1883 править
Предлагаемая трагедія основана на разсказѣ, подъ заглавіемъ: «Крюйцнеръ, нѣмецкая повѣсть», появившемся много лѣтъ тому назадъ въ «Кентерберійскихъ Разсказахъ», написанныхъ, кажется, двумя сёстрами, изъ которыхъ одной принадлежитъ названная повѣсть и ещё другая, которыя считаются лучшими въ книгѣ[1]. Мною заимствованы изъ этой повѣсти планъ и дѣйствующія лица, а мѣстами даже и выраженія. Нѣкоторыхъ изъ дѣйствующихъ лицъ я замѣнилъ другими или передѣлалъ, а одно — Ида Штраленгеймъ — прибавилъ; во всёмъ же остальномъ я близко слѣдовалъ оригиналу. Разсказъ этотъ я прочёлъ въ самой нѣжной молодости — мнѣ было тогда лѣтъ четырнадцать — причёмъ онъ произвёлъ на меня весьма сильное впечатлѣніе и, можно сказать, былъ источникомъ многаго изъ того, что я написалъ впослѣдствіи. Не знаю, имѣлъ ли названный разсказъ когда-либо успѣхъ, такъ-какъ въ настоящее время его помрачаетъ слава другихъ знаменитыхъ произведеній въ этомъ родѣ; но я знаю, что всѣ, читавшіе его, согласны съ моимъ мнѣніемъ на счётъ силы воображенія и богатства замысла, имъ обнаруживаемыхъ, хотя и не мѣшаетъ прибавить, что выполненіе — не соотвѣтствуетъ замыслу, и что разсказъ этотъ можно было бы развить лучше. Между лицами, раздѣлявшими моё мнѣніе, я могъ бы указать на нѣсколько знаменитыхъ имёнъ, но въ этомъ нѣтъ никакой надобности, такъ-какъ всякій долженъ руководствоваться собственными чувствами. Я только указываю читателямъ на оригиналъ, чтобы они могли судить, насколько я изъ него заимствовалъ — и я ничего не имѣю противъ того, чтобы повѣсть доставила имъ больше удовольствія, чѣмъ основанная на ней драма.
Я началъ писать драму на вышеупомянутый сюжетъ ещё въ 1815 году. Это было первое драматическое произведеніе, на которое я отважился (за исключеніемъ одного, подъ заглавіемъ «Ульрихъ и Эльвина», написаннаго мной на четырнадцатомъ году и которое я имѣлъ благоразуміе уничтожить), и я уже почти окончилъ одно дѣйствіе, когда обстоятельства помѣшали мнѣ продолжать его. Это начало должно находиться гдѣ-нибудь между моими бумагами въ Англіи, но такъ-какъ оно не было найдено, то я написалъ это дѣйствіе вновь и добавилъ остальныя.
Пьеса эта никогда не предназначалась для сцены и потому не была къ ней приспособлена[2].
Пиза, февраль, 1822.
Мужчины: ВЕРНЕРЪ.
УЛЬРИХЪ.
ШТРАЛЕНГЕИМЪ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Пріоръ АЛЬБЕРТЪ.
ФРИЦЪ.
ГЕНРИХЪ.
ЭРИКЪ.
АРИГЕІМЪ.
МЕЙСТЕРЪ.
РУДОЛЬФЪ.
ЛУДВИГЪ.
Женщины: ЖОЗЕФИНА — жена Вернера.
ИДА ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ. править
СЦЕНА I. править
ЖОЗЕФИНА.
Мой милый успокойся!
ВЕРНЕРЪ.
Я спокоенъ.
ЖОЗЕФИНА.
Твой быстрый шагъ волненье обличаетъ.
По комнатѣ такой подобнымъ шагомъ
Не ходитъ тотъ, чьё сердце безмятежно.
Будь это садъ, могла бы я подумать,
Что счастливъ ты и отъ цвѣтка къ цвѣтку
Спѣшишь съ пчелой; но здѣсь…
ВЕРНЕРЪ.
Холодный вѣтеръ
Сквозь ветхіе обои проникаетъ:
Застыла кровь моя.
ЖОЗЕФИНА.
Ахъ, нѣтъ!
ВЕРНЕРЪ (улыбаясь).
Ужели
Ты этого желаешь?
ЖОЗЕФИНА.
Я-бъ желала,
Чтобъ кровь твоя текла струёй спокойной.
ВЕРНЕРЪ.
Пускай течётъ какъ знаетъ, до поры,
Когда на вѣкъ застынетъ иль прольётся.
Будь то сейчасъ — мнѣ всё равно!
ЖОЗЕФИНА.
Ужели
Я ничего не значу для тебя?
ВЕРНЕРЪ.
Нѣтъ, всё!
ЖОЗЕФИНА.
Къ чему желать того, что можетъ
Разбить мнѣ сердце?
ВЕРНЕРЪ.
Другъ мой, безъ тебя
Великимъ иль ничтожнымъ былъ бы я.
Чѣмъ я теперь — ты знаешь, но не знаешь
Чѣмъ могъ я быть. Всё-жь я люблю тебя
И насъ ничто не разлучитъ.
Быть-можетъ,
Меня волнуетъ эта непогода:
Я впечатлѣнью поддаюсь легко;
Къ тому-жь недугъ томилъ меня недавно.
Но ты сама въ заботахъ обо мнѣ
Ещё сильнѣй, мой милый другъ, страдала.
ЖОЗЕФИНА.
Отрадно мнѣ тебя здоровымъ видѣть,
Ещё отраднѣй было бы — счастливымъ.
ВЕРНЕРЪ.
Гдѣ-жь ты видала счастье? Пусть я буду
Несчастливъ, какъ и всѣ.
ЖОЗЕФИНА.
Но ты подумай,
Какъ много бѣдняковъ въ такую ночь
Дрожатъ подъ вѣтромъ и дождёмъ холоднымъ,
Чья капля каждая къ землѣ ихъ клонитъ,
Гдѣ имъ пріютъ одна могила дастъ.
ВЕРНЕРЪ.
И не дурной: вѣдь, главное — покой.
Ты говоришь о тѣхъ, вокругъ которыхъ
Бушуетъ вѣтръ, въ чьи кости проникаетъ
Холодный дождь. Я самъ солдатомъ былъ
И странствовалъ; теперь же нищій я
И это всё на опытѣ извѣдалъ.
ЖОЗЕФИНА.
Теперь пріютъ имѣешь ты.
ВЕРНЕРЪ.
И только.
ЖОЗЕФИНА.
И то ужъ благо.
ВЕРНЕРЪ.
Для простолюдина.
ЖОЗЕФИНА.
И знатные должны цѣнить пріютъ,
Который при изнѣженныхъ привычкахъ
Для нихъ нужнѣй, чѣмъ для простолюдина,
Въ тотъ часъ, когда имъ счастье измѣняетъ.
ВЕРНЕРЪ.
Не въ этомъ дѣло. Это всё, ты знаешь,
Сносили мы, хотя не безъ роптанья,
По-крайней-мѣрѣ — я, но всё-жь сносили.
ЖОЗЕФИНА.
Въ чёмъ же?
ВЕРНЕРЪ.
Нѣчто худшее всегда
Меня терзало и теперь терзаетъ,
Хотя и внѣшнихъ мукъ довольно было,
Чтобъ насъ ожесточить. Не будь болѣзни,
Меня некстати такъ остановившей
Здѣсь на границѣ и лишившей силъ
И средствъ, мы были-бъ счастливы теперь,
Нашъ санъ, и предковъ имя мы могли бы
Достойно поддержать и, что важнѣе…
ЖОЗЕФИНА.
О, да! — я сына нашего могла бы
Тогда прижать къ груди осиротѣлой
И жажду сердца утолить. Мой Ульрихъ!
Двѣнадцать лѣтъ какъ мы разстались съ нимъ!
Ему тогда лишь восемь лѣтъ минуло;
Онъ былъ тогда прекрасенъ, а теперь
Какимъ красавцемъ долженъ быть мой Ульрихъ!
ВЕРНЕРЪ.
Судьба давно преслѣдуетъ меня;
Теперь же я не въ силахъ съ ней бороться:
Я бѣденъ, слабъ, и одинокъ.
ЖОЗЕФИНА.
Нѣтъ, нѣтъ!
Не одинокъ. *
ВЕРНЕРЪ.
Тѣмъ хуже: въ эту бездну
Низвергнулъ я всѣхъ любящихъ меня.
Будь я одинъ — безвѣстная могила
Всему конецъ давно бы положила.
ЖОЗЕФИНА.
Я не могла бы пережить тебя.
Не унывай: кто борется съ судьбою,
Тотъ побѣдитъ её иль утомитъ,
Избавится отъ бѣдъ иль перестанетъ
Ихъ ощущать. Мы Ульриха найдёмъ!
ВЕРНЕРЪ.
Такъ близко быть отъ сына, отъ того,
Что насъ за всё вознаградить могло бы —
И обмануться такъ!
ЖОЗЕФИНА.
Не всё погибло.
ВЕРНЕРЪ.
Мы нищіе.
ЖОЗЕФИНА.
Всегда мы бѣдны были.
ВЕРНЕРЪ.
Я былъ рождёнъ для власти и богатства,
Но ихъ — увы — употребилъ во зло —
И гнѣвъ отца, въ дни юности моей,
Меня всего лишилъ. Но годы мукъ
Проступки искупили. Смерть отца
Мнѣ путь открыла, но не безъ преграды:
Тотъ родственникъ, который такъ давно
Слѣдитъ за мной, какъ змѣй слѣдитъ за птицей,
Меня теперь опередилъ, конечно,
Права мои попралъ и тѣмъ владѣетъ,
Что равнымъ принцамъ дѣлаетъ его.
ЖОЗЕФИНА.
Кто знаетъ, можетъ-быть нашъ сынъ вернулся
И за права вступился ужь твои.
ВЕРНЕРЪ.
Едва-ль. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ покинулъ дѣда,
Какъ будто грѣхъ мой повторить хотѣлъ,
Извѣстій мы о нёмъ не получали.
Рѣшился я его оставить дѣду
Затѣмъ, что тотъ мнѣ обѣщалъ свои гнѣвъ
Не вымещать на третьемъ поколѣньи;
Но видно Небо приговоръ свой грозный
Исполнить хочетъ: сына наказать
За грѣхъ отца.
ЖОЗЕФИНА.
Не будемъ унывать —
Мы Штраленгейма поисковъ до нынѣ
Удачно избѣгали.
ВЕРНЕРЪ.
И избѣгли-бъ,
Когда бъ не эта тяжкая болѣзнь,
Которая страшнѣй, чѣмъ смертный недугъ,
Затѣмъ-что отнимаетъ онъ не жизнь,
А всю усладу жизни. Тяжкій гнётъ
Лежитъ на сердцѣ: я боюсь, что врагъ
Насъ прослѣдилъ.
ЖОЗЕФИНА.
Но онъ тебя не знаетъ,
А тѣхъ, кто знаетъ, обмануть должны
Отъѣздъ нашъ быстрый и чужое имя.
Насъ здѣсь за-то, чѣмъ мы хотимъ казаться,
Считаютъ всѣ.
ВЕРНЕРЪ.
«Чѣмъ мы хотимъ казаться!»
Скажи: «за-то, что мы на самомъ дѣлѣ» —
За жалкихъ нищихъ. И въ надеждахъ даже
Мы нищіе теперь.
ЖОЗЕФИНА.
Какъ горекъ смѣхъ твой!
ВЕРНЕРЪ.
Кто могъ бы подъ наружностью моею
Потомка славныхъ предковъ угадать:
Подъ этимъ платьемъ — княжескихъ земель
Наслѣдника, въ глазахъ потухшихъ — гордость
Рожденія и сана, въ изнурённомъ
Отъ голода, морщинистомъ лицѣ —
Владѣльца замковъ, гдѣ толпы вассаловъ
Пируютъ ежедневно!
ЖОЗЕФИНА.
Свѣтскій блескъ
Не обольщалъ души твоей такъ сильно,
Когда ты дочь изгнанника избралъ
Своей невѣстой.
ВЕРНЕРЪ.
Я и самъ тогда
Изгнанникъ былъ, но не терялъ надежды
Тебѣ когда-нибудь доставить то,
Что намъ принадлежало по рожденью:
Твой родъ былъ равенъ нашему когда-то.
ЖОЗЕФИНА.
Не такъ о томъ отецъ твой думалъ! Впрочемъ
Когда-бъ меня лишь знатный родъ могъ сдѣлать
Тебя достойной — и тогда бы я
Его лишь тѣмъ считала, чѣмъ онъ есть.
ВЕРНЕРЪ.
А что же онъ въ глазахъ твоихъ?
ЖОЗЕФИНА.
Лишь то,
Что онъ доставилъ намъ — ничто.
ВЕРНЕРЪ.
Ничто?
ЖОЗЕФИНА.
Иль хуже, чѣмъ ничто. Онъ насъ сгубилъ!
Не будь его, мы бѣдностью своею
Не тяготились бы и, какъ мильоны,
Её переносили бы шутя.
Когда-бъ не призракъ этихъ гордыхъ предковъ,
Ты добывать свой хлѣбъ насущный могъ бы,
Какъ тысячи другихъ, своимъ трудомъ,
А если бъ трудъ простой нашелъ ты жалкимъ,
Въ торговлѣ могъ бы ты иль въ чёмъ иномъ
Попробовать удачу.
ВЕРНЕРЪ.
Превратиться
Въ ганзейскаго купца? Прекрасно!
ЖОЗЕФИНА.
Какой-бы ни былъ жребій твой, о другъ мой,
Ты былъ всегда и будешь для меня
Любовью первой сердца моего,
Избравшаго тебя между другими,
Не вѣдая о знатности твоей,
Ни о твоихъ надеждахъ на богатство,
А видя лишь несчастій твои.
Пока не кончатся они, позволь мнѣ
Ихъ раздѣлять и утѣшать тебя;
Когда-жь пройдутъ, то съ ними иль съ тобою
Придётъ конецъ и всѣмъ моимъ несчастьямъ.
ВЕРНЕРЪ.
Ты добрый ангелъ мой! Всегда такой
Я находилъ тебя, и никогда
Въ душѣ моей не зарождалась мысль
Враждебная тебѣ. Судьбу мою
Не ты испортила, мой другъ, а нравъ мой.
Способный и корону потерять,
Когда-бъ она досталась мнѣ въ наслѣдство.
Теперь, когда я самъ себя позналъ
И страсти улеглись — какъ тяжко мнѣ,
Что сына и тебя всего лишилъ я.
Повѣрь, когда отецъ изгналъ меня.
Послѣдняго потомка славныхъ предковъ,
Не такъ мнѣ горько было какъ теперь,
Когда я вижу сына и гену
Въ невинности своей того лишенныхъ,
Чего я самъ достоинъ былъ лишиться.
Въ то время страсти вилися, какъ змѣи,
Вокругъ меня.
ЖОЗЕФИНА.
Ты слышишь?
ВЕРНЕРЪ.
Да, стучатъ.
ЖОЗЕФИНА.
Кто-бъ это могъ придти въ такую пору?
Къ намъ рѣдко ходятъ.
ВЕРНЕРЪ.
Къ бѣднякамъ идётъ
Лишь тотъ, кто можетъ ихъ бѣднѣе сдѣлать.
Но я готовъ.
ЖОЗЕФИНА.
О, не гляди такъ страшно!
Я отворю: чего намъ здѣсь бояться?
Въ пустынѣ не страшна людская злоба.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Привѣтъ мой вамъ, прекрасная хозяйка,
И вамъ почтенный… какъ васъ звать, пріятель?
ВЕРНЕРЪ.
Такой вопросъ вы дѣлать не боитесь?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Боюсь, конечно: вы глядите такъ,
Какъ-будто я спросилъ у васъ о чёмъ-то
Получше имени.
ВЕРНЕРЪ.
Получше, сударь?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ужъ мѣсяцъ вы живёте во дворцѣ
(Хоть князь его и предоставилъ крысамъ
И привидѣньямъ — всё же онъ дворецъ),
А я ещё не знаю, какъ васъ звать.
ВЕРНЕРЪ.
Зовите: Вернеръ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Славное прозванье!
Почтенное купеческое имя —
И лучшаго на вывѣскѣ не сыщешь.
Есть у меня племянникъ, чья жена
Носила это имя. Онъ теперь
Помощникомъ хирурга при больницѣ
И самъ хирургомъ будетъ черезъ годъ.
Онъ чудеса творитъ по этой части.
Онъ не сродни ли вамъ?
ВЕРНЕРЪ.
Намъ?
ЖОЗЕФИНА.
Да… немного.
Ужель не можешь болтуна потѣшить,
Чтобъ цѣль его узнать?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
А! очень радъ!
Я ужъ давно предчувствовалъ всё это.
Меня влекло къ вамъ родственное чувство.
Кровь, братецъ, не вода. Намъ надо винить
Для лучшаго знакомства: вѣдь родные
Должны друзьями быть.
ВЕРНЕРЪ.
Какъ видно, вы
И безъ того ужь выпили сегодня,
А если нѣтъ, то всё-равно: мнѣ нечѣмъ
Васъ угостить, что вѣрно вамъ извѣстно.
Вы видите, что боленъ я и бѣденъ,
А не хотите видѣть, что чужіе
Лишь въ тягость мнѣ. Но что васъ привело?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Но что жь могло привесть меня?
ВЕРНЕРЪ.
Не знаю,
Но, кажется, могу я угадать,
Что васъ отсюда выведетъ.
ЖОЗЕФИНА (тихо Вернеру).
Мой другъ,
Имѣй терпѣнье!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Не слыхали вы,
Что здѣсь случилось?
ЖОЗЕФИНА.
Отъ кого-жь намъ слышать?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Рѣка въ разливѣ.
ЖОЗЕФИНА.
Къ нашему несчастью,
Мы это знаемъ хорошо. Пять дней
Она насъ держитъ здѣсь.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Но вы не знали,
Что знатный господинъ, который ныньче,
На зло рѣкѣ и вопреки совѣтамъ
Трёхъ почтарей, рѣшился переѣхать —
Пониже брода утонулъ съ собакой,
Лакеемъ, лошадьми и обезьяной.
ЖОЗЕФИНА.
Несчастные! И это вѣрно?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Вѣрно.
Животныя, слуга и обезьяна
Погибли всѣ, но мы ещё не знаемъ
Погибъ иль нѣтъ сіятельный вельможа:
Вѣдь, знатные съ трудомъ идутъ ко дну,
Какъ это подобаетъ важнымъ людямъ.
За-то воды онъ столько проглотилъ,
Что на двоихъ бы поселянъ хватило.
Проѣзжіе — венгерецъ и саксонецъ —
Которые съ опасностію жизни
Спасли его, теперь просить прислали
Пріюта или гроба — что придётся,
На случай если живъ онъ или умеръ.
ЖОЗЕФИНА.
Но гдѣ-жь вы помѣстить его хотите?
Надѣюсь — здѣсь. Располагайте нами.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
О, нѣтъ! не здѣсь, а въ княжескихъ покояхъ,
Какъ гостя важнаго. Тамъ, правда, сыро;
Но вышелъ онъ изъ мѣста столь сырого,
Что не простудится, хотя бы сырость
И могъ онъ ощутить; когда-жь не можетъ —
Ему въ могилѣ хуже будетъ. Впрочемъ,
Я приказалъ огонь развесть и всё
На худшій случай приготовить, то-есть
На случай, если бы очнулся онъ.
ЖОЗЕФИНА.
Несчастный! Отъ души того желаю.
ВЕРНЕРЪ (Иденштейну).
Вы не спросили, какъ зовутъ его?
Уйди, мой другъ: я раскрошу болвана.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Да есть ли имя у него теперь!
Объ этомъ время будетъ разспросить,
Когда очнётся онъ, а если нѣтъ —
Наслѣдника мы имя начертимъ
На камнѣ гробовомъ. Не сами-ль вы
Меня за любопытство осуждали?
ВЕРНЕРЪ.
Вы совершенно правы, признаюсь.
ГАБОРЪ.
Но помѣшалъ ли я?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
О, нѣтъ, нисколько!
Вѣдь, здѣсь дворецъ — и этотъ господинъ
Здѣсь гость, какъ вы. Прошу васъ быть, какъ дома.
Но гдѣ жь его сіятельство? что съ нимъ?
ГАБОРЪ.
Онъ внѣ опасности; но весь промокъ
И въ хижину вошелъ переодѣться.
Я сдѣлалъ то же и пошелъ сюда.
Онъ скоро будетъ здѣсь.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Эй, вы! сюда!
Скорѣй бѣгите! Германъ! Пётръ, Конрадъ!
Здѣсь ночь вельможа проведётъ: смотрите
Что-бъ въ лучшей спальной всё въ порядкѣ было.
Топите печь, а я отправлюсь въ погребъ.
Ну, а бѣльё должна вамъ одолжить
Моя супруга: въ нёмъ, сказать по правдѣ,
Мы ощущаемъ сильный недостатокъ,
Съ-тѣхъ-поръ какъ князь — двѣнадцать лѣтъ тому —
Оставилъ насъ. Поужинать навѣрно
Его сіятельство захочетъ?
ГАБОРЪ.
Право,
Я не могу сказать; но послѣ ванны,
Я думаю, постель ему нужнѣй.
Но, чтобы ужинъ даромъ не пропалъ,
Мой другъ и я его раздѣлимъ съ вами —
И аппетитъ дорожный нашъ вполнѣ
Оцѣнитъ угощенье.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Если правда,
Что ихъ сіятельство… Какъ ихъ зовутъ?
ГАБОРЪ.
Не знаю.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Вы его спасли однако жь?
ГАБОРЪ.
Я въ томъ помогъ лишь другу.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Очень странно!
Спасать людей намъ вовсе незнакомыхъ!
ГАБОРЪ.
Нисколько! Вотъ иныхъ своихъ знакомыхъ
Я бъ изъ бѣды спасать не потрудился.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
А кто такой вы сами?
ГАБОРЪ.
Я венгерецъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
А имя ваше?
ГАБОРЪ.
О, оно не важно!
ИДЕНШТЕЙНЪ (въ сторону).
Мнѣ кажется, что безымяннымъ сталъ
Весь свѣтъ: никто назвать себя не хочетъ.
Съ его сіятельствомъ народу много?
ГАБОРЪ.
Довольно.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Сколько же?
ГАБОРЪ.
Я не считалъ.
Мы подошли случайно и успѣли
Лишь вытащить его изъ экипажа.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Чего-бъ я ни далъ, чтобъ спасти вельможу!
Вѣдь вамъ изрядный кушъ дадутъ въ награду.
ГАБОРЪ.
Быть-можетъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ну, а сколько-бъ вы хотѣли?
ГАБОРЪ.
О, я себя ещё не оцѣнилъ,
А до-тѣхъ-поръ наградой лучшей былъ бы
Стаканъ Гогхеймера — стаканъ зелёный,
Лозой обвитый, съ надписью въ честь Вакха,
Наполненный виномъ старѣйшимъ вашимъ.
А въ благодарность обѣщаюсь вамъ,
Когда случится вамъ тонуть, хотя
Грозить вамъ врядъ ли можетъ смерть такая,
Васъ даромъ вытащить. Скорѣй, пріятель!
Пойми, что съ каждымъ выпитымъ стаканомъ
Одной волною меньше надъ тобой.
ИДЕНШТЕЙНЪ (въ сторону).
Не нравится мнѣ этотъ господинъ;
Онъ сухъ и скрытенъ; но вино, быть-можетъ,
Ему языкъ развяжетъ; если-жь нѣтъ —
Я не засну всю ночь отъ любопытства.
ГАБОРЪ.
А этотъ церемоніймейстеръ — видно
Смотритель замка. Славное строенье,
Но нѣсколько запущено.
ВЕРНЕРЪ.
Та часть,
Гдѣ помѣстятъ того, кого спасли вы,
Удобнѣй для больного.
ГАБОРЪ.
Такъ зачѣмъ же
Её не заняли вы сами? Съ виду
Вы кажетесь больнымъ.
ВЕРНЕРЪ (гнѣвно).
Прошу васъ, сударь…
ГАБОРЪ.
Прошу простить! Но чѣмъ я васъ обидѣлъ?
ВЕРНЕРЪ.
Ничѣмъ; но мы другъ съ другомъ незнакомы.
ГАБОРЪ.
Тѣмъ болѣе причинъ узнать другъ друга.
Мнѣ кажется, смотритель говорилъ,
Что здѣсь вы гость не менѣе случайный,
Чѣмъ я и другъ мой.
ВЕРНЕРЪ.
Это правда.
ГАБОРЪ.
Значитъ,
Какъ мы доселѣ не встрѣчались съ вами,
Такъ, можетъ-быть, не встрѣтимся и впредь.
Мнѣ захотѣлось только оживить
Унылый замокъ этотъ, пригласивъ васъ
Съ пришельцами трапезу раздѣлить.
ВЕРНЕРЪ.
Простите… нездоровье…
ГАБОРЪ.
Какъ угодно.
Я, какъ солдатъ, быть-можетъ, грубъ немного.
ВЕРНЕРЪ.
Я самъ служилъ и оцѣнить съумѣю
Привѣтствіе солдата.
ГАБОРЪ.
Вы служили
Въ имперскомъ войскѣ?
ВЕРНЕРЪ.
Да — и былъ начальникъ..
Хочу сказать, что я служилъ въ то время,
Когда впервые Чехія возстала
На Австрію.
ГАБОРЪ.
Всё кончено теперь —
И миръ разсѣялъ тысячи скитальцевъ
Искать себѣ пріюта и занятій,
Причёмъ иные съ жадностью спѣшатъ
Избрать легчайшія изъ нихъ.
ВЕРНЕРЪ.
Какія жь?
ГАБОРЪ.
Берутъ что могутъ. Бывшими войсками
Наполнены Лужицкіе лѣса
И вся почти Силезія — и дань
Они берутъ съ всего. Владѣльцы замковъ
Изъ стѣнъ ихъ не выходятъ, потому-что-
За ними путь для нихъ не безопасенъ.
Я-жь утѣшаюсь тѣмъ, что, гдѣ-бъ я ни былъ,
Не много я рискую потерять.
ВЕРНЕРЪ.
А мнѣ давно ужъ нечего терять!
ГАБОРЪ.
Не хорошо. Такъ вы солдатомъ были?
ВЕРНЕРЪ.
Да, былъ.
ГАБОРЪ.
И это можно видѣть сразу.
Солдаты — даже лагерей враждебныхъ —
Должны всегда товарищами быть.
Сойдясь въ бою, мечи свои должны
Мы скрещивать и цѣлить безпощадно
Другъ другу въ сердце, но коль скоро миръ
Насъ бранный мечъ вложить въ ножны заставитъ
И искру молненосную потушитъ,
Готовую зажечь ежеминутно
Фитиль — тогда… тогда мы снова братья.
Вы и больны, и бѣдны, какъ я вижу,
А я здоровъ и нужды не терплю.
Хотите раздѣлить мой кошелёкъ?
ВЕРНЕРЪ.
Кто вамъ сказалъ, что нищій я?
ГАБОРЪ.
Вы сами,
Сказавъ, что вы солдатъ во время мира.
ВЕРНЕРЪ (подозрительно).
И вы не знаете меня?
ГАБОРЪ.
Не знаю
Я никого и самъ себя не знаю,
Не только васъ, кого за полчаса
Увидѣлъ въ первый разъ.
ВЕРНЕРЪ.
Благодарю васъ.
Великодушно было-бъ предложенье
Отъ друга даже, а отъ незнакомца
Хоть обязательно, по не разумно.
Но всё-жь я благодаренъ вамъ. Я нищій,
Но нищенство не ремесло моё;
Когда-жь просить придётся подаянья,
Охотно обращуся я къ тому
Кто самъ по доброй волѣ предложилъ
То, въ чёмъ другой откажетъ послѣ просьбы.
Простите.
ГАБОРЪ.
Онъ, какъ видно, честный малый;
Но горе ли, иль наслажденья жизни,
До времени снѣдающія насъ,
Его такъ изнурили — я не знаю.
Онъ зналъ какъ-будто лучшую судьбу,
Какъ, впрочемъ, всѣ, кто день вчерашній видѣть.
Но вотъ идётъ нашъ мудрый управитель.
Изъ-за вина я, впрочемъ, помирюсь
И съ виночерпіемъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ну вотъ оно!
Вотъ нектаръ: двадцать лѣтъ ему!
ГАБОРЪ.
Вотъ лѣта,
Въ которыхъ женщину считаютъ юной,
Вино же — старымъ. Жаль, что лѣтъ вліянье
На эти два прекрасные предмета
Различно такъ: одинъ они лишь портятъ,
Другой же улучшаютъ. За здоровье
Прелестнѣйшей супруги вашей пью!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Прелестнѣйшей! Надѣюсь, что въ винѣ
Такой же вы знатокъ какъ въ красотѣ.
Но, впрочемъ, я готовъ вамъ вторить.
ГАБОРЪ.
Развѣ
Красавица, которую я встрѣтилъ
Въ сосѣднемъ залѣ, не супруга ваша?
На мой поклонъ отвѣтила она
Съ достоинствомъ совмѣстнымъ съ прежнимъ блескомъ
Покинутаго замка, и одинъ
Ея нарядъ убогій могъ напомнить
О настоящемъ положеньи.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Нѣтъ
Она супруга гостя — не моя.
О, если бы она была моею!
ГАБОРЪ.
Судя по виду и осанкѣ гордой,
Она бъ женой быть герцога могла!
Хотя её не пощадило время,
Но много въ ней величья и красы.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
На счётъ красы, того же о женѣ
Я не могу сказать, за-то величья
Въ ней кроются такіе атрибуты,
Что каждому безъ нихъ — тѣмъ бодѣ мужу —
Гораздо лучше было-бъ обойтись.
ГАБОРЪ.
Но кто же незнакомецъ этотъ? Съ виду
Онъ выше званья своего.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ну, съ этимъ
Я не согласенъ. Бѣденъ онъ, какъ Іовъ,
Терпѣнья жь у него гораздо меньше,
Я, впрочемъ, ничего о нёмъ не знаю:
Одно лишь имя выпытать успѣлъ.
ГАБОРЪ.
Какъ онъ сюда явился?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Будетъ съ мѣсяцъ,
Какъ онъ пріѣхалъ въ старенькой коляскѣ
И тотчасъ слёгъ. Ужь лучше бы онъ умеръ!
ГАБОРЪ.
Любезно и правдиво! Почему же?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Къ чему намъ жизнь, когда жить нечѣмъ: гроша
Вѣдь нѣтъ у нихъ.
ГАБОРЪ.
Тогда я удивляюсь,
Какъ во дворецъ рѣшились вы пустить
Такихъ гостей убогихъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ваша правда;
Но жалость заставляетъ насъ подчасъ
И глупости творить. Къ тому-жь, у нихъ
Вещей довольно-цѣнныхъ было много
И ими до-сихъ-поръ они платили.
Я думалъ: пусть ужь лучше здѣсь живутъ,
Чѣмъ въ маленькой тавернѣ — и отвёлъ имъ
Однѣ изъ самыхъ старыхъ комнатъ замка.
Они ихъ обсушили хоть немного,
Пока имъ денегъ на дрова хватало.
ГАБОРЪ.
Ахъ, бѣдные!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
И очень даже бѣдны.
ГАБОРЪ.
И къ бѣдности, какъ видно, не привыкли,
Куда-жь они спѣшили?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Это знаетъ
Одно лишь небо, и туда, быть-можетъ,
Они шаги свои и направляли,
Тѣмъ болѣе, что путь такой на-дняхъ
Для Вернера казался очень близкимъ.
ГАБОРЪ.
Я слышалъ это имя, но, быть-можетъ,
Оно чужое?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Можетъ-быть. Но, чу!
Тамъ слышны голоса и звукъ коляски!
И вижу факелы… Клянуся честью,
Его сіятельство должно быть прибылъ!
Я долженъ быть на мѣстѣ. Ну, пойдёмте
Исполнить долгъ нашъ — высадить его
Изъ экипажа.
ГАБОРЪ.
Я ужь это сдѣлалъ,
Когда онъ былъ готовъ отдать всё графство,
Чтобъ волны лишь отъ горла отстранить.
Вокругъ него теперь довольно слугъ;
Тогда-жь на берегу они стояли,
Ушами хлопая и восклицая:
«Спасите!» но спасать не помогали.
Свой долгъ исполнилъ я — черёдъ за вами:
Идите пресмыкаться передъ нимъ!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Какъ! пресмыкаться! Я! Ахъ, чёртъ возьми!
Я не успѣю встрѣтить! (Поспѣшно уходитъ.)
ВЕРНЕРЪ (въ сторону).
Звукъ колёсъ
И говоръ слышалъ я. Какъ всё теперь
Меня тревожитъ.
Ахъ! онъ здѣсь ещё!
Ужь не шпіонъ ли онъ враговъ моихъ?
Предложенная помощь незнакомцу
Какъ-будто тайнаго врага сулитъ:
Друзья не такъ ретивы на услуги.
ГАБОРЪ.
Вы, кажется, задумались? Теперь
Для этого не время. Старый замокъ
Наполнится сейчасъ толпою шумной:
Пріѣхалъ графъ, баронъ иль кто бъ онъ ни былъ
Полуутопленный вельможа этотъ,
Кого всѣ жители села и замка
Почётнѣй принимаютъ, чѣмъ стихіи.
ИДЕНШТЕЙНЪ (за сценой).
Сюда, сюда, прошу васъ, ваша свѣтлость!
Но осторожнѣй: лѣстница темна.
Когда-бъ могли мы ждать такого гостя…
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я отдохну немного.
ИДЕНШТЕЙНЪ (слугамъ).
Стулъ подайте,
Болваны!
ВЕРНЕРЪ (въ сторону.)
Это онъ!
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Теперь мнѣ лучше.
Кто эти незнакомцы?
ИДЕНШТЕЙНЪ
Ваша свѣтлость,
Одинъ изъ нихъ сказалъ, что вамъ знакамъ.
ВЕРНЕРЪ (громко и поспѣшно).
Кто это говоритъ?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Рѣчь не о васъ
И говорятъ не съ вами. Но, быть-можетъ,
Вотъ этого узнать пріятно будетъ
Его сіятельству?
ГАБОРЪ.
Я не желаю
Вельможную ихъ память утруждать.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Должно-быть, онъ одинъ изъ тѣхъ, чья помощь
Спасла меня.
А вотъ другой, конечно.
Мнѣ служитъ извиненьемъ положенье,
Въ какомъ я былъ, что не узналъ я тѣхъ,
Кому обязанъ жизнью.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Онъ? Ахъ, нѣтъ!
Бѣднякъ недавно всталъ съ одра болѣзни,
И помощи не могъ бы вамъ подать:
Онъ въ ней и самъ нуждается.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я думалъ —
Ихъ двое было?
ГАБОРЪ.
Правда, но одинъ
Вамъ помощь оказать. Его здѣсь нѣтъ.
Быть первымъ посчастливилось ему
И главное свершить. Хоть доброй воли
Не меньше было у меня; но сила
И молодость его опередили.
Не расточайте-жь мнѣ благодареній:
Я только былъ помощникомъ усерднымъ
Славнѣйшаго начальника.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Гдѣ-жь онъ?
СЛУГА.
Онъ въ хижинѣ остался, ваша милость,
Гдѣ часъ вы отдыхали, и сказалъ,
Что завтра будетъ здѣсь.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
До той поры
Могу я лишь благодарить; тогда же…
ГАБОРЪ.
Я большаго не жду и врядъ ли стою;
Товарищъ самъ отвѣтитъ за себя.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ
(устремивъ глаза на Вернера, про-себя).
Нѣтъ! Быть не можетъ! Надо примѣчать.
Своими я глазами двадцать лѣтъ
Его не видѣлъ; но глаза другихъ
За нимъ слѣдили — и одна боязнь,
Что цѣль мою онъ можетъ угадать,
Меня вдали заставила держаться.
Зачѣмъ оставилъ въ Гамбургѣ я тѣхъ,
Которые могли-бъ узнать его.
Я мнилъ себя владѣльцемъ Зигендорфа
И поскакалъ, хотя стихіи сами
Противъ меня возстали и разливъ
Грозитъ здѣсь задержать меня.
Я долженъ
За этимъ человѣкомъ наблюдать.
Коль это онъ: онъ измѣнился такъ,
Что и родной отецъ, возставъ изъ гроба,
Прошелъ бы мимо, не узнавъ его.
Мнѣ надо осторожнымъ быть: ошибка
Могла бы всё испортить.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ваша милость
Задумались какъ-будто: не угодно-ль
Вамъ далѣе идти?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Усталость мнѣ
Задумчивую внѣшность придаётъ.
Я отдохнуть пойду.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
У князя въ спальнѣ
Готово всё давно. Ея убранство
То самое, что было и при князѣ.
Хоть всё поблёкло и чертовски сыро,
Но при мерцаньи факеловъ сойдётъ.
Довольно съ васъ и этого. Покойтесь
Подъ балдахиномъ, схожимъ съ тѣмъ, подъ коимъ
Когда умрёте, вамъ лежать придётся.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Прощайте, господа!
А васъ, надѣюсь,
Найду возможность завтра наградить.
Теперь, прошу васъ въ комнату къ себѣ.
ГАБЕРЪ.
Иду.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ
(дѣлаетъ нѣсколько шаговъ, потомъ останавливается
и обращается къ Вернеру).
Пріятель!
ВЕРНЕРЪ.
Сударь!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ахъ Создатель!
Зачѣмъ вы не сказали «ваша милость»,
Иль «ваша свѣтлость»!
Умоляю васъ,
Простите бѣдняка: онъ не привыкъ
Къ такому обществу.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (Иденштейну).
Да замолчите!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Я нѣмъ!
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (Вернеру).
Вы здѣсь давно-ль?
ВЕРНЕРЪ.
Давно-ль?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я ждалъ
Не эхо, а отвѣта.
ВЕРНЕРЪ.
Ихъ обоихъ
Отъ этихъ стѣнъ вы ждите. Незнакомымъ
Я отвѣчать привычки не имѣю.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Вотъ какъ! Но вѣжливо отвѣтить можно
На дружескій вопросъ.
ВЕРНЕРЪ.
Когда я вижу,
Что онъ таковъ, тогда и самъ готовъ я
Отвѣтить тѣмъ же.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Мнѣ сказалъ смотритель,
Что васъ недугъ здѣсь задержалъ. Быть-можетъ,
Одной дорогой слѣдуя, я могъ бы
Вамъ услужить?
ВЕРНЕРЪ (торопливо).
Не по одной дорогѣ
Мы ѣдемъ съ вами.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Почему же въ этомъ
Вы такъ увѣрены, не зная даже,
Куда я ѣду.
ВЕРНЕРЪ.
Богачамъ и бѣднымъ
Одинъ лишь путь свершать придётся вмѣстѣ.
Вы отъ него избавились сегодня,
А я — немного дней тому назадъ,
И съ той поры пути различны наши,
Хотя къ одной насъ цѣли приведутъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Мнѣ кажется, что рѣчи ваши выше,
Чѣмъ званье ваше.
ВЕРНЕРЪ (съ горечью).
Неужели?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Если
Судить о званьи по одеждѣ.
ВЕРНЕРЪ.
Что же —
И то ужъ хорошо, что не кажусь
Я ниже одѣянья моего,
Какъ съ хорошо одѣтыми бываетъ.
Но что-жь вы отъ меня хотите?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я?
ВЕРНЕРЪ.
Да, вы! Вы предлагаете вопросы,
Меня не зная, и тому дивитесь,
Что, васъ не зная, я не отвѣчаю.
Скажите, что угодно вамъ — тогда
Я буду знать, какъ слѣдуетъ отвѣтить.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Не зналъ я, что причины есть у васъ
Скрываться.
ВЕРНЕРЪ.
Есть у многихъ. А у васъ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Они не интересны для чужихъ.
ВЕРНЕРЪ.
Простите-жь незнакомцу-бѣдняку
Его желанье чуждымъ оставаться
Для человѣка чуждаго ему.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я раздражать васъ вовсе не желалъ,
А только вамъ помочь хотѣлъ. Прощайте!
Смотритель, укажите путь.
А васъ
Прошу идти за мною.
ВЕРНЕРЪ.
Это онъ!
Попался я въ раставленныя сѣти!
Его послѣдній управитель, Джульо,
Меня предупреждалъ, что испросилъ онъ
Приказъ отъ Бранденбургскаго курфирста
Взять Брюйцнера подъ стражу — это имя
Тогда носилъ я — лишь къ границѣ онъ
Приблизится, и только вольный городъ
Мнѣ послужилъ охраной. Глупо было
Его покинуть; но окольный путь
И скромная одежда, думалъ я,
Въ погонѣ могутъ обмануть ищеекъ.
Что предпринять? Онъ самъ мстя не знаетъ:
Мы въ юности такъ рѣдко съ нимъ встрѣчались,
Что, послѣ двадцати годовъ разлуки,
Мнѣ страхъ одинъ помогъ его узнать.
Но слуги? Дружелюбіе венгерца
Теперь понятно: онъ шпіонъ, конечно,
Орудье Штраленгейма, и подосланъ,
Чтобы поймать меня. Безъ всякихъ средствъ,
Больной, рѣки разливомъ окруженный,
Непроходимой сдѣлавшимъ её
Для богачей самихъ, которыхъ средства
Имъ позволяютъ избѣгать опасность
Цѣною жизни многихъ, какъ могу я
Питать надежду? Часъ назадъ я думалъ,
Что худшаго не можетъ быть, теперь же
Прошедшее мнѣ кажется Эдемомъ.
Одинъ лишь день — и всё открыться можетъ,
Когда такъ близко я отъ правъ своихъ,
Богатства и почёта, и когда
Горсть золота спасти меня могла бы.
ФРИЦЪ.
Сейчасъ же!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Невозможно!
ФРИЦЪ.
Попытайтесь.
Коль не удастся одному, пошлите
Еще другихъ, пока отъ коменданта
Не привезутъ изъ Франкфурта отвѣтъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Возможное исполню.
ФРИЦЪ.
Не жалѣйте
Трудовъ своихъ: вамъ въ десять разъ заплатятъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Баронъ уснулъ?
ФРИЦЪ.
Онъ у камина дремлетъ.
Въ одиннадцать часовъ онъ ляжетъ спать,
А раньше не велѣлъ себя тревожить.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Надѣюсь раньше часа всё устроить.
ФРИЦЪ.
Похлопочите.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Чёртъ бы ихъ побралъ!
Вельможи эти думаютъ, что всё
Для нихъ однихъ живётъ на бѣломъ свѣтѣ.
Теперь съ одра убогаго вассаловъ
Я принуждёнъ немедленно согнать
И ихъ заставить къ Франкфурту пробраться,
Рискуя жизнью. Кажется, баронъ
Могъ научиться ближняго жалѣть,
По собственному опыту, но нѣтъ:
«Такъ надо» — вотъ и всё.
Вы здѣсь ещё?
ВЕРНЕРЪ.
Вы что-то скоро съ гостемъ дорогимъ
Разстались.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Да, онъ спитъ и не желаетъ,
Какъ кажется, чтобы другіе спали.
Вотъ къ коменданту Франкфурта пакетъ,
Который долженъ я, во что-бъ ни стало,
Послать. Прощайте, я не долженъ медлить.
ВЕРНЕРЪ (одинъ).
Во Франкфуртъ къ коменданту! Да, гроза
Ужь близится. Всё это очень схоже
Съ прошедшими поступками злодѣя,
Такъ хладнокровно ставшаго преградой
Межь мною и отцовскимъ домомъ. Вѣрно
Онъ требуетъ отряда, чтобы въ крѣпость
Меня свести. Не лучше ль кончить разомъ!
Теперь себѣ я властелинъ. Но — чу!
Шаги я слышу. Почему я знаю,
Что станетъ ждать онъ власти, столь охотно
Его захватъ готовой утвердить?
Меня подозрѣваетъ онъ; одинъ я —
А у него большая свита; слабъ —
А онъ силёнъ и золотомъ и званьемъ;
Я съ именемъ, которое лишь гибель
Ускорить можетъ внѣ моихъ владѣній —
А онъ во всеоружьи титлъ своихъ,
Которые въ средѣ тупыхъ мѣщанъ
Огромное значеніе имѣютъ.
Шаги всё ближе! Скрыться надо мнѣ.
Нѣтъ, это лишь обманъ воображенья:
Всё тихо, какъ въ безмолвный промежутокъ
Межь молніей и громомъ. Да, мнѣ надо
Волненіе души моей унять.
Пойду взглянуть — остался-ль неизвѣстнымъ
Проходъ, открытый мной: служить онъ можетъ
Убѣжищемъ на нѣсколько часовъ.
ГАВОРЪ.
Гдѣ-жь вашъ супругъ?
ЖОЗЕФИНА.
Я думала — онъ здѣсь.
Я здѣсь его оставила недавно,
Но, можетъ-быть, съ смотрителемъ онъ вышелъ.
ГАВОРЪ.
Баронъ разспрашивалъ о вашемъ мухѣ
Смотрителя и — какъ мнѣ показалось —
Вопросы эти не сулятъ добра.
ЖОЗЕФИНА.
Увы! что могутъ общаго имѣть
Вельможа знатный и несчастный Вернеръ?
ГАВОРЪ.
Вамъ лучше знать.
ЖОЗЕФИНА.
А если бъ что и было,
То почему заботитесь о мухѣ,
А не о томъ, кому вы жизнь спасли?
ГАВОРЪ.
Я помогалъ спасти его отъ смерти,
Но въ угнетеньяхъ помогать ему
Не обѣщалъ. Вельможъ я этихъ знаю
И средства ихъ топтать несчастныхъ въ грязь.
Я испыталъ ихъ гнётъ — и духъ кипитъ,
Когда я вижу слабыхъ угнетенье.
ЖОЗЕФИНА.
Вамъ трудно будетъ мужа убѣдить
Въ участьи вашемъ.
ГАБОРЪ.
Недовѣрчивъ онъ?
ЖОЗЕФИНА.
Не зналъ онъ прежде подозрѣній: горе
И время сдѣлали его такимъ,
Какимъ теперь вы видите его.
ГАБОРЪ.
Душевно сожалѣю: подозрѣнье
Тяжелое оружье и гнетётъ
Сильнѣй, чѣмъ защищаетъ. Доброй ночи!
Надѣюсь завтра Вернера увидѣть.
1-Й ПОСЕЛЯНИНЪ.
А если утону?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Тебѣ заплатятъ.
За меньшую награду вѣрно прежде
Ты большимъ рисковалъ.
2-Й ПОСЕЛЯНИНЪ.
А жены, дѣти!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Имъ это къ выгодѣ скорѣй послужитъ.
3-й ПОСЕЛЯНИНЪ.
Я одинокій — и готовъ рискнуть.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Вотъ это хорошо! Вотъ бравый малый,
Достойный быть солдатомъ! Въ стражу князя
Тебя я запишу, когда успѣешь,
И дамъ два свѣтлыхъ талера въ придачу.
3-Й ПОСЕЛЯНИНЪ.
Не больше?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Постыдись! Ужели жадность
Соединяться можетъ съ честолюбьемъ?
Пойми, что размѣнявши ихъ, получишь
Ты цѣлый кладъ. Вѣдь тысячи героевъ
Изъ за десятой доли ежедневно
Рискуютъ жизнью и душой. А ты?
Владѣлъ ли ты когда хоть половиной?
3-Й ПОСЕЛЯНИНЪ.
Конечно, нѣтъ, но всё-жь мнѣ нужно три.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Иль, негодяй, забылъ ты чей вассалъ?
3-Й ПОСЕЛЯНИНЪ.
Я княжескій вассалъ, а не его.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Бездѣльникъ! Я безъ князя здѣсь хозяинъ,
А этотъ господинъ, мой другъ давнишній,
Сказалъ мнѣ: е милый Иденштейнъ, пошлите
Съ полдюжины вотъ этихъ подлецовъ…"
И такъ, болваны, маршъ вперёдъ! въ дорогу!
Но если уголокъ одинъ письма
Водою вспрыснутъ будетъ — берегитесь:
За каждую страницу вашу шкуру
Я натянуть велю на барабанъ,
Какъ вожу Жижки, чтобъ тревогу бить
На страхъ рабамъ строптивымъ, не могущимъ
Неисполнимаго исполнить. Вонъ!
Вонъ, червяки!
ЖОЗЕФИНА.
Какъ избѣжать хотѣла-бъ
Я этихъ слишкомъ обыдённыхъ зрѣлищъ
Тиранства феодальнаго. Не въ силахъ
Я злу помочь — такъ видѣть не желала-бъ.
И въ этомъ уголкѣ, едва замѣтномъ
На картѣ областной, царитъ повсюду
Презрѣнье обѣднѣвшихъ богачей
Къ ещё бѣднѣйшимъ, чванство подчинённыхъ
Предъ тѣми, кто по званью ниже ихъ —
И нищенскій порокъ здѣсь придаётъ
Себѣ величья видъ. Какая жизнь!
Въ моей Тосканѣ, солнцемъ озарённой,
Дворяне всѣ, какъ славный нашъ Козьма,
Гражданами считались и вели
Торговлю. Зло и тамъ существовало,
Но не такое. Бѣдности самой
Долины плодоносныя давали
Весёлый видъ. Тамъ каждая травинка
Служила пищей, каждая лоза
Напитокъ изливала, веселящій
Сердца людей, а солнце золотое —
Такъ рѣдко уходящее за тучи,
Что и въ ту пору смеркнувшей землѣ
Своё тепло на память оставляетъ —
Убогій плащъ и лёгкую одежду
Сноснѣе дѣлаетъ, чѣмъ царскій пурпуръ.
Но сѣверные деспоты подобны
Пронзительному вѣтру ихъ страны:
Сквозь рубища рабовъ они терзаютъ
Ихъ души, какъ стихіи ихъ тѣла.
И мужъ мой стать въ ряды владыкъ подобныхъ
Такъ горячо, такъ пламенно желаетъ
И такъ сильна въ нёмъ гордость родовая,
Что двадцать лѣтъ такихъ гоненій страшныхъ,
Какими сына мучить не рѣшился-бъ
Отецъ семьи безвѣстной, не могли
Его природы измѣнить; но мнѣ —
Хоть родилась въ семьѣ я столь же знатной —
Любовь отца иной урокъ внушила.
Отецъ мой! пусть твой духъ многострадальный,
Блаженный нынѣ, осѣнитъ и насъ
И сына нашего! Его люблю я,
Какъ ты меня любилъ.
ЖОЗЕФИНА.
Что это! Вернеръ?
Ты ль это и откуда?
ВЕРНЕРЪ (не узнавая Жозефины).
Я попался!
Убью!
Ахъ, Жозефина! ты не спишь?
ЖОЗЕФИНА.
Какой тутъ сонъ! Скажи мнѣ ради Бога,
Что это значитъ?
ВЕРНЕРЪ.
Вотъ смотри, мой другъ:
Вотъ золото, что изъ темницы этой
Исторгнетъ насъ!
ЖОЗЕФИНА.
Какъ ты добылъ его?
И этотъ ножъ…
ВЕРНЕРЪ.
Ещё онъ вражьей кровью
Не обагрёнъ. Скорѣй пойдёмъ къ себѣ.
ЖОЗЕФИНА.
Откуда вышелъ ты?
ВЕРНЕРЪ.
Не узнавай:
Намъ надо знать куда уйти; но это
Поможетъ намъ. Теперь я не боюсь!
ЖОЗЕФИНА.
Не смѣю думать, что въ безчестномъ дѣлѣ
Виновенъ ты.
ВЕРНЕРЪ.
Въ безчестномъ?
ЖОЗЕФИНА.
Да, въ безчестномъ.
ВЕРНЕРЪ.
Идёмъ, идёмъ! Я думаю, что намъ
Здѣсь ночь провесть послѣднюю придётся.
ЖОЗЕФИНА.
Не худшую, надѣюсь.
ВЕРНЕРЪ.
Какъ? надѣюсь?
Я въ этомъ поручусь. Идёмъ скорѣй!
ЖОЗЕФИНА.
Ещё одинъ вопросъ: что сдѣлалъ ты?
ВЕРНЕРЪ.
Не сдѣланнымъ оставилъ я одно,
Чѣмъ могъ бы всё во благо намъ покончить.
Прочь эти мысли! Ну, идёмъ!
ЖОЗЕФИНА.
Увы!
Зачѣмъ должна въ тебѣ я сомнѣваться.
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ. править
СЦЕНА I. править
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Вотъ такъ дѣла! Отлично! превосходно!
Ограбить гостя въ княжескомъ дворцѣ,
Гдѣ о грѣхѣ такомъ и не слыхали!
ФРИЦЪ.
И гдѣ могли лишь крысы у мышей
Украсть клочки изорванныхъ обоевъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Зачѣмъ до дня такого дожилъ я!
Погибла честь незыблемая замка!
ФРИЦЪ.
Какъ намъ найти виновнаго? Баронъ
Безъ поисковъ не хочетъ отказаться
Отъ этихъ денегъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Не хочу и я.
ФРИЦЪ.
Кого-жь вы заподозрили?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Кого,
Создатель мой? Конечно, всѣхъ!
ФРИЦЪ.
Да нѣтъ ли
Другого хода въ комнату барона?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
О, нѣтъ!
ФРИЦЪ.
Вы въ томъ увѣрены?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Конечно.
Я выросъ здѣсь и прожилъ весь свой вѣкъ,
И потому не могъ о нёмъ не слышать.
ФРИЦЪ.
Воръ, стало-быть, имѣлъ свободный доступъ
Въ прихожую.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Конечно.
ФРИЦЪ.
Этотъ Вернеръ…
Онъ бѣденъ?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Да, но это былъ не Вернеръ:
Онъ на другомъ концѣ дворца живётъ,
Откуда нѣтъ въ покой графа хода.
Къ тому же я былъ съ Вернеромъ въ то время,
Когда была покража свершена,
Въ одной изъ залъ, отсюда отстоящихъ
Чуть не на милю.
ФРИЦЪ.
Есть другой.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Венгерецъ?
ФРИЦЪ.
Тотъ, что помогъ изъ Одера барона
Добыть живымъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Быть-можетъ… Нѣтъ, постойте:
Ужъ не изъ свиты-ль кто-нибудь стянулъ?
ФРИЦЪ.
Какъ? кто-нибудь изъ насъ?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Не вы, конечно,
А кто-нибудь изъ низшихъ слугъ. Баронъ,
Вы говорите, въ креслѣ задремалъ,
А близь него была его шкатулка
И куча свёртковъ съ золотомъ, изъ коихъ
Одинъ исчезъ. Баронъ не заперъ дверь
И каждый могъ войти къ нему свободно.
ФРИЦЪ.
Вы слишкомъ поспѣшили съ приговоромъ:
Неуязвима честность слугъ барона,
Отъ управителя до поварёнка,
Коль не считать вполнѣ законныхъ выгодъ
Съ поставщиковъ господъ вельможныхъ нашихъ,
При частныхъ сдѣлкахъ съ нами, при взысканьи
Арендныхъ денегъ и устройствѣ празднествъ:
Тутъ каждый долю барыша имѣетъ;
Прямое-жь воровство мы презираемъ,
Какъ деньги харчевыя. Нѣтъ, когда бы
Одинъ изъ насъ укралъ, онъ головой
Для одного лишь свёртка не рискнулъ бы:
Онъ всѣ бы сгрёбъ, а съ ними и шкатулку,
Будь только въ силахъ онъ её поднять.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Да, въ этомъ много правды.
ФРИЦЪ.
Нѣтъ, повѣрьте,
Виновный здѣсь не кто-нибудь изъ насъ,
А мелкій плутъ, воришка неискусный.
Всего важнѣй намъ было бы узнать
Кто, кромѣ васъ и этого венгерца,
Могъ въ комнату баронскую попасть?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Да ужь не я-ль, по-вашему, виновный?
ФРИЦЪ.
Нѣтъ, я таланты ваши ставлю выше.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
И убѣжденья честныя, надѣюсь.
ФРИЦЪ.
Конечно, да; но что-же дѣлать намъ?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Да ничего! Побольше нашумимъ,
Полицію всю на ноги подымемъ.
(Хотя её лишь въ Франкфуртѣ найдёмъ),
Объявимъ кушъ, наклеимъ объявленья,
(Хоть рукописныя: здѣсь нѣтъ печатни)
И писаря отправимъ ихъ читать
(Вѣдь здѣсь лишь онъ да я читать умѣемъ),
Пошлёмъ вассаловъ нищихъ обыскать,
Велимъ бродягъ бездомныхъ брать подъ стражу —
И если не виновнаго, то плѣнныхъ
Они нагонятъ вдоволь. Если-жь денегъ
И не найдётъ баронъ, то утѣшеньемъ
Ему послужитъ то, что вдвое больше,
Съ погонею за призракомъ растаетъ.
Вотъ вамъ алхимія для врачеванья
Потерь барона.
ФРИЦЪ.
Лучшее лѣкарство
Нашелъ онъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Въ чёмъ?
ФРИЦЪ.
Въ доставшемся наслѣдствѣ.
Близь Праги дальній родственникъ его,
Графъ Зигендорфъ, въ своёмъ помѣстьѣ умеръ
И нашъ баронъ наслѣдство взять спѣшитъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Такъ, значитъ, нѣтъ наслѣдника прямого?
ФРИЦЪ.
Наслѣдникъ есть, но онъ исчезъ изъ глазъ,
А можетъ быть изъ міра. Тяготѣетъ
Ужь двадцать лѣтъ отцовское проклятье
Надъ блуднымъ сыномъ, для кого до нынѣ
Отецъ тельца заклать не захотѣлъ —
И потому, когда онъ живъ, то вѣрно
Питается одними жолудями.
Но если онъ я явится — баронъ
Его молчать всегда заставить можетъ:
Онъ золъ, хитёръ и въ силѣ при дворѣ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Счастливецъ!
ФРИЦЪ.
Правда, былъ у графа внукъ,
Котораго принять онъ согласился
И воспиталъ, какъ-будто мальчикъ былъ
Его наслѣдникъ; но его рожденье
Сомнительно.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Какъ такъ?
ФРИЦЪ.
Его отецъ,
Влюбившись, опромётчиво женился
На дочери изгнанника, прелестной
И смуглой итальянкѣ, изъ семьи
Хотя и благородной, какъ я слышалъ,
Но всё-жь не равной графу Зигендорфу.
Такой союзъ не по сердцу былъ графу —
И онъ, ребёнка взявъ, не согласился
Его отца и матери принять.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Когда онъ храбръ и заявить права
Свои захочетъ, то онъ можетъ кашу
Такую заварить, что вамъ её
Не расхлебать.
ФРИЦЪ.
О, храбрости въ нёмъ много!
Въ нёмъ сочетались, какъ я слышалъ, свойства
Отца и дѣда: пылкость чувствъ и хитрость.
Но — что всего страннѣй — и онъ недавно
Исчезъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
На кой же чёртъ онъ это сдѣлалъ?
ФРИЦЪ.
Вы правы: вѣрно чёртъ его попутать
Покинуть дѣда наканунѣ смерти,
Разбивъ ему своимъ поступкомъ сердце.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Но чѣмъ же объясняли это бѣгство?
ФРИЦЪ.
Догадокъ было много, но, быть-можетъ,
Далёки всѣ отъ истины. Кто думалъ,
Что отыскать родителей хотѣлъ онъ;
Другіе — что старикъ былъ строгъ къ нему
(Но это врядъ ли правда: въ нёмъ старикъ
Души, не чаялъ); третьи говорили,
Что завлекла война его (но миръ
Ужь заключёнъ и могъ бы онъ вернуться);
Иные же при этомъ замѣчали,
Что много страннаго таилось въ нёмъ:
Что, увлечённый пылкостью своею,
Онъ, можетъ-быть, примкнулъ въ тѣмъ чёрнымъ бандамъ,
Что грабятъ всю окружную страну
Съ-тѣхъ-поръ какъ превратилася война
Въ систему грабежа.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Невѣроятно!
Наслѣдникъ юный, къ роскоши привыкшій
Не можетъ жизнью рисковать и честью
Въ сообществѣ солдатъ и негодяевъ!
ФРИЦЪ.
Натуры есть, въ которыхъ злая склонность
Къ опаснымъ приключеньямъ такъ сильна.
Что, какъ блаженства, жаждутъ ихъ онѣ.
Не измѣнить ни тигра, ни индійца,
Хотя-бъ ихъ вѣкъ поили молокомъ.
А развѣ Баннеръ, Валленштейнъ и Тилли,
Принцъ Веймарскій, Густавъ и Торстенсонъ
Не тѣми же грабителями были,
Но въ большихъ лишь размѣрахъ? А теперь,
Когда ихъ нѣтъ и миръ провозглашенъ,
Всѣмъ, кто ихъ дѣло продолжать желаетъ,
Приходится работать для себя.
Но вотъ баронъ, а съ нимъ и тотъ саксонецъ,
Который спасъ его вчера отъ смерти,
И нынче лишь межъ нами появился.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Позволивъ мнѣ одними лишь словами
Вамъ выразить признательность мою,
Вы этимъ мнѣ, къ несчастью, преградили,
И этотъ путь. Я чувствую вполнѣ
Ничтожность словъ и принуждёнъ стыдиться
Безплодной благодарности своей.
Всѣ выраженья кажутся ничтожны
Въ сравненьи съ вашимъ доблестнымъ поступкомъ.
УЛЬРИХЪ.
Не стоитъ говорить объ этомъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Чѣмъ же
Могу я быть полезенъ вамъ? Вы юны,
Красивы, храбры и того закала,
Что создаётъ героевъ. Безъ сомнѣнья,
Съ такой душой и внѣшностью, вы съ тѣмъ же
Священнымъ пыломъ въ битву устремитесь,
Съ какимъ въ другой стихіи, столь же грозной,
Вы шли на встрѣчу смерти роковой,
Чтобъ незнакомцу жизнь снасти. Для службы
Вы созданы. Я самъ служилъ и властью
По службѣ и рожденью облечёнъ;
Что-жь до друзей моихъ — они готовы
И вамъ друзьями быть. Хотя средь мира
Мечты о славѣ кажутся безплодны,
Но онъ едва ль продлится: слишкомъ сильно
Возбуждены теперь людскія страсти,
И послѣ тридцати годовъ борьбы
Миръ превратился въ малую войну,
Какъ это видимъ мы въ лѣсахъ окрестныхъ.
Война возьмётъ своё; а между-тѣмъ
Вы можете вступить не медля въ службу
И, съ помощью вліянья моего,
Достигнуть скоро высшихъ должностей.
Я, говоря о службѣ, разумѣю
Лишь службу Бранденбургскому курфюрсту,
При чьёмъ дворѣ имѣю я значенье;
Въ Богеміи жь чужой я, какъ и вы.
УЛЬРИХЪ.
Вы по одеждѣ заключить могли,
Что я саксонецъ и служить, конечно,
Родному государю лишь обязанъ;
Но, предложенье ваше отклоняя,
Я тѣхъ же чувствъ исполненъ, какъ и вы.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Такъ поступаютъ лишь ростовщики:
Вы не хотите брать съ меня процентовъ,
Чтобъ увеличить долгъ мой и заставить
Меня упасть подъ бременемъ его.
УЛЬРИХЪ.
Вы это вправѣ будете сказать,
Когда у васъ потребую уплаты.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Ну, если не хотите — то скажите:
Происхожденье наше благородно?
УЛЬРИХЪ.
Такъ мнѣ мои родные говорили.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Поступки ваши служатъ въ томъ порукой.
А имя ваше?
УЛЬРИХЪ.
Ульрихъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
А фамилья?
УЛЬРИХЪ.
Отвѣчу вамъ, когда достоинъ буду
Её носить.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (всторону).
Австріецъ онъ, конечно,
И не желаетъ въ это время смутъ
Хвалиться родомъ на границѣ дикой,
Гдѣ ненавистна родина его.
Ну что-жь, какъ поиски идутъ?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Не дурно.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Такъ воръ ужъ поймалъ?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Не совсѣмъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Однако
Подозрѣваютъ?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Какъ же — очень сильно.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Кто могъ бы это быть?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Вамъ неизвѣстно?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Конечно — нѣтъ: я спалъ тогда.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Я также,
А потому — не больше васъ я знаю.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Грубьянъ!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Когда и ваша милость сами
Не можете на вора указать,
То какъ же я, кого никто не грабилъ,
Межь столькихъ лицъ могу его узнать?
Вѣдь, съ позволенья вашего, въ толпѣ
И норъ не хуже выглядитъ другого,
А иногда и лучше. Лишь въ тюрьмѣ.
Да на судѣ возможно судьямъ мудрымъ
Преступника по внѣшности узнать;
А разъ его увидятъ тамъ — ручаюсь,
Что — будь онъ осуждёнъ или оправданъ —
Его лицо останется преступнымъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (Фрицу).
Но что жъ ты дѣлалъ?
ФРИЦЪ.
Признаюсь — немного,
Одни предположенья, наша милость.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Не говоря ужь о моей потерѣ —
Которая, признаться, для меня
Чувствительна теперь — для общей пользы
Желалъ бы я злодѣя обличить.
Такой искусный воръ, который могъ
По освѣщённымъ комнатамъ пробраться
И золото похитить у меня
Передъ едва закрытыми глазами —
Весь здѣшній околодокъ, Иденштейнъ,
Ограбитъ скоро.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Было бы что грабить!
УЛЬРИХЪ.
Въ чёмъ дѣло?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Вы пришли лишь ныньче утромъ
И не слыхали, что я былъ ограбленъ.
УЛЬРИХЪ.
Идя сюда, я мелькомъ это слышалъ,
Но я подробностей не знаю.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Случай
Довольно странный.
Онъ разскажетъ вамъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Вотъ видите…
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Повремените лучше,
Пока въ его увѣритесь терпѣньи.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Я это лишь на опытѣ узнаю.
Вотъ видите…
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Короче: спалъ я въ креслѣ,
А на шкатулкѣ, около меня,
Лежали свёртки золота, на сумму,
Которой даже части непріятно
Лишиться вдругъ. Какой-то ловкій плутъ,
Пробравшись незамѣченный прислугой,
Успѣлъ похитить свёртокъ въ сто червонцевъ,
Который мнѣ хотѣлось бы найти.
Вы будете быть можетъ такъ любезны,
Что къ прежнимъ одолженіямъ своимъ
Ещё одно прибавите — полегче,
Хотя не лёгкое — и этимъ людямъ,
Довольно нерадивымъ, какъ я вижу,
Поможете найти мою потерю.
УЛЬРИХЪ.
Охотно — и сейчасъ же.
Ну, идёмте!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Но спѣхъ такой успѣха не сулитъ.
УЛЬРИХЪ.
На мѣстѣ стоя, ничего не сыщешь.
Разскажете дорогой…
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Но…
УЛЬРИХЪ (Иденштейну).
Сначала
Вы мѣсто укажите мнѣ.
ФРИЦЪ.
Когда
Баронъ позволитъ — я вамъ укажу.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Ступайте всѣ и стараго осла
Съ собою взять не позабудьте.
ФРИЦЪ.
Маршъ!
УЛЬРИХЪ (Иденштейну).
Идёмъ, оракулъ: объясняй загадку.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Отважный этотъ юноша прекрасенъ,
Какъ Геркулесъ до подвиговъ своихъ.
Его чело въ спокойныя минуты
Не по лѣтамъ задумчиво, пока
Не вспыхнутъ очи, встрѣтивъ чуждый взоръ.
Хотѣлъ бы я его къ себѣ приблизить:
Такіе люди нужны мнѣ. Наслѣдства
Не вырвать безъ борьбы. Хотя я самъ
Не изъ такихъ, которые готовы
Безъ боя уступить, но таковы
И тѣ, которые возстанутъ скоро
Между моей добычею и мной.
Мальчишка храбръ, какъ говорятъ; но онъ
Въ минуту прихоти безумной скрылся,
Судьбѣ предоставляя отстоять
Права свои; отецъ же, за которымъ
Я гнался, какъ ищейка за добычей
(Не близко, но держа его въ виду),
Всё избѣгалъ до-этихъ-поръ погони;
Но вотъ теперь онъ у меня въ рукахъ.
Да, это онъ! Мнѣ это подтверждаютъ
И рѣчи необдуманныя тѣхъ,
Которые не знаютъ даже цѣли
Моихъ разспросовъ. Да, его наружность,
Таинственный пріѣздъ и обращенье
И всё, что о женѣ его я слышалъ
Отъ управителя, о благородной,
Но иноземной внѣшности ея,
А, главное, враждебность нашей встрѣчи,
Подобной встрѣчѣ змѣй и львовъ, когда
Инстинктъ ихъ заставляетъ отступать,
Понявъ, что ровъ ихъ выростилъ врагами,
Хотя не съ тѣмъ, чтобъ выдать ихъ другъ другу —
Всё, всё мою догадку подтверждаетъ.
Когда не увеличится разливъ
(А убыль водъ погода предвѣщаетъ),
Изъ Франкфурта чрезъ нѣсколько часовъ
Получится приказъ — и я упрячу
Его въ тюрьму. Тамъ званіе своё
Онъ можетъ объявить — и не бѣда,
Когда не тѣмъ окажется онъ послѣ.,
Кѣмъ я его считаю. Эта кража
Случилась кстати, если не считать
Самой потери. Онъ бѣднякъ — и тѣмъ
Ужъ подозрителенъ; онъ неизвѣстенъ —
А потому и беззащитенъ… Правда,
Что доказательствъ нѣтъ его вины;
Но чѣмъ докажетъ онъ свою невинность?
Когда бъ онъ мнѣ преградой не служилъ,
Я-бъ на венгерца прежде указалъ.
Въ нёмъ что-то есть, что мнѣ не полюбилось;
Къ тому же онъ одинъ ко мнѣ входилъ,
Коль не считать смотрителя съ прислугой.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Ну, какъ вы поживаете, любезный?
ГАБОРЬ.
Какъ тѣ, которымъ всюду хорошо,
Гдѣ удалось хоть какъ-нибудь подъ вечеръ
Поужинать и выспаться. А вы?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я сномъ богаче — деньгами жь бѣднѣе.
Мнѣ обойдётся дорого ночлегъ.
ГАБОРЪ.
Я слышалъ о пропажѣ, но для васъ
Она ничтожна.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Будь потеря ваша,
Вы разсуждали бы не такъ.
ГАБОРЪ.
Объ этомъ
Судить я не могу: такъ много разомъ
Я въ жизни не имѣлъ. Но я искалъ васъ.
Посланцы ваши всѣ назадъ вернулись:
Я обогналъ ихъ, возвращяясь.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Вы?
ГАБОРЪ.
Я вышелъ на разсвѣтѣ, чтобъ слѣдить
За убылью воды, желая путь свой
Скорѣе продолжать, но, къ сожалѣнью,
Онъ преграждённымъ снова оказался
Равно какъ мнѣ, такъ и посланцамъ вашимъ.
Увидѣвъ безнадежность положенья,
Я дозволенія потока жду.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Пускай бы негодяи въ нёмъ погибли!
Но почему они не попытались,
Какъ я велѣлъ?
ГАБОРЪ.
Когда бы разступиться
Велѣли вы рѣкѣ, какъ Моисей
Во время оно повелѣлъ пучинѣ,
И Одеръ васъ послушался-бъ — быть-можетъ,
Они бы попытались.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Негодяи!
Они ещё поплатятся за это!
Я долженъ самъ распорядиться
ГАБОРЪ (одинъ).
Вотъ онъ,
Нашъ своевольный, доблестный баронъ,
Старинныхъ рыцарей потомокъ жалкій!
Вчера, когда захлёбывался онъ,
Пытаясь вылѣзть изъ окна кареты,
Онъ былъ готовъ отдать свои владѣнья
И даже родословную свою
За воздуха глотокъ одинъ; теперь же
Свой гнѣвъ онъ изливаетъ на несчастныхъ
За-то, что жизнь имъ также дорога.
Онъ правъ отчасти — и довольно странно,
Что жизнью дорожатъ они, коль скоро
Подобные барону люди могутъ
Заставить ею рисковать. О, жизнь!
Ты, въ самомъ дѣлѣ, лишь плохая шутка.
СЦЕНА II. править
ЖОЗЕФИНА.
Дай наглядѣться на тебя, мой Ульрихъ!
Возможно-ль это… послѣ столькихъ лѣтъ!
УЛЬРИХЪ.
Родная!
ЖОЗЕФИНА.
Да, сбылись мечты мои!
Ты лучше, чѣмъ мечтать я смѣла. Боже!
Пріими Ты матери благодаренья
И слёзы радости ея! Вѣдь это
Всё дѣло рукъ Твоихъ — и въ этотъ мигъ
Является онъ намъ не только сыномъ,
Но избавителемъ.
УЛЬРИХЪ.
Коль это такъ
И можетъ ждать меня такая радость —
Она удвоитъ счастіе моё
И сердце облегчитъ отъ части долга.
Но этотъ долгъ — не долгъ любви: всегда
Я васъ любилъ, и не моя вина,
Что я такъ долго медлилъ.
ЖОЗЕФИНА.
Знаю, другъ мой,
Но не хочу теперь о горѣ думать
И даже сомнѣваюсь въ томъ — могла ли
Когда-нибудь испытывать его,
Такъ быстро всѣ слѣды его изгладилъ
Изъ памяти моей порывъ блаженства.
О, сынъ мой!
ВЕРНЕРЪ.
Это что? Ещё чужіе!
ЖОЗЕФИНА.
Нѣтъ! нѣтъ! Вглядись въ него: кого ты видишь?
ВЕРНЕРЪ.
Я вижу юношу — и въ первый разъ…
УЛЬРИХЪ (преклоняя колѣно).
Черезъ двѣнадцать долгихъ лѣтъ, отецъ мой!
ВЕРНЕРЪ.
О, Боже мой!
ЖОЗЕФИНА.
Съ нимъ обморокъ!
ВЕРНЕРЪ.
Нѣтъ! нѣтъ!
Теперь мнѣ лучше. Ульрихъ!
УЛЬРИХЪ.
Мой отецъ!
Графъ Зигендорфъ!
ВЕРНЕРЪ.
Молчи: и стѣны могутъ
Услышать это имя.
УЛЬРИХЪ.
Что-жь тогда?
ВЕРНЕРЪ.
Тогда… Но это объясню я послѣ.
Довольно — я здѣсь Вернеромъ зовусь!
Приди, мой сынъ, въ мои объятья снова!
Скажи мнѣ, Жозефина, неужели
Отцовская любовь такъ ослѣпляетъ?
Когда бы мнѣ пришлось его увидѣть
Средь сотни тысячъ юношей прекрасныхъ,
То и тогда, мнѣ кажется, его
Моя душа за сына бы признала.
УЛЬРИХЪ.
Но вы меня однако не узнали.
ВЕРНЕРЪ.
Душа моя пережила такъ много
Невзгодъ и горя, что на первый взглядъ
Я въ людяхъ вижу лишь одно дурное.
УЛЬРИХЪ.
Мнѣ съ большей нѣжностью служила память.
Я помнилъ всё — и въ горделивомъ замкѣ,
Въ палатахъ княжескихъ, среди богатства,
Которымъ окруженъ былъ вашъ отецъ,
Нерѣдко я при солнечномъ закатѣ
Свой взоръ къ горамъ Богемскимъ направлялъ
И плакалъ, видя, что промчался снова
Надъ нами день, а этихъ горъ громады
Стоятъ по-прежнему межь нами. Ныньче
Онѣ ужь не раздѣлятъ насъ.
ВЕРНЕРЪ.
Кто знаетъ!
Ты слышалъ ли, что умеръ мой отецъ?
УЛЬРИХЪ.
О, Боже мой! Когда я съ нимъ разстался,
Онъ былъ и свѣжъ, и бодръ, какъ старый дубъ,
Хотя подгнившій, но стоящій бодро
Среди борьбы стихійной, между-тѣмъ
Какъ гибнутъ вкругъ деревья молодыя.
Три мѣсяца прошло лишь съ той норы!
ВЕРНЕРЪ.
Зачѣмъ его покинулъ ты?
ЖОЗЕФИНА.
Какъ можешь
Ты спрашивать о томъ, когда онъ здѣсь!
ВЕРНЕРЪ.
Да, онъ искалъ родителей своихъ
И вотъ — нашелъ; но какъ нашелъ, о Боже!
УЛЬРИХЪ.
Всё къ лучшему измѣнится теперь.
Свои права должны мы предъявить
Иль лучше — ваши; я свои охотно
Всѣ отстраняю, развѣ только дѣдъ мой
Распорядился такъ своимъ богатствомъ,
Что долженъ буду я, хотя для формы,
Потребовать своё.
ВЕРНЕРЪ.
О Штраленгеймѣ
Ты слышалъ ли?
УЛЬРИХЪ.
Я спасъ его вчера.
Теперь онъ въ этомъ замкѣ.
ВЕРНЕРЪ.
Сынъ, ты спасъ
Змѣю, всѣхъ насъ готовую ужалить.
УЛЬРИХЪ.
Я васъ не понимаю. Объясните —
Что этотъ Штраленгеймъ для насъ?
ВЕРНЕРЪ.
Всё! всё!
Онъ тотъ, который насъ лишить желаетъ
Наслѣдія отца: родня нашъ дальній
И злѣйшій врагъ.
УЛЬРИХЪ.
Я это имя слышу
Теперь впервые. Правда, вашъ отецъ
Упоминалъ о родственникѣ дальнемъ,
Который могъ наслѣдовать ему,
Когда-бъ нашъ родъ угасъ; но онъ при мнѣ
По имени его не называлъ.
Но что же въ томъ? Права его ничтожны
Предъ нашими.
ВЕРНЕРЪ.
Въ Богеміи; но здѣсь
Онъ всемогущъ — и мнѣ разставилъ сѣти,
Которыхъ избѣжать мнѣ помогла
Не снисходительность его, а счастье.
УЛЬРИХЪ.
Онъ лично знаетъ васъ?
ВЕРНЕРЪ.
Нѣтъ, по вчера
Онъ выказалъ невольно подозрѣнье —
И мнимою свободою своей
Я лишь его сомнѣніямъ обязанъ.
УЛЬРИХЪ.
Вы, кажется, къ нему несправедливы,
(Простите мнѣ такое выраженье)
И не таковъ баронъ, какимъ заранѣ
Хотите вы считать его. Но, впрочемъ,
Будь онъ такимъ — теперь онъ мой должникъ:
Я спасъ его — и онъ мнѣ довѣряетъ.
Къ тому-жь онъ былъ ограбленъ и — больной —
Самъ розыскать но могъ бы негодяя.
Тогда помочь ему я обѣщался
И въ поискахъ за деньгами чужими
Сокровище своё нашелъ здѣсь — васъ,
Родители мои.
ВЕРНЕРЪ.
Кто научилъ
Тебя употребить такое слово,
Какъ «негодяй»?
УЛЬРИХЪ.
Какое же другое
Пригоднѣе для вора?
ВЕРНЕРЪ.
Кто, скажи мнѣ,
Внушилъ тебѣ, что можно существо,
Которое не знаешь, покрывать
Такимъ позоромъ?
УЛЬРИХЪ.
Собственное чувство
Меня учило называть злодѣевъ
По ихъ поступкамъ.
ВЕРНЕРЪ.
Кто тебѣ сказалъ,
Давно желанный и въ злосчастный часъ
Отысканный ребёнокъ, что возможно
Родному сыну оскорблять отца?
УЛЬРИХЪ.
Я назвалъ негодяя: что-жь отецъ мой
Съ людьми такими общаго имѣетъ?
ВЕРНЕРЪ.
Тотъ негодяй — отецъ твой.
ЖОЗЕФИНА.
О, мой сынъ!
Не вѣрь… быть можетъ…
УЛЬРИХЪ.
И въ такомъ поступкѣ
Вы сознаётесь?
ВЕРНЕРЪ.
Прежде, чѣмъ отца
Ты презирать осмѣлишься, съумѣй
Его дѣла понять и оцѣнить.
Ты молодъ, пылокъ, въ роскоши воспитанъ
И въ жизни новичекъ: такъ гдѣ-жь тебѣ
Могущество страстей людскихъ измѣрить
И бѣдности соблазны. Подожди —
Они насъ ждать себя не заставляютъ:
Они, какъ ночь, нисходятъ… Подожди,
Когда твои надежды всѣ поблёкнутъ
Какъ и мои, когда тоска и стыдъ
Вассалами твоими станутъ, голодъ
И нищета — застольными друзьями,
Отчаянье — товарищемъ, тогда —
Возстань и судъ свой правый сотвори!
И вотъ когда подобный день настанетъ
И предъ собой вдругъ спящую спокойно
Увидишь ты ту самую змѣю,
Чьихъ колецъ рядъ, сжимаясь, обвивался
Вокругъ всего, что дорого тебѣ,
Путь къ счастью преграждая… Словомъ, если
Тотъ человѣкъ, который жилъ доселѣ
Лишь для того, чтобы лишить тебя
Твоихъ владѣній, званья, даже жизни,
Передъ тобой очутится уснувшимъ,
Причёмъ случайность будетъ лишь одна
Проводникомъ твоимъ, а ночь — плащёмъ,
И ножъ въ рукѣ твоей искриться будетъ,
Межь-тѣмъ какъ сномъ весь божій міръ объятъ,
Тяжелымъ сномъ, подобьемъ смерти грозной,
А съ нимъ и онъ, твой злѣйшій врагъ — тогда
Благодари Творца, когда, какъ л,
Ты ограничишься ничтожной кражей
И отвернёшься.
УЛЬРИХЪ.
Но…
ВЕРНЕРЪ.
Молчи и слушай!
Звукъ голоса людского для меня
Невыносимъ; едва я смѣю слушать
И свой, когда ещё людской онъ голосъ.
Повѣрь мнѣ: ты не знаешь Штраленгейма,
Какъ знаю я. Онъ низокъ и коваренъ.
Ты молодъ, храбръ — и потому увѣренъ
Въ полнѣйшей безопасности своей;
Но знай, что избѣжать никто не можетъ
Коварства и отчаянья ударовъ.
Такъ Штраленгеймъ, мой злѣйшій врагъ, сегодня,
Подъ мирной сѣнью княжескаго замка,
Подъ роковымъ ножомъ моимъ лежалъ.
Лишь вздохъ одинъ, малѣйшее движенье —
И онъ, а съ нимъ и страхъ мой безотчётный,
Съ лица земли исчезли бы на вѣкъ.
Увы! онъ былъ въ рукахъ моихъ, мой ножъ
Сіялъ надъ нимъ; но я остановился —
И вотъ я вновь въ его рукахъ суровыхъ,
А можетъ-быть и ты со мною. Да,
Кто можетъ поручиться, что тебя
Не знаетъ онъ, что въ замокъ не нарочно
Завлёкъ тебя, чтобъ вмѣстѣ съ нами въ мракъ
Одной тюрьмы повергнуть.
УЛЬРИХЪ.
Продолжайте.
ВЕРНЕРЪ.
Онъ всюду насъ преслѣдовалъ и гналъ,
Какъ ни мѣняли мѣсто мы и званье:
Такъ почему-жь не знать ему тебя.
Онъ ставилъ мнѣ преграды и мой путь
Усѣялъ гадами, которыхъ прежде
Съ презрѣньемъ оттолкнулъ бы я — теперь же,
Отбросивъ ихъ, лишь ядомъ наполняю.
Ужель терпѣть ты будешь въ состояньи?
О, сынъ мой! обстоятельства бываютъ —
Могущія злодѣйство извинить;
Бываютъ искушенія такія,
Что ихъ природа побороть не въ силахъ.
УЛЬРИХЪ.
(взглянувъ на Вернера и потомъ на Жозефину).
О, мать моя!
ВЕРНЕРЪ.
Я такъ и думалъ: нынѣ
Одна лишь мать осталась у тебя,
А я лишенъ и сына, и отца —
И одинокъ вполнѣ.
УЛЬРИХЪ (слѣдуя за нимъ).
Остановитесь!
ЖОЗЕФИНА.
Оставь его, пока не стихло въ нёмъ
Волненье страсти. Если-бъ можно было
Ему помочь, ужели я сама
За нимъ бы не пошла?
УЛЬРИХЪ.
Хоть неохотно.
Но повинуюсь намъ: поступкомъ первымъ
Не будетъ ослушанье.
ЖОЗЕФИНА.
Ахъ, онъ добръ!
Но осуждай отца за эти рѣчи,
А вѣрь лишь той, которая такъ много
И за него и вмѣстѣ съ нимъ страдала,
Что такова души его поверхность,
А въ глубинѣ она полна добра.
УЛЬРИХЪ.
Такъ это — убѣжденія отца
И мать моя не раздѣляетъ ихъ?
ЖОЗЕФИНА.
И онъ не мыслитъ такъ, какъ говоритъ.
Года невзгодъ — увы — всему причиной!
УЛЬРИХЪ.
Прошу васъ, объясните мнѣ подробно
Права и притязанья Штраленгейма,
Что-бъ могъ я съ нимъ сознательно бороться
И отъ опасности избавить васъ.
Я васъ спасу, клянусь! Зачѣмъ сюда
Я раньше не пришелъ!
ЖОЗЕФИНА.
О, да — зачѣмъ
Случилось такъ!
ГАБОРЪ (Ульриху).
Я васъ искалъ, товарищъ!
Такъ вотъ моя награда!
УЛЬРИХЪ.
Что случилось?
ГАБОРЪ.
Дожить до этого! Ахъ, чортъ возьми!
Когда-бъ не глупость ваша и не старость…
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Прочь, негодяй! Спасите! помогите!
ГАБОРЪ.
Не бойтесь — я не сдѣлаю вамъ чести
Васъ задушить, чтобъ тѣмъ спасти отъ петли.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Спасибо за отсрочку, но другіе
Въ ней болѣе нуждаются, чѣмъ я.
УЛЬРИХЪ.
Но объясните толкомъ.
ГАБОРЪ.
Вотъ въ чёмъ дѣло:
Барона обокрали — и меня
Вотъ этотъ господинъ почтенный вздумалъ
Въ покражѣ обвинить, хотя вчера
Ещё не зналъ меня.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ужель знакомыхъ
Я долженъ обвинять? Пойми, любезный,
Что я съ хорошимъ обществомъ знакомъ.
ГАБОРЪ.
Ты скоро познакомишься и съ лучшимъ —
Для смертнаго послѣднимъ — съ червяками.
Собака!
УЛЬРИХЪ (останавливая его).
Безъ насилія, Габоръ!
Онъ старъ и безоруженъ… Успокойтесь!
ГАБОРЪ.
Вы правы: глупо оскорбляться тѣмъ,
Что васъ дуракъ считаетъ негодяемъ:
Онъ этимъ дѣлаетъ вамъ честь.
УЛЬРИХЪ (Иденштейну.)
Ну что?
Какъ можется?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Спасите!
УЛЬРИХЪ.
Я ужь спасъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Когда его убьёте, я тогда
Согласенъ буду съ вами.
ГАБОРЪ.
Я спокоенъ:
Живи!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ты самъ не будешь долго жить,
Когда у насъ ещё есть судъ и судьи.
Баронъ разсудитъ.
ГАБОРЪ.
Ваше обвиненье
Поддерживаетъ онъ?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
А будто нѣтъ?
ГАБОРЪ.
Такъ въ слѣдующій разъ пускай потонетъ:
Я не спасу его, чтобы въ награду
Повѣсили меня. Но вотъ онъ самъ!
ГАБОРЪ.
Я здѣсь, баронъ!
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Прекрасно! Что же въ этомъ?
ГАБОРЪ.
Я, вѣроятно, нуженъ вамъ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Зачѣмъ?
ГАБОРЪ.
Вы это лучше знаете, когда
Вамъ памяти не смыло наводненье.
Вотъ дѣло въ чёмъ: я обвиняюсь этимъ,
Стоящимъ здѣсь предъ вами, господиномъ
Въ томъ, будто я ограбилъ васъ. Скажите,
Чье обвиненье: ваше иль его?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я никого не обвиняю.
ГАБОРЪ.
Значитъ,
Меня вы почитаете невиннымъ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Кого считать виновнымъ иль невиннымъ,
Кого подозрѣвать — я самъ не знаю.
ГАБОРЪ.
Но тѣхъ, кого подозрѣвать нельзя,
Вы знать должны. Я оскорблёнъ, униженъ
Наёмникомъ презрѣннымъ — и у васъ
Ищу защиты. Объясните слугамъ
Ихъ долгъ: когда его хотятъ исполнить,
Пусть межь собой поищутъ вора. Словомъ,
Когда меня угодно обвинить,
Пусть равный обвиняетъ. Я вамъ равенъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Вы равны мнѣ?
ГАБОРЪ.
Кто знаетъ — можетъ выше.
Ни доказательствъ, ни намёковъ вашихъ
Не нужно. Зная, что для васъ я сдѣлалъ
И чѣмъ вы мнѣ обязаны, я могъ бы —
Будь въ деньгахъ дѣло — требовать награды,
Ея не похищая. Если бъ даже
Я былъ такой злодѣй, какимъ меня
Угодно вамъ считать, то и тогда
Недавняя услуга не могла бы
Позволить вамъ преслѣдовать меня,
Не занятнавъ свой горбъ. Прошу у васъ
Защиты отъ навѣтовъ вашихъ слугъ;
Опроверженье я хочу услышать
Изъ нашихъ устъ въ толъ, что ихъ дерзость злая
Имѣетъ ваше одобренье. въ этомъ
Нельзя вамъ незнакомцу отказать,
Который большаго отъ васъ не проситъ,
А но желалъ и этого просить.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Быть-можетъ, вы невинны.
ГАБОРЪ.
Сомнѣваться
Лишь можетъ негодяй.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Вы горячитесь.
ГАБОРЪ.
Ужель дыханье слугъ и господина
Меня оледенить способно?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Ульрихъ,
Я въ вашемъ обществѣ, нашелъ Габора:
Вы знаете его?
ГАБОРЪ.
Мы васъ нашли —
И жаль, что не оставили въ рѣкѣ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Спасибо!
ГАБОРЪ.
Я ужь заслужилъ его;
Но, можетъ, отъ другихъ бы получилъ
Гораздо больше, васъ въ рѣкѣ оставивъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (Ульриху).
Онъ вамъ извѣстенъ?
ГАБОРЪ.
Столько-жь, сколько вамъ,
Когда ручаться за меня не хочетъ.
УЛЬРИХЪ.
За храбрость вашу поручусь, а также
За вашу честь, насколько я васъ знаю.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
И этого довольно для меня.
ГАБОРЪ (съ ироніей).
Вы, кажется, довольны очень малымъ;
Но чѣмъ же убѣдительнѣй моихъ
Его слова?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я не сказалъ, что въ вашей
Невинности вполнѣ я убѣдился.
ГАБОРЪ.
Опять! И такъ — виновенъ я иль нѣтъ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Отсыпьте отъ меня: вы слишкомъ дерзки!
Не я виной, что всё васъ обвиняетъ
И не довольно-ль, что виновность вашу
Я по желаю доказать.
ГАБОРЪ.
Проклятье!
Всё это недостойныя увёртки!
Вы знаете, что подозрѣнье ваше —
Есть несомнѣнный фактъ для вашихъ слугъ;
Вашъ взглядъ — слова, а хмурое чело —
Вашъ приговоръ. Могущество своё
Вы надо мной хотите показать,
Но берегитесь; вамъ вѣдь неизвѣстно,
Кого вы растоптать хотите.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Какъ!
Ты угрожаешь?
ГАБОРЪ.
Обвиненье ваше
Моихъ угрозъ тяжеле. Я намёкомъ
Въ безчестномъ дѣлѣ вами обвинёнъ,
А васъ я самъ остерегаю прямо.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я, безъ сомнѣнья, вашъ должникъ — и сами
Вознаградить хотите вы себя.
ГАБОРЪ.
Не золотомъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Такъ дерзостью безцѣльной.
Вы не должны прослѣдовать его:
Пускай идётъ своой дорогой. Ульрихъ,
Прощайте!
ГАБОРЪ.
Я иду за нимъ.
УЛЬРИХЪ.
Ни шагу.
ГАБОРЪ.
Кто запретитъ мнѣ?
УЛЬРИХЪ.
Собственный разсудокъ.
ГАБОРЪ.
И долженъ я стерпѣть?
УЛЬРИХЪ.
Мы всѣ должны
Терпѣть надменность высшихъ, а они
Противиться не могутъ сатанѣ,
Какъ низшіе — земнымъ его клевретамъ.
Ужели вы, съумѣвшіе отважно
Возставшія стихіи побѣждать
И то, что въ злобѣ этого червя
Ничтожнаго могло бы погубить,
Немногихъ словъ и взглядовъ непривѣтныхъ
Не можете снести?
ГАБОРЪ.
Ужель терпѣть,
Чтобъ воромъ называли? Ужь пускай бы
Разбойникомъ лѣснымъ — куда ни шло:
Отвага тутъ нужна; но обокрасть…
И спящаго!
УЛЬРИХЪ.
Такъ, значитъ, вы невинны?
ГАБОРЪ.
Что слышу я? и вы?
УЛЬРИКЪ.
Я предложилъ
Простой вопросъ.
ГАБОРЪ.
Когда-бъ судья спросилъ,
Я отвѣчалъ бы: «да, невиненъ!» вамъ же
Вотъ мой отвѣтъ…
УЛЬРИКЪ (тоже обнажая мечъ).
Я очень радъ.
ЖОЗЕФИНА.
Сюда!
Скорѣе помогите! здѣсь убійство!
ЖОЗЕФИНА.
Онъ невредимъ! О, Боже милосердый!
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Кто невредимъ?
ЖОЗЕФИНА.
Мой…
УЛЬРИКЪ.
(Останавливая её суровымъ взглядомъ.)
Оба невредимы.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Но кто-жь виновникъ?
УЛЬРИКЪ.
Кажется, что вы.
Но такъ-какъ бой послѣдствій не имѣлъ
Дурныхъ для насъ обоихъ, то, конечно,
Вы можете при этомъ не смущаться.
Габоръ, возьмите мечъ свой и вперёдъ
Его не обнажайте на друзей.
ГАБОРЪ.
Я меньше благодаренъ вамъ за жизнь,
Чѣмъ за совѣтъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Пора ужь положить
Конецъ всѣмъ этимъ ссорамъ.
ГАБОРЪ (поднимая мечъ).
Да онѣ
Окончены. Вы поразили, Ульрихъ,
Меня недобрымъ млѣніемъ своимъ
Больнѣе, чѣмъ мечёмъ. Пусть лучше-бъ сталь
Я въ сердцѣ увидалъ своёмъ, чѣмъ въ вашемъ
Такія мысли. Я снести бы могъ
Нелѣпые навѣты дворянина:
Съ землёй, онъ унаслѣдовалъ отъ предковъ
Незнаніе людей и недовѣрье —
И эту часть наслѣдья своего
Конечно сохранитъ гораздо дольше,
Чѣмъ земли родовыя. Я, быть-можетъ,
И поквитаюсь съ нимъ; вы-жь — побѣдили.
Безумно было мнѣ бороться съ вами,
Когда я видѣлъ, какъ вы побѣждали
Опасности сильнѣй моихъ ударовъ,
Когда-нибудь мы свидимся, быть-можетъ,
Но лишь друзьями.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я не въ силахъ дольше
Переносить. Такое оскорбленье —
Совмѣстно съ прежними, а можетъ-быть
И съ воровствомъ — уничтожаетъ то
Немногое, чѣмъ я ему обязанъ
За много восхваляемую помощь,
Имъ поданную мнѣ, когда меня
Спасали вы. Онъ васъ не ранилъ, Ульрихъ?
УЛЬРИХЪ.
Не оцарапалъ даже.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Иденштейнъ,
Я отмѣняю прежнее рѣшенье:
Примите мѣры, чтобъ схватить злодѣя.
Какъ только Одеръ снова въ берега
Свои войдётъ и потечётъ спокойно —
Препроводить его не медля въ Франкфуртъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Какъ такъ — схватить? вѣдь мечъ его при немъ
И онъ отнюдь владѣетъ имъ не дурно.
Бой — ремесло его, а я не воинъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Тѣ двадцать слугъ, которые, какъ тѣнь,
Вездѣ за вами слѣдуютъ, способны
И дюжину молодчиковъ такихъ,
Какъ онъ, схватить. Идите!
УЛЬРИКЪ.
Но, баронъ!
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ
Чтобъ былъ сейчасъ исполненъ мой приказъ!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ну, дѣлать нечего! За мною, слуги!
Какъ предводитель, я въ тылу останусь
«Да не рискуетъ мудрый полководецъ
Своею жизнью драгоцѣнной: всё
Зависитъ отъ нея.» Регламентъ этотъ
Я одобряю.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Подойдите, Ульрихъ.
Зачѣмъ здѣсь эта женщина? Ахъ! да…
Я узнаю: она — жена того,
Кто Вернеромъ себя здѣсь называетъ.
УЛЬРИХЪ.
Но такъ зовутъ его.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Какъ? въ самомъ дѣлѣ?
Нельзя ли видѣть вашего супруга?
ЖОЗЕФИНА.
Но кто же ищетъ мужа моего?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Пока — никто.
Но я хотѣлъ бы съ вами
Наединѣ поговорить.
УЛЬРИХЪ.
Пойдёмте.
ЖОЗЕФИНА.
Нѣтъ, я уйду: вы, какъ позднѣйшій гость,
Хозяинъ здѣсь.
Остерегись, мой Ульрихъ,
И не забудь, что можетъ породить
Одно лишь необдуманное слово.
УЛЬРИХЪ.
Не бойтесь.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я могу — надѣюсь, Ульрихъ —
Вамъ ввѣриться. Вы жизнь мою спасли,
А дѣйствіе такое порождаетъ
Довѣрье безграничное.
УЛЬРИХЪ.
Скажите,
Въ чёмъ дѣло?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Рядъ таинственныхъ событій,
Давно ужь порождённыхъ и которыхъ
Вамъ объяснять теперь не время, сдѣлалъ,
Что этотъ человѣкъ мнѣ — врагъ, и даже —
Опасный врагъ.
УЛЬРИХЪ.
Габоръ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Нѣтъ, этотъ Вернеръ.
УЛЬРИХЪ.
Возможно-ль! Онъ, изъ бѣдняковъ бѣднѣйшій,
Въ глазахъ котораго болѣзнь гнѣздится —
Что можетъ сдѣлать онъ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Онъ? Всё равно,
Когда онъ тотъ, кѣмъ я его считаю
(А всё, что вижу — это подтверждаетъ),
То надо задержать его сейчасъ.
УЛЬРИХЪ.
Но я-то тутъ при чёмъ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Я ужь послалъ
Людей за стражей въ Франкфуртъ къ коменданту,
На что отъ Бранденбургскаго курфирста
Имѣю полномочіе. Къ несчастью
Разливъ проклятый, можетъ-быть, надолго
Задержитъ насъ.
УЛЬРИХЪ.
Вода ужь убываетъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Вотъ это хорошо.
УЛЬРИХЪ.
Но какъ меня
Касаться это можетъ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Человѣкъ,
Который сдѣлалъ для меня такъ много,
Не можетъ равнодушнымъ быть къ тому,
Что жизни имъ спасённой мнѣ дороже.
Прошу васъ, не спускайте глазъ съ него.
Онъ избѣгать старается меня,
Почувствовавъ, что узнанъ; вы жь слѣдите
За нимъ, какъ вы слѣдили бы за вепремъ,
Готовымъ въ васъ вонзить свои клыки.
Какъ хищный вепрь и онъ погибнуть долженъ.
УЛЬРИХЪ.
Но почему-жь?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Затѣмъ-что онъ стоитъ
Межь мною и громаднѣйшимъ наслѣдствомъ.
Надѣюсь, что владѣнія мои
Когда-нибудь удастся вамъ увидѣть.
УЛЬРИХЪ.
Надѣюсь!
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Это лучшее владѣнье
Въ Богеміи. Оно такъ близко къ Прагѣ,
Что лишь слегка могли огонь и мечъ
Его коснуться — и теперь, въ сравненьи
Съ другими раззорёнными землями,
Оно двойную цѣну получаетъ.
УЛЬРИХЪ.
Да. это такъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Когда бы вы его
Увидѣли — вы то же бы сказали;
Но вы его увидите, ручаюсь.
УЛЬРИХЪ.
Я принимаю ваше предсказанье.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
И вы тогда, потребуйте награды,
Которая была-бъ достойна васъ
И вами мнѣ оказанной услуги.
УЛЬРИХЪ.
И этотъ незнакомецъ изнурённый,
Несчастный, одинокій не пускаетъ
Васъ въ этотъ рай?
Какъ сатану — Адамъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Къ несчастью — да.
УЛЬРИХЪ.
Но по какому праву?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Онъ нрава не имѣетъ. Расточитель,
Отцомъ своимъ наслѣдія лишенный,
Онъ двадцать лѣтъ свой древній родъ позорилъ,
Отчасти и поступками своими,
А главное неравною женитьбой
И тѣмъ, что жилъ весь вѣкъ среда жидовъ
И торгашей.
УЛЬРИХЪ.
Такъ онъ женатъ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
О, вы бы
Такую мать имѣть не захотѣли!
Вы видѣли, кого женой зовётъ онъ!
УЛЬРИХЪ.
А развѣ не жена ему она?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Онъ ей такой-же мужъ, какъ вамъ отецъ.
Отецъ ея изъ родины былъ изгнанъ —
И съ Вернеромъ съ-тѣхъ-поръ живётъ она
Любовью и лишеньями.
УЛЬРИХЪ.
Скажите —
Они бездѣтны?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Есть у нихъ иль былъ
Побочный сынъ, который взятъ былъ дѣдомъ
(Всегда бываетъ старость сумасбродна),
Чтобъ старческую грудь свою согрѣть,
Остывшую въ пути къ сырой могилѣ.
Но мальчикъ мнѣ не страшенъ: онъ бѣжалъ,
Куда — никто не знаетъ, и хотя бы
Явился онъ — вредить онъ мнѣ не можетъ.
Надъ чѣмъ смѣётесь вы?
УЛЬРИХЪ.
Надъ вашимъ страхомъ.
Ужель бѣднякъ, который ужъ почти
У васъ въ рукахъ, и сынъ его побочный
Способны вамъ внушить подобный страхъ?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Когда всего добиться мы желаемъ —
Увы, всего страшиться мы должны!
УЛЬРИХЪ.
И дѣлать всё, чтобы достигнуть цѣли.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Проникли вы въ тайникъ души моей.
И такъ — на васъ могу я положиться?
УЛЬРИХЪ.
Ужь поздно было-бъ сомнѣваться въ томъ.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Не поддавайтесь только состраданью,
При видѣ жалкой внѣшности его:
Онъ негодяй и точно такъ же могъ бы
Меня ограбить, какъ и тотъ мошенникъ,
Котораго сильнѣй подозрѣваютъ,
И за него ручается лишь то,
Что онъ живётъ въ покоѣ отдалённомъ,
Откуда хода нѣтъ ко мнѣ. Притомъ
Я родственную кровь цѣню настолько,
Что на такой поступокъ не могу
Его считать способнымъ. Старый воинъ,
Онъ храбръ, хоть безразсуденъ.
УЛЬРИХЪ.
А солдатъ,
Какъ намъ, баронъ, по опыту извѣстно,
Не будетъ грабить, не убивши прежде,
Что дѣлаетъ наслѣдникомъ его —
Не воромъ. Мертвецы терять не могутъ,
Затѣмъ-что чувства лишены. Такъ, значитъ,
Ограбить ихъ нельзя: добыча ихъ
Лишь даръ — не болѣе.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Оставьте шутки!
Скажите мнѣ, могу-ль я быть увѣренъ,
Что вы за нимъ слѣдите и, при первой
Попыткѣ къ бѣгству, мнѣ дадите знать?
УЛЬРИХЪ.
Могу увѣрить васъ, что сами вы
Такъ ревностно за намъ бы не слѣдило,
Какъ буду я слѣдить.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
За это мною
Вы можете вполнѣ располагать.
УЛЬРИХЪ.
И таково намѣренье моё.
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ. править
СЦЕНА I. править
ГАБОРЪ.
Я всё сказалъ, и если вы хотите
Мнѣ дать пріютъ — тѣмъ лучше; если-жь нѣтъ —
Въ другихъ мѣстахъ пойду искать удачи.
ВЕРНЕРЪ.
Несчастный самъ, могу ли я пріютъ
Несчастью дать! Я самъ къ нему стремлюся,
Какъ въ свой пріютъ израненный олень.
ГАБОРЪ.
Скорѣй, какъ левъ израненный, но бодрый,
Къ своей пещерѣ. Кажется, что вы,
Подобно льву, способны возвратиться
И растерзать охотника.
ВЕРНЕРЪ.
Вотъ какъ!
ГАБОРЪ.
При случаѣ и я бы сдѣлалъ то-же.
Дадите-ль мнѣ пріютъ? Какъ вы, я бѣденъ
И угнетёнъ; я опозоренъ…
ВЕРНЕРЪ.
Какъ!
Кто вамъ сказалъ, что Вернеръ опозоренъ?
ГАБОРЪ.
Никто — и я о томъ не говорилъ:
Всё сходство наше въ бѣдности одной.
Я про себя сказалъ, что опозоренъ
И такъ же незаслуженно, какъ вы.
ВЕРНЕРЪ.
Опять, какъ я!
ГАБОРЪ.
Иль кто-нибудь другой,
Настолько же невинный. Неужели
И вы меня считаете виновнымъ?
ВЕРНЕРЪ.
Нѣтъ, нѣтъ! Я не могу васъ обвинять.
ГАБОРЪ.
Вотъ честная душа! И управитель,
И юноша, и старый дворянинъ —
Всѣ, всѣ меня виновнымъ почитаютъ.
А почему? За-то, что я похуже
Одѣтъ другихъ и именемъ ничтожнѣй;
А между-тѣмъ, когда-бъ въ груди у насъ
Окошко Мома было, можетъ-статься,
Я шире всѣхъ открыть его бы могъ.
Но такъ всегда бываетъ. Сами вы
Безпомощнѣй меня.
ВЕРНЕРЪ.
Кто вамъ сказалъ?
ГАБОРЪ.
Вы правы: я молю васъ о защитѣ
И самъ же васъ безпомощнымъ зову.
Вы отказать мнѣ въ правѣ; но, извѣдавъ
Всю горечь жизни, вы должны понять,
Что всё то золото, что въ Новомъ Свѣтѣ
Нашли испанцы, не прельститъ того,
Кто оцѣнить его съумѣлъ, какъ должно.
Не говорю о случаяхъ, когда
Оно достаться можетъ, не тревожа
Нашъ сонъ тоской и грёзами ночными:
Тогда его могущество я долженъ
Признать, затѣмъ-что чувствую его.
ВЕРНЕРЪ.
Что вы сказать хотите?
ГАБОРЪ.
Что сказалъ.
Я думалъ — рѣчь моя ясна. Короче:
Не воры мы и потому другъ другу
Должны помочь.
ВЕРНЕРЪ.
Печальна наша жизнь!
ГАБОРЪ.
Но вѣдь и жизнь загробная сначала
Не лучше будетъ, какъ попы твердятъ
(Что хорошо извѣстно имъ, конечно),
И потому я жизнью дорожу
Отъ всей души и мученикомъ вовсе
Не жажду быть, съ придачей эпитафьи
О воровствѣ. У васъ прошу я крова
На ночь одну. Я завтра попытаюсь
Черезъ рѣку пробраться, уповая,
Какъ голубица, что вода спадётъ.
ВЕРНЕРЪ.
А есть надежда?
ГАБОРЪ.
Да, была ужъ въ полдень.
ВЕРНЕРЪ.
Тогда — спастись мы можемъ.
ГАБОРЪ.
Какъ — опасность
И вамъ грозитъ?
ВЕРНЕРЪ.
Какъ всѣмъ, кто бѣденъ.
ГАБОРЪ.
Да,
Я это знаю самъ. Возможно-ль вамъ
Её умёньшить?
ВЕРНЕРЪ.
Вашу бѣдность?
ГАБОРЪ.
Нѣтъ:
Вы, кажется, для этого недуга
Плохой цѣлитель. Я лишь разумѣлъ
Опасность. Я въ убѣжищѣ нуждаюсь,
А вы его имѣете.
ВЕРНЕРЪ.
Вы правы:
Какъ можетъ золото добыть бѣднякъ,
Подобный мнѣ.
ГАБОРЪ.
Конечно, честно — трудно;
Но, признаюсь, я очень бы желалъ,
Чтобъ золото барона вамъ досталось.
ВЕРНЕРЪ.
И вы осмѣлились подумать?
ГАБОРЪ.
Я?
ВЕРНЕРЪ.
Вамъ неизвѣстно съ кѣмъ вы говорите?
ГАБОРЪ.
Нѣтъ — но томъ забочусь очень мало.
Но чу! — идутъ!
ВЕРНЕРЪ.
Кто?
ГАБОРЪ.
Иденштейнъ со свитой.
На встрѣчу имъ я смѣло бы пошелъ,
Когда бы ждалъ правдиваго суда.
Мнѣ указать прошу васъ поскорѣй
Такое мѣсто, гдѣ бы могъ я скрыться.
Клянусь вамъ честью, я вполнѣ невиненъ!
Войдите въ положеніе моё.
ВЕРНЕРЪ (въ сторону).
О, праведный Господь! живу-ль ещё?
Иль не за гробомъ адъ?
ГАБОРЪ.
Я тронулъ васъ —
И это дѣлаетъ вамъ честь. Быть-можетъ,
Я отплатить вамъ буду въ состояньи.
ВЕРНЕРЪ.
Вы не были шпіономъ Штраленгейма?
ГАБОРЪ.
Нѣтъ! Но когда-бъ и былъ имъ, то зачѣмъ
Слѣдилъ бы я за вами? Впрочемъ, вспомнивъ
Его разспросы о супругѣ вашей
И васъ самихъ, подозрѣвать я могъ бы…
Что-жь именно — то знаете вы сами.
Я злѣйшій врагъ его.
ВЕРНЕРЪ.
Вы?
ГАБОРЪ.
Получивъ
Такую благодарность за услугу,
Его врагомъ я сдѣлался — и вы
Должны помочь гонимому судьбою.
ВЕРНЕРЪ.
Я помогу.
ГАБОРЪ.
Но какъ?
ВЕРНЕРЪ.
Вотъ здѣсь, смотрите,
Есть скрытая пружина. Не забудьте,
Что случай мнѣ открылъ её и самъ я
Лишь пользовался ею для спасенья.
ГАВОРЪ.
Откройте: я и самъ нуждаюсь въ нёмъ.
ВЕРНЕРЪ.
Я этотъ ходъ случайно лишь нашелъ:
Онъ проложенъ въ стѣнахъ на столько толстыхъ,
Что эта пустота не уменьшаетъ
Ихъ прочности и чрезъ пустыя кельи
И ниши тёмныя ведётъ… куда —
Не знаю самъ. Но дайте слово мнѣ,
Что не пойдёте вы вперёдъ.
ГАБОРЪ.
Зачѣмъ?
Какъ могъ бы я найти во тьмѣ дорогу
Сквозь лабиринтъ мнѣ неизвѣстныхъ ходовъ?
ВЕРНЕРЪ.
Кто можетъ знать, куда они ведутъ!
Замѣтьте: я не знаю, но, быть-можетъ,
Въ покой врага они васъ приведутъ.
Да, наши предки странно въ старину
Свои жилища строили: скорѣй
Въ защиту отъ лихихъ своихъ сосѣдей,
Чѣмъ отъ стихій. Вамъ дальше поворота
Не слѣдуетъ идти: я по ручаюсь
За-то, что тамъ случиться можетъ съ вами,
Хотя я въ даль и самъ не проникалъ.
ГАБОРЪ*
Ну, это ужъ моя забота; васъ же
Сто разъ благодарю.
ВЕРНЕРЪ.
Тамъ изнутри
Замѣтнѣе пружина — и когда
Вернуться захотите, то поддастся
Малѣйшему давленью.
ГАБОРЪ.
Я иду!
Прощайте, Вернеръ!
ВЕРНЕРЪ (одинъ).
Боже, что я сдѣлалъ!
Увы, что могъ вчера я совершить,
Чтобъ этотъ шагъ теперь считать опаснымъ!
Пусть искупленьемъ мнѣ послужитъ то,
Что я помогъ спастись тому, чья гибель
Меня спасла бы. Вотъ идутъ они
Искать вдали того, кто передъ ними.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Его здѣсь нѣтъ! Должно-быть, онъ пробрался
Сквозь эти окна помощью святыхъ,
На стёклахъ росписныхъ изображенныхъ.
Ихъ солнце озаряетъ при закатѣ,
Какъ при восходѣ, освѣщая всё —
Кресты, оружье, бороды сѣдыя,
Мечи и копья, шлемы, капюшоны —
Всё, чѣмъ могла фантазія украсить
Святыхъ и рыцарей, что затемняютъ
Всѣ окна эти. Ихъ черты и славу
Стекло хранитъ, котораго непрочность.
Какъ и непрочность славы и добра,
Порывы вѣтра намъ напоминаютъ.
Однако, онъ ушелъ.
ВЕРНЕРЪ.
Кого вамъ надо?
ИДЕНШТЕЙНЪ*
Мошенника.
ВЕРНЕРЪ.
Зачѣмъ идти далёко!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ищу того, кто обокралъ барона.
ВЕРНЕРЪ.
А вы увѣрены, что не ошиблись?
ИДЕНШТЕЙНЬ.
Какъ въ томъ, что вы стоите здѣсь. Гдѣ-жь онъ?
ВЕРНЕРЪ.
Кто — онъ?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Конечно, тотъ, кого мы ищемъ.
ВЕРНЕРЪ.
Его здѣсь нѣтъ, какъ видите вы сами.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Но мы его, однако, прослѣдили
До этой самой комнаты. Ужель
Его сообщникъ вы иль чернокнижникъ?
ВЕРНЕРЪ.
Я прямъ — и это многимъ не по нраву.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Быть-можетъ, скоро разспросить придётся
И васъ самихъ. Теперь ищу другого.
ВЕРНЕРЪ.
Не лучше-лъ вамъ теперь допросъ начать:
Я не всегда терпѣньемъ отличаюсь.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Желалъ бы я узнать — не тотъ ли вы,
Кого преслѣдуетъ баронъ?
ВЕРНЕРЪ.
Бездѣльникъ!
Не самъ ли ты сказалъ, что онъ не здѣсь.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
О, да! но есть другой, кого баронъ
Преслѣдуетъ упорнѣй — и, быть-можетъ,
Ему придётъ на помощь власть сильнѣе,
Чѣмъ власть моя. Идёмъ, ребята, дальше!
ВЕРНЕРЪ.
Въ какія сѣти вовлекла меня
Злосчастная судьба. Проступокъ низкій
Мнѣ менѣе вреда нанёсъ, чѣмъ то,
Что не свершилъ я преступленья. Прочь,
Злой духъ, мнѣ сердце гложущій! Ужъ поздно:
Я крови не пролью.
УЛЬРИХЪ.
Я васъ искалъ.
ВЕРНЕРЪ.
Но не опасно-ль это?
УЛЬРИХЪ.
Нѣтъ. Баронъ
Не можетъ ничего подозрѣвать:
Онъ мнѣ вполнѣ довѣрялся — и даже
Мнѣ поручилъ за вами наблюдать.
ВЕРНЕРЪ.
Не можетъ быть! Всё это западня,
Въ которую онъ хочетъ заманить насъ.
УЛЬРИХЪ.
Ничтожный страхъ меня не остановитъ
И пошатнуть не смогутъ всѣ сомнѣнья,
Растущія кустами на пути.
Я проложу дорогу между нихъ,
Какъ дровосѣкъ бы сдѣлалъ безоружный,
Когда-бъ онъ волка въ чащѣ увидалъ,
Гдѣ добывалъ работой хлѣбъ насущный.
Сѣтями ловятъ птичекъ — не орловъ:
Мы ихъ прорвёмъ иль мимо пронесёмся.
ВЕРНЕРЪ.
Но какъ?
УЛЬРИХЪ.
И вы не догадались?
ВЕРНЕРЪ.
Нѣтъ!
УЛЬРИХЪ.
Но неужели въ страшную ту ночь
Вамъ мысль о томъ на умъ не приходила?
ВЕРНЕРЪ.
Я нё могу понять тебя.
УЛЬРИХЪ.
Тогда —
Намъ никогда другъ друга не понять.
Довольно говоритъ объ этомъ.
ВЕРНЕРЪ.
Сынъ мой,
Подумать о спасеньи мы должны.
УЛЬРИХЪ.
Вы правы. Для меня теперь яснѣе
И дѣло всё и положенье наше.
Вода на убыли и могутъ скоро
Прибыть сюда клевреты Штраленгейма
И васъ арестовать, а я тогда
Интригой гнусной буду заклеймёнъ,
Какъ незаконный сынъ, чтобъ Штраленгейму
Очистить мѣсто.
ВЕРНЕРЪ.
Что же ты придумалъ?
Посредствомъ золота хотѣлъ я скрыться,
Но на него теперь глядѣть не смѣю,
Тѣмъ менѣе — его употребить.
Мнѣ кажется, что вижу я на нёмъ
Проступка моего изобличенье,
Взамѣнъ тѣхъ словъ, что выбиты на нёмъ,
И голову свою — взамѣнъ монаршей —
Обвитую змѣями, что шипяіъ
На страхъ прохожихъ: «вотъ онъ, воръ! глядите!»
УЛЬРИХЪ.
Теперь его употреблять не надо:
Возьмите перстень.
ВЕРНЕРЪ.
Камень драгоцѣнный!
Онъ моему отцу принадлежалъ.
УЛЬРИХЪ.
И потому онъ вашъ теперь, и имъ
Вы выкупить должны у Иденштейна
И лошадей, и старую коляску,
Чтобъ на разсвѣтѣ, съ матушкою вмѣстѣ,
Отправиться въ дорогу…
ВЕРНЕРЪ.
А тебя
Покинуть здѣсь въ опасности…
УЛЬРИХЪ.
Не бойтесь!
Опаснѣй было-бъ вмѣстѣ намъ бѣжать:
Тогда бъ о связи нашей всѣ узнали.
Разливъ рѣки дорогу затопилъ
На Франкфуртъ лишь тогда-какъ путь на Прагу
Хотя не безопасенъ, но возможенъ.
А такъ-какъ затрудненія такія-жь
Погоня встрѣтитъ, то, опередивъ
Её на нѣсколько часовъ, границы
Достигнуть вы успѣете легко.
ВЕРНЕРЪ.
О, благородный, милый сынъ мой!
УЛЬРИХЪ.
Тише!
Восторгамъ здѣсь не мѣсто: ихъ оставимъ
До замка Зигендорфа. Спрячьте деньги
И покажите перстень Иденштейну.
Я разгадалъ вполнѣ его характеръ.
Вы этимъ двухъ достигнуть властны цѣлей:
У Штраленгейма золото украли —
Не камни драгоцѣнные, такъ, значитъ,
Тотъ перстень не его; а обладатель
Такого камня врядъ-ли можетъ быть
Въ покражѣ у барона заподозрѣнъ,
Когда онъ могъ, продавши этотъ перстень,
Гораздо больше получить, чѣмъ т
Что у барона въ эту ночь украли.
Не будьте слишкомъ скромны илъ надменны,
И вамъ навѣрно Иденштейнъ поможетъ.
ВЕРНЕРЪ.
Всё то, что ты совѣтуешь — исполню.
УЛЬРИХЪ.
Я отъ труда желалъ-бы васъ избавить;
Но если я участье покажу
И у меня увидятъ этотъ перстень,
То всё открыться можетъ.
ВЕРНЕРЪ.
Для меня —
Ты добрый ангелъ. Это мнѣ награда
За всѣ страданья прежнія. Но что-же
Ты дѣлать станешь?
УЛЬРИХЪ.
Штраленгеймъ не знаетъ
О нашей связи. Чтобы усыпить
Могущее родиться подозрѣнье,
Я день-другой ещё останусь съ нимъ —
И вслѣдъ затѣмъ отправлюсь къ вамъ…
ВЕРНЕРЪ.
Что-бъ больше
Не разставаться.
УЛЬРИХЪ.
Это неизвѣстно;
Но всё же мы увидимся ещё.
ВЕРНЕРЪ.
Мой милый сынъ, мой друтъ, мой избавитель,
Не ненавидь меня!
УЛЬРИХЪ.
Могу-ли я
Отца возненавидѣть?
ВЕРНЕРЪ.
Но отецъ мой
Меня возненавидѣлъ: почему-жь
И сынъ не могъ бы?
УЛЬРИХЪ.
Вашъ отецъ не зналъ васъ,
Какъ знаю я.
ВЕРНЕРЪ.
Твои слова жестоки.
Меня ты знаешь! Нѣтъ, теперь я самъ
Не узнаю себя, но подожди
И не спѣши судить меня, мой Ульрихъ!
УЛЬРИХЪ
Я буду ждать! Межь-тѣмъ — повѣрьте мнѣ —
Всё то, что для родителей своихъ
Сынъ можетъ сдѣлать — сдѣлаю для васъ.
ВЕРНЕРЪ.
Я это вижу, чувствую, но знаю,
Что презираешь ты меня.
УЛЬРИХЪ.
За что же?
ВЕРНЕРЪ.
Ужель позоръ мой повторить?
УЛЬРИХЪ.
Нѣтъ, нѣтъ!
Я понялъ всё и понялъ васъ: объ этомъ
Ни слова больше — здѣсь по-крайней-мѣрѣ.
Въ борьбѣ съ барономъ наши затрудненья
Ошибка ваша лишь усугубила.
Теперь должны мы думать объ одномъ —
Какъ намъ избѣгнуть мести Штраленгейма.
Я вамъ одно ужь средство указалъ.
ВЕРНЕРЪ.
Другого нѣтъ — и я къ нему прибѣгну,
Какъ прибѣгаю я къ защитѣ сына,
Который и себя и насъ спасётъ.
УЛЬРИХЪ.
Спасётесь вы — и этого довольно.
Когда же къ намъ наслѣдство перейдётъ,
То можетъ ли баронъ, явившись въ Прагѣ,
Поколебать права мои иль ваши?
ВЕРНЕРЪ.
Всё можно сдѣлать въ нашемъ положеньи,
Хотя тому, кто первый завладѣлъ,
И легче удержать, когда по крови
Онъ и родня къ тому жь ближайшій.
УЛЬРИХЪ.
Кровь!
Многозначительное слово! Въ жилахъ
И внѣ ихъ смыслъ оно другой имѣетъ.
Такъ быть должно, когда родня по крови,
Какъ братья Ѳивскіе, врагами стали.
Когда лишь часть её поражена,
Мы можемъ, капель нѣсколько проливши,
Очистить остальную.
ВЕРНЕРЪ.
Словъ твоихъ
Я не пойму.
УЛЬРИХЪ.
Быть-можетъ; мнѣ-жь казалось,
Что ихъ понять не трудно. Но спѣшите:
Вамъ ночью надо съ матушкой уѣхать.
Вотъ Иденштейнъ идётъ: вы этимъ перстнемъ
Пощупайте его. Проникнетъ онъ,
Сверкая, въ глубь души его продажной
И извлечётъ, какъ лотъ со дна морского,
Одну лишь грязь и тину; но тѣмъ самымъ
Поможетъ намъ пройти благополучно
Межь скалъ и мелей! Съ грузомъ драгоцѣннымъ
Не надо медлить. Мнѣ пора. Позвольте
Пожать вамъ руку.
ВЕРНЕРЪ.
О, позволь, мой другъ,
Обнять тебя!
УЛЬРИХЪ.
Насъ могутъ заподозрить.
Вы побороть должны въ себѣ природу
И на меня, какъ на врага, смотрѣть.
ВЕРНЕРЪ.
Пусть проклятъ будетъ тотъ, кто заглушаетъ
Въ насъ лучшіе, святѣйшіе порывы
Въ подобный мигъ.
УЛЬРИХЪ.
Кляните — это васъ
Хоть облегчитъ немного. Вотъ смотритель.
УЛЬРИХЪ (Иденштейну).
Ну, какъ дѣла, любезный Иденштейнъ?
Что-жь, вы того мошенника поймали?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Сказать по правдѣ — нѣтъ.
УЛЬРИХЪ.
И не бѣда —
Другихъ осталось много и, быть-можетъ,
Современенъ удачнѣй будетъ травля.
Но гдѣ баронъ?!
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Онъ въ комнатѣ своей!
И васъ, какъ я теперь припоминаю,
Всё требуетъ съ вельможнымъ нетерпѣньемъ.
УЛЬРИХЪ.
Вельможамъ надо отвѣчать немедля,
Какъ быстрымъ бѣгомъ отвѣчаетъ конь
На шпоры ѣздока. Большое счастье,
Что есть у нихъ довольно лошадей,
Иначе, вѣроятно, ихъ кареты
Пришлось бы людямъ на себѣ возить,
Какъ Сезостриса короли возили.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
А кто-жь онъ былъ?
УЛЬРИХЪ.
Державный египтянинъ,
Цыганъ старинный.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Это всё одно —
Что египтянинъ, что цыганъ. Онъ былъ,
Сказали вы, цыганъ?
УЛЬРИХЪ.
Я это слышалъ.
Но мнѣ пора проститься. Иденштейнъ,
Л вашъ слуга и — вашъ, почтенный Вернеръ,
Коль это имя ваше.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Славный малый!
И говоритъ, и дѣйствуетъ прекрасно.
Своё онъ мѣсто знаетъ и умѣетъ
Всѣмъ должное почтенье отдавать
ВЕРНЕРЪ.
И я примѣтилъ это — и хвалю
Его, а съ нимъ и вашу прозорливость.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Вы тоже мѣсто знаете своё,
Но знаю-ль ваше — вотъ вопросъ.
ВЕРНЕРЪ.
Быть-можетъ,
Вамъ разъяснитъ его вотъ этотъ перстень?
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Какъ!… что такое?… Камень драгоцѣнный!
ВЕРНЕРЪ.
Онъ будетъ вашъ, но лишь съ однимъ условьемъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Съ какимъ?
ВЕРНЕРЪ.
Чтобъ я впослѣдствіи его
Могъ выкупить, хоть за тройную цѣну.
Фамильный онъ — и я имъ дорожу.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Фамильный — вашъ? Я просто пораженъ!
ВЕРНЕРЪ.
Къ тому-же вы должны мнѣ до зари
Доставить средства выѣхать отсюда.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Но дайте мнѣ взглянуть на этотъ камень.
Да — это брилліантъ!
ВЕРНЕРЪ.
Я вамъ довѣрюсь:
Давно вы догадались, безъ сомнѣнья,
Что я рождёнъ не тѣмъ, чѣмъ я кажусь.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Ну, не скажу, хотя на то похоже.
Поступки всѣ въ васъ ясно обличаютъ
Высокій санъ.
ВЕРНЕРЪ.
Увы, я принуждёнъ
(Причины есть и важныя) не медля
Отсюда выѣхать.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Вы — значитъ — тотъ,
Кого баронъ нашъ ищетъ?
ВЕРНЕРЪ.
Вовсе нѣтъ!
Но если-бъ я былъ принятъ за него,
То это породило-бъ затрудненья
И для меня, и для барона также,
Мнѣ хочется лишь шума избѣжать.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
Мнѣ всё равно: вѣдь я не получу
И половины этого отъ скряги,
Который изъ-за нѣсколькихъ монетъ
Способенъ всю окрестность всполошить,
А о наградѣ — слова не промолвить.
Вотъ этотъ перстень — такъ другое дѣло!
ВЕРНЕРЪ.
Любуйтесь: онъ съ зарёю будетъ вашъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
О, брилліантъ чудесный! ты дороже
Въ моихъ глазахъ, чѣмъ камень философскій!
Ты пробнымъ камнемъ служишь искони
Для тёмной философіи самой!
Души свѣтильникъ, око рудника,
Ты есть магнитъ сердецъ земного шара!
Духъ воплощённый пламени земного,
Ты, на челѣ властителя горя,
Благоговѣнья больше возбуждаешь
Въ сердцахъ людскихъ, во прахѣ предъ нимъ склонённыхъ,
Чѣмъ самъ монархъ, чья голова страдаетъ!
Подъ бременемъ короны золотой,
Какъ милліоны сомкнутые тѣхъ,
Которые вкругъ кровью истекаютъ,
Чтобъ поддержать её! Ужель ты мой?
Теперь я самъ сталъ маленькимъ монархомъ
Алхимикомъ счастливымъ, мудрымъ магомъ,
Который, аду душу не продавъ,
Себѣ служить заставилъ Вельзевула.
Пойдёмте, Вернеръ, если такъ зовутъ васъ.
ВЕРНЕРЪ.
Зовите Вернеромъ пока: быть-можетъ,
Со временемъ узнаете меня
Подъ именемъ гораздо-болѣ громкимъ.
ИДЕНШТЕЙНЪ.
О, я вамъ вѣрю — вѣрю отъ души!
Въ одеждѣ скромной, вы тотъ духъ чистѣйшій
О коемъ я мечтаю ужь давно.
Повѣрьте мнѣ, вы будете свободны,
Какъ воздухъ горъ: не страшенъ мнѣ разливъ
Чтобъ показать, какъ честенъ я на дѣлѣ,
Я вамъ такія средства дамъ бѣжать,
Что если-бъ вы улиткой даже были,
То птица васъ настигнуть не могла-бъ.
Посмотримъ на кольцо! Есть у меня
Молочный братъ, который знаетъ толкъ
Въ каменьяхъ драгоцѣнныхъ. Сколько вѣсу
Въ брилльянтѣ этомъ будетъ? Ну, идёмте!
Идёмте, Вернеръ: я вамъ крылья дамъ.
СЦЕНА II. править
ФРИЦЪ.
Готово всё.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Меня ко сну не клонитъ,
Однако, спать пора. Желалъ бы я
Сказать, что ужь пора покой вкусить,
Но что-то тяжкое гнетётъ мнѣ душу
И дѣлаетъ меня для бдѣнья слабымъ
И слишкомъ ужъ взволнованнымъ для сна.
То чувство, словно тучи въ небесахъ,
Которыя, лучъ солнца помрачая,
Однако не спускаются дождёмъ,
А стелятся межь небомъ и землёю
Туманной мглой, какъ зависть межь людьми.
Пойду и лягу.
ФРИЦЪ.
Эту ночь, надѣюсь,
Удастся вамъ спокойнѣй провести.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Надѣюсь, но боюсь.
ФРИЦЪ.
Чего?
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Не знаю —
И тѣмъ сильнѣй мой страхъ необъяснимый.
Но это вздоръ! Замки перемѣнили-ль,
Какъ я велѣлъ? Предосторожность эта
Не лишняя, судя по прошлой ночи.
ФРИЦЪ.
Всё сдѣлано, какъ вы того желали.
За этимъ наблюдалъ со мной саксонецъ,
Который спасъ вамъ жизнь при переправѣ
И Ульрихомъ котораго зовутъ,
Какъ кажется.
ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.
Какъ смѣешь, рабъ презрѣнный.
Не помнить вѣчно имени того,
Кому твой господинъ обязанъ жизнью,
Тогда-какъ умъ твой долженъ бы считать
За честь и счастье затвердить его,
Какъ нашу ежедневную молитву.
Оно-бъ тебя, быть-можетъ, научило
Тому, какъ долгъ свой надо исполнять.
Иль ты забылъ — ты, праздно тамъ стоявшій
На берегу, когда я погибалъ —
Какъ незнакомецъ бросился въ пучину,
Схватилъ меня и къ жизни возвратилъ,
Чтобъ я его, поправившися, могъ
Благодарить, а васъ презрѣть на вѣки?
Пораньше разбуди меня.
ФРИЦЪ.
Надѣюсь,
Что съ днёмъ грядущимъ возвратится къ вамъ
Обычное спокойствіе и сила.
СЦЕНА III. править
ГАБОРЪ
Четыре, пять, а вотъ и шесть часовъ
Я просчиталъ, какъ стража на посту,
Языкъ времёнъ, звонъ колокола дальній.
Хотя-бъ онъ даже счастье возвѣщалъ,
Съ ударомъ каждымъ всё же отнимаетъ
Хоть часть блаженства. Всякій звонъ зловѣщъ,
Хотя бъ онъ звалъ на пиръ и ликованье!
Съ его ударомъ каждымъ отлетаетъ
Одна надежда; звономъ похороннымъ
Онъ служитъ для любви, что глубоко
Схоронены въ могилѣ обладанья
И не воскреснетъ. Если-жь престарѣлыхъ
Родителей кончину возвѣщаетъ,
То радостнымъ онъ эхомъ раздаётся
Въ ушахъ наслѣдниковъ. Какъ здѣсь темно
И холодно: я весь окоченѣлъ.
Бродя во тьмѣ, я только натыкался
На разные уступы, возбуждая
Къ всеобщему возстанью крысъ, а также
Мышей летучихъ, чей полётъ проклятый
Почти-что оглушилъ меня. Вдали
Я вяжу свѣтъ. Когда о разстояньи
Я въ этой темнотѣ могу судить,
То онъ блеститъ въ запретномъ направленьи,
А именно — сквозь щель или замёкъ.
Пойду туда, хотя-бъ изъ любопытства:
Въ такой норѣ и лампы свѣтъ — событье.
Дай Богъ, чтобъ не привёлъ меня тотъ свѣтъ
Къ чему-нибудь среди развалинъ этихъ,
Чтё послужить могло-бъ мнѣ искушеньемъ!
Иначе — пусть поможетъ мнѣ Господь
Избѣгнуть искушенья иль обрѣсть
Желанное! Онъ всё ещё блеститъ!
Будь то звѣзда Люцифера, иль даже
Онъ самъ, ея лучами опоясанъ —
Я воздержаться долѣе не въ силахъ.
Вотъ поворотъ! Ахъ, нѣтъ! Я подошелъ —
И свѣтъ вблизи виднѣется. Теперь
Остановлюсь. Что, если здѣсь найду я
Опасность большую, чѣмъ даже та,
Которую мнѣ удалось избѣгнуть?
Ну, что-жь? То будетъ новая опасность,
А, вѣдь, она, какъ новая любовь,
Насъ привлекаетъ, манитъ. Я пойду —
И будь что будетъ. Въ крайности кинжалъ
Въ защиту мнѣ послужитъ. Такъ свѣти же,
Мой огонёкъ! Ты мой свѣтлякъ Желанный,
Блуждающій огонь мой неподвижный!
Горитъ! горитъ! — мольбу мою услышалъ!
СЦЕНА IV. править
Я спать не въ силахъ: часъ уже насталъ.
Не обманулъ смотритель: всё готово
И насъ въ лѣсу уже карета ждётъ.
На небѣ звѣзды меркнуть начинаютъ
И я гляжу на этотъ страшный замокъ
Въ послѣдній разъ. О, никогда тебя
Мнѣ не забыть! Я жалкимъ бѣднякомъ
Пришелъ сюда, но нё былъ опозоренъ;
Теперь же ухожу съ пятномъ позора,
Съ червёмъ неумирающимъ, который
Мнѣ сердце гложетъ — и ни на минуту
Весь блескъ грядущій графа Зигендорфа
Не въ силахъ будетъ усыпить его.
Придумать долженъ я — какимъ путёмъ
Могу я деньги возвратить и этимъ
Хотя отчасти душу облегчить.
Но какъ отдать, себя не выдавая?
Всё-жь это сдѣлать надобно, а какъ —
Я въ первый часъ спасенья позабочусь.
Безумье нищеты меня подвигло
На эту низость: искупить её
Раскаянье должнё. Я не желаю,
Чтобъ на душѣ моей могло лежать
Хоть что-нибудь его. Но Штраленгеймъ
Желаетъ завладѣть всѣмъ, чтё имѣю —
Владѣньями, свободой, даже жизнью,
А между-тѣмъ онъ такъ же спитъ спокойно,
Какъ въ дѣтствѣ, подъ роскошнымъ балдахиномъ,
На вышитыхъ подушкахъ, какъ въ то время…
Но, чу! какой-то слышенъ шумъ… опять…
Кусты зашевелились и съ террасы
Упали камни.
ВЕРНЕРЪ.
Ульрихъ! милый сынъ,
Я радъ тебѣ всегда, а въ этотъ мигъ —
Вдвойнѣ.
УЛЬРИХЪ.
Остановитесь — и сначала
Скажите мнѣ…
ВЕРНЕРЪ.
Что значитъ этотъ взглядъ?
УЛЬРИХЪ.
Отца-ль я вижу, иль…
ВЕРНЕРЪ.
Кого?
УЛЬРИХЪ.
Убійцу?
ВЕРНЕРЪ.
Ты дерзокъ иль безуменъ?
УЛЬРИХЪ.
Отвѣчайте,
Коль дороги вамъ жизнь моя и ваша.
ВЕРНЕРЪ.
На что-жь отвѣтить долженъ я?
УЛЬРИХЪ.
Скажите:
Убійца Штраленгейма вы иль нѣтъ?
ВЕРНЕРЪ.
Ни чьимъ убійцей не былъ я донынѣ.
Что хочешь ты сказать?
УЛЬРИХЪ.
Вы въ эту ночь
Не посѣщали хода потайного,
Какъ въ прошлую, и въ Штраленгейма спальню
Вы снова не входили?…
ВЕРНЕРЪ.
Продолжай.
УЛЬРИХЪ.
Не вы его убили?
ВЕРНЕРЪ.
Боже правый!
УЛЬРИХЪ.
Отецъ мой, вы невинны — да, невинны!
Вашъ взглядъ, слова… но всё-жь скажите мнѣ,
Что вы невинны.
ВЕРНЕРЪ.
Если я хоть разъ
Ту злую мысль лелѣялъ хладнокровно
Въ умѣ иль сердцѣ, если я не гналъ
Такія помышленія обратно
Въ кромѣшный адъ, когда на мигъ единый
Они мелькали сквозь души терзанья —
Пусть для надеждъ моихъ и для очей
Навѣкъ закрыты будутъ небеса.
УЛЬРИХЪ.
Но онъ убитъ.
ВЕРНЕРЪ.
Ужасное злодѣйство!
Но какъ меня касается оно?
УЛЬРИХЪ.
Замки всѣ цѣлы: лишь на трупѣ видны
Слѣды насилья… Часть его прислуги
Ужь знаетъ объ убійствѣ; но смотритель
Въ отсутствіи — и потому я самъ
За розыски примусь. Какъ видно, тайно
Въ его покои кто-нибудь проникъ.
Простите, если…
ВЕРНЕРЪ.
Сколько новыхъ бѣдъ,
Мой сынъ, злой рокъ нагналъ на насъ, какъ тучи
На небеса.
УЛЬРИХЪ.
Я знаю, вы невинны;
Но такъ ли будутъ и другіе думать,
А главное — судья. Вамъ надо скрыться.
ВЕРНЕРЪ.
Нѣтъ, никогда! Подозрѣвать меня
Никто не смѣетъ!
УЛЬРИХЪ.
Къ вамъ не приходили
Ни посторонніе, ни гости? Съ вами
Одна лишь мать моя была?
ВЕРНЕРЪ.
О, Боже!
Венгерецъ!
УЛЬРИХЪ.
Онъ исчезъ вчера.
ВЕРНЕРЪ.
Нѣтъ, нѣтъ!
Я скрылъ его въ проходѣ роковомъ.
УЛЬРИХЪ.
Я тамъ его найду!
ВЕРНЕРЪ.
Теперь ужь поздно:
Онъ ранѣе меня ушелъ изъ замка.
Дверь потайную я нашелъ открытой,
А также всѣ ведущія въ ту залу.
Я думалъ, что воспользовался онъ
Удобною минутой, чтобы скрыться
Отъ поисковъ клевретовъ Штраленгейма.
УЛЬРИХЪ.
Вы дверь закрыли?
ВЕРНЕРЪ.
Да и съ тайнымъ страхомъ
И многими упрёками Габору
За-то, что такъ безпечно онъ подвергнулъ
Случайному открытью мой пріютъ.
УЛЬРИХЪ.
Увѣрены-ль вы въ томъ, что дверь закрыли?
ВЕРНЕРЪ.
Вполнѣ увѣренъ.
УЛЬРИХЪ.
Это хорошо.
Но лучше-бъ было, если-бъ никогда
Вы этотъ тайный ходъ не превращали
Въ притонъ…
ВЕРНЕРЪ.
Для вора, хочешь ты сказать.
Я это заслужилъ — но не отъ сына.
УЛЬРИХЪ.
Нѣтъ, нѣтъ, отецъ — не говорите такъ!
Не время о проступкахъ мелкихъ думать,
Когда послѣдствія гораздо большихъ
Встаютъ грозой и ихъ избѣгнуть надо.
Зачѣмъ ему убѣжище вы дали?
ВЕРНЕРЪ.
Какъ могъ я отказать? Мой злѣйшій врагъ
Его за мой преслѣдовалъ проступокъ;
Онъ жертвой былъ спасенья моего
И умолялъ о временномъ пріютѣ
Того, по чьей винѣ нуждался въ нёмъ.
Будь волкомъ онъ, не могъ бы я его
Въ такой бѣдѣ безъ помощи оставить.
УЛЬРИХЪ.
И отплатилъ онъ вамъ подобно волку.
Но слишкомъ поздно размышлять о томъ.
До свѣта вы должны уѣхать; я же
Останусь здѣсь, чтобъ розыскать его.
ВЕРНЕРЪ.
Но быстрый мой отъѣздъ двѣ жертвы дастъ
Молоху-подозрѣнію, взамѣнъ
Одной, когда останусь я. Венгерецъ,
Котораго считаемъ мы виновнымъ…
УЛЬРИХЪ.
Считаемъ! Кто-жь иной могъ быть убійцей?
ВЕРНЕРЪ.
Не я, хотя ещё недавно въ этомъ
Ты — сынъ мой — сомнѣвался!
УЛЬРИХЪ.
Но вы сами
Не сомнѣваетесь въ венгерцѣ?
ВЕРНЕРЪ.
Сынъ мой,
Съ-тѣхъ-поръ, какъ я впалъ въ бездну преступленья —
Хотя иного — и невинныхъ видѣлъ,
Изъ-за меня страдавшихъ, я готовъ
Скорѣй въ винѣ виновныхъ усомниться.
Твоя душа чиста — и потому
Ты съ добродѣтельнымъ негодованьемъ
Готовъ, по внѣшнимъ признакамъ судя,
Невиноватаго считать виновнымъ
За-то, что онъ невиненъ не вполнѣ.
УЛЬРИХЪ.
Но если я такъ думаю, то что же
То общество подумаетъ о васъ,
Которое не знало васъ, иль знало
Лишь для того, чтобъ угнетать. Нѣтъ, нѣтъ!
Вы случаю ввѣряться не должны.
Бѣгите… Я устрою всё… Смотритель
Хранить молчанье будетъ ради перстня
И потому, что вашему побѣгу
Онъ помогалъ. Притомъ же…
ВЕРНЕРЪ.
Но бѣжать!
Соединённымъ съ именемъ венгерца
Своё оставить имя, иль, быть-можетъ,
Клеймо убійства лишь на нёмъ одномъ
Оставить!…
УЛЬРИХЪ.
Вздоръ! Вамъ всё оставить надо,
Но только не владѣнья вашихъ предковъ,
Къ которымъ вы стремитесь такъ давно.
Какое имя? Нѣтъ его у васъ,
Когда носить чужое вы рѣшились.
ВЕРНЕРЪ.
Пусть такъ, но даже въ этомъ уголкѣ
Мнѣ бъ не хотѣлось, чтобъ оно осталось
Пятномъ кровавымъ въ памяти людской.
Къ тому-же розыски…
УЛЬРИХЪ.
Я всё устрою.
Что вы наслѣдникъ графа Зигендорфа —
Никто не знаетъ, даже Иденштейнъ,
Хотя, быть-можетъ, онъ подозрѣваетъ,
Но очень смутно; и, къ тому-жь, онъ глупъ,
А глупости его я дамъ занятье,
Которое забыть его заставитъ
Про незнакомца-Вернера въ заботахъ
О собственной особѣ. Правосудье
Хотя-бъ сюда и доходило прежде,
Со времени войны тридцатилѣтней
Не существуетъ больше или робко
Изъ пыли возстаётъ, куда его
Походы многихъ армій затоптали.
Здѣсь чтутъ барона только какъ вельможу.
Онъ не имѣлъ здѣсь ни земель, ни власти:
Всё то, чѣмъ онъ владѣлъ, погибло съ нимъ.
Позднѣй одной недѣли послѣ смерти
Немногимъ удаётся сохранить
Своё вліянье на людей, когда
О томъ не позаботятся родные.
Но Штраленгеймъ скончался одинокимъ —
И скромную могилу обрѣтётъ,
Достойную его достоинствъ скромныхъ.
Быть-можетъ, я найду его убійцу;
Но если — нѣтъ, могу увѣрить васъ,
Что какъ бы громко слуги ни вопили —
Какъ и тогда, когда онъ утопалъ —
Не шевельнётъ никто изъ нихъ и пальцемъ.
Скорѣй отсюда! Вашего отвѣта
Я слышать не хочу. Вотъ посмотрите —
Почти потухли звѣзды и разсвѣтъ
Сребритъ ужъ ночи чёрныя одежды.
Не отвѣчайте и простите мнѣ
Мою настойчивость: васъ умоляетъ
Давно погибшій — обрѣтённый сынъ.
Пойдёмте мать позвать — и осторожно
Затѣмъ оставьте замокъ. Остальное
Я всё устрою и ручаюсь вамъ
За вашу безопасность. Это долгъ мой —
И я его исполню непремѣнно.
Мы свидимся вновь въ замкѣ Зигендорфъ,
Гдѣ наше знамя гордо водрузимъ.
Имѣйте въ мысляхъ это лишь одно,
Заботы-жь остальныя мнѣ оставьте:
Бороться съ ними легче можетъ юность.
Скорѣй отсюда! Пусть хоть старость вашу
Лучъ счастья озаритъ. Я мать мою
Пойду обнять, а тамъ — пускай Господь
Поможетъ вамъ!
ВЕРНЕРЪ.
Совѣтъ благоразуменъ,
Но благороденъ ли?
УЛЬРИХЪ.
Спасти отца
Есть высшее для сына благородство.
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ. править
СЦЕНА I. править
ЭРИКЪ.
Дни лучшіе настали наконецъ —
И котъ давно-желанные явились
И торжества, и новые владѣльцы.
ГЕНРИХЪ.
Конечно, блескъ и новые владѣльцы
Милы для тѣхъ, кто любитъ новизну,
Хотя-бъ её могила намъ дарила.
Но что касается гостепріимства,
То имъ не менѣе другихъ вельможъ
Графъ Зигендорфъ покойный отличался.
ЭРИКЪ.
Питей и яствъ мы вдоволь получали,
За-то забавъ и шумнаго веселья,
Безъ коихъ яства пира не украсятъ,
Имѣли мы въ обрѣзъ.
ГЕНРИХЪ.
Покойный графъ
Пировъ шумливыхъ, правда, не любилъ,
Но этотъ любитъ ли?
ЭРИКЪ.
Его всѣ любятъ
За доброту и щедрость.
ГЕНРИХЪ.
Только годъ
Минулъ, какъ онъ вступилъ въ свои владѣнья.
А первый годъ владѣнія всегда
Похожъ на первый мѣсяцъ новобрачныхъ.
Впослѣдствіи, конечно, онъ покажетъ
Свой настоящій нравъ и образъ мыслей.
ЭРИКЪ.
Дай Богъ, чтобъ онъ всегда такимъ остался!
Вотъ сынъ его — такъ настоящій рыцарь.
Какъ жаль, что нѣтъ войны у насъ теперь!
ГЕНРИХЪ.
А почему?
ЭРИКЪ.
Взгляни лишь на него
Попристальнѣй — и самъ на то отвѣтишь.
ГЕНРИХЪ.
Онъ юнъ, красивъ и силенъ, какъ тигрёнокъ
ЭРИКЪ.
Подобное сравненье неприлично
Въ устахъ вассала.
ГЕНРИХЪ.
Но, быть-можетъ, вѣрно.
ЭРИКЪ.
Я повторяю: жаль, что нѣтъ войны!
Кто можетъ съ графомъ Ульрихомъ сравниться
И во дворцѣ, гдѣ, гордостью своей
Не оскорбляя, онъ внушаетъ трепетъ,
И на охотѣ рыцарской, въ мгновенье,
Когда съ копьёмъ за вепремъ онъ несётся,
Который, путь сквозь чащу пролагая,
Клыками вверхъ взметаетъ рой собакъ?
Кто такъ конёмъ искусно управляетъ,
Кто носитъ мечъ свой тяжкій такъ легко,
И чьё перо колеблется такъ гордо?
ГЕНРИХЪ.
Ничьё, конечно. Впрочемъ, не смущайся:
Когда война не скоро вспыхнетъ вновь,
То онъ способенъ самъ её затѣять,
Когда не дѣлалъ этого и прежде.
ЭРИКЪ.
Что хочешь ты сказать?
ГЕНРИХЪ.
Да ты и самъ
Не можешь отвергать, что въ свитѣ графа,
Въ которой мало здѣшнихъ уроженцевъ,
Такіе есть ребята…
ЭРИКЪ.
Ну, какіе-жь?
ГЕНРИХЪ.
Какихъ тобой столь чтимая война
Живыми оставляетъ. Худшихъ дѣтокъ
Она балуетъ, какъ иная мать.
ЭРИКЪ.
Вотъ вздоръ какой! Всё храбрые ребята,
Какихъ любилъ графъ Тилли.
ГЕНРИХЪ.
Но его
Любилъ ли кто — спроси-ка въ Магдебургѣ,
И Валленштейна — кто его любилъ?
Они теперь…
ЭРІКЪ.
Покоятся въ могилѣ.
Не намъ рѣшать, что ждётъ ихъ тамъ за гробомъ.
ГЕНРИХЪ.
Пусть дали-бъ намъ они хотя немного
Покоя своего; а то средь мира
Страна кишитъ Богъ-вѣсть какимъ народомъ.
Являясь только ночью, эти люди
Съ разсвѣтомъ исчезаютъ, оставляя
Страну опустошенною не меньше,
А можетъ-быть и больше, чѣмъ войной.
ЭРИКЪ.
Причёмъ же тутъ графъ Ульрихъ?
ГЕНРИХЪ.
Онъ? Онъ могъ бы
Препятствовать Когда войну онъ любитъ,
Зачѣмъ нейдётъ войной на мародёровъ?
ЭРИКЪ.
Ты у него спроси.
ГЕНРИХЪ.
Слуга покорный!
Съ такой-же я охотой льва спросилъ-бы,
Зачѣмъ не пьётъ онъ молока.
ЭРИКЪ.
Вотъ онъ!
ГЕНРИХЪ.
Ахъ, чертъ возьми! Но ты не разболтаешь?
ЭРИКЪ.
Ты поблѣднѣлъ?
ГЕНРИХЪ.
Я?… Ничего… Ты только
Не разболтай.
ЭРИКЪ.
Не бойся — промолчу,
Не проболтаюсь.
ГЕНРИХЪ.
Ты повѣрь мнѣ, Эрикъ:
Я говорилъ безъ умысла, шутя.
Къ тому-жь, графъ Ульрикъ скоро въ бракъ вступаетъ
Съ прелестной баронессой Штраленгеймъ.
Она смягчитъ, конечно, ту суровость,
Которую жестокая война
Всѣмъ людямъ придала, и больше всѣхъ,
Конечно, тѣмъ, которые родились
Во время этихъ смутъ и, такъ-сказать,
Росли у душегубства на колѣняхъ
И кровью обагрялись при крещеньи.
И такъ — смотри: ни слова никому!
ГЕНРИХЪ.
Моё почтенье, графъ!
УЛЬРИХЪ.
Здорово, Генрихъ!
Ну, Эрикъ, всё-ль готово для охоты?
ЭРИКЪ.
Собакъ погнали въ лѣсъ, вассаловъ также —
И, кажется, прекрасный будетъ день.
Угодно-ль вамъ, чтобъ свиту я позвалъ?
Какую лошадь осѣдлать велите?
УЛЬРИХЪ.
Гнѣдого — Валленштейна.
ЭРИКЪ.
Я боюсь,
Что онъ не отдохнулъ отъ прошлой травли.
Въ тотъ день была удачная охота:
Вы четырёхъ своей рукой свалили.
УЛЬРИХЪ.
Ты правъ, любезный Эрикъ: я забылъ.
И такъ поѣду я на старомъ Жижкѣ:
Ужь десять дней не ѣздилъ я на нёмъ.
ЭРИКЪ.
Сію минуту будетъ онъ осѣдланъ.
Кому велите васъ сопровождать?
УЛЬРИХЪ.
Всё это знаетъ мой шталмейстеръ Вейльбургъ.
УЛЬРИХЪ.
Рудольфъ!
РУДОЛЬФЪ.
Любезный графъ!
УЛЬРИХЪ.
Дурныя вѣсти…
УЛЬРИХЪ (Генриху).
Ты здѣсь зачѣмъ?
ГЕНРИХЪ.
Я приказаній жду.
УЛЬРИХЪ.
Иди — привѣтъ мой передай отцу.
Спроси — не хочетъ ли меня онъ видѣть,
Пока я не уѣхалъ на охоту.
УЛЬРИХЪ.
Рудольфъ, друзья имѣли неудачу
На рубежѣ Франконіи, и слышно,
Что будетъ подкрѣплёнъ ещё отрядъ,
Который ихъ преслѣдуетъ. Немедля
Я долженъ ѣхать къ нимъ.
РУДОЛЬФЪ.
Не лучше-ль будетъ
Извѣстій достовѣрныхъ подождать?
УЛЬРИХЪ.
Я такъ и сдѣлаю — и, признаюсь,
Что болѣе некстати, чѣмъ теперь,
Всё это не могло случиться.
РУДОЛЬФЪ.
Графу
Отъѣздъ вашъ трудно будетъ объяснить
УЛЬРИХЪ.
Конечно, но предлогомъ мнѣ послужитъ
Устройство дѣлъ въ имѣніяхъ силезскихъ.
Межь-тѣмъ какъ мы охотою займёмся,
Ты отдѣлись съ той сотней человѣкъ,
Которыми командуетъ нашъ Вольфъ.
Держитесь лѣса. Ты дорогу знаешь?
РУДОЛЬФЪ.
Какъ зналъ въ ту ночь…
УЛЬРИХЪ.
Объ этомъ умолчимъ
Пока того же не свершимъ вторично.
Отдай записку эту Розенбергу
И передай, что слабую поддержку
Я посылаю съ Вольфомъ и тобой,
Чтобъ возвѣстить мой собственный пріѣздъ,
Хотя мнѣ это крайне неудобно.
Отецъ желаетъ, чтобъ дворецъ былъ полонъ,
Пока не стихъ послѣдній отголосокъ
Всѣхъ этихъ глупыхъ свадебныхъ торжествъ.
РУДОЛЬФЪ.
Я полагалъ, вы любите невѣсту?
УЛЬРИХЪ.
Люблю, конечно, по влачить не стану
Я молодость свою и годы славы,
Столь пылкіе и краткіе для насъ,
У чудныхъ ногъ красавицы-дѣвицы,
Хотя-бъ она была самой Венерой.
Да, я её люблю на сколько надо
Насъ любящую женщину любить:
И искренно, и нѣжно, и всецѣло.,
РУДОЛЬФЪ.
И постоянно?
УЛЬРИХЪ.
Думаю, что такъ —
По-крайней-мѣрѣ, никого другого
Я не люблю. Но мнѣ теперь по время
Любовнымъ этимъ вздоромъ заниматься.
Насъ ждутъ великія дѣла. Спѣши же,
Спѣши, Рудольфъ!
РУДОЛЬФЪ.
Вернувшись, баронессу
Найду ужь я графиней Зигендорфъ?
УЛЬРИХЪ.
Быть-можетъ — да: отецъ того желаетъ,
И планъ его — какъ кажется — не дуренъ.
Союзъ межь мной и отпрыскомъ послѣднимъ
Фамильи намъ враждебной, позабыть
Конечно намъ прошедшее поможетъ
И будущность упрочитъ можетъ-быть.
РУДОЛЬФЪ.
И такъ — прощайте.
УЛЬРИХЪ.
Нѣтъ, ты лучше здѣсь
Останься съ нами до начала травли,
А томъ отстань — и то, что я сказалъ,
Исполни.
РУДОЛЬФЪ.
Хорошо. Но чтобъ вернуться
Къ предмету разговора, я скажу,
Что графъ великодушно поступилъ,
Пославши въ Кёнигсбергъ за сиротой
И въ домъ принявъ её, какъ дочь родную.
УЛЬРИХЪ.
О, да! тѣмъ больше, что межь ними прежде
Пріязни было мало.
РУДОЛЬФЪ.
Штраленгеймъ —
Не правда ли — отъ лихорадки умеръ?
УЛЬРИХЪ.
Не знаю.
РУДОЛЬФЪ.
Говорятъ, что смерть его
Окружена какой-то странной тайной,
И даже мѣсто, гдѣ скончался онъ,
Едва извѣстно.
УЛЬРИХЪ.
Говорятъ, онъ умеръ
Въ глухомъ мѣстечкѣ, гдѣ-то на границѣ
Саксонской иль Силезской.
РУДОЛЬФЪ.
Не осталось
Ни завѣщанья, ни послѣдней воли?
УЛЬРИХЪ.
Но знаю, право: я не духовникъ
И не приказный.
РУДОЛЬФЪ.
Вотъ и баронесса!
УЛЬРИХЪ.
Ты встала рано, милая кузина.
ИДА.
Не слишкомъ рано, если я тебѣ
Не помѣшала, Ульрихъ. Но, мой малый,
Зачѣмъ меня кузиной ты зовёшь?
УЛЬРИХЪ (улыбаясь).
Но развѣ ты мнѣ, Ида, не кузина?
ИДА.
Ты правъ, мой милый; но мнѣ это имя
Не нравится. Мнѣ кажется оно
Такимъ холоднымъ: точно цѣнишь ты
Лишь кровь родную.
УЛЬРИХЪ (вздрогнувъ).
Кровь!
ИДА.
Зачѣмъ же кровь
Отъ щёкъ твоихъ отхлынула мгновенно?
УЛЬРИХЪ.
Я развѣ поблѣднѣлъ?
ИДА.
О, да, мой милый!
Но вотъ она опять потокомъ быстрымъ
Достигла лба.
УЛЬРИХЪ (оправясь).
Присутствіе твоё
Её прогнало къ сердцу моему,
Въ которомъ ты одна царишь, кузина!
ИДА.
Опять!
УЛЬРИХЪ.
Пожалуй, я скажу — сестра.
ИДА.
Но это имя хуже. Нѣтъ, ужъ лучше-бъ
Родства межъ нами не было!
УЛЬРИХЪ (мрачно).
Да, лучше-бъ!
ИДА.
О, Боже мой! Что ты сказалъ, мой Ульрихъ?
УЛЬРИХЪ.
Я вторю лишь желанью твоему.
ИДА.
Мои слова не такъ звучали, милый:
Не знала я сама, что говорила.
Я для тебя быть рада чѣмъ угодно —
Сестрой, кузиной — лишь бы чѣмъ-нибудь.
УЛЬРИХЪ.
Ты будешь всѣмъ.
ИДА.
А ты ужъ и теперь
Всё для меня — и я согласна ждать.
УЛЬРИХЪ.
О, Ида дорогая!
ИДА.
Да, ты Идой,
Своею Идой называй меня!
Я не хочу быть болѣе ни чьею;
Да у меня и близкихъ нѣтъ съ-тѣхъ-поръ,
Какъ мой отецъ…
УЛЬРИХЪ.
Но у тебя остались
И я, и мой отецъ.
ИДА.
Когда-бъ отецъ мой
Могъ поглядѣть на счастіе мое!
Лишь этого, мой ненаглядный Ульрихъ,
Для полноты его недостаётъ.
УЛЬРИХЪ.
Какъ? въ самомъ дѣлѣ?
ИЛА.
Ты-бъ сошелся съ нимъ:
Всѣ храбрые должны любить другъ друга.
Онъ въ обращеньи былъ немного сухъ
И гордъ по праву сана и рожденья;
Но подъ суровой внѣшностью таилось…
О, если-бъ ты съ нимъ встрѣтился при жизни
И могъ вездѣ сопутствовать ему,
Конечно бъ онъ не умеръ одинокимъ,
Безъ помощи, безъ любящей души,
Которая могла бы усладить
Послѣднія, предсмертныя минуты.
УЛЬРИХЪ.
Кто могъ сказать тебѣ о томъ?
ИДА.
О чёмъ?
УЛЬРИХЪ.
О томъ, что одинокимъ онъ скончался.
ИДА.
Всеобщая молва, а также то,
Что ни одинъ изъ слугъ не возвратился.
Недугъ, должно-быть, былъ ужасенъ, если
Не пощадилъ онъ ни кого изъ нихъ.
УЛЬРИХЪ.
Но умереть не могъ онъ одинокимъ,
Когда при нёмъ была его прислуга.
ИДА.
Увы! къ чему наёмника услуги
У смертнаго одра, когда глаза
Напрасно ищутъ образа родного.
Онъ, говорятъ, отъ лихорадки умеръ.
УЛЬРИХЪ.
Какъ, говорятъ? Такъ было въ самомъ дѣлѣ.
ИДА.
Порой не то мнѣ видится во снѣ.
УЛЬРИХЪ.
Но сны всегда обманчивы бываютъ.
ИДА.
Я, какъ тебя, его нерѣдко вижу.
УЛЬРИХЪ.
Но гдѣ?
ИДА.
Во снѣ. Его я ясно вижу:
Онъ предо мной лежитъ окровавленный,
А близъ него съ ножомъ стоитъ убійца.
УЛЬРИХЪ.
Но ты лица его не видишь?
ИДА.
Нѣтъ.
О, Боже мой! Ужель его ты видишь?
УЛЬРИХЪ.
Къ чему такой вопросъ?
ИДА.
Ты смотришь такъ,
Какъ-будто ты убійцу увидалъ.
УЛЬРИХЪ.
Всё это лишь ребячество одно —
И стыдно мнѣ, что слабостью твоею
Я заразился. Чувства всѣ твои
Во мнѣ всегда находятъ отголосокъ —
И потому взволнованъ я. Оставь
Дитя…
ИДА.
Дитя! Но мнѣ пятнадцать лѣтъ!
РУДОЛЬФЪ.
Чу! слышите — трубятъ!
ИДА.
Къ чему, скажите,
Вы вздумали объ этомъ объявлять?
Ужель безъ васъ онъ самъ бы не услышалъ?
РУДОЛЬФЪ.
Простите, баронесса.
ИДА.
Нѣтъ, сначала
Вы заслужить должны своё прощенье,
Мнѣ помогая графа упросить
Не ѣхать на охоту.
РУДОЛЬФЪ.
Баронесса,
Для этого вамъ помощь не нужна.
УЛЬРИХЪ.
Я отказаться не могу.
ИДА.
Ты долженъ.
УЛЬРИХЪ.
Я долженъ?
ИДА.
Да, мой милый; если-жь — нѣтъ,
То ужь моимъ ты рыцаремъ не будешь.
Не откажи: вѣдь день такой ненастный,
А ты, я вижу, нездоровъ.
УЛЬРИХЪ.
Ты шутишь?
ИДА.
Нѣтъ, не шучу — спроси Рудольфа.
РУДОЛЬФЪ.
Графъ,
Вы, въ самомъ дѣлѣ, въ эти полчаса
Перемѣнились такъ, какъ не мѣнялись
Въ теченьи долгихъ лѣтъ.
УЛЬРИХЪ.
Мнѣ чистый воздухъ
Утраченную бодрость возвратитъ.
Онъ нуженъ мнѣ, какъ вольной въ небѣ птицѣ;
Тогда-какъ шумъ пировъ въ покояхъ замка
Не можетъ пищи дать моей душѣ.
Питомецъ горъ и ихъ лѣсовъ дремучихъ,
Свободно я дышу лишь тамъ, и любо
Мнѣ то, что любо царственнымъ орламъ.
ИДА.
Не ихъ добыча только, я надѣюсь?
УЛЬРИХЪ.
Удачной ловли пожелай мнѣ, Ида —
И шесть головъ кабаньихъ въ благодарность
Я, какъ трофей, сложу къ твоимъ ногамъ.
ИДА.
Ты хочешь ѣхать непремѣнно? Нѣтъ,
Я не пущу тебя! Пойдёмъ со мною:
Я что-нибудь спою тебѣ.
УЛЬРИХЪ.
Едва-ли
Способна ты солдата быть женой.
ИДА.
Да я и не желаю. Я надѣюсь,
Что войнъ не будетъ больше и мой Ульрихъ
Спокойно будетъ жить въ своихъ владѣньяхъ.
УЛЬРИХЪ.
Привѣтъ мой вамъ, отецъ, но, къ сожалѣнью.
Привѣтъ короткій. Слышали призывъ?
Вассалы ждутъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Пусть ждутъ. Ты забываешь,
Что завтра въ Прагѣ торжествуютъ миръ,
А ты охотой можешь такъ увлечься,
Что не успѣешь во-время быть здѣсь;
А если и вернёшься, то усталость
Тебѣ, быть-можетъ, не дозволитъ стать
Въ ряды вельможъ.
УЛЬРИХЪ.
Вы можете отлично
Быть представителемъ обоихъ насъ:
Я не люблю всѣхъ этихъ церемоній.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Не хорошо, когда одинъ лишь ты
Изъ благородныхъ юношей столицы…
ИДА.
И самый благородный по осанкѣ…
ЗИГЕНДОРФЪ.
Ты правду говоришь, дитя, но только
Для дѣвушки ужь слишкомъ откровенно.
Ты вспомни положенье наше, Ульрихъ:
Въ права свои вступили мы недавно.
Ничьё отсутствіе въ подобный день
Не можетъ незамѣченнымъ остаться,
Тѣмъ больше — наше; и къ тому же, Небо,
Которое, даруя миръ странѣ,
И намъ владѣнья наши возвратило,
Вдвойнѣ имѣетъ право ждать отъ насъ
Благодареній: за страну сначала,
Потомъ — за-то, что раздѣлять мы можемъ
Ея блаженство.
УЛЬРИХЪ (въ сторону).
Набожность какая!
Я вамъ готовъ повиноваться, графъ.
Ступай — и свиту тотчасъ распусти.
ИДА.
Какъ для отца легко ты сдѣлалъ то,
О чёмъ тебя напрасно я молила.
ЗИГЕНДОРФЪ (улыбаясь).
Ужь не ревнуешь ли его ко мнѣ,
Мятежница? Ты, кажется, желаешь,
Чтобъ лишь тебя онъ слушался. Не бойся:
Ты скоро управлять имъ будешь нѣжной
И прочной властью.
ИДА.
Я хочу теперь
Имъ управлять.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Пока же управляй
Своею арфой: въ комнатѣ своей
Графиня ждётъ тебя — и сожалѣетъ,
Что музыку ты стала забывать.
ИДА.
Иду, мой добрый родственникъ! Прощайте!
А ты придёшь меня послушать, Ульрихъ?
УЛЬРИХЪ.
Приду.
ИДА.
Повѣрь, что арфа прозвучитъ
Получше рога. Лишь на зовъ явися
Съ такой-же быстротою — и тогда
Я для тебя сыграю маршъ. Густава.
УЛЬРИХЪ.
А отчего-жь не Тилли-старика?
ИДА.
Чудовища такого? Нѣтъ, въ струнахъ
Не музыка звучала бы, а стоны.
Скорѣе приходи: мать будетъ рада
Тебя увидѣть
ЗИГЕНДОРФЪ.
Ульрихъ, я хотѣлъ бы
Наединѣ съ тобой поговорить.
УЛЬРИХЪ.
Надъ временемъ моимъ всегда вы властны.
Ступай — и что я приказалъ — исполни:
Пусть Розенбергъ скорѣй отвѣтитъ мнѣ.
РУДОЛЬФЪ.
Графъ Зигендорфъ, я заграницу ѣду:
Не будетъ-ли отъ васъ мнѣ порученій?
ЗИГЕНДОРФЪ (вздрагивая).
Куда? къ какой границѣ?
РУДОЛЬФЪ.
Да къ Силезской.
Я ѣду, графъ…
Куда?
УЛЬРИХЪ (тихо Рудольфу).
Скажи, что въ Гамбургъ.
Вотъ это слово всѣмъ его разспросамъ
Конецъ положитъ.
РУДОЛЬФЪ.
Графъ, я ѣду въ Гамбургъ.
ЗИГЕНДОРФЪ (въ волненьи).
Нѣтъ! нѣтъ! Я тамъ не знаю никого
И никакихъ сношеній не имѣю.
Счастливаго пути!
РУДОЛЬФЪ.
Прощайте, графъ!
ЗИГЕНДОРФЪ.
Вотъ этотъ господинъ, который вышелъ,
Одинъ изъ тѣхъ товарищей твоихъ,
Которыхъ ты остерегаться долженъ.
УЛЬРИХЪ.
Къ знатнѣйшему саксонскому семейству
Принадлежитъ онъ по рожденью.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Сынъ мой,
Тутъ дѣло не въ рожденьи, а въ поступкахъ:
Всѣ дурно отзываются о нёмъ.
УЛЬРИХЪ.
Такъ говорятъ о каждомъ. Самъ монархъ
Не ограждёнъ отъ силетень камергера
И зубоскальства новыхъ царедворцевъ,
Которыхъ, возвышая, сдѣлалъ онъ
Неблагодарными.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Скажу прямѣе:
Объ этомъ человѣкѣ говорятъ,
Что онъ принадлежитъ къ тѣмъ Чёрнымъ бандамъ,
Которыя границу разоряютъ.
УЛЬРИХЪ.
И вы молвѣ повѣрили людской?
ЗИГЕНДОРФЪ.
На этотъ разъ.
УЛЬРИХЪ.
А мнѣ, отецъ, сдаётся,
Что вы во всякомъ случаѣ должны
Не смѣшивать виновность съ обвиненьемъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Понятенъ мнѣ намёкъ твой; но судьба
Вокругъ меня соткала паутину,
Въ которой я, какъ муха, бьюсь напрасно.
Остерегися, Ульрихъ! Самъ ты видѣлъ,
Куда я былъ страстями вовлечёнъ.
Ихъ двадцать лѣтъ невзгодъ не погасили
И, можетъ, двадцать тысячъ лѣтъ въ грядущемъ,
Иль въ этой жизни столько-же минутъ,
Годамъ подобныхъ, если-бъ ихъ мѣриломъ
Могло отчаянье служить — не въ силахъ
Мгновенія безумства и позора
Ни уничтожить, ни загладить. Сынъ мой,
Повѣрь отцу! Я своему не вѣрилъ —
И видишь ты, что сталося со мной!
УЛЬРИХЪ.
Любимаго, счастливаго вельможу,
Владѣльца княжескихъ земель, я вижу,
Которому равно принадлежитъ
Подвластныхъ и собратій уваженье.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Къ чему меня счастливымъ ты зовёшь,
Когда страшусь я за тебя — любимымъ,
Когда меня не любишь ты, мой сынъ?
На что же мнѣ любовь другихъ сердецъ,
Когда твоё холоднымъ остаётся!
УЛЬРИХЪ.
Кто смѣлъ сказать…
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я это вижу самъ
И чувствую больнѣй, чѣмъ могъ бы врагъ твой
Въ своей груди почувствовать твой мечъ;
Моё же сердце рану пережило.
УЛЬРИХЪ.
Вы въ заблужденьи! Чувства по природѣ
Не склоненъ я наружно проявлять.
И мудрено-ль, когда двѣнадцать лѣтъ
Отца и мать, забытый, я не видѣлъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
А развѣ я не прожилъ эти годы
Въ разлукѣ съ сыномъ? Но къ чему упрёки!
Они природы измѣнить не могутъ.
Поговоримъ о чёмъ-нибудь другомъ.
Я бъ убѣдить хотѣлъ тебя, мой сынъ,
Что эти отпрыски фамилій знатныхъ,
Покрытые но славой, а позоромъ —
Когда вѣрна всеобщая молва —
Способны привести тебя…
УЛЬРИХЪ.
Меня
Никто не поведётъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
И ты, надѣюсь,
Такихъ не поведёшь. Но чтобы сразу
Отъ юности и гордости соблазновъ
Тебя отвлечь, намѣреваюсь я
Женить тебя на Идѣ Штраленгеймъ,
Которую, мнѣ кажется, ты любишь.
УЛЬРИХЪ.
Я ужь сказалъ, что приказанье ваше
Готовъ исполнить, если-бъ и съ Гекатой
Соединить меня вы пожелали.
Что-жь можетъ больше сынъ сказать иль сдѣлать?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Отвѣтивъ такъ, ты лишнее сказалъ.
Ни съ темпераментомъ твоимъ, ни съ нравомъ,
Ни съ юностью твоею не согласно
Съ безпечностью такою говорить
И дѣйствовать въ такомъ серьёзномъ дѣлѣ,
Когда отъ этого зависитъ счастье
Или несчастье жизни. Славы отдыхъ
Безъ ласкъ любви не будетъ безмятеженъ.
Должно-быть ты къ чему-нибудь стремишься,
И, мысли всѣ твои поработивъ,
Какой-то демонъ овладѣлъ тобою —
Иначе ты отвѣтилъ бы: «люблю
И радъ на ней жениться», или: «нѣтъ,
Я не люблю — и никакія силы
Меня не могутъ къ этому склонить!»
Такъ отвѣчалъ бы я.
УЛЬРИХЪ.
Но вы, отецъ мой,
Женились по любви.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Да, это правда —
И та любовь одна служила мнѣ
Прибѣжищемъ въ несчастьяхъ.
УЛЬРИХЪ.
Но несчастій
Не знали-бъ вы, когда-бъ не этотъ бракъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Опять противорѣчишь ты природѣ!
Въ твои года кто можетъ мыслить такъ?
УЛЬРИХЪ.
Вы сами остеречь меня старались
Своимъ примѣромъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Юный мой софистъ,
Скажи — ты любишь иль не любишь Иду?
УЛЬРИХЪ.
Что въ томъ, когда супругомъ быть ея
Согласенъ я по вашему желанью.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Конечно, для тебя оно не важно;
Но для нея — то жизненный вопросъ.
Прелестное и юное созданье
Тебя всѣмъ сердцемъ любитъ и способна
Душевными богатствами своими
Изъ жизни нашей обыдённой сдѣлать
Волшебный сонъ, который описать
Не въ силахъ и поэтъ. Кто надѣляетъ
Такимъ блаженствомъ, вправѣ получить
Хотя немного счастія взамѣну.
Я не хочу, чтобъ сердце ей разбилъ
Тотъ, у кого нѣтъ сердца; не хочу,
Чтобъ на стеблѣ своёмъ она завяла,
Какъ роза блѣдная въ восточной сказкѣ,
Когда была покинута той птичкой,
Которую считала соловьёмъ.
Она…
УЛЬРИХЪ.
Дочь вашего врага, отецъ мой;
Но я женюсь на ней, хотя — признаться —
Подобный бракъ одобрить не могу.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Но вѣдь она привязана къ тебѣ.
УЛЬРИХЪ.
Я самъ люблю её — и потому
Хочу обдумать этотъ шагъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Мой милый,
Отъ вѣку такъ любовь не поступала.
УЛЬРИХЪ.
Такъ пусть начнётъ и, съ глазъ повязку сбросивъ,
Вперёдъ глядитъ: до-этихъ-поръ любовь
Блуждала въ темнотѣ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Но ты согласенъ?
УЛЬРИХЪ.
Вполнѣ согласенъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Такъ назначь же день.
УЛЬРИХЪ.
Невѣстѣ это надо предоставить,
Какъ требуютъ обычай и любезность.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я за неё ручаюсь.
УЛЬРИХЪ.
Я не стану
Ни за какую женщину ручаться;
И, не желая измѣнять того,
Что я рѣшилъ, я вамъ тогда отвѣчу,
Когда отвѣтъ ея услышу самъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Но убѣждать её — твой долгъ.
УЛЬРИХЪ.
Вы сами
Старались бракъ устроитъ этотъ, графъ,
Такъ и должны о томъ стараться сами.
Чтобъ сдѣлать вамъ угодное, я, впрочемъ,
Готовъ за Идой къ матушкѣ идти.
Что-жь вамъ ещё? Вы, графъ, мнѣ запретили
Внѣ этихъ стѣнъ искать мужскихъ забавъ —
И я повиновался: вы хотѣли,
Чтобъ я въ гостиныхъ музыкѣ внималъ,
Перчатки поднималъ, ловилъ улыбки
И улыбался милой болтовнѣ,
И въ женскіе глаза смотрѣлъ съ любовью,
Какъ-будто это были сонмы звѣздъ,
Спѣшившія померкнуть до зари
Передъ желаннымъ днёмъ побѣды славной —
Что-жь можетъ больше сдѣлать человѣкъ?
ЗИГЕНДОРФЪ (одинъ).
Увы! въ нёмъ слишкомъ много послушанья,
Любви же — слишкомъ мало. Онъ даётъ
Не то, что долженъ дать. Судьбы превратность
Мнѣ помѣшала мой отцовскій долгъ
Какъ слѣдуетъ исполнить; но я думалъ,
Что на любовь разсчитывать могу,
Затѣмъ-что въ мысляхъ я къ нему стремился
И влагою подёрнутыя очи
Его увидѣть жаждали всегда.
И я его увидѣлъ — но какимъ!
Послушный и почтительный на видъ,
Онъ холоденъ и сдержанъ въ обращеньи,
Разсѣянъ, тайной окруженъ, нерѣдко
Куда-то исчезаетъ и сошелся
Съ товарищами буйными, хотя
Признаться надо, ихъ забавъ позорныхъ
Не раздѣляетъ. Я не понимаю,
Что можетъ ихъ соединять, хоть вижу,
Что всѣ они толпятся вкругъ него,
Какъ вкругъ вождя, съ почтеньемъ преклоняясь;
Но почему — мнѣ сынъ не говоритъ.
Да и могу-ль я требовать довѣрья!
Ужель, отецъ, проклятіе твоё
И моего ребёнка поразило?
Венгерца нѣтъ ли здѣсь, чтобъ кровь пролить?
Иль можетъ-быть ты самъ здѣсь въ этомъ замкѣ,
Духъ Штраленгейма, грозно возстаёшь,
Чтобъ поразить того, кто если нё былъ
Убійцей самъ, тебя сразившимъ тайно,
То смерти двери для тебя открылъ?
Не нашъ былъ грѣхъ, вина была не наша:
Ты былъ намъ врагъ — я пощадилъ тебя
(Хотя съ твоей кончиною невзгоды
Окончиться могли мои, а съ жизнью —
Ожить опять) и лишь похитилъ деньги!
О, золото проклятое! Какъ ядъ,
Въ рукахъ моихъ лежишь ты: я не смѣю
Употребить тебя, не смѣю бросить.
Такимъ путёмъ досталось ты, что всѣмъ
Ты руки запятнаешь, какъ и мнѣ.
Чтобъ искупить тебя, металлъ презрѣнный,
А также смерть владѣльца твоего
(Хотя ни я, ни близкіе мои
Въ ней не повинны), сдѣлалъ я всё то,
Что для роднаго брата я бы сдѣлалъ:
Я сироту призрѣлъ и полюбилъ,
Какъ дочь родную.
СЛУГА.
Графъ, пришелъ аббатъ,
Котораго позвать вы приказали.
ПРІОРЪ.
Миръ дому твоему и въ нёмъ живущимъ!
ЗИГЕНДОРФЪ.
Добро пожаловать, отецъ святой,
И да услышитъ Богъ твою молитву!
Всѣ люди въ ней нуждаются, а я…
ПРІОРЪ.
Вамъ первому принадлежатъ по праву
Молитвы нашей братьи. Монастырь,
Воздвигнутый усердьемъ вашихъ предковъ,
Потомство ихъ заботливо хранитъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Не забывайте насъ въ своихъ молитвахъ!
Въ такіе годы ересей и смутъ
Онѣ нужнѣй всего, хотя Густава
Ужь нѣтъ на свѣтѣ.
ПРІОРЪ.
Онъ въ жилищѣ вѣчномъ.
Пріемлющемъ невѣрныхъ, гдѣ царятъ
Огонь неугасимый, стоны, скрежетъ
И слёзъ кровавыхъ море.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Это правда!
И чтобъ отъ мукъ подобныхъ искупить
Того, кто былъ хотя и нашей вѣры,
Непогрѣшимой и святой, но умеръ
Безъ лучшаго, послѣдняго обряда,
Который облегчаетъ для души
Чистилища мученья — я прошу васъ
За упокой души его принять
Вотъ этотъ даръ ничтожный.
ПРІОРЪ.
Принимаю,
Чтобъ васъ своимъ отказомъ не обидѣть.
Повѣрьте, мы служить обѣдни станемъ,
А деньги нищимъ раздадимъ: обитель,
Благодаря щедротамъ вашихъ предковъ,
Не знаетъ нужды — и во всёмъ возможномъ
Обязана повиноваться вамъ.
Но за кого же мы должны молиться?
ЗИГЕНДОРФЪ.
За… за… усопшаго.
ПРІОРЪ.
Его зовутъ?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Спасти хочу я душу, а не имя.
ПРІОРЪ.
Я въ тайну вашу не желалъ проникнуть:
За бѣдняка-ль за сильнаго-ль вельможу —
Мы одинаково молиться будемъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Святой отецъ, нѣтъ тайны у меня!
Но опочившій могъ её имѣть —
И завѣщалъ… Ахъ, нѣтъ! не завѣщалъ,
А эту сумму жертвую я самъ
На добрыя дѣла.
ПРІОРЪ.
Благое дѣло
Друзей усопшихъ память почитать.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Но онъ мнѣ не былъ другомъ, а врагомъ —
Врагомъ непримиримымъ.
ПРІОРЪ.
Тѣмъ похвальнѣй!
Помочь душѣ врага достигнуть неба
Способенъ тотъ, кто могъ простить при жизни.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я не простилъ его, а ненавидѣлъ,
Какъ онъ меня, до самаго конца.
Я и теперь не чувствую любви…
ПРІОРЪ.
Ещё похвальнѣй! Признавъ чистой вѣры:
Желать отъ адскихъ мукъ освободить
Того, кто ненавистенъ былъ при жизни,
И золотомъ своимъ притомъ…
ЗИГЕНДОРФЪ.
Отецъ мой,
То золото не мнѣ принадлежитъ.
ПРІОРЪ.
Кому же? Не завѣщано оно,
Сказали вы?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Чьё-бъ ни было оно,
Его владѣлецъ никогда — повѣрьте —
Не будетъ въ нёмъ нуждаться. Лишь молитвы
Нужны ему: оно за нихъ заплатитъ.
ПРІОРЪ.
На нёмъ быть-можетъ, кровь?
ЗИГЕНДОРФЪ.
О, нѣтъ! но нѣчто
Ужаснѣе — позоръ неизгладимый.
ПРІОРЪ.
Въ своей постелѣ умеръ онъ?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Увы!
ПРІОРЪ.
Мой сынъ, къ вамъ чувство мести возвратилось,
Когда жалѣть вы можете о томъ,
Что не кровавой смертью умеръ врагъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Ахъ! смерть его была страшна — кровава!
ПРІОРЪ.
Вы говорили: онъ въ постелѣ умеръ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Онъ умеръ — я и самъ не знаю какъ…
Убитъ во тьмѣ… Когда хотите знать —
Онъ ночью былъ убитъ въ своей постелѣ.
Ну что жь? смотрите на меня: не я
Его убійца. Въ этомъ дѣлѣ смѣло
Я встрѣчу взглядъ вашъ, какъ надѣюсь встрѣтить
Господень взоръ въ день Страшнаго Суда.
ПРІОРЪ.
И такъ — ни вы, ни кто-нибудь изъ вашихъ
Не принималъ участія въ убійствѣ?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Нѣтъ — Господомъ карающимъ клянусь!
ПРІОРЪ.
Убійцу вы не знали?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Подозрѣнье
На одного имѣлъ я человѣка,
Но онъ былъ чуждъ мнѣ вовсе, и всего
За день одинъ до страшнаго убійства
Впервые съ нимъ я встрѣтился.
ПРІОРЪ.
И такъ —
Вы отъ грѣха свободны.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Да, ее правда-ль?
ПРІОРЪ.
Вы такъ сказали: вамъ извѣстно лучше.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Отецъ мой, я сказалъ одну лишь правду,
Хотя не всю. Но повторите мнѣ,
Что я невиненъ. Бременемъ тяжелымъ
Та кровь лежитъ на мнѣ, какъ-будто я
Пролилъ её, хотя — клянусь вамъ Тѣмъ,
Кто ненавидитъ пролитую кровь —
Я не убилъ его, и даже разъ
Я пощадилъ его, тогда-какъ могъ бы —
А можетъ-быть и долженъ былъ — убить,
Когда въ борьбѣ съ противникомъ могучимъ
Самозащита извинить могла-бы
Такой поступокъ. Умоляю васъ:
Молитесь за него и за меня
И за семью мою. Хоть я невиненъ,
Но, самъ не знаю почему, я мучусь,
Какъ-будто палъ онъ отъ руки моей
Иль близкихъ мнѣ. Молитесь обо мнѣ,
Я самъ молиться болѣе не въ силахъ.
ПРІОРЪ.
Я помолюсь. Утѣшьтесь: вы невинны —
И потому должны спокойны быть.
ЗИГЕНДОРФЪ.
По не всегда спокойствіе бываетъ
Невинности удѣломъ. Это самъ
Я испыталъ.
ПРІОРЪ.
Спокойствіе придётъ,
Когда сосредоточится душа
Въ самой себѣ. Подумайте, что завтра
На праздникѣ, который ждётъ всѣхъ насъ,
Вашъ храбрый сынъ и вы займёте мѣсто
Среди дворянъ знатнѣйшихъ. Ободритесь!
Средь общихъ благодарственныхъ моленій
За окончанье гибельной войны —
Пускай не омрачаетъ мыслей вашихъ
Не вами пролитая кровь: повѣрьте,
Подобная чувствительность чрезмѣрна.
Утѣшьтесь и забудьте это всё:
Виновнымъ предоставьте угрызенья.
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ. править
СЦЕНА I. править
АРНГЕЙМЪ.
Поторопись: графъ тотчасъ возвратится,
А дамы здѣсь. Послалъ ли ты за тѣмъ,
Кого онъ ищетъ?
МЕЙСТЕРЪ.
Я гонцовъ повсюду
Давно ужь разослалъ его искать.
Когда его удастся прослѣдить
По описанью, сдѣланному вами,
Онъ нашихъ рукъ, конечно, не избѣгнетъ.
Чтобъ чёртъ побралъ пиры и торжества!
Они, быть-можетъ, зрителямъ пріятны,
По тѣмъ, кто въ нихъ участвуетъ, нисколько.
АРНГЕЙМЪ.
Молчи: идётъ графиня.
МЕЙСТЕРЪ.
Я готовъ
Скорѣй весь день охотиться на клячѣ,
Чѣмъ гарцовать на этихъ церемоньяхъ,
Среди блестящей свиты нашей знати.
АРНГЕЙМЪ.
Да убирайся ты съ своимъ ворчаньемъ!
ЖОЗЕФИНА.
Ну, слава Богу, зрѣлищу конецъ!
ИДА.
Какъ это можно! Я такого блеска
И въ грёзахъ сна себѣ не представляла:
Цвѣты, знамёна, камни дорогіе,
Толпа дворянъ и рыцарей блестящихъ,
Съ весельемъ въ лицахъ, солнца свѣтлый лучъ,
Струящійся сквозь стёкла росписныя,
И ѳиміамъ, и тихія гробницы,
И гимнъ святой, не къ небу восходившій,
А будто нисходившій къ намъ съ небесъ,
И, словно грома грозные раскаты,
Органа потрясающіе звуки,
И поднятые взоры въ небесамъ —
И всюду миръ и общая любовь!
О, мать моя!
ЖОЗЕФИНА.
Возлюбленная дочь!
Ты будешь ею скоро, я надѣюсь.
ИДА.
Я и теперь ужъ ваша дочь родная:
Послушайте, какъ сердце бьётся.
ЖОЗЕФИНА.
Правда!
Дай Богъ, чтобъ никогда не волновалось
Оно другимъ, не столь отраднымъ, чувствомъ!
ИДА.
О, этого не будетъ никогда!
Что можетъ насъ печалить? Я и слышать
О горѣ не хочу. Къ чему грустить,
Когда мы искренно другъ друга любимъ —
Вы, Ульрихъ, графъ и Ида, ваша дочь?
ЖОЗЕФИНА.
О, бѣдное дитя!
ИДА.
Вамъ жаль меня?
ЖОЗЕФИНА.
Нѣтъ, съ грустью я завидую тебѣ;
По чувство то не схоже съ тѣмъ порокомъ,
Который въ свѣтѣ завистью зовутъ,
Гдѣ онъ царитъ сильнѣй другихъ пороковъ.
ИДА.
Я не хочу, чтобъ вы бранили свѣтъ,
Въ которомъ вы и Ульрихъ мой живёте.
Скажите: что сравниться можетъ съ нимъ?
Какъ гордо онъ надъ всѣми возвышался!
Какъ взоры всѣхъ стремилися къ нему!
Къ его ногамъ изъ каждаго окна
Цвѣточный дождь, казалось, чаще падалъ —
И вѣрю я, что тамъ, гдѣ онъ вступалъ,
Они ещё доселѣ не завяли.
ЖОЗЕФИНА.
Ты можешь, другъ мой, Ульриха испортить
Такими похвалами.
ИДА.
О, не бойтесь!
Онъ не услышитъ ихъ. Сказать такъ много
Я не посмѣю: я боюсь его.
ЖОЗЕФИНА.
Но почему-жь? Тебя онъ очень любитъ!
ИДА.
Я выразить словами не могу
Всѣхъ думъ моихъ. Къ тому же, иногда
Онъ на меня наводитъ трепетъ.
ЖОЗЕФИНА.
Чѣмъ?
ИДА.
Нерѣдко мракъ лазурь его очей,
Какъ тучъ грядой, внезапно покрываетъ,
А онъ молчитъ — ни слова не промолвитъ.
ЖОЗЕФИНА.
Пустое, Ида! Въ наши времена
У каждаго мужчины есть заботы.
ИДА.
Я лишь о нёмъ забочусь.
ЖОЗЕФИНА.
Есть не мало
И безъ него, которыхъ всѣ считаютъ
Не менѣе красивыми, чѣмъ Ульрихъ:
Вотъ, напримѣръ, хотя бъ графъ Вальдорфъ. Ныньче
Онъ глазъ съ тебя всё время не спускалъ.
ИДА.
Я не могла его замѣтить: взоръ мой
Лишь Ульриха искалъ. Скажите мнѣ:
Въ тотъ мигъ, когда склонили мы колѣна,
Вы видѣли его? Я прослезилась,
Но даже и сквозь слёзы мнѣ казалось,
Что смотритъ онъ съ улыбкой на меня.
ЖОЗЕФИНА.
Я къ небесамъ лишь взоры возносила
Со всѣмъ народомъ вмѣстѣ.
ИДА.
Я душою
Сама была на небѣ, хоть глядѣла
На Ульриха.
ЖОЗЕФИНА.
Уйдёмъ отсюда, Ида!
Они къ столу должны сейчасъ собраться,
А мы пойдёмъ и снимемъ наши перья
И наши шлейфы длинные.
ИДА.
А съ ними
И эти драгоцѣнные каменья,
Чья тяжесть грудь и голову гнетётъ:
Подъ блескомъ ихъ тревожно сердце бьётся
А голова страдаетъ. Я иду.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Ещё не розыскали?
ЛУДВИГЪ.
Всюду ищутъ,
И если въ Прагѣ онъ — его найдутъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Гдѣ Ульрихъ?
ЛУДВИГЪ.
Онъ съ товарищами ѣхалъ
Другимъ путёмъ, но скоро ихъ оставилъ
И, кажется, сейчасъ съ своею свитой
Подъёмный мостъ проѣхалъ.
ЗИГЕНДОРФЪ (Лудвигу).
Прикажи,
Чтобъ поиски не прекращались.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Ульрихъ,
Съ какимъ я нетерпѣньемъ ждалъ тебя!
УЛЬРИХЪ.
И дождались: ну вотъ я здѣсь теперь.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Убійцу я видалъ.
УЛЬРИХЪ.
Кого?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Венгерца,
Который Штраленгейма умертвилъ.
УЛЬРИХЪ.
Приснилось вамъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Увы! то былъ не сонъ!
Его я видѣлъ, слышалъ — и при этомъ
Моё онъ имя произнести дерзнулъ.
УЛЬРИХЪ.
Какое имя?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Вернеръ. Это имя
Когда-то я носилъ.
УЛЬРИХЪ.
Но вы теперь
Должны забыть его.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Нѣтъ, никогда!
Съ нимъ связана судьба моя на вѣки:
Его не будетъ на моей могилѣ
Но — вѣрь — оно сведётъ меня въ неё.
УЛЬРИХЪ.
Ну, что-жь венгерецъ?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Слушай. Храмъ былъ полонъ
И служба шла. Не хоръ одинъ, казалось,
А цѣлый сонмъ народовъ возносилъ
Хвалу Творцу за день единый мира,
Наставшій послѣ трёхъ десятковъ лѣтъ,
Изъ коихъ каждый билъ грознѣй другого.
Я съ мѣста всталъ, какъ всѣ. и, съ высоты
Знамёнами украшенной трибуны
Блуждая взоромъ средь толпы молельцевъ,
Я былъ какъ-будто молньей пораженъ
Видѣньемъ, глазъ меня на мигъ лишившимъ
Для остального міра: я увидѣлъ
Венгерца предъ собой, — и помертвѣлъ.
Когда-жь туманъ, мои застлавшій очи,
Разсѣялся и посмотрѣлъ я внизъ —
Тамъ не было его. Но вскорѣ служба
Окончилась — ни изъ храма вышелъ.
УЛЬРИХЪ.
Ну, что же дальше?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Мы дошли до моста.
Весёлая толпа на нёмъ кишѣла,
А на рѣкѣ безчисленныя лодки,
Съ весёлымъ людомъ, въ праздничныхъ одеждахъ,
Скользили вкругъ. Но ни убранство улицъ,
Ни громъ музыки, ни ряды солдатъ,
Ни пушекъ громъ, какъ-будто посылавшій
Привѣтъ прощальный подвигамъ былымъ,
Ни звонъ подковъ, ни возгласы народа —
Ничто изъ мыслей не могло изгнать
Его лица, хоть я его не видѣлъ.
УЛЬРИХЪ.
Затѣмъ его вы больше не видали?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Нѣтъ, не видалъ, хотя искалъ его,
Какъ ищетъ вкругъ смежающимся взоромъ
Глотка воды въ предсмертныхъ мукахъ воинъ.
Взамѣнъ его…
УЛЬРИХЪ.
Ну, что-жь вы увидали?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Бродя кругомъ, мой взоръ остановился
На тихо колебавшемся перѣ
Твоёмъ. Оно всѣхъ выше и красивѣй
Средь моря перьевъ, Прагу наводнившихъ,
Колеблемое вѣтромъ, волновалось.
УЛЬРИХЪ.
При чёмъ же тутъ венгерецъ?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Дѣло въ томъ,
Что я почти забылъ о нёмъ, любуясь
На сына своего; но въ то мгновенье,
Когда умолкъ громъ музыки и пушекъ
И возгласы лобзаньями смѣнились —
Услышалъ я глухой и тихій голосъ,
Сильнѣе пушекъ слухъ мой поразившій,
Произносившій это имя — Вернеръ!
УЛЬРИХЪ.
И то былъ…
ЗИГЕНДОРФЪ.
Онъ! Я быстро оглянулся,
Узналъ его — и въ обморокъ упалъ.
УЛЬРИХЪ.
Зачѣмъ? И это видѣли?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Конечно,
Хотя его причины не узнали.
Мнѣ помогли стоявшіе вблизи,
Затѣмъ-что ты со мной не находился
И мнѣ помочь не могъ.
УЛЬРИХЪ.
За-то теперь
Могу помочь.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Но какъ?
УЛЬРИХЪ.
Найду венгерца.
Но что потомъ намъ дѣлать съ нимъ, скажите?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я самъ не знаю.
УЛЬРИХЪ.
Такъ зачѣмъ искать?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Затѣмъ-что я покоя знать не буду,
Пока его не сыщутъ. Связанъ онъ
Съ судьбою ІІІтраленгейма и моею —
И я спокоенъ буду лишь тогда…
СЛУГА.
Желаетъ, графъ, васъ незнакомецъ видѣть.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Кто онъ такой?
СЛУГА.
Себя онъ не назвалъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Впустите.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Ахъ!
ГАБОРЪ.
Такъ это точно Вернеръ!
ЗИГЕНДОРФЪ (гордо).
Да, это имя я носилъ когда-то.
ГАБОРЪ (глядя на Зигендорфа и Ульриха.)
Я узнаю обоихъ васъ теперь:
Отецъ и сынъ — какъ видно Графъ, я слышалъ,
Что вы меня искали — и пришелъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Да, я искалъ, — и, наконецъ, нашелъ.
Васъ обвиняютъ въ страшномъ злодѣяньи,
А почему — вамъ скажетъ ваша совѣсть.
ГАБОРЪ.
Въ какомъ — скажете мнѣ — и я готовъ
Отвѣтить за него.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Да, ты отвѣтишь!
ГАБОРЪ.
Но кто-жь, скажите, обвиняетъ?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Всё —
Когда не всѣ. Всеобщая молва,
Присутствіе моё на мѣстѣ, время
И прочее — всё привело къ тому,
Чтобъ подозрѣнье пало на тебя.
ГАБОРЪ.
Лишь на меня? А нѣтъ ли тутъ другого,
Кто можетъ быть причастенъ къ дѣлу тоже?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Какъ, негодяй! Своё злодѣйство въ шутку
Ты обратить желаешь? О, ты знаешь
Всѣхъ лучше, какъ невиненъ тотъ, кого
Желаешь ты убійцей заклеймить.
Съ тобой терять я времени не стану:
Сейчасъ же отвѣчай на обвиненье
Безъ изворотовъ.
ГАБОРЪ.
Обвиненье ложно.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Кто утверждаетъ это?
ГАБОРЪ.
Я.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Но какъ
Докажешь ты?
ГАБОРЪ.
Убійцу указавши.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Такъ назови его.
ГАБОРЪ.
Но, можетъ-быть,
И у него — какъ и у васъ когда-то —
Имёнъ есть много.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Если обвиненье
Взвести, злодѣй, ты вздумалъ на меня,
То я готовъ его спокойно встрѣтить.
ГАБОРЪ.
Убійцу знаю я.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Гдѣ-жь онъ?
ГАБОРЪ (указывая на Ульриха).
Близь васъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
О, демонъ лжи! Но, нѣтъ, ты не умрешь:
Ты безопасенъ здѣсь, въ моёмъ жилищѣ!
Опровергай же, сынъ мой, эту ложь!
Чудовищность ея такъ велика,
Что въ адѣ лишь могла она родиться;
Но въ ней самой ея опроверженье.
Оставь его и успокойся!
ГАБОРЪ.
Прежде
Взгляните на него, затѣмъ — меня
Послушайте.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я слушаю.
О, Боже!
Ты такъ глядишь…
УЛЬРИХЪ.
Ну, какъ же?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Какъ въ ту ночь,
Когда тебя въ саду я встрѣтилъ.
УЛЬРИХЪ.
Вздоръ!
ГАБОРЪ (Зигендорфу.)
Вамъ надо выслушать меня теперь:
Не я искалъ васъ — вы меня призвали.
Когда съ народомъ я склонялъ колѣни,
Не мнилось мнѣ, что на скамьѣ князей
Я Вернера несчастнаго увижу;
Но вы меня призвали — я пришелъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Что-жь, продолжайте!
ГАБОРЪ.
Прежде мнѣ скажите:
Кому нужна была смерть Штраленгейма?
Не мнѣ — такому-жь бѣдняку, какъ прежде,
Иль ставшему бѣднѣй отъ подозрѣнья,
Лежащаго на имени моёмъ.
Ни золота не взяли у барона,
Ни драгоцѣнностей — одну лишь жизнь,
Которая инымъ была помѣхой
Для достиженья власти и богатства.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Всѣ тёмные намёки ваши могутъ
Какъ сына, такъ равно меня касаться.
ГАБОРЪ.
Не я тому виной. Пусть тотъ отвѣтитъ,
Кто знаетъ за собой вину. Я зналъ,
Что вы невинны, графъ, и говорилъ,
На вашу справедливость полагаясь.
Теперь же я васъ вынужденъ спросить:
Дерзнёте ль вы разспрашивать меня
И за мою ручаться безопасность?
УЛЬРИХЪ (отцу).
Пусть продолжаетъ.
ГАБОРЪ.
Графъ, я безоруженъ:
Велите сыну мечъ свой положить.
УЛЬРИХЪ
(съ презрѣніемъ предлагая свой мечъ Габору).
Возьмите.
ГАБОРЪ.
Нѣтъ! Довольно, если оба
Мы будемъ безоружны. Мнѣ не нужно
Оружія, запятнаннаго кровью,
Пролитою, быть-можетъ, не въ сраженьи.
УЛЬРИХЪ
(презрительно бросая мечъ).
Но этотъ мечъ или ему подобный
Тебя когда-то пощадилъ.
ГАБОРЪ.
Вы правы,
Но вы тогда пощаду оказали
Съ особой цѣлью, чтобъ покрыть потомъ
Чужимъ позоромъ.
УЛЬРИХЪ.
Продолжайте. Повѣсть
Разскащика достойна безъ сомнѣнья;
Но долженъ ли отецъ мой ей внимать?
ЗИГЕНДОРФЪ (взявъ сына за руку).
Свою невинность знаю я, мой сынъ,
Въ твоей — не сомнѣваюсь; но я долженъ —
Я обѣщался выслушать его.
Пусть продолжаетъ.
ГАБОРЪ.
Я не стану долго
Васъ утруждать разсказомъ о себѣ.
Я рано началъ жить: какимъ я есть —
Жизнь сдѣлала меня. Провёлъ я зиму
Во Франкфуртѣ-на-Одерѣ, и тамъ
Въ одномъ изъ тѣхъ общественныхъ собраній,
Въ которыхъ я не часто — но бывалъ,
Разъ услыхалъ о странномъ приключеньи:
Отрядъ солдатъ былъ посланъ изловить
Отчаянную шайку мародёровъ.
Попытка удалась, но оказалось,
Что были то разбойники простые,
Которые случайно или съ цѣлью
Покинули богемскіе лѣса.
Ходили слухи, что межь ними было
Не мало знатныхъ юношей — и этимъ
Всѣ объясняли медленность суда.
Но, наконецъ, отправили ихъ въ Франкфуртъ
И предали гражданскому суду.
Что сталось съ ними — я того не знаю.
ЗИГЕНДОРФЪ.
При чёмъ же тутъ мой сынъ?
ГАБОРЪ.
Одинъ изъ нихъ
Былъ юноша, богато одарённый:
И красотой, и силой, и богатствомъ,
И храбростью безмѣрной и прямой
Его молва людская одарила.
Его вліянье на судей и власти,
Не только на товарищей его,
Такъ было поразительно и сильно,
Что объясняли это колдовствомъ;
Я-жь вѣрилъ лишь въ могущество металла —
И счёлъ его богатымъ. Родилось
Во мнѣ желанье видѣть это чудо.
ЗИГЕНДОРФЪ.
И вамъ его увидѣть удалось?
ГАБОРЪ.
Скажу сейчасъ: мнѣ случай тутъ помогъ.
Однажды шумъ толпу привлёкъ на площадь.
То былъ одинъ изъ случаевъ, въ которыхъ
Душа наружу просится и намъ
Людей являетъ въ истинномъ ихъ свѣтѣ.
Лишь встрѣтился я взоромъ съ нимъ — я вскрикнулъ:
«Вотъ онъ!» хотя онъ былъ, какъ и теперь,
Съ вельможами страны. Я былъ увѣренъ,
Что не ошибся и слѣдилъ за нимъ.
Я всё замѣтилъ: ростъ, черты лица,
Манеру, поступь, и сквозь это всё,
Сквозь всѣ дары природы и искусства,
Я разглядѣлъ, казалось, взоръ убійцы
И душу гладіатора.
УЛЬРИХЪ.
Разсказъ
Не дуренъ.
ГАБОРЪ.
Дальше, можетъ, лучше будетъ.
Я счёлъ его однимъ изъ тѣхъ людей,
Предъ коими склоняется фортуна
И отъ кого судьба другихъ зависитъ.
Какое-то невѣдомое чувство
Влекло меня къ нему, какъ-будто онъ
Могъ быть судьбы рѣшителемъ моей;
Но я ошибся.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Какъ теперь, быть-можетъ.
ГАБОРЪ.
Слѣдя за нимъ, заискивать вниманье
Его я сталъ — и скоро въ томъ успѣлъ;
Но дружбой онъ меня не удостоилъ.
Когда-жь онъ городъ бросить пожелалъ,
Мы вмѣстѣ вышли и затѣмъ достигли
Съ нимъ городка, въ которомъ укрывался
Какой-то Вернеръ, гдѣ мы вскорѣ помощь
Барону Штраленгейму оказали.
Я до конца почти уже дошелъ:
Согласны-ль вы узнать конецъ разсказа?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я долженъ: я ужь слишкомъ много слышалъ.
ГАБОРЪ.
Я сразу угадалъ, что ваше званье
Гораздо выше, чѣмъ оно казалось,
И если не считалъ такимъ высокимъ,
Какимъ теперь я нахожу ого,
То потому лишь, что встрѣчалъ я рѣдко
И въ самыхъ высшихъ сферахъ человѣка
Съ умомъ такимъ возвышеннымъ, какъ вашъ.
Вы бѣдны были: я вамъ предложилъ
Мой кошелёкъ, хоть тощій, раздѣлить —
Вы отказались.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Мой отказъ, надѣюсь,
Меня не сдѣлалъ вашимъ должникомъ
Зачѣмъ же мнѣ напоминать о нёмъ?
ГАБОРЪ.
Конечно, нѣтъ, но всё-жь вы мой должникъ;
Я-жь безопасностью своей — хоть мнимой —
Былъ вамъ обязанъ: вы меня укрыли,
Когда гнались за мною подъ предлогомъ,
Что я барона ночью обокралъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я спасъ тебя тогда, а ты, змѣя,
Меня и домъ мой хочешь опозорить!
ГАБОРЪ.
Я обвиняю лишь въ свою защиту.
Вы сами, графъ, судья и обвинитель:
Вашъ замокъ — судъ, а сердце — трибуналъ.
Лишь справедливы будьте — и готовъ я
Быть милосердымъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Милосердымъ, ты?
Ты, низкій клеветникъ?
ГАБОРЪ.
По-крайней-мѣрѣ,
Зависѣть это будетъ отъ меня.
Вы спрятали меня въ проходѣ тайномъ,
Лишь вамъ извѣстномъ, какъ вы мнѣ сказали.
Средь ночи, утомясь блуждать во тьмѣ
И опасаясь не найти дороги,
Я вдругъ вдали увидѣлъ свѣтъ сквозь щель.
Приблизясь, дверь нашелъ я потайную,
Ведущую въ покой, гдѣ я увидѣлъ,
Когда мнѣ щель расширить удалось,
Кровавую постель и Штраленгейма,
Лежащаго на ней.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Злодѣй! Онъ спалъ —
И ты убилъ его?
ГАБОРЪ.
Онъ былъ ужь мёртвъ
И кровью истекалъ. Оледенѣла
И собственная кровь моя.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Но тамъ
Онъ былъ одинъ? Ты никого не видѣлъ?
Не видѣлъ ты…
ГАБОРЪ.
Нѣтъ, тотъ, кого назвать
Боитесь вы и о которомъ самъ я
Едва припомнить смѣю, не былъ тамъ.
ЗИГЕНДОРФЪ (Ульриху).
Такъ я могу считать тебя невиннымъ.
О, сынъ мой, ты просилъ меня однажды
Сказать тебѣ, что я невиненъ — ныньче
Я въ свой черёдъ молю тебя о томъ!
ГАБОРЪ.
Имѣйте же терпѣнье. Словъ своихъ
Я не могу теперь ужь взять обратно,
Хотя-бъ они низвергли своды тѣ,
Что хмурятся надъ вами. Вамъ извѣстно —
Иль сыну вашему, по-крайней-мѣрѣ —
Что въ комнатѣ барона всѣ замки
Перемѣнили подъ его надзоромъ.
Какимъ путёмъ вошелъ онъ — самъ онъ знаетъ;
Но сквозь полуотворенную дверь
Въ прихожей я увидѣлъ человѣка:
Онъ руки окровавленныя мылъ
И часто взоръ тревожный и суровый
Кидалъ на трупъ — но трупъ недвижимъ былъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
О, Богъ отцовъ моихъ!
ГАБОРЪ.
Я видѣлъ ясно
Черты лица его, какъ вижу ваши
(Хоть схожія, онѣ не ваши были)
И вы теперь ихъ можете увидѣть,
Взглянувъ на сына. Выраженье, правда,
Теперь не то, но было и такимъ,
Когда его я обличилъ сегодня.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Всё это такъ…
ГАБОРЪ.
Постойте. Вы должны
Всё выслушать теперь. Мнѣ показалось,
Что вы и онъ (я увидалъ тогда,
Что есть межь вами связь) мнѣ указали
На мнимое убѣжище нарочно,
Чтобъ я отвѣтилъ за злодѣйство ваше —
И первой мыслью было отомстить.
Но у меня былъ лишь одинъ кинжалъ;
Къ тому же я но могъ съ нимъ поравняться
Ни ловкостью, ни силою руки,
Какъ утренняя ссора доказала.
Я бросился бѣжать — и только случай
Помогъ мнѣ въ дверь проникнуть потайную
И къ вамъ меня бѣжавшаго привёлъ.
О, если-бъ я засталъ васъ не уснувшимъ,
Богъ знаетъ до чего бы подозрѣнье
И месть меня ни довели; но спать,
Какъ Вернеръ спалъ тогда, не могъ виновный.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Однако, сны ужасные я видѣлъ
И мой покой былъ кратокъ: я ужь всталъ,
Когда ещё и звѣзды не померкли.
Зачѣмъ меня ты пощадилъ? Отецъ мой
Мнѣ видѣлся — и сбылся сонъ ужасный.
ГАБОРЪ.
Я разъяснилъ его не добровольно.
Я убѣжалъ и долго укрывался —
И случай лишь привёлъ меня сюда,
Чтобъ въ Зигендорфѣ Вернера узнать.
Кого искалъ я въ хижинахъ напрасно,
Тотъ сталъ жильцомъ роскошнаго дворца.
Теперь вы тайну знаете мою
И, вѣроятно, вамъ не трудно будетъ
И оцѣнить её.
ЗИГЕНДОРФЪ (послѣ минутнаго молчанія).
А! въ самомъ дѣлѣ!
ГАБОРЪ.
О чемъ вы размышляете: о мести
Иль правосудіи?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Нѣтъ, я цѣну тайны
Хочу узнать.
ГАБОРЪ.
Я вамъ её открою.
Когда вы бѣдны были (я-жь, хоть бѣденъ,
Но въ состояньи былъ помочь тому,
Кто могъ бы позавидовать и мнѣ)
Я предлагалъ вамъ кошелёкъ свой скудный;
Но раздѣлить его вы отказались.
Я буду откровеннѣй: вы богаты,
Имѣете вліянье въ высшихъ сферахъ…
Вы понимаете меня?
ЗИГЕНДОРФЪ.
О, да!
ГАБОРЪ.
Но не вполнѣ. Вамъ кажется, что я
Не откровененъ и корыстенъ. Правда,
Меня судьба отчасти, можетъ-быть,
И сдѣлала такимъ, но я прошу лишь
Помочь мнѣ такъ, какъ я бы вамъ помогъ.
Къ тому же, честь моя ужь пострадала
Для пользы сына вашего и вашей.
Обдумайте всё то, что я сказалъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Рѣшишься-ль ты послѣдствій совѣщанья
Hе много подождать?
ГАБОРЪ (кинувъ взглядъ на Ульриха).
А если — да?
ЗИГЕНДОРФЪ.
За жизнь твою я жизнью отвѣчаю.
Войди сюда.
ГАБОРЪ (нерѣшительно).
Второй ужь разъ пріютъ
Вы безопасный мнѣ даёте.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Что же —
А развѣ первый не былъ таковымъ?
ГАБОРЪ.
Ну, не совсѣмъ! Попробую второй:
На этотъ разъ я оградилъ себя.
Я въ Прагу не одинъ пришелъ, и если-бъ
Меня судьба постигла Штраленгейма —
Заговорятъ другіе за меня.
Рѣшайтесь поскорѣй.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я не замедлю.
Я слово далъ — и здѣсь оно священно;
Но внѣ дворца оно безсильно будетъ.
ГАБОРЪ.
Я большаго не требую отъ васъ.
ЗИГЕНДОРФЪ
(указывая на мечъ Ульриха, лежащій на полу.)
Возьмите мечъ: я видѣлъ какъ тревожно
Вы на него и Ульриха смотрѣли.
ГАБОРЪ, (взявъ мечъ).
Возьму — и жизнь не дёшево рродамъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Ну, что-жь, графъ Ульрихъ (сыномъ я назвать
Тебя не смѣю) — что теперь ты скажешь.
УЛЬРИХЪ.
Онъ правду вамъ сказалъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Какъ — правду, извергъ?
УЛЬРИХЪ.
Да, истинную правду, мои отецъ!
И хорошо, что вы её узнали:
Теперь мы можемъ оградить себя.
Да, мы должны его молчать заставить!
ЗИГЕНДОРФЪ.
О, да, хотя-бъ цѣною половины
Моихъ земель. Я ихъ бы отдалъ всѣ,
Чтобъ обвиненье могъ ты опровергнуть.
УЛЬРИХЪ.
Теперь для лицемѣрія не время!
Я вамъ ужё сказалъ, что это правда —
И надо ротъ зажать ему.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Но какъ?
УЛЬРИХЪ.
Какъ Штраленгейму. Неужели прежде
Вы не могли объ этомъ догадаться?
Когда мы съ вами встрѣтились въ саду,
Какъ могъ я знать о смерти Штраленгейма,
Не бывши самъ на мѣстѣ преступленья?
Какъ могъ бы я распоряжаться всѣмъ,
Когда бы слуги знали объ убійствѣ?
Какъ могъ бы я такъ долго медлить съ вами,
И какъ могли бы вы — предметъ вражды
И страха Штраленгейма — убѣжать
Иначе, какъ задолго до того,
Какъ стало преступленіе извѣстнымъ.
Я васъ искалъ тогда, чтобъ разрѣшить
Свои сомнѣнья въ томъ: вы лицемѣрны-ль,
Иль только слабы. Я нашелъ васъ слабымъ,
Но столь довѣрчивымъ, что иногда
Я начиналъ ужь въ этомъ сомнѣваться.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Отцеубійца и убійца вмѣстѣ!
Какая мысль, какой поступокъ мой
Тебя могли предполагать заставить,
Что ты найдёшь сообщника во мнѣ?
УЛЬРИХЪ.
Отецъ, не вызывайте злого духа,
Котораго не въ силахъ вы смирить!
Теперь не время для семейныхъ распрей:
Согласье нужно намъ. Ужель я могъ
Спокойнымъ быть, когда онъ васъ терзалъ?
Ужель вы думали, что безъ волненья
Его разсказъ я слушалъ? Вы съумѣли
Меня заставить чувствовать за васъ
И за себя; но никому другому
Сочувствовать меня не научили.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Вотъ, вотъ оно проклятіе отца!
УЛЬРИХЪ.
Проклятье то могила оковала.
Прахъ мертвеца — противникъ не опасный:
Противиться ему гораздо легче,
Чѣмъ прослѣдить крота, когда онъ роетъ
Свой тёмный путь подъ нашими ногами.
Послушайте: когда вы осудить
Меня хотите, то прошу васъ вспомнить:
Кто умолялъ меня его послушать?
Кто говорилъ, что случаи бываютъ,
Могущіе злодѣйство извинить?
Что страсти свойственны природѣ нашей,
Что за дарами счастья вслѣдъ идутъ
Дары небесъ? На комъ я увидалъ,
Какъ добродѣтели порукой служитъ
Лишь слабость нервовъ? Кто лишилъ меня
Возможности открыто защищать
Свои права, запечатлѣвъ, быть-можетъ,
Печать позора на моё рожденье,
А на себѣ — преступника клеймо?
Тотъ человѣкъ, который совмѣщаетъ
Въ себѣ и пылъ страстей, и слабость воли —
Лишь подстрекаетъ всѣхъ другихъ къ *ему,
Что онъ свершить хотѣлъ бы, но не смѣетъ.
И мудрено-ль, что могъ я сдѣлать то,
О чёмъ могли вы думать! Но довольно
Намъ разсуждать — кто правъ, кто виноватъ.
Теперь послѣдствія намъ взвѣсить надо,
А не причины. Я не зналъ барона
И спасъ его отъ смерти, повинуясь
Внезапному порыву, какъ я спасъ бы
Собаку иль вассала; по узнавъ,
Что онъ нашъ врагъ, я умертвилъ его,
Но не напрасно, не изъ жажды мести.
Онъ былъ скалою, преграждавшей путь —
И я её, какъ молнія, разрушилъ,
Чтобы достичь до цѣли дорогой.
Своею жизнью былъ онъ мнѣ обязанъ —
И я свой долгъ потребовалъ обратно.
Вы, онъ и я надъ бездною стояли —
И общій врагъ нашъ былъ въ неё низвергнутъ.
Вы первый факелъ гибельный зажгли
И къ преступленью путь мнѣ указали;
Такъ укажите-жь нынѣ путь къ спасенью
Иль предоставьте дѣйствовать, какъ знаю.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я кончилъ съ жизнью!
УЛЬРИХЪ
Лучше кончимъ съ тѣмъ,
Что отравляетъ жизнь: съ семейной распрей
И спорами безплодными о томъ,
Чего ужь измѣнить нельзя. Отнынѣ
Намъ нечего скрывать иль узнавать,
Мнѣ-жь нечего бояться: во дворцѣ —
Хотя вы ихъ не знаете — есть люди,
Готовые на всё, а сами вы
Внушаете довѣріе властямъ —
И всё, что-бъ ни случилось здѣсь, не можетъ
Большого любопытства возбудить.
Храните тайну и глядите смѣло:
Ни говорить, ни дѣйствовать не надо —
Всё предоставьте мнѣ. Для нашей тайны
Намъ третьяго свидѣтеля не надо.
ЗИГЕНДОРФЪ (одинъ).
Не грежу-ль я и въ замкѣ ли я предковъ?
И это-ль сынъ мой — сынъ мой дорогой?
Я кровь и тьму отъ вѣка ненавидѣлъ —
И вотъ теперь среди ихъ нахожусь!
Не надо медлить иль прольётся кровь —
Венгерца кровь… Здѣсь есть друзья у сына…
Я угадать бы раньше могъ… Слѣпецъ —
Вѣдь волки стаей бродятъ! Ключъ отъ башни
У Ульриха — и надо поспѣшить,
А то придётся мнѣ вторично быть
Причиной преступленія и, вмѣстѣ,
Преступника отцомъ. Габоръ! Габоръ!
СЦЕНА II. править
ГАБОРЪ.
Кто звалъ меня?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я — Зигендорфъ.
Возьми!
Бѣги скорѣй, минуты не теряя!
ГАБОРЪ.
Что дѣлать съ этимъ?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Всё, что хочешь: спрячь,
Или продай. Будь счастливъ… но не медли,
Иль ты погибъ.
ГАБОРЪ.
Вы поручились честью
За жизнь мою.
ЗИГЕНДОРФЪ.
И слово я сдержу,
Насколько въ силахъ: я не господинъ
Ни собственнаго замка, ни прислуги,
Ни этихъ стѣнъ — иначе я велѣлъ бы
Имъ раздавить меня. Бѣги! бѣги!
Не то погибнешь.
ГАБОРЪ.
Неужели правда?
Прощайте, графъ — и помните, что сами
Свиданья роковаго вы искали
ЗИГЕНДОРФЪ.
Ты правъ, но поспѣши, чтобъ для тебя
Оно не стало роковымъ. Спасайся!
ГАБОРЪ.
По прежнему пути?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Да, онъ свободенъ.
Не медли въ Прагѣ: ты не знаешь съ кѣмъ
Имѣешь дѣло.
ГАБОРЪ.
Нѣтъ, отецъ несчастный,
Я это зналъ и ранѣе тебя!
Прощай!
ЗИГЕНДОРФЪ (прислушиваясь).
Онъ внизъ по лѣстницѣ идётъ!
Какъ громко дверь захлопнулась за ннъ!
Спасёнъ! спасёнъ! О, грозный духъ отца…
Мнѣ дурно!…
УЛЬРИХЪ.
Поскорѣй! Онъ здѣсь!
ЛУДВИГЪ.
Здѣсь графъ!
УЛЬРИХЪ (отцу).
Вы здѣсь, отецъ?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Когда другая жертва
Тебѣ нужна — рази.
УЛЬРИХЪ
(увидавъ, что на отцѣ нѣтъ брильянтовъ.)
Гдѣ негодяй,
Который, васъ ограбилъ?
Поспѣшите
Догнать его! Презрѣнный негодяй —
Какъ я сказалъ — сорвалъ съ отца брильянты,
Достойные быть царственнымъ наслѣдьемъ.
Вперёдъ, друзья! Я буду скоро съ вами.
УЛЬРИХЪ.
Гдѣ негодяй? Что это значитъ? Гдѣ онъ?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Ихъ два: скажи, котораго ты ищешь?
УЛЬРИХЪ.
Къ чему такія рѣчи? Гдѣ злодѣй?
Ужель ему бѣжать вы дали?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Да,
Онъ убѣжалъ.
УЛЬРИХЪ.
И съ вашего согласья?
ЗИГЕНДОРФЪ.
Полнѣйшаго, и съ помощью моею.
УЛЬРИХЪ.
Ну, если такъ — прощайте!
ЗИГЕНДОРФЪ.
Подожди!
Я требую… я умоляю, Ульрихъ!
Ужель меня покинешь ты?
УЛЬРИХЪ.
Ужель
Остаться здѣсь, чтобъ выдали меня,
Чтобы въ цѣпяхъ по улицамъ влачили —
И всё по вашей слабости врождённой,
По жалкой и безплодной добротѣ
И малодушной жалости, готовой
Весь родъ нашъ погубить, чтобы спасти
Бездѣльника, которому на пользу
Послужитъ наша гибель. Нѣтъ, отнынѣ
У васъ нѣтъ сына, графъ!
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я никогда
И не имѣлъ его — и лучше-бъ было,
Когда-бы ты то имя не носилъ.
Куда пойдешь ты? Мнѣ бы не хотѣлось
Тебя безъ всякой помощи оставить.
УЛЬРИХЪ.
Не безпокойтесь: я не одинокъ
И не наслѣдникъ лишь владѣній вашихъ.
Мнѣ здѣсь подвластны тысячи людей:
Да, десять тысячъ рукъ, сердецъ, мечей.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Тѣ самые, съ которыми венгерецъ
Во Франкфуртѣ тебя впервые видѣлъ.
УЛЬРИХЪ.
Тѣ самые, отецъ — и это люди,
Достойные названія людей.
Предупредить сенаторовъ спѣшите,
Чтобъ берегли они получше Прагу,
А то они ужь что-то слишкомъ рано
Затѣяли въ честь мира торжества.
Есть много недовольныхъ, кромѣ тѣхъ,
Которые погибли съ Валленштейномъ.
ЖОЗЕФИНА.
Что слышу я? О, другъ мой, слава Богу,
Ты невредимъ!
ЗИГЕНДОРФЪ.
Кто? Я?
ИДА.
Вы, мой отецъ.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Я не отецъ ужь больше — и меня,
Прошу тебя, не называй, о, Ида,
Отнынѣ этимъ худшимъ изъ имёнъ!
ЖОЗЕФИНА.
Что хочешь ты сказать?
ЗИГЕНДОРФЪ.
А то, что жизнь
Ты демону дала.
ИДА (взявъ руку Ульриха).
Но кто-жь посмѣетъ
Такъ Ульриха назвать?
ЗИГЕНДОРФЪ (Идѣ).
Остерегись:
Рука его въ крови.
ИДА (цѣлуя руку Ульриха.)
Я поцѣлуемъ
Ту смою кровь, хотя бъ она была
Моей.
ЗИГЕНДОРФЪ.
Она твоя.
УЛЬРИХЪ.
Прочь! Эта кровь —
Вѣдь твоего отца.
ИДА.
О, Боже правый!
И я его любила!
ЗИГЕНДОРФЪ.
Ихъ обоихъ
Злодѣй убилъ. Теперь мы одиноки,
Какъ прежде, Жозефина. Ахъ, когда бы
Такими оставались мы всегда!
Всё кончено теперь! Раскрой широко
Свою могилу предо мной, отецъ:
Твоё проклятье для меня глубоко
Руками сына вырыло её!
Угасъ на вѣкъ родъ графовъ Зигендорфовъ!
1. Неизвѣстнаго. (Разбойникъ богемскихъ лѣсовъ. Трагедія въ пяти дѣйствіяхъ, въ стихахъ, взятая изъ твореній Байрона (Verner). Въ двухъ частяхъ. Часть первая — Вернеръ, часть вторая — Атаманъ шайки Чёрныхъ. Спб. 1829.) Въ 8-ю д. л, стр. 1—95. Это не переводъ, а передѣлка драмы Байрона для сцены, причёмъ конецъ совершенно измѣнёнъ.
2. О. Г. (Вернеръ или наслѣдство. Трагедія въ пяти дѣйствіяхъ. Переводъ О. Г.) Переводъ этотъ напечатанъ въ первый разъ въ изданіи H. В. Гербеля: «Сочиненія лорда Байрона въ переводахъ русскихъ поэтовъ», 1877, т. IV, стр. 171.