Еслибъ начало Россійскаго витійства сокрывалось во мракъ глубокой древности: то для объясненія онаго надлежало бы, слѣдуя Цицерону[1], обратиться къ тѣмъ отдаленнымъ, единственно силою разума постигаемымъ вѣкамъ, когда люди, скитавшійся по дебрямъ и пустынямъ безъ обрядовъ богослужебныхъ, безъ общежительныхъ условій, безъ гражданскихъ законовъ, терпѣли взаимное насильство, и когда одинъ отличный мужъ, предусмотрѣвъ выгоды порядка, властно убѣдительнаго краснорѣчія, составилъ изъ нихъ общество, возложилъ, на нихъ семейственныя обязанности, изъ дикихъ содѣлалъ ихъ кроткими, принудилъ ихъ дорожить частнымъ и общимъ спокойствіемъ; надлежало бы вмѣстѣ съ Гораціемъ[2] упоминать о баснословныхъ дѣйствіяхъ Орфеева пѣнія, укротившаго свирѣпыхъ львовъ и тигровъ, о звукахъ Амфіоновой цитры, соорудившей Ѳивскія стѣны; надлежало бы доказывать, что вдохновенные Божествомъ первобытные мудрецы, подобно Орфею и Амфіону, силою убѣдительнаго, всѣ упорства преодолѣвающаго краснорѣчія заставили дикихъ пустынныхъ жителей принять благіе обычаи, гражданскія условія, правила семейственнаго порядка. Но почто основываться на предположеніяхъ и догадкахъ, вознамѣрившись обозрѣть ходъ искусственнаго по правиламъ риторики: располагаемаго витійства, коего начало отдѣлено отъ насъ однимъ только столѣтіемъ? Надобно ли искать слѣдовъ обдуманнаго краснорѣчія тамъ, гдѣ невозможно быть имъ, сообразно всѣмъ удостовѣреніямъ исторической истины? Нѣтъ, я почитаю за излишнее даже входить въ изслѣдованія о состояніи витійства предъ Владимірѣ великомъ, когда юное Государство едва только озарялось первыми лучами книжнаго ученія, и когда матери по дѣтяхъ своихъ, отводимыхъ въ училища? плакали какъ по умершихъ[3]. Самые учители наши, тогдашніе Греки, при совершенномъ упадкѣ истиннаго краснорѣчія? сочиняли нескладныя поученія; ораторы ихъ были уже весьма далеки отъ тѣхъ образцовъ, которымъ подражать хотѣли; церковные пастыри ихъ могли только удивляться вѣщаніямъ древнихъ проповѣдниковъ, но ни одинъ изъ нихъ не возносился до высоты Василія Великаго, Григорія Назіанзина, Іоанна Златоустаго. Весьма вѣроятно, что въ Россіи творенія сихъ знаменитыхъ древнихъ учителей извѣстными: быть стали еще со временъ Ярослава Владиміровича, который собравъ многихъ писцовъ, повелѣлъ перелагать на Славянскій языкъ и переписывать многія книги, ими же поучахуся вѣрніи людіе, творитъ лѣтописецъ[4]. Раздѣленіе Poссіи и послѣдовавшее за онымъ татарское порабощеніе остановило первые успѣхи просвѣщенія; прекрасная заря отечественной словесности помрачилась при самомъ своемъ началѣ. Языкъ богослужебный или книжный, Моравскими переводчиками единожды образованный по Греческому, при всемъ богатствѣ своемъ, оставался необработаннымъ за недостаткомъ мыслящихъ писателей, которые могли бы еще далѣе распространять кругъ его, еще точнѣйшее дать опредѣленіе словамъ и содѣлать ихъ еще болѣе способными къ выраженію умственныхъ понятій; языкъ сей не очищался, но портился неучеными переписчиками; не было великихъ дарованій, не было ни какихъ грамматическихъ и критическихъ сочиненій, которыя предохраняли бы цѣлость его отъ неизбѣжнаго поврежденія. Замѣтимъ, что языкъ гражданскій и общенародный всегда былъ у насъ отличнымъ отъ языка церковнаго: оба они суть ближайшія вѣтви единаго древа; оба они суть органы вѣщанія единаго Славянскаго народа, но по отдѣленіи племенъ необходимо уже измѣнившіеся отъ различія въ мѣстномъ положеніи тѣхъ племенъ, въ сосѣдствѣ съ народами, въ образѣ правленія. Языкъ, говорю, книжный, образованный по Греческому и принесенный въ Русь по крещеніи жителей Кіевскихъ и Новгородскихъ, былъ весьма отличенъ отъ употребительнаго нарѣчія. Чтобъ удостовѣриться въ сей истинѣ, сравнимъ слогъ Новгородской лѣтописи, граматъ и другихъ памятниковъ тринадцатаго и четырнадцатаго столѣтія со слогомъ церковныхъ молитвъ и пѣсней; при множествѣ несходныхъ словъ повсюду увидимъ въ нихъ отмѣнное словосочиненіе. Но что окажется, когда сличимъ слогъ Руской Правды или Пѣсни о полку Игоревѣ (ежели пѣснь сія въ самомъ дѣлѣ есть остатокъ отдаленной древности) со слогомъ, тѣхъ же молитвъ и пѣсней церковныхъ? Въ памятникахъ ближайшаго къ намъ времени, когда по всей вѣроятности уже надлежало бы слиться двумъ симъ нарѣчіямъ по причинѣ долговременнаго употребленія ихъ однимъ народомъ, всё ещё замѣчаемъ несходство, которое до нынѣ продолжается. И будетъ продолжаться. И какъ языкъ богослужебный, искажаемый неосторожными переписчиками, не могъ возноситься до высшей степени совершенства, а языкъ гражданскій и общенародный, присвоившій себѣ многія чужестранныя слова и заимствовавшій нѣкоторые обороты изъ богослужебнаго, также не ознаменованъ почти никакими успѣхами даже до царствованія великаго Преобразителя, при которомъ паки начинается заря отечественной словесности. Оба языка; богослужебный и гражданскій, не имѣя надлежащей опредѣленности, неустановленные ни примѣрами великихъ писателей, ни основанными на нихъ правилами, недополненные изобрѣтеніями піитическаго воображенія, были не иное что какъ богатая руда золота, ожидающая трудолюбивыхъ рукъ художническихъ. Въ такомъ состояніи находились они въ великой Россіи до тѣхъ поръ, пока безсмертный Ломоносовъ не положилъ основанія новой, великолѣпной храминѣ Россійскаго слова, творческимъ умомъ его сооруженной и украшенной.
Между тѣмъ какія перемѣны въ малой Россіи и на сторонъ заднѣпрской происходили съ языками Славенскимъ и Русскимъ? Разореніе отъ Татаръ и междоусобія Князей облегчили средства усилившимся Литовцамъ завладѣть Кіевомъ. По соединеніи Литвы съ Польшею и по введеніи однообразнаго правленія въ отторженныхъ отъ Россіи Княжествахъ, языкъ Польскій сдѣлался господствующимъ. На немъ издаваемы были законы; имъ говорили знатные люди и шляхетство; правила для изученія ему преподаваемы были въ училищахъ. Усилія Польскаго правительства обратить къ Уніи православныхъ очень много способствовали искаженію Русскаго языка, которой мало по малу принималъ окончанія, обороты въ словахъ и цѣлыя слова отъ Польскаго, между тѣмъ какъ языкъ Славенскій оставался въ церковныхъ книгахъ. Хвала и честь духовенству православнаго исповѣданія. Понимая всю важность богослужебнаго языка, ученые монахи старались предохранить его отъ забвенія, и для того сочиняли Греко-Славенскія и особо Славенскія грамматики[5]. Обучиваясь словеснымъ наукамъ въ Кіевскомъ и другихъ училищахъ и познавши правила древнихъ риторовъ, они по примѣру духовенства иныхъ исповѣданій, читали въ храмахъ Божіихъ свои собственныя проповѣди, слова похвальныя и надгробныя[6]. Іоаникій Галятовскій, Ректоръ Кіевской Академіи, трудолюбивый проповѣдникъ и риторъ, упражняясь въ сочиненіи словъ поучительныхъ, составилъ и правила для желающихъ писать проповѣди, и сіи правила показываютъ уже, что творецъ ихъ руководствовался наставленіями древнихъ въ трудной науки располагати части слова. Да будетъ мнѣ позволено предложить здѣсь образцы языка, которой употребляемъ былъ Малороссійскими проповѣдниками, семнадцатаго столѣтія. Беру примѣръ изъ одного поучительнаго слова упомянутаго Іоаникія: «Пожытокъ намъ чынитъ ялмужна, которую гды даемо убогимъ, она грѣхи нашѣ сглажаетъ и розпорошаетъ, такъ мовилъ Пророкъ Даніилъ до Навходоносора Кроля Вавилонскаго: Цару совѣтъ мой да ти будетъ угоденъ, и грѣхи своя милостынями разсыпли, и неправды твоя щедротами убогихъ. Пожытокъ есть и то ялмужны, которую гды даемо убогимъ, отдаетъ намъ Богъ оную на страшномъ судѣ, гды всѣ люде встанутъ зъ мертвыхъ, и станутъ предъ Маестатомъ Xpистовымъ, и будутъ справоватися якъ жили на свѣтѣ, чы зле чы добре[7] и проч.» Беру другой примѣръ изъ его же наставленія сочинять проповѣди (Наука, албо способъ зложеня казаня): «Кто хочетъ казанье учынити, наиперше маетъ положити зъ писма святаго ѳему, которая есть фундаментомъ всего казаня, бо ведлугъ ѳемы мусится повѣдати все казанье.» Сей языкъ, намъ почти невразумительный, по прошествіи немногихъ лѣтъ въ устахъ Стефана Яворскаго, Димитрія Святаго, Ѳеофана Прокоповича, Гавріила Бужинскаго, и другихъ учившихъ народъ благочестію и прославлявшихъ безсмертныя дѣла Петровы, примѣтно сближался съ Великороссіискимъ, напрягалъ вниманіе любопытныхъ слушателей и знакомилъ ихъ съ новымъ, дотолѣ неизвѣстнымъ для нихъ удовольствіемъ. Но отъ чего даже до половины минувшаго столѣтія многіе престолы украшались Архіереями, уроженцами изъ Малой Россіи? отъ чего слухъ Великороссіянъ терпѣливо сносилъ чуждое произношеніе и нѣкоторыя мало вразумительныя реченія новыхъ проповѣдниковъ? Отъ того что проповѣдники сіи; образовавшіеся въ училищахъ по правиламъ логики и риторики, предлагали святыя истины, подкрѣпляемыя доводами и украшаемыя хитростями науки о витійствѣ; отъ того что при составленіи словъ ораторской талантъ ихъ руководствовался тѣми вѣковыми опытами, изъ которыхъ древніе мудрецы составили правила витійства.
По присоединеніи Малой Россіи къ Великой, вліяніе Польской словесности ощутительно ослабѣвало. Проповѣдники и писатели тогда же начали сближаться съ господствующимъ языкомъ, употребляя къ тому посредство богослужебнаго. Изъ поучительныхъ словъ Черниговскаго Архіепископа Лазаря Барановича[8]? Царю Алекcею Михайловичу посвященныхъ, изъ проповѣдей Кіевскаго Игумена Антонія Радивиловскаго[9]), приписанныхъ Царямъ Іоанну Алексіевичу и Петру, Алексіевичу и Царевнѣ Софіи Алексіевнъ, и изъ другахъ оставшихся сочиненій того времени ясно видимъ, что витіи и писатели, каждой по мѣрѣ возможности своей, старались уже уклоняться отъ Польскаго языка. Тогдашнія обстоятельства были весьма благоприятны достохвальному ихъ стремленію. Еще и прежде знаменитый Митрополитъ Кіевскій Петръ Могила и по немъ Печерскій Архмандритъ Іннокентій Гизель предпринимали житія святыхъ, читаемыя на польскомъ, неприличномъ восточной церкви языкѣ[10] издать на Славянороссійскомъ, чего и многіе отъ благочестивыхъ желали нетерпѣливо, но разныя препятства остановляли исполненііе сего великаго подвига, которой совершенъ уже послѣ трудами Св. Димитрія Ростовскаго, бывъ начатъ имѣнно прошенію Кіевскаго Митрополита Варлаама. Изданіе Четьи Миней есть важнѣйшее событіе въ исторіи богослужебнаго языка всѣхъ племенъ Славенскихъ, исповѣдующихъ восточную вѣру. Въ сей достопамятной книгѣ житія Святыхъ предложены такимъ слогомъ, въ которомъ тщательно наблюдены уже правила грамматическія и которой долженъ служить образцовымъ для Россіянъ, упражняющихся въ отечественной словесности.
Къ началу осмнадцатаго вѣка многое уже было приготовлено для успѣховъ церковнаго краснорѣчія: изданы нѣкоторыя сочиненія древнихъ отцовъ восточныхъ; книжный языкъ утверждался на правилахъ грамматики; молодые ораторы имѣли средства обработывать свои дарованія науками, и могли надѣяться, что самое правительство, съ ними единую вѣру исповѣдующее, обратитъ на труды ихъ свое вниманіе. Великій Петръ, быстрымъ и проницательнымъ взоромъ замѣчавшій умъ, ученость и дарованія, почти въ одно время, нашелъ оныя въ знаменитыхъ современникахъ, Димитрій Тупталѣ и Стефанѣ Яворскомъ, сихъ лучезарныхъ свѣтилахъ Россійскія церкви.
Димитрій, обучившійся въ Кіевъ словеснымъ наукамъ 1675 года, призванъ былъ въ Черниговъ Архіепископомъ Лазаремъ Барановичемъ къ отправленію должности проповѣдника. Успѣхи въ преподаваніи народу евангельскаго ученія скоро сдѣлали извѣстнымъ имя его за предѣломъ Россіи, и онъ возимѣлъ случай показать дарованія свои въ Вильнѣ и въ другихъ мѣстахъ Литовскаго Княжества. Въ 1689 году, по напечатаніи первыхъ трехъ мѣсяцовъ Четій Миней, Святый собиратель ихъ, прибывшій къ Московскому Двору съ Гетманомъ Малороссійскимъ, ободренъ былъ Патріархомъ Іоакимомъ къ продолженію начатаго достохвальнаго подвига. Въ послѣдовавшее время Димитріи неусыпно трудился надъ житіями Святыхъ, получивъ новое ободреніе отъ Патріарха Адріана въ присланной къ нему грамотѣ. Въ 1701 году Великій Петръ имяннымъ указомъ своимъ призывалъ Димитрія въ Москву и по велѣлъ посвятить его въ Митрополита. Время пастырской жизни сего Святителя до блаженной кончины его[11] протекло къ подвигахъ вѣры и добродѣтели, въ исправленіи подчиненныхъ, въ обличеніи раскольниковъ, въ наставленіи народа. Не буду исчислять различныхъ Святаго Димитрія сочиненій историческихъ, догматическихъ и стихотворныхъ, а упомяну только что поучительными словами его услаждаются многіе изъ благочестивыхъ читателей, а особливо тѣ, кои ищутъ въ нихъ единственно христіанскаго нравоученія и пользы душевной.
Дарованія Стефана Яворскаго замѣчены Варлаамомъ Ясинскимъ, тогдашнимъ проповѣдникомъ Печерскимъ, а послѣ бывшимъ Кіевскимъ Митрополитомъ. Сей покровитель учености посылалъ Яворскаго въ Польскія училища для усовершенствованія въ наукахъ, и Яворскій по возвращеніи своемъ въ Кіевъ преподавалъ риторику, философію и богословію и во храмахъ проповѣдывалъ Божіе слово. Въ бытность свою въ Москвѣ, 1700 года, по желанію Царя Петра Алексіевича произнесъ надгробное слово надъ скончавшимся тогда знаменитымъ военачальникомъ Шеинымъ; ораторскій талантъ его понравился Государю, и проповѣдникъ добродѣтелей и подвиговъ Шеина въ томъ же году возведенъ въ достоинство Митрополита Рязанскаго. Такъ Великій Монархъ умѣлъ ободрять дарованія и открывать для нихъ новое обширнѣйшее поприще! По кончинѣ Патріарха Адріана Стефану ввѣрено правленіе всея Россійскія церкви. Отправляя многотрудную должность сію, онъ не переставалъ упражняться въ сочиненіи книгъ догматическихъ и полемическихъ, писалъ богословскіе отвѣты въ Сорбонскую академію и стихи на разные случаи, произносилъ слова поучительныя и похвальныя. Вообще въ сочиненіяхъ своихъ онъ старался наблюдать чистой слогъ Славенской, подобно Димитрію Святому; проповѣди же его отличаются обиліемъ мыслей, хотя впрочемъ не всегда отборныхъ, и нерѣдко заимствуемыхъ отъ древнихъ Греческихъ и Римскихъ писателей. Обыкновеніе ссылаться на мудрецовъ языческихъ и приводить слова Цицерона, Виргилія, Сенеки, было нѣкогда уважаемо всѣми иностранными проповѣдниками; оно и въ Россіи господствовало до тѣхъ поръ пока болѣе заботились собирать мысли нежели выбирать ихъ; а на зарѣ словесности едва ли не каждая новая мысль кажется хорошею и приличною. Петръ Великій почтилъ напослѣдокъ Стефана, титломъ Президента во вновь тогда учрежденномъ святѣйшемъ Сѵнодъ, и уважалъ заслуги его до самой кончины[12] сего добродѣтельнаго и ученаго пастыря.
Уже Стефанъ былъ Митрополитомъ и блюстителемъ Патріаршаго престола, а Димитрій, равномѣрно почтенный саномъ Архіерейства, управлялъ епархіею Ростовскою и Ярославскою, когда Ѳеофанъ Прокоповичь, недавно возвратившійся изъ чужихъ краевъ, еще только преподавалъ стихотворство въ Кіевской академіи, въ которой обучался прежде словеснымъ и другимъ наукамъ. Сильное желаніе искать новыхъ свѣдѣній повлекло его въ Польшу и въ отдаленныя государства. Тамъ довершалъ онъ образованіе великаго своего разума; тамъ обогащался онъ тѣми обширными и глубокими познаніями, которыми послѣ удивилъ просвѣщеннѣйшихъ современниковъ своихъ, и которыми стяжалъ имени своему вѣчную славу. Одни только названія всѣхъ произведеній сего знаменитаго писателя могутъ каждаго привести въ изумленіе. Онъ упражнялся въ витійствѣ и въ стихотворствѣ, въ философіи и въ богословіи, въ исторіи и въ политикѣ, въ наукѣ о древностяхъ и въ дипломатикѣ. Илъ древнихъ языковъ Латинской зналъ онъ такъ хорошо, что писалъ на немъ чище нежели на Россійскомъ, и даже сочинялъ для него піитическія и риторическія правила. Петру Великому сталъ Ѳеофанъ извѣстнымъ не прежде 1706 года, когда Монархъ по прибытіи въ Кіевъ поздравленъ былъ отъ Ѳеофана привѣтственною рѣчью. Знаменитыя побѣды, надъ Шведами одержанныя, давали поводъ Витіи торжественно вѣщать о подвигахъ Петра Великаго и любимца его Князя Меньшикова. Съ 1715 года Ѳеофанъ, призванный въ Москву и потомъ (1718) возведенный на степень Епископа, неутомимо содѣйствовалъ намѣреніямъ Государя, клонившимся къ установленію новаго порядка. Только Ѳеофановъ умъ и дарованія достаточны были къ тому, чтобы такъ убѣдительно доказывать пользу новыхъ перемѣнъ и учрежденій, такъ краснорѣчиво прославлять чудесные подвиги безсмертнаго Преобразителя, такъ искусно изобличать упорное невѣжество. Только особенная довѣренность Великаго Монарха могла быть соразмѣрнымъ воздаяніемъ за труды столь знаменитые и полезные. Петръ пожаловалъ его Вице-Президентомъ Сѵнода и Архіепископомъ; Екатерина, Петръ II и Анна равномѣрно любили его и уважали[13].
Ѳеофанъ имѣлъ отличную способность приятно произносить слова свои передъ слушателями. Современники могли услаждаться голосомъ его, тѣлодвиженіями, выраженіемъ лица; но для насъ несуществуетъ сія прелесть, которою иногда славятся и посредственные ораторы. Мы смотримъ на вѣковыя достоинства Ѳеофановы, на зрѣлыя мысли его, но силу доказательствъ, на ораторскую хитрость въ употребленіи способовъ удостовѣрить и убѣдить слушателей, а особливо на искусное расположеніе частей слова; ибо наиболѣе по расположенію частей безошибочно судить можно объ успѣхахъ витійства. Каждой одаренный здравымъ разумомъ человѣкъ способенъ правильно мыслить и сильно доказывать свое мнѣніе; но расположить искусственное слово такимъ образомъ, чтобы оно удобно напечатлѣвалось въ памяти слушателя и производило бы въ немъ желаемое дѣйствіе, можетъ только ученый и опытный ораторъ. Таковъ точно порядокъ въ похвальныхъ и поучительныхъ словахъ Ѳеофановыхъ. Въ каждомъ изъ нихъ видимъ взаимную зависимость мыслей, раздѣленіе частей и направленіе ихъ къ главной цѣли. Вотъ расположеніе похвальнаго слова о баталіи Полтавской[14]: витія разсматриваетъ 1 коликая супостатская лютость и сила уготована была на насъ, 2 како она оружіемъ Россійскимъ сломлена на Полтавской баталіи, 3 кіе плоды толь преславной викторіи родилися намъ. Прославляя въ другомъ словѣ[15] достопамятный миръ между Россіею и Швеціею, Ѳеофанъ описываетъ Россію, каковою была она прежде войны и каковою стала послѣ оной. Въ словъ на похвалу Петра Великаго, по кончинѣ его проповѣдникомъ[16], ораторъ исчисляетъ подвиги безсмертнаго Монарха во первыхъ просто какъ Царя, а потомъ какъ Царя христіянскаго. Каждая часть опять имѣетъ свои подраздѣленія, и они ровно какъ весь внутренній составъ каждаго слова закрыты цвѣтами краснорѣчія, и какими движеніями одушевлены вѣщанія Ѳеофановы, а особливо гдѣ онъ, очевидный свидѣтель великихъ перемѣнъ, говоритъ о пользѣ новыхъ заведеній, о порядкѣ военномъ и гражданскомъ, о знаменитыхъ побѣдахъ, и гдѣ сравниваетъ вводимое просвѣщеніе съ прежнимъ невѣжествомъ! Ѳеофановъ слогъ вообще нечистъ и негладокъ; принявъ за основаніе книжный Славенскій языкъ, Ѳеофанъ пестрилъ его простонародными Русскими, Малороссійскими и чужестранными словами. Но можно ли обвинять въ томъ, славнаго витію, и надобно ли останавливаться надъ негладкостію слога, когда извѣстно, что почти всѣ ученые современники Ѳеофановы, писавшіе не объ однихъ только духовныхъ дѣлахъ, употребляли нечистой языкъ по необходимости, и то Ломоносовъ первой постигъ и открылъ для насъ тайну выбора словъ и приличнаго сочетанія книжнаго языка съ общенароднымъ? Не льзя было избѣжать словъ чужестранныхъ, говоря о флотѣ, объ инженерствѣ, о дисциплинѣ и вообще о наукахъ и искусствахъ; не льзя было замѣчать разительной неприличности простонародныхъ Русскихъ словъ между Славенскими и остерегаться отъ Малороссійскихъ и Польскихъ оборотовъ такимъ людямъ, кои молодость свою провели посреди Малороссіянъ и Поляковъ, въ зрѣлыхъ же лѣтахъ не могли Русскому языку научиться по правиламъ, которыя тогда небыли еще и составлены. Можетъ быть Ѳеофанъ думалъ, что уклоняясь отъ книжнаго языка приближается къ употребительному въ общежитіи; ибо невмѣстно было бы предполагать, будто ученый мужъ сей не видѣлъ, что языкъ его не вездѣ сходенъ съ богослужебнымъ.
Изъ современниковъ Ѳеофановыхъ извѣстны, по напечатаннымъ и рукописнымъ проповѣдямъ. Ѳеофилактъ Лопатинскій, Варлаамъ Леницкій и другіе ученые пастыри. Но болѣе всѣхъ ихъ прославился Гавріилъ Бужинскій, бывшій въ походахъ съ Петромъ Великимъ. Монархъ съ особливымъ удовольствіемъ слушалъ его проповѣди и приказывалъ ихъ печатать. Отправляя должность Оберъ-Іеромонаха при морскомъ флотѣ, Гавріилъ произносилъ слова свои иногда на кораблѣ, иногда въ походной полковой церкви. Къ чести сего знаменитаго витіи упомянуть должно; что проповѣди его неоднократно печатаны были въ обѣихъ столицахъ, а одна, произнесенная при гробѣ Петра Великаго по случаю годичнаго поминовенія, переведена на Латинской языкъ и напечатана въ Берлинѣ. Гавріилъ учился въ Кіевской Академіи; живши въ Москвѣ при Заиконоспаскомъ училищѣ съ 1707 года онъ, по видимому, заблаговременно успѣлъ примѣтить, сколь неприлично въ поучительныя слова вмѣшивать реченія чуждыя Великороссійскому слуху, и потому рѣшился писать языкомъ богослужебнымъ, по возможности стараясь сохранить чистоту его и важность. Однакожъ онъ не могъ обойтись безъ нѣкоторыхъ иностранныхъ реченій, болѣе или менѣе нужныхъ для наименованія новыхъ вещей и для выраженія новыхъ понятій; а мы знаемъ теперь, что иностранныя слова, иногда терпимыя въ употребительномъ языкъ, никогда не получатъ права гражданства въ богослужебномъ. Языкъ общественный удобенъ обогащаться; напротивъ того книжный, сообщая богатства свои первому, отвергаетъ, всякое новое приобрѣтеніе. Замѣчаніе сіе относится вообще до всѣхъ мертвыхъ языковъ; описанія многихъ нынѣшнихъ учрежденій, обычаевъ и новыхъ открытій были бы непонятны для Димосѳена и Цицерона на ихъ природныхъ языкахъ. Мы не должны терять изъ виду сего замѣчанія, разсматривая Славянской слогъ нашихъ ораторовъ, современныхъ Петру I и Елисаветѣ. Въ семъ отношеніи нельзя требовать, чтобы слогъ Гавріила вездѣ былъ ровенъ. И того уже довольно, что находимъ у него многія страницы, на которыхъ удержана вся важность богослужебнаго языка. Обиліе хорошихъ мыслей, полнота перходовъ, искусной выборъ и приличное сочетаніе реченій сутъ отличительныя принадлежности словъ Гавріиловыхъ. Сей достопамятный мужъ имѣлъ счастіе пользоваться благоволеніемъ Петра Великаго, который почтилъ его, бывшаго уже Архимандритомъ, званіемъ Совѣтника Святѣйшаго Сѵнода и сверхъ того Директоромъ и Протекторомъ всѣхъ духовныхъ училищъ и типографій. Онъ скончался въ Москвѣ[17], имѣя санъ Епископа Рязанскаго и Муромскаго.
При Екатеринѣ I наши витіи прославляли подвиги Петра Великаго. Короткое царствованіе Петра II ознаменовано поздравительными словами. Отъ времени Анны Іоановны остались немногія проповѣди. Но царствованіе ея достопамятно въ исторіи отечественнаго краснорѣчія тѣмъ, что тогда начали помышлять объ очищеніи Россійскаго слова. При Академіи наукъ учреждено было Россійское собраніе подъ начальствомъ Барона Фонъ Корфа. Первое засѣданіе открыто[18] рѣчью о чистотѣ Россійскаго языка, произнесенною Тредіаковскимъ. Ораторъ доказывалъ, что для очищенія и дополненія отечественнаго слова нужно переводить древнихъ и новыхъ авторовъ, сочинить исправную грамматику, составить полной лексиконъ, риторику и стихотворную науку. Все сіе хотя трудно, однакожъ необходимо нужно и возможно: нужно для того чтобъ «имѣть хотя малое средствіе къ прославленію дѣлъ и добродѣтелей Государыни нашея» говоритъ Тредіаковскій, а въ доказательство возможности приводитъ въ примѣръ Флорентинскую и Французскую Академіи и Лейпцигское общество. «Непомышляете ли вы, что нашъ языкъ не въ состояніи быть украшаемъ? Нѣтъ, нѣтъ, господа; извольте отложить толь неосновательное мнѣніе. Посмотрите, отъ Петра Великаго лѣтъ, обратившись на многіи прошедшіи годы; то размысливши увидите ясно, что совершеннѣйшій сталъ въ Петровы лѣта языкъ, нежели въ бывшія прежде.» Для чего я повторяю здѣсь слова Тредіаковскаго? Для показанія, что ученые люди тогдашняго времени очень хорошо знали, въ какомъ состояніи находился языкъ отечественный и какія средства употреблять еще должно было для возведенія онаго на высшія степени къ совершенству. Не станемъ пугаться жесткаго слога и еще послушаемъ Тредіаковскаго: «украситъ его (т. е. языкъ) въ насъ Дворъ Ея Величества въ словѣ учтивѣйішй и великолѣпнѣйшій богатствомъ и сіяніемъ.» Научатъ насъ искусно имъ говорить и писать благоразумнѣйшіи Ея Министры, и премудрыи Священоначальники, изъ которыхъ многіи вамъ мнѣ извѣстны, у насъ таковы что намъ за господствующее правило можно бъ ихъ взядть было въ грамматику, и за краснѣйшій примѣръ въ реторику. Научитъ насъ и знатнѣйшее и искуснѣйшее благородныхъ сословіе. Утвердятъ оный намъ и собственное о немъ разсужденіе и воспріятое употребленіе отъ всѣхъ разумныхъ." Труды и успѣхи сего Россійскаго собранія намъ неизвѣстны; мы знаемъ только, что одинъ Ломоносовъ сочинилъ грамматику и риторику, опредѣлилъ различіе слога высокаго, средняго и простаго, правилами и примѣрами своими подтвердилъ неоспоримую истину, что весьма полезно и необходимо нужно обработывать языкъ господствующій, употребляемый въ общей жизни.
При восшествіи на престолъ Императрицы Елисаветы воспрянули дарованія нашихъ проповѣдниковъ. Новое поприщѣ открылось для нихъ въ прославленіи дѣлъ Петра Великаго предъ лицемъ ея Дщери, въ изображеніи прежнихъ бѣдствій и настоящаго благополучія, въ истолкованіи божественнаго ученія для душевной пользы Государыни кроткой и благочестивой. По прибытіи ея въ Москву для вѣнчанія и священнаго помазанія на царство, въ праздничные и воскресные дни раздавались вѣщанія пастырей въ хвалу Петра, Екатерины и Елисаветы. Сыны Отечества проливали слезы умиленія, когда ораторъ, исчисливъ благодѣянія Петра Великаго и Екатерины, представлялъ печальную картину всеобщаго унынія: «Погребли мы преславныхъ Монарховъ, погребли благоденствія наши; по смерти оныхъ за беззаконія и неправды наша наказа насъ Господь частыми перемѣнами, а въ таковыхъ вредительныхъ перемѣнахъ у коликая претерпѣхомъ злая, въ коликое было Россія пришла безобразіе, воспомянути болѣзнь утробу пронзаетъ. А таковыя частыя перемѣны видяще противницы наши, добрую дорогу, добрый ко утѣсненію насъ сыскали способъ; показывали себе аки бы они вѣрные Государству слуги, аки бы они оберегателне здравія Государей своихъ, аки бы они все къ пользѣ и исправленію Россіи промышляютъ: а какъ прибрали все Отечество наше въ руки, коликій ядъ злобы на вѣрныхъ чадъ Россійскихъ отрыгнули! коликое гоненіе на церковь Христову и на благочестивую вѣру возставили! ихъ была година и область темная; что хотѣли то и дѣлали[19].»
Тутъ вдругъ появляются на поприщѣ витійства Димитрій Сѣченовъ[20], Порфирій Крайскій[21], Амвросіи Юкевичь[22], Силвестръ Кулябка[23], Арсеній Максѣевичь.[24] и многіе другіе. Какъ люди обучавшіеся риторикѣ (на латинскомъ языкѣ) они располагали части слова по правиламъ. У нихъ, а особливо у Сѣченова и Юскевича, нерѣдко читатель находитъ для себя истинное удовольствіе въ хорошихъ мысляхъ, въ доказательствахъ, въ описаніяхъ и въ ораторскихъ движеніяхъ, но слогъ проповѣдей ихъ также не чистъ и не ровенъ.
Изъ числа духовныхъ ораторовъ Елисаветина времени первенство отдается придворному проповѣднику[25] Гедеону Криковскому. И въ самомъ дѣлѣ онъ имѣлъ отличныя дарованія. Для примѣра упомяну только объ одномъ его словѣ въ недѣлю блуднаго. Ѳема слѣдующая: Раздѣли имъ имѣніе. И не помнозѣхъ днѣхъ собравъ все мній сынъ, отъиде на страну далече, и ту расточи имѣніе свое, живый блудно. Витія, принаровляя къ Евангельской притчѣ свое поученіе, разсматриваетъ, какими и коликими благами Богъ надѣлилъ насъ отходящихъ на страну міра сего, и какъ мы употребляемъ дары Божіи, которые состоятъ въ разумѣ, въ красотѣ и здравіи тѣла, въ почестяхъ и богатствѣ. "Осмотримся, вѣщаетъ Гедеонъ: "сколь много мы, будучи въ нашихъ чинахъ, въ нашихъ достоинствахъ и въ нашемъ изобиліи, воспользовали церковь Божію или общество…. Я бы охотно умолчалъ, слышатели, о семъ; я бы и самъ радъ прикрыть такой стыдъ нашъ: но бѣдные просители, никакова удовольствія отъ властей своихъ не получающіе, но нищія помилованія ни малѣйшаго отъ изобилующихъ во всемъ невидящіи, но народъ во тмѣ невѣжества заблуждающій и должнаго просвѣщенія ко спасенію отъ своихъ пастырей ненаходящій не можетъ умолчать того. Тѣ говорятъ: что намъ прибыли во властяхъ, когда они слезъ нашихъ неотираютъ, воздыханій неслушаютъ, прошеній непріемлютъ! Воля твоя, Господи, называть ихъ въ писаніи богами; но намъ они по большей части: кажутся намъ идолы, очи имѣющіи и невидящіи, уши и неслышащіи, руки и ничего ими добра намъ недѣлающіи. Другіе вопіютъ: увы намъ, Господи! кому Ты повѣрилъ имѣніе твое! кому поручилъ снабдѣвать нашу бѣдность! нѣтъ въ нихъ не только милости, но и человѣчества: воззри на сотрясаемые отъ лютаго врага уды наши; воззри на изсушенныя гладомъ и жаждою кости наши; воззри на терзаемую на правежахъ плоть нашу; и есть ли, чтобъ кто искупилъ? естьли, чтобъ кто снабдилъ? естьли, чтобъ кто пожалѣлъ насъ? Третій болѣзненно воздыхая противъ своихъ приставниковъ душевныхъ протестуетъ, что никакова почти попеченія о душахъ ихъ не имѣютъ; они учатъ ихъ, ни посѣщаютъ, ни въ страданіи утѣшаютъ, ни въ благополучіи утверждаютъ. Чтожъ ето значитъ? не расточаемъ ли въ такомъ случаѣ мы имѣніе Отца нашего небеснаго всуе, и неживо ли изобразуется въ такомъ нашемъ нерадѣніи и своевольствѣ блудный сынъ оный? Вотъ истинное, изъ полнаго сердца изливающееся краснорѣчіе! вотъ надежнѣйшее средство увлекать за собою слушателей! Я говорю не о слогѣ, а o чувствъ ораторскомъ, которымъ надѣляетъ единственно природа. Гедеонъ умѣлъ располагать искусно; каждая часть у него отдѣльно отработана. Въ проповѣдяхъ его разсыпаны мысли и примѣры изъ древнихъ писателей; но къ счастію онъ рѣдко употребляетъ во зло свою ученость. Вразсужденіи же слога, приведенный выше отрывокъ показываетъ, что Гедеонъ поступалъ уже вопреки обыкновенію своихъ современниковъ, что есть онъ употреблялъ языкъ гражданской, дополняя оной богослужебнымъ. Окончанія словъ въ ихъ измѣненіяхъ и синтаксисѣ у него совершенно Русскія…. Гедеона именуютъ вторымъ Ѳеофаномъ; онъ заслужилъ бы славное титло втораго Ломоносова, когда бы старался избѣгать словъ иностранныхъ и простонародныхъ, наблюдалъ бы строгую правильность умозрительной грамматики (Другой тогда еще не было) и прислушивался бы къ теченію своего слова. Ему удобнѣе было писать Русскимъ языкомъ; онъ родился въ Казани, и по видимому жилъ съ малолѣтства между Великороссіянами.
Таковъ былъ ходъ Россійскаго витійства до временъ Ломоносова, коего правила и примѣры составляютъ достопамятную епоху въ исторіи отечественнаго языка. Искуственное, по правиламъ риторики располагаемое краснорѣчіе принесено въ Москву изъ Кіева въ началѣ минувшаго вѣка. Оно состояло въ поучительныхъ словахъ и похвальныхъ, которыя сочиняемы были духовными особами на общемъ богослужебномъ языкѣ, богатомъ, но мертвомъ, необработанномъ, неустановленномъ употребленіемъ, неутвержденномъ ни великими примѣрами, ни извлеченными изъ нихъ точными правилами. Проповѣдники, природные Малороссіяне, обучавшіеся въ Кіевѣ словеснымъ наукамъ, сочиняли поученія свои на языкъ богослужебномъ; языкъ сей былъ для нихъ недостаточенъ, и потому они заимствовали слова иностранныя, Малороссійскія и здѣшнія простонародныя. Великороссійскому слуху смѣсь сія не могла быть приятной. Между тѣмъ ученые люди, зная пользу усовершенствованія. отечественнаго всѣми употребляемаго языка, начали заботиться о дополненіи и объ утвержденіи онаго. Вообще въ Кіевскихъ и во вновь заведенныхъ въ Россіи училищахъ преподаваніе словесныхъ наукъ клонилось болѣе къ познанію Латинскихъ писателей и на Латинскомъ языкъ. Молодые ораторы могли обучишься изобрѣтенію доказательствъ и расположенію слова; но Россійскій гражданскій языкъ, неимѣвшій тогда ни правилъ, ни примѣровъ, былъ употреблямъ имя безъ разбора. Ломоносовъ далъ образъ и правильность Россійскому слову.
- ↑ Nam fuit quoddam tempus, cum in agris homijaes passim bestiarum modo vagabantur et cet. Cic. de Invent. I.
- ↑ Silvestres homiues facer, оnterpresque Deorum Caedibus et victu foedo deterruit Orpheus, et cet. Horat. de art. Poet.
- ↑ Нестор. Лѣтоп. по Кенигб. сп. стр. 84.
- ↑ Тамъ же стр. 106.
- ↑ Греко-Славянская грамматика напечатана во Львовѣ 1591, Славенская Мелетія Смотрицкаго въ Вильнѣ 1629.
- ↑ Нѣсколько такихъ словъ напечатано въ разные годы первой половины. семнадцатаго вѣка въ Луцкѣ и въ Кіевѣ.
- ↑ Изъ книги Ключъ разумѣнія, напечатанной сперва въ Кіевѣ, потомъ во Львовѣ, содержащей въ себѣ проповѣди и наставленіе сочинять ихъ.
- ↑ Въ книгѣ его Труды словесъ, напеч. въ Кіевѣ 1674.
- ↑ Смотр. Вѣнецъ Христовъ, Кіевъ 1688.
- ↑ См. предисловіе къ Чет. Минеи.
- ↑ Онъ скончался въ Ростовъ 1709.
- ↑ Онъ скончался въ Москвѣ 1722.
- ↑ Ѳеофанъ скончался 1736 года въ С. Петербургѣ.
- ↑ Произнесеннаго 1717 года въ С. Петербургъ.
- ↑ Произн. въ Москвѣ 1722.
- ↑ Въ С. Петербургѣ 1725.
- ↑ 1731 годъ.
- ↑ Марта 14 дня 1735.
- ↑ Изъ слова въ день Благовѣщенія Пресвятыя Богородицы, проповѣданнаго Архимандритомъ Димитріемъ Сеченовымъ въ Москвѣ 1742.
- ↑ Митрополитъ Новгородскій, скончался 1767.
- ↑ Епископъ Бѣлогородскій, скончался 1763.
- ↑ Архіепископъ Новгородскій, сконч. 1745.
- ↑ Архіепископъ С. Петербургскій, сконч. 1761.
- ↑ Бьющій Митпрополитъ Ростовскій, лишенный сана и скончавшійся 1763.
- ↑ Онъ былъ Псковскимъ Епископомъ, и скончался 1761.