Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 1/IX/ДО
Сейчасъ послѣ спектакля вся компанія отправилась на Сергіевскую улицу, гдѣ была квартира Морозъ-Доганскихъ. Oncle уѣхалъ въ каретѣ вмѣстѣ съ Сусанной Антоновной, Чвоковъ и Богомоловъ потащились за ними на извозчикѣ, Покатиловъ ѣхалъ одинъ. Квартира Доганскихъ была почти у самаго Таврическаго сада, въ двухъэтажномъ старомъ барскомъ домѣ. На подъѣздѣ встрѣтилъ старый швейцаръ Ефимъ, самой внушительной наружности; лѣстница была убрана мягкими коврами и экзотическою зеленью.
— Вы, petit papa, постарайтесь занять гостей, — говорила Доганская помогавшему подняться ей по лѣстницѣ oncl'ю, крѣпко опираясь на его руку.
Обстановка всей квартиры Доганскихъ дышала настоящею роскошью, которая не знаетъ счета деньгамъ. Особенно хороша была небольшая гостиная въ стилѣ Людовика XVI, походившая на бонбоньерку: свѣтло-сѣрая мебель съ золотыми полосками была обита розовымъ шелкомъ необыкновенно нѣжнаго тона, тяжелыя драпировки, роскошная бронза, картины въ рѣзныхъ золоченыхъ рамахъ, мягкіе ковры — все было великолѣпно этою необыкновенною вычурностью рѣзныхъ украшеній, всюду блестѣвшихъ золотомъ, гармоническимъ сочетаніемъ красокъ и свѣжестью тѣней. Кабинетъ хозяина и библіотека были отдѣланы подъ дубъ, а будуаръ хозяйки походилъ на гнѣздышко, вытканное цѣликомъ изъ голубого шелка. Мебель изъ цѣльнаго чернаго дерева съ серебряными инкрустаціями выдѣлялась на этомъ голубомъ фонѣ очены эффектно.
Въ громадной залѣ, отдѣланной въ сѣрый цвѣтъ съ серебряными полосками, обращалъ на себя вниманіе потолокъ, точно задрапированный какими-то необыкновенно тяжелыми кружевами: такъ онъ былъ залѣпленъ арабесками.
Въ простѣнкахъ между окнами матовыми пятнами теплились узорчатыя полосы поддѣльныхъ гобелэновъ, сдѣланныхъ всего въ два тона. Палисандровый концертный рояль Шредера стоялъ у внутренней стѣны. Рядомъ съ библіотекой помѣщалась бильярдная, служившая курительною комнатою.
— Мы прямо въ столовую отправимся, господа, — приглашалъ oncle на правахъ хозяина. — Ближе къ цѣли.
— Да, я, по крайней мѣрѣ, очень проголодался, — отозвался Нилушка Чвоковъ, потирая руки. — Конечно, Жюдикъ великолѣпна и несравненна, но она, къ сожалѣнію, не можетъ замѣнить хорошаго ужина.
Oncle, при одномъ имени Жюдикъ, сладко закрылъ глаза и фальшивымъ голосомъ запѣлъ:
О, mon cher amant, je te jure
Que je t'aime de tout mon coeur…
Въ дверяхъ показалась хозяйка, успѣвшая переодѣться къ ужину въ шелковое оливковое платье, особенно удачно оттѣнявшее смуглый цвѣтъ ея кожи. Въ чемъ была одѣта Доганская въ театрѣ, Покатиловъ теперь рѣшительно не могъ припомнить.
— Извините, господа, что я заставила васъ ждать, — проговорила она, занимая мѣсто въ концѣ стола. — Романъ Ипполитовичъ, вамъ, какъ новому гостю, я предложила бы мѣсто по правую руку, но petit papa немного ревнивъ и не любитъ уступать своихъ преимуществъ.
— Да, я согласенъ все уступить въ жизни, кромѣ своего мѣста за столомъ, — подтвердилъ oncle, занимая стулъ по правую руку хозяйки. — Впрочемъ, это мое единственное преимущество, за которое иногда, какъ сегодня, приходится платить очень дорого.
— Именно? — спрашивала Доганская, указывая Покатилову стулъ.
— А какъ же? Сегодня Сусаннѣ Антоновнѣ угодно было быть весь вечеръ не въ духѣ, и она вымещала на мнѣ свое недовольство, какъ это умѣютъ дѣлать однѣ женщины.
Гости, за исключеніемъ Покатилова, кажется, чувствовали себя въ этой столовой какъ дома и совсѣмъ не думали стѣсняться присутствіемъ хозяйки. Чвоковъ и Богомоловъ продолжали еще начатый въ театрѣ споръ по поводу послѣднихъ дебатовъ въ техническомъ обществѣ, причемъ Нилушкѣ приходилось вплотную защищаться отъ нападеній юркаго провинціальнаго дѣльца.
— Необходимо было выражаться рѣзче, — ораторствовалъ Богомоловъ, начиная горячиться, — потому что положеніе нападающаго всегда выгоднѣе положенія защищающагося. Это слишкомъ избитая истина, чтобы еще разъ доказывать ее, тѣмъ болѣе, что наше дѣло правое и за насъ послѣднее слово науки.
— Я, кажется, и то не особенно стѣснялся, — говорилъ Чвоковъ, начиная краснѣть. — Оставалось только вступить въ рукопашную.
— Нѣтъ, позвольте-съ… — задорно отчеканивая каждое слово, зудилъ Богомоловъ. — Вы просто-напросто струсили этого старика Зоста и Котлецова… да!.. Э, батенька, все это вздоръ, дайте срокъ, вотъ соберемъ съѣздъ горнопромышленниковъ, тогда насъ не такъ-то легко будетъ запугать.
— Что же, можно будетъ устроить другой докладъ, — виновато бормоталъ Чвоковъ, — хоть въ томъ же обществѣ покровительства русской промышленности и торговлѣ.
— Нашъ Нилушка потерялъ всякую невинность, — шепнулъ oncle на ухо Покатилову. — Вотъ что значитъ продать себя: изображай изъ себя послѣднее слово науки для подобныхъ господъ, какъ вотъ этотъ сибирскій джентльменъ.
Доганская сосредоточенно чертила вилкой какіе-то узоры у себя на тарелкѣ и, повидимому, совсѣмъ забыла о присутствующихъ. Положеніе Покатилова, какъ новаго человѣка въ домѣ, было не изъ особенно пріятныхъ, и онъ начиналъ чувствовать себя лишнимъ въ этой роскошной англійской столовой. Рѣшительно и въ этой странной женщинѣ, и въ обстановкѣ дома, и въ собравшемся здѣсь обществѣ было что-то загадочное и недосказанное. Покатилову припомнился разсказъ капитана Пухова о бухарочкѣ Шурѣ и его откровенное объясненіе семейныхъ отношеній Доганскихъ. Неужели это правда? Во всякомъ случаѣ, эта Сусанна Антоновна совсѣмъ не то, чѣмъ она казалась ему всего какой-нибудь часъ назадъ: у ней на душѣ или слишкомъ сильное горе, или какая-нибудь тяжелая тайна. Покатиловъ уже хотѣлъ прощаться, когда Доганская точно проснулась отъ своего раздумья и проговорила:
— М-г Покатиловъ, налейте мнѣ, пожалуйста, краснаго вина. Я сегодня просто невыносима, благодаря вотъ этимъ господамъ, которые хоть кого угодно доведутъ своими умными разговорами до сумасшествія. Вы ужъ извините меня. Будемте говорить о Жюдикъ, о чемъ угодно, я хочу веселиться.
— Вотъ это дѣйствительно хорошо, — согласился oncle, тоже наливая себѣ вина. — Давно бы такъ, Сусанна Антоновна, а то, въ самомъ дѣлѣ, оставалось только взять веревку и повѣситься.
— Ужъ если кому дѣйствительно стоитъ повѣситься, такъ это мнѣ, — съ нервною улыбкой замѣтила Доганская. — Ну, да это все равно… М-г Покатиловъ, вы какое вино любите? Послушайте, да вы, кажется, сидите съ пустымъ стаканомъ. Нѣтъ, я рѣшительно не за тѣмъ приглашала васъ, чтобы заставлять скучать.
— Сусанна Антоновна, съ вашего позволенія, можно закурить папиросу? — спросилъ Чвоковъ.
— Кажется, есть курильня, и отправляйтесь туда.
Oncle ушелъ въ курильню вмѣстѣ съ Нилушкой и Богомоловымъ, а Покатиловъ остался въ столовой съ глазу на глазъ съ хозяйкой. Онъ только-что хотѣлъ что-то разсказывать изъ закулисной хроники театра Буффъ, но, взглянувъ на Доганскую, такъ и остался съ раскрытымъ ртомъ; она положила свою голову на руки и горько плакала.
— Сусанна Антоновна, вамъ дурно? — суетился Покатиловъ, второпяхъ проливая стаканъ съ водой.
— Ахъ, ради Бога, тише… — умоляющимъ голосомъ просила Доганская, протягивая руку. — Они опять могутъ прійти сюда… Это со мной случается… Пожалуйста, не обращайте никакого вниманія на мои дурацкія слезы. Этимъ должно было кончиться, потому что съ самаго утра меня давила страшная тоска…
Покатиловъ держалъ въ своихъ рукахъ маленькую смуглую руку Доганской, холодную, какъ ледъ, и мокрую отъ слезъ.
— Господи, какъ я глупа… и какъ мнѣ скучно… — шептала Доганская, лихорадочно глотая воду изъ стакана. — Это даже не скука, а тоска… смертная тоска. Если бы вы только могли испытать хоть частицу… Вездѣ ложь и во всемъ ложь, а я еще молода… что же это за жизнь?
Она съ какимъ-то ужасомъ обвела глазами столовую и вся вздрогнула. Покатиловъ слышалъ, какъ у ней стучали зубы отъ начинавшейся лихорадки, а смоченное слезами лицо сдѣлалось еще свѣжѣе, и, кажется, никогда это лицо не было такъ красиво, какъ сейчасъ: глаза теплились глубокимъ влажнымъ огнемъ, розовыя губы были полураскрыты, все лицо вздрагивало отъ пробѣгавшихъ по немъ тѣней. Покатилову страстно захотѣлось покрыть горячими поцѣлуями эти заплаканные глаза и эти холодныя маленькія руки.
— Знаете, Романъ Ипполитычъ, я смотрю на васъ, какъ на родного, какъ на своего старшаго брата, — заговорила Доганская, немного успокоившись. — Когда я была подросткомъ и жила у вашей сестры, часто разговоръ заходилъ о васъ. Для меня съ Юленькой вы являлись какимъ-то полумиѳическимъ существомъ, какъ литераторъ, какъ будущая знаменитость. Я отъ души вамъ завидовала тогда, какъ завидую и теперь, хотя по другимъ причинамъ. У меня нѣтъ ни родныхъ ни друзей. Въ самомъ дѣлѣ, довольно странная встрѣча для перваго раза. Кстати, гдѣ Юленька? Вотъ кого я желала бы видѣть, хотя сознаю полную невозможность подобнаго желанія.
Покатиловъ разсказалъ все, что зналъ относительно Юленьки, и прибавилъ, что въ желаніи Доганской видѣть ее нѣтъ ничего невозможнаго, и что онъ даже возьмется переговорить объ этомъ съ сестрой.
— О, вы не знаете совсѣмъ Калеріи Ипполитовны, — глухо проговорила Доганская и какъ-то подозрительно посмотрѣла на Покатилова. — Нашихъ бабьихъ счетовъ самъ чортъ не разберетъ. Легче собрать пролитую воду, чѣмъ-ъ помирить двухъ женщинъ… да. Вы лучше и не вмѣшивайтесь въ эту кашу.
— Но я, кажется, ужъ невольно узналъ больше, чѣмъ слѣдуетъ постороннему человѣку, — заговорилъ Покатиловъ и откровенно передалъ свой послѣдній разговоръ съ капитаномъ Пуховымъ. — Я и теперь не зналъ бы, Сусанна Антоновна, что это вашъ отецъ, если бы онъ самъ не разсказалъ.
Доганская выслушала разсказъ Покатилова, не моргнувъ бровью, и только спросила, когда онъ кончилъ:
— Что же, вы лично вѣрите тому, что вамъ разсказывалъ мой отецъ?
— Нѣтъ… То-есть я думаю, что тутъ есть какое-то недоразумѣніе.
— Да, это вѣрно. Во всей этой исторіи есть много такого, чего не разсказываютъ отцамъ, а пока замѣчу только вотъ что: отецъ говоритъ, что я вышла за Доганскаго только фиктивнымъ образомъ, чтобы этимъ фиктивнымъ бракомъ прикрыть свои отношенія къ Теплоухову; но какимъ образомъ это могло случиться, когда Теплоуховъ увидалъ меня въ первый разъ только m-me Морозъ-Доганской? Слишкомъ очевидная нелѣпость, чтобы опровергать ее. Но въ обвиненіяхъ отца есть извѣстная доля правды: я дѣйствительно продала себя, какъ продаются тысячи другихъ дѣвушекъ, имѣвшихъ несчастіе родиться красивыми. Только я поступила въ этомъ случаѣ совершенно сознательно и никого не могу обвинять въ собственной ошибкѣ, или какъ хотите назовите мой поступокъ. Я хотѣла быть непремѣнно богатой, замѣтной въ обществѣ, имѣть поклонниковъ и еще больше людей, которые будутъ мнѣ завидовать, и, какъ видите, не ошиблась въ своихъ расчетахъ. Ну, а теперь я желаю слышать ваше откровенное мнѣніе лично обо мнѣ. Ваше мнѣніе для меня особенно интересно потому, что вы человѣкъ совершенно посторонній.
Покатиловъ былъ непримиримымъ врагомъ всякихъ сердечныхъ изліяній, но въ данномъ случаѣ почувствовалъ непреодолимую потребность высказаться.
— И вы, и я, и Нилушка Чвоковъ, и m-r Богомоловъ, и вашъ отецъ, и сама несравненная Жюдикъ — всѣ мы одинаково жертвы "улицы", — заговорилъ Покатиловъ, глядя прямо въ лицо своей слушательницѣ. — Это вотъ что значитъ, Сусанна Антоновна: есть извѣстный средній уровень, который давитъ все и всѣхъ. Ученый несетъ сюда послѣднее слово науки, артистъ и художникъ — плоды своего вдохновенія, общественные дѣятели — свою энергію, женщины — молодость и красоту. Улица всесильна, и у нея есть на все запросъ: всякая микроскопическая особенность на этомъ всеобщемъ рынкѣ находитъ себѣ самый вѣрный сбытъ. Пѣвецъ сюда несетъ какое-нибудь необыкновенное верхнее do, литературный талантикъ — послѣднее созданіе фантазіи, нашъ братъ, газетчикъ тащитъ всякій выдающійся фактъ, даже добродушіе oncl'я имѣетъ цѣну и сбытъ, Вы слышали сегодня Жюдикъ? Вотъ олицетвореніе улицы, хотя и болѣе широкой, чѣмъ наша петербургская. Къ особенностямъ улицы принадлежитъ, между прочимъ, и то, что она все, что попадетъ на нее, передѣлываетъ по-своему, т.-е. искажаетъ: есть спеціально-уличная музыка, какую мы слышали сегодня, есть уличные актеры, уличная наука, уличная литература и т. д. Улица на все даетъ свою моду, и эта мода безмолвно выполняется всѣми, строже всякихъ уголовныхъ законовъ. Нужно замѣтить, что наше несчастное время есть время господства улицы по преимуществу, и нужно обладать настоящимъ геройствомъ, чтобы не поддаться этому всесильному вліянію. Есть, конечно, истинная и великая наука, есть великіе честные дѣятели, есть красота, поэтическое вдохновеніе, энергія, таланты, которые остаются не зараженными этою уличною атмосферой, но вѣдь геройство не обязательно, и мы, обыкновенные люди, платимъ тяжелую дань своему времени. Въ этомъ заключается главный источникъ душевнаго разлада, борьбы совѣсти, явнаго и тайнаго протеста чувства, мукъ и настоящихъ страданій. Бороться съ требованіями улицы не всякому по силамъ, когда маленькая сдѣлка съ совѣстью даетъ извѣстность, имя, успѣхъ, богатство. Улица по преимуществу экеплоатируетъ дурные инстинкты, наши слабости, животную сторону нашего существованія. Вашъ покорный слуга, въ данномъ случаѣ, не лучше другихъ и, по возможности, иллюстрируетъ жизнь улицы — самая благодарная работа, потому что улица любитъ потѣшиться сама надъ собой.
— Я, кажется, начинаю понимать васъ, — замѣтила Доганская. — Да, именно улица… это вѣрно.
— Есть другой, не менѣе рельефный примѣръ, Сусанна Антоновна, — продолжалъ Покатиловъ. — Нынѣшнія модныя пьесы часто имѣютъ успѣхъ только благодаря чудовищной роскоши своей сценической обстановки, а актрисы пріобрѣтаютъ извѣстность своими костюмами… Даже парижскія сцены не въ состояніи назначать такое жалованье актрисамъ, чтобы его доставало на костюмы, такъ что эти представительницы искусства принуждены зарабатывать деньги на костюмы другими путями. Сравните шекспировское время, когда пьесы ставились чуть не въ сараяхъ и сцена освѣщалась сальными огарками… Вотъ до чего доводитъ улица даже такое, повидимому, свободное искусство, какъ сцену! Если разобрать, вся наша жизнь — тоже своего рода театральная пьеса, притомъ очень скучная, и мы тоже обманываемъ и себя и другихъ нашими костюмами… Извиняюсь впередъ, что я и васъ поставилъ въ зависимость отъ требованій улицы.
— Интересно, какъ вы дошли до этой характеристики?
— Право, это довольно трудно объяснить… Вѣдь каждая спеціальность образуетъ такихъ знатоковъ, которые получаютъ почти невѣроятную тонкость ощущеній въ своей области. Вѣдь вы слыхали о кассирахъ, которые съ закрытыми глазами выбрасываютъ изъ пачки фальшивыя ассигнаціи? Такъ и въ нашемъ дѣлѣ образуется какое-то чутье.
— Послушайте, Романъ Ипполитычъ, я удивляюсь только одному, — заговорила Доганская, перебивая, — какъ вы, съ вашими знаніями и съ вашею головой, до сихъ поръ не можете выбиться изъ этой литературной поденщины?
— Выхода три: деньги, имя или счастливый случай… я больше всего надѣюсь на послѣднее. А газета у меня будетъ и пойдетъ, потому что я слишкомъ хорошо знаю требованія, вкусы, слабости и пороки улицы. Конечно, послѣднее слишкомъ смѣло сказано, но вѣдь сегодня у насъ вечеръ объясненій.
— Послушайте, Сусанна Антоновна, вы здѣсь такъ тихо сидѣли, что Богъ знаетъ, что можно было подумать, — откровенно заявилъ oncle, появляясь въ дверяхъ столовой. — По меньшей мѣрѣ можно было объясниться въ любви… Такъ, Романъ? А мы тамъ, въ курильной, чуть было не разодрались, вѣрнѣе, вотъ эти господа чуть не отколотили меня и, навѣрное, отколотили бы, если бы во-время съ похвальнымъ благоразуміемъ не вспомнили, что вѣдь Николай Бередниковъ когда-то былъ отчаяннымъ рубакой.
Гости начали прощаться. Доганская вышла провожать ихъ до порога залы, гдѣ они столкнулись съ самимъ Доганскимъ. Онъ поцѣловалъ жену въ лобъ и, не давъ ей кончить рекомендацію новаго гостя, схватилъ руку Покатилова обѣими руками и заговорилъ:
— Очень радъ, очень радъ… я такъ много слышалъ о васъ… да! Какой-то философъ и гдѣ-то сказалъ, что считаетъ счастливымъ тотъ день, когда пріобрѣтаетъ новаго друга; это и моя философія, а рекомендація Сюзи для меня больше, чѣмъ аттестатъ зрѣлости… Господа, куда же это вы? Сюзи, прикажи имъ оставаться.
— Нѣтъ, ужъ скоро три часа, Юрій Петровичъ, — заявилъ oncle, вынимая часы,
— Ну, какъ знаете, — согласился Доганскій и, подмигнувъ oncl'ю, запѣлъ:
О, mon cher amant, je te jure
Que je t'aime de tout mon coeur…
Доганская оперлась на руку мужа и старалась не смотрѣть на Покатилова.
Очутившись на подъѣздѣ, Покатиловъ долго стоялъ въ раздумьѣ. Ему все мерещилась вытянутая фигура Доганскаго съ его длинными ногами и длиннымъ безжизненнымъ лицомъ. Покатиловъ видалъ его много разъ прежде этого, но особеннаго вниманія не обращалъ, а теперь… теперь они сидятъ вдвоемъ въ своей англійской столовой, онъ разсказываетъ, а она слушаетъ. Въ головѣ Покатилова вмѣстѣ съ этою картиной вертѣлось письмо Периколы, и онъ шагалъ къ себѣ на Моховую въ какомъ-то забытьѣ, нѣсколько разъ вынимая изъ кармана руку, которую крѣпко пожала ему на прощанье Доганская.
— Нѣтъ, у меня будетъ своя газета! — громко проговорилъ Покатиловъ и самъ удивился, какимъ образомъ именно эта мысль вынырнула изъ его головы, занятой совершенно другими соображеніями. — Да, она должна быть… Вѣдь устроился же Нилушка, наконецъ этотъ Богомоловъ, а, кажется, ничего особеннаго… Да, да, газета… все будетъ зависѣть отъ газеты.