъ существа милѣе. Одинъ мигъ онъ думалъ, что единственнымъ отвѣтомъ можетъ быть только прижать ее къ груди и сказать ей, что если она въ него вѣритъ, то ему нѣтъ дѣла до того, что говорятъ другіе. Но непривычная застѣнчивость и недовѣріе къ себѣ удержали его отъ этого поспѣшнаго заявленія: ея довѣріе къ нему казалось такимъ безсознательнымъ и невиннымъ, что онъ побоялся испугать ее.

— Пока вы вѣрите мнѣ, я доволенъ, — сказалъ онъ, не отрывая глазъ отъ ея лица.

Облако набѣжало на солнце и бросило неожиданную тѣнь на скатъ холма. Чайка съ крикомъ пронеслась низко надъ ихъ головами и въ одинъ мигъ вѣтеръ перемѣнился и стало холодно. Въ сердцѣ Элленъ тоже похолодѣло, и всѣ затруднительныя обстоятельства, въ которыхъ она находилась, какъ будто сильнѣе сдавили ее; всего же больнѣе и мучительнѣе — мысль о бѣшеномъ негодованіи матери, если это свиданіе съ Рикомъ дойдетъ до ея свѣденія.

— Мнѣ пора домой, — сказала она тревожно: — если Данъ или моя мать увидитъ васъ, я не знаю что со мною будетъ.

Рикъ поглядѣлъ черезъ плетень на ферму, расположенную внизу.

— О! все въ порядкѣ! — сказалъ онъ, понижая, однако, невольно голосъ: — мать ваша роетъ картофель на полѣ около дома, и ей васъ оттуда не видно. Мнѣ нужно вамъ кое-что сказать, — продолжалъ онъ, упираясь локтями въ плетень и глядя на нее. — Бойкотированіе васъ — не что иное, какъ штука, устроенная Донованомъ. Я получилъ сегодня письмо отъ пріятеля, — онъ назвалъ главный городъ округи, — и оно ясно показало мнѣ, что никто изъ тамошнихъ властей въ этомъ дѣлѣ не участвуетъ. Они знаютъ такъ же хорошо, какъ и я, что не вопросъ о рентѣ заставилъ Джемса Магони сдать эту ферму, хотя онъ и задолжалъ лэндлорду полугодичную арендную плату, но ему стало стыдно оставаться здѣсь, послѣ… послѣ того… словомъ, рента — только предлогъ, выставленный имъ. Скажите мнѣ теперь: была когда-нибудь ссора между вашей матерью и Донованомъ?

Интересный вопросъ пробудилъ практическую сторону въ характерѣ Рика, и Элленъ внезапно почувствовала себя неизмѣримо ниже этого ловкаго, дѣловитаго молодого человѣка. Она чуть-было не назвала его «сэръ», отвѣчая на его вопросъ:

— Я не помню, чтобы они когда-либо были въ хорошихъ отношеніяхъ, и я часто слышала, какъ мама говорила, что съ того дня, какъ она взяла Дана въ батраки, мистеръ Донованъ не упускаетъ случая повредить ей.

Рикъ задумчиво покрутилъ усы.

— А что, развѣ Доновану самому очень хотѣлось нанять этого красавца?

Элленъ отвернула голову и приложила уголокъ передника ко рту, чтобы скрыть неудержимую улыбку, вызванную такой мыслью.

— О, мистеръ О’Греди! — начала она, искоса поглядывая на Рика, чтобы видѣть, такъ же ли его забавляетъ эта мысль, какъ и ее: — конечно, вы знаете, что самое имя Гурли ненавистно Джону Доновану съ тѣхъ поръ, какъ онъ завладѣлъ ихъ фермой. Конечно, вы знаете, что мама изъ состраданія взяла бѣднаго Дана, когда его мать отправили въ рабочій домъ, а м-ръ Донованъ чуть съ ума не сошелъ отъ злости на то, что Данъ не отправился туда вмѣстѣ съ матерью.

— Отъ злости, говорите вы, гмъ! вотъ странно! — началъ было Рикъ и снова замолчалъ.

Элленъ глядѣла въ его задумчивое лицо и вдругъ вспомнила про мать, которая роетъ картофель.

— Я думаю, что я теперь должна сойти внизъ; можетъ быть, я тамъ нужна. Дану приходится теперь каждый день ходить въ Дримнахунъ присматривать, знаете, за скотомъ, и дома некому работать, кромѣ меня и матушки. О! — вскричала она, горько сообразивъ о безвыходности своего положенія: — Боже, помилуй насъ, если это м-ръ Донованъ бойкотируетъ насъ! Онъ слишкомъ силенъ для такихъ бѣдняковъ, какъ мы!

Она повернулась, чтобы поднять корзину, но на этотъ разъ Рикъ не противился соблазну и, охвативъ ея тонкую талію одной рукой, другою повернулъ ея испуганное, удивленное личико къ себѣ.

— Ну, что, страшно вамъ теперь? — прошепталъ онъ.

Элленъ отвѣтила только звукомъ, похожимъ на рыданіе.

— Я знаю, что не страшно. Вамъ нечего бояться, когда вы узнаете, что я полюбилъ васъ такъ, что готовъ умереть, прежде чѣмъ допустить кого-либо обидѣть васъ.

Тѣнь отъ набѣжавшей было тучки разсѣялась и солнечный свѣтъ снова обратилъ въ золото ея волосы и отразился въ глубинѣ влажныхъ сѣрыхъ глазъ, когда она подняла ихъ наконецъ на Рика, подставляя губы своему первому возлюбленному.

XI.
Изгой.

Каждый, кого обвѣвалъ свѣжій вѣтерокъ въ Дримнахунѣ и кто созерцалъ съ его вершины яркое море, удивится, если ему скажутъ, что человѣкъ, знакомый нѣкогда съ этой прелестью, уживается въ душномъ помѣщеніи дрянныхъ меблированныхъ комнатъ, въ грязномъ и бѣднѣйшемъ кварталѣ городишка, расположеннаго далеко отъ морского берега.

Напротивъ того, нѣтъ ровно ничего удивительнаго въ томъ, что Джемсъ Магони, проживая два мѣсяца квартирантомъ задней комнаты дома въ глухомъ переулкѣ Кланмора, утратилъ послѣдніе остатки энергіи и самоуваженія.

Онъ почувствовалъ, что низко упалъ, когда нанялъ эту комнату и сталъ поденно работать, если находилась такая работа; но теперь, когда онъ, сидя на кровати, жевалъ кусокъ хлѣба, запивая его бурдой, носившей названіе чая, — его обычная теперь пища, — то онъ уже утратилъ всякое сознаніе неприглядности или унизительности своей обстановки.

Его сынъ — существо, напоминавшее собой японскую каррикатуру лягушки — взобрался на раскрашенный деревянный сундукъ, съ наклеенными, полуободранными ярлыками, свидѣтельствовавшими, что онъ побывалъ въ Америкѣ. Признаки трансатлантическаго путешествія и пребыванія въ Америкѣ замѣчались въ наружности мальчика, также какъ и сундука, въ преждевременныхъ морщинахъ его желтаго лица и въ звукахъ его визгливаго голоса, когда онъ попросилъ отца о второй чашкѣ чая.

— Нѣтъ тебѣ больше чаю! — отвѣчалъ коротко Магони, отставляя свою кружку на полку, подъ которой висѣли на гвоздѣ пара панталонъ и старый сюртукъ, и подошелъ къ окну.

Ребенокъ не протестовалъ и, опрокинувъ свою собственную кружку, вылизалъ языкомъ остатки сахара, въ то время какъ отецъ, нагнувшись къ окну, вытеръ рукавомъ сюртука сравнительно не особенно закопченныя стекла и сталъ глядѣть въ переулокъ.

Въ немъ ничего не было видно, кромѣ двухъ старыхъ нищенокъ, оборванныхъ, съ глазами, налитыми кровью, передававшими другъ другу громкимъ пьянымъ лепетомъ о результатахъ дневного попрошайничества; но Джемсъ Магони не отходилъ отъ окна, опершись большими, мускулистыми руками въ подоконникъ и глядя въ наступающія сумерки.

Онъ думалъ о томъ, какъ въ вечеръ, подобный сегодняшнему, въ ноябрѣ мѣсяцѣ прошлаго года, онъ ѣхалъ изъ Кланмора на собственной лошади въ небольшомъ кабріолетѣ, который только-что пріобрѣлъ, чтобы доставить удовольствіе женѣ, хотя заплатилъ за него такъ дорого, что ему непріятно было бы сообщить ей о цѣнѣ. Онъ уже былъ въ ту пору женатъ на ней цѣлыхъ восемь мучительныхъ лѣтъ, въ теченіе которыхъ пытался поочередно то строгостью, то баловствомъ покорить дѣвушку, которая вышла замужъ за человѣка на тридцать лѣтъ старше себя, — бракъ, заключенный на финансовыхъ принципахъ, руководящихъ союзами высокопоставленныхъ лицъ и ирландскихъ крестьянъ.

Онъ былъ трудолюбивый человѣкъ, но нетерпѣливый сангвиникъ, склонный въ теоріямъ и упрямо вѣрившій въ свои теоріи; его нелѣпое управленіе фермой шло рука объ руку съ такимъ же обращеніемъ съ женой. Она была урожденная Гогарти и изъ того же сварливаго клана, какъ и вдова Леонардъ, которая приходилась ей близкой родней, и хотя манеры ея были нѣсколько мягче, чѣмъ у этой послѣдней сердитой лэди, но она была такъ же упряма, какъ и та.

Двойная бѣда медленно надвигалась на Магони, хотя онъ не вѣрилъ въ ея возможность до тѣхъ поръ, пока въ одинъ апрѣльскій вечеръ не вернулся домой съ работы, а его сынъ закричалъ ему, что мама уѣхала въ новомъ кабріолетѣ въ Кланморъ вмѣстѣ съ Томомъ Барретъ, который правилъ лошадью.

Джемсъ Магони вошелъ въ домъ съ предчувствіемъ бѣды; домъ былъ пустъ; огонь въ очагѣ догорѣлъ, а на столѣ валялся, разверзая пасть изъ мѣдной оправы, старый кожаный кошелекъ, въ которомъ хранились его деньги.

Ему казалось впослѣдствіи, что всего хуже былъ этотъ моментъ, хотя, быть можетъ, ожиданія, полу-надежды, глухо бродящія въ немъ, когда весна обступала его, были еще горше. Мальчишка, который привезъ изъ Кланмора, въ девять часовъ вечера кабріолетъ обратно, едва осмѣлился передать данное ему порученіе молчаливому старику, вышедшему ему навстрѣчу, при лунномъ свѣтѣ, когда онъ въѣзжалъ во дворъ. Только наслажденіе сообщить худыя новости придало ему духу пересказать, какъ Тонъ Барретъ и м-съ Магони велѣли ему ѣхать домой со станціи, и что онъ видѣлъ своими глазами, какъ они сѣли на поѣздъ, который долженъ былъ отвезти ихъ къ американскому пароходу, отходившему въ Квинстоунъ, и въ заключеніе спросилъ, не дастъ ли ему м-ръ Магони шиллингъ за то, что онъ привезъ обратно кабріолетъ.

Единственнымъ отвѣтомъ Магони былъ взглядъ до того свирѣпый, что мальчишка не дождался словеснаго приказанія и почелъ за лучшее убраться во-свояси въ Кланморъ и распустить по городу пикантную новость, какъ жена старика Джемса Магони уѣхала въ Америку съ его батракомъ, и какъ Джемсъ Магони чуть не убилъ его, когда онъ сообщилъ ему объ этомъ.

Послѣ этого на арендатора Дримнахуна посыпались всякія бѣды. Какимъ-то образомъ фактъ о покражѣ у него денегъ огласился и возбудилъ тревогу въ его многочисленныхъ кредиторахъ среди лавочниковъ Росбрина и Кланмора, а извѣстіе, что арендная плата не уплачена имъ уже за три года, только усилило ихъ страстное желаніе получить что можно, пока еще есть что взять.

Джемсъ Магони молча терпѣлъ мѣсяцъ или два: онъ все еще оставался прежнимъ гордымъ, сосредоточеннымъ человѣкомъ, но ожиданіе исподволь подтачивало его сердце, какъ червякъ точитъ дерево. Онъ не обращалъ вниманія на письма своихъ разнообразныхъ кредиторовъ, не нанималъ батраковъ, ничего въ сущности не дѣлалъ, только ходилъ за своимъ ребенкомъ и за скотомъ. Наступило время платить ренту; но когда агентъ явился лично и пригрозилъ неисправному арендатору всѣми строгостями закона, — тотъ ни мало этого не устрашился. Дремавшая въ немъ ярость нашла исходъ, — и агентъ уѣхалъ, осыпаемый градомъ ругательствъ и угрозъ со стороны Магони, и порѣшилъ немедленно послать отказъ отъ аренды неисправному арендатору Дримнахуна.

Онъ могъ бы и не безпокоиться, потому что Джемсъ Maгони продалъ на другой день весь свой скотъ на большой майской ярмаркѣ въ Кланморѣ, а два дня спустя онъ и его сынъ оставили Дримнахунъ на разсвѣтѣ и отправились въ Америку, гдѣ ирландецъ обыкновенно ищетъ или богатства, или самозабвенія.

Онъ никому не сказалъ о своемъ намѣреніи и предоставилъ своимъ кредиторамъ и лэндлорду разбираться между собой какъ знаютъ. Быть можетъ, единственной его цѣлью было укрыться отъ стыда, который тяготѣлъ надъ нимъ; быть можетъ, въ его придавленномъ мозгу смутно копошилась мысль, что въ странѣ чудесъ ему можетъ представиться какой-нибудь случай отомстить за себя.

Но каковы бы ни были его мотивы, несомнѣнно, что онъ не нашелъ то, чего искалъ. Онъ былъ слишкомъ старъ, чтобы наполнить пробѣлъ въ своей жизни новымъ интересомъ или предпріятіемъ, и въ гвалтѣ и давкѣ громаднаго города, гдѣ онъ очутился, онъ больше думалъ о зеленыхъ поляхъ и мирной жизни, которую оставилъ, чѣмъ объ удовольствіяхъ будущей мести. Ребенокъ изнывалъ отъ зноя нью-іоркскаго лѣта, и самъ отецъ сталъ сознавать, что слишкомъ старъ и ему не подъ силу бороться съ судьбой.

У него еще оставалось денегъ достаточно, чтобы вернуться домой, и послѣ одного или двухъ жгучихъ воскресныхъ дней, проведенныхъ въ прогулкахъ по набережной съ маленькимъ Томомъ и въ наблюденіяхъ за отплытіемъ большого трансатлантическаго парохода, онъ не могъ совладать съ тоской по родинѣ и сѣлъ на корабль, который отвезъ его обратно въ Ирландію.

Онъ исчезъ изъ Кланмора какъ привидѣніе, и какъ привидѣніе же вернулся въ него.

Его кредиторы подѣлили между собой деньги, вырученныя за продажу его аренднаго права, и скотина ближайшаго сосѣда паслась на его прежнемъ лугу. Страстная любовь къ своему углу превратилась въ гордое, мрачное отчужденіе отъ прежнихъ знакомыхъ и въ ревнивую ненависть къ тѣмъ, кто благоденствовалъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ потерпѣлъ неудачу. Онъ потратилъ все, что имѣлъ, на обратный путь въ Кланморъ и вынужденъ былъ въ немъ оставаться… падая все ниже и ниже и превращаясь въ окончательную развалину.

Ноябрьскій вечеръ становился все мрачнѣе и угрюмѣе, и люди въ домѣ, напротивъ, зажгли уже огонь у себя. Магони отвернулся отъ окна съ глухимъ проклятіемъ и сталъ искать спичекъ на полкѣ. Когда онъ зажегъ одну и поднесъ ее къ фитилю лампы, послышался громкій стукъ въ дверь, и прежде чѣмъ послѣдовало позволеніе войти, дверь широко распахнулась, чтобы пропустить внушительную фигуру м-ра Джона Донована.

XII.
Мефистофель.

— Ну, что, Джемсъ, какъ поживаешь? — началъ м-ръ Донованъ своимъ напыщеннымъ, ровнымъ голосомъ: — довольно-таки поздненько, но у меня было дѣльце на томъ концѣ города.

— Здравствуйте, — отвѣчалъ Магони съ угрюмой апатіей, которая не вязалась, однако, съ оживленіемъ его впалыхъ глазъ и дерганіемъ мускуловъ на лицѣ. Онъ повѣсилъ лампу на гвоздь и обратился къ ребенку, который, сидя на сундукѣ, таращилъ глаза на посѣтителя съ нескрываемымъ любопытствомъ.

— Ступай играть на улицу! — сказалъ отецъ громкимъ, бранчивымъ голосомъ, которымъ люди его класса говорятъ съ дѣтьми и животными. — Ну, убирайся! — прикрикнулъ онъ, когда ребенокъ замѣшкался въ двери.

Магони заперъ за нимъ дверь и усѣлся на прежнее мѣсто за кровати; Донованъ же, обозрѣвъ горницу, предпочелъ усѣсться на сундукѣ, между окнами.

— Да, дѣла у меня по горло, — началъ онъ: — кажется, еще никогда не былъ такъ заваленъ дѣломъ, какъ теперь; даже вздохнуть некогда.

— И вы это пришли мнѣ сказать? — замѣтилъ угрюмо Магони. — Ну, а вотъ я по вашей милости полъ-дня потерялъ даромъ, дожидаясь васъ.

Донованъ изумленно выпучилъ глаза на Магони не столько отъ гнѣва, сколько отъ удивленія.

— «Старикъ-то, кажется, выпилъ», — сказалъ онъ самому себѣ. — «Ну, не бѣда, не бѣда!» — Что-жъ, Джемсъ, — началъ онъ громко, — я сожалѣю, что позамѣшкался, но сперва дѣло, а затѣмъ удовольствіе. Ха! ха!

Онъ привѣтливо улыбнулся и вытащилъ толстый портфель, а изъ него, послѣ нѣкотораго раздумья, вынулъ однофунтовую ассигнацію.

— Я хотѣлъ доставить тебѣ это, — сказалъ онъ, медленно разглаживая смятую бумажку на колѣнкѣ. — Ты говорилъ въ прошлый разъ, какъ я былъ здѣсь, что желаешь получить нѣкоторый авансъ; вотъ возьми, а съ уплатой не торопись; уплатишь, когда я достану тебѣ мѣсто, о которомъ мы говорили.

Магони протянулъ руку за бумажкой и, ни слова не говоря, положилъ ее въ карманъ.

— Я не видалъ тебя съ ярмарки, — продолжалъ Донованъ. — Славная была ярмарка, помнишь, и телки стояли въ большой цѣнѣ, кромѣ нѣкоторыхъ: онѣ не нашли покупателей.

Старикъ внезапно раскрылъ громадныя челюсти и засмѣялся.

— Ты славно распорядился тогда; ты ловкій малый, Джонъ Донованъ.

— Цѣлыхъ девять прекраснѣйшихъ телокъ вдовы Леонардъ угнаны были обратно домой, — продолжалъ Донованъ, какъ бы игнорируя замѣчаніе Магони. — Нѣтъ лучшихъ кормовъ во всей округѣ, какъ въ Дримнахунѣ, и по телкамъ это было видно.

Его темные хитрые глазки покоились на лицѣ Магони.

— Но кто же можетъ это знать лучше тебя, Джемсъ, и вотъ причина, почему я говорилъ въ прошлый разъ, какъ тебя видѣлъ, что какъ только эта ферма попадетъ въ мои руки, я обращу ее въ скотный дворъ и тебя поставлю управляющимъ.

— А какъ выжить оттуда Маргариту Леонардъ? — спросилъ Магони презрительно. — Еслибы самъ адъ раскрылся подъ ея ногами, она бы не ушла оттуда!

— Можетъ быть, — отвѣчалъ Донованъ съ непередаваемымъ выраженіемъ терпѣливаго превосходства. — Но если адъ не поможетъ, то поможетъ агентъ, когда онъ явится за рентой, а ей нечѣмъ будетъ уплатить ее. Я знаю, что она разсчитывала на продажу телокъ, чтобы выручить деньги для уплаты ренты, и повѣрь мнѣ, что Коркъ не станетъ съ нею церемониться. Ему уже и такъ много убытковъ съ Дримнахуномъ въ нынѣшнемъ году.

Старикъ всталъ, прошелся раза два по горницѣ, точно затѣмъ, чтобы расправить ноги. Послѣ того отворилъ дверь и заглянулъ въ корридоръ, и снова растворивъ дверь, подошелъ и остановился передъ Донованомъ съ горящими впалыми глазами и сжимающимися кулаками.

— Убытковъ! — повторилъ онъ: — кто потерпѣлъ столько убытковъ, какъ я? Какой чортъ несъ его подъѣзжать къ моимъ дверямъ и отдавать мнѣ свои приказанія! Анаѳема! будь у меня въ тотъ день ружье въ рукахъ, онъ бы гнилъ теперь въ могилѣ!

— И никто, конечно, не осудитъ тебя за такія чувства, — съ симпатіей отвѣчалъ Донованъ. — Тяжело видѣть, какъ бѣднаго человѣка выгоняютъ изъ его дома изъ-за какихъ-нибудь нѣсколькихъ фунтовъ, и будь увѣренъ, Джемсъ, что я не буду приставать въ тебѣ съ уплатой той бездѣлицы, которую ты остался мнѣ долженъ, когда оставилъ Дримнахунъ.

— Ты, однако, взыскалъ половину долга, — проворчалъ Магони.

— Конечно, конечно. Не спорю. Но предположимъ, Джемсъ, что я возьму эту ферму и поставлю тебя въ ней управителемъ, а называться ты будешь арендаторомъ, — развѣ это не лучше будетъ для тебя, чѣмъ то, какъ ты теперь есть? Ты бы имѣлъ долю въ барышахъ; а что касается той бездѣлицы, которую ты остался долженъ кое-кому въ Росбринѣ, то вѣдь еслибы ты вновь водворился на фермѣ, то они зажгли бы костры на радостяхъ и уступили бы тебѣ половину денегъ! Ей-Богу, такъ!

М-ръ Донованъ остановился и перевелъ духъ, утомленный необычнымъ для себя краснорѣчіемъ.

Мрачный, блуждающій взглядъ Магони подозрительно устремился на него; брови его сдвинулись, а нижняя губа отвисла отъ усилія сообразить, какой цѣной долженъ онъ будетъ заплатить за такія выгодныя для себя условія; а что онъ долженъ будетъ заплатить, и не дешево, — въ этомъ онъ ни минуты не сомнѣвался.

— Легко вамъ говорить, — сказалъ онъ, наконецъ, послѣ тщетныхъ усилій разгадать, въ чемъ загвоздка: — вы, кажется, воображаете, что вамъ стоитъ только попросить вдову Леонардъ уступить вамъ ферму, и она такъ сейчасъ и согласится.

Донованъ тотчасъ же увидалъ, что рыбка клюетъ, и рѣшилъ не терять больше времени.

— Если тебѣ по сердцу мое предложеніе и если ты будешь стоять за меня такъ крѣпко, какъ я за тебя, то надѣюсь, что мы доживемъ до дня, когда вдова Леонардъ оставитъ ферму безъ всякихъ просьбъ, а по собственной охотѣ.

Магони глядѣлъ на него во всѣ глаза.

— Я буду стоять за тебя! — сказалъ онъ взволнованно: — ты это знаешь! Я буду стоять за чорта, еслибы только онъ взялся выжить Маргариту Гогарти съ моей земли!

Одного упоминовенія имени, которое нѣкогда носила его жена, было достаточно, чтобы довести его до крайнихъ предѣловъ ярости.

— Чортъ бы ее побралъ! Говори, мой милый, чего тебѣ отъ меня нужно? хочешь, чтобы еще другія телки были зарѣзаны?

— Держи языкъ за зубами! — сердито проговорилъ Донованъ. — Что ты хочешь, чтобы сосѣди тебя услышали? Я никогда не приказывалъ тебѣ рѣзать телокъ вдовы, прошу это помнить.

— А я на Библіи присягну, что не сдѣлалъ бы этого, еслибы не ты! — отвѣчалъ Магони, понижая голосъ до свирѣпаго шопота: — И много толку вышло изъ этого, нечего сказать.

— А, толкъ тотъ вышелъ, — сказалъ Донованъ, — что теперь нѣтъ ни одного человѣка въ домѣ Маргариты Леонардъ, который бы не боялся за свою жизнь. Я знаю это. Я знаю, что онѣ постели свои переставили на другое мѣсто, изъ боязни, чтобы ихъ не подстрѣлили ночью!

Онъ хлопнулъ ладонью по колѣнкѣ.

— Но я хотѣлъ сказать, что вдова, пожалуй, попытается откормить телокъ и послать ихъ въ Коркъ или въ Ливерпуль. Она — упрямая женщина, а въ Англіи цѣны на скотъ хорошія. Да и кормы у нея хороши… лучшіе въ околоткѣ. Лучше нѣтъ сѣна, какъ въ Дримнахунѣ.

Донованъ глянулъ въ злобное, выжидающее лицо старика.

— Чудное сѣно, Джемсъ, и хватитъ ей на всю зиму, если только… — Онъ помолчалъ съ секунду, уставившись какъ будто разсѣянно въ потолокъ: — .. если только не случится чего-нибудь особеннаго.

Магони нагнулся къ нему, безобразно ухмыляясь. Потомъ выпрямился, захохоталъ и хлопнулъ въ ладоши.

— Хорошо! хорошо! — проговорилъ онъ, переступая съ ноги на ногу и потирая руки. — Довольно объ этомъ!

Донованъ всталъ и застегнулъ пальто.

— Прощай, Джемсъ! — сказалъ онъ своимъ безстрастнымъ голосомъ. — Мнѣ пора, а уже темно и холодно. А тебѣ кстати сходить къ Муллинсу и пропустить рюмочку.

Тѣмъ временемъ совсѣмъ уже стемнѣло, и Магони выставилъ лампу за дверь, чтобы освѣтить для посѣтителя грязную, полуразрушенную лѣстницу.

Онъ простоялъ такъ, пока Донованъ осторожно спускался внизъ, а затѣмъ снова поставилъ лампу на полку и, положивъ въ карманъ коробочку со спичками, послѣдовалъ за Донованомъ въ переулокъ.

XIII.
Сердечное горе.

Домикъ, который Рикъ нанялъ для себя въ Росбринѣ, имѣлъ три качества, которыя сразу поставили его на вершину респектабельности. У него было два этажа, входная дверь была всегда на запорѣ, а нижнее окно снабжено проволочной ставней. Послѣднее вначалѣ сочтено было обществомъ почти за обидную предосторожность въ молодомъ человѣкѣ, котораго оно помнило безпутнымъ юношей.

Но вмѣстѣ съ удачей явилось и почтеніе къ тому, что считаюсь эксцентричностью генія, и проволочная ставня превратилась въ ихъ главахъ въ эмблему дѣловитости и скрытыхъ богатствъ, такъ какъ будто бы на ней стояли четыре золотыхъ буквы: «Bank».

За ней скрывалась мрачная, но комфортабельная комната, вмѣщавшая въ себѣ, кромѣ большого стола, большую конторку и большое кресло, а въ немъ въ то утро, которое м-ръ Донованъ избралъ для поѣздки въ Кланморъ, сидѣлъ Рикъ О’Греди. Остатки одинокаго обѣда все еще стояли на столѣ въ неприглядномъ безпорядкѣ, а тарелка, съ которой желтый песъ лизалъ остатки хозяйскаго кушанья, стояла на полу вмѣстѣ со шкуркой картофеля, которую собака презрительно отвергла, какъ недостойную ея деликатнаго аппетита.

Рикъ держалъ во рту трубку, а въ рукѣ записную книжку, съ раскрытой страницей, покрытой цифрами, выведенными крупнымъ почеркомъ. Цифры эти касались рыбы, боченковъ съ рыбой и заказовъ, и можно было бы подумать, что это объясняетъ тревожно наморщенный лобъ, съ какимъ владѣлецъ вперялъ въ нихъ свой взоръ.

Онъ просидѣлъ такъ нѣкоторое время, грызя мундштукъ трубки, давно уже потухшей отъ недостатка вниманія. Но затруднительный вопросъ, который Рикъ пытался рѣшить, все еще оставался неразрѣшеннымъ. Рыба и сдѣлки съ нею не имѣли въ немъ мѣста. Короче говоря, задача, занимавшая умъ Рика, состояла въ томъ, чтобы рѣшить, какимъ наилучшимъ способомъ убѣдить околотокъ, что Джонъ Донованъ — лгунъ и предатель.

Самъ онъ былъ въ этомъ увѣренъ; онъ зналъ, что личное вліяніе этого лукаваго человѣка вызвало бойкотированіе вдовы Леонардъ; но въ настоящемъ случаѣ, когда большинство членовъ лиги были должниками ея предсѣдателя и личный интересъ заставлялъ ихъ думать, что онъ дѣйствуетъ изъ убѣжденія, простой доносъ безъ доказательствъ былъ бы хуже чѣмъ безполезенъ. Онъ не могъ привести доказательствъ, не могъ указать на мотивы; кто повѣритъ ему, что вся эта обширная и хлопотливая затѣя пущена въ ходъ Донованомъ изъ личной антипатіи къ Дану Гурли? А между тѣмъ какой другой мотивъ могъ у него быть? Вотъ пунктъ, сбивавшій Рика съ толку и мѣшавшій ему привести въ исполненіе всѣ дальнѣйшіе планы.

Сами по себѣ они были очень просты. Онъ хотѣлъ жениться на Элленъ Леонардъ съ согласія ея матери или безъ него; то была единственная свѣтлая звѣзда, сіявшая ему изъ мрака общей неизвѣстности. Но, будучи осторожнымъ и практическимъ молодымъ человѣкомъ, онъ предпочиталъ прежде всего дѣйствовать такъ, чтобы не только люди, но и его страшнѣйшій противникъ, будущая теща, не могли обвинить его въ недобросовѣстности.

Среди этихъ размышленій онъ былъ прерванъ стукомъ въ наружную дверь — дерзость, вызвавшая немедленный и яростный лай Коллина, желтаго терріера.

Рикъ самъ отворилъ дверь, заставивъ ловкимъ тычкомъ въ бокъ замолчать собаку, и Микъ, мальчикъ изъ гостинницы на верху горы, подалъ ему письмо. Рикъ вернулся въ себѣ въ гостиную и вскрылъ синій, торговый конвертъ съ непріятнымъ чувствомъ. Онъ прочиталъ слѣдующія слова, написанныя лиловыми чернилами на тонкой, блестящей бумагѣ:

"Любезный м-ръ О’Греди!

"Еслибы вы пожаловали въ гостинницу въ эту минуту, я была бы рада поговорить съ вами.

Э. Донованъ".

Онъ постоялъ съ минуту, нетерпѣливо теребя письмо въ пальцахъ.

«Что ей еще отъ меня нужно?» — говорилъ онъ самому себѣ.

Затѣмъ бросилъ письмо въ огонь и, взявъ шляпу и тросточку, вышелъ вонъ изъ дому.

День былъ сырой и мрачный, и юго-западный вѣтеръ нагонялъ темныя тучи съ моря.

«Вѣтеръ долженъ пригнать барки, — подумалъ Рикъ: — я скажу ей, что мнѣ нужно сходить на пристань, прежде чѣмъ стемнѣетъ».

И съ этой утѣшительной мыслью, что у него есть въ запасѣ предлогъ удрать, онъ постучался въ частную дверь гостинницы и былъ проведенъ сквозь извилистые корридоры въ пріемную Гарріэты.

Они не встрѣчались съ того воскресенья, какъ онъ отвезъ ее домой въ своей лодкѣ, и Рикъ съ немалой тревогой помышлялъ теперь о томъ, что роль, принятая имъ въ ту пору на себя, поставитъ его теперь въ очень затруднительное положеніе. Но уже въ тотъ моментъ, какъ онъ пожалъ ей руку, онъ почувствовалъ, что атмосфера заражена электричествомъ и что въ три дня разлуки барометръ упалъ съ «ясно» на «бурно».

Онъ не могъ бы, однако, сказать, отчего это чувствуетъ. Въ манерѣ Гарріэты, когда она попросила его садиться и извинилась за причиняемое ему безпокойство, была почти ангельская кротость. Рикъ, конечно, отвѣчалъ, что это для него не безпокойство, а удовольствіе, и внутренно пожалѣлъ, что былъ дона, когда пришла записка отъ м-съ Донованъ.

— Я бы не безпокоила васъ, — продолжала Гарріета, когда они усѣлись у камина: — но такъ какъ м-ръ Донованъ уѣхалъ въ Кланморъ, то я воспользовалась случаемъ, чтобы приватно побесѣдовать съ вами.

— Ну что-жъ, и прекрасно! — отвѣтилъ Рикъ съ нервнымъ спѣхомъ.

— Мнѣ говорили, — продолжала Гарріэта, не улыбаась, — что вы накликаете на себя большую опасность своимъ образомъ дѣйствій.

И она уставилась черными глазами прямо въ лицо Рика.

Онъ опять засмѣялся и сказалъ, безпечно вертя шляпой:

— Вотъ новости. Кто это говоритъ?

Гарріэта замѣтила, однако, что ея слова произвели впечатлѣніе, но впала въ ошибку, которой избѣжала бы женщина болѣе высокаго положенія въ обществѣ: она вообразила, что онъ испугался за свою личную безопасность.

— Не все ли равно, кто мнѣ это говорилъ. Во всякомъ случаѣ не одинъ, а нѣсколько человѣкъ.

— Что жъ, вы можете, я полагаю, сказать мнѣ, что они говорили? Смѣшно объявлять человѣку, что ему грозитъ опасность, но не сказать, за что именно.

— Я думаю, что вы сами это знаете, да и земельная лига это знаетъ и, можетъ быть, лучше разскажетъ вамъ, въ чемъ дѣло, чѣмъ я.

Рикъ видѣлъ, какъ грудь ея высоко вздымалась и опускалась.

— Послушайте, Гарріэта, — сказалъ онъ, смѣясь: — я и не подозрѣвалъ, что вы такой горячій приверженецъ лиги. Я теперь думаю, что вы скоро бойкотируете и меня, и что я тогда буду дѣлать!

— Я думаю, что вамъ будетъ отлично до тѣхъ поръ, пока вамъ можно будетъ ходить въ вдовѣ Леонардъ и дѣлать черную работу за нее, — прорвалось у Гарріэты сквозь ея притворное спокойствіе.

— И вы отъ мужа слышали эту исторію? — спросилъ Рикъ, все еще сдерживаясь, но чувствуя себя отчаяннымъ и на все готовымъ.

— Я больше знаю о васъ, чѣмъ мой мужъ, — отвѣчала она, засверкавъ глазами. — Онъ знаетъ довольно, но, можетъ быть, вамъ и непріятно было бы, еслибы я еще кое-что поразсказала ему яро васъ.

Рикъ вскочилъ съ мѣста.

— Послушайте, Гарріэта, — грубо проговорилъ онъ: — а больше не намѣренъ выносить этихъ глупостей; то, какъ а веду себя, — мое дѣло, а не ваше и не Донована; но, ради Бога, если у васъ есть что дѣльное сказать мнѣ, то говорите!

Гарріэта сидѣла выпрямившись на стулѣ, съ мертвенно блѣднымъ лицомъ и сложенными на колѣнахъ руками.

— Я очень вамъ благодарна за то, что вы назвали меня глупой; но, можетъ быть, придетъ день, когда вы и пожалѣете, что не послушались совѣта глупой женщины и продолжали водиться съ бойкотированными людьми.

— Прекрасно; если они и бойкотированы, то вѣдь только вашъ мужъ знаетъ, за что, а земельная лига этого не знаетъ.

Гарріэта смолкла отъ удивленія и испуга. Какъ ни любилъ Донованъ жену, однако не считалъ женщинъ пригодными повѣренными въ политическихъ дѣлахъ; но природная смѣтливость Гарріеты заставила ее догадаться о планахъ мужа насчетъ Дримнахуна, и она трепетала, какъ бы и Рикъ не добрался до истины.

— Вѣдь всему Росбрину извѣстно, что Джемсъ Магони убѣжалъ съ фермы и бросилъ ее, — продолжалъ Риккъ: — я не вижу причины, почему бы никто другой не могъ ее взять.

— О, въ самомъ дѣлѣ! — осклабилась Гарріэта, собираясь нанести окончательный ударъ: — вы сильно перемѣнили тонъ съ тѣхъ поръ, какъ проводили у насъ вечера, говора Джону, что «земельные недоброхоты — проклятіе Ирландіи». Но это было прежде чѣмъ вы нанялись въ батраки въ Скарифъ, чтобы копать тамъ свеклу! Ха, ха, ха! Я знаю все, какъ видите.

И она разразилась истерическимъ хохотомъ.

Итакъ, она шпіонила за нимъ! Рикъ въ свою очередь былъ озадаченъ. Онъ глядѣлъ на блѣдное, злое лицо и дивился съ нѣкоторымъ ужасомъ: неужели эта вѣроломная, злобная женщина — та самая дѣвушка, которую онъ нѣкогда любилъ?

— Ну, Гарріэта, — горько произнесъ онъ: — вы когда-то дурно поступили со мной, но я никогда не ожидалъ, что вы будете меня такъ преслѣдовать.

Въ комнатѣ не было огня, кромѣ трепетнаго мерцанія горящихъ угольевъ въ каминѣ, и онъ сначала не разглядѣлъ, что она закрыла лицо руками, когда онъ это говорилъ.

— Я съ вами теперь прощусь, — продолжалъ онъ, отворачиваясь отъ нея, какъ вдругъ неожиданный звукъ, похожій на рыданіе, остановилъ его въ нѣмомъ удивленіи.

Черезъ секунду рыданія стали такъ часты, что слова, которыя она пыталась произнести, перехватывало у нея въ горлѣ.

— О! Рикъ! — пролепетала она, наконецъ: — не… не уходите!

Онъ противъ воли подошелъ къ ней.

— Что вамъ нужно отъ меня? — невольно мягче проговорилъ онъ: — что съ вами такое дѣлается, Гарріэта?

— Я вовсе не хотѣла преслѣдовать васъ, — произнесла она севозь слезы: — я только хотѣла предупредить васъ, что есть люди, которые васъ хотятъ убить.

Голова ея опустилась на руки, которыми она оперлась въ колѣни, и онъ слышалъ, какъ она бормотала:

— О! что мнѣ дѣлать? Что мнѣ дѣлать?

Рикъ былъ не каменный человѣкъ; онъ нагнулся въ ней, чувствуя себя тронутымъ и польщеннымъ, и, положивъ ей руку на плечо, очень мягко проговорилъ:

— Послушайте, не плачьте, Гарріэта! со мной ничего дурного не случится.

Ручка двери повернулась, и Рикъ сильно вздрогнулъ, когда въ дверь просунулась голова м-ра Донована.

— Ты здѣсь, Гарріэта? — спросилъ онъ взволнованнымъ шопотомъ.

Гарріэта выпрямилась.

— Да, я здѣсь, — отвѣчала она съ удивительнымъ самообладаніемъ.

— Ну, такъ вотъ что, — продолжалъ Донованъ, очевидно, не замѣчая Рика, который стоялъ въ тѣни за стуломъ Гарріэты: — я хочу, чтобы ты поскорѣе собрала поужинать старику Джемсу Магони. Да не говори никому, что онъ здѣсь, будь умница. Я подвезъ его къ городу и спустилъ съ телѣжки. Онъ сейчасъ придетъ сюда.

— Хорошо, — отвѣчала Гарріэта.

И на этотъ разъ все ея самообладаніе не могло сдержать легкой, подозрительной дрожи въ голосѣ.

Но Донованъ ничего не замѣтилъ.

— Поторопись же! — повторилъ онъ. — Мнѣ надо идти въ кладовую.

Онъ затворилъ дверь, и они услышали, какъ онъ прошелъ въ лавку.

Рикъ выступилъ впередъ съ неизбѣжнымъ виноватымъ видомъ человѣка, чувствующаго себя въ фальшивомъ положеніи.

Гарріэта схватила его за руку и толкнула къ двери.

— Онъ убилъ бы меня, еслибы подозрѣвалъ, что вы здѣсь, — шепнула она: — не говорите ни слова, и я выпущу васъ прежде, нежели онъ вернется изъ лавки.

Она тихонько раскрыла дверь и проскользнула въ корридоръ.

Онъ послѣдовалъ за нею по тѣмъ же извилистымъ переходамъ, черезъ которые пришелъ, но только теперь въ нихъ было темно, какъ въ погребѣ. И въ то время, какъ онъ шелъ за Гарріэтой, онъ слышалъ ея прерывистое дыханіе, выдававшее ея волненіе. Слабый свѣтъ проникалъ сквозь щель въ двери, мимо которой имъ пришлось пройти, и онъ увидѣлъ на мгновеніе ея лицо, блѣдное какъ полотно.

— Ради Бога, будьте осторожны, — проговорила она, прежде чѣмъ выпустить его на улицу, — и не сердитесь на меня. Я сама не помнила, что говорила; простите меня.

Рикъ не простилъ ее, но неожиданное чувство жалости и воспоминаніе о прошломъ вдругъ проснулись въ немъ. Онъ сознавалъ свою силу и почти стыдился ея, и съ мужской вѣрой въ могущество ласки, болѣе властной, чѣмъ всѣ добрыя слова, нагнулся и торопливо поцѣловалъ ее въ щеку.

Онъ поспѣшно спустился съ горы къ своему дому, ощущая неловкость отъ развязки свиданія и стараясь какъ можно глубже вникнуть въ то, что было раньше.

Онъ бы меньше дивился, еслибы зналъ, что часъ тому навалъ Данъ Гурли, идя изъ почтовой конторы, куда носилъ письмо своей хозяйки, былъ перехваченъ на пути Микомъ съ приглашеніемъ отъ м-съ Донованъ пожаловать къ ней, послѣ чего имѣлъ съ ней тихую и продолжительную бесѣду за прилавкомъ трактира, запивая щедрой порціей портера, которымъ его угостила хозяйка.

XIV.
Прыжокъ въ воду.

Когда росбринскія барки вернулись въ этотъ вечеръ домой, спѣша выгрузить рыбу прежде, нежели вѣтеръ покрѣпчаетъ, онѣ привезли съ собой болѣе значительный грузъ макрели, чѣмъ за весь мѣсяцъ. Уже давно стемнѣло, когда послѣдняя корзина съ сверкающей чешуей рыбы была выгружена на берегъ и небольшая кучка мужчинъ и женщинъ, дожидавшихся на пристани, прежде чѣмъ приступить къ важной операціи чистки и соленія, рѣшили, что лягутъ спать не раньше четырехъ часовъ утра, когда рыба, очищенная и высоленная, будетъ отправлена на ранній поѣздъ въ Кланморъ.

Въ десять часовъ вечера работа была въ полномъ ходу. По срединѣ пристани стоялъ рядъ столовъ и на каждомъ горѣла керосиновая лампа; при этомъ рембрандтовскомъ освѣщеніи женщины распластывали безчисленную макрель и наполняли ее грубой сѣрой солью, прежде чѣмъ передать мужчинамъ, укладывавшимъ ее въ бочки. Лампы фантастически озаряли двойной радъ оживленныхъ лицъ, проворно двигающіяся руки женщинъ, окровавленныя по самый локоть, и столы, на которыхъ лежали холодныя серебристыя груды рыбы. Мракъ ночи казался непроницаемымъ внѣ этого оазиса свѣта и движенія; нѣжный молодой мѣсяцъ, только что показавшійся изъ-за деревьевъ Трегартскаго лѣса, когда Рикъ вышелъ изъ гостинницы, давно уже скрылся, и только нѣкоторыя звѣзды, не закрытыя облаками, сверкали между мачтами рыболовныхъ судовъ, стоявшихъ посреди гавани.

Работа была слишкомъ напряженная и спѣшная, чтобы занятые ею люди пускались въ болтовню; но обычные зѣваки собрались уже на пристани, приготовляясь калякать и курить до утра, если потребуется. Всѣхъ веселѣе и рѣчистѣе оказывался между ними м-ръ Джонъ Донованъ, который, въ противность своимъ привычкамъ, снизошелъ оставить свою гостинницу и придти взглянуть, какого рода дѣломъ занятъ его пріятель Рикъ О’Греди. Такъ, по крайней мѣрѣ, объяснилъ онъ свое присутствіе Рику, ласково толкуя съ нимъ о выгодахъ, которыя сулилъ хорошій уловъ рыбы. Рикъ находилъ такое вниманіе немного несноснымъ. Оно смущало его въ особенности послѣ того, что Гарріэта сообщила ему объ отношеніи къ нему мѣстной аграрной лиги, и вмѣсто того, чтобы откликаться на любезности ея президента, онъ ломалъ голову надъ тѣмъ, что бы онѣ означали. Онъ сердился и стыдился, что нѣсколько часовъ тому назадъ какъ воръ прокрался изъ дома этого человѣка. До сихъ поръ онъ ничего еще не сдѣлалъ такого, чего бы въ сущности слѣдовало стыдиться, и даже эта послѣдняя глупость была лишь послѣдствіемъ простой неосторожности. Онъ мысленно ворчалъ на Гарріэту и на «ея нелѣпое поведеніе», какъ онъ его называлъ про себя, въ то время какъ стоялъ, надвинувъ фуражку на глаза, и крутилъ усы, между тѣмъ какъ Донованъ помѣщался за его спиной, повидимому, не замѣчая его озабоченности или приписывая ее непрееіанному вниманію, какого требовали работники и ихъ работа.

— Они молодецки работаютъ, м-ръ О’Греди, — замѣтилъ одинъ рыбакъ, подходя къ нему: — но какъ бы дождь не помѣшалъ!

— Боже упаси, Динни! плохая штука будетъ для меня, если дождикъ не повременитъ еще часика два.

И Рикъ повернулся спиной къ ряду блестящихъ лампъ и уставился въ мрачное небо.

— Гляньте-ка, какой странный свѣтъ вонъ тамъ, за лѣсомъ! — вдругъ вскричалъ онъ: — можно было бы подумать, что мѣсяцъ только-что всходитъ, еслибы не знать, что онъ сѣлъ съ часъ тому назадъ.

Мужчины, стоявшіе около него, также повернулись и уставились на слабый свѣтъ, виднѣвшійся на небѣ надъ Трегартскимъ лѣсомъ.

— Мѣсяцъ! — сказалъ Динни Маккарти: — Нѣтъ, это не мѣсяцъ. Это скорѣе зарево.

И въ то время, какъ онъ это говорилъ, красный языкъ высунулся изъ-за лѣса.

— Святые угодники! — воскликнулъ онъ: — да это и впрямь лѣсъ горитъ!

Въ одинъ мигъ всѣ присутствующіе на пристани подняли глаза къ небу, и хоръ взволнованныхъ голосовъ подтвердилъ его слова.

— Лѣсъ горитъ, спору нѣтъ! — вставилъ свое слово и Донованъ: — и пусть себѣ!

— Давайте лодку! — закричалъ другой: — мы увидимъ, въ чемъ дѣло, если обогнемъ мысъ.

Пока онъ говорилъ это, другой, богатырскаго роста, бросился изъ толпы къ тому мѣсту, гдѣ стояли лодки.

— Торопитесь! — закричалъ онъ: — вѣтеръ дуетъ съ запада, и, можетъ быть, мы поспѣемъ во-время, чтобы не дать пожару распространиться.

— На кой чортъ хлопотать объ этомъ, дуракъ ты этакій! — завопилъ Донованъ. — Что ты думаешь залить пожаръ изъ своей шляпы? Да и какое тебѣ дѣло, если весь лѣсъ сгоритъ до послѣдней хворостинки, да хоть бы и его владѣлецъ въ придачу? Если онъ не хочетъ жить въ деревнѣ и смотрѣть за своимъ добромъ, — ну, и чортъ съ нимъ, пусть идетъ по міру!

Два или три сикофанта одобрительно засмѣялись при этихъ словахъ Донована, но великанъ дровосѣкъ, Томъ Керни, вскочилъ въ лодку и оттолкнулся отъ берега.

— Вотъ еще! Что мнѣ за дѣло, гдѣ онъ живетъ, пока онъ мнѣ платитъ жалованье! Торопитесь, ребята!

Человѣкъ шесть пустились вслѣдъ за нимъ. Заразительное волненіе сообщилось остальнымъ, и, самъ не зная какъ, Рикъ очутился у руля большой лодки, приспособленной въ ловлѣ омаровъ, и провелъ ее сквозь массу лодочекъ, скученныхъ у пристани.

Большая лодка грузно сидѣла въ водѣ отъ набившагося въ нее народа, но шестеро сильныхъ гребцовъ вывели ее на просторъ и такъ налегли на весла, что она скоро нагнала лодку Керни. Рикъ былъ слишкомъ занятъ въ первую минуту, чтобы разглядѣть, кто съ нимъ сидитъ въ лодкѣ, и былъ удивленъ, послѣ громкихъ протестовъ Донована на пристани, заслышавъ его голосъ.

— Торопитесь, ребята, если не хотите, чтобы Томъ Керни обогналъ васъ! — говорилъ онъ, и хотя Рикъ не могъ видѣть въ потьмахъ его лица, но ему показалось, что въ голосѣ у него звучитъ иронія. — Жаль будетъ, если Томъ Керни обгонитъ насъ и успѣетъ одинъ потушить огонь, такъ что пожара-то мы и не увидимъ.

Что пожаръ былъ не шуточный — это было уже очевидно. Зарево съ каждой минутой все разросталось, и когда они обогнули второй мысъ, то увидѣли красный отблескъ пламени на черныхъ водахъ залива.

— Горитъ, должно быть, на задней сторонѣ лѣса, около Скарифа, — проговорилъ Рикъ, стараясь подавить тревогу въ голосѣ.

— Ну, съ этимъ вѣтромъ огонь не перебросится за рѣку, — замѣтилъ Маккарти.

Они обогнули третій мысъ, гдѣ деревья на высокомъ горбылѣ холма вырѣзывались темными силуэтами на красномъ фонѣ неба. Въ передней лодкѣ послышались восклицанія, и гребцы въ обѣихъ лодкахъ остановились.

— Да это совсѣмъ не лѣсъ горитъ! — кричалъ Томъ Керни, — а домъ вдовы Леонардъ!

Отъ этихъ словъ Рикъ въ первую минуту остолбенѣлъ, но вслѣдъ за тѣмъ точно обезумѣлъ.

— Гребите же! — завопилъ онъ, вскакивая на ноги. — Чего же вы стали, дураки вы этакіе!

Лодка обогнула мысъ, и хотя пожара нельзя было отчетливо разглядѣть сквозь деревья, которыми поросли берега рѣчки Коури, но Рику казалось, что онъ усматриваетъ черный столбъ дыма, изъ котораго сыплются искры и вырываются языки пламени.

Донованъ разразился фальшивымъ смѣхомъ.

— Вотъ новости! мы будемъ убиваться изъ-за того, что у вдовы Леонардъ изъ трубы выкинуло! Ха, ха, ха! Гораздо будетъ лучше, ребята, если мы вернемся назадъ да пропустимъ по рюмочкѣ. Я угощаю!

Нельзя было ошибиться въ значеніи этого грубаго равнодушія. Рикъ накинулся на Донована, уже не взвѣшивая своихъ словъ.

— Ты лжешь! — бѣшено проговорилъ онъ. — Ты самъ знаешь, что трубы никакой нѣтъ! Мало того, что ты ихъ разорилъ, собака, — тебѣ хочется еще, чтобы онѣ сгорѣли! Гребите, ребята, ради Бога, гребите!

Динни Маккарти опустилъ свое весло въ воду, но никто другой не шевельнулся. Донованъ вновь захохоталъ.

— Благодарю васъ за ваши любезныя слова, м-ръ О’Греди! — сказалъ онъ, возвышая голосъ, такъ чтобы люди въ другой лодкѣ могли его слышать: — они доказываютъ ваше прекрасное воспитаніе. Ну, ребята, онъ, конечно, великій командиръ и думаетъ, что можетъ повелѣвать вами, какъ неграми, но я совѣтую вамъ не путаться не въ свое дѣло и наплевать на его приказанія.

Пламя взвилось къ небу; при его свѣтѣ Рикъ увидѣлъ широкую харю своего врага, осклабившуюся насмѣшливо и злобно, и голосъ его задрожалъ отъ бѣшенства и отчаянія, когда онъ обратился съ послѣднимъ призывомъ къ людямъ, слушавшимъ съ разинутымъ ртомъ.

— Это вы его боитесь! Что же вы послѣ того за люди? Вы, значитъ, трусы, которыхъ онъ можетъ водить за носъ, какъ ему вздумается? Говорю вамъ, что онъ по своимъ разсчетамъ бойкотировалъ эту женщину, а не по приказанію лиги! Говорю вамъ, что ничего худого вамъ не будетъ, если вы теперь сойдете на берегъ вмѣстѣ со мной и пособите выручить двухъ несчастныхъ женщинъ! Неужели же, ребята, вы покинете сосѣдей въ бѣдѣ?!

Страстность и жаръ его чувствъ совсѣмъ преобразили его лицо въ то время, какъ онъ наклонился къ нимъ, но никто не откликнулся на его горячій призывъ. Только глухое эхо отвѣтило ему изъ мрака противоположнаго лѣсистаго холма.

Донованъ схватился за руль и повернулъ лодку.

— Гребите, ребята! — закричалъ онъ: — довольно мы наслушались вздора.

Весла дружно взмахнули въ воздухѣ и шлепнулись въ воду, по приказу лихого человѣка.

— Быть можетъ, Ричардъ О’Греди…

Не дожидаясь конца этой фразы, Рикъ поставилъ ногу на бортъ лодки и бросился въ воду. Они видѣли, какъ онъ вынырнулъ въ десяти ярдахъ отъ лодки, и неудержимое «браво!» раздалось въ его ушахъ, вмѣстѣ съ бульбульканьемъ воды, въ то время какъ онъ изо всей мочи плылъ въ мысу.

XV.
Выручка.

Элленъ Леонардъ очень устала въ этотъ четвергъ вечеромъ, когда покончила съ своими многочисленными занятіями и улеглась рядомъ съ матерью на колоссальномъ пуховикѣ, который могъ служить монументомъ, воздвигнутымъ великому множеству многострадальныхъ гусей, пожертвовавшихъ для него пухомъ своей живой груди. Она такъ устала, что сонъ моментально почти смежилъ ей очи и далъ забыться жгучей радости и тревогѣ, боровшимся въ послѣднее время въ ея душѣ; въ продолженіе одного часа или болѣе она спала безъ сновъ, какъ мертвая.

Затѣмъ вдругъ искра сознательной жизни проникла сквозь темный покровъ безсознательности. Ей показалось, что какой-то знакомый звукъ непрестанно доносится до ея уха. Мысль объ утрѣ вдругъ пробила себѣ дорогу въ ея мозгу, и внезапно она привстала на постели; сонъ вполнѣ оставилъ ее, и она слышала отчаянное клохтанье куръ и громкій, пронзительный крикъ пѣтуха въ сараѣ на дворѣ. Она повернулась въ окошку, въ которомъ виднѣлся какой-то свѣтъ, котораго она никакъ не могла понять.

— Не можетъ быть, чтобы это была заря, — сказала она самой себѣ.

Что-то въ родѣ падающей звѣзды мелькнуло мимо окна… еще и еще… Тутъ она задрожала всѣмъ тѣломъ и, громко зовя мать, выскочила изъ постели и бросилась къ окну.

Сѣнной сарай въ Скарифѣ былъ выстроенъ въ нѣкоторомъ разстояніи на востокъ отъ дома и съ скалистаго возвышенія, на которомъ стоялъ, господствовалъ надъ обширнымъ полемъ, на которомъ главнымъ образомъ и произростало то сѣно, которое было въ него сложено.

Онъ уже съ полчаса горѣлъ, прежде нежели Элленъ увидѣла это, и къ тому времени, какъ она, Данъ и мать ея торопливо одѣлись и побѣжали въ сараю, пламя высоко вздымалось надъ нимъ и его языки, колыхаемые западнымъ вѣтромъ, качались какъ зловѣщія огненныя знамена. Искры густо падали вокругъ, нихъ, въ то время какъ они пробирались сквозь облака удушливаго дыма, и когда они подошли къ большому очагу пламени, ю жара и глухой шумъ отъ огня были такъ страшны, что даже проклятія и жалобы вдовы вдругъ умолкли.

Задыхаясь отъ дыма, они обошли на завѣтренную сторону пожара, и такъ какъ вѣтеръ отгонялъ отъ нихъ дынь, то они могли судить о размѣрѣ своего бѣдствія. Почти половина зимняго запаса корма для скота обратилась въ пепелъ, а другая половина быстро пожиралась пламенемъ, которое вѣтеръ гналъ прямо на сѣновалъ.

— Воды! — завопила м-съ Леонардъ, махая ведромъ, которое она, подобно Дану и Элленъ, схватила, когда выбѣгала изъ дома. — Давайте воды! О, Господи, помилуй насъ! Господи, помилуй!

— Воды! — хрипло повторилъ Данъ: — вы съ такимъ же успѣхомъ можете плевкомъ затушить этотъ пожаръ! Если бы вы вылили на него весь колодецъ, то и тогда никакого толку не вышло бы!

— О! но посмотрите на стога соломы! — закричала Элленъ: — искры уже сыплются туда! Бѣги, Данъ, за водой! можетъ быть, намъ удастся отстоять ихъ!

И она побѣжала черезъ поле въ колодцу, а вдова съ Даномъ послѣдовали за ней. Много разъ бѣгали они такимъ образомъ къ колодцу и обратно, и хотя искры дружно сыпались на стога, но мокрая солома не загоралась, и это поощряло ихъ упорство. Но наконецъ вдова не выдержала и свалилась на полпути отъ колодца въ соломѣ.

— О, Боже! — вскричала она: — я стара и слаба! Но вы молоды и сильны; продолжайте, пока силъ хватитъ!.. О, негодяи, кровожадные негодяи!

Они оставили ее лежать на травѣ, вопя и стеная, и ломая руки, а сами побѣжали къ колодцу. Дыханіе у Элленъ прерывалось, а колѣни дрожали подъ ней, когда она спускалась по темнымъ ступенькамъ въ колодцу. Данъ добрался до него раньше ея, и она слышала, какъ его ведро стукалось о стѣнки колодца.

— Идите назадъ, Элленъ! — сказалъ онъ: — воды не осталось и на полведра; мы весь колодецъ вычерпали.

Небольшой сводъ колодца додалъ глухой и зловѣщій звукъ и Элленъ опустилась на ступеньки.

— Колодецъ вычерпанъ! — прошептала она: — Это ужасно! Этого нѣтъ силъ перенести! я бы желала умереть!

Данъ опустилъ свое ведро въ мелкую воду и, подойдя въ ней, остановился около нея.

— Вы желаете умереть, — сказалъ онъ: — но вы не однѣ несчастны; есть другіе, еще несчастнѣе васъ, а у васъ нѣтъ ни словечка жалости для нихъ!

Онъ положилъ руки на ея склоненныя плечи.

— Взгляните на меня! Развѣ вы не знаете, что съ тѣхъ поръ, какъ я былъ еще мальчишкой, я всегда хотѣлъ на васъ жениться, и вы хорошо это знали и никогда не противорѣчили, я былъ увѣренъ, что рано или поздно мы станемъ мужемъ и женой…

Волненіе развязало ему языкъ, но тутъ сухое рыданіе перехватило ему дыханіе въ горлѣ. Элленъ взглянула на него и увидѣла, какъ его широкое лицо все подергивалось, а въ свѣтлыхъ главахъ загоралось пламя.

— Данъ, — сказала она съ смертельнымъ страхомъ, смѣнившись въ ней чувство отчаянія: — не говори такъ, ради Бога! Пойдемъ отсюда; намъ тутъ нечего больше дѣлать. Пойдемъ!

Она хотѣла встать, но его сильныя руки пригнули ее къ землѣ. Онъ продолжалъ такъ, какъ еслибы она ничего не говорила:

— Честью объявляю, что былъ радъ, когда они насъ бойкотировали. Я думалъ, вы поймете, что только ради васъ я здѣсь остаюсь. Я не ожидалъ, что вы станете топтать меня ногами и смѣшивать съ грязью.

— Вы знаете, что я никогда этого не дѣлала, — пролепетала Элленъ: — вы знаете, что я всегда дружески относилась къ вамъ.

— Вы лжете! — проговорилъ онъ съ такой яростью, что она откинулась отъ него съ устрашеннымъ крикомъ. — Если бы вы дружески относились ко мнѣ, то не сошлись бы съ худшимъ врагомъ, какой когда-либо былъ у васъ съ матерью, и который одурачить васъ, а мать вашу пуститъ по міру въ угоду женѣ Донована!

Элленъ вскочила на ноги и въ ней проснулась какъ бы частица энергіи ея матери.

— Онъ столько же думаетъ о Гарріэтѣ Донованъ, какъ и я! — сказала она твердымъ голосомъ, бегъ всякой дрожи или неувѣренности. — И я бы не повѣрила этому, еслибы кто-нибудь на колѣняхъ увѣрялъ меня въ томъ. Я не повѣрю, чтобы Рикъ О’Греди вредилъ намъ съ матерью.

— Есть особа, которой вы можете повѣрить, хотя она и не станетъ передъ вари на колѣни, и она скажетъ вамъ, что онъ приходилъ сюда только для услугъ ея мужу, а эти услуги — вотъ онѣ!

И Данъ протянулъ руку къ горящему сѣнному сараю.

— Я, Элленъ, никогда такъ вамъ не услуживалъ!

Она стояла на ступенькѣ повыше его, и онъ вдругъ охватилъ руками ея талію съ дикимъ крикомъ бѣшенства и отчаянія.

— Мнѣ легче видѣть васъ мертвой, чѣмъ его женой!

Элленъ удалось взглянуть въ лицо, приходившееся такъ близко около нея. Въ глазахъ мелькало безуміе, и она громко закричала, стараясь высвободиться изъ его рукъ.

Въ этотъ моментъ такое яркое пламя озарило ихъ, что каждый камешекъ и каждая травинка около нихъ были отчетливо видны. И прежде чѣмъ она успѣла сообразить, въ чемъ дѣло, она почувствовала себя свободной.

Она повернулась лицомъ, какъ и Данъ, къ сѣнному сараю. Восточный столбъ его, охваченный пламенемъ, навалился всей своей горящей массой на стогъ соломы, и пламя брызнуло точно вода въ фонтанѣ.

Элленъ увидѣла между собой и горящей массой фигуру матери, съ заломленными надъ головой руками, и побѣжала въ ней, не замѣчая того, что Данъ ее больше не удерживаетъ. Еслибы она взглянула на него, то увидѣла бы, что его глаза устремлены на человѣка, который быстро бѣжалъ по полю къ сѣновалу; но она видѣла только отчаянную фигуру матери. Она не оглядывалась назадъ и такимъ образомъ была спасена отъ зрѣлища, которое было бы для нея кульминаціоннымъ пунктомъ ужасовъ этой ночи.

Данъ упалъ лицомъ внизъ на скользкія ступени колодца, прерывисто дыша и съ пѣной на губахъ.

Вдова увидѣла бѣгущую къ ней Элленъ и отчаянно устремилась ей на встрѣчу.

— Пойдемъ домой! Пойдемъ домой! — вопила она. — Все погибло, и лучше намъ сгорѣть вмѣстѣ съ домомъ… Матерь Божія, кто это? — закричала она, внезапно падая на колѣни. — Они идутъ убить насъ! Бѣги, Элленъ, бѣги!

Но Элленъ одновременно съ матерью увидѣла предполагаемаго убійцу и, увидя его, ощутила такой приливъ радости въ сердцѣ, что не могла кликнуть его по имени. Она бросилась къ нему съ распростертыми руками и на глазахъ у м-съ Леонардъ, пораженной, не вѣрящей тому, что видитъ, упала въ его объятія.

Рикъ былъ безъ шапки, задыхался отъ бѣга, а съ платья его струилась морская вода.

— Я не могъ спасти вашего сѣна, — пролепеталъ онъ: — но, слава Богу, спасъ домъ и скотъ. И что значить сѣно, разъ вы сами цѣлы! Что значитъ…

Голосъ измѣнилъ ему, но надо думать, что Элленъ разслышала конецъ его рѣчи.

Удивленіе настолько ослабило напряженіе нервовъ м-съ Леонардъ, что она перемѣнила колѣнопреклоненное положеніе на сидячее; но самыя сильныя чувства никогда не могли лишить ея дара слова.

— Пустите мою дочь, кровожадный злодѣй! Мало вамъ, что вы разорили васъ и пустили по міру, — вы еще издѣваетесь надъ нами, говоря ложь, такую же черную и гнусную, какъ и ваше сердце!

Она грозила обоими кулаками освободителю.

— Я чуть жизни не лишился, добираясь сюда къ вамъ на виручву, — сказалъ Рикъ голосомъ, внушавшимъ убѣжденіе въ истинѣ его словъ: — еслибы я не пришелъ, то вы остались бы и безъ крова, Я засталъ Джемса Магони на стѣнѣ свиного хлѣва; онъ старался спичкой поджечь кровлю на коровникѣ, и онъ лежитъ теперь вонъ тамъ, въ канавѣ, подъ коровникомъ, со сломанной ногой.

XVI.
Мужъ и жена.

Утромъ въ пятницу было пасмурно и сыро. Юго-западный вѣтеръ не прошелъ даромъ, и Динни Маккарти сказалъ правду Рику, что дождя не миновать.

Но несмотря на темныя облака, омрачавшія небо надъ Росбриномъ и проливавшія по временамъ потоки дождя на его крутыя улицы, необыкновенное оживленіе замѣчалось во всѣхъ центрахъ его общественной жизни, — т.-е. въ трактирахъ.

Каждый человѣкъ по-своему разсказывалъ о событіяхъ прошлой ночи, и у каждаго были свои собственныя предположенія насчетъ того, что выйдетъ изъ ссоры двухъ мѣстныхъ воротилъ.

Рикъ О’Греди рано поутру уѣхалъ въ Кланморъ, и вскорѣ послѣ его возвращенія м-ръ Донованъ отправился туда же.

Эти важные факты обсуждались на всѣ лады, и иные думали, что «толстякъ» поѣхалъ жаловаться на Рика за диффамацію и обидную брань; что касается Рика, то какое бы дѣло ни призывало его въ Кланморъ, а такъ или иначе одно было несомнѣнно: ссора приведетъ къ интересному разбирательству въ судебной палатѣ Кланмора.

На дѣлѣ, однако, Донованъ ѣздилъ скорѣе самъ за справками, нежели за донесеніями; и вышло, что поѣздка оказалась неуспѣшной: онъ вернулся домой около двухъ часовъ пополудни съ тѣмъ, съ чѣмъ уѣхалъ, т.-е. ни съ чѣмъ. Онъ справлялся на квартирѣ Джемса Магони, и заморенная, но добродушная хозяйка квартиры сообщила, что Магони пропадалъ всю ночь и до сихъ поръ не вернулся, что съ его стороны довольно странно бросить такимъ образомъ своего ребенка, и еслибы она не накормила его завтракомъ, то онъ умеръ бы съ голода.

Донованъ далъ ей шиллингъ и уѣхалъ съ непріятной догадкой, что его союзникъ такъ или иначе попалъ въ бѣду. Онъ хорошо зналъ, что росбринскій полицейскій сержантъ уже наводилъ слѣдствіе о пожарѣ на сѣновалѣ, но, какъ президентъ аграрной лиги, былъ нѣсколько въ натянутыхъ отношеніяхъ съ этапъ оффиціальнымъ лицомъ, а нечистая совѣсть мѣшала ему посовѣтоваться съ нимъ.

Настроеніе его было не изъ пріятныхъ, когда, озябшій, промокшій и голодный, онъ вернулся въ себѣ домой; условія же, про которыхъ совершилось это возвращеніе, тоже не были разсчитаны на то, чтобы успокоить его раздраженіе. На столѣ въ пріемной стоялъ неаппетитнаго вида кусокъ остывшей свинины, окруженный морковью. Огонь въ очагѣ совсѣмъ погасъ и тарелка съ объѣдками доказывала, что его жена не нашла нужнымъ дожидаться его съ обѣдомъ.

Досада усилилась въ немъ, когда онъ окончилъ свою неприглядную трапезу и всталъ, чтобы достать виски.

«Неужто ужъ она такъ проголодалась, что не могла полчаса подождать меня! — подумалъ онъ съ сердцемъ. — И могла бы она посидѣть со мной, пока я обѣдаю, а не оставлять не не одного».

Онъ тяжело опустился на одно колѣно, чтобы отпереть дверцу шкафа, ухватившись одной рукой, для сохраненія равновѣсія, за узкую деревянную обшивку камина; но въ этотъ моментъ какъ разъ тросточка, стоявшая въ углу камина, упала съ шумомъ на полъ передъ нимъ. Донованъ поднялъ ее. То была хорошенькая тросточка изъ темнаго камыша съ серебряной ленточкой, и ему незачѣмъ было глядѣть на серебряныя буквы Р. О. Г., чтобъ узнать, чья это тросточка.

— За какимъ чортомъ тутъ его тросточка? — спросилъ онъ себя, поднимаясь на ноги. — Не можетъ быть, чтобы онъ приходилъ сюда вчера послѣ того, какъ я ее спрашивалъ про него, и она сказала, что его не было.

Лицо его побагровѣло, а пальцы впились въ камышъ такъ, что рука, наконецъ, задрожала. Онъ пошелъ къ двери и, позвавъ служанку изъ кухни, спросилъ, гдѣ хозяйка; услыхавъ, что она наверху, въ пріемной гостинницы, онъ направился прямо туда, не выпуская тросточки изъ рукъ.

Гарріэта пошла въ пріемную гостинницы, куда ходили очень рѣдко, подъ предлогомъ вычистить мебель и стереть пыль съ различныхъ украшеній; но щетка праздно лежала на столѣ, а пыльное полотенце, аккуратно сложенное, покоилось на пожелтѣлыхъ клавишахъ маленькаго старенькаго фортепіано. Сама же Гарріэта стояла у окошка и разсѣянно глядѣла на дождь, который перешелъ теперь въ мелкую изморозь. Руки ея безсознательно перебирали пальцами, а мысли кружились вокругъ одного центра — бурнаго свиданія съ Рикомъ; и то же беззвучное рыданіе повторялось каждый разъ при воспоминаніи о прощальномъ поцѣлуй: онъ означалъ для нея все — и признаніе, и обѣщаніе, залогъ обновленной страсти съ его стороны, и вмѣстѣ съ тѣмъ оправданіе ея собственной страсти.

Въ безсонную ночь и одинокое утро она питала свое сердце этими мыслями, и теперь волненіе и неувѣренность безнадежной, но неотразимой любви довели ее до слезъ, — не такихъ обильныхъ, какія она проливала ночью, а скудныхъ, но зато болѣе жгучихъ.

Голосъ мужа, говорившаго со служанкой, привелъ ее въ себя. Глаза ея въ одинъ мигъ обсохли, и когда онъ вошелъ въ комнату, она вяло обтирала пыль съ стеклянныхъ подвѣсокъ канделябровъ, стоявшихъ на каминѣ.

Она не обратила вниманія на его приходъ, и толстякъ съ минуту стоялъ молча, рѣшивъ завязать перепалку, но не зная, какъ къ ней приступить.

Наконецъ, онъ произнесъ:

— Гарріэта, развѣ ты не слышала, что я вернулся?

— Нѣтъ, слышала, — отвѣчала она, не поворачивая головы.

— Могла бы ты, кажется, озаботиться, чтобы мой обѣдъ не — юстыдъ, — замѣтилъ онъ, все еще не будучи въ силахъ побѣдить скрытый страхъ передъ нею.

На это не послѣдовало никакого отвѣта, и, прокашлявшись, онъ продолжалъ:

— Не получала ли ты какихъ-нибудь извѣстій въ мое отсутсвіе о томъ, что произошло въ Скарифѣ прошлой ночью?

— Ты, вѣрно, говоришь про пожаръ на сѣновалѣ Леонардовъ? — равнодушно отвѣчала Гарріэта. — Я не имѣю привычки бѣгать за новостями, и такъ какъ ты ничего мнѣ объ этомъ не говорилъ, то и я никого о томъ не разспрашивала. Джоанна, вѣрно, что-нибудь слышала. Опять, конечно, капитанъ «Луннаго Свѣта» проказитъ?

Въ тонѣ ея голоса была легкая примѣсь насмѣшки, и она чуть-чуть повернула голову, чтобы видѣть, какъ приметъ ея мужъ эту инсинуацію.

Онъ замѣтно перемѣнился въ лицѣ.

— Нельзя вѣрить тому, что болтаютъ эти люди — сказалъ онъ: — я самъ пойду и разузнаю, въ чемъ дѣло!

Донованъ не счелъ нужнымъ передавать женѣ какія бы то ни было подробности о событіяхъ прошлой ночи, чувствуя, что она и безъ того больше знаетъ объ его дѣлахъ, чѣмъ бы слѣдовало. Онъ много и тревожно думалъ объ обвиненіи, высказанномъ Рикомъ въ лодкѣ, и теперь искусственное равнодушіе Гарріэты какъ будто подтверждало его подозрѣнія. Она измѣнница, и онъ держитъ въ рукахъ доказательство ея измѣны.

— Приходилъ вчера сюда Рикъ О’Греди? — спросилъ онъ безпечно, но въ зеркалѣ, висѣвшемъ надъ каминомъ, Гарріэта увидѣла зловѣщее выраженіе на его лицѣ.

— Нѣтъ; не знаю.

Донованъ вынулъ изъ-за спины руку, въ которой держалъ тросточку.

— Смѣю, однако, спросить, кто же оставилъ эту тросточку въ моемъ домѣ?

Гарріэта сильно поблѣднѣла.

— Должно быть, онъ забылъ ее въ тотъ разъ, какъ былъ здѣсь.

— Я могу побожиться, что тросточки не было здѣсь вчера утромъ, — сказалъ Донованъ, ближе подступая къ женѣ.

Въ его маленькихъ глазкахъ сверкала ярость, которой нельзя было уловить въ голосѣ.

— Я бы увидѣлъ ее за обѣдомъ, когда доставалъ виски изъ шкафа.

— Какое мнѣ дѣло, откуда она взялась? — отвѣчала Гарріэта дерзко. — Много твоихъ пріятелей приходитъ и у ходитъ, а я ихъ и не вижу.

Онъ близко подошелъ къ ней и, грубо схвативъ ее за руку, повернулъ ее лицомъ къ себѣ.

— Не смѣй лгать! Говори, былъ онъ здѣсь вчера вечеромъ, или нѣтъ?

— Пусти мою руку! — закричала она. — Мнѣ больно.

Онъ не такъ крѣпко сжалъ руку, но все же не выпустилъ ее.

— Отвѣчай мнѣ: былъ онъ здѣсь?

— Незачѣмъ вопить такъ, чтобы прислуга слышала! — сказала она озлобляясь и рѣшительно. — Если ужъ тебѣ такъ хочется это знать, — да, былъ, и слышалъ, какъ ты любезно заказывалъ ужинъ для Джемса Магони, прежде чѣмъ я отослала его…

Донованъ перебилъ ее съ ругательствомъ.

— Если ты скажешь еще одно слово, — тихо произнесъ онъ: — я выгоню тебя изъ дома и всѣмъ сообщу, по какой причинѣ.

Онъ протащилъ ее за собой за руку, затѣмъ съ силой отбросилъ отъ себя.

— Еслибы я былъ уменъ, то избилъ бы тебя этой тростью, какъ собаку, — сказалъ онъ рѣшительно: — но боюсь, что если начну тебя бить, то не перестану, пока совсѣмъ не убью.

Она впервые почувствовала страхъ передъ физической силой и молча стояла, блѣдная какъ смерть, и, прерывисто дыша, не спускала глазъ съ его лица.

— Что ты говорила ему вчера вечеромъ про Джемса Магони?

— Ничего.

— Ты опять, конечно, лжешь!

Онъ съ трудомъ выговаривалъ слова, что указывало на нравственную муку, также какъ и на бѣшенство.

— Ты уже столько лгала, что одной ложью больше для тебя ничего не значить.

— Я ничего ему не говорила, — повторила она: — онъ ничего не знаетъ про Джемса Магони, кромѣ того, что онъ былъ здѣсь.

— Не трудись сообщать мнѣ о томъ, что онъ знаетъ, — отрѣзалъ Донованъ, — Онъ знаетъ довольно, чтобы придти украдкой въ мой домъ, когда меня нѣтъ, и убѣжать и спрятаться, какъ воръ, когда я вернулся!

Огонь загорѣлся въ ея глазахъ.

— Онъ не прятался. Онъ стоялъ и глядѣлъ на тебя, и если то пошло, то я просила его придти сюда!

Невѣроятно проворно для такого неповоротливаго человѣка онъ ударилъ ее тростью Рика.

Она ухватилась, чтобы не упасть, за фортепіано, и его пожелтѣвшія клавиши издали жидкій, дребезжащій звукъ, который, сливаясь съ ея воплемъ боли и ужаса, сообщилъ ему нѣчто карикатурное.

Мужъ глядѣлъ на нее, точно соображалъ, что онъ такое сдѣлалъ; затѣмъ сломалъ на-двое тросточку, нажавъ колѣномъ, я бросилъ куски къ ея ногамъ.

— Вотъ, — сказалъ онъ: — можешь передать ему его тросточку въ слѣдующій разъ, какъ онъ сюда придетъ, и разсказать ему, какъ я съ нею поступилъ. Но только сдается мнѣ, что я увижусь съ нимъ раньше тебя и приведу его въ такой видъ, что ему не очень-то удобно будетъ показываться на глаза людямъ!

— Увидимъ, увидимъ, трусливая тварь! — сказала она, прижимая рукой мѣсто, по которому онъ ее ударилъ: — легко побить меня, но посмѣй-ка тронуть его!

Она дошла до послѣднихъ предѣловъ отчаянія, и это придало ей храбрости.

Онъ глядѣлъ на нее — а она на него — въ продолженіе нѣсколькихъ напряженныхъ, опасныхъ секундъ, послѣ чего онъ ринулся въ двери.

— Боже всемогущій! — сказалъ онъ хрипло: — унеси меня отсюда, прежде чѣмъ я ее убилъ…

Дверь съ шумомъ захлопнулась за нимъ, и минуту или двѣ спустя она услышала его шаги внизу подъ окнами на улицѣ.

XVII.
Волкъ въ западнѣ.

Мучительная боль, ознобъ и онѣмѣніе, отчасти даже потеря сознанія; затѣмъ возобновившаяся въ сто разъ сильнѣе мучительная боль въ то время, какъ неловкія руки поволокли и приподняли его; затѣмъ опять полуобморочное состояніе, по выходѣ изъ котораго онъ почувствовалъ, что лежитъ на сѣнѣ и подушкахъ; а затѣмъ долгіе часы мучительныхъ потемокъ, — пока, наконецъ, Джемсъ Магони увидѣлъ блѣдный лучъ свѣта, проникавшій въ щели сарая, гдѣ онъ лежалъ.

Когда совсѣмъ разсвѣло, онъ оглядѣлъ голыя каменныя стѣны вокругъ себя и вполнѣ сообразилъ позорное положеніе, въ какое попалъ.

Пойманный преступникъ и калѣка — впереди его ждала тюремная больница, а пока онъ зависитъ отъ милосердія свои, враговъ, — онъ, человѣкъ, зарѣзавшій телку своей сосѣдки и поджегшій ея сѣновалъ, былъ такъ жестоко наказанъ, какъ только могъ пожелать строжайшій моралистъ.

Онъ закрылъ глаза и лежалъ, терпя мученія тѣлесныя и душевныя, какъ только могъ, и съ лихорадочнымъ ожиданіемъ прислушиваясь ко всякому звуку за стѣнами сарая, межъ тѣмъ какъ сумрачное утро надвигалось. Элленъ приходила къ нему разъ или два и приносила пить и ѣсть. Она была почти такъ же блѣдна и измучена, какъ и онъ самъ, но онъ не глядѣлъ на нее и не благодарилъ.

Но затѣмъ наступилъ худшій моментъ въ его жизни, когда дверь сарая широко распахнулась — и на порогѣ показалась вдова, а съ нею двѣ высокія фигуры въ сѣрыхъ шинеляхъ и темныхъ каскахъ — фигуры двухъ констеблей изъ Росбрина.

Ихъ визитъ былъ непродолжителенъ и они немного добыли свѣдѣній помимо тѣхъ, которыя м-съ Леонардъ съ горячей готовностью сообщила имъ.

Джемсъ Магони сказалъ имъ свое имя и гдѣ онъ живетъ, но кромѣ этого не захотѣлъ отвѣчать ни на какіе вопросы, а сломанная нога служила ему пока временной охраной отъ дальнѣйшихъ строгостей закона.

Послѣ того всѣ опять ушли, и его одинокія страданія ничѣмъ не прерывались въ теченіе часа или двухъ.

Онъ догадывался, что, должно быть, время близится въ полудню, когда услышалъ торопливые шаги около сарая и взволнованный голосъ вдовы, разспрашивавшій изъ дверей коттеджа.

— Что они скоро явятся за нимъ? Я не ожидала васъ раньше часа. Вы были въ Кланморѣ?

Старикъ приподнялся на сѣнѣ, чтобы получше разслышать отвѣть.

— О, да, я былъ въ Кланморѣ! — отвѣчалъ голосъ Рика О’Греди. — Я взялъ телѣжку Геннеси въ Росбринѣ и недолго копался.

— Право, недолго! Но скажите мнѣ, какъ теперь быть?

Къ счастію для Магони, Рику по обыкновенію пришлось довольно долго возиться, чтобы запереть ворота, и благодаря этому обстоятельству Магони могъ разслышать его отвѣтъ.

— Они не могутъ прислать за нимъ сегодня. Госпитальная фура уѣхала за десять миль по ту сторону Кланмора, и я сказалъ, что вы продержите его до завтра. Послѣ того я побывалъ у доктора, и тотъ сказалъ, что пріѣдетъ сюда до наступленія вечера. Я надѣюсь, что онъ не опоздаетъ, потому что мнѣ надо вернуться домой къ восьми часамъ, прежде отхода почтовой кареты.

— А что же насчетъ судебнаго слѣдствія?

Голосъ вдовы понизился до шопота при послѣднихъ словахъ, и только благодаря напряженному вниманію удалось Магони уловить отвѣть Рика.

— Я совсѣмъ не ходилъ въ полицію въ Кланморѣ: подумать, попытаю лучше самого старика. Мнѣ думается, онъ не одинъ…

Конецъ фразы былъ заглушенъ хлопаньемъ двери въ коттеджъ; послѣ того наступила на долгое время тишина, и только монотонный шумъ дохдя да безнадежное кудахтанье куръ подъ телѣжкой на дворѣ нарушали его.

Докторъ сдержалъ слово, потому что было еще свѣтло, когда стукъ его шарабана заслышался на дорогѣ, и вскорѣ затѣмъ онъ вошелъ вмѣстѣ съ Рикомъ О’Греди въ сарай.

Пытка была кратковременная, но пока она длилась, Магони не издалъ ни единой жалобы. Точно такъ, когда его сломанная нога была вправлена и забинтована, онъ ни единымъ звукомъ не выразилъ благодарности. Больничному доктору рѣдко доводилось видѣть такого паціента, и онъ съ любопытствомъ оглядывалъ длинную, костлявую фигуру Магони въ то время, какъ давалъ Рику инструкціи насчетъ леченья.

— Вы можете теперь перенести его въ домъ, если хотите, — сказалъ онъ.

Паціентъ устремилъ разгоряченный, подозрительный взглядъ на доктора.

— Я не хочу, чтобы меня трогали! — сказалъ онъ. — Я хочу остаться здѣсь.

— О, какъ вамъ угодно! — отвѣчалъ докторъ, застегивая мэкинтошъ и слишкомъ торопясь, чтобы спорить о такихъ пустякахъ: — если вамъ больше нравится лежать на сѣнѣ, чѣмъ на матрацѣ, то мнѣ все равно; только лежите смирно.

Когда онъ ушелъ, Рикъ вернулся назадъ въ сарай.

— Каково вамъ теперь, Магони? — спросилъ онъ довольно ласково.

— Почемъ я знаю! — угрюмо отвѣтилъ Магони.

Рикъ неувѣренно оглядѣлъ его, засунулъ руки въ карманы: и наконецъ присѣлъ на соломорѣзку, стоявшую возлѣ.

— Мнѣ жаль, что вы изъ-за меня такъ пострадали, но я такъ былъ удивленъ, когда увидѣлъ, что это я именно васъ свалилъ въ канаву.

Онъ помолчалъ, дожидаясь, не заговоритъ ли Магони, затѣмъ продолжалъ;

— Но еще удивительнѣе для меня, что такой порядочный человѣкъ, какъ вы, согласился нанести такой вредъ старымъ сосѣдямъ. Я готовъ побиться объ закладъ, что вы не одинъ въ дѣлѣ.

Магони повернулъ къ нему голову.

— Вы очень хитры, — медленно проговорилъ онъ, съ болью въ голосѣ. — И вы думаете, что теперь вы унизили и покорили меня; но я не стану отвѣчать на ваши вопросы въ угоду вамъ.

— Для васъ самихъ было бы лучше, еслибы вы отвѣтили, — сказалъ Рикъ, вставая: — но это не мое дѣло. Другіе, кромѣ меня, станутъ разспрашивать васъ, — хотите вы этого или нѣтъ.

Онъ пошелъ къ двери, но снова остановился.

— Послушайте, Магони, — началъ онъ убѣдительно: — кто подбилъ васъ на это?

Магони приподнялся на локтѣ.

— Убирайтесь къ чорту! оставьте меня одного.

Желаніе его исполнилось; дверь захлопнулась, и Рикъ больше же приходилъ къ нему.

Изнеможеніе взяло, наконецъ, свое. Между тѣмъ какъ блѣдный свѣтъ въ сараѣ тихо угасалъ вмѣстѣ съ потухающимъ днемъ, Магони впалъ въ дремоту, перешедшую въ глубокій сонъ.

Было уже совсѣмъ темно, когда его разбудили громкіе голоса на дворѣ, и съ минуту или двѣ онъ не могъ придти въ себя настолько, чтобы разобрать, чьи то были голоса, пока говорившіе не подошли ближе къ сараю.

— Я такъ же хорошо посвященъ въ дѣла «Лиги», какъ и вы, — говорилъ голосъ О’Греди: — и знаю какъ дважды два четыре, что это «бойкотированіе» не ихъ дѣло.

— Еслибы вы были посвящены въ дѣла «Лиги», то знали бы, что она должна положить конецъ вреднымъ злоупотребленіямъ, — отвѣчалъ голосъ, который Магони услышалъ не безъ удивленія. — А если изъ этого вытекаютъ насилія, то это неизбѣжно…

— О! чортъ побери! — вскричалъ Рикъ: — стоить терять слова съ такимъ человѣкомъ, какъ вы! Что я говорю, на томъ я буду настаивать: не кто другой, какъ вы, затѣяли это лѣто. Я убѣдился въ этомъ прошлой ночью въ лодкѣ и скажу больше: Джемсъ Магони дѣйствовалъ по вашему наущенію.

— Ха! ха! двуличный негодяй, что ты скажешь на это, мерзавецъ?

Такое воззваніе послѣдовало со стороны вдовы.

— Безполезно говорить съ тѣми, кто не хочетъ слушать.

Голосъ Донована былъ такъ же рѣшителенъ и хладнокровенъ, какъ и всегда.

— Но объявляю вамъ, м-ръ О’Греди, что вы напрасно стараетесь запугать меня; съ этой минуты вы сами подлежите уголовному преслѣдованію за то, что обвиняете меня въ соучастіи съ этимъ старымъ нищимъ-воромъ. Я сказалъ бы ему въ лицо, еслибы его увидѣлъ, что чѣмъ скорѣе онъ попадетъ въ коркскую тюрьму, тѣмъ мнѣ будетъ пріятнѣе, — и если бы я могъ этому содѣйствовать, то завтра же отправился бы въ Коркъ и далъ показаніе противъ него.

Подслушавъ эти слова, Магони сжалъ костлявые кулаки и прохрипѣлъ проклятіе сквозь зубы.

— Быть можетъ, вы вмѣстѣ съ тѣмъ объяснили бы суду, зачѣмъ онъ тайно прокрался въ вашъ домъ прошлой ночью?

Голосъ обвинителя зазвучалъ при этихъ стонахъ менѣе энергически и убѣдительно. Наступила небольшая пауза; затѣмъ Донованъ отвѣчалъ голосомъ, охрипшимъ отъ ярости.

— Прокрался тайкомъ! — повторилъ онъ: — еслибы вы сами не были подлѣйшимъ человѣкомъ во всей Ирландіи, — вы отлично понимаете, что я разумѣю, — то ничего бы не могли знать о томъ, что происходитъ въ моемъ домѣ! Вы можете сочинять какія угодно исторіи изъ того, что я далъ поѣсть голодному человѣку, который не смѣетъ показываться на глаза своимъ кредиторамъ въ Росбринѣ; но вамъ придется сначала объясниться со мной насчетъ такого предмета, который вамъ, пожалуй, и не со всѣмъ-то понутру, но я за тѣмъ сюда и пришелъ, и не уйду, пока не раздѣлаюсь съ вами. Ступайте за мной — подальше отъ этихъ чертовокъ-бабъ, и я показу вамъ, кто изъ насъ — лжецъ и воръ!

Визгливый потокъ брани изъ устъ вдовы потопилъ отвѣтъ Рика, но движеніе Рика, долетѣвшее до ушей Магони, заставало его догадаться, что Рикъ согласился идти вслѣдъ за Донованомъ.

Затѣмъ снова раздался голосъ Донована, — на этотъ разъ ближе къ коровнику, — и Магони собралъ всѣ силы, въ то время какъ шаги направились къ воротамъ.

— Отворите дверь! — закричалъ онъ: — отворите дверь, я съ нимъ самъ поговорю!

Дверь немедленно распахнулась, и при свѣтѣ, вырвавшійся изъ раскрытыхъ настежь дверей коттеджа, онъ ясно увидѣлъ фигуру своего бывшаго пріятеля и патрона.

— Этотъ человѣкъ во всемъ виноватъ! — закричалъ онъ, голосомъ, дрожавшимъ отъ слабости и гнѣва: — Джонъ Донованъ подбилъ меня на это, а теперь смѣетъ называть меня воромъ! Я получилъ отъ него деньги и приказанія, и теперь я погибшій человѣкъ черезъ него и его лганье. Онъ самъ подбирался въ Дримнахунской фермѣ, а мнѣ обѣщалъ, что я буду у него управителемъ… Посмѣй отрицать, что это правда!

Онъ упалъ обратно на сѣно и голова его закатилась назадъ отъ истощенія силъ.

Благодаря этому обстоятельству и потемкамъ, онъ не могъ видѣть того, что произошло дальше. Рикъ ли схватилъ Донована за руку, или же Донованъ толкнулъ, того съ дороги, но только между обоими внезапно завязалась борьба. Схватившись другъ съ другомъ, они удалились изъ полосы свѣта.

Магони услышалъ топотъ ихъ ногъ сквозь вопли женскихъ голосовъ, стукъ захлопнувшихся воротъ и затѣмъ голосъ Рика, громкій и запыхавшійся.

— Ступай теперь домой и вызови меня когда хочешь! Я не боюсь тебя и постараюсь, чтобы въ завтрашнему утру весь приходъ узналъ о тебѣ всю правду.

Отвѣта съ дороги не воспослѣдовало. Очевидно, м-ръ Донованъ находилъ, что сдержанность — украшеніе храбрости.

Джемсъ Магони упалъ обратно на свою постель изъ сѣна и почувствовалъ, что есть удовольствіе, котораго злая фортуна не въ силахъ его лишить: онъ могъ отомстить своему врагу.

XVIII.
Униженная женщина.

Плечо, по которому ударилъ мужъ Гарріэту, все еще болѣло, когда она вышла изъ гостинницы и поспѣшно направилась по мокрой улицѣ, въ сумеркахъ, въ дому Рика О’Греди.

Она колебалась съ минуту, прежде нежели приподняла молотокъ у двери, но затѣмъ принялась выбивать имъ такую барабанную дробь, что старуха-служанка Рика прибѣжала со всѣхъ ногъ я вся запыхавшись,

— Заходилъ сюда м-ръ Донованъ?

— Заходилъ, ма’амъ; онъ былъ здѣсь съ полчаса тому назадъ и спрашивалъ м-ра О’Греди; а я сказала ему, что его нѣтъ, сказала, что онъ ушелъ въ Скарифъ, послѣ того какъ вернулся изъ Кланмора, и не вернется домой раньше семи часовъ вечера.

— А что сказалъ на это м-ръ Донованъ? — спросила Гарріэта.

— Онъ сказалъ, ма’амъ: «нужды нѣтъ», сказалъ онъ; «я пойду за нимъ въ Скарифъ», сказалъ онъ, и пошелъ черезъ лѣсъ.

Гарріета повернула назадъ, не давая себѣ труда разспрашивать далѣе старуху; а та осталась на порогѣ, полна невысказанныхъ новостей и негодованія на Гарріэту за то, что та не дождалась, пока она ихъ перескажетъ.

Было уже около пяти часовъ, и хотя дождь на время превратился, но тяжелыя тучи омрачали небо. Гарріэта со страхомъ поглядывала на лѣсъ, высившійся передъ нею точно непреодолимая преграда.

Все казалось внушительнымъ для ея разстроенныхъ нервовъ, и за деревьями, толпившимися точно черные великаны, какъ будто притаились сказочныя чудовища, лихія видѣнія, которыя погонятся за нею, когда она пойдетъ по дорогѣ.

Въ другое время она вернулась бы назадъ, но опять-таки возбужденные нервы взяли верхъ даже надъ страхомъ, и она пошла прямо въ лѣсъ.

Кругомъ нея царила тишина, и только капли дождя скатывались съ мокрыхъ вѣтокъ, а въ сыромъ воздухѣ пахло гнилыми листьями. Она напряженно прислушивалась, не услышитъ ли звука людскихъ шаговъ; но только крикъ журавлей въ высокихъ еляхъ надъ морскимъ берегомъ да стукъ колесъ по отдаленной росбринской дорогѣ нарушалъ тишину.

Судя по тому, что ей сказала старуха, Рикъ долженъ былъ уже теперь встрѣтиться съ ея мужемъ. Мысль эта переплеталась въ ея разгоряченной головѣ съ другой безумной мыслью: когда Рикъ узнаетъ о томъ, что съ ней было, онъ отомститъ за ударъ, нанесенный ей его собственной палкой.

Въ ея умѣ все перепуталось; при воспоминаніи о прощальномъ поцѣлуѣ, горѣвшемъ на ея лбу, ничто не казалось невозможнымъ или невѣроятнымъ; все измѣнилось, и она жила въ мучительномъ, но восторженномъ вихрѣ слѣпой надежды и безразумія.

Мракъ сгущался вокругъ нея, и когда она, наконецъ, добралась до вершины холма, съ котораго нужно было спускаться къ старому мосту, свѣтъ въ окнахъ коттеджа вдовы Леонардъ на холмѣ, по ту сторону рѣки, мелькнулъ вдали передъ ея взорами.

Она точно приросла къ землѣ при видѣ его; онъ какъ потушилъ рапсодію, пѣвшую въ ея душѣ, и впервые съ тѣхъ поръ, какъ она вышла изъ дому, она подумала о практической сторонѣ своего проекта.

Главнымъ образомъ свѣтъ этотъ имѣлъ для нея одно значеніе, бравшее верхъ надо всѣми остальными; онъ горѣлъ въ мѣстѣ, гдѣ теперь находился Рикъ. Она не тревожила себя вопросомъ: что привело его туда?

Она давно уже рѣшила, что онъ принялъ сторону Леонардовъ изъ соперничества съ ея мужемъ и высшаго презрѣнія въ его авторитету, и всѣ чувства ея сосредоточивались на одномъ: увидѣть его и разсказать ему, что она вынесла изъ-за него.

Дождь пошелъ опять, падая печально и тяжело, точно слезы человѣка, горе котораго неутѣшно.

Она быстро приняла рѣшеніе, по своему обыкновенію, и спустилась внизъ тропинки по мокрымъ комьямъ дерна и скользкимъ обломкамъ скалы, пока не добралась до открытой настежъ двери мельницы.

Груда камней лежала на порогѣ, поросшая травой и крапивой; она перешагнула черезъ нее, и при этомъ ударилась о кустъ дикаго винограда, спускавшагося съ двери и облившаго ее дождевыми каплями въ то время, какъ она шагала въ дверь.

Она добралась до отверстія въ стѣнѣ, гдѣ помѣщалась желѣзная ось мельничнаго колеса. Дикая виноградная лоза, густо разросшаяся на вершинѣ навѣса, защищала ее немного отъ дождя; она стала на колѣни на старый мельничный жерновъ, лежавшій у входа, и, напрягала зрѣніе, вглядывалась въ окрестный мракъ.

Но она видѣла только черныя воды рѣки подъ ногами, вздутыя высоко и бурливыя отъ дождя, и темную линію моста, выдѣлявшуюся на не менѣе темной линіи небесъ.

Рѣка была такъ полна, что выходила изъ береговъ и затопляла скалы, и только тамъ и сямъ болѣе значительные обломки утесовъ высовывались изъ-подъ быстро бѣгущаго потока.

Она долго и напряженно прислушивалась, и разъ или два ей показалось, что она слышитъ сердитые голоса въ коттеджѣ, но за шумомъ листьевъ и скрипомъ стволовъ деревьевъ, подъ напоромъ вѣтра и ревомъ воды, трудно было что-нибудь разобрать.

Она глядѣла на коттеджъ до тѣхъ поръ, пока глаза ея не устали, и, перемѣнивъ положеніе, уперлась локтями на сломанный выступъ и прислонилась лбомъ къ рукамъ, прислушиваясь изо всѣхъ силъ.

Она пробыла такъ нѣсколько минутъ, какъ вдругъ трескъ сломавшагося дерева, за которымъ послѣдовалъ плескъ воды, поразилъ ее. Она поглядѣла на мостъ: на немъ показалась фигура человѣка. Было слишкомъ темно, чтобы различить — кто онъ; можно было только опредѣлить, что то былъ мужчина.

Съ инстинктомъ человѣка, который прячется, она не шевелясь, затаивъ дыханіе.

Она опять услышала трескъ дерева, второй плескъ воды и третій, чуть-чуть доносившійся до нея сквозь ревъ воды, а затѣмъ фигура пошла по мосту и сошла на противоположный берегъ.

Гарріэта поднялась на ноги и выбралась на дорожку. Ничего, кругомъ не было ни видно, ни слышно, и послѣ минутнаго колебанія она ступила на мостъ и, держась рукой за перила, очень осторожно прошла нѣсколько шаговъ впередъ. Но не дойдя и до половины моста, она отступила назадъ съ крикомъ ужаса.

Прямо подъ ея ногами зіяла бурная водяная пучина: она могла видѣть воду сквозь большую дыру въ настилкѣ моста.

Полусгнившія доски были вырваны изъ настилки, и образовалось отверстіе въ родѣ большой открытой подъемной двери — пространство, достаточное, чтобы черезъ него провалился человѣкъ, прежде чѣмъ успѣетъ пальцемъ пошевелить для своего спасенія.

Она глядѣла внизъ на бурлившую воду какъ бы въ оцѣпенѣніи: она очень ясно понимала намѣреніе, — но для кого устроена эта западня? и кѣмъ?

Для нея въ мірѣ существовало только двое людей: одинъ, котораго она любила, и другой, котораго ненавидѣла — и оба эти человѣка терпѣть не могли другъ друга.

Вотъ первая посылка; а за угрозами мужа, все еще звучавшими въ ея ушахъ, выводъ напрашивался самъ собой — и выводъ ужасный.

Она сошла съ моста и прислонилась къ стѣнѣ мельницы; колѣни подгибались подъ нею отъ неожиданнаго испуга. Какъ это все ужасно! Но что же ей теперь дѣлать, какъ не спасать его жизнь отъ предательства мужа?

Она окликнетъ его и задержитъ; она разскажетъ ему о злодѣйствѣ, замышляемомъ противъ него, и онъ узнаетъ, какъ она ему предана и вѣрна.

Послышались шаги на тропинкѣ, по ту сторону рѣки. Шаги приближались, но походка не похожа на походку Рика О’Греди эта — тяжелая и неувѣренная.

Затѣмъ она услышала слишкомъ привычный для ея уха кашель. То былъ ея мужъ.

Въ жизни Гарріэты наступилъ кризисъ, и надо отдать ей справедливость, что первымъ ея движеніемъ было позвать мужа и предупредить объ ожидающей его опасности; но прежде нежели губы ея успѣли разомкнуться, мысль, посланная діаволомъ, быстрѣе молніи пронизала ея мозгъ.

То было дѣло рукъ Рика О’Греди: онъ встрѣтился съ ея мужемъ, узналъ объ обидѣ и позорѣ, нанесенномъ ей, и ради нея избралъ такой путь, чтобы отомстить за нее и открыть путь къ новой жизни для себя и для нея.

Шаги мужа раздавались уже по мосту; она какъ бы окостенѣла и онѣмѣла; все кругомъ представлялось ей недѣйствительнымъ, какъ сонъ.

Затѣмъ она услышала, какъ мужъ споткнулся, какъ затрещало дерево сломавшихся перилъ, и — страшное хриплое проклятіе, заглушенное плескомъ воды.

Безсознательный крикъ вырвался у нея, и она кинулась на мостъ. Тамъ ничего не было видно сквозь отверстіе въ настилкѣ, кромѣ черной воды; ничего не было слышно, кромѣ ея бурнаго плеска.,

Она повернулась и, сама не зная, что дѣлаетъ, бросилась бѣжать до лѣсу.

XIX.
Рукопожатіе.

Дождь падалъ съ перерывомъ до самой полуночи, но затѣмъ вмѣстѣ съ отливомъ погода перемѣнилась. Вѣтеръ пересталъ гнать черныя тучи передъ собою и, по мѣрѣ того какъ ночь протекала, улегся совсѣмъ; наступила полная тишина.

За часъ до поздняго зимняго разсвѣта летаргія, въ какую погруженъ былъ лѣсъ, была нарушена первымъ таинственнымъ дуновеніемъ наступающаго дня, и пѣтухи сонно пропѣли на фермѣ вдовы Леонардъ.

Вскорѣ затѣмъ изъ неопредѣленныхъ сумерекъ, царившихъ въ вышинѣ, донесся рѣзкій крикъ стаи дикихъ утокъ, летѣвшихъ съ Коранскаго озера къ морю, и сумерки стали проясняться.

Отливъ совершился. Извилистое русло, которое проложила для себя рѣка Роури въ илѣ, стало все яснѣе и яснѣе выступать при свѣтѣ загорающагося дня. Птицы просыпались и наполняли воздухъ щебетаньемъ и криками.

Высокіе столбы, обозначавшіе русло рѣки во время прилива, теперь стояли обнаженные, съ прилипшими къ нимъ водорослями, и около одного изъ нихъ торчалъ изъ ила остовъ лодки, разбившейся на этомъ мѣстѣ много лѣтъ тому назадъ, а въ настоящее время покрытой сплошь водорослями и служившей любимымъ убѣжищемъ для краббовъ и жирныхъ червей.

По обыкновенію, во время отлива она была центромъ сборища цѣлой стаи крикливыхъ, задорныхъ птицъ, но въ это холодное ноябрьское утро каждая птица, по мѣрѣ того какъ небо свѣтлѣло, поднималась съ привычнаго мѣста и, расправивъ крылья, летѣла отыскивать себѣ завтракъ въ другое мѣсто.

Узкая полоса земли, извѣстная подъ названіемъ Скарифскаго мыса, тянулась къ югу саженъ на пятьдесятъ отъ лодки. Тамъ росли кусты и малорослыя ели, и сюда-то прибѣжалъ Данъ Гурли, какъ только первые лучи солнца озарили восточную вершину Скарифскаго холма.

Данъ бѣжалъ со всѣхъ ногъ, запыхавшись, раза два споткнулся о древесные пни, но не останавливался до тѣхъ поръ, пока не добрался до края воды.

Тамъ онъ усѣлся на утесѣ и, стащивъ сапоги, подбитые гвоздями, засучилъ штаны выше колѣнъ. Онъ такъ истомился, что почти не въ силахъ былъ снова встать съ мѣста: онъ не спать съ тѣхъ поръ, какъ крикъ Элленъ: «пожаръ!» разбудилъ его въ предъидущую ночь, и уже сутки слишкомъ какъ ничего не ѣлъ; пролежавъ всю ночь въ полѣ, послѣ припадка падучей у колодца, онъ притащился въ домъ, чтобы позавтракать, и затѣмъ снова ушелъ, никому невѣдомо куда.

Самъ онъ уже сталъ забывать, какъ онъ провелъ день: предметы какъ-то странно съуживались въ его головѣ, оставляя мѣсто только для ближайшаго.

Онъ провелъ долгую и безумную ночь, блуждая по Трегартскому лѣсу, и съ первымъ лучомъ зари сошелъ въ берегу рѣки, чтобы видѣть, не лишилъ ли его отливъ наслажденія зрѣлищемъ своей жертвы.

На рѣкѣ ничего не было видно; онъ пошелъ вдоль нея до самаго устья, но и тамъ ничего не было.

Но когда онъ взглянулъ въ сторону Скарифскаго мыса, то даже при слабомъ свѣтѣ начинающагося дня увидѣлъ нѣчто, заставившее его вновь пуститься бѣжать со всѣхъ ногъ; онъ перебрался съ опасностью жизни по сломанному мосту, между пнями и деревьями, пока не добрался до самаго мыса.

Данъ Гурли очень перемѣнился въ послѣдніе два дня. Лицо его осунулось и посинѣло; налитые кровью глаза глядѣли дико, почти безсмысленно и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ бы съ затаеннымъ и непреклоннымъ рѣшеніемъ.

Онъ съ трудомъ спустился съ скользкихъ утесовъ и, ступивъ голыми ногами въ холодный какъ ледъ илъ, направился къ сломанной лодкѣ.

Онъ прежде часто бродилъ около нея въ илѣ Скарифсвой бухъ отыскивая червей для приманки, и теперь, хотя ушелъ въ илъ по колѣни, твердо ступалъ въ немъ. Предметъ, къ которому онъ направлялся, лежалъ безформенной массой на остовѣ лодки, какъ разъ на томъ мѣстѣ, гдѣ его оставилъ отливъ.

Приближаясь къ нему, Данъ Гурли подивился: Рикъ былъ одѣтъ въ свѣтлый сьютъ изъ трико, когда онъ его видѣлъ въ послѣдній разъ, а этотъ запачканный въ илѣ предаетъ былъ весь темный; кромѣ того, онъ казался массивнѣе и грузнѣе.

Пробираться по илу, который дѣлался все мягче и глубже, по мѣрѣ того какъ Данъ углублялся въ русло рѣки, было дѣломъ не легкимъ.

Наконецъ, онъ добрался до цѣли своихъ стремленій и редѣлъ, что потерпѣлъ неудачу.

Лицо Джона Донована высунулось лишь отчасти изъ воды, въ то время, какъ голова его запуталась въ водоросляхъ, а большая, безжизненная рука торчала изъ ила.

Данъ стоялъ, уставивъ на него глаза: ненависть цѣлой жизни почти разсѣялась въ немъ въ эту минуту отъ невыразимаго удивленія и разочарованія; зубы и руки его были стиснуты, а кровь приливала къ головѣ и стучала въ вискахъ.

Что привело Донована на ферму прошлой ночью?

Данъ проклиналъ безпечность, съ какой онъ ушелъ изъ укромнаго убѣжища въ коровникѣ, гдѣ онъ притаился, когда увидѣлъ, что Рикъ идетъ по тропинкѣ, и гдѣ онъ, какъ ему казалось, такъ успѣшно подслушалъ всѣ его планы.

Еслибы онъ смирно дожидался тамъ, то могъ бы узнать все про Донована и про то, что происходило на фермѣ.

Ну, не бѣда во всякомъ случаѣ; онъ все же не промахнулся. Ему вдругъ представилось положеніе довольно забавнымъ, и онъ сталъ громко хохотать, чѣмъ напугалъ морскихъ птицъ; онѣ вылетѣли изъ своихъ убѣжищѣ и принялись кружиться въ воздухѣ, между тѣмъ какъ эхо подхватило хохотъ Дана и разносило его въ горахъ.

Эхо его тоже забавляло; онъ прислушивался къ нему и хохоталъ въ отвѣть до тѣхъ поръ, пока не усталъ.

Въ сущности, счастливый случай избавилъ его отъ одного изъ враговъ; теперь онъ пойдетъ и починитъ мостъ: не крѣпко, конечно, чтобы до ночи можно было снова устроить западню и поймать въ нее другую большую крысу.

Отъ этой мысли онъ снова залился хохотомъ, но сообразилъ, что времени терять нельзя.

Данъ подошелъ и взялъ застывшую руку Джона Донована и свою.

— Ну, прощай! — сказалъ онъ: — можетъ быть, къ ночи ты уже уплывешь въ гавань, и я тебя больше не увяжу.

Онъ пытался потрясти руку, но она показалась ему тяжелой какъ свинецъ. Ему представилось вмѣстѣ съ тѣмъ, что она притягиваетъ его въ себѣ; въ глазахъ его потемнѣло, и онъ закричалъ или ему почудилось, что онъ закричалъ.

Но рука продолжала притягивать его, и онъ упалъ лицомъ въ илъ.

Послѣ того воцарилась глубокая тишина, и вскорѣ морскія птицы вернулись и безбоязненно принялись тыкать длинными клювами въ илъ, шагахъ въ двадцати, не болѣе, отъ двухъ поверженныхъ ницъ фигуръ.

XX.
Для тебя сдѣлалъ я это.

Дневной свѣтъ проникъ въ темную комнату Гарріэтты позднѣе, чѣмъ въ Скарифскую бухту. Въ то время какъ разсвѣтало, закрытыя ставни и керосиновая лампа продлили для нея ночь, казавшуюся и безъ того нескончаемой.

Наконецъ, когда блѣдный лучъ дня проникъ въ комнату, онъ упалъ на ея согбенныя плечи и темные растрепавшіеся волосы; она тихо сидѣла у стола, озаренная желтымъ свѣтомъ лампы, прикрывъ рукой глаза и не замѣчая разсвѣта.

Шаги на улицѣ заставили ее, наконецъ, поднять голову, и вздрогнувъ, она подошла къ окну, раскрыла ставни и тихонько подняла шторы. Она выглянула въ окно и глазами, ослѣпленными на минуту яркимъ свѣтомъ, увидѣла двухъ или трехъ рыбаковъ, поднимавшихся въ гору. Они говорили другъ съ другомъ, понизивъ, какъ ей показалось, голосъ; и когда они проходили мимо окна, она высунулась слегка, чтобы слышать, что они говорятъ.

Но бесѣда ихъ вертѣлась около ихъ промысла; они спорили вяло и сонно о какой-то сосѣдской лодкѣ, и Гарріэта откинулась обратно въ комнату и стала глядѣть на диванъ.

Она все еще была одѣта въ темное пальто, въ которомъ ходила наканунѣ въ лѣсъ, а шляпа ея лежала на одѣялѣ постелѣ которая осталась не тронутой всю ночь.

Грязь, приставшая къ башмакамъ и подолу платья, показывала, по какой слякоти она ходила, прежде чѣмъ вернуться домой.

Она сказала служанкѣ, что не знаетъ, гдѣ хозяинъ и когда, вернется, и ушла въ свою комнату, гдѣ провела безсонную ночь, сидя въ креслѣ, между тѣмъ какъ мокрое платье медленно обсыхало на ней. Порой она вздрагивала и ее всю поводило отъ нервнаго возбужденія; порою точно камень наваливался ей на грудь и ее тѣснили злыя предчувствія.

Бывали моменты, когда сверленіе мозга одною идеей производило родъ умственнаго онѣмѣнія, подобно тому, какъ грохотъ поѣзда ночью на одну секунду какъ будто оглушаетъ усталое ухо путешественника.

Но за каждымъ промежуткомъ нечувствительности наступали моменты жгучаго сознанія, и мучительныя картины воскресали въ мозгу: мокрая виноградная лоза била ее по щекамъ, бревна скользили подъ ея ногами и кривъ мужа раздавался въ темнотѣ.

Холодный воздухъ, проникая въ окно, леденилъ ее, и отойдя отъ него, она потушила лампу, чувствуя, что ночь съ ея кошмаромъ прошла, и что солнечный свѣтъ ставитъ ее лицомъ въ лицу съ практическими послѣдствіями смерти мужа.

Она прошла по комнатѣ и поглядѣла на себя въ зеркало. Она увидѣла то, чего слѣдовало ожидать: помертвѣлое, блѣдное лицо, съ жалкими прядями волосъ, прилипшихъ къ нему, разгоряченные, опухшіе глаза, — и машинально взявъ щетку, она стала приглаживать волосы.

Затѣмъ ее вдругъ озарила новая мысль. Она перемѣнила ботинки и платье и обмяла постель такъ, какъ будто спала въ ней, во избѣжаніе сплетенъ. Затѣмъ легла на постель, чтобы обдумать, что ей теперь дѣлать.

Служанка уже ходила по лѣстницѣ взадъ и впередъ, и Гарріэта, прислушиваясь, какъ она напѣвала за работой, и слыша веселые звуки на улицѣ, сама изнывала отъ страха передъ тѣмъ, что ждало ее впереди.

— О, Рикъ! — простонала она, уткнувъ лицо въ подушку: я знаю, что ты сдѣлалъ это ради меня… ради меня… Но что если они узнаютъ… о, Боже мой! что если они узнаютъ…

Но вотъ снова припадокъ ужаса миновалъ, и она лежала тихо и спокойно, пока не услышала, какъ пробило девять.

Она встала и, надѣвъ пальто и шляпу, сошла внизъ.

Михаэль подметалъ и прибиралъ лавку; когда она вошла въ нее, онъ повѣсилъ пачку счетовъ надъ конторкой и положилъ на конторку перо и кляксъ-папиръ для того, чтобы они были подъ рукой, когда понадобятся.

Полъ заходилъ подъ нею и впервые слабое угрызеніе совѣсти поснулось въ ней, но она твердо прошла по лавкѣ и вышла улицу.

Холодный вѣтеръ, пропитанный еще влагой отъ ночного дождя, охватилъ ее, когда она шла по улицѣ, и грубый, привычный реализмъ раскрытыхъ оконъ у лавокъ какъ будто охладилъ пылъ и жаръ ея намѣреній и сдѣлалъ ее нерѣшительной и слабой.

Ей никто не повстрѣчался на пути, во у подошвы холма, возлѣ двухъ деревьевъ, она увидѣла кучку рыбаковъ; а когда она переходила черезъ улицу, направляясь къ дому Рика ОТредя, изъ дверей его дома вышелъ хорошо знакомый ей человѣкъ, по имени Доналинъ, — доставлявшій въ селеніе краббовъ и омаровъ,

Онъ странно поглядѣлъ на нее, какъ ей показалось, но пошелъ внизъ съ горы, не заговоривъ съ нею, а когда она постучалась въ дверь, она увидѣла, что онъ присоединился къ кучкѣ людей подъ деревьями, которые, какъ она теперь замѣтила, всѣ глядѣли на нее съ непривычнымъ интересомъ.

Должно быть, что-нибудь случилось… они, должно быть, нашли его. Она не ожидала этого такъ скоро или такимъ путемъ; она думала, что вѣстникъ смерти придетъ къ ней въ домъ, а не въ Рику; почему онъ пошелъ къ Рику?

«О! Боже мой! — подумала она: — неужели они открыли, что это онъ сдѣлалъ!»

Она увидѣла, что дверь отперта и Рикъ стоить передъ нею.

— Войдите, Гарріэта! — сказалъ онъ тихимъ, взволновавшись голосомъ, беря ея холодную руку и притягивая въ маленькую пріемную комнату.

Онъ затворилъ за нею дверь и затѣмъ, повернувшись къ ней блѣднымъ лицомъ, тревожно произнесъ:

— Когда вы объ этомъ услышали?

Она стояла неподвижно, въ то время какъ собака Рика, пробужденная отъ сна, вскочила съ ковра передъ каминомъ и, бросившись къ ней, принялась тереться головой объ ея руку.

— Не говорите мнѣ ни слова… я все знаю! — лепетала она: — я знаю, что это вы сдѣлали для меня! Я дожидалась васъ на мосту, чтобы поговорить, и видѣла, какъ вы его пробили, и затѣмъ… я затѣмъ я услышала шагя Джона. О! Рикъ…

Она умолкла, истерически зарыдавъ.

— О! Рикъ! — продолжала она: — онъ прибилъ меня вчера вашей тростью… Я пошла, чтобы сказать вамъ объ этомъ… и услышала, какъ онъ… я услышала, какъ онъ…

Рикъ схватилъ ее за руки и старался отстранить ихъ отъ себя.

— О чемъ вы говорите, Гарріэта? вы съ ума сошли?

— Не бойтесь меня, Рикъ! — продолжала она, въ безумномъ самообольщеніи еще крѣпче прижимаясь къ нему. — Никто никогда не узнаетъ, что вы сдѣлали, кромѣ меня, а я прощаю васъ, Рикъ… а могла бы остановить его, прежде чѣмъ онъ взошелъ на мостъ, но я знала, что они никогда не откроютъ васъ…

— Что такое вы мнѣ говорите? — спросилъ Рикъ съ ужасомъ, какой онъ испытывалъ и какой выражался въ его голосѣ и лицѣ: — то ли, что вашего мужа столкнули съ моста, а вы думаете, что это сдѣлалъ я?

— О! я знала это! я знала это! — закричала Гарріэта, теряя всякое самообладаніе. — Кто другой сдѣлалъ бы это, кромѣ васъ! Вы ненавидѣли его такъ, какъ и онъ ненавидѣлъ васъ. Но они никогда этого не узнаютъ, — повторяла она: — они никогда этого не узнаютъ… Мы съ вами любимъ другъ друга и будемъ счастливы до конца нашихъ дней!

Рикъ оторвалъ ея руки отъ своей шеи и оттолкнулъ ее отъ себя.

— Пустите меня! — грубо сказалъ онъ, глядя въ ея блѣдное, страстное лицо, чтобы видѣть, не сошла ли она въ самомъ дѣлѣ съ ума. — Знаете ли вы, что мертвое тѣло вашего мужа найдено въ илѣ въ Скарифской бухтѣ и рядомъ съ нимъ тѣло Дана Гурли? Это Доналинъ сказалъ мнѣ сейчасъ, а я не знаю, что такое вы мнѣ толкуете про мостъ… я близко не подходилъ къ нему прошлой ночью.

Она оперлась одной рукой на столъ и въ свою очередь вперила въ него пронзительный, недоумѣвающій взглядъ.

Что это? онъ играетъ комедію? или неужели…

— Рикъ! — начала она, не будучи въ силахъ перенести ужасную мысль: — не говорите мнѣ такихъ вещей, или вы убьете меня! Я ни слова больше не скажу вамъ про прошлую ночь, если вы этого не хотите. Но! — прибавила она отчаяннымъ голосомъ, при чемъ удивительные глаза ея загорѣлись и стали нѣжными: — къ чему секреты между нами? Когда вы поцѣловали меня, двѣ ночи тому назадъ, когда я узнала, что вы все тотъ же относительно меня, какъ были въ былые дни… я обрадовалась, что онъ прибилъ меня… я знала, что вы отомстите за меня…

Рикъ отвернулся отъ нея.

— Теперь все пойдетъ хорошо, — продолжала она: — мы…

— Замолчите! — закричалъ онъ, переходя отъ ужаса къ отмщенію: — неужели у васъ нѣтъ стыда? Я не видѣлъ вашего мужа, послѣ того какъ онъ ушелъ отъ Леонардовъ: мы съ нимъ тамъ поругались, и я жалѣю объ этомъ; но м-съ Леонардъ и ея дочь скажутъ вамъ, что я оставилъ ихъ домъ не раньше, какъ спустя цѣлый часъ, какъ онъ ушелъ, и я вовсе не подходилъ къ мосту; я уплылъ на лодкѣ, какъ всегда. Поэтому если кто-нибудь причинилъ ему смерть, то никакъ не я!

— Но кто же тогда это сдѣлалъ, если не вы? Я видѣла, какъ отрывались доски отъ моста и бросались въ рѣку… Я присягну… я присягну!..

Она сказала все это въ видѣ угрозы, но даже въ то время, какъ она произносила эти слова, уныніе овладѣвало ея душой.

Рикъ не отвѣчалъ въ теченіе нѣсколькихъ секундъ, а когда заговорилъ, то волненія и протеста не слышно было больше и его голосѣ.

— Богъ проститъ вамъ, — сказалъ онъ: — и Богъ проститъ мнѣ, если мои слова навели васъ на этотъ путь.

Перемѣна въ его голосѣ и манерахъ произвела болѣе сильное впечатлѣніе на Гарріэту, нежели всѣ его предыдущія отрицанія. Она закрыла глаза рукой и, вытянувъ другую впередъ, шатаясь, пошла-было къ двери, но съ перваго же шага такъ покачнулась, что онъ долженъ былъ поддержать ее, чтобы она не упала.

— Не бойтесь меня, Гарріэта! — сказалъ онъ, безсознательно повторяя ея собственныя слова: — я васъ не выдамъ, бѣдное, несчастное созданіе!

Она поглядѣла на него сухими, растерянными глазами и увидѣла, что слезы стоятъ въ его глазахъ.

— Богу извѣстно, что я очень васъ любилъ когда-то, но вы не захотѣли меня тогда, — продолжалъ онъ: — а еслибы вы не измѣнили мнѣ, я бы никогда вамъ не измѣнилъ. Но это было давно, а теперь…

— Вы женитесь на ней? — перебила Гарріэта шопотомъ.

Онъ зналъ, что она хотѣла сказать, и кивнулъ головой.

Она упала на колѣни и обняла руками его колѣни.

— Я для васъ это сдѣлала, — пролепетала она почти неслышно: — для васъ… а вамъ все равно, еслибы я умерла вмѣстѣ съ нимъ!

На улицѣ послышался стукъ шаговъ многихъ людей и гулъ сдержанныхъ голосовъ; толпа народа медленно прошла, поднимаясь вверхъ по горѣ и неся что-то бѣлое, положенное на доску, которую поддерживали на веслахъ.

Онъ пытался было стать между нею и окномъ, но преждѣ чѣмъ успѣлъ это сдѣлать, она увидѣла то, что онъ хотѣлъ отъ нея закрыть, и схватившись за свои длинные распущенные черные волосы съ такимъ жестомъ, точно она хотѣла ихъ вырвать, грохнулась на полъ, лицомъ внизъ.

XXI.
Гласъ народа.

Съ мѣсяцъ, по крайней мѣрѣ, населеніе Росбрина и его окрестностей имѣло богатую тему для разговоровъ самаго животрепещущаго свойства.

Смерть Джона Донована сама по себѣ, случись она при самыхъ обыкновенныхъ условіяхъ, была бы общественной катастрофой высшаго значенія; но при тѣхъ обстоятельствахъ, какія ее сопровождали и подъ покровомъ таинственности, она выросла въ цѣлую легенду и затмила все когда-либо происходившее въ Росбринѣ.

Что тѣло Дана Гурли найдено было въ непонятномъ сосѣдствѣ съ тѣломъ человѣка, — котораго онъ ненавидѣлъ, какъ всѣмъ было извѣстно, — служило новой приправой таинственности, и отъ такого стеченія чудеснаго, усложненнаго непонятнымъ фактомъ о сломанномъ мостѣ, у населенія голова шла кругомъ.

Слѣдствіе было отложено на нѣсколько дней затѣмъ, чтобы можно было снять показаніе съ Джемса Магони и Гарріэты Донованъ, которая съ того самого утра, какъ тѣло ея мужа было принесено въ его домъ, слегла отъ нервной горячки — болѣзни, которая въ глазахъ ея знакомыхъ представлялась высшимъ проявленіемъ удивительнаго такта и чувства.

Узнали, что м-съ Донованъ ходила на поиски мужа въ ночь его смерти, но вернулась, вся промокнувъ и не найдя его. А затѣмъ утромъ первымъ дѣломъ отправилась снова на развѣдки.

— И подумать только, — говорила миссъ Викери: — что первая вещь, которую увидѣла бѣдное созданіе: — это трупъ утопленника! Я не удивлюсь, если она сама послѣ этого не останется въ живыхъ!

Но истина о томъ, какъ было приблизительно дѣло, выяснилась не изъ показаній Гарріэты.

Было доказано, что Джонъ Донованъ пошелъ въ Скарифъ въ половинѣ пятаго, а изъ показаній, данныхъ Леонардами и Рикомъ О’Греди, оказалось, что онъ прибылъ туда часомъ позднѣе время приблизительно потребное на то, чтобы пройти черезъ лѣтъ.

Онъ пробылъ въ Скарифѣ минутъ около двадцати, и тутъ — свидѣтели сознавались въ этомъ — поссорился съ Рикомъ О’Греди, который, въ концѣ концовъ, прогналъ его съ фермы.

Затѣмъ прочитано было показаніе Магони, подтверждавшее показанія остальныхъ свидѣтелей, что Рикъ оставилъ ферму не менѣе какъ часъ спустя послѣ того, какъ ушелъ Донованъ.

Ясно было, что сломанный мостъ былъ причиной смерти послѣдняго, и предполагали, что кто-то сломалъ его, кто слѣдилъ за приходомъ и уходомъ Донована въ Скарифъ.

Доналинъ, рыбакъ, нашедшій мертвыя тѣла, видѣлъ слѣды, которые вели отъ Скарифскаго мыса къ старой лодкѣ, и пара сапогъ, признанная вдовою Леонардъ за сапоги Дана, была найдена на берегу рѣки.

Самая важная часть показанія слѣдовала затѣмъ, такъ какъ м-съ Леонардъ подъ присягой показала, что Данъ Гурли всю свою жизнь питалъ злобу противъ Джона Донована — «и не мудрено: бѣдный малый! да проститъ мнѣ Господь, что я это говорю, но покойникъ крѣпко изобидѣлъ его и его бѣдную мать!»

Сказавъ это, м-съ Леонардъ завернулась въ свой синій плащъ съ такимъ видомъ, который говорилъ, что она могла бы еще многое прибавить про поведеніе м-ра Донована относительно семьи Гурли, еслибы этого хотѣла. На дальнѣйшіе вопросы она отвѣчала сначала, что, слава Богу, не сплетница, но слѣдователь заставилъ ее разсказать, какимъ образомъ была пріобрѣтена Донованомъ ферма Гурли.

Далѣе она показала, что Данъ былъ въ странномъ и угрюмомъ настроеніи духа въ послѣдніе два-три дня до своей смерти, и тотъ фактъ, что онъ не показывался больше никому изъ домашнихъ, послѣ завтрака въ утро, послѣдовавшее за пожаровъ, произвелъ довольно сильное впечатлѣніе на умы присяжныхъ.

Но въ концѣ концовъ они вынесли все-таки такой осторожный приговоръ по дѣлу Донована: «умеръ по несчастной случайности», такъ какъ прямыхъ уликъ противъ Дана Гурли въ то къ, что онъ сломалъ мостъ, не оказывалось; медицинское же свидѣтельство, говорившее, что смерть послѣдняго воспослѣдовала отъ удушенія въ илѣ во время эпилептическаго припадка, облегчило приговоръ по этому болѣе простому дѣлу.

Все это и многіе другіе вопросы, связанные съ ними, все это волновали общественное мнѣніе, когда Джемсъ Магони оправился настолько, что могъ предстать передъ судомъ по обвиненію въ поджогѣ.

Мы избавимъ читателя отъ подробностей этого процесса, любопытныхъ только для лицъ непосредственно въ немъ заинтересованныхъ.

Коммиссія Парнелла познакомила большинство публики съ пріемами ирландскихъ свидѣтелей всякаго типа, а факты, которые пришлось Джемсу Магони пересказать въ судѣ, имѣютъ прецеденты въ исторіи ирландскихъ преступленій.

Джемсъ Магони откровенно изложилъ все дѣло, не щадя ни покойнаго президента росбринской отрасли земельной лиги, ни самого себя; и когда онъ кончилъ и стоялъ, дожидаясь приговора, всякій въ судѣ зналъ, какъ хитроумно думалъ м-ръ Донованъ совмѣстить свои личные интересы съ политическими.

Джемсъ Магони отдѣлался легкой карой и внушительнымъ нравоученіемъ отъ предсѣдателя суда, но вышелъ изъ суда съ стоицизмомъ, понятнымъ въ человѣкѣ, который дважды принимался за житейскую борьбу и вторично былъ побѣжденъ въ ней.

Подробный отчетъ о судебныхъ преніяхъ появился въ мѣстной газетѣ и былъ прочитанъ во всякаго рода мѣстахъ и всякаго рода читателями.

Секретарю лиги этотъ отчетъ былъ наименѣе пріятенъ. Несмотря на свое письмо къ Рику, онъ не вмѣшивался въ дримнахунское дѣло и не пытался вступиться за своего покойнаго союзника.

Бойкотированіе — такое дѣло, которое начать гораздо легче, нежели прекратить; а дисциплинарная острастка будетъ полезна и-съ Леонардъ, которая все-же выказала инсубординацію.

Но позднѣе ему пришлось, однако, пожалѣть, что онъ далъ слишкомъ большую волю м-ру Доновану, когда онъ увидѣлъ, что извѣстная сумма денегъ была, выражаясь мягко, отвлечена отъ ея первоначальнаго назначенія покойнымъ росбринскимъ дѣльцомъ. И этотъ грустный фактъ, въ связи съ недостаткомъ энтузіазма среди членовъ, теперь, когда личное вліяніе толстяка Донована прекратилось, можетъ объяснить уклоненіе Росбрина отъ политической дѣятельности.

Другой экземпляръ газеты прочитанъ былъ Гарріэтой вдали отъ того поприща, на которомъ умеръ и опозорился ея мужъ. Она почти не перемѣнилась въ лицѣ, читая его, и когда окончила, то положила на столъ, задумчиво глядя на грязную дублинскую улицу.

Бакалейщикъ, напротивъ ея квартиры, украсилъ свое окно плющомъ и остролистомъ въ честь наступающаго Рождества, и прежде чѣмъ она спохватилась, эта рамка, окружавшая груды окороковъ и свиного сала, отвлекла ея мысли назадъ, въ зеленые Трегартскіе лѣса.

Болѣзнь, отъ которой она только-что оправилась, выдвинула какое-то темное облако между нею и прошлымъ, и нравственная мука, казавшаяся сначала непереносимой, стала глухой, — неизбѣжной спутницей ея повседневной жизни.

Но вульгарный реализмъ газеты и мягкое внушеніе, исходившее отъ зеленыхъ растеній, совмѣстно нанесли ударъ, который можно назвать адскимъ. То былъ ея послѣдній день на волѣ, существомъ свободнымъ, не чуждымъ надежды и плановъ въ жизни. На завтра она потонула въ той анонимной пучинѣ, которую римская церковь предлагаетъ тѣмъ, кто находитъ свою роль въ жизни себѣ не подъ силу.

Можно усомниться въ томъ, сочли ли бы ее сестры милосердія того ордена, въ который она поступила, находкой для своей религіозной и мирной общины, еслибы видѣли, съ какимъ пыломъ и горючими, ѣдкими слезами прижимала она къ губамъ фотографію Рика О’Греди въ послѣднюю ночь, которую провела на свободѣ, стоя на колѣняхъ передъ своей кроватью.

Въ это самое время Рикъ стоялъ около Элленъ Леонардъ на дворѣ Скарифской фермы, между тѣмъ какъ звѣзды сверкали на темномъ небѣ морозной ночи, а кругомъ стояла полная тишина.

— Я не такой хорошій человѣкъ, какъ вы думаете, — говорилъ онъ: — то, что я для васъ сдѣлалъ, мнѣ не стоило никакого труда. Бетъ вещи, которыхъ я не могу вамъ сказать, но повѣрьте мнѣ, я былъ неправъ…

Онъ умолкъ и выпустилъ руку Элленъ, прибавивъ:

— Я недостоинъ васъ, Элленъ…

Отвѣтъ Элленъ безполезно передавать. Она была еще очень молода, и удовольствіе простить любимаго человѣка было такъ ново и пріятно, что нельзя удивляться, если ея отвѣтъ оказался слишкомъ безсвязнымъ.

Но что бы она ему ни говорила, и что бы онъ ей ни отвѣчалъ, — несомнѣнно одно, что вдова, вязавшая чулокъ у очага въ коттеджѣ, почувствовала, что ея терпѣніе истощилось, и положила конецъ ихъ бесѣдѣ.

— Ступай домой, Элленъ! — закричала она изъ двери. — Развѣ ты не знаешь, что у меня хлопотъ полонъ ротъ, и ты должна мнѣ помочь! Ступай домой, Рикъ!… Тебѣ, кажется, мало, что завтра утромъ васъ повѣнчаютъ! О, Боже мой, Боже мой, какъ глупы эти влюбленные!

А. Э.