Алешка
правитьСАНЬКА хотел еще затянуться два раза и бросить папиросу. В это время на площадку лестницы вышел молодой человек в штатском сюртуке, с рукой на черной перевязи, с прыщавым лицом.
— А, Тиктин! Пляшете на радость самарским голодающим? — Он сощурил глазки и скривил толстые губы.
Санька злобно глянул, швырнул в угол папиросу, шагнул к двери.
— Нет, почему же? — продолжал молодой человек и сделал сразу серьезное и умное лицо. — Просто приятно. Я смотрел: с барышнями… И они плечиками так вот. — И он показал, как поворачивают плечиками, и снова сощурил глазки.
— Ну и ладно, — сказал Санька, — какого вы черта, Башкин…
Санька хотел придумать что-нибудь едкое. Не находил и злился. А Башкин заговорил нарочито громко, обиженным бабьим голосом:
— Я сам танцую: отчего же? Это даже гигиенично! Ей-богу! У меня вот только рука, — и он мотнул рукой вперед.
Санька видел, что Башкину очень хочется, чтобы его спросили про руку, и нарочито не спрашивал.
В это время вальс замедлился и оборвался. Стала слышней толпа. Захлопали двери. На лестницу стали выходить кавалеры, красные, потные, обмахиваясь платками, закуривали.
Башкин оперся о балюстраду, неестественно, неуклюже: все вы тут франты, а я вот какой, нарочито такой, и вот с рукой. К нему подходили, он здоровался левой рукой.
— Что это с вами?
И Санька слышал, как Башкин рассказывал случай: бойко, литературно.
Случай состоял в том, что Башкин вовсе не ухаживал за дамой за одной… Ну, и муж чего-то приревновал. Муж толстый, выписывает «Ниву» и играет в шахматы… Почему ж не играть в шахматы? Башкин совсем не против того. Все люди, которые выписывают «Ниву», непременно играют в шашки или в шахматы…
Его не дослушивали, и подходили другие. Санька слышал, как случай разрастался. За дамой ухаживал не Башкин, а другой, такого же роста и тоже рука на перевязи… То есть у этого господина теперь тоже рука на перевязи. Только не правая, а левая. И перевязь коричневая. Даже скорей желтоватая.
Он оглянулся на Саньку и наскоро сделал хитрое лицо, даже чуть подмигнул.
В это время оркестр из зала грянул pas de quatre, и толпа стала тискаться к двери.
— Это я нарочно. Ей-богу, интересно, как кто реагирует. Я потом записываю. У меня уже целая статистика. Заходите как-нибудь… Нет, на самом деле! — И он опять сделал умное лицо. — Идите, идите вперед, мне с рукой нельзя. Вот спасибо, вы меня защищаете! Какой вы хороший! Нет, приходите, мы все это обсудим! — пел Башкин над Санькиным ухом.
В это время кто-то сильно потянул Саньку за рукав. Он оглянулся.
Подгорный Алешка, естественник, на полголовы выше толпы, тискался к нему и кивал:
— Есть к тебе два слова.
Алешка Подгорный был сыном уездного исправника, и Санька знал его за удалого парня. В химической лаборатории Алешка делал фейерверки, с треском, с взрывом, смешил товарищей и пугал служителя. И Санька ждал: какую шалость затеял на балу Подгорный.
В широком коридоре Подгорный взял Саньку под руку.
— Дело такое, Тиктин, что я вот здесь, а у меня дома архангелы. Чего ты? Ей-богу, обыск. Я уже чуял, а мне сюда передали. Сидят там теперь, ждут.
— Ну? — спросил Санька с тревогой.
— Так вот, нельзя к тебе на ночь? Нырнуть? Отсюда не проследят, когда кучей народ повалит. А? Ты как?
Башкин озабоченно пронесся мимо них по коридору. Он левой рукой придерживал правую. На ходу он обернулся, закивал приятельски:
— Так мы с вами потолкуем. — Он совался в двери и опять летел дальше.
— А если нельзя, — говорил Подгорный, — так ни черта, я до утра прошляюсь где-нибудь.
— Ерунда, валяй к нам, — сказал Санька.
— Ну, так я буду в буфете.
Алешка двинул вперед. Санька смотрел сзади на его широкую спину, на толстый загривок и походку. Твердая, молодцеватая, — так хозяева по своей земле ходят.
Санька машинально выделывал па и думал о Подгорном. Папа — исправник, а у сына — обыск…