Вчера, Бобровым утомленный,
Я спал и видел странный сон!
Как будто светлый Аполлон, 4 За что, не знаю, прогневленный,
Поэтам нашим смерть изрек;
Изрек — и все упали мертвы,
Невинны Аполлона жертвы! 8 Иной из них окончил век,
Сидя на чердаке высоком
В издранном шлафроке широком,
Наг, голоден и утомлен 12 Упрямой рифмой к светлу небу.
Другой, в Цитеру пренесен,
Красу, умильную как Гебу,
Хотел для нас насильно… петь 16 И пал без чувств в конце эклоги;
Везде, о милосерды боги!
Везде пирует алчна смерть,
Косою острой быстро машет, 20 Богату ниву аду пашет
И губит Фебовых детей,
Как ветр осенний злак полей!
Меж тем в Элизии священном, 24 Лавровым лесом осененном,
Под шумом Касталийских вод,
Певцов нечаянный приход
Узнал почтенный Ломоносов, 28 Херасков, честь и слава россов,
Самолюбивый Фебов сын,
Насмешник, грозный бич пороков,
Замысловатый Сумароков 32 И, Мельпомены друг, Княжнин.
И ты сидел в толпе избранной,
Стыдливой грацией венчанный,
Певец прелестныя мечты,[1] 36 Между Психеи[2] легкокрылой
И бога нежной красоты;
И ты там был, наездник хилой
Строптива девственниц седла, 40 Трудолюбивый, как пчела,
Отец стихов «Тилемахиды»;[3]
И ты, что сотворил обиды
Венере девственной, Барков![4] 44 И ты, о мой певец незлобный,
Хемницер, в баснях бесподобный! —
Все, словом, коих бог певцов
Венчал бессмертия лучами, 48 Сидели там олив в тени,
Обнявшись с прежними врагами;
Но спорили еще они
О том, о сем — и не без шума 52 (И в рае, думаю, у нас
У всякого своя есть дума,
Рассудок свой, и вкус, и глаз).
Садились все за пир богатый, 56 Как вдруг Майинин сын[5] крылатый,
Ниссланный вышним божеством,
Сказал сидящим за столом:
«Сюда, на берег тихой Леты, 60 Бредут покойные поэты;
Они в реке сей погрузят
Себя и вместе юных чад.
Здесь опыт будет правосудный: 64 Стихи и проза безрассудны
Потонут вмиг: так Феб судил!» —
Сказал Эрмий — и силой крыл
От ада к небу воспарил. 68 «Ага! — Фонвизин молвил братьям, —
Здесь будет встреча не по платьям,
Но по заслугам и уму».
— «Да много ли, — в ответ ему 72 Кричал, смеяся, Сумароков, —
Певцов найдется без пороков?
Поглотит Леты всех струя,
Поглотит всех, иль я не я!» — 76 — «Посмотрим, — продолжал вполгласа
Поэт, проклятый от Парнаса, —
Егда прийдут…» Но вот они,
Подобно как в осенни дни 80 Поблеклы листия древесны,
Что буря в долах разнесла[6], —
Так теням сим не весть числа!
Идут толпой в ущелья тесны, 84 К реке забвения стихов,
Идут под бременем трудов;
Безгласны, бледны, приступают,
Любезных детищей купают… 88 И более не зрят в волнах!
Но тут Минос, певцам на страх,
Старик угрюмый и курносый,
Чинит расправу и вопросы: 92 «Кто ты, вещай?» — «Я тот поэт,
По счастью очень плодовитый
(Был тени маленькой ответ),
Я тот, венками роз увитый 96 Поэт-философ-педагог,
Который задушил Вергилья,
Окоротил Алкею крылья,
Я здесь! Сего бо хощет бог 100 И долг священныя природы…[7]
— «Кто ж ты, болтун?» — «Я… Верзляков!»[8]
— «Ступай и окунися в воды!»
— «Иду… во мне вся мерзнет кровь… 104 Душа… всего… душа природы,
Спаси… спаси меня, любовь!
Авось…» — «Нет, нет, болтун несчастный,
Довольно я с тобою выл!» — 108 Сказал ему Эрот прекрасный,
Который тут с Психеей был.
«Ступай!» — Пошел, — и нет педанта.
«Кто ты?» — спросил допросчик тень, 112 Несущу связку фолианта.
«Увы, я целу ночь и день
Писал, пишу и вечно буду
Писать… все прозой, без еров.[9] 116 Невинен я. На эту груду
Смотри, здесь тысячи листов,
Священной пылию покрытых,
Печатью мелкою убитых, 120 И нет ера ни одного.
Да, я!..» — «Скорей купать его!» —
Но тут явились лица новы
Из белокаменной Москвы.[10] 124 Какие странные обновы!
От самых ног до головы
Обшиты платья их листами,
Где прозой детской и стихами 128 Иной кладбище, мавзолей,
Другой журнал души своей,
Другой Меланию, Зюльмису,
Луну, Веспера, голубков, 132 Глафиру, Хлою, Милитрису,
Баранов, кошек и котов[11]
Воспел в стихах своих унылых
На всякий лад для женщин милых 136 (О, век железный!..). А оне
Не только въяве, но во сне
Поэтов не видали бедных.
Из этих лиц уныло-бледных 140 Один, причесанный в тупей,[12]
Поэт присяжный, князь вралей,[13]
На суд явил творенья новы.
«Кто ты?» — «Увы, я пастушок, 144 Вздыхатель, завсегда готовый;
Вот мой венок и посошок,
Вот мой букет цветов тафтяных,
Вот список всех красот упрямых, 148 Которыми дышал и жил,
Которым я насильно мил.
Вот мой баран, моя Аглая»,[14] —
Сказал и, тягостно зевая, 152 Спросонья в Лету поскользнул!
«Уф! я устал, подайте стул,
Позвольте мне, я очень славен.
Бессмертен я, пока забавен». 156 — «Кто ж ты?» — «Я русский и поэт.[15]
Бегом бегу, лечу за славой,
Мне враг чужой рассудок здравой.
Для русских прав мой толк кривой, 160 И в том клянусь моей сумой».
— «Да кто же ты? — «Жан-Жак я Русский,
Расин и Юнг, и Локк я русский,
Три драмы русских сочинил 164 Для русских; нет уж боле сил
Писать для русских драмы слезны;
Труды мои все бесполезны!
Вина тому — разврат умов». — 168 Сказал — в реку! и был таков!
Тут Сафы русские печальны,[16]
Как бабки наши повивальны,
Несли расплаканных детей. 172 Одна — прости бог эту даму! —
Несла уродливую драму,
Позор для ада и мужей,
У коих сочиняют жены. 176 «Вот мой Густав, герой влюбленный…»
— «Ага! — судья певице сей, —
Названья этого довольно:
Сударыня! мне очень больно, 180 Что вы, забыв последний стыд,
Убили драмою Густава.
В реку, в реку!» О, жалкий вид!
О, тщетная поэтов слава! 184 Исчезла Сафо наших дней
С печальной драмою своей;
Потом и две другие дамы,
На дам живые эпиграммы, 188 Нырнули в глубь туманных вод.
«Кто ты?» — «Я — виноносный гений.[17]
Поэмы три да сотню од,
Где всюду ночь, где всюду тени, 192 Где роща ржуща ружий ржот[18],
Писал с заказу Глазунова[19]
Всегда на срок… Что вижу я?
Здесь реет между вод ладья, 196 А там, в разрывах черна крова,
Урания — душа сих сфер
И все титаны ледовиты,
Прозрачной мантией покрыты, 200 Слезят!» — Иссякнул изувер
От взора пламенной Эгиды.[20]
Один отец «Тилемахиды»
Слова сии умел понять. 204 На том брегу реки забвенья
Стояли тени в изумленье
От речи сей: «Изволь купать
Себя и всех своих уродов», — 208 Сказал, не слушая дово́дов,
Угрюмый ада судия.
«Да всех поглотит вас струя!..»
Но вдруг на адский берег дикий 212 Призра́к чудесный и великий[21]
В обширном дедовском возке
Тихонько тянется к реке.
Наместо клячей запряженны, 216 Там люди в хомуты вложенны
И тянут кое-как, гужом!
За ним, как в осень трутни праздны,
Крылатым в воздухе полком 220 Летят толпою тени разны
И там и сям. По слову: «Стой!»
Кивнула бледна тень главой
И вышла с кашлем из повозки. 224 «Кто ты? — спросил ее Минос, —
И кто сии?» — на сей вопрос:
«Мы все с Невы поэты росски», —
Сказала тень. — «Но кто сии 228 Несчастны, в клячей превращенны?»
— «Сочлены юные мои,
Любовью к славе вдохновенны,
Они Пожарского поют 232 И топят старца Гермогена,[22]
Их мысль на небеса вперенна,
Слова ж из Библии берут;
Стихи их хоть немного жестки, 236 Но истинно варяго-росски».
— «Да кто ты сам?» — «Я также член;
Кургановым[23] писать учен;
Известен стал не пустяками, 240 Терпеньем, по́том и трудами;
Аз есмь зело Славенофил», —
Сказал и про́лог растворил.
При слове сем в блаженной сени 244 Поэтов приподнялись тени;
Певец любовныя езды[24]
Осклабил взор усмешкой блудной
И рек: «О муж, умом не скудной! 248 Обретший редки красоты
И смысл в моей «Деидамии»,[25]
Се ты! се ты!..» — «Слова пустые», —
Угрюмый судия сказал 252 И в Лету путь им показал.
К реке подвинулись толпою,
Ныряли всячески в водах;
Тот книжку потопил в струях, 256 Тот целу книжищу с собою.
Один, один Славенофил,[26]
И то повыбившись из сил,
За всю трудов своих громаду, 260 За твердый ум и за дела
Вкусил бессмертия награду.
Тут тень к Миносу подошла[27]
Неряхой и в наряде странном, 264 В широком шлафроке издранном,
В пуху, с косматой головой,
С салфеткой, с книгой под рукой.
«Меня врасплох, — она сказала, — 268 В обед нарочно смерть застала,
Но с вами я опять готов
Еще хоть сызнова отведать
Вина и адских пирогов: 272 Теперь же час, друзья, обедать,
Я — вам знакомый, я — Крылов!»[28]
«Крылов, Крылов», — в одно вскричало
Собранье шумное духо́в, 276 И эхо глухо повторяло
Под сводом адским: «Здесь Крылов!»
«Садись сюда, приятель милый!
Здоров ли ты?» — «И так и сяк». 280 — «Ну, что ж ты делал?» — «Все пустяк —
Тянул тихонько век унылый,
Пил, сладко ел, а боле спал.
Ну, вот, Минос, мои творенья, 284 С собой я очень мало взял:
Комедии, стихотворенья
Да басни — все купай, купай!»
О, чудо! — всплыли все, и вскоре 288 Крылов, забыв житейско горе,
Пошел обедать прямо в рай.
Еще продлилось сновиденье,
Но ваше длится ли терпенье 292 Дослушать до конца его?
Болтать, друзья, неосторожно —
Другого и обидеть можно.
А Боже упаси того!
1809
Примечания
Впервые напечатано: «Русская беседа», т. I, 1841. В 1810-х годах имело широкое распространение в списках. «Видение» пользовалось широким признанием в арзамасских кругах, вызвало неудовольствие шишковистов и, по дошедшим до Батюшкова слухам, Державина (письмо Гнедичу от 23 марта и 1 апреля 1810 г.). «Видению» подражали Жуковский, Пушкин, Баратынский и другие поэты.
↑Я русский и поэт. — Имеется в виду С. Н. Глинка (1775—1847), издатель патриотического «Русского вестника»; назван Жан-Жаком (Руссо) как его поклонник, Расином — как автор «классических» трагедий, Юнгом — как переводчик «Ночей» этого английского поэта, Локком — как автор статьи о воспитании в духе английского философа Локка.
↑…Сафы русские печальны… — Е. И. Титова, опубликовавшая драму «Густав Ваза, или торжествующая невинность», А. П. Бунина, М. Е. Извекова (1794—1830).
↑Призрак чудесный и великий… Аз есмь зело славенофил… — имеются в виду А. С. Шишков и его последователи. Этот пассаж позднее стал классическим образцом пародирования «арзамасцами» поэтов-архаистов, членов «Беседы любителей русского слова».
↑И топят старца Гермогена. — Намек на поэму С. А. Шихматова «Пожарский, Минин, Гермоген, или спасенная Россия».
↑Курганов Николай Гаврилович (1726—1796) — автор книги «Письмовник», пособия по русской грамматике и фразеологии с текстами анекдотов.
↑Певец любовныя езды… — В. К. Тредиаковский, переводчик в стихах прозаического романа французского писателя П. Тальмана (1642—1712) «Езда в остров любви».
↑«Деидамия» — классицистическая трагедия Тредиаковского. Батюшков осмеивает ее незаслуженно. А. С. Пушкин в послании 1814 г. «К Батюшкову» по этому поводу писал: «Но Тредьяковского оставь / В столь часто рушимом покое».
↑Один, один славенофил… — В этих стихах речь идет не столько о литературной, сколько о государственной деятельности адмирала А. С. Шишкова, о заслуженной им репутации независимости.
↑Тут тень к Миносу подошла… — Здесь дан образ И. А. Крылова, в соответствии с условно-литературным представлением о баснописце-мудреце, ни во что не ставящем царящую в мире суету; в какой-то мере — с шутливым преувеличением черт «бытового» Крылова. См. также характеристику Крылова в «Похвальном слове сну» и в «Певце в беседе любителей русского слова».
↑Крылов познакомился с духами через «Почту». (Прим. авт.). «Почта» — сатирический журнал Крылова «Почта духов», издававшийся в 1789 г. в форме переписки с арабским волшебником духов, попавших в Петербург.
