Б. И. Бентовинъ.
править1901.
правитьБолѣзнь.
правитьКонстантинъ Михайловичъ былъ невыразимо счастливъ… Въ десятый разъ перечитывалъ онъ записку, гдѣ мелкимъ, дѣвичьимъ почеркомъ было начертано: «Милый, дорогой мой, желанный! Я все разсказала папѣ и мамѣ. Ты понимаешь какъ мнѣ было трудно… И они — представь — нисколько не разсердились. Хотятъ только поговорить съ тобой. Приходи сегодня. Твоя на вѣки Аня.»
Онъ радостно улыбнулся, допилъ чашку кофе, и критически оглядѣлъ хаотическій безпорядокъ комнаты. Нѣтъ, теперь конецъ всему этому безсмысленному прозябанію, холостой безшабашной жизни!.. Уютный, теплый уголокъ, полный чистоты и порядка, семейный очагъ, пылающій покоемъ и счастіемъ… И среди всего этого плеска — его Аня, его любимая, несравненная Аня!.. И матеріальная сторона этого брака тоже не дурна. О онъ вовсе не безпочвенный идеалистъ… Въ шатрѣ не проживешь!.. А за Аней старикъ Лопачевъ тысячъ тридцать дастъ… Небось, сколотилъ капиталецъ на разныхъ постройкахъ и подрядахъ…
Однако, пора было одѣваться. Онъ подошелъ къ зеркалу и внимательно взглянулъ на себя…
Глаза то какіе нехорошіе, лихорадочно блестящіе… Похудѣлъ онъ порядочно; послѣдніе дни порядкомъ кашляетъ, и въ горлѣ все точно что то стоитъ. Простудился должно быть отъ позднихъ прогулокъ съ Аней. Вѣдь они, не обращая вниманія на погоду, не замѣчая времени, иногда гуляли часа три — четыре, не чувствуя ни усталости, ни утомленія… Ну, теперь все это пройдетъ; лѣтомъ послѣ свадьбы онъ непремѣнно возьметъ отпускъ поѣдетъ съ молодою женой за границу; тамъ поправится отдохнетъ какъ слѣдуетъ… Да, счастье ему улыбнулось!..
Черезъ полчаса онъ ужъ направлялся къ Лопачевымъ. Дверь ему открыла сама Аня и безъ всякаго стѣсненія бросилась на него. Потомъ она втащила его за руку въ столовую гдѣ сидѣли еще за утреннимъ чаемъ «старики».
Вотъ онъ!… Вотъ онъ!..
Анфиса Григорьевна ласково улыбнулась ему, а Сергѣи Ивановичъ всталъ и крѣпко его обнялъ.
— Ну, братъ, молодецъ… Не зналъ я, что такъ скоро похитишь ты у насъ Анечку… Примѣчалъ я правда давно кое-что… Да мало ли съ кѣмъ Анечка кокетничала… А тутъ на вотъ поди… Что-же я радъ, радъ… Хорошій ты человѣкъ, и у начальства на виду… Только — любовь любовью… Поговорить то серьезно все же надо… Пойдемъ ка въ кабинетъ!..
И онъ увелъ его съ собой. Пошли разспросы о матеріальномъ положеніи и о надеждахъ Константина Михайловича, о томъ, нѣтъ ли у него какихъ нибудь деликатныхъ связей и обязательствъ, нѣтъ ли долговъ…
— И потомъ… знаешь ли что меня безпокоитъ, — сказалъ въ заключеніе Сергѣй Ивановичъ, — вѣдь мы съ отцомъ твоимъ большими друзьями были, а тебя и вотъ еще какимъ няньчилъ; такъ ты не подозрѣваешь отъ чего умеръ Михаилъ Петровичъ, Говорили все — простудился, простудился… А попросту говоря — легочная бугорчатка это была… Такъ вотъ мое сердце и не спокойно… Теперь все разговоры о наслѣдственности, Вдругъ да у тебя то же… А потомъ дѣти пойдутъ… Я не хочу огорчать… Только, знаешь, все же и отецъ… Скажи откровенно: не замѣчалъ ли ты чего за собой?..
Константинъ Михайловичъ весь вздрогнулъ; его даже въ потъ бросило, но онъ совладалъ съ собой и отвѣтилъ совершенно спокойно;
— Нѣтъ, ничего, право ничего… Иногда простужусь и немного кашляю… Да съ кѣмъ этого въ Петербургѣ не бываетъ…
— Ну, слава Богу!.. Все же, все же надо побывать у доктора.. Обѣщай мнѣ… Подумай какая отвѣтственность передъ совѣстью и семьей!..
— Да, я буду, непремѣнно буду!.. Это мой долгъ!..
И онъ горячо пожалъ руку старику. Потомъ они вышли въ гостиную. Анечка сейчасъ же утащила его «къ себѣ». Она была прекраснѣе, чѣмъ всегда, озаренная тихимъ счастіемъ и какою то задумчивою лаской… Они сидѣли молча, рука въ руку, нѣжно прижавшись другъ къ другу… Потомъ она начала говорить, разсказывала, какъ она мечтаетъ устроить ихъ будущую квартирку, какъ она будетъ поджидать когда онъ усталый возвращается съ должности, какъ они вечеромъ будутъ гулять, кататься но островамъ., все вдвоемъ… только вдвоемъ!..
И онъ поддавался чарующему обаянію ея фантазіи, которая такъ близка была къ дѣйствительности… И къ чему это Сергѣй Ивановичъ заговорилъ о болѣзни… Нѣтъ, онъ здоровъ, совершенно здоровъ!.. Онъ чувствуетъ притокъ новыхъ силъ!.. Чахотка!.. какіе пустяки!..
— И знаешь что милый… Тебѣ нужно будетъ взять отпускъ… Ты сильно похудѣлъ. И кашляешь по вечерамъ… Это я, я все виновата… Поздно мы очень съ тобою гуляемъ… Теперь изволь вечера сидѣть вонъ здѣсь, у меня!..
И она тоже!.. Константинъ Михайловичъ торопливо поднялся… Ему пора было на службу…
II.
правитьВесь день онъ чувствовалъ какое то нервное возбужденіе… Онъ составлялъ докладныя записки, реестры, подписывалъ бумаги, весь охваченный тревожнымъ ощущеніемъ… Ему то казалось, что сердце бьется не совсѣмъ правильно, то — что ему дышать какъ будто труднѣе, то кровь внезапно стучала въ вискахъ… И онъ кашлялъ, кашлялъ чаще обыкновеннаго… Со службы онъ ушелъ какъ можно раньше и отправился обѣдать. Однако, къ кушаньямъ онъ почти не притронулся: его угнетало предчувствіе чего то близкаго и ужаснаго.
И оно пришло…
Когда онъ поднимался по лѣстницѣ къ себѣ, онъ сильно кашлянулъ; во рту получилось ощущеніе чего то сладковатаго и теплаго; онъ быстро выплюнулъ въ шатокъ… Зловѣщимъ пятномъ выдѣлялся на прозрачномъ батистѣ, смѣшанный съ мокротой, темно-красный комокъ… Константинъ Михайловичъ прислонился къ периламъ, чтобы не упасть…
Такъ вотъ оно что!.. Къ доктору, къ доктору скорѣе!..
И онъ въ какомъ то полусознательномъ состояніи сбѣжалъ опять внизъ, быстро зашагалъ но улицѣ, толкая проходящихъ, спотыкаясь, задѣвая за тумбы и водосточныя трубы… Докторъ, у котораго онъ обыкновенно лечился, жилъ недалеко… Не раздѣваясь, безъ доклада вбѣжалъ онъ къ нему въ кабинетъ.
— Николай Григорьевичъ, голубчикъ, что же это такое?..
Онъ въ изнеможеніи опустился на стулъ, показывая платокъ…
— Гм… Кровь… Да успокоитесь вы… Что же тутъ особеннаго?.. Мало отчего она можетъ появиться… Усиленная работа сердца… Или мѣстное обостреніе ларингита… Господи, пульсъ-то какой… Да успокойтесь, говорятъ вамъ… Я васъ сейчасъ изслѣдую!.. Трусъ вы этакой!..
Онъ далъ ему успокоительныхъ капель, потомъ сталъ выслушивать, выстукивать, ощупывать…
— Нѣтъ… Рѣшительно ничего!.. Незначительное притупленіе справа… Да мало у кого этого не бываетъ! По моему, вы совсѣмъ здоровы… Впрочемъ, чтобы вамъ совсѣмъ успокоиться: завтра въ клиникѣ пріемъ профессора N. (онъ назвалъ извѣстную фамилію) такъ вы къ нему отправьтесь… Вотъ вамъ моя карточка… А главное, спокойствіе, спокойствіе… Развѣ можно быть такимъ мнительнымъ!..
Легко сказать — спокойствіе, когда вся будущность, все счастіе, зависитъ отъ его здоровья… Онъ никогда не дорожилъ жизнью… Бывали минуты, тяжелыя минуты, когда онъ хладнокровно встрѣтилъ бы смерть и спокойно подставилъ бы голову подъ ея тяжелую колесницу… Но теперь — теперь, когда ему блеснулъ лучъ надежды, лучъ обновленія, онъ хочетъ, онъ долженъ жить!.. И чего онъ, какъ маленькій ребенокъ, капли крови испугался?.. Докторъ вѣдь сказалъ, что это можетъ быть отъ сердца… А вдругъ?!.
И онъ снова начиналъ прислушиваться къ ударамъ сердца, нарочно кашлялъ, чтобы удостовѣриться, не покажется-ли еще крови… Всю ночь онъ не спалъ и прямо-таки боялся заснуть… Быть можетъ, онъ умретъ во снѣ?.. Боязнь смерти принимала характеръ маніи… Только къ утру природа взяла свое, и онъ уснулъ тяжелымъ, болѣзненнымъ сномъ…
III.
правитьВъ широкомъ, сводчатомъ корридорѣ, съ установленными вдоль стѣнъ скамейками, было страшно жарко и душно. Набралось болѣе сотни человѣкъ, чающихъ спасенія, или хотя бы облегченія своихъ недуговъ… Вотъ гдѣ художникъ-реалистъ могъ изучить цѣлую гамму человѣческихъ страданіи; вотъ гдѣ скрывался богатый матеріалъ для болѣзненнаго вдохновенія. На каждомъ лицѣ — цѣлая лѣтопись долгихъ неослабныхъ мукъ въ каждой фигурѣ — драма переживаемаго и пережитаго. Въ первый мигъ даже непонятно, откуда набралось столько бѣдныхъ, убогихъ, худосочныхъ, еле дышащихъ субъектовъ… Какая-то коллекція, какой-то громадный очагъ болѣзненности…
Профессора еще не было, когда пріѣхалъ Константинъ Михайловичъ… На него произвела угнетающее впечатлѣніе вся эта полуумирающая толпа… Онъ подалъ штатную карточку доктора ассистенту.
— А, хорошо… Въ профессорскій кабинетъ!..
Сторожъ отворилъ завѣтную дверь, и Константинъ Михайловичъ быстро проскользнулъ туда, сопровождаемый завистливыми взглядами. Къ профессору допускался только извѣстный комплектъ больныхъ, наиболѣе интересныхъ и рекомендуемыхъ врачами…
Къ клиническому подъѣзду подкатила шикарная карета… Моментально все стихло… Швейцаръ и два сторожа бросились открывать дверцы. Ассистентъ и ординаторы въ бѣлыхъ, халатахъ выстроились въ корридорѣ. Больные замерли. Изъ кареты быстро вышелъ высокій, плотный господинъ, чисто русскаго, купеческаго склада… Выпуклый лобъ, умное лицо, взглядъ, пронизывающій черезъ очки, казалось, на сквозь… Не слушая почти доклада ассистента, не отвѣчая на поклоны больныхъ, онъ прошелъ въ свой кабинетъ, положилъ простые черные часы на столъ (у него весь день былъ распредѣленъ минута въ минуту, иначе онъ бы никакъ не управился), и началъ пріемъ. Осматривалъ онъ больного, казалось, совершенно безучастно, отрывисто ставя вопросы, диктуя рецепты, лаконически дѣлая указанія тутъ же стоящей группѣ студентовъ.,
— Да, этотъ не постѣснится. Этотъ скажетъ правду!.. думалъ Константинъ Михайловичъ, чувствуя, какъ весь онъ покрывается холоднымъ, клейкимъ потомъ.
— Слѣдующій!..
Онъ подошелъ съ подгибающимся колѣнями и прислонился къ столу.
— Раздѣньтесь… Живо!..
Профессоръ приложился ухомъ къ лѣвой и правой ключицѣ.
— Интересно… Послушайте!.. — обратился онъ къ ассистенту. — Ничего не слышите?..
— Нѣтъ!..
— Гм!.. Кровь была?
— Вчера, профессоръ!
— Наслѣдственность?..
— Отецъ… говорятъ… отъ чахотки умеръ!..
— А… Ну, ничего, ничего!.. При хорошей, правильной жизни десятки лѣтъ проживете… Это лѣто надо изъ Петербурга уѣхать…
Чѣмъ то жгучимъ, свѣтлымъ пахнуло на Константина Михайловича. Онъ готовъ былъ броситься къ ногамъ этого человѣка, который возвращалъ ему жизнь…
— Профессоръ простите… Одинъ вопросъ.. Могу я жениться?..
— Жениться?.. Нѣтъ!.. зачѣмъ? Плодить бугорчатичныхъ дѣтей?.. И жену можете заразить!.. Но совѣтую… Слѣдующій…
Снова все оборвалось, и закружилось въ адской вакханаліи… Живой мертвецъ!.. Но узнать ему никогда тихой семей ной радости, ласки жены, прикосновенія розовыхъ дѣтскихъ ручекъ… Нею жизнь находиться подъ страхомъ смерти… Жить и беречься… Вѣчно дрожать за лишній часъ, проведенный вечеромъ на улицѣ, за лишній бокалъ выпитаго вина, за горячій порывъ чувства,.
Онъ вышелъ на улицу… Торжествующая пѣснь весны разливалась въ воздухѣ… Но не для него свѣтило это знойное солнце, не для него трепеталъ вѣтерокъ, играя листьями молодой зелени, не для него ворковали голуби на карнизѣ многоэтажнаго дома… Онъ глухъ былъ ко всему этому… Живой мертвецъ!..
IV.
правитьДома онъ усѣлся за столъ и началъ писать… Надо было исполнить долгъ… Онъ перепортилъ много бумаги, пока ему удалось составить слѣдующія два коротенькихъ посланія:
«Многоуважаемый Сергѣй Ивановичъ, Я исполнилъ то, чего вы отъ меня требовали. Сегодня я былъ у профессора. Ваши опасенія оправдались. Наслѣдственность сказалась, и за будущее ручаться нельзя. Потому, какъ честный человѣкъ, я долженъ отказаться отъ единственнаго счастія, которое мнѣ хотѣла подарить судьба… Я бы не хотѣлъ, чтобы Аня знала причину моего отказа… Она, пожалуй, не обратитъ вниманія на это, и, если сама мнѣ протянетъ руку — я едва ли съ умѣю противостоять соблазну».
Анѣ онъ написалъ слѣдующее:
"Я не могу и не хочу тебя обманывать, дорогая, но обстоятельства такъ сложились, что я не въ состояніи тебѣ сказать причины, почему нашъ бракъ долженъ быть отложенъ на нѣкоторое время… Я сегодня же уѣзжаю, но, надѣюсь — мы скоро увидимся… Впрочемъ что бы ни случилось, знай одно: ты «единственная, которую я любилъ, которая въ мечтахъ и на яву властвовала надо мной… И именно потому, что и такъ безконечно тебя люблю, я рѣшаюсь на отитъ шагъ… Не думай обо мнѣ ничего дурного… Такъ слѣдуетъ, такъ нужно поступить… Судьба такъ хочетъ!.. Пожалѣй меня…».
Онъ быстро запечаталъ оба письма, какъ бы боясь одуматься, раскаяться въ благородномъ порывѣ, которой неудержимо охватилъ ого, быстро позвалъ Григорія II послалъ его съ пакетами къ Лоначевымъ. Онъ прислушивался какъ замирали шаги его слуги по лѣстницѣ, онъ видѣлъ какъ тотъ переходилъ черезъ улицу… И каждый шагъ Все больше и больше отдѣлялъ его отъ счастія, отъ мечты его безотрадной жизни… Вотъ въ послѣдній разъ мелькнула фигура Григорія и завернула за уголъ…
Зачѣмъ, зачѣмъ онъ это сдѣлалъ!.. Личное, эгоистическое чувство зашевелилось въ груди… Вѣдь онъ хотя бы день, мѣсяцъ, годъ, могъ были счастливъ!.. А теперь поздно… Живой мертвецъ!..
И онъ горько зарыдалъ, безпомощно опустивъ голову…