ВИКТОРЪ.
правитьВикторъ лежалъ на своей бѣлой постелькѣ въ большой, роскошной комнатѣ, залитой солнечнымъ свѣтомъ, котораго онъ не могъ видѣть. Не могъ онъ видѣть также ни прозрачныхъ бѣлыхъ занавѣсокъ съ красивыми изображеніями веселыхъ дѣтей, прыгающихъ черезъ веревочку и катающихъ обручи, ни терпѣливыхъ ословъ на обояхъ, ни нѣжно раскрашенныхъ гвоздикъ на дверцахъ камина, ни блестящаго серебряннаго прибора на туалетномъ столикѣ, ни угла сосѣдней комнаты съ ружьемъ, рыболовными принадлежностями и мячемъ, разложенными въ такомъ печальномъ и неподвижномъ порядкѣ. Не видѣлъ онъ и матери, сидящей около него, хотя зналъ, что она тутъ, но легкому шелесту ея платья и но нѣжному запаху свѣжихъ фіалокъ, который распространялся вокругъ нея, и который онъ привыкъ теперь чувствовать.
Онъ чувствовалъ теперь многое, что ускользало отъ него прежде, до потери имъ зрѣнія. Когда онъ былъ живымъ, сильнымъ мальчикомъ, который могъ бѣгать, плавать, кататься верхомъ, работать инструментами, дѣлать машины и вообще все, что ему только хотѣлось, тогда онъ не замѣчалъ многаго и наслаждался каждой минутой жизни. Но съ того ужаснаго дня, когда вдругъ весь міръ съ его радостями исчезъ изъ его глазъ; съ той минуты, когда взрывомъ машины повредило его зрѣніе, онъ сталъ больше чувствовать и замѣчать. Сперва онъ началъ прислушиваться къ звукамъ, затѣмъ отличать день отъ вечера, ощупывать матеріи и различать формы предметовъ. Обострившимся слухомъ онъ прислушивался къ интонаціямъ въ голосѣ; съ особенной чуткостью, свойственной больнымъ, онъ былъ всегда насторожѣ. Бѣдный мальчикъ по случайнымъ словамъ, незамѣтнымъ удареніямъ и по многому, что окружающіе считали недоступнымъ его сознанію, старался угадать свою участь. Въ то самое время, какъ Викторъ съ виду казался беззаботнымъ и спокойнымъ, его дѣтское сердце сжималось непреодолимымъ страхомъ. Онъ лежалъ, прислушивался и думалъ. Странны и ужасны были мысли десятилѣтняго мальчика — но дѣти имѣютъ странныя и непонятныя намъ мысли чаще, чѣмъ мы это предполагаемъ, позабывъ наше дѣтство. Онъ думалъ теперь больше всего о томъ, что слышалъ какъ-то разъ и что тогда не произвело на него никакого впечатлѣнія. Это было газетное извѣстіе объ одномъ мальчикѣ, который повѣсился оттого, что ослѣпъ. Однажды утромъ отецъ Виктора прочелъ это его матери. Теперь Викторъ думалъ объ этомъ мальчикѣ-самоубійцѣ каждый день. Онъ не осуждалъ его — судьба слѣпого такъ ужасна.
Викторъ замѣтилъ, что его отецъ пріобрѣталъ всевозможныя вещи для занятій слѣпыхъ дѣтей. Это и былъ тотъ признакъ, отъ котораго сжималось сердце Виктора. Зачѣмъ дѣлать такія покупки, еслибы черезъ мѣсяцъ, другой онъ сталъ опять зрячимъ? "Не имѣло-бы смысла тратить столько денегъ, " думалъ мальчикъ, который наслѣдовалъ практическій умъ отъ своей бабушки по отцѣ, происходившей изъ семьи извѣстныхъ банкировъ. Но если ему суждено остаться слѣпымъ, тогда другое дѣло. Что будешь дѣлать со слѣпымъ мальчикомъ? Онъ не можетъ быть фабрикантомъ. Не безъ заботы прислушивался Викторъ и раньше ко всевозможнымъ веселымъ и шутливымъ планамъ отца относительно его будущности. Онъ зналъ всегда, что будетъ фабрикантомъ и будетъ смотрѣть за рабочими. Онъ говорилъ объ этомъ съ Дономъ. Донъ былъ инженеръ и дѣлалъ большую машину. Онъ назвалъ ее Элленъ. Донъ, большой, сильный человѣкъ, но ему интересно многое, что интересно мальчикамъ; съ нимъ можно говорить обо всемъ, ничего не скрывая. Кромѣ того, Донъ знаетъ все о машинахъ, чего не знаютъ дамы, такъ что съ нимъ пріятно разговаривать о томъ, чего не знаетъ мама.
Вообще Донъ очень, очень хорошій! Его называютъ сумасшедшимъ, но это, конечно, неправда.
Донъ и Викторъ дѣлали вмѣстѣ машину; она сберегла-бы много денегъ у людей, еслибы ее удалось окончить.
Какъ-бы хотѣлось ему теперь поговорить съ Дономъ! Теперь, когда онъ такъ много думалъ. Хотѣлось -бы сказать ему, что Викторъ вовсе не сердится на него, какъ мама, за то, что взрывъ машины ранилъ его глаза. Хотѣлось бы поговорить съ нимъ о многомъ, о цѣлой кучѣ вещей! Но вѣдь Донъ былъ раненъ тѣмъ же взрывомъ и все-таки ни отецъ, ни мать не упоминаютъ о немъ никогда — это Викторъ замѣтилъ, благодаря своей теперешней чуткости.
Вотъ почему, уловивъ минуту, когда дядя Стива былъ одинъ, Викторъ сказалъ ему, гдѣ лежатъ его деньги, и попросилъ взять оттуда немного, чтобы купить фіалокъ и послать Дону, который ихъ очень любитъ. Онъ просилъ также послать и немного леденцовъ. Леденцы любимое лакомство Виктора, и Донъ всегда покупалъ ихъ для него. Мальчику очень хотѣлось послать о себѣ вѣсточку съ тѣмъ-же дядей, который всегда очень любезенъ, только никогда не угадаешь, серьезно онъ говоритъ или шутитъ.
Но дядя не былъ уже двѣ недѣли, и за это время Викторъ ничего не слыхалъ о Донѣ. Между тѣмъ съ каждымъ днемъ надежда все больше и больше покидала его дѣтскую душу и съ каждымъ днемъ онъ все больше думалъ о маленькомъ слѣпомъ мальчикѣ, у котораго не хватило мужества жить. Каждый день онъ дѣлалъ невѣроятныя усилія, чтобы подавить свой страхъ. Ему не было страшно умереть, но оставаться всю жизнь слѣпымъ, никогда не кончить машины и постоянно слышать сожалѣнія, которыя будутъ высказывать отцу и матери по поводу того, что у нихъ слѣпой сынъ — этого онъ не могъ перенести. Ему хорошо запомнился разговоръ его матери съ одной знакомой дамой о слѣпомъ мальчикѣ, который умеръ. Мама сказала: «конечно, это очень грустно, но можетъ быть лучше, что онъ умеръ, вѣдь онъ навсегда долженъ былъ остаться слѣпымъ, а это уже какая жизнь!»
Викторъ не представлялъ себѣ ясно, какая это жизнь; но чувствовалъ, что никогда ничего не видѣть было ужасно. Ужасно и для мальчика, и для его родителей.
Но какъ ни терзали эти сомнѣнія душу Виктора, онъ не рѣшался говорить о нихъ съ матерью, чувствуя, что этимъ разговоромъ причинитъ ей боль.
Съ горечью думалъ онъ, что теперь каждый мальчикъ можетъ его побить, и что онъ не можетъ больше ни бѣгать, ни плавать, ни играть въ мячъ.
Безпомощный дѣтскій страхъ быстро побуждалъ его къ ужасному рѣшенію.
Викторъ пересталъ надѣяться. Онъ чувствовалъ самъ, какъ мужество его покидаетъ. Было-бы стыдно кричать, словно дитя, когда отецъ сказалъ, что онъ храбръ, какъ дядя Ральфъ, котораго убили въ сраженіи. Отецъ хвалилъ его за терпѣніе при осмотрѣ глазъ докторами, и Викторъ долго поддерживалъ въ себѣ мужество, чтобы быть достойнымъ этой похвалы. Былобы стыдно кричать, да и все равно крикомъ не поможешь. Пришлось-бы кричать все время, такъ какъ вѣдь онъ все время былъ слѣпъ, и мамѣ было-бы тяжело, а папа стыдился-бы за него.
Викторъ сжималъ свои маленькіе кулаки. Ничего другого не оставалось дѣлать.
Такъ справлялся ребенокъ съ ужаснымъ несчастьемъ своей жизни, а мать сидѣла рядомъ, и, поглощенная своимъ собственнымъ горемъ, не догадывалась о страшной борьбѣ въ дѣтской душѣ.
— Мама, сказалъ Викторъ.
— Что, милый?
Удивительно, какъ измѣнился тонъ, которымъ мама раньше говорила съ нимъ. Мальчикъ не столько понималъ этотъ печальный, полный ласки тонъ, сколько чувствовалъ его, какъ чувствовалъ теперь многое другое.
— Дай мнѣ твою руку.
Онъ схватилъ нѣжный палецъ матери своей маленькой, но крѣпкой и сильной рукой.
— Мама, мнѣ очень хотѣлось-бы…
— Чего хотѣлось-бы, дорогой мой?
— Мнѣ хотѣлось-бы, очень хотѣлось увидать Дона Макдональда.
Онъ не могъ ошибиться — дрожь пробѣжала по рукѣ матери. Почему?
— Но Донъ… Донъ очень боленъ.
— Я знаю. Онъ былъ раненъ при взрывѣ. Но, мама, если онъ не можетъ придти ко мнѣ, почему я не могу пойти къ нему? Меня могли-бы отвести. Могу я, мама, поѣхать къ нему?
Она поцѣловала его руку и положила на одѣяло. Ему показалось, что онъ испугалъ ее.
Она не испугалась, но почувствовала, какъ будто иглы терновника вонзились въ ея сердце съ этими словами.
Неожиданный случай сдѣлалъ Паулу Стандишъ несчастной. Она не знала, какъ пережить то, что случилось съ ея единственнымъ ребенкомъ. Она возненавидѣла человѣка, сумасшедшаго инженера, сумасбродныя идеи котораго были причиной несчастія. Ея мужъ могъ говорить, что Донъ былъ невиноватъ, но она была не въ состояніи оправдывать его. Она не стала-бы мстить ему, но не могла и жалѣть его. Она откровенно желала, чтобы онъ умеръ, исчезъ съ ея жизненнаго пути. Многіе изъ насъ переживали такія минуты въ жизни, когда желаютъ смерти непріятнымъ людямъ, но мы большею частью скрываемъ отъ самихъ себя подобныя мысли. Паула никогда не лгала себѣ.
Можетъ-ли она забыть ужасъ того дня и, главное, того момента, когда доктора, по осмотрѣ глазъ Виктора, сказали его отцу, что онъ никогда больше не будетъ видѣть. Майлесъ не сказалъ правды ни ей, ни Виктору, чтобы не отнимать у нихъ надежды. И она скрыла отъ него, что знаетъ истину.
Въ глубинѣ души она обвиняла мужа. Зачѣмъ позволялъ онъ Виктору быть постоянно въ мастерскихъ? Зачѣмъ пускалъ его къ этому сумасшедшему инженеру? Зачѣмъ не смотрѣлъ за мальчикомъ? Она сознавала всю жестокость этихъ обвиненій и не могла отъ нихъ удержаться. Теперь она думала все время о томъ, что будетъ съ Викторомъ, когда онъ узнаетъ о своей участи. Вопросы Виктора уже не разъ смущали ее. Каждую минуту онъ можетъ потребовать отвѣта.
Приближалось время завтрака. На лѣстницѣ послышался свистъ Майлеса, который непріятно задѣлъ Паулу. Какъ могъ онъ быть такимъ веселымъ и беззаботнымъ? Она знала, что мужъ началъ свистѣть на лѣстницѣ для того, чтобы развеселить Виктора, но вмѣстѣ съ тѣмъ ей казалось, что онъ началъ уже успокаиваться. Ребенокъ разрушилъ всѣ его планы, думала она, но это не мѣшаетъ ему строить новые. И ей казалось безсердечнымъ такое скорое примиреніе съ несчастіемъ сына.
Ея лицо застыло съ выраженіемъ холоднаго презрѣнія, и большіе, красивые глаза отвернулись отъ вошедшаго мужа.
Майлесъ вошелъ въ комнату и принесъ съ собой запахъ машинъ, еще больше разсердившій Паулу.
— Папа, вскричалъ Викторъ, ты былъ около машинъ!
— У тебя острое обоняніе, Викторъ; да, я пробовалъ новую машину.
— Что, папа? Въ голосѣ Виктора послышалось оживленіе, которое въ ту же минуту исчезло. — Лучше ненужно, прибавилъ онъ тихо.
Майлесъ повернулся къ женѣ; она не должна была думать, что онъ пересталъ страдать такъ скоро, но Паула стояла у окна и смотрѣла вдаль остановившимся взглядомъ.
Онъ сѣлъ на стулъ около Виктора и опять заговорилъ съ нимъ веселымъ тономъ.
— Читалъ, мой сынокъ, сегодня? Или писалъ что нибудь новымъ способомъ?
— Нѣтъ, папа, я думалъ.
— Думалъ? Нехорошо. О чемъ думать?
— Папа, я хотѣлъ-бы видѣть Дона.
Майлесъ продолжалъ говорить спокойнымъ голосомъ, хотя брови его задумчиво сдвинулись.
— Почему же нѣтъ? Только когда Дону будетъ лучше.
Послѣднюю фразу онъ поспѣшилъ добавить, потому что замѣтилъ предостерегающій взглядъ жены.
— Развѣ онъ такъ боленъ, что не можетъ видѣть меня? Дядя Стива говорилъ, что ему гораздо лучше.
— Ему лучше. Послѣ завтрака я пойду навѣстить его.
— И ты пришлешь за мной экипажъ, если онъ можетъ меня видѣть? Ахъ, я надѣюсь, что онъ можетъ. Викторъ вздохнулъ.
— Вѣроятно, — спокойно отвѣтилъ отецъ. Пусть лучше Викторъ повидается съ Дономъ, сказалъ онъ женѣ, когда они перешли въ сосѣднюю комнату. Хотя это и рискованно.
— Ты думаешь, что Донъ скажетъ Виктору?
— Нѣтъ, я думаю, что Викторъ скажетъ Дону. Дона можно предупредить, чтобы онъ былъ остороженъ. Но сказать тебѣ по правдѣ, Паула, Донъ не знаетъ, что Викторъ былъ раненъ при взрывѣ; онъ думаетъ, что Викторъ боленъ воспаленіемъ.
— Ты, кажется, жалѣешь этого… этого помѣшаннаго?
— Да, мнѣ жаль его. У меня было, конечно, раздраженіе противъ него, но я нахожу, что это было несправедливо.
— Я не могу, страстно сказала Паула, я не понимаю, какъ ты можешь.
— Онъ очень расположенъ къ Виктору и ко мнѣ. Бѣдный Донъ, онъ всю жизнь самоотверженно работалъ для того, чтобы помочь людямъ. Онъ вѣрилъ, что его машина накормитъ тысячи людей и, несмотря на то, что она была дорога ему, онъ сжегъ ее для опыта. Онъ выбралъ часъ, когда опасность угрожала только ему и рисковалъ только своей жизнью. По жестокой и непонятной случайности онъ не только пострадалъ самъ, но и причинилъ страшное несчастіе ребенку и намъ.
— Я все-таки не могу сочувствовать ему. Впрочемъ, я не удивляюсь, что ты имъ интересуешься; вѣдь онъ тоже изъ того народа, который тебя такъ восхищаетъ. Ты никогда не устанешь возиться съ рабочими и тратить на нихъ время и средства.
— Мнѣ кажется, что я все-таки больше съ нихъ получаю, чѣмъ на нихъ трачу.
— Однако, твоя мысль ввести рабочихъ въ участіе въ прибыляхъ можетъ стоить тебѣ довольно дорого и вообще она кажется мнѣ большой ошибкой. Чѣмъ больше ты будешь имъ давать, тѣмъ больше они будутъ требовать. Эти люди понимаютъ только жестокаго хозяина, который беретъ отъ нихъ все, что можетъ. Они уважаютъ такого хозяина, хотя и ненавидятъ его, а либеральныхъ господъ считаютъ лицемѣрами или дураками, на которыхъ не стоитъ работать. Развѣ не пробовалъ мой кузенъ Джонъ устраивать для своихъ рабочихъ праздники съ разными развлеченіями, и развѣ не стали они потомъ, когда привыкли, предъявлять самыя дерзкія требованія? Развѣ не предпочитали они грязныя квартиры на сторонѣ удобнымъ и прекраснымъ домикамъ, которые онъ для нихъ устроилъ, только для того, чтобы не подчиняться нѣкоторымъ правиламъ?
— Они дорожатъ своей свободой, съ улыбкой возразилъ Майлесъ. Кузену Джону скоро надоѣли эти затѣи, и онъ ихъ бросилъ. Американскіе рабочіе не нуждаются въ милостяхъ: они требуютъ того, что принадлежитъ имъ по праву за ихъ работу. Вообще, дорогая Паула, мы всѣ должны быть готовыми къ торжеству демократіи[1], всѣ, даже ты и Стива, хотя и не признаете ее.
— Я ненавижу этотъ народъ, эти безсмысленно мычащія и толкущіяся созданія, которыя не признаютъ никакого авторитета, кромѣ собственнаго мнѣнія, этихъ людей со сквернымми манерами, отвратительныхъ въ бѣдности и еще болѣе отвратительныхъ въ богатствѣ. Я-бы хотѣла образумить ихъ залпомъ ружей.
— Очень можетъ быть, что многіе хотѣли-бы такъ поступить, — съ серьезной грустью возразилъ Майлесъ, но это ни къ чему не поведетъ. Мы слишкомъ долго господствовали въ то время, какъ рабочій классъ не имѣлъ даже необходимаго за свою работу; теперь этотъ классъ выступаетъ, и мы должны дать ему дорогу. Таковъ ходъ исторіи, и никто не можетъ ему помѣшать. Однако оставимъ этотъ разговоръ, Паула, мы стоимъ на разныхъ точкахъ зрѣнія и не понимаемъ другъ друга.
Майлеса всегда очень огорчали аристократическіе предразсудки его жены; онъ зналъ, что она не сочувствовала ни его работѣ, ни его планамъ и намѣреніямъ относительно сына. Теперь же, послѣ страшнаго несчастія съ Викторомъ, она окончательно возненавидѣла и фабрику, и все относящееся къ ней и всей душой стремилась уѣхать отсюда на родину, въ Бостонъ, къ друзьямъ ея дѣвичества, къ музыкѣ и искусствамъ, которыя она всегда такъ любила, вообще къ жизни, которую вела до замужества.
Майлесъ пошелъ изъ комнаты, но на порогѣ остановился, какъ-бы что-то вспомнивъ и сказалъ Паулѣ:
— У меня все еще идутъ переговоры съ Беннеромъ; онъ непремѣнно хочетъ купить у меня фабрику. Я ему мѣшаю, и ему нужно отъ меня откупиться.
Лицо Паулы сразу оживилось, и лучъ надежды мелькнулъ въ ея глазахъ.
— Беннеръ даетъ хорошую цѣну?
— Да, онъ не скупится.
Паула подошла къ мужу и положила руку ему на плечо.
— Майлесъ, умоляющимъ голосомъ начала она, ты согласишься продать фабрику? Мы уѣхали-бы въ Массачусетъ, и тамъ, можетъ быть, удастся что-нибудь сдѣлать для Виктора.
— Я не могу согласиться на его условія, Паула, мягко и съ сожалѣніемъ сказалъ Майлесъ. Все, что налажено у меня съ рабочими, будетъ уничтожено, я не могу отдать ихъ на разстерзаніе капиталисту. Что-же касается Виктора, еще съ большей мягкостью и грустью продолжалъ онъ, — дорогая моя, въ Массачусетѣ можно сдѣлать для него то-же, что и здѣсь. Молодой человѣкъ, который скоро сюда пріѣдетъ, былъ три года учителемъ въ школѣ для слѣпыхъ; онъ будетъ руководить ученіемъ Виктора. Вся моя жизнь въ будущемъ будетъ посвящена сыну, но ни для него, ни для меня не будетъ полезенъ отъѣздъ отсюда.
— Ни для рабочихъ прежде всего, съ блестящими отъ гнѣва глазами сказала Паула; для тебя рабочіе всегда были дороже всего и всѣхъ. Если-бы этого не было, можетъ быть и Викторъ…
Она закусила губу и замолчала.
— Причемъ тутъ рабочіе? Если ужъ говорить о чьей-нибудь винѣ, то, конечно, тутъ виноватъ я одинъ. Я не долженъ былъ спускать его съ глазъ въ мастерской.
— Полно, перебила его смягчившаяся Паула, гдѣ-же было усмотрѣть тебѣ за мальчикомъ, и какъ могъ ты знать, что онъ попалъ въ мастерскую во время опыта съ машиной. Я хотѣла только сказать, что не слѣдовало оставлять его постоянно съ этимъ Макдональдомъ, не слѣдовало позволять ему посѣщать мастерскія… Я не могу сочувствовать Макдональду и не могу интересоваться людьми, которые ждутъ только минуты, чтобы перегрызть намъ горло… Она закончила опять возбужденнымъ голосомъ.
— Я знаю, что не можешь, сказалъ Майлесъ, и потому лучше не будемъ говорить объ этомъ.
Паула подошла къ нему и поцѣловала его; ее мучила совѣсть за упреки, которыми она осыпала мужа, хотя она и знала, что причиняла ему этимъ большія страданія.
Майлесъ стоялъ, отвернувшись къ окну, и Паула не видала его лица. Когда она вышла изъ комнаты, мужъ посмотрѣлъ ей въ слѣдъ, затѣмъ подошелъ къ двери комнаты, гдѣ лежалъ Викторъ. Въ его воображеніи мелькнулъ образъ здороваго, жизнерадостнаго мальчика, какимъ былъ сынъ шесть недѣль тому назадъ, и лицо его исказилось страданіемъ. «Я не знаю, какъ перенести это», прошепталъ онъ, «но я долженъ перенести».
Они не предполагали, что Викторъ могъ слышать ихъ разговоръ. Несмотря на сильное возбужденіе, ни тотъ, ни другая ни разу не возвысили голоса. Но имъ не приходило въ голову, что слухъ мальчика изощрился за это время до послѣдней степени. Онъ и не прислушивался къ разговору, но каждое слово, касающееся его, слышалъ и понималъ. Онъ повернулъ къ стѣнѣ свое страдальческое личико и опять терпѣливо и упорно думалъ.
Ученая няня сидѣла около него и писала письмо роднымъ.
Теперь Викторъ зналъ, что ему нужно сдѣлать. Онъ былъ похожъ на своего отца: разъ онъ узналъ — онъ долженъ былъ рѣшиться, а разъ рѣшился — долженъ былъ дѣйствовать.
— Миссъ Дюнефордъ, позвалъ Викторъ. Няня положила перо и подошла къ постели.
У нея была тяжелая походка, и Викторъ всегда зналъ, когда она подходила,
— Миссъ Дюнефордъ, какое лекарство даете вы мнѣ, чтобы успокоить боли? Морфинъ?
— Да, Викторъ. А что? Развѣ тебѣ опять больно глазамъ? Морфинъ можно употреблять только при очень сильныхъ боляхъ — онъ убиваетъ людей.
— Даже и тѣ маленькіе порошки, которые вы мнѣ даете?
— Да.
— А у васъ много ихъ?
— Нѣтъ, только три или четыре порошка.
— А есть еще какія-нибудь средства, чтобы утишить боли?
— Конечно.
— Докторъ не долженъ прописывать такого опасного лекарства. Кто-нибудь случайно можетъ отравиться имъ.
— Но я держу морфинъ въ шприцѣ.
Миссъ Дюнефордъ терпѣливо и понятнымъ для дѣтей языкомъ объяснила Виктору, что такое шприцъ и даже дала ему подержать его въ рукѣ.
Онъ просилъ поднести ему еще склянки съ атропиномъ, дигиталисомъ и стрихниномъ и съ интересомъ разспрашивалъ о дѣйствіи каждаго лекарства.
— Посмотрите, пожалуйста, неожиданно прервалъ онъ объясненія няни: кажется, къ дому подъѣхалъ экипажъ?
Миссъ Дюнефордъ подошла къ окну и сказала, что мимо проѣхалъ омнибусъ.
Онъ поблагодарилъ ее, затѣмъ его интересъ къ лекарствамъ и шприцамъ какъ бы пропалъ. Онъ попросилъ дать ему маленькую копилку и сталъ играть ею, пока няня приготовляла его платье для гулянья.
— Никто, кромѣ меня, не умѣетъ открыть мою копилку, сказалъ Викторъ и попросилъ поставить ее на столикѣ около постели.
— Я попробую открыть ее и сосчитать мои деньги, сказалъ онъ. Теперь дайте мнѣ мой письменный приборъ; я буду писать, пока вы приготовляете мнѣ платье.
Она подала ему письменный приборъ и подумала, «какъ хорошо, что дѣти такъ легко отвлекаются».
Онъ спряталъ бумагу подъ копилку, когда она снова подошла къ его постели.
— Какъ ты искусно владѣешь пальцами, Викторъ, замѣтила миссъ Дюнефордъ: ты такъ скоро пишешь, какъ будто видишь.
Ей хотѣлось понемногу подготовить мальчика къ тому, что онъ больше не будетъ видѣть.
Викторъ улыбнулся горькой недѣтской улыбкой, которая напомнила нянѣ улыбку его матери. Она никогда прежде не замѣчала въ немъ такого сходства съ матерью.
Паула вошла въ это время, чтобы сказать, что экипажъ готовъ и что можно свести Виктора внизъ.
Когда мальчика посадили рядомъ съ ней — съ повязкой на глазахъ, сердце ея сжалось отъ боли. Чѣмъ дальше они ѣхали, тѣмъ болѣе увеличивались ея страданія.
Онъ просилъ ее описывать ему улицы, по которымъ они ѣхали, а также встрѣчающихся дѣтей и взрослыхъ.
— Мама, сказалъ онъ, наконецъ, я хочу къ нашимъ мастерскимъ.
Она не могла отказать ему въ этомъ и приказала ѣхать.
Имъ приходилось проѣзжать мимо домиковъ рабочихъ.
Нѣкоторыя женщины сидѣли у пороговъ своихъ жилищъ, и ихъ неопрятныя лохмотья, вмѣсто одежды, поразили Паулу.
Одна женщина сидѣла на порогѣ, опустивъ голову на руки; вся ея поза выражала безграничное отчаяніе. Но вниманіе Паулы болѣе привлекъ здоровенный мальчуганъ, тутъ же качавшійся на вѣтвяхъ груши.
— Разскажи мнѣ, мама, все, что здѣсь дѣлается, просилъ Викторъ. Бѣгаютъ-ли тутъ мальчики? Лазятъ-ли они по деревьямъ?
— Одни играютъ и бѣгаютъ, другіе лазятъ по деревьямъ.
— Разскажи мнѣ все подробно. Вели остановиться и разскажи.
Спокойнымъ голосомъ начала мать описывать дворъ съ небольшимъ зеленымъ холмомъ и чахлымъ кустарникомъ, женщину, сидящую на порогѣ, и мальчика, качающагося на вѣтвяхъ дерева.
— Это должно быть домъ Кампеля, сказалъ Викторъ, соображая. Онъ прекрасно зналъ дорогу къ мастерскимъ.
— Кампеля? повторила Паула, для которой было рѣшительно все равно, чей этотъ домъ. Равнодушно скользящимъ взглядомъ окинула она снова плачущую женщину и мальчика, цѣпляющагося голыми ногами за вѣтви.
— Да, сударыня, Кампеля, сказалъ кучеръ. У хозяйки большое горе — она схоронила вчера своего старшаго мальчика.
— Ой, сказалъ Викторъ. — Паула молчала и Виктору пришло въ голову, что мать думаетъ въ это время: лучше умереть, чѣмъ быть слѣпымъ. Больше-ли она будетъ горевать, если онъ умретъ?
— Ей очень плохо, продолжалъ кучеръ: сынъ былъ единственный работникъ въ домѣ. Положимъ, онъ зарабатывалъ немного, но все-таки поддерживалъ семью. Я не знаю, что они теперь будутъ дѣлать.
Губы Паулы дрогнули, и рука ея инстинктивно крѣпко сжала руку Виктора. Это было не то горе, какое испытывала она: тамъ — лишеніе матеріальной поддержки и наступленіе нужды и бѣдности, а тутъ — нравственное страданіе при видѣ на-вѣки искалѣченнаго сына. И Паула считала себя болѣе несчастной, нежели сидящая на порогѣ женщина.
Они молча ѣхали дальше къ мастерскимъ.
— Мы теперь около дома г-жи Бриджетъ, сказалъ Викторъ черезъ нѣкоторое время.
— Это удивительно, сударыня, какъ мальчикъ знаетъ дорогу, сказалъ кучеръ.
Чистенькій, опрятный домикъ г-жи Бриджетъ былъ заново выкрашенъ однимъ изъ ея жильцовъ и пансіонеровъ, среди которыхъ былъ и Макдональдъ.
— Скажите, пожалуйста, Симонъ, обратился къ кучеру Викторъ, что г-жа Бриджетъ хорошо заботится о Донѣ?
— Какъ о родномъ сынѣ, никто лучше ея не могъ-бы ухаживать за нимъ во время болѣзни.
— А вы видѣли Дона, Симонъ?
— Да, нѣсколько разъ. Его кровать поставлена у окна, и онъ постоянно смотритъ въ него.
— О, Симонъ! Викторъ задыхался отъ волненія и весь дрожалъ. О, мама, позволь, пожалуйста, сейчасъ-же пойти мнѣ къ Дону. Вѣдь онъ должно быть достаточно здоровъ, если смотритъ въ окно.
Чувствуя себя не въ силахъ отказать мальчику, Паула разрѣшила Симону повернуть лошадей къ подъѣзду дома.
Г-жа Бриджетъ увидала подъѣзжающій экипажъ, и яркая краска вспыхнула на ея лицѣ. Она уже начала придумывать какой-нибудь предлогъ, чтобы отложить свиданіе Виктора съ больнымъ Макдональдомъ, какъ вдругъ услыхала его голосъ.
— Бриджетъ, Бриджетъ, кричалъ онъ изъ окна: вѣдь это Викторъ Стандишъ, подите, приведите его поскорѣе ко мнѣ.
Онъ поднялъ голову отъ подушки и изумленными глазами смотрѣлъ на сидящаго въ экипажѣ мальчика.
Макдональдъ былъ весь обвязанъ перевязками и могъ двигать только головой; руки и ноги его, неподвижно вытянутыя, лежали вдоль постели.
Г-жа Бриджетъ совершенно растерялась. Она упрекала себя за женскую слабохарактерность, вслѣдствіе которой скрывала отъ инженера о потерѣ зрѣнія Викторомъ даже теперь, когда Макдональду стало лучше, и когда онъ каждый день спрашивалъ ее о здоровьѣ мальчика.
Она побѣжала навстрѣчу экипажу, все еще не зная, что дѣлать дальше, и какъ предупредить испугъ и волненіе больного.
Г-жа Стандишъ была уже у входа.
— Не можетъ-ли мой мальчикъ повидать Макдональда? — обратилась она къ г-жѣ Бриджетъ.
Бриджетъ посмотрѣла на ея прекрасное лицо съ большими, грустными глазами, затѣмъ на маленькую фигурку сзади нея, старавшуюся ощупью выйти изъ экипажа, и глаза ея наполнились слезами.
— Ему очень хочется видѣть Макдональда, прибавила Паула, помогая Виктору.
— Позвольте мнѣ проводить его, сударыня, я позабочусь о немъ, не безпокойтесь.
Паула перемѣнилась въ лицѣ при видѣ слезъ на на глазахъ Бриджетъ.
— Пожалуйста, мягко сказала она, я знаю, что могу довѣриться вамъ.
Бриджетъ облегченно перевела дыханіе и съ такимъ чувствомъ поблагодарила Паулу, что та удивилась.
Дорогой она поспѣшно и тихо шепнула Виктору:
— Послушайте, мой мальчикъ, Донъ не знаетъ, отчего заболѣли ваши глаза, ему нельзя было сказать этого, иначе онъ умеръ-бы. Не говорите ему и теперь. Вѣдь это будетъ страшный ударъ для него, если онъ узнаетъ, что несчастная Элленъ, надъ которой онъ работалъ всю жизнь, причинила вамъ такое несчастіе.
— Ну, конечно, согласился Викторъ, Донъ такъ много думалъ надъ Элленъ. Конечно, я не скажу ему.
— Вы добрый юноша, сказала Бриджетъ съ благодарностью.
— Я ни за что на свѣтѣ не хочу причинить зло Дону, сказалъ Викторъ съ недѣтской серьезностью.
— Не правда-ли, какъ хорошо мальчикъ знаетъ дорогу? замѣтилъ одинъ изъ жильцовъ.
— Тише, онъ услышитъ, остановилъ другой, — бѣдный парнишка.
Викторъ слышалъ обоихъ, но не показалъ виду.
— Маѣ хотѣлось-бы видѣть Дона одного, просилъ онъ Бриджетъ: — вы мнѣ позволите это?
— Конечно, дорогой мой, отвѣтила Бриджетъ, съ трудомъ удерживаясь, чтобы не поцѣловать ребенка.
Донъ ждалъ, но его радостное привѣтствіе замерло на губахъ, когда онъ увидѣлъ повязку Виктора.
Викторъ быстро подошелъ къ нему и взялъ его за руку.
— Я такъ радъ васъ видѣть, Донъ, сказалъ онъ. — Положимъ, по настоящему я не могу васъ видѣть, но это все равно. Есть здѣсь стулъ, или я могу сѣсть на краю вашей кровати?
— Конечно, сюда, поближе ко мнѣ. Ты мнѣ не помѣшаешь. Теперь разскажи мнѣ все, что съ тобой было.
— Я былъ очень боленъ, и мои глаза тоже очень болѣли. Я никогда больше не буду видѣть, Донъ.
Голосъ Виктора дрожалъ; онъ въ первый разъ произнесъ вслухъ то, о чемъ думалъ такъ много.
— О, не можетъ быть, сказалъ Донъ, ты не вѣрь докторамъ, они часто ошибаются.
— Это не доктора, они ничего не говорили мнѣ. Но я самъ это чувствую, и я въ этомъ увѣренъ.
— Ты дѣйствительно въ этомъ увѣренъ?
— Увѣренъ. Донъ, если-бы вы были увѣрены въ своемъ несчастіи, вамъ хотѣлось-бы кричать?
— Можетъ быть, Викторъ, сдерживая рыданія отвѣтилъ Макдональдъ.
— Вѣдь это ужасно быть слѣпымъ? Если-бы у васъ былъ слѣпой мальчикъ, Донъ, вы, вѣроятно, очень горевали-бы? Вы, можетъ быть, хотѣли-бы, чтобы онъ лучше умеръ?
— Нѣтъ, конечно, я не хотѣлъ-бы этого. Зачѣмъ ты говоришь такія вещи, Викторъ?
— Я такъ думалъ. Когда хвораешь, такъ много страннаго думаешь. Я думалъ, что папѣ было-бы легче, если-бы я умеръ.
— Это неправда, Викторъ. Ему было-бы очень тяжело потерять тебя. Мой отецъ говорилъ мнѣ какъ-то, что для родителей легче видѣть своихъ дѣтей слѣпыми, хромыми и больными, чѣмъ совсѣмъ терять ихъ. И это правда.
— Вѣроятно правда, подтвердилъ Викторъ, но все-таки очень плохо быть слѣпымъ. Каждый день папа покупаетъ мнѣ разные предметы для ученія слѣпыхъ. Можно быть слѣпымъ докторомъ, пѣвцомъ, музыкантомъ, но никакъ нельзя быть слѣпымъ фабрикантомъ.
— Напрасно ты такъ думаешь, сказалъ Донъ, можно быть и фабрикантомъ. Одинъ слѣпой мальчикъ сдѣлался плотникомъ и очень недурнымъ, а онъ ничего не видѣлъ. Знаешь, Викторъ, мы можемъ вмѣстѣ дѣлать машину, я могу видѣть, а ты можешь работать. О, мы еще съ тобой поработаемъ вмѣстѣ!
Викторъ возбужденно сжималъ руку Дона. Если-бы папа зналъ, что онъ еще можетъ быть на что-нибудь полезенъ! Онъ обвилъ руками шею Дона и прижался къ нему. Потомъ онъ началъ съ восторгомъ обсуждать планъ машины, перебивая себя безпрестанно восклицаніями: «О, Донъ, я даже не спросилъ, какъ ваше здоровье! О, Донъ, какъ мнѣ было тяжело!»
— Я знаю и понимаю, Викторъ, мнѣ также было тяжело, сказалъ Донъ, подавляя вздохъ. Все это такъ странно случилось. Но помни, Викторъ, что я только съ твоей помощью теперь могу опять приняться за машину. Вѣдь ты мнѣ поможешь?
— О, конечно, Донъ, сказалъ Викторъ, чувствуя, что съ нимъ въ первый разъ заговорили такъ-же, какъ прежде.
Обоихъ собесѣдниковъ охватила радость, лица ихъ сіяли.
Бриджетъ наблюдала эту сцену черезъ окно со двора и, вздохнувъ съ видомъ невыразимаго облегченія, прошептала:
— Мальчикъ спасъ его.
Она не подозрѣвала, что и Донъ спасъ мальчика.
Вечеромъ въ этотъ день Викторъ попросилъ отца сѣсть къ его постели и поговорить съ нимъ. Его маленькая копилка стояла на столикѣ около него.
— Ты провѣрялъ свои капиталы? ласково спросилъ Майлесъ.
— Нѣтъ, папа. Я попрошу тебя бросить кое-что въ огонь, но не смотри, пожалуйста.
— Ну, разумѣется, если ты не хочешь.
Онъ взялъ свернутый листокъ бумаги и бросилъ его въ огонь камина.
— Все сгорѣло? спросилъ Викторъ.
— Все, отвѣчалъ отецъ, глядя на кучку пепла, оставшуюся отъ бумаги.
— Это была моя воля, важно сказалъ Викторъ, моя послѣдняя воля, или завѣщаніе, какъ называютъ въ книгахъ.
Майлесъ вздрогнулъ, брови его сдвинулись. Онъ съ трепетомъ впился глазами въ лицо сына.
— Миссъ Дюнефордъ, обратился онъ къ нянѣ: будьте добры, сходите къ моей женѣ и предупредите ее, что я жду сегодня друзей вечеромъ. Когда смолкъ шумъ тяжелыхъ шаговъ за дверью, онъ снова обратился къ Виктору.
— Зачѣмъ же тебѣ было нужно завѣщаніе, милый?
— Я думалъ, что долженъ умереть и хотѣлъ тебѣ написать объ этомъ.
— Что ты говоришь, Викторъ, зачѣмъ ты долженъ умереть?
— Ты сталъ бы горевать? Теперь?
— Горевать? Что-то дрогнуло и точно вскрикнуло въ голосѣ Майлеса. Сынокъ мой, зачѣмъ ты говоришь это? Развѣ ты не понимаешь, что я не могъ-бы разстаться съ тобой, я не перенесъ-бы этого. Я говорю теперь съ тобой, какъ съ большимъ, и ты долженъ понять меня и обѣщать мнѣ пожалѣть насъ обоихъ съ мамой и не думать больше о такихъ ужасныхъ вещахъ. Для насъ нѣтъ и не можетъ быть большаго горя, какъ потерять тебя. Понялъ ты меня?
Викторъ кивнулъ головой и ласково прижался къ рукѣ отца.
— И вѣдь ты мнѣ нуженъ, Викторъ. Ты будешь мнѣ помощникомъ, со временемъ займешь мое мѣсто фабриканта здѣсь.
— И я могу быть фабрикантомъ?
— Конечно, можешь.
Викторъ приподнялся и погладилъ рукой по лицу отца.
— Папа, сказалъ онъ серьезно, я скажу тебѣ кое-что, и ты постарайся быть спокойнымъ. Я знаю, что больше никогда не буду видѣть.
Майлесъ смотрѣлъ на сына и стиснулъ зубы, чтобы не закричать отъ острой душевной боли. Онъ крѣпко прижалъ его къ себѣ и молчалъ. Вдругъ онъ услышалъ тихій дѣтскій смѣхъ.
— Можно жить и не видя, папа, прошепталъ Викторъ ему на ухо.
И Майлесъ почувствовалъ въ это время, что его сынъ сталъ ему еще ближе, чѣмъ прежде, и что никогда онъ не будетъ одинокъ.
- ↑ Т. е. господства народа.