Виктор Вавич (Житков)/Книга первая/На цепочке

Виктор Вавич
автор Борис Степанович Житков
См. Оглавление. Опубл.: 1941. Источник: Житков Борис. Виктор Вавич: Роман / Предисл. М. Поздняева; Послесл. А. Арьева. — М.: Издательство Независимая Газета, 1999. — 624 с. — (Серия «Четвертая проза»).; Google Books; Lib.ru: Библиотека Мошкова

На цепочке

править

МИМО Наденьки просунулась рука, и молодой парнишка, ухмыляясь, сказал:

— Нам бы сюда пару бубликов и того… косвенного бы баночку.

Все рассмеялись. Что-то сразу раскупорилось, и все не в лад заговорили. Наденьке эти разговоры казались аплодисментами. Она скромно и важно прихлебывала чай.

— Да, чай не чай, — говорил рыжий, наклоняясь к блюдцу, — а очищенную потребляем, — он подул в блюдечко, — и даже, сказать, здорово.

— А вот дал казне заработок, зато тебе квартира бесплатная, с казенным замком.

— А в перевыручку тебе еще в загривок всыпят, — пустил с кровати паренек.

— Да что, товарищи, обижаться на фараонов, да по пьяному делу, — сказал Филипп, сказал громко и повернулся боком к столу. Он размахивал руками, чуть не задевая Наденьку. — Фараон и есть фараон! Что он тебе — дядя крестный? А вот когда сам-то с нашего же брата и тут тебе под носом гадит, так это что же выходит?

Все смотрели на Филиппа.

— А что, — продолжал громко Филипп. — Возьми мастера. Да недалеко ходить, нашего хотя бы. Это тебе не косвенный, а прямо можно сказать — заноза и паразит трудящего человека.

— Да что ты «мастер, мастер», — сказал пожилой; он откинулся на стуле и прямо глянул на Филиппа. Он перестал улыбаться. — Мастер, ты говоришь. Это уж его дело такое. Убери ты этого мастера, пойдет, знаешь… да что говорить…

— Что говорить? — кричал Филипп. — А то, что зачем из человека кровь пить? Дом он себе построит из наших копеек-то?

— Копейки не ему, — сказал рыжий; он сосал с блюдечка стакан за стаканом.

— Да я тебе скажу, — начал снова пожилой, — ты, Филька, брось. Тебя мастером поставить, так не похуже Игнатыча шило бы из тебя вышло. Это уж небеспременно.

— Да мне это не надо вовсе, мастерство это. Я и не тянусь. Больно надобно, — обиделся Филипп.

— Оно там надобно тебе, ай нет, а вот я тебе скажу: ты был в солдатах? — И старик подался вперед. — Был — говори, нет? Вот и оно. А там знаешь как? Солдат солдатом, как и все, кряхтит да жмется, а нашили ему лычко — одно! — вот тебе и начальство, — тебе же в морду сапоги тычет: чисти ему! А вчера сам взводному шаркал, аж потел. Да.

— Я говорю, — начал громко Филипп и глянул на Наденьку: что, мол, она?

— Говоришь ты, — сказал старик и нагнулся к чаю.

— Нет! — сказала Наденька; она чувствовала, что непременно надо сказать, и не один Филипп ждет. Ей хотелось поддержать Филиппа. — Нет! Товарищ Филипп, мне кажется, отчасти прав.

— Наш литейный мастер, — сказал рыжий, — так, ничего, на него нельзя обижаться. — Рыжий потихоньку расстегивал воротник.

— Дело не в том, какой попался человек. А вот товарищ Филипп даже не хочет стать мастером.

Филипп закивал поспешно головой.

— Потому что само положение мастера, очевидно, таково, что… оно уж вырабатывает определенный тип.

— Вот именно — тип! — подхватил Филипп. — Самая сволочь вырабатывается.

— Какой бы человек ни был, но…

— Хоть самый рассвятой, — махал руками Филипп. Он встал и стал шагать по комнате — два шага туда, два обратно.

— Он должен смотреть, чтоб хозяйская копейка… — говорила уже смелее Наденька.

— Рубли дерет! — Филипп остановился над Наденькой, над ее головой ходили его руки. — Рубли, стерва, вымолачивает из человека, из своего же брата. И на людей, ирод, не глядит: боится, чтоб прибавку не спросил кто.

— Человек, который идет в мастера, — продолжала Наденька, — конечно, знает, на что идет. Он выходит из своего класса сознательно.

— И уж ни черта больше не сознает, — подговаривал Филипп на ходу.

— Он, конечно, является уж отщепенцем. Есть профессии, которые вполне определяют, — говорила Наденька; она разгоралась. — Есть такие профессии, товарищи…

Наденька встала, держась за спинку своего стула. Все на нее глядели. Глядел и Филипп горячими глазами.

— Есть профессии, которые сразу же определяют отношение человека ко всему обществу. В старой Германии палач…

— Вот именно что палач, форменно палач, — и Филипп хлопнул ладошами.

— Палач… даже кружка у него была своя, на цепи, в пивном погребе… чтоб никто из нее случайно не выпил, и с ним никто не говорил.

— И говорить с ними, сволочами, нечего. Какой может быть с ними разговор? Ты ему одно, а он все…

— На цепи, сказываете? — Рыжий литейщик впился глазами в Наденьку.

Все загудели.

В это время дверь приотворилась, и в комнату тихонько втиснулся человек в серой тужурке и в русских сапогах. На вид лет сорока. Он молча остановился у двери, оглядывая собрание. Филипп не сразу его заметил. Но, взглянув, он вдруг метнулся:

— А, Кузьма Егорыч!

— Ну, ну, продолжайте.

Но все стихли. Самовар пел задумчивую ноту, как ни в чем не бывало.

Филипп вполголоса шептался у двери с Кузьмою.

— А, про косвенные налоги, — расслышала за спиной Наденька.

— Уж кончили, можно сказать… Да, да, вместо Петра…

И они вышли в коридор.