ВАСИЛИКА.
правитьВОСПОМИНАНІЕ ФРАНЦУЗСКАГО МОРЯКА О КРЕЙСИРОВКѢ МЕЖДУ ЦИКЛАДАМИ.
правитьДля туристовъ по званію, путешествіе по Греціи имѣетъ обыкновенно свою опредѣленную программу; большая часть преимущественно останавливается на извѣстныхъ пунктахъ, въ такомъ-то знаменитомъ городѣ, и восхищается лишь памятниками, освященными вѣковою славою. Или я очень ошибаюсь, или ѣздить такимъ-образомъ по Востоку, значитъ видѣть его вполовину. Гардемаринъ, котораго случайности кампаніи въ Архипелагѣ водили отъ острова къ острову, отъ береговъ Европы къ прибрежьямъ Азіи, знаетъ болѣе объ Элладѣ, чѣмъ многіе изъ посѣтителей ея, сообразующихся съ предписаніями систематическаго путеводителя. Сцены, которыя стараюсь я описать, можетъ-быть, покажутъ, сколько жизнь моряка придаетъ прелести и случайности жизни путешественника, и сколько прекрасныя мѣста Греціи выигрываютъ, представляясь ожиданію и безъ послѣдовательности папиному восхищенію молодости и первому пробужденію мысли.
Нѣсколько мѣсяцевъ спустя послѣ Наваринской битвы, фрегатъ la Fleur de Lis, на которомъ я находился въ качествѣ гардемарина, оставилъ Тулонъ, чтобы соединиться съ эскадрою адмирала де-Риньи въ моряхъ Греціи….. Едва прошло нѣсколько дней, и мы были въ виду Пелопонеза. Передъ нами разстилались поля Мессеніи, ограниченныя горою Итакою; вдали скрывались берега Лаконіи, горная цѣпь Тайгета и красноватые утесы, прорѣзываемые Пейротомъ. Штиль задержалъ насъ не надолго между подводными камнями Тепара и островомъ Цитерою, при входѣ въ Архипелагъ. Шквалъ, подувшій ночью, доставилъ намъ возможность обогнуть мысъ Малей, столь опасный для древнихъ, и мы скоро достигли Вурлахъ, древній Клазоменъ, гдѣ мы нашли адмирала, стоявшаго въ лучшемъ якорномъ мѣстѣ Малой Азіи.
Туристы, которыхъ пароходъ уноситъ изъ Афинъ въ Смирну, проходятъ, не останавливаясь, мимо бухты Вурлаха и не подозрѣваютъ о богатствахъ, скрытыхъ въ окружающихъ се горахъ. Въ Вурлахѣ, такъ какъ и во многихъ другихъ пренебрегаемыхъ пунктахъ Іоніи, соединены поразительные контрасты поблекшаго величія и естественнаго великолѣпія, развалинъ и громкихъ именъ, составляющіе особенную прелесть восточныхъ странъ. Къ несчастію, мы могли только восхищаться на скорую руку роскошными водами Вурлаха. Адмиралъ далъ фрегату только три дня отдыха, и по прошествіи этихъ трехъ дней, намъ надлежало отправиться въ Наксосъ, куда призывали нашъ флагъ выгоды французскихъ монаховъ, поселившихся на этомъ островѣ. Въ Наксосѣ начиналась для насъ настоящая кампанія, и тамъ ждала меня встрѣча, давшая романическую прелесть подробностямъ моего перваго путешествія по Греціи.
I. НАКСОСЪ.
правитьГреческій архипелагъ раздѣленъ на двѣ группы: Спорадовъ, зеленѣющихъ береговъ, оторванныхъ отъ прибрежья Іоніи земными переворотами, и Цикладовъ, безплодныхъ скалъ, отдѣлившихся отъ неплодороднаго материка Европы. Между этими послѣдними, два восхитительные острова, Кандія и Наксосъ, одни представляютъ щедро разсыпанную роскошь растительности, неизвѣстной на сосѣднихъ берегахъ. Одни плодородные, между обнаженными каменьями, покрытые Фисташковыми деревьями, земляникою, лимонными и апельсинными рощами, они кажутся двумя заблудившимися Спорадами вдали отъ своихъ азіятскихъ собратій и незнающими, какъ снова найти къ нимъ дорогу.
Преимущественно Наксосъ, любезная Діонизія Бахуса, Наксосъ, прозванный Достойнымъ, не можетъ ни въ чемъ завидовать своимъ соперникамъ на Востокѣ. въ нашемъ скучномъ климатѣ, на нашихъ сѣроватыхъ берегахъ, непрестанно заливаемыхъ туманнымъ океаномъ, котораго приливы, удаляясь, оставляютъ воздухъ заразительнымъ, невообразимо очарованіе этихъ привилегированныхъ мѣстъ, гдѣ море, въ покоѣ или ярости, не мараетъ никогда своихъ береговъ, гдѣ гора, скала, самый голый камень покрываются тысячью свѣтозарныхъ оттѣнковъ. Тамъ взоръ теряется въ лазуревой дали, въ которую проникнуть желаетъ душа; день, неизмѣнной чистоты и освѣжаемый дуновеніемъ съ моря, не имѣетъ подавляющихъ жаровъ нашего лѣта; ночь представляетъ продолжительныя сумерки, не устрашая мрачнымъ шумомъ, ни блѣдными видѣніями, порожденіями ужаса сѣверной мглы. Спокойствіе, красота, еще болѣе привлекательная граціозность распространяютъ на все свѣжіе цвѣта, тотъ видъ ясной молодости, въ который новорожденная весна одѣваетъ иногда наши деревни. Такимъ представляется Наксосъ. Круглообразный, сравнимаемый часто поэтами съ чашею пьяницы, въ которой искрится сокъ Грозда, золотистое вино течетъ въ немъ чрезъ края; онъ окруженъ лозами, расползающимися на свободѣ и перевивающими съ вѣтвями и плодами деревьевъ свои отягченныя виноградомъ вѣтки. Апельсинъ, орта, гранатѣ, груша, слива, абрикосъ, оливки зрѣютъ въ меланизкихъ долинахъ; рожь, ячмень, хлопчатая бумага, ленъ произрастаютъ на поляхъ Перато. Лѣса вѣнчаютъ горы Зіа и Короны, сохраняющія еще имя нимфъ, кормилицъ сына Семеля. Уединенный съ своими рощами посреди своихъ скучныхъ товарищей, Наксосъ представляетъ одно изъ тѣхъ убѣжищъ, хорошо приготовленныхъ для раненныхъ сердецъ, обманутой любви, питающейся постоянно, не сознавая того, надеждою, и любящей брать въ свидѣтели своихъ мученій прекрасную природу, блестящія звѣзды, неутомимое эхо и бранчивыя волны, не столь сумятныя, какъ ихъ мечты.
Такъ, какъ въ Родосѣ, когда входишь въ городъ Наксосъ, или во внутренность земли, удивляешься видя зданія, архитектура которыхъ переноситъ васъ въ средніе-вѣка; но въ Наксосѣ итальянское изящество уже исправило рисунокъ, округлило формы, и жилища, хотя отбрасываютъ васъ за пятьсотъ лѣтъ назадъ, обнаруживаютъ вкусъ народа, опередившаго въ своемъ образованіи рыцарей св. Іоанна Іерусалимскаго. Эти дома съ стрѣльчатыми окнами, съ дверьми со сводами, меблированы дубовыми баулами, постелями съ колоннами, рѣзными стульями; зеркала, стекла, венеціанскія люстры съ подвѣсками украшаютъ стѣны и балки; стеклянная и глиняная итальянская посуда занимаетъ полки буфетовъ. Узкій и прямой всходъ ведетъ отъ берега на скалу, на которой выстроенъ городъ.
Избѣгавъ, въ-продолженіе восьми дней, Наксосъ во всѣхъ направленіяхъ, посѣтивъ его замки и сады, всходивши на его горы и поохотившись въ его долинахъ, мы съ нетерпѣніемъ стали ожидать нашего отплытія. Не зная болѣе куда идти, такъ какъ стоянка фрегата продолжалась, мы обыкновенно отправлялись за полмили отъ города, въ домъ одного Мальтійца. При пашемъ пріѣздѣ, онъ завелъ бѣдную гостинницу, въ которой мы получали лимонадъ, вино, кофе, трубки и надушенный табакъ. Положеніе этого балагана намъ нравилось; находясь невдалекѣ отъ развалинъ одного замка, на берегу моря, при выходѣ изъ лѣсистаго ущелья, онъ служилъ сходнымъ мѣстомъ для охотниковъ, туристовъ и коллекторовъ, приходившихъ туда ожидать прибытія лодокъ de la Fleur-de-Lis. Куря на террасѣ, мы смотрѣли, на отправленіе саколевовъ, плававшихъ отъ одного острова къ другому, для мѣны товаровъ. Женщины, дѣти уѣзжали съ мужчинами, по горло вооруженными; пирожки, плоды, луковицы, фасы, изюмъ, два или три боченка съ водою составляли грузъ, и барка пускалась въ открытое море. Эти люди, отправлявшіеся почти всегда порожнякомъ и возвращавшіеся нагруженными, казались намъ, но правдѣ, странными торговцами; приходъ и отходъ экипажей, останавливавшихся у Малтійца, заставлялъ насъ иногда задумываться, но никто не жаловался, да и наше назначеніе имѣло другую цѣль, а не наблюденіе за порядкомъ въ окрестностяхъ.
Однажды, одинъ гардемаринъ отвѣдалъ въ гостинницѣ меду, только что полученнаго Мальтійцемъ съ горы Гиметта, — и расхвалилъ свою находку; другіе также захотѣли попробовать его; медъ былъ превосходный, и вскорѣ на кораблѣ вошло въ моду ходить къ Мальтійцу и спрашивать у стряпухи съ грубыми руками тарелку меду. Мы приходили всѣ вмѣстѣ, въ одно время; хозяинъ немедленно удалялся и приносилъ намъ тарелку меду, которую онъ наполнялъ, вѣроятно, въ отдаленной кладовой, потому-что отсутствіе его продолжалась всегда нѣсколько минутъ.
Разъ пополудни, возвратившись съ охоты и спѣша освѣжиться, я пришелъ въ домишко ранѣе обыкновеннаго часа. Хозяина не было дома, и служанка одна пряла у двери. Увидѣвъ меня, она остановила свою самопрялку и спросила меня знаками, что мнѣ надо. Я ей отвѣчалъ также знаками, чтобы она принесла порцію меду. Она вышла, а я сѣлъ за столъ, чтобы заранѣе приготовить число паръ, которое я долженъ былъ заплатить. Всѣмъ извѣстно, что пара есть турецкая монета, столь тонкая и легкая, что малѣйшее дуновеніе ее уноситъ. Восточные жители считаютъ ее съ удивительною быстротою; но операція эта труднѣе достается Европейцу; послѣдній производитъ ее, помочивъ палецъ, и перебирая одну монету за другою, какъ облатки, которыхъ онѣ имѣютъ толщину и вѣсъ. Я былъ погруженъ въ мое исчисленіе, какъ вдругъ мнѣ послышалось шептанье позади двери; я не обратилъ на это вниманія, и продолжалъ собирать пары. Тогда я увидѣлъ тарелку съ медомъ, которую ставили мнѣ подъ носъ двѣ дрожащія маленькія, бѣлыя, хорошенькія руки, съ розовыми и тонкими пальцами. Тотчасъ, не зная для чего, я схватилъ одну изъ этихъ миленькихъ рукъ, и поднявъ голову, я былъ пораженъ. Молодая красавица стояла въ смущеніи передо мною. Это было очаровательное созданіе. Одѣтая въ шубу, обшитую опушкой, подпоясанная шалью, съ открытымъ горломъ подъ распахнувшеюся туникою, съ головою, повязанною въ видѣ тюрбана пурпуровою матеріею, съ лебединою шеею, покрытою заплетенными темными косами, украшенными золотыми секинами; съ голыми ногами въ туфляхъ феи, она имѣла тѣ прелести, которыя можно встрѣтить только въ Греціи, и преимущественно на островахъ: черные волосы и голубые глаза, большіе* прозрачные, на выкатѣ осѣненные длинными рѣсницами.
Безъ сомнѣнія, мои взгляды выразили эту мысль, потому-что незнакомка, смутившись и поставивъ поспѣшно тарелку, скромно усиливалась освободить руку, которую я держалъ въ плѣну. Я не выпускалъ; стряпуха, сторожившая на дворѣ, и лицо которой, то радостное, то встревоженное, казалось, наслаждалось моимъ удивленіемъ и опасалось чьего-то прихода, обратилась съ быстрою рѣчью къ своей подругѣ. Эта ободрилась, и краснѣе цѣлой гранады, сказала мнѣ это одно слово: Василика! произнесенное ею съ такимъ видомъ, который бы могъ убѣдить меня, что оно значило болѣе, чѣмъ казалось. Я повторилъ громко: Василика, ища въ воздухѣ языкознанія. Потомъ она мнѣ указала на небо, солнце, горизонтъ, море, фрегатъ, на всю природу, — представила гребца, разсѣкающаго волну весломъ, и произнесла другія слова, столь же непонятныя, какъ первое. Я былъ въ отчаяніи, что не зналъ по гречески; я заговорилъ по французски. Въ свою очередь, я увидѣлъ ее обезнадеженною; она ничего не отвѣчала, и немедленно наклонила голову, краска на ея щекахъ пропала, и служанка, отъ которой не укрылось мое движеніе, съ живостью закричала на меня. Мое юное сердце поднялось, какъ бурное море, я приблизилъ къ губамъ маленькую руку и напечатлѣлъ на ней поцѣлуй. Бѣдная дѣвушка встала съ негодованіемъ, яркая краска покрыла ея лицо, крикъ вырвался изъ ея груди, и бросивъ на меня презрительный взглядъ, она медленно и какъ бы нехотя пошла къ двери. Я отодвинулъ безсознательно столъ и сдѣлалъ движеніе впередъ. Незнакомка обернулась на шумъ, подумала, что я ее преслѣдую, и укрылась въ развалинахъ, въ то время, какъ служанка старалась мнѣ преградить дорогу. Не обращая вниманія на крики стряпухи, я перелѣзъ чрезъ обрушившіеся камни и углубился въ темную галерею, въ которой раздавались морской вѣтеръ и плескъ волнъ; я нагналъ бѣглянку въ ту минуту, какъ она отворяла дверь на концѣ корридора. Подобно Сандрильонѣ, она на бѣгу потеряла туфлю, которую я ей и подалъ. Страхъ ея былъ такъ великъ, что она не поняла моего жеста и оттолкнула меня, но безъ гнѣва. Раздраженіе уступило мѣсто безмолвной, умоляющей о сожалѣній скорби. Безпорядокъ ея одежды, отягченное печалію лицо ея, упрашивающее о пощадѣ положеніе тѣла, пристыдили меня, что я былъ причиною скорби, первой, можетъ-быть, скорби этого прекраснаго дитяти. Я хотѣлъ извиниться; она меня предупредила, положила палецъ ко рту въ знакъ молчанія и предостереженія, потомъ съ рѣшимостью отворила дверь.
Я послѣдовалъ за нею въ залу, въ которую она вошла, и остановился неподвижно, на порогѣ, въ нерѣшимости передъ представившеюся мнѣ картиною. У стола сидѣлъ мужчина на мѣху изъ козьей шкуры, покрытой еще рыжеватыми волосами; изъ боковъ мѣха вытекалъ сотъ меду въ тарелку, ее держалъ мальчикъ, стоявшій на колѣняхъ; другой готовился закрыть отверзтіе ремнемъ, который держалъ за оба конца. У окна, выходившаго на море, пять игроковъ играли въ кости, лежа вокругъ матроской шипели. Угрюмые люди, съ густыми усами, орлинымъ носомъ, были одѣты въ греческое платье: бѣлую фустанель, куртку, вышитую, и штиблеты, красную шапку и кушакъ, за которымъ были заткнуты пистолеты и кинжалы. У стѣны стояли сабли, карабины, ружья съ рѣзными прикладами, абордажные топоры; въ углу мачты, привязанные къ райнамъ паруса, руль съ барки; наконецъ нѣсколько тарелокъ, разставленныя на доскѣ, повидимому ожидали обычныхъ посѣтителей гостинницы. Мой внезапный приходъ, съ бабушемъ въ рукахъ, вслѣдъ за женщиной, не произвелъ, какъ казалось, никакого замѣшательства; никто не тронулся съ мѣста, и я посреди довольно затруднительнаго молчанія сдѣлался темою вопросительныхъ взглядовъ всѣхъ. Незнакомка сѣла на сундукъ, стараясь по возможности спрятать свою босую могу подъ тюнику. Черты ея снова приняли неподвижность статуи, и повелительный тонъ отозвался въ звукѣ ея голоса, когда она первая заговорила по-гречески, по-турецки или арабски съ человѣкомъ. сидѣвшимъ на мѣху. Онъ благосклонно принялъ то, что я считалъ за объясненіе, и я снова подвергнулся огню взглядовъ, направленныхъ съ минуту въ сторону прекрасной дѣвушки. Положеніе мое стало невыносимо и, чтобы выйти изъ него, я подошелъ къ мѣху, и подставивъ палецъ подъ вытекавшій сотъ меду, отвѣдалъ его, втянувъ въ себя сначала его запахъ. Вопо! сказалъ я съ видомъ удовлетвореннаго знатока; — Bono, лаконически повторилъ сидѣвшій у стола, повидимому, начальникъ прочихъ. Онъ замолчалъ, я кашлянулъ, не зная что дѣлать. Я былъ убѣжденъ, что имѣлъ видъ глупца; надо было, однако, найти болѣе или менѣе естественный переходъ отъ моего появленія къ моему удаленію. Оставить такъ мѣсто, куда я пришелъ съ барабаннымъ боемъ, мнѣ казалось крайне смѣшнымъ, и что еще хуже, трусостью, хотя я и не думалъ, чтобы мнѣ грозила опасность. Глухая ярость бушевала въ моемъ сердцѣ, злобная радость, проглядывавшая въ лицемѣрномъ видѣ приведшей меня въ засаду, честь мундира и моего знамени требовали, чтобы я не предавался жалкому бѣгству. Однако никто не говорилъ ни слова; безъ сомнѣнія, я готовъ былъ сдѣлать какую-либо глупость, когда вспомнилъ о находившейся у меня сандаліи. Я рѣшился: прямо пошелъ къ сундуку, и вставъ на колѣни передъ насмѣшницею, подалъ ей потерянный бамбушъ, который она взяла, закрывъ себѣ лобъ рукою, какъ бы разсерженная моею смѣлостью; потомъ я вышелъ, чрезвычайно недовольный собою.
Возвратясь на корабль и стоя на вахтѣ съ восьми часовъ до двѣнадцати ночи, я имѣлъ довольно времени обдумать мое происшествіе. Я растолковывалъ его слишкомъ въ свою пользу, чтобы повѣрить его другимъ, тѣмъ не менѣе, однако, поступокъ этой женщины оставался для меня необъясненнымъ, несмотря на всѣ мои предположенія. Особенно приходило мнѣ на память слово Василина; оно мерцало между звѣздъ; я слышалъ его въ скрыпѣ снастей. Такъ-какъ незнакомка произнесла только это одно слово, то значитъ, что оно одно заключало въ себѣ ключъ тайны, какъ сезамъ Алu-Бабы. Тщетно я перебиралъ нѣсколько греческихъ словъ, оставшихся у меня въ памяти по выходѣ изъ коллегіи, ни одно изъ нихъ не могло мнѣ объяснить эти четыре слога Ва-си-ли-на. Поздно ночью, на палубу вышелъ коммиссаръ корабля, чтобы выкурить сигаретку. Онъ пользовался между гардемаринами славою большаго политика и совершеннаго cicerone по Востоку, гдѣ онъ сдѣлалъ нѣсколько кампаній. Непонятый офицерами, этотъ превосходный человѣкъ удостоивалъ воспитанниковъ благосклонной своей фамильярности. Послѣдніе, находясь въ отдаленіи отъ командира и штаба, слушали коммисара тѣмъ охотнѣе, что отъ него доходили до нихъ отрывки новостей и дипломатическихъ разговоровъ съ квартеръ-дека. Итакъ я рѣшился спросить совѣта у оракула, такъ, чтобы онъ ничего не могъ подозрѣвать. Я ему предложилъ огня зажечь сигаретку, и равнодушнымъ голосомъ спросилъ его, не забылъ-ли онъ греческаго языка.
— Конечно нѣтъ, отвѣтилъ онъ, и прочелъ съ живостью, для моего убѣжденія, нѣсколько стиховъ корней Портъ-Рояля.
— О! о! коммиссаръ, прервалъ я, не въ этомъ греческомъ имѣю я нужду, а въ мѣстномъ новой Греціи; вы понимаете его, если я не ошибаюсь?
— Старый морякъ, какъ я, который ѣздитъ двадцать лѣтъ, всегда кончаетъ тѣмъ, что видитъ, слышитъ и знаетъ. Я выучился испанскому языку въ три мѣсяца; правда, онъ легче, чѣмъ греческій: мнѣ надо было неменѣе года, чтобы одолѣть этотъ послѣдній идіомъ.
— Слѣдовательно вы мнѣ скажете, что значитъ василика? Я слышалъ это слово отъ одного рыбака.
— Василика? Отъ рыбака, говорите вы?… Василика есть названіе рыболовнаго орудія, сѣти, если у меня хорошая память.
— Рыболовнаго орудія, сѣти! думалъ я. Къ чему нужна была сѣть этой женщинѣ въ шолковомъ платьѣ, съ унизанными жемчугомъ волосами, въ розовыхъ бабушахъ, и съ бѣлыми руками?
Въ это время лоцманскій ученикъ пробилъ въ колоколъ восемь ударовъ полночи, и коммиссаръ простился со мною.
На слѣдующій день утромъ, я разсудилъ, что нашъ греческій лоцманъ долженъ былъ знать свой языкъ, и спросилъ у него значеніе слова василика. Онъ сказалъ, что это было имя любимицы знаменитаго Али, паши Янины. Послѣ смотра, коммиссаръ подошелъ ко мнѣ.
— Я ошибся вчера, сказалъ онъ мнѣ; Василика есть имя любимицы знаменитаго Али, паши Янины.
Я подозрѣвалъ, что коммиссаръ обращался, какъ и я, къ знанію лоцмана; но это новое объясненіе немного мнѣ открыло. Какъ скоро я могъ сойти на берегъ, то побѣжалъ къ гостинницѣ; тамъ я не нашелъ ни души. Я зналъ, я осмотрѣлъ развалины, галерею, комнаты: домъ былъ пустъ. На слѣдующіе дни, то же молчаніе; никто изъ хозяевъ не показался въ квартирѣ, и я началъ самъ сомнѣваться въ томъ, что видѣлъ, и вѣрить, что человѣческая душа видитъ сны наяву такъ же, какъ и во снѣ.
Между тѣмъ, la Fleur-de-tis, назначеніе котораго въ Наксосѣ было окончено, соединился съ адмираломъ у острововъ Урлака; другія заботы разсѣяли мои мысли, и объявленіе о немедленной экспедиціи въ Морею направило мое размышленіе на ружейные выстрѣлы, которые каждый готовился дѣлать со всѣмъ своимъ искусствомъ.
II. ЧЕСМА. — ХІО.
правитьОднажды, вечеромъ капитанъ, обѣдавшій у адмирала, сказалъ нѣсколько словъ, по возвращеніи на корабль, лейтенанту; этотъ обратился къ вахтенному офицеру, который позвалъ каптенармуса. Отдано было повелѣніе снимать копки. Барабанный бой разбудилъ матросовъ. Что случилось? Говорили о смѣломъ предпріятіи, предпринятомъ пиратами. Въ скоромъ времени велѣно сниматься съ якоря; мы отправились, и на слѣдующій день la Fleur-de-Lis достигъ Чесменскаго рейда, у береговъ Азіи. Какъ только спустили якорь, одинъ изъ офицеровъ получилъ повелѣніе отправиться на завтра съ порученіемъ къ правительству Хіо.
Командиръ фрегата предупредилъ офицеровъ, что онъ имъ даетъ двадцать-четыре часа, Для посѣщенія азіятскаго берега. Прогулка по окрестностямъ Чесмы скоро была устроена. Сынъ стараго Еврея, забравшагося къ намъ на палубу съ самаго нашего пріѣзда, съ флаконами благовонной волы, трубками амброю, брусскою матеріею и свѣжею зеленью, служилъ намъ вмѣсто путеводителя. Пріѣхавъ на землю, мы сѣли на прекрасныхъ лошадей а Рубенъ скромно усѣлся на осла, котораго надлежало исколотить, чтобы заставить тронуться съ мѣста. Мы скоро были въ Чесмѣ. Выстроенный изъ дерева, на высотѣ, съ отличнымъ портомъ, которымъ онъ не пользуется, этотъ безжизненный городъ есть по превосходству мусульманскій. Въ немъ ничего нѣтъ замѣчательнаго, а однако не устаешь смотрѣть на лавки, съ ихъ купцами, мечтающими, сидя на рогожахъ, съ трубкою въ рукахъ; на базары, изъ которыхъ распространяются куренія; на пить верблюдовъ, качающихъ свою длинную шею; на почтеннаго сантона, сидящаго посреди переулка, и на величественнаго кади, влекущаго свое брюхо, свое платье и свои бабуши. Во время проѣзда по городу нашъ еврейскій путеводитель казался скромнымъ и держался вдалекѣ отъ нашей шумной кавалькады; но едва мы выѣхали за ворота, по дорогѣ, ведущей къ порту, онъ приблизился фамильярно. На песчаномъ берегу, онъ показалъ большія бронзовыя пушки, омываемыя моремъ. Эти пушки принадлежали магометанскому флоту, сожженному при Чесмѣ, въ войну 1770 Орловымъ. Въ этой битвѣ большое число отоманскихъ кораблей, не зная что дѣлать, рѣшилось взлетѣть на воздухъ; пушки были разбросаны во всѣ стороны, нѣкоторыя попали на берегъ, гдѣ и лежатъ по сіе время, и никто не позаботился ихъ убрать.
Когда мы оставили морской берегъ, Рубенъ повелъ насъ промежъ садовыхъ заборовъ, и остановился передъ дверью, подавъ сигналъ. Тогда старуха, вся въ морщинахъ, съ острыми зубами, съ кошечьими глазами, осторожно отворила маленькое окошко и окинула насъ быстрымъ взглядомъ; дверь отворилась, и мы увидѣли садъ изъ розовыхъ кустовъ, лимонныхъ и апельсинныхъ деревъ. Изъ-за цвѣтовъ прекрасная смуглянка, въ атласѣ и брелокахъ, осмотрѣла насъ съ любопытствомъ, и скрылась поспѣшно, при рѣзкомъ крикѣ матроны, которая появилась снова, ведя лошадь, возбудившую наши насмѣшки своею нечищенною шерстью и оборванною сбруею. Жидъ сошелъ съ осла неловко вскочилъ въ сѣдло, между-тѣмъ какъ оселъ изъ подтишка и рысью уходилъ въ ворота.
На конѣ, Жидъ показался намъ другимъ человѣкомъ. Онъ держался прямо и имѣлъ твердую посадку. Указавъ намъ пальцемъ на пыльныя горы, преграждавшія вдали пустыню, перерѣзанную болотами, цвѣтущимъ верескомъ и колеблющимся тростникомъ, онъ пустился, какъ стрѣла. Мы видѣли, какъ его голубая тупика, его чорный тюрбанъ, то терялись въ высокой травѣ, въ подвижныхъ пескахъ, то поднимались на дюны, или катились, не спотыкаясь, съ самаго крутаго спуска. Мы упорно преслѣдовали, но не догнали бы Рубена, еслибы онъ насъ не подождалъ. Гордое выраженіе одушевило эту гнусную маску, когда онъ замѣтилъ, что мы любуемся его лошадью, кожа которой была такъ блестяща, ноздри такъ чисты, какъ-будто она только что вышла съ пастбища. Прибывшіе путешественники возвратили бѣдняка къ его ролѣ: огонь, пылавшій на его лицѣ, потухъ; плечи его приняли видъ покорности; шея вытянулась; самая лошадь, какъ бы примѣняясь къ его печальнымъ мыслямъ, пошла побѣжкой клячи. Такъ мѣняютъ жиды на Востокѣ свою наружность, сообразно съ мѣстомъ, гдѣ они находятся, и людьми, съ которыми встрѣчаются. Въ улицахъ Чесмы Рубенъ былъ бѣднякъ, торчавшій на ослѣ; внѣ города, это былъ неустрашимый и блестящій всадникъ, возвратившійся, словно чудомъ, къ древней гордости своего племени.
Въ глубинѣ сосѣдней съ Чесмою долины мы нашли горы, которыя намѣрены были посѣтить. На Востокѣ по горамъ стоятъ деревни и поля; съ вершинъ горъ величественно и безпрепятственно разстилается то, на что мы всегда готовы смотрѣть: небо, море и острова. Лошади, спускаясь нѣсколько часовъ съ крутаго ската, пустились въ галопъ по дефИлею и принесли насъ съ быстротою смерча на дно оврага, въ которомъ расточены были всѣ богатства растительности, на почвѣ, согрѣтой палящимъ солнцемъ и увлаженной источниками. Мы поѣхали по извилинамъ этого ущелья, раздѣленнаго крутизнами скалъ и проходами мины. Въ самомъ дикомъ углу, Рубенъ показалъ намъ пещеру, входъ въ которую былъ загроможденъ кучею обтесанныхъ камней и разбросаннаго мрамора. Чѣмъ были эти развалины? Paolo! Paolo! Ephesia! ревѣлъ жидъ, протягивая руки къ пещерѣ и въ сторону эфесской дороги. Это было для насъ лучемъ свѣта. — Св. Павелъ! сказалъ одинъ изъ насъ, вспомня, что читалъ въ дѣтствѣ, подлѣ своей матери, посланія апостола къ Эфесіанамъ. Такъ-такъ, вскричалъ путеводитель: Paolo! Ephesia! Мы поняли наконецъ, что мы были у памятника первыхъ временъ христіанства. Эта пещера, въ-послѣдствіи обращена была въ молельню. Чьи руки разрушили портикъ? Неизвѣстно. Стѣны скалы уцѣлѣли одни противъ усилій времени и человѣка, еще большаго разрушителя.
На возвратномъ пути, жидъ повелъ насъ по кремнистой тропинкѣ, кончившейся, послѣ труднаго подъема, площадкою, нависшею надъ моремъ. Первый, кто достигъ вершины, воскликнулъ отъ удивленія: Хіо, отечество Гомера, проливъ, усѣянный островками, вершины Карабурну, Чесма и ея обработанныя долины, окруженныя горами Урлака, Спорады, вытянутыми въ линію передъ азіатскимъ берегомъ, Самосъ, собирающій малвазію и мѣсторожденіе Пифагора, Леросъ, Калиленія, Косъ, мѣстопребываніе Гиппократа; наконецъ, далѣе на югъ, за зеленѣющими долинами, орошаемыми Кайстромъ, ефесскія поля и покинутыя въ пескѣ развалины — таковъ былъ видъ. Дѣйствительно, Востокъ единственная часть земли, удовлетворяющая въ возможной для матеріяльныхъ предметовъ полнотѣ ненасытнымъ стремленіямъ души къ идеальному. Въ этой странѣ, которая столь уже прекрасна сама по себѣ, путешественникъ встрѣчаетъ на каждомъ шагу неисчерпаемый источникъ энтузіазма. Въ Греціи, — Сиріи, Палестинѣ, онъ не остается долгое время одинъ. Его вскорѣ сопровождаетъ невидимый спутникъ, который, подобно древнему рапсоду, усѣяваетъ дорогу отрывками поэмъ, пѣсенъ и балладъ, отвѣчаетъ на вопросы, и разсказываетъ за гостепріимнымъ столомъ какую-либо безсмертную легенду славы или бѣдствія. Впрочемъ, на Востокѣ созерцаніе никогда не бываетъ встревожено внѣшними предметами, тѣмъ вихремъ занятій и тою многочисленностію подробностей, составляющихъ принадлежность жизни европейской. Спокойныя привычки народонаселенія, отдѣльная жизнь семействъ, похожихъ, въ своей безпечной позѣ подъ навѣсомъ развалившихся домовъ, на пришельцевъ, расположившихся на отдыхъ подъ защитою каравансарая, совершенное отсутствіе фабрикъ, машинъ, телегъ и каретъ, все служитъ къ произведенію иллюзіи.
Мы возвратились на корабль ночью; я былъ утомленъ; сверхъ того на другой день утромъ я былъ чередной: мнѣ слѣдовало ѣхать за провизіею, дѣлать то, что по выраженію матроса, называлось la poste aux choux. Поэтому я поспѣшно убрался къ моей койкѣ. Пока я развязывалъ каболочной стропъ, вахтенный гардемаринъ сказалъ мнѣ, что офицеръ, ѣздившій въ Хіо, возвратился, и что командиръ, выслушавъ его донесеніе, приказалъ вооружить свою шлюбку къ восходу солнца.
— А куда ѣдетъ командиръ? спросилъ коммиссаръ, который, возвратясь съ нами, сходилъ въ свою комнату.
— Не знаю, отвѣчалъ воспитанникъ.
— Тутъ кроется танца, замѣтилъ коммиссаръ.
Что касается до меня, то, предпочитая сонъ тонкимъ комментаріямъ двухъ дипломатовъ, и вскарабкался на свой тюфякъ. Едва я напалъ засыпать, какъ лоцманъ, толкая меня, прокричалъ: Вы очередной; четыре часа, командиръ ждетъ васъ. — Я взошелъ на палубу. — Ты усталъ, шепнулъ мнѣ на ухо гардемаринъ, возвѣстившій мнѣ отъѣздъ командира: уступи мнѣ твою очередь, путь предстоитъ долгій. — Куда же мы идемъ? — Въ Хіо; будетъ тебѣ путь до завтра. — Хіо стоитъ усталости; и буду спать на чистомъ воздухѣ. — И я отправился.
Такова жизнь моряка; ремесло его дало ему привычки верблюда. Подобно этому благоразумному путнику пустыни, который, послѣ безводныхъ приваловъ, почуя колодезь, вспоминая о дняхъ, проведенныхъ безъ питья, объ ожидающихъ лишеніяхъ, напивается за вчера, на сегодня и на завтра, — мореплаватель, кочующій по пустынямъ океана, гдѣ праздничные дни такъ рѣдки, лишь только находитъ источникъ удовольствія, то пьетъ изъ него большими глотками. Послѣ, въ часы меланхоліи, онъ раскроетъ сокровище любимыхъ мыслей, счастливыхъ ощущеній, хранимыхъ имъ въ своемъ сердцѣ. Кто не видѣлъ этихъ задумчивыхъ фигуръ около борта корабля? Это мореходецъ въ покоѣ, собирающій свои мысли и вспоминающій.
Коммиссаръ намъ сопутствовалъ, подъ предлогомъ достать на базарѣ Хіо пахучія лепешки и ожерелья, обѣщанныя красавицамъ Прованса; на самомъ же дѣлѣ, чтобы ближе слѣдить поступки командира. Тайна, въ которой хранилось назначеніе la Fleur-de-Lis, бросала въ лихорадку коммиссара, употреблявшаго, со времени отъѣзда нашего, всѣ средства вызвать откровенность: эволюціи около начальниковъ, вкрадчивые разговоры съ офицеромъ и лоцманомъ, шахъ и матъ, вынесенные безъ спора въ партіи съ лейтенантомъ; но потому ли, что каждый былъ остороженъ, или потому, что никто не зналъ болѣе его, онъ ничего не вывѣдалъ. Опроставъ свой мѣшокъ хитростей, онъ надѣялся, что если онъ будетъ слѣдить за командиромъ, то случай, этотъ доставитъ ему какую-либо примѣту, для построенія на ней предположеній. Мы поставили паруса; брызги отъ волнъ, утренній воздухъ разбудили меня, и послѣ трехчасоваго пути, шлюпка вошла въ портъ Хіо.
Французскій консулъ встрѣтилъ насъ на дебаркадерѣ. Командиръ велѣлъ мнѣ слѣдовать за собою, и обратившись къ коммисару, указалъ ему на набережную, наполненную купцами: — На вашъ произволъ, сказалъ онъ ему: желаю вамъ удачи! Вы свободны до солнечнаго заката. — Коммиссаръ, раскраснѣвшись, какъ полная луна, вышедшая изъ-за волнъ, принялъ видъ, что очень занять покупками. Вскорѣ я увидѣлъ, какъ онъ удалился и потомъ послѣдовалъ за нами по дорогѣ, по которой я отправился съ командиромъ. Консулъ велъ насъ къ пашѣ. По пути намъ надлежало расталкивать кучу продавцевъ, Жидовъ и Грековъ, заграждавшихъ проходъ; трость кавы пришла къ намъ на помощь и проложила для насъ борозду до дома губернатора. Мы поднялись по истертымъ ступенямъ галереи; консулъ сдѣлалъ знакъ часовому, сидѣвшему передъ дверьми, съ ногами въ рукахъ; часовой ввелъ насъ въ диванъ. Паша всталъ съ своихъ подушекъ, чтобы привѣтствовать насъ: это былъ молодой человѣкъ, съ тихимъ и дѣтскимъ лицомъ; усы у него едва пробивались; его взвѣшенныя движенія, его краткія рѣчи подражали спокойствію старости. Совѣтники съ бѣлыми бородами, секретарь, съ металическою чернильницею за поясомъ, стояли, вложа руки въ рукава своихъ шубъ. Мы сѣли на канапе. Послѣ кофею, намъ подали трубки, и разговоръ начался. Хотя мнѣ очень хотѣлось его знать но я сидѣлъ поодаль изъ почтенія, и шумъ съ набережной, плескъ волнъ, раздававшіеся въ залѣ, мѣшали мнѣ слышать. До меня долетѣло, однако имя человѣка, Димитрія, часто повторяемое, и мнѣ казалось, что дочь этого Димитрія была похищена съ Хіо пиратами.
— Я пойду къ Димитрію, сказалъ наконецъ командоръ: онъ мнѣ дастъ недостающія у меня свѣдѣнія, а мое посѣщеніе покажетъ ему участіе, которое принимаетъ въ его несчастій адмиралъ.
Паша далъ знакъ согласія и прибавилъ нѣсколько словъ, которые толмачъ перевелъ такъ: «Жилище райя Димитрія далеко, его свѣтлости будетъ пріятно, если Франки возмутъ его лошадей.» Командиръ припалъ предложеніе, и вышедшій секретарь вскорѣ возвратился увѣдомить насъ, что лошади готовы. Мы сошли: три гордые коня плясали на дворѣ, каждый изъ насъ сѣлъ на назначеннаго ему, гвардеецъ паши поѣхалъ впереди; мы проскакали городъ въ галопъ. По знаку путеводителя, Жиды тѣснились къ стѣнамъ, погонщики становили своихъ ословъ въ сторону, Турки вѣжливо уступали дорогу, и мы въ нѣсколько минутъ были за городомъ.
Видъ острова печально свидѣтельствовалъ о тяжкихъ испытаніяхъ, претерпѣнныхъ имъ въ войну за независимость: повсюду разоренные виноградники, опустошенныя поля, сожженные павильоны вдоль дорогъ; развалины слѣдовали за развалинами; загородки, заборы, стѣны обрушились; клумбы деревъ, оливковыя рощи были вырублены до корня; цѣлые лѣса спилены посреди ствола; со всѣхъ сторонъ пепелища, слѣды насилія; крыши домовъ, террассы садовъ были разломаны; двери, оконныя рамы, ставни висѣли на петляхъ; плотины, водопрово/іы были разобраны; воды разлиты; ни одного работника, ни одного жителя: это былъ хаосъ, опустошеніе безъ имени. Однако, несмотря на это ужасное опустошеніе, Хіо все еще заслуживалъ названіе счастливаго, данное ему поэтомъ. Ярость его палачей не могла отъ него отнять того, что въ этотъ краѣ дѣлаетъ прекрасною опустошенную землю: граціозность формы, мягкость очертанія, превосходную пропорцію окружающихъ линій, и свѣтъ, наводящій веселый отблескъ на всѣ лица, подобно тому, какъ улыбка освѣщаетъ прекрасное лицо. Впрочемъ, природа повсюда брала свои права. Хіо есть огромная гора, издали представляющая округленный камень, берега котораго вдаются остроконечными утесами въ море; по когда вступаешь на его почву, положеніе измѣняется: скалистая стѣна, расколотая волканическими потрясеніями, разбившими всю эту сторону, заключаетъ въ каждой разсѣлинѣ долину; подъ тѣнью горъ, неистощимое плодородіе земли уже покрыло слѣды варваровъ. Верба, новая виноградная лоза, жатвы разрастались наперерывъ; исправленные каналы текли по лугамъ, и новые дома являлись на перекресткахъ.
Мы ѣхали нѣкоторое время по рампѣ, огибавшей оврагъ со стороны моря, наконецъ достигли спуска или, лучше сказать, лѣстницы изъ скалъ.
— Вотъ домъ Димитрія, сказалъ консулъ. Я увидалъ въ четырехъ стахъ футахъ глубины садъ, изящный домъ на берегу бухты. Въ эту минуту, Турка пустился въ галопъ въ пропасть, и паши лошади скатились вслѣдъ за нимъ; я не могъ еще опомниться отъ этой безумной ѣзды, когда всходилъ по мраморному подъѣзду, посреди двора, въ домъ Дититрія. Наше внезапное прибытіе произвело большое смятеніе; Турка, вѣстникъ несчастія, паши неизвѣстные мундиры, консулъ, присутствіе котораго возвѣщаетъ такъ часто судебное слѣдствіе, испугали служителей. Угрозы спага, дружескія увѣщанія консула вернули ихъ, и люди эти, ворча, пришли стеречь нашихъ лошадей. Привлеченный шумомъ, на порогѣ показался старый монахъ, съ безпокойствомъ, выражавшимся на его худощавомъ лицѣ; онъ насъ принялъ, сложивъ руки на своей груди, и ввелъ въ кіоскъ, окруженный жасминами. Успокоенный нѣсколькими словами консула, онъ удалился, велѣвъ вамъ подать питья и трубки. Я былъ весь изломанъ отъ усталости Едва я сѣлъ, какъ вѣки мои отяжелѣли; я хотѣлъ, куря, бороться противъ овладѣвавшаго мною сна; но табакъ, смѣшиваясь съ сильнымъ запахомъ цвѣтовъ и куреній Азіи, еще болѣе оцѣпенялъ меня; я чувствовалъ, какъ мало-помалу мысли мои становились неопредѣлительными. Неподвижно и безмолвно я смотрѣлъ на то, что происходило вокругъ меня. Я видѣлъ, какъ монахъ отворилъ дверь, въ которую вошелъ почтенный старецъ въ слезахъ. Платье его было въ лохмотьяхъ, и онъ качался, какъ пьяный. Несмотря на противодѣйствіе командира, онъ палъ къ его ногамъ, поцѣловалъ ихъ и обтеръ своею бѣлою бородою пыль съ сапоговъ; потомъ, поднявъ свое опечаленное лицо, свои дрожащія, простёртыя къ офицеру руки, онъ могъ произнести только одно слово, повторенное съ любовью, съ отчаяніемъ, посреди рыданій: Василика! Василика!.
При этомъ имени, я какъ бы почувствовалъ электрическій ударъ; я старался сдѣлать движеніе; но тщетно, неодолимое оцѣпененіе держало меня скованнымъ. Монахъ подошелъ къ Димитрію. Стоя подлѣ старика, съ плѣшивою головою, подъ чернымъ капишономъ, съ руками, спрятанными въ рукава рясы, безъ всякаго чувства на костлявомъ лицѣ, онъ олицетворялъ несчастіе, присутствующее равнодушно при душевномъ страданіи человѣка. Я слышалъ, какъ онъ глухимъ голосомъ разсказалъ консулу, что въ одну ночь, два мѣсяца тому назадъ, пираты похитили изъ дома Димитрія дочь его, лучшую дѣвушку на цѣломъ островѣ, столь прекрасную, что тщеславная, увѣренная въ своемъ торжествѣ, она не устрашилась принять сличеніе съ женщинами, назначенными въ гаремъ султана, въ намѣреніи воспользоваться ихъ униженіемъ. Разбойники пришли безъ шуму, и изъ опасенія ли многочисленныхъ слугъ Димитрія, или потому-что эта добыча довольно удовлетворяла ихъ корысти, они удержались отъ другихъ насилій. Онъ, монахъ, отправляясь, по своему обыкновенію, на молитву, увидѣлъ съ своей террасы бѣжавшихъ похитителей; его крики, выстрѣлъ изъ ружья, сдѣланый имъ по баркѣ, подняли тревогу; шлюпки, люди на лошадяхъ объѣхали берегъ, но не догнали Форбановъ. Узнали, что ихъ судно направилось къ Цикладамъ; по какъ ихъ было преслѣдовать? Димитрій подалъ жалобу пашѣ, обратившемуся съ просьбою о помощи къ правителю Смирны. Тогда райя, бывшій нѣкогда, по своей торговлѣ, въ пристаняхъ Востока, въ сношеніяхъ съ французскою ескадрою, послалъ гонца къ адмиралу, на котораго призывалось благословенія Пресвятой Троицы, за сочуствіе и покровительство, оказываемыя имъ несчастнымъ.
Монахъ замолчалъ. Старикъ, выслушавъ этотъ разсказъ, въ безуміи отъ печали, покатился по полу, раздирая свое платье и произнося одно только слово: Василика. Имя это, повторенное нѣсколько разъ, совершенно разбудило, меня. Въ ту же минуту подошедшій ко мнѣ командиръ трясъ меня съ усмѣшкою, а монахъ, съ сострадательною улыбкою, подалъ мнѣ кубокъ кипрскаго вина. Это подкрѣпитъ, сказалъ онъ, бѣдное утомленное дитя. Напившись, я почувствовалъ себя другимъ человѣкомъ; во что я слышалъ и видѣлъ, было ли во снѣ или на яву? Я еще не зналъ этого, а потому внимательно слушалъ разговоръ командира и консула, передававшихъ другъ-другу свои впечатленія.
— И ничего болѣе не знаютъ? спросилъ командиръ. Нѣтъ никакого указанія на направленіе, принятое форбанами?
— Говорятъ о Паросѣ и Сапторинѣ, отвѣчалъ консулъ: кто можетъ счесть всѣ годныя для нихъ бухточки.
— Я имѣю приказаніе отъ адмирала сдѣлать розыскъ въ Цикладахъ. Я отправлюсь туда; по какъ отыскать лодку величиною въ орѣховою скорлупу?
— Это нелегко, если только не измѣнитъ имъ ихъ же собратъ. Со взятія Константинополя Турками, Архипелагъ сдѣлался добычею всякаго рода Форбановъ. Былъ для нихъ праздникъ во-врсмя храмовниковъ родосскихъ, въ первые дни ихъ помѣщенія на Мальтѣ, въ эпоху, могущества Венеціи, когда священныя галеры и галеры св. Марка крейсировали на Востокѣ, между-тѣмъ какъ азіатскіе и африканскіе мусульмане сходили на берега Далмаціи, Италіи, Испаніи и нашего Прованса. Гаремы были наполнены однѣми европейками; наоборотъ, дщери Магомета приходили безъ большаго отвращенія, жить во дворцахъ Лидо и укрѣпленныхъ жилищахъ рыцарей; это была мѣна, и въ этомъ случаѣ романы были ближе къ истинѣ, нежели думаютъ.
— Будемъ надѣяться, что Василика….
Я не могъ долѣе оставаться равнодушнымъ и прервалъ командира.
— Извините, командиръ; но ради Бога, что значитъ это слово Василика, которое я слышу повсюду, куда ни иду?
— Повсюду, куда вы ни идете? повторилъ командиръ: я думаю, что нашъ гардемаринъ все еще спитъ. Гдѣ же вы слышали это имя?
— Въ Наксосѣ, командиръ, въ гостинницѣ одного Мальтійца.
Едва я произнесъ слова Наксосъ и Мальтіецъ, какъ меня забросали вопросами. Я смѣло разсказалъ мое происшествіе, не скрывъ ничего, даже моихъ глупостей. Это открытіе было громовымъ ударомъ для стараго Димитрія, слушавшаго съ неподвижно устремленными на меня глазами, съ раскрытымъ ртомъ, прильнувшаго всѣмъ тѣломъ къ моимъ словамъ. Когда я кончилъ, онъ повалился безъ движенія всѣмъ тѣломъ. На зовъ монаха, прибѣжали съ большимъ крикомъ слуги, и унесли своего господина изъ залы. Монахъ послѣдовалъ на помощь больному, и мы остались одни.
— Я правду сказалъ, началъ консулъ, что вы будете имѣть ихъ у себя подъ руками, не подозрѣвая того.
— Э! молодой человѣкъ, вскричалъ командиръ, для чего пы мнѣ этого не сказали прежде? Василика есть имя дочери Димитрія, мы ищемъ Василику.
Я былъ пораженъ, однако замѣтилъ, что при отправленіи la Fleur-de-Lis изъ Урлаки въ Наксосъ, на эскадрѣ ничего не говорили объ этой исторіи, и во-время пребыванія нашего на островѣ, никто на кораблѣ не слыхалъ о похищеніи Василики. Слѣдовательно, было извинительно съ моей стороны не понять намѣренія молодой дѣвушки, которая, открывая мнѣ свое имя, просила покровительства; невозможно было понять смыслъ, сокрытый подъ пантомимою молодой Гречанки. Командиръ, смѣясь, замѣтилъ, что я былъ правъ, и сознался, что въ мои годы онъ не былъ бы понятливѣе меня. Оставалось узнать, отыщемъ ли мы Василику. Послѣ моего извлеченія, пополнившаго разсказъ монаха, ни что не удерживало насъ долѣе въ домѣ Димитрія; намъ надлежало однако съѣсть пирожки и выпить самосское вино; послѣ чего мы возвратились въ городъ, и вечеромъ прибыли на корабль.
III. МОДОНЪ, ЛАГЕРЬ ИБРАГИМА-ПАШИ.
правитьНа слѣдующій день фрегатъ la Fleur-de-Lis вышелъ изъ Чесмы, съ цѣлію обыскать Архипелагъ. Командиръ сначала бросилъ якорь въ Наксосѣ. Домишко Мальтійца былъ пустымъ. Спрошенные Греки и Латницы утверждали, что они никогда не слыхали о пиратахъ, ни о Димитріѣ, ни о Василикѣ. Ихъ островъ не представлялъ никакихъ удобствъ для разбойниковъ. Они не могли того же сказать о сосѣднихъ земляхъ, населѣнныхъ, но ихъ словамъ, негодяями, и туда приглашали они насъ искать. Въ-продолженіе двухъ мѣсяцевъ, назначенныхъ для нашей крейсировки, фрегатъ ѣздилъ такимъ-образомъ отъ одного острова къ другому, и посѣтилъ послѣдовательно Ницеру и ея пещеры; Патмосъ, знаменитый гротомъ, бывшимъ мѣстомъ видѣнія св. Іоанна, и монастыремъ, основаннымъ Алексѣемъ Комнинымъ. Аморгосъ, скалы котораго заселены голубями; Сангоринъ, съ вол паническою почвою; Паросъ и его мраморныя ломки, откуда вышли славныя произведенія греческой скульптуры. Нигдѣ консулы, власти, знатные люди не могли намъ дать никакого свѣдѣнія; каждый, расхваливъ свой край, его старинную славу честности, посылалъ насъ на сосѣдній островъ, обвиняемый въ разбоѣ. Мы направляли путь къ назначенному мѣсту: тамъ одинако удивлялись нашему пріѣзду, тогда-какъ противулежащіи берегъ, сосѣдній островокъ пользовался такою дурною славою! — Но мы приходимъ оттуда, говорилъ командиръ: и указанія тамошнихъ жителей насъ приводятъ къ вамъ.
— Негодяи! кричали всё: въ этомъ мы узнаемъ ихъ!'
Всѣ ваши переѣзды были напрасны, скука, неудача породили мало-по-малу сомнѣніе и насмѣшки на счетъ этой исторіи, и при концѣ компаніи Василика была забыта. Тогда фрегатъ отправился въ Аттику, встать на якорь, въ назначенный день, въ саламниской бухтѣ, которую адмиралъ выбралъ мѣстомъ соединенія, гдѣ мы должны были получить новыя приказанія.
Все было сказано объ Афинахъ; я по этому не стану разсказывать прогулку, въ-продолженіе нѣсколькихъ дней, на Аттикѣ, неимѣвшую никакого отношенія къ цѣли нашей кампаніи. Что меня всего болѣе поразило въ этой землѣ Греціи, на которую я вступалъ въ первый разъ съ священнымъ чувствомъ энтузіазма, — это краснорѣчивый контрастъ смерти съ жизнію, соединеніе тягостныхъ мыслей съ поэтическими стремленіями; безпрестанно противурѣчащее себѣ, подъ прекраснымъ небомъ и въ виду памятниковъ безсмертнаго искусства.
Командиръ нашелъ въ Пиреѣ приказаніе, немедленно идти къ кораблямъ, стоявшимъ при Паваривѣ; мы тотчасъ отправились, и послѣ трехдневнаго пути, la Fleur-de-Lis соединился съ адмираломъ, лавировавшимъ съ эскадрою между островами Сапьепца, въ виду Ибрагима, расположившагося съ своею арміею лагеремъ въ Модонѣ. Депеши изъ Франціи возвѣстили, что экспедиція, снаряженная въ Тулонѣ, отправляется въ Морою, чтобы принудить Турокъ очистить эту страну. При этомъ извѣстіи, наша призвалъ назадъ всадниковъ, опустошившихъ Пелопонезъ, и сосредоточилъ свои силы между Навариномъ и Модовомъ. Хотѣлъ ли онъ оспаривать Грецію у французскихъ батальоновъ, и воспротивиться ихъ высадкѣ, или исполнить давнозадуманный планъ, перевести свои войска въ Навплію, на флотѣ, ожидаемомъ изъ Египта, и овладѣть столицею греческаго правительства? Всего можно было опасаться отъ ярости этого дикаго побѣдителя, чувствовавшаго, что добыча уходитъ отъ него. Въ это время, адмиралъ началъ блокировать заливъ Каламатскій. Оттоманская армія стояла биваками на берегу; съ палубы кораблей мы слышали ея учебную пальбу, повторяемую эхомъ Тайгета. Нашъ экипажъ, въ надеждѣ на какое-либо отчаянное предпріятіе со стороны Ибрагима, приготовился къ рѣшительному сраженію, и между тѣмъ какъ корабли и фрегаты выстраивались въ линію вдоль берега, бриги и корветы искали въ открытомъ морѣ непріятельскій флотъ, чтобы дать знать о появленіи его.
Однако, наблюдая одни за другими, Французы и Турки, цѣлившіе безъ ненависти въ сердцѣ и съ сожалѣніемъ, другъ въ друга, были въ дружескихъ сношеніяхъ, подобно тѣмъ героямъ рыцарства, которые, предъ тѣмъ, какъ сражаться, бесѣдовали между-собою подъ тѣнію лѣса. По обыкновенію, принятому съ начала этой странной войны, адмиралъ часто отправлялся къ Ибрагиму, съ цѣлію усовѣщевать его, смягчить, и объяснить ему настоящее положеніе дѣлъ и рѣшительное намѣреніе государствъ. Фрегаты стояли на якорѣ въ водахъ Модона, адъютанты разносили письма, и съ помощію дипломаціи, трудности мало-по-малу сглаживались.
Гъ одно утро, адмиралъ приказалъ la Fleur-de-Lis отправиться требовать у паши возврата трехъ Филеленъ, взятыхъ наканунѣ въ плѣнъ Турками. Фрегатъ, съ парламентерскимъ флагомъ на мачтѣ, бросилъ якорь у замка Модона, и нѣкоторые изъ насъ поѣхали на берегъ съ командиромъ. Модонъ, съ своими готическими укрѣпленіями, вновь выбѣленными известью турецкими инженерами, былъ полонъ тогда неистовыхъ криковъ варварскаго лагеря. Солдаты въ лохмотьяхъ, греческіе мужики, угрожаемые палкою и отягченные тяжестями, взбирались съ берега въ крѣпость; вдоль набережной, курильщики, сидя на рогожахъ, смотрѣли, какъ Меноты разгружали свои лодки, наполненныя дичью, баранами, плодами и овощами. При приближеніи шлюпки, работы остановились; взоры всѣхъ направились въ нашу сторону; носильщики, дѣти, продавцы, праздношатающіеся столпились у бухты; одни Турки остались неподвижными. Офицеры, поспѣшившіе намъ навстрѣчу, растолкали толпу, привѣтствуя насъ по-французки; это были наши соотечественники, старые французскіе воины, принужденные, въ-слѣдствіе распущенія войскъ въ 1815 г., искать счастія въ Египтѣ. Въ то время, какъ командиръ отправился къ пашѣ, мы попросили ихъ показать намъ лагерь, который мы не успѣли посѣтить въ прежнія паши прогулки. Лагерь этотъ, составленный изъ разноцвѣтныхъ и разной величины палатокъ, хижинъ, сдѣланныхъ изъ вѣтвей, парковъ, загородокъ, конуръ изъ каменьевъ и сухой земли, простирался отъ стѣнъ крѣпости до бастіоновъ наваринскихъ. Тысячи людей и животныхъ грѣлись на солнцѣ, ходили туда и сюда между артиллерійскими ящиками, пушками, колесами, упряжками, пучками оружія, перемѣшанными въ невыразимомъ безпорядкѣ. Улицы, раздѣленія корпусовъ войскъ, едва обозначенныя, кончались у большой дороги изъ Модона въ Нео-Кастро, раздѣлявшій внутренность лагеря посрединѣ. Въ нѣкоторомъ разстояніи другъ отъ друга возвышались палатки съ мѣднымъ шаромъ, украшенныя бунчуками и знаменами. Смятеніе было ужасно около этихъ жилищъ начальниковъ, и вдоль дороги, представлявшей единственный путь сообщенія между деревнею и портомъ. Сюда стекались, жизнь и движеніе; тогда какъ нижнія части были погружены въ молчаніе и бездѣйствіе. Солдаты неровнаго роста и въ лохмотьяхъ дѣлали экзерциціи съ разноколиберными ружьями; писцы выписывали гіероглифы на пергаментѣ съ печатями изъ краснаго воска; плательщики разсчитывались на столахъ; купцы распаковывали тюки, вьючили своихъ животныхъ; цирюльники брили головы на своихъ колѣняхъ; сантонъ перебиралъ четки передъ кофейной; вертящіеся дервиши крутились, воющіе дервиши выбрасывали пѣну ртомъ, пока не упадали въ изнеможеніи. Тутъ были всадники въ блестящихъ курткахъ, курившіе подъ тѣнью, между-тѣмъ какъ дѣти держали ихъ лошадей, покрытыхъ попоною; Албанецъ, игравшій на гитарѣ при входѣ въ караульню; каторжники, съ цѣпью на шеѣ и ногахъ, чистившіе конюшни; батальоны, съ барабаномъ впереди, тщетно старавшіеся идти шагомъ Европейцевъ; всадники, выступавшіе въ экспедицію, другіе, возвращавшіеся съ грабежа, съ гамомъ потрясая своими саблями. Здѣсь рынокъ невольниковъ, тамъ бойня; мясники убивали быковъ и барановъ; обнаженное мясо, обагренныя кожи висѣли на крючьяхъ; кабаньи головы, челюсти, головы, вооруженныя рогами, лежали на ларѣ; стаи голодныхъ, грязныхъ собакъ, съ яростью въ глазахъ, бросались подъ подмостки, лизали лужи крови и оспаривали другъ-друга выбрасываемыя кости. Рядомъ съ этими клочками, безъ всякаго перехода, требуемаго вкусомъ, обоняніемъ и зрѣніемъ, возвышались изящные павильоны, убранные коврами, шалями и шелковыми матеріями, развѣвавшимися въ окнахъ; свѣжія личики дѣтей, съ голыми и бѣлыми руками, украшенными браслетами, выглядывали изъ окошекъ; быстрые глаза смотрѣли украдкой изъ-за прорѣхъ холста, между-тѣмъ какъ угрюмые невольники прохаживались кругомъ. Со всѣхъ сторонъ оглушительный шумъ, крики, угрозы, мольбы, просьбы и разсѣянная надъ ареною удушливая пыль и непріятный запахъ, смѣшанный съ невыразимыми благоуханіями. Подъ покровительствомъ, мы безъ опасенія могли вмѣшиваться въ толпу и заходить въ переулки и захолустья, гдѣ мы заставали странности восточной жизни. Никто не осмѣлился насъ обидѣть, хотя часто при вашемъ появленіи не скрывали презрительнаго удивленія. Особенно женщины укрывались подъ покрывалами, старыя съ жеманствомъ, какъ будто замаранныя присутствіемъ гяуровъ, молодыя медленно, безъ большаго гнѣва, рукою охотно неловкою.
Мы объѣхали такимъ-образомъ внутренность лагеря до наваринской заставы. Палатки бея, многочисленный постъ, пушки, направленныя на долину, защищали ворота. На этой оконечности, единственномъ входѣ и выходѣ лагеря, царствовало ужасное смятеніе, крики людей, мычаніе животныхъ, сталкивавшихся между собою во всѣхъ направленіяхъ. Кавы сыпали палочные удары вправо и влѣво, солдаты, съ обнаженной саблею въ рукахъ, бросались въ самую давку, купцы въ отчаяніи падали подъ ноги, желая поднять мѣшки, матеріи, желѣзныя вещи и фрукты, разсыпанныя по землѣ. Всадники осаживали своихъ лошадей, не обращая вниманіе на то, что опрокидывали стариковъ; вожатые каравановъ, сидя на спинѣ верблюдовъ, перевязывали веревки корзинъ, прыгали отъ хвоста къ головѣ, защищая свои тюки, и побуждая своихъ животныхъ, протягивавшихъ длинную шею и смирную морду надъ этимъ муравейникомъ, который топтали ихъ широкія лапы. Мы были озадачены при видѣ этой сумятицы, мы думали, что присутствуемъ при одномъ изъ побоищъ, столь обыкновенныхъ на Востокѣ, можетъ-быть, при аттакѣ лагеря Греками. Наши путеводители успокоили насъ. Теперь, сказали они, время, когда запираютъ ворота-; народъ, продавцы, поселяне спѣшатъ съ рынка; съ другой стороны, солдаты, патрули, гуляющіе, мародеры толпятся въ лагерѣ; отсюда приливъ и отливъ, производящіе немного безпорядка, по никто на это не обращаетъ вниманія. Посмотрите, выходитъ ли изъ своей палатки бей, поставленый наблюдать за этою частію; онъ не тревожится такою маловажностью и спокойно куритъ наргиле.
Новое обстоятельство усилило замѣшательство. Вдругъ раздался топотъ копытъ несущихся лошадей; часовые забили тревогу; вышедшій постъ выстроился, приготовясь къ сраженію противъ эскадрона спаговъ, съѣзжавшихъ съ горъ. Послѣдній, послѣ краткаго объясненія, въѣхалъ въ лагерь, пройдя на рысяхъ пространство между палиссадами. Каждый изъ насъ немедленно прислонился къ заставѣ, тогда какъ колонна скакала по висячему мосту. Едва первый рядъ проѣхалъ рогатку, какъ былъ остановленъ видомъ живой стѣны, преграждавшей ему дорогу. Слѣдовавшіе за нимъ, ускоряя все шагъ, принуждены были осадить; лошади рванулись, стали на дыбы, и колонна отодвинулась назадъ, подражая извилинамъ змѣи. Прошла минута прежде, чѣмъ былъ возстановленъ порядокъ, и я имѣлъ время разсмотрѣть этотъ отрядъ, возвращавшійся повидимому, изъ дальнаго пути: люди, лошади были въ поту. Онъ представлялъ странное соединеніе лицъ бѣлыхъ, жолтыхъ, чорныхъ, одѣтыхъ въ тюрбаны, пестрыя фески и войлочныя шапки, наподобіе сахарной головы. Нубійцы имѣли красный плащъ, Typки были въ курткахъ и шубахъ, Египтяне въ неловкихъ новѣйшихъ костюмахъ. Вблизи, это сборище охотниковъ, сыновъ Пила, Кавказа и Африки, внушало отвращеніе; по вдали, когда эти странныя лица неслись въ пространствѣ, когда за облаками пыли звучало оружіе, блестя изъ-за попонъ и гривъ, развѣвавшихся по вѣтру, трудно было устоять противу увлеченія этого дикаго натиска: взоръ измѣрялъ разстояніе, и сердце билось при мысли о жестокой схваткѣ съ невѣрными.
Я былъ занятъ эволюціями равнявшихся солдатъ, когда одинъ изъ моихъ товарищей обратилъ мое вниманіе на убранство нѣкоторыхъ изъ нихъ. Я увидалъ человѣческія головы, недавно отрубленныя и привѣшенныя за волосы къ лукамъ сѣдла, пѣшихъ плѣнниковъ, влекомыхъ на веревкѣ, и женщину, привязанную на ослѣ, правый и лѣвый поводъ котораго держали два всадника, вѣроятно, для того, чтобы поднимать бѣдное животное, когда оно спотыкалось на скорой ѣздѣ. Женщина эта не имѣла покрывала мусульманокъ; черныя ея волосы падали буклями, вполовину сплетенными косами, изъ-подъ пыльнаго, съ распушенными складками, тюрбана. Состраданіе солдатъ, а можетъ-быть, другая причина, побудила накинуть на ея плечи солдатскій плащъ, который, будучи застегнутъ у шеи, закрывалъ только часть ея тюники и шелковыхъ шалваръ, съ серебрянымъ шитьемъ, блиставшимъ изъ-подъ покрывавшаго ее слоя грязи. Измученная усталостію, склонившаяся, какъ цвѣтокъ, слишкомъ тяжелый для своего стебля, качаясь корпусомъ при каждомъ сотрясеніи, несмотря на перевязи и стараніе держаться руками за сѣдло, несчастная представляла образъ скорби и самаго послѣдняго униженія. Во-время краткаго отдыха, доставленнаго остановкой, она съ безпокойствомъ озиралась кругомъ, смущенная раздавшимися вокругъ нея проклятіями; тогда только я замѣтилъ ея профиль, показавшійся мнѣ знакомымъ. Вскорѣ плѣнница увидѣла офицеровъ, стоявшихъ у заставы. Она осталась неподвижна; потомъ внезапно протянула руки къ намъ, съ силою крича: Василика! Я наконецъ узналъ ее, это была та самая, которая подала мнѣ меду на островѣ Наксосѣ, дочь Димитріи! На ея голосъ, я безразсудно бросился впередъ къ ней на помощь; къ счастію, мои товарищи удержали меня, иначе я былъ бы раздавленъ. Начальникъ спаговъ, соскучившись ждать, пока разойдется толпа, спустя двѣ минуты потерялъ терпѣніе. Приказавъ своему штабу взять въ руки поводья, оканчивавшіеся ремнемъ, онъ самъ подалъ примѣръ, хлопнувъ имъ въ воздухѣ и пришпоривъ лошадь прямо на скопище. По знаку начальника, острыя стремена ударили въ бока лошадей, эскадронъ понесся во весь духъ, съ неистовымъ гамомъ, разрѣзалъ толпу народа, подобно залпу изъ пушекъ, повалилъ животныхъ и людей, и проѣхалъ мимо, какъ ни въ чемъ не бывало. Продавцы, животныя, носилки, коробы, все было повалено, и спати вскорѣ пропали изъ нашего вида.
Я горѣлъ нетерпѣніемъ увѣдомить командира, что нашлась женщина, которую фрегатъ такъ долго искалъ. Мы поспѣшно вернулись въ портъ; коммандиръ только что туда пріѣхалъ съ плѣнными филленами, которыхъ наша отдалъ безъ затрудненія. Командиръ окликалъ шлюпъ, стоявшій на якорѣ въ открытомъ морѣ, и торопилъ насъ, желая до ночи вернуться къ эскадрѣ. Мы разсказали ему то, чему были свидѣтелями. При первыхъ, имъ разслышанныхъ словахъ, ибо мы говорили всѣ вмѣстѣ, командиръ сдѣлался внимателенъ. Какое счастіе! вскричалъ онъ: я очень радъ, что la Fleur-de-Lis съ честью выходитъ изъ этого смѣшнаго дѣла.
Товарищи мои были немедленно отправлены; я одинъ получилъ приказаніе сопровождать командира въ крѣпость, гдѣ была квартира Ибрагима; но когда мы пріѣхали, пашу нельзя было видѣть: онъ былъ на половинѣ своихъ женъ. Командиръ, несмотря на свое желаніе, скорѣе возвратиться, рѣшился провести эту ночь на якорѣ; онъ предувѣдомилъ о своемъ посѣщеніи, и мы удалились. На слѣдующій день, мы рано утромъ были передъ крѣпостью. Модонскій замокъ имѣетъ венеціанскую архитектуру, исключая одной башни, построеніе которой относится ко временамъ Жофруа Вильгардуена, принца Ахайскаго, къ 1205 г. Море омываетъ стѣны, обращающіяся въ развалины. Одинъ изъ беевъ ввелъ насъ въ залу дивана, имѣвшую, вмѣсто всякой мебели, одну софу съ кучею подушекъ, вмѣсто украшеній, картонъ, окрашенный въ голубой цвѣтъ, и лѣпную работу. При шумѣ, голуби вылетѣли кучею изъ-подъ оконицъ, но вскорѣ возвратились, одинъ за однимъ, ворковать, сидя на карнизѣ. Послѣ двадцатиминутнаго ожиданія, раздался на лѣстницѣ стукъ отъ прикладовъ и шпоръ; хриплые голоса, лай своры наполнили корридоръ. Двери растворились, выскочили пять борзыхъ составлявшихъ авангардъ свиты изъ муллъ, офицеровъ, сановниковъ, выстроившихся лицомъ къ порогу, и наша явился; онъ подвигался между строемъ наклоненныхъ головъ, и сѣлъ на канапе.
По приглашенію паши, мы сѣли подлѣ него; кофе и трубки были поданы рѣзвыми мальчиками, которые съ усмѣшкой посматривали, какъ мы пили и курили Послѣ обычныхъ вѣжливостей и поклоновъ, толмачъ обратился къ командиру съ вопросомъ о причинѣ его посѣщенія «столь же пріятнаго его свѣтлости, сколь ясное утро для глазъ путешественника.» Разсказъ командира не заключалъ въ себѣ ничего слишкомъ веселаго; однако онъ очень забавлялъ Ибрагима, хохотавшаго во все горло, и прерывавшаго переводчика колкими замѣчаніями, обращаемыми къ придворнымъ, Хорошее расположеніе паши было сообщительно; всѣ эти длинныя бороды, эти тюрбаны, эти острыя шапки потеряли свою натянутость; большія гримасы свели морщины съ лицъ до того неподвижныхъ; но каждый былъ на сторожѣ, не спуская глазъ съ повелителя и сохраняя внимательную физіономію и мускулы, готовые перенимать движенія повелительнаго лика… Если я не понималъ грубой этой веселости, я не лучше могъ объяснить себѣ внезапную важность, съ какою Ибрагимъ выслушалъ окончаніе исторіи и просьбу командира, во имя адмирала, дать свободу Василинѣ, дочери Хіоскаго Димитрія.
Когда командиръ кончилъ говорить, наша нѣкоторое время не давалъ отвѣта; рука его разглаживала бороду, а нога машинально дразнила любимую собаку, острые зубы которой кусали кожу его сапогъ. Наконецъ онъ сказалъ нѣсколько арабскихъ словъ, и присутствующіе, послѣ почтительнаго поклона, немедленно оставили залу Паша долго разговаривалъ съ переводчикомъ, который потомъ сказалъ французскому офицеру; «Его свѣтлость проситъ командира разсказать еще разъ, ничего не опуская, исторію похищенной женщины». Ибрагимъ и драгамацъ приготовились слушать, а командиръ началъ снова свой разсказъ. Когда, дойдя до поступка Василика въ гостинницѣ, онъ указалъ на меня пальцемъ, какъ на того, которому молодая дѣвушка подала тарелку съ медомъ, наша казался очень озабоченнымъ, и забывъ, что я не понимаю турецкаго языка, онъ Съ живостью обратился ко мнѣ. Я спросилъ объясненія у драгомана, сказавшаго мнѣ, что его свѣтлость желаетъ слышать отъ меня продолженіе этого разсказа. Невольная дрожь пробѣжала по мнѣ, непонятная настойчивость паши узнать малѣйшія подробности происшествія, повидимому для него посторонняго, начинала меня безпокоить. Надо было однако отвѣчать; я это сдѣлалъ, не щадя моего самолюбія, находя удовольствіе расхвалятъ на мой счетъ гордость и скромность Василики. Я съ радостью услыхалъ вздохъ облегченія, вырвавшіяся изъ груди паши. Онъ подумалъ немного, и вставъ съ канапе, пригласилъ насъ за нимъ слѣдовать. Мы поднялись по каменнымъ лѣстницамъ, приведшимъ насъ къ корридорамъ, зубчатымъ парапетамъ, съ которыхъ видъ простирался на заливъ и деревни. Ибрагимъ постучался у одной двери; вооруженный человѣкъ отворилъ ее изнутри; взгляды невольника выразили безсмысленное удивленіе, когда онъ увѣрился, что и мы пойдемъ въ комнаты. Наша вамъ сдѣлалъ знакъ войти, и мы послѣдовали за нимъ.
Мы были въ самой отдаленной части замка; стрѣльчатыя окна, средневѣковыя бойницы, сооруженныя крестоносцами, выказывались со всѣхъ сторонъ. Мы дошла такимъ-образомъ до послѣдней комнаты, сдѣланной между толстыми стѣнами, кончавшимися шпицемъ, нависшимъ надъ волнами. Она предстаи ляла ротонду, гдѣ арабское искусство истощило всѣ свои прихоти; чеканенныя вазы, наполненныя цвѣтами, ковры, занавѣсы съ золотою бахрамою, серебряные сосуды, великолѣпное дамасское оружіе, книги, съ рисунками и странными буквами, подушки, мандолина, забытая на паркетѣ, множество прекрасныхъ украшеній, дѣлали изъ этого пріюта вѣрную копію покоевъ Альгамбры или дворца въ Багдатѣ, въ цвѣтущіе дни, калифата. Два узкія полукруглыя окна освѣщали это убѣжище. Изъ одного видъ былъ на море, Магискія долины, вершины Тайгета, группу острововъ Сапіенца и парусный флотъ французскій, стоявшій вдоль берега; изъ другаго — на лагерь, его палатки, его муравейникъ, занятый работами, горы Эгалея, Панаринъ и заливъ Каламатскій до устья Намизуса.
Мы сидѣли, теряясь въ догадкахъ, зачѣмъ Ибрагимъ привелъ васъ въ свой гаремъ, когда обнаженная рука негра подняла занавѣсъ, и мы увидѣли закутанную въ покрывало женщину, введенную евнухомъ и подвигавшуюся къ призмѣ солнечныхъ лучей, проникавшихъ въ окно. Она остановилась, вытянувшись, передъ пашею, снова повеселѣвшимъ и наслаждавшимся нашимъ недоумѣніемъ, которое онъ продолжалъ нарочно. Онъ возбудилъ до такой степени наше любопытство, пригласивъ насъ голосомъ и жестомъ посмотрѣть подъ покрывало, что я бросился скорѣе поднять его; по евнухъ предупредилъ это нарушеніе законовъ сераля, и кинувъ на меня грозный взглядъ, снялъ газъ съ головы женщины. Это была Василика; я зналъ это заранѣе, хотя и не могъ понять, какимъ-образомъ она находилась въ этомъ мѣстѣ, такъ пышно одѣтая и убранная брилліантами и ожерельями. Командиръ спросилъ меня, та ли это прекрасная дѣвушка, которая мнѣ подала медъ въ Наксосѣ. Я отвѣчалъ, что это была та самая и что достаточно видѣть ее разъ, чтобы никогда не забыть. Онъ немедленно потребовалъ оффиціальнымъ образомъ выдачи плѣнницы; наша, подсмѣивавшійся изъ-подтишка, подалъ знакъ согласія головой, и толмачъ сказалъ: «Его свѣтлость не противится освобожденію Василики; объявите же ей ваше желаніе».
Командиръ объяснилъ тогда молодой дѣвушкѣ назначеніе de la Fleur-de-Lis, отправленнаго ее отыскивать, тщетное его плаваніе между Цикладами, и случай, приведшій ее наканунѣ навстрѣчу офицеру, у котораго она въ Наксосѣ просила помощи. Василика, съ сложенными крестомъ руками и опущенными глазами, выслушала драгамоновъ переводъ, фразы за фразой, этой рѣчи. Колебаніе груди, дрожаніе ея губъ, выражали сильную радость. Командиръ объявилъ Василикѣ, что несчастія ея кончены, наша возвратилъ ей свободу, и франки отвезутъ ее въ объятія ея отца. Василика съ восторгомъ кинулась къ намъ, и мы отправились съ давно-желанною спутницею къ ея отцу. Нужно ли исчислять благодарности старца и всей семьи, радость дочери и всѣхъ обитателей небольшаго острова. Мы были свидѣтелями такихъ сценъ, которыя достаются въ удѣлъ немногимъ.