БРАЗИЛІЯ и ВОЗВРАЩЕНІЕ НА РОДИНУ.
правитьПередъ нашимъ уходомъ изъ Монтевидео меня перевели на корветъ Новикъ. Клиперъ Пластунъ, на которомъ мы обошли почти весь свѣтъ, оставилъ я только что приподнявшимся съ одра болѣзни, послѣ килевки, въ ожиданіи принятія вынутыхъ котловъ. Послѣ тѣсноты клипера, корветъ показался мнѣ Гретъ-Истерномъ: такъ было на немъ просторно, свободно, комфортабельно. Еще яснѣе увидѣлъ я эту разницу, когда пришлось вытерпѣть четырехдневный памперо. На корветѣ, во время самыхъ сильныхъ порывовъ и ударовъ волнъ, можно было гулять по сухой палубѣ и любоваться на бушующее море, какъ изъ окна городской квартиры; на клиперѣ же пришлось бы дня четыре просидѣть закупореннымъ и время отъ времени получать на голову холодныя души морской воды, проникавшей даже сквозь законопаченные люки, и дышать спертымъ воздухомъ съ примѣсью трюмнаго запаха. Если, желая освѣжить разболѣвшуюся голову, я выходилъ на верхъ, то на палубѣ былъ тотъ же океанъ; по ней катились волны, обдавая васъ брызгами и грозя унести съ собою…. Однако не заключайте изъ этого, что клиперъ не оставилъ во мнѣ другихъ воспоминаній, кромѣ какъ о подобныхъ непріятностяхъ и неудобствахъ; напротивъ, много хорошихъ и свѣтлыхъ дней провелъ я на клиперѣ; память о немъ будетъ для меня отрадой надолго, и даже легкій контуръ граціознаго судна часто мелькалъ передо мною среди ясныхъ и темныхъ картинъ нашего далекаго плаванія. На немъ я познакомился съ моремъ, ему я вѣрилъ больше нежели другому судну, несмотря на его легкій и измѣнчивый характеръ; съ нимъ, какъ съ капризною женщиною, бывало бьются и хлопочутъ наши моряки, то одѣвая его красивыми парусами, то подбирая ихъ въ разнообразныя складки; и вотъ, вытянется и развернется бывало наша красавица и летитъ птичкою, тринадцатью узлами плавнаго и покойнаго хода, доказывая свои права названіе самого быстраго, морскаго судна. Низкій на водѣ, длинный, съ высокимъ рангаутомъ, съ большими, красивыми, угловатыми парусами, ныряя въ волнахъ, и быстро и легко всплывая на нихъ, клиперъ, конечно, представляетъ одно изъ красивѣйшихъ созданій кораблестроительнаго искусства. Какъ влюбленный мужъ забываетъ и прощаетъ капризы жены, когда видитъ ее въ хорошемъ расположеніи духа, такъ и мы прощали все нашему клиперу, и уже изъ одного этого сравненія можно заключить, что первыя мои впечатлѣнія на корветѣ не набрасывали тѣни на клиперъ. Если продолжать метафору, то корветъ пришлось бы сравнить съ женою положительною, толковою, съ характеромъ ровнымъ и неизмѣнчивымъ; она и домъ ведетъ аккуратно, и въ свѣтѣ бываетъ, гдѣ держитъ себя прилично и съ тактомъ; платья свои она не часто мѣняетъ, какъ и корветъ свои паруса; между тѣмъ какъ клиперъ то одно примѣритъ, то другое, и никакъ не можетъ остановиться на чемъ-нибудь одномъ.
Мы вышли изъ Монтевидео, 8 мая, рано утромъ, вмѣстѣ съ корветомъ Рында, на которомъ развѣвался брайтъ-вымпелъ отряднаго начальника. Я еще спалъ, когда начали сниматься съ якоря; меня разбудилъ непріятный, незнакомый звукъ, какъ будто изъ-подъ подушки вынимали что-то желѣзное, тяжелое и гремящее; въ просонкахъ я не догадался въ чемъ дѣло, но наконецъ понялъ, что канатные ящики, въ которые укладываются поднятыя съ якоремъ желѣзныя цѣпи, находились около моей каюты. Это укладыванье продолжалось часа два; я вспоминалъ съ сожалѣніемъ клиперъ, на которомъ сонъ мой ни разу не бывалъ прерываемъ подобными дисгармоническими звуками. Къ этимъ звукамъ присоединились еще два. Фальшивые голоса металлическихъ помпъ и наконецъ частые разговоры проходившихъ мимо матросовъ; отъ всего этого мы были удалены на клиперѣ, вслѣдствіе особеннаго расположенія каютъ.
Скоро мы вышли изъ Лаплаты, имѣя попутный вѣтеръ, и стали направляться къ югу, чтобы спуститься въ болѣе низкія широты. Тамъ мы надѣялись получить свѣжій W вѣтеръ, который донесъ бы насъ до параллели Св. Елены, куда мы имѣли намѣреніе идти. На четвертый день засвѣжѣло; качка корвета показалась мнѣ безпокойнѣе нежели на клиперѣ, можетъ-быть съ непривычки; за то ни малѣйшей брызги не было наверху; въ каютъ-компаніи свѣтло, и я не только могъ читать, но преспокойно писалъ. Штормъ, продолжавшійся сутки, совершенно измѣнилъ нашъ маршрутъ: треснула передняя мачта, а съ такимъ поврежденіемъ дальше идти было опасно. Стихнувшія бури дали намъ возможность укутать и забинтовать больную, наложивъ на нее безчисленное множество шкалъ и найтововъ. Рѣшено было идти на Екатерину, а если и тамъ не найдемъ средства къ скорому исправленію, то въ Ріо-де-Жанейро, а оттуда въ Бахію; Рында же пошелъ прежнимъ путемъ, на Елену. Такимъ образомъ мы разлучились со всѣмъ нашимъ отрядомъ, до свиданія уже въ Европѣ; клиперъ оставили мы въ Монтевидео, и раскланивались теперь съ Рындою, которому, на прощаніе, салютовали. Погода стихала, какъ будто нарочно для того чтобы дать намъ время проститься, а къ вечеру задулъ снова штормъ, попутный для Рынды и противный для насъ; онъ продолжался четверо сутокъ: это былъ настоящій памперо! Сломанная мачта была такъ упутана, что выдержала борьбу съ страшнымъ врагомъ. Я часто вспоминалъ клиперъ, смотря на подступавшія подъ самый бортъ волны и по привычкѣ приготовляясь получить водяной ударъ, но волна не хватала выше борта; рѣдко, рѣдко брызнетъ, и упадетъ подъ килемъ судна. А штормъ былъ очень силенъ; бѣлыхъ гребешковъ на волнахъ не было; они не успѣвали образоваться, сдуваемые сильными порывами вѣтра, и безчисленными бѣлыми дорожками бороздили поверхность клокотавшаго океана; брызги неслись вихремъ надъ водою. Это же явленіе видѣли мы во время японскихъ тайфуновъ и во время сильнаго шторма у мыса Доброй Надежды. За штормомъ послѣдовало нѣсколько тихихъ и свѣтлыхъ дней; легкій вѣтерокъ по немногу подвигалъ насъ къ Екатеринѣ. 23 мая, съ утра, — увидѣли мы берегъ острова, который обогнули съ восточной стороны, чтобы съ сѣвера войдти въ проливъ, отдѣляющій Екатерину отъ материка Южной Америки. Островъ представлялъ нѣсколько раздѣленныхъ долинами возвышенностей, по которымъ росли лѣса; мѣстами возвышенія эти представляли скалистые и песчаные откосы, мѣстами виднѣлись на нихъ вырубленныя поляны. Войдя въ проливъ, мы видѣли берегъ и острова, и материка; послѣдній былъ такъ близко, что можно было ясно разсмотрѣть и домики, разбросанные по холмамъ, и деревья, и другія подробности картины. На небольшомъ скалистомъ островѣ, отдѣленнымъ отъ материка узкимъ проливомъ, была крѣпость Санта-Крусъ и близь нея рейдъ, на которомъ стояло нѣсколько военныхъ судовъ. Мы бросили якорь недалеко отъ крѣпости, не дойдя миль 12 до главнаго города Екатерины. За крѣпостью поднималась довольно высокая гора, покрытая лѣсомъ; у подошвы ея море образовало нѣсколько небольшихъ бухтъ, съ песчаными полосками; вблизи разбросано было нѣсколько домиковъ, выглядывавшихъ изъ-за густой зелени. По собраннымъ сейчасъ же свѣдѣніямъ, оказалось, что починка мачты здѣсь хоть и возможна, но сопряжена съ большими затрудненіями; надобно самимъ вырубать дерево, тянуть его съ горъ, обдѣлывать и пр. Тогда какъ въ Ріо-Жанейро можно найдти уже готовое дерево, и всевозможныя пособія. Времени терять было нечего; часа черезъ три мы снялись съ якоря, успѣвъ однако побывать на американскомъ берегу. Оставивъ вправѣ островокъ съ крѣпостью, мы высадились въ небольшой бухтѣ, выскочивъ на твердый песокъ; тутъ же начинался лѣсъ, расчищенный для нѣсколькихъ домиковъ, изъ оконъ которыхъ смотрѣли грязныя дѣти и какія-то безличныя фигуры. Близь домиковъ росли зеленыя огавы, а не синія какъ въ Монтевидео и на Капѣ; около нихъ олеандры и какіе-то кусты съ красными листьями. Тропинка вела на холмъ, выступавшій мысомъ въ море и отдѣлявшій эту бухточку отъ другой; лѣсъ заглушалъ тропинку, тѣснясь къ ней деревьями, перепутанными ліянами. Мѣстами, въ чащѣ, виднѣлась хижина окруженная апельсиновыми деревьями или капустною пальмою, которую мы видѣли здѣсь въ первый разъ: она отличается отъ другихъ пальмъ утолщеннымъ въ серединѣ стволомъ. Обогнувъ другую бухту, тропинка снова поползла на холмъ, по каменьямъ, и въ одномъ мѣстѣ совсѣмъ исчезла у полуразвалившагося домика, гдѣ мы едва отыскали ее у самой стѣнки, надъ обрывомъ. Съ трудомъ пробравшись черезъ это мѣсто, мы увидѣли кругомъ себя кофейныя деревья, ягоды которыхъ уже созрѣли и краснѣли въ зелени листьевъ, какъ наши вишни. Было жарко, а апельсины заманчиво золотились на темно-лиственныхъ, блистающихъ деревьяхъ. Отыскивать хозяина была бы трудно, да и не за чѣмъ: онъ вѣроятно не принялъ бы за вора того, кто взлѣзъ бы на апельсиновое дерево и сталъ рвать плоды. Вслѣдствіе этихъ сображеній, одинъ изъ насъ полѣзъ на дерево и набросалъ намъ оттуда спѣлыхъ, сочныхъ и сладкихъ плодовъ; но съ высоты того же дерева онъ увидалъ шлюбочный флагъ, поднятый на брамстеньгѣ нашего корвета, флагъ, требовавшій насъ на корветъ. А мы отошли отъ шлюбки далеко, и надобно было почти бѣгомъ переходить нѣсколько горъ, по камнямъ, чащѣ лѣса и по песку. Было тепло, что мы очень чувствовали, придя къ шлюбкѣ, на которой и отвалили немедленно.
Эта прогулка въ тропическомъ лѣсу, въ промежуткѣ разныхъ морскихъ сценъ, показалась намъ какимъ-то сномъ, картиной, нарисованною воображеніемъ, и мы долго спустя вспоминали эту двухчасовую стоянку, промелькнувшую такъ фантастически. Туземцы пріѣхали къ намъ на шлюбкахъ, выдолбленныхъ изъ стволовъ огромныхъ деревьевъ, и навезли апельсиновъ, банановъ и даже индѣекъ.
Такимъ образомъ мы видѣли очень мало островъ Екатерины, хотя и много слышали о немъ; только выходя изъ пролива, могли мы снова пересчитать мысы его и возвышенности, но наступившая темнота лишила насъ и этого удовольствія… А островъ Екатерины стоитъ чтобы побывать на немъ. Растительность его до того разнообразна, что одинъ изъ его жителей представилъ на лондонскую выставку 300 родовъ различныхъ деревьевъ, годныхъ для красивыхъ подѣлокъ. Почти весь строевой лѣсъ Бразилія получаетъ съ Екатерины. Въ чащѣ его дебрей живутъ макоки и попугаи; климатъ острова очень здоровъ, не слышно ни о какихъ болѣзняхъ. Главный городъ его служитъ мѣстомъ отдохновенія для китобоевъ; жителей на островѣ около тридцати тысячъ.
Живущіе на американскомъ берегу Бразильцы также наслаждаются всѣми благами превосходнаго климата, чудною природой и роскошью ея произведеній. Временами только нападаютъ на нихъ Индѣйцы и опустошаютъ ихъ колоніи.
Переходъ до Ріо Жанейро можно было назвать въ полномъ смыслѣ тихимъ. 29 мая, послѣ обѣда, увидѣли мы замѣтныя точки берега, гору Карковадо и Сахарную Голову Ломаная линія горъ была очень разнообразна и обѣщала много для ближайшаго разсмотрѣнія. Едва стало темнѣть, какъ блеснулъ маякъ на островѣ; надъ нимъ зажглась какая-то звѣзда, и такая свѣтлая, что когда на нее нашло небольшое облако, то она освѣтила его сзади, какъ молодая луна; облако пролетѣло, и звѣзда отбросила отъ себя яркую, длинную полосу на темной водѣ. Огонь маяка, то уменьшался до точки, то разширялся, то краснѣлъ; массы горъ темными тѣнями едва рисовались во мракѣ. Вотъ маякъ остался за нами, и мы идемъ между Сахарною Головой, правильнымъ конусомъ возвышающеюся у входа въ городъ, и крѣпостью Санта-Крусъ, едва бѣлѣющею, на темныхъ скалахъ. Наконецъ по берегамъ обширной бухты заблестѣли тысячи огоньковъ, точно иллюминація въ большой праздникъ; огоньки правильными нитями тянулись горизонтально, обозначая собою улицы и набережную, шли къ верху, осыпали свѣтлыми блестками возвышенія, скрывались въ отдаленіи, опять виднѣлись на высотѣ, суживались, широко разсыпались и ярко играли на темномъ фонѣ горъ, долинъ и холмовъ. Казалось, по этимъ огонькамъ можно было нарисовать весь городъ; особенно красиво расположились они по округлости одного холма, казавшагося во мракѣ подушкою съ натыканными въ нее брилліантовыми булавками; между ними былъ одинъ огонекъ зеленый, а другой красный, какъ рубинъ.
Скоро мы стали на якорь, и долго еще любовались оригинальною картиной города. Мы готовы были сожалѣть, что не могли сейчасъ же уйдти съ рейда, чтобъ унести съ собою неповрежденное представленіе этой волшебной картины…
На другой день мы увидали, что бухта Ріо Жанейро еще лучше при солнечномъ освѣщеніи, что ей нечего укутывать себя мракомъ ночи, какъ сомнительной красавицѣ въ капишонъ, вводящій въ искушеніе легковѣрныхъ.
Днемъ, картины, явившіяся передъ нами, были блистательны и описать ихъ очень трудно. Бухта, или скорѣе заливъ, углублялась болѣе чѣмъ на двѣнадцать миль въ материкъ, такъ что отдаленные берега ея едва виднѣлись; только въ ясный день рисовался на противуположной сторонѣ хребетъ горъ, съ остроконечными вершинами. Бухта усѣяна множествомъ острововъ и небольшихъ заливовъ, и видимыхъ и скрытыхъ между холмообразными вершинами. Бухта суживается у входа, гдѣ конусообразный пикъ, называемый Сахарною Головой, выдвинулся впередъ, какъ бы желая сблизиться съ лежащею на противуположномъ берегу крѣпостью, бѣлыя стѣны которой обнимаютъ нѣсколько гранитныхъ выступовъ. Тотчасъ за входомъ въ бухту, оба берега широко отступаютъ другъ отъ друга, образуя множество бухтъ и мысовъ и представляя совершенно различную мѣстность. Городъ Санъ-Себастіанъ, или Ріо-де-Жанейро, расположился на лѣвомъ берегу, котораго возвышенія и неровности начинаются съ Сахарной Головы. Безчисленное множество домовъ, церквей и разныхъ строеній, тѣсно занимаютъ холмы, долины, узкіе проходы и пестрѣютъ въ самомъ картинномъ безпорядкѣ по ближнимъ и отдаленнымъ холмамъ; подробности картины, благодаря здѣшнему воздуху и солнцу, не пропадаютъ даже въ синевѣ отдаленія. Желтѣющія и бѣлѣющія стѣны домовъ, съ черными пятнами оконъ, колокольни, куполы церквей, заборы, крыши, ставни, балконы, все это перемѣшивается съ зеленью садовъ, или густою массой охватываетъ холмъ; потомъ, продолговатыми гирляндами спускается среди песчаныхъ осыпей къ долинѣ; среди массъ густой зелени и въ пестротѣ зданій, красуются отдѣльныя деревья или небольшія группы пальмъ и банановъ. Надъ этою неровною и разнообразною мѣстностью возвышается гора, оканчивающаяся пикомъ Карковадо, съ остатками какого-то строенія на самой вершинѣ, и протянувшаяся далѣе огромнымъ кряжемъ, который весь покрытъ непрерывающимся лѣсомъ. Эта гора своею громадой не давила перваго плана холмистой мѣстности и не исчезала вдали туманнымъ облакомъ на горизонтѣ; она отстояла именно на столько, чтобы скрыть всѣ подробности своихъ выступовъ и ущелій, и вмѣстѣ занимать собою главный планъ картины. Иногда, какъ солнце заходило на чистомъ небѣ, какой-то золотистый туманъ покрывалъ эти горы, падалъ на долины, на холмы и на безчисленные домики, которые усѣяли зеленыя отлогости, или сплотнились въ одну массу въ долинахъ и углубленіяхъ.
Противоположный берегъ состоитъ изъ множества холмовъ, поросшихъ зеленью, съ городками и мѣстечками, расположенными у ихъ подошвы и вдоль береговъ, образуемыхъ капризною линіей бухтъ; холмы, красовавшіеся вблизи всѣми подробностями садовъ, гранитныхъ уступовъ, деревъ и поселеній, по мѣрѣ удаленія, являлись то облитые золотомъ солнца, то подернутые синевою дали.
Глубина залива терялась въ отдаленіи, острова уходили и тонули въ прозрачномъ туманѣ, хребты горъ громоздились одни надъ другими, представляясь полувоздушными массами; казалось, грубая матерія исчезала, линіи сглаживались, и осязаемый міръ переступалъ границу вещественнаго…
Близь города нѣсколько острововъ заняты укрѣпленіями и адмиралтействомъ; между ними рейдъ со множествомъ судовъ, которыхъ снасти и мачты мѣшаются съ колокольнями и высокими домами набережной.
Мы стали довольно далеко отъ пристани и имѣли довольно времени насмотрѣться на представлявшійся ландшафтъ. Пристань деревянная, старая; на ней толпа негровъ въ толстыхъ рубашкахъ и панталонахъ, и множество тѣхъ фигуръ, которыя обыкновенно толкаются на пристаняхъ. Дома, выходящіе на набережную высоки, почти всѣ съ черепичными крышами, со множествомъ оконъ и вывѣсокъ; но нельзя не замѣтить, что и пристань и дома носятъ на себѣ печать какой-то ветхости. Трудно рѣшить, выкрашенъ ли угловой домъ, въ которомъ находится гостиница Фару, красною краской, или выстроенъ изъ какого-то краснаго матеріала. За угломъ его находится огромная, неправильная площадь, съ дворцомъ, съ двумя церквями, съ магазинами, рынкомъ и фонтаномъ, стоящимъ по серединѣ въ видѣ обелиска. Къ площади примыкаютъ узкія улицы съ высокими домами и съ спертымъ воздухомъ, слѣдствіемъ тѣсноты и сыраго, но жаркаго климата. Дома представляютъ довольно странный видъ своею пестротой; часто нижній этажъ выкрашенъ однимъ цвѣтомъ, а верхній другимъ; иногда пространство между двухъ оконъ покрыто одной краской, а слѣдующій простѣнокъ другою; такое же разнообразіе и въ карнизахъ, и на фризахъ, и въ украшеніяхъ оконъ. Иногда на фасадѣ совершенно простаго дома являются два три окна, затѣйливо украшенныя колонками, расписанныя, съ гирляндами и съ другими хитростями. При этомъ, безчисленное множество балконовъ, тоже съ совершеннымъ отсутствіемъ симметріи. У оконъ зеленыя ставни, маркизы, и опять не вездѣ, но мѣстами, по вкусу каждаго. Крыши домовъ большею частію черепичныя, съ острымъ не.рхомъ; глухія боковыя стѣны тоже крыты черепицей. Вся эта пестрота, вмѣстѣ съ затѣйливыми вывѣсками, дѣлаетъ узкую и грязную улицу довольно живописною. Церкви же, съ небольшими варіаціями, выстроены всѣ по одному образцу. Съ боковъ трехугольнаго фронтона поднимаются двѣ четырехугольныя колокольни, съ мавританскими куполами; множество лѣпныхъ арабесокъ по угламъ, вокругъ дверей, оконъ, и вездѣ, гдѣ только можно что-нибудь налѣпить. Внутри, тоже лѣпная и рѣзная работа, множество цвѣтовъ, матерій, безвкусно висящихъ наверху, много свѣчъ на высокихъ этажеркахъ, и небольшія фигуры святыхъ, совершенно одѣтыя и скрывающіяся въ нишахъ. Примыкающій къ площади рынокъ, состоитъ изъ четырехугольнаго каменнаго зданія съ выходами на четыре стороны; вдоль стѣнъ расположены лавки со всевозможною живностію, съ рыбой, попугаями, золотыми свинками, различною птицей, посудой и пр. Центръ рынка занимаютъ продавцы фруктовъ и зелени, группируясь вокругъ бьющаго по серединѣ фонтана. За лотками, заваленными апельсинами, бананами и танжеринами, сидѣли большею частію негритянки въ своихъ живописныхъ костюмахъ; у многихъ были мѣтки на щекахъ, въ видѣ трехъ продольныхъ разрѣзовъ. Нѣкоторыя были очень привлекательны своею оригинальною красотой, съ большими тюрбанами на головахъ, съ голыми, полными руками, украшенными браслетами и кольцами, съ большими платками, которые красиво драпируются вокругъ ихъ стройнаго стана. Большая часть ихъ смотрѣли тѣми добрыми глазами, которые можно встрѣтить только у негровъ. Но у нѣкоторыхъ былъ и очень суровый взглядъ, который, вмѣстѣ съ тюрбаномъ на головѣ и яркими цвѣтами костюма, придавалъ имъ видъ чернолицыхъ Бобелинъ. Многія изъ нихъ совершали здѣсь же, на площади, свой туалетъ; одна изъ негритянокъ разчесывала другой голову, и я долго смотрѣлъ на эту трудную работу; войлокообразная куафюра не легко поддавалась гребню! Большая часть торговокъ сидѣли подъ большими бѣлыми зонтиками и подъ парусинными навѣсами, устроенными отъ лавокъ, прозрачная тѣнь этихъ навѣсовъ, пестрота костюмовъ, фонтанъ, журчащій по серединѣ и множество фруктовъ и зелени, — все это придавало рынку какой-то восточный видъ.
Не желая ходить долго по солнцу, мы взяли на площади желтую коляску, запряженную двумя мулами, и сказали чернобородому Бразильцу, чтобы везъ насъ въ ботаническій садъ, къ которому надо было ѣхать черезъ Ботофого, то-есть почти черезъ весь городъ. Миновавъ нѣсколько узкихъ улицъ, на перекресткахъ которыхъ строились какія-то подмостки, мы выѣхали къ самому рейду, блеснувшему передъ нами гладью своихъ спокойныхъ водъ, въ которыхъ картинно отражались гранитныя скалы и тѣсно застроенные берега. Проѣхали большое зданіе съ серебрянымъ куполомъ, въ которомъ мы узнали Мизерикордію, огромный и превосходный госпиталь; потомъ опять углубились въ улицы, полныя лавокъ, движенія, суеты, духоты и смрада. Наконецъ начали показываться загородные дома, съ красивыми садами и рѣшетками; воздухъ сталъ чище, но насъ очень непріятно поражало страшное безвкусіе, являвшееся повсюду, гдѣ только замѣтна была рука человѣка, наперекоръ величественной и роскошной природѣ. То являлся передъ глазами домъ, въ видѣ нашей старинной изразцовой печки, весь выкрашенный голубыми и бѣлыми квадратиками, то цѣлая галлерея алебастровыхъ статуэтокъ наполняла небольшой цвѣтникъ съ китайскими понятіями о садоводствѣ; домикъ въ три окна ставилъ себѣ на крышу вазы съ какими-то вѣниками; фарнезскій Геркулесъ, съ отбитою рукою, выглядывалъ изъ-за воротъ, на столбахъ которыхъ лежали голубые львы; три Граціи мокли у фонтана, на которомъ безхвостый Тритонъ лилъ изъ раковины воду; изъ Музъ сдѣлали цѣлую аллею, заключивъ ее двумя высокими обелисками, основаніе которыхъ утверждено на четырехъ шарахъ. Почти каждый домъ и каждая улица, до самого Ботофого, какъ будто желали превзойдти другъ друга отсутствіемъ всякаго вкуса! И это въ виду такой мѣстности, среди такой природы!.. Гдѣ же ея вліяніе на человѣка!?.. Какую чудную декорацію составляли горы и холмы, возвышавшіеся надъ домами, сколько разнообразія въ зелени, капризно убравшей уступы и неровности утесовъ! Какъ величественъ видъ Карковадо, выказывающаго свою остроконечную верхушку, когда близь-лежащіе холмы раздвинутся живописною, долиной! Надъ домами съ нелѣпыми украшеніями возвышаются живописные утесы, то покрытые зеленью и увѣнчанные, густою рощею, то выступающіе голыми обрывами, которые испещрены слѣдами избороздившихъ ихъ потоковъ. Но вотъ передъ нами неподвижное, мертвое озеро; со всѣхъ сторонъ обставили его, разнообразныя гранитныя скалы, убранныя по округлостямъ кудрявою зеленью; конусъ Сахарной Головы возвышается надъ деревьями, рисуясь своею оригинальною фигурою; только одна темная трещина нарушаетъ однообразіе его гранита. Вдоль берега, полукругомъ, расположились между красивою зеленью дома и мѣстечки; за ними тянутся холмы, покрытые лѣсами; далѣе пикъ Карковадо, и опять лѣса, поднимающіеся до самой вершины горъ, идущихъ въ даль. "Это Ботофого, " говоритъ полуобращаясь къ намъ Бразилецъ-кучеръ, останавливая своихъ муловъ. Видъ дѣйствительно былъ превосходный, и еслибы Ботофого былъ въ Греціи или въ Италіи, сколько бы стиховъ написано было въ похвалу его! Въ сторонѣ отъ мѣстечка виднѣлось большое бѣлое строеніе; это былъ домъ сумашедшихъ. Дорога, обогнувъ бухту Ботофого, похожую на озеро, шла въ горы, и пройдя два-три ущелья, вилась уже по берегу дѣйствительнаго озера, которое показалось намъ бухтой, потому что дальній его берегъ былъ низокъ и едва едва виднѣлся надъ водою. Та же роскошная и причудливая природа, изъ горъ, лѣсовъ и исполинскихъ каменьевъ, составила красивую рамку для этого озера. Въ долинѣ, примыкающей къ озеру, находится ботаническій садъ, который начинается великолѣпною пальмовою аллеей. Бѣлые и ровные стволы ихъ, украшенные зеленолиственными капителями, точно колонны египетскаго дворца или храма, находились въ равныхъ другъ отъ друга разстояніяхъ и исчезали въ дальней перспективѣ. Съ каждой стороны было по 50 деревьевъ, и всѣ были одинаковой толщины и равнаго роста; по кольцамъ стволовъ можно было насчитать имъ больше ста лѣтъ; толщиною они были больше нежели въ обхватъ; капавшій изъ надрѣзовъ сокъ засыхалъ красными пятнами, что придавало стволу видъ кирпичнаго столба, обмазаннаго известкою, индѣ опавшею. Стволъ нѣсколько утончался наверху и переходилъ въ отдѣльные листья, наслоенные другъ на другѣ; уже изъ этихъ листьевъ, перегнувшись на двѣ стороны, зеленою короной висѣли большіе перистые листья: Эта пальма привезена сюда изъ Африки, и ее называютъ здѣсь императорскою пальмой. Въ саду соединена, кажется, вся тропическая растительность. Около небольшаго пруда, отдѣльными кустами, растетъ граціозный бамбукъ, съ своею легкою зеленью, качающійся при небольшомъ вѣтеркѣ; по куртинамъ посажены чай, коричневое дерево и гвоздика; два или три хлѣбныя дерева, небольшаго роста, мѣшаютъ свою блестящую зелень съ тамариндами и акаціями. Нѣсколько колибри порхали съ одного куста на другой… Человѣкъ съ живымъ воображеніемъ подумалъ бы, что зашелъ въ земной рай. Около сада былъ небольшой трактирецъ, гдѣ мы спросили позавтракать. На бѣду нашу, хозяйка оказалась француженкой съ претензіями на вкусъ и знаніе въ живописи. Вмѣсто того чтобы поспѣшить удовлетвореніемъ нашихъ законныхъ требованій, она пустилась въ разсужденія о Буше, а главное о томъ, что у нея, во Франціи, есть двѣ оригинальныя картины Буше, и что за нихъ давали ей 100.000 франковъ, но она не рѣшилась разстаться съ ними, потому что онѣ des tableaux de famille.
Назадъ мы ѣхали довольно печально; мулы нѣсколько разъ останавливались, и кучеръ часто соскачивалъ съ козелъ, подтягивалъ упряжь, и обманувъ кратковременнымъ отдыхомъ скотовъ своихъ, снова садился, гикалъ, и порядочно стегалъ ихъ бичомъ. Едва добрались до города. Было уже не такъ жарко, и мы пошли ходить по улицамъ. Прошли знаменитую улицу Ouvidor, блистающую французскими магазинами, въ которыхъ видѣли много цвѣтовъ, сдѣланныхъ изъ перьевъ колибри и другихъ птицъ. Ходили и по узкимъ улицамъ, гдѣ атмосфера была такъ тяжела; но нигдѣ почти вовсе не было видно женщинъ, а тѣ, которыя намъ встрѣчались, лучше бы сдѣлали, еслибы не показывались вовсе. Чаще всего попадаются негры, у которыхъ въ лицахъ большое разнообразіе. Всѣ они обыкновенно несутъ что-нибудь на головѣ, идя кадансированнымъ шагомъ, и всегда что-то бормоча сквозь зубы. Къ вечеру много негровъ попадалось съ кадками на головахъ, и улицы, стали невыносимы… Старческія лица негровъ отличаются сліяніемъ добродушія съ веселостію. Попробуйте посмотрѣть на негра и немного улыбнуться, — какимъ добродушнымъ смѣхомъ отвѣтитъ онъ, замотавъ своею шершавою головой, и выказывая свои зубы въ неизмѣримомъ ртѣ! На улицѣ попадаются часто мулаты различныхъ степеней, отъ негритянской физіономіи до бронзоваго красиваго лица, выжженнаго и высушеннаго тропическимъ солнцемъ. Вмѣстѣ съ перемѣною въ чертахъ, и самый костюмъ становится постепенно болѣе европейскимъ. Дѣвушка еще кофейнаго цвѣта и съ вьющимися волосами уже носитъ кринолинъ, тюлевые и рюшевые воротнички, легкія шляпки; а молодой мулатъ съ тросточкой и въ круглой шляпѣ щеголяетъ не меньше какого-нибудь commis французскаго магазина. Встрѣчая кровную негритянку въ ея красивомъ костюмѣ, я всегда смотрѣлъ ей на ноги; въ башмакахъ ли она, потому что только свободная имѣетъ право носить башмаки; вслѣдствіе этого, босоногія носятъ такія длинныя юпки, что разсмотрѣть ихъ ноги бываетъ довольно трудно; за то свободная негритянка, если ей бываетъ жарко, тяжело и неловко въ башмакахъ, несетъ ихъ въ рукахъ, чтобъ ее не смѣшивали съ невольницами… Бразильцы, такъ же какъ и жители Монтевидео и Буэносъ-Айреса, особеннаго типа не имѣютъ. Не совсѣмъ чистый португальскій типъ, въ бразильскомъ климатѣ погрубѣлъ и почерствѣлъ отъ солнца и испарины, и представляетъ теперь, почти безъ исключенія, очень будничныя, чтобы не сказать пошлыя лица. Всѣ подобныя лица годятся на провинціяльныя сцены играть разбойниковъ, погонщиковъ муловъ, содержателей одинокихъ трактировѣ среди гористыхъ дорогъ и т. п. Болѣе образованные носятъ большія бороды, черный цвѣтъ которыхъ набрасываетъ новую тѣнь на худощавыя морщинистыя лица. Но съ мущинами еще помириться можно, женщины же положительно всѣ дурны собой… Становится какъ-то жалко смотрѣть на здѣшнихъ женщинъ; подумаешь, будто наложена печать гнѣва Божія на всю страну! И хорошо, что ихъ такъ мало видно на улицѣ.
Подъ вечеръ мы зашли въ монастырь бенедиктинцевъ, старинное зданіе, стоящее на возвышеніи. Къ нему вела дорога различными извилинами, какъ-будто въ укрѣпленіе; по обѣимъ сторонамъ вокругъ монастыря, по стѣнамъ, расположены террассы съ деревьями и цвѣтами. Церковь была заперта, а встрѣтившій насъ монахъ, съ бритою макушкой, указалъ пальцемъ на дворъ, куда мы и пошли, снявъ предварительно шляпы. Дворъ былъ устланъ плитами, на которыхъ изсѣчены эпитафіи лежащимъ подъ ними братьямъ; кругомъ двора шли крытыя галлереи. Поднявшись по лѣстницѣ, мы очутились въ большомъ корридорѣ, идущемъ вокругъ всего зданія; по угламъ его были залы съ дубовыми скамейками и съ почернѣвшими отъ времени масляными картинами, на которыхъ изображены были эпизоды изъ жизни какихъ-то почтенныхъ монаховъ. Вдоль корридора расположены кельи, въ которыхъ помѣщались братья бенедектинскаго ордена, отличающіеся большими животами и выбритыми макушками, какъ наши крестьяне Пензенской губерніи. Изъ окна безмолвнаго монастыря, на городъ, открывался одинъ изъ самыхъ живописныхъ видовъ Ріо-де-Жанейро. Подъ ногами пестрѣли зданія съ своими черепичными крышами, нагроможденныя другъ подлѣ друга дома (дворовъ въ Ріо нѣтъ), съ церквами, гаванью и рейдомъ; все это множество камня и черепицы пропадало въ долинахъ, между зеленѣющими красивыми холмами; горы, возвышаясь надъ городомъ, спускались лѣсами къ долинѣ, на встрѣчу поднимавшимся къ нимъ другимъ зданіямъ. Сахарная Голова одною своею верхушкой торчала изъ-за возвышенія, на которомъ устроенъ телеграфъ. Съ моря шелъ пароходъ, и дымъ его мѣшался съ дымомъ снующихъ по рейду маленькихъ пароходовъ, которые ходятъ въ Санъ-Доминго и Ботофого, каждые полчаса.
Садившееся солнце обливало золотистымъ туманомъ эту разнородную картину, стушевывая скалы и горы, крыши и колокольни. Нѣтъ словъ, чтобы передать всѣ нѣжныя и безчисленныя переливы тоновъ и цвѣтовъ, которые съ такою гармоніей были разлиты въ представлявшейся картинѣ. Когда стало темнѣть, на каждомъ перекресткѣ мальчишки начали пускать ракеты, бросать бураки и разныя петарды, которыя разрывались подъ носомъ проходящихъ съ невыносимою трескотней. Часто изъ оконъ летѣли на улицу начиненные порохомъ сюрпризы и разсыпались огненными фонтанами. Смрадъ становился ночью еще нестерпимѣе, потому что улицы наполнялись неграми, съ кадками на головахъ, которыя замѣняютъ въ Ріо помойныя ямы. Сторонясь, чтобы пропустить одного, вы сталкиваетесь съ другимъ, и, только благодаря ловкости и опытности негровъ, кадки эти не падали съ ихъ головъ и не обливали проходящихъ.
Таковы впечатлѣнія нашего перваго дня, проведеннаго въ РіоЖанейро.
На другой день мы поѣхали въ Тижуко.
Надо было перевалиться черезъ хребетъ горъ, поднимающихся близь города. Дорога потянулась по ущелью, въ гору, и пройдя по возвышенной горной долинѣ, спустилась въ низменную, къ берегу моря. Мы взяли верховыхъ лошадей, и болѣе часа не могли выбраться изъ города и его предмѣстій. По эту сторону города было тоже много загородныхъ домовъ, испещренныхъ изразцами, статуэтками и вазами. Видѣли издали дворецъ императора, Санъ-Кристофъ, въ которомъ онъ живетъ въ настоящее время, а въ лѣтніе жары онъ удаляется со всѣмъ дворомъ въ Петрополисъ. Ѣхали вдоль конной желѣзной дороги, которая шла до половины пути въ Тижуко; по ней катились уродливые дилижансы, нагруженные огромнымъ числомъ пассажировъ. Деревья все больше и больше захватывали себѣ мѣста, по мѣрѣ удаленія отъ города, то красуясь въ садахъ, то скрывая какой-нибудь холмъ; наконецъ совершенно завладѣвъ мѣстностію, они затопляли своею разнообразною листвой и горы и долины. Съ того мѣста, гдѣ кончилась желѣзная дорога, начались подъемы, устроенные впрочемъ очень искусно зигзагами, и съ каждымъ поворотомъ открывался новый превосходный видъ, главными элементами котораго были двѣ поднимавшіяся надъ нами горы, покрытыя непроницаемымъ лѣсомъ, и разстилавшіяся подъ нами долины съ ихъ холмами, городомъ и дальнею бухтою. Часто попадались одинокіе домики, между которыми было нѣсколько трактировъ, о чемъ возвѣщали вывѣски, съ намалеванными указательными пальцами, и виднѣвшіеся въ открытыя окна сервированные столы. Иногда, у самыхъ ногъ, являлись обрывы и пропасти, откуда слышался, доносимый звучнымъ эхомъ, шумъ бѣгущихъ ручьевъ. Лошади наши были очень кротки, смирны, и вѣроятно очень привычны къ поѣздкамъ въ Тижуко; особенно выказывали онѣ свое близкое знакомство съ трактирами, останавливаясь положительно передъ каждымъ изъ нихъ и съ неохотой отходя отъ заманчивой калитки въ дальнѣйшій путь. Иногда какія-нибудь особенно граціозныя картинки представлялись посреди общей, живописной мѣстности; но мы не останавливались, желая скорѣе увидать водопады Тижуко. Когда шумъ бѣгущихъ внизу ручьевъ особенно громко раздавался среди ущелья, вниманіе настраивалось, но водопадовъ еще не было видно, и только картины, провожавшія насъ, становились все живописнѣе. Перевалившись черезъ хребетъ, мы спустились въ долину, образуемую другими горами; вдали виднѣлся широкій, гранитный уступъ, по которому стекали внизъ два или три ручья. Можетъ-быть это и не былъ водопадъ Тижуко, а какой-нибудь другой, однако мы не пропустили по дорогѣ ни одного встрѣчнаго, чтобы не спросить: это ли Тижуко? Для этого мы указывали пальцемъ впередъ, кивали головой, и придавали голосу вопросительное выраженіе, произнося: Тижуко, на что всякій указывалъ пальцемъ по тому же направленію и, утвердительно кивая головой, проговаривалъ: Тижуко!… По всѣмъ этимъ даннымъ, видѣнный нами водопадъ надобно было принять за Тижуко. Воды въ немъ было мало, шуму большаго паденіе его не производило, но за то близь него развертывалась такая грандіозная картина, что она не потеряла бы рѣшительно ничего, еслибы водопада вовсе не было. Горы, покрытыя непроходимыми лѣсами, раздвинувшись въ обѣ стороны, образовали циркообразную долину, среди которой блестѣло сталью тихое и гладкое озеро Тижуко, окаймленное изумрудною зеленью окружавшихъ его садовъ и лѣсовъ. Мѣстами, по холмамъ, виднѣлись плантаціи съ бѣлыми строеніями, ярко рисовавшимися на темной зелени. Лѣса поднимались на горы, какъ бы желая перерости ихъ гранитные пики, и каждое дерево ясно рисовалось въ чистомъ прозрачномъ воздухѣ со всѣми подробностями. Ущелья темнѣли зеленью; а вдали виднѣлось безпредѣльное море. Мы не жалѣли, что съѣздили на Тижуко. На возвратномъ пути заѣхали въ одинъ изъ трактировъ, около котораго была обширная кофейная плантація, и кофе высушивался на особенно-устроенныхъ каменныхъ платформахъ. Трактиръ содержалъ Англичанинъ, слѣдовательно для обѣда былъ назначенъ извѣстный часъ, котораго нужно было дожидаться; а мы проѣхали верстъ тридцать по горамъ и долинамъ, устали и проголодались порядочно. Чтобы сократить время, мы ходили на кухню, гдѣ негръ-поваръ готовилъ очень усердно и подавалъ намъ большія надежды на достоинство обѣда, выходили пять разъ на плантацію, хотѣли даже перевести часы, только это не удалось, потому что какой-то желтоватый господинъ ходилъ по комнатѣ и вѣроятно пожаловался бы хозяину. Когда оставалось не болѣе четверти часа, мы сѣли за столъ и расположились рѣшительно; это произвело должное дѣйствіе, намъ подали обѣдъ пятью минутами раньше; на главномъ мѣстѣ усѣлся тотъ самый желтый господинъ, котораго мы боялись.
Проѣхавъ то мѣсто, откуда дорога начинаетъ спускаться къ долинѣ Ріо-Жанейро, мы увидѣли еще одинъ изъ самыхъ великолѣпныхъ пейзажей. Бухта съ своими островами сливалась вдали съ небомъ; острова казались облаками, плававшими въ золотистомъ туманѣ; красиво расположился городъ между холмами; живописно вилась дорога по ущельямъ, спускаясь подъ гору между деревьями и камнями и пропадая въ ущельѣ. Все это было хорошо, но было бы обыкновенно безъ чуднаго освѣщенія, которое разрисовывало такъ отчетливо всѣ подробности ландшафта. Тутъ были холмы совершенно фіолетоваго цвѣта, другіе какъ будто изъ чистаго золота, и въ этой золотой массѣ виднѣлась мягкая зелень деревъ, граціозный контуръ какой-нибудь пальмовой рощи. Въ доказательство того, что этотъ ландшафтъ дѣйствительно хорошъ, его можно найдти въ любой картинной лавкѣ въ Ріо-Жанейро, къ сожалѣнію обезображеннымъ до послѣдней крайности.
Познакомившись съ окрестностями Ріо-Жайнеро, мы нѣсколько усѣлись и принялись за изученіе страны, или по крайней мѣрѣ за разспросы обо всемъ замѣчательномъ, чѣмъ я и подѣлюсь съ вами.
Положеніе негровъ въ Бразиліи до 1850 года было ужасно, какъ отъ трудности работы, такъ и жестокости и необразованности плантаторовъ. Хозяева Бразиліи опытомъ дознали, что выгоднѣе истощать силы негра до послѣдней крайности и мѣнять его чаще чѣмъ сохранять силы одного и того же человѣка, не замѣщая его новокупленнымъ; плантаторъ же Сѣверной Америки, по ихъ понятію, плохой хозяинъ: онъ кормитъ своего негра и дорожитъ имъ! Понятно, какія слѣдствія вели за собою подобные разчеты Бразильцевъ. Подвозы грузовъ чернаго товара, находя на бразильскихъ берегахъ безчисленныхъ покупателей, увеличивались съ каждымъ годомъ, и Англія, въ 1845 году, вынуждена была выйдти изъ границъ международнаго права, издавъ билль, по которому преслѣдованіе торговли негровъ не ограничивается однимъ океаномъ, а должно распространяться на берега и рѣки. Каковы бы ни были цѣли Англіи, но слѣдствія были благодѣтельныя, вслѣдствіе этого билля, бразильское правительство рѣшилось прекратить постыдный торгъ, и въ 1850 г. вступило въ союзъ съ Англіей, и Бразилія, даже больше другихъ націй, стала ревностною гонительницею торговли негровъ. Мнѣ говорили, что съ 1850 года ни одно судно съ невольниками не выгрузилось у береговъ Бразиліи; что всѣ занимавшіеся этимъ торгомъ обанкрутились, потеряли суда и купленный товаръ. Бразилія, возставъ противъ привоза негровъ, какъ баснословный Пеликанъ, рвала свои внутренности; она лишала себя рабочихъ рукъ, главнаго условія своей будущности. Одаренная природою всѣми богатствами земли, Бразилія находится въ положеніи Тантала, безсильнаго сорвать висящій надъ нимъ зрѣлый плодъ. Колонизація Европейцевъ идетъ медленно; ихъ пугаютъ и бывшія войны, и самые законы страны; такъ напримѣръ, колонистъ, если онъ не католикъ, не достигнетъ никакихъ важныхъ мѣстъ на службѣ, а хотя бъ онъ былъ и католикъ, то только дѣти его пользуются всѣми мѣстными правами, какъ и дѣти негровъ, мулаты. Хозяева огромныхъ кофейныхъ плантацій часто не могутъ убрать своего плода, за недостаткомъ рукъ; золотыя розсыпи и копи алмазовъ остаются неразработанными, потому что къ нимъ нѣтъ дорогъ, а дорогъ не кѣмъ проложить. Но если вынужденная или добровольная мѣра прекращенія ввоза негровъ, пока оказывается не выгодною, то въ нравственномъ отношеніи она ставитъ Бразилію на высоту самыхъ просвѣщенныхъ державъ, а нравственное начало едва ли можетъ быть причиною паденія государства. Всѣ приведенныя выше невыгоды мало-по-малу будутъ уменьшаться, и Бразиліи, кажется, можно предсказать прочную будущность, если только законы ея станутъ на одной высотѣ съ ея послѣднею государственною мѣрой — прекращеніемъ привоза негровъ.
Къ сожалѣнію, всѣ бывшіе невольники не освобождены и остаются попрежнему въ полномъ владѣніи хозяевъ, хотя законъ и далъ имъ нѣкоторыя права. Убійство негра во всякомъ случаѣ считается за убійство человѣка; наказанія, которымъ можно подвергать негра, ограничено, но больше на словахъ нежели на дѣлѣ: законъ опредѣляетъ не больше 50 ударовъ, а плантаторы отсчитываютъ ихъ какъ бывало иные наши становые, которые, давъ предварительно 200 или 300 розогъ, начинали считать, и насчитывали дѣйствительно 50, и еще въ продолженіи экзекуціи спрашивалъ иной: такъ ли? Если же не такъ, пожалуй начнетъ считать снова. Въ исправительныхъ домахъ, которые довольно хорошо содержатся въ Ріо-Жайнеро, на виновныхъ надѣваютъ жестяныя маски, чтобы лишить арестанта удовольствія разговаривать; употребляютъ колодки, цѣпи и проч. Одно отдѣленіе исправительнаго дома назначено для наказанія невольниковъ розгами; кто бы изъ владѣльцевъ ни послалъ туда раба для наказанія за грубость или непослушаніе (самыя важныя изъ преступленій рабовъ), его наказываютъ немедленно, и днемъ и ночью, и содержатъ насчетъ заведенія столько времени, сколько владѣлецъ пожелаетъ. За непослушаніе и дерзость сѣкутъ розгами, надѣваютъ жестяныя маски, желѣзные ошейники, привѣшиваютъ чурбаны, и заковываютъ въ цѣпи (преимущественно бѣглыхъ); жестяныя маски надѣваются часто на лица городскихъ невольниковъ за пьянство, а тѣмъ изъ нихъ, которые работаютъ въ копяхъ, для того чтобы не ѣли земли: страсть негровъ ѣсть сырую землю, грязь, здѣсь общая, а между тѣмъ пища эта развиваетъ чахотку, лихорадку и разныя другія болѣзни, часто даже причиняетъ скорую смерть.
Въ настоящее время, въ Бразиліи, свободный черный или мулатъ, при энергіи и талантѣ, можетъ подняться до высшаго общественнаго положенія, какого собратъ его въ Сѣверной Америкѣ никогда не достигаетъ. Съ 1850 г. торгъ Африканцами кончился, и хотя у владѣльцевъ, къ сожалѣнію, не выкуплены прежде пріобрѣтенные ими рабы, но цѣна на невольниковъ возрасла быстро, и обхожденіе съ нимй стало лучше, особенно съ городскими; вмѣстѣ съ этимъ освобожденіе стало много доступнѣе для каждаго. Всякій невольникъ можетъ идти въ судъ и внести за себя опредѣленную сумму; можетъ потомъ, если имѣетъ способности и знанія, занять всякое офиціяльное мѣсто; только не можетъ быть сенаторомъ. При всемъ томъ примѣры жестокаго обращенія съ неграми, особенно на плантаціяхъ, не рѣдки, что доказывается частымъ самоубійствомъ рабовъ, чего не случается въ южныхъ штатахъ Сѣверной Америки. Можетъ-быть это происходитъ и отъ того, что негры Соединенныхъ Штатовъ происходятъ отъ людей, которые уже много испытали, привыкли къ своему положенію больше, и почти всѣ безъ исключенія христіяне; вообще негры Соединенныхъ Штатовъ нравственно выше своихъ дикихъ африканскихъ собратій.
Многіе образованные люди, съ которыми мы встрѣчались въ Бразиліи, получавшіе воспитаніе въ Парижѣ или Коимбрѣ, были африканскаго происхожденія; предки ихъ были рабы. Обширнѣйшая типографія въ Ріо-Жанейро принадлежитъ мулату; въ коллегіяхъ медицинской, юридической и богословской, нѣтъ различія цвѣта, хотя нельзя не сказать, что нѣкоторое предубѣжденіе въ пользу чисто-бѣлыхъ существуетъ и здѣсь. Бразильское общество, къ чести его сказать, не исключаютъ изъ своей среды ни мулатовъ, ни черныхъ; но тѣмъ не менѣе положеніе благовоспитанныхъ людей африканскаго происхожденіе далеко не завидно и здѣсь; не говоря о томъ, что не скоро исчезнутъ совершенно общественные предразсудки, не легко этимъ людямъ видѣть своихъ собратій въ неволѣ, съ ошейниками, въ цѣпяхъ, съ масками на лицахъ…
Домашніе слуги въ городахъ одѣты прилично, но ходятъ всегда босые, и въ этомъ знакъ ихъ рабства. Въ трактирахъ и на судахъ существуютъ разныя цѣны, одни для людей «съ истоптанными башмаками», caltados, другія, «для босоногихъ», descalcos. Во многихъ богатыхъ домахъ проходишь среди толпы маленькихъ кудрявыхъ головокъ, обладатели которыхъ почти безъ всякой одежды; имъ позволяютъ прибѣгать въ домъ для забавы гостей. Мужское поколѣніе черныхъ живетъ въ городѣ на открытомъ воздухѣ; одежда, едва защищающая ихъ отъ непогодъ, груба и грязна; сотни негровъ шатаются постоянно по улицамъ съ широкими плетеными корзинками, готовые нести какой угодно тюкъ, тогда какъ здѣшній бѣлый слуга обидится, если ему дадутъ хотя малѣйшій узелокъ. Вслѣдствіе этого, негры всегда находятъ работу и высылаются господами на улицу для заработки денегъ, часть которыхъ откладывается на ихъ содержаніе. Слуги спятъ ночью въ чуланахъ, на рогожкахъ, и за малыми исключеніями содержатся плохо; можетъ-быть поэтому между ними встрѣчаются нерѣдко случаи elefanliosis и другихъ болѣзней, развивающихся отъ нерадѣнія или отъ невозможности лѣчиться.
Въ Ріо-Жанейро черные принадлежатъ къ различнымъ племенамъ, враждебнымъ между собою въ Африкѣ, и сохраняютъ свои обычаи, свой языкъ, все свое Люди изъ племени Мина постоянно остаются магометанами, между тѣмъ какъ другіе принимаютъ христіянство; есть много и идолопоклонниковъ. Киддеръ, въ 1839 г., присутствовалъ при похоронахъ, происходившихъ съ тѣми же любопытными обрядами, какъ и въ Африкѣ. Амулеты между ними въ большомъ употребленіи; въ каждой корзинкѣ съ фруктами непремѣнно найдется амулетъ; самый употребительный изъ нихъ — кусокъ древеснаго угля, о которомъ негръ не пропуститъ сказать, что онъ предохраняетъ отъ дурнаго глазу, порчи и т. п. Нѣкоторые знаютъ великій секретъ достигнуть значительнаго сана и даже продлить жизнь… Эти знахари называются capaciros. Бывали случаи, что въ извѣстные ихъ праздники они бѣгали ночью по улицамъ, нападали на встрѣтившагося чернаго и убивали его; бѣлыхъ избѣгали, зная, что это не пройдетъ даромъ.
Иногда встрѣчаются негры изъ тѣхъ частей Африки, съ которыми мы лишь не давно познакомились, по описаніямъ неустрашимыхъ путешественниковъ, Ливингстона и Барта. Носильщики кофейныхъ грузовъ — лучшій народъ изъ всѣхъ черныхъ въ Бразиліи; они почти всѣ изъ племени Мина, съ береговъ Бенина; большею частію атлетическаго сложенія и понятливѣе негровъ. Работаютъ они полунагіе, и жилистыя, мускулистыя формы ихъ тѣла съ черною какъ уголь кожей, выказываются особенно, когда они, легкою рысью, бѣгутъ за новымъ грузомъ, повидимому безпечные и довольные… За эту работу имъ платятъ очень хорошо.
Вообще всѣ негры имѣютъ здѣсь обыкновеніе выкупать того изъ своихъ собратій, котораго особенно уважаютъ. Въ Ріо-Жанейро есть теперь одинъ Мина замѣчательнаго роста; его называютъ принцемъ, и онъ дѣйствительно царской крови; онъ былъ взятъ въ плѣнъ на войнѣ и проданъ Бразильцамъ; его выкупили товарищи; онъ возвратился на родину, снова пошелъ на войну, опять взятъ въ плѣнъ, и опять попалъ въ Бразилію. Всѣ эти несчастія не произвели однако на него сильнаго впечатлѣнія. Онъ необыкновенно силенъ и носитъ такія тяжести, на которыя въ Сѣверной Америкѣ потребовались бы три, если не четыре человѣка негровъ. Мина — плохіе слуги, можетъ-быть потому что не терпятъ принужденія, и что имъ нужно дышать свободнымъ воздухомъ; они стараются попасть въ кофейные носильщики, а жены ихъ въ разнощицы (quitandeiras.) Въ Бахіи ихъ очень много, и въ 1838 г. они произвели въ городѣ кровопролитное возстаніе.
Надобно замѣтить, что въ Бразиліи не одни Бразильцы владѣютъ рабами. И Нѣмцы, и Французы, и даже Англичане, не смотря на строгое запрещеніе своихъ законовъ, имѣютъ невольниковъ. Въ 1843 г. вышелъ въ Англіи законъ, строго воспрещающій Англичанамъ владѣть невольниками. За нарушеніе этого закона виновный отвѣчаетъ своимъ имѣніемъ, а если будетъ имѣть невольника въ англійскихъ владѣніяхъ, то предается уголовному суду.
Желающій узнать въ самомъ Ріо-Жанейро что-нибудь о желтой лихорадкѣ, услышитъ самые противоположные толки. Въ интересахъ торговли, многіе здѣшніе жители, даже страдая сами желтою лихорадкой, не хотятъ признать ее; правительство беретъ ихъ сторону и печатаетъ офиціальныя объявленія о благополучномъ состояніи общественнаго здоровья, тогда какъ болѣзнь еще свирѣпствуетъ въ грязныхъ кварталахъ города. За мѣсяцъ до нашего прихода министерство иностранныхъ дѣлъ увѣряло англійскаго посланника въ прекращеніи эпидеміи, между тѣмъ какъ она была еще и при насъ. Съ другой стороны, люди, боящіеся болѣзни, разказываютъ такіе факты, какіе могутъ быть созданы только сильно возбужденнымъ воображеніемъ; чтобы познакомиться съ этими фактами, надобно поѣхать въ Петрополисъ, куда удаляются всѣ боящіеся лихорадки Здѣсь услышишь такія вещи о желтой лихорадкѣ, что невольно будешь удивляться, какъ остался живъ, самъ пробывъ столько дней въ заразительномъ городѣ. Всего благоразумнѣе не вѣрить ни тѣмъ, ни другимъ, а стараться самому найдти какъ-нибудь истину.
Желтая лихорадка въ первый разъ появилась, въ Бразиліи, въ декабрѣ 1849 или въ январѣ 1850 года, и была тогда особенно сильна въ приморскихъ провинціяхъ, и преимущественно въ Ріо-де-Жанейро. Эпидемія 1850 года, сравнительно съ другими годами, была несравненно сильнѣе; но вообще всѣ страшные разказы о ея опустошеніяхъ преувеличены. На 7.000.000 народа умерло 14.000 въ продолженіи года, и изъ нихъ 4.000 въ Ріо-Жанейро (гдѣ 300.000 жителей). Въ Новомъ Орлеанѣ, въ августѣ мѣсяцѣ 1853 г., умерло 5269, на 100.000 жителей. Но въ Ріо-Жанейро изъ 300.000 человѣкъ народонаселенія исключаютъ негровъ и Бразильцевъ, и тогда конечно 4.000 умершихъ придутся на нѣсколько десятковъ тысячъ иностранцевъ, между тѣмъ какъ желтая лихорадка также точно поражаетъ и Бразильца, и Негра. Наконецъ во время эпидеміи половина города Новаго Орлеана убѣгаетъ и поселяется въ окрестностяхъ. Болѣзнь продолжалась до 1854 года, въ продолженіи котораго умерло только четыре человѣка. По случаю прекращенія эпидеміи министръ представилъ любопытный рапортъ, въ которомъ пишетъ, что прекращеніемъ эпидеміи должны быть обязаны неусыпнымъ попеченіямъ медицинской полиціи. Такъ какъ большое количество купеческихъ иностранныхъ судовъ, стоявшихъ на нашемъ рейдѣ, были постояннымъ фокусомъ заразы, то назначенъ былъ особенный пароходъ (health-steamer), который немедленно перевозилъ заболѣвавшихъ въ морской госпиталь Хурухуба, гдѣ они и получали самую скорую помощь. Этотъ госпиталь, назначенный преимущественно для заболѣвающихъ желтою лихорадкой, достоинъ всякихъ похвалъ. Въ теченіи 1854 года, изъ числа 1627 больныхъ (далеко не одного желтою лихорадкой) умерли 40, а въ 1854 году, какъ я уже сказалъ, умерло только четыре человѣка отъ желтой лихорадки. Въ 1857 году, болѣзнь возобновилась и продолжается до сихъ поръ, усиливаясь въ лѣтніе мѣсяцы, то-есть въ январѣ, февралѣ и мартѣ, и почти исчезая въ зимніе.
Не столько сама желтая лихорадка, сколько толки о ней имѣютъ большое вліяніе на приходящихъ въ Ріо-Жанейро купцовъ. Наши финляндцы, разчитывая къ открытію навигаціи быть въ Финскомъ заливѣ, постоянно посѣщаютъ Ріо въ январѣ и февралѣ, и потому теряютъ половину своей команды, что конечно отвращаетъ ихъ отъ торговли бразильскимъ лѣсомъ, который можно покупать не только въ самомъ городѣ, но и во внутреннихъ провинціяхъ, среди непроходимыхъ дебрей, несмотря на всѣ трудности сообщеній. Еслибъ они больше были знакомы съ явленіями желтой лихорадки, то приходили бы сюда въ другое время.
Петрополисъ, куда удаляются люди осторожные и благоразумные, а главное достаточные, находится въ сорока миляхъ отъ Ріо-Жанейро, на горѣ[1], покрытой непроходимыми лѣсами и называемой Corrego Secco. Въ послѣднее время небольшой городокъ, основанный въ 1845 году, благодаря лѣтнему пребыванію тутъ императора, порядочно выросъ; въ немъ теперь уже 5257 жителей, состоящихъ преимущественно изъ нѣмецкихъ колонистовъ, вызванныхъ дономъ-Педро II. На высокомъ Corrego Secco — климатъ европейскій, умѣренный, иногда даже холодный, и городъ, благодаря этимъ условіямъ, съ каждымъ годомъ развивается. Поѣздка въ Петрополисъ очень любопытна; сначала пароходъ идетъ почти черезъ всю бухту, мимо безчисленныхъ острововъ и заливовъ; длинный островъ губернатора долго тянется съ лѣвой стороны, выказывая всю грацію своихъ выступающихъ мысковъ и бухтъ, обросшихъ пальмами и разными другими тропическими деревьями. Мѣстами нѣсколько голыхъ камней высовываются изъ воды, въ контрастъ лежащимъ рядомъ съ ними островамъ съ богатою растительностію. Постепенно приближающійся берегъ выказываетъ высокую цѣпь остроконечныхъ горъ; по обѣимъ сторонамъ тянутся красивые берега широко раздавшейся бухты. Часа черезъ два пароходъ останавливается у пристани, и публика пересаживается въ вагоны желѣзной дороги, которые минутъ черезъ пять трогаются и мчатъ съ ужасною быстротой, среди чащи непроницаемаго лѣса. Поѣздъ влетаетъ въ ущелья, выскакиваетъ изъ нихъ, сильно наклоняясь на косогорѣ; мимо глазъ мелькаютъ ущелья, холмъ съ бѣлымъ домомъ, близь котораго бросаются въ глаза четыре громадныя пальмы, не уступающія пальмамъ ботаническаго сада, мелькаетъ грязный домишко, на который легла всею своею массой густая растительность распространяющагося лѣса, сначала мелкаго, а потомъ, къ верху горы, гигантскаго. Черезъ двадцать минутъ поѣздъ останавливается у подошвы горъ, поднимающихся до облаковъ. Желтыя и красныя кареты, запряженныя въ четыре мула, ждутъ здѣсь пассажировъ съ ихъ саками, чемоданами, палками и сигарами. Кучера, большею частію Нѣмцы, суетятся, стараясь удовлетворить справедливымъ требованіямъ каждаго; берутъ къ себѣ на козлы вещи, мѣшающія ногамъ, перекликаются между собою, и когда всѣ кареты (а ихъ кажется пять) готовы, все усажено и улажено, — начинается хлопанье бичей и поощрительные крики, вслѣдствіе которыхъ вислоухія животныя начинаютъ подниматься въ гору. Дорогу устраивалъ, какъ видно, человѣкъ очень искусный; она обходитъ холмы зигзагами, постепенно поднимаясь, не круче какъ подъ угломъ въ 25°; каменная стѣнка защищаетъ дорогу отъ встрѣчающихся безпрестанно обрывовъ и пропастей; сама дорога крѣпко убита щебнемъ и пескомъ. Горы и холмы, на которые мы взбирались, были покрыты непроходимымъ лѣсомъ, перепутаннымъ ліянами и другими вьющимися растеніями; лѣсъ наполнялъ всѣ пропасти и ущелья, которыя представлялись при каждомъ поворотѣ; часто изъ этой густой массы зелени вырѣзывались гранитныя конусообразныя скалы; сначала на нихъ смотришь снизу, потомъ онѣ являются уже у ногъ, какъ гранитные острова среди моря зелени. Лежащая внизу долина съ желтою лентой желѣзной дороги, съ бухтою и обставляющими ее горами, у подошвы которыхъ бѣлѣется отдаленный городъ, какъ будто поднявшійся на высоту вмѣстѣ съ нами, вся эта картина надолго должна остаться въ памяти каждаго, кто хоть нѣсколько способенъ чувствовать красоты природы.
Ландшафтъ, постепенно развивающійся, становился грандіознѣе по мѣрѣ взъѣзда на гору; денной, яркій свѣтъ начиналъ смѣняться болѣе мягкимъ и теплымъ вечернимъ освѣщеніемъ; солнце садилось сзади тѣхъ самыхъ горъ, на которыя мы поднимались, вслѣдствіе чего ровная, густая тѣнь покрывала темные лѣса, спускавшіеся у нашихъ ногъ въ ущелья; кое-гдѣ гранитныя вершины скалъ горѣли краснымъ отблескомъ. Гдѣ кончалась тѣнь, золотистый эѳиръ затопилъ подробности отдаленнаго ландшафта, горы Ріо, Карковадо и Сахарная Голова лиловыми легкими облаками рисовались на горизонтѣ, разнообразные острова бухты казались тоже составленными изъ пара, и бухта наполнена была какъ будто не водою, но газообразнымъ легкимъ веществомъ; золотистые туманы плавали по отдаленному небу, и все это оживлялось безпрерывнымъ измѣненіемъ освѣщенія. На значительной высотѣ, по уступамъ горы, разбросаны бѣлые дома съ навѣсами, подъ которыми ѣли свою вечернюю порцію мулы; явились и различныя подробности хозяйства: надъ живописнымъ ущельемъ, съ роскошнымъ лѣсомъ, скалами и обрывами, повисъ коровій хлѣвъ, на золоченой лазури неба рисовались хомуты и збруя. Въ этихъ мѣстахъ мѣняютъ муловъ, или кормятъ ихъ, если останавливаются большіе караваны, направляющіеся во внутреннія провинціи. Кромѣ этихъ станцій, попадались и жилые домики. Вечерній, золотистый свѣтъ начиналъ блѣднѣть и холодѣть, розовыя воздушныя громады горъ окрашивались какимъ-то стальнымъ холоднымъ цвѣтомъ; воды бухты какъ будто застыли, облака повисли тяжело надъ ними; между холмовъ и долинъ, у насъ подъ ногами, началъ подниматься туманъ. Покамѣсть перемѣняли муловъ на одной изъ станцій, мы успѣли съѣсть нѣсколько сандвичей и выпить по чашкѣ кофе; времени было столько, что можно было и напиться до пьяна, что доказалъ одинъ изъ нашихъ кучеровъ. Прежде чинно и правильно слѣдовавшіе другъ за другомъ экипажи начали мѣшаться и путаться: пьяный непремѣнно хотѣлъ обогнать нашего кучера, молодаго бѣлокураго Нѣмца; бѣлокурый не хотѣлъ уступить, и мы скакали надъ провалами и ущельями, все больше и больше окутываемые темнотою наступившей ночи. Послѣ двухъ-часовой очень скорой ѣзды, мы наконецъ поѣхали по плоскости, лежавшей между высокими, холмами. Здѣсь, разбросанными кучками, расположился городъ Петрополисъ. Мы остановились въ Восточной гостиницѣ, которую рекомендуютъ всѣ русскіе путешественники, потому что ее содержитъ говорящій по-русски Турокъ; здѣсь слово: восточный, употребляется въ смыслѣ европейскаго. Турокъ не только, по-русски, но ни на какомъ языкѣ не умѣлъ говорить, и, судя потому, что уже двадцать лѣтъ какъ онъ оставилъ Константинополь, можно быть увѣрену, что онъ забылъ и по-турецки; ко всему этому, толстыя губы его едва пропускали слова.
На другой день утромъ намъ привели верховыхъ лошадей, и мы поѣхали осматривать водопадъ Итамарита. Проѣзжая городомъ, мы увидѣли, что улицы его расположены между покрытыми лѣсомъ холмами; мы видѣли также дворецъ императора и облака, гулявшія по пустыннымъ улицамъ, изъ чего заключили, что если Петрополисъ самое здоровое, то вмѣстѣ и самое скучное мѣсто; здѣсь надобно выѣхать изъ порядочнаго лабиринта ущелій, чтобы наконецъ увидѣть какой-нибудь ландшафтъ. Дома богатыхъ владѣльцевъ потонули въ садахъ, по отдѣльнымъ долинамъ; чтобъ отыскать кого-нибудь, приходится обогнуть нѣсколько холмовъ и надобно твердо знать дорогу. Къ водопаду ведетъ живописная тропинка, переходящая черезъ довольно высокій хребетъ. Среди густаго, едва проходимаго лѣса, на каждомъ шагу останавливаютъ васъ особенности здѣшняго растительнаго царства, которое развернулось здѣсь во всей своей роскоши. Тропинка сначала поднимается зигзагами, огибаетъ нѣсколько ущелій, спускается внизъ, снова поднимается, постоянно заглушаемая разнообразною листвою деревьевъ, перепутанныхъ ліянами. Легкіе листья папоротника или короны пальмъ мѣстами высились надъ круглящимися вершинами другихъ деревъ. Съ высоты холмовъ виднѣлись внизу громоздящіеся домики Петрополиса, исчезавшіе въ зелени. Въѣхавъ въ новое, ущелье, мы почувствовали прохладу отъ сгустившейся надъ нами зелени, висѣвшей совершенно непроницаемымъ ковромъ; длинныя плети и веревки ліянъ, какъ снасти корабля, спускались внизъ, какъ будто прикрѣпляя деревья къ землѣ. Тысячи насѣкомыхъ и птицъ жужжали и щебетали въ кустахъ, вѣтви часто задѣвали за лицо, и длинные тонкіе прутья какого-то высокаго и перегнувшагося внизъ тростника слегка били насъ сверху въ своемъ эластическомъ качаньи. Иногда слышался ручей, гдѣ-то невидимо журчавшій. Вотъ снова послышался звукъ текущей между камнями воды; надъ широкимъ ручьемъ очутились деревья, образовавъ непроницаемый сводъ; черезъ ручей переброшенъ деревянный мостъ, почти невидимый въ густой тѣни, а на небольшой освѣщенной яркимъ солнцемъ площадкѣ стояла скамейка; мы слѣзли съ лошадей и сдѣлали привалъ. Широкая струя воды, расплывшись еще шире въ гранитномъ бассейнѣ, стремительно падала съ обрыва и разбивалась брызгами, встрѣчая въ паденіи своемъ выступавшія неровности и раздѣляясь на безчисленные каскады; потомъ снова расплывалась въ широкомъ бассейнѣ и снова низвергалась величественнымъ водопадомъ въ глубокую зіяющую пропасть. Лѣсъ съ обѣихъ сторонъ отступилъ, какъ будто съ удивленіемъ смотря на капризную игру ручья. По тропинкамъ мы спустились внизъ, сначала на первую ступень каскада, потомъ и на самое дно ущелья и, усѣвшись на камнѣ, до котораго долетали брызги, долго смотрѣли на величественную картину природы. Я воспользовался минутою, чтобы набросать кое-какъ эскизъ каскада, а товарищъ мой С. П. П., очень непосѣстный человѣкъ, отправился карабкаться по скаламъ; вотъ онъ взлѣзъ на дерево, висящее надъ вторымъ паденіемъ каскада и явился надъ моею головой; иногда онъ вдругъ останавливался, какъ вкопаный, неподвижно и долго стоялъ на одномъ мѣстѣ, можетъ-быть подъ вліяніемъ какого нибудь новаго впечатлѣнія…. Часа два мы пробыли здѣсь, наслаждаясь природою, и возвращались домой новыми тропинками, подъ тѣнью того же величественнаго и живописнаго лѣса.
Достаточно было провести одинъ день въ Петрополисѣ, чтобы хорошенько осмотрѣть самый городокъ; но чтобы видѣть всѣ красивыя мѣста его окрестностей, на это мало мѣсяца, а такъ какъ мѣсяца мы не имѣли въ своемъ распоряженіи, то, переночевавъ еще ночь подъ одною кровлей съ Туркомъ, мы пустились въ обратный путь, вставъ рано утромъ, когда свѣтъ только что начиналъ гулять по долинамъ и холмамъ высокаго города. Подъѣхавъ къ спуску съ горъ, мы увидали всю лежавшую внизу долину покрытою густымъ туманомъ, который въ нѣкоторыхъ мѣстахъ прорѣзывали высокія гранитныя верхушки горъ. Облака, бродившія внизу, нагоняли другъ друга, сходились и расходились, открывали на короткое время какую-нибудь часть долины и снова соединялись въ холодную непроницаемую массу. Надъ нами же небо было чисто, и всѣ подробности горъ, съ которыхъ мы съѣзжали, рисовались съ поразительною отчетливостью. По дорогѣ намъ попался длинный караванъ слѣдовавшихъ другъ за другомъ, навьюченныхъ муловъ; при нихъ было нѣсколько погонщиковъ въ шляпахъ, съ широкими полями и въ курткахъ; вся наружность ихъ какъ-то шла къ горному виду, и длинная палка черезъ плечо и черная борода на загорѣломъ лицѣ, все это было очень живописно. Эти караваны отправляются съ товарами внутрь страны, туда, гдѣ промываютъ золото и добываютъ алмазы, и возвратятся ровно черезъ годъ. Путь ихъ — тропинки по первобытнымъ лѣсамъ и горамъ, пересѣкающимъ Бразилію; пища — соленое и сушеное мясо, котораго приготовленіе мы видѣли на буэносъ-айресскихъ саладерахъ. Мулы будутъ находить кормъ у себя подъ ногами. Товары, преимущественно красные, крѣпко запакованы въ кожаныхъ вьюкахъ. Мулы, тихимъ и ровнымъ шагомъ, шли другъ за другомъ, длинною вереницей растянувшись по извилистой дорогѣ, поворотовъ десять которой намъ было видно сверху. На станціонныхъ дворахъ, гдѣ мы въ прошлый разъ видѣли отдыхавшихъ муловъ, караваны снаряжались въ путь, увязывались вьюки, и видно было сильное движеніе.
Съѣхали мы съ горы, конечно, втрое скорѣе нежели взбирались на нее. Та же желѣзная дорога домчала насъ до парохода, и также пароходъ доставилъ насъ къ деревянной пристани, противъ бенедиктинскаго монастыря, около военнаго порта.
Мы осмотрѣли потомъ почти весь противоположный берегъ бухты, на которомъ также свои города и мѣстечки. Туда каждые полчаса ходитъ пароходъ, всегда нагруженный пассажирами, и возвращается точно также полный публикой. Берегъ этотъ, не имѣя высокихъ и коническихъ вершинъ своего vis-à vis, весь состоитъ изъ различной величины холмовъ, покрытыхъ разнообразною зеленью и удивительно счастливо расположенныхъ. Нѣкоторыя бухты далеко углублялись между холмовъ, составляя совершенно замкнутыя озера, окаймленныя живописными берегами, много холмообразныхъ острововъ примыкало къ берегу, образуя безчисленные проливы, бухты, затишья, ландшафты, которые спорили другъ съ другомъ въ прелести. По берегамъ большихъ бухтъ тянулись бѣлыя зданія городовъ; на каждомъ островѣ было какое-нибудь строеніе, или церковь, или домъ, или кладбище. Одинъ островъ весь убранъ пальмами, у другаго вся сторона ярко-красная отъ листьевъ какого-то растенія, очень часто украшающаго рѣшетки домовъ Ріо-де-Жанейро; иногда изъ-за холма выставлялась грандіозная декорація противоположнаго берега съ Сахарною Головой, Карковадо, и живописнымъ городомъ, слегка подернутымъ синевою дали. Самый большой городъ этого берега называется Praya Cranda или Mitherohy (прежнее названіе всего залива); въ немъ прямыя улицы, лавки, аптеки, трактиры и все какъ слѣдуетъ. Не далеко отъ него, ближе къ выходу, Санъ Доминго, съ скалистымъ мысомъ Ргауа de Carahy. Отсюда представляется единственная суровая картина на всей бухтѣ: видно нѣсколько безобразныхъ гранитовъ, торчащихъ изъ воды, о которые биваются бѣловатые буруны, и видна довольно большая бухта, въ углубленіи которой находится госпиталь Хурухуба, одно имя котораго наводитъ страхъ на всякаго жителя Ріо де-Жанейро.
Всѣ другіе мысы этой бухты выступаютъ голыми и мрачными скалами. На этотъ берегъ мы ѣздили и на пароходѣ, который высаживаетъ пассажировъ у пристани на своемъ баркасѣ, когда былъ благопріятный вѣтеръ. На своей шлюбкѣ мы посѣщали самыя замаскированныя бухты, существованія которыхъ и не подозрѣвали.
Самый городъ, кромѣ своихъ ежедневныхъ явленій, какъ-то негровъ на рынкѣ и по улицамъ, вечерняго газоваго освѣщенія, дающаго ему по вечерамъ такой фантастическій видъ, и разнообразныхъ монаховъ, — ничего не представлялъ особеннаго. Только по воскресеньямъ, на улицахъ, замѣтно было особенное движеніе. Давно приготовлявшіяся по угламъ улицъ эстрады получили окончательный видъ. Мѣстами стояла полковая музыка; гвардейская форма мундировъ довольно красива и напоминаетъ нашу, временъ императора Александра I. У часовенъ церквей замѣтно было особенное стеченіе народа, и уже днемъ тысячи ракетъ летѣли съ площадей и перекрестковъ, и лопались съ страшнымъ шумомъ и трескомъ. По справкѣ оказалось, что въ этотъ день будетъ большая процессія Св. Антонія, особенно чтимаго въ Бразиліи, и котораго во время какой-то войны произвели въ генералы!… Смѣшавшись съ разнообразною толпой, мы съ часъ ждали у выхода императорской часовни, куда собирались участники процессіи, съ дѣтьми, одѣтыми херувимами; много такихъ дѣтей, съ крылышками за спиной и съ золотыми коронами на головахъ, встрѣчали мы на улицѣ…. Заиграла музыка, зазвонили въ колокола, и потянулся попарно длинный рядъ знаменъ, хоругвей, распятій, свѣчъ, дѣтей, клериковъ, семинаристовъ въ бѣлыхъ рясахъ, дьяконовъ, священниковъ и проч. Народъ сталъ на колѣна, и съ каждаго перекрестка полетѣли букеты ракетъ, а съ приготовленныхъ эстрадъ заиграла музыка. Мы, видавшія японскія религіозныя церемоніи, съ великолѣпіемъ которыхъ врядъ ли что можетъ сравниться, не долго слѣдовали за этою процессіей. Насъ удивило только то, что между сотнею фантастически одѣтыхъ дѣтей, конечно, изъ лучшихъ бразильскихъ семействъ, не только не было ни одного хорошенькаго личика, но большая часть были или кривобокіе, или горбатые, болѣзненные, безобразные. Всѣ эти дѣвочки будущія матери семействъ: какихъ же дѣтей должно ожидать отъ нихъ?… У выхода процессіи толпился народъ; впередъ всѣхъ протолкалась негритянка, конечно, свободная, потому что на ней была щегольская розовая шляпка и отличное голубое шелковое платье. Выходившія изъ церкви пары часто останавливались, поджидая другихъ, и одинъ вѣроятно очень важный чинъ, въ красномъ балахонѣ, подъ которымъ замѣтна была осанка нашего, по крайней мѣрѣ, статскаго совѣтника, несшій свѣчу, о чемъ-то задумался, и крупныя горячія капли воска быстро закапали на великолѣпное шелковое платье негритянки Надобно было видѣть какою яростью воспылала она!… точно львица, которой наступили на хвостъ! Красный балахонъ, несмотря на свой санъ, нѣсколько сконфузился, выслушивая справедливую и громкую, вѣроятно, очень выразительную брань черной щеголихи.
Бывшая въ наше время въ Ріо-Жанейро итальянская опера перессорилась съ театральною дирекціей, и сказывалась больною, въ лицѣ примадоны, нашей петербургской знакомой Медори, вслѣдствіе чего по вечерамъ мы ходили въ café chantant гдѣ давались небольшіе водевили по-французски до того глупые, что именно это и составляло главный ихъ интересъ. Въ одной пеісѣ фигюрировали все Китайцы, въ другой Испанцы. Одинъ разъ намъ удалось увидать на сценѣ русскаго помѣщика comte Ostrogoff, къ которому въ деревню поселились, подъ видомъ гувернера и гувернатки, маляръ и постоянная посѣтительница баловъ Mabile, чуть ли не изъ Rue Joubert № 4. Графъ отъ нихъ въ восторгѣ; за маляра отдаетъ дочь, а на гризетке женитъ сына, давая имъ по нѣскольку сотъ тысячъ приданаго и 15 cosaks de gratfication.
Несмотря на пошлость шутки, въ ней кое-что было вѣрно и, главное, очень смѣшно. Гувернантка между прочимъ учитъ свою ученицу танцовать cancan подъ видомъ качучи. Содержатель театра старательно справлялся: не обидѣлись ли мы, Русскіе, игранною шуткой, тогда какъ мы отъ души смѣялись и едва ли не больше всѣхъ. Въ португальскій театръ я ходилъ, чтобы посмотрѣть бразильскаго императора. Донъ-Педро II очень красивый мущина. Когда онъ входитъ въ ложу (во фракѣ и со звѣздой), публика встаетъ и кланяется. Лицо его отличается аристократическимъ отпечаткомъ; красивая русая борода и усы оттѣняютъ довольно большой, но красивый ротъ. Императрица, сестра неаполитанскаго короля, толстая и высокая женщина весьма обыкновенной наружности. Въ другой разъ я видѣлъ императора въ Итальянской оперѣ. Дѣло съ дирекціей какъ-то уладилось, и пѣвцы, наканунѣ нашего отхода, рѣшились дать всѣмъ надоѣвшаго Trovatore. Общество города, недовольное вообще правительствомъ, любитъ лично дона-Педро. Говорятъ, онъ удивительно добръ, раздаетъ почти все свое содержаніе бѣднымъ и нуждающимся, а между тѣмъ очень бережливъ на государственныя деньги; онъ доступенъ для всякаго; всѣ идутъ въ его дворецъ съ увѣренностію, что просьба будетъ принята, и должно сказать, что съ его именемъ соединяются какъ успѣшное окончаніе внѣшнихъ дѣлъ Бразиліи съ Розасомъ, низложеніе тирана, уничтоженіе торговли негровъ, такъ и созданіе бразильскаго флота, постройка госпиталей, желѣзныхъ дорогъ и всего, чѣмъ можетъ теперь похвалиться Бразилія. Онъ родился здѣсь, и ребенкомъ оставленъ былъ отцомъ своимъ. Бразилія смотритъ на него какъ на своего сына, и гордится имъ. Но всѣ эти утѣшительныя черты отношеній народа къ государю имѣютъ свою изнанку. Дѣла самаго государства представляются не въ привлекательномъ свѣтѣ. Оставаясь гуманнымъ и благороднымъ человѣкомъ, донъ-Педро лишенъ административной способности и энергіи; въ то время какъ онъ самъ едва живетъ на своемъ добровольно-скудномъ содержаніи, его министры безсовѣстно воруютъ и истощаютъ государство. Вмѣстѣ съ этимъ, появившаяся желтая лихорадка и прекращеніе привоза негровъ парализируютъ силы Бразиліи. Въ послѣднее время, несмотря на огромный урожай, кофе вздорожалъ оттого что не было кѣмъ убирать его. Пришедшія суда не могли дать требуемой суммы за кофе, застаивались на рейдѣ Ріо-Жанейро и теряли половину командъ отъ желтой лихорадки. Финансовое положеніе страны тоже не завидно. Едва Бразилія подумала объ отложеніи отъ Португаліи, какъ уже впала въ долгъ. Трактатомъ 29 августа 1825 г., заключеннымъ при посредничествѣ Англіи, Португалія признала независимость Бразиліи, вслѣдствіе чего послѣдняя обязывалась выплатить Португаліи 1.000.000 фунт. стерл. для уплаты португаскаго займа, сдѣланнаго въ 1823 году у Англіи. Увеличивавшіяся требованія новаго государства увеличивали и бюджетъ его, между тѣмъ какъ главныя силы его въ послѣднее время были потрясены и остановлены закономъ противу привоза невольниковъ. Бахія и Пернамбуко, постоянный центръ недовольныхъ, не замедлятъ поднять голосъ, и Бразилія должна ожидать потрясеній. По всей вѣроятности, она останется побѣдительницей, потому что въ томъ, чѣмъ она временно повредила себѣ, лежитъ справедливое и гуманное начало.
Дворецъ императора находитсяза городомъ въ мѣстечкѣ Санъ-Кристовайо; отъ него превосходный видъ на Карковадо и городъ. Садъ, примыкающій къ нему, удивительно хорошъ. Особенно замѣчательны въ немъ аллеи бамбуковъ, совершенно темныя отъ стрѣльчатаго свода перекрестившихся между собою тростниковъ. Это длинные и темные корридоры, прохладные во время самыхъ жаркихъ дней. Въ саду много террассъ, скверовъ и вмѣстѣ куртинъ съ фруктовыми деревьями. Дорожки не отличаются особенною чистотой, и на статуи и другія украшенія, какъ видно, немного потрачено денегъ, что даетъ саду видъ нѣкоторой запущенности, отчего онъ выигрываетъ еще больше. По камнямъ, близь оградъ, множество ящерицъ грѣлись на солнцѣ и быстро исчезали при нашемъ появленіи.
Треснувшая мачта нашего корвета была замѣщена новою, и мы, послѣ 12 дней стоянки на рейдѣ Ріо-Жайнеро, снялись рано утромъ, 11 іюня, съ якоря, и, съ туманомъ и дождемъ, вышли изъ великолѣпной бухты, живописныя подробности которой вѣроятно не скоро изгладятся изъ памяти. Намъ оставался еще одинъ бразильскій портъ, старая столица португальской колоніи, Бахія, или Санъ Сальвадоръ. Обогнувъ мысъ Фріо, у скалъ котораго разбилось когда-то судно, имѣвшее на шесть милліоновъ грузу, мы скоро получили попутный вѣтеръ и совершили очень счастливый переходъ. 16 іюня, съ утра, мы уже увидѣли берегъ, тогда какъ всѣ разчитывали пробыть въ морѣ не меньше десяти дней. Надобно замѣтить, что когда приходишь на мѣсто вдвое скорѣе того, какъ расчитывалъ, то въ душѣ раждается какое-то очень пріятное чувство, точно награду получилъ, или кто-нибудь похвалилъ. «А вѣдь мы молодцы! Догоняй-ка теперь насъ французскій фрегатъ Альцестъ (Альцестъ двумя днями позднѣе насъ хотѣлъ выйдти изъ Ріо). Какъ бы уйдти до его прихода. То-то было бы славно!…» Vanitas vanitatum! Что намъ Альцестъ, и что мы ему?… А все-таки мы молодцы, оттого что, вмѣсто десяти дней, вѣтеръ доставилъ насъ въ пять….
Показался небольшой клочокъ земли, мало возвышенной, съ маякомъ; это была крайняя точка длинной косы, образующей съ едва-виднымъ материкомъ обширную бухту Всѣхъ Святыхъ, открытую Американцемъ Веспуціо. За маякомъ потянулся берегъ, не болѣе возвышенный чѣмъ правый берегъ Днѣпра, на которомъ расположился Кіевъ. Но если русскій городъ поражаетъ подъѣзжающихъ своею красотой, то Бахія, затопленная растительностію, какая только можетъ быть въ широтѣ 13 градусовъ, на материкѣ Южной Америки, не поразитъ, но понравится еще больше. Выше города ничего нѣтъ, ни горъ, ни дали… Весь ландшафтъ расположился на одномъ планѣ возвышеннаго берега, сначала густо поросшаго ярко-зеленою, пышною растительностію, изъ массы которой поднимаются старинныя колокольни монастырей и дoма; висящіе надъ моремъ террассы, обрывы, зелень, спустившаяся густыми массами къ самому морю, разбросанныя хижины, старый, почти почернѣвшій отъ времени монастырь, рисующійся на свѣжемъ зеленомъ холмѣ, — все это составляетъ превосходный ландшафтъ; далѣе строенія заглушили зелень; кое-гдѣ только виднѣется она, вмѣстѣ съ сосѣднимъ гранитнымъ утесомъ, на какой-нибудь площади верхняго города, гдѣ столпились разнообразныя зданія со множествомъ оконъ. Домъ стоитъ на домѣ; вотъ поднимается фронтонъ старой церкви; каменныя лѣстницы виднѣются надъ домами, выше опять нагроможденные другъ на другѣ дома, и переросшіе ихъ три высокіе ствола пальмъ, качающихъ свои верхушки надъ куполами монастырей и шпицами какихъ-то зданій. Замѣтнѣе всѣхъ поднимаются, у самаго берега, пять совершенно похожихъ другъ на друга домовъ въ пять, или шесть этажей; ихъ не давитъ и множество строеній, находящихся надъ ними на горахъ. Видъ города очень напоминаетъ Кіевъ, только Кіевъ католическій, а не православный. Ничто не даетъ столько физіономіи городу какъ церкви; въ Бахіи ихъ можетъ быть больше нежели въ Кіевѣ; здѣсь и теперь резиденція бразильскаго епископа. Чемъ выше мѣстность, тѣмъ зданія чаще; дома и церкви такъ тѣсно сжаты, что издали кажется, будто между ними нѣтъ ни проѣзда, ни прохода. Далѣе мѣстность опять понижается, выступая впередъ длинною низменною косой, сокрытою строеніями и зеленью; на концѣ коса немного возвышена и образуетъ холмъ, на которомъ построена церковь съ двумя бѣлыми башнями, видными издалека; отсюда самый лучшій видъ на городъ. Противъ города находится крѣпость, говорятъ, самая сильная въ Бразиліи.
Мы бросили якорь и, наскоро пообѣдавъ, поѣхали на берегъ. Вмѣстѣ съ пароходами и другими судами современной постройки, на рейдѣ было около сотни шлюбокъ, напоминавшихъ собою средневѣковыя галеры; своими тонкими, косыми мачтами, онѣ очень шли къ средневѣковой физіономіи города. Строенія, стоявшія у самаго берега, составляли такъ-называемый нижній городъ, въ противоположность верхнему, находящемуся на горѣ. Въ нижнемъ сосредоточена торговля и всякая дѣятельность; тутъ военный портъ, верфь, рынки, казармы; улицы узки, длинны и темны отъ высоты домовъ. У самой пристани рынокъ, какое-то захолустье, куда надобно входить смотря подъ ноги, съ извѣстною предосторожностью. На этомъ рынкѣ нагромождены плетеныя корзины съ курами, индѣйками, всевозможные плоды, попугаи, обезьяны, и все это продаютъ живописныя негритянки въ красивыхъ костюмахъ. На улицѣ, кромѣ негровъ, рѣдко кого увидишь. Вдругъ слухъ поражается страшнымъ крикомъ, котораго никогда и нигдѣ не слыхалъ; догадываешься, что должно быть негры несутъ что нибудь; и дѣйствительно, изъ узкаго и грязнаго переулка, идущаго какою-то кривою линіей, показывается толпа чернокожихъ рабочихъ, несущихъ на длинномъ бревнѣ огромную бочку; идутъ они, плотно сомкнувшись другъ съ другомъ, и выступаютъ не въ ногу; потъ льется съ ихъ шершавыхъ головъ, бронзовые мускулы напряжены, и сѣтка жилъ, какъ у кровныхъ лошадей, выступаетъ наружу. Изъ ихъ широкихъ ртовъ вырываются дикіе звуки, смѣшивающіеся съ тяжелымъ дыханіемъ сильнаго истомленія. На перекресткахъ ждутъ крытые паланкины, точно такіе, вѣроятно, въ какихъ разносили гостей Капулета послѣ знаменитаго маскарада. Негры бросаются на васъ, какъ наши извощики, кричатъ, хватаютъ и почти силою втаскиваютъ въ свой экипажъ; на верху паланкина придѣлана палка, за которую берутся два негра, и несутъ въ верхній городъ. Идти туда, среди бѣлаго дня, подъ здѣшнимъ солнцемъ тяжело и даже опасно; изъ всякаго переулка, изъ-за каждаго угла, поднимаются испаренія, отравляющія организмъ, а тропическое солнце довершитъ отравленіе; ничто такъ неопасно въ тропическихъ странахъ, какъ солнце: кромѣ своихъ собственныхъ ударовъ (coup de soled), оно имѣетъ какое-то непонятное, тайное участіе въ зараженіи человѣка. На тропическое солнце не надо показываться безъ защиты, и никакъ не слѣдуетъ уставать подъ этимъ солнцемъ. Поэтому мы и взяли по паланкину. Сидѣть въ здѣшнихъ паланкинахъ неловко, не то что въ гонконгскихъ, гдѣ эластическіе бамбуки тихо качаются подъ вами, и вамъ покойно какъ въ люлькѣ. Здѣсь же надобно принять извѣстную позу, чтобы носильщикамъ не было тяжело. Къ верхнему городу устроено нѣсколько дорогъ; насъ несутъ по ближайшей. Вотъ мы на высотѣ домовъ нижняго города; изъ-за каменной ограды выказываются два мавританскіе купола стоящей внизу церкви, прочіе дома висятъ одинъ надъ другимъ; нѣтъ между нимисвободнаго мѣстечка, а гдѣ и есть, тамъ какой-нибудь гранитный утесъ занялъ его собою, и его отвѣсною стѣной воспользовались, чтобы выбить въ ней ступени крутой и извилистой лѣстницы, минующей крыши и дома. Идя по этимъ ступенямъ видишь много интересныхъ сценъ въ открытыхъ окнахъ. Но вотъ мы въ высокомъ городѣ. Ждемъ увидѣть болѣе просторное размѣщеніе домовъ, судя по различнымъ описаніямъ, въ которыхъ говорится, что высокій городъ совершенно противоположенъ нижнему: какъ нечисто и тѣсно въ нижнемъ, такъ, сказываютъ, просторно и хорошо въ верхнемъ; говорятъ, что въ нижнемъ улицы старыя и что тамъ живутъ негры, а въ верхнемъ Европейцы и Бразильцы, и что вообще городъ расположенъ и выстроенъ совершенно по-европейски. Видно, все это писалъ человѣкъ, не бывавшій здѣсь. Верхній городъ чуть ли не тѣснѣе нижняго; неровная, холмообразная мѣстность расположила строенія, правда, въ картинномъ безпорядкѣ: на площадь выходятъ только верхніе пѣтушки двухъ колоколень, а зданія сидятъ у подошвы обрыва, какъ будто городъ сначала былъ выстроенъ на ровной поверхности, которая вдругъ отъ чего-нибудь заходила волнами, приподнявъ половину одной улицы и опустивъ другую; домъ взлѣзъ на другой, нѣкоторыя церкви высоко вознеслись своими колокольнями, другія опустились внизъ. Дома, ни величиною, ни формою, не походили одинъ на другой; иной съ фасадомъ въ два окна вытянулся этажей въ шесть, какъ башня, другой тянется въ длину сараемъ. Нѣтъ ни одной площади правильной, хотя нельзя не замѣтить, что картинный безпорядокъ стѣснившихся вокругъ нихъ старинныхъ домовъ, церквей и дворцевъ, дѣлаетъ площади эти очень живописными. Въ верхнемъ городѣ, магазиновъ меньше нежели въ нижнемъ; всѣ торгующіе внизу запираютъ свои лавки съ закатомъ солнца, и идутъ ночевать въ верхній городъ, гдѣ находятся ихъ семейства. По улицамъ тѣ же негры; иногда гдѣ-нибудь на перекресткѣ сидитъ ихъ человѣкъ пятнадцать, дѣля между собою заработанныя деньги; на грязномъ платкѣ виднѣются столбики мѣдной монеты. Одѣваются негры очень разнообразно; на иномъ матросская рубашка, на другомъ какой-то мѣшокъ, которымъ негръ прикрылъ только свою черную спину; иные закусываютъ, обгрызая сваренный початокъ кукурузы или вареные бананы. Нигдѣ не встрѣтите такихъ красивыхъ поповъ, какъ въ Бахіи: красные чулки, лаковые, съ бронзовыми пряжками башмаки, шелковыя рясы, — хоть подъ стекло каждаго поставить!.. Португальцевъ, Бразильцевъ и вообще носящихъ европейскій костюмъ попадается мало; вся эта публика видна у дверей своихъ лавокъ; за то негритянки, старыя и молодыя, не красивыя, какъ только могутъ быть некрасивы негритянки, попадаются на каждомъ шагу, хотя должно прибавить, что между ними встрѣчается не мало и очень красивыхъ, по крайней мѣрѣ очень видныхъ, съ монументальнымъ сложеніемъ тѣла, съ высокою грудью, съ полными, словно вычеканенными изъ бронзы руками, въ живописныхъ чалмахъ и полосатыхъ платкахъ, драпирующихся около ихъ плечъ и стана. Онѣ продаютъ въ плетеныхъ корзинкахъ кукурузу, апельсины, и нарѣзанный кружечками сахарный тростникъ, или идутъ куда нибудь съ корзиною, полною цвѣтовъ, на головѣ, или просто болтаютъ на какомъ-нибудь перекресткѣ.
На правомъ концѣ города, близь рѣшетки, мы вылѣзли изъ портшезовъ и пошли смотрѣть знаменитый публичный садъ Бахіи. Вся верхняя его часть занята превосходною рощей мангу, развѣсистаго, съ блестящею листвой дерева, дающаго непроницаемую тѣнь; дальше идетъ алея изъ тамариндовъ. Вся эта часть сада виситъ террассою надъ обрывомъ къ морю, куда спускаются мраморныя лѣстницы и дорожки, въ массѣ цвѣтовъ и различныхъ кустарниковъ, наполненныхъ граціозными колибри и другими крошечными птичками. На выступающихъ мѣстахъ верхней террассы устроены мраморныя платформы съ статуями и вазами; съ одной изъ платформъ превосходный видъ на городъ и рейдъ. Подъ ногами каскадъ, стремящійся внизъ среди роскошной зелени, за которою громоздятся зданія города; вдали мысъ съ церковью, блистающею яркимъ освѣщеніемъ своихъ бѣлыхъ колоколень, между тѣмъ какъ голубой прозрачный туманъ какъ будто дымкою подернулъ роскошную зелень, покрывающую мысъ; за нимъ виднѣется озеро, дальше горы и одѣвающіе ихъ лѣса. Рейдъ пестрѣетъ судами, и среди ихъ поднимается изъ воды крѣпость Бахіи, съ выкинутымъ флагомъ. Въ саду возвышается обелискъ, сооруженный въ честь Іоанна VI; этотъ обелискъ съ статуями террассъ и рѣшетками, перемѣшанными съ зеленью и деревьями, мы принимали съ моря за кладбище.
Занятіе Португаліи французами, въ 1807 году, заставило короля Іоанна VI покинуть Лиссабонъ со всѣмъ своимъ семействомъ и высадиться въ Бахію; это написано на обелискѣ, въ воспоминаніе чего онъ и воздвигнутъ. Присутствіе Іоанна сдерживало долго движеніе, начавшееся, по примѣру Соединенныхъ Штатовъ, въ Бразиліи и во всѣхъ испанскихъ колоніяхъ Южной Америки. Но въ 1821 году король долженъ былъ возвратиться въ Лиссабонъ; главные города Португаліи возставали; король долженъ былъ лицомъ къ лицу встрѣтить возмущенія, чтобы сохранить права на наслѣдство престола для Браганцской линіи. Опасно было оставлять и Бразилію, которая требовала независимости. Іоаннъ уѣзжая въ Европу, оставилъ сына своего донъ-Педро, губернаторомъ Бразиліи, и при прощаніи далъ ему слѣдующій совѣтъ: «Педро, ты знаешь, что все клонится въ нашемъ государствѣ къ независимости. Если хочешь оставить корону Бразиліи за собою, становись въ главѣ этого движенія, ищи овладѣть имъ, и потомъ дѣлай что укажутъ обстоятельства».
Бразилія возстала какъ одинъ человѣкъ для завоеванія своей независимости, и для отдѣленія себя отъ метрополіи. Донъ-Педро, 7 сентября 1821 года, торжественно объявилъ независимость Бразиліи, а она признала его въ свою очередь императоромъ; немедленно созвано было собраніе, чтобы дать новой имперіи конституцію.
Между людьми, принимавшими главнѣйшее участіе въ движеніи, особенно выдѣлялись три брата Андрода, бывшіе представителями Бразиліи въ Лиссабонѣ. Энергія, съ которою они тамъ защищали права Бразиліи, пріобрѣли имъ большую популярность.
Возвратясь въ отечество, они сдѣлались поборниками независимости, и начали упорную борьбу съ португальскою партіею. Скорое рѣшеніе дона-Педро дало движенію, вызванному братьями Андрода, и главу и самое вѣрное ручательство за успѣхъ. Провозглашенный императоромъ, донъ-Педро назначилъ братьевъ Андрода своими министрами.
Послѣдователи смѣлыхъ теорій, пущенныхъ французскою революціей въ ходъ, но избалованные успѣхами и любовью народа, братья Андроды были неуступчивы, слишкомъ рѣшительны, и тщеславіе ихъ не выдерживало нималѣйшаго противорѣчія.
При такихъ свойствахъ, Андроды не могли долго ужиться съ императоромъ. Предоставляя подробности дѣлъ своимъ министрамъ, донъ-Педро замышлялъ великія начинанія, но Андроды затемняли его. Согласіе было нарушено, и донъ-Педро отпустилъ своихъ министровъ, доказавъ имъ, что онъ можетъ обойдтись и безъ нихъ. Между тѣмъ они засѣдали въ собраніи, созванномъ для начертанія конституціи. Ихъ талантъ и популярность давали имъ преимущества надъ всѣми, и они естественно должны были стать главами оппозиціонной партіи. Съ этихъ поръ начинается разладъ между императоромъ и собраніемъ. Андроды поддерживали волненіе въ странѣ, разжигая ненависть къ Португальцамъ. Въ этихъ обстоятельствахъ донъ-Педро принялъ рѣшительныя мѣры: онъ окружилъ войсками собраніе, запечаталъ двери, и въ то же время декретомъ объявилъ народу, что собраніе распущено, и что будетъ созвано другое, которое дастъ народу самыя вѣрныя и лучшія ручательства своей независимости. Онъ однако не сдержалъ своего обѣщанія: собраніе не собралось, а конституція была составлена имъ самимъ, при помощи его министровъ. Она была объявлена 25 марта 1824 года, при клятвѣ императора сохранять ее, и существуетъ до сихъ поръ. Послѣ многихъ войнъ, Португалія признала независимость Бразиліи, 29 августа 1825 года, трактатомъ, заключеннымъ въ Лиссабонѣ, при посредничествѣ Англіи.
Вмѣсто того чтобы заняться окончательнымъ усмиреніемъ волновавшихся умовъ, донъ-Педро вступилъ въ войну съ Монтевидео, продолжавшуюся два года безъ всякаго успѣха. Для нея сдѣланъ былъ огромный долгъ, и бывшая народность, императора уменьшалась съ каждымъ днемъ.
Конституція, данная дономъ-Педро, основана на либеральныхъ и демократическихъ началахъ. Императоръ откладывалъ на сколько могъ сознаніе камеръ; но пришло время, когда долѣе отлагать стало невозможнымъ, и въ 1827 году первое законодательное собраніе было наконецъ созвано, а съ нимъ явились представители всѣхъ возможныхъ партій и революціонныхъ началъ. Съ этого времени началась борьба, окончившаяся только съ царствованіемъ дона-Педро. Онъ не хотѣлъ уступить, поддерживалъ португальскую партію, и наконецъ отказался отъ престола въ пользу своего сына (7 апрѣля 1831 года), и удалился въ Европу, назначивъ опекуномъ сына (дона-Педро II-го) своего стараго министра, сдѣлавшагося потомъ его сильнѣйшимъ противникомъ, Жозе Бонифэціо д’Андрода. Либеральная партія торжествовала; но замѣчательно то, что не было ни одной попытки измѣнить монархическую Форму правленія… Однако имя Іоанна VI, начертанное на обелискѣ публичнаго сада, завело меня слишкомъ далеко и совершенно въ сторону!..
Изъ сада мы пошли за городъ. Окрестные виды много напоминали Сингапуръ, но уже въ насъ самихъ была большая перемѣна. Тамъ мы, еще неутомленные разнообразными красотами тропической природы, смотрѣли на все съ увлеченіемъ, съ восхищеніемъ, старались запомнить всякій холмикъ, украшенный пальмами, или тростниковую хижину, скрывающуюся между листьями банана; тамъ мы засматривались на блестящую листву мангу и мускатнаго дерева, въ зелени которыхъ мелькала красная черепичная крыша какого-нибудь бѣлаго домика; отъ нашего жаднаго вниманія не ускользало ничто. Но теперь мы были утомлены и пресыщены. Холмообразная мѣстность, окружающая Бахію, не уступаетъ въ красотѣ окрестностямъ Сингапура; живописные домики, разбросанные тамъ и сямъ, полуразвалившіяся ограды, прикрытыя цвѣтами и вьющимися растеніями, заманчивыя тропинки, изчезающія въ чащѣ густой и блестящей зелени; но разстилавшаяся передъ нашими глазами прекрасная панорама находила въ насъ самыхъ неблагодарныхъ зрителей… Промелькнетъ съ одного кустика на другой колибри, и на нее мы обращали столько же вниманія, сколько въ Россіи на воробья, чиликующаго на плетнѣ.
Порядочно утомившись, мы возвратились къ городу, осмотрѣвъ по дорогѣ кладбище, полное мраморными саркофагами, надгробными фигурами, фарфоровыми вазами, кипарисами и цвѣтами. Здѣсь богатству и роскоши памятниковъ странно противорѣчила бѣдность часовни… Намъ попались только одни носилки; надо было достать другія, но на широкой площади не было ихъ видно. Мимикою объяснили мы неграмъ, что нельзя же одному сидѣть въ носилкахъ, а другому идти пѣшкомъ. Негръ, у котораго черная физіономія напоминала образованіемъ своей челюсти и зубовъ дикую кошку, замахалъ руками и закричалъ громкимъ и какимъ-то потрясающимъ голосомъ: «Эбе, эбе, эбе;» что вѣроятно имѣло магическую силу, потому что ему откликнулось сейчасъ же, гдѣ-то издали другое «эбе»; и показались носилки, которыя два негра на рысяхъ несли къ намъ. Насъ пронесли черезъ весь верхній городъ; мы видѣли много старинныхъ церквей, монастырей, много площадей, на которыхъ были прехорошенькіе фонтаны, мраморные и бронзовые, съ различными фигурами, съ тритонами, раковинами, музами, рѣшетками и т. п. Странно, что въ такомъ городѣ какъ Бахія, гдѣ, какъ кажется, уже давно не строили никакихъ монументальныхъ зданій и довольствуются стариною, впрочемъ очень живописною, обратили особенное вниманіе на щегольство фонтанами. Въ Ріо-Жанейро нѣтъ ни одного такого красиваго фонтана, какъ на площадяхъ Бахіи.
На другой день мы послали нанять экипажъ, а сами усѣлись у окна довольно чистенькой гостинницы, кажется самой лучшей въ Бахіи. Минутъ черезъ двадцать подъѣхала щегольская коляска четверней, въ шорахъ, съ ливрейнымъ лакеемъ и ливрейнымъ негромъ-кучеромъ, хлопавшимъ длиннымъ бичомъ. Въ коляскѣ сидѣлъ какой-то сѣдовласый старецъ. «Вѣрно какое-нибудь важное лицо!» подумали мы по русской привычкѣ; но сѣдовласый старецъ оказался содержателемъ конюшень, а ливрейный лакей, негръ и четверня, все это предоставлялось намъ въ полное распоряженіе до 4 часовъ, за 35.000 рейсовъ, или 17 съ полов. долларовъ. Кучеръ негръ искусно везъ насъ по узенькимъ закоулкамъ нижняго города, съ безпрестанными поворотами; лошади скакали въ галопъ, коляска была покойна и бичъ щелкалъ чуть не съ музыкальностью. Нѣкоторыя улицы были такъ узки, что встрѣчавшіеся негры должны были прятаться за двери и въ ниши, чтобы пропустить насъ. Мы ѣхали къ Бомфину, той бѣлой церкви, которая видна была съ рейда на оконечности зеленѣвшаго мыса. Нижній городъ вытянулся подъ конецъ въ одну улицу, съ маленькими домиками съ одной стороны, и съ моремъ съ другой. Надъ бѣдными домиками высились скалы, тоже застроенныя всюду, гдѣ только можно было помѣститься; туда вели тропинки и ступеньки лѣстницъ, украшенныхъ зеленью, которая пробивается вездѣ. Между городомъ и мысомъ шло предмѣстье, гдѣ было много дачъ, напомнившихъ ріо-жанейрскіе; дальше пошли сады, потомъ совсѣмъ необработанныя пространства съ купами пальмъ, рощами мангу, на которыхъ зрѣлъ ихъ сочный плодъ, очень ароматическій и вкусный, но который ѣшь съ недовѣріемъ, также какъ и превосходные апельсины безъ сѣмечекъ. Въ Бахіи съ досадой смотришь на кучи нагроможденныхъ другъ на друга корзинокъ съ разными плодами. Чтобы съѣсть спокойно апельсинъ или мангу, надо пойдти въ гостиницу, спросить кусокъ бифстексу, съѣсть его, запить стаканомъ краснаго вина, потомъ уже приниматься за апельсинъ, который снова надобно залить рюмкою коньяку и чашкою крѣпкаго кофе… Только совершивъ всю эту сложную операцію, собственно для апельсина или мангу, не боишься схватить какую-нибудь желтую лихорадку или диссентерію.
Бомфинъ — старинная церковь, въ которой нѣсколько разъ въ годъ бываютъ религіозныя процессіи. Въ ней замѣчательны два висящіе другъ противъ друга образа; на одномъ изображена смерть праведнаго, а на другомъ — грѣшника. У постели праведнаго стоитъ католическій монахъ и какой-то господинъ во французскомъ кафтанѣ; на лицѣ праведнаго изображается удовольствіе; онъ какъ будто радъ, что умираетъ; дьяволъ въ печали и злости, и спрятался почему-то подъ стулъ. Совершенно другая сцена происходитъ на противоположной картинѣ: лицо умирающаго изображаетъ кислую улыбку, ложе его окружаютъ черти, съ самыми веселыми лицами; одни изъ нихъ съ колодами картъ; трефовый король упалъ на полъ; монахъ съ ужасомъ бѣжитъ изъ комнаты, наполненной вѣроятно смрадомъ. О работѣ этихъ назидательныхъ обращиковъ нечего и говорить. Съ террассы церкви открывается, кажется, лучшій въ Бахіи видъ; весь городъ съ громоздящимися по скаламъ зданіями, съ украшающею его каменныя стѣны и обрывы зеленью, виденъ на заднемъ планѣ, составляя живописную декорацію, къ которой шла, покрытая пальмовыми лѣсами и садами, долина, волнующаяся зеленью различныхъ породъ деревъ; слѣва сады окаймляли собою зеленое озеро, на берегу котораго виднѣлись холмы, сады, зданія… Между рѣзкими подробностями ближайшихъ деревъ виднѣлись черепичныя крыши домовъ, ихъ желтыя стѣны, безчисленные окна безъ стеколъ, негры, выглядывающіе отовсюду, вывѣшенное бѣлье на веревкѣ, привязанной къ какой-нибудь живописной пальмѣ, и проч. Мы нагулялись вдоволь по обрывамъ и поросшимъ высокою травою садамъ съ красивыми мангу; спускались къ озеру, гдѣ страшно палило солнце на песчаной полянѣ, вокругъ которой росли пальмы и пасолсь по клочкамъ зелени нѣсколько длиннорогихъ быковъ. Пожарившись на этомъ солнцѣ на столько, на сколько оно можетъ удовлетворить любопытнаго туриста, мы опять сѣли въ свою аристократическую коляску, промчались по нижнему городу, разомъ взлетѣли въ гору, быстро миновали площади и городъ, и остановились у часовни da Graèa, въ предмѣстьи Викторія. Da Graèa самая древняя церковь въ Бахіи; въ ней находится монументъ, посвященный памяти знаменитой Катеринѣ Альваресъ, туземкѣ изъ племени Тупинамбаси, которой принадлежала находящаяся теперь подъ Бахіей земля. На памятникѣ написанъ 1582 годъ. Предмѣстіе Викторія состоитъ все изъ хорошенькихъ дачъ, потонувшихъ въ зелени великолѣпныхъ садовъ. Рѣдко случалось видѣть столько красивыхъ цвѣтовъ, какъ здѣсь. Da Graèa смотритъ на холмообразную мѣстность, спускающуюся обрывомъ къ морю; каждый холмъ споритъ здѣсь съ другимъ въ красотѣ своей зеленой одежды.
Въ городѣ насъ ожидало много удивительнаго. Встрѣчаемъ какого-то кавалера въ малиновой, вышитой серебромъ мантіи и въ маскѣ: что это за шалунъ? подумали мы… Но потомъ встрѣчавшіяся на, каждомъ перекресткѣ замаскированныя фигуры заставили бы предполагать слишкомъ много шалуновъ въ городѣ. Маски собирались цѣлыми поѣздами, сопровождаемыя народомъ и наполняли улицы… На здѣшнихъ улицахъ, съ средневѣковыми зданіями, не очень удивительно было видѣть рыцарей, испанскихъ грандовъ, астролоровъ и полишинелей. Носилки и бархатныя мантіи очень шли къ этимъ домамъ и улицамъ, въ которыхъ толпились негры; слуги въ ливреяхъ, духовенство въ красивыхъ рясахъ и красныхъ чулкахъ; негритянки въ чалмахъ и пестрыхъ платкахъ также были похожи на костюмированныхъ, какъ и тѣ, которые надѣвали на лица уродливыя маски. Былъ дѣйствительно маскарадъ, по случаю какого-то праздника. Какъ въ Ріо, такъ и здѣсь, на каждомъ перекресткѣ, летѣли букеты ракетъ, петардъ и римскихъ свѣчъ; изъ часовень и церквей тянулись процессіи; по улицамъ разъѣзжали маски съ музыкантами и различными погремушками; одинъ мальчишка негръ, не имѣя денегъ купить себѣ костюмъ, вымазалъ свою черную физіономію бѣлою краской; какой-то шутникъ нарядился женщиной и бѣжалъ въ одной рубашкѣ по улицѣ, а костюмированный лакеемъ, съ юпкою въ рукахъ, ловилъ бѣжавшую отъ него барыню. Большинство масокъ были верхомъ: между масками была летучая мышь, державшая все время обѣ руки кверху, для того чтобы придѣланныя къ нимъ крылья производили свой эффектъ; съ летучею мышью скакали генералы, гранды, монахи и т. д.
Изъ окна кофейной, выходящей на театральную площадь, любовались мы этою толпой. Крикъ, шумъ, музыка, ракеты, все это мѣшалось и перебивало одно другое; толпа пестрѣла, жужжала и кишѣла какъ муравейникъ, который вдругъ раскопали палкою. Наступавшая темнота, послѣ роскошнаго вечера, дала возможность показаться всѣмъ костюмированнымъ въ болѣе эффектномъ видѣ; они зажгли факелы; изъ оконъ полились каскады огня; огненныя тучи рисовались въ небѣ отъ летавшихъ безпрерывно ракетъ. Послѣднее впечатлѣніе, вынесенное мною изъ Бахіи, было довольно странное: узкія улицы съ старинными почернѣвшими отъ времени домами, со стѣнами монастырей и ихъ разнообразными, оригинальными колокольнями, безчисленныя окна, наполненныя выглядывавшими оттуда головами, изъ которыхъ на одну бѣлую приходились пять разнообразныхъ черныхъ, — все это мѣшалось съ пестротою замаскированныхъ, съ шумомъ и жужжаніемъ двигавшейся толпы; казалось, будто здѣсь постоянно только и дѣлаютъ что наряжаются. И вѣроятно въ воспоминаніи моемъ я не буду въ силахъ отдѣлить физіономіи оригинальныхъ улицъ Бахіи отъ наполнявшихъ ихъ верховыхъ и пѣшихъ, замаскированныхъ фигуръ…
Бахія, по величинѣ своей, есть второй городъ имперіи, она основана въ 1549 году, прежде Ріо-Жанейро; въ ней до 1763 г. была резиденція губернатора португальскихъ колоній. Она можетъ также въ свою очередь выставить многое, чтобъ получить право называться современнымъ городомъ, хотя на ней и лежитъ печать такой древности, такой старомодности, что все новое совершенно исчезаетъ въ массѣ стараго. Въ домахъ напримѣръ можно встрѣтить современную мебель, но она едва замѣтна среди огромныхъ и толстыхъ старинныхъ комодовъ, уродливыхъ шкаповъ и неудобныхъ стульевъ, къ которымъ впрочемъ питаешь уваженіе за ихъ долговѣчность Старая мебель поросла слоемъ пыли; мѣстами, на стѣнахъ, паутина такъ окрѣпла и сплотилась, что муха не вязнетъ въ ней. На люстрахъ надѣты чахлы, почернѣвшіе отъ времени, похожіе на чахлы въ комнатѣ Плюшкина и напоминающіе собою коконы шелковичныхъ червей, а половая щетка, пытавшаяся когда-то привести все въ порядокъ, какъ будто въ безсиліи стоитъ съ кучею сора у двери. Среди этой старины, пыли и хламу, вы найдете множество потаенныхъ ящиковъ съ фамильными брилліантами и золотомъ, которое накоплено предусмотрительнымъ прадѣдушкой. Бахія гордится своими алмазными копями, находящимися отъ города въ пяти дняхъ ѣзды. Въ городѣ есть сигары, имѣющія странную особенность — развивать червей. Сады, окружающіе дѣдовскія палаты, великолѣпны. Вырвавшись изъ душныхъ и старыхъ комнатъ, отдохнешь среди вѣчно юной природы, среди зеленыхъ холмовъ, пальмовыхъ рощъ, овраговъ, поросшихъ лѣсами, заслушаешься пѣнія и щебетанья тысячи птицъ, маленькихъ и большихъ, засмотришься на пестрыхъ бабочекь, разныхъ насѣкомыхъ, ящерицъ… Къ заливу Всѣхъ Святыхъ примыкаютъ богатыя южно-американскія равнины, съ роскошною природой которыхъ едва ли можетъ сравниться какой-либо другой уголокъ земли.
Переходъ нашъ отъ Бахіи до Плимута можно назвать самымъ благополучнымъ. Погода была постоянно теплая, и были ровные пассаты; штилей почти не было, и мы на тридцать-восьмой день уже стояли на якорѣ у Плимута. Вмѣстѣ съ Рындою, который встрѣтили къ Плимутѣ, мы пошли въ Шербургъ, куда за нѣсколько дней пришелъ Пластунъ, и разрозненная эскадра соединилась снова. Скоро и Копенгагенъ мелькнулъ мимо насъ, и всѣ, довольные и веселые, плыли мы по Балтійскому морю, надѣясь дня черезъ два увидѣть Кронштадтъ.
Настало 18 августа. Былъ сѣренькій день, и ровный, довольно свѣжій вѣтеръ гналъ насъ до 10 узловъ въ часъ. Еще наканунѣ былъ отданъ сигналъ: "Имѣете время привести судно въ порядокъ, " что означало конецъ ученьямъ и работамъ. Мыли, чистили, красили, желая явиться домой какъ можно въ болѣе-веселомъ и красивомъ видѣ. Пластунъ обгонялъ оба корвета, такъ что долженъ былъ убавить парусовъ. "Что такое сдѣлалось съ Пластуномъ? говорили мы, смотря на граціозныя формы клипера; мы не думали, что этотъ ходъ будетъ его послѣднимъ движеніемъ… Мы сидѣли внизу и были вдругъ поражены страннымъ голосомъ капитана, крикнувшаго: «Прикажите свистать всѣхъ наверхъ!» Обыкновенно въ этой командѣ слышится что-то призывное и оживляющее, но на этотъ разъ въ ней послышалось что-то лихорадочное, странное. Мы едва успѣли переглянуться въ недоумѣніи, какъ сбѣжалъ внизъ кантонистъ (Прокоповъ) и голосомъ, полнымъ внутренняго волненія, проговорилъ: «Пластуна взорвало…» Мы бросились наверхъ. Пластунъ еще шелъ… Вся передняя его часть, отъ гротъ-мачты, была закрыта массою бѣлаго, тяжелаго дыма, бригротъ въ клочкахъ, гротъ-марсель и брамсель еще стояли… Страшная, незабвенная минута!.. Но не было времени ужасаться или молиться; каждаго изъ насъ призывалъ долгъ, — долгъ скорой помощи. Первый понялъ это нашъ капитанъ, и громкій его голосъ наэлектризовалъ людей, готовыхъ броситься, казалось, за бортъ, чтобы подать помощь погибавшимъ товарищамъ. Мы въ одинъ моментъ спустились, едва положили руль на бортъ; всѣ бросились на другую сторону, чтобы не потерять даже минуты; но Пластуна уже не было… Дымъ непроницаемый, тяжелый, поднялся отъ воды, поверхность которой грозно клокотала. Мы увидали на обломкахъ дерева, на всплывшихъ койкахъ, людей, по временамъ скрываемыхъ волненіемъ.
Новикъ, спустившись быстро, подошелъ къ мѣсту катастрофы, и съ невообразимою быстротой сбросилъ всѣ шлюбки, въ которыя кинулись всѣ, кому слѣдовало быть на нихъ… Около часа плавали по роковому мѣсту. Съ радостнымъ біеніемъ сердца видѣли мы въ трубу какъ вырывали у моря его жертвы. Новикъ благодарилъ Бога, что ему удалось спасти двадцать пять товарищей, съ которыми дѣлилъ, въ продолженіи трехъ лѣтъ, время, труды, радости и опасности. Когда перевязывали раненыхъ и оттирали вытащенныхъ изъ воды, раздавалась панихида за упокой погибшихъ.
На Рынду привезено было девять человѣкъ; семидесяти не удалось увидать родины, бывшей такъ близко, не удалось испытать чувства радости оконченнаго дѣла, отравленнаго и для насъ, лишившихся столькихъ товарищей…
Такъ печально окончилъ свою карьеру Пластунъ, оставившій въ сердцахъ служившихъ на немъ не одно отрадное воспоминаніе.
23 августа мы стояли на кронштадтскомъ рейдѣ… но грустно и тяжело было намъ ступить на родную землю.
- ↑ Высота этой горы больше 3-хъ тыс. фут.