О критикѣ и критикахъ. Статьи.
Изд. «Заря», 1909
Оскаръ Норвежскій.
правитьБыло бы бойко.
править«Критики похожи на слѣпней, которые мѣшаютъ лошади пахать землю. Лошадь работаетъ, всѣ мускулы натянуты, какъ струны на контрабасѣ, а тутъ на крупъ садится слѣпень и щекочетъ, и жужжитъ».
Въ этомъ, отчасти рѣзкомъ и смахивающемъ на парадоксъ, мнѣніи Чехова о критикахъ много горькой правды. Въ особенности это мнѣніе примѣнимо къ нѣкоторой части современной критики. У насъ въ послѣднее время и въ литературѣ не особенно считаются съ опредѣленными требованіями, а въ критикѣ и подавно. Площадная ругань по адресу того или другого произведенія и заодно съ этимъ по адресу самого автора стала обычнымъ явленіемъ. Буренинъ можетъ утѣшиться. Его перещеголяли въ безстыдствѣ.
Его безпардонная ругань кажется безсильнымъ старческимъ лепетомъ по сравненію, съ позволенія сказать, съ критикой молодого г. Чуковскаго. Критическіе фельетоны послѣдняго читаются всегда съ неослабѣвающимъ интересомъ. У обыкновеннаго безхитростнаго читателя этотъ интересъ естественный. Его щекочетъ быстрота и натискъ молодого критика. Такихъ кумировъ, какъ Горькій, развѣнчалъ; издательство «Знаніе» подводитъ подъ банкротъ. И ужъ, конечно, окончательно уничтожилъ Арцыбашева, Рославлева. Вскользь ругнетъ Дымова, лягнетъ Городецкаго, посмѣется надъ декадентами, похлопаетъ дружески по плечу Андреева. Еще бы не интересно. Для читателя, болѣе внимательно относящагося къ литературѣ, интересъ къ критикѣ г. Чуковскаго иного рода.
Онъ за хлесткостью приговоровъ и рѣзкостью сужденья неистоваго молодого ищетъ частицу міровоззрѣнія. И, конечно, не находитъ. Очень любопытно выходитъ у него доказательство того, что въ произведеніяхъ Горькаго все больше ужи и почти нѣтъ соколовъ. Г. Чуковскій изъ кипы зеленыхъ книжекъ сборниковъ «Знанія» и томовъ Горькаго тщательно выписываетъ подходящія мѣста и ловко оперируетъ ими. Получается впечатлѣніе жонглерства понятіями, а не критики. Жонглерство сказывается въ пріемахъ критики Чуковскаго, въ манерѣ письма и, конечно, въ подоплекѣ ихъ. Какъ же не жонглерство, если мы въ «Родной Землѣ» полгода тому назадъ читали восторженные панегирики Городецкому, Дымову, и въ «Рѣчи» недавно насмѣшливое отношеніе къ нимъ. Убѣжденія мѣняются, но не въ такое короткое время. На это способны развѣ только публицисты «Новаго Времени». И потомъ по отношенію къ литературѣ все-таки существуютъ опредѣленныя положенія, которыя у Чуковскаго отсутствуютъ. Этимъ-то и объясняется его ловкое жонглерство. Чтобы не быть голословнымъ и наглядно доказать это жонглерство, сошлюсь на фельетонъ г. Чуковскаго въ «Рѣчи» «Обывательскій анархизмъ». На протяженіи трехсотъ строкъ г. Чуковскій предупреждалъ читателей «Рѣчи», что кажущійся анархизмъ поэта Рославлева вовсе не анархизмъ, а обывательскій анархизмъ, что существуетъ дѣйствительно какой-то серьезный теоретическій анархизмъ. Но какой именно и какъ онъ представляется г. Чуковскому, мы не узнаемъ, потому что онъ не считаетъ нужнымъ говорить объ этомъ. Къ слову сказать, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ вышла тощая книжка г. Чуковскаго подъ заглавіемъ «Уотъ Уитманъ — поэтъ анархистъ»… Казалось бы, что тамъ можно найти болѣе точныя опредѣленія анархизма. Но тамъ, кромѣ безконечныхъ повтореній Уитманъ — анархистъ и спутанныхъ философскихъ посылокъ ничего нѣтъ. Вернемся къ статьѣ о Рославлевѣ. Вся или, по крайней мѣрѣ, большая часть статьи «Обывательскій анархизмъ» посвящена разбору только-что вышедшей книги стиховъ А. Рославлева. Тщательнымъ цитированіемъ отдѣльныхъ мѣстъ г. Чуковскій доказалъ, какъ это ему казалось, что поэзія Рославлева буднична, что никакихъ сильныхъ протестовъ и бурь въ ней нѣтъ и т. д. Въ концѣ своей статьи Чуковскій почему-то вспомнилъ, что у Рославлева есть прекрасныя, извѣстныя своей грубостью стихотворенія, какъ «Пѣсня крови», «Пѣсня пьяныхъ» и др. Но рѣчь идетъ не о томъ, — прерываетъ свое вырвавшееся признаніе г. Чуковскій и оставляетъ простака-читателя подъ впечатлѣніемъ того, что Рославлевъ — симулянтъ, неискрененъ, что поэзія его обывательская и фальшивая.
Есть такая добродушная публика, которая сочтетъ это критикой.
Еще болѣе яркій примѣръ безпардоннаго критическаго жонглерства г. Чуковскаго представляетъ собою статья его о романѣ Арцыбашева «Санинъ», помѣщенная въ покой газетѣ «Утро Россіи». Но размѣры данной статьи не даютъ мнѣ возможности приводить цитаты. Было бы вообще странно писать о газетной критикѣ бойкаго г. Чуковскаго. Но такъ какъ за небольшими исключеніями журнальная критика въ послѣднее время значительно обезцвѣтилась, вниманіе читающей публики и пишущихъ невольно обращено на газетную критику. И при усиливающейся безпардонности г. Чуковскаго писателямъ поневолѣ приходится послѣдовать совѣту Чехова:
«Нужно встряхивать и махать хвостомъ».
Ибо это дѣйствительно не критика, а жужжащій слѣпень.
Нужно давать отпоръ такимъ смѣлымъ молодымъ людямъ и указывать имъ на ихъ дѣйствительное мѣсто.
Хлесткость и легкое жонглерство умѣстны, пожалуй, въ газетной публицистикѣ. Въ литературѣ же, какъ та ковой, господамъ акробатамъ нѣтъ и не можетъ быть мѣста.
Развѣ не акробатство поголовное непризнаніе молодымъ г. Чуковскимъ современной русской литературы?
Каменскій — поддѣлка.
Рославлевъ — обыватель.
Арцыбашевъ — симулянтъ.
Горькій — мѣщанинъ.
И пр., и пр.
Что привело васъ въ восторгъ, г. Чуковскій? О чемъ вы писали, упиваясь?
Простодушный кадетскій публицистъ г. Изгоевъ только на основаніи того, что молодой и смѣлый Чуковскій крикнулъ вдругъ: Караулъ! Сволочь!.. (причемъ было неизвѣстно, къ кому именно относилось послѣднее восклицаніе), — повѣрилъ въ любовь Чуковскаго къ литературѣ.
Гдѣ она, эта любовь?
Требовательный молодой критикъ, правда, хвалилъ иногда кое-кого.
Но какая эта была безцвѣтная и безсодержательная похвала.
Понравилось ему однажды произведеніе Леонида Андреева «Елеазаръ», помѣщенное въ одной изъ книжекъ «Золотого Рука».
И г. Чуковскій на протяженіи газетнаго фельетона (а не газетныхъ фельетоновъ онъ вообще не писалъ), посвященнаго имъ этому произведенію, восторгается тѣмъ, что бумага журнала «Золотое Руно» великолѣпна, а бумага сборниковъ «Знаніе» смахиваетъ на оберточную.
О самой вещи, онъ пишетъ: «прекрасная вещь», «восхитительная вещь».
И только.
Привели его въ восторгъ стихи Городецкаго.
И г. Чуковскій пишетъ:
«Очень хорошіе поэты читали намъ хорошіе стихи. Но вотъ пришелъ юноша Сергѣй Городецкій и сталъ читать намъ свои стихи».
Дальше онъ продолжаетъ приблизительно въ томъ смыслѣ, что стихи Городецкаго неожиданны, блестящи, полны своеобразной красоты и пр.
Короче — стоитъ Чуковскому отрѣшиться отъ излюбленнаго имъ метода находить пунктъ помѣшательства у каждаго писателя, т.-е. стоитъ ему начать писать благосклонно о произведеніи того или другого писателя, какъ онъ неожиданно превращается въ символъ безвкусія и пошлости.
На мѣстѣ онъ въ роли критика на столбцахъ покойныхъ разухабисто-модернисткихъ понедѣльничныхъ газетъ.
Тамъ его статьи выдѣляются неожиданностью ихъ выводовъ, парадоксальной постановкой того или иного литературнаго вопроса, если по отношенію къ Чуковскому можетъ быть вообще рѣчь о литературныхъ вопросахъ.
Критика, за которой не чувствуется
глубокой любви къ литературному слову, — не критика, а хулиганство.
Есть какое-то стыдливо-благородное отношеніе къ литературѣ у людей, искренно любящихъ ее.
Г. Чуковскому это неизвѣстно.
Приверженецъ новыхъ теченій въ литературѣ, Ал. Блокъ пишетъ, напримѣръ, о реалистахъ. Онъ не можетъ признать ихъ. Но онъ чутко и внимательно анализируетъ душу живу всякаго реалистическаго произведенія.
Нѣтъ, одной бойкостью, г. Чуковскій, критики не дѣлаютъ.
Бойко можно писать интервью и политическія обозрѣнія.
А для того, чтобы писать о литературѣ, нужны еще душа живая, искренняя любовь къ литературному слову.
Г. Чуковскій не обнаружилъ ея.
Можетъ быть, потому, что онъ еще слишкомъ молодъ.
Поневолѣ приходится вспомнить въ такомъ случаѣ нѣмецкую поговорку:
So jung und so verdorben.