I.
Я зналъ только третью жену Боклевскаго.
О первыхъ двухъ ходила легенда, если можно такъ назвать гнусную, безстыдную сплетню, которая вьется, липнетъ, мутитъ сознаніе людей, отравляетъ чистыхъ и служитъ необходимой духовной пищей грязныхъ.
Говорили много и скверно о причинѣ смерти этихъ двухъ женщинъ.
— Синяя борода!
Фактъ, конечно, былъ налицо. Боклевскій женился на молоденькой дѣвушкѣ изъ хорошей дворянской семьи, пришедшей въ упадокъ. Это обстоятельство особенно важно потому, что исключало возможность предположить то обычное преступленіе, которое ведетъ злой умъ черезъ бракъ къ кошельку женщины.
Самъ Боклевскій имѣлъ хорошія средства и могъ жить, не нуждаясь ни въ службѣ, ни въ заработкѣ.
Прожилъ онъ съ первою женою, Ниной, всего полтора года.
До свадьбы и первые мѣсяцы брака она отличалась цвѣтущимъ здоровьемъ, ни разу не болѣла серьезно, и, казалось, этому прекрасному женскому тѣлу суждено долголѣтіе.
Но вскорѣ молодая женщина начала блѣднѣть, худѣть, все чаще обращалась къ врачамъ и умерла отъ малокровія и полнаго упадка силъ.
Знакомые съ трудомъ узнавали въ лежащемъ въ гробу скелетѣ, обтянутомъ кожей, еще недавно столь жизнерадостную Нину.
Вторая жена, Вѣра, почти буквально повторила печальную исторію первой.
Смерть на второмъ году брака произошла отъ тѣхъ же причинъ: малокровіе и упадокъ силъ.
Врачи не видѣли въ болѣзни этихъ двухъ женщинъ, такъ безвременно погибшихъ, ничего удивительнаго, необъяснимаго.
— Подобные случаи, когда совершенно здоровыя дѣвушки, перейдя къ жизни замужней женщины, гибнутъ отъ маразма, зарегистрированы въ лѣтописяхъ медицины.
— Какая же причина этихъ случаевъ? — спрашивали врачей знакомые Боклевскаго.
— Бракъ въ жизни дѣвушки является всегда роковымъ моментомъ, потрясающимъ весь ея организмъ. На однихъ это отражается слабо и лишь временной утратой силъ, которыя быстро возстанавливаются, даже получаютъ еще большій расцвѣтъ, закладывая основаніе новаго существа—женщины. Для другихъ натуръ потрясеніе оказывается слишкомъ сильнымъ: дѣвушка гибнетъ, не превращаясь въ женщину. Наблюдались случаи и совершенно противоположные. Малокровныя дѣвушки, страдающія той неопредѣленной болѣзнью, которую прежде называли «хлорозисомъ», вступивъ въ бракъ, излѣчивались, и черезъ годъ-другой ихъ нельзя было узнать, до того велика была разница между худосочной дѣвушкой и полной жизни и здоровья женщиной, женой и матерью. Это какъ бы подтверждаетъ обычный совѣтъ старинныхъ врачей при малокровіи дѣвицъ: «ей пора бы выходить замужъ».
— Не думаете-ли вы, докторъ, что причиной смерти двухъ женъ Боклевскаго могла быть его болѣзнь? Чахотка, напримѣръ?
— Вы разсуждаете, какъ невѣжда. Неужели вы думаете, что передъ постановкой діагноза врачъ не дѣлаетъ сотни, тысячи предположеній, не строитъ гипотезъ. Но фантазія здѣсь не причемъ. Нужны факты и факты, точныя наблюденія, микроскопическій и химическій анализъ. Я лѣчилъ обѣихъ женъ Боклевскаго, не разъ созывался консиліумъ. Выписывали знаменитостей. Самъ мужъ подвергался всестороннему изслѣдованію. Повѣрьте, все было сдѣлано, всѣ предположенія, возможныя въ данномъ случаѣ, провѣрены. Ни туберкулеза, ни другой хронической, истощающей болѣзни не обнаружено.
Такъ люди науки и не разъяснили роковой тайны, которую искали окружающіе.
Сплетня хотѣла во чтобы-то ни стало найти какую-нибудь пошлую, грязную причину. Стали говорить о томъ, что Боклевскій отвратительно обращался со своими женами и, какъ говорятъ, «загналъ ихъ въ гробъ».
Приводили несомнѣнныя доказательства звѣрства мужа, не стѣснявшагося бить нѣжныхъ, прекрасныхъ женъ.
II.
Все это было мнѣ извѣстно, когда я познакомился съ Боклевскимъ, но я привыкъ не всему вѣрить, что считается за общепризнанную истину.
И сталъ присматриваться къ человѣку, прославленному «Синей Бородой».
Боклевскій, человѣкъ высокаго роста, сухощавый блондинъ лѣтъ 38, не производилъ впечатлѣнія больного или психопата. Напротивъ,—это былъ, повидимому, совсѣмъ нормальный человѣкъ, безъ индивидуальныхъ особенностей. Просто—мужчина, не безобразный, вполнѣ приличный, не особенно умный, но и не глупый. Никому не кололъ глазъ своимъ богатствомъ, но и не скрывалъ привычекъ человѣка, никогда не нуждавшагося. Все въ немъ было ровно, уравновѣшено, безъ яркихъ мазковъ—фигура, зарисованная природой въ среднихъ, немного линючихъ краскахъ. И разговоръ простой, по существу—обывательскій, безъ углубленія въ неизвѣданное, безъ дерзновенныхъ порывовъ ввысь.
Я понадобился ему, какъ адвокатъ по одному гражданскому процессу, и самъ не знаю, какъ сошелся съ нимъ близко, по пріятельски, но настолько, что онъ просилъ меня остаться послѣ дѣлового разговора, спрашивалъ въ кабинетъ кофе и коньякъ, угощалъ дорогими сигарами. Чаще слушалъ меня, но иногда и говорилъ о томъ, о семъ.
Но въ одинъ вечеръ мнѣ почудилось въ немъ что-то странное, возбужденное. Глаза, эти глаза зеленоватые водянистые, то и дѣло загорались золотыми искорками, и мерцающій свѣтъ ихъ указывалъ на то, что мы, окружающie, не все знаемъ в этомъ человѣкѣ, а есть въ немъ еще что-то, для насъ невѣдомое, скрытое, тайное.
Я глядѣлъ на него съ особымъ любопытствомъ. Нервной рукой чаще обыкновеннаго наливалъ онъ изъ бутылки и торопилъ пить, поднимая свою рюмку.
— Вы можете меня поздравить,—сказалъ онъ вдругъ, словно бросился, очертя голову, въ бездну:—я женюсь; на-дняхъ свадьба. Мнѣ хочется пригласить васъ шаферомъ.
Вотъ тутъ-то мнѣ и вспомнилось все, что я слышалъ раньше объ этомъ двойномъ вдовцѣ, и мнѣ показалось, что нѣкто собирается совершить тяжкое преступленіе и тянетъ меня въ сообщники.
Но я сидѣлъ въ кабинетѣ богатаго кліента, въ строго корректной дорогой обстановкѣ, курилъ ароматную сигару и самъ былъ одѣтъ во все изящное, что человѣка обращаетъ въ «и т. п.», въ «и т. д.», «и проч».
Я только спросилъ спокойнымъ, умѣренно-громкимъ голосомъ, полнымъ, однако, внутренняго достоинства.
— Вы женитесь на дѣвушкѣ?
Онъ весь просіялъ и глаза его загорѣлись яркими звѣздами.
— На дѣвушкѣ, на прекрасной, чистой дѣвушкѣ!
Волнуясь, онъ всталъ, и заходилъ по ковру, устилавшему полъ кабинета.
— Я былъ несчастенъ два раза. Съ любовью, съ глубокой благодарностью вспоминаю я о моихъ покойныхъ женахъ. Какія это были чудныя женщины, какъ любили меня. А я ихъ? Душу готовъ былъ отдать за поцѣлуй, за ласку.
Боклевскій долго и молча отмѣривалъ разстоянie между письменнымъ столомъ и каминомъ.
— Я—странный человѣкъ. Когда около меня нѣтъ юнаго женскаго существа, я глубоко несчастенъ. Не подумайте, что я особенно страстенъ… женщинъ, что-ли, такъ сильно люблю. Нѣтъ! Мнѣ органически необходима близость женщины. Я становлюсь бодрымъ, иначе, свѣтлѣе, лучше смотрю на весь міръ, чувствую себя человѣкомъ, чувствую, что я существую. Въ одиночествѣ я гибну. Не сумѣю передать вамъ всего, въ точности. Это не по моимъ силамъ. Но одинокій я чувствую, какъ силы постепенно меня оставляютъ, какъ я изсыхаю… Простите, не найду словъ. Вообразите себѣ почву, способную произрастить что-нибудь, но безплодную отъ долгой засухи. Нуженъ благотворный, оживляющій дождь. Безъ него этотъ черноземъ—пыль, тотъ-же песокъ. Для меня такимъ дождемъ, оживляющимъ долину смерти, дающимъ кровь и жизненные соки засохшей муміи, является женщина. Молодое, чистое, нетронутое существо…
Въ томъ, что онъ говорилъ, не было ничего страшнаго, а мнѣ было страшно, жутко до тошноты, до истомы во всемъ тѣлѣ, и тайный голосъ предсказывалъ, мнѣ: «погибнетъ и эта!»
Отчего? Почему?
Передо мною маячила длинная фигура сухощаваго блондина, подъ сорокъ лѣтъ, въ возрастѣ, когда такъ свойственно искать близости съ молодой женщиной, жаждать ея постояннаго присутствія.
Въ чемъ бы могъ я обвинять его, за что ненавидѣть, бояться, презирать? Ему, одинокому, хочется тепла, женской ласки, уюта семейной жизни. Дважды онъ былъ счастливъ и несчастенъ. Надѣется на прочное счастье въ третій разъ…
И я согласился быть шаферомъ—и, держа надъ головою его вѣнецъ, косилъ глаза на прекрасную фигуру молодой невѣсты, стыдливо замирающей въ предчувствiи новой жизни…
На второй годъ счастливой супружеской жизни заболѣла и эта. Я былъ другомъ ихъ дома, для меня всегда былъ готовъ приборъ за ихъ столом, я зналъ мелочи ихъ интимной жизни. Болѣе любящаго, мягкаго, снисходительнаго мужа я не видалъ. Онъ окружалъ жену атмосферой любви и ласки, никогда не оставлялъ ее одинокой, предупреждалъ каждое ея желанiе. Черезъ годъ смотрѣлъ на нее такими же влюбленными глазами, какъ въ первые дни послѣ свадьбы. И она, радостная, счастливая—купалась въ лучахъ ласки—и часто сравнивалъ я ее съ ребенкомъ, шалящимъ въ теплой кровати матери, съ женщиной, отдавшейся въ жаркій день любовнымъ прикосновеніямъ морскихъ волнъ, подъ нѣжащимъ солнцемъ юга…
Заболѣла!
Стала худѣть, блѣднѣть. Погасъ румянецъ, поблекли и втянулись щеки, болѣзненно-жалко обозначились ключицы подъ шеей и ямки около нихъ,—зато выдвинулись больные, страдающіе глаза, молящіе о милости, о возвратѣ недавняго здоровья, испуганные, видящіе уже то, что видимо только передъ концомъ…
Третья жена Боклевскаго, Надежда, умерла какъ и первые двѣ, на второмъ году замужества.
Я цѣловалъ въ гробу ея лобъ и съ ужасомъ убѣдился, что это почти мумія, неимѣющая обычнаго холода трупа, словно цѣловалъ я не мертвеца, а манекенъ изъ целлюлоида…
Боклевскій уѣхалъ заграницу—и я потерялъ его изъ виду.
Странные слухи доходили до меня изъ далека. Тамъ онъ, пользуясь иными законами о бракѣ, женился опять, и будто жена его умерла, и будто онъ еще разъ связалъ себя супружествомъ… Прошло лѣтъ восемь. Слухи затихли о Боклевскомъ давно и всѣ перестали имъ интересоваться.
Общее вниманіе въ нашемъ городѣ возбудило извѣстіе, что Боклевскій ѣдетъ, отчаянно больной, въ свое родовое имѣніе,—ѣдетъ изъ заграницы умирать на родинѣ.
Извѣстіе это подтвердилось, и вскорѣ всѣ узнали, что Боклевскій вмѣстѣ съ врачемъ-японцемъ уже находится въ старомъ усадебномъ домѣ села Спась-Колино.
Я поспѣшилъ его навѣстить.
Въ скелетообразномъ тѣлѣ, лежавшемъ на кровати, я едва узналъ когда-то жизнерадостнаго, хотя всегда сухощаваго Боклевскаго.
И что меня особенно поразило: выраженіе глазъ и испуганное, молящее о помощи, какъ у его третьей жены передъ смертью.
Онъ, видимо, мнѣ обрадовался. Протянулъ руку, слабо улыбнулся.
Прикосновеніе его кожи заставило меня содрогнуться. Горячая рука, была словно не тѣлесная, а сдѣланная искусственно. Быть можетъ изъ дерева, чѣмъ-нибудь обтянутаго. Кожа сухая, бумажная, сказалъ бы я.
И весь онъ былъ именно сухой. Тѣло, которое лишено влаги, жизненныхъ соковъ. Воспользовавшись моментомъ, когда больной уснулъ, я отозвалъ врача.
— Что съ нимъ?
Японецъ хитро глянулъ на меня черными глазами и блеснулъ на темномъ лицѣ оскаломъ бѣлыхъ зубовъ.
— Вы, европейцы, этому не повѣрите, Боклевскiй боленъ рѣдкой болѣзнью, извѣстной на Востокѣ. Особый микробъ—муміефицирующая бацилла. Онъ много путешествовалъ,—вѣроятно, заразился. Тѣло его медленно, но вѣрно изсыхаетъ и образуется въ мумію. Дѣйствіе этой бациллы извѣстно было въ древности. Можно навѣки сохранить трупъ, кусокъ матерiи, что хотите, если подвергнуть ихъ дѣйствію жидкости, въ которой культивирована эта бацилла. Питательной средой для нея служитъ медъ. Вотъ почему царь Иродъ убилъ жену въ гнѣвѣ и въ горькомъ отчаяніи, желая сохранить ея трупъ, опустилъ его въ стеклянный гробъ наполненный медомъ и долго хранилъ въ своемъ дворцѣ. Боклевскій кончитъ жизнь, обратившись въ мумию, и я убѣжденъ, что выройте вы его черезъ десять лѣтъ, онъ будетъ все такой же, какъ въ моментъ смерти.
Я разсказалъ японцу о таинственной смерти женъ Боклевскаго.
— Что же это легко объяснимо. Онъ заражалъ ихъ муміефицирующей бациллой, и онѣ гибли, какъ организмы болѣе слабые.
Такъ наука разъяснила тайну «Синей Бороды», который въ скорости самъ умеръ и былъ похороненъ въ семейномъ склепѣ.
Я давно уже отказался отъ профессiи адвоката, живу уединенно въ Петербургѣ, на краю города. Я членъ общества, изучающаго тайныя науки и дерзающаго переходить черезъ грани, положенныя разуму человѣческому. Очень мало знаю еще я, ищущій. И въ благопріятную минуту я, кверендъ, спросилъ Меона.
— Великій учитель, скажи, что думаешь ты о загадочной смерти женъ Боклевскаго.
Меонъ, выслушавъ мой разсказъ, омрачился.
— Сынъ мой, ты стоялъ близко къ одному изъ ужасныхъ существъ, которыя къ счастью появляются въ физическомъ планѣ очень рѣдко. Человѣкъ есть астральное существо въ физической оболочкѣ. Когда человѣкъ умираетъ, физическая оболочка его разлагается. Но и въ астральномъ планѣ происходитъ нѣчто подобное физической смерти. Сущность сбрасываетъ астральную оболочку и уходитъ въ третью сферу—ментальный планъ. Но оболочка, брошенная душой, не исчезаетъ,—она, напротивъ, ищетъ воплощенiя и въ нѣкоторыхъ случаяхъ достигаетъ своей цѣли. Тогда является человѣкъ-вампиръ. Существо, способное жить лишь за счетъ другихъ. Существо, невидимо и неосязаемо высасывающее жизненные соки изъ женщинъ, если это мужчина, изъ мужчинъ, если это женщина. Боклевскій былъ вампиромъ.
Такъ тайну Боклевскаго и его несчастныхъ женъ объяснилъ мнѣ великій учитель оккультныхъ наукъ…
Но отчего я испытываю такой ужасъ, такой душевный холодъ, когда я вижу, что жена моя худѣетъ и блѣднѣетъ. И вмѣстѣ съ боязнью потерять ее, внутренній голосъ говоритъ мнѣ—«всѣ люди—вампиры, всѣ сосутъ жизненные соки изъ другихъ и живутъ за счетъ ихъ силъ и здоровья,—всѣ живутъ неосязаемымъ убійствомъ—и сама жизнь есть цвѣтокъ, корнями питающійся трупомъ».
См. также одноимённые страницы.
_illustration.PNG)
_01.jpg)
_02.jpg)
_03.jpg)