Б. И. Бентовинъ.
править1901.
правитьВѣрнѣйшій путь къ самообразованію.
правитьСеменъ Ивановичъ Хрящиковъ написалъ водевиль… Это-бы еще не бѣда. Но водевиль имѣлъ успѣхъ и Семенъ Ивановичъ вскорѣ написалъ второй водевиль, который прошелъ уже съ меньшимъ успѣхомъ, и, наконецъ, даже третій, по поводу котораго нѣкій деликатный рецензентъ замѣтилъ, что онъ (т. е. водевиль, а не рецензентъ) «не прибавить лавровъ г. Хрящикову, успѣвшему выдохнуться въ своихъ первыхъ двухъ произведеніяхъ»…
Семенъ Ивановичъ однако окончательно причислилъ себя къ лику россійскихъ драматурговъ…
Не мое-же, однако, пробавляться одними водевилями… Слѣдовало создать нѣчто капитальное и знаменательное, чтобы сразу погрузиться въ лавры, о которыхъ у номиналъ деликатный рецензентъ…
Въ настроеніи и поведеніи Хрящикова произошла крупная перемѣна, и перемѣна эта очень сокрушала, дядю Семена Ивановича, служившаго съ нимъ въ одномъ и томъ-же департаментѣ, и не безъ тревоги взиравшаго, какъ его племянникъ мечется отъ бумагъ исходящихъ къ бумагамъ входящимъ, желая найти интересный сюжетъ и изобразить его въ драматической формѣ… Случилось даже та къ, что, однажды, готовя докладную записку его превосходительству, Хрящиковъ изложилъ ее въ видѣ діалога, и не будь дядюшки Николая Петровича, во-время замѣтившаго эту поэтическую вольность — Семену Ивановичу пришлось-бы очень плохо…
Образумить новоиспеченнаго драматурга не было никакой возможности, и дядюшка рѣшилъ держаться иной тактики.
— Конечно, другъ мой, — говорилъ онъ, грѣшно закапывать такъ дивно расцвѣтшій въ тебѣ талантъ. По слѣдуетъ примѣнить его достойнымъ образомъ…
— Согласенъ, дядюшка. Но что вы находите достойнымъ моего пера?!
— Отчего-бы, мои другъ, не написать тебѣ пьесы изъ отечественной исторіи… Хотя-бы до-петровской эпохи…
— Да… Недурно-бы… Только, сами знаете, дядюшка по части исторіи я очень слабъ… Какое мое образованіе!.. Кончилъ курсъ гимназіи — и прямо къ канцелярію…
— Такъ что-жь. Позаймись… Почитай… Дѣло стоитъ того… Подумай, при твоемъ талантѣ — какую прекрасную вещь ты мои, -бы создать на фонѣ временъ Анны Іоанновны или Елизаветы Петровны…
— Вы правы, дядюшка… Это, именно, то, что мнѣ необходимо для славы!.. Завтра-же сажусь за дѣло… И мы еще посмотримъ!..
При этомъ Хрящиковъ сдѣлалъ внушительный жестъ рукой, какъ-бы угрожая деликатному рецензенту, осмѣлившемуся усомниться въ его дарованіи…
Семенъ Ивановичъ сейчасъ-же сбѣгалъ въ библіотеку и набралъ тамъ разныхъ монографій серьезныхъ и несерьезныхъ историковъ… На столѣ его въ безпорядкѣ лежали: Карамзинъ, Соловьевъ, Костомаровъ, Брикнеръ, Бестужевъ-Гюминъ, архивъ Н. Калачева, архивъ князя Воронцова и т. п. Семенъ Ивановичъ рылся въ толстыхъ фоліантахъ, дѣлалъ отмѣтки, планировалъ матеріалъ, потѣлъ, сопѣлъ и чихалъ Отъ ныли библіотечныхъ шкафовъ…
Послѣ трехъ недѣль усидчивой работы Семенъ Ивановичъ принесъ дядюшкѣ нѣсколько конспектовъ предполагаемыхъ историческихъ пьесъ. Николай Петровичъ всѣ ихъ внимательно прослушалъ, нѣсколько ранъ самъ перечиталъ, но… но одобрилъ.
— Видишь-ли, мой другъ, говорилъ онъ: все это очень хорошо… Но я не чувствую тутъ драматическаго, такъ сказать, нерва… драматическаго подъема… Все это, извини меня — сухая историческая хроника, послѣдовательное наложеніе событіи… Гдѣ яркость характеристики героя, гдѣ узелъ интриги, гдѣ эффекты сценарія — спрашиваю я тебя!..
Семенъ Ивановичъ не могъ ничего на это отвѣтить…
— Что-же дѣлать, дядюшка?..
— Вотъ, какая мнѣ пришла мысль… Брось ты исторію… Видно, историческая драма тебѣ не дается… Ну, что-жь — это не бѣда… Возьмись за другое… Теперь, мнѣ кажется, самое время наняться вопросами экономическими и соціальными… Тутъ ты навѣрное создашь нѣчто идейное, философски-тенденціозное, достойное твоего таланта…
— Но вы, вѣдь, знаете, дядюшка, что въ этихъ вопросахъ — а ни бельмеса не смыслю…
— А книги на что… Возьми хотя-бы Канта, Фихте, Маркса, Шопенгауэра, Бокля… Потомъ — Дюринга, Нордау, Летурно, Ницше, Леббока…
Дѣло пошло у Хрящикова значительно хуже, чѣмъ съ исторіей… Вначалѣ онъ почти ничего не понималъ, перечитывалъ по нѣсколько разъ каждую главу… Но потомъ, мало по-малу, входилъ въ курсъ дѣла, увлекся даже работой, сопоставлялъ различные взгляды, комментировалъ ихъ, дѣлалъ выводы.
Плодомъ этого труда черезъ 7 мѣсяцевъ явилось первое дѣйствіе пятиактной драмы: «На рычагѣ и подъ колесомъ» изъ быта крестьянъ, оторванныхъ отъ земли и прикованныхъ къ заводской жизни…
Дядя, Николай Петровичъ, былъ въ восторгѣ отъ перваго дѣйствія пьесы.
Онъ бросился обнимать Хрящикова, когда тотъ дочитывалъ послѣднія строки.
— Превосходно!.. Божественно!.. Геніально!.. — кричалъ онъ.
Однако, послѣ нѣкотораго молчанія, добавилъ:
— Только, знаешь-ли, немного… того…
— То есть, какъ это «того»?..
— Да, ужъ слишкомъ смѣло!.. Я сильно боюсь цензурныхъ затрудненій… Скажу даже прямо: не совѣтую тебѣ соваться куда нибудь съ такой пьесой… Ахъ, голубчикъ… Тенденція-то, тенденція-то какова!.. Вѣдь, это будетъ почище Ницше!.. Откуда только у тебя взялася такая прыть?..
Хрящиковъ былъ совершенно обезкураженъ… Прочитавъ еще разъ первое дѣйствіе пьесы, онъ самъ ужаснулся свое и смѣлости, и пришелъ къ убѣжденію, что увидѣть свое произведеніе на сценѣ — и думать нечего…
А дядюшка былъ ужъ тутъ, какъ тутъ,
— Нечего отчаиваться… Мало-ли что бываетъ… Но вотъ тебѣ мои совѣтъ… Напиши что-нибудь живописное, поэтическое… Изъ восточныхъ, что-ли, нравовъ… Изъ жизни индійской, мадагаскарской или цейлонской… Это теперь въ модѣ… И тутъ ужъ, повѣрь, не можетъ-бытъ никакихъ препятствій…
Трагедія изъ мадагаскарской жизни потребовала прочтенія большого количества путешествіи и этнографическихъ очерковъ… Со стола Семена Ивановича впродолженіи трехъ мѣсяцевъ не сходили — Текли, Вамбери, Беккеръ, Левингстонъ, Миклухо-Маклай и другіе бытописатели экзотической жизни… Однако, Хрящикову удалось написать всего два дѣйствія этой пьесы, такъ какъ дядюшка нашелъ сюжетъ ея слишкомъ изощреннымъ, декадентскимъ и болѣе пригоднымъ для балета. чѣмъ для трагедіи…
Но вскорѣ къ услугамъ Хрящикова оказался еще интересный матеріалъ — изъ быта итальянскихъ карбонаріевъ: затѣмъ — жанровая комедія временъ владычества Спарты, драма изъ жизни эскимосовъ и бѣлыхъ медвѣдей…
Наконецъ, все это ужасно надоѣло Семему Ивановичу… Онъ замѣтно поблѣднѣлъ и осунулся… А Николай Петровичъ подыскивалъ для него все новые сюжеты…
Однажды рано утромъ, Хрящиковъ явился къ дядюшкѣ и съ тревогой заявилъ, что съ нѣкоторыхъ поръ страдаетъ галлюцинаціями зрѣнія и слуха… То ему кажется, что спартанцы ѣздитъ верхомъ на бѣлыхъ медвѣдяхъ, то, что русскіе рабочіе уводятъ въ плѣнъ мадагаскарскую принцессу, то, что эскимосы поджариваютъ и поѣдаютъ итальянскихъ карбонаріевъ…
— Что-же ты намѣренъ теперь дѣлать?.. — спросилъ дядюшка…
— Я твердо рѣшилъ усердно заняться исходящими и входящими бумагами… А главное — не писать болѣе пьесъ!..
— Прекрасно сдѣлаешь, другъ мой…
— Какъ — «прекрасно сдѣлаешь»?!.. Да не сами-ли вы!..
— Совершенно вѣрно, другъ мой… Но, что-жь изъ этого?.. Ты ничего, вѣдь, не потерялъ, а только выигралъ… Подумай… За это время ни одна изъ твоихъ пьесъ не провалилась и не была изругана рецензентами… Но-вторыхъ, ты ознакомился довольно хорошо съ такою массой сочиненій по различнымъ вопросамъ, которыя въ иномъ случаѣ и не вздумалъ-бы брать въ руки… Ты долженъ бытъ теперь втройнѣ счастливъ: и изруганъ ты не былъ, и образованіе получилъ, и, главное, — излечился отъ страсти писать пьесы…