Почин
править— ДА НАПЯЛИВАЙ, напяливай, — дергал Сеньковский Виктора за ворот, — во, во как! И воротник, стой, ворот подыму!
И Виктор ежился, дергал локтями в черном полупальто. Луком и еще кислым чем-то пахнуло из бортов, и Виктор тряс головой.
— Ух ты! — и Сеньковский присел, ухватился за колени. — Ах, черт тебя разъешь, — хохотал, мотал головой Сеньковский. — Жене пойди покажись — фалейтор! Ей-богу, фалейтор; ну, конюх, что с барыней живет, тьфу ты, чтоб тебя, — и Сеньковский нахлопнул на Виктора картуз по самые уши. Он высунулся в переднюю, кричал через смех, через гогот: — Мамаша! На супруга полюбуйтесь. Ей-богу, он с чужой барыней живет!
Виктор дернул Сеньковского назад.
— Брось ты… не понимаю… и она тяжелая у меня, ты, брат…
— Верно, она у тебя не легкая! Да ну их в болото! Ты револьвер! Бери, дурак! Мало что там может.
Виктор скинул картуз, бросил на стол. Глядел в окно, в штору.
— Ты что? — повернул его за плечо Сеньковский. — Идешь? — и губу вперед выпятил, хмуро прищурился на Виктора. — Нет? Так, значит, и доложить? Что с жидами, значит? И пусть царю в морду плюют?
Виктор зло покосился на Сеньковского.
— Да я твою королеву — знаешь, Господь с ней, — а служить, так… Да ты револьвер на шнурок и на шею, чтоб не вырвали там. Ну, готов?
Сеньковский толкнул дверь в прихожую. Груня стояла в коридоре, глядела, рот приоткрыла. Виктор шагнул из комнаты.
— Витя! Не ходи, не смей! — крикнула Груня.
— Служба-с! — и Сеньковский назидательно тряхнул головой. — Приказ в штатском.
— Витя! — Груня шагнула и руку одну вытянула вперед.
— Да мы пройдемся, поглядим там. — И Сеньковский пихал Виктора вперед. — Мы скоро назад.
Виктор шел молча. Передергивал лопатками.
— Что, с приложением полпузанчик? — и Сеньковский захватил в кулак пальто на спине у Виктора, тер по хребту. — Почесать?
Было темно, фонарей не зажгли. Кое-где у ворот глухо гудели темные кучки народу.
— Постовой! — и Сеньковский толкнул Виктора под локоть, кивнул на студента на мостовой. — Снять, что ли, — и Сеньковский огляделся, — или рано?
Виктор молча вертел головой.
Они вышли на пустые улицы, и свет в окнах, теплый уютный свет, и где-то за окном пели хором. Виктор повернул голову на свет, на песню, погладил глазами окно.
— Вот сейчас по-другому запоют, — Сеньковский больно ткнул Виктора большим пальцем под ребра. — Ух, началось, началось! — вдруг, запыхавшись, зашептал Сеньковский. — Фу, черт, завозились с тобой, а дьявол, туды его в доски! — и Сеньковский полубегом заспешил по улице вниз. Виктор глянул: они свернули в улицу, где прямо в конце металось красное зарево, будто хотело вырваться, звало на помощь. Виктор вдохнул, как будто кусил воздуху, и бросился догонять Сеньковского.
— Господа! Господа! — голосом таким отчаянным, бабьим каким-то, кричал длинный, верста коломенская. — Господа! Вы туда? Там евреев избивают! Я тоже на помощь. — И длинный нагонял раскидистыми шагами. — Господа!
Знакомый голос. Вавич не вспомнил, откуда это. Противный.
Виктор не узнал Башкина.
Сеньковский вдруг остановился.
Башкин нагнал, запыхался.
— Господа! Спешим! Может быть, мы…
— Ишь! Полтора жида! — и Сеньковский с размаху ударил Башкина в ухо.
Башкин схватился за голову, падал на Вавича.
— Принимай! — крикнул Сеньковский, и Вавич всю досаду вправил в руку и саданул Башкина в бок. Башкин рухнул наземь, упал, раскинул руки.
— Так! — сказал Сеньковский. — Почин! Пошли, — и он дернул Виктора за рукав. Потянул. — Ходом, ходом. Смотри. Э-эх! Пошло…
В это время пламя взметнулось кустом и красным отсветом дунуло в черную улицу. Сеньковский стал на миг, и вот густым гулом ухнул взрыв и следом далекий визг толпы.
— Ходом! — крикнул Сеньковский и побежал вниз по улице.
Они бежали через пустую площадь, и уж в окнах мелькали пугливые огни и хлопали калитки, и только слышно было, как шлепали ноги, как перебегали под домами люди.
— Забегали… таракашки! — запыхавшимся голосом подкрикивал Сеньковский.
Он топал вверх в гору, и Виктор слышал, через крик и выкрики, как гудел говор во дворах за низкими заборами и, как языки пламени, женские вскрики поверх гула.
— У, сволочь закопошилася, — и Сеньковский тянул воздух со слюной и вдруг…
Дзлям! — и впереди в окне зазвенели стекла, и как сигнал ударило в душу. К чертям! Посыпалось береженое. Бей! И Виктор сжал кулак. Вон бегут, бегут с факелом — черт его — ножка от мебели и горит сверху рогожа.
— Бей жидов! Мать их в душу… — и вон с маху ломом, ух, дядя какой садит в рамы. Вывеска — «бакалейная».
И вот неистовая нота, отчаянная, острым колом впилась в воздух, и на миг стихло все, и вдруг рванул гул ревом, трещали, взвизгивали двери. Виктор видел, как подсаживали трое дверь ломом — водопроводной трубой, подбежал, рев вошел в грудь, и Виктор дернул лом — сюда, сюда! и засадил у петли. Вали, вали! Красный свет мелькал, мутил тени, едко несло керосином — ух, еще, еще!
Гу-у! — лопнуло! Дверь отскочила, повисла криво над крыльцом.
— Рви! — заорал Виктор. Он дергал дверь, не жалел рук, и вдруг женщина, старуха, кинулась из дверей и стала над ступенями, всклокоченная, рваная, глаза выпучены и руки подняла, вверх вытянула, будто в бездну бросается, рот открыла, кричит, что ли, и трясет в стороны головой.
— Не-е-е! — слышал Виктор, держал дверь, глядел, как страшно мазал свет по лицу старухи, и вдруг визгнул голос: «Бей!» — и сзади махнул лом, и старуха, как бумажная, хлопнулась ничком в ступени.
— Бей их! Га-а! — и уж мимо Виктора из окон что-то летело, и Виктор поддавал ногой какие-то банки, а там рвались, давились, топтались в дверях, и с дребезгом летело что-то из окон. И вдруг вой, в одну ноту. И вон вверх кричат:
— Давай сюдой! Разом!
Виктор глянул — факел метался по крыше, и носились тени.
— Ловят! Ловят! Держи! — всем голосом рявкнул Виктор. — А, держжи, держи!
Виктор бросился во двор.
— Гу-у! — дохнула толпа.
Виктор понял: поймали. Стукнулся в темноте на жестянку — бегом за дом, где тут на чердак, на крышу?
На улице вдруг взвился крик, завился, как хохот.
Виктор бросился назад, к воротам, задрав голову, глядел вверх на крышу. Какое-то тело держали за ноги, за руки, раскачивали у самого края, и мотались внизу фалды.
Визгнули внизу:
— И-и! Задергался, задергался ногами. Ишь, задрыгал. Держи-и!
— Кидай, кидай! — кричали за воротами. Ух, размахнули, метнули в воздухе и с разлету вниз. И на миг смолкла толпа.
— Ой, тотеле! — пронзительно крикнул сзади женский крик. Виктор дернулся, стало дыхание от этого крика, и мигом мимо мелькнула в ворота, толкнула Виктора на лету.
— Ай! ай! йя! — и вырвался голос с душой вместе.
Ревом взрыло толпу, и рев накрыл все.
Виктор выскочил за ворота. Красным светом кидало с той стороны, напротив полыхала крыша, огонь метался на ветру, взмахивали языки.
— Ой, пустите, ой, где папочка! Пустите! — рвался голос через весь рев. И вон кучей возятся. Вавич двинулся на крик, и вдруг опрометью мимо в нашлепке Сеньковский, чуть не сбил с ног, врезался в кучу. Виктора отшибло под окно, тяжелый ящик стукнул в плечо — швырнули из окна — рассыпалось.
— Костыли! Вали! туды его в веру! — Виктор едва отскочил — тяжелый мешок валили из окна.
— Давай, давай! — кричат от ворот, и только тошная женская нота висит, не падает. И опять Сеньковский. Ух, юрко сбил кого-то, хватает с земли.
— Стой, стой! — орет туда к воротам. Виктор с забившимся духом протискивался, где кричала девушка.
— Ой, сестру, ой, не убивайте, не надо, ой, не надо! Больная!
И вдруг завизжала, и голос тонким ножом вонзился в гул.
Виктор был совсем уж близко, рвался, не мог пробить гущи, не видел, что делают, и слышал стук: ухали ворота.
— Давай сюда костыль. Давай, твою в доски! — И заорали сразу, ударом рявкнули голоса — и быстрей застукало, заспешило.
— Давай костыль!.. Враздрай ее, враскоряч… — слышал Виктор.
Визгнул голос.
— Га! Гу-ух! — орали над Виктором с крыльца, глядели красными лицами туда через головы, на ворота. Пялились, тискались наперебой. Слетел один.
— Что? что? — теребил его Виктор, рвал за ворот, кричал в ухо: — Что?
— Жидовку!.. На ворота!.. Прибили! Ух, треплють!
И вдруг рожок медным голосом, и затрясся сигнал над головами. Вавич дернулся, и голова ушла в плечи.
— Фу! Это пожарные!
Вон стали и дымят факелы. Не пускают, не проехать. И с грохотом, скрежетом рухнула крыша напротив, присело пламя, и жарким духом дунули искры, и снова взлетело в небо пламя.
— Ураа! а! — гаркнула толпа.
— Жидов, туды их кровину, бей! бей! — вопил над ухом у Виктора пьяный голос. — Бее-е-ей-йя!
Виктор рванул вперед. Какой-то парнишка тискался под стенкой, две кухонных лампы в руке над головой, и вдруг толпа метнулась навстречу, дернулась. Виктор услыхал через крик сухой стук, и крик спал на миг, и ясно ударили два выстрела: серьезно, строго хлопнули выстрелы.
— Жиды стреляют! А-а! — и высокий вой ветром подул по толпе.
— Где, где? — кричал Виктор и рвался под стенкой вперед, а мимо бежали, спотыкались, и уж чисто впереди, вон огонек пыхнул и — дах! — и еще и еще, с другой стороны.
Виктор вытащил наган, крепко зажал в руке. Опять огонек впереди, и Виктор нажал курок — не нажал, рванул горячей рукой.
— А, так вашу в смерть… — шептал Виктор.
И вдруг сзади выстрел. Виктор оглянулся. Пожар пылал. Кто-то бегом топал сзади.
— За крыльцо! Дурак! — голос запыхавшийся. — Вон еще бегут. — Сеньковский и Виктор два раза подряд выстрелили вперед в темноту. И часто-часто застукали выстрелы, и отскочила щебенка от крыльца.
— А сволочь жидовская! — и зубы скрипели у Виктора. Он стоял в рост и стрелял и на ощупь перезаряжал наган.
— Назад, назад, болван! — Сеньковский дергал за спину. Еще какие-то толпились кучкой сзади. — Назад! — и Сеньковский рывком повернул Виктора за рукав.
Дап! дап-дап! — и огоньки сеяли из темноты.
— Господин надзиратель! Налево в проулок.
Виктор упирался, но уж и второй его тянул за локоть, и Сеньковский дышал перегаром в лицо — ходом!
Виктор натыкался на хлам, на ящики и вдруг глянул вбок — те ворота — и раскинула руки и ноги… висит, как чудом, как приклеенная, и увидал — черным колом торчал костыль из ладони.
— Ходом! Пошли, пошли! — и Сеньковский дернул Виктора вперед.