Голые люди
правитьАННА Григорьевна вернулась к столу красная, ушла лицом в себя, села и чужими рассеянными глазами мигала на Саньку, на Наденьку.
Все помолчали минуту.
— Все-таки нахал, как ты хочешь, — сказал Санька, ни к кому не обращаясь. Так, через стол. И отхлебнул чаю. Никто не ответил. Вдруг Анна Григорьевна проснулась.
— Нет, нет, — заговорила она и еще пуще покраснела, — он, наверно, перенес что-нибудь, что-нибудь ужасное… или судьбу чувствует.
— Роковой… подумаешь, — сказал Санька с полным ртом.
— Не форси, не люблю, — сказала Анна Григорьевна.
Наденька молча перелистывала Ницше, прищурив глаза.
— Простите, что это у вас? — спросил Подгорный. Он глядел, как Наденька переворачивала странички.
— Ницше, немецкий… — и сейчас же уставилась прищуренными глазами на Алешку. — Скажите… мне вот интересно, — сказала Наденька, — если б вам задали вопрос, дети, скажем… Как авторитету… спросили бы: есть Бог? Нет, или лучше так: верите ли вы в Бога или нет?..
Санька глядел на Подгорного с улыбкой, с надеждой, готов был радоваться. Он не знал, что скажет Алешка — да или нет, но уж наперед верил, что здорово.
Наденька, вся сощурясь, глядела пристально на Алешку. Анна Григорьевна осторожно поставила стакан, чтоб не брякнуть.
— Должно быть, верю, — сказал Алешка, улыбнулся и сейчас же нахмурился, — потому что злюсь на него и ругаю каждый день раз по сту.
— Ну, а если б спросили: есть он?
— Спрашивали меня: членораздельно ответить не могу.
— Гм, так, — сказала Наденька. — Тогда лучше не отвечайте. — И опять принялась за странички.
— Конечно, в Бога с бородой, верхом на облаке… — начал Алешка. Он слегка покраснел.
— Это я знаю, — сказала небрежно Наденька, — вы уж ответили.
— Это она констатирует и формулирует, — сказал Санька. Он тоже прищурил глаза и показал, как Наденька держит головку.
— Отрежь мне хлеба, — сказала Наденька.
— Тебе побуржуазней или пролетарский кусок? — Санька взял нож и насмешливо глядел на Наденьку.
— Пошло!
— Скажите, какой соций у нас завелся. Святыни задели.
— Отрежь хлеба, я прошу же, — сказала Наденька строго.
— Это что, уж диктатура приспела? Да?
— Дурак.
— Мы-то все дураки. А я тебе говорю, что посели вас всех на Робинзонов остров, первое, что построите, — участок. Да, да, и еще красный флаг поверх поставите. Режу, режу, не злись.
Санька протянул кусок хлеба.
— Скажите, вы в самом деле социалистка? — спросил Алешка, спросил серьезно и уважительно. Наденька на секунду взглянула на него. Алешка мягко и сочувственно глядел на Наденьку.
— Да, я придерживаюсь взглядов Маркса, — бросила Наденька.
— Скучная история.
Анна Григорьевна вздохнула и прошла в кухню.
— Слушай, Надька, — заговорил весело Санька, — ты расскажи нам этот марксизм. Нет, попросту. Ну, представь себе, что земля первозданная, целина, леса, бурелом всякий. А люди все голые — с начала начнем, — так нагишом и сидят на земле. Все рядышком. Ну, кто здоровей, тот сейчас…
— Возьми, пожалуйста, и прочти и не будешь вздор городить. Надо приучиться марксистски мыслить прежде всего.
— Я понимаю еще — логически выучиться мыслить, а как-нибудь там — технологически, или филологически, или марксологически — это уж ересь.
И Санька глянул на Подгорного: правда, мол? Поддержи.
Но Алешка обернулся к Саньке и серьезно вполголоса сказал:
— Это тебе не арифметика. Ты бывал влюблен? Так знаешь, что все тогда по-иному кажется. Что было плохо, то стало дорого…
— Ну, вы здесь влюбляйтесь, — сказала Наденька, — а мне пора… — Она встала и, заложив палец в книгу, пошла к себе в комнату.