Брат и сестра (Вильдермут)/ДО

Брат и сестра
авторъ Оттилия Вильдермут, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1900. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Юный Читатель», № 5, 1900.

Братъ и сестра.

Повѣсть А. Вильдермутъ. Переводъ съ нѣмецкаго.

ГЛАВА I.

5 марта 18…, въ 8 часовъ утра, я стояла у камина въ своей комнатѣ и, грѣя озябшія руки, разсматривала внимательно свое отраженіе въ каминномъ зеркалѣ. Это занятіе не доставляло мнѣ большого удовольствія: я далеко не могла назваться красивой дѣвочкой и не особенно любила смотрѣться въ зеркало, такъ какъ это только больно кололо мое самолюбіе. Но если я въ этотъ день, 5 марта, почти полчаса внимательно изучала свое лицо, то на то у меня были особенныя причины. Сегодня мнѣ исполнилось 13 лѣтъ. До этого, впрочемъ, никому не было дѣла; оно и понятно: въ пансіонѣ, гдѣ я жила, кромѣ меня было еще десять ученицъ, и нельзя-же было праздновать день рожденія каждой изъ насъ. Многія изъ моихъ товарокъ въ этотъ день получали письма отъ родныхъ; недавно, еще на прошлой недѣлѣ, маленькая Іоганна Аллардъ показывала мнѣ полученное ею поздравленіе. Увы! — я никогда не получала поздравительныхъ писемъ.

За то мнѣ обыкновенно присылали какой-нибудь подарокъ, напримѣръ, индійскую шаль, цѣпочку или что нибудь въ этомъ родѣ, что, можетъ быть, въ глазахъ моихъ подругъ было гораздо лучше всякихъ поздравленій.

Но подарки эти присылались по порученію моего отца чрезъ его агента въ Лондонѣ, а послѣднему было очень мало дѣла до дня рожденія маленькой дѣвочки, и я никогда не получала ихъ вовремя, а всегда двумя — тремя днями позднѣе торжественнаго дня, когда они уже теряли для меня всякую прелесть. Однако всѣ мои подруги завидовали мнѣ и думали, что очень хорошо быть дочерью богатаго полковника Ликетъ, и я замѣчала, что госпожа Дангерфильдъ, наша начальница, послѣ полученія этихъ подарковъ въ теченіе недѣли, по крайней мѣрѣ, относится ко мнѣ съ особеннымъ уваженіемъ. И то, и другое доставляло мнѣ, по правдѣ сказать, большое удовольствіе.

На этотъ разъ я не получила подарка и не ждала его; но я ждала чего-то другого, что дѣлало меня безконечно счастливой. Я ждала отца съ матерью и единственнаго маленькаго брата, которые возвращались изъ Индіи въ Англію и были уже въ пути цѣлыхъ шесть мѣсяцевъ.

Каждый вечеръ, начиная съ Рождественскихъ праздниковъ, которые прошли для меня вовсе не весело — вѣдь у меня не было родныхъ въ Англіи, гдѣ бы я могла провести свои каникулы, — каждый вечеръ я внимательно разсматривала изъ моего окошка флюгеръ на крышѣ конюшни, чтобы узнать, какой дуетъ вѣтеръ. И скоро этотъ заржавленный старый флюгеръ сталъ какъ бы единственнымъ моимъ близкимъ другомъ, которому я повѣряла всѣ свои чувства. Позднѣе мнѣ пришла въ голову прекрасная мысль. Я начала внимательно слѣдить за всѣми газетными извѣстіями о судахъ и каждый разъ, какъ госпожа Дангерфильдъ, бывало, отправится немножко вздремнуть послѣ обѣда, и я оставалась одна въ ея унылой гостиной, немедленно набрасывалась на газету. Однажды она вошла раньше, чѣмъ я ожидала, и застала меня за моимъ занятіемъ. Газета тотчасъ была отъ меня отобрана: по мнѣнію начальницы, это было совсѣмъ не подходящее чтеніе для юной дѣвицы, а тѣмъ болѣе для дѣвушки изъ хорошей семьи.

Какъ ни было переполнено мое сердце, я, однако, сдержалась. Ни за что въ мірѣ я не сказала бы ей, чего я съ такимъ жаднымъ любопытствомъ искала въ газетѣ. Я говорила очень рѣдко съ кѣмъ-нибудь о моихъ дорогихъ родныхъ. Увы, я сама знала ихъ только по имени, я ихъ никогда не видала. Когда я была еще совсѣмъ маленькой, они уѣхали въ Индію и не рѣшилцсь взять меня съ собою, боясь, что я не перенесу мѣстнаго климата. Меня оставили у старой тетки съ няней. Но тетка вскорѣ умерла, няня вышла замужъ, и я начала переходить изъ рукъ въ руки, точно никому ненужная вещь, пока, наконецъ, не попала въ аристократическій пансіонъ госпожи Дангерфильдъ. Неудивительно, что при такихъ условіяхъ мое дѣтское сердце не могло глубоко ни къ кому привязаться и искренно кого либо полюбить. Правда, подруги мои относились ко мнѣ очень хорошо, отчасти, быть можетъ, благодаря тому, что я была дочь богатыхъ и знатныхъ родителей; но часто, лежа ночью въ постели, я думала, что ни одинъ человѣкъ во всемъ мірѣ не заплачетъ, если меня найдутъ на другой день мертвой, развѣ, быть можетъ, маленькая Іоганна, которая прислуживала мнѣ.

Не удивительно, что я ждала съ страстнымъ нетерпѣніемъ пріѣзда моихъ родителей. Они рѣшили пріѣхать въ Англію только на два года, такъ какъ отецъ мой былъ недостаточно богатъ, чтобы отказаться отъ службы и остаться на родинѣ; эта поѣздка оказалась необходимой въ виду здоровья матери, а также и для воспитанія моего маленькаго брата, Біона. Мать писала мнѣ, что ей было бы слишкомъ тяжело разстаться съ нимъ. А когда ей пришлось разстаться со мной на цѣлыхъ десять лѣтъ, ей не было слишкомъ тяжело?…

Я почти ревновала мою мать къ малюткѣ брату.

Мнѣ писали, что онъ очень красивый ребенокъ, и вотъ почему я разсматривала себя такъ усердно въ зеркалѣ утромъ, въ день моего рожденія. Но, какъ я уже сказала, результатъ осмотра оказался далеко неутѣшительнымъ.

Я, дѣйствительно, была такая неуклюжая, съ крупными чертами лица и большими руками, — дѣвочка, про которую каждый сказалъ бы: какъ жаль, что она не родилась мальчикомъ! Несмотря на изящныя платья, на медленную плавность двщкеній, усвоенную мною, благодаря урокамъ танцевъ и постояннымъ внушеніямъ о томъ, какъ надо себя держать, несмотря на все — я оставалась тѣмъ, чѣмъ была — дурнушкой.

У меня было круглое широкое лицо съ вздернутымъ носомъ и большимъ ртомъ. Правда, въ глубинѣ души я находила свои глаза — большіе и синіе — вовсе не дурными, а косы, — я знала хорошо, — были густыя и длинныя — не даромъ мнѣ такъ трудно было справляться съ ними поутрамъ. Несмотря на все это и на постоянную лесть прислуги и утѣшительныя увѣренія Іоганны, будто бы я очень мила, когда улыбаюсь, я хорошо сознавала, увы, что Элеонора Ликетъ никогда не будетъ ничѣмъ инымъ, какъ дурнушкой. Сегодня я казалась себѣ еще безобразнѣе, неповоротливѣе, при мысли, что скоро должны увидѣть меня красавецъ отецъ и красавица мать. Будутъ ли они любить меня, такую некрасивую?.. Прочь отъ меня, безпощадное зеркало!

Въ двери постучали. Я поспѣшно набросила на себя платье.

— Вы здѣсь, дорогая Элеонора, — раздался голосъ г-жи Дангерфильдъ, — она никогда не называла меня до сегодняшняго дня иначе, какъ m-lle Ликетъ. — Можно войти?

Дверь отворилась, и на порогѣ показалась начальница.

Она улыбалась и протягивала мнѣ запрещенную газету. Забывъ, кто передо мной, я бросилась къ ней и выхватила газету изъ ея рукъ. Тамъ было написано, что въ гавань Бургампоръ прибылъ остъ-индскій корабль. Я заплакала отъ радости.

— Придите въ себя, M-lle Ликетъ! Ваше волненіе вполнѣ понятно и естественно, но не надо давать своимъ чувствамъ такой власти надъ собою. — Я опомнилась. Предо мной стояла госпожа Дангерфильдъ, исполненная сознанія своего достоинства.

Конечно, она забыла, какъ и что она чувствовала сама, когда была ребенкомъ — вѣдь это было такъ давно! Нѣтъ, нѣтъ, въ ея присутствіи я не буду плакать, она не должна видѣть моихъ слезъ! Я вытерла глаза и сѣла передъ ней, вытянувшись въ струнку, какъ и она.

— Вотъ такъ гораздо лучше. Теперь, дорогое дитя, позвольте пожелать вамъ отъ всего сердца полнаго счастья. Я еще не имѣла удовольствія получить отъ вашихъ родителей увѣдомленіе, но, судя по времени прибытія въ гавань корабля, я думаю, можно ожидать, что вы сегодня увидите ихъ.

— Сегодня! Сегодня же! — Я вся дрожала!…

— Теперь успокойтесь и будьте готовы достойно встрѣтить своихъ родителей. Я освобождаю васъ отъ занятій на этотъ день.

Дружески протянувъ мнѣ руку, — она этого никогда прежде не дѣлала, — госпожа Дангерфильдъ ушла, оставивъ меня въ сильнѣйшемъ волненіи. Я почти не сознавала, что со мной дѣлается. Помню только, что Іоганна принесла мнѣ завтракъ и со слезами крѣпко обняла меня. Такой фамильярности она никогда не позволяла себѣ раньше: она была вѣдь только дочь фермера, тогда какъ мой отецъ былъ полковникомъ королевской службы. Въ пансіонѣ у госпожи Дангерфильдъ обращали большое вниманіе на общественное положеніе и происхожденіе каждой ученицы.

Іоганна ушла; я слышала, какъ хлопали двери: мои, счастливыя товарки отправлялись въ пріемную на свиданіе съ родными, пришедшими навѣстить ихъ. Скоро и я буду такой же счастливой! Мое волненіе росло все больше и больше. Что мнѣ сдѣлать, чтобы произвести на папу и маму возможное лучшее впечатлѣніе? Во первыхъ, что надѣть? Я начала перебирать всѣ свои нарядныя шелковыя платья и не могла ничего выбрать; вдругъ мнѣ пришла въ голову мысль, что въ сущности родителямъ моимъ должно быть безразлично, какъ я буду одѣта. Они хотятъ видѣть меня, свою дочь. Просто или нарядно она одѣта, не все ли равно, лишь бы это было дѣйствительно ихъ любящее дитя. Я надѣла простое шерстяное платье и причесалась какъ можно проще.,

Дѣлать мнѣ было нечего, и я безцѣльно бродила по комнатамъ, не зная, какъ сократить долгіе томительные часы ожиданія. Отъ нечего дѣлать я пошла искать Іоганну и нашла ее наверху, за починкой моихъ платьевъ. Съ участіемъ выслушала она меня и дала мнѣ дружескій совѣтъ заняться какой нибудь работой, и тогда время пройдетъ незамѣтно. Заняться какой нибудь работой? Но я никогда и не пробовала работать. Меня воспитывали, какъ богатую дѣвочку, которой никогда не придется трудиться. Уроки въ классѣ, игра на рояли, рисованіе, чинныя прогулки по аллеямъ парка — вотъ въ чемъ проходилъ мой день. Я смотрѣла на пальцы Іоганны, ловко и усердно работавшіе иглой, и чувствовала себя совершенно безполезной. Я опять возвратилась въ свою комнату. О, пройдетъ же, наконецъ, этотъ день? Быть можетъ, родители мои еще не пріѣхали въ Лондонъ? Быть можетъ, они вовсе не спѣшатъ меня увидѣть, вѣдь у нихъ есть Біонъ! Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно! У меня есть ихъ послѣднее письмо, длинное, нѣжное, я снова — въ который уже разъ — принялась перечитывать его со слезами. Отецъ! Мать! Я повторяла эти непривычныя для меня слова и рисовала мысленно встрѣчу мою съ ними. Меня пугала мысль, что я могу не узнать ихъ. У меня не было ни одного ихъ портрета, а только локонъ волосъ моей матери, точно такого же цвѣта, какъ мои. Мать моя, моя дорогая мать! Будетъ она любить меня? Какъ она встрѣтитъ меня, совершенно незнакомую ей дѣвочку? Я, конечно, съ перваго же взгляда полюблю ее на всю жизнь! Чѣмъ больше я думала о моей дорогой мамѣ, тѣмъ все больше и больше забывала обо всемъ остальномъ, даже о томъ, что я такъ безобразна.

Вдругъ въ комнату вбѣжала Іоганна.

— M-lle Ли кетъ, смотрите, къ воротамъ подъѣхала карета… въ гостиную вошли… я слышала ваше имя.

Въ ту же минуту, вся дрожа, я была уже въ дверяхъ моей комнаты.

— M-lle Ликетъ, пожалуйста, подождите. M-me Дангерфильдъ еще не посылала за вами: не ходите туда.

— Я не могу больше ждать, — закричала я внѣ себя, — они пріѣхали, я знаю, я должна ихъ видѣть!

Я побѣжала къ дверямъ гостиной. Въ ту же минуту онѣ распахнулись, и на порогѣ появилась г-жа Дангерфильдъ. Увидя меня, она съ испуганнымъ лицомъ отскочила назадъ. «Это вы, дитя мое? уходите, уходите отсюда!» Но я, не обращая вниманія на эти слова, ворвалась въ комнату. Тамъ находилось трое чужихъ. Я ясно вижу ихъ еще и теперь: одинъ изъ нихъ былъ морякъ, возлѣ него стояла индіянка въ костюмѣ няни и маленькій болѣзненный ребенокъ.

— Это вашъ братъ, Элеонора, — поцѣлуйте его, — указала госпожа Дангерфильдъ самымъ ласковымъ голосомъ, на какой только она была способна.

Мальчикъ сердито отвернулся отъ меня и заплакалъ.

— А папа? мама? — вскрикнула я въ полномъ недоумѣніи, — гдѣ же, гдѣ они?

Увы, они остались по дорогѣ въ Европу, тамъ… въ двухъ могилахъ, вырытыхъ рядомъ на островѣ Св. Елены…

ГЛАВА II.

Трудно описать то чувство, которое охватываетъ ребенка, когда въ его маленькій міръ впервые вторгается смерть и уноситъ кого-нибудь изъ его близкихъ. До той минуты мысль о смерти никогда не приходила мнѣ въ голову. Когда я думала о далекомъ пути отца и матери, я боялась всевозможныхъ случайностей, но не того, что они могутъ умереть, умереть раньше, чѣмъ я увижу ихъ. Ударъ былъ до того неожиданный, что я нѣкоторое время не могла прійти въ себя, когда-же я очнулась, то была уже непрежней беззаботной дѣвочкой, а совершенно другимъ существомъ. Съ этого дня я перестала быть ребенкомъ.

Я живо помню первое впечатлѣніе, произведенное на меня маленькимъ братомъ. Я вижу его плачущимъ, цѣпляющимся за платье своей няни, и — по правдѣ говоря — онъ показался мнѣ препротивнымъ ребенкомъ. Я сразу почувствовала къ нему… не отвращеніе, нѣтъ, но я чувствовала, какъ сердце мое сжимается и холодѣетъ при одномъ взглядѣ на него. Я помню, какъ онъ отвернулся отъ меня. Я слышала его испуганный крикъ, потомъ ужасную, невѣроятную вѣсть — все запрыгало передъ моими глазами, и я потеряла сознаніе.

Первое отчетливое воспоминаніе послѣ того: вечеръ, я сижу одна въ своей комнатѣ, впрочемъ, не совсѣмъ одна — съ постели доносится до меня спокойное дыханіе спящаго Біона. Я чувствую себя совершенно разбитой. Съ той минуты, какъ я услышала роковую вѣсть, прошло два дня, и я начинаю выходить изъ своего оцѣпенѣнія. Теперь у меня въ жизни остался только этотъ слабый. болѣзненный ребенокъ. Я сама перенесла его въ свою постель, моего маленькаго шестилѣтняго Біона. Во снѣ его лицо потеряло свое враждебное выраженіе, и я въ первый разъ замѣтила тонкія и правильныя черты его личика. Моя мать писала мнѣ какъ то, что Біонъ очень похожъ на нее; внимательно разсматривая его, я искала въ немъ черты моей дорогой матери. Тихо, тихо поцѣловала я его свѣтлые локоны и сама прилегла около него. Мы остались одни, двое сиротъ въ цѣломъ мірѣ; какъ то мы съ нимъ будемъ жить? Я не могла еще полюбить Біона, выказывавшаго ко мнѣ такъ мало расположенія, но чувство долга по отношенію къ нему, искреннее состраданіе переполняли мою душу.

Я начала прибирать его платье, разбросанное кругомъ въ то время, когда я раздѣвала маленькаго упрямца, несмотря на его отчаянный крикъ. Онъ не переставалъ звать свою няню, пока не уснулъ. Хотя индійскіе слуги славятся своей преданностью, но няня Біона была исключеніемъ изъ этого правила: какъ только Біонъ очутился у госпожи Дангерфильдъ, она забрала себѣ платья и украшенія моей матери и исчезла. Съ тѣхъ поръ мы ее больше не видѣли.

Въ комнату ко мнѣ вошла надзирательница.

— M-lle Ликетъ, васъ спрашиваютъ, идите сейчасъ же внизъ.

Я не привыкла, чтобы со мной разговаривали такимъ образомъ, и молча отвернулась,

— M-lle "Ликетъ! — сказала она громче и грубѣе.

— М-lle Вудъ, я была бы вамъ очень благодарна, если бы вы не будили моего брата.

Я должна была оберегать его — какое новое, отрадное для меня чувство!

— Не могутъ же все время заботиться только о васъ и о вашемъ братѣ; довольно уже нянчилась съ вами m-me Дангерфильдъ. Она зоветъ васъ, идите сейчасъ же къ ней!

Со мною позволяютъ себѣ такъ разговаривать! Я не вѣрила своимъ ушамъ.

— Теперь очень поздно, m-lle Вудъ, и я очень устала, да и братъ мой уже спитъ.

— Такъ оставьте его одного. Къ этому придется привыкнуть и вамъ, и ему. Идите сейчасъ же къ начальницѣ!

— Извините меня, но я никакъ не могу этого сдѣлать. — Я сердито захлопнула передъ ней дверь.

Возможно-ли это? — такъ говорила со мной M-elle Вудъ, которая до сихъ поръ всегда такъ заискивала во мнѣ? Неужели же обращеніе ея измѣнилось только потому, что я осталась внезапно бѣдной сиротой, безъ средствъ, безъ родныхъ, безъ поддержки!

Въ дверь снова постучали. Это была Іоганна, маленькая Іоганна, которая никогда не измѣняла своего вѣжливаго обращенія. "Дорогая М-elle Ликетъ, г-жа Дангерфильдъ такъ сердится…

— Пусть сердится! Я не пойду, я останусь здѣсь около моего брата. — И исполненная гордаго сознанія своихъ новыхъ обязанностей, я усѣлась возлѣ спящаго брата. — Не плачь, Іоганна! Скажи ей, что если я ей нужна, пусть она придетъ ко мнѣ или же подождетъ до утра.

Смертельно усталая, я легла на тюфякъ, который принесла Іоганна и разослала для меня на полу; я; привыкшая къ своей роскошной кровати, теперь спала на жесткомъ тюфякѣ, на голомъ полу! Но я даже не обратила на это вниманія. Все, что я теперь переживала, было такъ невѣроятно, что самыя невозможныя вещи казались мнѣ вполнѣ естественными. — Едва я закрыла глаза, какъ въ комнату ко мнѣ вошла начальница.

— M-lle Ликетъ, такое поведеніе…

— Я не могу иначе! Я такъ устала.

Страданіе, которое было написано на моемъ измученномъ лицѣ, тронуло ее; она подумала, вѣроятно, о великомъ горѣ, постигшемъ меня такъ внезапно, и, смягчившись, взяла меня за руку.

— Все это очень грустно, моя дорогая, но что дѣлать. Я не могу держать у себя въ домѣ мальчика, въ особенности больного; это очень непріятная исторія. Дорогая моя, — сказала она, наконецъ — я должна поговорить съ вами, какъ со взрослой, да вы и должны какъ можно скорѣе сдѣлаться взрослымъ человѣкомъ. Въ тяжелыхъ обстоятельствахъ нельзя долго оставаться ребенкомъ. Вы должны закончить свое образованіе и зарабатывать, себѣ хлѣбъ. Я могу оставить васъ у себя за половинную плату, конечно, съ тѣмъ условіемъ, чтобы вы взяли на себя нѣкоторыя работы въ школѣ.

Я въ негодованіи вскочила съ мѣста. Какъ? Единственная дочь полковника Ликетъ должна сдѣлаться полупансіонеркой, на которую ученицы смотрятъ свысока, съ которой прислуга позволяетъ себѣ фамильярное обращеніе, сдѣлаться, однимъ словомъ, второй. Іоганной Алларъ!

— Быть полупансіонеркой? Благодарю васъ,: M-m Дангерфильдъ, но…

— Тутъ не можетъ быть никакихъ «но» M-lle Ликетъ; это единственный выходъ для васъ. У васъ нѣтъ родныхъ; кромѣ меня о васъ некому позаботиться, Но теперь является вопросъ: какъ быть съ мальчикомъ? — Куда его помѣстить — въ пріютъ или…

— Въ пріютъ! Моего брата отдать въ пріютъ!.. — и я мысленно увидѣла толпу голодныхъ, забитыхъ, жалкихъ маленькихъ мальчиковъ и среди нихъ Біона, Біона, единственное близкое мнѣ существо во всемъ мірѣ.

— Никогда, М-me Дангерфильдъ, никогда! Скорѣе я соглашусь умереть съ голоду!

— Милая моя, не говорите такъ презрительно о томъ, что можетъ дѣйствительно случиться съ вами въ самомъ недалекомъ будущемъ:

Но я была слишкомъ взволнована, чтобы понимать, что она говоритъ.

Я бѣгала въ изступленіи по комнатѣ, и у меня въ ушахъ звучали слова: Пріютъ! Полупансіонерка!

Госпожа Дангерфильдъ терпѣливо ждала, пока уляжется мое волненіе. Быть можетъ, и ея холодную душу тронули страданія бѣдной дѣвочки.

Изъ-за занавѣсокъ постели показалось испуганное блѣдное личико Біона. — Я хочу къ папѣ, къ мамѣ! Гдѣ мама? гдѣ папа?

Жалобный плачъ моего маленькаго брата заставилъ меня придти въ себя. Въ одно мгновеніе я стала совершенно спокойной. Я подбѣжала къ нему, взяла его на руки и крѣпко поцѣловала, поцѣловала такъ, какъ никого еще въ жизни не цѣловала. Онъ, мой маленькій братишка, въ пріютѣ! Лучше я буду просить милостыню, нѣтъ, не просить милостыню, а работать, исполнять самую трудную, самую черную работу для него. Я ласкала, обнимала, успокаивала его. Наконецъ онъ снова задремалъ. Въ эту минуту въ комнату вбѣжала Іоганна.

— М-me Дангерфильдъ, съ вами желаетъ говорить какой-то господинъ.

Начальница встала.

— Не теперь. Скажи ему, что я принимаю завтра утромъ.

— Примите его сегодня, М-me Дангерфильдъ! Онъ пришелъ издалека и онъ сказалъ мнѣ…

— Тебѣ сказалъ? Ты говорила съ нимъ? — Іоганна была совершенно уничтожена холоднымъ, строгимъ тономъ.

— Кто этотъ господинъ? — спросила М-me Дангерфильдъ.

— Это одинъ фермеръ, — быстро отвѣтила Іоганна. Онъ живетъ очень близко отъ насъ, и всѣ его знаютъ. Я писала два дня тому назадъ моей матери, и онъ принесъ, мнѣ сегодня отвѣтъ на мое письмо.

— Ну, такъ что-же изъ этого слѣдуетъ? Иди и скаяги ему, что я тебѣ поручила, — сказала холодно M-me Дангерфильдъ.

— О, M-me Дангерфильдъ, прошу васъ, примите его сегодня, ему нужно что-то сказать вамъ, и онъ такой хорошій, добрый человѣкъ! Во всемъ нашемъ округѣ знаютъ Рубена Линнигтона.

Рубенъ Линнигтонъ! Мнѣ кажется, я слышала это имя, когда была совсѣмъ маленькой дѣвочкой. На лѣстницѣ послышались шаги, и когда я повернула голову къ двери, она отворилась, и на порогѣ показался посѣтитель.

— Сударыня, я — Рубенъ Линнигтонъ! — сказалъ онъ робко, прежде чѣмъ войти въ комнату.

Я еще и теперь ясно вижу, какъ онъ стоялъ въ дверяхъ моей спальни передъ изумленной начальницей. Это былъ высокій сгорбившійся старикъ съ выраженіемъ необычайной доброты на блѣдномъ лицѣ. Онъ скорѣе походилъ на сельскаго священника, чѣмъ на фермера. Видъ у него былъ взволнованный и робкій.

— Сударыня, пожалуйста, скажите, гдѣ я могу видѣть дѣтей Элеоноры Линнигтонъ… т. е. я хотѣлъ сказать нѣтъ, дѣтей жены полковника Ликетъ.

М-me Дангерфильдъ молча указала на меня и Біона.

Старикъ едва взглянулъ на меня; онъ прошелъ черезъ комнату, сѣлъ на постель и сталъ внимательно смотрѣть на Біона; изъ глазъ его катились слезы, и онъ вытиралъ ихъ платкомъ. Никому не показалось это смѣшнымъ, хотя онъ плакалъ какъ то по-дѣтски и вытиралъ глаза большимъ бумажнымъ платкомъ яркокраснаго цвѣта, смѣшно развертывая его.

— Сударыня, я двоюродный братъ г-жи Ликетъ, урожденной Элеоноры Линнигтонъ; я пришелъ сюда для того, чтобы взять къ себѣ ея дѣтей. — Говоря это, онъ хотѣлъ приподнять Біона. Мальчикъ проснулся и снова началъ плакать. Чтобы успокоить его, я быстро взяла его на руки. Тутъ только Рубенъ въ первый разъ взглянулъ на меня.

— Кто вы? неужели вы…

— Я Элеонора Ликетъ.

— Элеонора! — сказалъ онъ, вглядываясь въ меня; — ты совсѣмъ не похожа на нее. — И съ простой искренней лаской онъ взялъ меня за руку и, вытирая другой рукой слезы, сказалъ: "я двоюродный братъ твоей матери, Элеонора, и я такъ любилъ ее; она вышла замужъ и уѣхала отъ насъ въ Индію. У меня нѣтъ ни жены, ни дѣтей. Если ты хочешь, я возьму васъ къ себѣ, я буду любить васъ какъ своихъ дѣтей! Я_у правда, не богатъ; но все, что у меня есть, будетъ принадлежать вамъ при моей жизни и послѣ смерти. Хочешь идти ко мнѣ, Элеонора? Я посмотрѣла на него, на этого простого, добраго старика, который «такъ любилъ» мою мать. У него было доброе открытое лицо, внушавшее мнѣ полное довѣріе. Даже Біонъ не плакалъ, когда онъ взялъ его на руки. Я обняла своего брата одной рукой и, протянувъ другую Линнигтону, сказала:

— Да, мы хотимъ идти къ вамъ!

ГЛАВА III.

Холодное и солнечное утро. Я сижу въ вагонѣ, у открытаго окна, и вѣтеръ во всѣ стороны развѣваетъ мои волосы и ленты отъ шляпы; глаза у меня слезятся, носъ краснѣетъ. Это очень непріятно, но единственное свободнее теплое мѣсто занято Біономъ, не могу же я согнать оттуда этого зябкаго, слабаго ребенка, привыкшаго къ жаркому климату Индіи.

Біонъ мало-по-малу начинаетъ удостоивать меня разговора, но называетъ меня не иначе, какъ «гадкая сестра». Много разъ, въ этотъ день мое терпѣніе приходитъ къ концу, но я вспоминю о далекихъ могилахъ на о. Св. Елены и все прощаю ему. Линнигтонъ сидитъ около насъ, мало говоритъ и все время читаетъ свой старый, потертый молитвенникъ. Отъ времени до времени онъ поднимаетъ глаза и задумчиво смотритъ вдаль или останавливаетъ грустный взглядъ на Біонѣ.

Я понимаю, что Рубенъ Линнигтонъ очень хорошій, добрый человѣкъ, но его неуклюжія манеры оскорбляютъ меня, и я стыжусь немного его потертаго, стараго сюртука передъ нашими спутниками. Мою гордость утѣшаетъ только Біонъ, этотъ маленькій красавецъ съ своими свѣтлыми кудрями и тонкими чертами лица. Я употребляю всѣ усилія, чтобы хотя немного развеселить Біона, но это очень трудная задача. Наконецъ онъ удостоилъ меня улыбкой.

— Вылитая мать! — сказалъ Линнигтонъ, — Ты такой-же добрый, какъ была она, Біонъ?

При этомъ вопросѣ Біонъ опять горько заплакалъ и, увидавъ въ окно вагона голубую полоску моря (мы подъѣзжали къ Соутгамптону), закричалъ:

— Я хочу домой, туда, за море! Я хочу опять на корабль, къ мамѣ, къ папѣ, къ Лулу! — онъ такъ называлъ свою няню. И опять горькія рыданія.

Дядя Рубенъ тяжело вздыхаетъ. Мнѣ мучительно стыдно, что мы доставляемъ ему такъ много непріятностей и заботъ.

— Дядя Рубенъ, быть можетъ, было бы лучше, если бы мы не воспользовались вашимъ приглашеніемъ и попытались устроиться какъ нибудь иначе. Я могу работать, могу голодать, носить старыя платья; въ крайнемъ случаѣ… (жъ ужасомъ вспоминаю о холодномъ видѣ М-me Дангерфильдъ, съ которымъ она провожала меня) я могу остаться полупансіонеркой у M-me Дангерфильдъ.

— А что будетъ съ Біономъ?

— Біона мы отдадимъ куда нибудь, гдѣ ему, быть можетъ, будетъ пріятнѣе, и гдѣ онъ не будетъ видѣть своей гадкой сестры.

Біонъ моментально перестаетъ плакать, и его большіе глаза съ выраженіемъ мольбы устремиляются на меня.

— Я тебѣ не вѣрю; ты нарочно такъ говоришь, Элли.

— Нѣтъ я говорю серьезно. Ты совершенно незаслуживаешь того, чтобы я заботилась о тебѣ. Я хотѣла-бы, чтобы меня кто-нибудь взялъ, чтобы ты избавился отъ меня.

Ничего не отвѣчая, Біонъ смотритъ на меня испуганными глазами.

Поѣздъ остановился. Мы пріѣхали въ Соутгамптонъ. Дверь вагона открылась, и вошелъ какой то пожилой мущина.

— Какъ поживаете, господинъ Рубенъ? А, вотъ это ваши маленькіе гости? Я за вами, m-elle Ликетъ! И онъ помогъ мнѣ выйти на платформу. Въ эту минуту Біонъ бросился ко мнѣ и крѣпко обхватилъ меня своими рученками; онъ, очевидно, подумалъ, что исполняется мое желаніе, высказанное за минуту передъ тѣмъ, что меня берутъ отъ него навсегда. «Не берите Элли! я буду хорошимъ, я всегда буду хорошимъ, только не уводите сестру Элли; я не могу остаться безъ Элли». Рыдая, онъ цѣплялся за мое платье, и мнѣ стоило большихъ усилій успокоить его и увѣрить, что я не ухожу отъ него. Онъ обнималъ меня и протягивалъ свой ротикъ для поцѣлуя, — въ первый разъ за всѣ эти дни. Въ суматохѣ, окружавшей насъ, мы сѣли съ Біономъ на нашъ сундукъ, и мнѣ было такъ пріятно чувствовать, какъ довѣрчиво прижимается ко мнѣ мой маленькій братишка, такъ долго не хотѣвшій любить меня.

Тотъ, кто помогъ намъ выйти изъ вагона, впослѣдствіи сталъ самымъ близкимъ нашимъ другомъ, а потому я хочу сказать о немъ нѣсколько словъ. По виду его можно было принять и за работника, и за хозяина въ его поношенномъ сюртукѣ, свѣтломъ жилетѣ, съ галстухомъ, концы котораго такъ забавно развѣвались. Онъ былъ среднихъ лѣтъ. Его нельзя было назвать красивымъ, но его большіе глаза и высокій умный лобъ производили очень дорошее впечатлѣніе.

Онъ почтительно снялъ шляпу передъ дядей Линнистономъ.

— Я такъ и думалъ, что вы пріѣдете въ это время и сказалъ объ этомъ хозяину. Вотъ мы и подумали съ нимъ, что вы, быть можетъ, поѣдете домой на нашемъ пароходикѣ, а не въ почтовой каретѣ, да и маленькимъ вашимъ гостямъ будетъ удобнѣе на пароходѣ.

— Вы очень любезны, спасибо вамъ, Ліасъ Ли, — сказалъ Рубенъ своимъ слабымъ голосомъ, собирая нашъ багажъ.

Прежде чѣмъ отправиться дальше, дядя Рубенъ долженъ былъ пойти еще въ городъ за покупками. Вернувшись, онъ принесъ намъ два маленькихъ, не особенно привлекательныхъ на видъ пирожныхъ и мѣшечекъ съ конфектами; онъ, вѣроятно, предполагалъ, что это самый подходящій обѣдъ для дѣтей. Попробовавъ одно изъ пирожныхъ, Біонъ съ отвращеніемъ бросилъ его и съ крикомъ потребовалъ обѣда. Я ломала себѣ голову надъ тѣмъ, какой бы обѣдъ выдумать подешевле и, наконецъ, рѣшилась робко спросить Рубена, нельзя ли намъ достать гдѣ-нибудь передъ отходомъ парохода немного молока и хлѣба, такъ какъ мы очень голодны. Не успѣла я произнести эти слова, какъ Рубенъ испуганно вскочилъ и высыпалъ все содержимое своихъ кармановъ въ руку Ліаса.

— Скорѣе принеси имъ все, что нужно! Они голодны! О, Господи, я заставляю голодать дѣтей Элеоноры! Принеси имъ, чего они хотятъ!

Черезъ нѣсколько минутъ передъ нами очутился хлѣбъ, большой кусокъ масла и, такъ какъ молока нельзя было достать, — бутылка пива.

— Теперь садись, Біонъ, — Я усадила его на сложенную въ кучу парусину и, разостлавъ на колѣняхъ чистый платокъ, стала рѣзать хлѣбъ карманнымъ ножомъ, который далъ мнѣ Ліасъ; этотъ новенькій блестящій ножъ особенно сильно привлекалъ вниманіе мальчика. Я рѣзала хлѣбъ, весело болтая съ Біономъ, чтобы утѣшить и развеселить его. Хотя нашъ обѣдъ состоялъ только изъ хлѣба и масла, но мы были такъ голодны, что онъ казался намъ необыкновенно вкуснымъ. Пообѣдавъ, мы повеселѣли, и принялись расхаживать, наслаждаясь свѣжимъ морскимъ воздухомъ и солнышкомъ. Какъ смѣшно выглядѣлъ нашъ пароходикъ! точно драконъ съ длиннымъ хвостомъ: къ нему былъ привязанъ на цѣпи цѣлый рядъ маленькихъ лодочекъ. Біонъ захотѣлъ узнать, зачѣмъ такъ много этихъ лодочекъ. Я обратилась за разъясненіемъ къ Ліасу, такъ какъ дядя Рубенъ опять углубился въ свой молитвенникъ.

— Вы хотите знать, для чего такъ много лодочекъ? Эти лодки возятъ глину для нашего хозяина. Мы привозимъ въ Соутгамптонъ въ нихъ глину, а отсюда увозимъ ихъ пустыми. Сегодня мы выгрузили глину и, должны ѣхать назадъ; вотъ хозяинъ мой и рѣшилъ предложить г-ну Линнигтону поѣхать съ вами домой на нашемъ суденышкѣ, такъ какъ это сохранитъ ему и деньги, и избавить его отъ лишнихъ хлопотъ.

— Кто же этотъ хозяинъ? — спросила я.

— Онъ торгуетъ глиной, у него громадныя залежи глины. Онъ очень богатъ и очень хорошій человѣкъ. Я служу у него бухгалтеромъ.

— Какъ можно разбогатѣть, продавая ничего не стоющую глину? — сказала я презрительно.

— Такъ высчитаете ее ничего не стоющей? — сказалъ серьезно Ліасъ. А видѣли-ли вы когда-нибудь фарфоровую вазу!

— Конечно.

— Слыхали-ли вы когда-нибудь о гончарныхъ заводахъ, гдѣ приготовляются всевозможнѣйшія фарфоровыя вещи, которыя разсылаются потомъ по всему свѣту! Такъ вотъ всѣ эти прекрасныя чашки, вазы, все это приготовляется изъ глины нашего хозяина.

— Біонъ, послушай-ка, что говоритъ Ліасъ, — сказала я, со страхомъ замѣчая, что его личико опять принимаетъ капризное, недовольное выраженіе.

— Да, малый, если ты хочешь слушать, я могу тебѣ разсказать кое-что про глину, это будетъ интереснѣе самой интересной сказки. Вотъ эта хорошенькая бѣленькая чашечка, изъ которой ты пьешь, была когда то комкомъ глины и пріѣхала въ Соутгамптонъ на одной изъ этихъ лодочекъ.

И устремивъ свои свѣтлые круглые глаза на Біона, онъ сталъ разсказывать ему исторію кусочка глины, вырытаго изъ земли и испытывающаго всевозможныя превратности судьбы на воздухѣ, въ водѣ и огнѣ, пока, наконецъ, его завертываютъ въ тончайшую бумагу и отсылаютъ маленькому мальчику, который беретъ его, развертываетъ, ставитъ на столъ и видитъ что это…

— Что? — нетерпѣливо вскрикиваетъ Біонъ.

— Что это хорошенькая чайная чашка!

Между тѣмъ насталъ вечеръ; мы отнесли Біона въ маленькую каюту и уложили спать. Приближалась ночь. Мы давно должны были бы уже пріѣхать, но поднялся внезапный туманъ, такой густой, что пароходъ не могъ различить дороги.

Всю ночь мы дрожали отъ холода. Біонъ плакалъ до тѣхъ поръ, пока не уснулъ отъ усталости. На разсвѣтѣ туманъ разсѣялся, и Ліасъ пришелъ сказать намъ, что берегъ уже близокъ и что мы скоро пріѣдемъ. Наконецъ, пароходъ присталъ. Біона вынесли на берегъ, я хотѣла итти за нимъ, но почувствовала, что ноги мои совсѣмъ онѣмѣли и что я не въ силахъ сама двинуться съ мѣста. Сильныя руки Ліаса подхватили меня и отнесли въ ближайшую гостинницу, гдѣ я цѣлыя сутки пролежала пластомъ, не поднимая головы съ подушки, — до того я была измучена.

ГЛАВА IV.

«Когда же это Элли, наконецъ, проснется!» услыхала я ворчанье Біона, который спалъ въ комнаткѣ рядомъ со мной. Я успѣла уже оправиться и чувствовала себя совершенно бодрой. Быстро вскочила я съ постели, одѣлась и стала одѣвать Біона, который потихоньку все еще вздыхалъ о своей Лулу. Наконецъ мы были готовы и я, любуясь своимъ хорошенькимъ братомъ, повела его внизъ. Насъ встрѣтила хозяйка гостиницы, и я съ материнской гордостью отвѣчала на всѣ ея разспросы о Біонѣ. Затѣмъ я попросила сказать г-ну Линнигтонъ, что «m-lle Ликетъ» ждетъ его. Въ отвѣтъ на это я услышала, что г-нъ Линнигтонъ и Ліасъ отправились искать телѣгу, чтобы отвезти насъ домой. Ѣхать въ телѣгѣ! намъ, Элеонорѣ и Біону Ликетъ позволить перевозить себя, какъ телятъ, въ гадкой телѣгѣ!! Я была оскорблена до глубины души! Не лучше ли мнѣ взять Біона и сейчасъ же уйти совсѣмъ отсюда? Но видъ завтрака, приготовленнаго на столѣ, былъ слишкомъ соблазнителенъ, — я не въ силахъ была устоять и рѣшила отложить исполненіе своего намѣренія. Послѣ завтрака мы разсматривали открывавшійся предъ нами видъ — маленькую тихую гавань, нѣсколько лодокъ и плоскій пустынный берегъ. Это было не Богъ вѣсть какъ живописно, и мы занялись мечтами о нашемъ будущемъ домѣ. Біонъ сказалъ мнѣ, что ему представляется красивый «бунгалоу» (индійская дача), съ комнатами въ два раза больше той, въ которой мы сидѣли, съ огромными вѣерами въ каждой изъ нихъ, — для того чтобы давать прохладу въ жаркое время, — большой садъ, экапажи и множество слугъ, среди которыхъ онъ, можетъ быть, найдетъ свою Лулу.:

Я старалась объяснить ему, что его мечты нѣсколько преувеличены, что въ Англіи живутъ совсѣмъ не такъ, какъ въ Индіи. Въ деревнѣ, куда мы ѣдемъ, мы, вѣроятно, найдемъ домъ не такой большой, какъ въ Лондонѣ, но удобный и помѣстительный, среди полей и лѣсовъ, съ большой залой, и столовой, выходящей прямо въ садъ. Парка, конечно, тамъ нѣтъ, вѣдь дядя Рубенъ не богатъ, но навѣрное около дома есть хорошенькій садикъ съ розами и жимолостью. Однимъ словомъ, я нарисовала такую соблазнительную картину, что Біонъ забылъ свой «бунгалоу» и только мечталъ объ изображенномъ мною домѣ. Мы рисовали себѣ одну за другой комнаты воображаемаго будущаго «нашего дома», и когда возвратился дядя Рубенъ, съ радостью поспѣшили усѣться въ телѣжку, чтобы поскорѣе пріѣхать «домой».

Телѣжка оказалась лучше, чѣмъ я ее себѣ представляла. Насъ не свалили туда какъ телятъ: Ліасъ придѣлалъ для насъ сидѣнье; оно было, правда, слишкомъ высоко и не совсѣмъ надежно, но это насъ только смѣшило; чтобы не сползать внизъ, мы должны были крѣпко обѣими руками держаться за него, особенно, когда намъ пришлось проѣзжать по каменистой тряской улицѣ маленькаго городка.

Мѣстность, по которой мы проѣзжали, была очень однообразна. Кругомъ не было видно ничего кромѣ бѣлыхъ камней: камни покрывали улицы и бѣлѣли на поляхъ; изъ этихъ же камней были построены хижины и хлѣва. Всѣ рабочіе, которые попадались намъ навстрѣчу, были покрыты бѣлой пылью. Я спросила дядю Рубена, кто эти «бѣлые люди»? «Это все мраморщики, моя дорогая. Здѣсь въ этой мѣстности всѣ мраморщики. Вотъ Ліасъ можетъ вамъ разсказать про это больше, чѣмъ я». И онъ снова погрузился въ грустное молчаніе. Біонъ завернулся въ толстое пальто дяди Рубена, чтобы согрѣться и ни на что не обращалъ вниманія. Я мечтала о нашемъ будущемъ домѣ и смотрѣла внимательно по сторонамъ, напрасно ища что либо похожее на нарисованную моимъ воображеніемъ картину. Но что это тамъ на холмѣ? нѣчто такое, о чемъ я всегда мечтала, но что я видѣла только на картинахъ — замокъ, настоящій, старинный, полуразрушенный замокъ! Навѣрно дядя Рубенъ везетъ насъ сюда, должно быть, онъ управляющій въ этомъ замкѣ. Какъ это будетъ интересно! Мы поселимся въ уцѣлѣвшихъ комнатахъ, будемъ бѣгать съ Біономъ по развалинамъ, по потайнымъ ходамъ и темнымъ корридорамъ. Какая прелесть! А вотъ и дорожка, идущая къ замку. Вблизи она еще живописнѣе… Но что это? телѣга сворачиваетъ на проселочную дорогу… замокъ медленно исчезаетъ изъ нашихъ глазъ… мы не ѣдемъ туда!..

«Теперь мы уже скоро будемъ дома», утѣшалъ насъ съ Біономъ дядя Рубенъ. Но кругомъ не видно было ни дома, ни сада, ничего кромѣ безконечныхъ полей, да тамъ и сямъ попадались маленькія хижинки. Вдругъ телѣжка наша остановилась передъ воротами крестьянскаго двора. На дорогѣ, передъ воротами лежала свинья со своими поросятами и не хотѣла двинуться съ мѣста.

— Я думаю, Элеонора, что мы можемъ здѣсь сойти, сказалъ дядя. — Намъ придется пройти только нѣсколько шаговъ. Теперь мы вѣдь дома Салли! Салли!..

Дома!.. Я увидала передъ собой маленькій крестьянскій домикъ; двери его выходили прямо въ поле — ни садика, ни одного кустика кругомъ! Одна тропинка вела къ колодцу, другая къ воротамъ. И это нашъ домъ? здѣсь мы должны жить съ Біономъ?..

— Салли! Салли! снова закричалъ Рубенъ.

— Сейчасъ иду! — раздалось въ отвѣтъ, и на дворѣ показалась веселая, краснощекая женщина; она открыла ворота, прогнала съ дороги свинью, сняла съ телѣжки Біона, протянула мнѣ руку, ввела во дворъ лошадь — и все это въ одно мгновеніе.

— Слава Богу, вотъ мы и дома. Салли, вотъ это дѣти бѣдной Элеоноры; а это Салли, моя преданная Салли, вотъ уже тридцать лѣтъ, какъ она служитъ у меня.

— Да, скоро тридцать лѣтъ, — повторила улыбаясь, Салли.

— Ну, здравствуй маленькій мальчикъ, — сказала она, подходя къ Біону и протягивая ему руку; — пойдемъ-ка въ домъ.

— Оставь меня, гадкая старуха! Я не хочу въ такой скверный домишко! Элли, Элли!

Я бросилась къ нему и прижала его къ себѣ. Я такъ понимала его разочарованіе!

— Онъ не можетъ жить здѣсь! Мы ни за что не войдемъ сюда! Довольно мы уже натерпѣлись изъ-за васъ, дядя. Я не допущу, чтобы мой братъ жилъ въ такомъ жалкомъ, грязномъ домишкѣ!

— Грязномъ!.. — воскликнула оскорбленная Салли.

Конечно, я была очень взволнована, иначе я не сказала бы этихъ обидныхъ словъ. Какъ видно, онй уязвили бѣднаго старика въ самое сердце. Онъ грустно посмотрѣлъ на свой домикъ, потомъ на насъ.

— Онъ очень плохъ, мой домъ, — слишкомъ плохъ для ея дѣтей; но у меня нѣтъ лучшаго, Элеонора!

— Нѣтъ, онъ слишкомъ еще хорошъ для такихъ надменныхъ, гордыхъ барышенъ, — сказала Салли, — а вы, баринъ, вы просто…

Окончаніе фразы было заглушено рыданіемъ. Рубенъ печально прислонился къ дверямъ своего домика. Вся его фигура изображала такое страданіе, что я глубоко раскаялась въ своихъ грубыхъ словахъ.

— Г-нъ Линнигтонъ, — сказала я робко (я чувствовала, что не достойна назвать его теперь дядей), — это было очень грубо и гадко съ моей стороны. Но я не о себѣ думала, увѣряю васъ. Я здорова и могу жить вездѣ, я думала о Біонѣ, онъ вѣдь такой изнѣженный, болѣзненный ребенокъ, онъ привыкъ къ другой обстановкѣ. Мнѣ очень жалко, право — и голосъ мой, задрожалъ отъ невольныхъ рыданій. — Я не знаю, какъ поступить, вѣдь у меня нѣтъ матери, которая могла бы мнѣ сказать, что хорошо и что дурно. — И я разразилась цѣлымъ потокомъ слезъ, который примирилъ Салли съ «гордой барышней».

Я начинала понимать, что у насъ нѣтъ никакого выбора, что мы должны вступить въ этотъ домъ, такъ гостепріимно открытый передъ нами добротой дяди — вѣдь у насъ не было другого дома, не было родного угла. Я бросила робкій взглядъ въ открытую узенькую дверь: въ глубинѣ сѣней видѣлась крутая лѣстница, которая вела наверхъ, въ «гостиную», какъ сказала Салли. Такъ вотъ онѣ, эти залы, о которыхъ мы мечтали дорогой съ Біономъ! Я повернулась къ нему, онъ горько плакалъ, продолжая твердить: «не хочу, не хочу въ этотъ домъ». Какъ мнѣ заставить его перешагнуть черезъ порогъ этой жалкой лачуги?

Наконецъ мнѣ въ голову пришла счастливая мысль.

— Біонъ, — сказала я, усѣвшись на опрокинутое ведро и взявъ брата къ себѣ на колѣни, — я хочу разсказать тебѣ одну исторію. Однажды въ большомъ прекрасномъ озерѣ жилъ лебедь съ двумя маленькими дѣтками. Хорошо имъ было въ чистой прозрачной водѣ. Но мать ихъ должна была улетѣть далеко, далеко, и дѣти не могли уже оставаться въ прекрасномъ озерѣ. Усталыя, голодныя, ходили они вокругъ озера, и некому было позаботиться о нихъ. Все это знала ихъ мать, тамъ, далеко, откуда, она не могла прилетѣть къ нимъ на помощь, и она глубоко страдала. Наконецъ къ маленькимъ лебедямъ пришла добрая старая утка и сказала имъ: «я очень любила вашу мать и хочу помочь вамъ; идите жить ко мнѣ въ мой прудъ». Но лебеди презрительно смотрѣли на маленькій прудъ и не хотѣли идти къ ней. Тогда мать ихъ, которая все знала, что дѣлаютъ ея дѣти, прилетѣла ночью къ нимъ и сказала имъ, когда они спали: «Вы очень огорчаете меня, мои дорогія дѣти. Мой другъ хочетъ помочь вамъ, хочетъ заботиться о васъ, а вы презираете его, смѣетесь надъ нимъ, не хотите итти къ нему въ его прудъ, хотя онъ отдаетъ вамъ все, что у него только есть. Идите къ нему, дѣтки, и плавайте весело въ его прудѣ».

И они такъ и сдѣлали, и очень полюбили-старую утку.

— Послушай, Элли, — сказалъ Біонъ, приложивъ къ губамъ пальчикъ, что онъ всегда дѣлалъ, когда о чемъ-нибудь размышлялъ, — какъ ты думаешь, Элли, — мама хотѣла бы, чтобы мы вошли въ этотъ домъ и остались тутъ жить?

— Да, Біонъ, мама этого хочетъ, я знаю это, — И, взявъ его за руку, я повела его по крутой лѣстницѣ въ маленькую комнатку.

ГЛАВА V.

Никогда я не-забуду взгляда Салли, когда въ первое утро я сошла внизъ въ половинѣ девятаго, что было очень рано по моему мнѣнію, и заявила ей, что Біону къ завтраку нуженъ только кофе съ сухарями.

— Кофе! Сухари! Ну, такихъ тонкостей у насъ здѣсь не водится. Да у меня и времени нѣтъ, барышня, приготовлять для ребенка отдѣльно завтракъ; вы должны вставать въ 6 часовъ, и маленькому будетъ тогда молоко и каша. Господинъ Рубенъ уже позавтракалъ и часъ тому назадъ ушелъ на работу.

Я была совершенно поражена, — не обращеніемъ Салли, которая была слишкомъ добродушна для того, чтобы быть грубой, нѣтъ, — я пришла въ ужасъ, представивъ себѣ ясно нашу будущую жизнь здѣсь.

Да, тяжело намъ было привыкать къ этой жизни. Къ столу подавались самыя простыя кушанья, грубо приготовленныя, и только голодъ заставлялъ насъ ѣсть ихъ. Дни проходили однообразно и скучно: никакихъ книгъ! никакихъ игрушекъ! Намъ была предоставлена комната наверху, необыкновенно чисто вымытая, но неуютная и почти пустая. Столъ, стулья и шкафъ, — вотъ и все. Нигдѣ ни книжки, ни картины, ни бездѣлушки. Впрочемъ, нѣтъ, на каминѣ стояли двѣ фарфоровыя пастушки, въ рукахъ у нихъ были павлиньи перья, между ними мраморный крестъ съ латинской надписью — работа Ліаса Ли, съ гордостью объявила мнѣ Салли. День за днемъ, цѣлый мѣсяцъ, просидѣли мы въ маленькой комнаткѣ; Біонъ не отходилъ отъ камина; мы вставали поздно и сидѣли до обѣда около камина; къ обѣду приходилъ Рубенъ, дружески улыбался намъ, поспѣшно и молча съѣдалъ свой обѣдъ и снова уходилъ. Мы опять оставались одни и разсказывали другъ другу разныя исторіи или смотрѣли въ окно на куръ, ~ свиней, овецъ. Часто Біонъ отъ томительнаго бездѣлья засыпалъ у меня на колѣняхъ. Вечеромъ мы ужинали молокомъ, затѣмъ я читала, по просьбѣ Рубена, одну или двѣ главы изъ библіи, послѣ чего онъ читалъ длинную молитву, и мы ложились спать.

Но сонъ не приходилъ ко мнѣ послѣ такого празднаго дня. О, эти ужасныя безсонныя ночи! Какъ мучилась я, пробѣгая мысленно прожитый томительно скучный день и зная, что завтра меня ожидаетъ то-же самое. Какъ хотѣла бы я вернуться къ моей прежней занятой школьной жизни, которая казалась мнѣ раньше такой мучительной. Я вынула свои старыя учебныя книги и опять стала перечитывать ихъ. Съ отчаянія я даже стала учиться шить у Салли, и штопала чулки Біона.

Выходить изъ дома я ни за что не хотѣла, я не была даже ни разу въ церкви. Подумаешь, какое удовольствіе бродить по грязнымъ, мокрымъ тропинкамъ, утопая въ грязи! Вѣдь я не крестьянскій мальчикъ, а барышня (я очень заботилась о сохраненіи своего достоинства)! И я оставалась сидѣть дома, въ обществѣ Біона, Рубена и Салли. Въ этомъ состояніи постояннаго недовольства и заботы о томъ, какъ бы не уронить своего достоинства, я перестала заботиться о братѣ. Наступила весна, въ маленькой комнатѣ стало очень душно. Біонъ много разъ порывался на воздухъ, но я въ своемъ упрямствѣ ни за что не хотѣла выйти изъ дому. Біонъ томился долгіе часы, не зная чѣмъ наполнитъ день; неожиданный случай выручилъ его. Однажды, слоняясь изъ угла въ уголъ, онъ наткнулся на какой-то странный предметъ.

— Я хочу знать, что это такое, Элли, — говорилъ Біонъ. — Смотри, здѣсь есть и ручка; можно ее повертѣть?

— Нѣтъ, нѣтъ, нельзя, мой дорогой, — сказала Салли, входя въ комнату съ чашкой молока, — это ручной органчикъ; господинъ Рубенъ не позволяетъ никому трогать его.

Но Біонъ такъ упрашивалъ ее, что она не могла устоять и показала ему эту драгоцѣнность. Это былъ органчикъ, который могъ играть двѣнадцать мелодій. Біонъ былъ въ величайшемъ восхищеніи, когда, повернувъ ручку органа онъ, услышалъ первые слабые звуки. Мало по малу онъ началъ вертѣть ручку органа все тверже и увѣреннѣе и его музыкальное ухо уже улавливало мелодію.

— Слышишь, Элли, музыка, настоящая музыка! — и онъ съ восхищеніемъ смотрѣлъ на органъ. Мнѣ это не доставляло никакого удовольствія. Всякая любовь къ музыкѣ была убита во мнѣ ежедневными трехчасовыми упражненіями, которыя я должна была обязательно играть въ пансіонѣ. Однако я съ радостью смотрѣла на оживленное личико Біона, которое дѣлалось необыкновенно привлекательнымъ, когда что нибудь сильно заинтересовывало его. Біонъ игралъ съ увлеченіемъ, а Салли съ восторгомъ слушала его. «Ахъ, Боже мой, вылитая мать — маленькій Біонъ! Она любила музыку и играла на этомъ органѣ и учила дѣтей пѣть эти псалмы. Ахъ, что-то скажетъ господинъ Рубенъ». — Какъ разъ въ эту минуту онъ входилъ въ комнату очень взволнованный, — "Кто «играетъ на моемъ органѣ? Кто позволилъ взять его?» — Біонъ, погруженный въ свое занятіе, продолжалъ играть, не замѣчая его.

— Оставьте его, господинъ Рубенъ, — сказалъ Ліасъ, входя въ комнату за дядей — Онъ не дѣлаетъ ничего дурного. Послушайте-ка, онъ и поетъ.

— Поетъ? вотъ это хорошо. Мы всѣ будемъ пѣть. Элеонора, Салли, Ліасъ, садитесь!

Рубенъ досталъ съ полки старый молитвенникъ, и слезы потекли у него, изъ глазъ, когда онъ дрожащимъ голосомъ затянулъ псаломъ. Ліасъ подтягивалъ густымъ басомъ, Салли усердно вторила имъ, и, озаренный послѣдними лучами заходящаго солнца, маленькій Біонъ съ выраженіемъ нѣмого восторга на просвѣтленномъ лицѣ стоялъ передъ органомъ. Это былъ странный хоръ, но онъ никому не казался смѣшнымъ. Долго продолжалась музыка, и Біонъ съ блестящими глазами и улыбающимся ротикомъ неутомимо игралъ на органѣ, пока, наконецъ, Ліасъ не схватилъ маленькаго музыканта на руки и не посадилъ къ себѣ на колѣни. — «Теперь довольно играть, нашъ блѣдненькій мальчикъ долженъ теперь хорошо поужинать».

Съ музыкой прекратилось и радостное оживленіе Біона; капризнаго и плачущаго отнесла я его въ постель. Не замѣченная Рубеномъ и Ліасомъ я возвратилась назадъ и сѣла въ дверяхъ; дымъ трубки Ліаса выгналъ меня изъ комнаты.

— Да, это очень способный мальчикъ, — говорилъ Ліасъ: можетъ быть онъ будетъ со временемъ великимъ музыкантомъ.

— Можетъ-быть, — задумчиво сказалъ дядя, — онъ очень похожъ на мать.

— Къ сожалѣнію, да! — грустно прошепталъ Ліасъ.

— Что? почему къ сожалѣнію? — спросилъ Рубенъ.

— Я слышалъ, что ея пять сестеръ всѣ умерли отъ чахотки. Вы не обижайтесь, если я вамъ дамъ совѣтъ внимательнѣе слѣдить за мальчикомъ, — у меня самого есть дѣти.

Я похолодѣла отъ ужаса, — вѣдь рѣчь шла о Біонѣ.

— Я думаю, — продолжалъ Ліасъ, — что онъ у васъ совершенно неправильно воспитывается. Если онъ будетъ постоянно сидѣть взаперти, въ комнатѣ, онъ не выживетъ долго. Посылайте его на свѣжій воздухъ, это укрѣпитъ его. Да, вотъ если-бъ у него былъ братъ, сильный мальчикъ, который водилъ бы его съ собой по полямъ и лѣсамъ — это было бы для него очень хорошо; но къ сожалѣнію, у малютки только сестра, да еще такая изнѣженная барышня! Позаботьтесь о немъ, господинъ Линнигтонъ.

Тихо спустилась я внизъ на дворъ, къ колодцу, гдѣ меня никто не могъ видѣть. Какой мучительный часъ я провела тамъ! Я давала себѣ клятву отнынѣ стать другимъ человѣкомъ. На другой день я встала съ твердымъ намѣреніемъ измѣнить образъ жизни Біона и свой собственный.

ГЛАВА VI.

На другое утро я встала рано и развеселила Біона обѣщаніемъ повести его гулять. Онъ быстро одѣлся, и мы страшно удивили Салли, сойдя внизъ въ 7 часовъ утра уже совершенно готовыми для прогулки. «Вотъ это хорошо! Этакъ у нашего мальчика скоро и красныя щечки будутъ. Ахъ, бѣдный ребенокъ, какой онъ блѣдненькій!» Меня очень сердили причитанія Салли, и я обрадовалась, когда они прекратились при крикѣ Біона, стоявшаго въ дверяхъ кухни: Ліасъ, Ліасъ ѣдетъ! радостно кричалъ онъ. Біонъ всегда охотно шелъ къ Ліасу, такъ охотно, что я часто даже ревновала его.

— А, маленькій мужчина! — сказалъ Ліасъ, спрыгивая со своей легонькой телѣжки, на которой онъ разъѣзжалъ по полямъ. — Ты сегодня ранняя пташка. Что ты скажешь, если я предложу тебѣ поѣхать покататься со мной!

Біонъ робко молчалъ; я же отважно сказала: Да, мы съ удовольствіемъ оба поѣдемъ съ вами; вы намъ давно уже обѣщали показать залежи глины.

— Тьфу пропасть! — весело сказалъ Ліасъ; — какъ я радъ слышать отъ васъ подобныя вещи. Хозяинъ давно уже спрашивалъ про маленькаго Ликетъ, и очень возможно, что мы его тамъ встрѣтимъ. Вы уже позавтракали? Прекрасно! Итакъ, въ дорогу!

Не безъ нѣкотораго чувства униженія сѣла Элеонора Ликетъ съ какимъ-то рабочимъ въ открытую телѣжку. Но когда я увидала, какъ радостно хлопаетъ въ ладоши Біонъ, какъ легкій румянецъ показывается на его личикѣ, я совершенно забыла свое отвращеніе и даже смѣялась, слушая извиненія Ліаса, что ему придется на нѣкоторое время оставить насъ однихъ въ мѣстѣ, совсѣмъ не подходящемъ для барышни, среди рабочихъ, на глиняныхъ копяхъ, въ то время какъ онъ будетъ заниматься въ конторѣ. «Но рабочіе всѣ очень хорошіе люди. Дѣти хозяина очень часто приходятъ туда, можетъ быть, даже сегодня вы увидите ихъ», прибавилъ онъ.

Ѣхать намъ пришлось не долго: копи были очень близко. Съ гордостью показывалъ намъ Ліасъ узкій рельсовый путь, проложенный по улицѣ и спускающійся къ рѣкѣ. «Эта наша желѣзная дорога, которую хозяинъ построилъ для подвоза глины къ морю».

— Я бы хотѣлъ покататься въ вагончикѣ, — сказалъ Біонъ, — можно?

— Можно-ли? конечно можно. Жаль только, что я теперь долженъ работать въ конторѣ; но васъ можетъ покатать Петръ. Эй, Петръ!

На зовъ Ліаса явился рабочій, покрытый бѣлой глиной; я узнала въ немъ одного, изъ нашихъ спутниковъ на пароходѣ. Ліасъ поручилъ насъ его попеченію и распрощался съ нами.

Петръ усадилъ насъ въ маленькій вагончикъ и покатилъ по рельсамъ. Мы ѣхали съ необыкновенной быстротой, насъ трясло, качало, но Біонъ былъ въ восторгѣ.

— Однако, начинается дождь, — замѣтилъ нашъ проводникъ, молчавшій до сихъ поръ. Онъ остановилъ вагончикъ и помогъ намъ выйти; Дождь шелъ все сильнѣе и сильнѣе. — Вотъ тамъ кузница, — сказалъ онъ, указывая на группу домиковъ, — тамъ можно переждать дождь.

Однако добраться до кузницы было не особенно легко. Мы должны были идти по скользкой глинистой почвѣ, башмаки наши черезъ нѣсколько минутъ совершенно покрылись липкой глиной, мы скользили и чуть не падали на каждомъ шагу; дождь билъ намъ прямо въ лицо и мѣшалъ видѣть дорогу. Бѣдный Біонъ, плача, цѣплялся за меня.

— Элли, Элли, я совсѣмъ промокъ… я потерялъ башмакъ! Когда же мы, наконецъ, придемъ!

— Сейчасъ, сейчасъ придемъ, — утѣшала я его, — обхвати меня за шею, я тебя понесу.

Я взяла его на руки и начала подниматься на маленькій пригорокъ. Вначалѣ все шло хорошо, но вдругъ я поскользнулась, и мы оба полетѣли внизъ, въ липкую глину. Ноги мои уходили все глубже и глубже, и я была не въ силахъ выбраться оттуда. Въ отчаяніи осматривалась я по сторонамъ, не увижу-ли кого-нибудь, кто могъ бы помочь намъ. Къ счастью, вдали показался какой-то господинъ на вороной лошади. Увидѣвъ наше затруднительное положеніе, онъ повернулъ лошадь и направился къ намъ. У него было очень привѣтливое лицо, и я довѣрчиво обратилась къ нему за помощью.

— Помогите намъ выбраться отсюда, мы совершенно выбились изъ силъ! — сказала я.

Онъ подъѣхалъ къ намъ, сошелъ съ лошади, взялъ Біона на руки, протянулъ мнѣ руку и вывелъ насъ на твердую почву. Мы стояли подъ навѣсомъ какого-то дома.

— Ну, теперь прощайте, дѣтки, — сказалъ онъ съ доброй улыбкой. — Смотрите, будьте осторожнѣе, чтобы не попасть опять въ бѣду.

Онъ сѣлъ на лошадь и поѣхалъ дальше. Я долго смотрѣла ему вслѣдъ: это, конечно, былъ, «хозяинъ», господинъ Вильсонъ, о которомъ я слышала такъ много отъ Ліаса и дяди Рубена. Онъ скрылся уже изъ виду, но я все еще видѣла передъ собою его ласковое, доброе лицо и съ жгучей болью въ сердцѣ думала о томъ, какъ я была бы счастлива, еслибы у меня былъ такой отецъ.

— Пойдемъ, Біонъ — сказала я, вытирая глаза, — они были мокры, но не отъ дождя, — мы должны гдѣ-нибудь посушить наше платье.

Изъ домика до насъ доносился шумъ машины. Мы вошли туда. Рабочіе встрѣтили насъ очень привѣтливо и помогли высушить наши платья и очистить отъ глины башмаки. Біонъ пересталъ плакать и очень заинтересовался паровой машиной.

— Смотри, Элли, какъ оно все вертится да вертится. Большое колесо двигаетъ много, много маленькихъ! Ахъ, какъ красиво!

— Это тебѣ нравится? — раздался привѣтливый голосъ, и мы увидали опять доброе лицо г-на Вильсона. — Я только что узналъ, кто вы такіе, — сказалъ онъ. — Я хорошо знаю господина Рубена. Если вамъ здѣсь нравится, приходите сюда почаще.

— Благодарю васъ! — сказала я.

Онъ взялъ Біона на руки, чтобы лучше показать ему машину.

— Какой же ты легонькій, мальчикъ! вдвое легче моего сынишки.

— Да, онъ очень слабый ребенокъ! Я не знаю, что мнѣ дѣлать съ нимъ, чтобы укрѣпить его здоровье. Не можете ли вы дать мнѣ какой-нибудь совѣтъ?

Я говорила съ нимъ совершенно свободно, безъ страха, несмотря на то, что это былъ «хозяинъ».

— Развѣ нѣтъ никого кромѣ тебя, кто могъ бы позаботиться о твоемъ братѣ, милая дѣвочка? — сказалъ онъ, внимательно посмотрѣвъ на насъ.

— Нѣтъ, мы сироты.

Онъ молча и долго смотрѣлъ на насъ. Я была очень довольна, что успѣла привести въ порядокъ волосы и платье Біона; какъ ни просто онъ былъ одѣтъ, все-же онъ производилъ прелестное впечатлѣніе.

— Дитя мое, ты еще слишкомъ молода для того, чтобы брать на себя такую большую отвѣтственность. Да, онъ на видъ очень слабенькій ребенокъ; но мнѣ кажется, что ничего особенно серьезнаго нѣтъ; вѣдь, я немного смыслю въ этихъ вещахъ. Самое лучшее для него, это быть возможно больше на воздухѣ и получать питательную пищу. Одинъ изъ моихъ мальчиковъ тоже очень слабъ, и я ничего не дѣлаю, кромѣ того, что сказалъ тебѣ; еще развѣ… что ты дѣлаешь вечеромъ, окончивъ свой день, и утромъ, прежде чѣмъ начать его?

Я покраснѣла и тихо сказала:

— Я молюсь!

— Такъ, дитя мое, ты хорошо дѣлаешь! — и онъ ласково простился съ нами.

Часа два еще ходили мы по мастерскимъ и разсматривали съ большимъ интересомъ всякія диковинки. Затѣмъ какая-то женщина изъ сосѣдняго дома принесла намъ молока, хлѣба, сыру — это хозяинъ приказалъ позаботиться о нашемъ завтракѣ. Въ восторгѣ отъ проведеннаго дня мы весело ѣхали съ Ліасомъ домой и разсказывали ему всѣ наши приключеніе.

— Да, у насъ хорошій хозяинъ, говорилъ Ліасъ, — такого другого во всемъ свѣтѣ не найдешь.

ГЛАВА VII.

Съ этихъ поръ мы пользовались всякимъ случаемъ, чтобы побывать на копяхъ. Величайшее удовольствіе доставляло намъ мчаться по степи въ вагончикѣ, который быстро катился по рельсамъ, видѣть кипящую кругомъ работу, заходить въ различныя мастерскія. Тамъ мы снова встрѣтили однажды утромъ г-на Вильсона, нашего добраго друга. Со времени нашей первой встрѣчи мы не разъ видали его издали; но онъ былъ всегда занятъ, никогда не подходилъ къ намъ, а только съ ласковой улыбкой кивалъ намъ головой. На этотъ разъ онъ заговорилъ съ нами.

— Не хочешь-ли ты, — сказалъ онъ Біону, — отправиться сегодня съ нами въ городъ? — И вы тоже — прибавилъ онъ, обращаясь ко мнѣ. — Вчера пріѣхалъ звѣринецъ, и я поведу туда свою дѣтвору; мнѣ хотѣлось бы захватить также и васъ съ братомъ.

— Хочу! хочу! — вскричалъ Біонъ, уже слышавшій отъ рабочихъ разсказы о пріѣзжемъ звѣринцѣ. — А тамъ есть такіе тигры, какихъ папа забивалъ въ Индіи, и такой же большой слонъ, какъ тотъ, на которомъ папа ѣздилъ? О, Элли, еслибы намъ попасть въ звѣринецъ!

Мнѣ эта мысль тоже очень понравилась; жизнь моя была очень однообразна, и къ тому же г. Вильсонъ такъ расположилъ меня къ себѣ, что я готова была идти всюду, куда бы онъ насъ ни повелъ. Итакъ, мы согласились. Передъ тѣмъ, какъ отправиться въ звѣринецъ, г-нъ Вильсонъ повелъ насъ къ себѣ напиться чаю.

Какъ это ни странно, но въ первый разъ въ жизни мнѣ пришлось сидѣть за семейнымъ столомъ! и какая это была чудная семейная картина! Тутъ были дѣти всѣхъ возрастовъ, начиная съ хорошенькаго десятимѣсячнаго бэби и кончая дѣвочкой-подросткомъ, съ длинными локонами, которая въ своемъ широкомъ передникѣ имѣла видъ домовитой, маленькой женщины. Между ними была цѣлая лѣстница маленькихъ мальчиковъ, которыхъ я не могла научиться различать въ продолженіе цѣлаго вечера, къ немалому изумленію ихъ матери, очень привѣтливо обращавшейся со мной, какъ съ равной. Она часто посматривала на Біона, и въ этомъ взглядѣ, обращенномъ на него, было столько грусти и нѣжности!

Такимъ взглядомъ смотрятъ обыкновенно счастливыя матери на осиротѣлыхъ дѣтей.

Она подала ему чашку молока и густо намазанный медомъ хлѣбъ и сказала, обращаясь ко мнѣ: «вы должны давать ему все, что можетъ укрѣпить его слабое здоровье». Значитъ, видъ Біона внушалъ ей тѣ же опасенія, какъ и всѣмъ другимъ! Неужели я одна была такъ слѣпа! Я надолго притихла послѣ этихъ словъ. Послѣ чая поднялась суматоха: всѣ начали готовиться къ предстоящей прогулкѣ.

Наконецъ, мы тронулись въ путь; впереди шелъ г. Вильсонъ; на плечахъ у него сидѣлъ младшій мальчикъ, самый хрупкій и нѣжный членъ всей семьи и, какъ мнѣ казалось, потому, можетъ быть, особенный любимецъ отца. Мы пробрались съ трудомъ ко входу въ большую палатку, сквозь цѣлую толпу людей, которые, за невозможностью осмотрѣть всѣ диковины, находившіяся въ палаткѣ, любовались балаганомъ снаружи. Красивая, блѣдная молодая женщина, сидѣвшая у дверей и усердно работавшая надъ починкой дѣтскаго платьица, приняла отъ насъ плату за входъ. Затѣмъ мы сдѣлали нѣсколько шаговъ въ темнотѣ, услышали свистъ кнута, какое-то непріятное ворчанье и очутились въ звѣринцѣ.

Біонъ въ первую минуту пугливо спрятался за меня, но я напомнила ему, что настоящій уроженецъ Индіи не долженъ бояться звѣрей, — тѣмъ болѣе, что это его земляки.

— Ну, идите впередъ, малыши! Мама возьметъ двоихъ; Вилли, возьми руку папы, а ты, дочурка, или съ Элеонорой и Біономъ…

Младшій по прежнему сидѣлъ на плечахъ отца, и трогательно было видѣть, какъ онъ держался за его волосы маленькими, худенькими ручейками и какъ онъ смотрѣлъ на все окружающее не то испуганнымъ, не то восхищеннымъ взглядомъ своихъ большихъ умныхъ глазъ. Но лучше и трогательнѣе всего былъ пытливый взоръ отца, устремлявшійся въ эти глаза, когда онъ спрашивалъ сына, хорошо-ли ему сидѣть и не усталъ ли онъ. Мы обошли всѣ клѣтки, съ любопытствомъ разсматривая звѣрей. Но я не могла подавить въ себѣ чувства сожалѣнія къ бѣднымъ пойманнымъ плѣнникамъ. И когда дрессировщикъ, молодой болѣзненный человѣкъ, вошелъ въ клѣтку и, ставъ одной ногой на несчастную, слѣпую и старую львицу, заставилъ леопардовъ и тигровъ прыгать сквозь обручи, и принимать разныя позы, то мнѣ сдѣлалось совсѣмъ не по себѣ. Наконецъ, представленіе кончилось. Кашляя и отирая потъ со лба, дрессировщикъ началъ, собирать гроши за доставленное имъ публикѣ удовольствіе.

Г. Вильсонъ бросилъ ему въ шляпу блестящую серебряную монету и прибавилъ: не лучше-ли было бы оставить звѣрей въ покоѣ? Вѣдь они могутъ разсердиться, и тогда вамъ не сдобровать.

— Ничего не подѣлаешь, — отвѣчалъ онъ, — вѣдь у меня жена и дѣти!

Не безъ удовольствія замѣтила я, что во время этого разговора въ шляпѣ появились еще двѣ серебряныя монеты. Мало-по-малу спертый воздухъ, шумъ, ревъ звѣрей и особый, царившій въ звѣринцѣ запахъ становились невыносимыми. Я отвела Біона къ выходу, гдѣ воздухъ былъ немного чище. Здѣсь же мы увидали большой садокъ, наполненный водою, въ которой сидѣли тюлени. Бѣдныя животныя уныло поднимали свои головы изъ узкаго помѣщенія, которое не позволяло имъ плавать, и выразительно смотрѣли на насъ своими большими глазами.

Я начала разсказывать Біону все, что знала, о тюленяхъ. Но онъ слушалъ меня разсѣянно.

— Ахъ, посмотри, — прервалъ онъ мои объясненія, — тамъ стоитъ какая-то дѣвушка, она давно ужъ смотритъ на насъ и киваетъ намъ! Ахъ, какая красивая! Она гораздо красивѣе тебя.

— Гдѣ? О комъ ты говоришь?

— Да, вонъ, тамъ, посмотри, барышня въ свѣтломъ платьѣ, съ длинными прекрасными локонами и голубыми глазами! О, еслибъ ты была такая красивая, какъ бы я тебя любилъ!

Эта простая дѣтская болтовня такъ больно уколола меня, что я не скоро могла оправиться. Между тѣмъ барышня, привлекшая вниманіе Біона, подошла къ намъ, и я сейчасъ же узнала ее.

— Вы не забыли меня? Вашъ братъ, конечно, не можетъ меня помнить, а вы, Элеопора, — сказалаона, — узнаете меня?

— Это была бѣдная, одинокая дѣвушка, которую у г-жа Дангерфильдъ всѣ называли «маленькая Аллардъ». Она очень измѣнилась съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались. Въ школѣ всѣ смотрѣли на нее, какъ на ребенка, несмотря на ея 16 лѣтъ. Она и теперь была не велика ростомъ, но казалась, уже совершенно взрослою дѣвушкой и при томъ не только очень хорошенькой, но и очень счастливой. Обращеніе ея не измѣнилось, она была такъ же мила и привѣтлива. Оказалось, что она живетъ близко отъ насъ и давно знакома съ Вильсонами. Мы всѣ вмѣстѣ пошли изъ звѣринца ужинать къ нимъ. Взявъ меня подъ руку, она сказала съ милой улыбкой: «я надѣюсь, что мы, какъ близкія сосѣдки, будемъ теперь добрыми друзьями!»

— Въ такомъ случаѣ, милая Іоганна, ты должна говорить мнѣ непремѣнно «ты», — попросила я ее. Она согласилась, и я, высокомѣрная Элеонора Ликетъ, сочла это для себя честью!

Я спросила ее, вернется ли она къ г-жѣ Дангерфильдъ.

— Я оставила пансіонъ скоро послѣ тебя и больше туда не вернусь, — отвѣчала Іоганна, улыбаясь и краснѣя. — Дѣла моего отца пошли теперь лучше, и онъ продаетъ свое имѣніе въ Англіи, чтобъ пріобрѣсти другое въ Австраліи.

— Значитъ, и ты уѣдешь въ Австралію? — съ любопытствомъ спросила я.

— Нѣтъ, не думаю, — отвѣчала она смущенно. Г-жа Вильсонъ, лукаво улыбаясь, посмотрѣла не нее, а одинъ изъ гостей, присутствовавшихъ за ужиномъ и очень дружески игравшій съ полусоннымъ Біономъ, рѣшительно отвѣтилъ за нее «нѣтъ, конечно, нѣтъ!» Хотя я и была еще почти ребенкомъ, но все же поняла, въ чемъ дѣло, и догадалась, что Іоганна, несмотря на свои 17 лѣтъ, была уже невѣстой.

Женихъ ея былъ молодой морякъ, капитанъ небольшого купеческаго корабля, дѣлавшаго рейсы между англійскими и испанскими берегами. Возвращаясь домой, я все время сравнивала теперешнюю счастливую, любимую Іоганну съ прежней угнетенной и забитой полупансіонеркой, и эти мысли занимали меня не меньше, чѣмъ Біона воспоминанія о чудесахъ звѣринца.

ГЛАВА VIII.

Мы часто видались съ тѣхъ поръ съ Іоганной, — она жила очень близко отъ насъ. Въ хорошую погоду мы обыкновенно отправлялись вмѣстѣ по утрамъ на берегъ моря и проводили тамъ цѣлые часы. Іоганна любила смотрѣть въ туманную морскую даль, такъ недавно скрывшую корабль, на которомъ уѣхалъ молодой капитанъ. Охотно и терпѣливо играла она съ Біономъ и помогала ему строить домики изъ сырого песку, я же, угрюмая, недовольная собою и цѣлымъ міромъ, обыкновенно сидѣла въ сторонѣ. Я видѣла, какъ Біонъ все болѣе привязывался къ Іоганнѣ, какъ ея пріятная внѣшность, ея кроткое, ровное обращеніе все сильнѣе привлекало его, и съ возростающей горечью сознавала то, о чемъ я забыла на время — свою непривлекательную наружность. Еслибъ я только знала, что люди могутъ меня любить, несмотря на мое безобразіе! Правда, что черезъ 30 лѣтъ я буду старухой, а тамъ и вовсе не станетъ меня. Не все ли равно будетъ тогда, какою я была раньше! А все таки, хотѣлось бы, пока живешь на свѣтѣ, имѣть внѣшность, которая не отталкивала бы людей. Да! что ни говори, а мнѣ не легко было сознаніе, что я такъ некрасива.

И возлѣ меня не было никого, кто утѣшилъ-бы меня, сказалъ бы мнѣ, что прекрасная душа освѣщаетъ и самое некрасивое лицо.

Я поняла это гораздо позднѣе, а въ то время я не могла такъ разсуждать. Сознаніе моего безобразія дѣлало меня совершенно несчастной, угрюмой и нелюдимой. Я завидовала Іоганнѣ и была до того раздражительна, что рисковала окончательно потерять любовь Біона.

Наступилъ Іюнь, приближался день рожденія Біона. Погода стояла превосходная, мы могли совершать далекія прогулки и проводить цѣлые дни на воздухѣ. Я разсказывала Біону разныя исторіи и, что было гораздо скучнѣе, пробовала его учить читать по старой маленькой азбукѣ.

Біонъ ненавидѣлъ эту азбуку, и, признаюсь откровенно, я тоже. «Я не могу научиться читать», ворчалъ онъ — «зачѣмъ ты меня заставляешь учиться? Если бы я былъ большимъ, никто не смѣлъ бы меня такъ мучить, и я весь день дѣлалъ бы, что хочу!»

— А что же ты дѣлалъ бы? — спросила я, сердясь и въ то-же время радуясь, что онъ не хочетъ учиться. Дѣйствительно, въ этотъ чудный лѣтній день было совсѣмъ не весело разбирать по складамъ исторію о добродѣтельномъ мальчикѣ Карлѣ.

Біонъ задумался. "Еслибъ я былъ большимъ? Постой-ка… А! я знаю, что я сдѣлалъ бы! я купилъ бы себѣ большой органъ, который играетъ такія славныя пѣсенки, когда крутишь его ручку, и все вертѣлъ бы и вертѣлъ его. Цѣлый день я игралъ бы на органѣ и никогда не заглянулъ бы въ эту противную азбуку!

— А еслибъ у тебя была красивая книжка съ картинками, такая, какую мы видѣли недавно у Вильсоновъ? — спросила я не безъ задней мысли.

— Да, такая, пожалуй! Да когда же она у меня будетъ! Такія книжки мнѣ нравятся.

— Это мы увидимъ, — сказала я и заговорила о другомъ.

Мы бросили книжку и пошли гулять.

Смѣхъ и бѣготня такъ утомили его, что когда мы вернулись домой, онъ тотчасъ же послѣ ужина пошелъ спать. Я ждала съ нетерпѣніемъ этой минуты, такъ какъ въ 7 часовъ долженъ былъ придти Ліасъ, до котораго у меня было серьезное дѣло. — Дѣло это заключалось вотъ въ чемъ. Уже давно думала я о томъ, что мнѣ подарить Біону въ день его рожденія, первый, который мы проведемъ вмѣстѣ. Я остановилась было на самомъ обыкновенномъ подаркѣ, сладкомъ пирогѣ. Но сдѣлать его сама я не умѣла, просить же Салли мнѣ не хотѣлось. Однажды я увидѣла у Вильсоновъ книгу, которую мать читала вслухъ малышамъ. Это были «сказки Гримма». Біонъ слушалъ ихъ, какъ и всѣ мы, съ восторгомъ.

— Элеонора — сказала Г-жа Вильсонъ, — вотъ книга, которая могла бы пріохотить Біона къ чтенію. — Тогда я рѣшилась пріобрѣсти эту книгу, но она стоила довольно дорого. Гдѣ достать денегъ?

Я вспомнила, что у меня стоитъ сундукъ съ нарядами изъ прежнихъ временъ, шелковыми платьями, кружевными воротниками и тому подобными вещами. Теперь все это было мнѣ не нужно.

Я, правда, потеряла ключъ отъ сундука, но Салли удалось съ помощью щипцовъ открыть его. Я выбрала индійскую шаль и съ бьющимся сердцемъ и пылающими щеками понесла ее на слѣдующее утро къ г-жѣ Вильсонъ. Я робко спросила ее, не нужна-ли ей такая шаль.

— Дитя мое, что это тебѣ пришло въ голову? неужели ты хочешь подарить мнѣ эту шаль? — сказала она.

— Нѣтъ, — отвѣчала я, — нѣтъ, но я хочу вамъ ее продать, мнѣ нужны деньги.

Она посмотрѣла на меня такими добрыми недоумѣвающими глазами, что я не выдержала и разсказала ей все.

— Какія глупости! — сказала она ласково, — я тебѣ дамъ полдюжины такихъ книжекъ, если хочешь.

Но я объявила ей, что хочу заработать этотъ подарокъ, и какъ ни трогала меня ея доброта, я осталась при своемъ рѣшеніи. Дѣло кончилось тѣмъ, — о, какъ смѣялись бы надъ этимъ воспитанницы пансіона госпожи Дангерфильдъ, — что дѣвица Элеонора Ликетъ сдѣлалась швеей и работала за деньги!

Г-жа Вильсонъ дала мнѣ сшить шесть дѣтскихъ рубашечекъ.

Это была не легкая работа, я терпѣть не могла шить, но во время долгихъ лѣтнихъ послѣобѣденныхъ часовъ шитье рубашекъ понемногу подвигалось впередъ, и, наконецъ, онѣ были окончены. Получивъ свои первыя заработанныя деньги, я отправилась въ книжный магазинъ и заказала сказки Гримма. Сегодня я должна была получить книжку, — Ліасъ долженъ былъ принести мнѣ ее.

Пробило семь часовъ, половина восьмого, восемь — я ужасно волновалась… Шитье рубашекъ пріучило меня быть занятой, теперь мнѣ нечего было дѣлать, и ожиданіе казалось мнѣ вѣчностью. Наконецъ, послышались тяжелые шаги Ліаса, и въ рукахъ моихъ оказался коричневый пакетъ. Я открыла его, это были «сказки Гримма», красивый новый экземпляръ. Перелистывая книгу, я бѣгло полюбовалась красивыми картинками, затѣмъ достала новое перо, которое Ліасъ очинилъ для меня какъ можно лучше, и, волнуясь и спѣша, написала на первомъ листѣ полное имя моего брата: «Біону Вильгельму Ликетъ». Долго колебалась я въ выборѣ между множествомъ красивыхъ и многозначительныхъ надписей, наконецъ, написала просто: «отъ его сестры».

Покончивъ съ этимъ, я завернула книгу въ коричневую обертку, перевязала шнуркомъ, написала адресъ и положила ее тихонько на постельку Біона. Какъ будетъ онъ счастливъ, когда проснется завтра! подумала я. Въ этотъ вечеръ не было человѣка счастливѣе меня.

Немного погодя, я сошла внизъ посмотрѣть, что дѣлаетъ Ліасъ. Онъ тащилъ съ помощью Салли на лѣстницу какой-то тяжелый предметъ. — На мой вопросъ, что это такое, онъ отвѣчалъ: — Это старый рояль, барышня. Алларды вчера уѣхали въ Австралію, и Іоганна переѣзжаетъ къ матери молодого капитана до его возвращенія изъ путешествія; она сказала, не желаете ли вы взять ея старый рояль для маленькаго Біона, — онъ вѣдь такъ любитъ музыку.

— Да, — сказала я равнодушно, совсѣмъ углубленная въ свои «Сказки Гримма». Я спросила объ Іоганнѣ, которую не видѣла уже нѣкоторое время, и почувствовала угрызенія совѣсти, услышавъ отъ Ліаса, что она нездорова и очень огорчена разлукой съ родителями и братомъ. Я просила Ліаса передать ей, чтобы она завтра непремѣнно пришла къ намъ, думая, что это ее развлечетъ.

Я даже не взглянула на рояль; я не любила музыки, и одинъ видъ бѣлыхъ клавишъ непріятно дѣйствовалъ на меня, напоминая скучныя упражненія въ пансіонѣ.

На другое утро я встала, одѣлась и стала ждать, когда проснется Біонъ. Я не хотѣла будить его сегодня. Я прислушивалась къ его ровному дыханію; вотъ онъ заворочался, зѣвнулъ разъ-другой, потомъ соннымъ голосомъ позвалъ меня. Затѣмъ все смолкло, и я услышала шелестъ перелистываемыхъ страницъ. Еще мгновеніе, и Біонъ выскочилъ изъ постельки и въ одной рубашкѣ бросился ко мнѣ на шею.

— Сегодня вамъ минуло семь лѣтъ, милостивый государь, желаю вамъ еще много разъ счастливо встрѣтить этотъ торжественный день! — сказала я съ шутливой торжественностью, чтобы скрыть навертывавшіяся на глаза слезы.,

— И это мнѣ? дѣйствительно мнѣ? — кричалъ Біонъ, — какая же ты милая, дорогая сестричка! Теперь я скоро, скоро научусь читать.

— Конечно, давно уже пора, маленькій невѣжда, — отвѣчала я, покрывая его щечки поцѣлуями, на которые онъ въ этотъ, разъ охотно отвѣчалъ мнѣ тѣмъ же. Послѣ этого мы сошли внизъ и показали всѣмъ въ домѣ книгу Біона. Салли отъ души смѣялась надъ забавными картинками. Дядя Рубенъ не могъ удержаться, чтобы не выразить опасенія, что картинки въ этой книгѣ, можетъ быть, болѣе смѣшны, чѣмъ поучительны, и, съ свойственною ему скромностью, указалъ какъ на особенно полезную книгу — на сочиненіе доктора Уатта «Священныя пѣсни». Но видя восторгъ Біона, и онъ улыбался своей мягкой, кроткой улыбкой. — Милый, добрый дядя Рубенъ!

Никто не замѣчалъ рояля, который Салли покрыла скатертью, очевидно, намѣреваясь пользоваться имъ какъ столомъ. Біонъ настаивалъ, чтобы я читала ему одну сказку за другою изъ новой книги, и я съ восторгомъ исполняла его желаніе. Но вдругъ онъ обратилъ- вниманіе на рояль и спросилъ: «что это такое?»

— Ахъ, это рояль отъ Іоганны Аллардъ; она вѣрно, скоро придетъ, дочитаемъ поскорѣе эту сказку… сиди же спокойно!

Но Біонъ соскочилъ съ моихъ колѣнъ и побѣжалъ къ инструменту. «Рояль! у мамы тоже былъ такой, и она мнѣ играла, и это было такъ хорошо! Пожалуйста, Элли, мнѣ хочется его посмотрѣть!» Его маленькія ручки дрожали отъ волненія. Я отложила книгу и открыла рояль. «Ну, вотъ посмотри», сказала я, «а теперь будемъ читать дальше». Но Біонъ забылъ, казалось, обо всемъ въ мірѣ; онъ стоялъ передъ клавишами, трогая ихъ одну за другою, и каждый разъ морщился, когда старый и разстроенный рояль звучалъ невѣрно. Когда же ему удавалось извлечь правильный звукъ, все личико его сіяло. Наконецъ, нота за нотой онъ подобралъ какую-то мелодію. Надо было видѣть восторгъ, сіявшій на лицѣ его, когда онъ повторялъ мелодію одинъ разъ за другимъ. Это было очень нехорошо съ моей стороны, но… я была возмущена и сердито крикнула ему: «Біонъ, я жду тебя, чтобы докончить сказку, перестань бренчать!»

— Ахъ нѣтъ, это такъ пріятно. Ты слышишь, вѣдь это мелодія, которую играла мама! О, если бы кто-нибудь могъ съ играть мнѣ ее! — воскликнулъ Біонъ.

— Я гораздо больше люблю чтеніе, — сказала я.

— А я нѣтъ. Ты умѣешь играть на роялѣ, Элли?

— Да, умѣю, но терпѣть не могу, — отвѣтила я грубо и захлопнула книжку Гримма.

Біонъ даже не обратилъ на это вниманія, такъ онъ былъ погруженъ въ свое новое занятіе.

Я была внѣ себя отъ безсильной ярости. Ужъ не бросить ли Гримма на дно колодца и не прыгнуть ли за нимъ самой туда же!..

Вдругъ дверь открылась, и въ ней появилась стройная фигура и красивое личико Іоганны.

— Я такъ и думала, что мой старый рояль здѣсь пригодится. Что, Элли, играла ты на немъ?

— Нѣтъ, это я игралъ, — отвѣчалъ мальчикъ, — Элли не хочетъ, но ты навѣрное умѣешь, пожалуйста, поиграй!

Онъ усадилъ ее за рояль и стоялъ, какъ очарованный, все время, пока она играла пьесу за пьесой. Наконецъ, онъ сказалъ!

— Еслибъ я могъ играть, какъ ты! Это гораздо веселѣе, чѣмъ учиться читать…

Я не хотѣла больше слушать и выбѣжала изъ комнаты. Къ счастью, Гриммъ остался на столѣ, иначе онъ навѣрно полетѣлъ бы на дно колодца. Я пошла черезъ дворъ въ поле, далеко, далеко… Тяжелая борьба совершалась во мнѣ.

Мнѣ казалось, что я ненавижу Біона, Іоганну и весь міръ. Мнѣ хотѣлось убѣжать на край свѣта, оставивъ ихъ обоихъ вдвоемъ, счастливыми. Только мало по малу стало мнѣ ясно, какъ дурно съ моей стороны сердиться на Біона за то, что ему доставляетъ удовольствіе занятіе, которое мнѣ самой не по вкусу, и ненавидѣть Іоганну за то, что она можетъ доставлять Біону такія удовольствія, которыхъ я сама не въ состояніи ему доставить.

Мнѣ стало стыдно передъ самой собою, и я вернулась домой въ совершенно другомъ настроеніи, чѣмъ ушла.

Я застала Іоганну и Біона все еще за роялемъ; она водила его пальчиками по клавишамъ, передъ ними лежалъ листъ нотной бумаги съ написанной на немъ гаммой, одинъ видъ которой былъ мнѣ ненавистенъ. Іоганна ласково и терпѣливо учила мальчика, и, что гораздо болѣе удивительно, онъ охотно заучивалъ урокъ.

Біонъ вскочилъ мнѣ на встрѣчу: "Элли, послушай, я выучилъ уже три пьесы! Іоганна хочетъ давать мнѣ уроки музыки, тогда я буду такъ же хорошо играть, какъ мама и… — легкая тѣнь пробѣжала по его счастливому и возбужденному личику, — не правда-ли, мама съ удовольствіемъ слушала бы меня?

Я тоже сдѣлалась серьезна, и когда я его поцѣловала, слеза раскаянія упала изъ моихъ глазъ на волосы моего дорогого мальчика. Эта горячая слеза была вызвана воспоминаніемъ о нашей умершей матери.

ГЛАВА IX.

Съ того дня музыка не прекращалась въ нашемъ домѣ съ утра до вечера. Лишь только Біонъ утромъ вставалъ, онъ сейчасъ же шелъ къ роялю и начиналъ играть, то-же самое продолжалось и послѣ завтрака; азбука, грифельная доска — все было заброшено, сказки Гримма, снова завернутыя, въ бумагу, мирно покоились на верхней полкѣ нашего шкапа; даже веселыя прогулки прекратились. Въ теченіе цѣлой недѣли Біонъ не признавалъ никакого другого занятія, кромѣ бренчанья на роялѣ. Только и слышно было: «Біонъ, иди же завтракать!» — «Біонъ, тебя давно ждутъ обѣдать. Оставь ты рояль въ покоѣ хоть на пять минутъ!» — «Біонъ, сегодня чудесная погода, тебѣ нужно непремѣнно пойти погулять»!

Съ тѣхъ поръ, какъ въ нашемъ домѣ появился рояль, Біонъ совершенно переродился: онъ пересталъ быть плаксивымъ, вѣчно недовольнымъ ребенкомъ, какимъ мы его знали прежде. При первомъ удобномъ случаѣ онъ убѣгалъ съ прогулки, съ урока, изъ-за стола, возвращался къ роялю, и музыка возобновлялась.

Въ одинъ прекрасный день, когда эта игра окончательно вывела меня изъ терпѣнія, я пригрозила Біону, что запру рояль, а ключъ спрячу. Въ отвѣтъ на мои слова Біонъ разсмѣялся; ему не вѣрилось, что я могла привести въ исполненіе эту угрозу.

— Это будетъ для тебя же лучше, Біонъ, — продолжала я, стараясь внутренне убѣдить самое себя въ справедливости того, что говорила. — Если это будетъ такъ продолжаться, то ты останешься круглымъ невѣждой, дуракомъ. Я твоя старшая сестра и имѣю право тебѣ приказывать. Помни, что я только что сказала — я это исполню,

— Неужели ты это сдѣлаешь?

Несмотря на то, что я сама находилась въ сильнѣйшемъ волненіи, я не могла не замѣтить совершенно новаго для меня выраженія упорства въ лицѣ мальчика; меня это сильно удивило. Сколько разъ мнѣ случалось видѣть его капризнымъ, непослушнымъ, даже злымъ — но никогда я не замѣчала въ немъ такого открытаго сопротивленія; очевидно, я затронула въ немъ какую-то струну, пробудившую въ ребенкѣ новыя чувства.

— Повтори мнѣ, что ты сейчасъ сказала, Элли!

— Я сказала — повторила я, стараясь говорить какъ можно внушительнѣе, — что если ты не будешь учиться и готовить уроковъ, которые я тебѣ задаю, то я принуждена буду запереть рояль на ключъ и только изрѣдка буду позволять тебѣ играть. Ты слышишь, Біонъ?

На мгновеніе онъ какъ будто смутился и даже испугался.

— Но мнѣ это такъ нравится! — прошепталъ онъ, глядя на клавиши глазами, полными слезъ. — Я люблю рояль Іоганны больше всего на свѣтѣ!

— За исключеніемъ самой Іоганны! — раздался веселый голосъ, и въ дверяхъ показалась Іоганна Аллардъ, какъ всегда, привѣтливая и ласковая. Онъ бросился къ ней съ крикомъ, въ которомъ слышались и слезы, и радость.

— Іоганна! Іоганна, иди скорѣй на помощь! Элли говоритъ, что….

Это было выше моихъ силъ. Я бросилась къ роялю, чтобы привести въ исполненіе свою угрозу, но Біонъ предупредилъ меня. Съ совершенно несвойственной ему стремительностью онъ выхватилъ у меня изъ рукъ ключъ и, размахнувшись, вышвырнулъ его въ открытое окно; затѣмъ онъ бросился въ объятія Іоганны и разразился цѣлымъ потокомъ слезъ.

Самыя дурныя чувства поднялись во мнѣ, когда я увидѣла Іоганну, нѣжно утѣшающую Біона, крѣпко обхватившаго ее своими руками, точно ища въ ея объятіяхъ защиты.

Не помня себя отъ злобы, я бросилась къ нимъ съ поднятыми кулаками и… ударила его. Въ слѣдующую секунду я уже стояла передъ нимъ на колѣняхъ и цѣловала большое красное пятно, выступившее на его ручкѣ.

Но то, что я сдѣлала, было непоправимо. Ничѣмъ, ничѣмъ я не могла загладить свой поступокъ; я это увидѣла по глазамъ Біона. Сердце моего братишки отвернулось отъ меня и обратилось къ Іоганнѣ Аллардъ.

Я никогда не страдала ложной гордостью и когда чувствовала себя неправой, то готова была сдѣлать все возможное, чтобы какъ-нибудь исправить свою ошибку. Такъ и теперь я не переставала умолять брата о прощеніи и до тѣхъ поръ не успокоилась, пока онъ, наконецъ, не согласился поцѣловать меня. Но, сдѣлавъ это, онъ сейчасъ же опять отошелъ къ Іоганнѣ, какъ бы ища у нея утѣшенія въ своемъ горѣ, и положилъ къ ней на плечо свою головку. Увидя это, я выбѣжала изъ комнаты.

Какой это былъ ужасный день! Каждый разъ, когда я объ этомъ вспоминаю, я не могу не удивляться той добротѣ, терпѣнію и деликатности, которыя проявила Іоганна въ этотъ день, стараясь загладить то, что произошло, примирить насъ съ братомъ и развеселить его. Она предложила намъ совершить давно задуманную прогулку къ старой деревенской церкви, расположенной у берега моря; оттуда же мы собирались пройти въ каменоломню, гдѣ должны были встрѣтиться съ Ліасомъ.

Намъ предстояла довольно длинная дорога, но, живя въ деревнѣ, мы привыкли ходить пѣшкомъ. День былъ пасмурный и холодный, несмотря на то, что стоялъ августъ мѣсяцъ; съ моря дулъ сильный вѣтеръ; все вокругъ — небо, скалы, даже узенькая полоска воды на горизонтѣ, — было окрашено въ сѣрый, унылый цвѣтъ, и на душѣ у меня было такъ же сумрачно и сѣро, Я шла позади Іоганны и Біона; онъ крѣпко держался за ея руку и не отпускалъ ее ни на одну минуту. Она нѣсколько разъ пробовала втянуть меня въ оживленный разговоръ, шедшій между нею и Біономъ, но ничего изъ этого не выходило. Я была въ самомъ мрачномъ настроеніи. Меня мучили угрызенія совѣсти за злополучную сцену, происшедшую сегодня утромъ. Я говорила себѣ, что еслибъ я относилась къ нему съ большей любовью, онъ навѣрное не отвернулся бы отъ меня. Совѣсть говорила мнѣ, что я должно быть очень гадкая и злая, если могу чувствовать непріязнь при одномъ взглядѣ на ясное кроткое лицо Іоганны, которую всѣ называли «добрая Ганхенъ Аллардъ». Я шла и думала о томъ — и это была, конечно, самая скверная и позорная изъ всѣхъ моихъ гадкихъ мыслей, — какъ я была бы рада, еслибы Іоганна была хоть чуточку такая же несчастная, какъ я сама въ эту минуту. Я и не подозрѣвала даже въ то время, что подъ этой веселой внѣшностью скрывается глубокое горе. Я узнала это только позднѣе.

Мы пришли въ маленькую деревушку, расположенную на берегу залива. Іоганна начала обходить бѣдныя жилища рыбаковъ и каменьщиковъ; жители, какъ видно, хорошо ее знали и съ радостью встрѣчали ее. Въ оградѣ церкви мы встрѣтили словоохотливую старуху, сейчасъ же вступившую съ нами въ разговоръ. Она начала разсказывать намъ разныя исторіи о кораблекрушеніяхъ, случавшихся у скалистыхъ береговъ. — Да, часто, очень часто — закончила она — волны выбрасываютъ на берегъ трупы утопленниковъ, и мы хорошимъ ихъ здѣсь, на кладбищѣ.

Я была въ такомъ настроеніи, что съ удовольствіемъ готова была слушать разныя страшныя исторіи.

— Пожалуйста — обратилась я къ ней; — разскажите еще что-нибудь.

— Нѣтъ, не надо, — сказала Іоганна съ дрожью въ голосѣ; — дѣтямъ не слѣдуетъ слушать такія вещи. Пойдемъ со мной, Біонъ!

— Нѣтъ, пусть онъ здѣсь останется! — закричала я и посадила усталаго ребенка на плоскій могильный камень; Іоганна не пыталась больше мнѣ противорѣчить и сама сѣла возлѣ Біона, обнявъ его рукой за плечи; противъ насъ помѣстилась старушонка, худая, сгорбленная, похожая на колдунью; въ сторонѣ на сѣромъ фонѣ сумрачнаго дня возвышалась маленькая, обветшавшая церковь, дальше тянулось кладбище, заросшее густой травой, тоже казавшейся сѣрой, а надъ всѣмъ этимъ низко нависли тяжелыя свинцовыя тучи. Трудно представить себѣ картину болѣе безотрадную и унылую, я какъ сейчасъ вижу ее передъ собой.

— Да, барышня, — сказала старуха, — я бы могла вамъ кое-что поразсказать. Но пойдемъ лучше въ церковь, а то, кажется, сейчасъ дождь пойдетъ.

Мы вошли въ пустую церквь, — насъ охватилъ холодъ и мракъ; Іоганна сѣла на ступеньки алтаря, а Біонъ забрался къ ней на колѣни и съ соннымъ видомъ сталъ прислушиваться къ шуму дождя, барабанившаго по крышѣ. Старуха начала на мѣстномъ нарѣчіи длинное повѣствованіе объ опасностяхъ, окружающихъ человѣка въ морѣ, и о страхахъ и тревогахъ, которые ей пришлось вынести, когда ея мужъ отправлялся въ море. Я видѣла, какъ во время этого разсказа Іоганна раза два поблѣднѣла, но мнѣ непремѣнно хотѣлось слушать дальше. Вдругъ мой взглядъ упалъ на бѣлую могильную плиту, повидимому, недавно поставленную здѣсь. Подъ этой плитой, какъ гласила надпись, покоился прахъ юноши, выброшеннаго волнами на берегъ. Я съ удивленіемъ и любопытствомъ разсматривала надгробную плиту.

— Ахъ, это бѣдный малый, который прошлымъ лѣтомъ былъ выброшенъ мертвымъ къ намъ на берегъ. А плиту на могилу поставилъ недавно какой-то баринъ изъ Лондона. Я бы вамъ, барышни, разсказала объ этомъ, да боюсь, что очень ужъ грустная это исторія.

— Нѣтъ, нѣтъ, пожалуйста, разскажите! — воскликнула я, искоса поглядывая на Іоганну, которая сидѣла молча, съ взволнованнымъ лицомъ.

— Извѣстное дѣло, такія исторіи тяжело слушать только тѣмъ, у кого кто-нибудь изъ близкихъ ушелъ въ море. Вотъ молодой капитанъ, напримѣръ, и мой Жакъ, они вѣдь оба…

— Ничего, ничего, разсказывайте! настойчиво повторяла я свое требованіе.

Наконецъ, старуха приступила къ разсказу. Однажды лѣтнимъ вечеромъ двое мальчиковъ, удившихъ рыбу, увидѣли, что теченіемъ къ нимъ принесло трупъ человѣка. Послали за береговой стражей. Утопленникъ этотъ, должно быть, очень долго пробылъ въ водѣ, такъ какъ лицо его и весь трупъ вообще измѣнились до неузнаваемости; узнать его, конечно, не было никакой возможности; но, судя по обрывкамъ оставшагося еще на немъ бѣлья и верхняго платья, можно было предположить, что это не былъ простой рыбакъ. На среднемъ пальцѣ сжатой руки у него оказалось кольцо съ вырѣзаннымъ на немъ именемъ. Только благодаря этому кольцу была удостовѣрена личность покойнаго.

Онъ былъ единственный сынъ богатыхъ родителей и утонулъ во время прогулки по морю. Родители его ничего не знали о постигшемъ ихъ несчастій, они были въ это время въ отсутствіи, и никого не было, кто бы могъ его похоронить. Пріѣхалъ только адвокатъ его семьи, который и проводилъ вмѣстѣ съ береговымъ сторожемъ тѣло покойнаго на мѣсто его послѣдняго упокоенія.

— И вы только подумайте, барышня, — сказала старуха въ заключеніе, — что если бы не кольцо, то никто никогда не могъ бы узнать, кто это былъ. Родная мать и та не признала бы въ немъ своего сына — такой онъ былъ страшный. Наши люди даже боялись дотронуться до него; они лодочными крючьями вытащили его на берегъ и…

Дикій вопль вырвался у Іоганны.

— Довольно, довольно! Я больше не въ состояніи слушать. О, Гарри, Гарри! Что стало съ моимъ Гарри?

И она разрыдалась.

— Вотъ! Я вѣдь говорила вамъ… — ворчала старуха. И она тоже начала горько всхлипывать.

— О, барышня, милая, не горюйте! Богъ дастъ и молодой капитанъ, и мой Жакъ вернутся домой здоровыми и невредимыми.

Прошло довольно много времени, пока намъ кое-какъ удалось успокоить Іоганну. Наконецъ, она перестала плакать, но лице ея все еще оставалось очень блѣднымъ и грустнымъ. За минуту передъ тѣмъ мнѣ такъ хотѣлось испортить ей настроеніе, увидѣть ее жалкой, несчастной — и вотъ я этого добилась. Мнѣ оставалось только, радоваться, а между тѣмъ я чувствовала себя въ тысячу разъ несчастнѣе ея и вышла изъ церкви съ тяжелымъ сердцемъ, терзаемая угрызеніями совѣсти!

ГЛАВА X.

Недалеко отъ церкви мы встрѣтили Ліаса, который ѣхалъ въ своемъ шарабанѣ и съ самымъ довольнымъ видомъ посвистывалъ. Я позавидовала ему въ эту минуту отъ всей души.

Погода немного прояснилась, и мы поѣхали вмѣстѣ. Іоганна и Біонъ сѣли на переднемъ мѣстѣ, рядомъ съ Ліасомъ, я взобралась на заднее сидѣнье и стала смотрѣть на разстилавшееся передъ нами море. Но ни зрѣлище блестѣвшаго на солнцѣ моря, ни видъ ярко-зеленыхъ холмовъ не могли усмирить мою душевную тревогу. Я чувствовала себя совершенно несчастной. Я прилагала, кажется, всѣ усилія къ тому, чтобы стать доброй, кроткой, а между тѣмъ съ каждымъ днемъ становилась все хуже и хуже. Я не знала, что мнѣ дѣлать, чтобы справиться съ дурными чувствами, и никого у меня не было, кто бы могъ меня этому научить. Къ этому присоединялось еще мучительное сознаніе, что Біонъ, самое дорогое для меня существо въ мірѣ, отвернулся отъ меня, что онъ любитъ Іоганну гораздо больше, чѣмъ меня.

Проѣхавъ нѣкоторое разстояніе, мы вылѣзли изъ шарабана и пошли бродить по скаламъ. У нашихъ ногъ, глубоко внизу, пѣнились и шумѣли волны, передъ нами простиралось безбрежное море, тамъ и сямъ усѣянное бѣлыми парусами суденышекъ, походившихъ издали на морскихъ чаекъ. Мы въ восхищеніи любовались этой картиной; Біонъ сидѣлъ на плечѣ у Ліаса и держалъ одной рукой руку Іоганны; но ей было не до него. Въ эту минуту мы всѣ, казалось, перестали для нея существовать. Сурово стиснувъ губы, она неотступно смотрѣла вдаль жаднымъ, напряженнымъ взглядомъ и какъ будто выглядывала то судно, которое такъ долго не возвращалось домой отъ береговъ Испаніи. Мы начали спускаться внизъ по крутой тропинкѣ, и у меня не разъ мелькала мысль, что хорошо бы броситься съ обрыва и тѣмъ положить конецъ своимъ страданіямъ.

Наконецъ, мы добрались до каменоломни, которая и была цѣлью нашей прогулки. Тамъ уже давно никто не работалъ, такъ какъ море у этихъ береговъ было слишкомъ бурное. Но виднѣвшіяся въ скалахъ пещеры и нагроможденныя другъ на друга огромныя каменныя глыбы ясно говорили о томъ, чѣмъ было прежде это мѣсто.

— Осторожнѣе, осторожнѣе, — кричалъ мнѣ Ліасъ каждый разъ, когда я слишкомъ углублялась въ пещеры или очень усердствовала въ перепрыгиваніи со скалы на скалу, между тѣмъ какъ Іоганна съ Біономъ, расположившись на хорошо защищенномъ мѣстечкѣ, занимались уничтоженіемъ взятой нами провизіи.

Я пробиралась по такимъ узкимъ крутымъ тропинкамъ, что требовалось крайнее напряженіе вниманія и большая осторожность, чтобы не скатиться внизъ; одинъ невѣрный шагъ — и я скатилась-бы въ волны, пѣна которыхъ долетала почти до моихъ ногъ.

Вдругъ я услышала надъ собой голосъ Біона. Это меня испугало. Насколько для меня лично, при моемъ возбужденномъ состояніи, опасность казалась привлекательной и даже являлась своего рода наслажденіемъ, настолько она казалась мнѣ ужасной для Біона.

— Біонъ, Біонъ! Непослушный мальчикъ! Стой смирно и жди, пока я къ тебѣ приду. А гдѣ Іоганна?

— Она тамъ осталась; она боится и хочетъ идти назадъ.

— Ну, и пускай идетъ! — сказала я и засмѣялась довольно недружелюбно. — Идемъ, Біонъ!

Я взяла его на руки, и мы стали вмѣстѣ любоваться прибоемъ волнъ.

— Послушай, Элли, съ какимъ шумомъ онѣ бѣгутъ къ намъ и съ какимъ грохотомъ разбиваются о берегъ, и такъ равномѣрно, какъ будто въ тактъ музыки; мнѣ кажется, я бы могъ подобрать нѣчто въ родѣ этой мелодіи на роялѣ. Какъ только мы пріѣдемъ домой, я попробую, хорошо?

— Ахъ, оставь меня въ покоѣ съ твоимъ несноснымъ роялемъ! — сказала я съ раздраженіемъ.

Біонъ сейчасъ же отнялъ руку, которой онъ обнималъ меня за шею, и сдѣлалъ движеніе, чтобы сойти на землю. Я спустила его съ рукъ.

— Можешь идти къ своей Іоганнѣ; я тебя не удерживаю. Мнѣ это совершенно безразлично.

Онъ уже повернулся было, чтобы идти, какъ вдругъ его вниманіе было привлечено чѣмъ-то новымъ.

— Элли, Элли, я вижу тамъ что-то очень интересное! — закричалъ онъ, указывая на большой плоскій камень, на поверхности котораго лежалъ предметъ довольно странной формы. — Это навѣрное раковина какой-нибудь большой морской змѣи, — добавилъ онъ съ видомъ знатока.

— Нѣтъ, я думаю, что это скорѣе окаменѣлая змѣя, хвостъ которой завернутъ къ головѣ. И лежитъ она тутъ должно быть еще со временъ Адама!

— А то, можетъ быть, и дольше, — раздался за нами голосъ Ліаса; онъ подошелъ къ камню. — Ну, скажите, на милость! Сколько разъ я здѣсь бывалъ и не разу не замѣчалъ этого аммонита (ископаемая раковина).

Біонъ захлопалъ въ ладоши.

— Ахъ, какая славная штука! Точно колесо! Мнѣ хотѣлось бы поиграть ею! — воскликнулъ онъ. — Ліасъ, пожалуйста, оторвите ее отъ камня и дайте мнѣ.

Ліасъ весело разсмѣялся:

— Однако, это ты не дурно придумалъ! Знаешь ли ты, голубчикъ, что многіе ученые были бы счастливы, если бы имъ удалось присоединить къ своей коллекціи такую окаменѣлость. Это называется аммонитомъ. А ты хочешь изъ исторической рѣдкости сдѣлать игрушку!

Біонъ былъ, видно, обиженъ шутливымъ тономъ Ліаса, даже слезы выступили на его глазахъ.

— Ліасъ, — сказала я; — зачѣмъ вы дразните моего братишку? Пожалуйста, достаньте ему эту вещь, если только, это возможно!

— Въ томъ то и дѣло, возможно ли? — сказалъ онъ, царапая острымъ концомъ своей палки по скалѣ. Ну, да ужъ ладно! Успокойся, Біонъ! Я те’бѣ обѣщаю, что въ слѣдующій разъ непремѣнно постараюсь добыть тебѣ эту вещь, хотя это и очень трудно, потому что камень ужасно твердый!

Къ намъ подошла Іогана, и Біонъ разсказалъ ей свое горе въ полной надеждѣ, что она повліяетъ на упрямаго Ліаса.

— Или, можетъ быть, — прошепталъ онъ, подобно всѣмъ дѣтямъ, глубоко вѣря во всемогущество тѣхъ людей, которыхъ они любятъ — если Ліасъ такой недобрый, что не хочетъ сдѣлать этого, можетъ быть, ты сама возмешь его молотокъ и достанешь мнѣ эту игрушку? Ну, пожалуйста; достань!

Іоѣанна съ удивленіемъ смотрѣла на Біона и старалась увѣрить его, что она совершенно не въ состояніи исполнить этой просьбы. Я смѣялась и поддерживала ее. Ей ли, такой маленькой, слабой и при томъ еще боязливой, работать молоткомъ? Вотъ я совсѣмъ другое дѣло, и я съ гордостью посмотрѣла на свои сильныя, большія руки. Вдругъ у меня блеснула заманчивая мысль, и я присѣла на камень, дѣлая видъ, что собираю раковины, на самомъ же дѣлѣ я обдумывала довольно смѣлый планъ дѣйствій. Всѣ стали собираться въ обратный путь и направились въ ту сторону, гдѣ насъ ждалъ шарабанъ. — Куда же дѣлся мой молотокъ? — спросилъ вдругъ съ недоумѣніемъ Ліасъ.

Онъ велѣлъ намъ идти впередъ, а самъ остался искать Молотокъ, но поиски его оказались безуспѣшны. Онъ могъ бы искать еще столько же времени, и все таки ничего бы не нашелъ. Я одна знала, куда дѣвался его молотокъ.

Когда мы всѣ собрались у шарабана, я объявила, что мнѣ не хочется ѣхать и что я вернусь пѣшкомъ.

Они уѣхали — а я осталась. Какъ только они скрылись изъ виду, я поспѣшила обратно къ каменоломнѣ. Тамъ, въ одной изъ пещеръ, въ самомъ темномъ ея углу, лежалъ потерянный Ліасомъ молотокъ; я сама туда его положила, въ полной увѣренности, что онъ не будетъ искать его тамъ.

Мнѣ было немножко стыдно, что я обманула Ліаса. Но я утѣшалась тѣмъ, что мое намѣреніе было въ сущности хорошее. Еще минуту постояла я въ пещерѣ, прислушиваясь, не вернулся ли Ліасъ за мной. Впрочемъ, я напрасно боялась: и онъ, и Іоганна знали мой настойчивый характеръ и не стали бы мѣшать мнѣ сдѣлать такъ, какъ я хочу, тѣмъ болѣе, что до нашего дома было недалеко, и я прекрасно знала дорогу.

Все море было залито багровымъ пламенемъ, когда я вышла изъ своего убѣжища и остановилась, прислушиваясь къ реву волнъ. Море шумѣло такъ грозно, что мнѣ стало жутко, но я преодолѣла себя и стала разсматривать сверху аммонитъ; оторвать раковину отъ камня казалось дѣломъ совсѣмъ нетруднымъ. Всего труднѣе было добраться до этого камня, такъ какъ онъ былъ совсѣмъ внизу, у самаго моря. Солнце стояло совсѣмъ низко — медлить было некогда. Я подошла къ тому мѣсту, гдѣ незадолго передъ тѣмъ спускался Ліасъ, и тоже начала спускаться, крѣпко цѣпляясь руками за край скалы. Но ноги мои все больше и больше скользили по гладкой поверхности скалы и вдругъ — я повисла въ воздухѣ на рукахъ. Прошла минута, полная смертельнаго ужаса и показавшаяся мнѣ вѣчностью, я сорвалась и полетѣла внизъ. Я упала не съ очень большой высоты, но тѣмъ не менѣе сотрясеніе было сильное. Ошеломленная, я лежала на широкомъ выступѣ скалы, будучи не въ силахъ двинуть ни однимъ членомъ. Придя въ себя немного, я попробовала было встать, но одна нога мнѣ совершенно не повиновалась, и съ невыносимой болью я опять повалилась на землю. Меня охватилъ такой страхъ, что я начала дрожать — я, которая минутъ пять тому назадъ была исполнена такой отваги. Мнѣ приходилось не разъ слышать о такихъ несчастныхъ случаяхъ, какъ поломанная нога или рука, но я не могла себѣ представить, чтобы что либо подобное случилось со мной. Меня безпокоила непрекращавшаяся боль и, то обстоятельство, что я съ каждой минутой становилась все слабѣе и слабѣе. Необходимо было принять какія-нибудь мѣры, и вотъ, съ одно и стороны, страхъ, а съ другой — сознаніе полнѣйшей своей безпомощности придали мнѣ какую-то сверхъестественную силу; я ползкомъ потащилась мимо злополучнаго аммонита къ двумъ углубленіямъ въ скалѣ, которыя во время послѣдняго прилива наполнились водой; тутъ я освѣжила себѣ лицо и руки и затѣмъ, сдѣлавъ неимовѣрное усиліе надъ собой, чтобы заглушить жестокую боль, ощупала свою правую ногу.

Слава Богу! она была цѣла, но только у щиколотки сильно распухла и болѣла; должно быть, я вывихнула ее. При мысли, что я совершенно одинока и безпомощна, и что сейчасъ наступитъ ночь — я не выдержала и горько расплакалась.

Но это продолжалось недолго. Я была не изъ тѣхъ натуръ, которыя безъ всякаго сопротивленія подчиняются печальнымъ обстоятельствамъ. Я осушила свои слезы и начала раздумывать, какъ быть дальше. Кругомъ царила полнѣйшая тишина, нарушаемая только шумомъ волнъ. На море ложился густой туманъ, но было еще настолько свѣтло, что я могла разглядѣть аммонитъ — невольную причину моего несчастья, — возлѣ котораго я лежала, а также молотокъ Ліаса, оставленный мною на верхнемъ выступѣ. Не попробовать-ли мнѣ, не взирая ни на какую боль, осуществить свой планъ и исполнить желаніе моего мальчика? Но при настоящихъ условіяхъ это было бы такимъ же безнадежнымъ предпріятіемъ, какъ попытка полѣзть на луну: я не въ силахъ была двинуться съ мѣста. Все, что я могла сдѣлать, это продолжать лежать въ ожиданіи, что придутъ сюда искать меня.

Пока-же я купала ногу въ морской водѣ и куталась отъ холода въ свою шаль. Въ довершеніе бѣдъ меня еще начала мучить мысль о приливѣ. Въ первую минуту она повергла меня въ неописуемый ужасъ, но потомъ я вспомнила, что скала, на которой я лежала, очень недавно еще была покрыта водой, а потому я могла надѣяться, что до наступленія утра приливъ не достигнетъ большой высоты. Такимъ образомъ мнѣ не угрожала непосредственно опасность утонуть; но зато одиночество, холодъ, мучительная боль — все это терзало меня. И вотъ, пока я лежала на берегу, среди надвигавшейся темноты, я увидала себя ясно, живо, какъ въ зеркалѣ, со всѣми своими недостатками и дурными наклонностями; передо мною прошла вся моя жизнь до мельчайшихъ подробностей за послѣднія недѣли и мѣсяцы, всѣ поступки вплоть до послѣдней безумной выходки. А что побудило меня къ этому поступку, который могъ показаться съ перваго взгляда такимъ хорошимъ и самоотверженнымъ? Увы! — не столько желаніе доставить удовольствіе Біону, сколько стремленіе показать ему, что я для него дѣлаю гораздо больше, чѣмъ Іоганна, и тѣмъ вернуть себѣ его любовь. Но такъ-ли выражается истинная любовь? Нѣтъ, нѣтъ!..

На небѣ одна за другой загорались звѣздочки; я смотрѣла на нихъ, уже значительно успокоенная, и шептала молитву. Мучительная боль въ ногѣ начала затихать, но я ощущала такую слабость во всемъ тѣлѣ, такую усталость! Мнѣ казалось, что я умираю. Вмѣстѣ съ мыслью о смерти мнѣ пришла мысль о двухъ могилахъ на островѣ Св. Елены, и я начала думать о своихъ родителяхъ, о томъ, видятъ, ли они меня въ эту минуту, чувствуютъ ли они, что со мною? Мнѣ чудилось, что въ сѣромъ сумракѣ я вижу очертанія фигуръ и слышу ихъ шепотъ: Элеонора! Элеонора! Да, конечно, это были они, мои родители. Они пришли за мной. Прощайте всѣ, кого я знала! Прощай, милая, славная, столько разъ мною обиженная Іоганна, прощай, хорошій, честный Ліасъ Ли, и прощай ты, мой дорогой, милый мальчикъ, мой Біонъ. Ты спишь теперь спокойно въ своей кроваткѣ и не чувствуешь, что твоя сестра умираетъ…

Но что это! Мнѣ снова почудились голоса; но не духи, не привидѣнія приближались ко мнѣ, а живые люди, спѣшившіе мнѣ на помощь.

— Мадемуазель Элеонора! Мадемуазель Элеонора! гдѣ вы? Сюда, сударь; вотъ мой молотокъ, но ея нигдѣ не видно.

— Элеонора, дитя мое! Гдѣ ты? Отвѣчай!

— Здѣсь! — закричала я, услышавъ знакомый ласковый голосъ, дрожавшій отъ волненія.

— Ура! Слава Богу! Это ея голосъ! Гдѣ же ты, дитя мое?

Кто-то спрыгнулъ внизь, и я почувствовала, что чьи-то руки заботливо подняли меня съ земли. Это былъ господинъ Вильсонъ. Что было дальше, я не помню.

ГЛАВА XI.

Я перенесла очень тяжелую болѣзнь. Первое время я была въ безпамятствѣ и никого не узнавала; впрочемъ, ко мнѣ и не пускали никого, кромѣ доктора и Салли. Я долгое время находилась, между жизнью и смерью; наконецъ, сознаніе начало возвращаться ко мнѣ. Когда прошло лихорадочное состояніе и боли немного утихли, я точно очнулась отъ продолжительнаго сна; я понемногу начала припоминать все происшедшее я узнавать окружающихъ. Я попробовала было пошевелить рукой или ногой, но это оказалось такъ же труднымъ, какъ если бы я вздумала поднять свинцовую гирю; я совсѣмъ не могла владѣть своими членами. Мнѣ хотѣлось говорить, но едва я успѣла произнести: гдѣ Біонъ? — какъ Салли заставила меня замолчать. Такимъ образомъ мнѣ оставалось только одно — лежать молча и неподвижно и довольствоваться разсматриваніемъ Салли и обстановки моей комнаты.

Я такъ свыклась съ маленькой комнаткой, въ которой провела такъ много дней и ночей за время моей болѣзни, что между нами установилась какая-то близость; я изучила каждую черточку, каждый изгибъ стѣнного узора; я смотрѣла на коверъ, и изъ пятенъ его въ моемъ воображеніи вырисовывались руки, ноги, головы людей, даже цѣлыя картины. А каминъ, помѣщавшійся напротивъ моего изголовья, съ разставленными на немъ двумя фарфоровыми собачками — одной лающей, другой спящей — и двумя деревянными фигурками — пастушкомъ съ дворняшкой и пастушкой съ ягненкомъ — сколько дней ушло, у меня, пока я разглядѣла всѣ подробности его. Но вотъ наступилъ счастливый, день, когда я могла сидѣть въ постели и ѣсть безъ посторонней помощи. И первую чашку чаю въ этотъ день принесъ мнѣ, конечно, не кто иной, какъ мой. маленькій Біонъ. Онъ отворилъ дверь съ сіяющимъ лицомъ, но какъ только увидѣлъ меня, выронилъ чашку изъ рукъ и залился слезами. Произошелъ переполохъ. Прибѣжала Салли и начала было ворчать: «Ахъ, ты, гадкій мальчикъ!» но тутъ же и умолкла. Ей, видно, было не до брани. Она тихонько собрала осколки разбитой чашки и, взглянувъ мелькомъ на моего братишку, который съ трудомъ удерживая рыданія, прижимался ко мнѣ, вышла изъ комнаты. Вскорѣ она вернулась, неся въ рукахъ другую чашку чаю.

— Поди сюда, Біонъ, не мѣшай сестрѣ пить чай; она еще очень слаба; слезы и волненіе могутъ повредить ей… Нѣтъ, нѣтъ, мадемуазель Элеонора, я не увожу его, я только прошу его не безпокоить васъ.

Собравъ всѣ остатки своей силы, я обхватила Біона и прижала его къ себѣ. Онъ сидѣлъ все время, подлѣ меня, пока я пила чай, поддерживалъ мою чашку и сосредоточенно разглядывалъ меня.

— Что съ тобой сдѣлали, Элли? Отчего ты совсѣмъ не говоришь?

— Я буду говорить, Біонъ. Теперь мнѣ трудно.

— Ты была больна, да?

Я кивнула головой.

— И зачѣмъ тебѣ остригли волосы? Ты стала такая… такая…

— Безобразная… да?

— Нѣтъ, нѣтъ, я вовсе не это хотѣлъ сказать, Элли! Они совсѣмъ не хотѣли пускать меня къ тебѣ и говорили, что ты уходишь на небо къ папѣ и мамѣ; а я говорилъ, что ни за что не отдамъ тебя. Мнѣ было такъ грустно, такъ грустно…

Эти слова вознаградили меня вполнѣ за всѣ пережитыя въ послѣднее время страданія. Утомленная, но счастливая, я опустилась на подушки, не выпуская Біона изъ своихъ объятій, и когда Салли немного погодя вошла въ комнату, она нашла насъ обоихъ крѣпко спящими.

На слѣдующій день меня хотѣлъ навѣстить дядя Рубенъ, но неумолимая Салли разрѣшила ему только просунуть голову въ дверь и тихонько Спросить: «какъ твое здоровье, Элеонора?» Бѣдный, добрый дядя! Слезы текли по его щекамъ, и сквозь полуоткрытую дверь мелькалъ знакомый красный носовой платокъ.

Біона уже больше не пробовали изгонять изъ моей комнаты — это принесло бы мнѣ гораздо больше вреда, чѣмъ пользы. Онъ по цѣлымъ днямъ сидѣлъ въ моей комнатѣ и тихонько игралъ своими игрушками или съ самымъ серьезнымъ видомъ погружался въ изученіе азбуки. Я съ удивленіемъ увидала, что онъ научился довольно бѣгло читать. Я спросила его, съ кѣмъ онъ занимался послѣднее время.

— Съ Іоганной — отвѣтилъ онъ.

Черезъ нѣсколько дней послѣ того меня опять навѣстили. Дверь моей комнаты открылась, и въ ней прежде всего показался огромный букетъ изъ розъ и лилій, затѣмъ корзина съ земляникой и, наконецъ, изнемогая подъ тяжестью ея появилась Іоганна Аллардъ.

При видѣ меня она тоже прослезилась. Неужели мое выздоровленіе могло вызывать у другихъ слезы радости?

— Элли, дорогая, какъ ты была больна!

— Да, Іоганна — ну, да это не бѣда!

Она остановила на мнѣ испытующій взглядъ, и мнѣ показалось, что она, единственная изъ всѣхъ, догадывается о моемъ приключеніи въ каменоломнѣ.

— Я тебѣ принесла букетъ, Элеонора! Розы отъ г-жи Вильсонъ, а лиліи изъ сада г-жи Арчеръ.

— Благодарю тебя. Какъ поживаетъ г-жа Арчеръ? Хорошо? — машинально спросила я.

— Не совсѣмъ.

Тонъ, какимъ она произнесла эти слова, и скорбное выраженіе ея блѣднаго лица поразили меня.

— Іоганна! Капитанъ Арчеръ вернулся? — спросила я.

— Нѣтъ!

И она глубоко вздохнула. Мнѣ казалось, впрочемъ, что она еще не совсѣмъ потеряла надежду на его возвращеніе, — но разспрашивать ее я не рѣшалась.

Іоганна переживала теперь мучительное время полнѣйшей неизвѣстности. И все-таки она продолжала навѣщать меня ежедневно, болтала съ Біономъ и вносила оживленіе въ печальную атмосферу больничной обстановки. Отъ Салли я узнала, что говорятъ въ деревнѣ по поводу исчезновенія капитана Арчера: думали, что судно, на которомъ онъ плавалъ, потерпѣло крушеніе, такъ какъ уже нѣсколько недѣль тому назадъ оно должно было вернуться, а никакихъ извѣстій о причинахъ опозданія не получалось. Глядя на то, какъ Іоганна всю себя отдавала на служеніе другимъ, какъ она заботилась о нашей семьѣ, о г-жѣ Арчеръ и бывшихъ на ея попеченіи бѣднякахъ, глядя на ея хрупкую фигурку и блѣдное, истомленное лицо, — я часто просила ее не изводить себя такъ, хоть немного поберечься. Но она неизмѣнно отвѣчала: «я должна работать, такъ мнѣ легче».

Выздоровленіе мое шло чрезвычайно медленно. Спустя нѣкоторое время докторъ позволилъ мнѣ оставить кровать, и меня устроили на матрасѣ, на полу. Какъ жадно я выискивала себѣ хоть какое-нибудь занятіе или развлеченіе! Біонъ перетащилъ ко мнѣ свои игрушки, и по прежнему проводилъ у меня все время.

Читать мнѣ еще нельзя было. Единственнымъ моимъ развлеченіемъ было общество Біона. Цѣлые часы мы, проводили вмѣстѣ, болтая, перелистывая мои старые учебники, останавливаясь на всемъ, что вносило хоть какое-нибудь разнообразіе въ нашу жизнь. Разъ утромъ, перелистывая книги, я нашла старую тетрадь для рисованія. Рисованіе было моимъ любимымъ занятіемъ въ школѣ. Въ тетрадкѣ у меня оказалось множество довольно жалкихъ ландшафтовъ, нѣсколько покривившихся домовъ, и двѣ человѣческія головы съ огромными глазами, неестественно маленькимъ ртомъ и искаженными чертами лица. Смѣясь, мы разсматривали съ Біономъ тетрадку, а когда кончили, я взяла карандашъ и начала водить имъ по бумагѣ.

— Слушай, Біонъ, мнѣ сейчасъ пришла въ голову чудная мысль. Сиди смирно — я съ тебя срисую портретъ — это будетъ очень интересно.

Было довольно трудно заставить его посидѣть смирно, но какъ бы то ни было Біонъ просидѣлъ терпѣливо — цѣлыхъ пять минутъ. Хорошо, что я потомъ могла дополнить портретъ воображеніемъ. Получился нѣжный профиль дѣтской головки съ локонами, заложенными за ушки.

И странная вещь — любовь или талантъ водили тогда мою неопытную руку, но и сейчасъ даже можно уловить на этомъ рисункѣ сходство съ оригиналомъ.

— Еще минутку посиди, голубчикъ, ты выйдешь очень похожимъ!

Онъ вскочилъ со своего мѣста, чтобы полюбоваться портретомъ.

— Правда, правда, — я совсѣмъ такой! Только мнѣ бы хотѣлось еще имѣть на головѣ шляпу съ перомъ, такую, какъ у папы, и потомъ еще усы! Дай мнѣ карандашъ, я самъ сдѣлаю!

Къ счастью въ эту минуту въ комнату вошла Іоганна и своимъ приходомъ спасла рисунокъ отъ посягательствъ Біона. Прелестные цвѣты, которые она по обыкновенію принесла, составляли рѣзкій контрастъ съ ея мертвенно блѣдными щеками и безжизненнымъ взглядомъ.

— Іоганна, снимай скорѣй шляпу и садись сюда! Я тебѣ что-то скажу.

— Что, что ты мнѣ скажешь? — спросила она, вздрогнувъ, и въ этомъ торопливомъ вопросѣ, въ блеснувшихъ глазахъ ея и въ напряженномъ выраженіи измученнаго лица читалась глубокая душевная драма.

— Ничего особеннаго. Я только что срисовала Біона и хотѣла бы также срисовать и тебя; можно, Іоганна?

— Какъ хочешь, дорогая. — Она сидѣла молча и неподвижно со сложенными на колѣняхъ руками. Только въ послѣднее время, съ тѣхъ поръ, какъ я смотрѣла на нее не только глазами, но и сердцемъ, я оцѣнила всю ея красоту, и теперь, рисуя съ нея портретъ, я съ восторгомъ погружалась въ созерцаніе этого прелестнаго лица.

— Іоганна, знаешь, вѣдь ты красавица!

— Развѣ?

— Да, правда, ты очень красива. Развѣ тебѣ этого никто не говорилъ?

— Говорили.

— И тебѣ это не пріятно?

— Да, было пріятно, когда это доставляло удовольствіе другимъ. А теперь мнѣ все равно.

І'убы ея дрогнули, но она сейчасъ же овладѣла собою и черезъ минуту опять сидѣла неподвижно, какъ статуя. Біонъ, которому наскучило сидѣть на одномъ мѣстѣ, между тѣмъ убѣжалъ, Вдругъ мы услышали его торопливые шаги по лѣстницѣ, онъ поспѣшно вбѣжалъ въ комнату и, едва переводя дыханіе, крикнулъ:;

— Іоганна, Іоганна, къ тебѣ кто-то пришелъ. Внизу какой-то человѣкъ разговариваетъ съ Салли и спрашиваетъ тебя.

Я взглянула на Іоганну: она сидѣла блѣдная, какъ полотно.

— Человѣкъ? Какой человѣкъ? — спросила я вмѣсто нея.

— Онъ плохо одѣтъ и хромаетъ; на немъ матросская шапка, а подъ шапкой видны черныя кудри.

Не успѣла я раскрыть ротъ, какъ Іоганна выбѣжала изъ комнаты. Снизу до меня доносились оживленные голоса.

— Какая досада, что я не могу двинуться съ мѣста! Біонъ, бѣги скорѣй и посмотри, что тамъ! Или, нѣтъ, оставайся тутъ, только открой дверь — я хочу послушать, что тамъ такое происходитъ.

Сначала я услышала голосъ Салли, которая и плакала, и смѣялась въ одно и тоже время; потомъ молодой мужской голосъ сказалъ что-то въ родѣ: «моя дорогая маленькая Ганхенъ»!

— Онъ живъ и здоровъ, Біонъ. Это капитанъ Гарри вернулся.

И я тоже заплакала отъ радости.

ГЛАВА XII.

Капитанъ Гарри Арчеръ дѣйствительно вернулся. Его судно вмѣстѣ со всѣмъ имуществомъ погибло, но объ этомъ почти даже не говорили, такъ радовались тому, что онъ самъ спасся. Обратное путешествіе онъ совершилъ въ качествѣ простого матроса. Онъ лишился всего, что у него было, и теперь надо было начинать сначала, но и онъ, и Іоганна были вполнѣ счастливы своей взаимной любовью и не боялись заботъ и тягостей жизни. Когда Іоганна прощалась со мной въ этотъ вечеръ, я сказала ей, чтобы она теперь не приходила ко мнѣ такъ часто. Но она продолжала приходить и въ счастьи также не забывала насъ, какъ и въ горѣ.

Однажды она принесла мнѣ въ подарокъ отъ г-жи Вильсонъ три чудныя книжки. Во-первыхъ, большой, толстый томъ убористой печати, заключавшій въ себѣ неизмѣримыя сокровища. Заглавіе книги гласило: «Драмы Вилліама Шекспира». Другая книга — маленькій хорошенькій томикъ, въ дорогомъ сафьяновомъ переплетѣ. Она называлась: «Иліада» Гомера. Третья книга, длинная, тонкая — иллюстраціи Флаксмана къ Иліадѣ Гомера. Эти книги открыли передо мною цѣлый новый міръ.

_: — Ну, теперь, — сказала Іоганна, съ улыбкой смотрѣвшая на мой нѣмой восторгъ, — мы тебя оставимъ наслаждаться своимъ сокровищемъ; Біонъ, пойдемъ погулять съ Гарри и со мной.

Эти три книги произвели переворотъ въ моей жизни. Съ этого дня моя судьба была рѣшена — я почувствовала себя художницей. По цѣлымъ днямъ я зачитывалась Шекспиромъ и Гомеромъ и изучала Флаксмана. Иногда я брала свою старую тетрадку для рисованія и пробовала срисовывать фигуры Ахилла, Патрокла, но я не могла видѣть своихъ копій рядомъ съ оригиналами, а потому вскорѣ перестала заниматься копированіемъ и предпочла брать темы изъ собственной головы. Что сказалъ бы великій Шекспиръ, еслибъ онъ увидѣлъ у меня въ тетради портреты Дездемоны, Офеліи, Миранды и другихъ! Я была совершенно счастлива и такъ углубилась въ свои занятія, что не обращала вниманія на то что съ нѣкоторыхъ поръ у насъ стало совершенно тихо и никогда не было слышно ни одного звука музыки. Я замѣтила правда, что Біонъ часто бродилъ по комнатѣ съ тоскливымъ, безпокойнымъ видомъ, точно ему чего-то не хватаетъ.

Однажды меня навѣстила г-жа Вильсонъ. Это было цѣлое событіе, такъ какъ ей всегда очень трудно было вырваться иръ дому. Она взяла съ собой младшаго ребенка, и я срисовала его, пока онъ спалъ у нея на колѣняхъ. Куда бы г-жа Вильсонъ ни приходила, всюду она вносила оживленіе и веселость.

Со своимъ маленькимъ на рукахъ, она весело разговаривала со мной и Іогапной. Между прочимъ разговоръ перешелъ на то, сколько у нея дѣла дома и какъ мало остается свободнаго времени для занятій съ мальчиками.

— Настоящей гувернантки мнѣ не нужно, — сказала она, — но если бы у меня была знакомая симпатичная молодая дѣвушка, которая согласилась бы учить моего Вилли азбукѣ и помогать Эдди и Тоби въ ихъ занятіяхъ, то я взяла бы ее къ себѣ съ удовольствіемъ.

И она вопросительно посмотрѣла на Іоганну; но та чистосердечно сказала, что при всемъ своемъ желаніи не можетъ согласиться на это предложеніе, потому что она не рѣшается оставить больную г-жу Арчеръ, которая требуетъ постояннаго ухода.

— Ну, что жъ дѣлать, придется мнѣ поискать себѣ кого-нибудь другого.

— А можетъ быть, — сказала Іоганна, вдругъ повернувшись ко мнѣ, — Элеонора охотно пошла бы къ вамъ?

Я вспыхнула. Во мнѣ заговорили остатки прежней гордости. Какъ! мнѣ, дочери полковника, поступить учительницей къ маленькимъ дѣтямъ!

— Ну, вотъ видишь, — сказала госпожа Вильсонъ, — Элеонору это не очень прельщаетъ, а то бы я, конечно, попросила ее: она такъ хорошо, такъ умно ведетъ своего Біона. — Да, Іоганна, я и забыла тебѣ сказать, намъ привезли новый прекрасный рояль.

— А куда вы дѣвали старый? — спросила Іоганна.

— Я хочу его продать; онъ еще совсѣмъ хорошій.

На этомъ разговоръ прервался. Я уснула, но скоро проснулась, разбуженная звукомъ голосовъ въ сосѣдней комнатѣ. Я узнала голосъ господина Вильсона и сильно взволновалась. Я не видала своего спасителя съ той ночи, когда онъ на рукахъ вынесъ меня изъ каменоломни, и до сихъ поръ еще не поблагодарила того, кому была обязана жизнью. Мнѣ разсказывали, что въ тотъ роковой для меня вечеръ онъ встрѣтилъ Ліаса и спросилъ его о причинѣ моего отсутствія, когда же тотъ разсказалъ ему, въ чемъ дѣло, онъ немедленно отправился искать меня. Теперь, услыша его голосъ, я хотѣла сейчасъ же вскочить и пойти къ нему, но не тутъ-то было.

— Подожди, мы тебя снесемъ внизъ, и ты будешь сегодня пить чай вмѣстѣ со всѣми; не угодно ли тебѣ будетъ заняться своимъ туалетомъ? Іоганна, помоги ей, — командовала г-жа Вильсонъ.

— Вотъ такъ! — весело воскликнула она, когда я, совершенно готовая, дрожа и шатаясь, встала на свою здоровую ногу. — Теперь, папа, поди-ка сюда и снеси нашу дѣвочку внизъ.

— Ну, пойдемъ, моя бѣдная Элеонора, --онъ взялъ меня на руки и понесъ внизъ. Но откуда взялся диванъ, на который меня уложили? У насъ такого никогда не было. Должно быть, какая-нибудь добрая фея внесла его сюда. Но я должна была тихо лежать и ни о чемъ не смѣла разспрашивать. — Когда я поправлюсь, вѣроятно, его унесутъ назадъ, — подумала я. Всѣ весело усаживались. Никогда еще у насъ за столомъ не бывало такого оживленія, какъ въ этотъ вечеръ. Біонъ сидѣлъ возлѣ меня на диванѣ, обнявъ меня за шею своими ручками. Противъ меня сидѣла чета Вильсонъ и дядя Рубенъ; Іоганна разливала чай. Въ дверяхъ стояла Салли и любовно смотрѣла на меня. А я вслушивалась въ оживленную бесѣду своихъ друзей, и мнѣ было такъ хорошо, такъ легко, я была такъ счастлива среди нихъ.

Вильсоны оставались недолго и скоро простились съ нами, сказавъ, что мнѣ необходимъ отдыхъ; остались дядя Рубенъ, попрежнему пускавшій въ ходъ поперемѣнно то молитвенникъ, то красный носовой платокъ, Іоганна и Біонъ. Отъ нечего дѣлать — мнѣ нельзя было говорить — я занялась разсматриваніемъ столь знакомой мнѣ, но такъ давно не видѣнной комнаты. Каминъ съ пастушками, довольно скудно заставленная книгами полочка, въ углу органъ, — все было по прежнему. Но только какъ будто чего-то не хватало, чего же? — Не хватало рояля.

— Іоганна, куда дѣлся рояль?

Біонъ былъ въ это время въ кухнѣ; Іоганна смутилась, но я настояла на томъ, чтобы она сказала мнѣ правду.

— Видишь ли, пока ты была больна, — сказала она, наконецъ, — Біонъ по цѣлымъ днямъ просиживалъ у дверей твоей комнаты, а о роялѣ и думать забылъ. Когда же тебѣ стало немного лучше и мы перестали каждую минуту дрожатъ за твою жизнь, я какъ-то замѣтила, что онъ сидитъ въ углу и о чемъ-то думаетъ. Я спросила его, что съ нимъ. Онъ отвѣтилъ, что не знаетъ, какъ ему быть со своей музыкой. Онъ боялся, что ты еще долго пролежишь въ постели, и очень мучился воспоминаніями о томъ, какъ часто онъ доставлялъ тебѣ непріятности своей игрой на роялѣ. Для того, чтобы это больше не повторялось, — говорилъ онъ, — самое лучшее увезти отсюда рояль; онъ увѣрялъ меня, что для него это не составитъ никакой потери, такъ какъ онъ отлично сможетъ учиться музыкѣ, когда будетъ взрослымъ. Я и отдала рояль. Его взялъ Ліасъ.

— Ну, что же, бѣдненькій Біонъ долго горевалъ потомъ?

— Не очень; сначала поплакалъ немного; но теперь онъ, кажется, успокоился.

Я ничего не могла сказать въ отвѣтъ на это. Я была слишкомъ глубоко взволнована разсказомъ. Какъ благодарила я Бога въ эту минуту за то, что онъ сохранилъ мнѣ жизнь; теперь только я, узнала, какъ сильно любитъ меня мой маленькій братъ. Такъ вотъ почему онъ по временамъ имѣлъ такой растерянный видъ, какъ будто не зналъ, за что ему приняться. Онъ пожертвовалъ для сестры самымъ любимымъ, самымъ дорогимъ, что только у него было.

— А что, рояль до сихъ поръ еще у Ліаса?

— Нѣтъ, онъ его продалъ, — отвѣтила Іоганна, надѣвая шляпу и собираясь уходить.

Я быстро приняла рѣшеніе. Въ тотъ же вечеръ я попросила у Салли чернилъ и бумаги и написала г-жѣ Вильсонъ письмо.

ГЛАВА XIII.

Дрожащей рукой, съ мокрыми отъ слезъ глазами, писала я ей о томъ, какъ часто прежде я бывала несправедлива къ Біону и дурно обходилась съ нимъ, и какъ онъ, тѣмъ не менѣе, трогательно доказалъ мнѣ свою любовь во время моей болѣзни. Я чувствовала себя въ долгу передъ нимъ и предлагала ей взять меня въ учительницы къ своимъ дѣтямъ; въ видѣ вознагражденія я просила у нея старый рояль, при этомъ добавила, что сочла бы для себя величайшимъ одолженіемъ съ ея стороны, если бы она разрѣшила мнѣ взять рояль теперь-же, а я отработаю эти деньги. Письмо было отослано, и я въ величайшемъ волненіи ждала отвѣта. Если она согласится, какъ пойдутъ мои занятія? Я всегда питала отвращеніе къ учительской дѣятельности и не могла спокойно думать о томъ, что я буду гувернанткой. Я утѣшала себя тѣмъ, что нелюбовь къ чему-нибудь можно всегда побороть въ себѣ при сильномъ желаніи.

Вечеромъ въ комнату ко мнѣ пришелъ дядя Рубенъ. Біонъ влѣзъ къ нему на колѣни — за время моей болѣзни они стали большими друзьями — и по обыкновенію принялся шарить въ его карманахъ. Въ одномъ изъ нихъ, между прочимъ, оказалось запечатанное письмо,

— Ахъ, Боже мой, какой я сталъ забывчивый! — воскликнулъ дядя. Онъ медленно вытащилъ очки и, надѣвъ ихъ на носъ, принялся читать адресъ.

— Не для меня-ли письмо? О, дядя Рубенъ, скорѣй посмотрите! Біонъ, бѣги, принеси его мнѣ!

— А вѣдь въ самомъ дѣлѣ, дорогая, это для тебя! — съ изумленіемъ сказалъ дядя Рубенъ, разсматривая письмо. — Конечно, теперь я вспомнилъ: это г-жа Вильсонъ дала мнѣ для тебя. Біонъ, отнеси сестрѣ!

Біонъ взялъ письмо съ дѣловымъ видомъ и подалъ его мнѣ. Отвернувшись къ стѣнѣ, я дрожащими руками разорвала конвертъ. Вотъ что было написано въ письмѣ.

"Дорогая Элеонора! Мы съ мужемъ думаемъ, что такая хорошая сестра, какъ ты, будетъ для нашихъ дѣтей лучшей учительницей, какую только мы можемъ пожелать. Рояль привезутъ вамъ сегодня-же.

Сердечно любящая тебя М. B."

Итакъ, все было рѣшено — у Біона будетъ рояль! Я положительно не знала, что дѣлать отъ счастья и повернула голову, чтобы сообщить радостную вѣсть Біону. Но его уже не было въ комнатѣ: пока я читала письмо, онъ спустился внизъ, къ Салли. Оттуда доносился рѣзкій, крикливый голосъ старой служанки, которая съ кѣмъ-то спорила.

— Въ чемъ дѣло, голубчикъ? — спросилъ спокойнымъ голосомъ дядя Рубенъ входившаго Біона.

— Не знаю, — сказалъ онъ.

— Ты не знаешь, но зато я знаю, дорогой мой мальчикъ, — сказала я, обнимая Біона. — Подожди минутку, и ты тоже увидишь, въ чемъ дѣло.

Въ это время снизу раздался голосъ Салли.

— Ну, хорошо, хорошо. Я сейчасъ пойду узнаю. А все-таки говорю вамъ, что вы ошибаетесь.

— Нѣтъ, Салли, нѣтъ! — закричала я, — это не ошибка;

Въ отвѣтъ на мои слова раздался внизу знакомый веселый смѣхъ, а затѣмъ разъяренный голосъ окончательно вышедшей изъ себя Салли.

— Да убирайтесь вы всѣ, перепились вы, что-ли? Говорятъ вамъ, что намъ никто не присылалъ рояля.

— Салли, впусти ихъ! — кричала я. — Это мой рояль, т. е. рояль моего брата. Я его сама купила.

— Да, да, это рояль для Біона! Благослови васъ Богъ, мадемуазель Ликетъ, за то, что вы такая добрая сестра! — говорилъ Ліасъ, таща еще съ нѣсколькими людьми драгоцѣнную ношу. Біонъ смотрѣлъ на все это, притаивъ дыханіе, и, кажется, не вѣрилъ собственнымъ глазамъ.

— Элли, это рояль Іоганны опять вернулся?

— Нѣтъ, это другой, гораздо лучшій. Нравится онъ тебѣ?

— О, нравится-ли! — и глазки его заблистали отъ восторга. Инструментъ былъ благополучно внесенъ и поставленъ у стѣны. Онъ былъ нѣсколько великъ для этой комнаты, но что за бѣда. Онъ былъ очень красивъ. Когда всѣ вышли изъ комнаты, и мы съ Біономъ остались вдвоемъ, я открыла рояль, и черезъ минуту его нѣжные пальчики забѣгали по клавишамъ. Біонъ былъ въ полномъ восторгѣ.

— Ахъ, какъ хорошо! — шепталъ онъ, — Рояль Іоганны былъ куда хуже! Но откуда онъ попалъ къ намъ и чей онъ? Онъ долго у насъ останется?

— Всегда, милый. Онъ принадлежитъ моему Біону, ему одному. Сестра его даритъ ему этотъ рояль, чтобы онъ могъ играть на немъ, сколько захочетъ и когда захочетъ.

Я совершенно не въ состояніи описать, какъ мы были счастливы въ тотъ вечеръ. Біонъ игралъ, а я его слушала. Съ этого дня мы проводили такъ всѣ вечера, и я съ каждымъ годомъ все больше и больше начинала любить музыку вообще, а игру Біона въ особенности.

ГЛАВА XIV.

Прошло семь лѣтъ съ того памятнаго дня. Нашъ старый рояль все еще неизмѣнно служитъ намъ. Во всемъ же остальномъ истекшіе годы принесли съ собой много перемѣнъ.

Нашъ добрый, честный дядя Рубенъ отошелъ въ вѣчность. Я ухаживала за нимъ до послѣдней минуты; умирая, онъ все принималъ меня за мою мать и называлъ «своей дорогой кузиной Элеонорой».

Іоганна уже три года какъ замужемъ за капитаномъ. Она или живетъ у г-жи Арчеръ, или сопровождаетъ мужа въ плаваніе. Выйдя замужъ, она осталась такимъ же чуднымъ, симпатичнымъ существомъ, какимъ была раньше. Господинъ Вильсонъ и его жена по прежнему благоденствуютъ. Благослови ихъ Богъ!

Мы съ Біономъ жили до сихъ поръ у дяди Рубена. Мы оказались его единственными наслѣдниками. Благодаря этому мы имѣемъ возможность осуществить одну свою давнишнюю мечту, тѣмъ болѣе, что всѣ наши друзья поддерживаютъ насъ въ этомъ намѣреніи. Дѣло въ томъ, что одинъ иностранный художникъ, увидя какъ-то у Вильсона мои рисунки, нашелъ, что у меня несомнѣнный талантъ, и усиленно совѣтовалъ мнѣ усердно заниматься живописью, говоря, что я могу стать настоящей художницей. Сначала это меня только смѣшило, но потомъ, обсудивъ этотъ вопросъ серьезно, я рѣшила попробовать свои силы. Біонъ давно уже задумалъ посвятить себя музыкѣ, и вотъ мы вмѣстѣ хотимъ предпринять маленькое путешествіе для пополненія своего образованія.

Наканунѣ нашего отъѣзда, когда я поспѣшно укладывала вещи въ дорогу, вдругъ съ верхней полки шкапа, изъ котораго я вынимала книги, на меня свалился запыленный увѣсистый пакетъ.

— Что это, сестра? Ты не ушиблась? — спросилъ Біонъ, привлеченный шумомъ. Онъ обернулся и сталъ смотрѣть, какъ я разворачивала пакетъ. Тамъ оказалась книга.

— Біонъ, посмотри только, что это! Мы совсѣмъ забыли о существованіи этой книги. Вѣдь, это сказки Гримма! Помнишь ты ихъ или нѣтъ?

Хотя онъ былъ тогда совсѣмъ маленькій мальчикъ, но, видно, у него остались кое-какія воспоминанія о томъ времени. Онъ задумчиво подошелъ ко мнѣ и поцѣловалъ меня.

— Что же мы теперь будемъ дѣлать съ этой книгой, Біонъ? Ты теперь уже большой и не станешь читать сказокъ.

— Все равно; я буду хранить ее всю жизнь, — и, взявъ у меня изъ рукъ книгу, онъ уложилъ ее въ свой сундукъ — дорогой мой мальчикъ!

Завтра, когда мы съ нимъ будемъ стоять на палубѣ маленькаго парохода и въ послѣдній разъ смотрѣть на родные берега, быть можетъ, тогда я разскажу ему всю правду о его сестрѣ и объ аммонитѣ.

"Юный Читатель", № 5, 1900