БРЕТОНКА.
правитьМежду идеалистическими чертами бретонскаго характера находится одна, которую я, къ сожалѣнію, недостаточно выяснилъ въ моихъ «Дѣтскихъ воспоминаніяхъ», — способность хранить во всей силѣ затаенную въ сердцѣ любовь, жить только этой любовью и умереть съ неизмѣнною мыслью о ней.
Эту черту напомнили мнѣ бретонки, которыя, поступивъ служанками въ какой-нибудь домъ, могутъ цѣлые годы оставаться въ немъ безотлучно; живя въ Парижѣ, онѣ не знаютъ его и желаютъ только быть одинокими, никѣмъ не замѣченными. Почти всегда онѣ поглощены одной тайной думой; часто это просто мистическое созерцанье, но оно рѣдко бываетъ главной причиной ихъ настойчивой потребности къ уединенію.
Чаще всего причина этого заключается въ скрытой любви, возникшей въ дѣтствѣ и съ возрастомъ только усилившейся. Не проявляясь внѣшнимъ образомъ, это чувство тѣмъ сильнѣе господствуетъ надъ всѣми другими. Ничего не существуетъ для сердца въ такомъ состояніи, ничто не привлекаетъ кромѣ излюбленной мысли. Лелѣя ее цѣлыми днями и ночами, душа многіе годы полна ею и равнодушна ко всему остальному.
Встарину физіологія называла такіе темпераменты меланхоличными и имъ приписывала все, что дѣлается необыкновеннаго на свѣтѣ. Дѣйствительно мало замѣчательныхъ жизней, въ основаніи которыхъ не лежитъ secretum теит mihi великихъ отшельниковъ и великихъ людей. Любовь къ уединенію бываетъ обыкновенно слѣдствіемъ одной мысли, поглощающей всѣ остальныя. Однажды я привелъ моей сестрѣ слова: In angello cum libella. Они ей такъ понравились, что она стала безпрестанно повторять ихъ, какъ свой девизъ. Жить только въ присутствіи самого себя и Бога — условіе для того, чтобы вліять на людей и господствовать надъ ними. Великія явленія жизни: патріотическія, научныя, филантропическія — всегда происходятъ отъ продолжительнаго бесѣдованія съ самимъ собою.
Непоротливость бретонцевъ находится въ большой зависимости отъ этой потребности лѣниваго созерцанія, которое не вяжется съ внѣшней дѣятельностью и требуетъ полнаго покоя чувствъ. У этой расы мало желаній, мало потребностей; она способна ждать даже когда дѣло идетъ о любви. Моя сестра разсказывала мнѣ по этому поводу исторію матери одной ея подруги. Эта исторія ей нравилась, потому что вся сущность ея заключается въ героической любви, которая такъ соотвѣтствуетъ ея собственному характеру. Я позабылъ эту исторію, но недавно нѣкоторыя обстоятельства напомнили мнѣ ее. Сестра часто называла мнѣ эту уважаемую особу, передъ которой она благоговѣла, но я назову ее Эммой Козилисъ.
Она не была красавица, но въ ея лицѣ, по словамъ моей сестры, была невыразимая прелесть. У ней были прекрасные глаза, а брови, казалось, говорили о малѣйшемъ движеніи ея стыдливой, застѣнчивой души. Ея кожа была такъ тонка, что всякое, самое легкое волненіе вызывало у нея мимолетный румянецъ, — признакъ, что у ней была тайна, которую она никому не довѣряла. Вообще она отличалась той невинной, непорочной физіономіей, которая такъ плѣнила Карла II въ дѣвицѣ Керуаль и во всякой бретонкѣ такъ плѣнительна, что отъ одного взгляда на нее вы какъ-бы становитесь лучше. Лучше, или хуже? Въ Бретани различіе между мужчинами и женщинами наиболѣе велико и какъ въ подобныхъ первобытныхъ странахъ весьма легко вызвать жестокіе инстинкты, то иногда случается, что одинъ видъ женщины порождаетъ въ мужчинахъ странные нервные припадки. Находили убитыхъ молодыхъ дѣвушекъ, которыя однако не были изнасилованы. Прежде встрѣчались безпричинныя убійства молодыхъ священниковъ; но давно уже эти проявленія бѣшенства не повторяются.
Сюда же относится особенная черта въ нравахъ бретонцевъ, именно отсутствіе драгоцѣнностей и даже цвѣтовъ въ женскихъ украшеніяхъ. Духовенство противъ этого и, что касается драгоцѣнностей, то оно вполнѣ право.
Въ древности носили украшенія на обнаженномъ тѣлѣ, и этотъ обычай имѣлъ свое основаніе. Греція умѣла искусственно украшать образцовое произведеніе природы — тѣло женщины. Но въ нашихъ холодныхъ климатахъ и при христіанской идеѣ скромности, драгоцѣнности неумѣстны; онѣ просто возбуждаютъ во мнѣ отвращеніе. Могутъ-ли подвѣски, какъ у дикихъ и мишура, любимая бедуинами, придать взгляду кротость и нѣжность, которыя всего прелестнѣе въ женщинѣ! Развѣ добродѣтель и невинность выражаются въ блескѣ драгоцѣнностей? Было-ли изобрѣтено хоть какое-нибудь украшеніе для глазъ? Правда, существуютъ краски; но развѣ женщина, уважающая себя, станетъ краситься? Ужасная выдумка — чернить то, что такъ свѣтло, и марать края священнаго источника, въ которомъ сіяетъ рай. Говорить-ли все? Меня смущаютъ даже пестрые цвѣта, ради возвышенія красоты. Достаточно двухъ цвѣтовъ: бѣлаго и чернаго — они лучше всякихъ украшеній заставляютъ думать о скрытыхъ подъ ними прелестяхъ.
Одна изъ легендъ, связанныхъ съ именемъ Анны Бретонской, хорошо передаетъ оттѣнокъ женской прелести, доставшейся на долю нашей доброй расѣ, а то что говорятъ объ уэльцахъ, равно относится и къ бретонцамъ, такъ какъ они одного происхожденія. Такъ шекспировскій образъ Имогрены чисто бретонскій. Скажу болѣе. Прелесть англійской женщины, такой цѣломудренной и вмѣстѣ съ тѣмъ такой сладострастной, по моему, скорѣй кельтическая, чѣмъ англо-саксонская.
Разсказываютъ, что послѣдняя бретонская герцогиня въ одномъ разговорѣ съ св. Анной, которая ни въ чемъ не могла отказать ей, попросила у своей могучей покровительницы особеннаго дара для женщинъ ея провинціи. Святая даровала имъ цѣломудренность и съ того времени не было ни одного примѣра, чтобы замужняя бретонка нарушила свой брачный долгъ.
Дѣйствительно, это было великое пріобрѣтеніе; однако герцогиня имъ не удовольствовалась и просила святую къ нему еще красоту. Св. Анна была въ большомъ затрудненіи и призналась, что красота не въ ея власти; но, поразмысливъ, она вотъ что даровала своей крестницѣ: женщины, которыхъ надѣлила она цѣломудріемъ, съумѣютъ извлечь изъ добродѣтели то, что извлекаютъ другія изъ красоты. Впечатлѣніе красоты, производимое прелестью — вотъ сущность дара св. Анны. Женщина дѣйствительно хорошая и добрая никогда не будетъ поражать своимъ уродствомъ. Достойная особа, на долю которой выпалъ даръ св. Анны, всегда можетъ своимъ хорошимъ расположеніемъ духа, преданностью и добрымъ сердцемъ придать себѣ прелесть, равную красотѣ. Она чаруетъ болѣе всякой красавицы. У меня былъ двоюродный братъ, сдѣлавшійся впослѣдствіи прекраснѣйшимъ человѣкомъ, но который въ дѣтствѣ былъ истый демонъ. Одна только моя сестра, очень тихая пятнадцати-лѣтняя дѣвочка, заставляла его слушаться: онъ сломалъ себѣ руку, доставая для нея птицъ изъ гнѣзда на крышѣ сарая; моя сестра вынуждена была сидѣть цѣлый мѣсяцъ у его постели, чтобы заставить его спокойно лежать.
По этой причинѣ, повторяю, своимъ маленькимъ умнымъ лицомъ, съ легкимъ оттѣнкомъ тихой грусти, молоденькая Керуаль, не имѣя правильной красоты, такъ плѣнила короля Карла II, что въ своемъ блестящемъ дворѣ онъ не хотѣлъ видѣть никого, кромѣ нея, что протестанты объясняли дьявольскими чарами. Они въ сущности не были совершенно неправы, и если бы стали утверждать, что цѣломудренность, въ сущности, верхъ чувственности, а непорочность — верхъ кокетства, то я не сталь-бы противорѣчить. Есть женщины опасныя своею невинностью, и очень трудно распознать въ подобномъ случаѣ, что въ нихъ дѣйствуетъ: добро или зло? Міръ одно цѣлое, всему одно начало, всѣ диссонансы на извѣстной высотѣ сливаются въ одну верховную гармонію, которой имя любовь.
Маленькая Эмма Козилисъ ничего не знала обо всемъ этомъ; она ходила въ церковь со своимъ молитвенникомъ и шестнадцати, или семнадцати лѣтъ, сама того не замѣчая, какъ она не замѣчала своей цвѣтущей молодости, полюбила одного молодого человѣка, двадцати или двадцати двухъ лѣтъ, котораго я назову Эмилемъ.
Начала этому чувству не было, оно овладѣло ею совершенна незамѣтно. Въ этой странѣ честныхъ нравовъ сношенія между молодыми людьми обоихъ половъ свободнѣе, чѣмъ въ подозрительномъ Парижѣ, гдѣ во всемъ боятся дурного. Напримѣръ, мое нравственное воспитаніе совершено нѣсколькими подругами дѣтства, невинными и очень красивыми; еще и теперь добро, разумъ, все хорошее и кроткое представляется мнѣ въ образѣ милой дѣвушки двѣнадцати лѣтъ, скромно дѣлающей мнѣ знаки. И рѣдко ощущалъ я такое сильное волненіе, какъ въ ту минуту, когда, спустя сорокъ лѣтъ, одна изъ моихъ подругъ дѣтства назвала меня «милый Эрнестъ».
Эмма знала Эмиля съ тѣхъ поръ, какъ помнила себя; она больше мечтала, чѣмъ размышляла, и въ одинъ прекрасный день ея молоденькое сердечко оказалось всецѣло занятымъ юношей.
Ея выборъ былъ вполнѣ инстинктивный. Эмиль былъ хорошій, немного слабодушный молодой человѣкъ. Но именно эта простота, это отсутствіе всякихъ претензій нравились ей. Она не замѣтила бы человѣка лучше его, да къ тому же въ маленькомъ міркѣ, въ которомъ она жила — гдѣ ей было встрѣтить кого-нибудь получше? Она дѣйствовала по странному инстинкту, который заставляетъ поступать, ничего не обдумывая, не заботясь ни о причинахъ, ни о послѣдствіяхъ.
Годъ или два тому назадъ меня добили камнями за то, что я во Франціи вздумалъ говорить о любви, какъ о чемъ-то священномъ, религіозномъ, мистическомъ, а потому на этотъ разъ я буду краткимъ.
Наша страна, снисходительная къ безнравственности, съ трудомъ дозволяетъ говорить серьезнымъ тономъ о величайшей тайнѣ природы. Но замѣчаютъ того, что, считая любовь безсмыслицей, пустякомъ или развратомъ, совершаютъ святотатство.
Для меня лучшимъ доказательствомъ божественнаго происхожденія любви представляется ея инстинктивность. Она рождается какъ полевой цвѣтокъ, дѣйствуетъ какъ магнитъ. Наука доказываетъ, что если-бы во всемъ мірѣ были только два атома, то какъ-бы далеко они ни находились другъ отъ друга, они пришли-бы въ движеніе, стремясь соединиться.
Любовь Эммы была такого рода, невинная, безсознательная. Она обладала очень небольшимъ, но очень тонкимъ и очень вѣрнымъ пониманіемъ прекраснаго и добраго. Женщина не привязывается къ отвлеченностямъ; она любитъ добро, когда добро олицетворяется кѣмъ-нибудь существующимъ, живымъ. Подъ обманчивымъ покровомъ дѣтской беззаботности любовь Эммы скоро совсѣмъ поглотила ее. По цѣлымъ днямъ она сидѣла неподвижно, всецѣло предаваясь томной нѣгѣ, которой она наслаждалась съ совершеннымъ спокойствіемъ, какъ наслаждаются теплымъ вѣтеркомъ, не задавая себѣ вопроса, откуда онъ дуетъ, или спѣлымъ плодомъ, не боясь яда, который можетъ въ немъ скрываться.
Конечно, она не говорила ничего о томъ, что чувствовала, ни тому, кого любила, ни своей семьѣ, ни своимъ подругамъ. Это была ошибка, если хотите, и вы сейчасъ увидите, какъ она ее дорого искупила. Она жила среди честнѣйшихъ людей и была такъ сдержанна, что никто не подозрѣвалъ о томъ, что наполняло ея сердце и мысли. Она долго наслаждалась своей тайной и признаніе навѣрно уменьшило бы ея наслажденіе.
При ея застѣнчивости ей не надо было лицемѣрить и она вполнѣ естественно хранила равнодушный, умышленно разсѣянный видъ, который обязателенъ молодымъ дѣвушкамъ. То, что она испытывала, было такъ неопредѣленно; ея воображеніе такъ чисто; разговоры, которые она слышала, были всегда такъ приличны, что ей и въ голову никогда не приходило, чтобы овладѣвшее ею чувство было преступное. Ея сердце было право предъ ея совѣстью. Сомнѣніе въ томъ, что дѣлало ее столь счастливой, было въ ея глазахъ такъ же грѣшно, какъ хула на Бога, на церковь и ея таинства.
Крайняя неосторожность такого поведенія, извинительная лишь въ ребенкѣ, скоро обнаружилась. Пока Эмма только и жила, что своею любовью, Эмиль вовсе о ней не думалъ. Какъ всѣ, онъ находилъ ее прелестной, но никогда не осмѣлился бы сказать ей этого. Онъ былъ посредственный, пассивный человѣкъ и предоставилъ матери женить себя. Но виноватъ-ли онъ? Эмма была такъ скромна, что ее не замѣчали среди ея подругъ; можно даже сказать, что она сама пряталась.
Ударъ для нея былъ внезапный, какъ ударъ молніи. Однажды она разговаривала въ саду со своими подругами; говорили о разныхъ новостяхъ. Самая свѣжая новость былъ бракъ Эмиля съ Анной М.. О немъ говорили, какъ о дѣлѣ рѣшенномъ. Эмма слышала все. Она такъ владѣла собою, что никто и не заподозрилъ, что острый ножъ вонзился въ ея сердце. Она молчала и скоро ушла, не выказавъ ничѣмъ своего волненія.
Нѣсколько дней спустя, въ томъ же кружкѣ и въ томъ же саду передавалась другая новость: Эмма поступала въ монастырь урсулинокъ. Такъ какъ Эмма была очень благочестива, то это никого не удивило. Ея тайна принадлежала исключительно ей одной и никто не подозрѣвалъ другой причины. ІТикому не могла придти въ голову мысль, что женитьба Эмиля побудила Эмму пойти въ монастырь. Принятіе монашескаго чина было очень обыкновенно въ провинціальной буржуазіи. Поступленіе Эммы въ монастырь поэтому не вызвало ни малѣйшаго удивленія.
Въ общинѣ урсулинокъ допускались различныя степени Монашества. На ряду съ сестрами, произнесшими вѣчный обѣтъ монашества, были благочестивыя особы, носившія одежду, похожую на монашескую, но безъ таинственнаго вуаля и исполнявшія обязанности монахинь, не неся никакихъ обязательствъ. Большая часть ихъ произносила обѣтъ по истеченіи нѣсколькихъ лѣтъ; но былъ также не одинъ примѣръ, что послушницы, проведя нѣсколько лѣтъ въ монастырѣ, снова возвращались въ міръ.
Въ число такихъ монахинь поступила бѣдная Эмма. Ея послушаніе, искусъ и поведеніе въ монастырѣ, — все было очень обыкновенно. Скука неизвѣстна такимъ людямъ: они мечтаютъ слишкомъ много, чтобы имѣть время скучать. Это была самая исправная монахиня, благочестивая, уважаемая старшими. Ея лицо, блѣдное какъ ея бѣлое холщевое платье, выражало набожное спокойствіе, привычное монахинямъ. Усердная въ молитвѣ и дѣлахъ благочестія, она скоро свыклась съ монастырской жизнью. Въ нѣсколько дней тихое и однообразное теченіе правильной жизни усыпило ее и она постоянно находилась въ какомъ-то сладкомъ снѣ.
Удалось-ли ей изгнать изъ своего сердца образъ, который всецѣло овладѣлъ имъ? Ни мало; она даже этого и не пробовала. У нея ни на минуту не являлось подозрѣнія, что думать о немъ было грѣшно. Мысль о немъ была какъ-бы благоуханная роза въ ея груди; она скорѣе усумнилась-бы въ Богѣ, чѣмъ въ святости чувства, которое ее наполняло. Ея любовь была безконечная сладкая мечта и она не отдѣляла своей любви отъ своего благочестія, ни благочестія отъ любви. Ея монашескіе подвиги въ особенности были проникнуты этой любовью. Она находила въ нихъ чрезвычайную прелесть. Инстинктивно чувствуя, что женщина должна наслаждаться, или страдать, она находила какое-то удовольствіе въ умерщвленіи своей плоти. Она съ радостью думала, что терпѣла все это ради того, кого любитъ, и что кромѣ него она не увидитъ больше ни одного мужчины. Въ монастырской жизни черпала она какую-то возбуждающую и обновляющую силу для своей любви.
Сюда присоединилось еще одно чувство: она гордилась своимъ заключеніемъ. Въ любимыхъ мечтахъ удалившейся въ монастырь женщины всегда кроется мысль, что ея тѣло такое сокровище, что нужны замки и стѣны для его безопасности. Чѣмъ строже вещь оберегается, тѣмъ дороже она кажется. Женщина всегда думаетъ, что она нравится, и это ее пугаетъ. Нерѣдко мы видимъ, что замѣчательныя красавицы имѣютъ отвращеніе къ свѣту. Женщина, обрекшая себя на безбрачіе, почти всегда желаетъ удалиться отъ міра и быть скрытой подъ вуалемъ. Ей даже пріятно заявлять всѣмъ открыто, что то счастіе, которое она могла-бы даровать, она оставляетъ себѣ. Показывая свое презрѣніе къ мужчинамъ, она хочетъ быть увѣренной, что никто, кромѣ ея и Бога, ее не видитъ.
Съ этой потребностью душевныхъ наслажденій соединяется молчаливое сознаніе своей слабости, которая такъ трогаетъ мужчинъ. Намъ нравится, чтобы женщина остерегалась своей немощности, чтобы она берегла себя, чтобы была всегда на-сторожѣ и сознавалась такимъ косвеннымъ образомъ, что если бы она не берегла себя, то легко подвергнулась-бы паденію. Смѣлая, увѣренная въ себѣ женщина нѣкоторыхъ современныхъ странъ намъ антипатична. Мы любимъ, чтобы въ женщинѣ чувствовалась слабость ея пола, чтобы ей требовались усилія для сохраненія своей добродѣтели, чтобы она была скромна, застѣнчива, всегда на стражѣ своего тайнаго сокровища.
У недалекихъ умомъ товарокъ Эммы все это сливалось въ мистическомъ пафосѣ. Но Эмма представила болѣе сложный случай. Невинность ея была такъ совершенна и воображеніе такъ чисто, что въ своей мечтательной томности она не видѣла ничего предосудительнаго. Она была такъ увѣрена въ своей непорочности, что никогда не считала нужнымъ каяться на исповѣди. Она чувствовала полнѣйшее спокойствіе и не ощущала необходимости уничтожать въ себѣ мірскихъ мыслей, какъ обыкновенно приходится лицамъ, поступающимъ въ монастырь. Ея затворничество было полное. Никогда ни одинъ мужчина не вызывалъ ее въ пріемную. Ея родственницы находили ее до такой степени отрѣшившейся отъ міра, что мало-по-малу перестали навѣщать ее.
Такъ жила она пять лѣтъ безъ бурь, безъ потрясеній. Думала-ли она по временамъ, что жена Эмиля была слабаго здоровья? Такъ какъ все, что дѣлалось въ городѣ, было извѣстно въ монастырѣ, то она знала, что у Анны двѣ маленькія дочери. Ея доброе сердце не говорило ей: ты будешь когда-нибудь ихъ матерью? Она была счастлива и не желала другого счастья. Она прожила-бы такъ до самой смерти, безъ огорченій и сожалѣній. Однако какой-то инстинктъ не дозволялъ ей произнести окончательнаго обѣта. Настоятельница нѣсколько разъ говорила ей объ этомъ; она отговаривалась тѣмъ, что считаетъ себя еще недостойной. Она дѣйствительно была такъ скромна, что подобное чувство въ ней казалось совершенно естественнымъ.
Возможность-же возврата къ прежнему, которая никогда ясно не представлялась ей, но, невѣдомо ей самой, была тайнымъ двигателемъ ея безсознательной жизни, вдругъ представилась въ дѣйствительности. У Анны М… была сестра въ общинѣ урсулинокъ. Однажды, но существовавшему обычаю, велѣно было молиться за близкую родственницу одной изъ сестеръ, бывшую при смерти. Въ монастыряхъ все дѣлается извѣстнымъ очень быстро. Эмма услыхала имя этой больной. Двѣ маленькія дѣвочки, оставшіяся теперь безъ матери, были поручены ихъ теткѣ-монахинѣ; Эмма могла ласкать ихъ. На слѣдующій день похоронный благовѣстъ возвѣстилъ о смерти бѣдной Анны. Потомъ были похороны. Эмма слѣдила по колокольному звону весь ходъ службы, отпѣваніе, выносъ. Въ то же время шла служба и въ монастырѣ. Эмма молилась, какъ другія, съ такимъ, повидимому, спокойствіемъ, что сами ангелы не замѣтили-бы, что она молилась за соперницу.
Волненіе однако овладѣло ею, и когда прекратившійся звонъ возвѣстилъ, что гробъ опущенъ въ могилу, она пришла въ такое состояніе, которое было ей совершенно невѣдомо. Она не узнавала себя, едва могла молиться, попробовала надѣть власяницу, но не вынесла ея; умерщвленье плоти теперь возмущало ее. Она на цѣлую недѣлю запретила себѣ причащаться. Ея миръ нарушился, благочестіе пошатнулось. По временамъ она чувствовала себя эгоистской, чуть не злой. Церковь не давала ей больше утѣшенія; долгія, тихія размышленія, доставлявшія ей столько сладости, замѣнились постоянной разсѣянностью, которой она не въ силахъ была преодолѣть.
Это былъ опасный моментъ въ ея жизни; она навѣрно погибла-бы, если-бы не представилось того исхода, о которомъ я сейчасъ разскажу. Можетъ быть она и осталась-бы въ монастырѣ, но она была-бы дурная монахиня, а нѣтъ ничего хуже. Цѣпи, которыя ей были такъ пріятны, пока наслажденіе было невозможно, стали нестерпимы. Любимый образъ, который цѣлые годы покоился въ глубинѣ ея сердца, теперь смущалъ ее, сводилъ ее съ ума.
Наконецъ она сочла себя обязанной во всемъ признаться духовнику. Это былъ человѣкъ недалекій, но добрый, разумный. Сначала онъ совѣтовалъ обождать, но потомъ увидѣлъ всю силу зла. Такъ какъ это была тайна, сообщенная ему на исповѣди, то онъ не имѣлъ права спросить совѣта епископа, а поступилъ по внушенію своего собственнаго разума. Убѣжденный, что дѣло идетъ о спасеніи его духовной дочери, онъ пришелъ къ совершенно отеческой мысли. Онъ велѣлъ довѣрить маленькихъ дочерей Анны исключительно заботамъ Эммы. Онъ надѣялся такимъ образомъ найти исходъ волненію, которое овладѣло ею и дать ей возможность излить на этихъ сиротокъ избытокъ чувствъ, переполнившихъ ее сердце. Въ случаѣ, если-бы состоялась свадьба Эммы съ Эмилемъ, то можно было-бы сказать, что все произошло по настоянію Эмиля, желающаго дать вторую мать своимъ дѣтямъ. Онъ надѣялся такимъ образомъ избѣжать скандала.
Вскорѣ отецъ пришелъ навѣстить своихъ дочерей и Эмма повела ихъ въ пріемную. Ударъ былъ ужасный. Она залилась слезами. Эмиль мало измѣнился; онъ былъ такой, какимъ она пять лѣтъ представляла его себѣ въ своихъ мечтахъ. Что же касается до нея, то она совсѣмъ исхудала. Потокъ слезъ, котораго сдержать она была не въ силахъ, растрогалъ его; противъ своего обыкновенія она совсѣмъ не владѣла собой; въ выраженіи ея глазъ, полныхъ слезъ, Эмиль невольно прочелъ ея любовь.
Этотъ человѣкъ, по уму очень заурядный, но дѣйствительно добрый, все теперь понялъ. Словно молнія озарила его умъ. Его нѣжное сердце было глубоко тронуто. Видъ двухъ малютокъ, котовыхъ онъ очень любилъ, на рукахъ этой женщины растрогалъ его до глубины души. Его сердце исполнилось почтительной любовью, благоговѣйное воспоминаніе объ Аннѣ слилось съ этимъ новымъ чувствомъ. Онъ не прочелъ ни одного романа, былъ чуждъ всякой литературы, и неслыханная милость, посланная ему Богомъ, ни на одну минуту не возбудила въ немъ фатовства.
Чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ Эмма и Эмиль были повѣнчаны. Теперь всѣ увидѣли то, чего не съумѣли замѣтить раньше. Весь околотокъ интересовался этой свадьбой; Эмму очень любили за ея доброту. Общественное мнѣніе, обыкновенно не очень благосклонное къ монахинямъ, уходящимъ изъ монастыря, было къ ней очень снисходительно. Ея остриженные волосы скрылись подъ красивымъ головнымъ уборомъ; ея грудь, опавшая отъ бичеванья, приняла свои прежнія формы и она уже не казалась старше своихъ двадцати четырехъ лѣтъ. Всѣ были рады возвращенію въ свѣтъ той, которую считали навсегда погребенной.
Моя сестра полагала, что никогда сердце женщины не испытало такой радости, какую ощущала эта героиня вѣрной любви. Ея страсть, безмолвная въ теченіи пяти лѣтъ и только усиленная страданіями, стала частью ея самой. Во всю послѣдующую жизнь ни любовь, т. е. ея счастье, нисколько не уменьшилась. Безмолвное спокойствіе, которымъ она пользовалась въ теченіи пяти лѣтъ, проведенныхъ въ монастырѣ, и которое было такъ сильно потрясено колоколомъ, возвѣстившимъ смерть ея соперницы, продолжалось и не было омрачено ни малѣйшей тѣнью до самой ея смерти.
Ея мужъ, видя передъ собою это чудесное доказательство вѣрной любви, привязался къ ней всей душой. Не смотря на свою мелкую натуру, Эмиль понималъ, какое несравненное сокровище даровало ему небо, и его чувство къ женѣ обратилось въ религіозное поклоненіе.
Въ ней же всего сильнѣе было чувство безграничнаго восторга. «Я побѣдила» — была господствующая мысль всей ея жизни. Воспоминаніе о монастырѣ всегда было ей дорого. Она каждый годъ возвращалась туда на нѣсколько дней. Ея благочестіе было инстинктивное и потому не мѣшало ея любви. Она хранила свое монастырское платье, а власяница висѣла надъ ея постелью; она часто разсказывала своему мужу все, что вытерпѣла ради него, и какъ въ теченіи пяти лѣтъ умерщвляла свою плоть, чтобы сохранить свою любовь. За то теперь она вкусила полнѣйшее блаженство, ни разу и ничѣмъ не омраченное. Она ужасно рискнула: монастырь могъ истощить въ ней источникъ любви, а воспоминаніе объ Аннѣ могло пережить ее. Это ее не остановило. Любовь, пять лѣтъ сдерживаемая, проявлялась теперь во всей своей силѣ и двадцать пять лѣтъ она утопала въ блаженствѣ.
У нихъ было восемь человѣкъ дѣтей, которыхъ они ничѣмъ не отличали предъ двумя дочерьми бѣдной Анны. Они хорошо воспитали ихъ; ихъ сыновья стали честнѣйшими людьми. Въ нихъ не было ни капли литературнымъ тонкостей; это были безхитростные люди, никакая задняя мысль не нарушала ясности ихъ души. Къ счастію, въ этихъ отдаленныхъ мѣстностяхъ ничего не читаютъ; литературная лихорадка, эта нравственная зараза нашего времени, туда не проникаетъ. Идеальная любовь замѣняла имъ подкожное впрыскиваніе морфія.
Они жили крайне уединенно, въ невзрачномъ домикѣ, близь моря, въ густомъ буковомъ лѣсу. Снаружи подобныя жилища кажутся склепами; невидимому это пріюты отчаянія. Но не торопитесь съ своимъ приговоромъ — внутри они полны тихимъ семейнымъ счастьемъ. Маленькіе садики, окруженные высокими заборами, служатъ олицетвореніемъ скромной жизни обитателей. Прудъ съ мельницей, сначала дѣйствуетъ на васъ непріятно, но потомъ вы полюбите окаймляющія его ивы и покрывающіе его поверхность желтые кувшинчики.
Въ такомъ зеленѣющемъ, уединенномъ и замкнутомъ гнѣздышкѣ провели свою жизнь Эмма и Эмиль. Черезъ нѣсколько лѣтъ ихъ исторія позабылась, почти никто не зналъ ихъ. Пламенная любовь предпочитаетъ уединеніе: она ни въ комъ не нуждается. Вдали отъ всѣхъ Эмма жила какъ въ раю, безконечно наслаждаясь своимъ невозмутимымъ счастьемъ. Говорятъ, любовь не бываетъ, безъ бурь. Какое ребячество! Страсть имѣетъ свои неровности, но нѣтъ бурь въ истинной любви.
Счастье Эммы со времени ея побѣды было словно безпредѣльное море, безъ приливовъ и отливовъ. Рука самой смерти почти не коснулась ея. Жизнь оставила ее потому, что пришелъ часъ ей окончиться. Она умерла пятидесяти лѣтъ безъ всякой болѣзни. Такое безграничное прочное счастье исчезаетъ, не причиняя горечи, потому что оно кончается только съ послѣднимъ вздохомъ.
Моя сестра разсказывала мнѣ эту исторію, какъ примѣръ любви, какъ она ее понимала. Она съ уваженіемъ относилась къ Эмилю, для котораго такая чудная женщина обрекла себя на суровуюжизнь, обезпечивая ему свою исключительную любовь. Пять лѣтъ она не видала ни одного мужчины. Она отважно шла на встрѣчу вѣчному заключенію. Какъ во всякой битвѣ, на карту была поставлена жизнь. Побѣды достойны только смѣлые. Счастье то же, что слава: чтобы заслужить его, надо имѣть много отваги и все поставить на карту.
Однажды я сказалъ сестрѣ, что Эмма слишкомъ многимъ жертвовала ради такого посредственнаго человѣка.
— Что-жъ такое! отвѣчала она. Конечно, онъ не заслуживалъ такого счастья; но кто-же заслуживаетъ своего счастья. Въ томъ то и ошибка вашихъ парижскихъ литераторовъ, что они воображаютъ, будто одни только великіе люди достойны любви. Какое ребячество! Когда нибудь ты увидишь, какъ все это смѣшно. Я понимаю, что можно любить героевъ, которые спасали свое отечество; но холстомаратели и бумагомаратели ничего не говорятъ женскому сердцу.
Она часто возвращалась къ этой тэмѣ. Она сильно возставала противъ нелѣпаго поклоненія славѣ, что составляетъ одну изъ глупостей нашего времени, и находила смѣшнымъ, чтобы женщина требовала извѣстности отъ своего мужа. Она, далеко не насмѣшница, умно осмѣивала женщинъ, которыя ищутъ себѣ въ женихѣ необыкновеннаго человѣка, и не желала себѣ такого мужа, который принадлежалъ бы всѣмъ. Она думала, что когда женщина выходитъ замужъ за знаменитаго человѣка, то онъ не будетъ принадлежать ей всецѣло, такъ какъ онъ болѣе или менѣе уже принадлежитъ всѣмъ.
Какъ бы я желалъ, чтобы было написано новое «Morale en Action» о добродѣтельной любви и простымъ слогомъ были бы разсказаны героическіе случаи, подобные исторіи Эммы! «Morale en Action» имѣла на меня въ дѣтствѣ больше вліянія, чѣмъ всѣ другія книги, исключая Телемака. Говорятъ, что такія книги вышли теперь изъ моды, — тѣмъ хуже для моды. Я думаю, что, величайшій успѣхъ въ нашемъ вѣкѣ имѣла бы книга, изображающая людей такими, какими они должны быть; ужъ слишкомъ много описываютъ ихъ такими, каковы они въ дѣйствительности.
Конечно, слѣдуетъ различатъ, чему мы можетъ подражать и чѣмъ мы можемъ восхищаться. Въ примѣрахъ для подражанія всегда должно быть что нибудь житейское, обыкновенное; практическое примѣненіе образцовъ должно быть всѣмъ доступно. Но чтобы добиться отъ людей исполненія простой обязанности, надо показать имъ примѣры людей, которые дѣлали болѣе, того что обязаны. Добродѣтель поддерживается героями и женская добродѣтель — одинъ изъ краеугольныхъ камней мірового зданія. Женщина несетъ повинность добра. Ей нѣтъ никакого дѣла до истины; но глаза честной дѣвушки краснорѣчивѣе доказываютъ существованіе добра, чѣмъ всѣ разсужденія метафизиковъ.
Вотъ что влечетъ меня всегда въ минуты досуга размышлять о самомъ священномъ проявленіи жизни, вотъ почему мнѣ доставляютъ столько удовольствія высокіе примѣры благородной любви, которая борется съ долгомъ и возвышаетъ только и себя и его.
Профанація любви въ легкомысленной парижской литературѣ позоръ нашего вѣка. Любовь только тогда имѣетъ всю свою цѣну, когда она стѣснена требованіями долга.
Узкимъ обязанностямъ соотвѣтствуютъ и узкія идеи. Вѣра женщинъ — добродѣтель и ее нужно уважать, какъ всѣ женскія добродѣтели. Ошибаются тѣ, кто думаетъ, что мы хотимъ привить женщинамъ наши философскія теоріи. Напротивъ, мы часто бываемъ очень рады, если женщины насъ не слушаютъ. Мы одобряемъ ихъ предвзятую мысль не слушать того, что ослабило бы ихъ героическую рѣшимость. Достаточно для насъ одного предположенія, что онѣ, немного притворяясь, согласны съ нами.
Женщина намъ часто нравится именно тѣмъ, что она намъ сопротивляется. Женщина, которая похожа на насъ, намъ антипатична. Мы ищемъ въ женщинахъ противуположное намъ самимъ. Слабоуміе, невѣрныя сужденія, узкіе взгляды, невѣжество, суевѣріе — противны въ мужчинахъ, но вызываютъ у насъ улыбку, когда мы видимъ ихъ въ женщинѣ. Намъ нравится, если женщины бранятъ наши зрѣлыя произведенія; ихъ негодованіе насъ восхищаетъ, потому что мы видимъ возвышенное чувство, лежащее въ основѣ ихъ презрѣнія, и мы ни мало не смущаемся, зная, что относительно науки мы правы.
Я завидую тому, что случилось на одной изъ ученыхъ лекцій моего почтеннаго товарища Броунъ-Секара. Одна дама, противница вскрытія тѣла у живыхъ животныхъ, въ азартѣ ударила его зонтикомъ. Конечно, эта достойная особа ошибалась; вивисекція съ осторожной заботливостью, съ какой она производится, причиняетъ очень мало страданій животнымъ и сама по себѣ очень безвредна, но заблужденія, происходящія отъ доброты, намъ нравятся въ женщинѣ. Мы любимъ, чтобы умъ женщины оставался несовершеннымъ, хотя не желаемъ, чтобы она не управляла неограниченно міромъ.
Во всемъ, впрочемъ, да будетъ воля Божья!
Міръ хорошъ такъ, какъ онъ есть; я былъ бы въ отчаяніи, если бы хоть чѣмъ нибудь способствовалъ уменьшенію благочестія женщинъ. Нѣжность и слабость составляютъ тотъ восхитительный даръ, который достался на ихъ долю. Въ мое послѣднее путешествіе по Бретани я былъ необыкновенно счастливъ, видя, что молодыя дѣвушки были такъ же милы и скромны, какъ пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ. Мое единственное желаніе, чтобы это такъ продолжалось; я умру спокойно, если сохраню за могилой сознаніе, что женщины все такъ же прелестны и любовь такъ же прекрасна, какъ при мнѣ.
Многіе высокіе умы мечтаютъ о переселеніи душъ. Признаюсь, эта мысль мнѣ никогда не улыбалась; но если что нибудь изъ этихъ мечтаній осуществимо, то я желалъ бы въ награду за всю мою умственную работу возродиться женщиной, чтобы имѣть возможность изучить два вида человѣческой жизни, чтобы понять двойную поэзію всего существующаго. Я дѣйствительно довольно мыслилъ и соображалъ, мнѣ хотѣлось бы говорить по-женски, думать какъ женщина, молиться какъ женщина, мыслить какъ женщина. Пока же я еще въ этомъ мірѣ, я желаю увѣрить васъ, возлюбленныя сестры, что я никогда не питалъ къ вамъ никакого дурного чувства, что часто даже ваше благочестіе возбуждало во мнѣ сердечную радость. Видя, что вы такъ религіозны, я говорилъ себѣ: «если есть, что либо опасное въ моихъ мысляхъ, то ваша религіозность такой противовѣсъ, при существованіи котораго я могу свободно высказывать свои мысли».