Васильки (Андреевская)/ДО

Васильки
авторъ Варвара Павловна Андреевская

Опубл.: 1892. Источникъ: az.lib.ru • Колин садик
Ни за сто рублей!
Манина кукла
Три встречи
Новое платье
Маленький птенчик
На себя пеняй
Верочка
Горемыка
Васина лошадка
Тяжелые дни
Нехорошая шутка
Олин кулич
Черный человек
Не велика важность
Дедушкина комната
Опасная забава
В Спасов день
Один из счастливых дней Наташи
В темном лесу
Галченок
Бабушкин гостинец и три загадки

ВАСИЛЬКИ

СОБРАНІЕ РАЗСКАЗОВЪ ДЛЯ ДѢТЕЙ СРЕДНЯГО ВОЗРАСТА В. П. Андреевской, С.-ПЕТЕРБУРГЪ. ИЗДАНІЕ Ф. А. БИТЕПАЖА,

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Колинъ садикъ (съ картинкой)

Ни за сто рублей!

Манина кукла

Три встрѣчи

Новое платье (съ картинкой)

Маленькій птенчикъ

На себя пеняй

Вѣрочка

Горемыка

Васина лошадка

Тяжелые дни (съ картинкой)

Нехорошая шутка

Олинъ куличъ

Черный человѣкъ

Не велика важность

Дѣдушкина комната (съ картинкой)

Опасная забава

Въ Спасовъ день

Одинъ изъ счастливыхъ дней Наташи

Въ темномъ лѣсу

Галченокъ

Бабушкинъ гостинецъ и три загадки

Колинъ садикъ.

Колинаго папы превосходный садъ, въ которомъ ростетъ нѣсколько фруктовыхъ деревьевъ и разныхъ ягодъ.

Въ особенности хороши тамъ вишни.

Одно изъ вишневыхъ деревцовъ Коля любитъ больше другихъ и, подъ руководствомъ отца, постоянно самъ за нимъ ухаживаетъ, а оно за это ежегодно приноситъ ему вкусныя ягоды.

Вѣрочка, младшая сестра Коли, часто смотрѣла на это деревцо и очень сожалѣла, что у нея нѣтъ такого же.

— Коля! — сказала она какъ-то брату: — на твоемъ деревцѣ такъ много вишенъ, почему ты меня не поподчуешь?

— Нельзя; подожди немного.

— Зачѣмъ ждать, я хочу теперь, сейчасъ же, неужели тебѣ жаль; дай хотя одну ягодку.

— Не только одну ягодку, а цѣлую корзинку готовъ собрать для тебя, милая Вѣруня, — ласково отозвался мальчикъ: — только теперь еще рано.

— Нисколько, мы уже отобѣдали, а мама говоритъ, что конфекты и ягоды нельзя кушать только до обѣда, послѣ же — сколько угодно.

Коля улыбнулся.

— Я не къ тому говорю рано, — продолжалъ онъ, подсѣвъ къ сестренкѣ.

— А къ чему же?

— Къ тому, что вишни мои еще не созрѣли; онѣ теперь невкусныя, да и для здоровья вредны.

Вѣрочка не совсѣмъ поняла слова брата и, полагая, что онъ просто скупится, до того разсердилась, что назвала его гадкимъ, жаднымъ мальчикомъ, убѣжала прочь и нѣсколько дней не хотѣла играть съ нимъ.

Колѣ конечно это показалось очень обиднымъ, но такъ какъ онъ не чувствовалъ себя виноватымъ, то и не безпокоился; а когда вишни дозрѣли, набралъ ихъ цѣлую корзину, прикрылъ виноградными листьями и принесъ Вѣрочкѣ.

— На что мнѣ эта корзинка? — недовольнымъ тономъ спросила дѣвочка.

— Возьми, Вѣра, возьми, не пожалѣешь, — отвѣчалъ Коля.

— Не надо, — не хочу.

— Да прежде чѣмъ отказываться, ты посмотри, что въ корзинкѣ находится?

— И смотрѣть не стану.

— Напрасно.

— Она навѣрно пустая?

— Какъ пустая? А эти листья?

— Мнѣ не надо листьевъ. Поди прочь съ твоей корзинкой, жадный мальчикъ; ты просто хочешь посмѣяться надо мной, я тебя знаю!

— Вѣра, перестань! Какъ тебѣ не стыдно говорить подобнымъ образомъ! — взмолился Коля, и въ голосѣ его послышались слезы.

Вѣрочкѣ стало совѣстно за свои рѣзкія слова, она постаралась улыбнуться, протянула руку къ корзинкѣ, сбросила покрывавшій ее слой листьевъ и къ крайнему удивленію увидѣла подъ нимъ множество прекрасныхъ спѣлыхъ вишенъ.

— Теперь ты не назовешь меня скупымъ и жаднымъ, — сказалъ Коля: — и согласишься съ тѣмъ, что раньше я не давалъ тебѣ ягодъ только потому, что онѣ были неспѣлыя.

Вѣрочка покраснѣла до ушей при мысли о томъ, что напрасно такъ дурно думала о братѣ и, припавъ бѣлокурой головкой къ его плечу, со слезами просила забыть несправедливые укоры.

Коля въ знакъ согласія крѣпко поцѣловалъ ее.

Ни за сто рублей!

Степѣ недавно минуло восемь лѣтъ; онъ былъ сынъ доктора и, переѣхавъ на дачу съ родителями, каждый день по совѣту отца утромъ, послѣ чаю, ходилъ гулять въ расположенный по близости сосновый лѣсокъ.

Выйдя однажды на прогулку раньше обыкновеннаго, Степа забрелъ довольно далеко, и уже хотѣлъ возвратиться, чтобы не опоздать къ завтраку, какъ вдругъ услыхалъ позади себя шорохъ.

«Не медвѣдь ли?» мысленно проговорилъ Степа и, со страхомъ повернувъ голову, увидѣлъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя маленькую дѣвочку.

Она была одѣта очень бѣдно; личико ея казалось печальнымъ, задумчивымъ. Въ рукахъ она держала блюдечко, полное спѣлой, ароматной земляники.

— Ты продаешь ягоды? — окликнулъ дѣвочку Степа.

— Нѣтъ, — отвѣтила она коротко, и сейчасъ же свернула въ сторону.

Степа послѣдовалъ за нею; ягоды казались такими аппетитными, что ему ужасно хотѣлось попробовать ихъ. Онъ опустилъ руку въ карманъ, вынулъ кошелекъ и посмотрѣлъ, сколько въ немъ находится денегъ.

Оказалось мелочи больше рубля.

— Послушай, милая, продай мнѣ землянику? — снова обратился онъ къ малюткѣ.

— Ни за что на свѣтѣ.

— А если я тебѣ заплачу за нее двугривенный? ~ — Все-таки не продамъ.

— Ну тридцать копѣекъ?

— Не продамъ.

— Полтинникъ?

— Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ! — съ досадою возразила дѣвочка.

— И даже за рубль не отдашь?

— Ни за сто рублей!

Степа замолчалъ; упрямство маленькой незнакомки раздражило его; нѣсколько минутъ они шли молча, наконецъ Степа заговорилъ первый;

— Развѣ ты такъ богата, что не нуждаешься въ деньгахъ? — спросилъ онъ.

— Напротивъ, мы съ мамой часто голодаемъ даже, въ особенности теперь, когда заболѣлъ Петруша.

— А кто это Петруша?

— Мой маленькій братъ; онъ очень, очень боленъ; вчера сосѣдка Мироновна сказывала, что ему не поправиться, мама горько плачетъ.

— Вотъ видишь ли, тебѣ мои деньги были бы гораздо полезнѣе земляники; на деньги можно купить лѣкарство, молоко, булки, а земляника что? Скушаешь и забудешь.

— Я сама ее кушать не буду — отдамъ Петрушѣ; онъ сегодня утромъ сказалъ, что ему очень бы хотѣлось ягодъ.

— Давно болѣнъ Петруша?

— Двѣ недѣли.

— Докторъ ходитъ?

— Нѣтъ; доктору надо заплатить, а намъ нечѣмъ.

— Какже такъ? Безъ доктора нельзя.

Дѣвочка заплакала. Степѣ стало жаль ее.

— Вы далеко живете? — спросилъ онъ.

— Тутъ сейчасъ за опушкой лѣса. Моя мама прачка, ее зовутъ Анна.

Нѣсколько шаговъ дѣти прошли молча, наконецъ Степа опять заговорилъ.

— Значитъ ягодъ твоихъ я не получу ни за сто рублей? — спросилъ онъ, улыбнувшись.

— Ни за сто рублей, и ни въ какомъ случаѣ!

— Тогда прощай.

— Прощайте.

Дѣвочка пошла прямо, Степа повернулъ налѣво; придя домой, онъ засталъ всю семью уже за чаемъ.

— Ты сегодня опоздалъ, дружекъ, — замѣтилъ папа.

— Да, папочка, виноватъ, это случилось потому, что я заговорился съ одной маленькой бѣдной дѣвочкой, которая несла превосходную землянику, я очень просилъ, чтобы она продала ее мнѣ, но дѣвочка ни за что не соглашалась.

И Степа передалъ подробно свою бесѣду съ сестренкою больного Петруши.

— Вотъ, папочка, еслибы ты пошелъ посмотрѣть мальчика? — сказалъ онъ въ заключеніе.

— Я самъ объ этомъ только-что думалъ. Кончай скорѣе чай, отправимся вмѣстѣ, я захвачу съ собою аптечку, постараюсь облегчить страданіе малютки, и можетъ быть, съ Божьей помощью, поставлю его на ноги.

Степа былъ готовъ менѣе чѣмъ черезъ десять минутъ и, направившись къ опушкѣ лѣса, очень скоро привелъ отца къ маленькому повалившемуся, совершенно вросшему въ землю домику, гдѣ жила прачка Анна.

Дѣвочка, которая съ такимъ упорствомъ отказывалась продать ягоды, первая увидала подходившихъ посѣтителей.

— Ахъ, мама! — сказала она матери. — Этотъ противный маленькій баринъ опять идетъ сюда, и даже не одинъ, а съ какимъ-то мужчиной; они вѣрно думаютъ отнять у насъ землянику силой; спрячь скорѣе — Петруша не хочетъ теперь, можетъ быть онъ покушаетъ вечеромъ.

— Гдѣ ему кушать, дурочка, когда бѣдняга еле дышетъ, — отвѣчала Анна и залилась слезами.

Но дѣвочка все-таки торопливо схватила ягоды со стола и быстро сунула въ шкафчикъ.

Дверь въ эту минуту отворилась. На порогѣ показался Степа и докторъ.

— Здравствуй, милая! — обратился послѣдній къ Аннѣ.

Женщина встала съ мѣста и поклонилась.

— У тебя, говорятъ, болѣнъ ребенокъ?

Анна вмѣсто отвѣта заплакала еще больше.

— Дай-ка на него взглянуть!

— Что смотрѣть, батюшка, только тревожить.

— Но вѣдь я докторъ, милая, мой сынъ встрѣтился въ лѣсу съ твоей дочерью, узналъ отъ нея о болѣзни маленькаго Петруши, и вотъ мы пришли вмѣстѣ навѣстить его и помочь ему.

Лицо Анны въ первую минуту просіяло, но потомъ снова вслѣдствіе какой-то мрачной думы затуманилось.

— Я не могу вамъ заплатить, господинъ докторъ, — сказала она, опустивъ глаза.

— О деньгахъ не должно быть рѣчи! — отозвался отецъ Степы. — Еслибы ты даже вздумала давать мнѣ ихъ, то я бы не взялъ; покажи-ка лучше скорѣе больного.

Анна съ благодарностью бросилась цѣловать руку добраго доктора и, отдернувъ занавѣску у кровати, приподняла маленькаго, закутаннаго различными тряпками ребенка.

— Ай, больно… больно! — слабо простоналъ ребенокъ.

— Что болитъ у тебя, голубчикъ? — ласково спросилъ докторъ.

— Все!.. — отвѣчалъ мальчикъ и опять принялся стонать и охать.

Докторъ сталъ его внимательно осматривать; осмотръ продолжался довольно долго. Анна съ безпокойствомъ слѣдила за малѣйшимъ движеніемъ доктора и за выраженіемъ его лица.

Маленькая дѣвочка, которую звали Лушей, не относилась больше недовѣрчиво къ неожиданнымъ посѣтителямъ, не боялась, что у нея отнимутъ ягоды, а напротивъ, готова была съ радостью предложить ихъ, лишь бы только гости вылѣчили Петрушу.

— Будь покойна, сынишка поправится! — сказалъ наконецъ докторъ. — Счастье въ томъ, что сегодня удалось во-время захватить болѣзнь, — завтра было бы пожалуй поздно; я сейчасъ достану лѣкарство.

Степа помогъ отцу открыть ящикъ, въ которомъ находилась походная аптечка.

— Давай ему каждый день утромъ, въ обѣдъ и вечеромъ по десяти капель изъ этой сткляночки, на ночь натирай мазью, а затѣмъ возьми на расходъ немного денегъ, — обратился докторъ къ Аннѣ, доставая изъ кармана кошелекъ и подавая ей трехрублевую бумажку: — больного надо кормить получше, а это сопряжено съ нѣкоторыми расходами.

— Батюшка, отецъ родной, откуда мнѣ такое счастье! — начала причитать Анна, захлебываясь отъ волненія, и снова бросилась цѣловать руку доктора.

— Не за что, не за что, — остановилъ ее послѣдній.

— Какъ, батюшка, не за что? Если мой Петруша поправится, такъ я всю жизнь буду молить за васъ Богу!

— И я тоже! — добавила дѣвочка, все время молча слушавшая разговоръ добраго барина съ мамой.

— А ягодъ все-таки не продашь? — шутя спросилъ Степа.

Луша улыбнулась и, молча доставъ изъ шкафчика землянику, подала ее.

— Я шучу, не надо.

— Нѣтъ, баринъ, возьмите пожалуйста, Петруша все равно не будетъ кушать.

Степѣ очень хотѣлось вкусной земляники, но онъ не рѣшался брать и вопросительно взглянулъ на отца.

— Возьми, — сказалъ ему послѣдній по-французски: — иначе она можетъ обидѣться.

Степа съ удовольствіемъ исполнилъ совѣтъ отца, который, давъ Аннѣ еще нѣсколько наставленій относительно того, какъ обращаться съ больнымъ, отправился домой.

Здоровье малютки съ каждымъ днемъ поправлялось; въ концѣ недѣли онъ уже всталъ съ кроватки.

Анна пришла вторично поблагодарить добраго доктора, а Луша принесла Степѣ двѣ глубокія тарелки земляники.

Степа сказалъ, что не хочетъ брать ягоды даромъ, и непремѣнно хотѣлъ заплатить за нихъ хотя бездѣлицу, но дѣвочка на-отрѣзъ отказалась отъ денегъ.

— Ни за сто рублей не возьму отъ васъ гроша! — возразила она и, боясь, чтобы ее не заставили силою, со всѣхъ ногъ бросилась бѣжать обратно.

Манина кукла.

— Мамочка, милая, дорогая, знаешь какое у меня несчастіе случилось! — вскричала однажды маленькая Маня, вбѣжавъ въ комнату матери.

— Что такое? — испуганно спросила послѣдняя.

— Моя любимая кукла Мери пропала!

— Ну это еще не такое большое несчастіе, — отозвалась мама, вздохнувъ свободнѣе.

— Какъ, мамочка, не большое? Чего еще больше! Я такъ люблю Мери, и вдобавокъ сегодня, по случаю ея рожденья, я пригласила всѣхъ куколъ кузины Наташи, купила конфектъ, орѣховъ, пастилы, чтобы угостить ихъ, и вдругъ Мери пропала, о, это ужасно! ужасно!

И, закрывъ лицо руками, дѣвочка даже расплакалась.

— Перестань, дружокъ, успокойся — Мери найдется; просто или ты сама ее куда-нибудь засунула или няня убрала.

— Да нѣтъ же, мама, я вездѣ-вездѣ перешарила!

— Пойдемъ искать вмѣстѣ, — предложила мама и, взявъ дѣвочку за руку, пошла съ нею обходить всю квартиру.

Куклы однако дѣйствительно нигдѣ не оказалось; позвали няню, позвали горничную Дуняшу, чтобы допросить хорошенько, не убрала ли которая изъ нихъ, но ни та, ни другая не могли дать никакихъ свѣденій.

Маня расплакалась еще больше и, грустно склонивъ головку, присѣла въ столовой на диванѣ, задавая себѣ, въ сотый разъ вопросъ: куда бы могла дѣваться ея любимица?

Вдругъ въ сосѣдней комнатѣ скрипнула дверь, послышался шорохъ… Маня оглянулась, и ей показалось, что кто-то побѣжалъ въ дѣтскую.

— Кто тамъ? — окликнула дѣвочка.

Отвѣта не послѣдовало; но Маня была не изъ трусливыхъ. Поспѣшно соскочивъ съ дивана, она направилась въ дѣтскую, и не успѣла переступить порогъ, какъ ей прямо въ глаза бросилась сидящая на игрушечномъ креслѣ Мери.

Но Боже мой! Что же это такое? Мери одѣта въ дорогое розовое атласное платье, обшитое кружевами; на головѣ у нея модная шляпка съ перомъ, въ рукахъ щегольской зонтикъ… Маня остановилась въ недоумѣніи и начала громко звать мать, отца, няню, которые, испугавшись ея крику, немедленно сбѣжались съ разныхъ сторонъ.

— Что случилось?

— Что такое?

— Что съ тобою?

Въ голосъ спросили они Маню. Маня молча указала пальчикомъ на куклу.

— Я ничего не вижу особеннаго, и положительно не понимаю причины твоего крика? — сказалъ папа, взглянувъ на дѣвочку съ удивленіемъ.

— Да, папочка, потому что ты не знаешь въ чемъ дѣло? — отвѣчала Маня. — Вѣдь моя Мери съ утра пропала, несмотря на то, что сегодня день ея рожденья, что я для нея созвала гостей и приготовила большой праздникъ; теперь же вдругъ вернулась сама, одна, разодѣтая, въ новой шляпкѣ и съ зонтикомъ, прежде у нея ничего этого не было; согласись, что есть чему не только удивляться, но даже испугаться.

— Ты полагаешь, что она уходила куда-нибудь? — съ улыбкой спросила мама.

— Я знаю, что куклы однѣ ходить не могутъ, а между тѣмъ Мери уходила, это ясно.

— Но, дружокъ мой, вѣдь куклы не живыя существа, онѣ ни двигаться, ни говорить, ни думать не могутъ.

— Это правда.

— Вѣроятно кто-нибудь взялъ ее и, желая доставить тебѣ удовольствіе, разодѣлъ такъ нарядно, иначе быть не можетъ.

— Вопросъ въ томъ, кто это сдѣлалъ, вѣрно ты, мамочка?

Мама отрицательно покачала головой.

— Няня, ты? — обратилась дѣвочка къ старушкѣ-няни.

— Нѣтъ, голубка, не я. Гдѣ мнѣ старой, со слѣпыми глазами, смастерить такой модный нарядъ, я и нитку-то вдѣть въ иголку не вижу.

— Тогда вѣрно ты, папочка? — рѣшила Маня, подбѣжавъ къ отцу, чтобы обнять его.

— Развѣ ты видала меня когда-нибудь за шитьемъ? — смѣясь, возразилъ отецъ, стараясь высвободиться изъ объятій дочери. — Вообрази, какъ было бы красиво смотрѣть со стороны, еслибы я занялся кройкою кукольныхъ платьевъ!..

Всѣ присутствующіе невольно засмѣялись этому замѣчанію, разсмѣялся и еще кто-то за дверью.

Какъ уже сказано выше, Маня была не изъ трусливыхъ, а потому крайне заинтересованная тѣмъ, кто бы это могъ быть, поспѣшила заглянуть за дверь.

— Наташа! — радостно вскрикнула она, поцѣловавъ кузину. — Теперь мнѣ нечего больше допрашивать, кто нарядилъ Мери, спасибо тебѣ, дорогая, спасибо!.. спасибо!..

Наташа созналась, что дѣйствительно сегодня рано утромъ, пока Маня еще спала, пришла за куклой и попросила свою маму сшить для нея платье, шляпка же и зонтикъ были куплены наканунѣ.

Маня еще разъ крѣпко поцѣловала подругу, которая затѣмъ отправилась домой, чтобы привести своихъ куколъ.

Началось угощенье; вдобавокъ же къ пастилѣ, орѣхамъ и конфектамъ папа, желая ознаменовать день рожденья любимой Мининой куклы, прислалъ немного бѣлаго вина, налитаго во флакончикъ отъ духовъ, напоминающій своею формою форму графина.

Маня и Наташа очень обрадовались и, наливъ вино въ маленькіе, игрушечные стаканчики, пили за здоровье новорожденной Мери.

Три встрѣ;чи.

Въ одномъ густомъ, дремучемъ лѣсу жилъ маленькій, весь покрытый щетиною, звѣрекъ; жилъ онъ себѣ тихо, скромно, никогда никому вреда не дѣлалъ.

Цѣлый день сидѣлъ, бывало, притаившись подъ густымъ плетнемъ, кучей хвороста или въ глубинѣ какого-нибудь куста, голоса не подаетъ и только подъ вечеръ выйдетъ прогуляться, чтобы раздобыть чего-нибудь поужинать.

Звѣрекъ этотъ называется ежомъ. Онъ всю зиму насквозь провелъ въ глубокомъ снѣ (спячкѣ) и съ наступленіемъ весны вышелъ однажды на Божій свѣтъ подышать чистымъ воздухомъ.

Давно, давно уже не лакомился ежикъ жуками, тараканами, полевыми мышками, до которыхъ онъ большой охотникъ; давно не бродилъ по лѣсу, тихо прокладывая себѣ дорогу между грудою сухихъ, прошлогоднихъ листьевъ.

«Хорошо здѣсь», подумалъ звѣрекъ, съ наслажденіемъ поводя носикомъ во всѣ стороны, обнюхивая чуть не каждую травку.

Не успѣлъ онъ сдѣлать нѣсколько шаговъ, какъ услыхалъ гдѣ-то по близости шорохъ.

Струсивъ, ежикъ готовился-было свернуться клубкомъ, какъ дѣлалъ всегда въ минуты опасности, но, замѣтивъ около себя небольшую змѣйку, называемую ужомъ, забылъ страхъ, смѣло подбѣжалъ къ ней и сталъ обнюхивать ея длинное, круглое тѣло, покрытое чешуйками, сѣро-зеленоватую голову и гибкую, отливающую сталью, спину.

Ужъ, повидимому, не обрадовался встрѣчи съ ежомъ; онъ широко раскрылъ пасть съ острыми зубами, зашипѣлъ и, не долго думая, ужалилъ ежа въ лапку.

Ежъ не смутился, не отступилъ, а преспокойно началъ зализывать ужаленное мѣсто, при чемъ неожиданно получилъ въ высунутый языкъ новую рану.

И на это не обратилъ ежъ вниманія; онъ инстинктивно понималъ, что жало ужа не ядовито, и попрежнему продолжалъ обнюхивать его до тѣхъ поръ, пока, въ волю натѣшившись безпомощностью шипящаго противника, вдругъ быстро схватилъ въ ротъ его голову, раздробилъ ее и съѣлъ уя?а совсѣмъ.

— Вотъ такъ позавтракалъ! — сказалъ тогда ежъ, самодовольно облизываясь, и собрался снова продолжать путь своими ровными, мелкими шажками, какъ опять услыхалъ шорохъ сильнѣе прежняго, сопровождаемый человѣческимъ голосомъ и громкимъ лаемъ быстро приближающейся собаки."

Ежъ въ первую минуту рѣшился бѣжать, потомъ, разсудивъ весьма основательно, что при его неповоротливости это невозможно, мигомъ свернулся въ клубокъ, ощетинилъ свои колючія иглы и спокойно ждалъ нападенія.

Подбѣжавшая собака продолжала ворчать и лаять; ежъ не шевелился.

Собака попробовала схватить его въ зубы, но укололась, съ визгомъ отскочила прочь и вѣроятно убѣдившись, что ничего-молъ не подѣлаешь, нехотя послѣдовала за своимъ господиномъ.

Кругомъ наступило прежнее спокойствіе; ежъ сталъ потихоньку раздвигать передній и задній конецъ своего панцыря, всталъ осторожно на землю, и мало-по-малу высунулъ крошечное свиное рыльце.

Кожа на головѣ ежа еще щетинилась, и всегда веселые глазки, спрятанные подъ нависшими бровями, смотрѣли угрюмо.

Но вскорѣ мордочка начала разглаживаться, носикъ высунулся впередъ; изъ круглаго колючаго комка образовался прежній маленькій звѣрекъ, который пошелъ своей дорогой, какъ-будто ничего особеннаго съ нимъ не случилось; но видно день выдался такой странный; едва кончилась исторія съ собакой, какъ опять что-то вблизи зашевелилось.

Ежъ не успѣлъ еще хорошенько разобрать, въ какой именно сторонѣ слышался шелестъ, какъ мимо его стрѣлой пронеслась полевая мышь.

— Этотъ врагъ не страшенъ, — прошепталъ ежъ, и пустился въ погоню за крошечнымъ звѣрькомъ.

Мышь же юркнула прямо въ свое подземное жилище.

Замѣтивъ, что мышка точно сквозь землю провалилась, ежъ принялся терпѣливо обнюхивать все вокругъ себя и въ концѣ-концовъ попалъ на то мѣсто, гдѣ скрывалась мышь.

Разрывъ мордочкой землю, онъ сталъ упорно пробираться по стопамъ мыши, и черезъ нѣсколько минутъ должно быть догналъ ее; изъ норки послышался жалобный пискъ…

Нѣсколько минутъ спустя ежикъ вышелъ обратно; онъ былъ очень сытъ и доволенъ, вернулся домой и, расположившись отдохнуть на сухихъ листьяхъ, замѣнявшихъ ему постель, только-что собрался зажмурить глазки, какъ вдругъ къ нему вошелъ сосѣдъ — пріятель, такой же маленькій, колючій ежъ, жившій по сосѣдству.

— Здорово, дружище! — сказалъ онъ нашему ежику.

— Здорово, товарищъ! — отозвался послѣдній. — Какъ поживаешь?

— Ничего себѣ, помаленьку; только одна бѣда!

— Какая?

— Проголодался ужасно, нѣтъ ли у тебя чего перекусить?

— Къ несчастію дома ничего нѣтъ, но за то я какъ сегодня угостился, просто прелесть!

— Чѣмъ?

Ежикъ подробно разсказалъ товарищу всѣ приключенія своей первой весенней прогулки; бесѣда продолжалась между ними довольно долго, и описаніе вкуснаго жаркого, въ видѣ ужа и полевой мышки, еще больше раздразнило аппетитъ проголодавшагося сосѣда, который, въ надеждѣ тоже напасть на что-нибудь подобное, выйдя отъ ежика, не пошелъ домой, а отправился въ лѣсъ и въ поле за наживою.

Ужа повстрѣчать ему не удалось, но полевыхъ мышей попадалось множество, такъ что голодъ онъ утолилъ отлично, и возвратился къ себѣ совершенно довольнымъ.

Новое платье.

— Мамочка, позволь сегодня одѣть новое платье, мнѣ очень, очень хочется? — сказала Таня своей матери.

— Зачѣмъ, другъ мой; ты можешь его запачкать.

— Нѣтъ, мамочка, не запачкаю, даю тебѣ честное слово; вѣдь для того же оно и сшито, чтобы носить?

— Да; но только не дома.

— Это все равно, я буду осторожна, не разорву и не запятнаю.

Мама долго не соглашалась, но потомъ въ концѣ-концовъ потеряла терпѣніе вслѣдствіе настоятельной просьбы дѣвочки и приказала горничной достать ей изъ шкафа новое розовое платье.

Таня поспѣшно побѣжала въ дѣтскую, сбросила съ себя ситцевый, уже нѣсколько полинялый и порядочно помятый капотикъ, и замѣнила его розовымъ платьицемъ, обложеннымъ около ворота и рукавовъ бѣлыми кружевами.

Первое время она такъ берегла свой новый костюмъ, что даже боялась сѣсть, чтобы не приплюснуть и, изъ страха какъ-нибудь нечаянно сдѣлать пятно, надѣла передникъ, но затѣмъ, мало-по-малу, такъ увлеклась игрою въ мячикъ и въ жмурки съ маленькимъ братомъ Женей, что совершенно позабыла о платьѣ.

Выбѣжала въ садъ, отправилась собирать ягоды, уронила нѣсколько изъ нихъ на передникъ, нечаянно продавила рукою, такъ что пятно прошло черезъ передникъ и, ничего не замѣтивъ, вернулась обратно въ комнату бѣгать съ Женей въ лошадки. Забава эта ей очень понравилась… Женя такъ ловко подгонялъ кнутикомъ, такъ смѣшно выкрикивалъ:

«Ей берегись!» или: «держи правѣе!» а собачка Нелька съ такимъ восторгомъ догоняла ихъ и дергала, что Таня, позабывъ все на свѣтѣ, даже не замѣтила, что острые зубы Нельки въ нѣсколькихъ мѣстахъ прорвали ей подолъ.

Къ вечеру Таня сняла новое платье, которое горничная повѣсила обратно въ шкафъ, и Таня больше не вспоминала о немъ до тѣхъ поръ, пока черезъ нѣсколько дней мама получила приглашеніе отъ сосѣдей на имянины.

— Вѣдь ты возьмешь меня съ собою, не правда ли? — спросила дѣвочка.

— Съ большимъ удовольствіемъ, но только…

— Что?

— Надо осмотрѣть твое новое платье, мнѣ кажется оно въ такомъ ужасномъ видѣ, что его надѣть невозможно.

Таня открыла шкафъ, сняла съ вѣшалки розовое платье, и когда увидала его, то даже расплакалась.

Платье дѣйствительно оказалось никуда не годнымъ, и ей волей-неволей пришлось лишить себя удовольствія сопровождать маму въ гости.

Маленькій птенчикъ.

Крошечный, только-что оперившійся птенчикъ жилъ со своимъ отцомъ и матерью въ гнѣздышкѣ, свитомъ въ каретномъ сараѣ одного богатаго помѣщика.

Хорошо, тепло и уютно было птенчику въ этомъ гнѣздышкѣ; мать заботилась о томъ, чтобы онъ не озябъ и не былъ голоденъ, прикрывала его перышками и въ клювѣ приносила кормъ, такъ какъ онъ еще летать не могъ, а отецъ во время ея отсутствія сторожилъ гнѣздышко, чтобы грѣхомъ кто не обидѣлъ птенчика, который считалъ себя совершенно счастливымъ, полагая, что вся жизнь пройдетъ подобнымъ образомъ, какъ вдругъ въ одно прекрасное утро случилась съ нимъ такая бѣда, что и передать трудно.

Кучеръ Никаноръ, въ ожиданіи посѣщенія бариномъ каретнаго сарая, задумалъ привести его въ порядокъ и, взявъ въ руки метлу, всаженную на длинную-предлинную палку, принялся обмахивать со стѣнъ и потолка паутину.

— Опасайся! — шепнула птенчику мама.

— Я не могу летѣть, не умѣю… — возразилъ птенчикъ.

— Прыгай скорѣе съ гнѣзда! — продолжала мама съ отчаяніемъ. — Можетъ Богъ дастъ не ушибешься, такъ какъ на полу накидано сѣно… Иначе все равно погибнешь!

Говоря это, мама крошечной птички бросилась впередъ, полетѣла низко, низко; вслѣдъ за нею комомъ свалился птенчикъ, и въ то же самое время рухнуло ихъ гнѣздышко.

По счастію птенчикъ не расшибся и, спотыкаясь на тоненькихъ, слабыхъ ножкахъ, торопливо запрыгалъ въ самый темный уголъ сарая, гдѣ стояла пустая, опрокинутая кверху дномъ бочка.

— Сиди здѣсь смирно… не капошись… не подавай признака жизни, — тихо проговорила мать. — Мы съ папой не забудемъ тебя… Сегодня же примемся за устройство новаго гнѣздышка и, пока ты еще летать не можешь, будемъ сюда приносить тебѣ кормъ и на ночь являться сами.

Съ этими словами мама упорхнула, оставивъ птенчика еле живого отъ испуга. Бѣдняжка дрожалъ всѣмъ своимъ маленькимъ тѣльцемъ, слыша вокругъ шумъ и тяжелые шаги кучера Никанора.

Наконецъ все затихло… Никаноръ кончилъ уборку, вышелъ изъ сарая и заперъ дверь на замокъ; птенчикъ началъ мало-по-малу успокоиваться, сталъ расправлять крылышки, сдѣлалъ даже попытку подняться наверхъ, какъ вдругъ дверь снова скрипнула и онъ опять заслышалъ знакомые шаги Никанора, который на этотъ разъ вошелъ въ сарай въ сопровожденіи самого помѣщика и его маленькаго сына.

— Прибралъ все? — спросилъ помѣщикъ.

— Все, какъ слѣдуетъ, — утвердительно отвѣтилъ кучеръ.

— А что это за бочка стоитъ въ углу?

— Я не зналъ, какъ съ нею быть, оставить ли здѣсь, или изволите приказать отнести въ конюшню?

— Конечно отнести въ конюшню; здѣсь ей не мѣсто.

— Если угодно, я могу сейчасъ это сдѣлать.

— Отлично.

Услыхавъ такія рѣчи, птенчикъ снова задрожалъ отъ страха и прижался въ самый уголъ сарая, — надѣясь, что его не замѣтятъ.

Но увы! надежда не сбылась. Едва только Никаноръ сдвинулъ съ мѣста бочку, Степа (такъ звали сына помѣщика) сейчасъ же увидалъ птенчика.

— Папа, папа! — вскричалъ онъ радостно. — Посмотри какую я сдѣлалъ находку? И, поднявъ птенчика съ полу, осторожно сжалъ его въ рукѣ…

Птенчикъ ничего не помнилъ отъ страха, только жалобно запищалъ и умоляющими глазами взглянулъ на мальчика, но мальчикъ не обратилъ на это вниманія и понесъ его куда-то.

«Пропалъ», подумалъ бѣдняжка я окончательно ничего не могъ сообразить; когда же, по прошествіи нѣкотораго времени, нѣсколько опомнился, то увидѣлъ себя сидящимъ въ прехорошенькой клѣткѣ.

Передъ нимъ стояло блюдечко съ водой и лежалъ кормъ, но, какъ уже сказано выше, птенчикъ былъ еще слишкомъ малъ, чтобы умѣть употреблять то и другое.

Степа, стоявшій около клѣтки, должно быть замѣтилъ это, потому что, открывъ дверку, просунулъ руку и, вынувъ птичку, началъ кормить изо рта.

Птенчикъ, видя, что ему зла не дѣлаютъ, пересталъ трусить, пообѣдалъ съ большимъ аппетитомъ и очень обрадовался, когда Степа снова впихнулъ его въ клѣтку и клѣтку затѣмъ поставилъ на открытое окно.

«Можетъ быть мать или отецъ пролетятъ мимо, узнаютъ меня», подумалъ птенчикъ, и въ самомъ дѣлѣ, по прошествіи самаго непродолжительнаго срока желаніе его исполнилось.

Птичка-мамаша, вернувшись въ сарай и не найдя бочки на прежнемъ мѣстѣ, сильно взволновалась.

Какъ безумная начала она кидаться въ разныя стороны и наконецъ, выбившись изъ силъ, случайно присѣла на подоконникъ, гдѣ стояла клѣтка.

Птенчикъ первый узналъ ее.

— Чирикъ, чирикъ! — пропищалъ онъ жалобно.

Услыхавъ знакомый, дорогой голосъ, мама птенчика очень обрадовалась.

Въ короткихъ словахъ передала она ему свой страхъ, который испытывала вслѣдствіе неизвѣстности о томъ, гдѣ онъ, и что съ нимъ сталось, и начала разспрашивать, какъ ему живется-можется.

— Мнѣ здѣсь очень хорошо, — щебеталъ птенчикъ: — только скучно безъ тебя и безъ папы.

— Намъ тоже не весело однимъ, — отозвалась птичка-мама. — Я вотъ полетѣла направо искать тебя, а отецъ налѣво, и вечеромъ мы сговорились встрѣтиться на крышѣ садовой бесѣдки, чтобы сообщить другъ другу о результатѣ нашихъ поисковъ. Воображаю, какъ онъ, сердечный, обрадуется, когда узнаетъ, что я нашла наше сокровище; слава Богу, что ты живъ, здоровъ и что съ тобою не случилось ничего дурного; пока летать не умѣешь, надо оставаться въ клѣткѣ, а затѣмъ можетъ быть удастся…

Тутъ рѣчь птички оборвалась. Около окна послышался шорохъ и человѣческіе голоса; испугавшись, мамаша-птичка вспорхнула на дерево; голоса между тѣмъ слышались все яснѣе и яснѣе, — то Степа говорилъ со своею матерью.

— Мнѣ бы очень хотѣлось оставить у насъ навсегда маленькаго птенчика, — замѣтилъ Степа,

— Не совѣтую, — отозвалась мама.

— Почему?

— Онъ будетъ тосковать.

— Но вѣдь ему здѣсь лучше, чѣмъ на свободѣ, я забочусь о немъ, кормлю его; цѣлый день клѣтка стоитъ на чистомъ воздухѣ, къ ночи я уношу его въ теплую, сухую комнату, развѣ на свободѣ можно найти такія удобства.

— Все это совершенно справедливо, Степа, но подумай — согласился ли бы ты жить въ роскошномъ дворцѣ, кушать дорогія кушанья и въ то же самое время никогда не видѣть ни меня, ни папы.

— Нѣтъ, — поспѣшно отвѣтилъ Степа.

— Вотъ видишь ли; а у птенчика тоже есть и папа, и мама, которые о немъ вѣроятно тоскуютъ и безъ которыхъ ему, конечно, тоже очень скучно.

— Правда, мамочка, совершенная правда, — отозвался мальчикъ. — Въ такомъ случаѣ я вотъ что сдѣлаю: пусть птенчикъ поживетъ у насъ пока онъ еще малъ и не умѣетъ ни летать, ни кушать, а затѣмъ я его выпущу…

Съ этими словами шорохъ у окна затихъ, Степа съ мамой прошли дальше, а птичка-мамаша снова спустилась на подоконникъ и сказала своему птенчику:

— Слышалъ?

— Слышалъ, — радостно отвѣчалъ послѣдній. — Ахъ, скорѣе бы мнѣ вырости и научиться клевать…

— Пока до свиданія… — отозвалась пернатая мамаша. — Будь покоенъ, терпѣливъ, я ежедневно буду навѣщать тебя.

Согласно данному обѣщанію она не пропустила ни одного дня; иногда являлась одна, иногда вмѣстѣ съ отцомъ птенчика.

Но вотъ наконецъ наступила такъ давно и съ такимъ нетерпѣніемъ ожидаемая птичьей семьей минута.

Маленькій птенчикъ, по мнѣнію Степы, выросъ и окрѣпъ настолько, что его уже можно было выпускать смѣло.

— Лети съ Богомъ, куда хочешь, — сказалъ ему тогда мальчикъ и отворилъ клѣтку.

Птенчикъ не заставилъ дважды повторить себѣ это предложеніе, тѣмъ болѣе, что какъ разъ замѣтилъ прилетѣвшихъ навѣстить его родителей, которые, увидѣвъ у открытаго окна Степу съ клѣткою въ рукахъ, притаились между листьями сосѣдняго дерева.

— Чирикъ, чирикъ! — пропищалъ птенчикъ, взмахнулъ крылышками, быстро поднялся кверху и, присоединившись къ отцу и матери, скрылся изъ виду.

На себя пеняй.

Тепло и уютно въ кабинетѣ Петра Ивановича Мельгунова, который, расположившись въ креслѣ за небольшимъ столикомъ, склеиваетъ изъ картона домикъ для своего внука Феди. Федя сидитъ около; онъ весь погруженъ въ созерцаніе дѣдушкинаго труда… Внимательно слѣдитъ глазенками за движеніемъ его пальцевъ и даже боится пошевелиться, чтобы какъ-нибудь не толкнуть старика и не испортить дѣло.

Но вотъ домикъ почти оконченъ, остается только раскрасить окна да подрисовать крышу.

— Экое горе какое! — сказалъ дѣдушка. — Краски-то забылъ купить…

— Какъ же быть? — тревожно спросилъ Федя.

— Надо сейчасъ отправиться въ лавку, иначе будетъ поздно, тѣмъ болѣе, что завтра уже сочельникъ, магазины, пожалуй, скоро закроютъ.

Съ этими словами Петръ Ивановичъ поспѣшно всталъ съ мѣста и началъ одѣваться.

— Смотри, безъ меня ничего не трогай, — обратился онъ къ Федѣ. — Домикъ еще не успѣлъ высохнуть, можешь покривить его, запачкать и вообще, такъ или иначе, испортить.

Федя обѣщалъ не прикасаться къ домику, но едва только дѣдушка скрылся за дверью, какъ плутишка не выдержалъ характера и, соскочивъ со своего мѣста, вскарабкался на кресло, чтобы ближе видѣть, какъ и гдѣ именно склеенъ домикъ.

Освидѣтельствовавъ его внимательно со всѣхъ сторонъ, Федя замѣтилъ лежавшіе около очки, и ему пришла фантазія примѣрить ихъ.

«Правда, дѣдушка запрещаетъ трогать очки; но имъ ничего не сдѣлается, если я только примѣрю», подумалъ мальчуганъ и безъ дальнихъ разсужденій надѣлъ ихъ на носъ; но они такъ плохо держались, что при первомъ его движеніи моментально соскользнули на полъ и разбились въ дребезги.

— Ай, что я набѣдокурилъ! — вскрикнулъ Федя. — Ну да, впрочемъ, ничего, дѣдушка добрый, онъ меня очень любитъ, и навѣрное не разсердится.

Мысль эта успокоила мальчика, который, дождавшись возвращенія дѣда, чистосердечно покаялся ему во всемъ случившемся.

Узнавъ, что очки разбиты, старикъ дѣйствительно не разсердился на своего любимца, даже не сдѣлалъ ему выговора, но только объявилъ, что продолжать начатую работу дальше не можетъ.

— Почему? — спросилъ Федя.

— Потому что безъ очковъ я ничего не вижу, — отвѣчалъ дѣдушка.

Федя въ первую минуту готовъ былъ расплакаться, а затѣмъ сталъ придумывать средство какъ-нибудь пособить горю.

— Я пойду купить для тебя новые очки? — предложилъ онъ дѣдушкѣ.

— И это невозможно, дружокъ, — возразилъ Петръ Ивановичъ. — Невозможно потому, что нашъ единственный городской оптикъ, Штейнбергъ, закрылъ магазинъ на цѣлую недѣлю и уѣхалъ къ дочери въ Москву.

— Какъ же быть? — отозвался Федя.

— Придется отложить работу до возвращенія оптика.

— Значитъ домикъ не успѣетъ къ елкѣ, которую мама обѣщала сдѣлать мнѣ на второй день праздника?

— Конечно.

Федя очень опечалился.

— Что дѣлать, — сказалъ ему дѣдушка послѣ непродолжительнаго молчанія. — Самъ виноватъ, на себя и пеняй.

Вѣрочка.

Вѣрочка была дочь одной небогатой швеи, которая ежедневно уходила на работу и на вырученныя деньги содержала семью, состоящую изъ двоихъ дѣтей — Вѣрочки и Сережи, самой швеи и ея матери, старушки Александры Николаевны — бабушки Вѣрочки.

Когда швея отправлялась изъ дому, Вѣрочка оставалась съ бабушкой и братишкой; старушка стряпала обѣдъ, прибирала комнаты… Вѣрочка иногда помогала ей, насколько могла и умѣла, иногда же бѣгала и рѣзвилась вмѣстѣ съ сосѣдними дѣтьми и съ Сережей, который хотя былъ гораздо меньше Вѣрочки, но тѣмъ не менѣе не любилъ отставать отъ нея ни въ чемъ.

Однажды Вѣрочкѣ пришла охота прыгать со стула на стулъ, Сережа пожелалъ дѣлать то же самое, несмотря на предостереженіе сестры.

— Вѣдь ты прыгаешь, — возразилъ мальчуганъ. — Отчего же мнѣ не прыгать?

— Я большая.

— Совсѣмъ ты не большая; это всѣ знаютъ: и мама, и бабушка, и тетя Саша.

— Во всякомъ случаѣ больше тебя.

Сережа вмѣсто отвѣта молча вскарабкался на стулъ и давай прыгать за Вѣрочкой, которая хотѣла похвастать своимъ искусствомъ передъ Сережей и, отодвинувъ стулъ дальше на цѣлый аршинъ, сказала, что она большая, сейчасъ прыгнетъ, а что ему, Сережѣ, этого не сдѣлать.

— Ну-ка, прыгни! — отозвался мальчикъ насмѣшливо. — Никогда не прыгнешь.

— Глупости, — возразила Вѣрочка и постаралась привскочить какъ можно выше, но къ несчастію слишкомъ далеко отодвинутый стулъ пошатнулся, дѣвочка упала на полъ и до крови расцарапала себѣ ногу.

— Ай, ай, ай! — закричала она. — Больно, бабушка, больно… больно!..

Бабушка въ испугѣ прибѣжала изъ другой комнаты и, узнавъ въ чемъ дѣло, поспѣшно сняла съ ножки маленькой шалуньи чулочекъ и положила ей компрессъ изъ холодной воды.

— Теперь пройдетъ, не плачь… — уговаривала она внучку.

Но Вѣрочка не унималась, и вѣроятно проплакала бы очень долго, еслибы въ прихожей вдругъ не раздался сильный звонокъ.

— Это вѣрно мама вернулась съ работы, — замѣтилъ Сережа.

— Да, вѣроятно, — подтвердила бабушка. — Постарайся успокоиться, моя дорогая, — обратилась она къ дѣвочкѣ… — Мама бѣдная устала, ей нуженъ отдыхъ… Твои слезы встревожатъ ее.

Вѣрочка поспѣшно вытерла глаза, перестала плакать, даже сбросила компрессъ, съ ножки, снова натянула чулокъ, туфельку и сѣла къ окну какъ ни въ чемъ не бывало; бабушка между тѣмъ пошла отворить дверь; на порогѣ показалась мама.

Судя по ея блѣдному, изнуренному лицу, не трудно было догадаться, что она дѣйствительно сильно утомлена.

Александра Николаевна начала хлопотать съ самоваромъ. Вѣрочка принесла чайную посуду. Сережа сходилъ за булками.

Мама нѣжно поцѣловала ихъ обоихъ и, не догадываясь о томъ, что дѣвочка за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ горько плакала отъ боли оцарапанной ножки, послала ее еще въ лавку за нитками.

За чаемъ просидѣли довольно долго, наконецъ часы пробили десять- Вѣрочка уложила Сережу спать и сама отправилась.

— Что твоя ножка? — шепнула ей бабушка.

— Болитъ еще, — такъ же тихо отвѣчала Вѣрочка.

— Неужели?

— Да.

— А я думала прошла совсѣмъ, ты казалась мнѣ такою веселою, покойною.

— Нѣтъ, бабуля, я только старалась казаться такою, мнѣ жаль было тревожить маму, она очень устала… Я вижу по ея лицу… Я люблю маму… Она для насъ работаетъ…

Бабушка душевно радовалась, что у ея внучки такое прекрасное, любящее сердце; она крѣпко, крѣпко поцѣловала ее, перекрестила на ночь и тихонько отъ мамы положила ей на ножку еще компрессъ…

Вѣрочка уснула, и на слѣдующее утро встала совершенно здоровая.

Горемыка.

Маленькій Антоша былъ круглый сирота; старикъ сосѣдъ башмачникъ Никита взялъ его на воспитаніе, но не для того, чтобы любить, беречь и научать своему ремеслу, а просто такъ, разсчитывая сдѣлать себѣ изъ мальчика дарового работника.

Кормилъ онъ его плохо, утомлялъ непосильной работой, заставлялъ зачастую ходить въ лѣсъ за сухими прутьями и хворостомъ, которыми обыкновенно топили печь, чтобы не покупать дровъ; или посылалъ въ сосѣдній городъ за различными продуктами, причемъ, не соображая, что подчасъ они оказывались тяжелы, строго-на-строго наказывалъ непремѣнно нести все на собственныхъ плечахъ.

Бѣдный мальчикъ совершенно изнемогалъ отъ трудовъ и колотушекъ, постоянно находился впроголодь и никогда не слыхалъ ласковаго слова.

Сосѣди всѣ жалѣли о немъ, прозвали его горемыкой. и иногда втихомолку давали чего-нибудь сладенькаго полакомиться. Дѣлали они это втихомолку потому, что иначе Никита сердился и отбиралъ у своего питомца полученный гостинецъ.

Такимъ образомъ тянулась грустная жизнь маленькаго Антоши до тѣхъ поръ, пока въ одинъ прекрасный день приключилось слѣдующее:

Никита прогналъ его въ лѣсъ за хворостомъ. Погода стояла морозная, а платье и обувь бѣднаго сиротки были настолько ветхи и изорваны, что едва прикрывали собою его маленькое, худенькое тѣльце.

Рученки мальчика коченѣли, онъ съ большимъ трудомъ подбиралъ сухіе сучья, затѣмъ, связавъ ихъ въ одну кучу, взвалилъ на плечи и поплелся домой; но не успѣлъ бѣдняга отойти со своей ношей и половины дороги, какъ услыхалъ позади себя сначала звонъ колокольчика, а затѣмъ конскій топотъ.

— Берегись! — раздался подъ самымъ ухомъ мальчика громкій голосъ кучера.

Антоша хотѣлъ свернуть въ сторону, но нога его какъ-то подвернулась, онъ упалъ на снѣгъ и разронялъ весь хворостъ.

— Стой! — раздался тогда другой голосъ, принадлежавшій сидѣвшему въ саняхъ господину, который немедленно соскочилъ на дорогу и подбѣжалъ къ Антошѣ. — Ты ушибся? — обратился онъ къ нему ласково.

— Нѣтъ, ничего, — отвѣчалъ Антоша, и попробовалъ встать, но при этомъ почувствовалъ такую нестерпимую боль въ ногѣ, что съ громкимъ крикомъ снова опустился на снѣгъ.

Оказалось, что нога была сломана.

— Гдѣ ты живешь? Я отвезу тебя домой, — снова заговорилъ господинъ.

— А какъ же хворостъ? — сквозь слезы замѣтилъ Антоша.

— Богъ съ нимъ, брось здѣсь.

— Это невозможно.

— Почему?

— Дѣдушка разсердится и будетъ бить меня.

— Какой дѣдушка?

— Мой дѣдушка — Никита.

— Не старый ли башмачникъ, который жилетъ на краю деревни?

— Да; вы его знаете?

— Какъ не знать этого негодяя. Значитъ ты тотъ самый мальчикъ, который у него живетъ и котораго здѣсь прозвали горемыкой?

Антоша уже не могъ больше отвѣчать; отъ сильной боли въ ногѣ, вслѣдствіе перелома, и подъ вліяніемъ страха при мысли объ ожидавшихъ его дома побояхъ, онъ потерялъ сознаніе.

Господинъ, оказавшійся сосѣднимъ помѣщикомъ, бережно уложилъ его въ сани и велѣлъ кучеру ѣхать прямо въ городскую больницу, но по дорогѣ остановиться около дома башмачника.

Когда сани поровнялись съ избушкою послѣдняго, помѣщикъ вызвалъ его и въ короткихъ словахъ сообщилъ обо всемъ случившемся.

Никита широко раскрылъ глаза.

— Не притворяется ли плутяга, — сказалъ онъ, сердито взглянувъ на все еще лежащаго въ безпамятствѣ Антошу.

— Не грѣши, старикъ, — съ укоромъ остановилъ его помѣщикъ: — стыдно. И, приказавъ кучеру ѣхать дальше, живо скрылся изъ виду.

Антоша почти не приходилъ въ себя, и если по временамъ и открывалъ глаза, то поводилъ ими вокругъ какъ-то безсмысленно, начиналъ бредить, говорилъ о хворостѣ, о старикѣ Никитѣ, о побояхъ.

— Бѣдняга! Не красна должно быть жизнь твоя у дѣдушки! — отозвался на бредъ его помѣщикъ.

Сани между тѣмъ подъѣхали къ больницѣ; Антошу осторожно сняли и на рукахъ понесли въ палату.

Переломъ ноги оказался очень опаснымъ, пришлось отрѣзать ногу, но, по счастію, мальчикъ благополучно перенесъ операцію, а когда поправился, то просилъ только объ одномъ, чтобы его больше не отправляли къ Никитѣ.

Помѣщикъ, пріѣзжавшій нѣсколько разъ навѣщать его, исполнилъ эту просьбу, взявъ бѣднаго калѣку къ себѣ въ имѣніе, гдѣ онъ остался навсегда въ качествѣ пріемнаго сына, и хотя впродолженіи всей жизни ходилъ на костыляхъ, но тѣмъ не менѣе считалъ себя совершенно счастливымъ.

Васина лошадка.

Васѣ на елку подарили прелестную деревянную лошадку; она была выкрашена темною краскою и чрезвычайно напоминала папинаго сѣраго рысака, на которомъ Вася иногда катался съ мамой и маленькой сестричкой Дунечкой.

Грива у Васиной деревянной лошадки была сдѣлана словно изъ шелка, мягкая, пушистая; хвостъ тоже самое.

Вася устроилъ ей конюшню изъ опрокинутой кверху дномъ скамейки, смастерилъ стоило, на ночь клалъ сѣна и насыпалъ овса; утромъ и вечеромъ водилъ на водопой къ умывальнику, словомъ — все свое свободное отъ уроковъ время проводилъ съ лошадкою.

Дунечкѣ часто очень хотѣлось поиграть тоже этою прекрасною игрушкою, но Вася строго запрещалъ, и даже не позволялъ подходить близко къ кровати, или, говоря иначе, къ конюшнѣ, какъ онъ обыкновенно называлъ опрокинутую скамью.

Однажды случилось ему куда-то отправиться съ мамой и, на бѣду, позабыть закрыть дверь дѣтской, какъ онъ это обыкновенно дѣлалъ, когда уходилъ изъ дому.

Дуня, бѣгая изъ комнаты въ комнату, совершенно незамѣтно для самой себя, безъ всякой задней мысли, забрела въ дѣтскую и, увидавъ деревянную лошадку, спокойно стоявшую подъ кроватью, не долго думая, поспѣшно вытащила ее оттуда, чтобы ближе разсмотрѣть, какъ и изъ чего она сдѣлана.

Сначала дѣвочка играла лошадкою очень мило; возила по комнатѣ, гладила, потомъ это наскучило ей; она подошла къ умывальнику и принялась мыть лошадку губкою, какъ обыкновенно по утрамъ мыла свою фарфоровую куклу.

Краска сошла со спины лошадки, которая вдругъ сдѣлалась бѣлою.

— Надо посмотрѣть, что у нея подъ гривою? — сказала сама себѣ дѣвочка, и въ одинъ мигъ сорвала гриву, но въ эту самую минуту въ корридорѣ послышались шаги Васи.

— Что ты надѣлала? — съ ужасомъ вскричалъ мальчикъ, увидавъ своего любимаго коня въ такомъ обезображенномъ видѣ.

Дуня молча указала ему пальчикомъ на валявшуюся на полу оторванную гриву. Что она хотѣла этимъ выразить — неизвѣстно.

Пухленькія щечки Васи въ первую минуту покрылись блѣдностью, потомъ загорѣлись яркимъ румянцемъ, въ глазахъ вспыхнулъ недобрый огонекъ. Онъ со всѣхъ ногъ бросился къ сестренкѣ, высоко поднялъ надъ головою кулакъ, готовясь въ припадкѣ гнѣва ударить дѣвочку, но, по счастію, во-время подоспѣвшая няня удержала его.

— Вася, опомнись! — сказала она. — Развѣ можно выходить изъ себя до такой степени? Подумай, вѣдь Дунечка еще маленькая, она не желала сдѣлать тебѣ непріятное и не нарочно сломала лошадку!

— Не нарочно, Вася, право не нарочно, — сказала Дунечка. — Я хотѣла лучше сдѣлать, хотѣла вымыть лошадку такъ, какъ мою куклу Катю.

— А гриву-то зачѣмъ оторвала?

— Хотѣла посмотрѣть, что подъ нею, — добавила дѣвочка самымъ невиннымъ образомъ.

— Вотъ видишь ли, — продолжала няня: — еслибъ она была старше и понимала, что дѣлаетъ, то конечно никогда бы не поступила такъ.

— Но мнѣ-то отъ этого не легче, — возразилъ Вася недовольнымъ тономъ.

— Не горюй, касатикъ, мама отправитъ лошадку твою въ игрушечный магазинъ, тамъ ее поправятъ — къ завтрему она будетъ готова, только не сердись на Дуню.

Съ этими словами няня взяла изъ рукъ Васи лошадку и, согласно вышесказанному, отнесла къ мамѣ съ просьбою отправить въ магазинъ.

Вася, не будучи вполнѣ увѣренъ, что лошадку дѣйствительно исправятъ, печально склонилъ голову, молча отошелъ къ окну, и отъ времени до времени, косо, изъ подлобья посматривалъ на сестру, которая, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжала весело улыбаться.

— Въ самомъ дѣлѣ она еще совсѣмъ маленькая, ничего не понимаетъ! — громко проговорилъ Вася. Ему стало жаль ее и даже сдѣлалось страшно при мысли, что онъ, въ порывѣ гнѣва, чуть-чуть не ударилъ это крошечное, невинное созданьице.

Онъ подошелъ къ ней, въ знакъ примиренія поцѣловалъ и на слѣдующій день совершенно успокоился, когда увидѣлъ, что принесенная изъ починки лошадка оказалась какъ ни въ чемъ не бывало; но только на будущее время уже дальше пряталъ ее отъ Дуни, да впрочемъ и сама Дуня больше не трогала.

Тяжелые дни.

— Какъ бы я желалъ, чтобъ наша мама куда-нибудь уѣхала хотя на недѣльку, — сказалъ однажды четырехлѣтній мальчуганъ Петя своей сестренкѣ Анѣ.

— Зачѣмъ? — съ удивленіемъ спросила Аня.

— Затѣмъ, что мы могли бы тогда дѣлать что вздумается, а то мама не позволяетъ ни шалить, ни кутать конфектъ, фруктовъ и вообще сладкаго такъ много и такъ часто, какъ бы хотѣлось; засаживаетъ за книжку, велитъ писать цифры на грифельной доскѣ или дѣлать переводы, однимъ словомъ цѣлый день наблюдаетъ, а тогда было бы такъ хорошо, такъ хорошо!

— А вѣдь пожалуй Петя правъ, — замѣтила Аня послѣ минутнаго размышленія. — Какъ ты думаешь? — добавила она, обратившись къ третьей сестрѣ Юленьки, которая была года на три старше ихъ обоихъ.

— Право не знаю, — отозвалась Юленька.

— Нѣтъ, ты скажи, какъ тебѣ кажется, и правда ли, что безъ надзора мамы намъ было бы гораздо веселѣе и покойнѣе? — приставалъ Петя.

Юленька улыбнулась.

— Не дурно было бы, еслибы мама куда-нибудь уѣхала, — повторилъ мальчуганъ.

— Пожалуй, можетъ быть и дѣйствительно было бы не дурно, — согласилась Аня.

— Не можетъ быть — а навѣрное, — утверждалъ Петя. — Я бы тогда первымъ дѣломъ досталъ изъ буфета цѣлую банку моего любимаго вишневаго варенья и съѣлъ всю разомъ.

— А я забросила бы книги, грифельную доску и тетрадки далеко-далеко на печку.

Разговоръ на эту тему между братомъ и сестрою продолжался довольно долго. Юленька не принимала въ немъ участія, такъ какъ ей надо было приготовить урокъ,

Петя увлекался все больше и больше, стараясь главнымъ образомъ строить воздушные замки относительно того, что, воспользовавшись отсутствіемъ матери, онъ бы съ утра до ночи кушалъ сладкое, а Аня по прежнему мечтала о томъ, насколько считала бы себя счастливою, уничтоживъ книги, тетради, грифельную доску.

Такимъ образомъ время незамѣтно прошло до вечера.

Въ десять часовъ няня уложила дѣтей спать, разговоры конечно прекратились.

Когда же на слѣдующее утро они проснулись, то, къ крайнему своему удивленію, замѣтили, что въ домѣ происходитъ какое-то особенное оживленіе и суматоха.

— Что случилось? — спросилъ Петя вошедшую въ его комнату Юленьку, взглянувъ на которую даже испугался, до того она была блѣдна и казалась разстроенною.

— Ахъ, Петя, случилось большое несчастіе, — отвѣтила Юленька и горько заплакала.

— Что такое, что?

— Мама сегодня ночью заболѣла, няня бѣгала за докторомъ. Докторъ долго сидѣлъ около мамы и, выходя изъ спальни, сказалъ, что она можетъ быть даже не поправится.

Услыхавъ такую ужасную новость, Петя расплакался не меньше Юленьки, Аня тоже самое.

Одѣвшись на-скоро, они всѣ трое отправились въ комнату больной, которая лежала такая блѣдная и худая, что совершенно не походила на прежнюю маму, всегда веселую, подвижную и озабоченную различными домашними хлопотами.

Дѣти со слезами бросились къ кровати. Юленька припала головой къ груди больной, Аня протянула къ ней ручки, Петя вскарабкался на стулъ, стоявшій около.

Мама съ трудомъ, слабымъ, едва слышнымъ голосомъ приласкала ихъ, и затѣмъ, закрывъ глаза, впала въ забытье… Начала бредить. Дѣтей увели изъ спальни.

И вотъ для нихъ потянулся цѣлый рядъ тяжелыхъ, безотрадныхъ дней.

Около недѣли мама находилась почти въ безнадежномъ состояніи, затѣмъ, по милости Божьей, начала поправляться, но въ домѣ царствовалъ такой страшный хаосъ и безпорядокъ, что трудно передать.

Горничная съ утра убѣгала гулять, дѣти вовремя не могли получить ни чаю, ни булокъ, кухарка или совсѣмъ отказывалась иногда готовить обѣдъ, или стряпала такъ дурно и небрежно, что ничего нельзя было кутать, няня находилась постоянно при больной мамѣ.

Некому было ни достать дѣтямъ чистенькихъ платьицевъ, ни причесать какъ слѣдуетъ, ни пуговки пришить, однимъ словомъ на каждомъ шагу встрѣчалось затрудненіе.

— Господи! Скорѣе бы мама поправилась и встала! — говорили бѣдняжки между собою.

— Да, — замѣтила однажды Юленька: — только теперь я вижу, насколько для насъ необходима мама. А помните ли, — обратилась она къ Петѣ и Анѣ: — какъ вы недѣли двѣ тому назадъ думали, что было бы лучше, еслибы она куда-нибудь уѣхала и мы остались бы полными хозяевами?

— Помню, — отвѣчалъ Петя: — только вижу, что мы разсуждали невѣрно. Я думалъ, что кушать съ утра до вечера сладкое очень пріятно, но на дѣлѣ выходитъ, что это вовсе не вкусно на голодный желудокъ.

— Меня же, представь себѣ, игрушки занимаютъ гораздо меньше, чѣмъ прежде, съ тѣхъ поръ, какъ я цѣлыми днями ничего не дѣлаю, — добавила Аня. — Разъ я даже хотѣла взять книгу, чтобы почитать, но безъ помощи мамы дѣло какъ-то плохо спорится.

— Значитъ вы не желаете больше, чтобы мама куда-нибудь уѣхала? — спросила Юленька.

— О, нѣтъ, нѣтъ, сохрани Богъ! — въ голосъ отозвались братъ и сестра. И, дѣйствительно, только разъ испытавъ, что значитъ маленькимъ дѣтямъ жить безъ надзора матери, имъ уже никогда больше не приходили въ голову подобныя нелѣпыя мысли.

Они были очень рады, когда мама наконецъ встала съ постели и, собравшись съ силами, снова принялась за хозяйство.

Въ домѣ водворился обычный порядокъ, и наши маленькіе друзья зажили по прежнему весело, хорошо, счастливо…

Нехорошая шутка.

Лена и Гриша были большіе шалуны. — Не на часъ безъ проказъ! — говорила про нихъ всегда старушка няня, Аграфена Мироновна, или просто Мироновна, какъ ее всѣ называли въ домѣ.

Выйдя однажды погулять на проѣзжую дорогу, мальчики, по обыкновенію, начали между собою толковать, что бы имъ такое придумать новенькое, смѣшное, еще небывалое.

— Вотъ что, — предложилъ Гриша: — влѣземъ на дерево, спрячемся между вѣтвями и будемъ пугать прохожихъ криками, или пускать въ нихъ камнями, — это выйдетъ очень забавно.

— Нѣтъ, Гриша, я лучше придумалъ, — возразилъ Лева.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Да.

— Что же ты придумалъ?

— А вотъ что: выроемъ поперекъ дороги ямку, прикроемъ ее сухими прутьями, чтобы не было замѣтно, и затѣмъ, спрятавшись куда-нибудь въ кусты, примемся наблюдать, какъ прохожіе станутъ спотыкаться и падать, — это выйдетъ еще забавнѣе.

— Отлично, отлично! — закричалъ Гриша, весело захлопавъ въ ладоши.

Не откладывая дѣла въ долгій ящикъ, мальчуганы сію же минуту сбѣгали домой и, доставъ у дворника лопату, начали приводить задуманный планъ въ исполненіе.

Менѣе чѣмъ черезъ четверть часа яма оказалась готовою и такъ искусно прикрытою сверху сухими прутьями, что догадаться о ней въ самомъ дѣлѣ никому бы не пришло въ голову.

— Вотъ, вотъ, по дорогѣ какъ разъ идетъ дѣвочка, бѣжимъ скорѣе, спрячемся, чтобъ она насъ не замѣтила, — вполголоса сказалъ Нева.

Оба мальчугана со всѣхъ ногъ бросились въ густые кусты, которые съ двухъ сторонъ почти сплошною стѣною окаймляли дорогу.

— Нагни голову ниже, — шепталъ Гриша: — она можетъ замѣтить тебя.

Лева молча повиновался; но опасеніе товарищей оказалось напраснымъ: идущая по дорогѣ дѣвочка была слѣпа; она шла ощупью, опираясь на палку и осязая ею дорогу.

Чѣмъ ближе подходила несчастная къ вырытой шалунами ямѣ, тѣмъ больше они втихомолку хихикали, предвкушая заранѣе то удовольствіе, которое предстоитъ имъ при видѣ ея паденія и испуга.

Она уже совсѣмъ близко; остается сдѣлать еще одинъ послѣдній шагъ. Дѣвочка его дѣлаетъ и моментально вваливается въ яму.

Мальчуганы, глядя на нее, въ первую минуту громко расхохотались, но затѣмъ, замѣтивъ, что она долго не поднимается съ мѣста, вылезли изъ своей засады, подошли ближе и робко спросили:

— Вы ушиблись?

— Очень, — сквозь слезы отвѣчала дѣвочка. — Вѣроятно на что-нибудь наткнулась. Я вѣдь слѣпа, ничего не вижу.

Услыхавъ эти слова, Гриша и Лева молча переглянулись; имъ стало очень совѣстно за свой дурной поступокъ.

Дѣвочка между тѣмъ продолжала стонать.

Надо скорѣе сбѣгать домой, попросить маму помочь ей, — сказалъ Лева и поспѣшно пошелъ по направленію къ дому.

Гриша остался съ дѣвочкой, отъ которой узналъ, что ее зовутъ Наташей, что она круглая сирота, слѣпая; живетъ изъ милости у какой-то старухи-нищенки и питается людскимъ подаяніемъ.

— Что я теперь буду дѣлать? — продолжала бѣдняжка. — Моя нога болитъ такъ сильно, что я не могу не только на нее ступить, но даже пошевелиться.

Гриша готовъ былъ расплакаться, глядя на страданіе Наташи; когда же явилась мама въ сопровожденіи одного знакомаго доктора, повстрѣчавшагося по пути, то докторъ, осмотрѣвъ ногу дѣвочки, объявилъ, что у нея вывихъ.

Оба шалуна пришли въ отчаяніе.

— Ради Бога, спасите ее! — молили они доктора и чистосердечно сознались въ своей глупой, нехорошей шуткѣ.

Докторъ серьезно погрозилъ имъ пальцемъ. Мама взглянула на нихъ строго.

Они хорошо знали этотъ строгій взглядъ, не предвѣщавшій ничего добраго, но не оправдывались. Они отлично понимали, что вполнѣ виноваты и заслуживаютъ наказанія, которому, впрочемъ, ни мать, ни отецъ на этотъ разъ ихъ не подвергнули, въ виду того, что они достаточно были наказаны, видѣвши страданія Наташи, которую перенесли въ больницу.

Ни день, ни ночь мальчики не имѣли покоя; ихъ мучила совѣсть. Они съ трудомъ отвѣчали уроки, не занимались игрушками и успокоились только тогда, когда дѣвочка окончательно поправилась, при чемъ дали себѣ честное, благородное слово никогда ни съ кѣмъ не шутить подобнымъ образомъ.

Олинъ куличъ.

Вася, Оля и Сережа ожидали съ нетерпѣніемъ праздника Пасхи, такъ какъ мама имѣла обыкновеніе давать каждому изъ нихъ по маленькому куличику и по три красивыхъ красненькихъ яичка.

Никогда еще куличи не выходили такими вкусными, какъ ныньче, никогда не было на нихъ столько миндаля и никогда не казались они такими аппетитными.

Вася и Сережа уничтожили свои на другой же день; что же касается Оли, то она, напротивъ, къ своему даже еще не прикасалась.

Братья спрашивали съ любопытствомъ, какая тому причина, но дѣвочка упорно отказывалась пояснять.

— Узнаете послѣ, — сказала она только, и больше они ничего не могли добиться.

— Мы угощали тебя нашимъ, — возразилъ Сережа. — Слѣдовало бы, по справедливости, чтобы и ты насъ поподчивала.

Оля ничего не отвѣтила.

— Все равно онъ у тебя зачерствѣетъ, — сказалъ Вася: — или ты хочешь одна, втихомолку съѣсть его, такъ право это грѣшно и стыдно.

Убѣжденіе братьевъ однако не подѣйствовало. Оля оставалась непоколебима, продолжала молчать по прежнему и, спрятавъ куличъ въ шкафъ, ни сама себѣ его не рѣзала, ни другимъ не предлагало..

Такимъ образомъ прошло еще дня два. Дѣти начинали мало-по-малу позабывать о куличѣ и перестали дразнить Олю.

Пользуясь праздничнымъ временемъ, они почти весь день проводили въ различныхъ играхъ.

Самою любимою игрою была у нихъ игра въ мячикъ; но для нея требовались четыре человѣка, которые становились по угламъ и должны были ловить брошенный мячикъ съ лѣвой стороны, съ тѣмъ, чтобы, въ свою очередь, кинуть его сосѣду направо. Втроемъ же это выходило далеко не такъ интересно.

— Какая досада, что нѣтъ четвертаго, — сказалъ Сережа. — Хотя бы Степа зашелъ.

— Да, меня очень удивляетъ, что онъ давно не былъ, вѣроятно сегодня забѣжитъ, — отвѣтилъ Вася.

Въ эту минуту дверь, ведущая изъ дѣтской въ корридоръ, тихо скрипнула и на порогѣ показался маленькій, блѣдный, тщедушный мальчикъ, одѣтый хотя чисто, но очень бѣдно.

— Здравствуй Степа! — радостно вскричала вся компанія. — Мы только-что о тебѣ вспоминали, отчего ты не приходилъ такъ давно.

— Болѣнъ былъ, — отвѣчалъ мальчикъ. — Сегодня первый разъ всталъ съ постели и, какъ видите, сейчасъ прибѣжалъ къ вамъ.

— Спасибо; хочешь играть въ мячикъ?

— Хочу.

— Становись въ уголъ.

Степа немедленно повиновался и игра началась съ большимъ оживленіемъ.

Степа былъ сынъ одного бѣднаго мастерового, который жилъ въ томъ же домѣ, гдѣ и родители нашихъ трехъ маленькихъ друзей- познакомились они съ нимъ случайно.

Возвращаясь однажды съ прогулки, Вася замѣтилъ щенка, который, прижавшись къ углу забора, жалобно взвизгивалъ; бѣдняжка былъ еще слѣпъ и вѣроятно очень голоденъ, потому что, открывъ ротикъ, жадно забиралъ въ него палецъ, присѣвши около какого-то мальчика. Мальчикъ этотъ былъ Степа.

— Твоя собачка? — спросилъ его Вася.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ мальчикъ.

— А чья же?

— Не знаю; должно быть кто закинулъ.

— Но вѣдь онъ можетъ замерзнуть или умереть съ голоду.

— Я самъ боюсь этого и жаль мнѣ крѣпко собачку.

— Возьми себѣ.

— Ахъ, милый баринъ! — отозвался Степа со вздохомъ. — Неужели вы думаете, что я не сдѣлалъ бы этого, еслибы было возможно?

— Почему же оно невозможно?

Степа молчалъ; на глазахъ его выступили слезы. Вася повторилъ вопросъ, добавивъ, что вѣроятно онъ полагаетъ, что не получитъ на это разрѣшенія родителей.

— Нѣтъ, папа и мама мои очень добрые, что касается разрѣшенія, то они дадутъ.

— Тогда что же останавливаетъ тебя?

— Да видите ли, — началъ мальчикъ, запинаясь: — мы очень, очень бѣдны… У насъ порою не хватаетъ хлѣба даже для своей семьи, а собачку вѣдь кормить надобно… Теперь въ особенности папѣ трудно, такъ какъ онъ захворалъ, работать не можетъ… Мамѣ одной приходится трудиться; вотъ и вчера она цѣлую ночь просидѣла за шитьемъ.

Слова маленькаго Степы очень тронули Васю. Онъ ничего на нихъ не отвѣтилъ, взялъ собачку, принесъ домой и, разсказавъ обо всемъ подробно, попросилъ маму оставить собачку у себя, а о Степѣ долго, долго думалъ, жалѣлъ его всей душой и зачастую приводилъ играть съ Сережей и Олей, которая съ своей стороны тоже очень полюбила мальчугана и всегда сердечно радовалась его приходу.

Игра въ мячикъ между тѣмъ продолжалась обычнымъ порядкомъ; наконецъ дѣти притомились и, вмѣсто отдыха, присѣвъ къ столу, принялись разставлять оловянныхъ солдатиковъ, а Оля, подойдя къ шкафу, достала оттуда свой завѣтный куличъ, разрѣзала пополамъ и, подойдя къ веселой компаніи, сказала застѣнчиво:

— Вотъ сегодня я угощу васъ моимъ куличемъ, такъ какъ только и ожидала для этого прихода маленькаго Степы. Зная насколько бѣдны его родители, я полагала, что дома ему вѣроятно мало приходится лакомиться. Не правда ли? — добавила она, обратившись къ мальчику.

— Правда, — отвѣчалъ послѣдній, опустивъ глаза. — Къ празднику мама купила куличъ, и когда разрѣзала его на части, то каждому изъ насъ пришлось по очень маленькому кусочку.

«Значитъ я поступила отлично, не трогая мой до сегодня», подумала Оля и, угостивъ присутствующихъ, остальную часть кулича дала Степѣ съ тѣмъ, чтобы онъ снесъ домой и поподчивалъ сестеръ, братьевъ и родителей.

Черный человѣкъ.

Нв одной изъ проѣзжихъ дорогъ расположена небольшая деревенька подъ названіемъ «Заклинье» и на самомъ краю ея стоитъ крошечная, покачнувшаяся отъ времени избушка сельскаго портного Степана.

Степанъ живетъ въ ней уже давно, съ женою и цѣлой ватагой ребятишекъ, изъ которыхъ старшему — Петрушѣ — только-что минуло двѣнадцать лѣтъ.

Петруша славный мальчикъ; родители видятъ въ немъ не только добраго, ласковаго ребенка, но и помощника.

Лѣтомъ онъ всегда встаетъ раньше другихъ, тихонько, никому не говоря ни слова, возьметъ корзинку и отправится въ лѣсъ за грибами или ягодами, такъ что матери не надо тратить деньги на завтракъ.

Зимою во-время позаботится сбѣгать въ сосѣднюю рощу, натаскать хворосту, чтобы сдѣлать экономію въ дровахъ; словомъ сказать, всегда обо всемъ подумаетъ и еще найдетъ свободный часокъ съ сестренками и братишками позабавиться.

Въ минуту моего разсказа мы застаемъ его сидящимъ на завалинкѣ около избушки, въ обществѣ какого-то незнакомаго мужчины, который, судя по его запыленному костюму, вѣроятно пришелъ издалека… Онъ разсказываетъ мальчику, что пробирается въ городъ на заработокъ, чтобы какъ-нибудь сколотить копѣйку и послать домой женѣ да малымъ дѣтушкамъ.

Петя слушаетъ внимательно… Но вотъ изъ-за угла раздается голосъ матери, она зоветъ дѣтей обѣдать… Петя встаетъ съ мѣста и, поклонившись незнакомцу, поспѣшно бѣжитъ въ избушку.

— Гдѣ же отецъ? Развѣ онъ не будетъ съ нами обѣдать? — спрашиваетъ Петя, замѣтивъ, что у обѣденнаго стола вся семья уже въ сборѣ, за исключеніемъ Степана.

— Сію минуту придетъ. Онъ только-что вернулся изъ города, переодѣвается, — отвѣчала мама. — А вы у меня смотрите, пострѣлята, — добавила она, обратившись къ маленькимъ дѣтямъ: — сидѣть смирно, не кричать, не ссориться, отецъ сегодня разстроенъ и не въ духѣ.

— Почему? — спросилъ Петя.

Но мама не успѣла отвѣтить на вопросъ мальчика, потому что въ эту самую минуту дверь избушки отворилась, и на порогѣ показался Степанъ.

Лицо его было мрачно, глаза смотрѣли не весело, на губахъ не было обычной, привѣтливой улыбки… Онъ молча поздоровался съ дѣтьми, взялъ ложку и, молча же, съ какою-то лихорадочною поспѣшностью принялся за похлебку.

— Папа, ты здоровъ? — нерѣшительно спросилъ его Петя.

— Здоровъ; а что? — отозвался Степанъ, не поднимая головы отъ деревянной чашки, въ которой были налиты щи.

— Да. ты мнѣ кажешься сумрачнымъ.

— Ахъ, Петруша, будешь сумраченъ, когда въ карманѣ пусто. Вотъ сейчасъ ходилъ въ городъ за работой и ничего не получилъ, все говорятъ «подожди»; бывало сосѣдніе мужички носили много работы, глядь рублишекъ пять набѣжитъ въ недѣлю… А теперь всѣ какъ-то прижались… Каждый наровитъ самъ себѣ сработать… Просто бѣда!

— Ужъ и не говори, Степанушко, — подхватила жена портного: — такія времена наступили, что не дай Господи! Я третій день бѣгаю по деревнѣ, прошу какого-нибудь дѣла, и все напрасно…

Наступило молчаніе.

Степанъ оставался по прежнему сумраченъ; Анна (такъ звали мать Пети) изрѣдка вздыхала, Петя о чемъ-то задумался, маленькіе ребятишки втихомолку хихикали, да отъ времени до времени толкали одинъ другого и ссорились… Однимъ словомъ обѣдъ прошелъ не весело; затѣмъ всѣ встали изъ-за стола и разошлись въ разныя стороны.

На слѣдующее утро Степанъ снова отправился въ городъ попытать счастья и снова вернулся ни съ чѣмъ.

Такимъ образомъ повторялось почти изо-дня-въ-день; дѣла бѣднаго портного становились все хуже и хуже, а недостатки стали чувствоваться сильнѣе. Порою даже доходило до крайности… Не разъ бѣдняги ложились спать безъ ужина, и по цѣлымъ недѣлямъ ничего не варили…

Петя задумывался все больше и больше.

— Нѣтъ, такъ нельзя, — сказалъ онъ однажды самъ себѣ. — Надо что-нибудь предпринять и, подойдя къ отцу, который чинилъ старый кафтанъ, принялся упрашивать отпустить его завтра утромъ въ городъ.

— Зачѣмъ, что ты тамъ будешь дѣлать?

— Поищу работы.

Степанъ улыбнулся.

— Такъ вотъ сейчасъ и найдешь… Давно насъ съ тобою работа дожидается… Да и силенки-то у тебя еще нѣтъ… Сиди лучше дома.

Но мальчикъ продолжалъ настолько убѣдительно просить отца, что послѣдній въ концѣ-концовъ согласился.

На слѣдующее утро, съ наступленіемъ первыхъ лучей солнца, Петя отправился въ городъ, такъ что когда родители и остальная семья встали, о немъ уже не было и помину.

— Удастся ли ему найти что? — сказала Анна.

— Конечно нѣтъ, — отвѣчалъ портной. — Такъ только — не хотѣлъ спорить… Пусть потѣшится… Гдѣ ужъ ребенку отыскать работы, когда и большіе сидятъ безъ дѣла.

— А онъ скоро воротится?

— Не знаю, не сказывалъ, просилъ только не безпокоиться, если день, другой замедлитъ.

Прошелъ однако ни день, ни два, а цѣлая недѣля, Петруша не являлся. Мать начала тревожиться, отецъ тоже не былъ покоенъ, хотя не выказывалъ своего безпокойства, маленькія дѣтишки сильно скучали, что имъ не съ кѣмъ позабавиться.

— Скоро ли Петя воротится? — спрашивали они безпрестанно.

— Подождите, скоро, — отвѣчала мама.

— Мы выйдемъ на дорогу посмотрѣть, не видать ли его. Можно?

— Идите.

Дѣти съ шумомъ выбѣжали на улицу, долго, долго смотрѣли впередъ по дорогѣ и возвратились домой съ печальными личиками. Это повторялось почти ежедневно.

Однажды вечеромъ, прежде чѣмъ лечь спать, они, по обыкновенію, отправились посмотрѣть, не возвращается ли любимый братъ, и едва успѣли завернуть за уголъ, гдѣ начиналась дорога, ведущая въ городъ, какъ вдругъ словно ужаленные, съ испуганными лицами снова вбѣжали въ комнату.

— Ай, ай, ай! — громко кричали они въ одинъ голосъ. — Ай, ай, ай!

— Что случилось, чего испугались? — спросила мать.

— Мамочка, милая! Поди скорѣе, взгляни на дорогу, какія тамъ страсти!

— Какія страсти?

— Такія, такія, что и передать нельзя!

— Некогда мнѣ. Пустяки… Вздоръ… Ничего тамъ нѣтъ.

— Нѣтъ, мамочка, не пустяки, а страсти… Настоящія страсти!

— Да какія же наконецъ, говорите?

— Тамъ… Тамъ… — лепетали малютки, дрожа точно въ лихорадкѣ и прячась за спину матери.

— Ну что же тамъ? — нетерпѣливо допрашивала послѣдняя.

— Тамъ идетъ черный человѣкъ, и направляется прямо къ нашей избушкѣ… Онъ, мамочка, такой страшный, хотя ростомъ не великъ, но каждаго испугать можетъ, у него ни лица, ни рукъ не видно. Все черное, только одни глаза блестятъ.

Мамѣ очень не хотѣлось встать съ мѣста, чтобы идти смотрѣть чернаго человѣка, но дѣти почти силою потащили ее къ выходной двери и, вытолкнувъ на улицу, сами снова спрятались въ избушку.

Мама принялась смотрѣть на дорогу. Сначала она ничего не замѣтила, кромѣ пыли, поднявшейся столбомъ вслѣдъ за проѣхавшею телѣгой, но потомъ дѣйствительно увидѣла какую-то черную фигуру, которая торопливо шла въ ихъ сторону.

Чѣмъ дольше всматривалась она въ эту фигуру, тѣмъ легче и легче узнавала въ ней знакомый, дорогой образъ Петруши.

«Но Боже мой, что же это такое, что съ нимъ сталось?» подумала женщина. — Дѣти правду сказали, что у этого чернаго человѣка не видно ни рукъ, ни лица… А между тѣмъ это онъ, нашъ ненаглядный Петя, Петруша, — проговорила она вслухъ и сдѣлала шагъ впередъ на встрѣчу черному человѣку.

— Мамочка, ты узнала меня, не испугалась? — отозвался мальчикъ.

Анна вмѣсто отвѣта бросилась-было ему на шею, но онъ осторожно отсторонилъ ее рукою.

— Нельзя, мама, не прикасайся, пока не вымоюсь и не перемѣню платье. Ты видишь, я сдѣлался трубочистомъ, весь выпачканъ сажей; но за то, дорогая, сколько денегъ лежитъ въ моемъ карманѣ; пойдемъ скорѣе обрадуемъ папу, который, отпуская меня въ городъ, не думалъ, что я найду заработокъ.

Услыхавъ изъ окна голосъ Петруши, Степанъ вышелъ на улицу, за нимъ высыпали одинъ за другимъ всѣ ребятишки.

— Петя, милый Петя! — кричали они громко, но тѣмъ не менѣе все еще пятились назадъ, чувствуя невольный страхъ къ черному человѣку.

Петя смотрѣлъ на нихъ ласково и, вынувъ изъ кармана пакетъ пряниковъ, велѣлъ раздѣлить поровну.

— Ну братъ, Петруша, молодецъ ты у меня, нечего сказать, — обратился Степанъ къ маленькому трубочисту, когда послѣдній, умывшись и переодѣвшись, высыпалъ передъ нимъ цѣлую пригоршень мѣдныхъ денегъ. — Какъ это тебѣ удалось найти такое выгодное мѣсто?

— А вотъ видишь, папочка, съ тѣхъ поръ, какъ я поговорилъ съ однимъ прохожимъ, который направлялся въ городъ съ цѣлью непремѣнно найти средство заработать деньги, мнѣ явилась мысль во что бы то ни стало сдѣлать то же самое. Цѣлые два дня шатался я по городу, стараясь найти какое-нибудь занятіе, наконецъ на третій встрѣтился съ этимъ самымъ человѣкомъ и, узнавъ, что онъ поступилъ въ артель трубочистовъ, сталъ просить пристроить меня. Онъ охотно согласился, досталъ метелку, прочія принадлежности, и для пробы отдалъ въ помощники одному изъ своихъ товарищей, который на-дняхъ долженъ былъ уѣхать въ деревню. — Если мальчикъ окажется способнымъ, передай ему мое мѣсто, — сказалъ товарищъ про меня. — «Ладно», — отвѣчалъ мой благодѣтель, и вечеромъ же полѣзъ со мною на крышу чистить трубы. На слѣдующее утро послалъ меня одного, а самъ остался внизу смотрѣть, такъ ли я дѣлаю, а затѣмъ и всю работу по двумъ улицамъ передалъ мнѣ, такъ что теперь, милый папа, я каждый мѣсяцъ буду уходить туда раза два и затѣмъ возвращаться домой съ полными карманами мѣдныхъ денегъ.

— И пряниковъ!? — добавили дѣти.

Всѣ громко расхохотались этому послѣднему замѣчанію.

Отецъ и мать со слезами благодарности обняли Петрушу, называя его своимъ кормильцемъ.

Съ этого дня онъ аккуратно рано утромъ, въ извѣстный срокъ, отправлялся на заработокъ.

При помощи получаемыхъ за чистку трубъ денегъ, семья портного замѣтно поправилась и не терпѣла больше той нужды, которую приходилось испытывать раньше.

Дѣти всякій разъ выходили на дорогу встрѣчать милаго и дорогого имъ чернаго человѣка, но уже конечно не боялись болѣе, не убѣгали отъ него, а напротивъ, радовались и цѣлымъ хоромъ пѣли всѣмъ знакомую пѣсенку:

«Вотъ идетъ Петруша, черный трубочистъ,

Хоть лицомъ онъ черенъ, но душою чистъ!

Нечего бояться этой черноты,

Надо опасаться больше красоты!

Красота нерѣдко насъ въ бѣду ведетъ,

А моя метелка отъ бѣды спасетъ!»

Не велика важность!

Маленькій Женя игралъ на дворѣ, разставляя оловянные пушки и солдатики; мимо проходили какіе-то два незнакомыхъ мальчика и, остановившись, смотрѣли съ любопытствомъ. Женя пригласилъ ихъ войти во дворъ; мальчики воспользовались приглашеніемъ.

Оказалось, что они сыновья сосѣдняго дачника, и что одного зовутъ Викторомъ, а другого Володей.

— Останьтесь поиграть со мною, — сказалъ имъ Женя.

Мальчуганы согласились и до того увлеклись интересною игрой въ солдатики, что даже не замѣтили, какъ подоспѣла пора завтракать.

— Однако я порядочно голоденъ, — сказалъ Викторъ.

— Я тоже, — отозвался братъ его.

— Да и мнѣ не на шутку хочется кушать, — добавилъ въ заключеніе Женя. — Знаете, друзья, пойдемте въ комнату, пошаримъ въ буфетѣ, можетъ найдемъ что. Мама сегодня уѣхала въ городъ и сказала, что завтракъ будетъ позднѣе, а между тѣмъ я такъ голоденъ, что ожидать не въ силахъ.

— А не разсердится твоя мама? — спросилъ Викторъ.

— За что?

— За то, что мы безъ нея распорядимся.

Женя ничего не отвѣтилъ, взялъ за руки

обоихъ товарищей и ввелъ въ комнаты.

Остановившись около буфета, онъ открылъ дверку. На нижней полки стояла тарелка съ пирожками, рядомъ съ нею лежалъ большой кусокъ колбасы, кромѣ того нѣсколько булочекъ и десятокъ яблоковъ.

Не долго думая, дѣти безо всякой церемоніи уничтожили все разомъ и, очень довольныя тѣмъ, что подкрѣпили силы, собирались идти обратно въ садъ, но въ эту минуту дверь отворилась и на порогѣ показалась Женина мама.

— Что вы здѣсь дѣлаете, и кто эти мальчики? — спросила она Женю.

Женя въ короткихъ словахъ пояснилъ все. Мама видимо осталась недовольна, такъ какъ, несмотря на свою усталость вслѣдствіе поѣздки въ городъ по дѣламъ, теперь должна была снова хлопотать о завтракѣ.

Позвавъ Женю въ другую комнату, она сдѣлала ему выговоръ за то, что онъ распорядился безъ спроса.

Женя, вмѣсто того, чтобъ извиниться, отвѣтилъ рѣзко:

— Не велика важность! Намъ захотѣлось кушать, ну мы и взяли, что случилось подъ руками. И побѣжалъ въ садъ продолжать прерванную игру въ солдатики.

Послѣ того прошла цѣлая недѣля, въ продолженіи которой ни мама, ни Женя не заводили рѣчи о случившемся, и послѣдній повидимому даже совсѣмъ забылъ объ этомъ.

Въ воскресенье къ обѣду пріѣхалъ изъ лагеря отецъ Жени.

Женя попросилъ нарисовать ему пушку, которую затѣмъ намѣревался наклеить на картонъ, раскрасить цвѣтнымъ карандашемъ и, вырѣзавъ ножницами, примѣнить къ дѣлу во время игры въ солдатики.

Папа исполнилъ просьбу мальчугана, и даже вмѣсто одной пушки нарисовалъ ихъ нѣсколько, однимъ словомъ столько, сколько могло умѣститься на листѣ бумаги.

Женя былъ въ восторгѣ. Сейчасъ же, подъ руководствомъ отца, раскрасилъ ихъ цвѣтными карандашами и чернилами, и чтобы послѣднія скорѣе высохли, положилъ листъ на подоконникъ на солнышко, а самъ побѣжалъ къ своимъ новымъ друзьямъ — Володѣ и Виктору сообщить о томъ, что у нихъ теперь будетъ много, много пушекъ.

Володя и Викторъ обѣщали вечеромъ придти помогать наклеивать ихъ на картонъ. Женя вернулся домой сіяющій. Но каково же было его удивленіе, когда, войдя въ комнату, онъ вдругъ увидѣлъ, что мама вырѣзаетъ какую-то выкройку изъ того самаго листа бумаги, на которомъ нарисованы были пушки.

— Мама, что ты дѣлаешь!? — вскричалъ онъ со слезами. — Вѣдь это мои пушки, зачѣмъ ты взяла эту бумагу?

— Не велика важность! — отвѣчала мама, многозначительно взглянувъ на мальчика. — Мнѣ понадобилось снять выкройку, ну я и взяла бумагу, которая случилась подъ руками.

Слова эти были сказаны точно такимъ же рѣзкимъ тономъ, какимъ нѣсколько дней тому назадъ отвѣчалъ ей Женя, когда она упрекнула его въ томъ, что онъ, уничтоживъ приготовленный завтракъ, заставилъ ее, не смотря на утомленіе, хлопотать вторично. Женя сейчасъ сообразилъ въ чемъ дѣло.

— Мамочка, я тогда отвѣтилъ тебѣ грубо, и даже не извинился; самъ знаю, что поступилъ нехорошо, — сказалъ онъ, ласкаясь. — Больше навѣрное ничего подобнаго не случится, даю честное слово… Прости же, не сердись.

Мама поцѣловала мальчика; миръ между ними былъ водворенъ, но Жени все-таки пришлось ожидать слѣдующаго пріѣзда отца изъ лагеря, чтобы вновь просить нарисовать пушки, такъ какъ въ этотъ разъ было уже некогда, а изрѣзанный листъ оказался совершенно негоднымъ.

Дѣдушка комната.

— Настя, о чемъ ты задумалась? — спросила однажды Любочка свою сестренку, которая, присѣвъ въ дѣтской на скамеечкѣ, упорно смотрѣла въ одну точку, не обращая ни малѣйшаго вниманія на маленькую кузину Лидочку, пристававшую къ ней съ просьбой вырѣзать бумажнаго пѣтуха,

— Я думаю о томъ, — отвѣчала Настя: — что мнѣ давно и очень хочется пробраться въ дѣдушкину комнату, для того, чтобы посмотрѣть на его птицъ хорошенько, а то онъ при себѣ не позволяетъ оставаться тамъ долго, а когда уходитъ гулять, то запираетъ двери и не приказываетъ пускать ни кого, а насъ — въ особенности.

— Да; ты права. Я сама это нѣсколько разъ замѣчала, и часто задавала себѣ вопросъ, почему онъ такъ бережетъ отъ насъ свою комнату?

— Вотъ, вотъ, и я тоже никакъ не возьму въ толкъ этого.

— Любопытно было бы заглянуть туда, очень любопытно.

Любочка ничего не отвѣтила; она вполнѣ раздѣляла мнѣніе сестры, что очень было бы любопытно заглянуть въ дѣдушкину комнату, но вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ старшая, отлично понимала, что если дѣдушка запрещаетъ входить туда безъ него, то значитъ на это есть какая-нибудь причина.

— Настя, вырѣжи мнѣ пѣтуха, вырѣжи, — приставала между тѣмъ Лидочка.

— Ахъ отстань! — остановила ее Настя, и снова принялась упрашивать Любочку пойти съ нею въ комнату дѣда.

Любочка долго не соглашалась; но потомъ въ концѣ-концовъ уступила, такъ какъ, говоря откровенно, самой ей очень ужъ хотѣлось заглянуть туда хоть — однимъ глазкомъ, и вотъ она, не разсуждая больше, хорошо ли, худо ли поступаетъ, встала съ мѣста и направилась къ двери.

— И я, и я съ вами! — закричала Лидочка.

— Не надо; оставайся, нечего тебѣ тамъ дѣлать. Мы идемъ въ садъ за цвѣтами и сейчасъ вернемся.

— Не правда, — вы идете въ дѣдушкину комнату птицъ смотрѣть!.. Я тоже пойду туда! — кричала маленькая дѣвочка на весь домъ.

Дѣлать было нечего, пришлось взять ее съ собою. Тихо пробиралась веселая компанія по длинному корридору; еще того тише перешагнула порогъ завѣтной комнаты и остановилась въ изумленіи. Дѣдушкина комната была уставлена клѣтками еще больше, чѣмъ прежде, очевидно онъ купилъ много новыхъ птицъ, до которыхъ, какъ сказано выше, былъ большой охотникъ.

Дѣти разглядывали каждую съ величайшимъ любопытствомъ, въ особенности понравились имъ попугай и канарейка.

— А что если выпустить ихъ полетать по комнатѣ? — сказала Лидочка, взявшись за дверку одной изъ клѣтокъ, которая стояла ниже.

— Не надо, не надо! — остановила Любочка.

Но было поздно, Лида успѣла открыть дверку прежде, чѣмъ Любочка могла остановить ее. Нѣсколько птицъ въ одинъ моментъ выпорхнули и принялись летать по комнатѣ.

Трудно себѣ представить тотъ переполохъ, который произошелъ по этому поводу; птицы разлетѣлись по всѣмъ угламъ, задѣвая и опрокидывая крыльями все, что попадалось на дорогѣ; нѣкоторыя, болѣе смѣлыя, спустились на полъ. Настя начала бросать имъ булки, онѣ ловко подбирали ее.

Все это очень нравилось дѣтямъ, и они вѣроятно долго еще забавлялись бы интереснымъ зрѣлищемъ, еслибъ не услыхали вдругъ въ сосѣдней комнатѣ знакомые шаги дѣда.

Любочка встрепенулась.

Только тутъ поняла она, что поступила дурно. Поспѣшно схватила за руки Лидочку и Настю и помчалась съ ними обратно въ дѣтскую, забывъ второпяхъ затворить дверь, вслѣдствіе чего большая половина птицъ разлетѣлась по остальнымъ комнатамъ дома.

Дѣдушка очень разсердился, поднялъ на ноги прислугу, которой пришлось потрудиться не мало.

Съ внучками онъ не говорилъ въ продолженіи нѣсколькихъ дней, и даже хотѣлъ совсѣмъ уѣхать отъ нихъ, но затѣмъ, видя ихъ раскаяніе и горячія слезы, наконецъ простилъ, въ особенности когда они дали ему честное слово больше никогда, никогда не дѣлать того, что запрещаютъ старшіе.

Опасная забава.

— Вѣра, мнѣ удалось сегодня взять съ папинаго письменнаго стола коробочку спичекъ, — сказалъ однажды маленькій Ваня своей старшей сестрѣ: — давай ихъ чиркать, и устроимъ фейерверкъ, это будетъ очень весело.

— Нѣтъ, Ваня, не надо. Ты знаешь, что намъ запрещаютъ подобныя забавы, — отозвалась Вѣрочка и протянула руку, чтобы отнять у мальчика коробокъ со спичками.

Ваня ловко вывернулся и съ громкимъ смѣхомъ, подскакивая на одной ножкѣ, побѣжалъ прочь.

— Положи коробокъ обратно на столъ! — крикнула ему вслѣдъ старшая сестра.

Ваня, въ знакъ согласія, кивнулъ головой. Вѣрочка успокоилась и снова принялась за чтеніе интересныхъ сказокъ, которыя ей недавно подарили по случаю дня рожденья.

Мальчуганъ между тѣмъ, дѣйствительно, подошелъ къ письменному столу отца, чтобы положить на него спички, какъ вдругъ ему такъ сильно захотѣлось поиграть ими, что при всемъ желаніи онъ не могъ устоять противъ искушенія.

— Одинъ только разъ, послѣдній… Послѣдній… Больше никогда не буду трогать, — проговорилъ онъ самъ себѣ скороговоркою и, открывъ коробокъ, вынулъ изъ него спички и давай чиркать, то объ коробку, то просто объ стѣну, радуясь и улыбаясь, когда спичка вспыхивала, послѣ чего, конечно, немедленно бросалъ ее на полъ, на мебель, на столъ, однимъ словомъ — куда попало, нисколько не думая о томъ, что могло изъ этого послѣдовать. Но вотъ одна изъ спичекъ особенно ярко вспыхнула въ рукѣ маленькаго мальчика, даже какъ-то зашипѣла, точно ракета во время фейерверка; это ему чрезвычайно понравилось, хотя показалось немного страшнымъ. Онъ поспѣшно кинулъ спичку, которая упала прямо на его изящный костюмчикъ… а костюмчикъ моментально вспыхнулъ…

— Ай, ай, ай! — закричалъ Ваня громкимъ, раздирающимъ душу голосомъ. — Вѣрочка, мама, папа, няня, помогите!

Вѣрочка прибѣжала первая и, увидавъ братишку охваченнаго пламенемъ, принялась кричать и звать на помощь еще громче.

Явилась няня.

— Господи! Отцы родные, что это такое приключилось! — взмолилась старушка и сію же минуту, схвативъ со стола большую суконную салфетку, быстро обернула ею несчастнаго Ваню, надѣясь этимъ потушить пламя.

Пламя дѣйствительно погасло немедленно, но обжоги на ножкахъ, ручкахъ и даже почти на всемъ тѣлѣ все-таки остались порядочные. Ванѣ пришлось нѣсколько дней лежать въ постелѣ и при этомъ испытывать такую сильную боль, что даже передать невозможно. Бѣдняжка плакалъ, стоналъ, въ особенности когда приходилось дѣлать перевязки.

— Зачѣмъ ты не послушался меня и не положилъ спички обратно? — упрекала его Вѣрочка, сама едва сдерживая слезы при видѣ страданій дорогого брата.

— Ахъ, милая, не говори ужъ, — отвѣчалъ Ваня слабымъ голосомъ. — Самъ знаю, что поступилъ дурно, но за то это послужило мнѣ отличнымъ урокомъ, — теперь больше никогда, никогда не буду трогать противныя спички.

И мальчуганъ дѣйствительно, поправившись послѣ болѣзни, не только самъ лично сдержалъ данное обѣщаніе не трогать спички, но даже останавливалъ другихъ мальчиковъ, которые замышляли заняться опасною игрой съ ними, и подробно разсказывалъ, какъ дорого поплатился за свое непослушаніе.

Въ Спасовъ день.

Катя, вмѣстѣ со своими родителями, проводила весну и лѣто въ деревнѣ у бабушки.

У бабушки былъ прекрасный, старинный домъ, окруженный тѣнистымъ садомъ, и въ этомъ саду бабушка отдѣлила для Кати мѣстечко, поросшее яблонями, одну изъ которыхъ дѣвочка почему-то полюбила въ особенности, и находила, что она больше остальныхъ весною была покрыта ароматными цвѣтами.

Дѣвочкѣ доставляло большое удовольствіе любоваться этими цвѣтами, а когда они осыпались и изъ нихъ образовались крошечныя зеленоватыя яблочки, то она пришла положительно въ восторгъ и дожидалась съ нетерпѣніемъ, когда яблочки выростутъ и созрѣютъ настолько, что ихъ можно будетъ кушать.

Наконецъ эта блаженная пора наступила въ Августѣ мѣсяцѣ.

Въ Спасовъ день Катя намѣревалась собрать яблочки, отнести въ церковь для освященія (какъ у насъ, русскихъ, принято это дѣлать), а затѣмъ угостить папу, маму, бабушку и даже маленькаго брата Володю.

— Ты, няня, разбуди меня завтра раньше, — просила она старушку Настасью, укладываясь спать наканунѣ Спасова дня.

— Зачѣмъ? — спросила няня.

— Я хочу сама собрать мои яблочки, чтобы во-время отнести въ церковь, а потомъ послѣ обѣдни угостить ими всѣхъ, не исключая и тебя, конечно.

— Спасибо, милушка, только пожалуй завтра тебѣ въ церковь не придется идти.

— Какъ, почему?

— Видишь, какія тучи ходятъ по небу; дождь собирается.

— Не пророчь, няня, дождикъ; можетъ быть его не будетъ…

— Можетъ быть.

Не успѣла старушка проговорить эти слова, какъ дождикъ полилъ цѣлымъ потокомъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ задулъ такой сильный вѣтеръ, что дѣвочкѣ даже сдѣлалось страшно, въ особенности когда еще, къ довершенію всего, вдругъ блеснула молнія и послышались удары грома.

— Няня, не уходи, — прошептала она, охвативъ рученками шею старушки.

— Не уйду, не уйду, крошка, спи покойно.

И, присѣвъ къ кроватки дѣвочки, Настасья, чтобы нѣсколько занять ее, начала разсказывать сказки.

Гроза продолжалась не долго; черезъ полчаса все стихло. Катя заснула крѣпкимъ сномъ, и когда затѣмъ проснулась на слѣдующее утро, то о вчерашней бурѣ, повидимому, не было и помину. Солнышко свѣтило весело, дорожки и трава въ саду обсохли.

Катя проворно соскочила съ кроватки, одѣлась, помолилась Богу и, взявъ въ руки съ вечера приготовленную корзинку, отправилась съ нею къ своей любимой яблонкѣ, чтобы собрать собственноручно тѣ яблоки, которыя находились на нижнихъ сучьяхъ; но каково же было сожалѣніе и горе дѣвочки, когда, придя туда, она увидѣла, что на яблонѣ больше нѣтъ ни одного яблочка. Заливаясь слезами, побѣжала Катя домой сообщить бабушкѣ о случившемся.

— Это должно быть Гришутка, сынъ садовника сдѣлалъ, — сказала она, захлебываясь отъ слезъ и волненія.

— Почему ты такъ думаешь? — спросила бабушка.

— Потому что вчера я попросила его помочь мнѣ полить цвѣты, онъ отказался. Я шутя пригрозила пожаловаться его матери, а онъ на это отвѣтилъ, что собьетъ палкою мои яблочки и съѣстъ ихъ всѣ до послѣдняго.

— Но, Катя, вѣдь онъ тоже сказалъ это, конечно, шутя.

— О, нѣтъ, когда онъ говорилъ со мною, то смотрѣлъ такими злыми глазами.

Бабушка улыбнулась.

— Онъ, онъ, милая бабушка, — продолжала между тѣмъ Катя. — Я никогда не ошибаюсь.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Навѣрное; но за мною не пропадетъ, я знаю чѣмъ отомстить гадкому мальчику и даже сдѣлаю это сію минуту.

Разсуждая подобнымъ образомъ, дѣвочка, въ высшей степени разсерженная, достала изъ шкафа небольшую книжечку съ картинками и разорвала ее на нѣсколько частей.

— Что ты дѣлаешь? — вмѣшалась тогда въ разговоръ находившаяся тутъ же въ комнатѣ мама, которая до сихъ поръ молча пила кофе.

— Я, мамочка, обѣщала подарить Гришуткѣ эту книжку; онъ ждалъ и надѣялся, а теперь вотъ, чтобы огорчить его, отнесу ему порванные листы и картинки, и скажу: «Вотъ тебѣ за то, что ты съѣлъ мои яблоки!»

— А если онъ не виноватъ, Катюша, если онъ твоихъ яблокъ не трогалъ?

— Но, мамочка, кромѣ его некому.

— Какъ некому? Во дворѣ много другихъ ребятишекъ.

— А я такъ предполагаю совершенно другое, — замѣтила бабушка.

Катя взглянула на нее вопросительно.

— Да, — продолжала она серьезно. — Я думаю скорѣе, что ни Гришутка, ни остальные ребятишки тутъ не при чемъ и что всему виною вчерашній вѣтеръ.

— Какъ, бабушка, вѣтеръ? Развѣ онъ можетъ скушать яблоки? — замѣтила Катя, улыбнувшись.

— Нѣтъ, другъ мой, ты не поняла меня, — возразила бабушка. — Вѣтеръ не могъ скушать твоихъ яблоковъ, но такъ какъ онъ съ силою качалъ вчера деревья, то яблоки вѣроятно попадали сами собою и теперь спокойно лежатъ въ травѣ. Возьми-ка корзинку, оботри слезки, и пойдемъ, посмотримъ.

Взявъ въ руки корзинку, Катя съ плохо скрываемымъ сомнѣніемъ послѣдовала за бабушкой.

Подойдя къ яблонѣ, она начала пристально смотрѣть внизъ, раздвигая зонтикомъ траву въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ она была повыше… И что же? Яблоки лежали тамъ дѣйствительно цѣлыми десятками. Понятно, что они были сброшены вѣтромъ, при нѣкоторыхъ даже находились еще поломанныя вѣтки, что могло служить явнымъ доказательствомъ истины предположенія бабушки.

— Вотъ видишь ли, — строго обратилась она тогда ко внучкѣ: — никогда не слѣдуетъ торопиться дѣлать заключеніе, и въ особенности обвинять кого бы то ни было.

— Это правда, — тихо отозвалась Катя.

— Неужели тебѣ не совѣстно теперь противъ Гришутки?

Катя ничего не отвѣчала; на глазахъ ея выступили слезы; а Гришутка этимъ временемъ, конечно случайно, проходилъ мимо и, снявъ шапку, низко ей поклонился.

— Гришутка! — окликнула его дѣвочка: — поди сюда!

Гришутка подошелъ ближе.

— Прости меня, — продолжала Катя: — я передъ тобою очень, очень виновата.

— Въ чемъ? — съ удивленіемъ спросилъ Гришутка.

— Я думала, что ты съѣлъ всѣ мои яблоки, какъ хотѣлъ сдѣлать это вчера.

Мальчикъ засмѣялся.

— Вѣдь я шутилъ, барышня, — сказалъ онъ. — Неужели вы могли повѣрить.

— Во всякомъ случаѣ не сердись на меня за подозрѣніе, — продолжала Катя и, желая хотя нѣсколько загладить свою вину передъ маленькимъ садовникомъ, отобрала для него цѣлый десятокъ самыхъ крупныхъ, спѣлыхъ яблокъ, а затѣмъ отправилась обратно въ комнаты и, доставъ изъ своей библіотеки почти самую лучшую книжку, подарила ему и ее тоже, на мѣсто той, которую въ порывѣ несправедливаго гнѣва разорвала на мелкія частицы.

Одинъ изъ счастливыхъ дней Наташи,

Наташѣ кто-то подарилъ прехорошенькую бѣлую курочку. Наташа ее очень любила и почти все свободное время проводила на дворѣ, любуясь какъ ея Бѣляночка (такъ она прозвала курицу) гуляетъ вмѣстѣ съ другими курами.

Но вотъ вдругъ въ одинъ прекрасный день Бѣляночка пропала. Наташа пришла въ отчаяніе, она бѣгала по всѣмъ угламъ и закоулкамъ, отыскивая свою любимицу, но всѣ поиски оказались напрасными.

— Мавра, не знаешь ли, куда дѣвалась Бѣляночка!? — окликнула она проходившую мимо ключницу.

— Бѣляночка? — переспросила женщина, имѣвшая привычку всегда повторять сдѣланный ей кѣмъ бы то ни было вопросъ.

— Да, Бѣляночку, мою бѣленькую курочку.

— Бѣленькую курочку?

— Ну да, да; не знаешь ли, куда она дѣвалась?

— Куда дѣвалась?

Наташа, предвидя, что повтореніямъ ея вопросовъ не будетъ конца, молча кивнула головой.

— Какъ не знать, знаю, — многозначительно отвѣтила наконецъ Мавра.

— Гдѣ же она, скажи пожалуйста!

— Сказать можно, почему не сказать. Она нанесла цѣлый десятокъ яицъ и теперь сидитъ на нихъ въ амбарѣ.

— Какъ сидитъ въ амбарѣ? Зачѣмъ? — удивилась Наташа.

— Зачѣмъ? Цыплятъ высиживаетъ.

— Ахъ какъ это хорошо, Мавра; значитъ у нея будутъ маленькія курочки?

— Будутъ.

— Мнѣ бы очень хотѣлось на нее взглянуть, — продолжала Наташа, — Сведи меня въ амбаръ, Мавра.

Птичница согласилась; повела маленькую барышню въ амбаръ и показала сидящую на яйцахъ Бѣляночку.

Наташа успокоилась и стала съ нетерпѣніемъ ожидать той радостной минуты, когда Бѣляночка выйдетъ со своими малютками гулять по двору. Дни казались ей цѣлыми мѣсяцами. Бѣляночка все не показывалась; Наташа уже начала бояться какой-нибудь неудачи.

Но вотъ однажды наконецъ, когда она сидѣла за завтракомъ, Мавра подошла къ открытому окну и позвала ее.

— Что тебѣ надобно? — отозвалась дѣвочка.

— Что надобно? А вотъ выйдите-ка сюда. Узнаете, что мнѣ надобно.

Наташа, смекнувъ, что дѣло вѣроятно касается Бѣляночки, въ одинъ мигъ очутилась на дворѣ, и что же она увидѣла?

Ея милая курочка гордо разгуливала по двору, а вокругъ нея толпился цѣлый десятокъ крошечныхъ, желтенькихъ цыплятокъ.

Наташа всплеснула руками, подпрыгнула отъ радости и, побѣжавъ обратно въ комнаты, объявила мамѣ и папѣ, что сегодняшній день будетъ однимъ изъ ея счастливыхъ дней.

Въ темномъ лѣсу.

— Папа, милый, пойдемъ въ лѣсъ за грибами, — сказалъ однажды маленькій Поль, когда его отецъ, вернувшись со службы и пообѣдавъ, взялся за фуражку.

— Хорошо, дружокъ, съ большимъ удовольствіемъ, пойдемъ когда-нибудь.

— Нѣтъ, папа, не когда-нибудь, а я прошу тебя сейчасъ, сію минуту.

— Сію минуту не могу.

— Почему?

— Во-первыхъ потому, что мнѣ надо по одному дѣлу зайти къ сосѣду, а во-вторыхъ — погода сегодня сомнительная, а въ-третьихъ, и главное, теперь уже поздно.

— Нѣтъ, папочка, нѣтъ, — настаивалъ Поль: — пойдемъ сегодня; къ сосѣду ты можешь зайти въ другой разъ; дождикъ пересталъ и небо выясниваетъ, а часы только недавно еще пробили восемь.

Но отецъ, несмотря на всѣ доводы мальчика, никакъ не соглашался и, захвативъ нужныя бумаги, отправился одинъ къ сосѣду по дѣлу.

«Не пойти ли мнѣ одному», подумалъ Поль. «Что я въ самомъ дѣлѣ за дѣвочка такая, что непремѣнно долженъ ходить съ провожатымъ; пойду да и кончено, вѣдь папа не запретилъ мнѣ это, а только самъ отказался».

И мальчуганъ, безъ дальнихъ разсужденій, взялъ тросточку, надѣлъ свою соломенную шляпу съ большими полями и пошелъ по направленію къ лѣсу.

Погода стояла крайне непривѣтливая; дождь то переставалъ, то снова принимался, но воздухъ былъ довольно теплый.

Поль храбро шагалъ впередъ, опираясь на тросточку, которая оказалась очень кстати, такъ какъ ему пришлось идти по узкой, обрывистой и, главное, очень скользкой тропинкѣ.

Но это обстоятельство нисколько не испугало нашего маленькаго героя; онъ шелъ бодро и вполнѣ былъ увѣренъ, что, добравшись до лѣсу, наберетъ такъ много грибовъ, что мама изъ нихъ прикажетъ приготовить къ ужину вкусное блюдо.

Чѣмъ дальше заходилъ онъ однако въ лѣсъ, тѣмъ вокругъ него дѣлалось темнѣе…

Густыя облака собирались на небѣ, предвѣщая непогоду, вѣтеръ сильно шелестилъ листьями, а затѣмъ принялся качать сами деревья… Поль почувствовалъ какой-то безъотчетный страхъ, ему невольно припомнились нянины сказки про великана-людоѣда, про разныхъ колдуновъ, про бабу-ягу…

А тутъ еще ко всему этому гдѣ-то вдали послышались громовые раскаты и блеснула молнія…

Поль рѣшилъ отложить грибы до другого раза и идти домой, но по ошибкѣ, подъ вліяніемъ страха, повернулъ въ противуположную сторону, и крайне изумился, когда замѣтилъ, что вмѣсто прежней извилистой тропинки передъ нимъ тянется другая, совершенно незнакомая.

Съ сильно бьющимся отъ волненія сердцемъ мальчуганъ сначала бросился вправо, потомъ влѣво и въ концѣ-концовъ до того запутался, что положительно сбился съ пути.

Слезы подступили ему къ горлу, онъ принялся кричать сколько имѣлъ силы, но увы! — отвѣта ни откуда не послѣдовало.

Тогда онъ кое-какъ выбрался на небольшую полянку, надѣясь оттуда лучше найти дорогу къ дому, но полянка оказалась тоже окруженною со всѣхъ сторонъ густымъ лѣсомъ, и еще больше спутала его.

— Папа, папа! — крикнулъ онъ снова.

На этотъ разъ ему показалось, что чей-то человѣческій голосъ издали откликается.

— Папа, поди сюда, ради Бога! — крикнулъ бѣдняга еще громче.

Невидимый голосъ повторилъ то же самое и опять все замолкло, кромѣ шелеста листьевъ да громовыхъ раскатовъ.

Поль догадался, что этотъ невидимый голосъ былъ только, такъ сказать, отголосокъ его собственнаго голоса, т.-е., говоря иначе — «эхо», значеніе чего ему еще недавно пояснялъ папа, и пришелъ положительно въ отчаяніе.

— Что со мною будетъ? Что со мною будетъ? — повторялъ онъ, обливаясь слезами.

А дождикъ лилъ все сильнѣе и сильнѣе; кругомъ уже сдѣлалось до того темно, что въ двухъ шагахъ невозможно было ничего разглядѣть… Бѣдняга прижался къ дереву и то громко всхлипыпалъ и просилъ о помощи, то боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего присутствія волкамъ и медвѣдямъ, которые, по его мнѣнію, навѣрное бродили около…

Но вотъ вдругъ онъ ясно слышитъ чьи-то шаги у самаго дерева, начинаетъ всматриваться, насколько это возможно въ темнотѣ, и, какъ ему кажется, видитъ огромнаго сѣраго волка, съ большой косматой головою.

Собравъ послѣднія силы, Поль хочетъ поднять руку, чтобы ударить волка тросточкою, но рука совсѣмъ онѣмѣла отъ ужаса, не повинуется… Волкъ же подходитъ ближе и ближе… и вдругъ… о радость, о счастье… Поль узнаетъ въ этомъ предполагаемомъ волкѣ охотничью собаку своего дяди.

— Каштанъ! — радостно привѣтствуетъ мальчикъ дорогого друга.

Каштанъ виляетъ хвостомъ и принимается лизать руки несчастнаго, полумертваго отъ страха Поля.

— Каштанъ, Каштанъ! — раздается между тѣмъ въ лѣсу знакомый голосъ дяди Сережи.

Поль, смекнувъ, что вѣроятно дядя находится здѣсь гдѣ-нибудь по близости, снова принялся кричать.

На этотъ разъ крикъ его былъ услышанъ; дядя, который, запоздавъ на охотѣ и, по счастію, возвращавшись какъ разъ мимо того дерева, подъ которымъ стоялъ мальчуганъ, поспѣшно явился на его зовъ.

— Поль, ты здѣсь, какими судьбами, такъ поздно и одинъ? — спросилъ онъ съ удивленіемъ племянника.

Поль въ короткихъ словахъ сообщилъ обо всемъ случившемся и съ радостію послѣдовалъ за дядей Сережей домой, гдѣ всѣ были очень встревожены его продолжительнымъ отсутствіемъ.

Мама съ сильнымъ волненіемъ то — и — знай вскакивала со своего мѣста и подбѣгала къ окну послушать, не идетъ ли ея дорогой Поль; старушка няня охала, охала и вздыхала, а папа уже надѣлъ длинные сапоги и вооружился фонаремъ, чтобы отправиться въ лѣсъ на поиски шалуна-сынишки.

Такимъ образомъ закончилась первая попытка Поля гулять безъ провожатаго, и хотя, по счастію, она закончилась благополучно, но тѣмъ не менѣе все-таки отбила у него охоту къ подобнаго рода экскурсіямъ, и съ этого достопамятнаго дня онъ далъ себѣ честное, благородное слово никогда не отходить далеко отъ дома безъ отца, матери, или вообще безъ кого бы то ни было изъ старшихъ.

Долго и часто, при каждомъ удобномъ случаѣ, разсказывалъ онъ товарищамъ свое приключеніе въ темномъ лѣсу, причемъ всегда заканчивалъ разсказъ слѣдующимъ: «еслибы дядя Сережа не наткнулся на то мѣсто, гдѣ я находился, то прежде чѣмъ папѣ удалось бы найти меня, я навѣрное умеръ бы со страха и отчаянія».

— Такъ что больше не желаешь идти въ лѣсъ за грибами? — спрашивалъ иногда отецъ Поля, услыхавъ случайно давно знакомую исторію.

— Нѣтъ, папочка, не только самъ лично не желаю, но даже и другимъ не совѣтую, — отвѣчалъ на это Поль, невольно припоминая всѣ ужасы нѣсколькихъ часовъ, проведенныхъ въ темномъ лѣсу позднею, вечернею порою подъ проливнымъ дождемъ.

Галчонокъ.

Рая и Николенька однажды отправились на шоколадъ къ тетѣ Машѣ, по случаю дня ея рожденья.

Тетя Маша жила за цѣлую версту отъ имѣнія родителей дѣтокъ; идти приходилось черезъ небольшую полянку, мѣстами покрытую кустарниками и деревьями.

— Иди скорѣе! — торопила Рая братишку: — мы сегодня замѣшкались, пожалуй опоздаемъ къ завтраку, будетъ досадно, — у тети Маши всегда такой вкусный пирогъ, въ особенности пока горячій.

— Не опоздаемъ; будь покойна, ты всегда торопишься.

Рая уже раскрыла свой маленькій ротикъ, чтобы возразить, какъ вдругъ съ дерева, мимо котораго они въ ту минуту проходили, къ ногамъ ихъ упалъ птенчикъ.

— Бѣдняжка! Онъ вѣрно вывалился изъ гнѣзда, — замѣтилъ Николенька, и, поднявъ голову кверху, дѣйствительно увидѣлъ почти на самомъ верху развѣсистаго дерева гнѣздо, изъ котораго высовывалось нѣсколько такихъ же крошечныхъ головокъ, какъ головка упавшаго на землю птенчика, а надъ ними тревожно вьющуюся въ воздухѣ галку, очевидно мать малютокъ.

Не долго думая, мальчикъ поднялъ испуганнаго галченка, и, осторожно зажавъ его въ кулачокъ, полѣзъ на дерево съ тѣмъ, чтобы положить обратно въ гнѣздо.

— Что ты хочешь дѣлать? — спросила Рая.

— Положить птенчика въ гнѣздо.

— Но вѣдь тебѣ придется лѣзть высоко?

— Что же изъ этого.

— Мы можемъ опоздать къ завтраку?

— Такъ по-твоему надо бросить несчастную птичку, чтобы она умерла съ голоду?

— Конечно, Богъ съ ней; стоитъ ли жалѣть такое крошечное созданіе…

— Какая ты злая, противная дѣвочка! — съ досадой возразилъ Николенька, ловко взбираясь вверхъ по сучьямъ.

— Я не буду ожидать тебя — пойду одна! — отвѣтила Рая на замѣчаніе брата, и, видимо не желая продолжать разговоръ, торопливо зашагала дальше.

Николенька между тѣмъ благополучно добрался до верху, хотя это оказалось не легко и взяло порядочно времени; осторожно положилъ онъ галченка въ гнѣздо, и снова спустился на землю, чтобы продолжать прерванное путешествіе къ тетѣ Машѣ; онъ уже перешелъ полянку, оставалось только взобраться на гору, гдѣ находился домъ тети, какъ вдругъ на встрѣчу показалась Рая, но въ такомъ ужасномъ видѣ, что Николенька въ первую минуту даже не узналъ ее: все платье было забрызгано грязью; лицо, руки — исцарапаны.

— Что съ тобою? — испуганно спросилъ мальчикъ.

— Я хотѣла пройти ближнею дорогой, и вмѣсто того, чтобы идти на мостъ, свернула раньше, разсчитывая переправиться по бревнамъ, которыя тамъ перекинуты черезъ рѣчку; оборвалась и упала прямо въ грязь; теперь надо возвращаться домой перемѣнить платье.

— Какъ это досадно!

— Ужасно; но что дѣлать, это меня Богъ наказалъ за то, что когда ты лѣзъ на дерево, я въ душѣ пожелала тебѣ разорвать курточку, чтобы другой разъ не возился съ галчатами.

— Нехорошо, Раичка; никогда не надо желать другому того, чего себѣ не желаешь.

Рая печально склонила головку и молча направилась къ дому, а Николенька пошелъ къ тетѣ Машѣ, гдѣ его ожидалъ вкусный завтракъ, шоколадъ и веселая игра въ кругу собравшихся родныхъ и нѣкоторыхъ товарищей.

Бабушкинъ гостинецъ и три загадки.

Сережа вставалъ ежедневно въ девять часовъ, но сегодня, противъ обыкновенія, всталъ поздно; мама ждала его въ столовой.

Она и папа давно уже напились чаю, горничная даже начала убирать посуду, оставивъ на подносѣ только Сережину бѣлую кружечку; эту кружечку подарилъ ему въ день рожденья дѣдушка, и Сережа пилъ изъ нея постоянно.

Рядомъ съ кружечкой лежалъ кусокъ булки, намазанной масломъ, а въ хлѣбной корзинкѣ сухари и крендели.

Мама ласково поцѣловала вошедшаго мальчика и знакомъ указала на стоявшій около нея стулъ.

— Мамочка, я сегодня видѣлъ во снѣ, что ты подарила мнѣ саблю и казацкую шапку, — обратился Сережа къ матери, пока она наливала ему чай.

— И что же, ты радъ былъ подарку? — отозвалась мама.

— О, конечно! Но за то, когда проснулся, то мнѣ очень жаль было, что это случилось только во снѣ.

Мама улыбнулась.

— Что у тебя въ рукѣ? — спросила она Сережу, замѣтивъ, что мальчикъ, дѣйствительно, держалъ что-то въ своей маленькой ручкѣ.

Сережа разжалъ пальцы и показалъ шоколадный пряникъ, который еще вчера прислала ему бабушка въ числѣ прочихъ гостинцевъ, по случаю дня его рожденья.

— Положи пряникъ на столъ, утромъ на тощакъ сладкое вредно, да кромѣ того запачкаешь руки — будутъ липкія, — сказала мама.

Сережа послушно исполнилъ ея приказаніе, немедленно положилъ пряникъ рядомъ съ кружкой и принялся за чай.

— Мама, сливокъ можно налить? — снова заговорилъ онъ.

— Можно.

Сережа придвинулъ молочникъ и налилъ сливокъ.

— Отпей, — сказала мама: — видишь какъ полна кружка — черезъ край пойдетъ.

Сережа наклонился къ кружкѣ и принялся отхлебывать.

Въ это время дверь, ведущая въ сосѣднюю комнату, отворилась и на порогѣ показалась горничная. — Сударыня, торговка съ яблоками пришла, — доложила она.

Вѣра Валерьяновна (такъ звали маму Сережи) приказала позвать торговку въ столовую.

Торговка вошла въ сопровожденіи маленькой, довольно бѣдно-одѣтой дѣвочки, которая оказалась ея дочерью, поставила корзинку съ яблоками на стулъ и, вынувъ изъ нея два красивыхъ красныхъ яблока, подала ихъ Вѣрѣ Валерьяновнѣ, причемъ сказала почтительно:

— Извольте отвѣдать, сударыня; яблоки превосходныя: распродала болѣе половины и для остаточка уступлю дешевле.

Вѣра Валерьяновна сторговалась, пересчитала яблоки, заплатила деньги и только-что намѣревалась отомкнуть буфетъ, чтобы сложить туда яблоки, какъ вдругъ услыхала позади себя робкій голосокъ дѣвочки, назвавшей ее по имени.

— Что тебѣ надо, милая? — ласково спросила она ее. — И почему ты знаешь, какъ меня зовутъ?

— Я спросила у горничной, — бойко отвѣчала малютка. — А до васъ у меня просьба.

— Какая?

— Нѣтъ ли старенькихъ ботинокъ или теплыхъ чулокъ; мои ноги страшно озябли, такъ какъ сапожки всѣ дырявые, а чулокъ подъ ними и вовсе нѣтъ.

Услыхавъ эти слова, Сережа поспѣшно взглянулъ на ноги маленькой дѣвочки, и дѣйствительно замѣтилъ, что изъ ея дырявыхъ полусапожекъ высовывались посинѣвшіе отъ холода пальцы. Ему стало жаль бѣдняжку. Онъ подошелъ ближе къ мамѣ и тихо шепнулъ ей на ушко:

— Мамочка, не откажи.

— Хорошо, я поищу, — вслухъ отозвалась Вѣра Валерьяновна и вышла изъ комнаты.

А Сережа, между тѣмъ, держалъ кружку обѣими руками и, продолжая прихлебывать чай, искоса поглядывалъ на торговку и на ея дочь, одѣтую въ старенькое, помятое ситцевое платьице, пестрый передникъ и сильно поношенную ватную кацавейку.

Дѣвочка, съ своей стороны, тоже дѣлала нѣкоторыя наблюденія; она съ любопытствомъ оглядывала столовую, видимо любовалась красивымъ буфетомъ съ рѣзными дверками, чисто вычищеннымъ самоваромъ и, вообще, всею окружающею обстановкой.

Но вотъ вдругъ, переводя взоръ съ предмета на предметъ, она остановилась на шоколадномъ пряникѣ. Сережа замѣтилъ это.

«Зачѣмъ она такъ пристально смотритъ на мой пряникъ?» подумалъ онъ и передвинулъ его ближе къ сухарницѣ такимъ образомъ, чтобы за нею его не было видно.

Дѣвочка, вѣроятно не сообразивъ, что маленькій баринъ прячетъ свой пряникъ собственно отъ нея, и приписывая его движеніе простой случайности, молча обошла кругомъ и постаралась встать такъ, чтобы снова видѣть пряникъ.

«Ужъ не хочетъ ли она отнять у меня бабушкинъ гостинецъ», продолжалъ мысленно разсуждать Сережа. «Не дамъ, ни за что не дамъ, это мое самое любимое лакомство, а бабушка еще, точно нарочно, и прислала-то всего одну штучку такого пряника; лучше спрячу въ карманъ…»

И Сережа уже протянулъ руку, чтобы взять со стола шоколадный пряникъ, какъ вдругъ, взглянувъ на свою новую знакомку, прочелъ на ея миловидномъ личикѣ столько чего-то грустнаго, печальнаго, что снова почувствовалъ къ ней состраданіе.

— Она вѣроятно никогда не ѣла такихъ вкусныхъ вещей, — сказалъ онъ самъ себѣ вслухъ. — Дать ей развѣ попробовать маленькій кусочекъ?

— Дайте, милый баринъ, — отозвалась торговка, полагая, что Сережа обращается къ ней съ рѣчью. — Моя Танюша будетъ очень рада; ей дѣйствительно рѣдко приходится лакомиться, такъ какъ мы очень бѣдны и подчасъ не имѣемъ даже обѣда.

Эти послѣднія слова окончательно склонили Сережу на сторону дѣвочки, и онъ уже безъ всякаго сожалѣнія о любимомъ гостинцѣ немедленно переломилъ его пополамъ. Но тутъ опять случилось одно совершенно неожиданное обстоятельство, которое смутило мальчугана.

Половинки вышли неравныя.

Сережа задумался. Отдать большую половинку ему было тяжело, — пряникъ казался такимъ вкуснымъ, такимъ ароматнымъ, и еще, вдобавокъ ко всему этому, на большой половинкѣ остался цѣлый цукатъ, а на маленькой его не было…

Отдать маленькую — казалось совѣстно… Дѣвочка смотрѣла такъ радостно, такъ нетерпѣливо и видимо заранѣе предвкушала предстоящее наслажденіе полакомиться именно цукатомъ.

Сережа снова положилъ пряникъ на столъ, сложилъ его попрежнему, взялъ ножикъ и аккуратно разрѣзалъ пополамъ, на двѣ совершенно равныя части.

— Хочешь? — обратился онъ къ дѣвочкѣ.

Дѣвочка стояла въ нерѣшимости и молча поглядывала на мать.

— Бери, — сказала тогда послѣдняя: — бери, коли баринъ такой добрый, что угощаетъ тебя.

Дѣвочка подняла глаза и протянула руку.

Сережа слѣзъ со стула, подалъ Танѣ пряникъ и, опять поспѣшно покарабкавшись на прежнее мѣсто, принялся за недопитый чай.

Таня тѣмъ временемъ спрятала руку съ пряникомъ подъ передникъ.

— Благодари же барина, — шепнула торговка.

— Спасибо! — обратилась она къ Сережѣ.

— Не стоитъ. Я бы могъ отдать тебѣ цѣлый, по видишь ли въ чемъ дѣло: у меня больше нѣтъ, а я ихъ очень, очень люблю.

— Довольно и того, милый баринъ, — отозвалась торговка: — вы и такъ дали большой кусокъ.

Въ эту минуту въ дверяхъ показалась Вѣра Валерьяновна съ цѣлымъ сверткомъ стараго платья, ботинокъ и бѣлья.

Маленькая Таня и мать ея были въ восхищеніи. Осыпая благодарностію Вѣру Валерьяновну и Сережу, онѣ долго и очень низко кланялись, затѣмъ удалились.

— Ну что, допилъ чай? — спросила Вѣра Валерьяновна сына, когда они остались одни. — Хочешь еще кружечку?

— Нѣтъ, мамочка, довольно.

— А гдѣ же половина шоколаднаго пряника? Вѣдь я предупреждала тебя, что на тощакъ сладкое кушать вредно.

— Я его не кушалъ.

— Тогда гдѣ же онъ?

Сережа покраснѣлъ, сконфузился и, опустивъ глаза, молча показалъ рукою на лежавшую на столѣ половинку.

— Да, это одна половинка, но другой я не вижу, — замѣтила мама уже нѣсколько строго.

— Мамочка, я… я…

— Ну, что ты… ты… Продолжай, говори откровенно… Я знаю, что мой маленькій Сережа никогда не лжетъ, не обманываетъ свою маму и увѣрена вполнѣ, что и на этотъ разъ скажетъ правду.

Сережа прижался къ матери, обнялъ ее руками за шею и, самъ не зная для чего, проговорилъ шопотомъ, точно боясь, что кто услышитъ, хотя въ столовой кромѣ его и мамы никого не было:

— Я отдалъ половинку бѣдной дѣвочкѣ… Она смотрѣла такъ жалобно… Ея мать сказала, что онѣ очень бѣдны и порою не имѣютъ даже обѣда… Мнѣ стало такъ жалко, такъ жалко дѣвочку, что, несмотря на сильное желаніе самому скушать весь пряникъ, я не могъ не подѣлиться съ ней…

Все это Сережа говорилъ какъ-то скоро, отрывисто, и затѣмъ, замолчавъ, вопросительно взглянулъ на маму, словно желая угадать по выраженію ея лица, хорошо ли онъ поступилъ или дурно.

Мама поняла этотъ вопросительный взглядъ Сережи и точно также безъ словъ отвѣчала ему однимъ горячимъ поцѣлуемъ.

Сережа почувствовалъ, что на душѣ у него сдѣлалось какъ-то особенно хорошо и отрадно; при мысли о томъ, что онъ доставилъ удовольствіе другому, маленькое золотое сердечко его забилось радостно.

Весело улыбаясь и подпрыгивая на одной ножкѣ, мальчуганъ направился въ дѣтскую, гдѣ его давно уже ожидала старушка-няня, обѣщавшая еще вчера разсказать сказку про Спящую Красавицу и про Киску-Бѣлянку.

Сережа давно и нѣсколько разъ слыхалъ обѣ эти сказки, но тѣмъ не менѣе постоянно при каждомъ удобномъ случаѣ просилъ няню разсказать ихъ и — странное дѣло всегда находилъ новое удовольствіе слушать знакомые звуки дорогого старческаго голоса милой Агафьюшки, которую, послѣ мамы и папы, любилъ больше всѣхъ на свѣтѣ, и которая, какъ говорится, души въ немъ не чаяла.

— Что, касатикъ, за сказкой пожаловалъ? — привѣтствовала она мальчугана, когда онъ вошелъ въ дѣтскую.

— Да, няня, угадала, за сказкой, — отвѣчалъ Сережа, подсаживаясь ближе къ старушкѣ и съ любовью заглядывая ей въ глаза.

— А сказки-то у меня и нѣтъ! — шутливо отозвалась няня.

— Не правда, есть.

— Да нѣтъ же, говорятъ тебѣ, всѣ перезабыла…

— А про Киску — Бѣлянку, а про Спящую Красавицу?

— Неужели онѣ еще не надоѣли тебѣ?

— Нисколько.

— Не хочешь ли, я на сегодня лучше тебѣ три загадки задамъ.

— Развѣ ты умѣешь, няня, загадки загадывать?

— Любя тебя чего не научишься, — сказала добрая старушка, поцѣловавъ своего любимчика.

Сережа охватилъ ее за шею крѣпко-крѣпко, и требовалъ скорѣе загадку.

— Тише, шалунъ, задушишь! — сказала няня, стараясь высвободиться изъ объятій мальчугана.

— Не задушу, не задушу! — смѣялся послѣдній, сжимая ручонками еще сильнѣе морщинистую шею Агафьюшки.

— Право задушишь, тогда и сказки некому будетъ говорить, и загадки загадывать.

— Ну, ну, начинай скорѣе, я слушаю.

— Изволь, касатикъ, изволь. Скажи ты мнѣ, что это значитъ: "и горитъ онъ, и таетъ, и секреты сохраняетъ!

Сережа задумался.

— Что же это можетъ быть такое?.. Право не понимаю…

— Подумай.

Сережа усѣлся на окно и въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ усиленно думалъ надъ тѣмъ, что бы это могло быть такое, что горитъ, таетъ, да еще чужія тайны сохраняетъ, — но все-таки додуматься никакъ не могъ.

— Нѣтъ, няня, не могу отгадать; эту загадку ты мнѣ объясни, а слѣдующую я уже непремѣнно самъ отгадаю.

— Ну, хорошо, такъ и быть объясню, — слушай.

Сережа насторожилъ ушки и весь превратился въ слухъ.

— Когда письмо сургучемъ запечатываютъ, то сургучъ-то вѣдь и горитъ, и таетъ, и тайну сохраняетъ, такъ какъ никто не можетъ знать, что въ письмѣ написано.

— Ахъ да, въ самомъ дѣлѣ! — вскричалъ Сережа. — Какъ это я не могъ угадать такой простой вещи, но за то вторую загадку навѣрное угадаю, говори скорѣе.

— Сказать-то я скажу, но угадаешь ли — это еще неизвѣстно.

— Говори, говори! — торопилъ Сережа, которому хотѣлось во что бы то ни стало доказать няни, что онъ угадаетъ, но къ сожалѣнію предположеніе его опять не сбылось, и когда старушка спросила, что это за домъ, въ которомъ «безъ оконъ, безъ дверей, полная комната людей», — то мальчуганъ, по примѣру предыдущаго раза, думалъ, думалъ и никакъ не могъ додуматься, что подъ видомъ дома говорилось объ огурцѣ, а подъ видомъ людей подразумѣвались сѣмена.

— Вѣдь вотъ досада, какой я недогадливый! — замѣтилъ тогда Сережа почти съ отчаяніемъ, и на глазахъ его даже выступили слезы.

Няня это замѣтила. Она знала самолюбіе своего касатика Сережи, ей стало жаль его, и захотѣлось какъ-нибудь утѣшить, но вопросъ заключался въ томъ, какъ именно?

«Надо задать ему такую загадку, которую онъ знаетъ», мысленно рѣшила старушка и постаралась придумать что-нибудь болѣе знакомое.

— Теперь слушай, я тебѣ третью загадку скажу, — обратилась она къ Сережѣ, погладивъ его по головкѣ: — можетъ отгадаешь.

— Нѣтъ, няня, гдѣ мнѣ отгадать, видишь какой я несмышленый.

Въ голосѣ мальчика слышались слезы.

— Ты-то несмышленый? Ну ужъ это не правда, изволь-ка слушать да отгадывать.

Сережа сдѣлалъ надъ собою усиліе и постарался улыбнуться.

— «Маленькій, горбатенькій, домъ стережетъ», — сказала между тѣмъ Агафьюшка, очень довольная въ душѣ, что ей удалось припомнить загадку, которую нѣсколько дней тому назадъ Сережа самъ задавалъ въ ея присутствіи бабушкѣ.

— Замокъ, замокъ! — радостно воскликнулъ тогда мальчуганъ и даже отъ восторга захлопалъ въ ладоши.

— Вотъ видишь ли, угадалъ вѣдь, — замѣтила няня. — Я знаю, что ты у меня умница, а еще говоришь, несмышленый! Теперь ступай съ Богомъ играть и бѣгать, мнѣ некогда разговаривать, дѣло есть.

Няня вышла изъ дѣтской и направилась въ кухню, гдѣ, какъ она выражалась, у нея было дѣло, заключавшееся въ томъ, что надо было смолоть только-что сжареный кухаркою кофе, и пересыпать его въ жестяную банку.

Сережа принялся за игрушки, но онѣ не занимали его какъ-то, не тѣшили, а почему? — онъ не могъ дать отчета, и чувствовалъ себя неспокойно до тѣхъ поръ, пока наконецъ вечеромъ, прежде чѣмъ встать на молитву передъ сномъ, не сознался Агафьюшкѣ, что обманулъ ее.

— Чѣмъ, касатикъ? — съ удивленіемъ спросила послѣдняя.

— Да вѣдь загадку-то про замокъ я не отгадалъ, а раньше зналъ.

— Ну, велика важность, — " возразила старушка: — стоитъ говорить о такихъ пустякахъ; спи съ Богомъ, Господь съ тобою.

И она перекрестила мальчика костлявою рукою.

У Сережи точно гора съ плечь свалилась, онъ повернулся къ стѣнкѣ, зажмурилъ свои хорошенькіе голубые глазки, и крѣпко заснулъ тѣмъ хорошимъ, безмятежнымъ сномъ, какимъ обыкновенно спятъ маленькія дѣти, въ особенности когда на душѣ у нихъ покойно, и когда они чувствуютъ, что въ продолженіе всего дня вели себя хорошо и не сдѣлали ничего дурного.