Брат Поликарп (Лухманова)/ДО

Братъ Поликарпъ : Съ англійскаго
авторъ Надежда Александровна Лухманова

Источникъ: Лухманова Н. А. Женское сердце. — СПб.: Изданіе А. С. Суворина, 1899. — С. 104.

I

Это былъ одинъ изъ тѣхъ необъяснимыхъ капризовъ судьбы, который чаще чѣмъ разные тонко задуманные планы, рѣшаетъ участь людей.

— Джекъ! — обратилась Віолета къ своему младшему брату, — меня такъ утомили всѣ эти картины и статуи; прошу тебя, будь добрый мальчикъ, разузнай, нѣтъ ли здѣсь, въ Римѣ, гдѣ-нибудь такихъ же зеленыхъ полей, какъ въ нашей милой Англіи, и, ради Бога, сведи меня хоть немного полюбоваться ими.

— Съ восторгомъ, — отвѣчалъ мальчикъ, — хотя, откровенно говоря, я мало надѣюсь, чтобы здѣсь было что-нибудь подобное; подожди, я спрошу у слуги…

И онъ позвонилъ.

На зовъ его явился привѣтливый, громаднаго роста тевтонецъ, прислуживавшій въ Hôtel^[1] di Londra^[2].

— Да, сударь, — отвѣтилъ онъ на предложенный вопросъ, — тутъ есть Боргезовы сады, и такъ какъ вы еще не посѣтили этого мѣста, то, смѣю думать, это будетъ для васъ прелестная прогулка. Если барышня соскучилась по зеленымъ полямъ, то она будетъ вполнѣ удовлетворена, именно теперь тамъ цвѣтутъ фіалки и другіе синіе цвѣточки весны. Я думаю, сударь, мѣсто это очень понравится вамъ.

— Что же, ѣдемъ, Віолета?

— О! ѣдемъ, ѣдемъ сейчасъ же. — Благодарю васъ, — обратилась она къ слугѣ.

Экипажъ провезъ ихъ черезъ Porta del Popolo^[3] и въ какія-нибудь пять минутъ они уже были среди знаменитыхъ садовъ, которые открылись передъ ними во всей своей красѣ и весенней свѣжести.

Віолета была въ восторгѣ.

— Джекъ, ты — просто волшебникъ, или, сознайся, ты уже давно открылъ это чудное мѣсто, въ одну изъ твоихъ одинокихъ, таинственныхъ прогулокъ?

— Ви^[4]! — вскричалъ вмѣсто отвѣта мальчикъ, — посмотри на играющихъ въ мячъ, они напоминаютъ мнѣ нашъ старый картезіанскій монастырь; кто бы могъ ожидать встрѣтить что-либо подобное здѣсь, въ Римѣ.

— Какъ странно выглядятъ они въ своихъ красныхъ рясахъ! — воскликнула Віолета, — это должно быть молодые монахи какого-нибудь ордена. Судя по тому количеству, въ которомъ ихъ встрѣчаешь здѣсь вездѣ, можно, дѣйствительно, повѣрить, что Римъ — самое святое мѣсто на землѣ; но мнѣ кажется, Джекъ, что они чувствуютъ себя не особенно свободно здѣсь, среди зелени и въ сосѣдствѣ съ этими дѣвушками въ голубомъ, которыя наблюдаютъ за ихъ игрою.

— Можетъ быть, но только съ мячомъ они управляются прекрасно, англичанинъ не могъ бы дѣйствовать лучше. Смотри, смотри на этого толстяка, который бѣжитъ; онъ совсѣмъ выбился изъ силъ, держу пари, что онъ дастъ промахъ!

Джекъ угадалъ, молодой толстякъ дѣйствительно выбился изъ силъ и долженъ былъ уступить мѣсто другому. Новый игрокъ промахнулся по первому мячу, но второй былъ имъ брошенъ мастерски, онъ выбилъ чужой мячъ изъ гнѣзда и сильнымъ ударомъ послалъ его прямо по тому направленію, гдѣ стояли наши друзья.

— Мастерски сыграно! Ви^[4], берегись! — крикнулъ Джекъ, но, къ сожалѣнію, предостереженіе опоздало.

Вниманіе Віолеты было отвлечено дѣтьми, катавшими обручъ кругомъ цвѣтника гіацинтовъ; крикъ брата заставилъ ее только быстро обернуться и летѣвшій тяжелый мячъ со всею силою ударилъ ее по пальцамъ лѣвой руки, такъ что она отшатнулась и вся поблѣднѣла.

— Господи! какой несчастный ударъ, тебѣ должно быть страшно больно, Віолета? — спрашивалъ ее съ участіемъ Джекъ.

— Да, кажется меня задѣло, — сказала Віолета насколько могла хладнокровно и сняла съ руки перчатку, но раньше, чѣмъ она успѣла сказать еще хоть слово, передъ нею, вмѣсто Джека, стоялъ виновникъ несчастнаго удара, молодой человѣкъ въ красной рясѣ.

Всплеснувъ руками, въ позѣ тѣхъ святыхъ, что встрѣчаются на рисункахъ оконъ средневѣковыхъ построекъ, онъ началъ свои извиненія умоляющимъ тономъ:

— Я такъ сожалѣю, скажите, вамъ очень больно?

— Ничего, пройдетъ, ужъ теперь не такъ сильно болитъ, — отвѣчала дѣвушка, — право, ужъ не стоитъ обращать вниманія, — прибавила она, какъ бы съ легкимъ раздраженіемъ на себя.

Ей было странно, что слова и взглядъ незнакомца волновали ее.

Это былъ молодой человѣкъ лѣтъ двадцати пяти. Лицо его было чисто выбрито, глаза, кроткіе, большіе, напоминали глаза газели; уста его, казалось, не умѣли лгать. Его видъ не допустилъ бы въ отвѣтахъ Віолеты даже простыхъ, принятыхъ, свѣтскихъ уловокъ.

— Это третій палецъ, видите, — сказала она улыбаясь и краснѣя.

— Вижу, надѣюсь, что это только ушибъ; прошу васъ, пойдемте со мной къ фонтану и дозвольте мнѣ сдѣлать вамъ примочку, у меня въ карманѣ совершенно чистый носовой платокъ.

— О, не надо, зачѣмъ вы такъ безпокоитесь, это можетъ сдѣлать мой братъ, Джекъ… Но куда же онъ скрылся?

Джекъ былъ уже далеко, онъ подхватилъ оставленный игрокомъ мячъ, бросилъ его въ сторону играющихъ, затѣмъ погнался за нимъ, чтобы сдѣлать второй ударъ, потомъ возвращеніе его къ сестрѣ замедлилось еще и тѣмъ, что одна изъ «красныхъ рясъ» обратилась къ нему на чистѣйшемъ англійскомъ языкѣ.

Фактъ этотъ самъ по себѣ вовсе не былъ такъ удивителенъ, какъ показался Джеку, потому что всѣ эти молодые люди, игравшіе въ мячъ, были саксонскаго происхожденія, хотя и принадлежали къ монастырю св. Августина въ Via Carmi^[5].

Братъ Поликарпъ, такъ звали молодого священника, взялъ въ свою руку маленькую ручку Віолеты и прикладывалъ къ пораненному пальцу освѣжительный компрессъ изъ холодной воды; время отъ времени онъ смотрѣлъ ей въ глаза, чтобы угадать, какъ сильно она страдаетъ.

Боль была страшная, но Віолета терпѣливо переносила ее. Сначала она даже кокетливо улыбалась, потому что братъ Поликарпъ, не смотря на красную рясу и на серьезное, можно сказать, даже печальное выраженіе своихъ глазъ, былъ замѣчательно красивъ, но мало-по-малу улыбка ея исчезла, а сердце стало биться совсѣмъ непривычнымъ образомъ.

— Довольно, — прошептала она, — больше ничего не остается дѣлать какъ вернуться домой…

И она высвободила свою руку изъ его руки.

— Обѣщаете ли вы мнѣ велѣть осмотрѣть вашу руку, какъ только пріѣдете въ Hôtel^[1]? Я прошу васъ объ этомъ.

Братъ Поликарпъ началъ свою фразу совершенно спокойно, но подъ конецъ голубые глаза Віолеты смутили его, и слова «прошу васъ» онъ уже произнесъ тихимъ, дрожащимъ голосомъ.

— О, да, я сдѣлаю это, благодарю васъ и — до свиданія!

Братъ Поликарпъ былъ безъ шляпы и вѣтеръ игралъ его короткими темными кудрями; онъ поклонился и покраснѣлъ до корня волосъ, ему было бы легче, еслибы голова его была покрыта, но этого не было, и онъ сконфузился окончательно.

— Могу ли я, — началъ онъ тихимъ голосомъ, — имѣю ли я право просить васъ сказать мнѣ, кого имѣлъ я несчастье ранить по своей непростительной неловкости?

— Я ничего не имѣю противъ этого, — отвѣчала Віолета, которую ободряло возраставшее смущеніе молодого человѣка, — вотъ карточка: мое имя написано здѣсь, внизу, карандашемъ.

— Глубоко вамъ благодаренъ, а я… — тутъ голосъ его такъ задрожалъ и понизился, что сталъ едва внятенъ, — я братъ Поликарпъ, изъ монастыря въ Via Carmi^[5], я такъ былъ бы счастливъ, еслибы могъ узнать, что ваша рука поправилась…

Веселый голосъ Джека прервалъ его.

— Хорошій ударъ мячика, нечего сказать. Надѣюсь, вы больше его не повторите?

— Прощайте, — прошептала дѣвушка, и братъ Поликарпъ направился медленно кругомъ бассейна къ играющимъ.

Съ этой минуты, хотя онъ считался однимъ изъ лучшихъ игроковъ, мячъ его болѣе ни разу не попалъ въ цѣль, но братъ Поликарпъ продолжалъ играть, не обращая ни малѣйшаго вниманія на насмѣшливыя шутки товарищей, замѣтившихъ его долгій разговоръ у фонтана.

— Пора домой, Джекъ, — сказала Віолета, — мой палецъ болитъ сильно, я боюсь не сломанъ ли онъ… это такъ огорчило бы его… и притомъ завтра нельзя будетъ ѣхать на балъ.

— Огорчило бы кого?

— Бѣднягу, брата Поликарпа.

— Какого брата? Я совсѣмъ ничего не понялъ, что ты говорила. Такъ его зовутъ Поликарпъ? Знаешь, онъ больше похожъ на женщину въ своей красной юбкѣ.

— Если ты ничего не умѣешь сказать умнѣе, то лучше бы тебѣ держать языкъ за зубами, ты, кажется, хорошо знаешь, что мужчины не носятъ юбокъ. Право, твои шутки иногда бываютъ очень неумѣстны.

Палецъ Віолеты былъ не сломанъ, но вывихнутъ, и когда Джекъ узналъ объ этомъ, то охотно простилъ сестрѣ ея слишкомъ рѣзкій выговоръ.

II

Въ тотъ же вечеръ, за часъ до вечерни, братъ Поликарпъ сидѣлъ въ своей комнатѣ, уронивъ свою голову на руки.

Его комната не была въ полномъ смыслѣ монашескою кельей, хотя, какъ и вообще въ Римѣ, роскоши въ ней не полагалось никакой. Кровать занимала одинъ уголъ, надъ нею висѣло распятіе изъ слоновой кости на черномъ деревѣ, на полкахъ были толстыя книги, между ними много отечественныхъ авторовъ, въ дорогихъ кожаныхъ переплетахъ, умывальникъ на желѣзномъ треножникѣ, двѣ тяжелыхъ скамейки грубой работы и письменный столъ. На одной изъ этихъ скамеекъ сидѣлъ братъ Поликарпъ, опершись локтями на письменный столъ. Слова «Vigilate et orate»^[6] написаны были всюду, куда бы ни обращались его глаза.

Совсѣмъ не такъ легко, какъ многіе думаютъ, найти въ жизни свое настоящее призваніе. Есть люди, не обладающіе никакими выдающимися способностями, они просто ищутъ какого-нибудь дѣла по душѣ и, найдя подходящее, идутъ себѣ спокойно далѣе по жизненному пути. Другимъ это дается совсѣмъ не такъ легко.

Братъ Поликарпъ былъ американецъ, получившій образованіе сперва въ Ялѣ, своемъ родномъ городѣ, а потомъ въ Оксфордѣ; произношеніе его было англійское. По окончаніи курса онъ прожилъ годъ съ своимъ отцомъ, богатымъ финансистомъ Нью-Іорка, но долѣе выдержать не могъ.

— Эта жизнь не по мнѣ, — сказалъ онъ, — я долженъ искать что-нибудь иное.

Отецъ его разсмѣялся и отвѣтилъ только: «прекрасно, Бобъ!», затѣмъ посовѣтовалъ ему провести нѣкоторое время въ Европѣ, все равно гдѣ бы то ни было, по его собственному усмотрѣнію.

Такимъ образомъ молодой человѣкъ очутился въ Римѣ, и послѣ многихъ колебаній пришелъ къ тому заключенію, что «жизнь есть суета» и что для него будетъ самымъ лучшимъ — отказаться навсегда отъ ея пустого блеска. Отъ своей матери онъ наслѣдовалъ достаточную сумму, что и давало ему возможность внести въ любой монастырь 8.000 фунтовъ и тѣмъ обезпечить себѣ пріемъ.

Настоятель монастыря Via Carmi^[5], куда обратился мистеръ Робертъ Веннеръ, ни на минуту не сомнѣвался, что юноша избралъ себѣ настоящій путь и что въ его монастырѣ онъ обрящетъ себѣ въ полномъ смыслѣ счастье.

Такъ-то Робертъ Веннеръ превратился въ брата Поликарпа, который уже годъ жилъ въ монастырѣ, до того утра, когда, играя въ мячъ въ садахъ Боргезе, неловкимъ ударомъ вывихнулъ Віолетѣ палецъ.

Монастырская жизнь порою удовлетворяла его, порою возмущала своею мелочностью и безсодержательностью.

Въ настоящую минуту онъ переживалъ одинъ изъ своихъ порывовъ возмущенія. Карточка, данная ему въ саду Боргезе, лежала на столѣ передъ нимъ; она напоминала ему о существованіи гусарскаго маіора Грентлей, котораго онъ не зналъ, и миссъ Віолеты Грентлей, которую онъ помнилъ. О, такъ хорошо помнилъ, что могъ бы объ ея наружности составить подробнѣйшій полицейскій протоколъ.

— Несчастный я грѣшникъ! — простоналъ братъ Поликарпъ, переводя глаза отъ карточки на столѣ къ надписи на стѣнѣ. — Я не знаю, чѣмъ все это кончится, но я чувствую, что мнѣ снова такъ же тяжело, какъ въ тотъ день, когда я покинулъ моего отца. Тяжелая обуза наша земная жизнь! Одинъ Господь знаетъ, куда это все ведетъ. Сомнѣнія снова одолѣваютъ меня, а между тѣмъ я здѣсь! До сихъ поръ я думалъ, что если есть хоть одинъ грѣхъ, въ которомъ я не могу упрекнуть себя, то это лицемѣріе, а вотъ теперь я знаю, глубоко сознаю, что я лицемѣренъ и двуличенъ. Здѣсь, кругомъ, нѣтъ ничего, что могло бы сравниться съ ея синими глазами, — о, эти синія очи! я чувствую, они неспособны ни на какую ложь. О, темносинія фіалки. О, Віолета! Я думаю, когда она родилась, то глаза ея напоминали этотъ цвѣтокъ, вотъ почему ее и назвали Фіалкой! О, братъ Поликарпъ, братъ Поликарпъ!

— Vigilate et orate, Vigilate et orate!^[6] — началъ онъ повторять безпрерывно, сжавъ голову руками, и слова эти, казалось, успокаивали его. — Я брежу, но это должно пройти со временемъ. Человѣкъ долженъ терпѣть и покоряться, если онъ хочетъ достигнуть награды. Тотъ, кто разъ положилъ руку на плугъ, долженъ идти намѣченною стезею.

Въ этотъ же вечеръ, за ужиномъ, когда братья вкушали свою скромную трапезу, братъ Поликарпъ, соблюдая очередь, читалъ имъ громко Апологію Ньюменса; въ ней подробно описывалось душевное состояніе нѣкоторыхъ «красныхъ рясъ», которыя, отказавшись отъ протестантства, обратились къ истинной вѣрѣ и въ настоящее время подвизаются въ монастырѣ Via Carmi^[5].

По окончаніи ужина настоятель монастыря остановилъ брата Поликарпа.

— Я не хотѣлъ бы своими похвалами раздувать гордыню въ вашемъ сердцѣ, братъ мой, но я долженъ сознаться, что сегодня вы читали необыкновенно выразительно: казалось, сердце ваше и душа участвуютъ въ чтеніи. Если я не ошибаюсь, сегодня ночью очередь вашего бдѣнія въ часовнѣ?

— Завтра, отецъ мой, не сегодня.

— Такъ это завтра, хорошо… Pax vobiscum^[7], дорогой товарищъ.

— Et cum spiritu tuo^[8], — пробормоталъ братъ Поликарпъ, и снова пошелъ въ свою комнату, куда слѣдомъ за нимъ пошла и тоска, давившая его сердце.

III

— Джекъ, — сказала Віолета брату на слѣдующее утро, — я опять хочу просить тебя объ одолженіи.

— Съ радостью, Ви^[4], готовъ все исполнить. Кстати, скажи, что твой бѣдный палецъ? неужели такъ болитъ, что ты не можешь ѣхать на балъ? А тамъ, должно быть, будетъ славный ужинъ!

— Ну, это, право, меня мало соблазняетъ. Прошу тебя, Джекъ, спроси здѣшняго всезнающаго нѣмца, который часъ въ римскихъ монастыряхъ назначенъ для пріема посѣтителей, я бы хотѣла осмотрѣть нѣкоторыя мѣста; думаю, что мы могли бы начать съ Via Carmi^[5], спроси Муррея, что онъ знаетъ по этому вопросу.

Немедленно призванный тевтонецъ далъ на этотъ разъ весьма неудовлетворительный отвѣтъ. Пожавъ плечами и оскаливъ свои бѣлые зубы, онъ объявилъ, что ничего не смыслитъ въ дѣлахъ религіи — и касательно монастырей и ихъ обитателей не можетъ ровно ничего сообщить.

— Я надѣюсь, однако, вы читаете свою библію? — спросилъ его довольно строго Джекъ.

— Простите меня, сударь, я не желаю разсердить васъ, но предпочитаю не отвѣчать на этотъ вопросъ. Вамъ, барышня, позволю себѣ посовѣтовать взять экипажъ и ѣхать прямо въ монастырь, тамъ и сообщатъ вамъ о часахъ пріема.

— Отецъ мой дома?

— Нѣтъ, барышня, онъ выѣхалъ.

— Въ такомъ случаѣ, Джекъ, намъ остается самимъ справиться съ этимъ вопросомъ. Прошу тебя, будь готовъ поскорѣе.

Віолетѣ не потребовалось много времени на туалетъ, черезъ пять минутъ она уже появилась въ черной фетровой шляпѣ и въ простомъ длинномъ пальто, похожемъ на мужской ульстеръ: синій шелковый шарфъ, служившій перевязью для ея больной руки, составлялъ оригинальный контрастъ съ ея темнымъ костюмомъ. И такъ какъ при этомъ она носила короткіе волосы, то Джекъ, увидя ее, невольно воскликнулъ:

— О, Ви^[4], ты совсѣмъ похожа на мальчика, теперь тебя всѣ примутъ за мужчину!

— Не говори такихъ пустяковъ, — перебила она его, покраснѣвъ, однако, отъ сказаннаго, — ѣдемъ скорѣе!

Пока экипажъ катился по незнакомымъ имъ кварталамъ, мимо еврейскихъ антикварныхъ лавокъ и другихъ магазиновъ, Віолета старалась убѣдить самое себя въ благоразуміи своего поступка. «Я обязана дать ему знать о себѣ, такъ какъ я обѣщала. Мы, Грентлеи, держимъ свое слово, чего бы оно намъ ни стоило, въ силу этого и я должна поступить именно такъ».

Въ сущности же она сама смутно чувствовала, что всѣ эти объясненія могли быть допущены только съ большою натяжкою.

Войдя въ ворота монастыря, Віолета дала привратнику франкъ. Теперь ея сердце было полно тревожнаго и радостнаго ожиданія — снова увидѣть брата Поликарпа.

— Джекъ, — сказала она, — соберись со всею твоей вѣжливостью и спроси, когда посѣтители могутъ входить въ монастырь?

Молодой ирландецъ, открывшій имъ дверь, казалось, былъ очень удивленъ желаніемъ англичанъ видѣть монастырь.

— Увѣряю васъ, — сказалъ онъ, — что строеніе наше такъ ново, что въ немъ рѣшительно нѣтъ ничего достопримѣчательнаго, но прошу, войдите, если вамъ угодно. Вотъ здѣсь вы можете пройти по корридору и прочитать имена всѣхъ братьевъ, написанныя на ихъ дверяхъ, затѣмъ мы осмотримъ съ вами часовню, это лучшее, что мы имѣемъ, а стоящія тамъ новыя хоругви въ честь Пресвятой Богородицы и св. Августина великолѣпны!

— Два англійскіе джентльмена, желающіе осмотрѣть монастырь, братъ Френсисъ, — сказалъ онъ, проходя мимо, монаху, сажавшему во дворѣ деревья.

Братъ Френсисъ посмотрѣлъ пристально на джентльмена съ синей повязкой и затѣмъ, какъ бы сконфузившись, снова уставилъ глаза въ землю.

— Да, сэръ, у насъ здѣсь во всемъ употребляется бѣлая краска, — отвѣчалъ проводникъ, на вырвавшееся по этому поводу восклицаніе Віолеты.

— О, смотри, — закричалъ Джекъ, — вѣдь это имя знакомо намъ, не правда ли, Ви^[4]?

Имя, на которое указывалъ пальцемъ мальчикъ, было — «братъ Поликарпъ», написанное на бѣлой двери большими черными буквами.

Лицо Віолеты вспыхнуло, она уже минутъ пять тому назадъ прочла это имя, но, къ счастію, простодушный ирландецъ не замѣтилъ ея смущенія.

— Такъ вы знаете нашего брата Поликарпа? Это замѣчательно способный человѣкъ; если вы хотите его видѣть, онъ будетъ очень радъ…

— Это? — обратился онъ къ мальчику, — это корабль, работа одного изъ нашихъ братьевъ, который былъ матросомъ. Не угодно ли вамъ посмотрѣть его ближе.

— Корабли — это моя страсть, но только новой конструкціи, а не ваши старинныя желѣзныя чудовища.

— Войдите, — сказалъ братъ Поликарпъ, и ирландецъ открылъ къ нему дверь.

— Братъ Поликарпъ, вотъ два англійскіе джентльмена, желающіе васъ видѣть.

Въ эту минуту Віолета ненавидѣла себя, униженіе ея не имѣло границъ, когда она увидѣла высокую фигуру брата Поликарпа, вскочившаго со стула и глядѣвшаго на нее широко открытыми изумленными глазами.

— Молодой джентльменъ? — этотъ вопросъ выражали вся его поза и тотъ жестъ, съ которымъ онъ протянулъ къ ней руку, — что это за маскарадъ?

Къ счастію, Джекъ далъ ей время объясниться, мальчикъ крикнулъ только короткое «Good morning»^[9] брату Поликарпу, бросилъ разсѣянный взглядъ на неинтересныя подробности его комнаты и быстро направился въ конецъ корридора къ модели корабля, стоявшей тамъ подъ стекломъ; ирландецъ послѣдовалъ за нимъ; братъ Поликарпъ и Віолета остались одни.

— Увѣряю васъ, что это просто какое-то странное недоразумѣніе, — прошептала она, поднявъ на него глаза.

— Слава Богу, — воскликнулъ молодой человѣкъ, и лицо его такъ просвѣтлѣло, что сдѣлалось снова прекраснымъ.

Но глаза его вновь омрачились, какъ только онъ замѣтилъ синій шелковый шарфъ, поддерживавшій ея руку.

— Это только изъ предосторожности, — улыбнулась Віолета.

Успокоенный, онъ высказалъ ей всю радость по случаю этой неожиданной встрѣчи.

— И неужели вы дѣйствительно можете жить и быть счастливы въ этомъ печальномъ и пустынномъ мѣстѣ? — спросила она.

Съ минуту онъ не былъ въ силахъ ей отвѣчать и невольно сжалъ руки, вспоминая только что пережитое имъ. На лицо его снова набѣжала тѣнь.

— Я — колеблящійся и никуда не годный человѣкъ, — я солгалъ бы, еслибъ отвѣтилъ вамъ, что теперь я здѣсь счастливъ.

— Почему же именно теперь, а не прежде?

«Почему? Потому что теперь я узналъ васъ», — хотѣлъ онъ отвѣтить, но удержался и промолвилъ:

— Я не могу этого сказать вамъ, — затѣмъ, вздохнувъ глубоко, онъ продолжалъ. — Можете ли вы обѣщать сохранить въ сердцѣ воспоминаніе обо мнѣ, если даже мы никогда болѣе не увидимся вновь? Мнѣ кажется, что я могу васъ просить объ этомъ, хотя не смѣлъ бы настаивать на отвѣтѣ.

— О, мнѣ такъ тяжело, — сказала дѣвушка, и тонъ, и голосъ ея придали особый глубокій смыслъ этимъ простымъ словамъ. — Жизнь здѣсь мнѣ кажется ужасной; скажите, не можетъ ли вамъ помочь мой отецъ: онъ такъ добръ и такъ опытенъ?

За одинъ взглядъ, которымъ сопровождались эти слова, всякій могъ бы полюбить ее, и, дѣйствительно, теперь жалость къ брату Поликарпу наполняла все ея сердце.

— Боюсь, что кромѣ Бога и меня самого никто на свѣтѣ не можетъ помочь мнѣ, — быль его печальный отвѣтъ.

Молодой человѣкъ въ своей красной рясѣ представлялъ изъ себя въ настоящую минуту тяжелую картину.

Такое впечатлѣніе получилъ и Джекъ, который, наконецъ, вернулся въ комнату и началъ излагать свои критическія замѣчанія касательно корабля подъ стекломъ.

Приходъ мальчика привелъ въ себя брата Поликарпа и, собравъ всѣ свои силы, онъ предупредительно и любезно вступилъ въ общій разговоръ.

Монастырскій колоколъ пробилъ двѣнадцать, и онъ былъ принужденъ проститься съ посѣтителями.

— Братъ Поликарпъ выглядитъ совсѣмъ особеннымъ среди всей этой толпы торгашей и нищихъ, населяющихъ Via Carmi^[5], — правда, Ви^[4]?

— Правда, — отвѣчала задумчиво Віолета.

— Я ужасно радъ, что онъ подбилъ тебя своимъ мячемъ, безъ этого намъ никогда не пришло бы въ голову осмотрѣть это мѣсто.

— Ты страшный эгоистъ, Джекъ! — воскликнула сестра, но съ такою улыбкой, которая показывала, что на этотъ разъ сорвавшееся у него замѣчаніе не обидѣло ея.

IV

Въ десять часовъ вечера того же дня, когда вся братія разошлась на отдыхъ по своимъ келіямъ, братъ Поликарпъ вошелъ въ монастырскую часовню и заперъ за собою дверь. Отъ десяти до двухъ онъ долженъ былъ стоять на часахъ передъ алтаремъ, посвященнымъ св. Августину, и охранять молитвою покой монашеской обители, а между тѣмъ желаннаго покоя въ его душѣ не было; все напускное равнодушіе, которое онъ выказалъ въ присутствіи Джека Грентлея, покинуло его и сердце его снова было полно отчаянія и страданія.

«Человѣкъ, который погнался за блаженствомъ, все равно, что пахарь, который взялся за соху; онъ долженъ идти пряною дорогой и не бросать сохи, не отбѣгать отъ нея въ сторону», — пришло монаху въ голову.

Онъ сталъ на колѣни на мраморный полъ передъ алтаремъ, подъ центральное серебряное паникадило, кругомъ его былъ сумракъ, но ровный, розоватый свѣтъ паникадила падалъ на него и охватывалъ довольно большое пространство. Мира и спокойствія все-таки не было въ его душѣ: синіе глаза его недавней посѣтительницы стояли передъ нимъ; напрасно восклицалъ онъ громкимъ и страстнымъ голосомъ: «О, Матерь, Пресвятая Богородица, укрой меня, спаси отъ грѣха и соблазна!..» Синіе глаза все стояли и смотрѣли на него. Онъ лучше выдержалъ бы борьбу, еслибы эти глаза были грѣшными очами, еслибы въ нихъ свѣтилось что-нибудь земное; но нѣтъ, это были невинныя дѣвственныя очи, и когда онъ осмѣливался глубже заглянуть въ нихъ, то видѣлъ, какъ сердце этой дѣвушки шло къ нему также непреодолимо, какъ и его сердце стремилось къ ней; эти глаза не пробовали управлять имъ или дѣйствовать на него, — еслибы они имѣли это намѣреніе, онъ съумѣлъ бы бороться съ ними, — нѣтъ, они только говорили ему, но такъ ясно, какъ еслибы имѣли даръ слова, что они готовы служить поддержкой его нравственнымъ силамъ отнынѣ и до вѣка, если только онъ самъ согласенъ на это. «О, силы небесныя, помогите мнѣ!» — стоналъ онъ и, ставъ на колѣни передъ св. чашей на престолѣ, не сводилъ съ нея глазъ. Такъ прошло полчаса, или даже болѣе, лицо его приняло безжизненный мраморный видъ и ровный свѣтъ паникадила все такъ же мягко освѣщалъ его, бросая розовый оттѣнокъ на его правую щеку. Но, не смотря на неподвижность, въ которой замерло все его существо, на позу, которая напоминала собою изображенія святыхъ, борьба въ душѣ его не улеглась и муки, раздиравшія его, не утратили ни на іоту своей энергіи.

— О, Господи, спаси меня! — воскликнулъ онъ; ему вдругъ стало казаться, что онъ видитъ съ одной стороны — то небо, къ которому онъ стремился, а съ другой — ту землю, которая такъ притягивала его къ себѣ, а между ними самого себя, бросающагося то въ одну, то въ другую сторону.

Ночь росла, тихіе часы земнаго покоя бѣжали въ вѣчность, брату Поликарпу казалось, что съ ними вмѣстѣ уходитъ и все лучшее его души, и двери рая навсегда закрываются передъ нимъ.

И не только прежнее небо скрывалось изъ его глазъ, какъ тѣнь человѣка, уходившаго вдоль улицы: въ ушахъ его раздались крики и злобный смѣхъ, гремѣвшіе во слѣдъ этой убѣгавшей тѣни. Смѣхъ и крики гнались за нею, насмѣшки летѣли въ догонку, шумъ усиливался, а братъ Поликарпъ продолжалъ стоять на колѣняхъ. Послѣдняя искра покоя угасла въ немъ и душа его была теперь лишь ареною, на которой шла безпощадная борьба двухъ разнородныхъ стремленій.

Слова: «Все тщетно» вдругъ появились предъ нимъ, какъ бы начертанныя красными буквами среди ночного сумрака.

— Все тщетно! все тщетно! — повторяли до безконечности кругомъ его голоса, и со смѣхомъ и криками хоромъ повторяли эти слова.

Братъ Поликарпъ стоялъ все такъ же неподвижно, хотя страдалъ невыносимо. Часъ ночи пробилъ среди ненарушимой тишины часовни, а ему казалось, что вся часовня полна невыразимаго шума и стона, буквы ужасной надписи стали въ его глазахъ принимать странныя формы, каждая изъ нихъ оживала и становилась однимъ «изъ братій красныхъ рясъ». Буква «В» представляла изъ себя настоятеля, съ большимъ животомъ, съ краснымъ широкимъ лицомъ, отражавшимъ на себѣ всѣ земныя страсти.

«Все тщетно», — пѣлъ голосъ этой фигуры, и она кружилась передъ нимъ, плясала, а кругомъ нея вертѣлись и плясали другія буквы, и всѣ кричали и издѣвались надъ братомъ Поликарпомъ.

Бредъ овладѣлъ имъ, какъ вино пьянымъ человѣкомъ, а онъ все стоялъ на колѣняхъ со скрещенными руками и глаза его все такъ же были прикованы къ алтарю. Ни однимъ внѣшнимъ знакомъ на его какъ бы застывшемъ лицѣ, не обнаружилась внутренняя, страшная борьба, раздиравшая его.

Маленькая мышка выбѣжала изъ своей норки и подошла къ самымъ его подошвамъ, она ткнула въ нихъ своимъ носикомъ, и вдругъ, испугавшись, бросилась прочь, хотя человѣкъ, стоявшій на колѣняхъ не видѣлъ и не чувствовалъ теперь ничего. Приближался часъ, когда должны были придти смѣнить брата Поликарпа. На небо взошла луна, лучи ея заглянули въ высокія окна часовни, серебряный свѣтъ полился на гранитныя колонны, сошелъ на мраморный полъ и мало-по-малу озарилъ и неподвижную фигуру, стоявшую на колѣняхъ передъ алтаремъ.

Братъ Поликарпъ хотя и не видѣлъ луннаго свѣта, но становился спокойнѣе; борьба замирала въ немъ; ночное свѣтило, казалось, дѣйствительно обладало магическимъ умиротворяющимъ свойствомъ, которое люди приписываютъ ему.

Борьба въ немъ кончилась, — кончилась, разбивъ и молодость его, и силу. Онъ все еще стоялъ передъ алтаремъ съ широко раскрытыми глазами, но теперь ему стало казаться, что алтарь отодвигается и уходитъ изъ его глазъ, буквы въ красныхъ рясахъ тоже стушевываются и исчезаютъ, фигура отца настоятеля смягчилась и приняла теперь его настоящія мягкія и добрыя черты лица.

И вдругъ надъ нимъ раздались знакомыя, отрадныя слова: «Vigilate et orate»^[6].

— Господь да будетъ благословенъ во вѣки! — воскликнулъ громкимъ голосомъ братъ Поликарпъ и, весь облитый луннымъ сіяніемъ, упалъ лицомъ внизъ на свои протянутыя впередъ руки.

Когда черезъ пять минутъ братъ Игнатій вошелъ въ часовню, онъ засталъ брата Поликарпа безъ чувствъ, распростертаго на полу; старикъ попробовалъ поднять его, но у него не хватило силъ, тогда онъ снова осторожно положилъ его на землю и теперь серебристый свѣтъ луны и мягкій розовый свѣтъ паникадила освѣтили его спокойное, кроткое лицо.

Братъ Игнатій разбудилъ отца настоятеля и когда не осталось больше сомнѣнія въ томъ, что братъ Поликарпъ умеръ, то и всѣ братья поднялись съ своего жесткаго ложа и въ утренней прохладѣ часовни раздалось похоронное пѣніе. Братъ Поликарпъ въ своей красной рясѣ снова лежалъ передъ алтаремъ.

V

— Не могу понять, — сказалъ маіоръ Грентлей за завтракомъ на другой день, — кто такой можетъ братъ мистеръ Робертъ Веннеръ? Вотъ письмо объ немъ отъ настоятеля монастыря въ Via Carmi^[5].

— О, мы знаемъ его! не правда ли, Ви^[4]? — воскликнулъ Джекъ.

— Что съ нимъ? — спросила Віолета дрожащими губами.

— Что теперь съ нимъ, дорогая, это я самъ хотѣлъ бы знать. Онъ умеръ бѣдняга, вотъ это я знаю.

— Кто умеръ, папа? — переспросила Віолета, страшно блѣднѣя.

— Кто? Робертъ Веннеръ, впрочемъ, я вижу, что у него было еще и другое имя: братъ Поликарпъ.

— О! — воскликнулъ Джекъ, роняя кусокъ торта, который подносилъ ко рту.

— Отецъ, этого не можетъ быть, это какое-то недоразумѣніе, еще вчера онъ былъ совершенно здоровъ.

— Ты говоришь, дорогая, вчера, а онъ умеръ сегодня ночью. Такъ какъ я вижу, что вы оба знаете его, то и я хотѣлъ бы понять какое отношеніе онъ имѣетъ къ намъ. Въ письмѣ вложена наша визитная карточка, которую нашли на его столѣ; вотъ почему настоятель и обратился ко мнѣ съ предложеніемъ — не пожелаемъ ли мы присутствовать завтра на его похоронахъ.

— Отецъ, прошу тебя, позволь мнѣ идти. О, ради Бога, позволь мнѣ быть тамъ!

Выраженіе лица дочери поразило маіора Грентлея.

— Джекъ, — сказалъ онъ сыну, — оставь насъ однихъ…

И мальчикъ, хотя не кончилъ еще своего завтрака, послушно вышелъ изъ-за стола.

Тогда Віолета откровенно разсказала отцу все, что знала сама о братѣ Поликарпѣ, и разсказъ ея вышелъ кратокъ, такъ какъ въ сущности она знала объ этомъ человѣкѣ очень мало.

Но все-таки этого было вполнѣ достаточно для испытаннаго жизнью маіора Грентлея, чтобы понять душевное состояніе его дочери.

— Если ты и Джекъ хотите присутствовать на похоронахъ этого бѣдняги, то я ничего не имѣю противъ этого.

— Благодарю тебя, отецъ, я пойду, — отвѣчала она и вдругъ прильнула къ его груди головкою, стараясь скрыть отъ него свои полные слезъ глаза.

— Вотъ такъ, моя дорогая, прижмись ко мнѣ… Это дѣйствительно печальный случай, такой еще молодой человѣкъ и внезапно умеръ отъ разрыва сердца, какъ сказано въ письмѣ. Но прошу тебя не убивайся такъ, вѣдь ты знала его всего два дня, и я убѣжденъ, что вы не обмѣнялись и сотней словъ, сознайся, что смерть его не можетъ особенно глубоко огорчить тебя?

— О нѣтъ, отецъ, напротивъ, очень глубоко, — сказала она такъ просто, съ такою наивною чистотою, что отецъ могъ только еще разъ поцѣловать ее и прижать къ своему сердцу.

VI

Апрѣльскій, теплый, ясный день сіялъ и наполнялъ воздухъ ароматомъ цвѣтущихъ фіалокъ. Джекъ и сестра его, на нѣкоторомъ разстояніи за похоронною процессію, шли по кладбищу среди надгробныхъ плитъ и памятниковъ.

Всѣ красныя рясы были въ сборѣ съ отцомъ настоятелемъ во главѣ; среди несшихъ гробъ былъ и молодой ирландецъ, водившій ихъ по монастырю.

Могила была приготовлена у подножія высокаго кипариса.

Во время краткой, печальной церемоніи нѣкоторые братья плакали, но благодаря присущему всѣмъ англо-саксонцамъ самообладанію, удерживались отъ всякаго сильнаго проявленія горя.

Віолетѣ это было пріятно, ей и самой было бы не такъ страшно тяжело, еслибы она могла плакать, но слезы отказывались облегчить ее.

Служба кончилась, гробъ въ послѣдній разъ окропили святою водою, и всѣ «красныя рясы» по двое, по трое покинули кладбище.

— Наконецъ-то! — вздохнула съ облегченіемъ Віолета.

Оставшись одни, братъ и сестра подошли къ могилѣ, которая вся благоухала отъ наполнявшихъ ее цвѣтовъ.

Гробъ былъ изъ цѣльнаго, темнаго дерева, съ небольшою мѣдною дощечкою сверху. Надпись на ней была такъ мелка, что Джекъ не могъ прочитать ее, но Віолета ясно разобрала слова: Робертъ Веннеръ (братъ Поликарпъ) двадцати пяти лѣтъ.

— Бѣдный братъ Поликарпъ! — воскликнулъ мальчикъ.

Віолета не сказала ни слова, она закрыла руками лицо и изъ груди ея вырвалось такое рыданье, какъ будто въ этой могилѣ лежало все, что ей было дорого въ жизни.

А между тѣмъ ей было всего восемнадцать лѣтъ.

Примѣчанія

1. фр. Hôtel — Отель. Прим. ред.
2. итал.
3. итал. Porta del Popolo — Порта-дель-Пополо. Прим. ред.
4. Фамиліарное сокращеніе отъ Віолета.
5. итал.
6. лат. Vigilate et orate — Бодрствуйте и молитесь. Прим. ред.
7. лат. Pax vobiscum — Миръ съ вами. Прим. ред.
8. лат. Et cum spiritu tuo — И съ духомъ твоимъ. Прим. ред.
9. англ. Good morning — Доброе утро. Прим. ред.