Вильгельм Телль (Дорошевич)/ДО
См. также одноимённые страницы.
| Вильгельмъ Телль : Швейцарскія преданія |
| Опубл.: «Русское слово», 1907, № 146, 27 іюня. Источникъ: Дорошевичъ В. М. На смѣхъ. — СПб.: М. Г. Корнфельда, 1912. — С. 80. |
Мы съ беатенбергскимъ пасторомъ, вдвоемъ, сидѣли на Амисбюлѣ и пили молоко.
У насъ, въ горахъ, было еще свѣтло, а въ долинахъ уже наступилъ вечеръ. Интерлакенъ глубоко, внизу, мигалъ тысячами огоньковъ, — словно тысячи свѣтляковъ собрались и держали совѣтъ. Розовая Юнгфрау мертвѣла и одѣвалась въ бѣлый глазетъ.
Былъ тотъ часъ, когда душа человѣка расположена къ размышленіямъ и мечтѣ.
Словно карнавалъ, звеня огромными звонками, медленно и величественно возвращалось стадо палевыхъ эментальскихъ коровъ.
— И подумать, — тихо сказалъ я, — что эти люди, которые только и думаютъ, какъ бы разбавить молоко водой, — потомки тѣхъ, кто, какъ львы, дрались и умирали за свободу. Быть можетъ, фрейлейнъ, которая только-что плеснула намъ теплой воды въ парное молоко, — пра-пра-правнучка самого Вильгельма Телля! Вильгельмъ Телль! Какъ актера, мы знаемъ его только въ героической роли. Среди эффектныхъ декорацій. При ревѣ бури, зигзагахъ молній, раскатахъ грома на бушующемъ Фирвальдштетерскомъ озерѣ. Суровымъ стрѣлкомъ, цѣлящимъ въ яблоко на головѣ родного сына. Прячущимся въ дикомъ ущельѣ, пускающимъ стрѣлу въ деспота Гесслера. А за кулисами? Какъ онъ жилъ потомъ? Какъ умеръ? Что съ нимъ сталось?
— Преданія сохранили намъ всѣ подробности дальнѣйшей жизни Вильгельма! — отвѣчалъ пасторъ, — и старинныя лѣтописи ихъ подтверждаютъ.
— Да?
— Да. Стрѣлокъ кончилъ довольно печально. Вначалѣ это былъ рядъ безпрерывныхъ овацій. Вильгельма Телля встрѣчали вездѣ не иначе, какъ съ колокольнымъ звономъ и при оглушительныхъ крикахъ «hoch[1]». Женщины цѣловали ему руки, дѣти пѣли «іодели», дѣвушки украшали его вѣнками изъ альпенрозъ и эдельвейсовъ, мужчины носили на рукахъ. Ему не приходилось совсѣмъ ходить пѣшкомъ. Его такъ и носили отъ деревни до деревни на рукахъ. Такъ что стрѣлокъ даже сильно потолстѣлъ и ожирѣлъ. Свобода была достигнута! Но мало-по-малу начинало рождаться недовольство. Первыми стали роптать шляпныхъ дѣлъ мастера.
— Конечно, при желаніи про всякаго человѣка можно наговорить много дурного. Но Гесслеръ былъ все-таки хорошій заказчикъ. Не только самъ носилъ хорошія шляпы, но даже надѣвалъ ихъ на палки. Это могло не нравиться нѣкоторымъ свободолюбивымъ господамъ въ скверныхъ шляпенкахъ, — но мы, по крайней мѣрѣ, имѣли, заказы, работу, кусокъ хлѣба сами и давали кусокъ хлѣба рабочимъ. Конечно, гдѣ же тамъ думать о какихъ-то рабочихъ г. Вильгельму Теллю. Его дѣло по горамъ ходить, орловъ стрѣлять, а не работать! Онъ въ жизнь свою палецъ о палецъ не ударилъ. Откуда же ему знать душу рабочаго человѣка? Что ему простой, рабочій народъ? Тьфу!
За цехомъ шляпочниковъ пошелъ цехъ перчаточниковъ, сѣдельниковъ, оружейниковъ.
— Поздравляемъ со свободой!
— Съ голодомъ точно такъ же!
— Были бароны, — носили перчатки.
— Бароны заказывали отличныя сѣдла для себя, для свиты!
— Бароны любили хорошее оружіе! Бароны цѣнили! Бароны платили!
За хозяевами пошли рабочіе, оставшіеся безъ работы.
Вильгельма Телля обвиняли въ отсутствіи патріотизма.
— Патріоты такъ не поступаютъ. Истинный патріотъ заботится, чтобы торговля, промышленность процвѣтали въ его отечествѣ. Истинный патріотъ думаетъ о трудовой массѣ! Да! А не гонитъ отъ нея благодѣтелей, которыми она живетъ, которые даютъ ей заказы, работу, хлѣбъ! Такъ можетъ поступать только врагъ народа!
Вильгельму Теллю приходилось опасаться выходить вечеромъ изъ дома.
Безработные обѣщались сломать ребра «господину стрѣлку».
— Вечеромъ-то, братъ, въ цѣль не пострѣляешь!
Недовольство ширилось и росло.
Кто-то задалъ вопросъ:
— Въ чемъ же, собственно, подвигъ-то Вильгельма Телля?
И всѣ, въ одинъ голосъ, отвѣтили:
— Да ни въ чемъ!
— Въ томъ, что онъ не поклонился шляпѣ Гесслера?
— Глупо!
— Позвольте, господа, это надо разобрать! Недостаточно еще кричать: «Гесслеръ былъ тиранъ!» Что онъ сдѣлалъ? Повѣсилъ шляпу на колъ и приказалъ, чтобъ ей всѣ кланялись! Кажется, требованіе небольшое! И не исполнить даже такого пустячнаго требованія! Я не скажу, конечно, чтобы требованіе было особенно умно. Но швейцарскій народъ всегда былъ разсудителенъ. Отъ меня требуютъ, чтобы я кланялся шляпѣ… Извольте!.. Если это вамъ можетъ доставить удовольствіе… Бѣды отъ этого никому никакой не будетъ… Я не стану изъ-за такихъ пустяковъ поднимать исторіи… Я поклонюсь. Вы кланялись, Іоганнъ?
— Разумѣется, кланялся. Потомъ дома мы всегда по этому поводу много смѣялись надъ Гесслеромъ.
— И мы дома смѣялись!
— И мы!
— И я кланялся!
— И я!
— Слава Богу! Не гвоздями шляпа къ головѣ прибита, чтобъ непріятности наживать и для себя, и для другихъ!
— Что жъ, выходитъ, всѣ мы негодяи? Хуже Вильгельма Телля, что кланялись? И я негодяй, и ты, Іоганнъ, и ты, Готфридъ, и ты, Карлъ, — всѣ выходимъ дрянь? Одинъ Вильгельмъ Телль хорошъ?
Всѣ горожане, кланявшіеся шляпѣ намѣстника, чувствовали себя оскорбленными поступкомъ Вильгельма Телля.
— Онъ не Гесслеру, — онъ намъ причинилъ униженіе.
— Какой выискался! Одинъ благородный человѣкъ во всей странѣ!
— Выскочка!
— Зазнавшійся хамъ!
Юристы замѣтили:
— И къ тому же, позвольте! Это былъ законъ! Законно изданный! Законною властью! Можно любить свободу, кто противъ этого говоритъ. Но разъ законъ существуетъ, — его нужно, прежде всего, уважать.
— Вотъ, вотъ!
— Свободный человѣкъ чтитъ законъ!
— Именно!
— И тотъ, кто ихъ нарушаетъ, — врагъ общества, государства, народа, порядка, самой свободы. Преступникъ! Измѣнникъ!
— Хуже!
Нѣкоторые практичные люди пробовали возражать:
— Будемъ судить по результатамъ. Однако, изъ этого родилась швейцарская свобода!
Но еще болѣе практичные люди возражали имъ:
— Да, разумѣется, хорошо, что это такъ кончилось. Намъ удалось побѣдить. А если бы кончилось иначе? Какъ же такъ? Изъ-за какого-то вздора, изъ-за глупаго самолюбія подвергать опасности всю страну, весь народъ!
И всѣ рѣшили:
— Поступокъ Вильгельма Телля, прежде всего, антипатріотиченъ! Не націоналенъ! Это поступокъ не швейцарскій! Швейцарскій народъ всегда отличался кротостью, послушаніемъ, повиновеніемъ законамъ. Такъ могъ поступить выродокъ швейцарскаго народа! Это — позоръ страны!
Кто-то пустилъ даже слово:
— Провокація.
Которое въ тѣ времена произносилось какъ-то иначе.
— Что же, какъ не провокація? Вильгельмъ Телль былъ просто втайнѣ на жалованьѣ у Гесслера. Иначе какъ же объяснить, что Гесслеръ его не повѣсилъ немедленно, какъ повѣсилъ бы, несомнѣнно, всякаго другого? Какъ объяснить всю эту «комедію съ яблокомъ».
— И потомъ этотъ побѣгъ!
— Побѣгъ очень подозрителенъ!
Въ концѣ-концовъ рѣшили, что о Вильгельмѣ Теллѣ просто говорить не стоитъ:
— Авантюристъ, который не останавливается ни предъ чѣмъ: ни предъ бѣдствіями страны, ни предъ головой собственнаго сына даже!
Самые мирные граждане, никогда не державшіе въ рукахъ арбалета и боявшіеся стрѣлы, даже когда она лежитъ въ колчанѣ, кричали теперь:
— Онъ трусъ, вашъ Вильгельмъ Телль! Трусъ — и больше ничего!
И объясняли:
— Хочешь убить Гесслера? Отлично! Лицомъ къ лицу! Открыто! Это я понимаю! Лукъ въ эту руку, стрѣлу въ эту. Нацѣлился, натянулъ. Въ лобъ и между глазъ! Это я понимаю! А спрятавшись, потихоньку, откуда-то изъ засады! Пфуй!.. Трусъ, трусъ, — и больше ничего!
— И притомъ дуракъ! Возьмите вы самую эту пресловутую стрѣльбу въ яблоко!
— Да и яблоко-то было, вѣроятно, антоновское. Крупное выбралъ!
— Ну, припряталъ стрѣлу для Гесслера на всякій случай. Ну, и молчи! Сознаваться-то потомъ зачѣмъ же? «У меня еще была стрѣла, если бы я убилъ сына».
— Трусы всегда сознаются!
— Хвастовство какое-то! «Въ случаѣ чего, — для тебя стрѣлу припасъ!»
— Чего жъ вы хотите! Трусы всегда хвастливы!
И, наконецъ, самые солидные люди, занимавшіе теперь высшія должности въ кантонахъ, рѣшили, что самый разговоръ о Вильгельмѣ Теллѣ есть «оскорбленіе добрыхъ нравовъ».
— Что сдѣлалъ этотъ человѣкъ? Убилъ Гесслера. Убійство всегда убійство. И кричать: «Вильгельмъ Телль! Вильгельмъ Телль!» — не есть ли это восхваленіе преступленія?
Дамы считали неприличнымъ, если при нихъ произносили это имя.
— Позвольте! Онъ былъ арестованъ, этотъ господинъ?
— Былъ.
— Бѣжалъ?
— Бѣжалъ.
— Ну, значитъ, онъ бѣглый арестантъ, и больше ничего. И, извините, я о бѣглыхъ арестантахъ говорить въ своей гостиной не позволю!
Священники по воскресеньямъ произносили проповѣди противъ Вильгельма Телля.
— Какой добрый отецъ, — восклицалъ священникъ, — какой добрый отецъ рискнетъ, для спасенія своей жизни, жизнью своего ребенка, своего мальчика, своего единственнаго дитяти?!
И съ удовольствіемъ слушалъ ропотъ повергнутыхъ въ ужасъ прихожанъ:
— Ни одинъ… ни одинъ…
— Гдѣ онъ, этотъ извергъ? Найдется ли среди васъ хоть одинъ?! Пусть выйдетъ! Чтобъ всѣ видѣли его!
И съ удовольствіемъ видѣлъ, что никто не выходилъ.
— Не пожертвуетъ ли, наоборотъ, всякій добрый отецъ своею кровью, своей собственной жизнью за свою кровь и плоть, за своего ребенка?!
— Пожертвуетъ! Пожертвуетъ! Всякій пожертвуетъ!
— И что же, возлюбленныя чада мои? Прославляется, безстыдно носится на рукахъ, безсмысленно украшается чистыми, какъ горный снѣгъ, эдельвейсами кто? Отецъ жестоковыйный, чудовище безъ сердца и души, звѣрь, стрѣлявшій въ яблоко на головѣ своего невиннаго малютки!
Рыданья женщинъ и сдержанный ропотъ негодованія мужчинъ прерывали проповѣдника.
И всѣ выходили изъ церкви съ христіанской мыслью:
— Негодяй!
Авантюристъ, звѣрь, жестокій отецъ, выродокъ, трусъ, врагъ народа, — Вильгельмъ Телль долженъ былъ жить въ ледникахъ, на вершинахъ горъ.
Внизу, въ долинахъ, его ждалъ плохой народный пріемъ.
— Попадись только, продажная душа! Этакимъ безчестіемъ покрыть всю Швейцарію!
Онъ сползалъ съ горъ потихоньку, только чтобы продать набитую дичь.
Ѣсть-то вѣдь надо!
Вы знаете, что онъ былъ хорошій стрѣлокъ. И кормился довольно сносно, охотясь и продавая горожанамъ дичь, — пока добрые граждане не распустили про него слухъ, что онъ продаетъ мерзлыхъ галокъ за битыхъ рябчиковъ.
Это окончательно отвратило отъ знаменитаго стрѣлка народныя симпатіи.
Конецъ его, какъ я уже вамъ говорилъ, былъ печаленъ.
Лишившись заработковъ, онъ завелъ тиръ и ѣздилъ по ярмаркамъ.
— Тиръ для стрѣльбы Вильгельма Телля.
Онъ надѣялся, что фирма привлечетъ публику.
Но ошибся въ разсчетѣ.
Никто не шелъ.
Вы понимаете! Стрѣлять въ присутствіи Вильгельма Телля! Ну, кто же рѣшится?
Онъ жилъ недолго. Умеръ скоро, истощенный пережитыми волненіями, опасностями, лазаньемъ по горамъ, насмерть простуженный въ ледникахъ.
Священникъ сказалъ надъ нимъ надгробную рѣчь:
— Онъ былъ плохимъ отцомъ, дурнымъ швейцарцемъ, заносчивымъ человѣкомъ, мятежникомъ, убійцей и бѣглымъ каторжникомъ. Но онъ умеръ и, по христіанству, постараемся забыть ему и о немъ.
Таковъ былъ конецъ Вильгельма Телля, милостивый государь.
— Ну, а его мальчикъ? Это чудное видѣнье? Этотъ сынъ Телля, съ улыбкой стоящій подъ намѣченной стрѣлой?
— Ну, положимъ, не совсѣмъ съ улыбкой. Но лѣтописи и преданія сохранили намъ подробныя свѣдѣнія и о сынѣ Вильгельма Телля. Надо вамъ сказать, что вскорѣ послѣ извѣстной исторіи съ яблокомъ, мальчикъ подвергся смертельной опасности. Гораздо большей, чѣмъ тогда, когда онъ служилъ мишенью: Телль вѣдь все-таки былъ великолѣпный стрѣлокъ! На этотъ разъ опасность была больше. Мальчика обкормили. Вы понимаете, что мальчикъ Телль возбуждалъ общую нѣжность. Среди ребятишекъ появились даже самозванцы, лже-Телли. Даже лже-мальчики. Дѣвчонки переодѣвались мальчиками. Они бѣгали въ чужія деревни и просили у добрыхъ хозяекъ:
— Я маленькій Телль! Дайте мнѣ яблоко!
Добрыя матери семействъ кормили мальчика Телля наперерывъ. Плакали надъ нимъ, цѣловали, умилялись и пичкали лакомствами. Многихъ интересовало кормить Телля именно яблоками.
Мальчикъ сначала плакалъ при видѣ яблока. Но потомъ привыкъ и сталъ спокойно ѣсть не только яблоки, но и апельсины.
Мало-по-малу онъ къ этому такъ привыкъ, какъ бароны къ дани.
Если кто-нибудь ему говорилъ:
— Здравствуй!
Онъ отвѣчалъ:
— А яблоко?
Сначала его кормили просто. Безъ разговоровъ.
Потомъ стали находить, что такого удовольствія отъ Телля недостаточно.
Начали разспрашивать:
— Ну, а что ты, мальчикъ, чувствовалъ, когда стоялъ съ яблочкомъ на головѣ?
Мальчикъ простодушно разсказывалъ, какъ было.
Онъ ни за что не хотѣлъ становиться подъ яблоко, плакалъ и просилъ у отца прощенья.
Но отецъ пригрозилъ, что его выдеретъ, если онъ сейчасъ не станетъ:
— Какъ слѣдуетъ!
И изъ опасенія быть выдраннымъ, онъ рискнулъ быть убитымъ. Что хотите! Ребенокъ. Больше скажу: человѣкъ!..
Всѣ приходили въ восторгъ:
— Какая простота!
Но мало-по-малу простота надоѣла.
И когда маленькій Телль предлагалъ:
— Хотите, я вамъ разскажу, какъ меня хотѣли сѣчь?
Ему отвѣчали:
— Слышали! Слышали!
Такъ шло, пока въ какомъ-то городкѣ сынъ бургеймейстера, тоже мальчикъ лѣтъ девяти, очень завистливый, не воскликнулъ однажды при разсказѣ Телля:
— Какая безчувственность! Думать о какой-то поркѣ, когда рѣшается судьба отечества! Я на твоемъ мѣстѣ, думалъ бы, какъ римлянинъ, про которыхъ мы теперь учимъ: «Стрѣляй, и да здравствуетъ свободная Швейцарія!»
Сынъ бургеймейстера вызвалъ общій восторгъ своими гражданскими чувствами.
— Лучшаго бургеймейстера не нужно нашимъ дѣтямъ!
Онъ съѣлъ всѣ лакомства.
На маленькаго Телля никто не обратилъ вниманія.
— Безчувственный мальчишка!
Даже дѣти дразнили его:
— У-у! Безчувственный!
Это и погубило маленькаго Телля.
Онъ началъ врать.
Когда его спрашивали:
— Что ты чувствовалъ?..
— Когда я стоялъ подъ смертоносной стрѣлой со знаменитымъ яблокомъ на моей головѣ? Я думалъ: «Гуди стрѣла! Пронзишь ли ты яблоко или мою голову, — не все ли мнѣ равно! Пріятно умереть за отчизну!» Я говорилъ глазами: «Отецъ, да не дрожитъ твоя рука, — ты видишь, какъ не дрожитъ твой сынъ. Учись у него любить свободу и умирать». Я былъ радъ, что на мою голову упало роковое яблоко!
Эту рѣчь ему сочинилъ за десятокъ яблокъ одинъ писарь.
Мысли необыкновеннаго ребенка возбуждали общій восторгъ.
Яблоки сыпались. Орѣхи, апельсины тоже.
— У такого малютки такія мысли! Истинный сынъ Телля!
Но вскорѣ всѣ знали его рѣчь такъ же наизусть, какъ онъ самъ.
И мальчикъ палъ ниже.
Да, милостивый государь! Онъ началъ позорить своего отца!
Однажды, въ самомъ разгарѣ разсказа, когда мальчикъ Телль сталъ въ свою позу къ дереву и, для впечатлѣнія, положилъ себѣ на голову яблоко, — какой-то скверный мальчишка закривлялся и закричалъ:
— Велика важность, ежели у тебя отецъ Вильгельмъ Телль! А ежели бъ у тебя папаша этакій стрѣлокъ былъ, какъ у меня! Третьяго дня хотѣлъ застрѣлить коршуна, а подстрѣлилъ собственную корову. Вотъ это было бы геройство! Посмотрѣлъ бы я, чтобъ отъ тебя осталось! Одно яблоко!
Маленькій Телль нашелъ, что, дѣйствительно:
— Не мѣшаетъ прибавить геройства.
Черезъ нѣсколько дней, окруженный слушателями, онъ неожиданно воскликнулъ:
— Хотите, я вамъ скажу истинную правду?
— Ну?
— Мой папа совсѣмъ не умѣетъ стрѣлять!
— Вильгельмъ Телль?
— Въ томъ-то и дѣло, что настоящій Вильгельмъ Телль не онъ, а я!
Всѣ задрожали отъ ужаса.
А мальчикъ куражился:
— Что жъ вы думаете, — если бы онъ былъ хорошимъ стрѣлкомъ, — Гесслеръ бы ему задалъ такую задачу? Для чего? Чтобъ онъ попалъ? Чтобъ его освободилъ? Очень это Гесслеру нужно было! Потому-то и заставилъ стрѣлять, что отецъ былъ знаменитъ, какъ плохой стрѣлокъ. Въ арбузъ на головѣ сына не попадетъ! Гесслеръ и заставилъ: «Стрѣляй! Пусть убьетъ сына». А хорошаго стрѣлка что заставлять стрѣлять!
Всѣ нашли, что въ словахъ мальчика много правдоподобія.
— Отецъ былъ въ ужасѣ! — разсказывалъ мальчикъ. — Но я ему сказалъ: «Не робѣй! Ты знаешь мой глазъ? Стрѣляй, какъ тебѣ угодно. Яблоко будетъ подставлено!» Хорошо. Стали. Тутъ все зависѣло отъ меня. Гесслеръ заранѣе хохочетъ. Отецъ дрожитъ. Боится. Я прищурилъ вотъ такъ глазъ, — вижу, взялъ гораздо выше. Всталъ на ципочки. «Пли!» Яблока какъ не бывало!
«Мѣткій мальчикъ» имѣлъ колоссальный успѣхъ.
Но скоро и это всѣ знали наизусть, и его отдали въ школу.
Старый пономарь встрѣтилъ «славнаго ученика» торжественной рѣчью.
— Дѣти! — сказалъ онъ, — вы будете имѣть счастье сидѣть съ первымъ ребенкомъ Швейцаріи! Герой, еще не умѣющій читать! Молодой Телль, — онъ входитъ съ яблокомъ на головѣ въ вашу среду. Да послужитъ онъ вамъ примѣромъ. Подражайте ему, дѣти!
Неосторожныя слова!
Потому что, привыкшій къ чужимъ яблокамъ, Телль выучилъ дѣтей лазить черезъ заборъ и грабить чужіе сады.
Когда ихъ ловили, дѣти кричали:
— Учитель велѣлъ. Мы съ Телля беремъ примѣръ!
Въ наукахъ онъ шелъ не особенно успѣшно.
Когда пріѣхало начальство производить экзаменъ, «гордость школы» вышелъ отвѣчать, не зная ни аза.
— Что вы знаете по географіи?
— Швейцарія. Фирвальдштетерское озеро, на которомъ мой отецъ, знаменитый Вильгельмъ Телль…
— Довольно, довольно… По исторіи?
— Когда намѣстникъ Гесслеръ обратился къ знаменитому Вильгельму Теллю…
— Довольно! По ариѳметикѣ?
— Яблоко. Два яблока. Три яблока. Стрѣла. Двѣ стрѣлы. Три стрѣлы.
— Ради Бога!.. Каковы ваши успѣхи по чистописанію?
Мальчикъ Телль отступилъ шагъ назадъ, заложилъ палецъ за пуговицу и, высоко поднявъ голову, какъ будто на ней все еще лежало знаменитое яблоко, громко отвѣтилъ:
— У насъ, у Теллей, пальцы созданы для того, чтобъ держать стрѣлы, а не перья!
Пришлось поставить ему круглое пять. Изъ патріотизма.
Въ наше время изъ молодого Телля, навѣрное бы, вышелъ проводникъ по горамъ. Но въ то время иностранцы въ Швейцарію еще не ѣздили. И юноша шатался по горамъ просто, — безплатно.
Исторіи его не знали только новорожденные дѣти.
Никто не хотѣлъ слушать:
— Надоѣли намъ эти яблочныя вещи!
И молодой Телль просто, безъ исторій, бралъ у людей то, что ему нравилось.
Яйца, цыплятъ, куръ. Доилъ чужихъ коровъ.
И когда его ловили съ поличнымъ, онъ же еще стыдилъ:
— А? Хорошъ же ты патріотъ? Башку тебѣ за это проломить слѣдуетъ! Я для васъ своей головы не жалѣлъ. Подъ яблокомъ изъ-за васъ стоялъ. А вамъ для меня, черти поганые, курицы жаль?
Люди махали рукой и отставали.
— Дѣйствительно, онъ…
Онъ носилъ, — говорятъ лѣтописи, — шапку съ пришитымъ на ней яблокомъ.
И когда видѣлъ на дорогѣ чужестранца, подходилъ, рекомендовался:
— Мальчикъ Телль!
И предлагалъ разсказать свою яблочную исторію.
И такъ до глубокой старости.
— Одинъ вопросъ, пасторъ! Былъ онъ женатъ?
— Нѣтъ. Ни одна дѣвушка не соглашалась выйти за него замужъ. «Сынъ такого плохого отца, который, не умѣя стрѣлять, стрѣлялъ въ своихъ дѣтей, самъ долженъ быть плохимъ отцомъ».
Онъ останавливалъ всякаго встрѣчнаго швейцарца однимъ и тѣмъ же вопросомъ:
— Ну, что, братъ, свободны?
Швейцарецъ радостно улыбался:
— Свободны!
— А что, братъ, хорошо быть свободнымъ?
— Извѣстно! Нешто плохо!
— Ни бароновъ!
— Какіе бароны, — ежели свобода!
— Такъ что счастливъ, доволенъ?
— Разумѣется.
— А кому всѣмъ обязаны? Ну-ка, скажи! Кто за васъ свой лобъ подставлялъ? Кто съ яблокомъ на головѣ стоялъ?
— Извѣстно, ваша милость, дай вамъ Богъ добраго здоровья…
— То-то, моя милость! Присѣлъ бы тогда. И ни яблока, ничего бы и не было.
— Мы это очень хорошо понимаемъ!
— То-то «понимаемъ». Развязывай кошель-то… Это ты столько за яблоко даешь? Ахъ, ты, шельма, шельма! Да хочешь, я тебѣ вдвое больше дамъ? Клади на голову яблоко, становись, я стрѣлять буду!..
Поневолѣ давали.
Въ концѣ концовъ онъ такъ надоѣлъ, что швейцарцы, — говорятъ лѣтописи, — были не рады своей свободѣ.
А онъ еще грозился:
— Всѣ у меня въ долгу неоплатномъ! Изъ васъ это яблоко-то сокомъ выйдетъ!
Тогда-то швейцарскіе ученые собрались, обсудили вопросъ, какъ быть, рѣшили, что остается одно, — и вынесли постановленіе:
«На основаніи новѣйшихъ изысканій, считать разсказъ о Вильгельмѣ Теллѣ миѳомъ, а самого героя никогда не существовавшимъ».
Ихъ поддержали въ этомъ королевскіе ученые другихъ странъ. Такъ создалась легенда о легендѣ о Вильгельмѣ Теллѣ.
«Молодого Телля», — ему, впрочемъ, въ то время было уже за пятьдесятъ, — немедленно арестовали и посадили въ тюрьму:
— За бродяжничество и наименованіе себя чужимъ именемъ.
— Какъ отнеслась къ этому страна, пасторъ?
— Ликованіе было всеобщее. Словно избавились отъ моровой язвы. Только потомъ, когда сынъ Вильгельма Телля умеръ, — нахлынули воспоминанія, и предъ невольно затуманившимся слезою глазомъ, снова предстало это видѣніе: отрокъ съ яблокомъ на головѣ. Швейцарцы поставили надъ его могилой памятникъ:
Мы оба сидѣли молча, подавленные тишиной и поднявшимся снизу, изъ долинъ, мракомъ.
Блѣдная Юнгфрау казалась призракомъ горы на потемнѣвшемъ небѣ, на которомъ загорѣлись уже звѣзды.
— Какъ все призрачно на этомъ свѣтѣ! — тихо сказалъ я. — Какая странная судьба борцовъ за свободу…
Пасторъ, кажется, улыбнулся.
— Поваръ готовитъ соусы для другихъ. Самъ онъ ихъ не ѣстъ. То же и въ дѣлѣ свободы.
Я заплатилъ за молоко. Мы пожали другъ другу руки и разошлись.
Съ горъ спускался туманъ.
Я шелъ въ бѣломъ густомъ туманѣ, думалъ о тщетѣ всего земного и получилъ насморкъ.
Примѣчанія править
- ↑ нѣм. hoch — ура