Бытъ Русскаго Народа. Сочиненіе А. Терещенки. Санктпетербургъ. 1848. Въ тип. Мин. Иносmp. Дѣлъ. Въ семи частяхъ. Въ 8-ю д. л. Въ I-й ч. — 507, во ІІ-и ч. — 648, въ ІІІ-й ч. — 130, въ IV-й ч. — 334, въ V-й ч. — 181, въ VI-й ч. — 221, въ VII-й ч. — 548 стр.
Чѣмъ меньше кто-нибудь знаетъ свое дѣло, тѣмъ оно представляется ему проще и удобоизъяснимѣе; чѣмъ больше пріобрѣтено свѣдѣній, тѣмъ запутаннѣе, сложнѣе и труднѣе оно кажется, Когда писатель знаетъ мало, то выбираетъ непремѣнно такой предметъ для своихъ поверхностныхъ изслѣдованій, который удивятъ каждаго своею громадностью. Такимъ писателямъ ничего не стоитъ, на-примѣръ, взять на себя описаніе Россіи въ статистическомъ, этнографическомъ и историческомъ отношеніяхъ, когда еще не сдѣлано вполнѣ основательныхъ изъисканій о статистикѣ, ни объ этнографіи, ни объ исторіи Россіи, они не призадумаются, потому-что, можетъ-быть, никогда не думали хорошенько объ этомъ предметѣ, и имъ покажется возможнымъ такой трудъ. Такъ и г. Терещенко взялся написать «Бытъ Русскаго Народа» не уяснивъ себѣ даже напередъ, что онъ понимаетъ подъ этимъ заглавіемъ. Понимаетъ ли онъ подъ нимъ исторію русскаго народа, т. е. исторію народнаго быта или жизни отъ первыхъ временъ, записанныхъ нашими лѣтописями, до настоящаго времени? — Нѣтъ, въ этомъ «Бытѣ Русскаго Народа» — нѣтъ такого быта. Понимаетъ ли онъ подъ означеннымъ названіемъ настоящее положеніе, настоящій бытъ русскаго народа въ религіозномъ, статистическомъ, литературномъ и другихъ отношеніяхъ? — Нѣтъ, и такого быта не видно. Нѣтъ ли здѣсь описанія русскаго народа хотя съ какой-нибудь изъ этихъ сторонъ? — И того нѣтъ. Что же это наконецъ за «Бытъ Русскаго Народа?» Такимъ громкимъ именемъ г. Терещенко называетъ разрозненныя, безъ всякой связи между собою поставленныя статьи о старинныхъ нашихъ жилищахъ, о нравахъ, о свадьбахъ, о старинныхъ обрядахъ при крещеніи, при похоронахъ, ори поминкахъ, во время дмитріевской-субботы, объ играхъ, хороводахъ, о первомъ мартѣ, о встрѣчѣ весны, о радуницѣ, о запашкѣ, о купалѣ, о бабьемъ-лѣтѣ, о русальной-недѣлѣ, о семикѣ, о троицынѣ-днѣ, о первомъ апрѣля, о первомъ мая, наконецъ, о святкахъ и о масленицѣ. — Спрашивается, на какомъ же основаніи г. Терещенко думаетъ, что это бытъ русскаго народа? Развѣ онъ полагаетъ, что мы, вмѣстѣ съ нимъ, живемъ во времена Владиміра-Мономаха, а не въ XIX столѣтіи?… Бытъ русскаго народа не составляютъ въ настоящее время только обычаи, которые сохраняются еще, да и то не вездѣ, между простымъ народомъ. Что же послѣ этого жизнь той части народа, которая образована, и которая теперь по преимуществу составляетъ нашъ бытъ, хотя она и не завиваетъ березокъ въ семикъ, хотя она и не пляшетъ бъ хороводахъ, хотя она и не знаетъ русальной-недѣли, потому-что забыла лѣшихъ, водяныхъ и русалокъ? Но положимъ, что «Бытъ Русскаго Народа» относится къ нашей старинной, допетровской жизни. Развѣ только эти обычаи составляли тотъ бытъ, развѣ только въ нихъ выражалась наша народность, жизнь наша? Очевидно, нѣтъ. Слѣдовательно, сочиненіе г. Терещенко должно понимать какъ сочиненіе о простонародныхъ обычаяхъ, сохранившихся между нисшимъ классомъ нашего общества.-Но выполняетъ ли оно и такое назначеніе?
Вопросъ этотъ могутъ рѣшить совершенно-одинаково и тѣ, которые еще не видѣли книги г. Терещенко, и тѣ, которые ее увидятъ и прочтутъ. Послѣдніе на самомъ опытѣ подтвердятъ справедливость своихъ выводовъ.
Кто сколько-нибудь знаетъ нашу исторію, тому вѣдомо, какъ мало она разработана и объяснена, не смотря на многія чрезвычайно-удачныя попытки къ этому объясненію. Кого сколько-нибудь занимала исторія русскаго народа, тотъ знаетъ также, что тѣ обычаи, которые хранятся теперь въ простомъ народѣ, были болѣе или менѣе общими обычаями старинной Руси. А такъ-какъ старинная Русь мало объяснена, то и теперешніе простонародные обычаи не могутъ быть объяснены въ той мѣрѣ, сколько они представляютъ общаго съ старинною жизнью. Слѣдовательно, и сочиненіе г. Терещенко «Бытъ Русскаго Народа», въ смыслѣ книги о простонародныхъ обычаяхъ, не можетъ обѣщать ничего новаго, тѣмъ болѣе, что самъ г. Терещенко неизвѣстенъ въ литературѣ русской археологіи.
Но такъ могутъ разсуждать только тѣ, которые не видѣли сочиненія г. Терещенко; мы имѣли удовольствіе его видѣть и прочесть: слѣдовательно, на насъ лежатъ обязанность показать тѣмъ, которые не станутъ его читать, какъ въ этомъ случаѣ нашъ апріорическій выводъ сошелся съ апостеріорическимъ.
Начнемъ сначала, съ «Свойствъ Славянъ»:
«Славяне, живя первоначально разсѣянно по всей Европѣ и въ приморскихъ мѣстахъ Анатолія, презирали зной я холодъ, привыкали ко всякой нуждѣ и ко всѣмъ лишеніямъ. Дикая птща казалась имъ вкусною, сырая земля была обыкновеннымъ ихъ ложемъ. Они гордились крѣпостью силъ и ни мало не заботилось о наружности: часто въ грязи и пыли тѣснились толпами да сборныхъ мѣстахъ, и разсуждали не объ украшеніяхъ и богатыхъ одеждахъ, но о томъ, что все достоинство человѣка состоитъ въ силѣ, въ мужествѣ и быстротѣ, съ помощію коихъ взлетали они на крутыя вершивы скалъ, бросались во рвы и переплывали глубочайшія рѣки.» (Ч. I, стр. 6,).
Не правда ли, что взглядъ и слогъ, какъ-будто вамъ знакомы: «взлѣзали на вершины», бросались во рвы" (Богъ знаетъ за чѣмъ) переплывали глубочайшія рѣки"? Гдѣ-то такъ написано… Посмотримъ хоть у Карамзина:
«Таковы были древніе Славяне… Презирая непогоды, свойственныя климату сѣверному, они сносили голодъ и всякую нужду; питались самою грубою, сырою пищею; удивляли Грековъ своею быстротою; съ чрезвычайною легкостію всходили на крутизны, спускались въ разсѣянны; смѣло бросались въ опасныя болота и въ глубокія рѣки. Думая безъ сомнѣнія, что главная красота мужа есть крѣпость въ тѣлѣ, сила въ рукахъ и легкость въ движеніяхъ, Славяне мало пеклися о своей наружности: въ пыли, безъ всякой опрятности въ одеждѣ, являлись во многочисленномъ собраніи людей.» (Ч. I, стр. 55 и 56 изд. Слёнина).
Если поглубже вникнуть въ смыслъ того и другаго текста, то. намъ кажется, можно допустить, что г. Терещенко заимствовалъ эти мѣста изъ «Исторіи» Карамзина. Нѣкоторая разница ставитъ насъ, однакоже, въ недоумѣніе. Карамзинъ говоритъ, что Славяне питались грубою, сырою пищею, а г. Терещенко утверждаетъ, что они питались дикою (?) пищею и спали на сырой землѣ. Карамзинъ говоритъ, что Славяне бросались въ опасныя болота, а г. Терещенко говоритъ, что они бросались во рвы. Карамзинъ утверждаетъ, что тѣ Славяне, которые могли броситься въ болото, могли также броситься и въ глубокую рѣку, а г. Терещенко дѣлаетъ заключеніе, что Славяне, которые бросались въ ровъ, могли переплыть и глубочайшую рѣку. По нашему мнѣнію, это нисколько не слѣдуетъ изъ перваго, обо въ ровъ можетъ броситься тотъ, кто не бросится въ болото и, слѣдовательно, кто не переплыветъ рѣки, такъ-какъ бросающійся съ крутизны въ болото предполагается умѣющимъ плавать, чего нельзя заключить, если человѣкъ бросается только въ ровъ. Мы, принимаемъ мнѣніе Карамзина, тѣмъ болѣе, что оно основывается и на свидѣтельствѣ Грековъ.
Далѣе г. Терещенко говоритъ:
«Загорая отъ лучей солнца, они были смуглы и волоса имѣли по большей части русые, подобно Европейцамъ» (Стр. 60).
Карамзинъ:
«Загорая отъ жаркихъ лучей солнца, они казались смуглыми, и всѣ безъ исключенія были русые, подобно другимъ кореннымъ Европейцамъ.» (Стр. 56).
На-счетъ этой мысли, мы почти съ достовѣрностью можемъ сказать, что г. Терещенко заимствовалъ ее у Карамзина, за исключеніемъ одного маленькаго оттѣнка, который дѣлаетъ мысль г. Терещенко нѣсколько новѣе, именно на счетъ волосъ. Карамзинъ говоритъ просто, что Славяне были русые, и что они загарали отъ лучей солнца: а г. Терещенко увѣряетъ, что они до того загарали, что даже волоса ихъ дѣлались русыми. Но такъ-какъ эта мысль относится болѣе къ естествознанію, нежели къ исторіи, то мы и не беремся за рѣшеніе ея.
Г. Терещенко:
«Искусно билась въ ущельяхъ, скрывались въ травѣ и изумляли непріятелей неожиданнымъ нападеніемъ; таились еще въ рѣкахъ и дышали въ отъ свободно, посредствомъ сквозныхъ тростей, торчавшихъ изъ воды; жили въ горахъ и лѣсахъ и ужасали сосѣдей по Дунаю своими набѣгали; по попадаясь непріятелямъ въ руки, переносили истязанія безъ воплей и стона, умирала въ мукахъ, не открывая врагу ни своихъ жилищъ, ни своей силы, и (Стр. 6 и 7).
Карамзинъ:
„Византійскіе историки пишутъ, что Славяне, сверхъ ихъ обыкновенной храбрости, имѣли особенное искусство биться въ ущельяхъ; скрываться въ травѣ, изумлять непріятелей мгновеннымъ нападеніемъ и брать ихъ въ плѣнъ“. (Стр. 57).»
«Оно умѣли еще долгое время таиться въ рѣкахъ и дышать свободно посредствомъ сквозныхъ тростей, выставляя конецъ ихъ на поверхность воды.» (Стр. 58)".
«Греки, озлобленные ихъ частыми нападеніями безжалостно терзало Славянъ, которые попадали имъ въ руки и которые сносили всякое истязаніе съ удивительною твердостію, безъ вопля и стона; умирали въ мукахъ и не отвѣтствовали ни слова на разспросы врага о числѣ и замыслахъ войскъ ихъ.»
Что оба эти текста опять напоминаютъ другъ друга, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія; но такое сходство, должно быть, происходитъ отъ-того, что и Карамзинъ и г. Терещенко ссылаются на Стриттера (Memor. Pop, Т. II, стр. 59); слѣдовательно, и Карамзинъ и г. Терещенко заимствовали это мѣсто у Стриттера, или, что все одно и то же, Карамзинъ у Стриттера, а г. Терещенко у Стриттера и Карамзина. Отъ этого-то, кажется, и вышло маленькое недоразумѣніе. Карамзинъ говоритъ, что Славяне таились въ рѣкахъ и дышали свободно посредствомъ сквозныхъ тростей, выставляя конецъ ихъ на поверхность воды; а, г. Терещенко переводитъ это мѣсто такъ: «Славяне таились еще въ рѣкахъ и дышали въ нихъ свободно, посредствомъ сквозныхъ тростей, торчавшихъ изъ воды». Не имѣя подъ рукою Стриттера, къ-сожалѣнію, не можемъ объяснить нашимъ читателямъ, какъ дышали Славяне по Стриттеру. Вообще, наука должна бы объяснить это странное обстоятельство, происходящее, можетъ-быть, отъ темноты подлинниковъ: почему тамъ, гдѣ текстъ г. Терещенки напоминаетъ текстъ Карамзина, ссылки на писателей восточныхъ, арабскихъ, греческихъ, латинскихъ, польскихъ, русскихъ и болгарскихъ — однѣ и тѣ же и у Карамзина и у г. Терещенки, а между-тѣмъ смыслъ текста иногда не тотъ?
Но перейдемъ къ другому предмету, болѣе намъ близкому, именно къ свойствамъ русскихъ Славянъ. Г.Терещенко говоритъ:
«Наши предки, разселенные по обширной нынѣшней имперіи (?) отличались самостоятельностію и единодушіемъ, не терпѣли иноземнаго владычества: пока дѣйствовали согласно, дотолѣ не знали ни переворотовъ, ни междоусобіи. Каждое племя славянское имѣло свой нравъ и свои обычаи, и эти отличало ихъ между собою. Поляне были стыдливы, тихи и кротки; почитали супружескія связи. Древляне жили звѣрски и убивали другъ друга, ѣли все нечистое, не соблюдали никакого брака. Радимичи, Вятичи и Сѣверяне витали въ лѣсахъ, какъ звѣри, ѣли все нечистое, срамословили предъ отцами, не знали брака, который они замѣняли игрищами, забавлялись пѣніемъ пляскою. — Вообще нравы сего времени изображаютъ смѣсь добродушія съ дикостію.» (Стр. 9 и 10).
И объ этомъ предметѣ, кажется, писалъ Карамзинъ; посмотримъ:
«Къ описанію общаго характера Славянъ прибавимъ, что Несторъ особенно говоритъ о нравахъ Славянъ россійскихъ. Поляне были образованнѣе другихъ, кротки и тихи обычаемъ, стыдливость украшала ихъ женъ; бракъ издревле считался святою обязанностію между ими; меръ и цѣломудріе господствовали въ семействахъ. Древляне же имѣли обычаи дикіе, подобно звѣрямъ, съ коими они жили среди лѣсовъ темныхъ, питаясь всякою нечистотою; въ распряхъ и ссорахъ убивали другъ друга; не знали браковъ, основанныхъ на взаимномъ согласіи родителей и супруговъ, по уводили дли похищали дѣвицъ. Сѣверное. Радимичи и Катии: сходствовали нравомъ съ Древаялами; также не вѣдала ни цѣломудріи, ни союзовъ брачныхъ; но молодые люди обоего пола сходились на игрища между селеніи мы; женихи выбирали невѣстъ, и безъ всякихъ обрядовъ соглашались жить съ ними вмѣстѣ; многоженство было у нихъ въ обыкновеніи.»
Въ этомъ отрывкѣ читатели видятъ также много сходства съ Карамзинымъ, за исключеніемъ маленькаго, введенія, которое, кажется, принадлежитъ самому г. Терещенко, и, кромѣ нѣкоторыхъ видоизмѣненій рѣчи и, понятіи, подобно приведеннымъ нами выше. Не смотря на то, что введеніе состоитъ изъ нѣсколькихъ строкъ наслѣдственно, совсѣмъ-невелико, однакожъ г. Терещенко, какъ человѣкъ искусный въ склеиваніи разнородныхъ текстовъ, умѣлъ въ немъ высказать нѣсколько истинъ, замѣчательныхъ во многихъ отношеніяхъ; напр. что Славяне отличались самостоятельностію (что понимаетъ авторъ подъ самостоятельностью у племенъ?) и единодушіемъ, которому не мѣшала нисколько разница нравовъ, выписанная г-мъ Терещенко изъ Карамзина, и даже не мѣшало то, что Древляне скотообразно убивали другъ друга, безъ всякихъ человѣческихъ причинъ, не смотря на то, что Радимичи, Вятичи и Сѣверяне витали въ лѣсахъ какъ звѣри. А такіе результаты, на-пр., откуда взялъ г. Терещенко, что пока дѣйствовали Славяне согласно, по-тѣхъпорь они не знали ни междоусобій, ни переворотовъ? изъ какихъ фактовъ извлекаетъ г. Терещенко; что они какъ звѣри витали въ лѣсахъ? — А что понимаетъ г. Терещенко подъ гакомъ изреченіемъ: -каждое племя славянское имѣло свой нравъ и свои обычаи и это отличало ихъ между собою"? Какъ же отличились Славяне между собою? — Слѣдующія за тѣмъ варьяціи на текстъ Карамзина доказываютъ уже и неподлежащее сомнѣнію краснорѣчіе г. Терещенко, и нравственную строгость его, какъ историка. Карамзинъ говоритъ, что жены Полянъ были стыдливы, г. Терещенко защищаетъ и мужчинъ говоря, что и мужчины были стыдливы. Карамзинъ говоритъ, что Древляне имѣли обычаи даже, подобно звѣрямъ: г. Терещенко прозываетъ на помощь какую-то фигуру изъ риторики — кажется, наращенія или усиленія, не помнимъ — и говоритъ: жили звѣрски, скотообразно, убивали другъ друга. О Радимичахъ, Вятичахъ и Сѣверянахъ Карамзинъ говоритъ, что они сходствовали нравами съ Древлянами — для г. Терещенко этого мало: онъ ихъ обратилъ разомъ въ птицъ и звѣрей, говоря, что они витали въ лѣсахъ (птицы) какъ звѣри, и заклеймилъ ихъ срамословіемъ предъ отцами: они, какъ звѣри и птицы, срамословили предъ отцами!
Далѣе… Но продолжать ли выписки? Изъ того, что уже приведено нами, читатели могутъ сдѣлать слѣдующіе выводы: г. Терещенко заимствовалъ, а не сочинилъ семь частей «Быта Русскаго Народа». Но заимствовалъ ли онъ эти семь частей у одного Карамзина? Нѣтъ, онъ заимствовалъ ихъ изъ разныхъ писателей о русской исторіи. По слогу можно догадаться, что онѣ заимствованы изъ многихъ источниковъ. А такъ-какъ нѣтъ двухъ писателей, которые смотрѣли бы совершенно-одинаково на одинъ и тотъ же предметъ, то въ книгѣ г. Терещенко много мнѣніи, другъ другу противорѣчащихъ. Мы показали, что эти противорѣчія встрѣчаются не только въ разныхъ частяхъ, или на разныхъ страницахъ — нѣтъ, одна строчка можетъ противорѣчить другой, если на пр. одна строчка принадлежитъ самому г. Терещенко, а другая Карамзину, Точно то же и съ другими выписками. Далѣе, такъ-какъ нѣтъ, двухъ писателей, которые писали бы однимъ слогомъ, то семь частей сочиненія г. Терещенки представляютъ своего рода хрестоматію русскаго языка отъ временъ Владиміра-Равноапостольнаго до настоящаго времени. Еще далѣе: въ-слѣдствіе того, что г. Терещенко не запасся мыслью, которая примиряла бы всѣ протоворѣчащія показанія разныхъ писателей объ одномъ и томъ же предметѣ, то и семь частей «Быта Русскаго Народа» не могутъ быть названы сочиненіемъ, а должны бы называться сборникомъ. Наконецъ, такъ-какъ сборникъ требуетъ возможно-полнѣйшаго собранія всевозможныхъ извѣстій о какомъ-нибудь предметѣ, возможно-точнѣйшаго перенесенія ихъ изъ подлинниковъ въ сборникъ и возможно-тщательнаго указанія на источники, то «Бытъ Русскаго Народа» не можетъ быть назвавъ и сборникомъ, ибо свѣдѣнія собраны въ немъ не всѣ, изложены неточно, а ссылокъ на источники мало, да и тѣ не провѣрены самимъ г. Терещенко, а основаны на авторитетѣ того писателя, изъ котораго онъ заимствовалъ ихъ вмѣстѣ съ текстомъ,
Между-тѣмъ, нельзя же составить семь частей, даже такъ, какъ ихъ составилъ г. Терещенко, безъ всякаго труда. Трудъ былъ, по жаль, что онъ такъ неудачно помѣщенъ. Зачѣмъ г. Терещенко выдавалъ чужое за свое? зачѣмъ онъ не задалъ себѣ предварительно вопроса о томъ, что ему должно предпринять: сборникъ или сочиненіе. Послѣднее труднѣе, потому-что требуетъ собственныхъ изслѣдованіи, но зато лестнѣе… Такъ-то слава насъ губитъ! Зачѣмъ г. Терещенко не припомнилъ, что слава, какъ самая жизнь, по выраженію поэта, «тяжелый нѣкій шаръ, на тонкомъ волоскѣ висящій»?
Еслибъ г. Терещенко поглубже вникъ въ тотъ важный предметъ, о которомъ такъ безцеремонно написалъ семь частей, онъ увидѣлъ бы, что подобный трудъ не легко исполнить. Кто объяснитъ намъ весь бытъ русскаго народа, со славою прожившаго цѣлое тысячелѣтіе? Кто покажетъ всѣ оттѣнки и видоизмѣненія его свойствъ, его гражданской, государственной, нравственной и литературной жизни, когда мы еще дѣлаемъ приготовленія, собираемъ матеріалы къ объясненію той или другой эпохи, въ томъ или другомъ отношеніи?.. А между-тѣмъ, каждая изъ этихъ частей требуетъ много и много трудовъ отъ того, кто хочетъ уразумѣть ее; отдѣльные труды по части отечественной исторіи обѣщаютъ вамъ много прекраснаго, потому-что этимъ трудамъ предано много людей достойныхъ такого важнаго предмета. За чѣмъ же г. Терещенко захотѣлъ затемнить всѣхъ частныхъ писателей, покрывъ ихъ своимъ трудомъ?
Впрочемъ, должно сказать, что въ другихъ частяхъ сочиненія г. Терещенко менѣе общихъ фразъ, мало или ничего не доказывающихъ — болѣе дѣла, чѣмъ словъ. Это происходитъ частію отъ-того, что о разныхъ простонародныхъ обычаяхъ мало у насъ разсуждали, а болѣе ограничивались до-сихъ-поръ собираніемъ извѣстій о нихъ; можетъ-быть, отчасти и отъ-того, что тѣ, у кого дѣлалъ эти выписки г. Терещенко, были также люди непразднословящіе. Отъ этого вышло, что остальныя шесть частей какъ-то благовиднѣе первой; жаль только, что въ этихъ частяхъ г. Терещенко мало обращалъ вниманія на выписки, въ которыхъ очень-много повтореній; жаль также и того, что разсужденія г. Терещенко очень-оригинальны и въ этихъ частяхъ. На пр. вотъ его объясненія разныхъ хороводовъ:
Крестьяне играютъ въ выборъ невѣстъ. Составляется два ряда играющихъ: въ одномъ находятся невѣсты, называемыя царевы, а въ другомъ женихи, называемые бояре; обѣ половины, взявшись за руки, отходятъ на извѣстное разстояніе и ноютъ:
Вы царевы пропустите въ города
Пропустите въ города!
Вы бояре, вамъ за чѣмъ въ города?
Вамъ за чѣмъ въ города?
Вы царевы намъ невѣстъ выбирать,
Намъ невѣстъ выбирать.
Вы бояре, у насъ невѣсты не вырощены
И цвѣтно платье не снаряжено
Вы царевы, намъ цвѣтно платье
Не нужно, да не нужно
Вы бояре покажите жениховъ
Покажите жениховъ.
Вы царевы, вотъ вамъ женихи
Вотъ вамъ жениха.
Вы бояре покажите:
Есть ли у нихъ халаты
Есть ли у нихъ халаты?
Вы царевы, вотъ вамъ халаты
Вотъ вамъ халаты.
Вы бояре, покажите сапоги
Покажите сапоги.
Вы царевы, вотъ вамъ сапоги
Вотъ вамъ сапоги.
Вы бояре, покажите шляпы
Покажите шляпы.
Вы царевы, вотъ вамъ шляпы
Вотъ вамъ шляпы.
Вы бояре, вотъ вамъ невѣсты.
Вотъ вамъ невѣсты.
Когда женихи поютъ: «вы царевы, пропустите въ города невѣстъ выбирать, вы царевы вотъ вамъ халатъ, вотъ вамъ сапоги, вотъ вамъ шляпы», тогда начинаютъ сходиться оба ряда, другъ съ другомъ; когда же невѣсты поютъ, «вы бояре, зачѣмъ вамъ въ города, у насъ невѣсты невырощены…» и т. д., начинаютъ отступать обѣ половины; это продолжается до-тѣхъ-поръ, пока не скажутъ: вотъ вамъ невѣсты. Обѣ половины поютъ попеременно. При требованіи невѣстъ: «покажите халатъ, сапоги и шляпу», женихи показываютъ имъ армяки, сапоги и шляпы. Женихи, само-собою разумѣется, одѣваются какъ можно щеголеватѣе. При словахъ: «вотъ вамъ невѣсты», женихи начинаютъ выбирать, кто кому нравится.
Смыслъ хоровода очень-простъ и даже основателенъ для пляски. Невѣсты освѣдомляются, есть ли халаты, сапоги и шляпы у жениховъ и какого достоинства эти наряды; женихи съ любезностью удовлетворяютъ ихъ любопытству, но не такъ думаетъ г. Терещенко; онъ на этотъ хороводъ дѣлаетъ слѣдующій комментаріи:
«Кому изъ дѣвушекъ непріятно скорѣе за мужъ? — Но то бѣда, что женихи разборчивы. — Не смотря на странную привычку жениховъ, а всего болѣе на ихъ вкусъ причудливый: кому правится чернобровая а кому голубоокая, кому тонкая, а кому толстенькая, дородная, румяная, пылкая, кипящая вулканомъ страстей, а кому чтобы и нѣжна и мягкая и причудливый вкусъ мущинъ! — а какой вкусъ дѣвушекъ? — мы не знаемъ, только знаемъ одно, что онѣ черезъ чуръ взыскательныя, разборчивыя и часто рады, когда отыщутъ имъ жениха: хоть куликъ, да лишь бы непросидѣть въ дѣвушкахъ. Случается на грѣхъ, что жениху нерѣдко понравится сатана, лучше яснаго сокола. — Ктожъ послѣ этого не разборчивъ? — Дѣвуш ни? — нѣтъ! — Мушипы? — нѣтъ! Неразборчивъ тотъ, кто перезрѣлъ, и въ доказательство этого сами дѣвушка говорятъ: вотъ вамъ невѣсты, выбирайте, кто вамъ понравится. — Это значитъ, что онѣ давно были узаконенныя невѣсты, а теперь перезрѣлыя, потому выбирайте: вотъ вамъ невѣсты!» (IV. 148 и 149).
Какъ же это, г. Терещенко, вы взводите такія напраслины на хороводъ, на чернобровыхъ, на голубоокихъ, на тонкихъ, толстенькихъ, дородныхъ, румяныхъ, пылкихъ, кипящихъ вулканами, нѣжныхъ и мягкихъ?.. Почему вы думаете, что весь хороводъ невѣстъ состоитъ не изъ узаконенныхъ, а изъ перезрѣлыхъ? Почему вы знаете, что онѣ были черезъ-чуръ разборчивы и взъискательны, а теперь — хоть куда лишь бы не просидѣть въ дѣвушкахъ?.. Отъ-того, что онѣ справляются на счетъ сапоговъ, шляпъ и халатовъ своихъ суженыхъ? — Справка весьма-почтенная, и, въ дополненіе къ другимъ, совсѣмъ-нелишняя — справка, которую въ правѣ сдѣлать и нѣжныя и мягкія и толстенькія…
Точно также странна мораль, высказываемая намъ г. Терещенко, и извлеченная онъ изъ хоровода «При долинѣ соловей». Въ хороводѣ представлены утка и селезень, переходившіе по калиновому мосту; мостъ обламывается, а утка тонетъ. Селезень плачетъ, а между-тѣмъ, мостъ «возмостился», сѣра утка восплыла, селезень возрадовался и началъ съ уткой цѣловаться, а прочія утки «дивоваться». На такое обстоятельство г. Терещенко смотритъ вотъ съ какой точки:
"Безчисленное множество примѣровъ, что дѣвушки сначала не любятъ, а потомъ полюбятъ: сначала клянутся, что готовы лучше лишить себя жизни, нежели идти за мужъ за немилаго, не по сердцу, а потомъ сами влюбляются въ не милаго. По этому выходитъ: что мущина, будь не много получше бѣса, полюбится красавицѣ, слѣдовательно: должно ли вѣрить женскимъ клятвамъ, и ихъ отчаянію? — по большой части все притворное, " (стр. 150. IV).
Сей-часъ видно, что г. Терещенко знатокъ сердца мужчины и женщины, въ періодъ любви. Его меткій анализъ двухъ хороводовъ, облеченный въ двѣ пословицы: «жениху нерѣдко понравится сатана лучше яснаго сокола», а «мущина, будь немного получше бѣса, полюбится красавицѣ» — удостовѣряетъ, что онъ почерпнулъ это знаніе изъ опыта народной жизни. Теперь, красавицы, плачьте, клянитесь въ вѣрности, смѣйтесь въ радости, дѣлайте что хотите, мы съ г. Терещенко ничему невѣримъ, ибо побольшей части все это притворно!
Но поводу хоровода «Пташка на кусту», г. Терещенко вновь преслѣдуетъ женщинъ… Но мы не можемъ видѣть, не можемъ вынести такого обращенія съ женскимъ поломъ…
Что касается до внѣшняго вида сочиненія г. Терещенко, то, должно сказать правду, онъ очень опрятенъ. Но и во внѣшности, несоразмѣрность частей невольно поражаетъ всякаго, кто взглянетъ на сочиненіе. Отъ чего, напр., во второй части 618 стр., а въ третьей 130? — Вы думаете, что предметъ второй части до того разнится отъ предмета третьей, что ихъ нельзя слить никакимъ образомъ? Совсѣмъ нѣтъ: во второй части говорится объ обрядахъ свадебныхъ, въ третьей — объ обрядахъ при крещеніи, при похоронахъ; а между-тѣмъ, вторая часть объемомъ своимъ еще похоже на книгу, тогда-какъ третья является тоненькою брошюрою, хотя и носитъ названіе части. Если бы г. Терещенко издалъ вмѣсто семи частей, только четыре, тогда не было бы, по-крайней-мѣрѣ хоть этой несообразности.