Вампиры (Барон Олшеври)/Часть 2/XVI

Глава XVI

Настал вечер. Джемс после крепкого сна совершенно оправился и просил позвать к себе Карла Ивановича.

— Ну что, прочли? — был его первый вопрос.

— Да, мистер, и это так печально, что трудно не плакать. Несчастная, несчастная мадемуазель Рита, — и Карл Иванович грустно опустил голову.

— Она погибла от вампира, знала, отчего погибает, и не смела никому сказать, и в этом был ужас ее положения.

— Не жалейте о ней. Карл Иванович, это она сама вампир, это она погубила Жоржа К. Теперь мне ясно, почему лицо голубой красавицы на балу и вчерашней танцорки показалось мне знакомым. Я видел эти черты в портретной семейной галерее графов Дракула. Это портрет молодой невесты-итальянки в белом атласном платье с воротником фасона Медичи. Этот-то воротник и сбил меня с толку, он-то и придал другое выражение лицу красавицы.

Теперь же я убежден, что это она, повторяю, она виновница смерти Жоржа, — горячо проговорил Джемс.

— Не ошибитесь, мистер, мадемуазель Рита — это такое милое, доброе существо, да вот извольте прочесть вам ее записки, они не длинные, — предложил Карл Иванович.

— Хорошо. Читайте.

Дневник Риты

«До сих пор жизнь моя была не жизнь, а чудная сказка, — начал Карл Иванович. — Я как Золушка нашла своего принца. Но только мой Карло красивее, добрее, богаче и лучше всех принцев мира.

Его замок, мой замок, стоит на высокой горе, кругом сад, а в нем цветов, цветов, мои милые, алые розы! Чудные, роскошные… я их люблю и теперь, несмотря на то, что украшений у меня много, но по-прежнему — одни розы.

А все это Карло. Он, кажется, хочет скупить весь мир для меня! Милый, дорогой Карло, я люблю тебя не за подарки, а за тебя самого. Какое счастье прислониться головой к его груди.

Вот и тогда вечером он долго стоял у моего окна, и мы вместе смотрели на луну. Мне и в голову не приходило, что это последний раз, что уже потом будет не то.

Что же случилось? Что? Я и сама не знаю. Но я не та, и все не то.

Ночью из открытого окна подуло холодом, Лючия и Франческа уверяют, что ночь была жаркая, но это не так, из окна дуло холодом, каким-то мертвым холодом. И я укуталась в шаль и закрыла глаза.

И вот мне чувствуется, что я не одна в комнате, но в то же время я не могу открыть глаз.

Кто-то приближается, неужели вернулся Карло… И вот как ни странно, а сквозь закрытые веки я вижу: от окна к кровати подходит господин. Это не Карло, а совсем незнакомый мужчина.

Он высокого роста, худой, в черном бархате, глаза его горят, а губы тонкие, злые, крепко сжаты. Он страшно бледен.

Кто он?

В нем есть семейные черты предков Карло, но он не из них; я знаю хорошо все семейные портреты, а его там нет.

Чем он пристальнее смотрит на меня, тем мне становится страшнее и холоднее. Я слышу, но не ушами, а сердцем: „Ты моя избранница, я люблю тебя“. От страха я теряю сознание…

От солнечного луча я проснулась. Все тихо, в комнате никого.

Что за странный сон. Ощущение холода осталось и до сих пор, да шею неприятно саднивеет: это от двух маленьких ранок, и как я могла так сильно себя уколоть? Правда, сердоликовая булавка очень острая…

За кофе я хотела рассказать Карло свой сон. Но прежде чем открыла рот, ясно услышала: „Не смей!“ Я растерялась, а тут Карло начал приставать, почему я такая бледная, а кормилица жаловаться ему, что я стону по ночам.

Тут, конечно, на меня напустились с расспросами, советами, а когда я сказала про ранки на шее, то Карло побледнел, как полотно.

Отчего это? Разве они опасны?

Он и другие думают, что я простудилась, когда осматривали склеп. Правда, там было довольно сыро, а моя вина в том, что я прислонилась к каменному гробу, и из камня холод точно вошел в меня и охватил всю.

Я как-то принадлежу ему.

И вот с той несчастной ночи я утратила свой покой и счастье.

Днем я зябну, а при наступлении ночи, особенно когда светит луна, я начинаю страстно желать и ждать. Кого, что? Первое время я даже не давала себе в этом отчета, а теперь я знаю, знаю, я жду „его“.

Того страшного, черного, чужого. Он требует, чтобы я ждала его, ему тогда легче приходить, и я жду и зову.

Кто он, не знаю, боюсь его, ненавижу… и жду. Он входит как властелин, обнимает, ласкает меня, шепчет: „Твоя любовь вернула мне молодость и жизнь“…

И правда, он помолодел на вид: розовый, губы красные, но… стало еще противнее.

Все вокруг колышется, и я каждый раз замираю, и чем кончается, и как он уходит — я не знаю.

Вероятно, у меня какая-нибудь болезнь. Карло хотел позвать доктора, но я не смею: „он“ рассердится.

Ранки у меня на шее не только не заживают, а становятся шире и выглядят неприятно. Приходится закрывать их бантами и кружевами.

Сейчас новолуние, ночи темные, и „он“ вот уже несколько дней не был у меня.

Я точно начинаю приходить в себя после обморока: не могу еще хорошо отличить, что было и что казалось мне.

Одно сознаю ясно: мне грозит опасность или от него, если он существует, или от сумасшествия, если он не существует.

Надо сказать Карло, а он, как назло, уехал в город на один день и вот не едет. Что-то его там задержало.

Я становлюсь все спокойнее, ранки мои подживают быстро.

Надо скорее, скорее принимать меры, а Карло нет и нет!

Сегодня я прямо счастлива, нашла свой молитвенник, мою милую, черненькую книжечку, а то он затерялся, и без него молитвы как-то выскочили у меня из памяти.

Теперь я не боюсь тебя, черный призрак! Франческа обещала мне каждый вечер читать вечерние молитвы.

Я ей сказала, что мне видится черный человек, и она уверена, что ни одно привидение не устоит от молитв св. Антония. Как хорошо. А Карло все не едет.

Луна все прибывает, и скоро полнолуние. Уверенность и спокойствие испаряются, а ожидание и желание вновь насладиться покачиванием в лучах месяца все нарастают. Серебряные волны плывут, и ты точно летишь, летишь, а он тут рядом, ненавидимый и желанный.

Нет, я переломлю себя и не дам ему повода явиться вновь.

Мой молитвенник всегда со мною, нужно подтянуть нервы, достаточно галлюцинаций…

Франческа каждую ночь сидит у моего изголовья, и мы много с ней беседуем…

Карло вернулся. Он очень похудел и осунулся; верно, есть заботы, которые он скрывает от меня. Неужели же я буду наваливать на него новые. Да тем более, что все прошло.

С Карло приехал смешной старичонка, друг его отца. Он всячески за мной ухаживает, расшаркивается, расспрашивает, точно влюбленный рыцарь. Забавный.

На шее он носит на черном шнурке какой-то смешной значок, точно два треугольника. Когда я его спросила:

— Что это?

Он важно ответил:

— Это сударыня, пентаграмма, знак для заклинания злых духов.

Мне очень хотелось попросить этот значок себе, ноя не посмела. Попрошу Карло заказать мне такой же.

На днях ждем друга Карло, из Нюрнберга. Ему готовят лесной дом.

Карло говорит, что он страшно ученый, не любит общества и особенно женского.

Я так и не успела побывать в лесном доме, хотя там для меня были приготовлены две комнаты: а теперь и совсем будет нельзя: Карло не пустит, он принимает все меры, чтобы не беспокоили его ученого Друга…

Кончено. Наступило полнолуние, он пришел и взял мою душу.

На мое несчастье, в эту ночь у Франчески болела голова и она рано ушла спать. У меня нет сил сопротивляться. Да и он не призрак, а существует, понимаете, су-ще-ству-ет! Он ложится мне на грудь, и тихо, тихо пьет мою кровь, мою жизнь. Ранки на шее опять стали большие, с белыми обсосанными краями.

Я опять не смею выйти из-под его воли, просить помощи у Карло. Да и ласкать моего жениха он строго запретил мне. Он страшно ревнив.

— Свадьбы не бывать, — говорил он.

Чем же это кончится, что дальше… О ужас, ужас, это случилось вчера ночью! Мы сидели в саду, и я почувствовала, что он приближается и скорее поспешила в свою комнату. Впопыхах я забыла замкнуть дверь в комнату Франчески.

Он скоро вошел и припал к моей шее. Застонала ли я, или по чему другому, но Франческа вошла в комнату.

Я видела, как она бросилась на него и вцепилась ему в плечи.

Какая это была ужасная борьба!

Франческа билась за меня, как исступленная, волосы у ней распустились, рубашка разорвалась, но она ничего не помнила, да где же ей было справиться, он силен, страшно силен и так удивительно, что она так долго сопротивлялась.

Я думаю, ей помогли освещенные четки на груди, потому что в ту минуту, как они рассыпались, она упала мертвая…

Он тоже исчез…

Для меня наступил мрак… долго ли, не знаю.

Я очнулась на руках Карло, а Франчески в комнате не было…

От меня они хотят скрыть ее смерть! Даже забавно, если б они знали, что я знаю…

Карло хочет, чтобы я переехала в лесной дом. Я согласна, почему нет?

Кто знает, не тут ли мое спасение. Уйду от него подальше, не буду его ждать, и, быть может, он забудет обо мне.

Ученый друг Карло совсем не такой старый и угрюмый, как говорил Карло. Охотно приглашает меня в „его лесной дом“…

Я погибла, окончательно погибла. Я думала найти в лесном доме пристанище, скрыться… и что же… Боже мой, Боже мой, попала в его берлогу.

Каким адским торжеством сияли его красные глаза! Как зло он улыбался! Теперь, чтобы прийти, он не нуждается в моем желании или вызове.

Здесь он дома. Только одна стена разделяет нас. И никому это не придет в голову.

Мне нет спасения, прощай, Карло, прощай, счастье, прощай, самая жизнь…

Время тянется бесконечно, он берет мою жизнь понемногу, он, как лакомка, растягивает свое удовольствие, а я должна жить не только этими ужасными ночами, но теперь даже днями.

Подумайте, между моей комнатой и той, где висит его ужасный портрет, или, вернее, он сам — есть потайная дверь, никто о ней не знает, кроме нас двоих!

И он входит всегда, когда вздумает!..

Конец мой близок, помолитесь обо мне. Скорее…»


— Несчастная девушка, — прошептал Карл Иванович и замолк.

Наступила тишина.

В комнату быстро вошли Гарри, доктор Райт и управляющий Смит.

Смит был бледен, а Гарри страшно возбужден. Он опустился в кресло и быстро заговорил:

— Это черт знает что такое! Безобразие! Они, эти олухи, кричат, что я привез смерть с собой из Америки. Дураки, очень много я о них думаю!

Напасть на моего посланного! Избить его. Я найду на них управу. Идиоты! Мерзавцы!

— Успокойся, Гарри, и скажи нам путем, в чем дело, — сказал Джемс.

Выкрикнув еще несколько ругательств, Гарри вынул сигару и, закурив, сказал спокойнее.

— Смит расскажите, как было дело.

— Сегодня утром, — начал Смит, — я и Миллер отправились по делам в город. Купив, что надо, и получив с почты посылки, Миллер поехал в тележке обратно, а я верхом заехал к помещику В. — у него продается лошадь, которую мистер Гарри желал приобрести. В. не было дома, и я поспешил догнать Миллера.

Представьте мое удивление да и негодование, когда я увидел, что тележка опрокинута, припасы и посылки разбиты и валяются в пыли на улице деревни, а Миллер, бледный, с окровавленным лицом, стоит, прислонившись к избе.

Вокруг озверевшая толпа: кричат, машут кулаками.

Конечно, я тотчас же бросился на помощь. Увидав меня, толпа окончательно пришла в бешенство.

— Вот он, вот он, еретик поганый, проклятый американец, это он со своим дьяволом, хозяином привез к нам смерть. Убить его, убить, — кричала толпа.

Все бросились на меня.

Но я огрел нагайкой передних, и они отступили. Взяв револьвер, я сказал:

— Кто двинется, тот будет убит! Клянусь вашим Богом.

Трусы отступили еще.

— Ну, теперь говорите, что вам надо. В чем дело, чем вы недовольны?

Разве деревня не процветает и не богатеет с тех пор, как мой господин поселился здесь? Разве он мало помогает вам? Поддерживает бедных и больных? Ну, говорите.

— Все это так, сударь, — ответил старый седой крестьянин, выходя вперед, — ваша правда, мы, с приездом вашего господина, забыли и думать о нужде.

Но вот, беда, за эти три месяца у нас больше покойников, чем за весь прошлый год, и все молодые, и болезнь какая-то невиданная: сегодня здоров, завтра умер. Ребята и думают, что не ваш ли барин привез какое-то поветрие из-за моря. Говорят, ведь там и Бога нет и живут люди не крещенные.

— Что вы, господа, — говорю я им, — да мы такие же христиане, как и вы; также молимся Пресвятой Деве, а смерть всякому назначена от Бога.

— Немного затихли, — продолжал Смит, — стали шептаться, спорить.

Я тем временем посадил Миллера к себе на седло, на всякий случай.

Вдруг бежит баба, волосы косматые, платье ободрано и кричит:

— Ратуйте, люди Божие, умерла моя девочка, черный черт ее задушил, сама видела, своими глазами видела. В бархате он весь и навалился на ребенка и давит, а как увидел меня, так и пустился бежать да прямо к замку. Я хотела его схватить, так, вишь, как меня отделали. — Все это она кричала бессвязно, прерывая слезами и проклятиями.

Толпа вновь ринулась на меня, тут я счел за лучшее удирать. На счастье, подо мной был наш Павлин — в одну минуту он смял передних, задние отскочили, а он вынес нас с Миллером на дорогу.

Догнать его, конечно, никто не мог, и вот мы здесь. Ворота заперты, что прикажете делать дальше?

— Да я их деревню с землей сровняю, выдумать что: я привез на них смерть, — опять вскипел Гарри. — Сейчас же дайте знать полковнику и просите роту солдат, расходы все за мой счет.

Смит хотел удалиться.

— Постойте, Смит. Гарри, выслушай меня, или, вернее, нас, — сказал Джемс.

— Мы все здесь свои, Смита я считаю за храброго и испытанного слугу, а потому хочу говорить и при нем. Это необходимо.

— Да, Гарри, как это ни дико с первого взгляда, но деревня отчасти права, считая нас причиною ее несчастья, — продолжал Джемс.

— Что, что мы привезли смерть? — спросил Гарри, выпучив глаза.

— Нет, не привезли, а, как бы выразиться, напустили смерть на ее жителей, — продолжал Джемс.

Гарри посмотрел на доктора и тот ясно прочел вопрос: «Когда он сошел с ума?»

— Джемс здоров, он не сумасшедший, ты сейчас в этом убедишься, — ответил доктор.

Джемс от имени всех начал посвящать Гарри и Смита во все наблюдения, изыскания и, наконец, выводы.

Рассказано было видение Райта в Охотничьем доме; случай с Жоржем К., принятый доктором за лунатизм; появление голубой красавицы на балу и на озере.

Указаны места, освещающие дело, в письмах Карло и в дневниках учителя и Риты.

Сопоставлены детали, сопровождавшие смерть виконта Рено, корнета Визе и, наконец, Жоржа. К.

Наконец он признался в попытке уничтожить вампира и в спуске в новый склеп. В попытке, кончившейся так бесславно, потерпевшей полное фиаско.

Вначале Гарри недоверчиво улыбался, думая, что его мистифицируют, но чем дальше, тем становился серьезнее и только потирал лоб.

Когда Джемс кончил, Гарри вскочил и быстро прошелся несколько раз по комнате.

— Это черт знает, что такое, какая-то сказка из тысячи и одной ночи, — воскликнул он. — А впрочем, друзья мои, в ваших словах есть много правды. Ура нашему Шерлоку Холмсу, — улыбнулся он в сторону Джемса.

Мне и самому уже не раз приходило в голову задуматься над загадочностью здешних событий, — продолжал Гарри. — Люди мрут, как мухи, то и дело говорится о каких-то не то снах, не то видениях, пропавшая голубая красавица, розовая записка… а тут еще и собственные приключения.

Сны Гарри

— До сих пор я ничего не говорил вам отчасти потому, что сам не мог дать себе ясного отчета, отчасти боялся ваших насмешек.

Ну, а теперь я вам расскажу, слушайте, — начал Гарри.

Это было еще в Охотничьем доме, в которую из ночей — не помню.

Я лег спать. Вы все знаете, что спальня моя была третья по коридору, немного больших размеров, чем остальные спальни, но все же с одним окном, выходящим в сад.

Сад в этом месте густо зарос сиренью и черемухой. Цветущие ветки так и лезут в открытое окно.

Мне не спалось.

Я пробовал лежать тихо, не шевелясь; пробовал, по совету доктора, считать до ста; старался думать об устройстве замка.

Ничего не помогало, сон бежал меня…

Подушка казалась нестерпимо горячей, жесткий сенник казался мягкой периной — чего я не переношу.

Я уже хотел вскочить на ноги, как на меня повеяла отрадная прохлада, точно тысячи крыльев навевали ее…

Комната наполнилась какими-то образами, в душе проснулись неведомые желания. Образы, вначале неясные, неопределенные, начали мало-помалу становиться виднее и реальнее. Конечно, вы уже догадались, что это были образы прекрасных женщин.

Но это не были настоящие женщины, т. е. я хочу сказать, это не были современные женщины.

Лица и тела их были темного, бронзового цвета, точно тропическое солнце обожгло их нежную, атласистую кожу. Черные волосы прихотливо подняты и заплетены в сотни мелких косичек. У большинства на головах яркие перья тропических птиц. Вместо одежд на бедра накинуты шкуры леопарда, у иных весь костюм заключался в золотом поясе.

Образы сливались, переливались, точно стеклышки в калейдоскопе.

Воздух был полон мелодичным шуршанием и шелестом… Звук этот напоминал или шелест дорогой шелковой материи или трепет нежных голубиных крыльев.

Сильный, неизвестный мне до сих пор аромат кружил голову. Кровь стучала в виски. Душа рвалась вон из тела…

«Найди талисман, верни нам жизнь, будь нашим повелителем», — шептал мне чудный женский голос.

Я не выдержал, вскочил… и проснулся. Темно.

Кровь бурно бежит по жилам, сердце стучит, как молот… отдергиваю занавесы, открываю окно. Луна сияет. Сирень и черемуха льют свой аромат, но он мне противен, тускл.

Я хочу того, что видел во сне. Хочу услышать шуршание крыльев, хочу увидеть прекрасных женщин…

Но все напрасно! Все прошло!

Я не спал до утра.

Приключение свое я назвал сном и приписал действию старого токайского.

Помните, как вы все были удивлены, что я решительно отказался от употребления своего излюбленного напитка.

Теперь, когда большинство из вас видело сны, подобные моему, т. е. что-то более чем сон, что-то более реальное, действительное, и я утверждаю, что это не был вполне сон, как и последующие случаи.

— Как, ты и еще видел такие сны? — вскричал Джемс.

— Да, еще два раза. Я расскажу вам все, и Гарри, затянувшись несколько раз сигарой, начал:

— Другой раз опять в Охотничьем доме и опять не помню в какую из ночей. Только виконт Рено был уже похоронен; я пришел в спальню и отпустил Сабо.

Спать мне не хотелось.

Я отдернул темные занавесы и открыл окно. Как и в памятную мне ночь, луна ярко сияет. Черемуха и сирень по-прежнему сильно благоухают, но аромат их на этот раз доставляет мне удовольствие.

Я сажусь в кресло, у окна. Цветущие ветки протянулись в открытое окно и при малейшем ветерке трясутся и сыпят белые лепестки и на меня и на пол.

Не отдавая себе отчета, я слежу за их падением… На светлом полу перебегают тени от веток, образуя пестрый рисунок, белые лепестки еще более усиливают пестроту. Они как-то сближаются между собой и образуют белое пятно… Но что это? Это уже не лепестки, а белое кисейное платье… скромное, простое… а у этого платья есть головка, с большими золотистыми косами, глаза голубые, бездонные, и сколько в них печали и горя… личико бледное, даже прозрачное…

Это настоящий тип немецкой Гретхен. Я боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть видения.

Она тихо и боязливо приближается и склоняется надо мной… Нежные, крошечные ручки с длинными прозрачными пальчиками обвивают мою шею… Еще миг, и наши уста сомкнутся в сладком поцелуе.

Но в это мгновение раздается знакомый мне шелест крыльев, они еще сильнее, порывистее, чем в первый раз. Он точно врывается между мной и моей Гретхен.

Она отодвигается все дальше и дальше, образ ее бледнеет и исчезает, а на ее месте кружатся и вьются прежние, медно-красные, обнаженные тела.

Пляска их еще бешенее, страстнее, чем раньше; аромат разгоряченных тел прямо невыносим…

И опять слышу нежный голос: «Верни талисман, дай нам жизнь!»

Утром Сабо нашел меня в кресле почти без чувств, но я строго запретил ему сообщать об этом нашему обществу.

Что я могу сказать? Чем объяснить?

Даже токайского, и того я не пил вечером.

— Теперь последний случай, — сказал Гарри, затянувшись опять сигарой.

Еще сегодня вы вспоминали случай с незнакомкой в голубом платье, что была на нашем бал-маскараде.

Могу признаться, что увлечен я был тогда не на шутку.

Конечно, я не поверил вам, что со мной была галлюцинация, а также и вашему уверению, что она таинственно исчезла.

Я был убежден в ее существовании, ведь я ее видел, осязал, да и у меня в руках осталась розовая сердоликовая булавка. Чего же еще?

Если я так усердно и добросовестно делал послемаскарадные визиты, то я искал ее. Два поверенных еврея делали то же самое, но… никакого следа, ни малейшего указания.

Я потерял надежду.

Помните, как я нервничал и злился… сваливая свое настроение на усталость и скуку от ежедневных визитов.

Однажды, когда я начал не то что забывать ее, а просто покорился своей участи, я шел пешком один из Охотничьего дома в замок.

В лесу, по дороге, есть небольшая открытая лужайка.

Подхожу к ней и через листву деревьев вижу голубое платье. Сердце забилось так, что я вынужден был приостановиться.

Да, несомненно это ее платье, те же нежные переливы, тот же оттенок неба… Она… вот и пунцовые розы мелькают сквозь листву…

Она. Она.

Мне даже не пришло в ту минуту на ум, как она могла попасть в эту часть леса, да еще в бальном платье?

Я понимал одно: «Найдена!»

Бросаюсь вперед, через кусты, сейчас я буду на опушке, сейчас я увижу ее «мою милую, мое счастье…»!

Но мимо меня, мимо моего лица что-то проносится… Слышу знакомый звук летящих крыльев, чувствую аромат тела, хотя ничего не вижу.

«Наш повелитель, наш повелитель!» — как серебряные колокольчики, звенят голоса…

И ничего.

Я уже стою на полянке.

Тихо, светло. Посередине большая лужа, оставшаяся после вчерашнего ливня, в ней отражается бесконечное голубое небо, а на краю лужи цветет красный полевой мак…

Я даже чуть не заплакал от ошибки! Принять лужу и мак за свою милую — не обидно ли?


Гарри замолчал.

— Ну, а дальше? — спросил доктор.

— Дальше. А что ты думаешь об этом? — ответил вопросом на вопрос Гарри.

— Что думаю? Думаю, что не одно старое токайское тебе вредно.

— Ну, а ты Джемми? — обратился Гарри к Джемсу.

Джемс молчал.

— Ну! — еще раз обратился к нему Гарри.

— Позволь мне не отвечать тебе, — сказал Джемс, — фактов слишком мало, оснований никаких… а что я думаю — так фантастично, что вы только поднимете меня на смех.

Сон Смита

Смит, все время упорно молчавший, вдруг обратился к Гарри:

— Не знаю, мистер Гарри, должен ли и я тоже рассказать «свой» сон или это не интересно для господ, — спросил он нерешительно.

— Ну, конечно, рассказывайте, — ответил Гарри.

— Сон, — не иначе как сон, а все же точно и не сон, — начал Смит.

— Небось тоже видели женщин с розами да ненюфарами, — фыркнул доктор.

— Нет, доктор, что скрывать, какие уж мне женщины с розами, — печально ответил Смит, деревенские девки и те зовут «рыжим дьяволом». Эх, скорее бы в Америку, там рыжих уважают!

Несмотря на серьезность вопроса, всех насмешила выходка Смита.

— Итак, господин рыжий дьявол, что вам снилось? — спросил важно доктор.

— Это было за день до маскарада. Устал я страшно, работы было по горло: в день-то раз сто спустишься с верхнего этажа в подвалы замка, — начал Смит. — Как ткнулся в подушку, так моментально и заснул… Сколько спал, сказать не могу.

Я в подвале… зачем я сюда пришел? Да нет, это не наш замковый подвал… это что-то другое… Неужели подземная тюрьма, так кто и за что меня посадил в нее? — думаю я. — Не может этого быть. А несомненно я под землей и глубоко под землей. Какая-то мертвая тишина, какой-то неуловимый запах.

Ах, это наш новый мексиканский рудник — решаю я. Страх и оторопь сразу пропали. Я иду. Странно, наши шахты, особенно нижние, гораздо уже и ниже, а здесь совершенно свободно. Дотрагиваюсь рукой до стен, чтобы убедиться, есть ли деревянные подпорки, и, к удивлению, пальцы мои скользят и ощупывают гладкую, полированную поверхность. Не иначе, как это гранит или мрамор, — проносится у меня в голове. Все же иду дальше. Коридор бесконечен.

Но вот по сторонам появляются очертания не ясные, не разборчивые, но чем дальше, тем определеннее, и я вижу, что в нишах стоят гробы, а в них женские фигуры. Длинные одежды, длинные волосы не оставляют сомнения… Я спешу, бегу… вот и дверь.

Открываю и стою пригвожденный к порогу. Ничего не вижу. Ослепительный яркий свет бьет прямо в глаза.

Наконец, с трудом различаю, что я в огромном пустом помещении; стены, точно не стены, а бегущая вода, водопад. Откуда-то льется свет, сильный, яркий, но это не электричество, да, пожалуй, и не солнечный.

Против — золотой большой не то трон, не то жертвенник. Откуда-то не то из глубины, не то со всех сторон слышу:

«Ищи сокровище, рой, копай, встань, встань!»

Тут я понимаю, что голоса раздаются не извне, а в моей собственной голове.

И опять я в наших замковых подвалах, но в котором, решить не могу… От одной из стен идет мерцающий свет.

«Здесь».

В руках у меня железный лом, я замахиваюсь… и просыпаюсь…

Миллер стоит надо мной и усердно трясет меня за руку, говоря: «Встань, встань, иди, ищи мистера Гарри, привезли срочные депеши с плантаций».

Яркое солнце освещает комнату и слепит мне глаза…

Целую неделю сон не выходил у меня из головы, — продолжал Смит. «Ищи, копай!», а что если это судьба, указание свыше. "Замок старинный, разве не может быть в нем клада: «ищи, копай».

Простите, мистер Гарри, я не утерпел, я пробовал искать и копать в подвалах… я даже копал в склепе. Ничего! — вздохнул Смит.


— Что же дальше! — спросил доктор.

— И дальше ничего! Все было один обман.

Общее молчание.

— Ну-с, а какое будет мнение общества об этом сне? — спросил Джемс.

— Джемми, это наконец невозможно, обсуждать каждый сон, — взмолился доктор. — Мало ли что кому снится! Поел на ночь лишнего, вот и готово.

Прошлое воскресенье приналег я на сибирские пельмени, так всю ночь они вокруг меня плясали и летали…

Разину рот, хочу схватить… а его уже нет. Смотрю, а он опять перед носом прыгает и пляшет. Приноровлюсь, хлоп губами — и ничего… измучился.

Пришлось утром рицини выпить, — рассказывал совершенно серьезно доктор.

Все улыбались, один Джемс сердито махнул рукой на неунывающего доктора.

— На борьбу, — сказал Гарри, это, право, интереснее, чем танцевать и делать визиты.

Прежде всего, Смит, вы отправитесь к местному деревенскому священнику и попросите его завтра отслужить заказную обедню; обставьте возможно торжественнее, мы все отправимся в церковь.

Затем завтрак. Пригласите: священника, старшину, доктора и еще пять-шесть почетных деревенских обывателей. Дайте понять, что сегодняшнее буйство я приписываю пьяной молодежи и великодушно прощаю.

Приготовьте хорошее пожертвование на церковь, школу, больницу. Это я передам, после завтрака, местным властям.

Тогда же на деревню пошлите всякое угощение. Причину праздника выставьте — хотя бы день моего рождения или получения нового ордена.

Этим мы временно заткнем рот крикунам, а сами займемся нашими нежелательными сожителями.

Итак первое: вы говорите, что были в новом склепе и не нашли гробов, — продолжал Гарри. — Это естественно, так как они вынуты по моему приказу. Он открыл бумажник и вынул розовое маленькое письмо, и без запаха лаванды, которым оно пахло, ясно было, что оно от женщины. Гарри прочел:

«Каждый рыцарь прежде, чем обладать дамой сердца, совершает подвиг, или исполняет каприз ее, тем он дороже ценится. Гробы Фредерика и Марии, графов Дракула, из склепа под статуей желательно перенести в общий фамильный склеп и не позже, как сегодня ночью. Безусловная тайна. Награда на сельском празднике, на озере.

Примета: голубое платье и алые розы.

Подпись: розовая сердоликовая булавка».

— Записку эту я нашел у себя на столе.

Новое место погребения графской четы известно Смиту, — закончил Гарри.

Второе, — продолжал он вновь,— вы предполагаете, что «она», или вернее «он», делает попытку овладеть мною; если так, то вопрос, почему же до сих пор я не только жив, но и шея моя цела?

— Да, мы давно наблюдаем и задаем себе вопрос, почему «она» отстала от тебя, — перебил Джемс. — Положим, мы с Райтом неустанно тебя караулим и стережем.

— Как, дорогие мои, да неужели это правда! — проговорил растроганный Гарри, протягивая руки Райту и Джемсу.

— Что же тут особенного? Разве мы не поклялись стоять один за другого и все за одного! — сказал Джемс просто.

— Спасибо, друзья, — еще раз поблагодарил Гарри. — Знаете ли, я начинаю думать, что прежний владелец, Карло, что ли, знал, какое у него соседство, и оберегался.

Теперь мне понятна его страсть к средневековому знаку заклинания нечистой силы — я говорю о знаке пентаграммы, т. е. о двух соединенных треугольниках. Этот знак наполняет мою спальню, вы найдете его всюду: на спинках кровати, на подоконниках окон, на порогах дверей, даже над камином и у топки печи. То он сделан из металла, то выложен мозаикой из дерева. На моей палке, на моем хлысте вы найдете тот же знак.

Меня вначале это заинтересовало до того, что я начал носить на шее цепь с пентаграммой. Смеясь, я решил: пусть и я сам, как и все мои вещи, буду отмечен каббалистическим знаком.

А вышло, что он оберегает меня! — говоря это, Гарри расстегнул жилет и показал на цепочке изящный золотой знак, отделанный дорогими камнями.

Завтра же, Смит, вы закажете такие же знаки из серебра для себя и всей прислуги замка и нарисуйте пентаграммы на дверях всех спален, — сказал Гарри. — Надеюсь, вы это сделаете без лишней огласки.

— Слушаю, мистер.

— Дальше. Вы говорите, что перечли все, что удалось найти, — обратился затем Гарри к Карлу Ивановичу.

— Да, мистер Гарри, все, исключая, как я уже и говорил мистеру Джемсу, старой библии, но там ничего не может быть, — ответил Карл Иванович.

— Все равно, Смит, доставьте эту библию немедля в замок, мы посмотрим ее вечером, а сейчас, друзья, позвольте мне все бумаги, так сказать, «по этому делу», я хочу все сам перечесть и продумать.

— Итак, до вечера! — сказал вставая Гарри.