Великая хартия вольностей. Исторический очерк (Петрушевский)/ДО

Великая Хартія Вольностей : Историческій очеркъ
авторъ Дмитрий Моисеевич Петрушевский

Опубл.: 1903. Источникъ: «Русское Богатство», № 11, 1903. az.lib.ru

Великая Хартія Вольностей.

Историческій очеркъ.

I.

Въ исторіи европейскихъ обществъ едва ли можно указать внѣшнее событіе, которое бы имѣло такое глубокое, опредѣляющее значеніе для всей послѣдующей исторіи общества, какъ нормандское завоеваніе, отдавшее англо-саксонскую Англію и ея судьбу въ руки нормандскаго герцога и его сборной дружины. Безъ преувеличенія можно сказать, что ни политическая, ни соціальная, ни даже экономическая эволюція средневѣковой Англіи не можетъ быть понята тѣмъ, кто не уяснилъ себѣ въ надлежащей мѣрѣ общаго характера и смысла этого событія, послѣдствія котораго даютъ себя внять на каждомъ шагу при изученіи какъ общаго хода этой эволюціи, такъ и ея крупнѣйшихъ моментовъ. Имѣя въ виду предложить читателю общую характеристику одного изъ такихъ моментовъ въ исторіи средневѣковой Англіи, мы не можемъ поэтому обойтись безъ предварительной характеристики нормандскаго завоеванія, тѣмъ болѣе, что Великая Хартія Вольностей подводитъ юридическіе итоги политическому развитію Англіи, какъ оно складывалось подъ непосредственнымъ воздѣйствіемъ завоеванія, на почвѣ установленнаго имъ взаимоотношенія общественныхъ силъ.

Какъ извѣстно, свой походъ на Англію Вильгельмъ Завоеватель постарался обставить по возможности убѣдительными, чисто юридическими аргументами, выставляя себя законнымъ истцомъ своихъ правъ на англо-саксонскую корону, будто бы незаконно и съ нарушеніемъ страшной клятвы надъ мощами захваченную Гарольдомъ, и высочайшій авторитетъ христіанскаго міра былъ всецѣло на его сторонѣ, превращая своей санкціей чисто пиратскій набѣгъ нормандскаго герцога въ настоящій крестовый походъ для возстановленія попранной правды и справедливости. Но еще поразительнѣе то, что эта юридическая фикція явилась для Вильгельма основнымъ принципомъ всей его внутренней политики въ завоеванной имъ странѣ. Не только Европѣ, но и самимъ англосаксамъ каждымъ своимъ шагомъ Вильгельмъ старался показать, что онъ законный наслѣдникъ Эдуарда Исповѣдника, что онъ лишь требуетъ того, что ему слѣдуетъ по закону, какъ и всякому другому англо-саксонскому королю. Вступивъ послѣ Гастингской побѣды (1060 г.) въ Лондонъ, онъ короновался въ Уэстминстерѣ короной англо-саксонскихъ королей по англо*саксонскому ритуалу, и могъ считать себя вполнѣ законнымъ королемъ англо-саксовъ; всѣхъ, кто не желалъ подчиняться ему, онъ разсматривалъ какъ мятежниковъ, возставшихъ противъ своего законнаго государя и заслуживающихъ за это суровой кары. Только послѣ нѣсколькихъ лѣтъ упорной борьбы ему удалось привести въ покорности этихъ «мятежниковъ» и стать фактически государемъ своихъ новыхъ подданныхъ.

Въ качествѣ національнаго короля англо-саксовъ Вильгельмъ оставилъ въ силѣ ихъ правовой строй и ихъ учрежденія и, въ частности, ихъ общенародныя мѣстныя учрежденія, ихъ организацію по графствамъ и сотнямъ, а также потребовалъ отъ всѣхъ свободныхъ людей своего новаго королевства присяги на вѣрность безотносительно къ тому, въ какихъ поземельныхъ, личныхъ и юрисдикціонныхъ отношеніяхъ они находились другъ съ другомъ. И воѣ они «преклонились передъ нимъ и сдѣлались его людьми и присягнули на вѣрность ему… противъ всѣхъ другихъ людей».

Оставляя по существу неизмѣннымъ политическій строй англосаксовъ, нормандское завоеваніе не производило сколько нибудь замѣтныхъ перемѣнъ и въ ихъ соціальномъ строѣ. Правда, верхній слой англійскаго общества, какъ и весь персоналъ высшей свѣтской и духовной администрація королевства, былъ замѣщенъ завоевателями. Но, подобно тому, какъ нормандскій герцогъ вступилъ во воѣ права и обязанности англо-саксонскихъ королей, и его сподвижники, надѣленные имъ большими помѣстьями, вступили во воѣ права и обязанности англо-саксонскихъ магнатовъ, конфискованныя владѣнія которыхъ они теперь получили, я положеніе англо-саксонской массы въ отношеніи къ нимъ по существу не измѣнилось сравнительно съ тѣмъ, чѣмъ оно было въ отношеніи къ туземнымъ сеньорамъ, глафордамъ. Къ тому же, далеко не всѣ туземные сеньоры были замѣщены нормандцами, а лишь самые крупные; менѣе значительные остались на своихъ мѣстахъ послѣ того, какъ признали Вильгельма своимъ государемъ.

Такимъ образомъ, и въ политическомъ, и въ соціальномъ отношеніи нормандское завоеваніе очень мало похоже на обычное завоеваніе, обыкновенно производящее рѣзкія перемѣны и въ политическомъ, и въ соціальномъ строѣ покореннаго народа. Оно, какъ будто, оставляло въ этомъ смыслѣ все по старому, скорѣе напоминая чисто династическій переворотъ, чѣмъ покореніе одного народа другимъ. Если мы напомнимъ, хотя бы вкратцѣ, что представляло собою англо-саксонское государство и общество наканунѣ завоеванія, то для насъ еще болѣе выяснится глубоко консервативный по существу характеръ нормандскаго завоеванія, и мы увидимъ именно, что въ этой консервативности завоеванія и лежитъ ключъ въ уразумѣнію того огромнаго значенія, какое оно имѣло и въ политической, и въ соціальной эволюціи средневѣковой Англіи

II.

Къ половинѣ одиннадцатаго вѣка англо-саксонская Англія уже сдѣлала весьма серьезные успѣхи на пути въ соціальной и политической феодализаціи. Это была торная дорога, по которой пошли всѣ варварскія государства, тѣмъ или инымъ способомъ возникшія на территоріи Римской имперіи, я по которой они не могли не пойти при тогдашнихъ общихъ, хозяйственныхъ и культурныхъ, условіяхъ. Тѣ сравнительно широкія формы политической жизни, въ которымъ перешли германскія племена, утвердившіяся на территоріи Римской имперіи, не были естественнымъ продуктомъ внутренняго роста германскихъ обществъ, но явились въ результатѣ чисто внѣшнихъ обстоятельствъ ихъ взаимной борьбы и ихъ столкновеній съ римскимъ міромъ. Переходъ былъ слишкомъ рѣзокъ, въ особенности для тѣхъ изъ нихъ, которыя попади въ политическую обстановку, еще уцѣлѣвшую отъ имперіи, и такъ или иначе приспособились въ ней, чѣмъ еще болѣе усложнили свои политическія формы и, слѣдовательно, еще болѣе обострили несоотвѣтствіе между этими формами и совершенно элементарными основами своей общественной и, прежде всего, своей хозяйственной жизни, всецѣло пребывавшей на стадіи домашняго, замкнутаго, натуральнаго хозяйства. Государству германцевъ приходилось теперь рѣшать свои уже сравнительно широкія и сложныя задачи съ помощью все тѣхъ же крайне элементарныхъ средствъ, какими обходились болѣе узкія и простыя политическія соединенія; оно по-прежнему возлагало на каждаго свободнаго, обезпеченнаго земельнымъ надѣломъ германца удовлетвореніе всѣхъ потребностей, какія порождаетъ сколько нибудь организованное общежитіе, и, прежде всего, потребности внѣшней защиты и общественнаго правосудія: какъ и въ старыя, тацитовскія времена, подъ страхомъ тяжелой пени, каждый свободный германецъ долженъ былъ отправляться на собственный счетъ въ походъ, теперь уже часто далекій и продолжительный, а въ мирное время долженъ былъ посѣщать судебныя собранія своего округа, тоже требовавшія съ его стороны не малыхъ затратъ и въ смыслѣ времени, и въ смыслѣ средствъ. Теперь эти натуральныя государственныя повинности, и прежде всего военная повинность, были, конечно, гораздо тяжелѣе для средняго германца, чѣмъ въ старыя времена, и должны были разрушительно отражаться на его хозяйствѣ, подкапывая такимъ образомъ свой матеріальный базисъ и дѣлая массу еще болѣе неспособной въ дальнѣйшему ихъ отбыванію. Но этотъ матеріальный базисъ и безъ того былъ уже въ достаточной мѣрѣ расшатанъ, благодаря цѣлому ряду причинъ, такихъ, какъ естественное дробленіе надѣловъ, какъ нерѣдкій въ тѣ времена прямой захватъ ихъ сильными людьми, какъ вынужденная продажа ихъ для уплаты непомѣрно тяжелыхъ штрафовъ, которые налагало на преступника и его родъ уголовное право варварскихъ правдъ, и т. п. Такъ или иначе, но государству сравнительно скоро пришлось считаться съ неспособностью массы нести свои натуральныя государственныя повинности, и оно было вынуждено ограничиться требованіемъ ихъ лишь съ части населенія, лишь съ тѣхъ, кто поднялся надъ массой, кого широкая государственность не только не придавила тяжестью своихъ требованій, но даже сдѣлала богатымъ и сильнымъ, кто вышелъ побѣдителемъ изъ жизненной борьбы, не только не ослабѣвъ въ ней, но усилившись на счетъ слабаго, пріобрѣтя власть надъ нимъ и надъ его землею, и кого обогатили прямо иди косвенно королевскія пожалованія, въ видѣ ли земельныхъ выдачъ изъ королевскихъ доменовъ, иди въ видѣ передачи королемъ своихъ фискальныхъ правъ, органически связанныхъ тогда съ правомъ суда и съ другими правами, принадлежавшими королю, какъ верховному главѣ государства. Только такіе люди, богатые и сильные, и могли теперь нести ставшія не по плечу среднему человѣку государственныя натуральныя повинности. На нихъ главнымъ образомъ и принуждено было теперь государство взвалить эти повинности. Но оно не ограничивается этимъ. Этой созданной въ значительной мѣрѣ самой королевской властью аристократіи государство принуждено передать въ видѣ новой государственной натуральной повинности и судъ, и управленіе массой, послѣ того, какъ. родовые союзы, нѣкогда въ той или иной мѣрѣ гарантировавшіе общественный миръ, мало по малу разложились, и государству одному пришлось, съ помощью своихъ крайне недостаточныхъ средствъ, справляться съ этой крайне трудной задачей. Задача эта ему одному была не по силамъ, и оно вынуждено было возложить часть ея въ видѣ натуральной повинности на отчасти имъ же самимъ созданную общественную силу, передать новой — служилой и духовной — аристократіи полицейскую и судебную власть надъ массой, которая уже и безъ того стала отдаваться подъ частную власть этихъ сильныхъ людей, не разсчитывая, съ разложеніемъ родовыхъ союзовъ, устоять въ жизненной борьбѣ, все болѣе и болѣе суровой и безпощадной.

Общество, такимъ образомъ, дифференцируется. Изъ массы, когда-то болѣе или менѣе однородной, выдѣляется группа, къ которой и переходитъ отправленіе натуральныхъ государственныхъ повинностей, прежде лежавшихъ на всѣхъ, выдѣляется особый военный и правящій классъ, свѣтскій и духовный. Но это измѣненіе соціальнаго строя общества не влекло за собой измѣненій въ его хозяйственномъ строѣ. Общество по-прежнему продолжало жить мелкими, самодовлѣющими, тожественными по своему строенію, замкнутыми хозяйственными группами. Разница съ прежнимъ была лишь въ томъ, что теперь эти сельокія группы должны были отдавать часть продуктовъ своего хозяйственнаго труда, а потомъ и часть самого этого хозяйственнаго труда, постепенно выдѣлившемуся изъ массы непроизводительному — военному и правящему — классу, обезпечивая ему, такимъ образомъ, возможность нести свои государственныя натуральныя повинности и постепенно, вслѣдствіе этого, превращаясь, изъ свободныхъ общинъ въ феодальныя помѣстья. Это постепенное превращеніе свободныхъ людей, подпавшихъ подъ частную власть представителей военнаго и правящаго класса, въ несвободныхъ виллановъ, а тѣхъ свободныхъ хозяйственныхъ группъ, въ которымъ они принадлежали, въ феодальныя помѣстья, не вносило, повторяемъ, сколько нибудь существенныхъ перемѣнъ въ основы ихъ хозяйственнаго строя, всецѣло пребывавшаго все на той хе стадіи натуральнаго хозяйства. Необходимой предпосылкой этого превращенія именно и являлось то, что общество въ хозяйственномъ отношеніи оставалось все тѣмъ же. Такъ характерная для феодальнаго строя, эта помѣстная система съ ея сеньорами и вилланами именно и явилась, говоря вообще, продуктомъ политической необходимости, въ смыслѣ необходимости приспособить удовлетвореніе потребностей сравнительно широкаго и сложнаго политическаго цѣлаго къ остававшимся неизмѣнными элементарнымъ хозяйственнымъ условіямъ общества. Благодаря чисто внѣшнимъ причинахъ, государственность германскихъ племенъ значительно опередила ихъ хозяйственную и культурную эволюцію, и неизбѣжнымъ соціальнымъ результатомъ этого несоотвѣтствія между политическими формами, съ одной стороны, и хозяйственными и культурными основами общества — съ другой, и явилось феодальное расчлененіе общества на сеньоровъ и виллановъ, эта столь характерная для феодализма соціальная система.

Все это мы находимъ и у англо-саксовъ. И коммендація, и иммунитетъ, и бенефиціи развивались и у нихъ съ очень давнихъ временъ, и въ половинѣ одиннадцатаго вѣка развитіе это сдѣлало уже весьма значительные успѣхи. Наканунѣ нормандскаго завоеванія англо-саксонское общество было уже вполнѣ аристократическимъ и по существу феодальнымъ, глафорды и вилланы представляли собою уже вполнѣ опредѣлившіеся общественные классы, и помѣстная система въ основныхъ чертахъ была уже на лицо. Но, какъ ни энергично развивался здѣсь процессъ феодализаціи, ему еще не удалось разрушить широкую государственность англо-саксовъ (какъ это произошло съ государственностью франковъ и другихъ континентальныхъ «варварскихъ» обществъ), ихъ общегосударственныхъ, народныхъ учрежденій: и королевская власть у англо-саксовъ еще не выродилась въ сюзеренитетъ и не утратила еще непосредственной связи съ народной массой, не взирая на возникновеніе могущественной аристократіи, и верховное собраніе королевства — уитенагемотъ еще не превратился въ чисто-феодальный сеймъ королевскихъ вассаловъ, и — и это едва ли не самое важное для всей дальнѣйшей исторіи Англіи обстоятельство — продолжала существовать и функціонировать мѣстная организація англо-саксонскаго общества — сотни и графства съ ихъ періодическими собраніями, на которыя по прежнему отправлялись судить преступниковъ, улаживать гражданскія тяжбы, обсуждать мѣстныя я общегосударственныя дѣла и выслушивать королевскіе указы всѣ мѣстные землевладѣльцы, безотносительно къ соціальному расчлененію, какъ сеньоры, такъ и вилланы (первые лично, а вторые, какъ и въ старыя времена, черезъ своихъ представителей въ лицѣ четырехъ человѣкъ отъ каждой общины, съ своимъ старостой и приходскимъ священникомъ во главѣ). Всѣ эти общегосударственныя учрежденія еще сохраняли свою жизненность; но на ряду съ ними все ширилась и крѣпла частная власть, все больше и больше съуживая ихъ территорію, такъ что ея окончательное торжество было только вопросомъ времени. И въ этотъ моментъ надъ страною разразилась нормандская гроза.

III.

Легко понять, чѣмъ должна была явиться для такого общества консервативная политика Вильгельма-Завоѳвателя. «Повелѣвая и желая, чтобы всѣ хранили и соблюдали законы короля Эдуарда», требуя, чтобы всѣ "обращались къ сотнѣ и графству такъ, какъ это постановили предшественники наши*, принимая клятву вѣрности отъ всѣхъ "владѣвшихъ землею людей, какіе только были во всей Англіи, чьими бы людьми они ни были*, Вильгельмъ не просто санкціонировалъ политическій порядокъ, найденный имъ у завоеваннаго народа, уже давно расшатанный и готовый разложиться подъ напоромъ все шире и глубже захватывавшаго общество феодализаціоннаго процесса, — эти его торжественныя заявленія означали нѣчто гораздо большее. Они свидѣтельствовали, что въ вѣковомъ спорѣ между широкой государственностью и все надвигавшимся феодализмомъ Вильгельмъ становился на сторону первой, принося сюда съ собой и всю ту матеріальную силу и могущество, которыя дала ему побѣда надъ англо-саксами и преимущества болѣе высокой культуры, отличавшія его и его сподвижниковъ сравнительно съ отсталыми обитателями завоеванной имъ страны. Располагая огромными матеріальными рессурсами въ видѣ многихъ сотенъ доставшихся ему помѣстій, имѣя въ своемъ распоряженіи прекрасно организованную военную силу, оставлявшую далеко позади плохо дисциплинированныя дружины англо-саксовъ, такой англо-саксонскій король могъ дать серьезный отпоръ феодализму, — поскольку этотъ послѣдній могъ быть опасенъ для него, — и возстановить во всей ея жизненной силѣ широкую государственность англо-саксовъ. И Вильгельмъ сдѣлалъ не только это. Онъ поставилъ королевскую власть и англо саксонскую государственность на такую высоту, на какой она едва ли я стояла когда нибудь у англо-саксовъ.

Укрѣпляя свою власть на прочномъ базисѣ общегосударственныхъ, національныхъ учрежденій, Вильгельмъ, однако, вовсе не порывалъ съ феодализмомъ. Поскольку феодализмъ представлялъ собою соціальную форму, неизбѣжную при болѣе или менѣе широко поставленной государственности, опиравшейся на натурально-хозяйственную основу, онъ былъ необходимъ и въ государствѣ Вильгельма-Завоевателя. Феодализмъ вполнѣ совмѣстимъ съ широкими политическими формами, лишь бы государство имѣло силы и средства господствовать надъ нимъ, заставить служить себѣ частную власть сеньора надъ вилланомъ, сюзерена надъ вассаломъ. Вильгельмъ имѣлъ въ своихъ рукахъ всѣ средства, необходимыя для такого господства, и онъ пріобрѣлъ его. Это политическое обезвреженье феодализма дало ему возможность въ то же время провести феодальную точку зрѣнія съ такой полнотой и законченностью, съ какой она не была проведена нигдѣ въ Европѣ. Благодаря тому, что почти всѣ земельныя владѣнія англо-саксовъ фактически прошли черезъ руки Завоевателя — путемъ ли прямого вооруженнаго захвата или въ результатѣ конфискацій, временныхъ или безусловныхъ, — всѣ землевладѣльцы Англіи оказались феодальными держателями короля, получившими и державшими свои земли или непосредственно (in capite) отъ короля или отъ него же въ послѣднемъ счетѣ. Такое полное проведеніе феодальнаго принципа въ сферѣ земельныхъ отношеній, дѣлавшее Англію Вильгельма-Завоевателя самой феодальной страной во всей феодальной Европѣ, было связано съ обстоятельствомъ, не встрѣчавшимся нигдѣ въ Европѣ: разъ всѣ землевладѣльцы «держали» отъ короля и приносили ему клятву вѣрности «противъ всѣхъ людей», безотносительно въ тому, чьими бы вассалами они ни были, то всѣ они должны были нести ему одному и главную «службу» — военную повинность (servitium militare). Такая широкая постановка феодальной военной «службы», превращавшая ее въ «службу» исключительно королевскую (regale servitium), разъ на всегда отдавала феодализмъ на службу государству и дѣлала его источникомъ не слабости, а силы королевской власти и представляемой ею широкой государственности. Нечего и говорить, что, создавъ себѣ такую опору въ феодализмѣ, королевская власть могла во всей силѣ осуществлять свои права, унаслѣдованныя ею отъ еще не успѣвшей разложиться англо-саксонской государственности, будутъ ли то юрисдикціонно-фискальныя права, осуществлявшіяся ею черезъ посредство судебныхъ собраній, сотенъ и графствъ, или чисто-фискальныя права въ формѣ налоговъ и таможенныхъ и рыночныхъ пошлинъ, или же, наконецъ, право требовать въ случаѣ опасности въ ополченіе всѣхъ свободныхъ людей королевства. Все это ставило королевскую власть нормандской и слѣдовавшей за нею анжуйской династіи на недосягаемую высоту, я дѣлало для нея возможной постановку и разрѣшеніе политическихъ задачъ, недоступныхъ континентальнымъ государствамъ той поры, въ сферѣ администраціи, суда и финансоваго управленія. Очень скоро Англія сдѣлалась образцомъ, централизованнаго, крѣпко сплоченнаго государства, съ далеко ушедшею впередъ правительственной -и судебной организаціей.

Слѣдуетъ обратить вниманіе еще на одинъ весьма существенный фактъ. Самый верхній слой англійскаго общества, составившійся исключительно изъ сподвижниковъ Вильгельма и ихъ потомковъ, всецѣло проникнутыхъ феодальными понятіями континентальнаго типа, не могъ примириться съ тѣмъ положеніемъ, въ какое поставила его политика Завоевателя, потребовавшаго отъ своихъ нормандскихъ сподвижниковъ такого же подчиненія, какъ и отъ своихъ новыхъ подданныхъ, облагавшаго ихъ земли такимъ же налогомъ, какъ и земли англо-саксовъ (которые платили его иногда и прежнимъ своимъ королямъ подъ названіемъ «датскихъ денегъ»). Такая нивеллировка ихъ, это введеніе ихъ въ рамки укрѣпленной завоеваніемъ англо-саксонской государственности, представлялась имъ беззаконнымъ посягательствомъ на ихъ законнѣйшія права и вольности, и ихъ неудовлетворенность и недовольство своимъ положеніемъ могло бы быть опаснымъ для королевской власти и всего представлявшагося ею политическаго порядка, если бы они владѣли сплошными территоріями, какъ ихъ континентальные собратья (въ Англіи даже самыя крупныя владѣнія состояли изъ частей, разбросанныхъ по многимъ графствамъ), и — что самое главное, — если бы ихъ притязанія не шли въ разрѣзъ едва ли еще не въ большей мѣрѣ, чѣмъ съ интересами короля, съ интересами соціально зависимой отъ нихъ свободной и несвободной массы. Для этой послѣдней торжество въ Англіи континентальнаго феодализма означало бы торжество необузданнаго произвола, тѣмъ болѣе рѣзкаго и невыносимаго, что онъ осуществлялся бы завоевателями въ отношеніи къ завоеванному народу. Эта противоположность интересовъ феодаловъ и народа создавала очень серьезную почву для солидарности между англосаксонской массой и королевской властью нормандскихъ королей, и вмѣстѣ съ тѣмъ самую прочную опору для этой власти, съ самаго же начала объявившей неприкосновенными «законы короля Эдуарда» и оффиціально выставившей себя законной наслѣдницей англо-саксонскихъ королей. Въ какой мѣрѣ прочна была эта солидарность, подавало ближайшее будущее. Уже самому Вильгельму пришлось столкнуться съ феодальнымъ недовольствомъ среди ближайшихъ своихъ сподвижниковъ и съ попыткой прямого возстанія. Возставшіе даже выставляли себя борцами за угнетенный англо-саксонскій народъ. Народъ, однако, имъ не повѣрилъ и не сталъ на ихъ сторону, а помогъ Вильгельму подавить возстаніе. При ближайшихъ преемникахъ Завоевателя, Вильгельмѣ II Рыжемъ и Генрихѣ I, народу очень часто приходилось рѣшать подобные вопросы, и во всѣхъ столкновеніяхъ феодаловъ съ королевской властью онъ неизмѣнно становился на сторону послѣдней и помогалъ ей одолѣть ихъ общаго врага. Союзницей королевской власти была и англійская церковь, очень многимъ обязанная Вильгельму, который надѣлилъ ее огромными матеріальными средствами и особой юрисдикціей, до тѣхъ поръ сливавшейся съ юрисдикціей общегосударственныхъ учрежденій. И для нея королевская власть являлась естественной союзницей въ виду аггрессивныхъ тенденцій свѣтскихъ феодаловъ.

IV.

Таковы были политическія и соціальныя особенности положенія, созданнаго въ Англіи нормандскимъ завоеваніемъ. Какъ видимъ, этотъ чисто внѣшній фактъ глубоко отразился на внутреннемъ строѣ англо саксонскаго общества и направилъ его развитіе по очень оригинальному пути. Здѣсь произошло чрезвычайно своеобразное сочетаніе, казалось бы, совершенно непримиримыхъ моментовъ, въ другихъ обществахъ обыкновенно исключавшихъ другъ-друга, здѣсь же взаимно себя поддерживавшихъ и питавшихъ. Широкая государственность и феодализмъ здѣсь составили органическій синтезъ и не только не тащили государственную колесницу въ противоположныя стороны, но согласно и энергично влекли ее въ гору по пути широкаго развитія политическихъ формъ, уже намѣченному въ англо-саксонскую эпоху, но тогда же сильно заросшему сорными травами. Теперь путь этотъ былъ расчищенъ и расширенъ, и уже ничто не могло повернуть исторію Англіи на другую дорогу, заставить ее сойти въ узкую феодальную колею. По крайней мѣрѣ, серьезныхъ опасностей этого рода ей не предстояло.

Но опасности все же были. Мы имѣемъ въ виду смутное время, наступившее въ Англіи съ воцареніемъ короля Стефана и ознаменовавшееся кратковременнымъ, но пышнымъ расцвѣтомъ феодальныхъ тенденцій среди англійскаго баронства. Это была эпоха междоусобной войны, вызванной борьбою за англійскую корону между королемъ Стефаномъ и дочерью Генриха І-го Матильдой. Каждая изъ борющихся сторонъ старалась заручиться возможно большимъ числомъ союзниковъ среда феодаловъ цѣною земельныхъ и денежныхъ выдачъ изъ казны, совершенно истощившихъ рессурсы вороны, а также всякаго рода льготъ и привилегій, превращавшихъ англійскихъ феодаловъ въ настоящихъ государей своихъ земель и отдавшихъ массу въ жертву ихъ безграничному произволу. Это были тяжкія времена для англійскаго народа; современные лѣтописцы не жалѣютъ красокъ при изображеніи всѣхъ ужасовъ, которые ему приходилось терпѣть отъ поднявшихъ голову феодаловъ, и сравниваютъ Англію той поры съ Іерусалимомъ, когда его держалъ въ осадѣ Титъ. Цѣлыхъ девятнадцать лѣтъ тянулась смута, и если до тѣхъ поръ народъ, можетъ быть, больше по инстинкту чувствовалъ свою солидарность съ королевской властью, то теперь онъ тяжкимъ опытомъ могъ дойти до вполнѣ яснаго сознанія, что только сильная центральная власть, опирающаяся на народныя учрежденія, можетъ оградить его отъ тѣхъ бѣдъ, которыя угрожаютъ ему отъ предоставленныхъ самимъ себѣ феодаловъ. Это должно было очень серьезно поднять нравственный престижъ королевской власти, и едва ли будетъ преувеличеніемъ, если мы скажемъ, что, не будь смуты, Генриху II Плантагенету было бы значительно труднѣе проводить свои реформы, которыя не только возстановили пошатнувшееся было зданіе организованной Вильгельмомъ Завоевателемъ англійской государственности, но и значительно укрѣпили, углубили и расширили его фундаментъ. Реформаторская дѣятельность правительства Генриха Плантагенета была прямымъ отвѣтомъ на поднятые смутой вопросы, рѣшительнымъ и безповоротнымъ. Если его военная реформа, замѣняя натуральную военную повинность феодальныхъ держателей такъ называемыми «щитовыми деньгами» и обязывая каждаго свободнаго имѣть сообразное съ его средствами вооруженіе, отодвигала на второй планъ феодальное ополченіе и возрождала къ новой жизни англо саксонское народное ополченіе, иначе говоря, разоружала феодаловъ и вооружала народъ, неизмѣнно служившій королю въ его борьбѣ съ феодалами, то его судебная реформа шла еще дальше въ этомъ анти-феодальномъ направленіи. Передавая всѣ иски о свободномъ держаніи въ исключительное вѣдѣніе королевскаго суда, она пробивала огромную брешь въ юрисдикціонно-фискальныхъ правахъ феодаловъ;въ то же время она привлекала ихъ наравнѣ со всѣми свободными людьми королевства къ активному содѣйствію уголовной юстиціи короны, къ отправленію обязанности присяжныхъ. Вводя для всеобщаго пользованія судъ съ присяжными, какъ въ сферу уголовнаго, такъ и въ сферу гражданскаго правосудія, она давала сильный толчекъ мѣстной жизни судебное разбирательство происходило въ присутствіи разъѣздныхъ коронныхъ судей въ полномъ собраніи графства), но въ то же время связывала ее еще болѣе тѣсными уѳами съ центромъ и дѣлала ее причастной общимъ широкимъ интересамъ цѣлаго. Не говоримъ уже о тѣхъ матеріальныхъ рессурсахъ, которыми обогащалась казна отъ такого расширенія сферы коронной юрисдикціи, а также о чисто-моральныхъ завоеваніяхъ, которыя дѣлала королевская власть, вводя въ жизнь болѣе совершенную судебную процедуру и тѣмъ создавая гарантію дѣлу общественнаго правосудія и культурнаго прогресса.

V.

При характеристикѣ англійской государственности, какъ она складывалась подъ дѣйствіемъ созданныхъ нормандскимъ завоеваніемъ общественныхъ и политическихъ условій, слѣдуетъ постоянно имѣть въ виду одну ея очень характерную особенность: государственность эта въ сильнѣйшей мѣрѣ была проникнута фискальными тенденціями. Безъ преувеличенія можно оказать, что короли нормандской и анжуйской династій смотрѣли на свою власть прежде всего какъ на источникъ дохода, и каждый шагъ къ расширенію сферы вмѣшательства государства въ общественныя отношенія имѣлъ въ виду прежде всего интересы фиска; такъ что административная машина, созданная этими королями, съ королевской куріей (Curia Regis) въ центрѣ и шерифами въ областяхъ, представляется чѣмъ-то въ родѣ огромнаго насоса для вытягиванія изъ общества всякаго рода матеріальныхъ благъ. И не даромъ такую видную, можно сказать, господствующую роль въ этой организаціи играетъ такъ называемая Палата Шахматной Доски, куда стекались со всѣхъ концовъ страны деньги и всякаго рода натуральныя поступленія. Въ этой чертѣ нѣтъ въ сущности ничего, свойственнаго исключительно этой англо-нормандской государственности; она характерна для цѣлыхъ фазисовъ въ развитіи государственности вообще. Такой была государственность «варварскихъ» королевствъ, организовавшихся на территоріи римской имперіи; такова была государственность феодальной эпохи; не дальше ушла и государственность монархій, постепенно сокрушившихъ феодализмъ и превратившихся — тамъ, гдѣ онѣ не нашли надлежащаго противовѣса въ тѣхъ или иныхъ общественныхъ элементахъ или въ ихъ комбинаціяхъ — въ совершенно безконтрольный полицейскій, просвѣщенный или враждебный всякому просвѣщенію, абсолютизмъ. А въ Англіи, къ тому же, королевская власть послѣ 1066 года была властью завоевателей, какъ ни своеобразно было это завоеваніе. Не удивительно, что ея фискальныя тенденціи такъ рѣзко бросаются въ глаза. И на нихъ слѣдуетъ обратить самое серьезное вниманіе, иначе вся представленная нами картина взаимоотношенія общественныхъ силъ въ англійскомъ обществѣ, какъ это взаимоотношеніе опредѣлилось съ момента нормандскаго завоеванія, можетъ получить совершенно ложное освѣщеніе, превратившись въ трогательную идиллію сердечнаго единенія королевской власти съ народной массой и неусыпныхъ заботъ ея о благѣ своихъ вѣрныхъ подданныхъ, о ихъ матеріальномъ и культурномъ преуспѣяніи. Народная масса, дѣйствительно, оказывала королевской власти поддержку и содѣйствіе во воѣ трудныя минуты, выпадавшія на долю этой послѣдней, потому что находила у нея организацію и силу, способную оградить ее отъ феодальныхъ опасностей; она вынуждалась въ этому союзу политической необходимостью. Другого выхода у нея не было. И королевская власть сторицей вознаграждала себя за услуги, которыя оказывала народу, и до поры до времени могла безъ серьезныхъ для себя опасностей трактовать страну, какъ свое частное помѣстье, которое должно давать какъ можно больше дохода и, для этого обладать немалой дозой хозяйственнаго благоустройства и порядка. Такимъ образомъ, вызванный политической необходимостью союзъ народа съ королевской властью въ сущности вовсе былъ чуждъ широкихъ морально-политическихъ идей и представляя собою чисто фактическую комбинацію элементарныхъ интересовъ; онъ вовсе не гарантировалъ отъ самыхъ серьезныхъ неожиданностей какъ съ той, такъ и съ другой стороны и, прежде всего, со стороны королевской власти. Для того, чтобы союзъ этотъ сталъ этически состоятельной политической формой, чтобы возникшія и развившіяся на его почвѣ техническія средства получили вполнѣ опредѣленное назначеніе служить культурнымъ интересамъ личности и общества, — для этого ему предстояло испытать не мало потрясеній, и въ процессѣ этого постепеннаго просвѣтленія англійской государственности, превращенія ея изъ деспотической монархіи въ правовое государство, однимъ изъ крупнѣйшихъ и знаменательнѣйшихъ моментовъ является Великая Хартія Вольностей.

Нельзя сказать, чтобы королевская власть послѣ нормандскаго завоеванія игнорировала права и вольности англійскаго народа. Наоборотъ: она даже слишкомъ часто ему о нихъ напоминала, и «законы короля Эдуарда» стали стереотипной фразой не только въ устахъ народа, вкладывавшаго въ нее всѣ свои самыя завѣтныя національныя воспоминанія и всѣ свои представленія и мечты о правѣ и справедливости, но и въ устахъ королей, которые хорошо понимали поистинѣ волшебную силу этой формулы и въ трудныя минуты не рѣдко прибѣгали въ ней, всякій разъ привлекая тѣмъ на свою сторону признательныя сердца и вооруженныя руки англо-саксонской массы. Особенно часто дѣлали это сыновья завоевателя, Вильгельмъ II Рыжій и Генрихъ I, которымъ пришлось вести очень серьезную борьбу съ феодалами. Нельзя сдавать, чтобы формула эта отличалась юридической опредѣленностью и силой, и даже въ Хартіи Вольностей Генриха І-го этихъ свойствъ она не пріобрѣла. Въ Хартіи этой, изданной Генрихомъ I (въ 1100 г.) для того, чтобы расположить въ себѣ англійское общество и обезпечить за собою незаконно захваченный престолъ, король старается привлечь на свою сторону каждую изъ главныхъ общественныхъ силъ — феодаловъ, церковь и народъ. И въ то время, какъ параграфы, трактующіе о правахъ и вольностяхъ церкви и феодаловъ и тѣхъ нарушеніяхъ ихъ, какія позволялъ себѣ Вильгельмъ Рыжій, вполнѣ конкретны и опредѣленны, представляя собою, что касается феодаловъ, обстоятельное изложеніе основъ регулировавшаго ихъ отношенія съ королемъ и съ своими вассалами феодальнаго права, — единственный параграфъ, посвященный народу, гласитъ лишь слѣдующее: «Законы короля Эдуарда (Lagam Edwardi regis) возвращаю вамъ съ тѣми исправленіями, какими исправилъ ихъ мой отецъ по совѣту своихъ бароновъ». Это наводитъ на мысль, что параграфъ этотъ просто разсчитанъ на чисто эмоціональный эффектъ, равно какъ и простое упоминаніе имени короля Эдуарда и его законовъ въ двухъ другихъ параграфахъ хартіи. Но и полная опредѣленность феодальныхъ параграфовъ хартіи и тѣхъ статей ея, которыя трактуютъ о правахъ церкви, не спасали ихъ отъ нарушеній со стороны королевской власти и ея агентовъ. Хартія Генриха І-го была одностороннимъ актомъ королевской воли, разсчитаннымъ на опредѣленный временный эффектъ, и никакихъ гарантій обществу она не давала, лишь морально связывая королевскую власть "въ отношеніяхъ ее въ обществу, что не могло считаться серьезной политической гарантіей и не въ такія грубыя времена. Не прибавило этихъ гарантій и торжественное подтвержденіе Хартіи королемъ Стефаномъ и Генрихомъ II-мъ. При всемъ этомъ мы не должны, однако, совершенно отнимать у Хартіи Вольностей Генриха І-го всякое значеніе въ исторіи правового развитія англійскаго общества. Самый фактъ торжественнаго признанія королевской властью извѣстныхъ правъ за обществомъ и обѣщаніе не нарушать ихъ уже кое-что значили, создавая моральный и юридическій базисъ для борьбы за политическую гарантію, когда сложатся благопріятныя для этого обстоятельства. А пока противоположность интересовъ, раздѣлявшая феодаловъ и народъ на два вражескихъ лагеря и тѣмъ создававшая прочную позицію королю, продолжала существовать во воѳй своей силѣ и дѣлала совершенно немыслимымъ общественное движеніе съ подобнаго рода программой. Королевская власть имѣла полную возможность въ каждый данный моментъ превратиться въ самую необузданную тираннію. Реформы Генриха II-го показали, что можетъ сдѣлать для народа королевская власть, руководясь, если и не безкорыстнымъ желаніемъ служить народу, то ужъ во всякомъ случаѣ широко и правильно понимаемыми собственными интересами и истинно государственнымъ смысломъ ея носителей и вдохновителей. Монархія Генриха II-го — это своего рода просвѣщенный абсолютизмъ двѣнадцатаго вѣка. Но ничто не гарантировало англійское общество отъ того, что этотъ просвѣщенный Абсолютизмъ не превратится въ самый необузданный деспотизмъ монархій Востока, лишь только во главѣ государства станетъ человѣкъ, совершенно чуждый какихъ бы то ни было государственныхъ идей, живущій исключительно грубо эгоистическими инстинктами, не признающій для себя никакихъ политическихъ, моральныхъ или религіозныхъ сдержекъ, или даже просто заурядный человѣкъ, лишенный политическаго смысла и всецѣло руководимый преслѣдующей собственныя выгоды правительственной кликой. И Англіи не долго пришлось ждать такого превращенія. Въ лицѣ Іоанна Безземельнаго англійское общество получило короля, который даже марокскаго эмира поразилъ своими дѣяніями и заставилъ этого восточнаго деспота въ величайшемъ негодованіи воскликнуть: «Какъ же эти несчастные англичане позволяютъ такому человѣку царствовать и властвовать надъ ними? Да они настоящія бабы и холопы!» Но эмиръ нѣсколько поторопился со своимъ приговоромъ. Болѣе правымъ оказался его собесѣдникъ, утверждавшій, что «англичане — терпѣливѣйшіе изъ людей, пока ихъ не оскорбятъ и не обидятъ сверхъ мѣры», и что «теперь, подобно льву или слону, почувствовавшему себя уязвленнымъ и истекающимъ кровью, они начинаютъ приходить въ раздраженіе, хотя и поздно, замышляютъ и пытаются сбросить съ шеи ярмо угнетателя»^[1]. Англичане, дѣйствительно, уже начинали приходить въ раздраженіе.

VI.

Когда общество не является коллективнымъ вершителемъ своихъ собственныхъ судебъ, и направляющая его организованная сила не есть лишь политическая форма его собственнаго существа, но имѣетъ самостоятельное бытіе особой соціальной силы, именно благодаря своей организованности, преобладающей надъ остальными соціальными элементами общества и имѣющей возможность заставить ихъ служить узкимъ и своекорыстнымъ интересамъ правящей группы, — тогда особенное значеніе пріобрѣтаетъ личность оффиціальнаго главы правительственнаго механизма: отъ его личныхъ свойствъ, вкусовъ и интересовъ въ очень большой мѣрѣ зависитъ, какое направленіе приметъ дѣятельность этого механизма и какъ она отравится на матеріальномъ и духовномъ состояніи общества.

Отъ Іоанна Безземельнаго Англія могла ожидать всего. Еще при жизни своего отца (Генриха II) и брата (Ричарда Львиное Сердце) онъ въ достаточной мѣрѣ обнаружилъ свои душевныя свойства, и восшествіе на престолъ этого совершенно лишеннаго нравственнаго чувства, безпринципнаго, коварнаго и жестокаго человѣка, необузданнаго въ своихъ страстяхъ и аппетитахъ, вызвало большую тревогу во всѣхъ слояхъ англійскаго общества. И Іоаннъ не замедлилъ вполнѣ оправдать эти опасенія. Видя въ своей власти исключительно источникъ силъ и средствъ, необходимыхъ ему для удовлетворенія своихъ личныхъ интересовъ и страстей, и находя одинаково позволительными всѣ способы извлеченія изъ общества этихъ средствъ и силъ, онъ не дѣлалъ никакого различія между феодалами, церковью и народомъ, всѣхъ ихъ въ равной мѣрѣ подвергая безграничнымъ вымогательствамъ и насиліямъ. Это своеобразное равенство, если не передъ закономъ, то передъ беззаконіемъ, въ связи съ рядомъ политическихъ осложненій, внѣшнихъ и внутреннихъ, вызванныхъ при этомъ Іоанномъ, пробудило, наконецъ, между разъединенными и нерѣдко прямо враждебными слоями англійскаго общества сознаніе солидарности и способность совмѣстной дѣятельности противъ общаго врага. Но и времена измѣнились. Какъ ни противоположны были по существу интересы феодаловъ и массы, но была почва, на которой и они соприкасались. Это было общее всѣмъ имъ подчиненіе государственному тяглу въ формѣ всякаго рода натуральныхъ повинностей и платежей феодальнаго и нефеодальнаго характера. Въ этомъ отношеніи государство Вильгельма Завоевателя и его преемниковъ не знало привилегированныхъ и непривилегированныхъ; въ этомъ отношеніи оно было самымъ демократическимъ государствомъ во всей Западной Европѣ. Почти полтораста лѣтъ этого все усиливавшагося правительственнаго гнета должны были, наконецъ, создать почву для взаимнаго пониманія между феодалами и массой. Соціальному сближенію должна была способствовать не только чисто фискальная политика правительства, но и его общая политика, насколько она выразилась въ мѣропріятіяхъ, направленныхъ на укрѣпленіе и дальнѣйшее развитіе государственности, унаслѣдованной имъ отъ англо-саксонской эпохи, и въ особенности въ реформахъ Генриха II-го. Все это постепенно привело въ тому, что Англія конца двѣнадцатаго вѣка была уже не та, что въ концѣ одиннадцатаго столѣтія, и если деспотизму какого нибудь Вильгельма Рыжаго былъ положенъ конецъ одинокой стрѣлой, пущенной неизвѣстной рукою, то деспотизмъ Іоанна Безземельнаго вызвалъ настоящее общественное движеніе, давшее Англіи Великую Хартію Вольностей.

Иниціаторами движенія явились феодалы. Неслыханное дотолѣ попираніе королемъ ихъ правъ и безграничныя, совершенно беззаконныя вымогательства и конфискаціи, развившіяся на почвѣ борьбы Іоанна Безземельнаго съ французскимъ королемъ Филиппомъ II Августомъ изъ-зa континентальныхъ владѣній анжуйскаго дома, въ которой совсѣмъ не было заинтересовано само англійское общество, вызвали среди бароновъ чрезвычайно острое недовольство. По словамъ хроникера, они создали королю «почти столькихъ враговъ, сколько у него магнатовъ», и сдѣлали неизбѣжнымъ вооруженный и организованный отпоръ. Уже въ 1201 году король могъ замѣтить, что среди бароновъ развивается оппозиціонное настроеніе. Въ отвѣтъ на его требованіе отправиться съ нимъ въ Нормандію графы и бароны собрались на совѣщаніе (colloqnium) въ Лестерѣ и постановили заявить королю, что не пойдутъ съ нимъ въ походъ, «пока онъ не вернетъ нмъ ихъ правъ». Тогда король потребовалъ отъ нихъ ихъ замки и сыновей въ видѣ заложниковъ. До чего доходилъ Іоаннъ Безземельный въ своемъ издѣвательствѣ надъ правомъ и закономъ въ отношеніи къ феодаламъ, покажутъ нѣсколько взятыхъ на удачу фактовъ. Въ томъ же 1201 году король собралъ бароновъ въ Портсмутъ, чтобы переправиться съ ними на континентъ, но вмѣсто того, чтобы вести ихъ за море, отобралъ у нихъ деньги, взятыя ими на военныя издержки, а самихъ отправилъ по домамъ. Въ слѣдующемъ году бароны двинулись съ королемъ въ Нормандію, но увидѣли, что онъ и не думаетъ вступать въ сраженіе съ непріятелемъ; въ сильнѣйшемъ негодованіи, они вернулись домой, а король наложилъ на нихъ за это огромный штрафъ въ размѣрѣ седьмой части ихъ движимости. Въ 1205 году король съ большимъ войскомъ отправился во Францію, но вдругъ повернулъ назадъ и, вернувшись домой, ввялъ съ графовъ, бароновъ, рыцарей и духовенства «несмѣтную сумму денегъ» подъ тѣмъ предлогомъ, будто они не захотѣли идти съ нимъ за море добывать утраченное имъ наслѣдіе (къ атому времени онъ уже лишился Нормандіи, Мэна, Анжу, Турѳни, отошедшихъ въ французскому королю, что тоже не въ малой мѣрѣ увеличило непопулярность Іоанна Безземельнаго). Индивидуальные протесты противъ королевскаго произвола влекли за собой такія послѣдствія для протестовавшаго, что разсказъ о нихъ, по словамъ хроникера, исторгъ бы слезы даже у тирановъ и возмутилъ бы душу читателя.

Весьма возможно, что баронамъ не удалось бы поднять противъ становившагося невыносимымъ политическаго режима организованное возстаніе, если бы имъ не помогло одно чрезвычайно важное по тогдашнему времени обстоятельство, окончательно развивавшее руки тѣмъ, кто еще, не рѣшался поднять ихъ противъ носителя окруженной мистическимъ, религіознымъ ореоломъ королевской власти. Столкновеніе короля съ церковью и перчатка, которую онъ не побоялся бросить величайшему главѣ католическаго міра, рѣшила его участь, разсѣявъ и послѣдніе остатки того моральнаго престижа, который не могли сокрушить всѣ его беззаконія.

Поводомъ къ столкновенію послужилъ вопросъ о замѣщеніи кентерберійской каѳедры, ставшей вакантной въ 1205 году. Папа не утвердилъ кандидатовъ, выставленныхъ кентерберійскимъ духовенствомъ и королемъ, и назначилъ архіепископомъ кентерберійскимъ (въ 1207 г.) одного изъ своихъ кардиналовъ, англичанина Стефана Лэнгтона. Въ отвѣтъ на это король отказался признать новаго примаса, а когда Иннокентій III подвергъ въ слѣдующемъ году Англію интердикту, а еще черезъ годъ отлучилъ короля отъ церкви, Іоаннъ повелѣлъ конфисковать всѣ церковныя владѣнія въ королевствѣ и фактически поставилъ англійскую церковь внѣ закона. По всей странѣ прекратилось богослуженіе, не слышно было колокольнаго звона, мертвыхъ перестали хоронить по христіанскому обряду, а служители церкви стали подвергаться всевозможнымъ насиліямъ и оскорбленіямъ со стороны королевскихъ людей. Нужно вспомнить, какимъ страшнымъ оружіемъ былъ въ рукахъ католической церкви интердиктъ, чтобы представить себѣ, какія чувства долженъ былъ вызвать къ себѣ во всѣхъ слояхъ англійскаго общества король, навлекшій на страну такое ужасное въ главахъ тогдашнихъ людей бѣдствіе. Въ то же время отлученіе короля отъ церкви прямо освобождало его подданныхъ отъ всѣхъ обязанностей въ отношеніи къ нему. Папа даже формально освободилъ (въ 1211 году) всѣхъ англичанъ отъ вѣрности и подданства королю и подъ страхомъ наказанія запретилъ имъ имѣть съ нимъ какое-бы то ни было общеніе. Не довольствуясь этимъ, Иннокентій, «по совѣту кардиналовъ, епископовъ и другихъ разумныхъ людей», постановилъ (въ 1213 г.) и вовсе низложить Іоанна и написалъ объ этомъ Филиппу II Августу, поручая ему это дѣло, въ то же время объявивъ крестовый походъ противъ Іоанна, съ французскимъ королемъ во главѣ. Филиппъ сталъ собирать военныя силы, чтобы двинуться на Англію.

Неизвѣстно, чѣмъ бы кончилось все это для Англіи и ея короля, если бы Іоаннъ не рѣшилъ подчиниться папѣ. Для него не всѣ еще пути были отрѣзаны, чтобы предотвратить грозившую бѣду. Одновременно съ отправленіемъ письма въ Филиппу Августу и съ объявленіемъ крестоваго похода папа отправилъ въ Англію своего легата Пандульфа, секретно поручивъ ему передать королю, что если онъ согласится «дать удовлетвореніе Богу и римской церкви, а также всѣмъ прикосновеннымъ въ этому дѣлу», то для него еще возможенъ мирный исходъ. Перспектива грознаго французскаго нашествія подѣйствовала на Іоанна сильнѣе духовныхъ громовъ Иннокентія III. Онъ прекрасно сознавалъ, что разсчитывать на своихъ бароновъ ему нельзя. Онъ боялся ихъ не меньше, чѣмъ непріятеля. Еще за годъ передъ тѣмъ, собравъ феодальное ополченіе, чтобы отправиться противъ уэльскихъ князей, онъ внезапно почувствовалъ паническій страхъ передъ вооруженной силой своихъ собственныхъ подданныхъ и, немедленно распустивъ ополченіе, заперся въ Нотингэмскомъ замкѣ. Причиной этого были не одни неопредѣленныя опасенія. До короля дошли олухи о заговорѣ среди бароновъ, и, выйдя черезъ двѣ недѣли изъ добровольнаго заключенія, онъ распорядился произвести аресты въ ихъ средѣ, потребовать заложниковъ и принять другія подобныя мѣры. Это вызвало большую тревогу среди бароновъ, и вожди заговора бѣжали на континентъ. Не довольствуясь этими мѣрами, разсчитанными на устрашеніе бароновъ, король сдѣлалъ попытку создать въ народѣ противовѣсъ начавшемуся среди бароновъ организованному движенію; въ виду этого онъ простилъ штрафы, наложенные на многихъ во время не за долго предъ тѣмъ бывшей ревизіи королевскихъ лѣсовъ, отмѣнилъ нѣкоторыя пошлины въ портахъ и принялъ рядъ мѣръ для обезпеченія общественной безопасности; кромѣ того онъ попытался оправдать въ главахъ народа свои насилія надъ церковью, и для этого заставилъ монастыри дать ему письменныя удостовѣренія, будто все взятое у нихъ королемъ было дано ими королю вполнѣ добровольно. Но все это никого не могло ввести въ заблужденіе. Раздраженіе въ обществѣ все усиливалось, и среди бароновъ шла дѣятельная организаціонная работа. При такихъ-то обстоятельствахъ король узналъ, что Филиппъ Августъ собираетъ войска и припасы, чтобы по первому олову папы двинуть ихъ противъ него. А тутъ еще какой-то предсказатель увѣрялъ всѣхъ, что къ Вознесенью Іоаннъ уже не будетъ королемъ. Понятно, какъ кстати пришло привезенное Пандульфомъ папское предложеніе. Король не только согласился признать Лэнгтона и обязался возвратить церкви ея земли и уплатить насильно взятыя у нея деньги, но и отдалъ свое королевство папѣ, чтобы получить его обратно уже въ качествѣ лена папскаго престола, съ обязательствомъ платить папѣ ежегодную подать, принеся при этомъ папѣ клятву вѣрности и обязываясь принести ему еще и феодальную присягу. Вскорѣ послѣ этого (въ томъ же 1213 году) прибылъ въ Англію новый архіепископъ и снялъ съ короля отлученіе, заставивъ его при этомъ повторить свою коронаціонную присягу и дать обѣщаніе, что онъ будетъ любить и защищать церковь, возстановитъ добрые законы своихъ предшественниковъ и, въ особенности, законы короля Эдуарда и уничтожитъ несправедливые, будетъ судить всѣхъ праведнымъ судомъ и возвратитъ всѣмъ ихъ права. Послѣ этого король потребовалъ отъ бароновъ, чтобы они отправились съ нимъ на континентъ противъ Филиппа Августа, вполнѣ увѣренный, что теперь, когда съ него снято отлученіе и онъ вполнѣ примирился съ церковью, бароны уже не рѣшатся оказать ему неповиновеніе, какъ это они сдѣлали раньше. Но Іоаннъ, повидимому, не подозрѣвалъ всей серьезности своего положенія, думая, что покорностью папскому престолу онъ устранилъ главную причину своихъ домашнихъ затрудненій. А между тѣмъ, борьба его съ церковью и пять лѣтъ интердикта сдѣлали свое дѣло, углубивъ корни общественнаго недовольства, которое теперь уже переходило въ общественное движеніе съ опредѣленной политической программой. Бароны (сѣверные) отвѣтили отказомъ на требованіе короля, заявивъ, что ихъ держанія не обязываютъ ихъ отправляться съ королемъ въ заморскіе походы.. Король двинулъ было противъ нихъ свои наемные отряды, но архіепископъ кентерберійскій остановилъ его, посовѣтовавъ предварительно разслѣдовать дѣло судебнымъ путемъ.

Въ лицѣ архіепископа Стефана Лэнгтона начавшееся уже общественное движеніе пріобрѣло руководителя и идейнаго вдохновителя, укрѣплявшаго его своимъ авторитетомъ. Едва прошелъ мѣсяцъ со дня прибытія его въ Англію, какъ мы уже видимъ его въ самомъ центрѣ движенія. 25 августа (1213 г.) онъ устраиваетъ въ соборѣ св. Павла въ Лондонѣ очень знаменательное собраніе изъ епископовъ, пріоровъ, аббатовъ, декановъ и бароновъ королевства. На этомъ собраніи архіепископъ подозвалъ къ себѣ нѣкоторыхъ изъ бароновъ и секретно сообщилъ имъ слѣдующее: «Вы слышали, какъ въ Уинчестерѣ я снялъ съ короля отлученіе и заставилъ его дать клятву, что онъ уничтожитъ несправедливые законы и возстановитъ добрые, т. ѳ. законы Эдуарда, и заставитъ всѣхъ въ королевствѣ соблюдать ихъ. Теперь вотъ найдена нѣкая хартія Генриха I, короля Англіи, съ помощью которой вы можете, если захотите, возстановить въ прежнемъ видѣ давно утраченныя вольности».

Еще болѣе важное тайное совѣщаніе произошло у бароновъ въ Эдмондсбэри въ слѣдующемъ (1214) году. Сюда съѣхались они подъ предлогомъ богомолья. Это былъ рѣшительный моментъ въ развитіи движенія. На собраніи, по словамъ лѣтописца, «была принесена нѣкая хартія короля Генриха Перваго, которую эти бароны получили отъ Стефана, кентерберійскаго архіепископа, какъ сказано выше, въ городѣ Лондонѣ». Долго обсуждали они связанные съ нею вопросы своей программы, а затѣмъ «отправились всѣ въ церковь святого Эдмонда и здѣсь, начиная со старшихъ, поклялись надъ большимъ алтаремъ, что если король откажется дать имъ уже названные законы и вольности, они до тѣхъ поръ будутъ вести противъ него войну и не будутъ признавать себя связанными узами вѣрности въ отношеніи къ нему, пока онъ не подтвердитъ всего, чего они требуютъ, хартіей, скрѣпленной его печатью. Въ заключеніе они сообща согласились на томъ, что послѣ Рождества Христова всѣ они отправятся вмѣстѣ къ королю и потребуютъ отъ него, чтобы онъ подтвердилъ имъ вышеписанныя вольности. А пока они должны запасаться лошадьми и оружіемъ, чтобы на случай, если король вздумаетъ отступить отъ собственной клятвы, что они считали вполнѣ возможнымъ, зная его двуличность, они могли бы немедленно, захвативъ его замки, заставить его дать имъ удовлетвореніе. Послѣ этого они разъѣхались по домамъ».

Король былъ въ это время на континентѣ и велъ неудачную войну съ Филиппомъ Августомъ, окончившуюся разгромомъ его и его союзниковъ при Бувинѣ. Вернувшись домой, онъ обратился къ сѣвернымъ баронамъ съ грознымъ запросомъ, почему они не сопровождали его на войну, и потребовалъ съ нихъ щитовыхъ денегъ. Бароны отвѣтили ему отказомъ. Видя, что дѣло принимаетъ весьма серьезный оборотъ и борьба становится открытою, Іоаннъ хотѣлъ привлечь на свою сторону церковь, и для этого издалъ хартію о свободѣ церковныхъ выборовъ, которые теоретически, въ силу грамотъ его предшественниковъ, давно уже были свободны, но фактически такъ же давно утратили эту свободу. Но было уже поздно. Движеніе стало на вполнѣ твердую почву, чтобы его можно было сломить съ помощью подобнаго рода экспериментовъ, тѣмъ болѣе, что глава англійской церкви былъ всецѣло на его сторонѣ. Кривись съ каждымъ днемъ близился къ разрѣшенію

Лишь только прошли рождественскіе праздники, бароны, согласно уговору, явились въ королю въ Лондонъ въ военныхъ доспѣхахъ и «потребовали, чтобы онъ подтвердилъ нѣкоторыя вольности и законы короля Эдуарда вмѣстѣ съ другими вольностями, данными имъ и королевству Англіи и англійской церкви, какъ онѣ написаны въ Хартіи короля Генриха Перваго и въ вышеназванныхъ законахъ. Кромѣ того они взявши, что во время снятія съ него отлученія въ Уинчестерѣ, онъ обѣщалъ эти законы и древнія вольности и собственной клятвой обязался соблюдать ихъ. Король, видя, что бароны настойчивы въ этомъ требованіи, и замѣтивъ, что они готовы въ бою, очень испугался ихъ натиска, отвѣчалъ, что они требуютъ большой и трудной вещи, вслѣдствіе чего потребовалъ перемирія до донца Пасхи, чтобы, поразмысливъ, онъ могъ поступить сообразно достоинству своему и своей вороны». Въ заключеніе онъ принужденъ былъ представить поручителей (въ лицѣ архіепископа кентерберійскаго, епископа Илійскаго и Уильяма Маршала), что въ назначенный день дастъ всѣмъ удовлетвореніе. Повидимому, король все еще не терялъ надежды, что ему удастся одолѣть бароновъ, и пустилъ въ ходъ всѣ средства, какія были у него въ рукахъ: вторично издалъ хартію о свободѣ церковныхъ выборовъ, потребовалъ отъ всѣхъ своихъ подданныхъ возобновленія ихъ ленной присяги, а въ заключеніе принялъ обѣтъ крестоносца, разсчитывая, что съ помощью этого послѣдняго средства онъ окончательно свяжетъ баронамъ руки, такъ какъ личность крестоносца считалась неприкосновенной.

/Но все было напрасно. Бароны были непоколебимы. На Святой они собрались въ Стэнфордѣ. По словамъ хроникера, они «привлекли на свою сторону почти всю знать королевства и собрали несмѣтное войско, потому, главнымъ образомъ, что король всегда былъ ненавистенъ для всѣхъ. Въ войскѣ ихъ было двѣ тысячи однихъ рыцарей, не считая оруженосцевъ и пѣхоты». Лишь только окончился срокъ заключеннаго съ королемъ перемирія, бароны двинули свои силы по направленію къ Брэкли (въ графствѣ Нортгэмптонскомъ). Узнавъ объ этомъ, король отправилъ въ нимъ изъ Оксфорда, гдѣ онъ въ этотъ моментъ находился, архіепископа кёнтерберійскаго и Уильяма Маршала графа Пѳмброва со свитой, «чтобы узнать отъ нихъ, какихъ это законовъ и вольностей они требуютъ». Бароны (они уже были въ Брэкли) вручили имъ «цидулу нѣкую, „ которая заключала въ большей своей части древніе законы и обычаи королевства“, и требовали, чтобы король немедленно же далъ имъ эти законы и обычаи и скрѣпилъ своей печатью, грозя въ противномъ случаѣ, путемъ захвата его крѣпостей, земель и владѣній, заставить его сдѣлать это. Посланные вернулись съ этимъ въ королю, и одинъ изъ нихъ, архіепископъ кентерберійскій, прочелъ ему по статьямъ полученный отъ бароновъ документъ. Король пришелъ въ крайнее негодованіе. „Почему же вмѣстѣ съ этими несправедливыми требованіями бароны не потребуютъ и моего королевства?“ съ злобной ироніей заявилъ онъ и назвалъ пустыми и безсмысленными требованія бароновъ „(Vana sunt“, inquit, „et superstitiosa quae petunt, neque aliquo rationis titulo fulciuntor“) и въ страшной ярости поклялся, что никогда не дастъ имъ такихъ вольностей, которыя его самого дѣлаютъ рабомъ. Никакими доводами не могли архіепископъ и графъ Пемброкъ убѣдить короля перемѣнить свое рѣшеніе и повезли баронамъ его рѣшительный отказъ. Тогда бароны избрали Роберта Фицъ-Уолтера своимъ предводителемъ, назвали его „маршаломъ воинства Христова и святой церкви“ и въ боевомъ порядкѣ двинулись въ Нортгэмптону. Безъ осадныхъ орудій они не могли взять этой крѣпости и, простоявъ здѣсь двѣ недѣли, направились въ Бедфорду. Здѣсь ихъ приняли съ почестями. Сюда явились къ нимъ посланцы изъ Лондона и тайно сообщили имъ, чтобы они какъ можно скорѣе шли въ столицѣ, если желаютъ имѣть ее на своей сторонѣ. Извѣстіе это очень подняло духъ бароновъ, они немедленно двинули свое войско, и 24-го мая, на разсвѣтѣ, когда горожане были у заутрени, безъ всякаго шума и тревоги вступили въ Лондонъ. Отсюда они разослали письма къ графамъ, баронамъ и простымъ рыцарямъ, которые еще, какъ будто, держали сторону короля, приглашая ихъ оставить клятвопреступнаго короля и присоединиться къ ни жъ, чтобы вмѣстѣ бороться за вольности и за миръ въ королевствѣ, грозя въ противномъ случаѣ поступить съ ними, какъ съ врагами. На этотъ призывъ откликнулось громадное большинство и присоединилось къ конфедераціи. По словамъ хроникера, „прекратились всѣ дѣла въ Палатѣ Шахматной Доски и у шерифовъ по всей Англіи, такъ какъ не находилось никого, кто бы платилъ королю подать или въ чемъ-либо оказывалъ ему повиновеніе“. Почти всѣ покинули короля. Съ нимъ осталось, по свидѣтельству того же хроникера, едва семь всадниковъ. Пришлось начать переговоры. Былъ назначенъ день и мѣсто для окончательнаго соглашенія. 15 іюня (1215 года) бароны сошлись съ королемъ и его немногочисленными приверженцами въ долинѣ Рэннимидъ, между Стансомъ и Уиндзоромъ, на Темзѣ, и здѣсь Іоаннъ, „видя, что силы его не равны силамъ бароновъ“, подписалъ Великую Хартію Вольностей.

VII.

Великая Хартія Вольностей (Magna Charta Libertatum) имѣетъ форму королевскаго пожалованія. „Пожаловали мы“, читаемъ мы въ концѣ первой ея статьи, „всѣмъ свободнымъ людямъ (liberis hominibns) королевства нашего за насъ и за наслѣдниковъ нашихъ на вѣчныя времена всѣ ниже писанныя вольности, чтобы имѣли ихъ и владѣли ими они и ихъ наслѣдники отъ насъ и отъ наслѣдниковъ нашихъ“.

Этотъ, какъ будто, односторонній актъ монаршей воли былъ внушенъ королю, по его словамъ, исключительно внутренними мотивами, мистическимъ путемъ возникшими въ его душѣ. Въ предисловіи къ Хартіи король прямо заявляетъ всѣмъ своимъ слугамъ и вѣрнымъ, что всѣ слѣдующія ниже вольности онъ пожаловалъ и Хартіей своей подтвердилъ „по внушенію Божьему и для спасенія своей души, а также всѣхъ своихъ предшественниковъ и наслѣдниковъ, въ честь Бога и для возвышенія святой церкви и для возвеличенія своего королевства“. Не вполнѣ, правда, согласуются съ этими заявленіями слова послѣдняго (63) параграфа Хартіи, что „принесена была присяга какъ съ нашей стороны, такъ и со стороны бароновъ, что все это выше названное будетъ соблюдаться добросовѣстно и безъ злого умысла“, а содержаніе статьи 61-ой и вовсе ихъ опровергаетъ, вскрывая истинное положеніе вещей. Тутъ уже идетъ рѣчь, о „раздорѣ, возникшемъ между нами и баронами нашими“ и о гарантіи (securitas), которую король даетъ баронамъ, обезпечивающую имъ ненарушимое и вѣчное пользованіе ихъ вольностями, и при томъ такой, которую едва ли согласился дать своимъ подданнымъ какой бы то ни было король исключительно по Божьему внушенію. Гарантія эта заключалась въ слѣдующемъ. Бароны изберутъ изъ своей среды двадцать пять человѣкъ и на нихъ возложатъ обязанность блюстителей „пожалованныхъ“ королемъ вольностей. Бсли король или кто-либо изъ его должностныхъ лицъ „нарушитъ какую-либо изъ статей этого мирнаго договора (pacis aut secnritatis)“, то объ этомъ должно быть сообщено четыремъ изъ этихъ двадцати пяти бароновъ, и они обратятся къ королю или къ его замѣстителю съ требованіемъ въ теченіе сорока дней возстановить нарушенное право. Въ случаѣ неисполненія королемъ или его замѣстителемъ этого требованія, всѣ двадцать пять бароновъ „вмѣстѣ съ общиной всей земли“ постараются всѣми возможными средствами принудить къ этому короля, захватывая его замки, земли, владѣнія и т. п., оставляя неприкосновенными лишь личность короля, королевы и ихъ дѣтей. Всѣ обязаны принести двадцати пяти баронамъ присягу, что будутъ повиноваться имъ въ такихъ случаяхъ, и король не только не будетъ никому препятствовать въ этомъ, но открыто всѣмъ разрѣшаетъ это и даже собственнымъ приказомъ заставитъ всѣхъ, кто добровольно не захочетъ сдѣлать этого, принести двадцати пяти баронамъ присягу въ томъ, что вмѣстѣ съ ними будутъ принуждать и тѣснить короля. Всѣ двадцать пять бароновъ, съ своей стороны, должны присягнуть, что будутъ добросовѣстно исполнять свои обязанности. Рѣшенія въ комитетѣ двадцати пяти должны постановляться большинствомъ присутствующихъ.

Великая Хартія Вольностей есть настоящій мирный договоръ между воюющими сторонами, есть настоящая капитуляція. Если бы мы даже не знали обстоятельствъ, при которыхъ была издана Великая Хартія, то самый текстъ ея не оставляетъ въ этомъ ни тѣни сомнѣнія, какъ въ цѣломъ, такъ и въ нѣкоторыхъ своихъ отдѣльныхъ статьяхъ, трактующихъ о выдачѣ королемъ взятыхъ имъ заложниковъ, о роспускѣ имъ наемныхъ отрядовъ и т. п. Мы не будемъ заниматься этими статьями, имѣвшими чисто временный характеръ, и прямо перейдемъ къ основнымъ параграфамъ Великой Хартіи, трактующимъ о правахъ и вольностяхъ англійскаго народа и каждой изъ составляющихъ его отдѣльныхъ группъ.

На первомъ мѣстѣ церковь и бароны. Своимъ первымъ параграфомъ Хартія объявляетъ свободной англійскую церковь и неприкосновенными права ея и вольности и подтверждаетъ уже дважды передъ тѣмъ изданную Іоанномъ хартію о свободѣ церковныхъ выборовъ. Слѣдующія за этимъ непосредственно семь параграфовъ заняты исключительно феодальными вопросами (о рельефахъ, которые уплачивали королю вступающіе во владѣніе своими ленами наслѣдники его военныхъ держателей, о принадлежащемъ королю правѣ опеки надъ несовершеннолѣтними наслѣдниками умершихъ королевскихъ держателей, о правахъ наслѣдницъ и вдовъ королевскихъ держателей). Чисто феодальными отношеніями занято еще болѣе двѣнадцати параграфовъ Хартіи (трактующихъ о повинностяхъ держателей рыцарскихъ леновъ, объ ихъ замковой службѣ, о земляхъ осужденныхъ преступниковъ, попадающихъ въ руки короля и подлежащихъ возвращенію по истеченіи извѣстнаго срока непосредственнымъ сюзеренамъ этихъ преступниковъ, о нарушеніи королемъ принадлежащаго другимъ сеньерамъ правя феодальной опеки, о держателяхъ выморочныхъ бароній, попавшихъ въ королевскую руку, о правахъ феодальной опеки, принадлежащихъ баронамъ, основавшимъ аббатства на своей землѣ). Все это простое констатированіе главныхъ пунктовъ феодальнаго права, необходимое въ виду ихъ постояннаго нарушенія Іоанномъ Безземельнымъ, но едва ли вносящее въ нихъ что-либо новое. Еще Хартія Вольностей Генриха І-го формулировала эти пункты, хотя и съ нѣсколько меньшей детальностью. Совершенно въ духѣ этой же Хартіи Генриха І-го и параграфы (15 и 60), гарантирующіе и второстепеннымъ держателямъ (не держащимъ непосредственно отъ короля) неприкосновенность ихъ правъ со стороны ихъ непосредственныхъ сюзереновъ, въ особенности § 60, гласящій, что „всѣ эти вышеназванные обычаи и вольности, которые мы соблаговолили признать подлежащими соблюденію въ нашемъ королевствѣ, насколько это касается насъ въ отношеніи къ нашимъ вассаламъ, всѣ въ нашемъ королевствѣ, какъ клирики, такъ и міряне, обязаны соблюдать, насколько это касается ихъ въ отношеніи къ ихъ вассаламъ“. Иной характеръ имѣютъ параграфы 34, 12 и 14. Первый изъ нихъ постановляетъ, что впредь королевская курія никому не будетъ выдавать приказовъ, носящихъ названіе Ргаѳсіре, для перенесенія иска о собственности на то или иное держаніе изъ феодальной куріи въ королевскую, нанося этимъ ущербъ владѣльцу этой феодальной куріи. Это уже требованіе, идущее далѣе указанныхъ выше. Здѣсь бароны не просто ограждаютъ себя отъ беззаконій, которыя позволялъ себѣ король и его агенты въ отношеніи во всѣми признаваемымъ феодальнымъ правамъ. Здѣсь они пытаются остановить планомѣрную объединительную работу центральной власти въ сферѣ юрисдикціи, начатую съ такой энергіей при Генрихѣ ІІ-мъ, такъ рѣшительно урѣзавшемъ своими ассизами гражданскую юрисдикцію феодаловъ. Это была со стороны бароновъ попытка затормозить тотъ путь, по которому шло политическое развитіе Англіи съ нормандскаго завоеванія. Еще болѣе знаменательны въ этомъ отношеніи два другіе параграфа, 12 и 14. Параграфъ двѣнадцатый гласитъ, что ни щитовыя деньги, ни какое-либо вспомоществованіе не должны взиматься въ англійскомъ королевствѣ иначе, какъ съ согласія общаго совѣта королевства („nisi per commune consilium regnt nostri“). Исключеніе допускается лишь въ трехъ случаяхъ: когда нужно выкупить изъ плѣна короля, при возведеніи въ рыцари старшаго сына короля и при выдачѣ замужъ первымъ бракомъ старшей дочери короля; но и въ этихъ случаяхъ пособіе это не должно быть чрезмѣрныхъ; все это относится и къ пособіямъ съ города Лондона. Параграфъ четырнадцатый опредѣляетъ составъ итого общаго собранія королевства. „А для того, чтобы имѣть этотъ общій совѣтъ королевства“, читаемъ мы въ этомъ параграфѣ, „мы повелимъ позвать архіепископовъ, епископовъ, аббатовъ, графовъ и старшихъ бароновъ (majores barones) нашими письмами каждаго и, кромѣ того, повелимъ позвать огуломъ, черезъ шерифовъ и бэйлиффовъ нашихъ, всѣхъ тѣхъ, кто держитъ отъ насъ непосредственно (in capite); (призовемъ мы всѣхъ) къ опредѣленному дню, т. е. по меньшей мѣрѣ за сорокъ дней до срока, и въ опредѣленное мѣсто; и во всѣхъ этихъ пригласительныхъ письмахъ объяснимъ причину созыва; и когда будутъ такимъ образомъ разосланы приглашенія, въ назначенный день будетъ приступлено къ дѣлу, при участіи и совѣтѣ тѣхъ, кто окажется на лицо, хотя бы и не воѣ приглашенные явились“.

Вопросъ о субсидіяхъ королю былъ самымъ больнымъ вопросомъ англійскаго общества этой поры. Финансы были какъ разъ той сферой, въ которой обществу больше всего и тяжелѣй всего приходилось страдать отъ произвола короля, въ особенности такого короля, какимъ былъ Іоаннъ Безземельный. Тутъ всѣ были равны, всѣ, богъ различія классовъ и состояній, не были увѣрены въ завтрашнемъ днѣ, и было вполнѣ естественно, что поднявшіе движеніе бароны прежде всего озаботились изысканіемъ способовъ оградить на будущее время себя и другихъ отъ безцеремоннаго хозяйничанья правительства въ ихъ карманахъ. Это въ сущности былъ едва ли не самый .главный вопросъ изъ всѣхъ вопросовъ, поставленныхъ передъ англійскимъ обществомъ тираническимъ правленіемъ Іоанна Безземельнаго, показавшимъ съ полной ясностью, что если политическій строй Англіи и не былъ чуждъ идеи ограниченія, воплощавшейся въ такъ называемомъ Великомъ Совѣтѣ (Magnum Concilium), куда король зналъ духовныхъ и свѣтскихъ магнатовъ королевства, своимъ „совѣтомъ и согласіемъ“ подкрѣплявшимъ его важнѣйшіе правительственные шаги, то что, въ сущности, это обращеніе къ Совѣту было для него лишь пустой формальностью, нисколько его не стѣснявшей. На положеніи Великаго Совѣта отравилась общая постановка королевской власти съ нормандскаго завоеванія, съ ея своеобразнымъ совмѣщеніемъ широко государственныхъ и феодальныхъ элементовъ. Не то это былъ англо-саксонскій уитенагемотъ, куда король созывалъ „мудрыхъ земли“ для рѣшенія важнѣйшихъ вопросовъ внутренней и внѣшней политики, не то — феодальная курія непосредственныхъ вассаловъ короля (tenentes in capite), обязанныхъ „служить“ ему „совѣтомъ и содѣйствіемъ“ (consilium et auxilium), но вмѣстѣ съ тѣмъ и имѣющихъ право на то, чтобы безъ нихъ, безъ этого ихъ „совѣта и содѣйствія“ король не предпринималъ ни одного серьезнаго шага; въ общемъ и тотъ, и другой принципъ взаимно нейтрализовались и были въ одинаковой мѣрѣ ослаблены всемогущей королевской властью, видѣвшей въ Великомъ Совѣтѣ собраніе свѣтскихъ и духовныхъ магнатовъ, роль котораго фактически сводилась въ необязательнымъ для короля совѣтамъ и къ выслушиванію обязательныхъ рѣшеній, принятыхъ королемъ въ кругу своихъ ближайшихъ совѣтниковъ. При такой постановкѣ этого учрежденія, при такой неопредѣленности его компетенціи и случайности и односторонности его состава оно, конечно, не могло сколько-нибудь серьезно сдерживать королевскую власть, черпавшую свою силу главнымъ образомъ въ общей противоположности интересовъ массы и феодаловъ; королевская власть не могла быть ограничена лишь по ея волѣ созывавшейся кучкой феодаловъ, хотя бы и самыхъ могущественныхъ изъ ихъ среды. Нужно было дать Великому Совѣту иную постановку, превратить его въ учрежденіе, авторитетно и планомѣрно ограничивающее королевскую волю и тѣмъ отнимающее у нея возможность свободно распоряжаться средствами общества. Двѣнадцатый и четырнадцатый параграфы Великой Хартіи и ставятъ себѣ эту послѣднюю цѣль. Отнынѣ всякое пособіе королю, выходящее за предѣлы трехъ феодальныхъ случаевъ, можетъ быть дано ему лишь съ разрѣшенія „общаго совѣта королевства“. Каковъ-же соціальный составъ этого собранія? Четырнадцатый параграфъ не оставляетъ на этотъ счетъ никакихъ сомнѣній, весьма точно указывая, кого именно слѣдуетъ звать на такіе совѣты. Онъ называетъ архіепископовъ, епископовъ, аббатовъ, графовъ и старшихъ бароновъ, съ одной стороны, и остальныхъ непосредственныхъ держателей короля — съ другой, т. е. исключительно королевскихъ вассаловъ, духовныхъ и свѣтскихъ. Но въ то время, какъ въ Magnum Concilium приглашали лишь верхній слой этихъ вассаловъ духовныхъ и свѣтскихъ магнатовъ королевства, въ совѣтѣ, проектируемомъ Великой Хартіей, имѣютъ право присутствовать и рѣшать вопросы обложенія всѣ королевскіе вассалы. Это настоящій феодальный сеймъ. Здѣсь феодальная точка зрѣнія проведена со всею полнотою. Здѣсь бароны совершенно игнорировали всѣ тѣ условія, которыя были созданы нормандскимъ завоеваніемъ, и трактовали Англію какъ чисто-феодальное государство. Это былъ очень серьезный шагъ отъ той государственности, которая сложилась въ Англіи послѣ завоеванія. Это была настоящая феодальная реакція. Побѣдивъ королевскую власть, бароны получили возможность сообщить своимъ никогда не умиравшимъ и даже послѣ реформъ Генриха II не заглохшимъ политическимъ тенденціямъ форму непререкаемаго основного закона королевства, и они воспользовались этой возможностью. Но въ какой мѣрѣ? Могли ли бароны вычеркнуть всю предшествующую исторію Англіи? Достаточно поставить этотъ вопросъ, чтобы отвѣтъ на него былъ совершенно ясенъ, въ особенности, если мы примемъ во вниманіе условія, при которыхъ баронамъ пришлось дѣйствовать. Обыкновенно принято выдвигать великодушное безкорыстіе бароновъ, заставившихъ Іоанна Безземельнаго подписать Великую Хартію Вольностей, и этимъ объяснять широту политическаго кругозора хартіи. Въ 1215-мъ году англійскіе бароны думали не только о себѣ. Имъ былъ чуждъ политическій эгоизмъ, такъ рѣзко выраженный у континентальныхъ феодаловъ. Подобнаго рода утвержденія очень мало считаются съ исторіей, въ частности, съ тѣми общими условіями политическаго развитія Англіи послѣ нормандскаго завоеванія, которыя опредѣляли характеръ и роль англійскаго феодализма. Англійскіе феодалы могли разсчитывать на вліятельную, а тѣмъ болѣе на главную политическую роль лишь въ союзѣ съ массой. До сихъ поръ о такомъ союзѣ не могло быть и рѣчи. Лишь совершенно исключительное поведеніе Іоанна Безземельнаго могло вызвать его къ жизни, заставить всѣ элементы общества соединиться для дружнаго отпора общему врагу. Это и дало побѣду иниціаторамъ и вождямъ движенія, и, разъ они въ пылу борьбы не забыли своихъ классовыхъ интересовъ и воспользовались случаемъ для проведенія въ жизнь своихъ давнишнихъ политическихъ стремленій, они могли разсчитывать на успѣхъ лишь при условіи возможно полнаго удовлетворенія интересовъ своихъ союзниковъ, всѣхъ свободныхъ людей англійскаго королевства. Бароны по необходимости должны были считаться съ исторически сложившейся политической и соціальной дѣйствительностью, съ той широкой государственностью, которая отводила феодализму скромную и чисто-служебную роль, и съ тѣми формами ея, которыя развились въ началу тринадцатаго столѣтія и были разсчитаны не на ту или иную группу общества, а на его цѣлое.

Въ частности они должны были обезпечить массѣ правильное и закономѣрное функціонированіе общегосударственныхъ судебныхъ учрежденій, для которыхъ такъ много сдѣлали реформы Генриха II. И мы дѣйствительно видимъ, что дѣлу правосудія Великая Хартія отводитъ весьма видное мѣсто, не забывая при этомъ даже самыхъ низшихъ слоевъ англійскаго общества. Можно даже сказать, что центръ тяжести ея принципіальнаго значенія здѣсь именно и лежитъ, и самые знаменитые ея параграфы, стяжавшіе Великой Хартіи неувядаемую славу (§§ 39 и 40), относятся какъ разъ къ судебному дѣлу. § 17 окончательно фиксируетъ въ Уэстминстѳрѣ такъ называемый Судъ Общихъ Тяжбъ, до тѣхъ поръ все еще передвигавшійся вмѣстѣ съ королемъ, и превращаетъ его, такимъ образомъ, въ учрежденіе существующее независимо отъ личности короля. §§ 18 и 19 имѣютъ въ виду улучшить процедуру окончательно созданныхъ реформой Генриха И -го разъѣздныхъ судей по разбору земельныхъ исковъ. § 28 повторяетъ изданное Генрихомъ И запрещеніе шерифамъ и другимъ королевскимъ чиновникамъ рѣшать такъ называемыя коронныя дѣла (placita coronae), т. е. особенно важныя уголовныя дѣла, которыя должны находиться въ исключительномъ вѣдѣніи королевскихъ судовъ, и, такимъ образомъ, съ своей стороны, признаетъ пагубнымъ совмѣщеніе въ однѣхъ и тѣхъ же рукахъ административной и судебной власти. § 45 требуетъ, чтобы въ судьи, равно какъ и въ представители административной власти назначались лишь люди, свѣдущіе въ законахъ и имѣющіе желаніе ихъ соблюдать. §§ 20, 21 и 22 регулируютъ взиманіе штрафовъ въ пользу короля (такъ назыв. amerciamenta). При взиманіи ихъ слѣдуетъ сообразоваться съ родомъ проступка и съ его важностью; при этомъ основное имущество штрафуемаго, его основной капиталъ, должно оставаться неприкосновеннымъ („salvo contenemento suo“) — у купца его товаръ („salva mercandisa sua“), у виллана его хозяйственный инвентарь („et villanus eodem modo amercietur salvo wainnagio suo“); „и никакой изъ этихъ штрафовъ не будетъ налагаться иначе, какъ на основаніи клятвенныхъ показаній уважаемыхъ людей изъ сосѣдей штрафуемыхъ (nisi per sacramentom probormn hominum de visneto) (§ 20)“. Въ § 26 король обѣщаетъ, что впредь ничего не будутъ брать въ своей канцеляріи за указъ, предписывающій произвести разслѣдованіе дѣла человѣка, арестованнаго по обвиненію въ уголовномъ преступленіи, и не будутъ отказывать въ просьбѣ выдать такой указъ. Чтобы понять все значеніе этого параграфа, нужно вспомнить, что часто даже совершенно ни въ чемъ неповинный человѣкъ могъ мѣсяцы и годы томиться въ предварительномъ заключеніи, прежде чѣмъ власти соблаговолятъ назначить въ разбору его дѣло. § 88 запрещаетъ королевскимъ чиновникамъ привлекать кого бы то ни было къ суду по собственному усмотрѣнію, не приводя достовѣрныхъ свидѣтелей.

Блестящимъ завершеніемъ и широко теоретическимъ освѣщеніемъ и освященіемъ всѣхъ этихъ вполнѣ конкретныхъ статей являются два самыхъ знаменитыхъ параграфа Великой Хартіи, торжественно провозглашающіе общіе принципы и до сихъ поръ сохраняющіе [всю свою жизненность и силу. „Ни одинъ свободный человѣкъ не будетъ арестованъ и заключенъ въ тюрьму или лишенъ имущества, или объявленъ стоящимъ внѣ закона, или изгнанъ, или какимъ (либо инымъ) способомъ обездоленъ, и мы не пойдемъ на него и не пошлемъ на него иначе, какъ по законному приговору равныхъ его и по закону страны (nullus liber homo capiatur, vel imprisonetur, ant dissaisiatnr, aut utlagetnr, ant exuletor, aut aliquo modo destruatur, nec super eum ibimus, nec super eum mittemus, nisi per legale judicium parium suorum ?el per legem terrae)“. Такъ гласитъ первый изъ этихъ параграфовъ (39-й), и его дополняетъ слѣдующій непосредственно за нимъ параграфъ сороковой: „никому не будемъ продавать права и справедливости, никому не будемъ отказывать въ нихъ или замедлять ихъ (nulli vendemus, nulli negabimns, aut differemus, rectum aut justiciam“).

Комментаріи нелишни. Едва ли нужно настаивать на томъ, какіе широкіе круги англійскаго общества должны были привлечь на сторону бароновъ эти параграфы: содержащіеся въ нихъ принципы въ одинаковой мѣрѣ были дороги всѣмъ слоямъ этого общества, въ одинаковой мѣрѣ страдавшимъ отъ произвола правительства Іоанна Безземельнаго, да и не одного его. Любопытно, что бароны не забыли при этомъ (какъ мы видѣли изъ § 20) и самаго низшаго слоя общества, несвободныхъ, виллановъ, прекрасно понимая, какъ важно имѣть на своей сторонѣ эту основную массу англійскаго народа.

Какую роль сыграла въ движеніи 1215-го года эта земледѣльческая масса, мы не внаемъ. Источники молчатъ объ этомъ. За то мы имѣемъ болѣе опредѣленныя данныя о роли городовъ и прежде всего города Лондона. Мы уже приводили эти данныя и, въ частности, знаемъ, какое рѣшающее значеніе имѣло для исхода движенія то обстоятельство, что къ движенію примкнула столица. И Великая Хартія вполнѣ опредѣленно отражаетъ на себѣ интересы горожанъ. Двѣнадцатый параграфъ Хартіи, узаконяющій, какъ мы видѣли, commune consilium regni для разрѣшенія королю щитовыхъ денегъ и иныхъ пособій, выходящихъ за предѣлы трехъ феодальныхъ случаевъ, и требующій, чтобы эти пособія не были чрезмѣрны, прибавляетъ, что это относится и къ пособіямъ, взимаемымъ съ города Лондона. Слѣдующій за нимъ § 13 спеціально занятъ городами: онъ торжественно подтверждаетъ права и вольности Лондона и всѣхъ другихъ городовъ и портовъ. „А городъ Лондонъ“, читаемъ мы здѣсь, „долженъ имѣть всѣ свои древнія вольности и свободные обычаи какъ на сушѣ, такъ и на водѣ, кромѣ того, мы желаемъ и соизволяемъ, чтобы и всѣ другіе города и порты имѣли всѣ свои вольности и свободные обычаи“. Городскія вольности и для Іоанна Безземельнаго, и для его предшественниковъ всегда являлись источникомъ самыхъ беззаконныхъ вымогательствъ. Постоянно нарушая ихъ, они заставляли горожанъ платить имъ большія суммы за ихъ подтвержденіе. Это было хроническое бѣдствіе, тяжело отражавшееся на хозяйственномъ развитіи городовъ, и указанные параграфы Хартіи затрогивали ихъ самые насущные интересы. Интересамъ городского класса посвящена еще одиннадцатая статья Хартіи. Она предоставляетъ всѣмъ купцамъ право свободно выѣзжать изъ Англіи, въѣзжать въ нее и жить въ ней и путешествовать съ торговыми цѣлями, не подвергаясь никакимъ незаконнымъ взиманіямъ („sone omnibus malis toltis“), а уплачивая лишь старинныя, справедливыя и обычаемъ установленныя пошлины. Только въ военное время такой порядокъ нарушается: въ это время купцы воюющей съ Англіей державы подвергаются аресту безъ вреда для ихъ здоровья и имущества, пока не будутъ наведены справки о томъ, какъ обращаются во враждебной странѣ съ англійскими купцами; и если окажется, что эти послѣдніе въ безопасности, такъ же поступать и съ купцами этой страны. Весьма важнымъ условіемъ нормально функціонирующей торговой и промышленной жизни является единобразіе мѣръ и вѣсовъ, и § 35 гарантируетъ и это условіе. Какъ горожане, такъ и сельскіе жители не мало терпѣли отъ принадлежавшаго королю права принудительнымъ путемъ покупать черезъ посредство своихъ чиновниковъ для надобностей королевскаго двора и администраціи хлѣбъ и другіе продукты, и 28-я статья Хартіи запрещаетъ королевскимъ агентамъ брать у кого либо хлѣбъ или иные предметы иначе, какъ немедленно уплачивая при этомъ продавцу деньги или получая отъ него согласіе на отсрочку платы. § 30 запрещаетъ шерифамъ, бэйлиффамъ и другимъ королевскимъ чиновникамъ брать у свободнаго человѣка лошадей или телѣги для перевозки иначе, какъ съ его согласія.

VIII.

Разсмотрѣвъ основное содержаніе Великой Хартіи Вольностей со стороны выраженныхъ въ ней интересовъ равныхъ классовъ англійскаго общества, мы имѣемъ, какъ намъ кажется, полное основаніе утверждать, что, поднимая движеніе, бароны вполнѣ реально поняли свою задачу, что выставленная ими программа отражала на себѣ всю широту и сложность окружавшей ихъ соціальной и политической дѣйствительности, весьма далекой отъ однообразной простоты и несложности отношеній чисто феодальнаго типа, и поэтому была вполнѣ реальной программой, формулировавшей интересы всѣхъ слоевъ общества, какъ общіе всѣмъ имъ, такъ и спеціально близкіе для каждаго изъ нихъ въ отдѣльности; благодаря этому, она могла стать вполнѣ реальной общественной силой, могла объединить вокругъ бароновъ подъ общимъ знаменемъ всѣ элементы англійскаго общества и обезпечить имъ побѣду. Поднимая движеніе, бароны, несомнѣнно, имѣли въ виду прежде всего свои собственные, феодальные интересы. Они не только стремились оградить эти интересы отъ насилій и произвола со стороны королевской власти, но и имѣли, какъ это мы видѣли, разсматривая 12 и 14 параграфы хартіи, вполнѣ опредѣленную цѣль ввести эту власть въ чисто феодальныя рамки, въ которыя она до сихъ поръ никогда не была заключена, господствуя надъ феодальнымъ порядкомъ, поскольку онъ былъ неизбѣженъ на данной ступени хозяйственнаго развитія, и вполнѣ подчиняя его своимъ общегосударственнымъ задачамъ. Въ этомъ отношеніи бароны, несомнѣнно, дѣлали крупный шагъ назадъ отъ той государственности, которая сложилась въ Англіи, укрѣпилась и развилась съ нормандскаго завоеванія. Организуя учрежденіе, ограничивающее власть короля въ вопросахъ обложенія, на чисто феодальныхъ началахъ, въ видѣ сейма непосредственныхъ вассаловъ короля, бароны не только игнорировали общее взаимоотношеніе общественныхъ и политическихъ силъ, какъ оно сложилось послѣ нормандскаго завоеванія, но не хотѣли считаться и съ формами мѣстной организаціи общественныхъ силъ, унаслѣдованными нормандскими королями отъ англо-саксонской эпохи и составлявшими органически связанные съ цѣлымъ элементы общегосударственной организаціи англійскаго общества. Въ графствахъ и ихъ „народныхъ собраніяхъ“ объединялись на совершенно дофеодальныхъ началахъ самые разнообразные элементы общества во имя не только своихъ мѣстныхъ, но и общегосударственныхъ интересовъ, въ широкихъ размѣрахъ примѣняя выборное начало какъ въ судебномъ дѣлѣ (въ особенности съ реформъ Генриха ІІ-го), такъ и въ другихъ областяхъ и, въ частности, въ вопросахъ обложенія. Королямъ приходилось очень считаться съ этими мѣстными организаціями въ финансовыхъ вопросахъ. Чтобы получить съ населенія ту или иную сумму, для короля недостаточно было добровольнаго или вынужденнаго согласія Великаго Совѣта. Ему нужно было еще и согласіе мѣстнаго населенія, и въ виду этого короли посылали въ графства разъѣздныхъ судей не только для чисто судебныхъ цѣлей, но и съ чисто фискальными порученіями: они должны были договариваться съ мѣстнымъ населеніемъ въ лицѣ его выборныхъ, избранныхъ въ собраніи графства, относительно той или иной суммы, которую король хотѣлъ получить съ него въ томъ или иномъ случаѣ. Выборные производили и раскладку, и сборъ налога. Такой порядокъ обращенія къ мѣстнымъ организаціямъ становился все болѣе и болѣе обычнымъ по мѣрѣ развитія обложенія движимости. И, между тѣмъ, поднявшіе движеніе 1215-го года бароны рѣшительно игнорировали эту практику англійской государственности, совершенно не желая считаться въ этомъ отношеніи съ живымъ и жизненнымъ организмомъ всесословнаго графства и центръ тяжести политической жизни перенося на чисто феодальный и, въ условіяхъ англійскаго политическаго развитія, совершенно, слѣдовательно, нежизнеспособный институтъ, создавая въ commune consilium regni собраніе лишь однихъ непосредственныхъ вассаловъ короля и отстраняя такимъ образомъ отъ политической жизни народъ и народныя учрежденія. А между тѣмъ, въ тѣхъ условіяхъ, которыя были созданы всей предшествующей исторіей Англіи, правильно и нормально поставленная центральная организація королевства, способная отражать все развивавшіеся и осложнявшіеся интересы общества, непремѣнно должна была отправляться отъ этихъ мѣстныхъ нефеодальныхъ организацій, рискуя въ противномъ случаѣ оказаться совершенно безпочвенной и эфемерной. Commune consilium regni въ той постановкѣ, какую даетъ ему Великая Хартія и оказался совершенно эфемернымъ продуктомъ политическаго творчества бароновъ, поднявшихъ движеніе 1215 г. При всемъ реализмѣ и трезвости пониманія окружающихъ условій бароны всетаки были феодалами, и, вступая въ соглашеніе съ другими элементами общества, они всетаки прежде всего имѣли въ виду свои собственные классовые интересы, которые и выдвинули на первый планъ, какъ только представился благопріятный случай. Они не хотѣли пригнать, что при всемъ могуществѣ тѣхъ или иныхъ отдѣльныхъ представителей ихъ группы, какъ цѣлое, какъ соціальная группа и какъ политическая сила, они далеко не были всѣмъ въ англійскомъ обществѣ и въ англійскомъ государствѣ (какъ это могли бы сказать о себѣ французскіе феодалы эпохи первыхъ Капетинговъ, безраздѣльно господствовавшіе надъ массой, давно утратившей свою общенародную организацію, раздробленной на мелкія группы, всецѣло попавшей въ узкія рамки чисто феодальной государственности), что рядомъ съ ними стоявшая масса была политически организованнымъ цѣлымъ, вмѣщалась въ широкія рамки общегосударственной организаціи, которой были подчинены и они сами, и что эта организація давала ей силу, съ которой должна была считаться всякая политическая комбинація. Нельзя сказать, чтобы бароны вовсе не считались съ ней. Мы видѣли, что они принимали во вниманіе интересы всѣхъ и каждаго изъ элементовъ, изъ которыхъ складывалась эта сила, заботливо охраняя ихъ отъ правительственнаго гнета какъ въ личномъ, такъ и въ имущественномъ отношеніи и этимъ привлекая ихъ на свою сторону въ начатой ими борьбѣ съ королемъ. Но въ то же время они постарались совершенно оттѣснить народную массу отъ политической жизни, сдѣлавъ эту послѣднюю исключительно своей монополіей. Это была попытка повернуть исторически сложившееся политическое развитіе Англіи въ другую сторону, попытка вполнѣ утопическая, осужденная на полную неудачу. Англійскому обществу уже было тѣсно въ рамкахъ той почти деспотической государственности, которая была создана всѣмъ ходомъ предшествующаго развитія, и ограниченіе королевской власти было уже лишь вопросомъ времени. Но ограниченіе это могло совершиться совсѣмъ инымъ путемъ, который, въ сущности, былъ намѣченъ всѣмъ ходомъ политическаго развитія Англіи: на широкой національной основѣ утвердившаяся государственная власть могла быть ограничена всей націей, а не одной лишь изъ ея составныхъ частей. Къ концу XIII-го столѣтія это уже стало совершившимся фактомъ; при чемъ ограниченіе это отправлялось какъ разъ отъ мѣстныхъ всесословныхъ организацій, такъ рѣшительно игнорируемыхъ иниціаторами и руководителями движенія 1215-го года. Такимъ образомъ, поскольку бароны игнорировали мѣстныя организаціи и пытались построить ограничивающее королевскій произволъ учрежденіе (commune consilium regni) на чисто феодальныхъ началахъ, успѣхъ поднятого ими движенія былъ эфемеренъ. Но, поскольку они считались съ реальными интересами народной массы, вообще, нея отдѣльныхъ элементовъ въ частности, ихъ дѣло было національнымъ, а Великая Хартія являлась широкой конституціонной грамотой, далеко выходящей за предѣлы феодальныхъ формъ и идей. Возведя въ ясно формулированные правовые принципы отношенія, уже выработанныя или болѣе или менѣе намѣченныя всѣмъ своеобразнымъ ходомъ англійской политической жизни, Великая Хартія являлась важнымъ и вполнѣ реальнымъ факторомъ дальнѣйшаго развитія въ качествѣ широкой и вполнѣ реальной программы, замѣнявшей неопредѣленныя, туманныя мечты о „законахъ короля Эдуарда“, вполнѣ осязательнымъ и яснымъ юридическимъ документомъ, отчетливо формулировавшимъ права націи и обязательства короля и создававшимъ прочный и широкій базисъ для дальнѣйшей, вполнѣ правомѣрной борьбы за политическую свободу. Это вносило въ процессъ политическаго развитія англійскаго общества моментъ сознательности, вполнѣ сознательнаго стремленія къ общей опредѣленно и широко поставленной цѣли, освѣщавшей и освящавшей тѣ конкретныя и частныя задачи, которыя постепенно выдвигала въ своемъ развитіи политическая жизнь, — историческій процессъ изъ стихійнаго становился сознательнымъ и цѣлесообразнымъ. А это былъ крупный шагъ впередъ.

И всетаки Великая Хартія Вольностей — феодальный документъ. И не только въ смыслѣ вскрываемыхъ въ ней сознательныхъ феодальныхъ политическихъ тенденцій иниціаторовъ движенія 1215-го года. Феодальнымъ документомъ она является еще и съ соціальной стороны, въ томъ смыслѣ, что, реально отражая современную ей общественную дѣйствительность, она стоитъ на почвѣ феодальнаго соціальнаго строя тогдашней Англіи, что субъектомъ правъ и вольностей, которыя она провозглашаетъ, является не все англійское общество, но лишь полноправные его члены, свободные, liberi homines. Огромная масса рабочаго люда, вилланы, лишь въ весьма слабой мѣрѣ причастна благамъ свободной гражданственности, которыя она старается обезпечить. Великая Хартія имѣетъ дѣло лишь со свободнымъ человѣкомъ, лишь свободнаго человѣка гарантируя отъ правительственнаго произвола, но не переступаетъ предѣловъ феодальнаго помѣстья, гдѣ царитъ воля и власть лорда мэнора, ограничиваемая не нормами общаго права, но лишь мэнноріальнымъ обычаемъ и общими условіями хозяйственной жизни. Но время шло, эти общія хозяйственныя условія, съ естественной необходимостью приведшія въ свое время въ подчиненію, въ интересахъ широкой государственности, одного общественнаго класса другому, незамѣтно, но неуклонно мѣнялись; мѣнялся, слѣдовательно, и этотъ соціальный строй, и безправный (да и то далеко не вполнѣ) въ глазахъ общаго права вилланъ незамѣтно превращался въ свободнаго человѣка, чтобы въ концѣ-концовъ пріобщиться во всей полнотѣ къ тѣмъ вольностямъ и правамъ, которыя такъ торжественно, такъ опредѣленно и широко провозгласила Великая Хартія. Важно было юридически поставить принципы гражданской свободы. Уже одно это было величайшимъ культурнымъ пріобрѣтеніемъ для англійскаго общества, и, чтобы добиться его, англійское общество должно было забыть на время всѣ противорѣчія, раздѣлявшія интересы отдѣльныхъ его группъ, и соединенными силами одержать побѣду надъ королевской властью, до тѣхъ поръ безраздѣльно господствовавшею надъ нимъ, и превратить въ свое неотъемлемое право блага цивилизованной гражданственности, которыми оно пользовалось лишь съ соизволенія этой власти, поскольку это было въ интересахъ этой послѣдней, насколько эта власть видѣла въ нихъ необходимое условіе своей собственной силы. Великимъ благомъ было и провозглашеніе принципа ограниченія королевской власти въ вопросахъ обложенія. Этимъ былъ заложенъ фундаментъ политической свободы. Формулировка этого принципа, какъ мы видѣли при разсмотрѣніи 12-го и 14-го параграфовъ Хартіи, была односторонней и узкой и стояла въ противорѣчіи съ реальнымъ взаимоотношеніемъ силъ въ англійскомъ обществѣ. Во чрезвычайно важно было уже одно юридическое утвержденіе самаго принципа ограниченія. Жизнь сравнительно скоро дала ему другую формулировку, вполнѣ гармонировавшую съ истинными тенденціями политическаго развитія Англіи, поставивъ его на широкую почву мѣстнаго всесословнаго представительства.

Одержавъ побѣду надъ королевской властью, утвердивъ свои вольности и права и вырвавъ у короля обязательство уважать и соблюдать эти права, обезпечивало ли англійское общество эти плоды своей побѣды? Создало ли оно при этомъ средство, дѣйствительно обезпечивавшее за нимъ добытую имъ свободу, дѣйствительно гарантировавшее его отъ королевскаго произвола и удерживавшее королевскую власть въ тѣхъ рамкахъ, которыя принудительно были отмежеваны ей Великой Хартіей? Создавала ли Великая Хартія такую правильно организованную и постоянно и регулярно функціонировавшую силу? Несомнѣнно, создавала. Мы имѣемъ въ виду комитетъ изъ двадцати пяти бароновъ на обязанности котораго было наблюдать за неприкосновенностью заключеннаго баронами съ королемъ мирнаго договора и, въ случаѣ нарушенія королемъ или его агентами какого-либо изъ параграфовъ Великой Хартіи, даже поднимать противъ него общину всей земли (communam totius terrae)». Несомнѣнно, это очень внушительная гарантія. Но можно ли ее признать нормальнымъ средствомъ и при томъ вполнѣ соотвѣтствующимъ общему характеру политическаго строя Англіи той поры? Въ сущности, это гарантія чисто-феодальнаго типа, вполнѣ подходящая къ чистофеодальному обществу и государству, представляющему собою, строго говоря, федерацію отдѣльныхъ политическихъ тѣлъ, разрѣшающихъ свои, въ сущности, международныя, осложненія, какъ и теперь, съ помощью международной войны, но едва ли умѣстная въ сплоченномъ и централизованномъ государствѣ, съ широко поставленными учрежденіями и съ обширными правительственными средствами, какимъ была Англія XIII-го столѣтія. Для такого государства это было чисто революціонное средство, вполнѣ умѣстное въ моменты кризиса, способное вывести общество и государство изъ неподдающагося никакимъ инымъ средствамъ политическаго затрудненія на путь нормальнаго развитія, но едва ли пригодное въ нормальныхъ условіяхъ, въ мирное, такъ сказать, время. Чтобы обезпечить неприкосновенность провозглашенныхъ Великой Хартіей и юридически поставленныхъ ею принциповъ, англійское общество должно было создать иную гарантію, болѣе соотвѣтствующую его политическому строю и потому болѣе способную охранять и упрочивать принципіально санкціонированный Великой Хартіей правовой порядокъ. Сама Великая Хартія не разрѣшила этой задачи, но за то сдѣлала ея разрѣшеніе еще болѣе необходимымъ.

Дмитрій Петрушевскій.

---

1. Matthaei Parieiensie Opera Majora (Rolle’eeries), II. 569—663.