Бухара Благородная (Ильф и Петров)
| Бухара Благородная |
| Опубл.: 1930. Источник: Илья Ильф, Евгений Петров. Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска / сост., комментарии и дополнения (с. 430-475) М. Долинского. — М.: Книжная палата, 1989. — С. 148-155. • Единственная прижизненная публикация: Женский журнал. 1930. № 9. Подпись: Ф. Толстоевский. С двумя фотографиями И. Ильфа: «Кладбище в Бухаре» и «На бухарском базаре». |
Зеленый горб
правитьИз Москвы в Среднюю Азию турист выезжает в обычном для туристов виде. Он обут в большие чаплинские башмаки, подбитые гвоздями с полукруглыми шляпками. Тяжелые бумажные штаны упрятаны в шерстяные чулки, простирающиеся до колена. Турист сгибается под тяжестью зеленого дорожного мешка. Брезентовые лямки мешка перекрещиваются на многострадальной груди туриста. К мешку привязан пестрый эмалированный чайник, к чайнику — крышечка от чайника, к крышечке — кружка, а в кружке — алюминиевая чайная ложечка. Все это бренчит, как пустое ведро, привязанное к телеге.
Нечего и говорить о том, как вся эта сбруя мешает в путешествии.
Снять мешок турист боится пуще всего — украдут. Поэтому он даже спит, не снимая походного снаряжения.
Мало-помалу мешок прирастает к спине. Турист приобретает походку и привычки горбуна. Он чувствует себя несчастнейшим из людей. Морщины прорезают его некогда чистый лоб, и в этих морщинах за время длительного путешествия скопляется пыль, яичная скорлупа и прочий мусор.
Цель путешествия как-то оттирается на задний план. Города осматривать невозможно — мешает проклятый мешок.
В Ташкенте турист пытается осмотреть Старый город, но мешок толкает его назад к вокзалу. Тяжело дыша, турист сидит в грязном буфете I и II класса. Для охлаждения горяченного тела он пьет пиво и с нетерпением ждет поезда на Самарканд.
Но Самарканд он приезжает полубольным. Залитый солнцем город кажется ему темным, мрачным сновиденьем. Мешок давит на спину с тяжестью восьмидесяти тонн и подстрекает туриста возвратиться в Москву, к нежной морщинистой старушке-маме.
А ведь по плану полагается еще поездка в Бухару, в Бухару-а-шериф, как выражается турист, — в Бухару Благородную.
— Там мне и конец, — шепчет турист, чувствуя все возрастающий вес мешка. — Развеет ветер мои косточки.
Ночью, в вагоне, у него начинается бред и он хрипло бормочет:
— В песчаных степях аравийской земли три гордые пальмы зачем-то росли…
Ранним утром поезд останавливается в Старой Бухаре. В окно вагона виднеются низкорослые, пузатые башни крепостной стены. Льется такой сильный свет, что кажется, будто солнце заняло здесь все небо, а небу остается только тот кружочек, который обычно занимает солнце. Высокомерной походкой движутся верблюды и, взглянув на прибывший поезд, брезгливо морщатся.
Турист поднимается со своего деревянного ложа и вдруг чувствует отрадное облегчение. В первую минуту он еще не понимает, что случилось, откуда такой прилив сил. Но в следующую же минуту все становится ясно. Проклятый мешок — о радость, о счастье! — отрезали ночью от спины дураки-воры. Срезали с чайником, кружечкой и ложечкой.
И новая жизнь открывается перед туристом, освобожденным от зеленого горба. Теперь ему все доступно. Захочет — пойдет пешим порядком в Москву, захочет — подымется на минарет Мир-хараб, захочет — будет блуждать под куполами базаров, а может быть, даже купит недорогой халат. Теперь турист все может.
Бастилия из конского волоса
править«Если правоверному нужен хороший совет, пусть он спросит отца, если его нет — старшего брата, дядю, соседа. Если никого нет, спроси жену и поступи наоборот».
Эти слова приписываются Магомету. Страшный мир, выработавший эту пословицу, начинается еще до крепостной стены.
Сейчас же у вокзала расположено древнее кладбище. До самого горизонта окаменевшими волнами протянулись ряды полуциркульных гробниц. Покойников здесь не зарывали, их клали на землю, обстраивая каменными колпаками.
Над пепельным городом мертвых сверкает страшное солнце. Мертвый Восток лежит в своих горячих гробах, напоминая о жестоком и бездарном времени эмиров, о тех временах, когда складывалась дурацкая мудрость, отводившая женщинам место рядом с дворовой собакой.
Освободившийся от давления своего дорожного мешка турист не всегда еще свободен от гимназических представлений о Востоке. Мнится ему восточная женщина в шехеразадном стиле:
а) стройная, как газель;
б) в узорных шальварах;
в) в легких туфельках с закругленными носами и
г) в прозрачной шелковой чадре, из-под которой, нет-нет, а сверкнет лукавый черный глаз.
То, что представляется глазам туриста, весьма его удивляет. Восточный наряд совсем не делает женщину стройной, как газель. Он превращает ее в неуклюжий пакет. Нет никаких легких туфелек. Здесь женщина по обряду закована в сапоги с кожаными калошами. Халат без рукавов надевается на голову и свисает до земли. Лицо закрыто паранджой, плотной, тяжелой сеткой из конского волоса, напоминающей сито, фехтовальную маску, что угодно, только не легкий газелеобразный наряд.
От ношения паранджи портятся глаза, сквозь частую сетку трудно смотреть. Сапоги с калошами при пятидесятиградусной жаре изнуряют восточную женщину. Весь этот наряд фактически представляет собой походную тюремную камеру.
В этих камерах женщины Средней Азии томились веками.
Теперь Бастилия из конского волоса взята штурмом и почти разрушена. Осада этой крепости велась с необыкновенным упорством, сопровождалась выстрелами и жертвами.
Под влиянием мулл и вековых традиций женщин, снявших паранджу, убивали, как убивали каторжников при попытке к бегству.
Но женщина не хотела жить в тюрьме. И совершилось то, что десять лет назад казалось невероятным. На улицах Бухары теперь трудно встретить женщину в парандже.
Если каким-либо фанатикам ныне взбредет в воспаленную голову мысль расправиться с нарушительницами шариата, то убивать придется почти всех женщин в Бухаре.
В Самарканде, а особенно в Ташкенте число женщин под паранджой еще довольно велико. Здесь более сильны мещанское и байское влияние.
Еще идет борьба за освобождение женщины, еще гремят выстрелы убийц, но исход борьбы предрешен. Женщина бежала из тюрьмы и никогда в нее не вернется.
«Алло! Селям-алейкум»
правитьСменив тяжелые башмаки с гвоздями на комнатные туфли, турист проходит мимо кладбища и вступает в Бухару через городские ворота.
Навстречу ему движется колонна грузовых верблюдов, в пароконных экипажах едут совработники, прикрываясь от солнца портфелями, на осликах проезжают по своим делам бородатые старики-единоличники, изредка с карканьем пробирается сквозь толпу разгоряченный «форд».
Туриста одолевает сложное, смешанное чувство неудобства и зависти. Все ходят в цветных халатах, солнечных тюбетейках и чалмах. Один он ходит здесь в толстых бумажных штанах с шерстяными чулками. Хочется приобрести в собственность что-нибудь восточное, пышное и вместе с тем недорогое.
И турист вступает на тернистый путь покупателя. Оглушенный лесопильным визгом ослов, не вынимая руки из левого кармана, где лежит небогатый бумажник, он с головой уходит в базарную стихию.
Он барахтается в пестроте и шумах. Его давят зрительные и слуховые ощущения.
Жизнь в Бухаре вывернута наружу, как перчатка. В глинобитных нишах портные, бухарские евреи, горбятся над ножными швейными машинами. Кажется, будто свисающий с шеи клеенчатый метр тянет портного к земле. Седобородые ремесленники с громом и звоном возятся медными листами, свертывая их в тазы, узкогорлые кувшины и подносы. Сапожники сушат на солнце маленькие кожи, выкрашенные чернилами. Торговцы переходят с места на место со стопками горячих лепешек. Изюм и чищеные орехи лежат аппетитными курганами. Аукционист размахивает взятым на комиссию ватным одеялом и в чем-то клянется.
Свет и тени так резки, что турист то и дело жмурится. Набравшись впечатлений, он делает первую вылазку, подступает к тюбетейкам, которые висят на гвоздях под базарным куполом.
Турист нацеливается в самую пеструю тюбетейку и с неожиданным для самого себя кавказским акцентом говорит:
— Хозяин, какой цена торговал?
Хозяин в белой кисейной чалме и с такой же кисейной бородой устало закрывает глаза и молча подымает четыре пальца.
Так при помощи пальцев и акцента турист производит первую покупку. Он немедленно надевает ее на голову и, чувствуя себя уже намного лучше, отправляется дальше. Ему ужасно хочется сказать кому-нибудь: «Алло, селям-алейкум», приложить ладонь ко лбу, губам и сердцу, а также поглаживать длинную бороду.
Но вот беда, бороды-то и нет!
Этот физический недостаток турист немедленно возмещает покупкой самого пестрого, режущего глаз халата. Ему очень хочется облачиться в халат, но стыдно. Приходится нести его под мышкой.
Вслед за этим турист быстро катится по наклонной плоскости.
Купленная тюбетейка ему уже не нравится. Он увидел лучшую. Он долго ходит вокруг лучшей и невыразимо страдает. Долг в нем борется со страстью. Долг приказывает прекратить куплю и идти смотреть достопримечательности. При этом долг не забывает напомнить о том, что денег мало и тратить их попусту нельзя. Страсть же толкает туриста под следующий купол базара и требует приобретения новых восточных аксессуаров.
В конце концов турист хитро угождает обоим властелинам. Покупает медный таз и немедленно отправляется смотреть все, чем примечательна Старая Бухара.
В канареечной роскоши
правитьПеченочного цвета «форд» прыгает по окаменевшим от суши кочкам. Спугнутые телята бегут вперед машины. Напрасно шофер верещит клаксоном. Здесь еще ни люди, ни животные не знают, где надо держаться правой стороны. Позади «форда» плетется на ослике хозяин телят. Он вопит и машет руками. Телята мычат. Шофер азартно ругается. Дорожное происшествие кончается тем, что машина останавливается и телят уносят с дороги на руках.
Автомобиль долго продирается сквозь тесные улички Бухары, задевая крыльями полы халатов, бороды сидящих посреди улицы граждан и обгоняя мелко шагающих осликов.
При выезде из города, на краю дороги, сидит красномордый европеец (рыжий дармоед из Мелитополя). Перед ним фанерный ящик с конвертиками, на ящике переминается с лапы на лапу —равнодушный
попугай. Мудрейшие, бородатейшие из граждан,с виду доподлинные шейхи, окружают европейца.
— Попугай предсказывает счастье — лениво бормочет мелитополец. — Возьми, хозяин!
Попугаи вынимает предсказание, и, если бы купивший его шейх владел русским языком, он, вероятно очень обрадовался бы, потому что на розовой бумажке отпечатано: «…Вы родились под знаком Сатурна. В вашей жизни скоро произойдут выгодные перемены. Вы получите большие имения…»
Но шейх не знает русского языка, вертит бумажку в руках, потом со вздохом прячет ее за цветной пояс.
Пробежав десять километров по сравнительно порядочному шоссе (редкое для Средней Азии явление), автомобиль проезжает под аркой в ура-восточном стиле и останавливается у Махасу, бывшей летней резиденции эмира бухарского.
Восточный деспот жил в глупой, канареечной роскоши. Первый дворик дворца, выложенный плитами, напоминает скверные оперные декорации к «Фаусту». Залы дворца гнусно инкрустированы цветными стеклышками и кусочками зеркал. С такой наивностью и тщательностью мог работать разве только гимназист второго класса, которому подарили лобзик в день рождения.
В белом тронном зале эмирского дворца стоит трон и большая никелированная кровать с шишечками и загогулинами. Кроме того, имеется широкий адвокатский диван с полочкой. Два десятка купецких кресел и несколько фотографических портретов. На фотографиях изображен большей частью сам эмир в пышном со множеством кучерских медалей. Есть несколько картин маслом, пейзажи того сорта, какой обычно продается в аукционных залах, под выкрики аукциониста:
— Картина неизвестного художника. Эпоха Керенского. Пейзаж. Идет с предложенной цены.
Цена на такую картину выше трех рублей не подымается.
Скучно и глупо жил восточный деспот — один из богатейших людей на свете.
Застигнутый революцией эмир, жестокость которого была равна его бездарности, под давлением младобухарцев выпустил манифест.
«В непрестанных заботах Наших о благе и счастье всех верноподданных Наших решили мы приступить к возможно широкому улучшению всех отраслей Нашего управления, искоренению всех злоупотреблений и неправильностей оного на выборных началах, согласно желанию народа.
Напоминая всем верноподданным Нашим, что единственной основой этих улучшений и полезных изменений может быть лишь священный шариат, призываем всех помочь Нам в исполнении принятого на себя решения осветить Бухару светом прогресса и знаний, полезных для бухарского народа».
После еще нескольких милостивых фраз шла дата:
«Пятница 28 Джемада ас-сани года Хиджры в столице Бухары Благородной».
Большая печать Сеида Алима, эмира Бухарского.
Немедленно вслед за этим «тот, к которому обращаются за милостью», арестовал многих лидеров младобухарской партии. Один из вождей партии Мирза Назрулла получил 150 палок по голой спине, после чего скончался.
Осветив таким образом Бухару «светом прогресса и знаний, полезных для бухарского народа», эмир надеялся сохранить свой трон.
Но младо бухарская партия росла и установила тесную связь с революционными рабочими Новой (русской) Бухары. В результате наступления на Бухару и ультиматума эмир объявил новый манифест. На этот раз титула «Он, к которому обращаются за милостью», уже не было.
Манифест начинался так:
«Именем великого Бога объявляем всему Нашему народу, что нет более великого счастья, чем равенство и свобода… Желая улучшения жизни Нашего народа и Нашей страны, Нами был издан одиннадцать месяцев назад один манифест, но, благодаря подстрекательству некоторых сатрапов, манифест этот остался непроведенным».
И снова были обещания самого радикального свойства. И снова этим манифестом эмиру удалось обмануть свой добрый народ.
Тем временем эмир собрал до 35 000 войска и, утвердив на этой базе свой режим, самым жесточайшим образом расправился не только с младо бухарцами, но также и со всеми, кто получил европейское образование, читал газеты и поэтому казался подозрительным. Во время этой неслыханной резни было убито около полутора тысяч младобухарцев и сочувствующих им.
Только сентябрьская революция 1920 года, руководимая коммунистами, сокрушила эмирскую власть
и соединила Бухару с советскими республиками.
Эмир бежал в Афганистан. Теперь в отдельных корпусах эмирского дворца помещается первая в Бухаре психиатрическая больница.
Сегодня и ежедневно
правитьСреди туристов, осматривающих эмирскую резиденцию, неизбежно возникает глубоко принципиальный спор. Туристы бродят по комнатам, где помещался гарем, — и сообщают друг другу точное число эмирских жен.
— Девяносто девять жен.
— Ну, сказали! Откуда же девяносто девять, когда всем известно что жен у него было семьдесят шесть.
— А я вам говорю, что у эмира было восемьдесят три жены.
Не сойдясь, "туристы обращаются к местному жителю, но местный житель неожиданно отвечает:
— Не знаю. Не интересовался. Были жены, а сколько — никто не считал. Может, и двести было.
И огорченные туристы едут в город, чтобы возможно быстрее пробраться на минарет смерти — Мир-хараб, погулять в тени деревьев у Ляби-хауса и прикупить еще какую-нибудь восточную штучку.
По стертым кирпичным ступеням, сквозь мрачную трубу минарета, туристы, пыхтя, взбираются на круглую галерейку.
Потолковав о том, как в свое время с этого минарета на каменную площадь сбрасывали преступников, туристы принимаются разглядывать город с птичьего полета.
Со всех сторон пейзаж кажется одинаковым. Беспорядочно нагромождены коричневые кубики домов.
Минаретные трубы и купола базаров вырастают, как шахматные фигуры, внезапно попавшие в шашечную игру.
И только новая водонапорная башня водопровода на тонких и длинных железных ногах напоминает здесь о новой жизни.
Водопровод для Бухары — событие, конечно, большей важности, чем метрополитен, буде он построится, для Москвы.
До сих пор бухарцы черпали воду из стоячих водоемов — хаусов. Хаусы, окаймленные деревьями и ступенчатыми набережными, очень красивы. Но это — красота цветущего болота. Вода в хаусах зеленая, тошнотворная. От нее болели. От нее умирали. Советский водопровод дает возможность бухарцам только любоваться своими водоемами, но отнюдь не пить из них воду.
В стоячей воде Ляби-хауса отражаются массивы соборной мечети. Теперь в ней помещается клуб. Советский быт прорвался сквозь крепостные стены Бухары Благородной.
В Бухаре есть кино, выходит газета. Слышатся хриплые звуки радио.
И, продравшись в самую гущу «экзотики», натыкаешься на большой полотняный плакат: