Верлен и Сезан (Маяковский)

Верлен и Сезан
автор Владимир Владимирович Маяковский
Из цикла «Париж (1924—1925)». Дата создания: 1924—1925.

Верлен и Сезан


Я стукаюсь 
  о стол, 
  о шкафа острия — 
Расплылась 
  и лип 
  и каштанов толпа, 
четыре метра ежедневно мерь. 
Мне тесно здесь 
  в отеле Istria — 
на коротышке 
  rue Campagne-Premiere. 
Мне жмет. 
  Парижская жизнь не про нас — 
в бульвары 
  тоску рассыпай. 
Направо от нас — 
  Boulevard Montparnasse, 
налево — 
  Boulevard Raspail. 
Хожу и хожу, 
  не щадя каблука, — 
хожу 
  и ночь и день я, — 
хожу трафаретным поэтом, пока 
в глазах 
  не встанут виденья. 
Туман — парикмахер, 
  он делает гениев — 
загримировал 
  одного 
  бородой — 
Добрый вечер, m-r Тургенев. 
Добрый вечер, m-me Виардо. 
Пошел: 
  «За что боролись? 
  А Рудин?.. 
А вы, 
  именье 
  возьми подпальни...» 
Мне 
  их разговор эмигрантский 
  нуден, 
и юркаю 
  в кафе от скульни. 
Да. 
  Это он, 
  вот эта сова — 
не тронул 
  великого 
  тлен. 
Приподнял шляпу: 
  «Comment ca va, 
cher camarade Verlaine?»[1] 
Откуда вас знаю? 
  Вас знают все. 
И вот 
  довелось состукаться. 
Лет сорок 
  вы тянете 
  свой абсент 
из тысячи репродукций. 
Я раньше 
  вас 
  почти не читал, 
а нынче — 
  вышло из моды, — 
и рад бы прочесть — 
  не поймешь ни черта: 
по-русски дрянь, — 
переводы. 
Не злитесь, — 
  со мной, 
  должно быть, и вы 
знакомы 
  лишь понаслышке. 
Поговорим 
  о пустяках путевых, 
о нашинском ремеслишке. 
Теперь 
  плохие стихи — 
  труха. 
Хороший — 
  себе дороже. 
С хорошим 
  и я б 
  свои потроха 
сложил 
  под забором 
  тоже. 
Бумаги 
  гладь 
  облевывая 
пером, 
  концом губы — 
поэт, 
  как блядь рублевая, 
живет 
  с словцом любым. 
Я жизнь 
  отдать 
  за сегодня 
  рад. 
Какая это громада! 
Вы чуете 
  слово — 
  пролетариат? — 
ему 
  грандиозное надо. 
Из кожи 
  надо 
  вылазить тут, 
а нас — 
  к журнальчикам 
  премией. 
Когда ж поймут, 
  что поэзия — 
  труд, 
что место нужно 
  и время ей. 
«Лицом к деревне» — 
  заданье дано, — 
за гусли, 
  поэты-други! 
Поймите ж — 
  лицо у меня 
  одно — 
оно лицо, 
  а не флюгер. 
А тут и ГУС 
  отверзает уста: 
вопрос не решен. 
  «Который? 
Поэт? 
  Так ведь это ж — 
  просто кустарь, 
простой кустарь, 
  без мотора». 
Перо 
  такому 
  в язык вонзи, 
прибей 
  к векам кунсткамер. 
Ты врешь. 
  Еще 
  не найден бензин, 
что движет 
  сердец кусками. 
Идею 
  нельзя 
  замешать на воде. 
В воде 
  отсыреет идейка. 
Поэт 
  никогда 
  и не жил без идей. 
Что я — 
  попугай? 
  индейка? 
К рабочему 
  надо 
  идти серьезней — 
недооценили их мы. 
Поэты, 
  покайтесь, 
  пока не поздно, 
во всех 
  отглагольных рифмах. 
У нас 
  поэт 
  событья берет — 
опишет 
  вчерашний гул, 
а надо 
  рваться 
  в завтра, 
  вперед, 
чтоб брюки 
  трещали 
  в шагу. 
В садах коммуны 
  вспомнят о барде — 
какие 
  птицы 
  зальются им? 
Что 
  будет 
  с веток 
  товарищ Вардин 
рассвистывать 
  свои резолюции?! 
За глотку возьмем. 
  «Теперь поори, 
несбитая быта морда!» 
И вижу, 
  зависть 
  зажглась и горит 
в глазах 
  моего натюрморта. 
И каплет 
  с Верлена 
  в стакан слеза. 
Он весь — 
  как зуб на сверле. 
Тут 
  к нам 
  подходит 
  Поль Сезан: 
«Я 
  так 
  напишу вас, Верлен». 
Он пишет. 
  Смотрю, 
  как краска свежа. 
Monsieur, 
  простите вы меня, 
у нас 
  старикам, 
  как под хвост вожжа, 
бывало 
  от вашего имени. 
Бывало — 
  сезон, 
  наш бог — Ван-Гог, 
другой сезон — 
  Сезан. 
Теперь 
  ушли от искусства 
вбок — 
не краску любят, 
  а сан. 
Птенцы — 
  у них 
  молоко на губах, — 
а с детства 
  к смирению падки. 
Большущее имя взяли 
  АХРР, 
а чешут 
  ответственным 
  пятки. 
Небось 
  не напишут 
  мой портрет, — 
не трут 
  понапрасну 
  кисти. 
Ведь то же 
  лицо как будто, — 
  ан нет, 
рисуют 
  кто поцекистей. 
Сезан 
  остановился на линии, 
и весь 
  размерсился — тронутый. 
Париж, 
  фиолетовый, 
  Париж в анилине, 
вставал 
  за окном «Ротонды». 

[1924—1925]


  1. Как поживаете, дорогой товарищ Верлен? (фр.)