Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Будущность дворянства — стать совершенно земскимъ сословіемъ.
правитьРовно четыре года тому назадъ положено начало громадному перевороту, котораго такъ долго и тщетно чаяли цѣлыя поколѣнія, который, еще за семь лѣтъ, казался недосягаемо-далекимъ, несбыточнымъ — какъ самая дерзкая мечта, который, даже въ минуту осуществленія, представлялся еще неразрѣшимою задачею, — скорѣе отважною попыткою, чѣмъ дѣломъ вѣрно разсчитаннаго плана и несомнительнаго успѣха. Дѣйствительно, переворотъ этотъ захватывалъ такъ широко всѣ отношенія не только гражданскія, но и бытовыя, врѣзывался въ такую глубь нашей народной исторической почвы, что ни окинуть мысленнымъ взоромъ, ни предугадать его послѣдствій не было, — да и нѣтъ еще возможности. Онъ еще не совершился, во только еще совершается. Это переворотъ въ полномъ смыслѣ слова: точно будто перепахивается вся земля и выворачиваются ея глубокіе, нижніе слои, приподнимаемые тяжелымъ упорнымъ плугомъ. Перестанавливается весь тысячелѣтній складъ нашей исторической жизни. Уже теперь въ дворянскомъ быту ощущается и видима глазомъ разительная перемѣна; а пройдетъ еще нѣсколько лѣтъ — и мы не узнаемъ Русскаго общества. Еще остаются названія, но очевидно теряющія съ каждымъ днемъ свой прежній смыслъ; еще сохраняются привычки, наперекоръ всѣмъ убѣдительнымъ доводамъ разсудка и новѣйшаго опыта, но и онѣ, послѣ упрямой борьбы, постепенно, одна за другой, отрываются отъ быта, нерѣдко съ жгучею, хотя по большей части и молчаливою болью. Доживаетъ старое, теряя и образъ и форму, — выростаетъ, поднимается, отовсюду тѣснится впередъ новое — но также еще безъ образа, безъ формы. Все какъ будто сошло съ своихъ обычныхъ основъ и двинулось. Все тронулось, какъ ледъ весною. Все еще творится — въ процессѣ творенія, ни Werden, какъ говорятъ Нѣмцы, — я такое переходное состояніе, естественно, не можетъ не быть томительнымъ!.. Для насъ, какъ мы уже не ранъ говорили, явно и несомнѣнно одно — это пробужденіе жизни въ низшихъ классахъ народа, это подъемъ народнаго духа, — но куда направится эта жизнь, какъ пробьется этотъ подъемъ народнаго духа сквозь толстые слои нашего мусора и хлама, такъ обильно нанесенные исторіею послѣднихъ полутораста лѣтъ, все это еще неизвѣстно, все это можно видѣть только — «яко зерцаломъ въ гаданіи». Современная дѣйствительность пока еще мало представляетъ точекъ опоры для какихъ-нибудь положительныхъ выводовъ; ощущеніе настоящаго, испытываемое въ нашей, не простонародной средѣ, большею частію болѣзненно; къ будущему Русскаго народа, повидимому, можно относиться только вѣрою, — и должно сказать правду: эта вѣра живетъ у всѣхъ въ сердцѣ, хотя и не у всѣхъ на устахъ, живетъ какъ непосредственное чувство, которое не сознается, иногда даже отвергается близорукимъ разсудкомъ, но которое только и даетъ силу жить, безъ котораго жизнь была бы невозможна. Переживая бытовой внутренній, а не какой-либо внѣшній, политическій переворотъ, мы окружены диссонансомъ и противорѣчіемъ во всѣхъ смыслахъ и отношеніяхъ. Чувствуется безсиліе общественное, безсиліе всякихъ производительныхъ силъ жизни, — и въ то же время, порою, слышится въ цѣломъ организмѣ присутствіе такихъ силъ непочатыхъ и свѣжихъ, шевелится такая мощь, что становится стыдно собственныхъ, повидимому вполнѣ справедливыхъ, сомнѣній… Кругомъ матеріальная и нравственная несостоятельность во всемъ и всюду, несостоятельность всей нашей общественной среды, нововведеній, предпріятій, даже неуспѣхъ нѣкоторыхъ самыхъ благонамѣренныхъ усилій правительства, — и въ то же время очевидный успѣхъ крестьянской реформы. Сѣтуютъ на безлюдье, сѣтуютъ справедливо — и однакожъ совершилось величайшее въ исторіи дѣло, требовавшее не мало «людей» въ настоящемъ смыслѣ этого слова. Ощущается разложеніе всѣхъ общественныхъ гражданскихъ существующихъ основъ, — и при всемъ томъ, внутреннее сознаніе говоритъ, что это не старческое разложеніе, которое угрожаетъ смертью. Всюду жалобы на застой, — и грѣхъ сказать, чтобы этотъ застой былъ именно видимъ въ народѣ, въ многомилліонныхъ народныхъ массахъ; всюду жалобы на безденежье, — а народъ тратитъ денегъ гораздо больше, чѣмъ прежде. Все кругомъ, повидимому, банкрутится, — а народъ не бѣднѣетъ, крѣпнетъ, ростетъ… Конечно, такое противорѣчіе имѣетъ мѣсто вездѣ, при каждомъ соціальномъ переворотѣ, но у насъ оно коренится еще въ той двойственности, которою такъ долго страдалъ нашъ народный организмъ и при которой жизнь сосредоточивалась до сихъ поръ только въ одной его половинѣ, тогда какъ другая охвачена была какъ будто летаргическимъ сномъ. Теперь роли перемѣняются. То, что прежде было погружено въ мертвенность, проснулось къ жизни, а то, что жило — оказывается, повидимому, изжившимъ весь свой прежній запасъ жизни, и уже непригоднымъ въ своемъ прежнемъ самостоятельномъ значеніи. Очевидно, однако, что для полноты жизни необходимо здоровье всей цѣлости организма и правильное соотношеніе его Органовъ между собою, а не поглощеніе однихъ отправленій другими; самый же болѣзненный теперь брганъ — это мы, такъ-называемые образованные классы, мы — какъ дворянство — въ смыслѣ (и только въ смыслѣ) просвѣщенной общественной силы. Подмостки, — на которыхъ мы дѣйствовали со временъ Петровскаго переворота, въ продолженіи слишкомъ полутораста лѣтъ, — рухнули, и мы очутились на землѣ. Странно было бы, еслибъ мы опять вздумали карабкаться на какія-нибудь новыя подмостки! Надо попробовать дѣйствовать на землѣ… Было бы крайне невыгодно, еслибъ мы стали связывать свою судьбу съ тѣмъ, что разлагается и приходитъ въ несостоятельность: надо обратиться туда, гдѣ шевелится сила, и оттуда зачерпнуть и силы и здоровья.
Трудно залѣзть въ душу простонародья и вывѣдать тайну его мыслей, ощущеній и, имъ самимъ еще не ясно сознаваемыхъ, отношеній его духа къ настоящему перевороту трудно узнать, что онъ чувствуетъ и предчувствуетъ, что гадаетъ, что сдается ему?.. Намъ собственно доступно видѣть, слышать и осязать только то, что дѣлается сверху, въ близкихъ, родныхъ намъ слояхъ, — въ помѣщичьемъ классѣ, въ дворянствѣ. Здѣсь мы скорѣе можемъ судить, въ какой степени послѣднее, т. е. дворянство, уяснило себѣ свое положеніе, уразумѣло свое призваніе, свой историческій долгъ и повинность.
Мы никогда не присоединялись къ кличу: vae victis, горе побѣжденнымъ! Мы не только понимаемъ, но мы сами ее ощущаемъ, ту невольную боль, которую не можетъ не испытывать живое тѣло, когда надъ нимъ совершается операція, хотя бы самая необходимая и благодѣтельная, подобная той, которая совершается теперь надъ помѣщичьимъ бытомъ. Мы, — всей душою призывавшіе крестьянскую реформу и никому не уступающіе въ сочувствіи къ ней, — мы не можемъ однакоже смотрѣть совершенно безучастно на тѣ дѣйствительныя страданія, которыя производитъ ломка давно сложившагося историческаго быта, — какъ бы онъ ни былъ пороченъ и хотя бы мы сами готовы были первые подписать ему смертный приговоръ. Поэтому въ нашемъ сужденіи о современномъ положеніи дворянства нѣтъ не только злорадства, какъ многіе хотятъ видѣть, не только равнодушія, но напротивъ — самое неподдѣльное участіе и искреннѣйшее желаніе помочь ему отыскать выходъ изъ его, повидимому, безвыходнаго положенія. Дворянство чувствуетъ, что изъ-подъ ногъ его уходитъ почва, или тотъ искусственный паркетъ, на которомъ оно до сихъ поръ стояло; чувствуетъ, что теряетъ свою прежнюю опредѣленность, — и потому не удивительно, что оно инстинктивно ищетъ опредѣлиться или конституироваться вновь, стать снова на какомъ-нибудь твердомъ основанія… Вѣрно ли это исканіе, туда ли направлены поиски — гдѣ это основаніе въ самомъ дѣлѣ можетъ быть найдено, и могутъ ли къ дворянству быть примѣнены и теперь, въ наше время, тѣ же способы оффиціальнаго искусственнаго созиданія, какъ" бывало прежде, — вотъ въ чемъ вопросъ. Во всякомъ случаѣ очевидно, что дворянство теряетъ вѣру въ себя, какъ въ сословіе, и отъ этого происходитъ — съ одной стороны та раздражительная ревность къ охраненію еще остающихся правъ, а съ другой — иная крайность — побѣгъ изъ Россіи за границу, апатія, равнодушіе и т. д.
Въ самомъ дѣлѣ, трудно опредѣлить — что такое Россійское дворянство въ настоящее время? Мы разумѣемъ здѣсь юридическое опредѣленіе. Что это? историческое ли сословіе, основанное на генеалогическомъ началѣ, въ смыслѣ древности происхожденія? Ничуть не бывало. Древнихъ родовъ, записанныхъ въ Бархатной Книгѣ царя Ѳедора Алексѣевича, сравнительно съ новыми родами, весьма немного, по сколько-бъ ихъ и ни было, несомнѣнно то, что не происхожденіе лежитъ во главѣ угла настоящаго современнаго учрежденія. Замѣтимъ кстати, что всего менѣе древнихъ родовъ именно въ Московской губерніи, гдѣ земля изъ рукъ старинныхъ коренныхъ владѣльцевъ перешла большею частью въ руки выслужившихся чиновниковъ не изъ дворянъ, и частью даже иностранцевъ. — Поищемъ другаго принципа. Что же такое дворянство? не сословіе ли это землевладѣльцевъ? Но теперь землевладѣльцами, и даже владѣльцами населенныхъ имѣній, могутъ быть и купцы и другія сословія. При обѣднѣніи дворянскаго класса и при тщеславномъ побужденіи богатыхъ купцовъ обзаводиться хоть бы напримѣръ «подмосковными», можно предвидѣть время, и очень не вдалекѣ, что у насъ, въ Московской губерніи, владѣльцами знаменитыхъ дворянскихъ «подмосковныхъ» — будутъ никакъ не дворяне. — Такъ можетъ-быть это сословіе, т. е. дворянское, имѣетъ особенное, опредѣленное занятіе? можетъ-быть принципомъ сословности служитъ для него не древность происхожденія. и не землевладѣніе, а исключительность его призванія въ государствѣ, тотъ особенный трудъ, который выпалъ ему на долю и который оно несетъ для общей пользы? Дѣйствительно — такъ и было до Петра III го, до знаменитаго указа о вольности дворянства, освободившаго дворянство отъ повинности или привилегіи — вѣдать всякое государево и земское внѣшнее дѣло, т. е. служить. Но уже и съ Петра І-го, съ учрежденія табели о рангахъ, дворянство перестало быть исключительно служилымъ сословіемъ. Такимъ образомъ и служба не составляетъ его отличительнаго признака. — Но оно все же отличается отъ всѣхъ прочихъ сословій особенными правами?… Какими же именно? Правами по службѣ? Но дипломы университетовъ и высшихъ учебныхъ заведеній почти что уравниваютъ эти права для всѣхъ сословій; къ тому же табель о рангахъ безпрестанно сокращается самимъ правительствомъ. Правомъ быть изъятымъ отъ рекрутства, отъ тѣлесныхъ наказаній, и т. п.?… Но вѣдь этимъ избавленіемъ пользуются и другія нѣкоторыя сословія, напр. почетные граждане, купцы, всѣ учившіеся въ высшихъ и среднихъ учебныхъ заведеніяхъ; рекрутской повинности можетъ быть также дана совершенно новая организація, при которой и это отличіе исчезнетъ… Что же такое наконецъ это дворянство? Переставши при Петрѣ III-мъ быть обязательно служилымъ сословіемъ, стало ли оно исключительно сословіемъ земскимъ? И этого нѣтъ: оно все состоитъ изъ людей служилыхъ, но не въ древнемъ, а въ новѣйшемъ смыслѣ этого слова, въ смыслѣ и духѣ табели о рангахъ, изъ людей, которыхъ даже прирожденныя дворянскія права опредѣляются и теперь чиномъ служебнымъ: извѣстно, что по Дворянской Грамотѣ и нынѣ дѣйствующему закону — неимѣющій служебнаго чина не имѣетъ и права участія въ дворянскихъ собраніяхъ, хотя бы онъ былъ самый столбовой изъ столбовыхъ. Это правило очень важно: въ немъ заключается цѣлый принципъ. Мы уже не говоримъ о томъ, что при размноженіи въ дворянствѣ людей новыхъ, людей выслуги, съ характеромъ космополитическимъ, старая связь туземнаго дворянства съ мѣстностью — значительно ослабѣла.
Было у дворянъ право, которымъ съ XVIII вѣка опредѣлялось все ихъ юридическое значеніе — право крѣпостное, право владѣнія людьми. Этою правоспособностью измѣрялось дворянское достоинство, въ ней былъ несомнѣнный признакъ дворянскаго «потомственнаго» званія. Юридическая безправность милліоновъ крестьянъ дѣлала дворянъ, естественно и сама собою, единственными представителями, защитниками и хозяевами такъ-называемаго земства, — если можно говорить о земствѣ въ нашей новѣйшей исторіи; въ дворянахъ замыкалась вся сфера земской гражданской жизни; съ нимъ, съ крѣпостнымъ правомъ, связывалась и привилегія земскаго самоуправленія, выбора личнаго состава судебныхъ и полицейскихъ мѣстъ и пр. и пр. Но крѣпостнаго права уже нѣтъ, оно исчезло. Понятно, что какъ скоро и, прочія сословія призваны къ полноправности, земское самоуправленіе не можетъ уже быть исключительною привилегіею дворянства. Не пользовавшись и не умѣвъ, къ несчастію, пользоваться своими правами, когда они принадлежали исключительно ему, — станетъ ли дворянство добиваться этихъ правъ тогда, когда такая привилегія не можетъ уже оправдываться самымъ внѣшнимъ строемъ жизни, какъ это было прежде? Повторяемъ, мы говоримъ здѣсь не о бытовомъ значеніи дворянства, а объ его юридическомъ опредѣленіи. Но будемъ продолжать наши поиски. Внѣшняго признака и никакого непреложнаго основнаго принципа мы не нашли. Принципы мѣнялись, признаки исчезали одинъ за другимъ и наконецъ почти всѣ исчезли, съ исчезновеніемъ главнаго отличія «благородства» — крѣпостнаго права. Сдѣлаемъ же выводъ изъ всего нами сказаннаго: что же такое, наконецъ, дворянское сословіе, кто его составляетъ?
Вопервыхъ, дѣйствительно древніе дворянскіе роды, — которыхъ сравнительно немного, которымъ древность рода не даетъ никакихъ особенныхъ правъ и преимуществъ, и которые большею частью затемнены родами новѣйшими — «случайными», — временъ Петра, Екатерины и пр.
Вовторыхъ, роды происходящіе отъ людей, получившихъ въ военной службѣ чинъ прапорщичій или такъ-называемый первый оберъ-офицерскій чинъ, — или чинъ коллежскаго ассессора въ гражданской службѣ; извѣстно, что эти чины давали человѣку право считаться благорожденнымъ, wohlgeboren, какого бы происхожденія онъ ни былъ, — право числить себя потомственнымъ дворяниномъ и владѣть крѣпостными. Потомъ, когда «благородство», дававшееся вмѣстѣ съ «благородіемъ», стало пріобрѣтаться слишкомъ легко и число новыхъ дворянъ въ эту, настежь раскрытую, дверь стало прибывать въ несмѣтномъ количествѣ, «благородство» перенесено было на титулъ «высокоблагородія», далѣе на титулъ «высокородія» и наконецъ уже, не очень давно, на титулъ превосходительства.
Втретьихъ, дѣйствительные статскіе совѣтники и полковники, флота капитаны 1-го ранга: отнынѣ только они поступаютъ въ потомственное дворянство, они доставляютъ новый контингентъ этому сословію въ наше время.
Стало-быть — дворянство есть корпорація, состоящая изъ потомковъ древнихъ родовъ, записанныхъ въ Бархатной Книгѣ (принципъ древности рода, принципъ генеалогическій), изъ потомковъ оберъ-офицеровъ, коллежскихъ ассессоровъ и прочихъ штабъ-офицерскихъ чиновъ, дававшихъ въ разное время права дворянскаго сословія, и изъ современныхъ дѣйствительныхъ статскихъ совѣтниковъ, полковниковъ и капитановъ 1-го ранга (принципъ выслуги). Нельзя даже сказать, чтобъ основаніемъ этой корпораціи было землевладѣніе, потому что оно не обязательно, и, какъ мы сказали, земля переходитъ довольно быстро въ руки другихъ сословій. Мы знаемъ даже многихъ Рюриковичей, не имѣющихъ ни пяди поземельной собственности. И такъ, если сообразить, что эта корпорація не имѣетъ никакихъ особенныхъ отличительныхъ правъ, никакихъ особенныхъ отличительныхъ началъ и признаковъ, то нельзя не признаться, что существованіе ея можетъ быть объяснено развѣ только особенностями нашей исторической жизни. Другаго раціональнаго основанія мудрено придумать. Еслибъ еще уничтожились и чины, то и этотъ послѣдній внѣшній признакъ превратился бы только въ одно воспоминаніе… Въ какой степени имѣетъ будущность такая корпорація, мы не знаемъ, но очевидно, что въ вопросѣ о сословіяхъ у насъ необходимо должны выступить новыя основанія для классификаціи людей…
Понятно, что въ заботахъ объ отысканіи какого-либо прочнаго основанія для дворянской корпораціи, нѣкоторые публицисты (какъ напр. г. Чичеринъ, въ 1862 году въ газетѣ «Наше Время») стараются придать дворянству значеніе сословія чисто-политическаго, а другіе придумываютъ сотворить изъ него аристократію, заимствуя образцы изъ жизни другихъ европейскихъ странъ. Это понятно, — но, по мнѣнію нашему, не совсѣмъ разумно, а главное несогласно съ историческими основами Русской жизни. Нѣтъ никакихъ задатковъ для образованія аристократіи политической и поземельной въ той странѣ, гдѣ глубоко вкоренено сознаніе о правѣ на землю каждаго члена Русской земли, гдѣ землевладѣльцемъ является самъ народъ, гдѣ политическое устройство исключаетъ возможность какой бы то ни было олигархіи и ревниво, въ этомъ смыслѣ, охраняется всѣмъ народомъ, — гдѣ поприще государственной службы открыто всѣмъ и каждому, и гдѣ, даже въ сознаніи самого общества, дипломъ университетскій не только равноправенъ съ дворянскимъ патентомъ, но несравненно выше всякаго стараго пергамента, свидѣтельствующаго о древности рода. Нѣтъ сословія менѣе аристократическаго, какъ большинство нашего дворянства. Въ крестьянскомъ дѣлѣ для него на первомъ планѣ стоялъ вопросъ экономическій, а вовсе не политическій, — и несмотря на увѣренія нѣкоторыхъ публицистовъ и дворянъ, заразившихся иностранными идеями о сословности, — большинство Русскаго дворянства никогда не пристанетъ къ теоріямъ обезземеленія крестьянъ, никогда не покусится на разрушеніе сельской поземельной общины. Для большинства Русскаго дворянства Русскій крестьянъ безъ земли немыслимъ, — этимъ сказывается въ дворянствѣ коренное народное, историческое воззрѣніе, и еслибъ этого убѣжденія не жило въ самомъ дворянствѣ, въ тайникѣ его сознанія, крестьянское дѣло не могло бы и совершиться такъ легко и удобно. — Матеріаловъ для образованія аристократіи у насъ нѣтъ уже и потому, что аристократическому элементу исторія наносила у насъ отъ времени до времени такіе удары, отъ которыхъ ему никогда не оправиться, и вводила въ жизнь такіе элементы, которыхъ избыть уже невозможно. Чего, кажется, лучше для образованія аристократіи, какъ не княжескіе роды потомковъ Рюрика? и однакожъ, мы видимъ, что даже и въ древней Руси принципъ генеалогическій подчиненъ былъ другому принципу — принципу служилаго значенія: мѣстничались не о томъ, кто старше родомъ, а чей родъ въ первомъ или во второмъ восходящемъ поколѣніи занималъ важнѣйшую должность по государственной службѣ. Потомки Рюрика, — конечно аристократы pur sang, — стояли ниже Салтыковыхъ, Шереметевыхъ и другихъ знатныхъ служилыхъ родовъ. Принципъ землевладѣнія также едвали много значилъ: земли продавались, мѣнялись, жаловались и отбирались государемъ; не отъ землевладѣнія получали наши княжескіе, боярскіе и дворянскіе роды свое служилое значеніе. — Но уничтоженіи мѣстничества, когда всѣ старинные роды были записаны въ Бархатную Книгу при царѣ Ѳедорѣ Алексѣевичѣ, дѣйствительно, казалось, положено было основаніе аристократическому сословію, которому къ тому же было исключительно присвоено право и обязанность вѣдать всяческое государственное дѣло, ибо прочимъ сословіямъ не было доступа къ государственной службѣ. Но вотъ является Петръ и учрежденіемъ табели о рангахъ лишаетъ Бархатную Книгу всякаго практическаго значенія и вводитъ въ высшее сословіе массу людей новыхъ. И это не потому, чтобъ онъ былъ врагомъ аристократическаго принципа, а потому, что онъ хотѣлъ устроить высшее сословіе на новомъ основаніи, по своей идеѣ, своею властью, безъ корней, безъ преданій въ ненавистномъ ему историческомъ прошломъ. При немъ самомъ и при ближайшихъ его преемникахъ была попытка создать маіораты въ Россіи, но она рушилась отъ противодѣйствія самой жизни. Тѣмъ не менѣе дворянство еще сохраняло нѣкоторое свое прежнее историческое положеніе: оно повинно было служить. Петръ Ш, знаменитымъ указомъ о вольности дворянской, уничтожилъ значеніе дворянства какъ служилаго сословія, съ цѣлью создать что-то въ родѣ аристократіи, но въ сущности только раскрѣпилъ дворянство съ его старыми историческими основами. Между тѣмъ, въ то же самое время еще крѣпче самимъ правительствомъ закрѣплялся народъ. Потомъ историческая логика взяла свое и черезъ сто лѣтъ раскрѣплены и крестьяне. Въ этотъ промежутокъ времени дворянство какъ будто получило самостоятельное значеніе, — т. е. начало значить само по себѣ, а не по отношенію къ государству. Екатерина II своею Грамотою старалась организовать его какъ сословіе, основанное на родовомъ началѣ. Но и эта искусственная организація носила сама въ себѣ противорѣчіе: какое же это было сословіе, основанное на родовомъ началѣ, когда право на участіе въ дворянскихъ выборахъ возможно было для дворянина только съ полученіемъ служебнаго офицерскаго чина и когда пріобрѣтеніе извѣстнаго офицерскаго чина не-дворяниномъ давало ему свободный входъ въ сословіе родовыхъ дворянъ? Очевидно, что эта организація могла держаться только до тѣхъ поръ, пока существовало крѣпостное право.
Мы не предрѣшаемъ вопроса о томъ, чѣмъ станетъ дворянство, — да и предрѣшать не беремся. Это дѣло самой жизни, но нельзя не пожелать чтобъ дворянство поболѣе внимало ея указаніямъ. Рѣчь идетъ теперь не о самоуничтоженіи, а о совершающемся и отчасти уже совершившемся фактѣ. Хлопотать теперь дворянству приходится не объ утраченныхъ привилегіяхъ, а о привилегіи новой, совершенно инаго свойства, не политической, а нравственной, пріобрѣтаемой не чрезъ принудительную силу формальнаго закона, а чрезъ добровольное и свободное, всеобщее признаніе. Заботиться слѣдуетъ уже не объ юридическомъ значеніи дворянства, а о сохраненіи его битоваго значенія. Если само правительство, уступая неотразимой? силѣ исторической логики, ищетъ въ наше время придать всѣмъ сословіямъ новое значеніе, — не то, которое они имѣли прежде, смотря по тому, какое мѣсто и участіе имѣло каждое изъ нихъ въ строеніи государства, во сколько каждое изъ нихъ тянуло (юридическій терминъ) къ государству, и несло государственное тягло, — а въ смыслѣ самостоятельныхъ свободно хозяйствующихъ обществъ подъ покровомъ государства, — то дворянству остается только содѣйствовать такому дѣлу, воспользовавшись для этого всѣмъ своимъ историческимъ бытовымъ, еще памятнымъ, живымъ и въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, можетъ -быть, даже дорогимъ для народа значеніемъ. Съ утратою юридическихъ привилегій дворяне не перестаютъ быть образованнымъ классомъ и въ этомъ качествѣ составлять главный элементъ общественной силы. Стараться объ удержаніи искусственной Организаціи Екатерины II, уже нарушенной неотвратимымъ ходомъ исторіи, или же мечтать о возможности иной, чуждой Русской жизни, политической организаціи дворянства — это значило бы идти наперекоръ исторіи, затруднять дѣло возрожденія земства, или же отдать его во власть антиземскихъ и антиобщественныхъ элементовъ; это значило бы не понимать своего истиннаго призванія и губитъ вмѣстѣ съ своимъ бытовымъ и общественнымъ положеніемъ и все то добро, которое они, дворяне, могли бы принести странѣ — добро просвѣщенія, народнаго самосознанія, опытности… Напротивъ, отложивъ всякія заботы объ организаціи себя, какъ политическаго сословія, о пріобрѣтеніи новыхъ или объ упроченіи старыхъ правъ, дворянство должно было бы теперь, по нашему мнѣнію, искренно и откровенно примкнуть съ своею общественною силою къ земству и стать вполнѣ сословіемъ земскимъ. Поступая иначе — оно рискуетъ попасть въ изолированное положеніе, въ которомъ, къ сожалѣнію, уже и стоитъ отчасти. Читатели уже знаютъ, что это положеніе дворянства лишаетъ, во многихъ мѣстностяхъ, земскія учрежденія самыхъ полезныхъ и необходимыхъ членовъ, — существенныхъ представителей интересовъ поземельной собственности. Отъ этого можетъ произойти вредъ не только для дворянства, но и для прочихъ сословій, — вредъ, который на первое же время можетъ обнаружиться въ томъ, что правительство вынуждено будетъ въ дѣлахъ земства дѣйствовать снова посредствомъ чиновниковъ… Признаться сказать, мы видѣли бы залогъ великой силы въ будущемъ, еслибъ, безъ всякихъ фразъ и декламацій, безъ политическихъ пряностей, завязалась на Руси хоть бы только почка какого-нибудь серьезнаго, настоящаго, дѣльнаго дѣла, совмѣстно разрабатываемаго всѣми земскими сословіями, хотя бы даже въ самыхъ малыхъ размѣрахъ и въ вопросахъ чисто хозяйственныхъ. Возможность этого раскрывается уже отчасти я въ земскихъ учрежденіяхъ, и не воспользоваться этимъ случаемъ, — для блага самой земской идеи, — было бы признакомъ полнѣйшей политической безтактности…