Очерк Георгия Ге.
Противоречия в творчестве крупного художника — явление всегда заинтересовывающее и привлекающее внимание. Почти всегда эти противоречия показательны для мастерства художника. Они позволяют с разных точек зрения взглянуть на его работу и, главное, дают возможность точнее определить основные направления его творчества, глубокие особенности его индивидуальности.
Среди современных русских художников таким представляется Б. М. Кустодиев, в творчестве которого подобные противоречия слишком очевидны, — примерами могут служить хотя бы его устремления к национальным мотивам и наряду с этим ярко выраженное влияние на него иностранной живописи[1]; его точная, часто фотографичная передача жизни и, одновременно, — крайние отступления от нее. В предлагаемом очерке, одновременно с характеристикой главных особенностей Кустодиевского творчества, мы решаемся предложить известное объяснение вышеотмеченным противоречиям и, пользуясь ими, сделать некоторые выводы.
Б. М. Кустодиев родился в Астрахани в 1878 году; в местной семинарии получает он свое первое образование; одновременно он берет уроки живописи у опытного и внимательного художника-педагога П. А. Власова. Нет разнообразия в художественной жизни родного города — и единственным художественным впечатлением Кустодиева в то время была XV передвижная выставка, посетившая проездом Астрахань. XV выставка, насколько известно, была одной из самых полных и характерных для передвижников, — на ней были представлены „Боярыня Морозова“ Сурикова, „Христос и Грешница“ Поленова, Репинские портреты и др. Молодому художнику она „открыла глаза“; он усиленно работает в промежутке 1888—1896 г.г. и в 1896 году поступает, выдержав успешно конкурсный экзамен, в Академию Художеств. Здесь после двухлетнего пребывания в общерисовальных классах он переходит в мастерскую И. Е. Репина. В 1902 году помогает Репину в писании картины „Заседание Государственного Совета“, причем сам выполняет всю правую сторону картины. Среди подготовительных этюдов к картине надобно отметить один из наиболее удачных — портрет гр. Витте.
В 1903 году на конкурсном экзамене картина Кустодиева „В деревне“ — премирована; ему присуждена заграничная командировка в Париж и Испанию.
К этому же времени относятся первые выступления Кустодиева на выставках; так в 1901 году портреты его работы появляются на весенних академических выставках, в 1904 году на выставках „Нового Общества“, а в 1907 он принимает участие в „Союзе русских художников“. В 1909 году он выбран в академики. В этом же году и выставляет за границей — в Париже, Венеции, Вене и Мюнхене. Получает медали на выставках в Мюнхене и Венеции, и выбран членом Венского сецессиона. В том же 1909 году венский Бельведер приобретает его „Семейный портрет Поленовых“.
В 1905 году музей Имп. Александра III приобретает его „Утро“ (ранее в 1902 году тем же музеем был приобретен его „Портрет Ю. Е. Кустодиевой“ и „Утро малютки“). В Третьяковской галлерее находятся его „Рисунок“ (женский портрет) и „Ярмарка“; в Академии художеств — конкурсная работа Кустодиева „В деревне“ и портрет монахини.
Много работ Кустодиева — в частных собраниях. На выставке 1915 года представлены были его „Красавица“, „Купчиха“ и „Портрет г-жи Базилевской“. В этих работах мастер обрисовывается вполне определенно: видно, что многочисленные влияния, воздействовавшие, так или иначе, на Кустодиева в предыдущих работах, исчезают и уступают место индивидуальности художника.
Кустодиев заслуженно пользуется репутацией одного из лучших современных портретистов не только России, но и Европы; успешно пробует себя в области театрально-декоративной и скульптуре.
Кустодиева принято считать национальным русским художником. Действительно, в его картинах господствуют национальные мотивы. Большей частью это изображения наиболее характерного в русской жизни — крестных ходов, ярмарок, базаров, деревенских праздников, наконец, — духовных лиц. Кустодиев любит, подобно Репину, Рябушкину, Серову, Нестерову, Юону, передавать русское, — близкое ему по духу.
Но между приведенными художниками и Кустодиевым существует отличие. В то время, как Репин любит великие предания родной страны, Серов — ее величавую простоту и задушевность, Нестеров — ясность, „беззлобие Руси“, Рябушкин — дикость далекого прошлого, Кустодиев видит родное себе в декоративных особенностях русского народного быта.
Разноцветность, красочность, лубочность, даже пестрота, присущие внешне „русскому стилю“, как нельзя лучше удовлетворяют декоративные устремления колориста Кустодиева.
Вспомним его „Ярмарки“, „Крестный Ход“. Что лучше, чем нарядные костюмы парней, затейливые узоры ситца на платьях молодиц, пестрядь разбросанных на прилавках товаров, праздничность позади виднеющихся церквей и роскошных хоругвей, — могло дать возможность Кустодиеву достигнуть желаемого, удовлетворить свое постоянное стремление к декоративности!
Естественно, что Кустодиев избрал для своего искусства тот облик родной жизни, который мог лучше всего воплотить его художественные влечения.
И передавая эту внешнюю особенность русской жизни он становится настолько близким, настолько русским художником — насколько, например, другой колорист — Игнацио Зулоаго является глубоко испанским художником. Оба, — и Кустодиев, и Зулоага — увлекаются красками родных стран: Зулоага — живописной Испанией, Кустодиев несколько лубочной в своей красочности Россией. И в достижениях своих они глубоко национальны.
Посвятив себя изображению работ народной жизни и, следуя традициям старой русской школы[2], Кустодиев вновь вызвал к жизни образы русской деревни и деревенской детворы. Образы эти у Кустодиева вновь ожили, предстали украшенные и обновленные.
Как колорист, Кустодиев главное внимание уделяет декоративному пятну. Это приводит его часто к таким крайностям, как наблюдаемая в портрете „Жены художника“. В этой с первого взгляда картине останавливается внимание на центральном пятне — расшитом цветным орнаментом платке-шали: вследствие чего почти незаметно и незначительно лицо изображенной фигуры.
В творчестве Кустодиева вообще заметно, что там, где открыт простор декоративным исканиям художника — он всегда четко обрисован; там же, где, наоборот, нет удовлетворения его красочным стремлениям, художник теряет себя, уступает свое место природе.
Любопытны в этом отношении уже его картины из солидного и детского быта, — безукоризненные, но... скучные, маловыразительные („Утро малютки“, „Дети в маскарадных костюмах“[3]) и не характерные!
Еще больше говорят в этом смысле его портреты.
Кустодиев — признанный портретист. Выразительность изображенного лица, строгий, вызвавший даже обвинения в „академичности“ и „фотографичности“ рисунок, изысканность позы, приятный свежий колорит — все это бесспорно оправдывает репутацию Кустодиева, как одного из лучших портретистов России и Европы. Но при всех достоинствах портреты Кустодиева стоят пока ниже его картин: так в портрете Кустодиева пока еще мало заметен сам Кустодиев, и чересчур явственны посторонние влияния. Портрет работы Кустодиева в смысле тонкой, иногда даже чрезмерно точной передачи жизни безукоризнен, но с равным успехом можно этот портрет приписать иному крупному художнику. В этом отношении громадную роль бесспорно сыграли те разнообразные влияния, которым подвергся Кустодиев.
На него повлияли передвижники в лице лучшего выразителя их, И. Е. Репина. По мнению С. К. Маковского, влияние это выразилось в той „черноте и грубости концепции, которая свойственна ранним работам Кустодиева“; мы полагаем, что это влияние было глубже. Об этом влиянии можно судить по Кустодиевскому „Портрету монахини“ и по сравнению последнего с работами Репина.
Позднее повлияли на Кустодиева — импрессионисты. Еще пребывание художника в Академии совпало с расцветом деятельности „Мир Искусства“. Французская живопись, проникшая тогда в Россию, завоевывала все больше сторонников среди молодежи. Близкие молодому художнику своими красочными открытиями импрессионисты увлекли Кустодиева; близость его к „Миру Искусства“ могла только способствовать этому увлечению.
Кустодиев пишет „Купание“, где, при некотором влиянии Серова, в технике и концепции картины очевидны увлечения импрессионистическими теориями. Эти оба влияния — импрессионистов и передвижников, — ныне исчезли и вообще, конечно, не имеют для творчества Кустодиева того значения, какое принадлежит позднейшим влияниям: Серова, Врубеля, французских и английских портретистов.
Но если в картине Кустодиев ныне нашел свою индивидуальность, в портрете он не перешагнул еще порога совершенного мастерства.
Эта особенность, — неравномерное развитие творчества художника в области портрета, по сравнению с жанром, — обратила на себя уже давно внимание художественной критики; она же позволила говорить об известной двойственности Кустодиевского творчества.
Причины этой „двойственности“ объясняют разно; на наш взгляд она вытекает из существа творчества этого художника.
Кустодиев, мы знаем, выявил себя вполне уже на картине (вообще, более субъективной области по заданию), но не достиг пока того же в портрете (области более объективной).
Это позволяет сделать вывод, что художнику вообще более близки задания картины, нежели портрета. И то обстоятельство, что в картине художник освободился от влияний, а в портрете он еще подчинен им, может лишь придать высказанному мнению больший вес.
Декоративность Кустодиева лучше всего свидетельствует об этой основной и существенной особенности Кустодиевского творчества о стремлении его к „свободному творчеству“.
Вообще, Кустодиев — не художник-„объективист“, не портретист, пробующий себя иногда в картине, а наоборот — мастер, свободно творящий, воплощающий свои видения в совершенной ясности и полноте.
В портрете Кустодиеву „не вольготно“, он связан непосредственностью жизненного образа; здесь места его „видениям“ — он не может „созидать“, он должен лишь „передавать“ жизнь.
В этой области позволительны аналогии самые смелые — талантов с гениями. Вспомним великое имя Рубенса. Не портреты — область менее блистательная в творчестве мастера — а композиции, полные вакханалии жизни, нам говорят об истинном Рубенсе, позволяют нам его оценить.
Было бы неправильно Кустодиева судить не по лучшему его творчеству, а по слабейшему, малохарактерному для него. Истый Кустодиев представляется в „Крестном ходе“, „Ярмарке“, „Красавице“, „Деревне“, а эти картины достаточны уже для признания за Б. М. Кустодиевым права на видное место в истории русской живописи.
