4 октября, въ 3 часа пополудни, смерть похитила одного изъ лучшихъ сотрудниковъ нашего журнала, Василія Ивановича Кельсіева, умершаго послѣ продолжительной болѣзни отъ паралича сердца. Такъ какъ время не позволяетъ намъ помѣстить въ этомъ номерѣ портретъ этого талантливаго дѣятеля и почтеннаго сотрудника нашего, то мы, обѣщаясь сдѣлать это въ самомъ непродолжительномъ времени, пока помѣщаемъ, въ видѣ некролога, краткую біографію его, полную интереса по поводу различныхъ приключеній и ранней смерти, похитившей его отъ насъ на 38 году его жизни.
Окончивъ образованіе въ коммерческомъ училищѣ передъ началомъ Крымской компаніи, Василій Ивановичъ предназначилъ дальнѣйшій путь свой изученію восточныхъ языковъ; но всеобщій патріотизмъ, возбужденіе народнаго самолюбія, жажда битвъ и славы, охватившіе тогда всю Россію, задѣли за живое и его, и онъ, бросивъ восточные языки, которымъ онъ былъ всецѣльно преданъ, подалъ прошеніе о принятіи его въ военную службу. Но такъ какъ въ то время вышло предписаніе всѣхъ вольноопредѣляющихся новичковъ не пускать въ дѣло, а оставлять въ резервъ, то это распоряженіе оставило его попрежнему въ рядахъ тружениковъ науки.
Уничтоживъ свое прошеніе, Василій Ивановичъ снова принялся за изслѣдованія манчжурскихъ глагольныхъ флексій и за изученіе идей великаго китайскаго философа Лао-цзы.
Дурно-ли повліяли на него китайскіе Лао-цзы и другіе философы, дурно ли онъ понялъ жизнь и гражданскія обязанности, или былъ такъ воспріимчивъ и слабъ, что не могъ самостоятельно бороться съ бреднями тогдашнихъ политическихъ партій, — но кончилось тѣмъ, что эти политическія убѣжденія какъ эпидемія захватили его въ свой омутъ — и опутанный ихъ сѣтями, онъ ударился безъ средствъ, безъ плана и безъ оглядки въ эмиграцію.
«Я сдѣлался эмигрантомъ, говоритъ онъ въ своемъ „Пережитомъ и передуманномъ“, — потому что не могъ имъ не сдѣлаться. Не было ни малѣйшаго повода отрѣзываться отъ Россіи и идти въ наше лондонское генеральное консульство и объявлять, что я не считаю себя болѣе русскимъ подданнымъ. Никто меня не зналъ, ни во что не былъ и замѣшанъ, — впереди мнѣ предстояла довольно недурная карьера, совершенно подходящая къ моей спеціальности оріенталиста, впереди нее было свѣтло и даже завидно; но я все бросилъ; не только безъ всякой причины, не только безъ всякаго толчка, но даже противъ совѣтовъ и противъ убѣжденій самихъ редакторовъ „Колокола“. Подробнаго отчета дать себѣ я не могъ, и въ то же время не могъ не сдѣлаться эмигрантомъ, время такое было, такимъ воздухомъ пахло».
Такимъ-то образомъ и сдѣлался Василій Ивановичъ эмигрантомъ. Вскорѣ по пріѣздѣ въ Лондонъ, Василій Ивановичъ, сойдясь съ однимъ изъ тамошнихъ евреевъ предпринялъ обширный трудъ — переводъ Библіи въ духѣ Талмуда. Принятый въ Лондонѣ не совсѣмъ радушно, онъ черезъ годъ уже пріѣзжалъ въ Россію съ турецкимъ паспортомъ, и вслѣдъ за этимъ очутился въ Турціи въ средѣ раскольниковъ, на которыхъ онъ и сталъ дѣйствовать, какъ онъ говоритъ, — во имя общаго блага.
Онъ поселился въ Тульчѣ и тутъ пришлось ему впервые придти къ разочарованію — и увидѣть, что тѣ взгляды, которые исповѣдывалъ онъ и вся герценская партія, ничуть не примѣнимы къ нравственному и умственному складу нашего народа.
Въ Добруджѣ, Василій Ивановичъ былъ выбранъ головою или «Казань башою», но, какъ самъ сознается, по неумѣнію-ли, или по отсутствію воспріимчивости въ характерахъ тамошнихъ обывателей, для политической партіи, къ которой онъ принадлежалъ, онъ сдѣлать ничего не могъ; онъ писалъ въ эмиграцію, просилъ о подмогѣ — но отвѣту не было. Въ это время у него умеръ братъ и положеніе его еще ухудшилось, сомнѣнія стали душить его еще болѣе. Но несчастье на этомъ не остановилось. Холера, свирѣпствовавшая въ тѣхъ краяхъ въ 1865 году, лишила его въ самое непродолжительное время всего семейства, на его рукахъ умерли и жена и дѣти, и онъ остался одинъ безъ вѣры и упованія, безъ всякой охоты къ жизни. Въ этомъ тяжеломъ настроеніи онъ поѣхалъ къ Вѣну, гдѣ въ кругу людей образованныхъ, въ кругу славянъ, которыхъ онъ изучалъ, — онъ снова ожилъ, и подавилъ въ себѣ недавнее горе. Въ кругу этихъ славянъ, нашихъ братьевъ, онъ съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе отрезвлялся отъ идей герценской партіи и какъ говоритъ самъ — дошелъ до того, что исчезъ его космополитизмъ, пробудилась національная гордость, а вмѣстѣ съ ней возродилась страстная любовь къ Россіи. «Мнѣ было душно, говоритъ онъ, — я боролся съ собою, я старался подавить въ себѣ этотъ странный приливъ любви и родственнаго чувства — и ничего я не могъ сдѣлать съ собою! Я былъ русскій, я быль гордъ Россіей», во мнѣ родилась неудержимая страсть служить русскому государству, — не идеямъ, не принципамъ, не знамени, на которомъ написаны какія нибудь громкія положенія о свободѣ, о равенствѣ, объ общемъ имуществѣ, — я сдѣлался русскимъ въ томъ смыслѣ, въ какомъ москвичи въ XIV и XV вѣкѣ ни о чемъ не мечтали кромѣ созданія русскаго государства, и сами, крестя лбы, клали спины подъ ботоги или подъ топоръ, только бы сопротивленіемъ власти не потрясти къ ней довѣрія". Послѣ этого Василій Ивановичъ отправился въ Галичину, для изученія этой еще такъ мало извѣстной намъ страны, былъ тамъ задержанъ по недоразумѣнію съ паспортомъ, изъ за котораго былъ высланъ въ Молдавію черезъ Буковину. Пріѣхавъ въ Яссы, послѣ этой поѣздки, изучая славянъ и ихъ отношенія къ Россіи, онъ вполнѣ созналъ, что онъ русскій, и мучился лишь тѣмъ, что ему, какъ эмигранту, невозможно возвращеніе на родину. Любовь къ Россіи всѣхъ славянъ и бѣглыхъ старообрядцевъ живущихъ въ Яссахъ, все болѣе и болѣе разжигала желаніе Василія Ивановича возвратиться на родину, — и онъ чтобы хотя немного отвязаться отъ этой тоски, сталъ въ мартѣ 1867 года готовиться къ путешествію по Молдавіи. Но и тутъ онъ наткнулся опять на Россію! и тутъ, въ этой Молдавіи, въ этой латинской расѣ, которая еще такъ недавно насъ ненавидѣла, онъ опять таки нашелъ то что и вездѣ у западныхъ славянъ, опять ту же безпредѣльную любовь къ Россіи и ту же безпредѣльную вѣру въ нее. Понятное дѣло, каково ему приходилось среди этихъ людей, при подобной обстановкѣ. Тутъ было уже не до изученія страны, не до какихъ нибудь ученыхъ изслѣдованій. Какъ кошмаръ засѣла въ его головѣ мысль воротиться во что бы-то ни стало — и воротиться какъ можно скорѣе.
Послѣ долгихъ думъ и сомнѣній Василій Ивановичъ начертилъ планъ своихъ дѣйствій — и 20 мая 1867 явился въ Скуляны, гдѣ и отдался безусловно въ руки правительства.
Написавъ заявленіе о своей сдачѣ, которое было послано въ Петербургъ, Василій Ивановичъ былъ отправленъ въ городъ Бѣльцы, оттуда въ Кишиневъ, гдѣ до полученія какого либо предписанія былъ посаженъ въ тюремный замокъ.
По полученіи предписанія отъ министра внутреннихъ дѣлъ, Василій Ивановичъ быль выпущенъ изъ тюремнаго замка, и подъ конвоемъ двухъ жандармовъ, подъ именемъ арестованной особы, онъ покатилъ на тройкѣ въ столицу, гдѣ должна была рѣшиться его участь. Проскакавъ это громадное пространство почти безъ остановки, Кельсіевъ быль привезенъ 3 іюля въ Петербургъ, и сданъ въ третье отдѣленіе собственной Его Императорскаго Величества канцелляріи, гдѣ и пробылъ до освобожденія.
Ровно черезъ сто дней по пріѣздѣ въ Петербургъ, 11 сентября Василій Ивановичъ былъ Высочайше помилованъ и выпущенъ съ полною свободою.
Пробродивъ первое время, но его выраженію, какъ шальной по Петербургу, онъ не могъ надивиться на всѣ совершенныя реформы, на весь прогресъ образованія и вообще всѣ перемѣны, происшедшія во время его девятилѣтняго эмигранства.
Помилованіе его возбудило много толковъ и комментаріевъ. Слухи ходили весьма разнообразные и очень не лестные для помилованнаго эмигранта; но Василій Ивановичъ, не считая нужными ни возставать противъ нихъ, ни опровергать ихъ, пропускалъ все это мимо ушей и не смущался этими незаслуженными подозрѣніями и обидными мнѣніями.
Устроившись въ Петербургѣ, Василій Ивановичъ сдѣлался сотрудникомъ разныхъ журналовъ, гдѣ помѣщалъ или записки изъ своего прошлаго, или новыя статьи ученаго или белетристическаго содержанія, а также и цѣльныя сочиненія для отдѣльныхъ изданій, какъ «Галичина и Молдавія», путевыя письма, и «Пережитое и передуманное», возбудившее много толковъ въ тогдашнемъ читающемъ обществѣ. Однимъ словомъ, онъ велъ жизнь дѣятельную, полезную; литературный кружокъ, къ которому онъ принадлежалъ, отдавъ справедливую дань его способностямъ и теплому сердцу и не вспоминая уже о его прошломъ покрытомъ державнымъ всепрощеніемъ, приблизилъ его къ себѣ по братски, цѣня его по достоинству. Жизнь со всѣхъ сторонъ стала обѣщать ему много — и онъ самъ, переживъ и перечувствовавъ многое, во многомъ перемѣнился до перерожденія и принялъ девизомъ нерушимую вѣрность и общественную пользу. Къ этому времяни относится помѣщенная въ нашемъ журналѣ историческая повѣсть «Москва и Тверь», въ которой онъ такъ интересно и въ то же время исторически вѣрно очертилъ систему удѣльныхъ княжествъ и положеніе тогдашней Россіи подъ игомъ татарскимъ — и обширная записка «О происхожденіи бѣлокураго племени» читанная имъ въ русскомъ географическомъ обществѣ.
Въ томъ-же году, весною Василій Ивановичъ, чтобы успѣшнѣе поправить свое здоровье, разстроенное прежними волненіями эмигрантства, отправился за границу въ Богемію, гдѣ и пробылъ около трехъ мѣсяцевъ, изучая этнографію этой страны. По возвращеніи своемъ онъ сталъ помѣщать записки свои о чехахъ въ Фельетонахъ Голоса, но по случаю возвратившейся болѣзни не могъ ихъ окончить. Оправившись снова онъ написалъ вторую историческую повѣсть «При Петрѣ». Почти въ тоже время былъ имъ задуманъ большой романъ изъ жизни раскольниковъ «Божьи Люди», прологъ къ которому, читанный имъ въ кругу его друзей, лучшихъ нашихъ литераторовъ, заслужилъ похвалы и одобренія. — Но къ несчастію, ранняя смерть отняла возможность окончить этотъ трудъ.
Кромѣ вышеупомянутыхъ статей, Василіемъ Ивановичемъ были написаны въ разное время: «Обличитель прошлаго вѣка» (Всем. трудъ, 1868 г.), «Изъ разсказовъ о эмигрантахъ», «Святорусскіе двоевѣры», «Богиня Авдотья», (всѣ три въ «Зарѣ» 1869), «Знакомство съ Павломъ прусскимъ» (Заря, 1870), разсказъ изъ екатерининскаго времени «Мастеръ на всѣ руки» (Семейные вечера 1871 и 1872 гг.).
Кромѣ своей литературной дѣятельности, Кельсіевъ извѣстенъ еще какъ лингвистъ, говорившій на 14 языкахъ и знавшій всего около 25 языковъ и нарѣчій.
Этими сочиненіями за исключеніемъ мелкихъ статей и разсказовъ въ нашемъ и другихъ журналахъ оканчивается наличная литературная дѣятельность Василія Ивановича Кельсіева. Подготовленныхъ рукописей, плановъ и проэктовъ. говорятъ, осталось много въ его настольныхъ бумагахъ, опечатанныхъ въ день его смерти полиціей. Что въ нихъ — узнаетъ лишь законный наслѣдникъ, родной братъ покойнаго (бывшій секретарь Москов. политехнической выставки А. И. Кельсіевъ), а мы можемъ лишь до времени догадываться что должно быть много интереснаго, зная многосторонность свѣденій и богатство фантазіи покойнаго.
Въ послѣдній годъ жизни своей Кельсіевъ сталъ часто впадать въ какую-то апатію, отчуждаться отъ общества — и хотя ободряемый и поддерживаемый своими друзьямя и являлся иногда въ обществѣ ихъ, но все же желалъ забиться куда нибудь въ глушь гдѣ его не смущали-бы ни свѣтскія условія, ни городская жизнь, полная шуму и разочарованій.
Знакомый съ раскольничьими дѣлами еще по эмиграціи и благонамѣренно перенесшій этого рода практику и на родную землю, онъ въ послѣдній годъ жизни сблизился съ мѣстными старообрядцами, которые являлись къ нему за совѣтами и подмогою; онъ велъ ихъ дѣла, помогалъ многимъ переходитъ въ единовѣріе изъ раскола, хлопоталъ за нихъ гдѣ слѣдуетъ, давалъ имъ совѣты, — и если это было нужно, даже доставлялъ имъ матеріальную помощь, не смотря на свои весьма ограниченныя средства. Все это онъ дѣлалъ безъ всякаго отъ кого либо возмездія, лишь изъ одной только любви къ ближнему и желанія хоть чѣмъ нибудь быть полезнымъ человѣчеству.
Такъ продолжалось до нынѣшней весны. И когда природа, оживая роскошно, стала дышать полною грудью отъ избытка силы и счастія, — бѣдный Кельсіевъ сталъ видимо клониться къ могилѣ. Василій Ивановичъ похороненъ на Большомъ Охтенскомъ кладбищѣ.
Миръ праху твоему, добрый человѣкъ! Ты заблуждался какъ и другіе, — но искупилъ это раскаяніемъ и любовью къ отечеству. Ты трудился для общей пользы какъ не многіе — и если не успѣлъ выполнить всего задуманнаго, то по крайней мѣрѣ не щадилъ своихъ силъ въ стремленіи къ этому.