Борьба страстей (Гамсун)/ДО

Борьба страстей
авторъ Кнут Гамсун, пер. Л. А. Добровой.

Оригинал: норвежскій, опубл.: 1910. — Источникъ: az.lib.ru • Новеллы: На каменном острове
Александр и Леонарда
Среди животных
Летний отдых
Женщина победила
Жизнь маленького города

КНУТЪ ГАМСУНЪ.

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ. ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ. ИЗДАНІЕ В. М. САБЛИНА. КНУТЪ ГАМСУНЪ. ПОДЪ ОСЕННЕЙ ЗВѢЗДОЙ. БОРЬБА СТРАСТЕЙ. НОВЕЛЛЫ. ИЗДАНІЕ ТРЕТЬЕ. МОСКВА. — 1910. http://az.lib.ru

БОРЬБА СТРАСТЕЙ.

Новеллы. Пер. Л. А. Добровой. ОГЛАВЛЕНІЕ.

На каменномъ островѣ

Александръ и Леонарда

Среди животныхъ

Лѣтній отдыхъ

Женщина побѣдила

Жизнь маленькаго города

HA КАМЕННОМЪ ОСТРОВѢ.

Тамъ далеко на взморьѣ, гдѣ рыбаки закидываютъ свои сѣти, лежитъ цѣлая группа острововъ, среди которыхъ пріютился маленькій островокъ, извѣстный подъ именемъ каменнаго острова; на немъ насчитываютъ едва сотню душъ. Сосѣдній островъ уже значительно больше, онъ имѣетъ до трехсотъ жителей, церковь и собственное управленіе. Когда я былъ еще ребенкомъ, на церковный островъ былъ проведенъ телеграфъ и устроена почтовая станція.

Всюду, гдѣ появлялись островитяне, они слыли за знатныхъ, ведущихъ свой родъ съ большого острова; даже жители материка, не пользовались особымъ уваженіемъ у людей съ церковнаго острова, хотя они и распоряжались на своемъ материкѣ и могли весть свое происхожденіе неизвѣстно откуда. Населеніе на цѣлую милю въ округѣ состоитъ исключительно изъ рыбаковъ.

Атлантическій океанъ со всѣхъ сторонъ омываетъ каменный островъ. Берега его сплошь отвѣсны, такъ что съ трехъ сторонъ на него немыслимо взобраться и только на югѣ, въ сторонѣ обращенной къ солнцу. Богъ и люди общими усиліями проложили удобопроходимый путь: лѣстницу, состоящую изъ двухсотъ ступеней. Послѣ каждой бури море пригоняетъ къ острову куски дерева, толстыя доски, обломки кораблей, и изъ этого матеріала лодочники дѣлаютъ свои суда. Они относятъ эти доски наверхъ, проходя двѣсти ступеней, строятъ лодку у себя въ хижинѣ и ждутъ приближенія зимы, когда верхушки утесовъ на сѣверной сторонѣ сдѣлаются голубыми и скользкими ото льда; тогда они спускаясь лодку на каткахъ и таляхъ по этому ледяному глетчеру и устанавливаютъ ее на морѣ. Въ дѣтствѣ я самъ видѣлъ, какъ это дѣлается. Два человѣка стояли на верхушкѣ отвѣсной скалы и управляли каткомъ, одинъ человѣкъ сидѣлъ въ лодкѣ и отталкивался въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ лодка могла задѣть о скалу. Все это происходило смѣло и осторожно при легкихъ окрикахъ въ продолженіе всего пути. Но когда, наконецъ, лодка достигала поверхности моря, человѣкъ, сидящій въ лодкѣ, кричалъ двумъ другимъ, что они должны удержать канатъ, такъ какъ онъ достигъ цѣли, а затѣмъ баста. Больше онъ не говорилъ объ этомъ происшествіи, и лодка была внизу.

Самая большая хижина на каменномъ островѣ принадлежала старому, честному лодочнику Іоахиму. Подъ ея кровлей изъ года въ годъ происходили рождественскіе танцы; въ ней свободно могли помѣститься четыре, даже шесть паръ. Оркестръ состоялъ изъ одной скрипки, а около скрипача помѣщался человѣкъ, извѣстный подъ именемъ Дидрикъ; онъ выводилъ трели. напѣвалъ и выстукивалъ ногами тактъ. Парни танцовали безъ пиджаковъ.

Во время танцевъ младшій сынъ лодочника, тоже лодочникъ по профессіи, обходилъ гостей и какъ бы исполнялъ роль хозяина. Онъ пользовался всеобщимъ уваженіемъ, благодаря своему ремеслу и способной головѣ. «Марселіусъ!» — мечтаетъ о немъ одна дѣвушка, «Марселіусъ» — думаетъ о немъ другая; его имя извѣстно даже между дѣвушками церковнаго острова. Но самъ Марселіусъ мечтаетъ жениться на Фредериккѣ, дочери учителя, хотя она была знатнѣе его, говорила, какъ въ книжкахъ написано, и вела себя такъ высокомѣрно, что отнимала всякую надежду. Домъ учителя былъ кромѣ того большимъ, богатымъ домомъ, и такъ какъ онъ не былъ рыбакомъ, а, напротивъ, занималъ одно изъ первенствующихъ мѣстъ, то на окнахъ у него висѣли занавѣски, и прежде, чѣмъ войти въ домъ, слѣдовало постучаться пальцами въ дверь. Но Марселіусъ былъ слѣпъ и упоренъ въ своей любви. Въ прошломъ году онъ бывалъ у учителя и въ этомъ году онъ опять отправился къ нему; онъ вошелъ прямо въ кухню и сказалъ:

— Добрый вечеръ, Фредерикка, могу я съ тобой поболтать немножко?

— Чего же ты хочешь? — говоритъ Фредерикка и выходитъ съ нимъ вмѣстѣ на улицу. Она прекрасно знаетъ, чего онъ отъ нея хочетъ.

— Я пришелъ спросить, не могла ли бы ты… ты сама знаешь что!

— Нѣтъ, — говоритъ Фредерикка, — я не могу. И ты не долженъ больше обо мнѣ думать, Марселіусъ, и не долженъ становиться на моемъ пути.

— О да, я знаю, что новый учитель тебѣ нравится, — отвѣчаетъ Марселіусъ. — Но вотъ интересно, что выйдетъ изъ всей этой знатности.

Дѣйствительно, оно такъ и было: новый учитель нравился Фредериккѣ. Онъ былъ родомъ съ церковнаго острова и окончилъ семинарію. Его отецъ былъ такой же обыкновенный рыбакъ, какъ и другіе, но кое-что заработалъ и былъ богатъ; на его сушилкѣ постоянно висѣла навага и треска, а его кладовая была полна масла, сала и камбалы. Когда его сынъ вернулся изъ семинаріи домой, онъ сталъ пользоваться такимъ же уваженіемъ, какъ сынъ пастора, который былъ студентомъ; онъ носилъ баки котлетками, въ карманѣ у него былъ всегда носовой платокъ, и для большаго шика съ его шляпы постоянно спускалась къ петлицѣ пиджака резинка. Люди не мало смѣялись надъ нимъ. они говорили, что Симонъ Рустъ сдѣлался подозрительно экономнымъ, такъ какъ началъ копить сырость изъ собственнаго носа.

— Онъ заказалъ у насъ новую лодку, — говоритъ Марселіусъ — и дай Богъ, чтобы она принесла ему счастье!

— Къ чему ты это говоришь? — спросила Фредерикка.

— Я просто такъ говорю. Онъ хочетъ, чтобъ борта его лодки были зеленаго цвѣта — хорошо, я выкрашу ихъ въ зеленый цвѣтъ. Но онъ хочетъ, чтобъ у него на лодкѣ было какое-то имя, — пусть онъ его ужъ самъ пишетъ.

— А развѣ онъ это дѣйствительно хочетъ?

— Слышала ты когда-нибудь о подобномъ богохульствѣ! Это не должна быть обыкновенная лодка, а о четырехъ веслахъ… Подумай объ этомъ еще, не лучше ли тебѣ выбрать меня, Фредерикка.

— Нѣтъ, я не могу, слышишь ты. Я люблю его!

— Такъ, такъ, гмъ… ты, значитъ, любишь его… — говоритъ Марселіусъ и уходитъ…

Къ рождественскимъ каникуламъ Симонъ Рустъ пріѣхалъ съ церковнаго острова и хотѣлъ написать имя на своей новой лодкѣ. Все кто время онъ жилъ у стараго учителя, а Фредерикка ходила ежедневно въ праздничныхъ нарядахъ и съ шелковымъ платкомъ на шеѣ. Когда имя было написано, то нашлось очень немного такихъ, кто могъ бы прочестъ латинскія буквы, а между тѣмъ тамъ стояло: Superfein. Такъ должна была называться лодка. И, конечно, мало кто могъ понять все значеніе этого слова.

Вотъ наступила свѣтлая звѣздная ночь наканунѣ сочельника, Марселіусъ отправился въ домъ учителя и попросилъ разрѣшенія побесѣдовать съ Симономъ Рустомъ.

— Лодка высохла теперь, — сказалъ Марселіусъ.

— Тогда мы можемъ завтра спустить ее въ море, — отвѣтилъ Симонъ Рустъ.

Марселіусъ продолжаетъ:

— Правда, что ты женишься на Фредериккѣ?

— Это тебя не касается, — возражаетъ учитель Симонъ.

— Это все равно. Если ты мнѣ серьезно скажешъ, что женишься на Фредериккѣ, тогда ты даромъ получишь лодку!

Симонъ сталъ размышлять. Въ денежныхъ вопросахъ, онъ былъ очень, очень умный человѣкъ, совсѣмъ какъ его отецъ. Онъ позвалъ Фредерикку и спросилъ:

— Развѣ изъ насъ не выйдетъ красивая пара?

И Фредерикка отвѣтила:

— Конечно, я люблю его.

Ночь была такая звѣздная, ясная, и глаза Фредерикки горѣли отъ счастья, когда она произносила эти слова.

Когда Марселіусъ отправился домой, его мучила скупость и раскаяніе, что онъ задаромъ сдѣлалъ Симону лодку.

«Ну и получитъ онъ ее въ хорошемъ видѣ» — думалъ онъ, — «я самъ буду сидѣть въ лодкѣ, когда ее будутъ спускать».

Онъ бродилъ отъ одной хижины къ другой, никуда не заходилъ, шелъ все впередъ и видѣлъ только сѣверное сіяніе и звѣзды. Онъ шелъ къ сѣверной части острова, гдѣ были уже приготовлены тали и катки, чтобъ принести лодку и спуститъ ее въ глубину. Подъ нимъ бушевалъ Атлантическій океанъ. Онъ сѣлъ.

Тамъ далеко на морѣ мерцали огоньки кораблей, а еще дальше виднѣлись огни парохода. Тяжелый и темный онъ двигался на востокъ. Марселіусъ думалъ: «Самое лучшее, что можно теперь сдѣлать, это сѣсть на такой пароходъ и уѣхать далеко, далеко». Фредерикка была для него навсегда потеряна, а жить здѣсь, когда она покинетъ каменный островъ, было бы ему слишкомъ горько.

Да будетъ ей Отецъ Небесный помощникомъ и опорой на всю ея жизнь! А что касается того, что онъ хотѣлъ испортить лодку Симона, то онъ извиняется передъ нимъ за скверныя мысли. Теперь, напротивъ, онъ употребитъ всѣ силы на то, чтобъ сохранить лодку отъ поврежденія, когда ее будутъ спускать внизъ по скалѣ. Такимъ онъ хочетъ быть.

Онъ всталъ и хотѣлъ вернуться домой, но вдругъ ему послышалось, что кто-то его зоветъ; онъ сталъ прислушиваться и увидѣлъ, что къ нему кто-то приближается.

— Фредерикка, это ты? — слрашиваетъ онъ.

— Да. Я хотѣла сказать тебѣ, что ты не долженъ причинить себѣ никакого вреда, Марселіусъ.

— Я сдѣлалъ только небольшую прогулку на свѣжемъ воздухѣ, — отвѣтилъ Марселіусъ.

Она взяла его за руку и, крѣпко держа ее, продолжала говорить:

— Это совсѣмъ лишнее принимать этотъ случай такъ близко къ сердцу. Наконецъ, я даже еще окончательно не рѣшила.

— Какъ, развѣ ты еще не рѣшила?

— Что выйдетъ изъ этого? — вырвалось у нея. — Сейчасъ, напримѣръ, онъ велъ себя несносно относительно меня. Я думаю, ты лучше Симона. Онъ отвиливаетъ; сегодня онъ сказалъ: мы посмотримъ.

На это Марселіусъ ни слова не отвѣтилъ. Они пошли. Все-таки Фредерикка была умна и предусмотрительна и, несмотря на свое смущеніе, она вдругъ сказала:

— Во всякомъ случаѣ ты ему лодки даромъ не отдавай.

— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣтилъ Марселіусъ.

На перекресткѣ она подала ему руку и сказала: — Теперь мнѣ надо спѣшить домой, а то онъ будетъ сердиться. Можетъ быть, онъ даже видѣлъ, куда я пошла.

Они пожелали другъ другу покойной ночи и разошлись каждый своей дорогой.

На слѣдующій день стояла тихая погода, и море было спокойно. Уже на разсвѣтѣ честный лодочникъ Іоахимъ и его два сына отнесли лодку къ талямъ на сѣверную часть острова; все населеніе острова помогало имъ во время переноски, чтобы предохранить красивую лодку отъ поврежденія. И вотъ теперь она качалась на таляхъ изящная, новая и блестящая.

Старый учитель уговорилъ своего важнаго сослуживца и коллегу Симона Руста отложить свой отъѣздъ домой, на церковный островъ, на послѣобѣденное время и теперь пора было начинать.

Отношенія между новообрученными, казалось, не были лучше, чѣмъ вчера вечеромъ. Напротивъ, они шли по тропинкѣ на далекомъ разстояніи другъ отъ друга, и та, которая была теперь невѣстой, была полна сомнѣній. Когда они подошли къ талямъ, Іоахимъ и все населеніе были уже тамъ. Всѣ мужчины сняли шапки передъ обоими учителями и ихъ спутницей.

— Все готово? — спросилъ Симонъ.

Іоахимъ отвѣтилъ:

— Все готово.

Вдругъ Фредерикка, которую мучили сомнѣній громко говоритъ: — Будь сегодня остороженъ, Марселіусъ. Не можетъ ли кто-нибудь другой сѣсть въ лодку вмѣсто тебя?

При этихъ словахъ всѣ насторожились.

— О, онъ уже привыкъ къ этому, — сказалъ Іоахимъ, отецъ молодого человѣка.

— Какъ это пошло, дать лодкѣ такое названіе, — сказала Фредерикка.

— Совсѣмъ нѣгъ, это скорѣй оригинальное названіе, — сказалъ снисходительно ея отецъ, — ты не можешь объ этомъ судить, Фредерикка!

Тогда Симонъ Рустъ сказалъ рѣшительно: — Я самъ сяду въ лодку.

Всѣ наперерывъ старались отговоритъ его отъ этого. Но Симонъ Рустъ взобрался въ лодку и сѣлъ въ нее. Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ они умоляли его перемѣнить рѣшеніе, но Симонъ гордо отвѣчалъ:

— Пусть же Фредерикка будетъ покойна.

— Въ такомъ случаѣ привяжи себя покрѣпче, — сказалъ Іоахимъ и подалъ ему канатъ.

— Отпускай! — крикнулъ съ раздраженіемъ Симомъ. Катки освободили, и лодка начала медленно спускаться. Симонъ взялъ резинку отъ шляпы и прикрѣпилъ ея конецъ къ одной изъ пуговицъ. Іоахимъ окликалъ Симона, и хотя послѣдній отвѣчалъ ему, но голосъ его звучалъ все ниже и ниже за скалой, и они уже не могли видѣть другъ друга. Марселіусу нечего было дѣлать и онъ стоялъ въ сторонѣ.

— Полпути уже пройдено — сказалъ Іоахимъ. — Паренекъ знаетъ свое дѣло.

Вдругъ изъ глубины послышались какіе-то возгласы. Никто не могъ разобрать, въ чемъ дѣло; нужно ли было удержать канатъ, такъ какъ онъ достигъ уже цѣли. Но нѣтъ, это было не то, слышно было только: ау, ау — и чувствовались сильные толчки на сигнальномъ канатѣ. Стоящіе наверху рѣшили, что слѣдуетъ слегка подобрать канатъ, и Іоахимъ и его помощники сдѣлали это. Но вдругъ изъ бездны раздался рѣзкій, душу раздирающій крикъ, слышно было какъ лодка ударилась объ отвѣсную скалу. Весь островъ какъ бы вздрогнулъ. Всѣ поблѣднѣли, тали сдѣлались вдругъ совсѣмъ легкими. Всѣ разомъ заволновались, закричали, а Іоахимъ приказывалъ: — Спускай! Вслѣдъ за этимъ раздается его команда: — Поднимай! Но теперь всѣмъ стало ясно, что все это ни къ чему, — лодка пуста, Симонъ опрокинулъ ее и свалился со скалы въ море. Какъ разъ въ эту минуту на церковномъ островѣ раздался рождественскій колокольный звонъ. Но Фредерикка была всегда умна и предусмотрительна, она подошла къ Марселіусу и сказала:

— Да проститъ мнѣ Господь мое прегрѣшеніе, но такъ я рада, что не ты былъ въ лодкѣ. Что же ты стоишь, однако? Развѣ ты не спустишься съ южной стороны къ морю и не отвяжешь лодку, чтобы ѣхать его разыскивать?

И такъ какъ всѣ поняли, что она была права, то гурьбой бросились бѣжать съ острова къ морю. Только старый Іоахимъ, честный лодочникъ, отсталъ отъ другихъ.

«Не могу же я стоять тутъ цѣлую вѣчность и держать лодку!» думалъ Іоахимъ. «Или я долженъ буду поднять ее наверхъ, но для этого у меня не хватитъ силъ, или я спущу ее въ море!» Онъ взвѣсилъ все основательно и рѣшилъ отпустить канатъ. Тогда произошло нѣчто странное: онъ почувствовалъ, что канатъ опускался всего нѣсколько секундъ, а заіѣмъ ослабѣлъ въ его рукѣ. Значитъ, лодка достигла морской поверхности.

Сначала Іоахимъ не понялъ въ чемъ дѣло. Онъ поднялъ канатъ на цѣлую сажень вверхъ и отпустилъ его, и снова лодка достигла поверхности моря. Тогда старымъ Іоахимомъ овладѣла необычайная радость, и онъ оглядѣлся кругомъ, чтобы подѣлиться съ какимъ-нибудь наивнымъ существомъ своей радостью. Лодка была всего въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ морской поверхности, слѣдовательно, Симонъ Рустъ не могъ погибнуть. Но теперь онъ могъ утонутъ.

— Торопитесь, ребята! — закричалъ Іоахимъ, направляя голосъ въ южную сторону. — Можетъ быть, онъ еще и невредимъ.

Въ то время, какъ Іоахимъ держалъ въ рукахъ ослабѣвшій канатъ, онъ почувствовалъ толчокъ; казалось, что тамъ, внизу кто-то схватилъ лодку. —"Это, вѣроятно, волны разбиваются о лодку", подумалъ Іоахимъ. И, онъ закричалъ внизъ: — «Ты живъ?»

Но Атлантическій океанъ глухо бушевалъ, и никакого отвѣта не послѣдовало. Довольно долгое время онъ держалъ веревку въ рукахъ. Онъ могъ бы прикрѣпить ее и спокойно ожидать дальнѣйшихъ событій, но, Іоахимъ рѣшилъ, что каждая минута дорога теперь, и неумѣстно думать о собственномъ отдыхѣ. Можетъ быть, тутъ, передъ его глазами, погибъ образованный человѣкъ, обладающій обширными знаніями.

Прошли долгіе, томительные четверть часа. по временамъ съ церковнаго острова доносился колокольный звонъ, и это были для него мгновенія, полныя таинственности и значенія. Наконецъ, онъ услыхалъ голоса, идущіе изъ глубины: то были спасательныя лодки. Въ лодкѣ гребли его сыновья. Теперь онъ былъ увѣренъ, что дѣло пойдетъ на ладъ. Іоахимъ притаилъ дыханіе и сталъ прислушиваться.

— Вотъ онъ! — закричалъ Марселіусъ.

— Нашли вы его? — спрашиваетъ отецъ, стоя на верхушкѣ скалы.

Вскорѣ онъ почувствовалъ, что веревку отвязали отъ лодки. Онъ нагнулся надъ пропастью и крикнулъ:

— Живъ онъ?

— Конечно, живъ, — отвѣчаетъ Марселіусъ. — Тяни веревку наверхъ!

— Слава тебѣ, Господи! — пробормоталъ Іоахимъ. Онъ вытащилъ веревку наверхъ, понюхалъ табачку и направился на южную часть острова, къ тому мѣсту, гдѣ стояли лодки, чтобъ встрѣтить народъ. По дорогѣ честный лодочникъ не преминулъ предаться особымъ размышленіямъ о Симонѣ и о предотвращенномъ несчастіи, угрожавшемъ его жизни. Ученымъ и глубокомысленнымъ вѣтренникомъ былъ и остался Симонъ. Можетъ быть, онъ нарочно опрокинулъ лодку и бросился въ воду, когда увидалъ подъ собою глубину въ одну или двѣ сажени. «Какая дурацкая выходка!» подумалъ Іоахимъ.

У пристани онъ встрѣтилъ стараго учителя съ дочерью и сказалъ: — Онъ спасенъ!

— Спасенъ? — воскликнула Фредерикка. — Ты шутишь?

— Онъ спасенъ.

Старый учитель сказалъ: — Слава тебѣ, Господи! — онъ радовался отъ всего сердца.

Но Фредерикка сдѣлалась сразу молчаливой и задумчивой…

Лодки приблизились; въ одной изъ нихъ сидѣлъ Симонъ Рустъ и гребъ изо всѣхъ силъ; онъ былъ мокръ съ головы до ногъ и дрожалъ.

— Ты ушибся? — спросила Фредерикка. — И гдѣ твоя шляпа?

— Мы не нашли ея, — сказалъ Марселіусъ.

— Ты могъ бы пока одолжить ему свою фуражку, — сказала Фредерикка; она безпокоилась за Симона.

— Онъ не хочетъ ея надѣвать, — отвѣтилъ Марселіусъ.

— Нѣтъ, извини меня, я не хочу ее брать, — сказалъ гордо Симонъ, хотя онъ дрожалъ отъ холода.

Старый учитель разспрашивалъ теперь своего коллегу и сослуживца о подробностяхъ катастрофы, и тотъ отвѣчалъ ему.

У Іоахима было такое впечатлѣніе, что разговоръ, который они вели между собою, носилъ характеръ чего-то заранѣе обдуманнаго и неискренняго. Симонъ Рустъ разсказывалъ, что онъ научился плавать еще въ семинаріи, и только благодаря этому его удалось спасти сегодня. Но все-таки, пока онъ не увидалъ спасательной лодки, онъ испытывалъ муки тантала. Онъ хочетъ подробно разсказать, какъ произошло все это приключеніе для того, чтобъ никто не могъ построить на этотъ счетъ ложныхъ предположеній.

— Одно мнѣ было бы интересно узнать — сказалъ онъ, обращаясь къ Фредериккѣ. — Какъ ты себя чувствовала, Фредерикка, когда лодка опрокинулась вмѣстѣ со мною?

— Какъ я себя чувствовала? — спросила Фредерикка.

— И какое было твое первое слово?

Фредерикка собралась съ духомъ и сказала:

— Это я заставила людей бѣжать къ тебѣ скорѣй на помощь.

— Это хорошо, — сказалъ Симонъ.

Марселіусъ молчалъ. Онъ понялъ, что Симонъ Рустъ опять завладѣлъ ея сердцемъ.

— Идемте теперь скорѣй домой, тебѣ надо переодѣться въ сухое платье, — сказалъ старый учитель. — Право, это будетъ чудо, если ты перенесешь эту катастрофу.

Всѣ стали помогать втаскивать лодки на берегъ, и Марселіусъ не дѣлалъ никакого различія между своей лодкой и лодкой Симона. Онъ положилъ столько же подпорокъ подъ его лодку, какъ и подъ свою, чтобы онѣ стояли на мѣстѣ и не уплыли къ море. Онъ пропустилъ всѣхъ впередъ и тогда только отправился домой, погруженный въ тяжелыя мысли. Вечеромъ Фредерикка прошла въ домъ къ сосѣду, но къ Марселіусу она не заглядывала. Онъ вышелъ, чтобы дождаться ее и, когда она проходила, онъ сказалъ:

— Добрый вечеръ! Ты хочешь прогуляться при сѣверномъ сіяніи?

— Мнѣ надо было тутъ по одному дѣлу, — отвѣтила она.. — Что ты скажешь о сегодняшнемъ чудѣ?

Марселіусъ отвѣтилъ:

— Я скажу тебѣ откровенно: мнѣ кажется, что ни о какомъ чудѣ не можетъ быть и рѣчи.

— Да? но если бъ ты вылетѣлъ изъ лодки, ты думаешь, ты остался бы въ живыхъ?

— Онъ вовсе не вылетѣлъ. Онъ нарочно выпрыгнулъ изъ лодки, когда увидалъ, что до моря всего одна сажень. Такъ говоритъ отецъ.

— Онъ самъ выпрыгнулъ? Да? А ты бы во всякомъ случаѣ этого не сдѣлалъ.

Марселіусъ молчалъ.

— Ты вѣдь не умѣешь плавать, — продолжала Фредерикка. — И ты не учился всему тому, чему онъ учился. Ты также не учился играть на органѣ.

— Значитъ, вы поженитесь? — спросилъ Марселіусъ.

— Я не знаю еще, какъ это будетъ, — отвѣтила Фредерикка, — но, пожалуй, это можетъ случиться.

На это Марселіусъ грустно сказалъ:

— Теперь мнѣ безразлично; ты и онъ, вы можете получить лодку даромъ, какъ я это рѣшилъ раньше.

Фредерикка обдумала все, что онъ ей сказалъ, и отвѣтила;

— Да, да, наше дѣло, вѣроятно, выгоритъ; тогда мы можемъ получить лодку, какъ ты говоришь. Но если онъ откажется отъ своего слова, тогда мы поженимся съ тобой и заставимъ его заплатить за лодку.

Никакого удивленія не проскользнуло на лицѣ Марселіуса по поводу этого договора, и онъ спросилъ: — Когда же я узнаю объ этомъ?

Фредерикка отвѣтила: — Завтра онъ ѣдетъ домой, и тогда этотъ вопросъ рѣшится. Но вѣдь ты понимаешь, что я не могу спросить его объ этомъ.

Марселіусу пришлось дожидаться нѣсколько мѣсяцевъ, пока, наконецъ, онъ узналъ опредѣленный отвѣтъ.

На Рождество Симонъ Рустъ уѣхалъ домой, и передъ отъѣздомъ вопросъ не былъ разрѣшенъ; послѣ этого онъ сватался во многихъ семъяхъ на церковномъ островѣ, и, благодаря извѣстности его отца, его предложенія были всюду приняты. Но Симонъ ни къ кому не привязывался и до поры до времени считалъ себя вполнѣ свободнымъ. Наконецъ, онъ рискнулъ сдѣлать предложеніе учительницѣ пастората, и тутъ Симонъ Рустъ получилъ отказъ. Она была барышня и къ тому же изъ хорошей семьи. Обо всемъ этомъ слышала Фредерикка и очень грустила. Танцы въ ночь подъ Крещеніе были, какъ всегда, назначены въ домѣ лодочника Іоахима, и Марселіусъ долженъ былъ, какъ всегда, исполнятъ роль хозяина дома. Своевременно были приглашены скрипачъ и тотъ самый Дидрикъ, который такъ искусно пѣлъ и выбивалъ ногами тактъ. Всѣ парни выбрали себѣ заранѣе дѣвушекъ, и Фредерикка обѣщала Марселіусу прійти.

Но вотъ къ острову подплыла четырехвесельная лодка. Она была послана сьарымъ рыбакомъ Рустомъ за Фредериккой, чтобъ везти ее на церковный островъ. Въ этотъ вечеръ у него предполагались танцы. Въ одно мгновеніе Фредерикка была готова, она нарядилась по-праздничному.

Марселіусъ пришелъ на пристань и сказалъ ей: — Да, да, теперь, вѣроятно, ваше дѣло будетъ рѣшено?

— Да, теперь этотъ вопросъ рѣшится, — послѣдовалъ отвѣтъ. Во время переправы видно было, что она на что-то рѣшилась.

Она была радушно принята старымъ рыбакомъ Рустомъ, и вечеромъ, когда начались танцы, она пользовалась большимъ успѣхомъ среди молодежи церковнаго острова. Но Симонъ, сынъ хозяина дома, шутилъ со всѣми одинаково и съ каждой въ отдѣльности, и Фредерикка осталась по прежнему въ неизвѣстности.

Въ промежуткахъ между танцами гостямъ подавали спиртные напитки и кофе, и старикъ Рустъ выпилъ изрядное количество вина; онъ сидѣлъ въ удобной и непринужденной позѣ въ той же комнатѣ съ нѣсколькими пожилыми рыбаками. Симонъ Рустъ тоже выпилъ нѣсколько стакановъ вина, чтобы не подумали, что онъ гордится, но онъ не танцовалъ съ дѣвушками-рыбачками, потому что это не приличествовало его званію учителя.

Ночью, когда всѣ разошлись по домамъ, Фредерикка осталась одна съ Симономъ. Она должна была уѣхать на слѣдующее утро. Но даже и теперь Симонъ не выказывалъ по отношенію къ ней большей нѣжности, чѣмъ обыкновенно, да и она не была такъ глупа, чтобы считать любовью ласки, данныя ей мимоходомъ.

— Я стою здѣсь и освѣжаюсь, — сказала Фредерикка.

— Право, тебѣ не слѣдовало бы этого дѣлать, — возразилъ Симонъ, — это можетъ имѣть вредныя послѣдствія для твоего здоровья.

— Почему открыты ворота сарая? — спросила Фредерикка и указала туда рукой.

Симонъ также не зналъ, почему ворота были открыты.

— Пойдемъ закроемъ ихъ, — сказала она.

И она пошла къ сараю. Ярко горѣло сѣверное сіяніе и звѣзды.

Фредерикка заглянула въ овинъ и сказала:

— Покажи мнѣ, много ли у васъ корму?

Они оба вошли туда.

— Тутъ у насъ одинъ сѣновалъ, а тамъ другой, — сказалъ Симонъ.

— Гдѣ?

Симонъ полѣзъ на сѣновалъ. Фредерикка послѣдовала за нимъ.

Вскорѣ Фредерикка стала обнадеживать Марселіуса, говоря, что она выйдетъ за него замужъ, и онъ ждалъ этого съ тайной надеждой. Но на масленицѣ, въ мартѣ мѣсяцѣ, Фредерикка уже больше не сомнѣвалась и сказала Марселіусу:

— Нѣтъ, теперь рѣшено, — Симонъ женится на мнѣ.

«Такъ, такъ», думалъ Марселіусъ.

О лодкѣ онъ больше не говорилъ. Она могла получить ее задаромъ, теперь ему было это безразлично. У него было достаточно времени, чтобы подготовиться къ своей судьбѣ, и въ продолженіе всей весны можно было видѣть Марселіуса, какъ всегда, спокойно исполняющимъ свою работу. Но мысли его были далеко не прежнія, онъ искалъ уединенія. Дни теперь стали длиннѣе, солнце и теплая погода причинили снѣгу не мало вреда, такъ что пришлось прекратить спусканіе лодокъ на ледяныхъ глетчерахъ, съ сѣверной стороны острова. Въ продолженіи двухъ недѣль лодочники ходили безъ всякихъ дѣлъ. Но зато, когда прошли весеннія бури, и Атлантическій океанъ опять успокоился, лодочники отправились на рыбную ловлю. Въ одну изъ такихъ поѣздокъ Марселіусъ и его братъ заработали цѣлую кучу денегъ. Они нашли корабль, носившійся по морю съ поломанными мачтами и безъ экипажа.

Не было никакого сомнѣнія въ томъ, что послѣ этого событія престижъ Марселіуса сильно поднялся на островѣ, и такъ какъ онъ ежедневно присматривалъ за старымъ судномъ, стоявшимъ у лодочной пристаііи, то онъ сдѣлался какъ бы господиномъ покинутаго корабля. Дано было знать датскимъ властимъ, и послѣднія заплатили за спасеніе судна. Сумма бына очень велика съ точки зрѣнія жителей каменнаго острова; но люди еще преувеличили эту сумму, и награда достигла чудовищныхъ размѣровъ. Говорили, что теперь лодочникъ Mapселіусъ хочетъ сдѣлаться купцомъ и называться Іохимзентагъ.

Однажды онъ пришелъ къ Фредериккѣ и сказалъ: — Такъ значитъ, рѣшено, что ты будешь женой Симона?

— Да, — отвѣтила она, — это рѣшено.

Она проводила его до дому, при этомъ вязала. По дорогѣ она сказала:

— Если-бъ все было теперь такъ, какъ было раньше, я просила бы тебя поѣхать къ Симону и привезти его сюда. Но вѣдь теперь ты сталъ большимъ человѣкомъ, Марселіусъ.

Тогда Марселіусъ отвѣтилъ: — я докажу тебѣ, что я не важнѣе того, чѣмъ былъ раньше.

И онъ поѣхалъ къ Симону.

Симонъ пріѣхалъ и затѣмъ вернулся опять домой. Послѣ этого Марселіусъ спросилъ Фредерикку:

— Вы все-таки рѣшили это сдѣлать?

Фредерикка отвѣчала:

— Да, теперь есть основаніе поторопиться со свадьбой.

— Значитъ, другіе вопросы теперь неумѣстны?

— Ты знаешь, какъ это бываетъ съ сердцемъ, — сказала Фредерикка. — Мое сердце никогда никого больше не любило.

При этихъ словахъ Марселіусъ замолчалъ, такъ какъ разговаривать объ этомъ было безполезно.

Онъ пригласилъ ее съ себѣ на чашку кофе, но она поблагодарила и отказалась.

Уходя, она вспомнила про лодку.

— Что касается платы за лодку, то вѣдь теперь тебѣ можно не платить, — сказала она, — такъ какъ ты разбогатѣлъ. Симонъ просилъ меня спросить тебя объ этомъ.

— Нѣтъ, конечно, возьмите ее себѣ даромъ, — отвѣтилъ Марселіусъ. — У меня, слава Богу, достаточно денегъ. Когда назначено оглашеніе?

— Черезъ двѣ недѣли.

— А что ты еще не думала въ этомъ году объ удангерахъ? — спросилъ онъ.

Она отвѣтила: — Подождемъ еще нѣсколько недѣль. Вѣдь время еще не настало. Снѣгъ не стаялъ.

— Я только спрашиваю, — замѣтилъ онъ.

Удгангеры были дикіе овцы исландской породы. съ густой, грубой шерстью. Онѣ всегда паслись на свободѣ на одномъ изъ островковъ, жили тамъ и зимой и лѣтомъ и сами добывали себѣ кормъ. Разъ въ годъ ихъ ловили и стригли. Это дѣлали весной, съ наступленіемъ теплой погоды.

Черезъ двѣ недѣли Фредерикка и Симонъ были оглашены въ церкви церковнаго острова.

Наконецъ-то они поженятся! Прихожанамъ пришлось-таки ждать этого довольно долго.

Въ тотъ вечеръ Фредерикка пришла въ домъ лодочника Іоахима, она была весела и шутливо настроена.

— Желаю тебѣ счастья и благополучія! — сказала жена лодочника. — Я слышала сегодня твое имя съ церковной каѳедры.

— А ты не ослышалась? — сказала шутя Фредерикка.

— Желаю тебѣ также счастья и благополучія! — сказалъ Марселіусъ. — А ты подумала объ овцахъ?

Тогда Фредерикка разсмѣялась и отвѣтила:

— У тебя невѣроятная спѣшка изъ-за овецъ въ этомъ году. Что съ тобой? Съ самого начала мая ты сталъ поговаривать о нихъ.

— Я думалъ, что мнѣ слѣдуетъ спросить тебя объ этомъ, — отвѣтилъ онъ.

— Впрочемъ, я пришла къ тебѣ съ извѣстіемъ, что завтра же ты можешь получить людей на подмогу, — сказала Фредерикка.

Онъ быстро спросилъ: — Ты говоришь, я могу получить людей на подмогу? А что же ты сама, быть можетъ, уже не въ состояніи въ нынѣшнемъ году принимать въ этомъ участіе?

Она почти уже рѣшила поберечь себя этой весной, но при дерзкомъ вопросѣ Марселіуса она слегка покраснѣла и отвѣтила:

— Какъ? Я не въ состояніи? можешь ты мнѣ сказать, почему?

Такъ какъ Фредерикка боялась признаться даже самой себѣ въ томъ, что за послѣднія недѣли она все сильнѣе и сильнѣе полнѣла въ таліи, то она рѣшила принять участіе, какъ всегда, въ поимкѣ овецъ.

Услыхавъ это, Марселіусъ тотчасъ же вышелъ изъ дому и не возвращался, пока она была тамъ. Марселіусъ спустился по ступенькамъ внизъ къ скалѣ, гдѣ находилась лодочная верфь. Это была длинная пещера, въ которой были устроены станки для лодокъ всѣхъ размѣровъ, начиная отъ самыхъ маленькихъ и кончая десятивесельными. Онъ привелъ здѣсь все въ порядокъ и вычистилъ полъ. Дѣло происходило во второй половинѣ мая, такъ что до одиннадцати часовъ ночи, и даже позже, было свѣтло. Марселіусъ поѣхалъ къ пристани. Его четырехвесельная лодка была тамъ и покоилась на подпоркахъ, какъ бы глядя на него. Была полночь, когда онъ вернулся домой. Не раздѣваясь, онъ усѣлся на край постели; его старшій братъ уже легъ и спалъ. Марселіусъ подошелъ къ окну и долго смотрѣлъ вдаль.

— Да, да, да, да, да! правда! О Господи, Господи! — прошепталъ онъ и вернулся къ своей кровати.

Не раздѣваясь, онъ легъ и не могъ сомкнуть глазъ въ продолженіе всей ночи. Какъ только онъ услыхалъ, что мать разводитъ внизу огонь, онъ всталъ, разбудилъ брата и сошелъ внизъ.

— Ты что-то рано всталъ, — сказала мать.

— Овцы не выходятъ у меня изъ головы, — отвѣтилъ онъ. — Если мы хотимъ остричь ихъ всѣхъ сегодня, то намъ нужно заблаговременно выѣхать.

Всѣ трое, оба брата и мать, снарядились и пошли къ дому учителя и тамъ стали ожидать прихода Фредерикки. У Фредерикки была только одна служанка. Ихъ всѣхъ было пятъ человѣкъ въ лодкѣ. Оба брата гребли сосредоточенно и увѣренно и предоставляли разговоръ женщинамъ. Солнце всходило и островъ выплывалъ постепенно, строгій и спокойный. Уже издали овцы замѣтили приближеніе лодки, онѣ стояли, какъ пораженныя громомъ, и глядѣли. Онѣ перестали даже жевать. Чтобы не пугать и безъ того боязливыхъ животныхъ, въ лодкѣ устранили по мѣрѣ возможности всякій шумъ. Но овцы забыли о точно такомъ же посѣщеніи въ прошломъ году. — «Никогда въ жизни, думали онѣ, мы не видали подобнаго зрѣлища». Онѣ дали лодкѣ возможность подплыть ближе и, благодаря свойственной имъ глупости, не трогались съ мѣста. Только когда лодка уже пристала къ острову, одно изъ животныхъ, косматый большой баранъ сталъ трястись отъ страха. Онъ бросилъ въ сторону своихъ собратьевъ косой взглядъ и снова поглядѣлъ на лодку. Но когда люди, постоявъ спокойно нѣсколько секундъ на берегу, стали втаскивать лодку — это показалось барану самой опасной минутой, онъ повернулся и бросился бѣжать, сломя голову, во внутрь острова. Остальныя овцы кинулись за нимъ.

— Ихъ опять въ этомъ году не легко будетъ поймать, — говорили между собою женщины.

Всѣ гурьбой двинулись теперь впередъ. Первымъ долгомъ слѣдовало поймать ягненка, а тогда легче будетъ поймать самку. Они промучились все утро, пока, наконецъ, имъ удалось поймать овцу. Стадо подогнали къ лодкѣ и животныя бросились въ смертельномъ ужасѣ одно за другимъ въ море, тогда Марселіусъ полѣзъ въ воду и переловилъ всѣхъ овецъ.

— Теперь ты совсѣмъ вымокъ, — сказала Фредерикка.

Пока женщины стригли овецъ, братья держали троихъ на привязи, и Марселіусъ стоялъ около Фредерикки. Тепло и привѣтливо свѣтило на нихъ весеннее солнце.

— Я остригла двоихъ, — сказала Фредерикка.

Она положила шерсть въ мѣшокъ и поднялась съ мѣста.

— Попробуемъ поймать овцу вдвоемъ, безъ посторонней помощи, — сказалъ Марселіусъ странно дрогнувшимъ голосомъ.

Фредерикка пошла съ нимъ рядомъ, и они отдалились отъ остальныхъ на незначительное разстояніе.

— Я думаю, что онѣ гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ, — сказала Фредерикка.

Марселіусъ отвѣтилъ:

— Сначала мы посмотримъ здѣсь.

И они пришли къ сѣверной сторонѣ, гдѣ было много тѣни; но овецъ тамъ не было.

— Онѣ, вѣроятно, тамъ, на косѣ, — сказалъ Марселіусъ и направился поспѣшно туда. Но Фредерикка не могла ходить такъ проворно, какъ въ былые дни, и не пошла съ нимъ. Тогда Марселіусъ схватилъ ее за руку и потащилъ впередъ, говоря неестественно-громкимъ голосомъ:

— Теперь ты увидишь! Теперь ты увидишь, говорю я!

— Ты не долженъ такъ громко кричатъ; ты испугаешь овецъ, — сказала Фредерикка, думая только о своей работѣ.

Но онъ тащилъ ее за собой и кричалъ громко и дико:

— Теперь ты увидишь! И я научу тебя играть на органѣ!

— Что у тебя на умѣ? — спросила она и старалась прочесть на лицѣ его мысли.

Его лицо было неузнаваемо. Тогда она начала сопротивляться и повисла у него на рукѣ. Ея башмаки волочились по землѣ, а Марселіусъ тащилъ ее все впередъ, безъ всякаго сожалѣнія.

Тогда ей стало ясно, что онъ хочетъ лишить ее жизни, и ея мужество разомъ ослабѣло. Она не проронила ли одного звука и не кричала больше.

Марселіусъ дотащилъ ее до самой верхушки скалы и сбросилъ въ пропасть.

Она совершенно обезсилила отъ страха и даже ни разу не схватилась за одежду Марселіуса, а онъ остался живъ и невредимъ на мысу, хотя въ его намѣренія входило броситься съ нею вмѣстѣ въ бездну. Онъ дико осмотрѣлся кругомъ, не былъ ли кто свидѣтелемъ его преступленія; но вокругъ не было никого.

Онъ наклонился надъ пропастью; внизу тихо звучала вѣчная мелодія. Море уже успѣло поглотить Фредерикку. Онъ рѣшился послѣдовать за ней; онъ снялъ куртку и хотѣлъ ринуться въ пропасть, но раздумалъ и сталъ осторожно спускаться внизъ. При спускѣ онъ слѣдилъ за каждымъ шагомъ, чтобъ не поскользнуться. Когда онъ прошелъ полпути, ему вдругъ пришло въ голову, что вѣдь ему было бы безразлично, если бы онъ упалъ и разбился, но все-таки онъ продолжалъ слѣдить за каждымъ своимъ шагомъ.

Море уже было совсѣмъ близко отъ каменной стѣны, и когда оставалось до него нѣсколько саженей, Марселіусъ остановился. Онъ освободился отъ своей куртки и жилетки и положилъ ихъ на утесъ, чтобы кто-нибудь могъ ими воспользоваться. Затѣмъ онъ сложилъ руки и, поручивъ свою душу Небесному Отцу, бросился внизъ.

АЛЕКСАНДРЪ И ЛЕОНАРДА.

Былъ у насъ на родинѣ морской протокъ. который назывался Глимма. И жилъ когда-то цыганскій парень по имени Александръ. Съ этимъ Александромъ былъ у меня однажды разговоръ въ Акерхусской крѣпости, куда онъ былъ посаженъ за совершенное имъ преступленіе. Недавно я прочелъ въ газетахъ, что опасный преступникъ умеръ; онъ не вынесъ одиночнаго заключенія. Онъ разсказывалъ мнѣ. что онъ однажды убилъ дѣвушку… Сегодня мнѣ почему-то особенно ярко припоминается его разсказъ, но по своей безпорядочности я по обыкновенію началъ съ середины. Начну по порядку, сначала. На сѣверѣ существуютъ двѣ категоріи рыболововъ: крупные и мелкіе. Крупный рыболовъ это знатный человѣкъ. у котораго есть невода для ловли сельдей, амбары и чуланы, набитые всякими запасами. Онъ носитъ преувеличенно широкія и плотныя одежды, чтобы казаться полнымъ, такъ какъ полнота служитъ доказательствомъ того, что онъ не отказываетъ себѣ во вкусной и обильной пищѣ. Онъ всегда во-время платитъ подати пастору и правительству; на рождественскіе праздники онъ покупаетъ цѣлый анкеръ водки. Можно сразу догадаться, гдѣ живетъ крупный рыболовъ, такъ какъ онъ обшиваетъ свой домъ тесомъ и краситъ его въ красный цвѣтъ, а двери и окна въ бѣлый. А его сыновей и дочерей всегда можно узнать по тѣмъ драгоцѣннымъ украшеніямъ, которыя они надѣваютъ, идя въ церковь.

Къ лодочной пристани крупнаго рыболова Іенса Глайса присталъ однажды большой цыганскій таборъ. Это было въ началѣ весны. Цыгане приплыли въ собственной громадной семейной лодкѣ подъ предводительствомъ стараго Александра, извѣстнаго подъ кличкой «Щепка». Это былъ великанъ ростомъ въ цѣлыхъ три аршина. Молодой человѣкъ лѣтъ двадцати, очень красивой наружности, вышелъ изъ лодки на берегъ и отправился въ домъ Іенса Глайса проситъ милостыни. Это былъ молодой Александръ. Все это происходило въ дни моей юности. Мы, дѣти, тотчасъ же узнали Александра, онъ игралъ съ нами, когда былъ моложе, и мѣнялся съ нами блестящими пуговицами и кусочками олова.

Іенсъ Глайсъ, большой гордый человѣкъ, который никогда ни у кого не одолжался, приказалъ цыганамъ отчалить отъ берега и ничего имъ не далъ. Но Александръ притворился нахальнымъ и дерзкимъ и не уходилъ. Ему было трижды отказано.

— Я могу дать тебѣ работу, — сказалъ Іенсъ Глайсъ.

— Какую работу?

— Ты будешь чистить котлы и горшки, затѣмъ ты будешь помогать моей женѣ и дочери, когда мы, мужчины, уѣдемъ на рыбную ловлю.

Молодой Адекеандръ повернулся, спустился къ берегу, гдѣ стояла лодка, и сталъ совѣщаться со своими. Когда онъ вернулся на дворъ, онъ нанялся къ великому Іенсу Глайсу. Онъ сказалъ, что хочетъ поступить къ нему на службу. На самомъ же дѣлѣ онъ сговорился со своимъ отцомъ обокрасть крупнаго рыболова.

По прошествіи нѣкотораго времени Іенсъ Глайсъ и его сыновья отправились на рыбную ловлю, и только его жена и дочь остались дома. Дочь звали Леонардой. Ей было не больше двадцати лѣта.

Молодой Александръ устроился хорошо. Онъ кое-что смыслилъ въ болѣзняхъ скота и лѣчилъ ихъ, затѣмъ онъ дѣйствительно набилъ себѣ руку въ починкѣ посуды и всякой домашней утвари. Жена рыболова вскорѣ почувствовала къ нему особенное расположеніе, хотя она и приближалась уже къ четвертому десятку; но цыганъ солгалъ ей и сказалъ, что онъ оставилъ свою возлюбленную въ отцовской лодкѣ, и ни о комъ другомъ думать не хочетъ. Это доставило много горькихъ страданій почтенной толстой женѣ рыболова, но все-таки она стала оберегать свою дочь отъ цыгана. Какъ только земля освободилась отъ снѣговъ, она приставила молодого Александра къ торфянымъ работамъ, и такимъ образомъ держала его вдали отъ дома.

На торфяномъ болотѣ Александръ распѣвалъ пѣсни на непонятномъ языкѣ и при этомъ всегда аккуратно исполнялъ возложенную на него поденную работу. Онъ былъ большой весельчакъ. Леонарда рѣдко говорила съ нимъ, и вообще избѣгала его. Она не забывала, что она дочь Іенса Глайса.

Но весна такое опасное время! Когда тепло совсѣмъ наполнило воздухъ, глаза Александра стали горѣть, какъ звѣзды, и онъ иногда подходилъ такъ близко къ Леонардѣ, когда ему приходилось проходить мимо нея.

Совершенно непонятнымъ образомъ стали пропадать изъ ея шкатулки одна вещь за другой, хотя замокъ былъ всегда въ порядкѣ. Оказалось, что дно шкатулки было сломано. Леонарда обвинила Александра въ кражѣ.

— Нѣтъ, я не кралъ, — отвѣчалъ онъ. — Но я смогу, пожалуй, достать тебѣ эти вещи, если только ты оставишь сегодня вечеромъ твою дверь на чердакъ незапертой.

Она посмотрѣла на него и тотчасъ же возразила ему.

— Ты, кажется, хочешь, чтобы тебя завтра же выгнали изъ дому?

Но цыганъ зналъ, что сумѣетъ сдѣлать такъ, что его просьба будетъ исполнена. Онъ могъ вскружить любую голову своею бронзовой кожей, пунцовымъ ртомъ и красивыми глазами. Къ тому же онъ былъ мастеромъ въ любви.

На слѣдующій день Леонарда сидѣла со своимъ вязаніемъ на дворѣ. Къ ней подошелъ Александръ и сказалъ:

— Позволь же мнѣ быть съ тобою вмѣстѣ, пойдемъ на торфяное болото. Я больше никогда не стану говорить съ тобоютакъ, какъ вчера.

Она посмотрѣла на него, и эти нѣсколько словъ очаровали ее. При этомъ онъ снялъ фуражку, и волосы его печально спустились ему на глаза, а его красныя губы не имѣли себѣ равныхъ по красотѣ. Леонарда отвѣтила:

— Да, да, мы можемъ это попробовать.

Она нагнулась надъ работой и покраснѣла.

Но цыганъ прекрасно зналъ, что дѣлаетъ, когда онъ уговорилъ молодую дѣвушку и просилъ ее отправиться съ нимъ на торфяное болото. Онъ хотѣлъ польстить ей, хотя прекрасно сознавалъ, что не у нея, а въ рукахъ ея матери сосредоточивалась вся власть.

Дни проходили за днями. Конрадъ, сынъ столяра, былъ въ отъѣздѣ и, вернувшись домой, тоже сдѣлался столяромъ. Онъ научился этому ремеслу у городскихъ мастеровъ и скоро составилъ себѣ извѣстность. Онъ жилъ по ту сторону морского протока Глимма и къ нему ѣздили люди, желавшіе заказать себѣ красивую шкатулку. ,

Однажды Леонарда отправилась къ нему, и Александръ долженъ былъ перевезти ее черезъ потокъ. Она подозрительно долго оставалась у молодого Конрада и говорила съ нимъ относительно новой шкатулки и о многихъ другихъ вещахъ, такъ какъ они знали другъ друга съ дѣтства.

Прождавши довольно долго въ лодкѣ, Александръ, наконецъ, отправился къ дому столяра и заглянулъ въ окошко, но онъ тогчасъ же отскочилъ, какъ ужаленный, и въ страшномъ гнѣвѣ поспѣшилъ въ домъ.

Всѣ трое пристально смотрѣли другъ на друга. Цыганъ напоминалъ своими раздувающимися ноздрями скаковую лошадь.

— Сейчасъ… я иду, — сказала Леонарда, чтобы успокоить его.

Мужчины смѣрили другъ друга съ головы до ногъ. Они оба были молоды. Пальцы Александра судорожно хватались за поясъ, ища ножа, но его не было, и его глаза сдѣлались сразу кроткими. Цыганъ чувствуетъ себя безпомощнымъ безъ оружія, но съ ножемъ въ рукѣ онъ становится дерзкимъ и смѣлымъ.

Такова была ихъ первая встрѣча.

Черезъ недѣлю столяръ Конрадъ пришелъ съ новой шкатулкой въ домъ рыболова. Ящикъ былъ исполненъ съ большимъ стараніемъ. Новый замокъ былъ очень искусно сдѣланъ. Но случилось такъ, что когда Леонарда хотѣла ввести въ употребленіе новый ящикъ, всѣ потерянныя вещи оказались на своемъ мѣстѣ и такъ спокойно лежали въ старомъ ящикѣ, какъ будто никогда и не пропадали оттуда.

— Это ты опять сдѣлалъ, — сказала Леонарда, обращаясь къ цыгану.

— Нѣтъ, я этого не сдѣлалъ, — отвѣтилъ онъ снова и совралъ опять, хотя это ему было ни къ чему.

Столяръ Конрадъ засидѣлся у Леонарды, и она сварила для него кофе и угощала его. Но цыганъ воспользовался случаемъ, выругался и плюнулъ въ котелъ. Затѣмъ онъ подстерегъ столяра, когда тотъ возвращался къ себѣ. Опять они смѣрили другъ друга взглядомъ. На этотъ разъ Александръ имѣлъ при себѣ ножъ.

— Твое дѣло не выгорѣло, цыганъ, — сказалъ Конрадъ. — Сегодня она дала мнѣ свое слово.

Іогда Александръ почувствовалъ, что все въ немъ закипѣло отъ гнѣва, и выхватилъ ножъ. Но столяръ вскочилъ въ лодку и отчалилъ отъ берега. Когда онъ отъѣхалъ нѣсколько саженей и былъ въ безопасности, онъ сталъ кричать, что притянетъ бродягу къ суду.

Дни проходили за днями.

Старый Александръ «Щепка» вернулся опять со своей лодкою и хотѣлъ захватить сына, но молодой Александръ воспротивился этому и хотѣлъ во что бы то ни стало дослужить свой срокъ до конца. Ему удалось обмануть отца, сказавъ, что онъ намѣревается еще многое утащить со двора рыболова; такимъ образомъ лодка съ цыганами отчалила обратно безъ него.

Однажды молодой Александръ сказалъ Леонардѣ:

— Ласточки уже прилетѣли. Не пора ли намъ пойти въ амбаръ, чтобы ты указала мнѣ тѣ бочки и ушаты, которые я долженъ починить для лѣтней ловли.

Она все еще не знала, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и отвѣчала съ насмѣшкой.

— Развѣ мнѣ рискнуть?

Но насмѣшливое выраженіе ея лица вовсе не было уже такъ строго, и его двусмысленныя слова не вызвали ея гнѣва, какъ это бывало прежде. Она замѣчала, что любовь становилась съ каждымъ днемъ все сильнѣй.

Едва они успѣли войти въ амбаръ, какъ Александръ схватилъ ее въ свои объятія и сталъ цѣловать въ губы много, много разъ.

— Ты совсѣмъ съ ума сошелъ! — сказала она и вся красная, запыхавшись, вырвалась отъ него.

— Что же, теперь мнѣ придется завтра же уйти? — спросилъ онъ.

На этотъ разъ Леонарда совсѣмъ тихо отвѣтила:

— Это будетъ зависѣть оттого, какъ ты будешь себя вести.

— Я этого никогда больше не буду дѣлать, — сказалъ онъ.

Но онъ не сдержалъ слова. Онъ постоянно лгалъ и не давалъ ей покоя своими ласками.

Насталъ день, когда, наконецъ, сердце Леонарды покорилось желанію смуглаго язычника. Первыя недѣли онъ абсолютно ничего не могъ добиться отъ нея, но въ началѣ четвертой недѣли глаза ея сдѣлались томными, и въ нихъ можно было прочестъ согласіе. И это произошло какъ разъ въ то время, когда стали распускаться почки на деревьяхъ, въ одно изъ тѣхъ безумныхъ свѣтлыхъ ночей, которыя бываютъ только на сѣверѣ. Въ концѣ концовъ она стала даже спускаться къ нему съ обѣдомъ въ торфяную яму, хотя она могла сидѣть на берегу пруда, какъ она это и дѣлала раньше. Но она хотѣла быть къ нему какъ можно ближе. Матъ сходила съума отъ безпокойства и дѣлала все, чтобы помочь столяру. Леонарда говорила ей, что такъ оно будетъ и должно бытъ. Но она была какъ бы въ состояніи опьяненія и мечтала совсѣмъ о другомъ.

Этотъ бродяга Александръ стоялъ въ болотѣ и рѣзалъ торфъ. Она спускалась къ нему, и его красота и молодость были всегда передъ ея глазами. Бывали дни, когда столяръ Конрадъ совсѣмъ вылеталъ у нея изъ головы, и эти дни не были для нея грустными днями.

Поздней весной возвратились съ рыбной ловли рыбакъ и его сыновья. Настало время посѣва и Александръ помогалъ въ работѣ. Но къ Иванову дню кончался срокъ его службы. Теперь ему становилось все труднѣе потихоньку видѣться съ Леонардой, такъ какъ братья слѣдили за ней и покровительствовали столяру Конраду. Еромѣ того любовь капризна и когда она слишкомъ легко дается, ею быстро пресыщаются.

Молодой цыганъ мало-по-малу сталъ надоѣдать Леонардѣ. Она стала готовиться къ свадьбѣ съ Конрадомъ.

Александръ сказалъ ей: — Въ первый же разъ, какъ ноги столяра вступятъ въ вашъ домъ, я убью его!

Но такъ какъ онъ уже успѣлъ надоѣсть Леонардѣ, то она насмѣшливо отвѣтила:

— Такъ, такъ… А что ты сдѣлаешь во второй разъ?

Въ день Ивана Купалы въ домѣ столяра Конрада были назначены танцы, и Леонарда должна была туда ѣхать. Въ тотъ же вечеръ у Александра кончался срокъ службы у рыболова.

Леонарда сказала Александру: — Перевези меня на ту сторону передъ тѣмъ, какъ отправиться въ путь.

— Куда тебѣ надо ѣхать? — спросилъ онъ.

— Это тебя не касается, — возразила она. Александръ сталъ собираться. Онъ сложилъ свои пожитки въ узелъ и сказалъ:

— Я готовъ.

Они спустились съ протоку и сѣли въ лодку. Море сильно поднялось съ тѣхъ поръ, какъ вскрылся ледъ, и переѣхать его можно было только съ опасностью для жизни.

Сидя на веслахъ, Александръ спросилъ: — Такъ, значитъ, ты дѣйствительно хочешь выйти за него замужъ?

— Да, — отвѣтила она.

— Но я не кралъ твои вещи, — продолжалъ онъ. — Это дѣлала твоя мать.

Нѣсколько секундъ она пристально смотрѣла на него, а затѣмъ воскликнула:

— Что ты говоришь?

— Она хотѣла посѣять между нами раздоръ. Но я догадался, куда она прячетъ эти вещи, и таскалъ ихъ тебѣ обратно.

— Ты лжешь, ты лжешь, — повторяла Леонарда и не вѣрила ему.

Цыганъ гребъ все небрежнѣе и не смотрѣлъ, куда онъ гребетъ.

— Я тебѣ не сдѣлалъ зла, — сказалъ онъ наконецъ. — Я бы могъ сдѣлаться порядочнымъ человѣкомъ, если бы ты захотѣла.

— А мнѣ-то какое до этого дѣло? — возразила она, думая только о ссорѣ. — Смотри, какъ ты гребешь? Мы наѣдемъ на скалу.

Но онъ продолжалъ грести по-прежнему.

Тогда она громко повторила тѣ же самыя слова, Онъ размахнулся весломъ, какъ бы желая послушаться ея, и весло сломалось.

Теперь они были въ безпомощномъ положеніи.

— Это ты нарочно сдѣлалъ, — сказала она, почувствовавъ въ первый разъ страхъ.

Онъ отвѣчалъ: — Конечно, ты не вернешься живою на берегъ!

Черезъ минуту раздался душу раздирающій крикъ. Лодка ударилась о скалу и разбилась. Въ одно мгновеніе цыганъ вспрыгнулъ на скалу. Оттуда онъ могъ видѣть, какъ Леонарду вынесло на поверхность. Онъ видѣлъ, какъ она перевернулась нѣсколько разъ внизъ головой на одномъ мѣстѣ. Затѣмъ она пошла ко дну.

Все это увидѣли съ берега, и цыгана спасли.

Никто не могъ обвинить молодого Александра. Его весло сломалось, въ этомъ онъ не былъ виноватъ: просто случилось несчастіе.

Эту исторію мнѣ разсказывалъ самъ Александръ сидя въ Акерхусской крѣпости, куда онъ былъ посаженъ за какое-то преступленіе.

СРЕДИ ЖИВОТНЫХЪ.

Я не знаю другой страны, гдѣ было бы такъ много птицъ и звѣрей, какъ у насъ на родинѣ. Я не буду упоминать морскихъ птицъ, тюленей и рыбъ, я здѣсь говорю о болѣе рѣдкихъ породахъ: объ орлахъ, лебедяхъ, горностаяхъ и медвѣдяхъ.

Все это я видѣлъ въ дѣтствѣ.

Въ то время лѣса на моей родинѣ оглашались громкими разнообразными голосами птицъ. Весной и лѣтомъ чурыкалъ тетеревъ, сидя на верхушкѣ дерева. а зимой въ лѣсной чащѣ такъ громко кудахтала бѣлая куропатка, что люди сосѣдняго имѣнія не могли разслышать собственныхъ словъ.

Вотъ какъ было тогда.

Года два тому назадъ, послѣ двадцатипятилѣтней отлучки, я возвратился на родину и спросилъ, есть ли еще тетерева и куропатки. Уже шесть лѣтъ, какъ они перестали водиться въ лѣсу. Казалось, что птицы покинули страну одновременно съ отъѣздомъ дѣтей. Такъ какъ на нашемъ большомъ островѣ никогда не появлялось ни одного англичанина съ винтовкой, то, слѣдовательно, птицы не были истреблены, а онѣ просто переселились въ другое мѣсто.

Въ дѣтствѣ мы цѣлыми днями возились съ животными и ухаживали за ними. Съ нѣкоторыми коровами мы были однолѣтками. Овцы и козы появились на свѣтъ послѣ насъ, и мы наблюдали за тѣмъ, какъ онѣ росли и съ каждымъ годомъ становились все больше и больше; наконецъ, онѣ дѣлались такими большими и старыми, что на нихъ надѣвали колокольчики. На наши сбереженія мы покупали козамъ и баранамъ колокольчики. И всѣ эти маленькіе колокольчики съ разнообразными звуками такъ дивно звенѣли лѣтомъ въ лѣсу, сливаясь со звономъ большихъ колоколовъ, надѣтыхъ на коровахъ.

Я никогда не забуду, какъ мнѣ пришлось извести нашего стараго кота. Намъ везло въ томъ, что наши коты жили подолгу, такъ что у насъ въ домѣ постоянно бывалъ старый котъ. Отъ непрерывныхъ дракъ онъ ходилъ обыкновенно весь въ ранахъ и царапинахъ. Однажды нашъ котъ заболѣлъ и запаршивѣлъ такъ, что для насъ, дѣтей, онъ сдѣлался опаснымъ товарищемъ; мнѣ было поручено его убить. Не потому, что я былъ старшимъ среди мальчиковъ, — я не былъ даже старшимъ, — но мать со всѣми своими секретами обращалась всегда ко мнѣ, а не къ кому-нибудь другому, и поэтому я не могъ ей отказать. Все-таки я былъ самымъ подходящимъ для такого дѣла.

Топить его я не хотѣлъ, такъ какъ ему тамъ не хватитъ воздуху, думалъ я. Я хотѣлъ удавить его веревкой. Мнѣ было въ то время лѣтъ девять-десять, не больше, и котъ былъ приблизительно того же возраста, такъ что съ моей стороны надо было имѣть много мужества.

Я понесъ кота въ кладовую. Тутъ я перекинулъ веревку черезъ вбитый въ стѣну желѣзный крюкъ, сдѣлалъ петлю посрединѣ и сунулъ въ эту петлю шею кота. Затѣмъ я сталъ затягивать петлю. Я никогда не думалъ, чтобы больной котъ могъ быть такъ живучъ, какъ этотъ. Онъ ничего не высказывалъ мнѣ, не просилъ меня о пощадѣ, но началъ такъ задыхаться, что страшно было на него смотрѣть.

Я похолодѣлъ отъ ужаса. Онъ пытался высвободить свое тѣло изъ петли. Онъ бросался вверхъ и внизъ, кидался во всѣ стороны, одинъ разъ онъ вцѣпился въ меня когтями и порядочно поцарапалъ меня. Хорошо еще, что веревка была такая длинная. Я рѣшилъ итти все дальше къ концу веревки и потянулъ ее изо всѣхъ силъ. Котъ извивался въ рѣдкихъ конвульсіяхъ: то онъ лежалъ, растянувшись вдоль веревки, то онъ упирался головой въ веревку, неестественно высоко вытянувъ заднія лапы.

Я сталъ уговаривать его, какъ обыкновенно уговариваютъ лошадей, я говорилъ ему, чтобы онъ былъ покойнѣй; но онъ едва ли могъ меня слышать. Мы еще минутъ пять боролись съ нимъ такъ бѣшено; наконецъ, котъ сдѣлалъ послѣдній прыжокъ черезъ веревку, сталъ корчиться въ воздухѣ и повисъ. Теперь онъ висѣлъ спокойно. Но я зналъ, что котъ очень живучъ, и потому въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ не отпускалъ веревку. Всякій могъ бы меня теперь свободно свалить однимъ пальцемъ, такъ сильно дрожали мои ноги.

Котъ былъ мертвъ. И я пожиналъ лавры среди своихъ товарищей. Не каждому вѣдь удалось бы сдѣлать то, что я сдѣлалъ. Я всѣмъ говорилъ, что удавилъ кота собственными руками. И еслибъ кто-нибудь вздумалъ меня спросить, не оцарапалъ ли онъ меня при этомъ, то я могъ бы показать опасную царапину на рукѣ и убѣдилъ бы этимъ всякаго въ истинѣ своихъ словъ. Для людей и до сихъ поръ осталось тайной, какъ я отправилъ кота на тотъ свѣтъ…

Въ домѣ у насъ не было собакъ, такъ что зимой заяцъ свободно подходилъ чуть ли не къ самой нашей двери. Тогда мы стояли, притаившись, и щелкали языкомъ, чтобы его успокоить. Мы понимали, что онъ голоденъ, но намъ никогда не удавалось заставить его подойти къ намъ настолько близко, чтобъ накормить его. И намъ ничего не оставалось больше дѣлать, какъ стоять въ сторонѣ и молить Бога о сохраненіи зайца. Этому я научился у своего старшаго брата Ганса; но никто не хотѣлъ вѣрить, чтобъ мы дѣлали что-нибудь подобное.

За зиму по нашей дорогѣ проходило не мало собакъ. Мы знали всѣхъ собакъ въ окрестности, но иногда пробѣгали совершенно незнакомыя намъ собаки, онѣ приходили издалека и были обыкновенно изнурены вконецъ. Если мы ихъ подзывали, онѣ не двигались и ложились на землю; никакими силами ихъ нельзя было сдвинуть съ мѣста.

Въ кладовой были только двѣ вещи, которыя намъ удавалось стянуть. То былъ пеклеванный хлѣбъ и селедка. И то намъ нельзя было брать заразъ большого количества, такъ какъ старшіе могли бы замѣтить; но у насъ была удивительная мать. Когда она заставала насъ въ кладовой, она уходила и дѣлала видъ, что что-то забыла. И селедку и пеклеванный хлѣбъ мы ѣли частенько въ неурочное время, хотя и то и другое получали за обѣдомъ. Этимъ же хлѣбомъ и селедкой мы неоднократно спасали отъ голодной смерти собакъ, забѣгавшихъ издалека въ нашу сторону. Онѣ съ жадностью пожирали ихъ и затѣмъ глотали снѣгъ, чтобы утолить жажду. Съ новыми силами онѣ бѣжали дальше.

Однажды зимой мы съ Гансомъ поѣхали въ лѣсъ за дровами и увидали оленя. Это была взрослая важенка (самка сѣвернаго оленя). Она отбилась, вѣроятно, отъ своего стала, спасаясь отъ собакъ, и заблудилась. Снѣгъ былъ очень глубокъ, и когда она, завидя насъ, шарахнулась въ сторону отъ дороги, то могла пройти едва нѣсколько шаговъ. По мнѣнію Ганса она была голодна. Тогда мы повернули лошадь и поѣхали домой, чтобы принести важенкѣ пеклеваннаго хлѣба и селедокъ. Совершенно неожиданно для насъ она съѣла и то и другое и совсѣмъ насъ не боялась. Когда мы ѣхали по лѣсу, она все время бѣжала за нами, она стояла около насъ, пока мы накладывали дрова и когда мы поѣхали домой, важенка отправилась съ нами вмѣстѣ. Но дома она не позволяла взрослымъ гладить себя и начинала бить передними ногами, когда хотѣла кого-нибудь отогнать отъ себя.

Наступила ночь. На дворѣ стоялъ жестокій морозъ.

Послѣ долгихъ споровъ съ отцомъ, мы получили, наконецъ, разрѣшеніе запереть важенку въ сарай и накормить ее. Но утромъ она не хотѣла возвращаться въ лѣсъ. Она осталась у насъ не на одинъ, а на много дней, и ея пребываніе дорого обошлось намъ.

Дали знать управляющему. Объявили всенародно въ церкви. Владѣлецъ важенки не являлся. Тогда стали поговаривать о томъ, чтобы продать важенку съ аукціона; но кто же въ нашемъ бѣдномъ приходѣ могъ бы купить такую большую скотину? Наконецъ ее рѣшили зарѣзать.

Мы только и дѣлали цѣлыми днями, что кормили ее. Она охотно ѣла пеклеванный хлѣбъ, но каша была ей не по вкусу. Она любила жевать мороженные листья рѣпы, которыми мы, къ счастью, могли свободно располагать. Кромѣ того мы съ Гансомъ доили потихоньку корову и давали важенкѣ молока; она пила его неохотно, но за то сама давала намъ немного молока.

Со взрослыми она была раздражительна и зла, и подпускала къ себѣ только насъ, дѣтей. Иногда она сбрасывала наши фуражки и обнюхивала наши волосы. Бытъ можетъ она думала, что мы были телята какой-нибудь рѣдкой породы.

Однажды пришелъ сосѣдъ, который долженъ былъ заколоть важенку. Но онъ ничего не смыслилъ въ этомъ дѣлѣ и не могъ найти надлежащаго мѣста, а попалъ ножомъ въ самую кость. Важенка вырвалась отъ насъ и бросилась бѣжать по дорогѣ съ ножемъ въ затылкѣ.

— Ты увидишь, изъ этого ничего не выйдетъ, — сказалъ мнѣ Гнась, — важенка сама сумѣетъ себѣ помочь.

Но старшіе тутъ же рѣшили ее пристрѣлить.

— Это также не поможетъ, — сказалъ Гансъ.

Мы схватились за руки и взвыли отъ восторга, заранѣе увѣренныя въ томъ, что всѣ усилія извести важенку будутъ напрасны.

Дали знать лѣсничему. У него было старое заржавленное ружье. Однажды онъ зимой повѣсилъ его надъ горящимъ очагомъ. Послѣ этого ружье стало давать осѣчку. Вѣроятно, у него не хватало дроби, потому что онъ наломалъ безчисленное множество большихъ гвоздей и зарядилъ ими ружье. Затѣмъ онъ прошепталъ надъ очагомъ какія-то слова. Это было, вѣроятно, какое-нибудь заклинаніе или нѣчто въ этомъ родѣ. Онъ обернулся, бормоча что-то, а затѣмъ подошелъ къ намъ съ искаженнымъ лицомъ. Предчувствіе чего-то сверхъестественнаго и мрачнаго наполнило наши души во время этихъ таинственныхъ приготовленій.

Такой стрѣлокъ не могъ, конечно, быть мастеромъ своего дѣла. Это былъ какой-то мечтатель. Во всѣхъ его дѣйствіяхъ было что-то мистическое. Намъ съ трудомъ удалось поймать важенку.

Она упрямилась и была разъярена до крайности и ни на что не хотѣла итти на дворъ, мы должны были ради нея спуститься съ холма.

Лѣсникъ взялъ ружье, цѣлился цѣлую вѣчность и, наконецъ, нажалъ курокъ.

Кажется, самка сѣвернаго оленя не маленькое животное, но даже она зашаталась на мѣстѣ, когда цѣлый зарядъ дроби и гвоздей угодилъ ей въ голову. Нѣсколько секундъ важенка стояла оглушенная, какъ бы прислушиваясь къ чему-то ужасному, происходящему въ ея собственной головѣ, затѣмъ она упала на колѣни и грохнулась на бокъ. Мы видѣли, какъ что-то косматое и сѣрое нѣсколько разъ вздрогнуло, а потомъ присмирѣло. Важенка лежала мертвая. Я написалъ стихотвореніе, въ которомъ видно, что она была какъ бы равна намъ, а не околѣла подобно собакѣ. Это было очень длинное стихотвореніе, но я запомнилъ только одинъ стихъ:

«Миновали для тебя голодъ и холодъ;

Ты почила въ гробу, такъ чиста и свѣтла.

Хранитель Сіона вознесетъ тебя къ небу

Онъ дастъ тебѣ манны, напоитъ виномъ…»

Затѣмъ остается сказать еще нѣсколько словъ о птицахъ, приносящихъ вредъ. Я подразумѣваю птицъ, водворяющихся весной, во время посѣва на поляхъ и пожирающихъ сѣмена. Это большей частью дѣлаютъ дикіе гуси, воробьи и куры.

На насъ, дѣтяхъ, лежала обязанность охранять поля отъ этихъ птицъ, а такъ какъ это была дѣйствительно трудная работа, и такъ какъ она являлась часто помѣхой въ нашихъ интересныхъ играхъ, то мы отъ всей души возненавидѣли этихъ птицъ. Особенно возбуждали нашу ненависть куры. Мы были часто по отношенію къ нимъ очень жестоки. Мы доходили до виртуозности. Когда случалось бросать въ нихъ камнями и полѣньями, они какимъ-то чудомъ оставались живы и громко кудахтали. Тогда старшіе грозили намъ изъ окна, чтобъ мы прекратили свои кровожадныя забавы.

Какъ-то Гансу одолжили на время ружье. Онъ стрѣлялъ изъ него и сдѣлался ярымъ охотникомъ. Въ лѣсу онъ обыкновенно промахивался, зато, когда онъ началъ стрѣлять въ куръ, которыя стояли совершенно спокойно на одномъ мѣстѣ, то ему случалось попадать въ цѣль. Конечно, послѣ этого дни ружья были сочтены.

ЛѢТНІЙ ОТДЫХЪ.

Пансіонъ былъ биткомъ набитъ гостями: мужчинами и дамами. Были тутъ и пріѣзжіе изъ сосѣдняго государства. Собрались здѣсь большей частью совсѣмъ здоровые люди. У нихъ не было никакихъ болѣзней, если не считать какого нибудь пустяка. И мужчины, и женщины переутомились за зиму и пріѣхали на нѣсколько недѣль въ маленькое рыбачье село на берегъ моря отдохнуть.

Замужнихъ и женатыхъ было больше всего. Но, чтобъ лучше насладиться покоемъ, они большею частью оставляли дома свою дражайшую половину и, такимъ образомъ, могли здѣсь жить совершенно свободно. Флиртъ шелъ во всю между этими разобщенными парами, и по вечерамъ можно было наблюдать въ гостиной, какъ всѣ эти пожилые господа разомъ молодѣли.

И всѣ говорили: — Это здоровый воздухъ, это море!

Это были все интеллигентные, состоятельные люди, крупные коммерсанты, нѣсколько профессорскихъ женъ, директора, жена генеральнаго консула и жена статскаго совѣтника, страшно богатаго человѣка, пріѣхавшаго изъ столицы. На его визитной карточкѣ стояло кратко: «Отто Менгель», а между строкъ слѣдовало читать: оптовый негоціантъ. Всѣ величали его господиномъ директоромъ.

Хозяйка пансіона обладала рѣзкимъ талантомъ. Когда она знакомила своихъ гостей между собою, она каждому прибавляла соотвѣтствующій чинъ. Впрочемъ, о директорѣ Менгелѣ можно было сказать только хорошее: онъ былъ навѣрное очень вліятельный человѣкъ и носилъ на цѣпочкѣ часовъ эмблему масонскаго ордена. При всемъ томъ, однако, странно было видѣть, какъ молодой Оксситандъ, который самъ былъ очень состоятельнымъ человѣкомъ и до сихъ поръ никогда ни передъ кѣмъ не унижался, необыкновенно подобострастно кланялся директору Менгелю, когда послѣдній появился въ пансіонѣ. Только впослѣдствіи оказалось, что господинъ Менгель занимался въ столицѣ тѣмъ, что ссужалъ деньги подъ громадные проценты. Къ сплетнямъ, распространяемымъ среди гостей, относились, какъ къ милымъ шуткамъ, безъ всякаго злого умысла.

Но агентъ страхового общества, пріѣхавшій изъ сосѣдняго государства, навлекъ на себя всеобщую антипатію исключительно тѣмъ только, что пытался набрать кліентовъ въ пансіонѣ для своего страхового общества. Казалось, что онъ разсчитывалъ на смерть кого-нибудь изъ присутствующихъ, а между тѣмъ всѣ были далеки отъ этой мысли

Его тоже называли господиномъ директоромъ, чтобъ пробудить въ немъ самоуваженіе; но это были напрасныя старанія. Самъ онъ называлъ себя агентомъ Андерсономъ, — и только. Онъ поправлялъ всѣхъ, кто приписывалъ ему директорскій титулъ. Болванъ! — онъ былъ только дѣловымъ человѣкомъ и больше ничего. Онъ былъ совершенно здоровъ, доказательствомъ тому служилъ его прекрасный аппетитъ, хорошо спалъ и былъ вообще крѣпкаго сложенія.

Однажды жена генеральнаго консула сказала: — Надо вышвырнуть вонъ этого господина Андерсона!

Но госпожа Мильде прекрасно знала, почему жена генеральнаго консула требовала теперь удаленія гоподина Андерсона. Онъ не оцѣнилъ ея нѣжныхъ чувствъ.

Какъ-то вечеромъ супруга генеральнаго консула сидѣла одна въ саду. Было темно, и она мечтала. Въ это время мимо нея прошелъ господинъ Андерсонъ. Она окликнула его и назвала директоромъ. Она даже намекнула ему на то, что его здоровый и сильный видъ дѣйствуетъ благотворно на ея нервы.

— Такъ, такъ, — сказалъ Андерсонъ.

— И представьте себѣ, мнѣ кажется, что ваши руки покрыты волосами, ха, ха, ха, — засмѣялась жена генеральнаго консула. — Подойдите же ближе и дайте мнѣ возможность насладиться вашимъ обществомъ.

— Тутъ слишкомъ темно, — возразилъ онъ.

— Да, но только не заставляйте меня итти на свѣтъ!

— Отчего же нѣтъ? Видите ли, я, напримѣръ, по опыту знаю, что выгляжу гораздо интереснѣе при свѣтѣ, чѣмъ въ темнотѣ, — сказалъ Андерсонъ.

Это была упрямая голова, и всеобщее мнѣніе о немъ было, что онъ не любитъ природы. Видѣли, какъ онъ стоялъ на берегу и глядѣлъ на море сухими, совершенно сухими глазами. Молодой сердцеѣдъ Оксентандъ попробовалъ однажды навести его на правильный путь, но это ему не удалось. Въ общемъ было очень интересно выслушивать отвѣты агента. Молодая красавица Трампе спросила его какъ-то за обѣдомъ:

— Такъ вы не женаты?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ онъ. — Но во всякомъ случаѣ и у меня были свои злоключенія…

Въ пансіонъ должна была пріѣхать новая гостья. Изъ сосѣдняго государства пришла телеграмма, въ которой справлялись, есть ли въ пансіонѣ мѣсто для одинокой дамы. Комната могла бытъ и маленькой, — но обязательно въ нижнемъ этажѣ. Хозяйка отвѣтила, что такая комната есть. Теперь весь пансіонъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ ея пріѣзда.

Почему она хотѣла жить въ нижнемъ этажѣ? Хромала она? Молодыя женщины, бывшія три-четыре года замужемъ, ничего не имѣли противъ того, чтобъ пріѣзжая была некрасива.

Серцеѣдъ Оксентандъ сказалъ: — Отчего же? Пусть лучше будетъ хорошенькая; съ вами, госпожа Трампе, она во всякомъ случаѣ не сможетъ равняться.

Два дня спустя она пріѣхала. Ея экипажъ ѣхалъ очень быстро и остановился у подъѣзда пансіона. Игра въ лаунъ-тенисъ разомъ прекратилась, и всѣ уставились на пріѣзжую. На ней была большая шляпа, и вообще одѣта она была очень изысканно. Когда она вышла изъ экипажа, всѣ увидали, что она очень молода.

— Моя фамилія — Андерсонъ, — сказала она, обращаясь къ хозяйкѣ.

— Какъ ея фамилія? — спросила жена генеральнаго консула.

— Андерсонъ! — отвѣтила красавица Трампе.

— Вотъ какъ? Прибавилось еще существо подъ фамиліей Андерсонъ! Здѣсь просто житья отъ нихъ не будетъ.

Жена генеральнаго консула оказалась права. Госпожа Андерсонъ сдѣлалась дѣйствительно невыносимою для всѣхъ, кромѣ мужчинъ. Въ нихъ же она зажгла огонь. Съ перваго взгляда нельзя было даже понять, почему. Хорошенькой она не была, у нея не было блестящихъ глазъ госпожи Трампе; о сравненіи нечего было и думать. Но у нея были темные, опасные глаза. Да, они были опасны. Къ тому же брови напоминали двѣ темныя піявки, повернутыя другъ къ другу головками. Въ этихъ бровяхъ было что-то мистическое. Она была молода, и ея ротъ напоминалъ цвѣтокъ.

Она была красива…

Госпожа Андерсонъ встала на слѣдующее утро слишкомъ поздно, и хозяйка должна была напомнить ей о томъ, что въ пансіонѣ все дѣлается въ опредѣленные часы: первый завтракъ ровно въ девять часовъ.

Госпожа Андерсонъ отвѣтила: — Я явлюсь ровно въ девять часовъ — но только не раньше.

Самъ генеральный консулъ заглядѣлся на нее. Онъ встрѣтился съ ней взглядомъ. А генеральный консулъ не принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которыхъ слѣдовало бы учить понимать взгляды. Онъ происходилъ изъ поколѣнія извѣстнаго поэта и самъ писалъ превосходныя стихотворенія о природѣ и людяхъ.

Какой откровенный огонекъ горѣлъ въ этихъ женскихъ глазахъ при дневномъ свѣтѣ! Генеральный консулъ успѣлъ замѣтить, что это были глаза, въ которыхъ свѣтилось желаніе…

Когда госпожа Андерсонъ получила счетъ, то, безъ дальнѣйшихъ церемоній, она попросила отсрочки платежа, у нея въ данную минуту не было денегъ, сказала она, но, во всякомъ случаѣ, можно будетъ найти выходъ въ одинъ изъ послѣдующихъ дней.

Вечеромъ она вступила въ разговоръ со статскимъ совѣтникомъ Адами. Онъ стоялъ на рубежѣ второй молодости, этой послѣдней вспышки страсти, когда люди становятся неестественно молодыми.

Вопросы и отвѣты госпожи Андерсонъ восхищали знатнаго, плѣшиваго господина.

Какъ только жена вызвала его въ сосѣднюю комнату, его мѣсто поспѣшно занялъ генеральный консулъ. Онъ долго выжидалъ этой минуты.

Онъ сказалъ: — Я завидовалъ статскому совѣтнику, когда онъ такъ долго разговаривалъ съ вами.

— Я васъ ждала, господинъ консулъ, — возразила дама. — Между прочимъ, чтобы спросить васъ кое о чемъ и чтобы поблагодарить васъ.

— За что же?

— Это вы приказали поставить цвѣты въ моей комнатѣ?

— Цвѣты? Признаюсь… Вамъ прислали цвѣты?

— Простите, — сказала молодая женщина. — Я дѣйствительно слишкомъ много возмечтала о себѣ!

Поэзія бросилась въ голову генеральнаго консула отъ этихъ таинственныхъ цвѣтовъ, и онъ сказалъ:

— Господи, я долженъ былъ это сдѣлать! Намъ всѣмъ слѣдовало бы это дѣлать! Изо дня въ день…

— Я люблю цвѣты, — сказала женщина. — но я слишкомъ бѣдна, чтобы сама покупать ихъ.

Случилось такъ, что она начала разсказывать разные эпизоды изъ своей жизни, и генеральный консулъ сдѣлалъ то же самое. Никогда до этихъ поръ онъ не бывалъ такъ откровененъ съ постороннимъ ему человѣкомъ. Кончилось тѣмъ, что онъ окончательно потерялъ голову. Женщина сказала:

— Вы, вѣдь, женаты, господинъ консулъ?

— Въ любви замѣчается больше счастья въ будущемъ, чѣмъ въ прошломъ, — возразилъ онъ и вздохнулъ.

На слѣдующій день генеральный консулъ сидѣлъ за обѣдомъ смущенный, лихорадочно настроенный. Причиной тому было маленькое стихотвореніе, которое онъ вложилъ въ салфетку госпожи Андерсонъ.

Когда она нашла его и принялась читать, онъ обернулся къ своему сосѣду и сказалъ: — Фу! здѣсь сегодня невыносимо жарко.

Поговаривали, что цвѣты госпожѣ Андерсонъ были несомнѣнно посланы старымъ, лысымъ сановникомъ. Но онъ самъ отрицалъ это.

— Нѣтъ, нѣтъ, это не я, — говорилъ онъ, — и мнѣ не въ чемъ признаваться.

Женщина посмотрѣла на него съ удивленіемъ. Она приподняла слегка брови, эти двѣ тонкія піявки, съ прикасавшимися другъ къ другу головками и сказала:

— Нѣтъ? — какъ вы это мило сказали… Вашъ голосъ звучалъ, какъ арфа!… Господинъ совѣтникъ поетъ?

— Ну… въ полномъ смыслѣ этого слова нѣтъ, т.-е. немножко пѣлъ въ молодости.

Онъ чувствовалъ себя юношей.

Конечно, это здоровый воздухъ и море сдѣлали его такимъ сильнымъ и пылкимъ.

Жена статскаго совѣтника послала за нимъ, но онъ не двинулся съ мѣста.

— Я не пойду, — сказалъ онъ. — Пусть оставятъ меня въ покоѣ! И чего отъ меня хотятъ, наконецъ?

А госпожа Андерсонъ кивала головой и была на его сторонѣ: конечно, онъ могъ оставаться здѣсь.

— Мы можемъ съ вами говорить о дѣлахъ, — сказала она, — тогда вы можете, конечно, остаться.

— Да съ вами, сударыня, я охотно имѣлъ бы дѣло. Выслушайте только меня! Пусть у насъ съ вами будетъ хотя маленькое дѣло!

— А не крупное?

— Нѣтъ, отчего же, я согласенъ и на большое дѣло. Чѣмъ больше, тѣмъ лучше — ха-ха-ха. Да благословитъ васъ Господь!

Но госпожа Андерсонъ говорила совершенно серьезно. Она хотѣла застраховать его жизнь.

— Ахъ такъ, — сказалъ растерянно совѣтникъ, — значитъ вы, сударыня — агентъ?

— Видите ли, это было нѣсколько лѣтъ тому назадъ. — Я должна была помогать своему мужу зарабатывать деньги. Что могла я предпринять?

И она объяснила ему дальше, что не хочетъ вовсе его эксплоатировать; онъ можетъ застраховать себя за самую небольшую сумму.

— Нѣтъ, — сказалъ совѣтникъ, — если уже страховать свою жизнь, то за крупную сумму. И вообще это совсѣмъ не лишнее дѣло застраховать себя.

— Я пошлю домой къ мужу бумаги для подписи, --сказала госпожа Андерсонъ. — По уставу, докторъ долженъ васъ освидѣтельствовать, несмотря на то, что вы здоровы, какъ юноша. Врачъ страхового общества немедленно пріѣдетъ.

Когда совѣтникъ встрѣтился съ женой, онъ коротко сказалъ ей:

— У меня были дѣловые разговоры, и я не могъ уйти. Зачѣмъ ты звала меня?

— У тебя были дѣла? Съ ней!

— Я застраховалъ свою жизнь. Это безспорно имѣетъ смыслъ. Кромѣ того, она вращается въ лучшемъ обществѣ!

— Въ худшемъ обществѣ, — послѣдовалъ двусмысленный отвѣтъ совѣтницы, — она вращается въ самомъ худшемъ обществѣ!

Статскій совѣтникъ былъ очень доволенъ, что могъ оказать услугу госпожѣ Андерсонъ. Онъ самъ настаивалъ на томъ, чтобы поскорѣе кончить дѣло, и когда, наконецъ, изъ сосѣдняго государства пріѣхалъ врачъ, статскій совѣтникъ отправился на освидѣтельствованіе въ самомъ веселомъ настроеніи.

Конечно, оказалось, что онъ былъ совершенно здоровъ.

Госпожа Андерсонъ протянула ему руку и поблагодарила его.

— Развѣ я дѣйствительно оказалъ вамъ этимъ услугу? — спросилъ онъ

— Да, очень большое одолженіе. Мнѣ не хотѣлось бы говорить объ этомъ.

Тогда статскій совѣтникъ выказалъ все свое великодушіе и сказалъ:

— Я думаю, что мнѣ удастся уговорить и генеральнаго консула сдѣлать тоже самое, если, конечно, вамъ это будетъ угодно.

Тогда госпожа Андерсонъ назвала его своимъ благодѣтелемъ и другомъ. Въ тотъ же моментъ она оглянулась кругомъ, и щеки ея покрылись прелестнымъ румянцемъ.

— Я думаю, что намъ удастся сейчасъ же оборудовать это дѣло, пока докторъ страхового общества еще здѣсь, — сказалъ статскій совѣтникъ, обращаясь къ генеральному консулу. — Мы несомнѣнно этимъ сдѣлаемъ доброе дѣло, хотя она мнѣ этого прямо не сказала, но…

— А мнѣ она откровенно сказала, что она бѣдна, — возразилъ генеральный консулъ. — Мнѣ ее искренно жаль. Очаровательное созданіе, опасные глаза!

Поэтъ согласился, — онъ не хотѣлъ отстать отъ совѣтника и рѣшился застраховать себя за такую же крупную сумму, какъ и онъ.

У него было еще одно маленькое основаніе сдѣлать это одолженіе госпожѣ Андерсонъ: она съ такимъ чувствомъ поблагодарила его за стихотвореніе, что это можно было принять не иначе, какъ за вызовъ. Поэтическія мысли бурлили въ немъ, и онъ сказалъ:

— А что, если мы застрахуемъ нашихъ женъ?

— Что? — нашихъ женъ? — спросилъ статскій совѣтникъ. — Нѣтъ это не пройдетъ! Моя супруга ни за что не согласится. Вы вѣдь знаете, предстоитъ освидѣтельствованіе. Никогда и ни за что она не согласится.

— А по-моему мы почти обязаны сдѣлать это.

Произошла пауза. Статскій совѣтникъ усиленно соображалъ что-то.

— Она должна это сдѣлать! — воскликнулъ онъ вдругъ. — Я сейчасъ же пойду къ ней!

Рѣдко приходилось слышатъ статской совѣтницѣ, чтобы ея мужъ говорилъ такъ убѣдительно. Онъ не допускалъ никакихъ возраженій.

— Мы обязаны это сдѣлать! — окончилъ онъ словами генеральнаго консула

— Обязаны?

Статскій совѣтникъ разыгралъ изъ себя предусмотрительнаго человѣка, торжественно кивнулъ нѣсколько разъ головой и сказалъ:

— Да, мы обязаны это сдѣлать. У насъ есть дочь, которую слѣдуетъ обезпечить!

И хотя дочь была замужемъ за милліонеромъ, противъ этой торжественности не послѣдовало никакихъ возраженій….

Пріѣзжій врачъ былъ буквально заваленъ работой. Онъ долженъ былъ подвергнуть наружному и внутреннему освидѣтельствованію многихъ знатныхъ господъ и выдать имъ свидѣтельства соотвѣтственно состоянію ихъ здоровья. Это былъ молодой темноглазый господинъ въ свѣтло-сѣромъ костюмѣ. Сердцеѣдъ Оксентандъ совсѣмъ терялся рядомъ съ нимъ, и за эти дни, пока пріѣзжій врачъ былъ въ пансіонѣ, онъ потерялъ всякій интересъ. Вначалѣ онъ старался казаться равнодушнымъ; но когда онъ замѣтилъ, что глаза красавицы Трампе стали блестѣть болѣе обыкновеннаго въ присутствіи врача, то бѣдный сердцеѣдъ окончательно потерялъ голову.

— Вы мной играли, — сказалъ онъ госпожѣ Трампе.

Онъ ежедневно повторялъ ей эту фразу и упрекалъ ее.

Однажды она отвѣтила ему прямо безъ обиняковъ, — такъ какъ онъ надоѣлъ ей:

— Я вовсе вами не играла. Но я не люблю васъ такъ, какъ бы вы этого желали. Все равно, что вышло бы изъ этого? Я же замужемъ, обдумайте это.

— Вамъ слѣдовало бы начать съ того и сказать мнѣ это, — возразилъ онъ. — А вы совсѣмъ не съ того начали.

— Но мы останемся очень, очень хорошими друзьями, не правда ли? — продолжала она.

Сердцеѣдъ горько разсмѣялся.

— И вы будете мнѣ сестрой, это такъ говорится?…

Она влюбилась въ доктора и по вечерамъ разговаривала съ нимъ въ саду.

— Я знаю особу, которая могла бы быть счастливѣе, — сказала она и замѣтно покраснѣла.

— Но вѣдь это не вы?

— Нѣтъ, это я. Вы врачъ и должны понятъ нездоровыхъ. Такъ опасно лежать на пескѣ и набираться здоровья отъ воздуха и моря. А здѣсь нѣтъ никого, съ кѣмъ можно было бы поговорить. Никого не было, пока не пріѣхали вы.

Сердцеѣдъ Оксентандъ прошелъ мимо нихъ. Казалось, онъ искалъ кого-то, чтобы убить.

— Эта госпожа Андерсонъ можетъ бытъ съ вами всегда, когда захочетъ, — сказала женщина. Докторъ разсмѣялся:

— Только при дѣловыхъ обстоятельствахъ, — мы страхуемъ людей. Она зарабатываетъ пропасть денегъ… Покажите мнѣ ваше кольцо. Дайте же мнѣ вашу руку. Нѣтъ? Всего на минутку!

— Нѣтъ, я не рѣшаюсь. Госпожа Андерсонъ дѣлаетъ это?… Боже мой, вотъ я кладу свою руку въ вашу, будто я въ чемъ-то соглашаюсь. Ахъ Господи, я этого не дѣлаю, я ни на что не соглашаюсь, вы меня понимаете? Но, любезнѣйшій, что вы тамъ дѣлаете?

Она выдернула свою руку. Но онъ успѣлъ ее поцѣловать.

— Какая у васъ красивая и теплая рука! — сказалъ онъ.

И госпожа Андерсонъ прошла мимо нихъ. Проснулась ли въ ней ревность? Ея глаза такъ странно скользнули по нимъ, какъ будто они увидали ихъ обоихъ. Госпожа Андерсонъ гордо продолжала свой путь. Все-таки, когда сердцеѣдъ Оксентандъ заговорилъ съ ней на верандѣ, она стала говорить съ нимъ какъ-то необыкновенно горячо. Они оставались сидѣть и вели длинный лихорадочный разговоръ, желая показать сидящимъ въ саду, что они, наконецъ, обрѣли другъ друга. Госпожа Андерсонъ больше не боялась счетовъ. Она разомъ заплатила по счетамъ, будто это былъ маленькій долгъ, пустякъ, «на чай», перепавшій отъ страховой преміи. А статскій совѣтникъ бросалъ въ темные вечера большіе букеты въ ея окно. Правда, она была въ немилости у здѣшнихъ дамъ, но ему-то какое до этого дѣло? По отношенію ко всѣмъ у нея, казалось, было каменное сердце, за исключеніемъ всѣхъ, кѣмъ она лично интересовалась. Такъ, напримѣръ, она не взлюбила своего несчастнаго конкурента, агента Андерсона. Онъ былъ болванъ и не пользовался ничьимъ расположеніемъ. Изъ небольшого количества словъ, которыми они перекинулись между собою, окружающіе могли замѣтить, что они питаютъ другъ къ другу полное презрѣніе и злобу. Агентъ Андерсонъ выглядѣлъ опаснымъ заговорщикомъ.

Въ одну изъ душныхъ ночей дѣйствительный статскій совѣтникъ высунулся изъ окна, чтобы освѣжиться. Было темно, и онъ слышалъ только тихій шумъ деревьевъ въ саду. Онъ бросилъ взглядъ на окно госпожи Андерсонъ, находящееся въ нижнемъ этажѣ: оно было закрыто, лампа потушена, и она сама, вѣроятно, спала. Вдругъ онъ слышитъ въ темнотѣ, какъ одно изъ оконъ госпожи Андерсонъ открывается и какой-то человѣкъ прыгаетъ на землю. Дѣйствительный статскій совѣтникъ почувствовалъ, какъ у него заныло сердце, и онъ не могъ уснутъ въ эту ночь.

Все утро онъ мужественно хранилъ эту ужасную тайну, но днемъ не выдержалъ и, отправившись къ госпожѣ Мильде, разсказалъ ей все, что видѣлъ.

Оказалось, что эти двое пріѣзжихъ, познакомившись здѣсь, были между собою въ интимныхъ отношеніяхъ. Виною тому былъ, конечно, здоровый воздухъ.

— Какое тебѣ дѣло до госпожи Андерсонъ, милый мой! — сказала госпожа Мильде.

— Я не желаю этого выносить! — возразилъ дѣйствительный статскій совѣтникъ, — ночью каждый обязанъ пользоваться покоемъ! — Госпожа Мильде бросилась ему на шею и, рыдая, заклинала его думать о ней, только о ней. Ни о комъ другомъ. Иначе она этого не перенесетъ.

— Такъ, такъ, такъ! сказалъ совѣтникъ. — Хорошо, только о тебѣ. Но… конечно, я думаю только о тебѣ.

Но госпожа Мильде продолжала заливаться слезами и упрекала его за то, что дни проходили за днями, а они еще ни разу не встрѣтились другъ съ другомъ. И она сказала:

— Эта посторонняя женщина обворожила тебя, и ты совсѣмъ не хочешь меня знать.

— Можешь ты узнать, кто тотъ негодяй, котораго она принимаетъ по ночамъ? — сказалъ дѣйствительный статскій совѣтникъ, занятый своими мыслями.

Тогда госпожа Мильде опять разразилась упреками:

— Видишь, ты опять думаешь о ней! Нѣтъ, я этого не вынесу!

Цѣлые полчаса долженъ былъ дѣйствительный статскій совѣтникъ оставаться у нея, ласкать ее и дѣлать все возможное, чтобы опять принести ее въ хорошее настроеніе. Передъ уходомъ онъ сказалъ ей съ достоинствомъ:

— Я думаю, что мы должны дойти до того, чтобъ относиться другъ къ другу, какъ братъ и сестра.

Госпожа Мильде настолько успокоилась теперь, что выслушала эти слова, не проливая слезъ. Она откинулась на кушетку и вскорѣ заснула сномъ праведницы.

Но дѣйствительный статскій совѣтникъ понесъ теперь свою тайну генеральному консулу. Глупостью было съ его стороны съ такимъ дѣломъ обращаться къ женщинѣ.

— Конечно, мое подозрѣніе падаетъ не на васъ, — сказалъ онъ генеральному консулу. — Этой мысли я не допускаю.

— Нѣтъ, во вѣки вѣковъ нѣтъ, — сказалъ генеральный консулъ, преисполненный поэтическимъ вдохновеніемъ.

И у обоихъ глаза сдѣлались ясные отъ взимнаго довѣрія.

Они обсудили дѣло и рѣшили, что виновникомъ былъ сердцеѣдъ Оксентандъ. На совѣтника была возложена обязанность зорко слѣдить за окнами соблазнительной женщины.

— Это ужасно непріятно, — сказалъ дѣйствительный статскій совѣтникъ, — что этотъ Оксентандъ получилъ къ ней доступъ. А между тѣмъ вѣдь никто другой, какъ мы, вы и я, были ея истинными друзьями.

— Если это Оксентандъ, то я поговорю съ хозяйкой, — сказалъ генеральный консулъ. — Его нужно выгнать изъ пансіона. Я этого не потерплю.

Совѣтникъ отвѣтилъ:

— Я точно также. Я сегодня всю ночь глазъ не смыкалъ…

Дѣйствительно, были серьезныя основанія подозрѣвать вышеупомянутаго сердцеѣда Оксентанда. Госпожа Андерсонъ очаровывала его все больше и больше, оъ старался въ присутствіи другихъ обратить на себя ея вниманіе сладкими рѣчами. А его бывшее увлеченіе. красавица Трампе, все больше и больше отодвиталась на задній планъ. Однажды онъ отозвалъ въ сторону оптового негоціанта Отто Менгеля и заговорилъ съ нимъ о деньгахъ, ему нужно было совершить новый крупный заемъ.

— Нѣтъ, — сказалъ ростовщикъ, — ваши проценты и такъ наросли. Вамъ и безъ того трудно расплачиваться съ тѣмъ, что я вамъ давалъ раньше.

— Совсѣмъ нѣтъ! Вы ошибаетесь. Къ тому же мой дядя при смерти. Я только что получилъ письмо: со дня на день ждутъ его смерти.

— Да, будемъ надѣяться! — сказалъ Отто Менгелъ. Но онъ не хотѣлъ больше выручать сердцеѣда. Для сердцеѣда наступили тяжелые дни. Онъ объявилъ, что хочетъ застраховать свою жизнь у госпожи Андерсонъ, а теперь не могъ исполнить своего слова. Наконецъ, въ одинъ прекрасный день онъ получаетъ телеграмму съ извѣщеніемъ о смерти дяди, и тогда оптовый негоціантъ Отто Менгель поспѣшилъ одолжить ему денегъ. Такихъ невѣроятныхъ процентовъ серцеѣдъ Оксентандъ никогда не платилъ. Но онъ молчалъ, такъ какъ телеграмма была написана имъ самимъ.

Случилось, что въ одну темную ночь окно госпожи Андерсонъ открылось опять, и оттуда выскочилъ мужчина. Несчастный дѣйствительный статскій совѣтникъ слѣдитъ сверху, видитъ все происходящее, но ничего, абсолютно ничего не можетъ предпринять. Утромъ онъ захватилъ съ собою генеральнаго консула, и они стали изслѣдовать слѣды ногъ подъ окнами госпожи Андерсонъ.

— Это отдѣльные слѣды въ сторону, — сказалъ генеральный консулъ.

— Это слѣды сапогъ съ желѣзной оковкой каблука, — сказалъ дѣйствительный статскій совѣтникъ.

Слѣдующую ночь они въ со свѣчкой въ рукѣ пошли разсматривать сапоги, выставленные для чистки въ коридорѣ и они нашли пару сапогъ съ желѣзной оковкой. То были сапоги агента страхового общества Андерсона. Никогда въ жизни оба старца не испытывали большаго изумленія. Но оба были возмущены и не хотѣли долѣе выносить этого.

Въ продолженіе утра они сдѣлали нѣсколько намековъ агенту и рѣшили помучить слегка легкомысленную женщину.

— Подъ вашимъ окномъ сегодня ночью были какіе-то люди, — сказалъ дѣйствительный статскій совѣтникъ.

— Да, — прибавилъ генеральный консулъ, — какъ разъ подъ вашимъ окномъ. Въ темную глубокую ночь.

— Что вы говорите! — воскликнула женщина. --Это былъ жуликъ?

— Человѣкъ плотнаго сложенія. Лѣтъ тридцати. Въ темной одеждѣ. Каблуки его сапогъ окованы желѣзомъ, такіе носятъ въ деревняхъ.

— Я не рѣшусь больше спать въ этой комнатѣ.

Да у нея и не было больше основаній оставаться въ этой комнатѣ.

Днемъ госпожи Андерсонъ нигдѣ не было видно, мѣсто ея за столомъ пустовало. Тутъ же рядомъ стоялъ свободный стулъ: стулъ врача страхового общества. «Гдѣ они, куда могли они запропаститься», спрашивали всѣ. А агентъ страхового общества, пріѣхавшій изъ сосѣдняго государства, былъ твердъ и непроницаемъ, какъ заговорщикъ.

Выраженіе его лица ничуть не сдѣлалось мягче, когда хозяйка попросила его къ себѣ въ контору и сообщила ему, что его видѣли ночью, покидающимъ комнату госпожи Андерсонъ черезъ окно.

— А что же дальше? — спросилъ Андерсонъ.

— Господинъ Андерсонъ принужденъ уѣхать, — сказала хозяйка. — Я не могу потерпѣть этого въ своемъ домѣ.

Андерсонъ пробормоталъ:

— Если бъ это было самое худшее, что я былъ въ ея комнатѣ и долженъ теперь уѣхать!

— Я для васъ послала за экипажемъ.

— Но самое худшее то, что она уѣхала, — продолжалъ Андерсонъ. — Можетъ быть, вы можете мнѣ сказать, куда она уѣхала?

— Въ этомъ случаѣ я не могу быть вамъ полезной, — возразила хозяйка.

Андерсонъ говорилъ самъ съ собой:

— Подозрѣвалъ я ихъ уже давно. Но я надѣялся, что она на чужой сторонѣ обуздается.

— Мнѣ кажется, что это вы не могли обуздать себя.

Андерсонъ началъ волноваться и возразилъ:

— Я долженъ былъ приходить къ ней приготовлять бумаги, подписывать свидѣтельства о страхованіи. Понимаете вы теперь?

— Какое вамъ дѣло до страховыхъ свидѣтельствъ госпожи Андерсонъ? Она же посторонняя женщина для васъ.

— Она? — посторонняя женщина? Она моя жена, и больше ничего!

— Ваша жена? — спросила хозяйка недовѣрчиво.

— Она была моей женой! — закричалъ агентъ Андерсонъ. — Я измучился здѣсь, дѣла мои не клеились, тогда я написалъ ей, чтобы она пріѣзжала. А вотъ теперь она связалась съ докторомъ, и они уѣхали вмѣстѣ. Провели они меня оба; она взяла всѣ деньги.

Тогда хозяйка съ минуту промолчала и взвѣшивала событіе. У нея было еще маленькое подозрѣніе.

— Собственную жену можно навѣщать и днемъ, — сказала она, дѣлая маленькій приступъ.

— А развѣ нельзя навѣщать свою собственную жену по ночамъ? — грустно спросилъ Андерсонъ…

По всему пансіону поднялось невѣроятное волненіе. Всѣ мужчины поняли, какъ ловко ихъ провела хитрая женщина. Агентъ Андерсонъ вынималъ одну бумагу за другой и доказывалъ, что эта дама была его законной женой. Теперь на этотъ счетъ не было больше сомнѣній, они сообща застраховали полпансіона. Сердцеѣдъ Оксентандъ больше всѣхъ желалъ бы объявить недѣйствительнымъ страхованіе своей жизни, но онъ принужденъ былъ молчать изъ-за злосчастной телеграммы. Дѣйствительный статскій совѣтникъ Адами и генеральный консулъ грозили Андерсону довести это до свѣдѣнія суда.

— Пожалуйста, сдѣлайте это! — возразилъ агентъ. — Увы, застраховали у меня, всѣ свидѣтельства имѣютъ еще свою силу, моя подпись сдѣлала ихъ дѣйствительными.

И агенту Андерсону не нужно было теперь такъ скоропалительно покидать пансіонъ, какъ отъ него потребовали первоначально. Всѣ мужчины осуждали агента за то, что его жена была посредницей въ его дѣлахъ. Но дамы были на сторонѣ страхового агента и своимъ сочувствіемъ старались облегчить его участь. Радуясь, что опасная женщина, наконецъ, исчезла, онѣ дошли даже до того, что утѣшали агента въ его несчастьи.

— Она во всякомъ случаѣ вернется! — говорила госпожа Мильде. — Она убѣдится въ томъ, что правда на вашей сторонѣ. Такъ по крайней мѣрѣ бываетъ у меня по отношенію къ моему мужу.

И красавица Трампе, которую такъ коварно провелъ черноглазый страховой врачъ, объяснила, что у нея съ мужемъ бываетъ точно также, но что онъ единственный на всемъ земномъ шарѣ…

Но агентъ Андерсонъ скорбѣлъ о другомъ.

— Конечно, она вернется, — говорилъ онъ. — Я жду ее, такъ какъ она очень свѣдуща въ дѣлѣ страхованія, но если она опять пропадетъ у меня со страховыми преміями, то она обойдется мнѣ очень дорого, — сказалъ онъ.

Черезъ три недѣли пришло, наконецъ, письмо отъ бѣглянки, въ которомъ она писала, что припадаетъ къ его ногамъ и на колѣняхъ умоляетъ его о прощеніи. Глаза ея полны слезъ — стояло тамъ. — А о докторѣ не спрашивай, — стояло дальше, — такъ какъ онъ отправился въ предѣлы недосягаемости.

Страховой агентъ невольно покачалъ головой.

— Что я говорилъ! А можетъ быть она еще и не вернулась обратно! Во всякомъ случаѣ, если она сдѣлаетъ это еще разъ и возьметъ съ собою кассу, то пущу ей вслѣдъ тайный приказъ о ея задержаніи.

И агентъ Андерсонъ отправился къ себѣ на родину.

Въ тотъ же вечеръ красавица Трампе ходила взадъ и впередъ и отъ избытка здоровья ломала руки. Она успѣла уже позабыть доктора, и ея чувство къ сердцеѣду Оксентанду воскресло съ новой силой. А такъ какъ сердцеѣдъ Оксентандъ тоже успѣлъ окончательно поправиться, благодаря морю и деревенскому воздуху, то они какъ никогда обрадовались другъ другу.

Онъ обнялъ ее и сказалъ:

— Ну, теперь вы не уйдете отъ моей вѣчной любви.

Она не отвѣтила отрицательно, она улыбнулась и шептала: «Въ блаженное лѣтнее время»…

Дѣйствительный статскій совѣтникъ Адами не видѣлъ другого исхода, какъ только вернуться обратно къ госпожѣ Мильде. Но она все-таки отомстила ему какъ слѣдуетъ за то, что онъ однажды въ минуту раздраженія предложилъ ей имѣть съ ней исключительно братскія отношенія: два дня она не сводила глазъ съ генеральнаго консула и говорила исключительно съ нимъ. Наконецъ, на третій вечеръ она сказала: «Рискнемъ!» и все пошло по-старому между ней и дѣйствительнымъ статскимъ совѣтникомъ.

ЖЕНЩИНА ПОБѢДИЛА.

Я служилъ кондукторомъ на электрической желѣзной дорогѣ въ Чикаго. Сначала я былъ приставленъ къ трамваю, циркулирующему между центромъ города и скотнымъ рынкомъ. Во время ночного дежурства мы не были гарантированы отъ вторженія сомнительныхъ людей. Однако мы не имѣли права стрѣлять въ кого бы то ни было, а тѣмъ болѣе убивать, такъ какъ общество электрическихъ желѣзныхъ дорогъ было отвѣтственно за наши поступки; что касается меня, то у меня даже не было револьвера, и я долженъ былъ надѣяться на свою звѣзду. Въ общемъ совсѣмъ обезоружены бывали мы рѣдко: такъ, напримѣръ, у меня была ручка тормаза, которую можно было снять въ одно мгновеніе, и она могла служить прекрасной защитой. Но мнѣ пришлось употребить ее въ дѣло всего одинъ разъ. На Рождествѣ 1886 года я благополучно продежурилъ всѣ ночи на своемъ трамваѣ. Но вотъ какъ-то разъ подошла цѣлая толпа ирландцевъ со скотнаго рынка, и они разомъ заполнили весь вагонъ, они были пьяны и имѣли при себѣ бутылки, они жаловались на нужду и не хотѣли платить мнѣ денегъ за билеты, хотя вагонъ уже тронулся. Въ продолженіе цѣлаго года, утромъ и вечеромъ они выплачивали обществу свои пять центовъ, говорили они, а теперь — Рождество, и потому они хотятъ хоть разъ не заплатить. Это соображеніе было вовсе не безсмысленно, но пропустить ихъ безъ денегъ я не рѣшился, боясь «шпіоновъ», бывшихъ на службѣ у общества электрическихъ желѣзныхъ дорогъ и обязанныхъ слѣдить за честностью кондукторовъ. Констэебль влѣзъ въ вагонь. Онъ постоялъ нѣсколько минуть, сказалъ нѣсколько словъ о Рождествѣ и о погодѣ и выпрыгнулъ обратно на мостовую, такъ какъ вагонъ былъ переполненъ. Я прекрасно зналъ, что мнѣ стоило сказать констэблю два слова, и всѣ пассажиры тотчасъ же заплатили бы свои пять центовъ, но я ничего ему не сказалъ. — Почему вы не донесли на насъ? — спросилъ одинъ изъ нихъ. — Я считалъ это лишнимъ — возразилъ я, — я вѣдь имѣю дѣло съ джентльменами. Въ отвѣтъ на мое возраженіе многіе отъ души расхохотались, но часть меня поддержала, и они нашли предлогъ заплатить за всѣхъ.

На слѣдующее Рождество меня переведи на Коттеджъ-линію. Это было большое разнообразіе. Теперь у меня былъ цѣлый поѣздъ, состоящій изъ двухъ, а иногда и трехъ вагоновъ, который долженъ былъ проходить подземнымъ туннелемъ; публика въ этой части города была чистая, и я долженъ былъ собирать свои пятачки въ перчаткахъ. Здѣсь не бывало никакихъ недоразумѣній, но зато я скоро утомился при видѣ такого громаднаго количества людей.

На Рождество 1897 года мнѣ пришлось пережить небольшое событіе.

Утромъ въ сочельникъ я привелъ свой поѣздъ въ городъ; тогда у меня было дневное дежурство. Въ вагонъ входить господинъ и начинаетъ со мною разговаривать; пока я обходилъ вагоны, онъ ждалъ меня на задней площадкѣ, гдѣ было мое постоянное мѣсто, и возобновилъ разговоръ. Ему было лѣтъ тридцать, онъ былъ блѣденъ, носилъ бороду и былъ очень изысканно одѣтъ, но безъ пальто, несмотря на довольно холодную погоду.

— Я уѣхалъ изъ дому, въ чемъ былъ, — сказалъ онъ. — Я хочу сдѣлать женѣ сюрпризъ.

— Рождественскій подарокъ, — замѣтилъ я.

— Совершенно вѣрно! — отвѣтилъ онъ и улыбнулся. Но это была странная улыбка, какая-то гримаса, нервное подергиваніе рта.

— Сколько вы зарабатываете? — спросилъ онъ.

Это самый обыкновенный вопросъ въ Америкѣ, и потому я отвѣтилъ ему, сколько зарабатываю.

— Хотите заработать лишнихъ десять долларовъ? — спросилъ онъ.

Я отвѣтилъ: — Да.

Онъ вынулъ бумажникъ и безъ дальнѣйшихъ разговоровъ подалъ мнѣ банковую ассигнацію. Онъ сказалъ, что чувствуетъ ко мнѣ довѣріе.

— Что я долженъ сдѣлать? — спросилъ я.

Онъ спросилъ росписаніе моего времени и сказалъ:

— Вы заняты сегодня въ продолженіи восьми часовъ?

— Да.

— Въ одну изъ поѣздокъ вы должны оказать мнѣ услугу. Здѣсь на углу улицы Монроэ мы проѣзжаемъ мимо люка, ведущаго къ подземному кабелю. Надъ люкомъ крышка, я подниму ее и спущусь внизъ.

— Вы хотите лишить себя жизни?

— Не совсѣмъ. Но я хочу такъ сдѣлать.

— Ага!

— Вы должны остановить вашъ трамвай и вытащить меня изъ люка, даже въ томъ случаѣ если я начну оказывать сопротивленіе.

— Хорошо, будетъ исполнено.

— Благодарю васъ. Я впрочемъ не психически разстроенъ, какъ вы, можетъ быть, предполагаете. Я все это дѣлаю изъ-за моей жены, она должна увидать, что я хотѣлъ лишить себя жизни.

— Ваша жена, слѣдовательно, будетъ сидѣть въ моемъ поѣздѣ?

— Да. Она будетъ сидѣть на передней площадкѣ.

Я удивился. Передняя площадка была отдѣленіемъ вагоновожатаго, тамъ онъ стоялъ и управлялъ трамваемъ — она была открыта со всѣхъ сторонъ, зимой тамъ было очень холодно, и никто туда не садился.

— Она будетъ сидѣть на передней площадкѣ, — повторилъ господинъ, — она писала объ этомъ своему любовнику и обѣщала дать ему знакъ, когда она къ нему придетъ.

— Хорошо. Но я долженъ вамъ напомнить, чтобъ вы какъ можно скорѣе открывали крышку и влѣзали въ люкъ, иначе насъ настигнетъ слѣдующій поѣздъ. Мы ѣздимъ каждыя три минуты.

— Все это мнѣ извѣстно, — возразилъ господинъ. — Крышка будетъ уже открыта, когда я подойду. Она уже и сейчасъ открыта.

— Еще одно: какъ можете вы узнать, съ какимъ поѣздомъ поѣдетъ ваша жена?

— Объ этомъ я буду извѣщенъ по телеграфу. У меня есть люди, которые слѣдятъ за каждымъ ея шагомъ. На моей женѣ будетъ коричневый мѣховой костюмъ, вы ее легко узнаете — она очень красива. Въ случаѣ, если она упадетъ въ обморокъ, я попрошу васъ отнести ее въ аптеку, находящуюся на углу улицы Монроэ.

Я спросилъ:

— Говорили ли вы съ моимъ вагоновожатымъ?

— Да — сказалъ онъ, — и я далъ ему ту же сумму, что и вамъ. Но я не хочу, чтобы вы смѣялись надъ этимъ фактомъ. Вы не должны говорить о немъ между собою.

— Хорошо.

— Когда вы будете приближаться къ улицѣ Монроэ, то помѣститесь на передней площадкѣ и смотрите въ оба. Какъ только вы увидите надъ люкомъ мою голову, вы дадите сигналъ, и поѣздъ остановится. Машинистъ поможетъ вамъ вытащить меня изъ люка, если даже я буду сопротивляться и утверждать, что хочу умереть.

Я обдумалъ все сказанное и замѣтилъ:

— Мнѣ кажется, вы могли бы сберечь ваши деньги и никого не посвящать въ свои планы. Вы просто могли бы влѣзть въ люкъ.

— Великій Боже! — воскликнулъ господинъ, — предположимъ, что вагоновожатый меня не замѣтитъ! Вы меня не замѣтите! Никто меня не увидитъ!

— Вы правы.

Мы поговорили еще кое о чемъ, господинъ доѣхалъ со мной до послѣдней станціи и, когда поѣздъ повернулъ обратно, онъ поѣхалъ назадъ. На углу улицы Монроэ онъ сказалъ:

— Вотъ тутъ аптека, въ которую вы отнесете мою жену въ случаѣ, если она упадетъ въ обморокъ.

Затѣмъ онъ выпрыгнулъ изъ трамвая.

Я разомъ сдѣлался на десять долларовъ богаче. Слава Богу, въ жизни бываютъ счастливые деньки! Въ продолженіе всей зимы я обертывалъ грудь и спину слоемъ газетной бумаги, чтобы предохранитъ себя отъ пронизывающаго вѣтра; при малѣйшемъ движеніи я скрипѣлъ самымъ непріятнымъ образомъ, и товарищи постоянно издѣвались надо мною. Зато теперь часть денегъ пойдетъ на покупку мѣховой куртки удивительной плотности! Если товарищи придутъ дразнить меня, то я этого не потерплю…

Я проѣхалъ два, я проѣхалъ три конца; ничего не происходитъ. Когда, наконецъ, мы собрались отъѣзжать въ четвертый разъ отъ главной станціи, въ вагонъ вошла молодая женщина и заняла мѣсто на передней площадкѣ. На ней былъ коричневый мѣховой костюмъ. Когда я подошелъ къ ней, чтобъ получить деньги, она подняла голову и посмотрѣла на меня. Она была очень молода и красива, глаза у нея были голубые и совершенно невинные. Бѣдняжка, подумалъ я, вамъ предстоитъ пережить большой страхъ; но вы совершили, вѣроятно, маленькій проступокъ и теперь должны понести наказаніе. Во всякомъ случаѣ я съ наслажденіемъ осторожно отнесу васъ въ аптеку.

Мы покатили въ городъ.

Со своей площадки я замѣтилъ вдругъ, что вагоновожатый началъ говорить съ дамой. Что онъ могъ сказать ей? Къ тому же во время движенія было запрещено разговаривать съ пассажирами. Къ моему большому удивленію, я замѣчаю, что дама пересѣла ближе къ нему, а онъ съ величайшимъ вниманіемъ слушаеть, что она ему говоритъ.

Между тѣмъ мы въѣзжаемъ въ городъ, останавливаемся, люди садятся, останавливаемся снова, люди выходятъ, все идетъ своимъ чередомъ, Мы приближаемся къ улицѣ Монроэ.

Я думаю про себя:

— Эксцентричный молодой человѣкъ удачно выбралъ себѣ мѣсто, на углу этой улицы всегда небольшое движеніе, и ему едва ли могутъ помѣшать влѣзть въ люкъ.

Я вспоминаю, что неоднократно видалъ служащихъ общества электрическихъ желѣзныхъ дорогъ, стоящихъ въ люкѣ и починяющихъ то, что было сломано. Но если бы, не дай Богъ, случилось какому-нибудь рабочему застрять въ дырѣ, въ то время какъ проѣзжаетъ поѣздъ, то онъ навѣрное сталъ бы на нѣсколько дюймовъ короче: вилка, ведущая къ кабелю отрѣзала бы ему голову. Такъ какъ слѣдующая улица была Монроэ, то я перешелъ на переднюю площадку.

Теперь дама и вагоновожатый не разговаривали между собою. Послѣднее, что я успѣлъ замѣтить было то, что вагоновожатый кивнулъ головою, какъ бы въ знакъ того, что онъ согласенъ. Послѣ этого онъ сталъ пристально смотрѣть впередъ и поѣхалъ полной скоростью. Мой вагоновожатый былъ ирландецъ. — Slack her а bit, — сказалъ я ему на жаргонѣ. Это значитъ, поѣзжай тише. Я увидалъ черную точку между рельсами, это могла быть человѣческая голова, торчащая изъ земли.

Я посмотрѣлъ на даму, она пристально смотрѣла на ту же точку и крѣпко ухватилась за сидѣнье, она уже волнуется отъ того, что можетъ произойти несчастіе, — подумалъ я, — что же съ ней будетъ, когда она увидитъ, что это ея собственный мужъ, покушающійся на самоубійство!

Ирландецъ Патъ не замедлилъ однако хода. Я закричалъ ему, что изъ люка видны люди — никакой перемѣны. Мы теперь ясно различаемъ голову, это былъ сумасшедшій молодой человѣкъ, онъ стоялъ въ люкѣ и повернулъ голову въ нашу сторону. Тогда я приложилъ свистокъ къ губамъ и далъ сигналъ остановиться; ирландецъ Патъ продолжалъ ѣхать съ прежней скоростью. Черезъ нѣсколько секундъ произойдетъ несчастіе. Я началъ трезвонить въ колокольчикъ, а затѣмъ бросился впередъ и схватился за тормазъ. Но было уже поздно, поѣздъ со скрипомъ переѣхалъ люкъ прежде, чѣмъ мнѣ удалось его остановить.

Я соскочилъ съ площадки и думалъ только о томъ, что мнѣ нужно спасти человѣка, который станетъ оказывать сопротивленіе. Но я тотчасъ же обратно влѣзъ на площадку и никакъ не могъ успокоиться. Вагоновожатый — тоже казался смущеннымъ, онъ какъ бы потерялъ разсудокъ и спрашивалъ, были ли люди въ люкѣ и какъ могло случиться, что онъ не задержалъ поѣзда. Молодая женщина воскликнула: — Ужасно! ужасно! — Она была блѣдна, какъ смерть, и судорожно схватилась за сидѣнье. Но она не упала въ обморокъ, и вскорѣ затѣмъ вышла изъ вагона и пошла своей дорогой.

Собралась толпа народу, мы нашли голову несчастнаго подъ послѣднимъ вагономъ, а тѣло его еще стояло въ люкѣ. Желѣзная вилка тормаза попала ему подъ подбородокъ и оторвала голову. Мы убрали трупъ съ рельсовъ, явился констэбль, который долженъ былъ его увезти. Констэбль записалъ имена пассажировъ; всѣ подтвердили, я звонилъ, давалъ сигналъ и, наконецъ, самъ бросился къ тормазу. Впрочемъ, мы, служащіе на электрической желѣзной дорогѣ, должны были давать показанія въ нашемъ бюро. Ирландецъ Патъ попросилъ меня одолжить ему ножикъ. Я не понялъ его сначала и сказалъ, что несчастіе было и безъ того велико. Тогда Патъ разсмѣялся и показалъ мнѣ револьверъ въ доказательство того, что у него не было недостатка въ оружіи, а ножикъ былъ ему нуженъ совсѣмъ для другихъ цѣлей. Получивъ отъ меня ножикъ, онъ простился со мною: теперь онъ не можетъ оставаться больше на службѣ; ему очень непріятно, что я буду принужденъ самъ отвести поѣздъ на станцію, тамъ мнѣ дадутъ другого вагоновожатаго. И онъ объяснилъ мнѣ, что я долженъ былъ дѣлать. Онъ просилъ меня подарить ему ножикъ для того, чтобы отрѣзать форменныя пуговицы.

Затѣмъ онъ ушелъ.

Дѣлать было нечего, я долженъ былъ самъ вести поѣздъ на станцію; за нами стояло нѣсколько поѣздовъ, ожидавшихъ, чтобы мы тронулись съ мѣста. А такъ какъ мнѣ раньше приходилось имѣть дѣло съ машиной, то мы благополучно поѣхали.

Однажды вечеромъ, между Рождествомъ и Новымъ Годомъ, я былъ свободенъ и бродилъ по городу. Подошедши къ одному изъ вокзаловъ, я зашелъ туда на минутку, чтобъ посмотрѣть на сильное движеніе. Я вышелъ на платформу и сталъ смотрѣть на поѣздъ, который долженъ былъ отойти.

Вдругъ я слышу, что меня кто-то окликаетъ. Я оборачиваюсь. Улыбающійся человѣкъ стоитъ на подножкѣ вагона и зоветъ меня по имени. Это былъ ирландецъ Патъ. Я сразу его не узналъ, онъ былъ отлично одѣтъ и сбрилъ себѣ бороду. Я невольно вскрикнулъ отъ удивленія.

— Тише, не такъ громко! Чѣмъ кончилось дѣло? — спросилъ Патъ.

— Насъ допрашивали. Разыскиваютъ тебя.

Патъ сказалъ: — Я ѣду на западъ. Ну что за жизнь здѣсь? Семь, восемь долларовъ въ недѣлю! Изъ нихъ четыре идутъ на прожитіе. Я куплю себѣ земли и сдѣлаюсь фермеромъ. Само собою разумѣется, что у меня есть на это деньги. Если хочешь, поѣдемъ вмѣстѣ и поищемъ себѣ клочекъ земли недалеко отъ Фриско.

— Я не могу уѣхать.

— Я только что вспомнилъ: вотъ твой ножикъ. Большое спасибо. Нѣтъ, видишь ли, служба на трамваѣ не даетъ никакой будущности. Я прослужилъ три года, не имѣя возможности бросить эту службу.

Раздался свистокъ.

— Ну, до свиданія, — сказалъ Пать. — Послушай, а сколько ты получилъ отъ того господина, котораго мы переѣхали?

— Десять долларовъ.

— И я столько же получилъ отъ него. Ну, онъ былъ въ общемъ, честнымъ плательщикомъ. Но жена была щедрѣе.

— Жена?!

— Да, молодая женщина. Мы состряпали съ ней небольшое дѣльце. Она не пожалѣла тыщенки-другой, такъ какъ хотѣла избавиться отъ своего мужа. Если я теперь могу начать болѣе легкую жизнь, — то это благодаря ея деньгамъ……..

ЖИЗНЬ МАЛЕНЬКАГО ГОРОДА.

Если идетъ не слишкомъ сильный дождикъ, то въ продолженіе всей недѣли слышишь съ утра до вечера тяжелые звучные удары молота, вколачивающіе гвозди и болты на корабельной верфи.

Это единственные звуки города, которые слышны вездѣ, въ каждомъ домѣ. Это маленькое спокойное мѣстечко, миролюбивое, консервативное гнѣздо съ капитанскими семьями, винокуреннымъ заводомъ и церковью.

Ночнымъ сторожамъ тутъ нечего дѣлать; о дракахъ и нарушеніяхъ общественной тишины здѣсь слышно такъ рѣдко, что посторонніе даже удивляются, а если случится, что какой-нибудь матросикъ или странствующій подмастерье такъ разойдется, что затянетъ пѣсню или пуститъ ругательство, то сама тишина маленькаго города смягчаетъ ихъ голоса. И ночные сторожа идутъ спокойно своей дорогой. Ночью здѣсь спятъ, а не бодрствуютъ и не шатаются. Вечеромъ оба сторожа встрѣчаются на рыбномъ рынкѣ. Это ихъ исходный пунктъ. Они здороваются, ходятъ рядомъ взадъ и впередъ, садятся на скамейку, высыпаются слегка, покуриваютъ, снова ходятъ взадъ и впередъ — и такъ проходитъ ночь. Они знаютъ поголовно въ лицо всѣхъ жителей, и всѣ жители знаютъ ихъ. Если вечеромъ одинъ изъ сановниковъ города возвращается къ себѣ позже обыкновеннаго, то ночные сторожа знаютъ уже, что онъ идетъ съ крестинъ или мужского собранія. А если случается, что въ темнотѣ и ночной тишинѣ мимо нихъ проѣдетъ двухколесный почтовый экипажъ, а въ немъ сидитъ женская фигура въ капюшонѣ и мужчина, то ночные сторожа знаютъ уже, въ чемъ дѣло. Они наклоняются-другъ къ другу, шепчутся и качаютъ головами, совсѣмъ какъ двѣ кумушки за чашкой кофе, которыя понимаютъ другъ друга съ полуслова.

Какъ только бьетъ шесть часовъ, каждый изъ нихъ идетъ своей дорогой и распространяетъ по домамъ, среди вставшей прислуги вѣсть, что акушерка часа два тому назадъ проѣхала по городу и что у жены капитана Габріэльзена родился ребенокъ. Въ городѣ имѣется еще двое безногихъ портныхъ, нищій, Армія Спасенія, пароходная набережная и сберегательная касса. Все это имѣется на-лицо. Въ центрѣ города находится «Ферейнъ», атенеумъ и мѣстный клубъ, гдѣ собираются отцы города и читаютъ «Новѣйшія извѣстія» или «Утренній листокъ». Въ этомъ городкѣ не принято читать до пресыщенія и изнеможенія; книгопродавецъ продаетъ всевозможные тозары, начиная съ гребешковъ и плитокъ шоколада и кончая учебниками и домашними проповѣдями. Въ этомъ городкѣ живетъ человѣкъ, прочитавшій во дни своей юности всего «Peder Paars» съ начала до конца, и съ этимъ человѣкомъ случилось неладное, онъ остался старымъ холостякомъ, сдѣлался тунеядцемъ и сверхъ того былъ ненормаленъ. Этого человѣка зовутъ Тоннесъ Глай; но въ обѣденное время его никогда не видно на улицѣ, слѣдовательно, онъ ѣстъ что-нибудь въ своей древней каморкѣ, гдѣ онъ живетъ круглый годъ одинъ одинешенекъ безъ всякаго присмотра. Это маленькій человѣчекъ съ волосами и бородой рыжевато-золотисто-бѣлокураго цвѣта, мало бросающійся въ глаза, хотя за послѣднее время онъ сталъ слегка полнѣть. Когда онъ за что-нибудь берется, то дѣлаетъ это съ осторожностью, слегка наклоняя голову въ сторону; это происходитъ отъ начитанности и разсудительности. Въ виду того, что ему весь городъ знакомъ, онъ чувствуетъ себя обязаннымъ кланяться каждому. Большинство отвѣчаетъ ему на поклонъ, но консулъ прикладываетъ только къ козырьку указательный палецъ. Впрочемъ этотъ Тоннесъ Глай среди бѣднаго населенія пользуется извѣстнымъ уваженіемъ. Обыкновенные рыбаки и портовые рабочіе видятъ особую честь въ томъ, чтобы называть его своимъ другомъ и единомышленникомъ. Они думаюпь, что Тоннесъ Глай зарабатываетъ себѣ хлѣбъ какимъ-то таинственнымъ путемъ, для котораго нужна только работа головы; они думаютъ, что онъ и есть нечистая сила; никто никогда не видалъ, чтобы онъ занимался какимъ-либо ремесломъ, а между тѣмъ онъ существуетъ и преуспѣваетъ. Но Тоннесъ Глай вовсе не дьяволъ въ этомъ отношеніи. Единственное, чѣмъ онъ дѣйствительно походилъ на діавола, это своей способностью быть во всякое время дня и ночи въ одно и то же самое время во всѣхъ мѣстахъ города…

Если просыпаешься утромъ и не слышишь никакихъ звуковъ, доносящихся съ верфи, хотя и нѣтъ дождя, то всѣ знаютъ уже, что недѣля прошла — и сегодня воскресенье. И тогда всѣ жители города отправляются въ полномъ парадѣ въ церковь.

Дорога, ведущая въ церковь, представляетъ собой извилистую песчанную тропинку. Не мало ступней ходило по этой дорожкѣ, тяжелыя подошвы рыбаковъ превратили маленькіе камушки въ песокъ. И этотъ песокъ поднимается при малѣйшемъ дуновеніи вѣтерка. Но несмотря на это, жена капитана Андерсена, женщина, пользующаяся большимъ вліяніемъ, сохранила моду дней своей молодости и до сихъ поръ постоянно носитъ платья съ длиннымъ шлейфомъ, и невольно каждому приходить въ голову, какую массу пыли она заметаетъ за собой, идя въ церковь. И многіе проклинаютъ ее за это. Вотъ идутъ молоденькія дѣвушки въ свѣтлыхъ платьяхъ, а женщины постарше — въ темныхъ. Туда же идутъ Іенсенъ, служащій у купца Берга, аптекарь, таможенный чиновникъ Ользенъ. А вотъ плетется фотографъ Розенъ, у котораго всего одна нога, и который никакъ не можетъ попасть въ свою колею. Но ихъ всѣхъ превосходитъ консулъ. У него волосы еще темные, и онъ иначе не ходитъ, какъ съ цвѣткомъ въ петличкѣ, хотя у него, у молодца, уже трое взрослыхъ дѣтей!

Капитаны собираются толпой и идутъ всѣ вмѣстѣ, какъ тѣ, которые только что вернулись изъ путешествія, такъ и другіе, распростившіеся навсегда съ моремъ. Они загорѣлы, покрыты морщинами и толсты, по походкѣ они напоминаютъ ломовыхъ лошадей, везущихъ поклажу, но ихъ рѣчи веселы и лица беззаботны.

Затѣмъ наступаетъ послѣобѣденное время.

Матросикъ зоветъ съ собой честнаго товарища, и они идутъ гулять на набережную передъ таможней. Обыкновенно здѣсь собирается весь городъ. Образуются труппы одна за другой, расходятся, снова собираются, ходятъ отъ одного къ другому и болтаютъ между собой.

Тотчасъ же начинается торговля макрелью; свѣжая макрель и соленая макрель, копченная макрель и маринованная макрель. Загорается споръ о макреляхъ, и онъ считается удачнымъ, если прекращается къ шести часамъ; если же къ этому времени не приходятъ ни къ какому соглашенію, то продажа все-таки прекращается. Сигналомъ къ тому служитъ свистокъ паровой трубы, доносящійся съ фіорда, и уже съ этой минуты никто изъ присутствующихъ ни слова не произноситъ о макреляхъ.

Почтовое судно, сильно покачиваясь, подплываетъ къ пристани, всѣ бросаются туда, такъ какъ шесть часовъ — это самое оживленное время въ маленькомъ городѣ. Съ приближеніемъ почтового парохода на набережную спѣшатъ, ковыляя, люди на костыляхъ, сюда же привозятъ въ креслахъ на колесахъ калѣкъ. Четыро человѣка стоятъ на готовѣ, чтобы принять канатъ; съ полдюжины молодыхъ женщинъ собрались сюда, чтобы опустить письма въ почтовый ящикъ парохода. Цѣлая толпа женъ моряковъ явилась сюда, чтобы поглядѣть, какіе купцы или комиссіонеры пріѣхали теперь въ городъ. И Армія Спасенія тутъ же на-лицо съ плакатами и воззваніями; въ руки суются записки, на которыхъ напечатано: «Торжественное молитвенное собраніе въ 7 ¹/₂. К. Ольхенъ, кадетъ I. С. Коргезенъ, майоръ. № 13. Готовься предстать передъ Господомъ Богомъ». Раздается первый свистокъ, вслѣдъ за этимъ — второй.

По набережной несется дама, поддерживая обѣими руками платье.

— Вы ѣдете съ нами? — спрашиваетъ штурманъ съ бугшприта судна.

— Нѣтъ, — отвѣчаетъ она, задыхаясь

Она хочетъ только, подобно другимъ, присутствовать на празднествѣ. И она, слава Богу, пришла во-время, чтобы увидать, какъ выгружаютъ два ящика съ пивомъ для гостиницы.

Но вотъ раздается третій свистокъ, сходни снимаются, и машина начинаетъ работать.

Теперь вся эта человѣческая масса отчаливаетъ обратно и разсѣивается по городу. Но тѣ, которые заинтересованы въ этомъ, идутъ за почталіономъ; молодыя дамы, ожидающія письма, и мужчины, получающіе «Западную газету». По прошествіи часа, цѣлаго часа волненій и нетерпѣливыхъ ожиданій, часа полнаго надеждъ и волненій, каждый получаетъ свои новости. Послѣ этого всѣ расходятся по домамъ. Послѣ ужина избранные отцы города отправляются въ «Ферейнъ», чтобы ознакомиться съ новыми газетами.

Такъ проходитъ въ городкѣ воскресный день. И такъ же спокойно и мирно проходитъ понедѣльникъ, и такъ проходитъ одинъ мѣсяцъ за другимъ. Но вотъ наступили ужасные годы, когда городъ былъ потрясенъ въ своихъ основахъ. Въ сущности только церковь да можетъ быть еще два-три учрежденія остались неприкосновенными.

*  *  *

Началось это такъ естественно и незамѣтно, какъ начинается все на свѣтѣ. Повѣсился фотографъ Розенъ, человѣкъ съ одной ногой, — ни разу въ своей жизни не попавшій въ свою колею. Онъ вѣчно перебирался съ одной квартиры на другую, не находя себѣ постояннаго пристанища, потому что у него всюду были долги. Однажды онъ отнесъ въ закладъ всѣ свои фотографическіе аппараты и пропилъ деньги. Послѣ этого онъ повѣсился. Но передъ этимъ онъ ухитрился обручиться; его невѣста была дочерью мелкаго торговца. Она ходила всегда въ шляпкѣ и съ зонтикомъ и причисляла себя къ самымъ хорошенькимъ дѣвушкамъ города, хотя ей навѣрное было уже за тридцать лѣтъ. Ходили слухи, что она не разъ выручала своего фотографа, когда онъ нуждался въ деньгахъ, такъ что теперь у нея самой оставалось чрезвычайно мало. Но незамужнія дамы ея возраста утверждали, что она давала ему только то, что сама зарабатывала, и фотографъ долженъ былъ повѣситься, бѣдняга, чтобы избѣжать свадьбы, такъ какъ, въ сущности, онъ былъ умный и образованный человѣкъ, прекрасно понимающій, что его ожидаетъ.

Фотографъ Розенъ увлекъ своимъ примѣромъ и таможеннаго чиновника Ользена. Ользенъ не повѣсился, но онъ нанесъ себѣ вредъ на всю жизнь. Всегда бываетъ такъ, когда люди незначительнаго положенія и происхожденія берутъ женъ изъ высшаго общества. Ользенъ укралъ деньги изъ таможенной кассы; было установлено, что онъ хапнулъ около трехсотъ кронъ. Оказалось, что многіе люди предвидѣли заранѣе, что это должно принять скверный оборотъ. Вѣдь таможенный чиновникъ Ользенъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые съ наступленіемъ весны обязательно ходятъ въ бѣлой соломенной шляпѣ и въ свѣтломъ костюмѣ, и если въ городѣ былъ такой человѣкъ, у котораго изъ кармана пиджака высовывался кончикъ шелковаго платка, и который разгуливалъ съ тросточкой въ рукѣ, то это былъ Ользенъ. А между тѣмъ весь городъ зналъ, кто была его мать. Она была вдова, зарабатывающая свой хлѣбъ стиркой и чисткой. Но Ользенъ не хотѣлъ быть хуже остальныхъ сослуживцевъ; онъ сталъ вращаться въ обществѣ фотографа Розена и такихъ «собутыльниковъ», которые могли расплачиваться наличными деньгами за кегельбанъ, пиво и желтые башмаки. Да, это должно было окончиться катастрофой. Ользену отказали отъ мѣста въ таможнѣ.

Весь городъ былъ заполненъ сплетнями, а Іенсенъ, служащій у Берга, сочинилъ даже по поводу этихъ двухъ событій нѣсколько стихотвореній. Но тогда вмѣшался консулъ. Собственно говоря, консулъ выразился только неодобрительно по поводу жалкаго стихотворенія Іенсена, хотя Іенсенъ служилъ не у него, а у купца Берга. Консулъ высказался открыто, что фоіографъ Розенъ и Ользенъ съ таможни были единственными соперниками Іенсена. Этимъ было все сказано. Слѣдствіемъ этого было то, что Іенсенъ, служащій у Берга, не пріобрѣлъ извѣстности своимъ стихотвореніемъ. Нѣтъ, наоборотъ: рѣшительно нѣтъ. А послѣ этого началась исторія изъ-за молодой жены капитана, Олавы Воллертзенъ, изъ-за того только, что за послѣднее время она никуда не показывалась. Не потому именно, что это было ей вмѣнено въ обязанность появляться то тамъ, то здѣсь, — въ этомъ не было никакой необходимости; но съ другой стороны, вѣдь каждый человѣкъ долженъ же бывать въ магазинахъ, въ булочной, въ кружкѣ своихъ друзей, и нельзя же было прекращать всякое сношеніе съ городомъ! А Олава Воллертзенъ оставалась все время у себя дома. Чѣмъ же занималась она тамъ такъ старательно?

Она, молодая и красивая, была всего три года замужемъ; мужа ея вотъ уже два года не было дома, онъ былъ въ плаваніи. Онъ былъ капитаномъ на одномъ изъ пароходовъ консула. У нихъ былъ ребенокъ. Благосостояніе и порядокъ царили въ маленькомъ домикѣ съ розами на окнахъ, и никому не могло бы прійти въ голову, чтобъ тамъ могло что-нибудь случиться. Дѣвочка-подростокъ, служившая въ домѣ, также не замѣчала, чтобы Олава была «возбуждена», или принадлежала къ Арміи Спасенія. Она только держалась въ сторонѣ отъ людей.

Такъ прошло нѣсколько недѣль. Стояла тихая погода, и ловля макрелей была удачная, хотя дальше, на взморьѣ бушевала сильная буря. Однажды утромъ два лоцмана привели на буксирѣ въ бухту трехмачтовый корабль, который они нашли ночью на взморьѣ, у маяка. Онъ блуждалъ одиноко и уже началъ тонуть. Какое великолѣпное, но никуда не годное судно!

Это было необыкновенное зрѣлище, когда этотъ трехмачтовый корабль волокли въ бухту. Эльза гуляла невдалекѣ со своими подругами и первая увидала его.

— Смотрите туда! — закричала она, указывая на бухту. Онѣ тотчасъ же увидали, что это былъ чужой корабль, не принадлежащій городу.

— Это корабль, который они нашли сегодня ночью, — добавила она. — Они получатъ вознагражденіе!

Подруги должны были согласиться, что она была права — юркая дѣвочка! Она все понимала, несмотря на то, что была еще очень молода.

— Пойдемте, скажемъ объ этомъ женамъ лоцмановъ, — сказала добродушно Эльза. — Вѣдь дѣло идетъ о вознагражденіи.

И онѣ отправились. Эльза чувствовала себя очень гордой, какъ будто она сама нашла корабль. Она важничала передъ подругами и старалась припомнить какую-нибудь новость, которой она могла бы озадачить ихъ.

Она начала:

— Знаете, Іенсенъ, служащій у Берга, запачкалъ свои новые брюки масляной краской? Ахъ, теперь не имѣло больше смысла острить на счетъ Іенсена, послѣ того, какъ консулъ высказалъ свое мнѣніе о немъ!

— Не можетъ быть!

— А вы этого не знали? Но это ему подѣломъ, онъ вѣчно задираетъ носъ!

— Ха, ха, ха, какъ смѣшно!

— Такъ вы, можетъ быть, тоже не знаете, что Олава Воллертзенъ въ такомъ положеніи?

— Въ какомъ?

— Въ такомъ! — и Эльза выставила впередъ животъ.

Подруги въ ужасѣ всплеснули руками и сказали:

— Нѣтъ, Боже сохрани, этого не можетъ быть!

— Но Эльза слышала это изъ достовѣрныхъ источниковъ.

— Но вѣдь Воллертзенъ два года уже какъ уѣхалъ! Это совершенно невозможно!

— Да теперь вы можете вѣритъ или не вѣрить, какъ хотите, но не забывайте, что я вамъ это сказала.

Молоденькія дѣвушки не могли понять, какъ это могло случиться, вѣдь если отецъ два года тому назадъ уѣхалъ, онъ никоимъ образомъ не могъ имѣть ребенка; и Эльза не могла имъ этого объяснитъ, хотя она и была больше освѣдомлена, чѣмъ онѣ.

Отъ лоцмановъ молодыя дѣвушки отправились прямо на набережную. Судно было уже причалено, воду выкачали, и оно красовалось, покачиваясь на водѣ.

Тогда консулъ отправился на бортъ. Весь городъ собрался на набережной и слѣдилъ за нимъ. Нѣсколько человѣкъ стояли у него поперекъ дороги, онъ вѣжливо попросилъ, чтобы его пропустили.

Онъ былъ благороденъ и черноволосъ, въ свѣтломъ костюмѣ, съ цвѣткомъ въ петличкѣ. Подъ мышкой онъ несъ портфель. Онъ осмотрѣлъ корабль сверху донизу и сталъ составлять протоколъ. Онъ записалъ то, что видѣлъ самъ, и то, что ему разсказали лоцманы. Одного изъ зрителей, стоящихъ на набережной, позвали на корабль, чтобы онъ держалъ консулу чернильницу въ то время, какъ онъ обходилъ и записывалъ…

Этотъ годъ былъ замѣчателенъ тѣмъ, что почти въ каждомъ мѣсяцѣ можно было отмѣтиль какое-нибудь хотя маленькое происшествіе. Пожаръ у учителя Эліассена нельзя было причислить къ числу ежедневныхъ событій. Добрый Элліассенъ, ему поистинѣ помогло Провидѣніе! Этого нельзя было отрицать. Не болѣе года тому назадъ онъ за большую сумму застраховалъ свой домъ, хозяйственныя строенія и весь свой домашній скарбъ, а теперь все сгорѣло до тла. Учитель Эліассенъ былъ также кассиромъ «Ферейна», а при пожарѣ сгорѣла вся наличность денежной кассы. Это было самое ужасное; нѣсколько сотъ кронъ исчезли, какъ дымъ. На общемъ собраніи «Ферейна» было предложено не взыскивать съ кассира денегъ, но Элліассенъ всталъ со своего мѣста и сказалъ растроганнымъ голосомъ, что пусть лучше и онъ, и его жена, и его многочисленныя маленькія дѣти будутъ ходить нагими, чѣмъ онъ допуститъ, чтобы ему простили хотя бы единый мѣдный хеллеръ. «Ферейнъ» якобы оказалъ ему большую честь, выбравъ его на этотъ отвѣтственный пость, и онъ прекрасно сознаетъ наложенныя на него обязанности.

Тогда внезапно восторгъ овладѣлъ всѣми членами «Ферейна», и они собрали между собою двѣсти кронъ для покупки учителю домашней утвари.

*  *  *

Наступила осень, плохая погода, темныя ночи. Оба ночныхъ сторожа встрѣчаются попрежнему на рынкѣ макрелей; они здороваются, болтаютъ между собою и идутъ вверхъ по улицѣ. Темная ночь, и только фонарь у гостиницы распространяетъ тускливый свѣтъ. Одинъ изъ сторожей беретъ своего коллегу подъ руку и крѣпко держитъ его. Они стоятъ и смотрятъ…

Происходитъ нѣчто странное, Тоннесъ Глай идетъ спокойнымъ шагомъ внизъ по улицѣ и направляется прямо въ конторѣ консула. Но вѣдь теперь ночь! Когда онъ доходитъ до верхушки лѣстницы, онъ останавливается и стоитъ нѣсколько секундъ, наклонивъ слегка голову набокъ, благодаря мыслямъ, отягощающимъ ее. Но едва сторожа собрались поставить ему удивленный вопросъ, какъ самъ консулъ отворилъ ему дверь. Это было самое удивительное изъ того, что они пережили за тѣ пятнадцать лѣтъ, что охраняли городъ! Они остаются стоять тамъ, гдѣ стояли.

Тоннесъ Глай вошелъ тихонько и ждалъ пока консулъ запретъ дверь. Затѣмъ его повели въ самую отдаленную комнату конторы. И здѣсь такъ-же дверь была плотно и крѣпко заперта.

— Я думаю, не стоитъ зажигать огонь, — сказалъ консулъ. — Фонарь гостиницы бросаетъ сюда немного свѣту. Но садитесь, пожалуйста. Садитесь вотъ сюда!

Тоннесъ Глай почтительно сѣлъ на кончикъ стула.

— Такъ вотъ, это было какъ разъ то, что я хотѣлъ вамъ сказать, — началъ консулъ. — Вы это уже знаете. Вы видѣли меня одинъ или два раза, коротко говоря, нѣсколько разъ. Сколько разъ вы меня видѣли?

— Семь разъ, господинъ консулъ, — отвѣчаетъ Тоннесъ Глай.

— Такъ часто я не бывалъ у нея, — сказалъ консулъ. — Это было два-три раза, въ этомъ я признаюсь. Два-три маленькихъ раза.

Тоннесъ Глай возражаетъ:

— Семь разъ, господинъ консулъ. Извините меня за мое замѣчаніе.

Консулъ зажигаетъ сигару, но не предлагаетъ Тоннесу Глайю.

— Пусть будетъ такъ, — говоритъ онъ и пускаетъ дымъ на воздухъ. — Но я надѣюсь, относительно другихъ вопросовъ, мы будемъ съ вами солидарны, мой добрый Янсенъ.

Но его не проведешь, и онъ не дѣлается мягче отъ того, что консулъ называетъ его «добрымъ Янсеномъ».

— Всего только Тоннесъ Глай, господинъ консулъ, — возражаетъ онъ.

Консулъ киваетъ головой и выпускаетъ изо рта сигарный дымъ.

— Хорошо… Ты говорилъ, что видѣлъ меня выходящимъ изъ ея дома. Это, во-первыхъ. Во-вторыхъ, ты сказалъ ей, что я долженъ тебя наградить. Сколько ты требуешь? — Съ этими словами консулъ предлагаетъ Тоннесъ Глайю сигару, отъ которой онъ однако отказывается. Онъ настаиваетъ, но Тоннесъ все-таки отказывается.

— Сколько я требую? — отвѣчаетъ онъ. — Мнѣ нужно не много при моей бѣдной жизни. Это долженъ рѣшить самъ господинъ консулъ.

— Сколько?

— Въ этомъ отношеніи я нахожусь во власти господина консула.

— Гм… Да, это возможно. Да, ты это доказываешь на дѣлѣ. Мнѣ не нужно заключать съ тобой сдѣлки, Тоннесъ Глай. Но я не люблю, чтобъ обо мнѣ лгали, злословили, сплетничали: у меня семья. Поэтому я хочу заткнуть тебѣ ротъ. Вотъ именно то, что я хочу. Я говорю достаточно ясно.

Тогда Тоннесъ Глай почтительно спрашиваетъ:

— Кто долженъ быть отцомъ, господинъ консулъ?

Консулъ отвѣчаетъ:

— Отцомъ? Это ужъ не мое дѣло.

— Женщинѣ одной не такъ-то легко это обдѣлать, — говоритъ Тоннесъ Глай. — Господинъ консулъ долженъ это обдумать.

— Да, что же ты придумалъ?

Тонпесъ вертитъ въ рукахъ свою шляпу и соображаетъ.

— Господинъ консулъ могъ бы меня выдать за отца, — говоритъ онъ. — Конечно, если она сама на это согласится.

Консулъ пронизываетъ его взглядомъ и чувствуетъ себя внезапно спасеннымъ.

— Я всегда говорилъ, что у тебя удивительная голова, Янсенъ. Я уже неоднократно желалъ себѣ твою голову, Янсенъ.

Но тотъ остается попрежнему холоденъ.

— Меня обыкновенно не зовутъ Янсенъ, господинъ консулъ. Это преувеличеніе. Мое имя Тоннесъ Глай.

— Да, да, Тоннесъ Глай, хорошо. Но я часто желалъ себѣ твою голову. Твое предложеніе очень цѣнно. Я думаю, оно что-нибудь да стоитъ и въ денежномъ отношеніи. Сколько ты самъ думаешь?

Тоннесъ Глай обдумываетъ.

— Тысячу кронъ.

Консулъ вздрагиваетъ, какъ ужаленный.

— Боже тебя сохрани! Ты знаешь, что у меня семья. Говори серьезно, парень!

— Тысячу кронъ, господинъ консулъ. Извините мое неумѣстное замѣчаніе.

— Объ этомъ не можетъ быть и рѣчи! — говоритъ консулъ и встаетъ съ своего мѣста. Онъ смотритъ задумчиво въ окно. Затѣмъ оборачивается къ Тоннесу Глайю и рѣшаетъ: — Нѣтъ, тогда у насъ ничего не выйдетъ. Извини, что я тебя такъ поздно побезпокоилъ. Я поищу кого-нибудь другого.

— А что думаетъ господинъ консулъ сдѣлать cо мною? — спрашиваетъ Тоннесъ Глай и встаетъ съ мѣста.

— Съ тобой? Что я съ тобой сдѣлаю, чортъ? — говоритъ консулъ, вдругъ задрожавъ отъ гнѣва. — Я прикажу тебя завтра же арестовать! Вонъ отсюда!

Консулъ хватается за дверь, а Тоннесъ Глай дѣлаетъ видъ, что хочетъ уходить.

— Позвольте мнѣ объяснить вамъ, въ чемъ дѣло, — говоритъ онъ смиренно. — Я все же самый удобный изъ всѣхъ, кого можетъ достать господинъ консулъ.

Консулу ясно, что Тоннесъ Глай правъ, но онъ золъ и возражаетъ.

— Я сказалъ, что возьму другого. А затѣмъ — довольно! Но слишкомъ очевидно, что Тоннесъ Глай правъ. Поэтому, когда онъ доходитъ до парадной двери, консулъ тащитъ его обратно и снова запираетъ дверь. Оба идутъ обратно въ контору.

Консулъ приказываетъ:

— Ты хотѣлъ мнѣ что-то объяснить? объясняй!

— Что такое тысяча кронъ для состоятельнаго человѣка! — говоритъ Тоннесъ Глай.

— Конечно, я не нищій, но тебя это не касается. Естественно, что я не могу пожаловаться на недостатокъ земныхъ благъ и надѣюсь, что таково всеобщее мнѣніе обо мнѣ.

— Да сохранитъ васъ Господь, господинъ консулъ!

— Значитъ такъ. Но тысячу кронъ — никогда!

— Все это можно уладить самымъ пріятнымъ образомъ.

— Но какъ же?

— Въ разсрочку. По частямъ.

— И ты осмѣливаешься мнѣ это предлагать?

Тоннесъ Глай восклицаетъ:

— Въ разсрочку? — Господинъ консулъ! — Разрази меня Господь на этомъ мѣстѣ….

— Но я думаю, что ты это все-таки подумалъ.

— Да, развѣ нельзя было бы раздѣлить эту сумму на двѣ части? На двоихъ? Если господинъ консулъ не въ состояніи заплатить одинъ, то она можетъ добавитъ такъ сказать, подѣлиться съ господиномъ консуломъ. У нея много денегъ.

Консулъ быстро встаетъ съ мѣста. — Теперь убирайся! Вонъ! Слышишь….. Впрочемъ, ты можетъ-быть уже говорилъ съ нею объ этомъ?

— Я намекалъ ей.

Консулъ обдумываетъ и садится опять.

— Дѣло не въ томъ, что я не въ состояніи былъ бы этого сдѣлать, — говоритъ онъ. — Но хотѣть и быть въ состояніи исполнить — это двѣ вещи разныя. Это равняется тому, что я отдалъ бы деньги своихъ собственныхъ дѣтей…… Сколько она думаетъ взять на себя?

— Этого она не говорила. Но она во всѣхъ отношеніяхъ очень добра, это извѣстно господину консулу. Она, конечно, не будетъ скряжничать.

— Половину, — говоритъ рѣшительно консулъ. — Ты думаешь, я торгуюсь? Больше чѣмъ половину она не должна платить.

Въ этомъ вопросѣ они оказались солидарны.

— Мою половину ты можешь получить завтра. Когда кассиръ будетъ здѣсь; у меня нѣтъ ключей.

Консулъ выпустилъ Тоннеса Глайа, а самъ вернулся въ контору, зажегъ лампу и сѣлъ помѣчтать покурить и взвѣсить…

Ночные сторожа все стояли на томъ же мѣстѣ. Они видѣли, какъ впустили Тоннеса Глайа въ долъ и какъ его выпустили обратно. Но они ничего не слышали. И они абсолютно ничего не могли понять. Поэтому они рѣшили нагнать Тоннеса Глайа. Но это имъ не удалось. Тоннесъ Глай увидалъ ихъ; онъ направился прямо къ гостиницѣ, прошелъ мимо нея и скрылся по ту сторону фонаря, гдѣ его никто не могъ увидать.

*  *  *

И снова встрѣчаются въ вечерніе часы ночные сторожа, устраиваются поуютнѣе съ трубкой во рту, ведутъ разговорь и прогуливаются.

— Я опять перешелъ на жевательный табакъ для трубки, говоритъ одинъ изъ нихъ.

— Я тоже, — отвѣчаетъ другоі, зажитая трубку.

— Кардусскій табакъ, который я обыкновенно употреблялъ раньше, съ годами чертовски вздорожалъ.

— Онъ настолько дорогъ теперь, что его и не купишь.

— Всѣ жизненные продукты растутъ въ цѣнѣ. Скоро невозможно будетъ жить. Да, развѣ то, что я говорю, не правда?

— Это кажется богохульнымъ, Тобизенъ, но это правда, что ты говоришь! А что касается жизненныхъ потребностей, то я вижу, что всѣ должны копить деньги и слѣдить за тѣмъ, чтобы «грошей хватало», какъ правильно говорить старинная пословица. Моя младшая дочь конфирмовалась весной. Ты думаешь, мы были въ состояніи купить ей новое платье? Это такое важное и отвѣтственное событіе, но она должна была надѣть платье своей сестры.

— Люди завидуютъ намъ, чиновникамъ. Они говорятъ, что у васъ деньги вѣрныя. Теперь я спрашиваю тебя, Маркуссенъ, какая польза мнѣ, что я чиновникъ, если жизненные потребности такъ вздорожали, что больше жить невозможно? Едва я получу свое нищенское жалованіе, какъ, глядишь, его уже нѣтъ. Деньги будто уплываютъ.

— Теперь я спрашиваю тебя, Тобизенъ, какъ ты думаешь, кому это извѣстно болѣе другихъ? Мнѣ. Когда гроши будутъ невидимы въ моихъ собственныхъ рукахъ, значитъ жить невозможно.

— А между тѣмъ въ этомъ году макрели совсѣмъ не были рѣдкостью. Но всѣ люди жалуются. Я слышалъ, что банкъ хочетъ отказывать въ кредитѣ.

— Что ты только ни скажешь! Но это же это говоритъ?

— Да всѣ говорятъ. Въ скоромъ времени будетъ такъ, что никто кромѣ консула не будетъ пользоваться довѣріемъ.

— Да, консулъ не принимается въ разсчетъ. У него, небось, изобиліе по всѣмъ отраслямъ. У консула такъ: если ему не повезетъ въ одномъ дѣлѣ, онъ наживаетъ на другомъ и наживаетъ съ избыткомъ. А къ тому же у него еще пароходы.

Сторожа плетутся по тротуару. Вдругъ они слышатъ стукъ почтовой кареты.

— Вотъ она опять куда-то ѣдетъ.

Они останавливаются, и акушерка проѣзжаетъ мимо нихъ.

— Посмотримъ, куда она ѣдетъ, — говоритъ Маркуссенъ.

— Да, я хотѣлъ именно тебѣ это предложить, — отвѣчаетъ Тобизенъ.

— Она завернула налѣво отъ фонаря? Она ѣдетъ къ болоту, слѣдовательно, къ Олавѣ Воллертзенъ.

— Развратница! Ола вела себя непристойно для замужней женщины. Какъ ты думаешь, что скажетъ на это Воллертзенъ?

— Молчи уже лучше!

— И она еще имѣетъ нахальство принимать акушерку.

— Я ничего больше не скажу. И Воллертзенъ, который вотъ уже два года, какъ уѣхалъ…

Акушерка ѣхала къ Олавѣ Воллертзенъ. На слѣдующее утро объ этомъ зналъ весь городъ. Теперь это не могло больше оставаться въ тайнѣ. И хитрая Олава, которая была такъ ловка, держась въ сторонѣ отъ людей!..

Но отецъ — кто былъ отецъ?

Да, Тоннесъ Глай не скрывалъ, что онъ былъ отцомъ — извините за выраженіе! И во всемъ городѣ не было человѣка, который бы этому не удивлялся. Никто не могъ этого понять. Будь это по крайней мѣрѣ по влеченію сердца, такъ какъ Олава была молода и красива. Но съ Тоннесъ Глаемъ! Это былъ одинъ развратъ!

И самъ Тоннесъ Глай удивлялся, какъ ему удалось завлечь ее. Но онъ защищалъ ее, говоря, что красивыя женщины бываютъ иногда очень странныя, имъ вдругъ начинаетъ нравиться человѣкъ самаго ничтожнаго положенія и вида. Такъ, вѣроятно, и было въ этомъ случаѣ.

Но Тоннесъ Глай ходилъ по прежнему скромный и тихій, и среди своихъ «единомышленниковъ» онъ пользовался не меньшимъ уваженіемъ. Этотъ каналья Тоннесъ Глай, думали они, выказалъ себя съ совсѣмъ другой стороны. Онъ можетъ въ одинъ прекрасный день открыть торговлю, сдѣлаться оптовымъ негоціантомъ и называться Янсеномъ. У него голова ко всему приспособлена, онъ ужъ теперь выглядитъ маленькимъ купцомъ, съ каждымъ днемъ онъ становится дороднѣе.

Къ концу зимы взорвалась бомба. Ахъ, всѣ предыдущія событія блѣднѣютъ передъ этой ужасной катастрофой! Консулъ обанкрутился. За послѣднее время многимъ казалось страннымъ то, что консулъ ставилъ на своихъ векселяхъ совершенно непонятныя фамиліи; тогда коммерсантъ Бергъ внесъ предложеніе отказаться отъ подобныхъ векселей. Онъ хотѣлъ бы замѣнить этого поручителя кѣмъ-нибудь посолиднѣе. Но это было бы слишкомъ рѣзко относительно такого человѣка, какъ консулъ. Если онъ находилъ фамилію надежной, значитъ она была надежна. Коротко говоря, негоціантъ Бергъ провалился со своимъ предложеніемъ.

Во время этого маленькаго инцидента въ присутствіи консулъ чувствовалъ себя совсѣмъ разбитымъ. Но онъ забралъ себя въ руки и казался спокойнымъ и хдаднокровнымъ. У него оставалась еще одна надежда, послѣдняя, онъ ждалъ телеграммы отъ капитана Воллертзена, уѣхавшаго съ кораблемъ, нагруженнымъ фруктами; короткую, благопріятную телеграмму относительно одного дѣла, о которомъ велись переговоры въ Нью-Іоркѣ.

— Господинъ негоціантъ Бергъ требуетъ болѣе надежнаго имени, — сказалъ консулъ. — На мой взглядъ всякая фамилія есть чистая формальность. Я буду имѣть честь на слѣдующемъ собраніи заплатить по всѣмъ векселямъ.

Да, видите ли, это было заслуженное наставленіе… Но состоялось слѣдующее засѣданіе, и консулъ не заплатилъ по векселямъ. Ахъ, онъ вообще не платилъ больше ни по одному векселю! Телеграмма Воллертзена была мало утѣшительна, напротивъ, ее можно было назвать почти безумной. Воллертзенъ покинулъ свой корабль, онъ былъ напуганъ секретнымъ письмомъ, полученнымъ изъ дому, и теперь ѣхалъ домой.

Теперь у консула не было другого исхода… Онъ поднялся со своего мѣста, стряхнулъ пыль съ воротника и принужденъ былъ сдѣлать уважаемой дирекціи банка прискорбное сообщеніе: большіе убытки, несчастія съ кораблями, тяжелыя времена, — все это было причиной тому, что онъ не могъ больше оставаться на своемъ посту и принужденъ сложить съ себя почетную должность.

Засѣданіе было тотчасъ же прервано.

Извѣстіе распространилось по всему городу, все пришло въ необычайное волненіе, женщины плакали. Въ маленькомъ городкѣ взорвалась бомба. Консулъ обанкрутился, кто же могъ тогда твердо стоять на своихъ ногахъ? Онъ былъ знатнѣйшимъ въ городѣ и его столпомъ; быть можетъ онъ и бывалъ часто упрямъ и высокомѣренъ, но никто, кромѣ Бога, не могъ ему противорѣчить. И вотъ въ концѣ-концовъ Богъ подготовилъ ему полное пораженіе. Скоро выяснилось, что очень многіе должны были послѣдовать за нимъ въ его паденіи.

Этотъ былъ грандіозный провалъ. Даже единственный звукъ городка замолкъ, не слышались больше удары молотка, доносившіеся съ верфи. Негоціантъ Бергъ тотчасъ же организовалъ маленькую корабельную верфь на акціяхъ, но молотки не прыгали уже такъ усердно, нѣтъ, это былъ далеко не тотъ звукъ.

Все было парализовано. Консулъ, его домъ, его дѣла составляли жизнь и украшеніе мѣстечка, а теперь одно горе было видѣть этого самаго консула, какъ онъ останавливался на улицѣ и давалъ изъ своего обанкрутившаго кошелька нищему серебряную монету. Въ этомъ лежала настоящая драма и иронія надъ самимъ собой. Когда все начало такъ рушиться, Эльза могла пасть вмѣстѣ съ другими, развѣ она была обезпечена болѣе другихъ отъ банкротства? Теперь она могла съ такимъ же успѣхомъ взять себѣ въ мужья Іенсена, служащаго у Берга, хотя по положенію онъ стоялъ гораздо ниже ея. Было совсѣмъ грустно видѣть, какъ неохотно и нерадостно шла она къ алтарю…

Коротко говоря, въ городѣ было подорвано почти все, кромѣ церкви. Только жена капитана Андерсена продолжала подметать дорожки своимъ старомоднымъ шлейфомъ, такъ какъ она была еще состоятельна, и ея средства позволяли ей это дѣлать. И Тоннесъ Глай становился все дороднѣе и дороднѣе, но во всемъ остальномъ онъ держалъ себя попрежнему скромно и не начиналъ никакого дѣла.

Теперь купецъ Бергъ выдвинулся въ знатные люди. Онъ сдѣлался директоромъ банка и ораторомъ. Но купецъ Бергъ — это былъ не консулъ. Сущее наказанie было слушать его и видѣть, какъ онъ выступалъ по городскимъ дѣламъ: онъ былъ такой неловкій! Такъ напримѣръ, онъ самъ называлъ себя директоромъ, а не могъ связать плавной, красивой рѣчи, еслибъ даже вопросъ касался его жизни. Онъ работалъ надъ этимъ, работалъ, какъ волъ, чтобы научиться красиво нагибаться, кланяться и говорить, но еслибъ его манеры были бы даже вдвое изящнѣе, это все-таки не были манеры и рѣчи консула. Что говорилъ консулъ, когда его кто-нибудь навѣщалъ? «Я радъ васъ видѣть!» — говорилъ консулъ. А если купецъ Бергъ кого-нибудь принималъ, то онъ шаркалъ ногой, какъ лошадь, и говорилъ изысканно вѣжливо: «Здравствуйте, я радуюсь вашему присутствію!» А когда у его жены была стирка бѣлья, то онъ говорилъ, что у него въ домѣ «освѣтляютъ платье».

Его жена также не подходитъ къ своему новому положенію. Во всякомъ случаѣ, она обладала достаточной долей нахальства. Такъ, напримѣръ, она получала письма, на конвертахъ которыхъ стояло: Ея Высокородію госпожѣ Бергъ. Что это значило: высокородію? Почтмейстеръ долгое время дѣлалъ видъ, что онъ ничего не замѣчаетъ. Но со временемъ люди стали мириться со всѣмъ. Нельзя было отрицать того, что негоціантъ Бергъ былъ дѣйствительно богатый человѣкъ. Съ годами онъ наживалъ все большія суммы денегъ и велъ все большее количество дѣлъ; въ концѣ концовъ онъ сдѣлался консуломъ, а жена, его, благодаря этому — знатнѣйшей дамой города. И подрастающее поколѣніе видѣло, какъ городокъ процвѣталъ подъ новымъ скипетромъ. А консулъ — старый консулъ — сдѣлался агентомъ по ввозу макрелей и агентомъ страхового общества. И это въ томъ городѣ, гдѣ онъ когда-то былъ первымъ! Но когда онъ сдѣлался кроткимъ и больше углубился въ себя, то Гоподь послалъ ему большую милость: его дочь Корелія вышла замужъ за богатаго человѣка. И Корелія сдѣлалась сокровищемъ для своего мужа.