Видѣніе.
правитьСлучилось это въ зиму 1913 года, т.-е. за нѣсколько мѣсяцевъ передъ великой Европейской войной. Мнѣ пришлось провести Рождество въ Польшѣ, въ В--ской губерніи у родственниковъ, которые, гдѣ бы они ни были, въ Варшавѣ. Краковѣ, или вообще за границей, всегда возвращались на Святки въ свой древній историческій замокъ, гдѣ во времена оны живали польскіе короли.
Патріархальная польская семья — старики очень вѣрующіе, молодежь, хотя и съ налетомъ вѣяній и идей модернизма, но все же набожная, можетъ-быть, впрочемъ, только наружно: это очень умѣло поддерживаютъ ксендзы до сихъ поръ. Традиціонныя исповѣди и службы въ каплицахъ еще не вышли здѣсь изъ моды.
Помѣщичій домъ или, какъ всѣ называли его, замокъ — старый, престарый, — я затрудняюсь даже сказать, сколько столѣтій насчитывалъ онъ, мрачное потемнѣвшее отъ времени зданіе страшно заинтересовало меня. Гостить мнѣ здѣсь пришлось въ первый разъ, и и удивлялась, какъ равнодушно и старые и молодые члены семьи относятся къ своему родовому наслѣдію, которое являлось такимъ интереснымъ памятникомъ старины. Архитектурой своей онъ походилъ на тѣ замки, которые мы видимъ теперь почти исключительно только въ иллюстраціяхъ, но которые до войны въ Польшѣ все же существовали, со всѣми ихъ характерными признаками. — не было развѣ только традиціоннаго дли историческихъ строеній такого рода рва съ подъемнымъ мостомъ, и это отчасти портило впечатлѣніе. Въ такихъ замкахъ нерѣдко обитали въ прежнія времена и католическіе монастыри.
Зданіе сохранилось почти въ полной неприкосновенности — замокъ, очевидно, не перестраивался и не передѣлывался. Высокія сводчатыя комнаты — настоящіе покои; длинныя галлереи-коридоры; цѣлые лабиринты, въ которыхъ незнакомый съ расположеніемъ могъ легко запутаться: многочисленныя кованныя желѣзомъ двери со ступеньками внизъ, люки, лѣстницы, ведущія въ башни, безконечные переходы! Не нужно было даже обладать пылкой фантазіей, чтобы нарисовать себѣ яркую картину возможнаго прошлаго. Конечно, это не была Испанія съ ея знаменитыми подземельями и пытками, но, кто знаетъ, какія событія разыгрывались когда-то въ этомъ историческомъ мѣстѣ, что скрывали эти тяжелыя кованныя низенькія двери, эти желѣзные люки?!
Трусливой я никогда не была, а потому съ особеннымъ наслажденіемъ разгуливала по безконечнымъ галлереямъ и переходамъ замка, подолгу останавливаясь около таинственныхъ дверей и люковъ. Мнѣ слышались тамъ какіе-то голоса, звуки, шорохи…
Кузенъ — одинъ изъ членовъ семьи только подсмѣивался надо мной и увѣрялъ, что всѣ кладовыя и погреба пустые, и кромѣ ныли и грязи тамъ ничего нѣтъ. Дѣйствительно, когда-то, въ славныя времена, въ этихъ погребахъ хранилось старое доброе вино и знаменитый польскій медъ — еще и теперь тамъ кое-гдѣ валяются пустыя выдохшіяся бочки и битыя бутылки: есть въ кладовыхъ какое-то тряпье и ломаные ящики. Если меня эти «историческія реликвіи» интересуютъ, я могу-де спуститься туда, но тамъ можно задохнуться отъ пыли и спертаго удушливаго воздуха.
Была въ этомъ замкѣ, какъ полагается, и библіотека громадная, съ высокими окнами, сводчатая комната, уставленная чудными старинными шкапами, гдѣ скрывались настоящія сокровища литературы на всевозможныхъ языкахъ.
Изъ всѣхъ комнатъ эта больше всего привлекала меня. Я любила сидѣть здѣсь въ громадномъ — утонуть можно — креслѣ въ сумерки, когда очертанія предметовъ становились уже неясными и въ комнатѣ не зажигалось ни одного огня, а она ярко освѣщалась черезъ высокое окно луннымъ свѣтомъ.
Фантазія разыгрывалась и создавала яркія картины прошлаго. Въ каждомъ шорохѣ слышался голосъ былого, въ каждой скользящей тѣни чудились таинственные призраки. Становилось жутко…
Въ замкѣ старое удивительно смѣшивалось съ новымъ на каждомъ шагу въ жилыхъ комнатахъ, гдѣ прежней обстановки почти не сохранилось, только парадныя комнаты, большая зала, охотничья комната и старая столовая необъятныхъ размѣровъ, вся изъ цѣлаго дуба, сохранились въ неприкосновенности, но онѣ стоили запертыми, и туда никто не ходилъ. Убирались онѣ только раза два-три въ годъ передъ большими праздниками, такъ что вся обстановка тамъ всегда была покрыта толстымъ слоемъ пыли. Иногда мнѣ приходила фантазія, и я, взявъ ключи у старика-кастеляна, отправлялась туда.
Вначалѣ я обыкновенно разсказывала объ этомъ, описывала свои переживанія, но потомъ бросила, такъ какъ надо мной только подсмѣивались, называя фантазеркой. Пугали привидѣніями, совѣтовали переночевать въ запертой башнѣ, въ которой якобы когда-то томились узники, гдѣ происходили ужасныя казни-самосуды, и гдѣ теперь бродятъ души умершихъ.
Приходилось отшучиваться въ томъ же духѣ. Если я и была фантазеркой, то во всякомъ случаѣ ни въ какія привидѣнія, ни въ какія явленія загробнаго міра и силы ада, ни во что сверхъестественное я не вѣрила и, бродя по пустыннымъ галлереямъ и комнатамъ стараго зданія, страха совершенно никакого не испытывала. Единственно, гдѣ я чувствовала нѣкоторую жуть — это въ каплицѣ, гдѣ все стояло такъ, какъ, можетъ-быть цѣлыя столѣтія назадъ, и гдѣ служба совершалась только разъ въ годъ, передъ Пасхой, и куда въ детальное время никто кромѣ кастеляна не заглядывалъ. Особенное вниманіе на себя обращало здѣсь распятіе — слоновая кость на желѣзномъ крестѣ, фамильная древность, произведеніе знаменитаго итальянскаго мастера, огромной цѣнности, и картина на стѣнѣ, уже сильно выцвѣтшая отъ времени, — изображеніе не то предка, не то святого, но съ такимъ злобнымъ лицомъ, что невольно становилось страшно. Находилась та каплица за парадными комнатами, въ самомъ отдаленномъ концѣ замка, какъ разъ у той башни, гдѣ мнѣ совѣтовали провести ночь, чтобы познакомиться съ привидѣніями и лому подобной чертовщиной, какъ выражался мой двоюродный братъ Казиміръ. Насмѣшникъ по натурѣ, онъ всячески старался меня задѣть и заставить меня доказать, что я дѣйствительно не боюсь никакой «чертовщины», не боюсь и той башни.
— И отравлюсь, и переночую, храбрилась я, по правдѣ сказать, не имѣя ни малѣйшаго желанія испытать это удовольствіе, хотя я была и не робкаго десятка, но перспектива провести всю ночь одной въ заброшенной башнѣ, гдѣ, вѣроятно, не было никакихъ привидѣній, но зато было масса крысъ, не особенно улыбалась мнѣ.
— Ты только притворяешься храброй, на самомъ же дѣлѣ, ты большая трусиха и не только въ башнѣ, но даже около, въ ка плацѣ, не проведешь одна и часа ночью! — ехидничалъ Казиміръ.
— А ты попробуй-ка самъ, если считаешь себя такимъ безстрашнымъ! Вотъ въ самой каплицѣ, напримѣръ. Тамъ, говорятъ, подъ Рождество отпѣваютъ замученныхъ въ башнѣ! Я-то и не хвастаюсь своею храбростью, а вотъ ты покажи свою! Пари держу…
— Пари держишь? Не держи проиграешь!
— Господа, — обратилась я къ собравшейся молодежи, всѣмъ сосѣдямъ по имѣнію, — будьте свидѣтелями: мой братецъ держитъ пари, что проведетъ ночь въ каплицѣ совершенно одинъ!
— Во-первыхъ, я и не думалъ еще держать пари, но, чтобы проучить тебя, хорошо, я согласенъ, но съ тѣмъ условіемъ только, что ты проведешь ту же ночь въ башнѣ.
— Отлично! Но ты долженъ быть въ каплицѣ и не смыкать глазъ!
— Ага, боишься все-таки, хочешь сторожа имѣть поблизости.
— Каплица достаточно далеко отъ башни, чтобы сторожить меня тамъ. Нѣтъ, это просто, чтобы наказать тебя за язычокъ. Ты вѣдь ничего не боишься такъ въ чемъ же дѣло?
— Согласенъ, согласенъ! Впрочемъ, тебѣ бояться нечего домъ теперь полонъ народа, послѣзавтра еще съѣдутся, такъ что будь увѣрена, что всѣ привидѣнія испугаются и носа не покажутъ.
— За себя-то я не боюсь, а вотъ какъ ты въ каплицѣ выдержишь — тамъ одна картина на стѣнѣ чего стоитъ, это вопросъ! А если пари, то только самое серьезное — ты долженъ будешь мнѣ отдать свою «Головку Греза», она мнѣ очень нравится.
— Головку Греза?
— Боишься разстаться съ нею?
— Ничего я не боюсь, потому что увѣренъ, что ты струсишь.
— Посмотримъ! Пари считается выиграннымъ, если кто изъ насъ дѣйствительно увидитъ что-нибудь страшное и все-таки не сдѣлаетъ попытки бѣжать.
— А если я выиграю, что ты мнѣ дашь?
— Что хочешь предлагаю à discretion.
— А если страшнаго вы оба ничего не увидите, тогда кто выигрываетъ? спросилъ кто-то, хотя страшное, собственно говоря, здѣсь ни при чемъ, важно только пробыть тамъ всю ночь.
Мы сидѣли въ нашей излюбленной библіотекѣ послѣ обѣда и сумерничали, разсказывая разные случаи и описывая странныя явленія. Но молодежь большой скептикъ, а потому только смѣялась и все вышучивала, то и дѣло слышались шутки, сопровождаемыя взрывами смѣха.
— Итакъ, пари, кузиночка, состоялось, но ты должна выполнить его наканунѣ нашего бала, чтобы всѣ знали, какая ты у насъ храбрая! Предлагаю, господа, пойти въ башню завтра утромъ на развѣдки, чтобы ей не такъ страшно было потомъ, а ужъ вечеромъ, извини, мы проводимъ тебя только до лѣстницы и даже запремъ, чтобы ты не вздумала надуть насъ.
— Я-то не надую, а вотъ его, господа, совѣтую дѣйствительно запереть въ каплицѣ, чтобы онъ не сбѣжалъ отъ великой храбрости.
Поднялся шумъ. Заспорили, обсуждая детали.
На другой день у насъ стало еще оживленнѣе, — пріѣхали новые гости приглашенные на костюмированный балъ, который устраивался въ замкѣ, изъ года, въ годъ съ незапамятныхъ временъ.
Разбирали, примѣривали костюмы, но скрывали, кто въ чемъ будетъ, чтобы удобнѣе было интриговать. Шуткамъ и смѣху не было конца.
Послѣ завтрака мы, потребовавъ ключи у кастеляна, который не хотѣлъ ихъ сначала давать, ворча, что мы «изъ всего только дѣлаемъ забаву» и желая, «чтобы мы были наказаны за это», — отправились гурьбой по безконечнымъ коридорамъ къ башнѣ, въ противоположный отъ жилыхъ комнатъ конецъ зданія.
Дверь не хотѣла отпираться — заржавѣлъ замокъ, заржавѣли петли, и только послѣ долгихъ трудовъ и усилій — пришлось даже сходить за масломъ и смазать петли — удалось открыть ее: на насъ такъ и пахнуло гнилью. Должна сознаться, что храбрость моя и неустрашимость какъ-то сразу куда-то испарились, но, не желая и виду показать, что я уже жалѣю, я первая стала подниматься по каменнымъ ступенькамъ. Звуки шаговъ раздавались гулко. Съ нами были электрическіе фонари, что оказалось очень кстати, такъ какъ на лѣстницѣ стояла непроглядная темень. Попались двѣ боковыя двери — куда вели онѣ и что таили за собой, страшно было даже подумать! Шутки и смѣхъ какъ-то сразу умолкли, и на самый верхъ мы взобрались къ полномъ молчаніи.
Наверху, за незапертой дверью, оказалась небольшая круглая комната, высокая, но съ очень маленькими узенькими окнами, которая, если бы не пыль, въ изобиліи покрывавшая всѣ предметы, производила вполнѣ жилое впечатлѣніе. Здѣсь стояла кровать, шкапъ нѣсколько странной формы, кресло вообще была полная обстановка, и страшнаго въ этой комнатѣ рѣшительно ничего не было.
Стали тщательно осматривать всю комнату: заглядывали подъ кровать, трогали всѣ вещи, старались влѣзть и заглянуть въ окна, куда еле проникалъ свѣтъ.
— Господа, а это что? указалъ одинъ изъ присутствующихъ на потолокъ. Тамъ что-то привязано, не то лѣстница, не то висѣлица какая-то! Вотъ оно гдѣ самое интересное-то! Ага!
— Какая тамъ висѣлица, просто лѣстница! Вѣроятно, узники приставляли ее къ окнамъ, чтобы имѣть возможность взглянуть на небо.
— А я утверждаю, что это вовсе не лѣстница, а настоящая висѣлица! Господа, здѣсь совершались казни, здѣсь вѣшали.
Стали спорить, шутить, и незамѣтно прошло время, цѣлыхъ два часа.
Эта ночь, такъ же, какъ и ночь, проведенная Казиміромъ въ каплицѣ, вѣроятно, навсегда останутся у насъ въ памяти никакое время не изгладитъ ихъ. Я никому, даже ему, въ виду сложившихся обстоятельствъ, не сказала, что я видѣла, чего я была свидѣтельницей въ башнѣ: онъ же только мнѣ одной разсказалъ. что ему явилось въ ту жуткую ночь къ каплицѣ.
Какъ было условлено, меня проводили вечеромъ до самой комнаты наверху и заперли. У меня запечатлѣлись въ памяти скрипъ ржаваго замка и удалявшіеся шаги и голоса остальной компаніи, отправившейся запирать Казиміра.
И взяла съ собою книгу, чтобы не заснуть, но сонь, какъ нарочно, одолѣвать меня, и совершенно незамѣтно я задремала.
Какой-то шорохъ разбудилъ меня, и, когда я открыла глаза, комната была залита яркимъ свѣтомъ. Но это не была комната, не была башня, въ которой я находилась это была большая парадная зала. Она была полна народа все мужскія фигуры въ черныхъ сутанахъ и маскахъ. Посреди стоялъ эшафотъ съ висѣлицей, а около него красавица-дѣвушка и юноша, удивительно похожіе другъ на друга. Только они да палачъ были безъ масокъ, и мнѣ показалось, что я гдѣ-то видѣла отталкивающее злое лицо палача… Знаменитый инквизиторъ-аббатъ?!
Перваго подвели къ висѣлицѣ юношу. Дѣвушка хотѣла броситься за нимъ, но ее удержали. Я тоже сдѣлала попытку броситься, закричать, но языкъ не повиновался, ноги словно приросли, и не успѣла я опомниться, какъ трупъ несчастнаго уже болтался на перекладинѣ. Дѣвушка застонала, этотъ стонъ до сихъ поръ стоить у меня въ ушахъ, стала биться, но ее моментально подхватили, и… второй трупъ закачался рядомъ.
Тутъ я не выдержала, дико закричала и… проснулась.
Видѣніе исчезло. Въ комнатѣ было темно, только на столикѣ у кресла, гдѣ я читала, слабо мерцала зажженная мною свѣча.
Не знаю, какъ я выдержала остальную часть ночи, хотя спокойствіе ея абсолютно ничѣмъ не нарушалось, и видѣній, если такъ можно назвать мой сонъ, больше не являлось. Что это было не видѣніе, я была тогда убѣждена — просто сонъ, явившійся слѣдствіемъ всѣхъ нашихъ разговоровъ. Когда за мною пришли на другое утро, я уже успѣла оправиться и встрѣтила компанію какъ ни въ чемъ не бывало.
Меня поздравляли, называли героиней. Я отшучивалась.
Но меня поразилъ Казиміръ — онъ не шутилъ и не смѣялся, какъ обычно, а быль блѣденъ и разстроенъ.
— Господа! — воскликнулъ кто-то изъ компаніи. — Посмотрите наверхъ! Вчера тамъ была привязана висѣлица…
— Лѣстница! — поправили его.
— Нѣтъ, висѣлица! Можете теперь убѣдиться сами, что это висѣлица, а теперь вонъ она стоить тамъ въ углу. Тутъ, кажется, въ самомъ дѣлѣ гуляетъ нечистая сила! Какъ она очутилась внизу?
Всѣ вопросительно посмотрѣли на меня. Я, въ свою очередь, взглянула, куда указывалъ говорившій, и обомлѣла: тамъ дѣйствительно стояло прислоненнымъ къ стѣнѣ, какъ разъ у окошка, то, что вчера всѣмъ намъ показалось лѣстницей, это была форменная висѣлица, которую и видѣла сегодня ночью.
Это перемѣщеніе висѣлицы съ потолка такъ ошеломило меня, что я, несмотря на всю свою находчивость, не нашлась, что отвѣтить. И ничего не понимала, какъ, очевидно, и всѣ остальные.
— Она и вчера стояла здѣсь мы только не замѣтили! — пытался кто-то объяснить.
— Если здѣсь, то почему же сверху исчезла та лѣстница? — спросилъ увѣрявшій, что это была висѣлица.
Ни у кого не нашлось объясненія.
Вечеромъ въ тотъ же день состоялся балъ, на которомъ присутствовала масса народа. Были пріѣзжіе даже изъ Кракова. Полонезъ, которымъ онъ открылся въ парадной залѣ, былъ исключительнымъ по красотѣ и какъ нельзя болѣе соотвѣтствовалъ старинной обстановкѣ. Костюмированные были большою частью въ дорогихъ національныхъ костюмахъ, подъ масками скрывалась самая древняя знать Польши. Казиміръ бродилъ грустный и не танцовалъ. Онъ былъ во фракѣ почему-то не захотѣлъ надѣть костюма маркиза, и я поэтому осталась безъ кавалера, — на мнѣ былъ прелестный старинный костюмъ временъ Людовика.
Передъ самымъ ужиномъ, когда всѣ сняли маски и оркестръ заигралъ послѣднюю мазурку, мы стояли съ нимъ въ нишѣ окна, почти скрытые тяжелой портьерой.
Танцовать еще никто не начиналъ. Вдругъ съ противоположнаго конца отдѣлилась пара. Когда она пронеслась мимо насъ, мы оба вскрикнули: въ этой парѣ въ старинныхъ польскихъ костюмахъ я узнала тѣхъ, кого вчера ночью я видѣла, — какъ мнѣ тогда казалось, во снѣ, теперь же я убѣдилась, что это былъ не сонъ, а настоящее видѣніе, — повѣшенными. Пара была очень красива и тоже удивительно походила другъ на друга.
Я взглянула на Казиміра онъ былъ смертельно блѣденъ.
— Кто это?
Онъ не отвѣчалъ.
— Я спрашиваю тебя: кто это?
— Добошинскіе.
Я поняла, въ чемъ дѣло. Это были брать и сестра, богатые помѣщики, очень стариннаго рода и единственные его представители. Казиміръ считался женихомъ красивой польки и былъ безумно влюбленъ въ нее. Я наслышалась уже отъ многихъ, что братъ, и сестра артистически танцуютъ свою родную мазурку и краковякъ — потому-то никто и не рѣшался танцовать, и вся зала замерла, любуясь исключительно интересной парой.
— Ты знаешь, Люцина, — схватилъ меня Казиміръ за руку, — я сегодня ночью въ каплицѣ видѣлъ, какъ ихъ отпѣвали…
Я такъ и замерла — этого я ужъ никакъ не ожидала услышать, но, видя, что съ нимъ чуть не дѣлается дурно, я взяла себя въ руки и заставила самымъ обыкновеннымъ тономъ отвѣтить:
— Какой вздоръ! Просто ты заснулъ, и тебѣ приснилось. Мы такъ много говорили за послѣднее время ерунды, что въ этомъ ничего нѣтъ мудренаго.
— А я боюсь, что это предзнаменованіе, что съ нею случится какое-нибудь несчастіе! Я не переживу этого! Если бы ты знала, какъ я люблю ее!
— Еще бы — Ванда такая хорошенькія! Вотъ видишь, а ты еще смѣялся надо мной, я же отлично понимаю, что это вздоръ, и никакихъ привидѣній мнѣ въ башнѣ не являлось. Оказывается, ты впечатлительнѣе меня. Пройдемся лучше, мнѣ хочется поближе посмотрѣть на нихъ. Ты, конечно, поведешь ее къ ужину?
Я такъ и не сказала ему, что видѣла въ башнѣ. — такое совпаденіе еще больше убѣдило бы его, что нужно ждать несчастія.
Кончился балъ, кончились Святки, и я поторопилась уѣхать изъ замка, который уже пересталъ мнѣ казаться такимъ привлекательнымъ. Передъ моими глазами постоянно стоялъ эшафотъ, а на перекладинѣ болтались два тѣла; я слышала звуки мазурки, подъ которые танцовали два трупа въ дорогихъ старинныхъ костюмахъ: я слышала похоронное пѣнье, и всюду мнѣ чудились гробы…
Больше недѣли я выдержать не могла и, простившись со своими гостепріимными родственниками и давъ себѣ слово никогда сюда больше не возвращаться, я уѣхала въ Кіевъ.
Разразилась война. Мы, кіевляне, какъ близкіе къ театру военныхъ дѣйствій, особенно остро переживали это событіе. Да и судьбы Польши, на возстановленіе которой, какъ самостоятельнаго государства, у насъ никогда не умирала надежда, и которой теперь угрожали нѣмцы, не мало безпокоили насъ. Что ждетъ ее? Какія еще испытанія предстоитъ пережить ей? Какое будущее готовитъ ей судьба?
Отъ родственниковъ я получала письма самаго тревожнаго свойства. Они собирались бросать свой домъ въ Варшавѣ и, забравъ все цѣнное, переселиться въ имѣніе, гдѣ я гостила у нихъ. Потомъ вдругъ извѣстія прекратились, что страшно встревожило меня, такъ какъ это было-какъ разъ въ то время, когда Варшава была отдана и нѣмцы стали ломиться дальше.
Наконецъ я получила отъ своихъ письмо, гдѣ описывалось, какіе ужасы имъ пришлось пережить, какъ они еле успѣли бѣжать изъ имѣнія, побросавъ рѣшительно все, и что скоро они будутъ въ Кіевѣ, такъ какъ и Вильна, гдѣ они разсчитывали поселиться, тоже оставлена.
«Нужно спѣшить, чтобы лѣчить бѣднаго Казю, который сталъ совершенно ненормальнымъ послѣ того, что ему пришлось пережить: его невѣсту, Ванду Добошинскую, а также и ея брата (несчастные!) повѣсили у нихъ въ имѣніи нѣмцы, заподозрѣвъ въ нихъ шпіоновъ и организаторовъ польскихъ легіоновъ, враждебныхъ Германіи».