Великая Россія.
правитьИзъ размышленій о проблемѣ русскаго могущества.
правитьОдну изъ своихъ рѣчей въ Государственной Думѣ, а именно програмную рѣчь по аграрному вопросу П. А. Столыпинъ закончилъ слѣдующими словами: «Противникамъ государственности хотѣлось бы избрать путь радикализма, путь освобожденія отъ историческаго прошлаго Россіи, освобожденія отъ культурныхъ традицій. Имъ нужны великія потрясенія, намъ нужна великая Россія»[1].
Мы не знаемъ, оцѣнивалъ ли г. Столыпинъ все то значеніе, которое заключено въ этой формулѣ: «Великая Россія». Для насъ эта формула звучитъ не какъ призывъ къ старому, а, наоборотъ, какъ лозунгъ новой русской государственности, государственности, опирающейся на «историческое прошлое» нашей страны и на живыя «культурныя традиціи», и въ то же время творческой и, какъ все творческое, въ лучшемъ смыслѣ революціонной.
Обычная, я бы сказалъ, банальная точка зрѣнія благонамѣреннаго, корректнаго радикализма разсматриваетъ внѣшнюю политику и внѣшнюю мощь государства какъ досадныя осложненія, вносимыя расовыми, національными или даже иными историческими моментами въ подлинное содержаніе государственной жизни, въ политику внутреннюю, преслѣдующую истинное существо государства, его «внутреннее» благополучіе.
Съ этой точки зрѣнія всемірная исторія есть сплошной рядъ недоразумѣній довольно сквернаго свойства.
Замѣчательно, что съ банальнымъ радикализмомъ въ этомъ отношеніи совершенно сходится банальный консерватизмъ. Когда радикалъ указаннаго типа разсуждаетъ: внѣшняя мощь государства есть фантомъ реакціи, идеалъ эксплоататорскихъ классовъ, когда онъ, исходя изъ такого пониманія, во имя внутренней политики отрицаетъ политику внѣшнюю, — онъ въ сущности разсуждаетъ совершенно такъ же, какъ разсуждалъ В. К. Фонъ-Плеве. Какъ извѣстно, фонъ-Плеве былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые толкали Россію на войну съ Японіей, толкали во имя сохраненія и упроченія самодержавно-бюрократической системы.
Государство есть «организмъ» — я нарочно беру это слово въ ковычки, потому что вовсе не желаю его употреблять въ доктринальномъ смыслѣ такъ наз. «органической» теоріи — совершенно особаго свойства.
Можно какъ угодно разлагать государство на атомы и собирать его изъ атомовъ, можно объявить его «отношеніемъ» или системой «отношеній». Это не уничтожаетъ того факта, что психологически всякое сложившееся государство есть какъ бы нѣкая личность, у которой есть свой верховный законъ бытія.
Для государства этотъ верховный законъ его бытія гласитъ: всякое здоровое и сильное, т.-е. не только юридическое «самодержавное» или «суверенное», но и фактически самимъ собой держащееся государство желаетъ быть могущественнымъ. А быть могущественнымъ значитъ обладать непремѣнно «внѣшней» мощью. Ибо изъ стремленія государствъ къ могуществу неизбѣжно вытекаетъ то, что всякое слабое государство, если оно не ограждено противоборствомъ интересовъ государствъ сильныхъ, является въ возможности (потенціально) и въ дѣйствительности (de facto) добычей для государства сильнаго.
Отсюда явствуетъ, на мой взглядъ, какъ превратна та точка зрѣнія, въ которой объединяется банальный радикализмъ съ банальнымъ консерватизмомъ или, скорѣе, съ реакціонерствомъ, и которая сводится къ подчиненію вопроса о внѣшней мощи государства вопросу о такъ или иначе понимаемомъ его «внутреннемъ благополучіи».
Русско-японская война и русская революція, можно сказать, до конца оправдали это пониманіе. Карой за подчиненіе внѣшней политики соображеніямъ политики внутренней былъ полный разгромъ старой правительственной системы въ той сферѣ, въ которой она считалась наиболѣе сильной, въ сферѣ внѣшняго могущества. А съ другой стороны, революція потерпѣла пораженіе именно потому, что она была направлена на подрывъ государственной мощи ради извѣстныхъ цѣлей внутренней политики. Я говорю: «потому, что»; но, быть можетъ, правильнѣе было бы сказать: «постольку, поскольку».
Такимъ образомъ и въ этой области параллелизмъ между революціей и старымъ порядкомъ обнаруживается прямо поразительный!
Разсужденіе банальнаго радикализма слѣдуетъ поставить вверхъ ногами.
Отсюда получается тезисъ, который для обычнаго русскаго интеллигентнаго слуха можетъ показаться до крайности парадоксальнымъ:
Оселкомъ и мѣриломъ всей т. н. «внутренней» политики какъ правительства, такъ и партій долженъ служить отвѣтъ на вопросъ: въ какой мѣрѣ эта политика содѣйствуетъ т. наз. внѣшнему могуществу государства?
Это не значитъ, что «внѣшнимъ могуществомъ» исчерпывается весь смыслъ существованія государства; изъ этого не слѣдуетъ даже, что внѣшнее могущество есть верховная цѣнность съ государственной точки зрѣнія; можетъ быть, это такъ, но это вовсе не нужно для того, чтобы нашъ тезисъ былъ вѣренъ. Но если вѣрно, что всякое здоровое и держащееся самимъ собой государство желаетъ обладать внѣшней мощью, — въ этой внѣшней мощи заключается безошибочное мѣрило для оцѣнки всѣхъ жизненныхъ отправленій и силъ государства, и въ томъ числѣ и его «внутренней политики».
Относительно современной Россіи не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что ея внѣшняя мощь подорвана. Весьма характерно, что руководитель нашей самой видной «націоналистической» газеты въ новогоднемъ «маленькомъ письмѣ» утѣшается тѣмъ, что насъ никто въ предстоящемъ году не обидитъ войной, такъ какъ мы «будемъ вести себя смирно». Трудно найти лозунгъ менѣе государственный и менѣе національный, чѣмъ это: «будемъ вести себя смирно». Можно собирать и копить силы, но великій народъ не можетъ — подъ угрозой упадка и вырожденія — сидѣть смирно среди движущагося впередъ, растущаго въ непрерывной борьбѣ міра. Давая такой пароль, наша реакціонная мысль показываетъ, какъ она изумительно безпомощна передъ проблемой возрожденія внѣшней мощи Россіи.
Для того, чтобы рѣшить эту проблему, — нужно ее поставить правильно, т.-е. съ полной ясностью и въ полномъ объемѣ.
Ходячее воззрѣніе обвиняетъ русскую внѣшнюю политику, политику «дипломатическую» и «военно-морскую» въ томъ, что мы были не подготовлены къ войнѣ съ Японіей. Мнѣ неоднократно, во время самой войны на страницахъ Освобожденія и позже, приходилось указывать, что ошибка нашей дальневосточной политики была гораздо глубже, что она заключалась не только въ методахъ, но — что гораздо существеннѣе — въ самыхъ цѣляхъ этой политики. У насъ до сихъ поръ не понимаютъ, что наша дальневосточная политика была логическимъ вѣнцомъ всей внѣшней политики царствованія Александра III, когда реакціонная Россія, по недостатку истиннаго государственнаго смысла, отвернулась отъ Востока Ближняго.
Въ перенесеніи центра тяжести нашей политики въ область, недоступную реальному вліянію русской культуры, заключалась первая ложь, πρῶτον ψεῦδος нашей внѣшней политики, приведшей къ Цусимѣ и Портсмуту. Въ трудностяхъ веденія войны это сказалось съ полной ясностью. Японская война была войной, которая велась на огромномъ разстояніи и исходъ которой рѣшался на далекомъ отъ сѣдалища нашей національной мощи морѣ. Этими двумя обстоятельствами, вытекшими изъ ошибочнаго направленія всей приведшей къ войнѣ политики, опредѣлилось наше пораженіе.
Тѣ же самыя обстоятельства, которыя въ милитарномъ отношеніи обусловили конечный итогъ войны, опредѣлили полную безсмысленность нашей дальневосточной политики и въ экономическомъ отношеніи. Осуществлять пресловутый выходъ Россіи къ Тихому океану съ самаго начала значило, въ смыслѣ экономическомъ, — travailler pour l’empereur de Japon. Успѣхъ въ промышленномъ соперничествѣ на какомъ-нибудь рынкѣ, при прочихъ равныхъ условіяхъ, опредѣляется условіями транспорта. Совершенно ясно, что, производя товары въ Москвѣ (подразумѣвая подъ Москвой весь московско-владимірскій промышленный районъ), въ Петербургѣ, въ Лодзи (подразумѣвая подъ Лодзью весь польскій районъ), нельзя за тысячи верстъ желѣзнодорожнаго пути конкурировать не только съ японцами, но даже съ нѣмцами, англичанами и американцами. Гг. Абаза, Алексѣевъ и Безобразовъ «открывали» Дальній Востокъ не для Россіи, а для иностранцевъ. Это вытекало изъ географической «природы вещей». Въ своемъ заграничномъ органѣ я категорически возставалъ противъ дискредитированія нашей арміи на основаніи тѣхъ неудачъ, которыя она терпѣла, указывая на то, что политика задала арміи, какъ своему орудію, задачу, по существу невыполнимую[2].
Теперь пора признать, что для созданія Великой Россіи есть только одинъ путь: направить всѣ силы на ту область, которая дѣйствительно доступна реальному вліянію русской культуры. Эта область — весь бассейнъ Чернаго моря, т.-е. всѣ европейскія и азіатскія страны, «выходящія» къ Черному морю.
Здѣсь для нашего неоспоримаго хозяйственнаго и экономическаго господства есть настоящій базисъ: люди, каменный уголь и желѣзо. На этомъ реальномъ базисѣ — и только на немъ — неустанною культурною работой, которая во всѣхъ направленіяхъ должна быть поддержана государствомъ, можетъ быть создана экономически мощная Великая Россія. Она должна явиться не выдумкой реакціонныхъ политиковъ и честолюбивыхъ адмираловъ, а созданіемъ народнаго труда, свободнаго и въ то же время дисциплинированнаго. Въ послѣднюю эпоху нашего дальневосточнаго «расширенія» мы поддерживали экономическую жизнь Юга отчасти нашими восточными предпріятіями. Отношеніе должно быть совершенно иное. Нашъ Югъ долженъ излучать по всей Россіи богатство и трудовую энергію. Изъ черноморскаго побережья мы должны экономически завоевать и наши собственныя тихо-океанскія владѣнія.
Основой русской внѣшней политики должно быть, такимъ образомъ, экономическое господство Россіи въ бассейнѣ Чернаго моря. Изъ такого господства само собой вытечетъ политическое и культурное преобладаніе Россіи на всемъ такъ называемомъ Ближнемъ Востокѣ. Такое преобладаніе именно на почвѣ экономическаго господства осуществимо совершенно мирнымъ путемъ. Разъ мы укрѣпимся экономически и культурно на этой естественной базѣ нашего могущества, намъ не будутъ страшны никакія внѣшнія осложненія, могущія возникнуть помимо насъ. Въ этой области мы будемъ имѣть великолѣпную защиту въ союзѣ съ Франціей и въ соглашеніи съ Англіей, которое, въ случаѣ надобности, можетъ быть соотвѣтствующимъ образомъ расширено и углублено. Историческое значеніе соглашенія съ Англіей, состоявшагося въ новѣйшее время и связаннаго съ именемъ А. П. Извольскаго, въ томъ и заключается, что оно, несмотря на свою кажущуюся новизну, по существу является началомъ возвращенія нашей внѣшней политики домой, въ область, указываемую ей и русской природой, и русской исторіей. Съ традиціями, которыя потеряли жизненные корни, необходимо рвать смѣло, не останавливаясь ни передъ чѣмъ. Но традиціи, которыя держатся сильными, здоровыми корнями, слѣдуетъ поддерживать. Къ такимъ живымъ традиціямъ относится вѣковое стремленіе русскаго племени и русскаго государства къ Черному морю и омываемымъ имъ областямъ. Донецкій уголь, о которомъ Петръ Великій сказалъ: «сей минералъ, если не намъ, то нашимъ потомкамъ весьма полезенъ будетъ», — такой фундаментъ этому стремленію, который значитъ больше самыхъ блестящихъ военныхъ подвиговъ. Безъ всякаго преувеличенія можно сказать, что только на этомъ черномъ «минералѣ» можно основать Великую Россію.
Изъ такого пониманія проблемы русскаго могущества вытекаютъ важные выводы, имѣющіе огромное значенія для освѣщенія нѣкоторыхъ основныхъ вопросовъ текущей русской политики. Это относится какъ къ вопросамъ внутренне-политическимъ, въ томъ числѣ такъ называемымъ «національнымъ», а въ сущности «племеннымъ», такъ и къ вопросамъ внѣшнеполитическимъ, съ вытекающими изъ нихъ проблемами военно-морскими. Вся область этихъ вопросовъ освѣщается совершенно новымъ свѣтомъ, если ее разсматривать подъ угломъ зрѣнія Великой Россіи. Этотъ уголъ зрѣнія позволяетъ видѣть лучше и дальше, чѣмъ обычныя позиціи враждующихъ направленій и партій.
Сперва — о политикѣ общества, а потомъ о политикѣ власти.
Политика общества опредѣляется тѣмъ духомъ, который общество вноситъ въ свое отношеніе къ государству. Въ другомъ мѣстѣ я покажу, какъ, въ связи съ разными вліяніями, въ русскомъ обществѣ развивался и разливался враждебный государству духъ. Дѣло тутъ вовсе не въ революціи и «революціонности» въ полицейскомъ смыслѣ. Можетъ быть революція во имя государства и въ его духѣ; такимъ революціонеромъ-государственникомъ былъ Оливеръ Кромвель, самый мощный творецъ англійскаго государственнаго могущества. Враждебный государству духъ сказывается въ непониманіи того, что государство есть «организмъ», который, во имя культуры, подчиняетъ народную жизнь началу дисциплины, основному условію государственной мощи. Духъ государственной дисциплины былъ чуждъ русской революціи. Какъ носители власти до сихъ поръ смѣшиваютъ у насъ себя съ государствомъ, — такъ большинство тѣхъ, кто боролся и борется съ ними, смѣшивали и смѣшиваютъ государство съ носителями власти. Съ двухъ сторонъ, изъ двухъ, повидимому, противоположныхъ исходныхъ точекъ, пришли къ одному и тому же противогосударственному выводу.
Это обнаружилось въ «забастовочной» тактикѣ, усвоенной себѣ русской революціей въ борьбѣ съ самодержавно-бюрократическимъ правительствомъ. Основываясь на успѣхѣ, который имѣла стихійная «забастовка», повлекшая за собой манифестъ 17 октября, стали параличъ хозяйственной жизни упражнять какъ тактическій пріемъ. Что означала эта «тактика»? Что средствомъ въ борьбѣ съ «правительствомъ» можетъ быть разрушеніе народнаго хозяйства. Извѣстный манифестъ совѣта рабочихъ депутатовъ и примкнувшихъ къ нему организацій призывалъ прямо къ разрушенію государственнаго хозяйства.
Теперь должно быть ясно, что эти дѣйствія и лозунги не были «тактическими ошибками», «пересчитанной» пробой силъ и т. п. Они были внушены духомъ, враждебнымъ государству, какъ таковому, потому что они подрывали не правительство, а, ради подрыва правительства, разрушали хозяйственную основу государства и тѣмъ самымъ государственную мощь.
Эти дѣйствія и лозунги были внушены духомъ, враждебнымъ культурѣ, ибо они подрывали самую основу культуры, — дисциплину труда. Если можно въ двухъ словахъ опредѣлить ту болѣзнь, которою пораженъ нашъ народный организмъ, то ее слѣдуетъ назвать исчезновеніемъ или ослабленіемъ дисциплины труда. Въ безчисленныхъ и многообразныхъ явленіяхъ жизни обнаруживается эта болѣзнь.
Политика общества и должна начать съ того, чтобы на всѣхъ пунктахъ національной жизни противогосударственному духу, не признающему государственной мощи и съ нею не считающемуся, и противокультурному духу, отрицающему дисциплину труда, противопоставить новое политическое и культурное сознаніе. Идеалъ государственной мощи и идея дисциплины народнаго труда — вмѣстѣ съ идеей права и правъ — должны образовать желѣзный инвентарь этого новаго политическаго и культурнаго сознанія русскаго человѣка.
Характеризуемая такимъ образомъ правильная политика общества есть проблема не тактическая, а идейная и воспитательная, на чемъ я уже настаивалъ въ своей статьѣ «Тактика или идеи?»[3]. Великая Россія для своего созданія требуетъ отъ всего народа и прежде всего отъ его образованныхъ классовъ признанія идеала государственной мощи и начала дисциплины труда. Ибо созидать Великую Россію значитъ созидать государственное могущество на основѣ мощи хозяйственной.
Политика власти начертана ясно идеаломъ Великой Россіи. То состояніе, въ которомъ находится въ настоящее время Россія, есть — приходится это признать съ величайшей горечью — состояніе открытой вражды между властью и наиболѣе культурными элементами общества. До событій революціи власть могла ссылаться — хотя и фиктивно — на сочувствіе къ ней молчальника-народа. Послѣ всего, что произошло, послѣ первой и второй Думы, подобная ссылка невозможна. Разрывъ власти съ наиболѣе культурными элементами общества есть въ то же время разрывъ съ народомъ. Такое положеніе вещей въ странѣ глубоко ненормально; въ сущности, оно есть тотъ червь, который всего сильнѣе подтачиваетъ нашу государственную мощь. Неудивительно, что политика, которая упорно закрываетъ глаза на эту основную язву нашей государственности, вынуждена давать лозунгъ: «будемъ вести себя смирно». Государство, которое разъѣдаемо такой болѣзнью, можетъ сказать еще больше: «будемъ умирать». Но государство сильнаго, растущаго, хотя бы больного народа не можетъ умереть. Оно должно жить.
Положеніе осложняется еще разноплеменностью населенія, составляющаго наше государство. Съ одной стороны, если бы населеніе Россіи было одноплеменнымъ, чисто-русскимъ, существованіе власти, находящейся въ открытомъ разрывѣ съ народомъ, врядъ ли было бы возможно. Съ другой стороны, нашихъ «инородцевъ» принято упрекать въ томъ, что они заводчики революціи. Объективно-психологически слѣдуетъ признать, наоборотъ, что вся наша реакція держится на существованіи въ Россія «инородцевъ» и имъ питается. «Инородцы» — послѣдній психологическій рессурсъ реакціи.
Изъ вопросовъ «инородческихъ» два самыхъ важныхъ — «еврейскій» и «польскій». Разсмотримъ ихъ съ точки зрѣнія проблемы русскаго могущества.
По отношенію къ вопросу «еврейскому» власть держится «политики страуса». Она не признаетъ предмета, котораго не желаетъ видѣть. Центръ тяжести политическаго рѣшенія еврейскаго вопроса заключается въ упраздненіи такъ называемой черты осѣдлости. Съ точки зрѣнія проблемы русскаго могущества, «еврейскій вопросъ» вовсе не такъ несущественъ, какъ принято думать въ нашихъ soit-disant консервативныхъ кругахъ, пропитанныхъ «нововременствомъ». Если вѣрно, что проблема Великой Россіи сводится къ нашему хозяйственному «расширенію» въ бассейнѣ Чернаго моря, то для осуществленія этой задачи и вообще для хозяйственнаго подъема Россіи евреи представляютъ элементъ весьма цѣнный. Въ томъ экономическомъ завоеваніи Ближняго Востока, безъ котораго не можетъ быть создано Великой Россіи, преданные русской государственности и привязанные къ русской культурѣ евреи прямо незамѣнимы въ качествѣ піонеровъ и посредниковъ[4]. Такимъ образомъ, намъ, ради Великой Россіи, нужно создавать такихъ евреевъ и широко ими пользоваться. Очевидно, что единственнымъ способомъ для этого является послѣдовательное и лояльное осуществленіе «эмансипаціи» евреевъ. По существу, среди всѣхъ «инородцевъ» Россіи — несмотря на всѣ антисемитическіе вопли — нѣтъ элемента, который могъ бы быть легче, чѣмъ евреи, поставленъ на службу русской государственности и ассимилированъ съ русской культурой.
Съ другой стороны, нельзя закрывать себѣ глаза на то, что такая реформа, какъ «эмансипація» евреевъ, можетъ совершиться съ наименьшимъ психологическимъ треніемъ въ атмосферѣ общаго хозяйственнаго подъема страны. Нужно, чтобы создался въ странѣ такой экономическій просторъ, при которомъ всѣ чувствовали бы, что имъ находится мѣсто «на пиру жизни». Разрѣшеніе «еврейскаго вопроса» такимъ образомъ неразрывно связано съ экономической стороной проблемы Великой Россіи: «эмансипація» евреевъ психологически предполагаетъ хозяйственное возрожденіе Россіи, а съ другой стороны явится однимъ изъ орудій созданія хозяйственной мощи страны.
«Польскій вопросъ», съ той точки зрѣнія, съ которой мы разбираемъ здѣсь вообще вопросы русской государственности, является вопросомъ политическимъ или международно-политическимъ par excellence. Что бы тамъ ни говорили, въ хозяйственномъ отношеніи Царство Польское нуждается въ Россіи, а не наоборотъ. Русскимъ экономически почти нечего дѣлать въ Польшѣ. Россія же для Польши ея единственный рынокъ.
Принадлежность Царства Польскаго къ Россіи есть для послѣдней чистѣйшій вопросъ политическаго могущества. Всякое государство до послѣднихъ силъ стремится удержать свой «составъ», хотя бы принудительныхъ хозяйственныхъ мотивовъ для этого не было. Для Россіи, съ этой точки зрѣнія, необходимо сохранить въ «составѣ» Имперіи Царство Польское. А разъ оно должно быть сохранено въ составѣ Имперіи, то необходимо, чтобы населеніе его было довольно своей судьбой и дорожило связью съ Россіей, было морально къ ней прикрѣплено. Это было бы важно во всякомъ случаѣ для «внутренняго» спокойствія этой части Имперіи. Но эта сторона дѣла, съ точки зрѣнія проблемы могущества, отступаетъ даже на задній планъ передъ значеніемъ, принадлежащимъ польскому вопросу въ виду того международнаго «положенія», въ которое, волею исторіи, вдвинута Россія.
Существуетъ въ широкой публикѣ мнѣніе, что на Царство Польское можетъ посягнуть въ удобный моментъ Германія. Это недоразумѣніе, основанное на полномъ незнакомствѣ съ политическими отношеніями Германіи. Германіи не нужно ни пяди земли, населенной польскимъ народомъ. Для Германіи было бы безуміемъ ввести въ свой нѣмецкій государственный составъ новые милліоны поляковъ — и безъ того Пруссія не можетъ переварить Познани. Германія, съ ея историческими традиціями, не можетъ превратиться въ государство съ сильнымъ инородческимъ элементомъ. Болѣе того, она не можетъ превратиться въ государство съ преобладающимъ католическимъ населеніемъ. Вотъ почему Германія не можетъ (и не желаетъ) поглотить нѣмецкія земли Австріи. Такое поглощеніе измѣнитъ соотношеніе культурныхъ силъ, дастъ католикамъ рѣшающую силу въ Германіи.
Польская политика Пруссіи, съ точки зрѣнія международнаго положенія Германіи, представляетъ грубѣйшую ошибку, на что неоднократно указывалъ Гансъ Дельбрюкъ въ своихъ Preussische Jahrbücher. Эта ошибка проходитъ Германіи даромъ только потому, что русское правительство ведетъ политику, съ точки зрѣнія государственной мощи и государственной безопасности Россіи, еще болѣе ошибочную. Пруссія стремится — per fas et nefas — германизовать Познань; идея русификаціи Польши въ томъ смыслѣ, въ какомъ нѣмцы германизуютъ (или, вѣрнѣе, стремятся германизовать) свои польскія области, совершенно несбыточная утопія. Денаціонализація русской Польши недоступна ни русскому народу, ни русскому государству. Между русскими и поляками на территоріи Царства Польскаго никакой культурной или національной борьбы быть не можетъ: русскій элементъ въ Царствѣ представленъ только чиновниками и войсками.
Обладаніе Царствомъ Польскимъ есть для Россіи вопросъ не національнаго самосохраненія, а политическаго могущества.
Польская политика Россіи, съ этой точки зрѣнія, должна быть совершенно ясна. Опираясь на экономическую прикрѣпленность Польши къ Россіи, мы должны воспользоваться ея принадлежностью къ Имперіи для того, чтобы черезъ нее скрѣпить наши естественныя связи съ славянствомъ вообще и западнымъ въ частности. Польская политика должна служить нашему сближенію съ Австріей, которая теперь является по преимуществу державой славянской. Либеральная польская политика въ огромной степени подыметъ нашъ престижъ въ славянскомъ мірѣ и психологически совершенно естественно создастъ, впервые въ исторіи, моральную связь между нами и Австріей, какъ государствомъ.
Въ экономическомъ отношеніи мы будемъ даже конкурентами на Ближнемъ Востокѣ, но эта конкуренція будетъ смягчаться и сглаживаться морально-политической солидарностью.
Такова та положительная миссія, которая принадлежитъ разумной польской политикѣ Россіи въ дѣлѣ укрѣпленія ея внѣшней мощи. Но гораздо важнѣе ея отрицательная миссія или функція. Всякое здоровое, сильное государство — сказали мы выше — желаетъ быть могущественнымъ. Австрія, съ великой избирательной реформой, вступила въ періодъ своего внутренняго укрѣпленія, которое будетъ означать и ростъ внѣшней мощи Австро-Венгріи. Славянскій характеръ Австріи вовсе не гарантируетъ насъ отъ нападенія съ ея стороны, если мы будемъ оставаться слабы, такъ же какъ культурное и политическое преобладаніе германскаго элемента въ Австріи до 1866 г. не спасло ея отъ разгрома Пруссіей. Если русская Польша будетъ попрежнему очагомъ недовольства, имѣющимъ тѣснѣйшую морально-культурную связь съ австрійскими поляками, если Россія, вмѣсто того, чтобы экономически и культурно укрѣпляться въ бассейнѣ Чернаго моря, будетъ строить ни для чего ненужный линейный флотъ, предназначенный для Балтійскаго моря и Тихаго Океана, въ одинъ прекрасный день въ Европѣ на западной границѣ можетъ назрѣть для насъ великая бѣда.
Теперь еще идея борьбы не на животъ, а на смерть съ поляками торжествуетъ въ Пруссіи, но дни ея сочтены. Идея эта свершитъ свой кругъ и — хотя бы ради сохраненія своей entente съ Австріей — Германія вынуждена будетъ отказаться отъ своей польской политики. Не слѣдуетъ также упускать изъ виду, что вообще крушеніе реакціи и торжество либерализма во внутренней политикѣ Германіи должно наступить съ безошибочностью естественнаго процесса. Въ этотъ моментъ, если мы не разрѣшимъ своего польскаго вопроса, не создадимъ по всей и во всей странѣ дѣйствительнаго, прочнаго примиренія власти съ народомъ, мы можемъ и неизбѣжно получимъ жестокій ударъ уже не съ Востока, а съ Запада. У насъ въ широкой публикѣ, а также въ военныхъ сферахъ существуетъ къ Австріи такое же легкомысленное отношеніе, какое до войны было къ Японіи. Мы склонны упиваться суворовской фразой: «австрійцы имѣютъ проклятую привычку быть всегда битыми», и можемъ на собственномъ тѣлѣ испытать всю условность подобныхъ афоризмовъ. Неудачная война съ Австріей — при недоброжелательномъ нейтралитетѣ Германіи — въ лучшемъ случаѣ будетъ имѣть для Россіи своимъ результатомъ потерю Царства Польскаго, которое отойдетъ къ Австріи, и потерю Прибалтійскаго края, который отойдетъ къ Германіи. Если обладаніе русской Польшей не нужно и совершенно неинтересно для Германіи, то этого нельзя сказать о Прибалтійскомъ краѣ. Войдя въ составъ Германской имперіи, онъ сравнительно легко можетъ быть завоеванъ или, въ извѣстномъ смыслѣ, отвоеванъ для германской культуры. Латыши и эсты будутъ либо германизованы, либо оттѣснены на территорію Россіи, куда они и безъ того до сихъ поръ выселяются въ значительномъ числѣ.
Я вовсе не сомнѣваюсь въ полнѣйшемъ миролюбіи Германіи и Австріи и ихъ правительствъ. Но слѣдуетъ же понимать, что столкновенія государствъ между собой въ основѣ вытекаютъ изъ конфликтовъ интересовъ и изъ соотношеній могущества, а вовсе не изъ международнаго бретгерства правительствъ. Мы должны были бы научиться этому изъ опыта нашей войны съ Японіей. Не говоря уже о Бисмаркѣ, даже Наполеонъ III не былъ вовсе политическимъ бреттеромъ.
Можно сказать, что всѣ нарисованныя нами перспективы суть только комбинаціи и предположенія. Но то, что слабыя государства дѣлаются добычей государствъ болѣе сильныхъ, если они не ограждены противоборствомъ ихъ интересовъ, это есть не комбинація, а своего рода «законъ исторіи». А въ столкновеніи слабой Россіи съ сильной Австро-Венгріей, при недоброжелательномъ къ намъ нейтралитетѣ заинтересованной въ нашемъ пораженіи Германіи, ни одинъ палецъ въ Европѣ не пошевелится въ нашу защиту.
Можетъ ли явиться поводъ для такого столкновенія? Мы вѣдь въ наилучшихъ отношеніяхъ и съ Австріей, и съ Германіей. Съ первой мы вмѣстѣ дѣйствуемъ на Балканахъ, какъ главныя великія державы, заинтересованныя въ турецкихъ дѣлахъ. Неужели изъ коопераціи можетъ возникнуть конфликтъ? По этому поводу достаточно на справку напомнить, что конфликту Пруссіи съ Австріей предшествовала кооперація этихъ государствъ противъ Даніи, что войнѣ Японіи съ Россіей предшествовала наша съ Японіей кооперація противъ Китая.
Поводъ всегда найдется, если будетъ продолжаться ослабленіе государственной мощи Россіи, которое есть неизбѣжный результатъ того, что за разрухой японской войны и революціи слѣдуетъ не возрожденіе страны конституціей, а разложеніе ея реакціей.
Сигнализировать во-время эту опасность передъ общественнымъ сознаніемъ есть патріотическій долгъ независимой русской печати. Мы можемъ ошибаться въ томъ или другомъ конкретномъ указаніи, но суть нашего анализа — увы! — соотвѣтствуетъ дѣйствительному положенію вещей.
Изъ международно-политическихъ перспективъ, которыя мы начертали, вытекаетъ тотъ выводъ, что наша «внутренняя» политика должна быть поставлена такъ, чтобы — безъ ущерба для нашихъ интересовъ, нашей мощи и нашего достоинства — психологически устранить самую возможность войны съ Австро-Венгріей или (худшій для насъ случай!) войны съ Австро-Венгріей и Германіей. Конечно, Россія можетъ просто добровольно сдѣлаться вассаломъ или сателлитомъ Германіи, но только — пожертвовавъ исторической миссіей, мощью и достоинствомъ государства. Такой выходъ будетъ мнимымъ рѣшеніемъ проблемы Великой Россіи. Ключъ къ дѣйствительному ея рѣшенію лежитъ въ урегулированіи русско-польскихъ отношеній. Тутъ обычно выдвигается пугало Германіи. Германія-де не потерпитъ либеральнаго рѣшенія польскаго вопроса. Не говоря уже о томъ, что принципіально никакое вмѣшательство въ наши внутреннія дѣла нетерпимо, гораздо важнѣе то, что одна Германія безъ Австро-Венгріи ничего противъ Россіи предпринять не можетъ. Противъ Германіи, если она не въ союзѣ съ Австро-Венгріей, Россія, даже безъ всякихъ формальныхъ союзовъ и соглашеній, ipso facto существующаго противоборства интересовъ, имѣетъ за себя и Францію (первоклассная сухопутная держава!), и Англію (рѣшающая сила на морѣ!).
Изъ сказаннаго выше слѣдуетъ, что неурегулированность польскаго вопроса, стоящая вообще въ связи съ реакціоннымъ характеромъ нашей внутренней политики, ставитъ насъ совершенно à la merci Германіи. Мы либо вынуждены въ международныхъ дѣлахъ и внутренней политикѣ слѣпо, какъ вассалъ, слѣдовать ей, либо будемъ всегда находиться подъ угрозой того, что въ удобный и желательный для себя моментъ она выдвинетъ противъ насъ Австро-Венгрію. Не слѣдуетъ — повторяемъ — въ этомъ случаѣ предаваться иллюзіямъ, что славянскій характеръ Австро-Венгріи гарантируетъ насъ отъ такого оборота дѣлъ. Пока мы не ведемъ настоящей славянской политики, пока мы держимъ Польшу въ «подвластномъ» положеніи, пока мы не исполняемъ своей исторической миссіи на Черномъ морѣ, гдѣ находится естественная экономическая основа Великой Россіи, — Австро-Венгрія, даже какъ славянская держава или, вѣрнѣе, именно какъ таковая, обязана стремиться къ «расширенію» на нашъ счетъ.
А Германія изъ двухъ возможностей, каковыми являются: 1) одновременный политическій ростъ двухъ славянскихъ державъ, Австро-Венгріи и Россіи, и 2) возвышеніе на счетъ Россіи Австро-Венгріи, во всякомъ случаѣ менѣе славянской, гораздо ближе стоящей къ германскому міру державы — изъ этихъ двухъ политическихъ возможностей Германія обязана, повинуясь здравому государственному эгоизму, выбрать вторую, для нея гораздо болѣе выгодную.
Не слѣдуетъ также думать, что Германія, держава консервативная съ строго «легитимными» традиціями, будетъ — вопреки своимъ государственнымъ интересамъ — церемониться съ консервативной Россіей. Съ «легитимными» традиціями современной Германіи дѣло обстоитъ весьма своеобразно. Несмотря на весь свой прусскій легитимизмъ, Бисмаркъ упразднилъ нѣсколько весьма легитимныхъ нѣмецкихъ троновъ — не слѣдуетъ забывать, что и гессенъ-дармштатскій тронъ уцѣлѣлъ въ разгромѣ 1866 г. исключительно благодаря заступничеству Александра II[5] — и въ борьбѣ съ Австріей не останавливался даже передъ перспективой союза съ венгерской революціей.
Всякая истинно государственная политика, хотя бы она и была во внутреннихъ вопросахъ весьма консервативна, въ борьбѣ за могущество не останавливается передъ такими мелочами, какъ «легитимность».
Изъ даннаго нами освѣщенія вопроса о великой Россіи вытекаютъ совершенно ясные выводы относительно волнующей въ настоящее время общество морской проблемы. Въ войнѣ съ Австріей или съ Австріей и Германіей вмѣстѣ такой флотъ намъ ни въ чемъ существенномъ не поможетъ. Ни для Германіи, ни еще менѣе для Австріи дѣйствія на морѣ противъ насъ не будутъ имѣть рѣшающаго значенія.
Отсюда ясно, что балтійскій флотъ, какъ это ни странно, всего менѣе нуженъ Россіи.
Великой Россіи, на настоящемъ уровнѣ нашего экономическаго развитія, необходимы сильная армія и такой флотъ, который обезпечивалъ бы намъ возможность десанта на любомъ пунктѣ Чернаго моря и въ то же время абсолютно обезпечивалъ бы насъ отъ вражескаго десанта въ этой области. Другими словами, мы должны быть господами на Черномъ морѣ. Совершенно ясно, что это осуществимо только при томъ условіи, если мы изъ числа крупныхъ морскихъ державъ будемъ имѣть своимъ противникомъ тамъ въ худшемъ случаѣ одну Германію, противъ которой у насъ будетъ всегда «покрытіе» въ лицѣ Англіи и Франціи. Противъ Англіи мы и тамъ бороться никогда не сможемъ. Но вѣдь вообще реальная политика утвержденія русскаго могущества на Черномъ морѣ неразрывно связана съ прочнымъ англо-русскимъ соглашеніемъ, которое для насъ не менѣе важно, чѣмъ франко-русскій союзъ. Вообще это соглашеніе и этотъ союзъ суть безусловно необходимыя внѣшнія гарантіи созданія Великой Россіи.
Внутреннее содержаніе этой проблемы можетъ быть дано только сочетаніемъ правильной внѣшней политики съ разумнымъ разрѣшеніемъ нашихъ внутреннихъ вопросовъ.
Интеллигенція страны должна пропитаться тѣмъ духомъ государственности, безъ господства котораго въ образованномъ классѣ не можетъ быть мощнаго и свободнаго государства.
«Правящіе круги» должны понять, что, если изъ великихъ потрясеній должна выйти великая Россія, то для этого нуженъ свободный, творческій подвигъ всего народа. Въ народѣ, пришедшемъ въ, движеніе, въ народѣ, конституція котораго родилась вовсе не изъ навѣяннаго извнѣ радикализма, а изъ потрясеннаго тяжелыми уроками государства патріотическаго духа, — въ этомъ народѣ нельзя уже ничего достигнуть простымъ приказомъ власти. Изъ скорбнаго историческаго опыта послѣднихъ лѣтъ народъ нашъ вынесъ пониманіе того, что государство есть личность «соборная» и стоитъ выше всякой личной воли. Это огромное неоцѣнимое и неистребимое пріобрѣтеніе и оправданіе пережитыхъ нами «великихъ потрясеній».
Теперь задача истинныхъ сторонниковъ государственности заключается въ томъ, чтобы понять и расцѣнить всѣ условія, созидающія мощь государства. Только государство и его мощь могутъ быть для настоящихъ патріотовъ истинной путеводной звѣздой. Остальное — «блуждающіе огни».
Государственная мощь невозможна внѣ осуществленія національной идеи. Національная идея современной Россіи есть примиреніе между властью и проснувшимся къ самосознанію и самодѣятельности народомъ, который становится націей. Государство и нація должны органически срастись.
Въ новѣйшей европейской исторіи есть замѣчательный и поучительный примѣръ такого сращенія.
Въ 60-хъ годахъ между націей и властью въ руководящей германской державѣ Пруссіи возгорѣлся жесточайшій конфликтъ, грозившій политической катастрофой. Власть, благодаря Бисмарку, вышла побѣдительницей изъ этого конфликта, овладѣвъ національной идеей, чего не сумѣли сдѣлать ни Стюарты въ Англіи, ни Бурбоны во Франціи. Побѣда власти, однако, не была ни униженіемъ народа, ни разрушеніемъ права. Величіе Бисмарка, какъ государственнаго дѣятеля, заключалось, между прочимъ, въ томъ, что онъ никогда не смѣшивалъ государства ни съ какими лицами. Власть и народъ примирились на осуществленіи національной идеи, и объединенная Германія, утверждающая свою внѣшнюю мощь, сумѣла органически сочетать историческія традиціи съ новыми государственными учрежденіями на демократической основѣ всеобщаго избирательнаго права.
Объединеніе Германіи подъ предводительствомъ Пруссіи, которая выбрасываетъ Австрію изъ Германіи и затѣмъ набрасывается на Францію и отнимаетъ у нея завоеванія Людовика XIV[6], было рядомъ событій, въ которыхъ и современникъ, и всякій изучающій ихъ теперь, не можетъ не чувствовать какой-то роковой силы.
У Бисмарка, когда онъ ковалъ германскую Имперію, вовсе не было готоваго, до подробностей выработаннаго плана. Творецъ событій, онъ въ то же время былъ влекомъ ими. Но онъ, по крайней мѣрѣ, въ каждый данный моментъ выполнялъ свою волю и осуществлялъ дорогую ему идею. О Вильгельмѣ I нельзя сказать даже этого. Прусскій король, если бы дѣла совершались по его волѣ, никогда бы не былъ германскимъ императоромъ. Но онъ долженъ былъ стать имъ. Самая незамѣтная и въ то же время самая трудная и почетная борьба, которую велъ Бисмаркъ во имя государства, велась имъ не противъ оппозиціи парламента, не противъ внѣшняго врага и его дипломатія, а противъ главы государства. И онъ, а съ нимъ вмѣстѣ германская государственность оказались побѣдителями въ этой борьбѣ.
Такова сила національной идеи, нашедшей себѣ орудіе въ государствѣ, которое стремится увеличить свою мощь. Или, наоборотъ, такова сила государства, поставившаго себѣ на службу національную идею. Это — двѣ силы, которыя, для того, чтобы перевернуть судьбы народовъ, должны найти одна другую и дѣйствовать въ полномъ союзѣ.
Часто смотрятъ на эти событія съ «отвлеченной» точки зрѣнія. Революціонеры видятъ въ объединеніи Германіи не торжество національной идеи, а лишь возвышеніе консервативной прусской державы — такъ понимали событія многіе старые нѣмецкіе радикалы 40-хъ гг.; такъ оцѣниваютъ ихъ до сихъ поръ нѣкоторые соціалъ-демократы. Легитимисты видятъ въ этомъ объединеніи, поглотившемъ нѣсколько легитимныхъ троновъ и въ современной Германіи утопившемъ патріархально-консервативную Пруссію съ ея старыми государственными традиціями, не столько торжество государственности, сколько побѣду страннаго, противорѣчиваго союза военно-монархической мощи съ революціонной идеей — такъ смотрѣли на событія не только ганноверскіе легитимисты; такъ чувствовали и представители стараго прусскаго духа, вродѣ генерала Роона и даже самого Вильгельма I.
Первые заблуждаются въ томъ, что не видятъ связи національной идеи съ государственной мощью. Вторые фантазируютъ о возможности поставить государственной мощи, окрыленной національной идеей, «легитимныя» и «традиціонныя» границы.
Государство должно быть революціонно, когда и поскольку этого требуетъ его могущество. Государство не можетъ быть революціонно, когда и поскольку это подрываетъ его могущество.
Это «законъ», который властвуетъ одинаково и надъ династіями, и надъ демократіями. Онъ низвергаетъ монарховъ и правительства; и онъ же убиваетъ революціи.
Понять это значитъ понять государство въ его истинномъ существѣ, заглянуть ему въ лицо, которое, какъ ликъ Петра Великаго, по слову величайшаго русскаго поэта, «прекрасно» и «ужасно».
Только, если русскій народъ будетъ охваченъ духомъ истинной государственности и будетъ отстаивать ее смѣло въ борьбѣ со всѣми ея противниками, гдѣ бы они ни укрывались, — только тогда, на основѣ живыхъ традицій прошлаго и драгоцѣнныхъ пріобрѣтеній живущихъ и грядущихъ поколѣній, будетъ создана — Великая Россія.
- ↑ Государственная Дума. Стенографическій отчетъ. Сессія II, засѣданіе 36, 10.V.1907 г.
- ↑ Въ особенности рѣзко выражено это было въ передовой статьѣ № 47 Освобожденія отъ 2-го мая 1904 г., гдѣ я писалъ: «русская армія побѣждала не разъ, но, если она тутъ не побѣдитъ, знайте, что передъ ней была нелѣпая задача».
- ↑ Русская Мысль, 1907 г., августъ.
- ↑ Любопытно, что это недавно доказывалось въ весьма обстоятельной статьѣ офиціальнаго Вѣстника финансовъ. См. статью «Ближневосточные рынки» въ № 46 за 1907 г.
- ↑ Ср. Н. von Sybel. Die Begründung des deutschen Reiches. Band V (München u. Leipzig, 1890), въ особ. стр. 391—394.
- ↑ Когда Тьеръ, въ знаменитой своей поѣздкѣ по столицамъ Европы во время войны, встрѣтившись въ Вѣнѣ со своимъ другомъ историкомъ Ранке, спросилъ его, съ кѣмъ Германія послѣ паденія Наполеона ведетъ войну, Ранке отвѣчалъ: «съ Людовикомъ XIV».