Борлей и его время (Маколей)/ДО

Борлей и его время
авторъ Томас Бабингтон Маколей, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англійскій, опубл.: 1832. — Источникъ: az.lib.ru • (Апрѣль, 1832).
Memoirs of the Life and Administration of the Right Honourable William Cecil Lord Burghley, Secretary of State in the Reign of King Edward the Sixth, and Lord High Treasurer of England in the Reign of Queen Elizabeth. Containing an Historical View of the Times in which he lived, and of the many eminent and illustrions Persons with whom he was connected; with Extraits, from his Private and Official Correspondence and other Papers, now first published from the Originals. By the Reverend Edward Nares, D. D., Regius Professor of Modern History in the University of Oxford. 3 vols. 4-to. London; 1828. 1832.

Маколей. Полное собраніе сочиненій.

Томъ II. Критическіе и историческіе опыты. 2-е исправленое изданіе.

Подъ общею редакціею Н. Л. Тиблена

Санктпетербургъ и Москва. Изданіе Книгопродавца-Типографа М. О. Вольфа. 1866

Борлей и его время.
(Апрѣль, 1832).

Memoirs of the Life and Administration of the Right Honourable William Cecil Lord Burghley, Secretary of State in the Reign of King Edward the Sixth, and Lord High Treasurer of England in the Reign of Queen Elizabeth. Containing an Historical View of the Times in which he lived, and of the many eminent and illustrions Persons with whom he was connected; with Extraits, from his Private and Official Correspondence and other Papers, now first published from the Originals. By the Reverend Edward Nares, D. D., Regius Professor of Modern History in the University of Oxford. 3 vols. 4-to. London; 1828. 1832. «Мемуары о жизни и управленіи достопочтеннаго Вилліама Сесиля, лорда Борлея, государственнаго секретаря въ правленіе короля Эдуарда VI и лорда великаго казначея Англіи въ правленіе королевы Елисаветы, содержащіе въ себѣ; историческій обзоръ времени, въ которое онъ жилъ; оцѣнку многихъ замѣчательныхъ и знаменитыхъ лицъ, съ которыми онъ находился въ сношеніяхъ, и извлеченія изъ его частной и оффиціяльной корреспонденціи и другихъ бумагъ. Первое изданіе по оригиналамъ.» Почтеннаго Эдуарда Нэрса, профессора новой исторіи въ Оксфордскомъ университетѣ. 3 тома 4°. Лондонъ, 1828. 1832.

Сочиненіе доктора Нэрса исполнило насъ удивленіемъ, подобнымъ тому, какое чувствовалъ капитанъ Лемуилъ Гулливеръ, — когда онъ впервые высадился въ Бробдингнагѣ и увидѣлъ рожь съ дубъ Новаго лѣса^[1], наперстки не менѣе ведра и корольковъ величиною съ индѣйскаго пѣтуха. Вся книга и каждая составная часть ея гигантскихъ размѣровъ. Заглавіе такъ же длинно, какъ обыкновенное предисловіе; предисловіе можетъ составить обыкновенную книгу; самая же книга содержитъ въ себѣ столько же матеріала для чтенія, какъ обыкновенная библіотека. Мы не можемъ лучше опредѣлить достоинства груды лежащей предъ нами бумаги, какъ сказавши, что она состоитъ почти изъ 2,000 мелко печатанныхъ страницъ in-quarto, что она занимаетъ 1,500 кубическихъ дюймовъ и вѣситъ 60 Фунтовъ. Во времена допотопныя подобныя книги считались бы легкимъ чтеніемъ для Гильпы и Шалома^[2]. Но къ несчастію, жизнь человѣческая продолжается нынѣ 70 лѣтъ; и мы не можемъ не подумать, что несправедливо со стороны д-ра Нэрса требовать отъ насъ столь значительной части столь короткаго существованія.

Всякая другая работа, — работа воровъ на рабочихъ мельницахъ, дѣтей на фабрикахъ, негровъ на сахарныхъ плантаціяхъ, — пріятное отдохновеніе въ сравненіи съ трудомъ прочтенія этихъ томовъ. Говорятъ, въ Италіи былъ преступникъ, которому позволили сдѣлать выборъ между Гвиччіардини и галерами. Онъ выбралъ исторію. Но Пизанская война была ему не по силамъ. Онъ раздумалъ и пошелъ на галеры. Гвиччіардини, — хотя онъ, конечно, не самый занимательный изъ писателей, — въ сравненіи съ докторомъ Нэрсомъ — Геродотъ или Фруассаръ. Не только объемомъ, но и удѣльнымъ вѣсомъ, эти мемуары превосходятъ всѣ другія человѣческія произведенія. О каждомъ предметѣ, о которомъ разсуждаетъ профессоръ, онъ производитъ втрое болѣе страницъ, нежели другой, и каждая изъ его страницъ такъ же скучна, какъ три другаго. Его книга разрослась въ свои огромные размѣры безконечными повтореніями, эпизодами, не имѣющими никакого отношенія съ главнымъ дѣйствіемъ, цитатами изъ книгъ, которыя можно найти во всякой летучей библіотекѣ, и размышленіями, которыя, если они и бываютъ случайно справедливы, то такъ ясны, что непремѣнно должны прійти на мысль каждому читателю. Онъ употребляетъ болѣе словъ для объясненія и защиты какой-нибудь очевидной истины, чѣмъ другой писатель употребилъ бы для проведенія парадокса. О правилахъ исторической перспективы онъ не имѣемъ ни малѣйшаго понятія. Нѣтъ ни передняго, ни задняго плана въ его описаніи. Войны Карла V въ Германіи описаны почти столь же подробно, какъ у Робертсона, въ жизнеописаніи этого государя. Смуты Шотландіи разсказываются столь же обстоятельно, какъ у Макъ-Край и въ et Life of John Кпохъ. Было бы весьма несправедливо отрицать, что д-ръ Нэрсъ весьма трудолюбивый изслѣдователь; но онъ въ такой степени неспособенъ приводить въ порядокъ собранные имъ матеріалы, что могъ бы лучше оставить ихъ въ прежнихъ ихъ хранилищахъ.

Ни факты, открытые д-мъ Нэрсомъ, ни приводимые ни доводы не въ состояніи, кажется, существенно перемѣнить то мнѣніе о его героѣ, которое имѣютъ здравомыслящіе читатели исторіи. Лордъ Борлей едва-ли можетъ быть назвавъ великимъ человѣкомъ. Онъ не былъ изъ числа тѣхъ, которыхъ геній и энергія измѣняютъ судьбы государствъ. Онъ былъ по природѣ и привычкѣ однимъ изъ тѣхъ, которые слѣдуютъ, а не однимъ изъ тѣхъ, которые ведутъ. Въ его словахъ и дѣяніяхъ, повѣствуемыхъ исторіею, нѣтъ ничего такого, чтобы показывало умственное или нравственное превосходство. Но его таланты, хотя не блестящіе, были въ высшей степени практичны; его правила, хотя не непоколебимыя, не были однако болѣе шатки, чѣмъ правила его товарищей и соперниковъ. Онъ имѣлъ хладнокровіе, здравый смыслъ, большую усидчивость въ работѣ, и обращалъ постоянное вниманіе на главный предметъ. Въ юности своей онъ любилъ, кажется, шалости. Но и изъ нихъ онъ умѣлъ извлекать какую-нибудь денежную выгоду. Когда онъ изучалъ правовѣдѣніе въ Gray’s Inn, онъ проигралъ за карточнымъ столомъ все свое домашнее имущество и книги одному изъ пріятелей. Онъ провертѣлъ отверстіе въ стѣнѣ, отдѣлявшей его комнаты отъ комнатъ товарища, и чрезъ это отверстіе, въ полночь, посылалъ ушамъ побѣдоноснаго игрока угрозы, проклятія и крики, призывающіе къ раскаянію, — игрока, который пропотѣлъ всю ночь отъ страха и на другой день на колѣняхъ возвратилъ свой выигрышъ. «Я слышалъ, какъ онъ разсказывалъ много подобныхъ веселыхъ шутокъ, которыя было бы слишкомъ долго описывать», говоритъ его старый біографъ. До своей смерти Борлей былъ нѣсколько шутливаго нрава, и нѣкоторыя изъ его забавныхъ поговорокъ переданы Бэкономъ. Онѣ показываютъ гораздо болѣе лукавства, нежели великодушія, и, на самомъ дѣлѣ, являются хорошо выраженными основаніями для строгаго вынужденія денегъ и заботливаго ихъ сбереженія. Однако, должно признаться, что онъ былъ такъ же строгъ и заботливъ въ отношеніи общественной выгоды, какъ и въ отношеніи собственной. Безразсудно превозносить его нравственный характеръ, какъ превознесъ его д-ръ Нэрсъ. Но было бы столь же безразсудно представлять его испорченнымъ, жаднымъ, человѣкомъ съ дурнымъ сердцемъ. Онъ обращалъ много вниманія на интересы государства и много вниманія на интересы собственнаго семейства. Онъ никогда не оставлялъ своихъ друзей, пока не дѣлалось очень опаснымъ стоять при нихъ; былъ превосходнымъ протестантомъ, пока не было очень выгоднымъ быть папистомъ; склонялъ свою государыню къ политикѣ, вѣротерпимости, но не столь настойчиво, чтобы потерять ея милость; никогда не подвергалъ пыткѣ того, отъ кого казалось невѣроятнымъ получить полезныя свѣдѣнія, и былъ столь умѣренъ въ своихъ желаніяхъ, что оставилъ только 300 разныхъ помѣстій, «хотя могъ, какъ увѣряетъ насъ его честный служитель, оставить гораздо болѣе, если бы бралъ деньги изъ казначейства для своей надобности такъ же, какъ это дѣлали многіе казначеи.»

Борлей, подобно старому маркизу Винчестеру, который предшествовалъ ему въ храненіи бѣлаго жезла, былъ тростью, а не дубомъ. Онъ сдѣлался впервые извѣстнымъ, защищая верховность Генриха VIII. Потомъ былъ любимъ и возвышаемъ герцогомъ Сомерсетомъ. Онъ не только успѣлъ остаться невредимымъ при паденіи своего покровителя, но даже занялъ важное мѣсто въ министерствѣ Нортумберланда. Д-ръ Нэрсъ старается неоднократно увѣрить насъ, что не могло быть ничего низкаго въ поведеніи Сесиля при этомъ случаѣ, потому что Сесиль, говоритъ онъ, продолжалъ находиться въ хорошихъ отношеніяхъ съ Кранмеромъ. Это, признаемся, едва-ли удовлетворяетъ насъ. Мы вполнѣ раздѣляемъ мнѣніе портнаго Фальстафа. Мы должны имѣть лучшее ручательство за сэра Джона, нежели ручательство Бардольфа. Мы не любимъ этого ручательства.

Во все время той несчастной интриги, которая разыгрывалась вокругъ смертнаго одра Эдуарда VI, Сесиль велъ себя такъ, чтобы избѣгнуть сначала неудовольствія Нортумберланда, а потомъ неудовольствія Маріи. Онъ благоразумно не желалъ подписать актъ, перемѣнявшій порядокъ престолонаслѣдія. Но неукротимый Дёдлей^[3] былъ повелителемъ дворца. А потому Сесиль, какъ онъ самъ говоритъ, отказался подписать, какъ участникъ, но согласился подписать, какъ свидѣтель. Трудно описать его искусное поведеніе, при этомъ затруднительномъ кризисѣ, языкомъ болѣе приличнымъ, нежели языкъ, который употребилъ старый Фоллеръ^[4]. «Его рука писала, какъ рука государственнаго секретаря, говоритъ этотъ чопорный писатель, но его сердце не соглашалось съ этимъ. Нѣтъ, онъ даже открыто противодѣйствовалъ этому, хотя наконецъ уступилъ силѣ Нортумберланда, въ вѣкъ, когда не плыть съ теченіемъ значило навѣрное утонуть. Но, какъ философъ говоритъ намъ, что планеты хотя ежедневно движутся отъ востока къ западу движеніемъ primum mobile, однако въ то же время имѣютъ собственное, противоположное движеніе, отъ запада къ востоку, которому онѣ на досугѣ слѣдуютъ, хотя тихо, но постоянно: такъ и Сесиль имѣлъ тайное стремленіе, противное движенію двора, и въ тиши осуществлялъ свои законные виды, вопреки честолюбію помянутаго герцога.»

Это было, безъ сомнѣнія, самое опасное стеченіе обстоятельствъ во всей жизни Сесиля. Если только гдѣ была безопасная дорога, тамъ онъ былъ безопасенъ. Но здѣсь каждый путь былъ исполненъ опасностей. Быть нейтральнымъ въ его положеніи было невозможно. Дѣйствовалъ-ли онъ въ пользу одной изъ сторонъ, отказывался-ли онъ дѣйствовать вовсе, онъ подвергался страшной опасности. Онъ видѣлъ всю затруднительность своего положенія. Онъ выслалъ свои деньги и серебряную посуду изъ Лондона, передалъ свои помѣстья сыну и носилъ съ собою оружіе. Но лучшимъ оружіемъ были его проницательность и умѣнье владѣть собою. Интрига, въ которой онъ былъ невольнымъ участникомъ, кончилась, какъ естественно должна была кончиться такая гнусная и безразсудная интрига, погибелью ея виновниковъ. Между тѣмъ Сесиль спокойно выпутался и, будучи поперемѣнно покровительствуемъ Генрихомъ, Сомерсетомъ, Нортумберландомъ, продолжалъ процвѣтать подъ покровительствомъ Маріи.

Онъ не стремился стяжать вѣнецъ мученика. А потому исповѣдывался съ большимъ приличіемъ, слушалъ на пасхѣ литургію въ Вимбледонской церкви и, для лучшаго устройства своихъ духовныхъ дѣлъ, взялъ католическаго священника въ домъ. Д-ръ Нэрсъ, котораго простота превосходитъ простоту всѣхъ извѣстныхъ намъ казуистовъ, оправдываетъ своего героя, увѣряя насъ, что это было не суевѣріе, а чистое лицемѣріе, безъ всякой примѣси, а при имѣющихся документахъ, мы не можемъ отрицать, говоритъ Нэрсъ, что онъ сообразовался, въ нѣкоторой степени, съ обрядами католической церкви; но въ душѣ чувствуемъ себя вполнѣ убѣжденными, что въ теченіе этого весьма труднаго царствованія, онъ никогда не терялъ надежды на другой переворотъ въ пользу протестантизма." Въ другомъ мѣстѣ докторъ говоритъ намъ, что Сесиль ходилъ къ обѣднѣ «безъ всякаго идолопоклонническаго намѣренія.» Никто, мы думаемъ, никогда не обвинялъ его въ идолопоклонническихъ тенденціяхъ. Самое обвиненіе основывается на томъ, что онъ не имѣлъ идолопоклонническихъ намѣреній. Мы никогда не порицали бы его, если бы онъ въ самомъ дѣлѣ ходилъ въ Вимбледонскую церковь, съ чувствами хорошаго католика, поклоняться святымъ дарамъ. Д-ръ Нэрсъ говоритъ во многихъ мѣстахъ съ справедливою строгостью о софистикѣ іезуитовъ, и съ справедливымъ восторгомъ о несравненныхъ письмахъ Паскаля. Поэтому намъ кажется нѣсколько страннымъ, что онъ вполнѣ принялъ іезуитское ученіе о направленіи намѣреній.

Мы не порицаемъ Сесиля за его нежеланіе быть сожженнымъ. Темное пятно на его памяти заключается въ томъ, что онъ изъ-за различія мнѣній, для котораго ничѣмъ не хотѣлъ рисковать, во время своей власти отнималъ, безъ угрызенія совѣсти, жизнь у другихъ. Одно изъ извиненій, приводимыхъ въ этихъ мемуарахъ въ защиту соблюденія имъ, въ царствованіе Маріи, обрядовъ Католической церкви, состоитъ въ томъ, что онъ, можетъ быть, былъ одного мнѣнія съ тѣми германскими протестантами, которые назывались адіафористами^[5] и которые не придавали важности католическимъ обрядамъ. Меланхтонъ былъ одною изъ этихъ умѣренныхъ личностей и, «зашелъ, кажется, говоритъ докторъ Нэрсъ, гораздо далѣе того, въ чемъ кто-либо обвинялъ лорда Борлея.» Мы считали бы это не только извиненіемъ, но даже полнымъ оправданіемъ, если бы Сесиль былъ такимъ адіафористомъ въ отношеніи къ другимъ, какъ былъ въ отношеніи къ себѣ. Если католическіе обряды такъ маловажны, что хорошій протестантъ можетъ законно соблюдать ихъ для своей безопасности, то можетъ ли быть справедливымъ или человѣколюбивымъ, вѣшать, распинать или четвертовать паписта за то, что онъ соблюдаетъ ихъ изъ чувства долга? Къ несчастію, эти пустяки вскорѣ сдѣлались вопросами жизни и смерти.

Въ то самое время, когда Сесиль достигнулъ апогея власти и милости, состоялся актъ парламента, по которому объявлялись наказанія государственной измѣны противъ лицъ, которыя изъ убѣжденія будутъ дѣлать то, что онъ дѣлалъ изъ трусости.

Въ самомъ началѣ царствованія. Маріи, Сесилю было дано порученіе, едва-ли согласующееся съ характеромъ ревностнаго протестанта. Онъ былъ посланъ сопровождать папскаго легата, кардинала Поля, изъ Брюсселя въ Лондонъ. Масса умѣренныхъ личностей, которая заботилась болѣе о спокойствіи государства, чѣмъ о спорныхъ пунктахъ, которые оставались нерѣшенными между церквами, кажется, основывала свою главную надежду на мудрости и гуманности кроткаго кардинала. Ясно, что Сесиль съ большимъ стараніемъ заискивалъ дружбу Поля и извлекъ много выгодъ изъ покровительства легата.

Но самое лучшее себѣ покровительство, во все время печальнаго и несчастнаго правленія Маріи, Сесиль находилъ въ собственномъ благоразуміи и въ собственномъ нравѣ, — въ благоразуміи, которое никогда нельзя было усыпить до безпечности; въ нравѣ, который никогда нельзя было раздражить до опрометчивости. Паписты ничего не могли взвести на него. Онъ даже не потерялъ уваженія тѣхъ суровыхъ протестантовъ, которые предпочитали изгнаніе отступничеству. Онъ принялъ сторону преслѣдуемой наслѣдницы престола и заслужилъ ея благосклонность и довѣріе. Однако онъ продолжалъ получать знаки милости отъ королевы. Въ палатѣ общинъ онъ сталъ во главѣ партіи, противной двору. Но рѣчь его была такъ осторожна, что онъ оставался безнаказаннымъ даже тогда, когда многіе изъ его товарищей были заключены тайнымъ совѣтомъ въ тюрьму.

Наконецъ Марія умерла, Елисавета наслѣдовала ей, и Сесиль вдругъ возвысился до величія. Онъ присягнулъ новой государынѣ на должность члена тайнаго совѣта и государственнаго секретаря, прежде чѣмъ она оставила свою Гатфильдскую темницу, и продолжалъ служить ей безъ перерывовъ, въ теченіе сорока лѣтъ, въ самыхъ высшихъ должностяхъ. Его способности были именно такія, которыя долго удерживаютъ людей во главѣ управленія. Онъ принадлежалъ къ разряду Вальнолей, Пеламовъ и Ливерпулей, а не къ разряду Сентъ-Джоновъ, Картеретовъ, Чатамовъ и Каннинговъ. Если бы онъ былъ человѣкъ съ самобытнымъ геніемъ и предпріимчивымъ духомъ, едва-ли было бы для него возможнымъ сохранить свою власть или даже свою голову. Въ одномъ и томъ же правительствѣ не было мѣста для Елисаветы и Ришельё. Высокомѣрная дочь Генриха нуждалась въ министрѣ умѣренномъ, осторожномъ, уступчивомъ, знакомомъ съ подробностями дѣлъ, способномъ совѣтовать, но не стремящемся повелѣвать. И такого министра она нашла въ Борлеѣ. Никакія козни не могли поколебать довѣрія, которое она имѣла къ старому и вѣрному служителю. Придворныя манеры Лейстера, блестящія способности и таланты Эссекса, дѣйствовали на фантазію, быть можетъ на сердце женщины; но никакой соперникъ не могъ лишить казначея того мѣста, которое онъ занималъ въ расположеніи королевы. Она дѣлала ему иногда строгіе выговоры, но любила и отличать его. Для Борлея она забывала свою обыкновенную бережливость, какъ въ отношеніи денегъ, такъ и въ отношеніи почестей. Для Борлея она ослабляла тотъ строгій этикетъ, къ которому была такъ безразсудно привязана. Къ кому бы другому она ни обращала своей рѣчи, или на кого бы она ни бросала своего орлинаго взгляда, каждый тотчасъ падалъ на колѣни. Для одного Борлея ставился стулъ въ ея присутствіи; и здѣсь старый министръ, родомъ лишь простой линкольнширскій дворянинъ, сидѣлъ спокойно, между тѣмъ какъ высокомѣрные наслѣдники Фицалановъ и де-Веровъ унижались въ прахъ вокругъ него. Наконецъ, переживши всѣхъ своихъ первыхъ помощниковъ и соперниковъ, онъ умеръ въ преклонныхъ лѣтахъ, осыпанный почестями. Государыня посѣтила его на смертномъ одрѣ и обрадовала увѣреніями въ своей любви и уваженіи; и его власть перешла, съ небольшимъ ограниченіемъ, къ сыну, который наслѣдовалъ его способности и котораго умъ былъ образованъ его совѣтами.

Жизнь Борлея совпадала съ однимъ изъ важнѣйшихъ періодовъ всемірной исторіи. Она наполняла время рѣшительнаго преобладанія Австрійскаго дома и его стремленія къ всемірному владычеству. Въ тотъ годъ, когда родился Борлей, Карлъ V достигъ императорской короны. Въ тотъ годъ, когда Борлей умеръ, обширные замыслы, которые въ продолженіе почти столѣтія держали Европу въ постоянномъ волненіи, были погребены въ одной могилѣ съ гордымъ и мрачнымъ Филиппомъ.

Жизнь Борлея совпадала также съ періодомъ, въ который была произведена великая нравственная революція, революція, послѣдствія которой были почувствованы не только въ кабинетахъ государей, но и въ семействахъ половины христіанскаго міра. Онъ родился, когда великій религіозный расколъ только-что начинался. Онъ дожилъ до окончательнаго совершенія этого раскола и до проведенія между протестантскою и католическою Европою рѣзкой черты разграниченія, которая со времени его смерти весьма мало измѣнилась.

Единственное событіе новыхъ временъ, которое можно удобно сравнить съ реформаціею, это — Французская революція, или, выражаясь точнѣе, тотъ великій переворотъ политическихъ убѣжденій, который произошелъ въ XVIII столѣтіи почти во всѣхъ частяхъ образованнаго міра и достигъ во Франціи столь страшнаго и явнаго торжества. Каждое изъ этихъ замѣчательныхъ событій можетъ быть обозначено, какъ возстаніе человѣческаго разума противъ одной касты. Одно было борьбою мірянъ противъ духовенства за умственную свободу. Другое было борьбою народа противъ государей и аристократіи за политическую свободу. Въ обоихъ случаяхъ духъ нововведенія былъ сначала поощряемъ классомъ, для котораго онъ могъ сдѣлаться наиболѣе вреднымъ. Та философія, которая угрожала впослѣдствіи гибелью всѣмъ престоламъ и аристократіямъ Европы, сдѣлалась впервые сильною подъ покровительствомъ Фридриха, Екатерины, Іосифа и вельможъ Франціи. Ревность, съ которою люди предались наукамъ и искусствамъ въ концѣ XV и началѣ XVI столѣтій, была усердно поощряема главами той самой церкви, для которой науки и искусства должны были сдѣлаться роковыми. Въ обоихъ случаяхъ, когда произошелъ взрывъ, онъ произошелъ съ такою силою, что устрашилъ и произвелъ отвращеніе во многихъ изъ тѣхъ, которые прежде отличались свободою своихъ мнѣній. Необузданность демократической партіи во Франціи сдѣлала изъ Борка — тори и изъ Альфіери — царедворца. Необузданность вождей германскаго раскола сдѣлала Эразма защитникомъ злоупотребленій и превратила автора «Утопіи»^[6] въ преслѣдователя. Въ обоихъ случаяхъ сотрясеніе, ниспровергнувши глубоко вкоренившіяся заблужденія, потрясло до основанія всѣ тѣ начала, на которыхъ покоится общество. Умы людей находились въ броженіи. Нѣкоторое время казалось, что всякій порядокъ и нравственность погибнутъ съ предразсудками, съ которыми они такъ долго и тѣсно были связаны. Совершены были страшныя жестокости. Огромное количество собственности было кофисковано. Каждая часть Европы кишѣла изгнанниками. Въ мрачныхъ и буйныхъ умахъ ревность переходила въ ненависть и вырождалась въ безуміе. Изъ политическихъ смутъ XVIII столѣтія произошли якобинцы. Изъ религіозныхъ смутъ XVI столѣтія произошли анабаптисты. Сообщники Робеспіера грабили и убивали во имя братства и равенства. Послѣдователи Книппкрдолинга^[7] грабили и убивали во имя христіанской свободы. Чувство патріотизма почти угасло во многихъ мѣстахъ Европы. Всѣ старыя правила внѣшней политики измѣнились. Физическія границы были оттѣснены нравственными. Народы боролись между собою новымъ оружіемъ, оружіемъ, которому не могли противостоять самыя сильныя укрѣпленія природы и искусства, передъ которымъ рѣки разступались, подобно Іордану, и валы рушились, подобно стѣнамъ Іерихона. Великіе адмиралы и полководцы должны были часто сознаваться, подобно воинственному ангелу Мильтона, какъ трудно было имъ «сдерживать духовную силу тѣлесною преградою» {…"То exclude

Spiritual substance with corporeal bar."}. Европа была раздѣлена, какъ Греція въ періодъ, о которомъ писалъ Ѳукидидъ. Борьба не происходила, какъ въ обыкновенныя времена, между государствомъ и государствомъ, но между двумя вездѣсущими партіями, изъ которыхъ каждая въ однихъ мѣстахъ господствовала, а въ другихъ была угнетена; но которыя, тайно или явно, въ нѣдрахъ каждаго общества продолжали свою борьбу. Никто не спрашивалъ другаго принадлежалъ-ли онъ къ одной странѣ съ нимъ, но принадлежалъ-ли онъ къ одной сектѣ. Духъ партій, казалось, оправдывалъ и освящалъ поступки, на которые въ другое время смотрѣли бы какъ на гнуснѣйшую изъ измѣнъ. Французскіе эмигранты не считали безчестнымъ привести австрійскихъ и прусскихъ гусаръ въ Парижъ. Ирландскіе и итальянскіе демократы не видѣли ничего предосудительнаго въ служеніи Французской директоріи, противъ своего роднаго правительства. Такъ же точно, въ XVI столѣтія, ярость богословскихъ споровъ прекратила всякую международную непріязнь и зависть. Испанцы были приглашены во Францію Лигою; англичане были приглашены во Францію гугенотами.

Мы никакъ не хотимъ уменьшать или прикрывать преступленія и крайности, въ которыя впалъ въ послѣднемъ поколѣніи духъ демократіи. Но когда мы слышимъ, какъ ревностные приверженцы протестантской религіи постоянно представляютъ французскую революцію, по причинѣ этихъ крайностей, кореннымъ и существеннымъ зломъ, — мы не можемъ не вспомнить, что освобожденіе нашихъ предковъ отъ духовнаго рабства было произведено «заразами и знаменіями, чудесами и войною.» Мы не можемъ не вспомнить, что какъ во Французскую революцію, такъ и въ реформацію, возставшіе противъ деспотизма были сами глубоко заражены пороками, которые порождаетъ деспотизмъ. Мы не можемъ не вспомнить, что памфлеты, едва-ли менѣе соблазнительные, чѣмъ памфлеты Эбера; что фарсы, едва-ли менѣе безумные, чѣмъ фарсы Клотца, и что преступленія, едва-ли менѣе жестокія, чѣмъ преступленія Марата, позорятъ исторію начала Реформаціи. Реформація — событіе давно минувшее. Этотъ вулканъ истратилъ свою ярость. Обширное опустошеніе, произведенное его изверженіемъ, забыто. Межи, которыя были уничтожены, возстановлены. Разрушенныя зданія поправлены. Лава покрыла богатою корою поля, ею нѣкогда опустошенныя, и, превративъ прелестный и плодоносный садъ въ пустыню, превратила снова пустыню въ еще болѣе прелестный и плодоносный садъ. Второй великій взрывъ еще не прекратился. Слѣды его опустошенія еще вокругъ насъ. Пепелъ еще горячъ подъ нашими ногами. Въ нѣкоторыхъ направленіяхъ потокъ огня еще продолжаетъ распространяться. Но опытъ, конечно, даетъ намъ право полагать, что это изверженіе, какъ и предшествовавшее ему, оплодотворитъ почву, которую оно опустошило. Уже въ тѣхъ мѣстахъ, которыя наиболѣе пострадали, богатая обработка и безопасныя жилища начали появляться среди опустошенія. Чѣмъ болѣе мы читаемъ исторію минувшихъ вѣковъ, чѣмъ болѣе мы наблюдаемъ знаменія нашего времени, тѣмъ болѣе мы чувствуемъ, какъ сердца наши наполняются и волнуются доброю надеждою о будущихъ судьбахъ рода человѣческаго.

Исторія Реформаціи въ Англіи полна странныхъ проблемъ. Самый выдающійся и необыкновенный феноменъ, который она намъ представляетъ, состоитъ въ гигантской силѣ правительства, противопоставленной слабости религіозныхъ партій. Въ продолженіе двѣнадцати или тринадцати лѣтъ, слѣдовавшихъ ва смертью Генриха VIII, религія государства была перемѣнена три раза. Протестантизмъ былъ введенъ Эдуардомъ; Католическая церковь была возстановлена Маріею; протестантизмъ былъ опять введенъ Елисаветою. Религія народа зависѣла отъ личныхъ наклонностей монарха. И это еще не все. Установленная церковь была тогда, какъ будто это само собою разумѣлось, преслѣдующею церковью. Эдуардъ преслѣдовалъ католиковъ. Марія преслѣдовала протестантовъ. Елисавета снова преслѣдовала католиковъ. Отецъ этихъ трехъ государей имѣлъ удовольствіе преслѣдовать обѣ секты вдругъ и посылалъ на смерть, на одной и той же позорной колесницѣ, еретика, отрицающаго пресуществленіе, и измѣнника, отрицающаго королевскую верховность. Въ Англіи не было ничего подобнаго тому свирѣпому и кровавому сопротивленію, которое во Франціи каждая изъ религіозныхъ сектъ въ свою очередь противупоставляла правительству. Мы не имѣли ни Колиньи, ни Майонна, ни Монконтура, ни Иври^[8]. Ни одинъ англійскій городъ не хотѣлъ подвергнуться мечу и голоду, стоя за свои реформатскія ученія съ мужествомъ ла-Рошели, или за католическое ученіе съ мужествомъ Парижа. Ни одна секта въ Англіи не образовала Лиги. Ни одна секта не вынудила у государя отступленія. Ни одна секта не могла добиться у враждебнаго ей государя даже терпимости. Англійскіе протестанты, послѣ многихъ лѣтъ господства, подпали почти безъ борьбы подъ деспотизмъ Маріи. Католики, возвративши и употребивши во зло свое прежнее владычество, терпѣливо покорились суровому правленію Елисаветы. Ни протестанты, ни католики никогда не составляли обширнаго и хорошо-организованнаго плана сопротивленія. Нѣсколько вздорныхъ и безпорядочныхъ возстаній, подавленныхъ при самомъ ихъ появленіи; нѣсколько темныхъ заговоровъ, въ которыхъ принимало участіе только небольшое число отчаянныхъ людей, — таковы были крайнія усилія, сдѣланныя этими двумя партіями для защиты священнѣйшихъ правъ человѣческихъ противъ нападеній гнуснѣйшей тиранніи.

До сихъ поръ эти явленія были вообще объясняемы весьма просто, но отнюдь не удовлетворительно. Говорили, что власть короны была тогда въ своемъ апогеѣ и, по существу, деспотическая. Это разрѣшеніе кажется намъ, признаемся, ничего неразрѣшающимъ. Давно уже было обыкновеніе — обыкновеніе, введенное Юмомъ — описывать англійскую монархію XVI столѣтія, какъ монархию неограниченную. И таковою она, безспорно, является поверхностному наблюдателю. Правда, Елисавета часто обращалась къ своему парламенту такимъ высокомѣрнымъ и повелительнымъ тономъ, какимъ говорилъ бы султанъ съ своимъ диваномъ. Она наказывала съ большою строгостью членовъ палаты общинъ, которые заходили, по ея мнѣнію, слишкомъ далеко въ свободѣ преній. Она присвоила себѣ право изданія законовъ путемъ прокламацій. Она заключала своихъ подданныхъ въ темницу, не подвергая ихъ судебному преслѣдованію. Пытка была употребляема, вопреки законамъ Англіи, съ цѣлью вынудить признанія у заключенныхъ въ темницахъ. Власть Звѣздной палаты и Духовной коммиссіи были въ своемъ апогеѣ. Разсужденія о политикѣ и религіи были подвергнуты строгимъ ограниченіямъ. Число типографій было одно время ограничено. Никто не могъ ничего печатать безъ разрѣшенія, и каждое сочиненіе должно было подвергнуться ценсурѣ примаса или лондонскаго епископа. Лица, которыхъ сочиненія не нравились двору, были жестоко изувѣчиваемы, какъ Стоббсъ, или казнимы, какъ Пенри^[9]. Диссентеры были строго наказываемы. Королева предписала точныя правила религіозныхъ догматовъ и обрядовъ, и кто отклонялся отъ этихъ правилъ, направо или налѣво, тогъ находился въ опасности подвергнуться жестокимъ наказаніямъ.

Таково было это правительство. Однако мы знаемъ, что оно было любимо большинствомъ тѣхъ, которые жили при немъ; мы знаемъ, что во время яростныхъ бореній XVI столѣтія обѣ враждебныя партіи говорили о времени Елисаветы, какъ о золотомъ вѣкѣ. Эта великая королева лежитъ теперь 230 лѣтъ въ часовнѣ Генриха VII, — но ея память все еще дорога сердцамъ свободнаго народа.

Истина заключается, кажется, въ томъ, что правительство Тюдоровъ было, съ небольшими случайными уклоненіями, правительствомъ народнымъ, подъ формами деспотизма. Съ перваго взгляда можетъ показаться, что прерогативы Елисаветы были столь же обширны, какъ прерогативы Людовика XIV; что ея парламенты были столь же раболѣпны, какъ его парламенты; что ея повелѣнія объ арестованіи (warrant) имѣли такую же силу, какъ его lettre-de-cachet. Безумство, съ которымъ ея придворные восхваляли ея тѣлесную и душевную красоту, превосходило лесть Буало и Мольера. Людовикъ XIV стыдился бы принять отъ блестящаго общества Марли и Версаля тѣ внѣшніе знаки раболѣпства, которыхъ гордая британка требовала отъ всѣхъ приближавшихся къ ней. Но власть Людовика опиралась на его армію. Власть Елисаветы опиралась только на ея народъ. Тѣ, которые говорятъ, что ея власть была неограниченная, недостаточно взвѣшиваютъ, въ чемъ состояла ея власть. Ея власть состояла въ добровольномъ повиновеніи ея подданныхъ, въ ихъ привязанности къ ея особѣ и ея сану, въ ихъ благоговѣніи предъ древнимъ родомъ, изъ котораго она происходила, въ ихъ чувствѣ общей безопасности, которою они наслаждались подъ ея правленіемъ. Таковы были средства — и единственныя средства, которыя она имѣла въ распоряженіи для приведенія въ исполненіе своихъ рѣшеній, для сопротивленія внѣшнимъ врагамъ и подавленія внутренней измѣны. Не было округа въ Сити, не было сотни въ любомъ графствѣ Англіи, которые не могли бы одолѣть горсти вооруженныхъ людей, составлявшихъ ея гвардію. Если враждебный государь грозилъ вторженіемъ, если честолюбивый аристократъ подымалъ знамя возстанія, она прибѣгала только къ городской милиціи своей столицы и къ ополченію своихъ графствъ; къ гражданамъ и йоменамъ Англіи, предводимымъ купцами и дворянами Англіи.

Такъ, когда пришло извѣстіе объ обширныхъ приготовленіяхъ, которыя дѣлалъ Филиппъ для покоренія королевства, первое лицо, къ которому обратиться за помощью пришло на мысль правительству, былъ лордъ-мэръ Лондона. Оно послало спросить его, какую силу городъ взялся бы выставить для защиты королевства прртивъ испанцевъ? Мэръ и Общинный совѣтъ, въ свою очередь, желали знать, какую силу ея королевское высочество желаетъ, чтобы они поставили. Отвѣтъ былъ: 15 кораблей и 5 тысячъ человѣкъ. Лондонцы совѣщались объ этомъ предметѣ и два дня спустя «покорно просили совѣтъ принять, въ знакъ ихъ полной любви и преданности государю и странѣ, 10 тысячъ человѣкъ, и 30 вполнѣ вооруженныхъ кораблей.»

Люди, которые могли выказать такіе знаки преданности, отнюдь не могли быть безнаказанно дурно управляемы. Англичане въ XVI столѣтіи были, безъ всякаго сомнѣнія, свободный народъ; они не имѣли, правда, внѣшняго вида свободы, но имѣли ея сущность. Они не имѣли столь хорошей конституціи, какъ мы имѣемъ; но имѣли то, безъ чего лучшая конституція такъ же безполезна; какъ королевская прокламація противъ порока и безнравственности; то, что безъ всякой конституціи держитъ правителей въ страхѣ, — имѣли силу и имѣли смѣлость пользоваться ею. Парламенты, правда, были рѣдко открываемы и обращеніе съ ними было не слишкомъ почтительно. Великая хартія была часто нарушаема. Но народъ имѣлъ противъ нагло и систематически-дурнаго правленія болѣе вѣрное обезпеченіе нежели весь пергаментъ, на которомъ когда-либо производилось рукоприкладство, или весь воскъ, на которомъ когда-либо оттискивалась большая печать.

Смѣшивать средства съ цѣлями — обыкновенная ошибка въ политикѣ. Конституціи, хартіи, прошенія о правахъ, объявленія правъ, представительныя собранія, избирательныя коллегіи не составляютъ хорошаго правительства; они даже — какъ бы тщательно составлены ни были — не производятъ непремѣнно хорошаго правительства. Законы тщетно существуютъ для тѣхъ, которые не имѣютъ мужества и средствъ защищать ихъ. Напрасно собираются избиратели тамъ, гдѣ нищета дѣлаетъ ихъ рабами землевладѣльцевъ, или предразсудки дѣлаютъ ихъ рабами священника. Напрасно засѣдаютъ представительныя собранія, если они не имѣютъ возможности, въ крайнемъ случаѣ, располагать физическою силою, необходимою для свободы ихъ разсужденій и дѣйствительности ихъ рѣшеній.

Ирландцы имѣютъ лучшее представительство въ парламентѣ, нежели шотландцы, которые на самомъ дѣлѣ вовсе не имѣютъ представительства^[10]. Но лучше ли управляются ирландцы, нежели шотландцы? Конечно нѣтъ. Это обстоятельство было употребляемо въ послѣднее время, какъ аргументъ противъ реформы. Оно ничего не доказываетъ противъ реформы. Оно доказываетъ только то, что законы не имѣютъ магической, сверхъестественной силы; что законы не дѣйствуютъ, какъ лампа Аладдина, или яблоко принца Ахмеда; что хитрость духовенства, невѣжество, ярость борющихся партій могутъ сдѣлать хорошія учрежденія безполезными; что умъ, умѣренность, трудолюбіе, нравственная свобода, твердое единство, могутъ въ значительной степени дополнить недостатки худшей представительной системы. Народъ, котораго воспитаніе и нравы таковы, что въ любой части свѣта, онъ поднимается надъ массою тѣхъ, съ которыми смѣшивается, какъ масло поднимается на поверхность воды; народъ такого характера ия самообладанія, что примѣры самой дикой народной необузданности, повѣствуемые его исторіею, носятъ на себѣ отпечатокъ важности судебной процедуры и торжественности религіозныхъ обрядовъ; народъ, котораго національная гордость и взаимная привязанность перешли въ пословицу; народъ, котораго высокій и неукротимый духъ, столь сильно выразившійся въ гордомъ девизѣ, окружающемъ его волчецъ^[11], охранялъ его независимость въ продолженіе вѣковой борьбы отъ нападеній болѣе богатыхъ и могущественныхъ сосѣдей, — такой народъ не можетъ быть долго притѣсняемъ. Всякое правительство, какъ бы устроено оно ни было, должно уважать его желанія и страшиться его неудовольствій. Безъ сомнѣнія, весьма желательно, чтобы такой народъ имѣлъ прямое вліяніе на ходъ дѣлъ и выражалъ свои желанія посредствомъ конституціонныхъ органовъ. Но онъ всегда будетъ имѣть нѣкоторое вліяніе, прямое или косвенное. Онъ всегда найдетъ какой-нибудь органъ, конституціонный или неконституціонный. Онъ будетъ лучше управляемъ при хорошей конституціи, нежели при дурной конституціи. Но онъ будетъ лучше управляемъ при самой дурной конституціи, нежели какая-нибудь другая нація при самой лучшей. Въ какой-нибудь общей классификаціи конституцій, конституція Шотландіи должна быть почитаема одною изъ худшихъ, — можетъ быть, самою дурною въ христіанской Европѣ. Однако шотландцы не худо управляются. И причина заключается только въ томъ, что они не допустятъ дурнаго управленія.

Въ нѣкоторыхъ восточныхъ монархіяхъ, въ Афганистанѣ напримѣръ, — хотя не существуетъ ничего, что европейскій публицистъ назвалъ бы конституціею, — государь управляетъ обыкновенно сообразно извѣстнымъ правиламъ, установленнымъ для общественнаго блага; и санкція этихъ правилъ заключается въ томъ, что каждый афганъ ихъ одобряетъ, и что каждый афганъ — воинъ.

Англійская монархія въ XVI вѣкѣ была монархіею такого же рода. Ее называютъ неограниченною монархіею, потому что Тюдоры оказывали мало уваженія къ тѣмъ установленіямъ, на которыя мы привыкли смотрѣть, какъ на единственное средство ограниченія власти государя. Англичанинъ новаго времени едва ли въ состояніи понять, какъ могъ имѣть народъ истинное обезпеченіе хорошаго правительства при короляхъ, которые собирали добровольныя пожертвованія и бранили нижнюю палату, какъ они бранили бы свору собакъ. Недостаточно принимаютъ въ соображеніе, что — хотя законныя средства ограниченія были слабы — естественныя средства ограниченія были сильны. Было одно великое и существенное ограниченіе королевской власти: сознаніе, что, если терпѣніе народа подвергнется суровому испытанію, народъ заявитъ свою силу и что эта сила окажется неодолимою. Если значительная масса англичанъ становилась вполнѣ недовольною, то, вмѣсто того, чтобы представлять требованія, собирать большіе митинги, постановлять рѣшенія, подписывать прошенія, составлять ассоціаціи и союзы, они возставали, брали свои алебарды и свои луки, и если государь не былъ достаточно популяренъ, чтобы найти между своими подданными другія алебарды и другіе луки для сопротивленія мятежникамъ, ему не оставалось ничего болѣе, какъ повтореніе страшныхъ сценъ Беркели и Помфрета^[12]. Онъ не имѣлъ постоянной арміи, которая могла бы лучшимъ оружіемъ и высшимъ искусствомъ устрашить или побѣдить смѣлыхъ горожанъ своего королевства, кипящихъ врожденною энергіею англичанъ и образованныхъ простою дисциплиною милиціи.

Говорятъ, что Тюдоры были такъ же неограничены какъ Цезари. Никогда сравненіе не было столь неудачно. Правительство Тюдоровъ было прямо противоположно правительству Августа и его преемниковъ. Цезари правили деспотически посредствомъ большой постоянной арміи, подъ приличными формами республиканскаго правленія. Они называли себя гражданами. Они безцеремонно мѣшались съ другими гражданами. По теоріи, они были только выборными сановниками свободной республики. Вмѣсто присвоенія себѣ деспотической власти, они признавали себя подчиненными сенату. Они были только намѣстниками этого почтеннаго собранія. Они принимали участіе въ преніяхъ. Они даже являлись въ судахъ, какъ адвокаты. Но они могли безнаказанно позволять себѣ самыя необузданныя причуды жестокости и корыстолюбія, пока ихъ легіоны оставались вѣрными. Наши Тюдоры, съ другой стороны, подъ титулами и формами монархической верховности, были существенно-народными правителями. Они не имѣли средствъ защищаться противъ общественной ненависти, а потому принуждены были снискивать общественную любовь. Пользоваться всѣмъ величіемъ и личными преимуществами неограниченной власти, быть почитаемыми съ восточнымъ раболѣпіемъ, произвольно располагать свободою и даже жизнью министровъ и придворныхъ — нація позволяла это Тюдорамъ. Но условіе, подъ которымъ имъ позволяли быть тиранами въ Вайтголлѣ, заключалось въ томъ, чтобы они были кроткими и отечески-заботливыми государями Англіи. Они были подъ тѣми же стѣсненіями въ отношеніи къ народу, подъ которыми находится военный деспотъ въ отношеніи къ своей арміи. Они нашли бы столь же опаснымъ угнетать своихъ подданныхъ жестокими налогами, какъ нашелъ былъ опаснымъ Неронъ оставить своихъ преторіанцевъ безъ жалованья. Тѣ, которые непосредственно окружали особу короля и предавались опасной игрѣ честолюбія, подвергались самымъ страшнымъ опасностямъ. Боккингамъ, Кромвеллъ^[13], Сорри, Сеймуръ Содли, Сомерсетъ, Нортумберландъ, Соффолькъ, Норфолькъ, Эссексъ погибли на эшафотѣ. Но вообще провинціальный джентльменъ мирно охотился, а купецъ мирно торговалъ. Даже Генрихъ, столь же жестокій какъ Домиціанъ, но гораздо болѣе хитрый, съумѣлъ быть любимцемъ чеботарей.

Тюдоры совершили весьма тиранническія дѣйствія. Но въ обыкновенныхъ своихъ отношеніяхъ съ народомъ они не были и не могли безнаказано быть тиранами. Нѣкоторая невоздержность легко была прощаема, потому что народъ гордился кипучею и пылкою кровью своихъ величавыхъ государей и видѣлъ во многихъ поступкахъ, которые осудилъ бы законовѣдъ даже того времени, взрывъ того же благороднаго духа, который столь мужественно бросалъ унижающее презрѣніе Пармѣ и Испаніи. Но терпимости этой была граница. Если правительство осмѣливалось принимать мѣры, которыя народъ находилъ дѣйствительно стѣснительными, оно было скоро принуждаемо измѣнять свой путь. Когда Генрихъ VIII попытался собрать, мѣрами необыкновенной суровости, насильственный заемъ необыкновенной величины, сопротивленіе, которое онъ встрѣтилъ, было таково, что устрашило даже его упрямый и повелительный духъ. Народъ сказалъ, говорятъ, что если съ нимъ будутъ такъ обращаться, «то это будетъ хуже налоговъ Франціи; и Англія будетъ въ неволѣ, а не свободна.» Графство Соффолькъ возстало съ оружіемъ въ рукахъ. Король благоразумно уступилъ оппозиціи, которая, если бы онъ настаивалъ, по всей вѣроятности, приняла бы размѣры всеобщаго возстанія. Въ концѣ царствованія Елисаветы, народъ чувствовалъ себя отягченнымъ монополіями. Королева столь гордая и могущественная устрашилась борьбы съ народомъ и съ удивительною проницательностью уступила все, чего требовали ея подданные, пока было еще въ ея власти уступить съ достоинствомъ и граціею.

Нельзя представить себѣ, чтобы народъ, который имѣлъ въ рукахъ средства ограничивать своихъ государей, допустилъ какого-нибудь государя навязать ему религію всѣми презираемую. Безразсудно предполагать, чтобы Марія могла возстановить верховность папы, если бы народъ былъ рѣшительно привязанъ къ протестантскому исповѣданію. Столь же безразсудно предполагать, чтобы Елисавета могла возстановить протестантскую церковь, еслибъ народъ былъ ревностно преданъ прежней религіи. Истина заключается въ томъ, что народъ не былъ расположенъ вступать въ борьбу ни за новое, ни за старое ученіе. Было обнаружено много мужества, когда казалось вѣроятнымъ, что Марія возметъ назадъ пожалованныя ея отцемъ церковныя имѣнія, или что она пожертвуетъ интересами Англіи для супруга, на котораго она смотрѣла съ незаслуженною нѣжностью. Эта королева нашла, что было безумно пытаться возстановить монастырскія земли. Она нашла, что ея подданные никогда не дозволятъ ей сдѣлать ея наслѣдственное королевство леномъ Кастиліи. Къ этихъ пунктахъ она встрѣчала упорное сопротивленіе и была принуждена уступить. Если она была въ состояніи ввести католическое богослуженіе и преслѣдовать тѣхъ, которые не хотѣли ему подчиниться, то это происходило очевидно оттого, что народъ заботился гораздо менѣе о протестантской религіи, нежели о правахъ собственности и о независимости англійской короны. Простыми словами — народъ считалъ различіе между враждебными сектами нестоющимъ борьбы. Конечно, въ то время была ревностная протестантская партія и ревностная католическая партія. Но обѣ эти партіи были, кажется, весьма малы. Мы сомнѣваемся, составляли-ли онѣ, вмѣстѣ взятыя, при смерти Маріи, ¹/₂₀ націи. Остальныя, ¹⁹/₂₀ колебались между двумя мнѣніями и не желали рисковать переворотами въ правительствѣ, съ цѣлью дать одной изъ двухъ крайнихъ партій преимущество надъ другою.

Мы не имѣемъ данныхъ, которыя позволили бы намъ точно сравнить силы двухъ сектъ. М-ръ Ботлеръ утверждаетъ, что даже при вступленіи на престолъ Іакова I, большинство народонаселенія Англіи составляли католики. Это простое предположеніе, и оно не только не подкрѣпляется никакими доказательствами, но вполнѣ, кажется, опровергается сильнѣйшими доказательствами. Докторъ Лингардъ того мнѣнія, что половина націи въ срединѣ царствованія Елисаветы держалась католическаго исповѣданія. Роштонъ говоритъ, что при вступленіи Елисаветы на престолъ ²/₃ націи составляли католики и только ⅓ протестанты. Самый проницательный и безпристрастный изъ англійскихъ историковъ, м-ръ Галламъ, напротивъ, того мнѣнія, что ²/₃ составляли протестанты и только ⅓ католики. Намъ, признаемся, кажется невѣроятнымъ, чтобы протестанты, если бы число ихъ дѣйствительно относилось къ числу католиковъ какъ два къ одному, переносили правленіе Маріи, или чтобы католики, если бы число ихъ дѣйствительно относилось къ числу протестантовъ какъ два къ одному, переносили правленіе Елисаветы. Мы не въ состояніи понять, какимъ образомъ государь, который не имѣетъ постоянной арміи и котораго власть основывается только на вѣрности его подданныхъ, можетъ преслѣдовать въ продолженіе многихъ лѣтъ религію, которой искренно предано большинство его подданныхъ. Дѣйствнтельно, протестанты возстали противъ одной сестры, а католики противъ другой. Эти возстанія ясно показали, какъ не велики и слабы были обѣ партіи. Въ томъ и другомъ случаѣ, народъ сталъ на сторону правительства, и инсургенты были быстро подавлены и наказаны. Кентскіе дворяне, поднявшіе оружіе противъ Маріи за протестантское ученіе, и великіе сѣверные графы, распустившіе знамя бунта противъ Елисаветы, были одинаково считаемы большинствомъ своихъ соотечественниковъ нечестивыми нарушителями общественнаго мира.

Отчетъ кардинала Бентиволю о состояніи религіи въ Англіи вполнѣ заслуживаетъ вниманія. Ревностными католиками считалъ онъ ¹/₃₀ часть націи. Число людей, которые безъ малѣйшаго угрызенія совѣсти, сдѣлались бы католиками, если бы католическая религія была установленною, онъ полагалъ въ ⁴/₅ націи. Мы думаемъ, что отчетъ этотъ весьма близокъ къ истинѣ. Мы думаемъ, что весьма мало было людей, которые твердо рѣшились бы въ пользу одной изъ сторонъ, которые были готовы принести какую-нибудь жертву или подвергнуться какой-либо опасности за ту или другую религію. Каждая сторона имѣла немногихъ предпріимчивыхъ поборниковъ и немногихъ мужественныхъ мучениковъ; но нація, нерѣшительная въ своихъ мнѣніяхъ и чувствахъ, подчинялась безпрекословно указанію правительства и съ одинаковою готовностью помогала царствующему государю противъ каждой изъ крайнихъ партій.

Мы весьма далеки отъ того, чтобы сказать, что англичане этого поколѣнія были не религіозны. Они твердо держались тѣхъ догматовъ, которые общи католическому и протестантскому богословію. Но они не имѣли установившагося мнѣнія относительно пунктовъ несогласія между церквами. Они были въ положеніи, похожемъ на положеніе тѣхъ пограничныхъ жителей, которыхъ Вальтеръ Скоттъ описалъ съ такою живостью:

«Who sought the beeves that made their broth

In England and in Scotland both.» (¹)

(¹) «Которые искали рогатаго скота для своей похлебки и въ Англіи, и въ Шотландіи.»

и которые

«Nine times outlawed had been

By England’s king and Scotland’s queen.» (¹)

(¹) «Девять разъ были подвергнуты опалѣ королемъ Англіи и королевою Шотландіи.»

Иногда они были протестантами, иногда католиками; иногда въ половину протестантами, въ половину католиками.

Англичане искони не были католиками-ханжами. Къ XIV столѣтіи, первый и, можетъ быть, величайшій изъ реморматоровъ, Джонъ Виклифъ, произвелъ коренной переворотъ въ общественномъ настроеніи. Къ томъ же самомъ столѣтіи, соблазнительный расколъ въ католической церкви уменьшилъ во многихъ частяхъ Европы уваженіе, которымъ пользовались римскіе первосвященники. Очевидно, что за сто лѣтъ до времени Лютера большая партія въ этомъ королевствѣ желала переворота, по крайней мѣрѣ столь же обширнаго, какъ произведенный впослѣдствіи Генрихомъ VIII. Нижняя палата предложила въ царствованіе Генриха IV конфискацію церковныхъ имѣній, болѣе рѣшительную и насильственную, нежели даже та, которая произошла во время управленія Томаса Кромвелля; и, хотя пораженная въ этой попыткѣ, она успѣла, однако, лишить духовное сословіе нѣкоторыхъ изъ его наиболѣе стѣснительныхъ привилегій. Блестящія завоеванія Генриха V отклонили вниманіе народа отъ внутренней реформы. Констанскій соборъ устранилъ нѣкоторые изъ тѣхъ грубѣйшихъ соблазновъ, которые лишали церковь общественнаго уваженія. Авторитетъ этого почтеннаго синода поддержалъ упадавшій авторитетъ папства. Произошла значительная реакція. Но нѣтъ сомнѣнія, что въ Англіи все еще былъ скрытый лоллардизмъ, или что многіе, не отвергавшіе рѣшительно ни одного ученія Римской церкви, смотрѣли съ завистью на богатство и власть, которыми наслаждались ея служители. Къ самомъ началѣ царствованія Генриха VIII произошелъ между духовенствомъ и судами споръ, въ которомъ суды остались побѣдителями. Одинъ изъ епископовъ высказалъ, при этомъ случаѣ, что простой народъ питаетъ сильнѣйшіе предразсудки противъ его сословія, и что священникъ впредь не можетъ разсчитывать на справедливость свѣтскаго суда. Лондонскіе присяжные, говорилъ онъ, питаютъ такую злобу противъ церкви, что еслибы Авель былъ священникъ, то они нашли бы его виновнымъ въ убійствѣ Каина. Это было сказано за нѣсколько мѣсяцевъ до того времени, когда Мартинъ Лютеръ началъ проповѣдовать въ Виттенбергѣ противъ индульгенцій.

Какъ Реформація не нашла англичанъ папистами-ханжами, такъ и способъ ея веденія не могъ сдѣлать ихъ ревностными протестантами. Она не была подъ управленіемъ людей, подобныхъ тому пылкому саксонцу, который клялся пойти въ Вормсъ, хотя бы ему пришлось бороться со столькими демонами, сколько было черепицъ на домахъ, или тому мужественному швейцарцу, который былъ убитъ, во время молитвы предъ рядами Цюриха^[14]. Ни одинъ проповѣдникъ религіи не имѣлъ здѣсь той же власти, какую имѣлъ Кальвинъ въ Женевѣ или Ноксъ въ Шотландіи. Правительство рано стало во главѣ движенія, и вслѣдствіе этого, пріобрѣло силу управлять движеніемъ, а при случаѣ и останавливать его.

Многимъ кажется необыкновеннымъ, что Генрихъ VIII былъ въ состояніи такъ долго удерживаться въ среднемъ положенія между протестантскою и католическою партіями. Дѣйствительно, это было бы очень необыкновенно, если бы нація состояла только изъ рѣшительныхъ католиковъ или рѣшительныхъ протестантовъ. Дѣло въ томъ, что масса народа не принадлежали ни къ католикамъ, ни къ протестантамъ, и находилась, какъ ея государь, посрединѣ между двумя сектами. Тою стороною своего поведенія, которая была представляема очень своенравною и непостоянною, Генрихъ слѣдовалъ, вѣроятно, политикѣ болѣе пріятной большинству его подданныхъ, чѣмъ была бы политика, подобная политикѣ. Эдуарда или политикѣ Маріи. До самаго конца царствованія Елисаветы, народъ находился въ положеніи отчасти похожемъ на то, въ которомъ, какъ говоритъ Маккіавелли, находились жители Римской имперіи во время перехода отъ язычества къ христіанству: «не знали, большею частію, къ какому богу должны обращаться.» Народъ былъ, кажется, вообще расположенъ къ королевской верховности. Онъ не любилъ политику Римскаго двора. Его духъ возставалъ противъ вмѣшательства чужеземнаго духовнаго лица въ его внутреннія дѣла. Булла, которая произносила приговоръ низложенія Елисаветы, заговоры, которые были составляемы противъ ея жизни, похищеніе ея титуловъ Шотландскою королевою, враждебныя дѣйствія Филиппа, — возбуждали въ немъ сильнѣйшее негодованіе. Жестокости Боннера были вспоминаемы съ отвращеніемъ. Нѣкоторыя части новой системы, какъ напримѣръ, употребленіе англійскаго языка при общественномъ богослуженіи и причащеніе подъ обоими видами, были безъ сомнѣнія популярны. Съ другой стороны, ранніе уроки няни и католическаго священника не были забыты. Древнія церемоніи долго вспоминались съ истиннымъ благоговѣніемъ. Большая часть древняго богословія все еще держалась въ умахъ, напитанныхъ имъ въ дѣтствѣ.

Лучшее доказательство того, что религія народа была подобнаго смѣшаннаго характера, представляютъ драмы этого вѣка. Въ драматическихъ произведеніяхъ, назначенныхъ для представленія, никто не сталъ бы выдвигать впередъ непопулярныхъ мнѣній. И мы можемъ основательно заключить, что чувства и мнѣнія, которыя господствуютъ въ драматической литературѣ какого-нибудь поколѣнія, суть чувства и мнѣнія, которыя вообще раздѣляютъ люди этого поколѣнія.

Величайшіе и самые популярные драматическіе писатели вѣка Елисаветы смотрятъ на религіозные предметы весьма замѣчательнымъ образомъ. Они почтительно говорятъ объ основныхъ ученіяхъ христіанства. Но они говорятъ не какъ католики и не какъ протестанты, а какъ люди, которые колеблются между двумя системами или которые создали себѣ изъ частей, выбранныхъ изъ обѣихъ системъ, особую систему. Они, по-видимому, весьма почитаютъ нѣкоторые католическіе обряды и ученія. Они разсуждаютъ, напримѣръ, объ обѣтѣ безбрачія, — столь соблазнительномъ и, въ позднѣйшее время, столь обыкновенномъ предметѣ насмѣшекъ, — съ мистическимъ благоговѣніемъ. Почти каждый членъ духовнаго сословія, котораго они выводятъ на сцену, святой и почтенный человѣкъ. Мы не помнимъ въ ихъ произведеніяхъ ничего похожаго на тѣ грубыя шутки, съ которыми два поколѣнія позже нападали на католическую религію и ея служителей, драматическіе писатели, желавшіе нравиться толпѣ. Мы не помнимъ ни Friar Dominic, ни Father Foigard^[15] между характерами, изображенными этими великими поэтами. Сцена въ концѣ «Knight of Malta» могла бы быть написана ревностнымъ католикомъ. Массинджеръ выказываетъ большую нѣжность къ духовенству Римской церкви и даже зашелъ такъ далеко, что вывелъ на сцену добродѣтельнаго и интереснаго іезуита. Фордъ, въ той прекрасной пьесѣ, которую грустно читать и едва ли прилично назвать, даетъ весьма почтенную роль монаху. Пристрастіе Шекспира къ монахамъ очень извѣстно. Въ «Гамлетѣ» духъ жалуется, что онъ умеръ безъ муропомазанія и, не смотря на статью, осуждающую доктрину о чистилищѣ, объявляетъ, что онъ осужденъ:

«Confined to fast in fires,

Till the foul crimes, done in his days of nature.

Are burnt and purged away.» (¹)

(¹) …. Въ огнѣ томиться гладомъ, жаждой,

Пока его земныя преступленья

Не выгорятъ въ мученіяхъ."

(«Гамлетъ», пер. Вронченко, дѣйст. 1, изд. 5).

Эти строки подняли бы, надо полагать, ужасную бурю, въ театрѣ въ любое время царствованія Карла II. Онѣ очевидно не были написаны ревностнымъ протестантомъ или для ревностныхъ протестантовъ. Но авторъ «Короля Іоанна» и «Генриха VIII» навѣрное не былъ другомъ верховности папы.

По нашему мнѣнію, существуетъ только одно объясненіе явленій, встрѣчаемыхъ въ исторіи и драмѣ того вѣка. Религія англичанъ была смѣшанная религія, подобно религіи самаритянскихъ поселенцевъ, описанной во второй «Книгѣ Царствъ», которые «Господа бояхуся и идоламъ своимъ служаху»^[16]; подобно религіи іудействующихъ христіанъ, которые перемѣшивали обряды и ученія синагоги съ обрядами и ученіемъ церкви; подобно религіи мексиканскихъ индійцевъ, которые въ продолженіе многихъ поколѣній, послѣ порабощенія ихъ племени, продолжали соединять обряды, перенятые отъ завоевателей, съ почитаніемъ смѣшныхъ идоловъ, которымъ поклонялись Монтезума и Гватемозинъ.

Эти чувства не ограничивались народомъ. Сама Елисавета отнюдь не была свободна отъ нихъ. Распятіе съ горящими вокругъ его восковыми свѣчами, стояло въ особенной ея часовнѣ. О бракѣ духовенства она говорила всегда съ отвращеніемъ и злобою. «Я былъ въ ужасѣ, говоритъ архіепископъ Паркеръ, слыша какія слова исходили изъ ея кроткой природы и христіански-просвѣщенной совѣсти, когда она говорила о божескомъ святомъ уставѣ и учрежденіи брака.» Борлей уговорилъ ее смотрѣть сквозь пальцы на браки духовенства. Но она только этимъ и ограничилась; и дѣти, происходившія отъ этихъ браковъ, считались незаконнорожденными до вступленія на престолъ Іакова I.

То, что составляетъ, какъ мы сказали, большое пятно въ характерѣ Борлея, составляетъ также большое пятно въ характерѣ Елисаветы. Будучи сама адіафористкою, не чувствуя угрызеній совѣсти принадлежать къ Римской церкви, когда это было необходимо для собственной безопасности, удерживая до послѣдней минуты своей жизни привязанность ко многимъ ученіямъ и ко многимъ церемоніямъ этой церкви, — она подвергала эту церковь преслѣдованію даже болѣе гнусному, нежели преслѣдованіе, которымъ ея сестра мучила протестантовъ. Мы говоримъ болѣе гнусному — потому, что Марія имѣетъ, по крайней мѣрѣ, своимъ оправданіемъ фанатизмъ. Она ничего не дѣлала для своей религіи, чего сама не была готова выстрадать за нее. Она строго держаласъ ея во время преслѣдованія. Она вполнѣ вѣрила въ необходимость ея для спасенія. Если она сожигала тѣла своихъ подданныхъ, то съ цѣлью спасти ихъ души. Елисавета не имѣла подобнаго предлога. По убѣжденіямъ, она была только въ половину протестантка. Она выдавала себя, когда было для нея выгодно, за совершенную католичку. Для піемонтскихъ убійствъ и испанскихъ Autos da fe есть оправданіе, хотя и жалкое оправданіе; но что можетъ быть сказано въ защиту правителя, который равнодушенъ къ религіи и въ то же время не терпитъ иновѣрія?

Если бы великая королева, которой память справедливо почитается англичанами, была достаточна добродѣтельна и владѣла бы достаточною обширностью взгляда, чтобы принять тѣ правила, которыя Моръ, болѣе мудрый въ теоріи, чѣмъ на практикѣ, выразилъ въ предшествовавшемъ поколѣніи и которыми руководствовался въ ея время превосходный Л’Опиталь^[17], — какъ различенъ былъ бы колоритъ всей исторіи послѣднихъ 250 лѣтъ! На ея долю выпалъ самый счастливый случай, когда-либо дарованный государю, установить полную свободу совѣсти во всѣхъ своихъ владѣніяхъ, безъ опасности для своего правительства, безъ соблазна для какой-либо большой партіи между ея подданными. Народъ, очевидно готовый исповѣдывать каждую изъ двухъ религій, безъ сомнѣнія былъ бы готовъ терпѣть обѣ. Къ несчастью для ея собственной славы и для общественнаго спокойствія, она приняла политику, отъ послѣдствій которой государство до сихъ поръ страдаетъ. Иго установленной церкви давило народъ, пока онъ не захотѣлъ переносить его болѣе. Тогда произошла реакція. Другая реакція слѣдовала за нею. За тиранніею установленной церкви слѣдовала бурная борьба сектъ, разъяренныхъ многими бѣдствіями и упоенныхъ непривычною свободою. За борьбою сектъ опять слѣдовало жестокое господство одной преслѣдующей церкви. Наконецъ преслѣдованіе отбросило самую страшную свою форму и приняло болѣе кроткій видъ. Уголовные законы, изданные для защиты установленной церкви, были отмѣнены. Но исключенія и объявленія неправоспособности все еще остались. Эти исключенія и объявленія неправоспособности, породивши самое страшное неудовольствіе, сдѣлавши всякое управленіе въ части королевства невозможнымъ, приведши государство на самый край погибели, были въ наше время устранены, но — хотя и устраненныя — оставили за собою язвы, которыя могутъ длиться цѣлые годы. Грустно подумать, что Елисавета могла соединить всѣ враждующія секты подъ покровомъ однихъ безпристрастныхъ законовъ и одного отеческаго трона, и тѣмъ самымъ поставить націю, — касательно правъ совѣсти, — въ то же самое положеніе, въ которомъ мы наконецъ находимся, послѣ всѣхъ ненавистей, преслѣдованій, заговоровъ, возмущеній, революцій, судебныхъ убійствъ и междоусобныхъ войнъ десяти поколѣній.

Это темная сторона ея личности. Однако, она неоспоримо была великая женщина. Изъ всѣхъ государей, обладавшихъ властью, по-видимому, неограниченною, но въ сущности опиравшеюся на любовь и довѣріе своихъ подданныхъ, она была безъ сомнѣнія самою знаменитою. Часто приводили въ оправданіе худаго правленія ея преемниковъ то, что они только слѣдовали ея примѣру, что въ событіяхъ ея царствованія можно найти прецеденты для преслѣдованія пуританъ, для взиманія денегъ безъ утвержденія палаты общинъ, для заключенія въ тюрьму людей безъ преданія ихъ суду, для стѣсненія свободы ихъ парламентскихъ преній. Все это, можетъ быть, справедливо. Но это плохой доводъ въ пользу ея преемниковъ — и по той простой причинѣ, что они были ея преемниками. Она управляла однимъ поколѣніемъ, они управляли другимъ — и между двумя поколѣніями было почти такъ же мало общаго, какъ между народами двухъ различныхъ странъ. Преемники Елисаветы могли научиться искусству обходиться съ несговорчивыми подданными, не обращая вниманія на частныя мѣры, которыя она принимала, но обращая вниманіе на великія общія начала ея управленія. Если бы Стюарты, вмѣсто того, чтобы искать въ актахъ ея царствованія прецедентовъ, которые, по-видимому, могли бы оправдать увѣченіе Принна и заточеніе Элліота, — попытались открыть основныя правила, которыя руководили ея поведеніемъ во всѣхъ ея сношеніяхъ съ народомъ, они замѣтили бы, что ихъ политика была наименѣе похожа на ея политику въ тѣхъ случаяхъ, когда она казалась поверхностному наблюдателю наиболѣе съ нею схожею. Твердая, высокомѣрная, иногда несправедливо-жестокая въ своихъ поступкахъ противъ отдѣльныхъ личностей и небольшихъ партій, она заботливо избѣгала или съ поспѣшностью отмѣняла каждую мѣру, которая, по-видимому, могла бы удалить отъ нея массу народа. Она пріобрѣла болѣе славы и любви тѣмъ способомъ, которымъ поправляла свои ошибки, нежели пріобрѣла бы, никогда не дѣлавъ ошибокъ. Если бы на ея мѣстѣ былъ такой человѣкъ какъ Карлъ I, въ то время, когда цѣлая нація возставала противъ монополій, онъ отказалъ бы въ удовлетвореніи. Онъ распустилъ бы парламентъ и заточилъ бы наиболѣе популярныхъ его членовъ. Онъ созвалъ бы другой парламентъ. Онъ далъ бы взамѣнъ субсидій нѣсколько неопредѣленныхъ и обманчивыхъ обѣщаній, клонящихся къ облегченію. Когда же стали бы его просить исполнить обѣщанія, онъ снова распустилъ бы парламентъ и снова заточилъ бы представителей оппозиціи. Страна пришла бы въ большее волненіе, чѣмъ прежде. Слѣдующая палата общинъ была бы болѣе непокорною, чѣмъ предшествовавшая ей. Тиранъ согласился бы на все, чего требовала нація. Онъ утвердилъ бы торжественно актъ, уничтожающій навсегда монополію. Онъ получилъ бы большія суммы взамѣнъ этой уступки и, менѣе чѣмъ чрезъ полгода, новые патенты, болѣе стѣснительные, чѣмъ отмѣненные, выпущены были бы цѣлыми десятками. Такова была политика, приведшая наслѣдника длиннаго ряда королей, въ молодости любимца своихъ соотечественниковъ, къ темницѣ и эшафоту.

Елисавета предупреждала палату общинъ, когда палата была готова обратиться къ ней во имя народа. Ея обѣщанія шли далѣе желаній палаты. Исполненіе слѣдовало непосредственно за обѣщаніемъ. Она не обращалась съ націею, какъ съ враждебною партіею, которой интересы противоположны ея интересамъ; какъ съ партіею, которой она должна даровать какъ можно менѣе преимуществъ, и отъ которой она должна вынудить какъ можно болѣе денегъ. Ея благодѣянія были даруемы, а не продаваемы, и однажды дарованныя никогда не брались назадъ. Къ тому же она оказывала ихъ съ откровенностью, добродушіемъ, царственнымъ достоинствомъ и материнскою нѣжностью, которыя увеличивали ихъ цѣну. Они были принимаемы со слезами радости и криками: «God save the Queen!» непреклонными провинціальными дворянами, которые пришли въ Вестминстеръ, исполненные негодованія. Карлъ I уступилъ палатѣ общинъ половину прерогативъ своей короны, и палата общинъ послала ему взамѣнъ Великую Ремонстранцію.

Мы намѣревались коснуться той славной группы, центромъ которой была Елисавета, группы, которую видѣлъ вокругъ дѣвственной королевы послѣдній изъ бардовъ въ видѣніи своемъ на вершинѣ Сноудона.

«Many а baron bold,

And gorgeous dames, and statesmen old

In bearded majesty.» (¹)

(¹) «Много храбрыхъ бароновъ и роскошныхъ дамъ и старыхъ сановниковъ въ величіи сѣдины.»

Мы намѣревались сказать нѣсколько словъ о ловкомъ Вальсингамѣ; о пылкомъ Оксфордѣ; объ исполненномъ граціи Саквиллѣ; о вполнѣ благовоспитанномъ Сиднеѣ; объ Эссексѣ, украшеніи двора и войска, образцѣ рыцарства, щедромъ покровителѣ генія, котораго великія добродѣтели, великое мужество, большіе таланты, благосклонность государыни и любовь соотечественниковъ — все, что, казалось, обезпечивало счастливую и славную жизнь, привело къ ранней и безславной смерти; о Ралеѣ, воинѣ, мореходцѣ, ученомъ, царедворцѣ, ораторѣ, поэтѣ, историкѣ, философѣ, котораго мы представляемъ себѣ то дѣлающимъ смотръ королевской гвардіи, то преслѣдующимъ испанскій галліонъ, то возражающимъ предводителямъ провинціальной партіи въ палатѣ общинъ, то напѣвающимъ одну изъ своихъ сладостныхъ любовныхъ пѣсней слишкомъ близко къ ушамъ фрейлинъ ея высочества и вскорѣ потомъ погруженнымъ въ чтеніе Талмуда или сличающимъ Полирія съ Ливіемъ. Мы также намѣревались поговорить о литературѣ этого блистательнаго періода и, въ особенности, о двухъ несравненныхъ мужахъ, царѣ-поэтовъ и царѣ-философовъ, сдѣлавшихъ вѣкъ Елисаветы болѣе славною и важною эпохою исторіи человѣческаго ума, нежели вѣкъ Перикла, Августа или Льва. Но предметы столь обширные требуютъ болѣе мѣста, нежели сколько, мы можемъ теперь удѣлить имъ. Итакъ, мы здѣсь остановимся, боясь, что если бы продолжали, то статья наша разрослась бы до размѣра, на столько превосходящаго размѣръ журнальной статьи всѣхъ другихъ обозрѣній, на сколько книга доктора Нэрса превосходитъ размѣръ всѣхъ другихъ исторій.

---

1. Лѣсъ въ Саутамптонѣ.
2. Дѣйствующія лица одного изъ разсказовъ Аддисона.
3. John Dudley, duke of Northumberland, былъ главнымъ виновникомъ возведенія на престолъ Іоанны Грей, которая была за мужемъ за младшимъ сыномъ его. Результатъ этихъ интригъ извѣстенъ.
4. Thomas Fuller — писатель XVII вѣка, авторъ «The Worthies of England.»
5. Адіафористами называлась партія, предлагавшая, какъ средство примиренія обѣихъ церквей, ввести католическую обрядность въ протестантское богослуженіе.
6. Thomas More — канцлеръ Генриха VIII. Сочиненіе его «De орtimo reipublicœ statu deque nova insula Utopia» переведено почти на всѣ языки.
7. См. 4-ю часть «Исторіи Англіи», стр. 47.
8. При Монконтурѣ разбитъ былъ Колиньи войсками герцога Анжуйскаго, а при Иври разбитъ былъ Майей въ войсками Генриха IV.
9. John Stubbs (или Stube) и John Penry (или Ар. Henry) — ревностные пуритане временъ Елисаветы. За сочиненія, направленныя противъ церкви, у перваго отрублена была правая рука, а второй былъ казненъ. Пенри извѣстенъ болѣе подъ своимъ псевдонимомъ Martin Marprelate.
10. Должно помнить, что это было написано прежде, нежели прошелъ билль о реформѣ (1832 г.).
11. «Nemo me impune laceseit», т. e. «никто меня безнаказанно не оскорбляетъ.»
12. Въ Berkeley (въ графствѣ Глостеръ) убитъ былъ Эдуардъ II. — Въ Pomfret (въ графствѣ Іоркъ) убитъ Ричардъ II.
13. Thomas Cromwell, earl of Essex.
14. Цвингли.
15. Дѣйствующія лица комедій временъ Реставраціи.
16. I Царствъ, XVII, 38.
17. Michel de L’Hôpital былъ канцлеромъ Франціи во время малолѣтства Карла IX. Онъ стремился осуществить начала вѣротерпимости во Франціи.