Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 1/I/ДО
Сегодня для редакціи ежедневной уличной газетки "Искорки" былъ положительно счастливый день, даже слишкомъ счастливый, потому что пріемная редакціи была биткомъ набита посѣтителями.
— Чѣмъ могу служить вамъ? — съ заученнымъ достоинствомъ и холодною любезностью обращался секретарь редакціи къ очередному посѣтителю.
Эта стереотипная фраза, смотря по очереди, замѣнялась другими, не менѣе офиціально-безсодержательными, а посѣтителямъ попроще секретарь съ сдержанною ироніей человѣка, привыкшаго быть постоянно на виду, довольно развязно бросалъ безцеремонную фразу: "Что прикажете?". Вообще, несмотря на свою молодость, секретарь держалъ себя въ качествѣ представителя прессы и журналиста вполнѣ безукоризненно и умѣлъ необыкновенно эффектно и складно въ тактъ разсказа кліента повторять ничего не выражавшее: "Да, да... та-акъ!". Этотъ министерски-неопредѣленный, не то отрицательный, не то утвердительный звукъ сильно смущалъ новичковъ, а болѣе проницательные и бывалые субъекты относились къ нему совершенно безразлично, какъ къ жужжанью двухъ зеленыхъ осеннихъ мухъ, напрасно колотившихся зелеными головками въ окно пріемной. Въ критическихъ случаяхъ, когда посѣтитель съ непривычки или отъ волненія совсѣмъ терялъ нить разсказа или начиналъ просто нести околесную, секретарь или наводилъ его на потерянную мысль, или просто обрывалъ одной изъ тѣхъ условныхъ фразъ, какія неизбѣжно вырабатываются каждою спеціальностью.
Посѣтители ждали своей очереди съ терпѣніемъ порядочныхъ людей и дѣлали видъ, что совсѣмъ не слушаютъ бесѣды секретаря съ очереднымъ кліентомъ. Натянутое молчаніе собравшейся публики и взаимное, осторожное и подозрительное разглядыванье придавало пріемной видъ какой-то исповѣдальни или свидѣтельской комнаты окружнаго суда. Дамы отъ-нечего-дѣлать до тонкости изучали наружность секретаря и находили, что именно такимъ и долженъ быть настоящій секретарь: безукоризненный костюмъ, немного помятое, но еще красивое лицо, великолѣпная русая борода, дымчатыя очки, бѣлыя руки поразительной чистоты съ безукоризненными ногтями, все было необыкновенно хорошо и производило надлежащее впечатлѣніе. Громадный письменный столъ, занимавшій средину комнаты, былъ заваленъ кипами газетъ, дѣловыми бумагами, распечатанными и нераспечатанными письмами, папками и еще свѣжими корректурами; секретарь задумчиво игралъ синимъ карандашомъ и время отъ времени размашисто дѣлалъ имъ какія-то помѣтки на листѣ бѣлой бумаги.
Мужчины совсѣмъ не интересовались личными достоинствами и недостатками секретаря и машинально осматривали обстановку пріемной, смахивавшей отчасти на ссудную кассу, отчасти на плохой трактиръ. Запыленный потолокъ съ паутиной по угламъ, выцвѣтшіе синіе обои, измызганный бархатный коверъ на полу, сборная мебель съ попорченною обивкой и захватанныя двери, — все это, взятое вмѣстѣ, не могло особенно подкупить въ свою пользу, если бы до извѣстной степени не скрашивалось изящностью и безукоризненными манерами секретаря. Одна дверь изъ пріемной вела въ помѣщеніе конторы, гдѣ виднѣлось нѣсколько березовыхъ конторокъ со служащими и металлическая рѣшетка, за которой помѣщался кассиръ; другая дверь позволяла видѣть часть кабинета редакціи, длинной, узкой комнаты, выходившей, какъ и пріемная, окнами на Караванную улицу. Редакція "Искорокъ" помѣщалась во второмъ этажѣ, и катившіеся по улицѣ экипажи заставляли вздрагивать стекла въ рамахъ, на одно мгновеніе прерывая глухую ровную полосу смѣшанныхъ звуковъ, тянувшуюся со стороны Невскаго.
Набравшаяся въ пріемную публика была, что называется, "съ бору да изъ-подъ сосенки". Былъ военный генералъ въ отставкѣ, въ подержаномъ мундирѣ безъ погоновъ и съ ученымъ значкомъ на груди; рядомъ съ нимъ сидѣлъ приличный господинъ съ смуглою физіономіей, по всей вѣроятности, изъ одесскихъ грековъ или караимъ; дальше небрежно одѣтый старикъ съ длинными сѣдыми волосами, какіе еще носятъ старые профессора, молодой человѣкъ съ бойкимъ лицомъ, въ цвѣтномъ галстукѣ и перчаткахъ, какой-то цивилизованный купчикъ средней руки, нѣсколько сомнительныхъ личностей съ сомнительнымъ бѣльемъ и ногтями въ траурѣ и т. п. Чопорная старушка съ кожанымъ несессеромъ на стальной цѣпочкѣ сидѣла въ уголкѣ и брезгливо отодвигалась отъ молодой особы въ лѣтней соломенной шляпѣ, очень развязно поглядывавшей на кокетничавшаго секретаря; нѣсколько другихъ дамъ сидѣли вперемежку съ мужчинами и тоскливо бродили глазами по всѣмъ уголкамъ пріемной, которую, какъ тяжело больные, прикованные къ своей кровати, успѣли изучить до самыхъ мельчайшихъ подробностей. Передъ секретаремъ успѣли продефилировать уже до десяти кліентовъ, — какой-то издатель брошюры о несгораемыхъ постройкахъ, потомъ ветеринарный врачъ, претендовавшій на какую-то замѣтку въ "Искоркахъ", дальше слѣдовали провинціальный корреспондентъ, чиновникъ въ отставкѣ, старикъ-еврей, обличавшій злоупотребленія правленія какого-то промышленнаго общества. Теперь стоялъ предъ письменнымъ столомъ молодой человѣкъ въ высокихъ сапогахъ и непромокаемомъ пальто; блуждающіе сѣрые глаза, блѣдное лицо и взъерошенные волосы придавали ему немного сумасшедшій видъ, особенно когда онъ начиналъ дѣлать отчаянные жесты руками и улыбался странною, разсѣянною улыбкой.
— Въ чемъ же, собственно, заключается основная ваша идея, — допрашивалъ секретарь, растягивая слова, — т.-е. идея воздухоплаванія?
— Моя идея? Знаете, этого я не могу вамъ объяснить, потому что это мой секретъ. Я надѣюсь въ непродолжительномъ времени взять привилегію.
— Въ такомъ случаѣ, чѣмъ же можетъ быть вамъ полезна редакція?
— А вотъ сейчасъ... У меня составлены нѣкоторыя испарительныя соображенія, — говорилъ воздухоплаватель, запуская руку въ боковой карманъ и вытаскивая оттуда объемистую тетрадку. — Ничего гадательнаго и фантастическаго я не допускаю, а иду строго-научнымъ математическимъ путемъ и желалъ бы познакомить публику съ этими соображеніями
Секретарь равнодушно перелистовалъ испещренную математическими формулами и чертежами тетрадку и, возвращая ее, холодно проговорилъ:
— Вамъ всего лучше обратиться куда-нибудь въ спеціальный журналъ, а мы не имѣемъ права одолѣвать публику математическими формулами.
— Помилуйте! — горячо вступился молодой человѣкъ. — Это именно дѣло текущей прессы знакомить публику съ послѣднимъ словомъ науки! Я увѣренъ, что за границей мою статью напечатала бы любая газета, потому что тамъ...
— Вотъ именно вамъ и слѣдуетъ обратиться въ одну изъ заграничныхъ газетъ, — замѣтилъ секретарь.
Воздухоплаватель молча сунулъ тетрадку въ карманъ и, не поклонившись, съ видомъ обиженнаго человѣка вышелъ изъ пріемной. Публика проводила его полунасмѣшливыми взглядами, а секретарь, не обращаясь собственно ни къ кому, проговорилъ:
— Это просто ужасно: на этой недѣлѣ имѣю удовольствіе выслушивать уже десятаго воздухоплавателя...
Въ публикѣ послышался сдержанный смѣхъ, а генералъ проворчалъ:
— Слѣдовало бы этихъ негодяевъ гонять метлой, только напрасно публику задерживаютъ... Не знаю, чего смотритъ полиція!
Этотъ маленькій эпизодъ вызвалъ появленіе новаго лица: въ дверяхъ кабинета редакціи показался джентльменъ въ сѣрой лѣтней парѣ и въ золотомъ пенснэ; онъ испытующе обвелъ глазами шушукавшуюся и улыбавшуюся публику, переглянулся съ секретаремъ и, мягко повернувшись на низкомъ каблукѣ, ушелъ назадъ. Это былъ хроникеръ и фельетонистъ "Искорокъ", Романъ Ипполитовичъ Покатиловъ, модель и недосягаемый идеалъ для секретаря.
— Все то же и потому же... — лѣниво проговорилъ фельетонистъ, шагая по кабинету съ заложенными за спину руками. — Ужъ только и публика!
Распахнувъ окно, онъ долго смотрѣлъ на улицу, гдѣ сѣялъ мелкій осенній дождь. По мокрому тротуару напротивъ торопливо бѣжала дѣловая публика, потому что было самое дѣловое время дня — два часа. Купеческіе молодцы неслись съ какими-то свертками подъ мышкой, подростки-модистки шмыгали съ большими картонами, облицованными клеенкой, устало брели чиновники, бодро шагали заученнымъ шагомъ солдатики, черезъ улицу, подобравъ юбки, перебирались какія-то дамы, мальчикъ-разносчикъ надрывавшимъ душу голосомъ выкрикивалъ: "Вотъ спички хорошія... хо-ор-рошія спички!". Узкая и глубокая улица походила на громадный каменный коридоръ, всегда темный и всегда полный народа. Экипажи сновали взадъ и впередъ постоянно; съ трескомъ катилась карета, дребезжали убогіе ваньки, медленно и тяжело катились ломовики. На углу стояли два извозчика и зорко высматривали сѣдоковъ. Со стороны Невскаго съ мягкимъ шуршаньемъ пролетѣла щегольская коляска на резиновыхъ шинахъ. Прохожіе смѣнялись новыми прохожими, экипажи новыми экипажами, и такъ безъ конца, точно катилась сплошная живая человѣческая волна, захлестывавшая съ Невскаго, гдѣ всѣ звуки сливались въ одну смѣшанную полосу.
Напротивъ редакціи "Искорокъ" всѣ дома были заняты разными заведеніями: въ подвалахъ овощныя лавки, выше колоніальные магазины, часовой магазинъ, булочная, во второмъ этажѣ — трактиръ, модный магазинъ, въ третьемъ — квартиры, въ четвертомъ — фотографія. Мѣсто было бойкое, на юру, и торговый людъ старался облюбовать здѣсь каждый уголокъ, выживая мирныхъ жильцовъ. Изъ окна кабинета "Искорокъ" можно"было наблюдать, какъ въ панорамѣ, рѣшительно все, что дѣлалось напротивъ: какъ входили и выходили изъ магазиновъ покупатели, какъ по утрамъ пили чай въ трактирѣ купцы, какъ работали у оконъ на швейныхъ машинахъ дѣвочки съ блѣдными лицами, какъ поднимали и открывали шторы, зажигали огни, выглядывали на улицу мужскія и женскія головы и т. д. Жизнь кипѣла ключомъ, и все было нараспашку, потому что спеціальная публика, населявшая эти этажи, привыкла жить на виду у всѣхъ и, не стѣсняясь, дѣлала свое ежедневное дѣло. Всѣ знали другъ друга, родъ занятій, привычки и даже слабости, какъ знали обычную публику, въ извѣстное время дня бѣжавшую по тротуарамъ или подъѣзжавшую къ магазинамъ. Конечно, каждый сезонъ имѣлъ здѣсь свою физіономію, но самое бойкое время было все-таки осенью, когда происходилъ наплывъ провинціальной публики, спѣшившей опростать свои карманы и накупить по магазинамъ всякой всячины для родного захолустья.
Покатиловъ любилъ по цѣлымъ часамъ смотрѣть на улицу, что доставляло ему такое же удовольствіе, какъ другимъ слушать хорошую музыку. Это безконечное движеніе служило видимымъ проявленіемъ какой-то странной силы, клокотавшей, дробившейся и разливавшейся въ тысячахъ отдѣльныхъ частицъ. Покатилову было пріятно сознавать себя дѣятельною точкой въ этомъ клокочущемъ морѣ, тою каплей, микрокосмомъ, въ которомъ отражается цѣлый міръ; онъ былъ живою частицей этого громаднаго цѣлаго и любилъ отдаваться созерцанію его кипучей жизни.
Стоя теперь передъ раскрытымъ окномъ, Покатиловъ обдумывалъ свой ближайшій воскресный фельетонъ, а кипѣвшая людьми и экипажами улица точно помогала ему въ этой работѣ. Темные, живые глаза Покатилова сосредоточенно были устремлены на одну точку, брови сдвинуты, на крутомъ, хорошо развитомъ лбу всплыло нѣсколько морщинокъ; онъ нѣсколько разъ ерошилъ слегка завитые русые волосы, уже рѣдѣвшіе на макушкѣ, и принимался даже обкусывать кончики русыхъ усовъ. Лицо у него было свѣжее и, пожалуй, красивое, но вѣрнѣе было назвать его типичнымъ, особенно, когда онъ начиналъ улыбаться. Окладистая темная бородка, правильный носъ и свѣжія губы очень правились пожилымъ дамамъ, хотя въ лицѣ Покатилова часто являлось усталое непріятное выраженіе, точно онъ въ одинъ часъ старѣлъ на нѣсколько лѣтъ.
— Это отъ проклятаго петербургскаго климата, — объяснялъ Покатиловъ.
На видъ ему можно было дать за тридцать, хотя онъ еще считалъ себя совсѣмъ молодымъ человѣкомъ и всегда обращалъ особенное вниманіе на свой туалетъ. Въ этой щепетильности виднѣлся зарождавшійся неисправимый холостякъ.
— Мечтаете, Романъ Ипполитычъ? — раздался за спиной Покатилова жирный басокъ редактора "Искорокъ", который теперь снималъ съ лѣвой руки шведскую перчатку. — Ну, и погода... Въ пріемной бѣднаго Павла Павлыча совсѣмъ замучили кліенты, хоть бы вы ему помогли. Кстати, вамъ интересно послушать, что-нибудь новенькое навернется...
— Да нечего слушать, Семенъ Гаврилычъ, — недовольнымъ тономъ отозвался Покатиловъ, не поворачивая головы. — Я впередъ могу вамъ разсказать все, что эти господа принесли намъ... Все вздоръ, отъ начала до конца.
— Нѣтъ, вы ужъ слишкомъ... — наставительно заговорилъ редакторъ, поправляя галстукъ на своей бычачьей шеѣ. — Такъ нельзя-съ, Романъ Ипполитычъ... Наша прямая обязанность служить публикѣ. Это своего рода рабство... да!.. Вотъ я сейчасъ проходилъ черезъ пріемную, такъ одинъ старичокъ-художникъ открытіе сдѣлалъ, именно, видите ли, до сихъ поръ всѣ рисовали небо синимъ, а траву зеленой, а по его мнѣнію, нужно небо рисовать зеленымъ, а траву синей. И доказательно говоритъ, даже но химіи и спектральному анализу прошелся...
— Да вѣдь онъ въ третій разъ приходитъ къ намъ съ этимъ открытіемъ! Видѣли старика-генерала? Ну, этого же поля ягода: помѣшался на полевой фортификаціи и земляныя укрѣпленія хочетъ непремѣнно замѣнить снѣжными. Вотъ подите, потолкуйте съ нимъ... Человѣка нужно въ клинику для душевно-больныхъ, а онъ насъ одолѣваетъ.
— Все-таки необходимо выслушать: публика нашъ тиранъ и любитъ деспотически распоряжаться нашимъ временемъ... Ахъ, знаете, какихъ я сейчасъ устрицъ ѣлъ... псс!..
Редакторъ вытянулъ свои толстыя губы, закрылъ глаза и, захлебываясь, потянулъ къ себѣ воздухъ; его широкое лицо точно подернулось жирнымъ налетомъ и потомъ расплылось блаженною улыбкой. Въ наглухо застегнутой черной суконной парѣ моднаго англійскаго покроя и въ манерѣ себя держать такъ и чувствовалась военная выправка, хотя завѣтною мечтой Семена Гаврилыча было походить непремѣнно на дипломата, для чего онъ брилъ себѣ по-чиновничьи подбородокъ и носилъ бакенбарды котлетами. Вѣроятно, съ этою же цѣлью онъ предпочиталъ прическу съ англійскимъ проборомъ назади и туго подпиравшіе шею стоячіе воротнички. Общее впечатлѣніе портилъ только лѣвый косой глазъ, но Семенъ Гаврилычъ такъ умѣлъ его прищуривать, что еще болѣе убѣждался въ своемъ сходствѣ съ настоящимъ дипломатомъ. Одинъ окулистъ-жидокъ, подбирая очки Семену Гаврилычу, выразился объ этомъ глазѣ, что онъ "немного заинтересованъ въ другую сторону".
Посмотрѣвъ нѣсколько времени на стоявшаго у окна фельетониста, Семенъ Гаврилычъ поднялъ кверху свои жирныя плечи и сѣлъ на свое редакторское кресло въ концѣ громаднаго стола, заваленнаго цѣлыми кипами бумагъ, папками и портфелями.
— Послушайте, Романъ Ипполитовичъ, — заговорилъ онъ совсѣмъ мягко, перелистывая какую-то подшитую рукопись. — Ваше описаніе послѣднихъ царскосельскихъ скачекъ произвело впечатлѣніе. То-есть, собственно, не самыхъ скачекъ, конечно, а типичной скаковой публики и особенно этихъ царицъ русскаго спорта. Да, у васъ великолѣпно вышла эта новая звѣздочка, знаете, эта дама восточнаго типа. Я сегодня подъ рукой собралъ о ней кое-какія свѣдѣнія. Представьте себѣ: изъ провинціи вывезена, да еще изъ какой? Цѣлая исторія, батенька... Котлецовъ тоже былъ на скачкахъ, но его фельетонъ рѣшительно ничего не стоитъ... Вообще онъ страшно опускается, и, повѣрьте мнѣ, его конецъ не далекъ. Это я давно предсказываю.
— Однако "Прогрессъ" Котлецова имѣетъ уже за десять тысячъ подписчиковъ и бойко идетъ розничною продажей.
— Э, батенька, нашли чѣмъ удивить! — оживленно заговорилъ Семенъ Гаврилычъ, вскакивая со своего кресла. — Какъ хотите, масса вездѣ останется массой, и хотя мы ея покорнѣйшіе слуги, а все-таки масса всегда будетъ глупа. Да-съ. Велика важность "Прогрессъ"! Казовыми концами Котлецовъ только и беретъ: сдѣлалъ изъ газеты какія-то простыни, потомъ навалился на хронику, создалъ этихъ своихъ спеціальныхъ корреспондентовъ... и только. А сути-то, настоящаго смаку у него и нѣтъ. Я говорю о настоящемъ читателѣ, который понимаетъ толкъ въ газетахъ, а Котлецовъ спекулируетъ именно на публикѣ низшаго разбора... Ахъ, да, представьте себѣ, Котлецовъ ударился въ собираніе рѣдкостей, покупаетъ старинную мебель, ковры, матеріи, сарафаны. Всѣ смѣются. Ей-Богу! Я заѣзжалъ сегодня къ Нилушкѣ, тамъ былъ о немъ разговоръ, Вотъ человѣкъ, этотъ Нилушка! Просто, чортъ его возьми совсѣмъ, такъ въ гору и лѣзетъ. И откуда это у него все берется? Удивительно!
— Умный человѣкъ, вотъ и берется.
— "Умный"! Да вѣдь умъ уму рознь, а у Нилушки даже не умъ, а такъ, чортъ знаетъ что такое, какое-то дикое счастье. Да, чуть не забылъ, новость: къ намъ ангажирована Жюдикъ и цѣлая плеяда полузвѣздочекъ. Вотъ вамъ матеріалъ для слѣдующаго фельетона. Публика это любитъ, а у васъ эти мелочи недурно выходятъ.
Покатиловъ посмотрѣлъ на редактора и улыбнулся. Хорошо сказано: "эти мелочи недурно выходятъ"! Эта фраза задѣла его за живое, какъ спеціалиста и тонкаго знатока. За эти мелочи Котлецовъ ему, Покатилову, предлагалъ восемь тысячъ годовыхъ, но онъ, Покатиловъ, не пошелъ, потому что ему было выгоднѣе остаться въ маленькой газеткѣ большимъ сотрудникомъ, чѣмъ быть маленькимъ фельетонистомъ при большой.
Редакторъ, отдуваясь и вытягивая губы, нѣсколько времени перебиралъ старыя корректуры, а потомъ быстро поднялся съ мѣста и, размахивая руками, заговорилъ со своею обычной живостью:
— Ахъ, да, чуть не забылъ, Романъ Ипполитовичъ... Съ какимъ человѣкомъ я познакомился у этого Нилушки: онъ, кажется, служитъ повѣреннымъ у этого заводчика Теплоухова, а раньше два трехлѣтія былъ предсѣдателемъ какой-то земской управы. Богомоловъ по фамиліи. Необыкновенно свѣтлая голова Нилушка зоветъ его "человѣкомъ земли". Очень и очень интересный субъектъ. Хорошо-съ. Мы разговорились и сейчасъ сошлись характерами. А этотъ Богомоловъ администраторская голова и, кажется, хочетъ повести дѣло очень широко, т.-е. свое дѣло. Онъ хлопочетъ теперь о повышеніи заграничныхъ пошлинъ на привозный чугунъ и желѣзо. Очень убѣдительно и толково говоритъ и сильно вербуетъ въ себѣ Нилушку, который пока ни шьетъ ни поретъ, а только посмѣивается. Я убѣжденъ, что они споются. Богомолову необходимо перетянуть Нилушку на свою сторону, потому что Нилушка имѣетъ свои связи по ученымъ обществамъ и можетъ пропагандировать съ большимъ успѣхомъ промышленныя идеи.
— Да что жъ могутъ помочь ученыя-то общества, Семенъ Гаврылычъ? — пожавъ плечами, замѣтилъ Покатиловъ. — Воду толкутъ они у насъ.
— Ну, нѣтъ, батенька, ошибаетесь! Сегодня ходатайство, да завтра ходатайство, да послѣзавтра ходатайство отъ ученаго общества, — глядишь, вопросъ и поднятъ и пошелъ гулять по министерствамъ, а тамъ ужъ только слѣдуетъ его направлять. Техническое общество и общество для содѣйствія русской торговлѣ и промышленности будутъ всегда имѣть извѣстный успѣхъ въ своей спеціальности, особенно, если удачно подняты вопросы. Извѣстно, поддержка!.. Ахъ, да, Богомоловъ довольно откровенный человѣкъ и прямо высказался, что у него есть сильная протекція, и, представьте себѣ, онъ разсчитываетъ на эту даму, которую вы описали въ скачкахъ. Да! Тутъ получается длинная исторія: эта дама имѣетъ сильное вліяніе на Теплоухова и на другихъ заводчиковъ, которые собираются у нея запросто, и тутъ же устраиваются маленькіе интимные вечера, гдѣ бываютъ только избранные. Фамилія этой дамы Морозъ-Доганская, она замужемъ за этимъ... ну, извѣстный Морозъ-Доганскій, какой-то агентъ или повѣренный, чортъ его знаетъ. А propos, Котлецовъ печатаетъ рядъ статей въ защиту свободной торговли, и Богомоловъ просилъ меня напечатать нѣсколько статей въ защиту протекціонизма. Понимаете? Это отличный случай отшлифовать Котлецова съ его "Прогрессомъ" на всѣ корки, и притомъ такая полемика придастъ извѣстный вѣсъ нашей газетѣ. Да. Что же вы молчите?
— Да что же я могу сказать? Тутъ дѣло спеціалистовъ, а наша хата съ краю.
— Вотъ и вздоръ. Извините за откровенность! Именно мы можемъ въ этомъ дѣлѣ сыграть очень видную роль... Да-съ, это даже наша прямая задача... Возьмите заграничную прессу... Мы обязаны стоять на высотѣ нашего призванія и должны вполнѣ оправдать лестное довѣріе публики къ печатному слову. Въ наше время пресса — сила, батенька. И, главнымъ образомъ, сила на сторонѣ вотъ такихъ газетъ, какъ "Искорки", потому что ежемѣсячныя изданія и большія газеты слишкомъ дороги для публики и поэтому имѣютъ ограниченный кругъ читателей. Да-съ.