I.
Не левъ Ареланъ-бегъ, а чудовищный змѣй…
Кто можетъ съ нимъ въ звѣрствѣ равняться?
Кровавую дань онъ беретъ съ матерей…
Коль грѣешь дитя ты на груди своей,
Не медли съ нимъ въ горы спасаться!…
У бега Арелана два брата. Они,
Коней своихъ гордыхъ жалѣя,
Въ дождливую пору, въ ненастные дни,
Болгаръ запрягаютъ въ повозки свои
И бьютъ ихъ по спинамъ и шеѣ.
Не разъ и не два приходилось отцамъ
Постыдную волю владыки
Невиннымъ своимъ объявлять дочерямъ…
А волей не хочетъ, есть плети рабамъ…
О, горе! О, ужасъ великій!…
У бега Арелана и мать — сатана,
Ужаснѣе ярой тигрицы…
Ей башня понравилась въ полѣ одна:
Безвыходно вѣдьмой живетъ въ ней она,
Но правитъ оттуда царицей…
И денно, и нощно, какъ коршунъ степной,
Она надъ страною витаетъ…
Все чуетъ, все вѣдаетъ глазъ ея злой,
И быстро прощается тотъ съ головой,
Кто сына ея проклинаетъ.
Въ часы ли молитвы — и то изъ окна
Глядитъ эта вѣдьма все время…
И беговъ торопитъ, и гонитъ она:
«Смотрите, — часовыя болгарокъ полна!
Губите нечистое племя!»
«Довольно, — такъ говоръ въ народѣ идетъ, —
Мы жалкими были рабами!
Пусть беговъ безбожныхъ нечистый возьметъ!
Довольно терзать имъ болгарскій народъ
И властвовать гордо надъ нами!»
II.
О, Вардаръ широкій! О, Вардаръ родной!
Уныло текутъ твои волны;
Плакучія ивы, склонясь надъ тобой,
Чуть шепчутся, грустію полны…
Мучительно-долгій ужь годъ миновалъ,
Любимецъ болгарокъ прекрасныхъ,
Какъ стана дѣвичьяго ты не ласкалъ,
Сжимая въ объятіяхъ страстныхъ!…
Напрасно, играя въ зеркальныхъ струяхъ,
Привѣтливо солнце свѣтило-,
Напрасно, лишь ляжетъ туманъ на поляхъ,
Такъ волны журчали уныло;
Напрасно ропталъ ты, желаньемъ томимъ, —
Давно ужь съ потокамъ студенымъ твоимъ
Красавицъ толпа не сходила…
О, Вардаръ, болгарскихъ дѣвицъ господарь!
Не ты ли съ младенчества вѣдалъ
Труды ихъ, заботы и горести встарь
И чары любви имъ повѣдалъ?…
Ты былъ имъ купелью, ты зеркаломъ былъ,
Ихъ мраморный станъ отражая…
У многихъ ты брачный вѣнокъ уносилъ,
За то ихъ дитя дорогое крестилъ,
Надежду болгарскаго края…
Не ждалъ ты, родными, что лѣто пройдетъ,
Минуетъ счастливое время,
И солнце надъ кровью и пепломъ взойдетъ,
И сдавитъ оставленный Богомъ народъ
Враговъ ненавистное племя!…
Лишь трое болгарокъ вечерней порой,
Чуть звѣзды блеснутъ надъ землею,
Безъ звона бубенчиковъ, тихой стопой,
По-прежнему сходятъ на беретъ крутой
За чистой твоею водою…
Но горе, коль съ волей бороться дерзнутъ
Онѣ любострастныхъ османовъ, —
Не дремлютъ и жертву несчастную ждутъ
Свирѣпыя страсти тирановъ…
Прелестныя дѣвы!… Алѣе зари
Румянецъ ланитъ ихъ пылаетъ;
Какъ солнца весенняго радостный лучъ,
Когда онъ, игривый, блеститъ изъ-за тучъ,
Ихъ взоръ подъ чадрою сверкаетъ…
Лишь только померкнетъ закатъ золотой
И въ тихой долинѣ стемнѣетъ,
Какъ тѣни проходятъ онѣ за водой,
Какъ призракъ въ туманѣ бѣлѣютъ…
Но это — не тѣни, а дѣвы земли,
Три дочери бѣдной вдовицы,
Что молитъ Пречистую, лежа въ пыли,
За нихъ отъ зари до денницы…
Надолго ли благость небесъ сохранитъ?
Избѣгнутъ ли смерти жестокой?…
Быть-можетъ, ужь скоро тѣла ихъ умчитъ
Въ волнахъ своихъ Вардаръ широкій…
Отмститъ ли онъ гибель своихъ дочерей?…
Быть-можетъ, для тризны печальной
Проглотитъ онъ нару турецкихъ коней, —
Подъ вечеръ, при свѣтѣ небесныхъ огней,
Затянетъ напѣвъ погребальный
И только… Ужь онъ охладѣлъ и одряхлъ
И жаждою мести не дышетъ,
И съ тихимъ журчаньемъ въ крутыхъ берегахъ
Чуть сонныя волны колышетъ…
Но ты, молодая и чистая грудь, —
Ты, помня свободу былую, —
Въ свой страшный, но небомъ начертанный путь,
Храни свою вѣру святую!…
Высокая жертва не даромъ пройдетъ, —
Самъ адъ отъ нея содрогнется
И, скованный рабствомъ позорнымъ, народъ
Отъ сна роковаго проснется…
Мать беговъ приходитъ къ своимъ сыновьямъ,
Ихъ въ гнѣвѣ она укоряетъ,
Что ихъ снисхожденье къ презрѣннымъ рабамъ
Ей старую жизнь отравляетъ:
"Позоръ на главу вы мою навлекли!…
"Стыдитесь! Что сдѣлалось съ вами?
"Да вы ли владыки Болгарской земли,
"Коль сладить безсильны съ рабами?…
"Три слабыя дѣвы не слушаютъ васъ:
"Не вѣдая рабскаго страха,
"По берегу ходятъ въ молитвенный часъ,
"Какъ мы призываемъ Аллаха…
"Мнѣ стыдно тогда за своихъ сыновей!
"Васъ такъ-то гяуры боятся?…
"Знать мало имъ казней, имъ мало плетей…
"Оставьте же нѣгу! Проснитесь скорѣй!
«Пусть крови потоки струятся!»…
Но тщетно торопитъ она сыновей,
Напрасно на бойню ихъ гонитъ, —
Устали главы ихъ отъ звѣрскихъ затѣй,
Ихъ лѣность сонливая клонитъ…
И къ старшему сыну старуха идетъ,
Костлявой рукою ласкаетъ
Косматую бороду, руку беретъ,
Съ улыбкою льстивой вѣщаетъ:
"Ареланъ мой, сынъ львицы! вѣдь сотни людей
"Твоей покоряются волѣ…
"Всѣхъ беговъ болгарскихъ ты, сынъ мой, сильнѣй —
«И крови не жаждешь ты болѣ?»
Ареланъ отвѣчаетъ: — «Я выпилъ вино
Попа, что повѣшенъ былъ мною…
Мнѣ въ герлѣ, какъ будто, застряло оно
И грудь мою давитъ тоскою».
И къ среднему сыну старуха идетъ,
Костлявой рукою ласкаетъ
Чело его нотное, руку беретъ,
Съ улыбкою льстивой вѣщаетъ:
"Кто ловчій, тотъ любитъ травить и людей.
"Ты видишь, вотъ лань предъ тобою, —
"Ты видишь, какъ полною грудью своей
«Склонилась она надъ водою…»
Ей сынъ отвѣчаетъ: — «Довольно съ меня!
Ужь мнѣ надоѣла охота,
Любовію вдоволь насытился я…
Оставь, — меня клонитъ дремота!…»
И къ младшему сыну бросается мать,
Лицо молодое ласкаетъ,
Старается шею рукою обнять
И голосомъ нѣжнымъ вѣщаетъ:
"У младшей, Адемъ мой, двѣ русыхъ косы…
"Она еще страсти не знала…
"Лицо ея бѣло… Подобной красы
«Болгарія вся не видала…»
И съ алчностью ждетъ она сына отвѣтъ
И съ устъ его глазъ не спускаетъ,
Но, къ ужасу матери, младшій атлетъ
Въ смущеніи ей отвѣчаетъ:
--"Послушай, старуха! ты вѣришь тому,
Что сглазить возможно? Поближе
Сюда къ изголовью садись моему,
Склони свою голову ниже, —
Тебѣ, дорогая, повѣдаю я,
Чѣмъ сломлена юная сила моя!…
IV.
"Близъ Вардара, скрытый подъ тѣнью густой
Кустовъ, что растутъ надъ рѣкою,
Прилегъ отдыхать я въ полуденный зной…
Вблизи, на лужайкѣ, мой вонь вороной
Кормился роскошной травою…
То вдаль онъ умчится, то вновь прибѣжитъ,
Мнѣ голову съ радостнымъ ржаньемъ
Обнюхаетъ, фыркнетъ и снова летитъ
Въ волнахъ освѣжиться купаньемъ…
Не чувствуя полдня удушливый жаръ,
Я грезилъ подъ тѣнью веселой…
Внезапно, — то было ли дѣйствіе чаръ,
Иль запахъ акацій тяжелый, —
Мучительный сонъ мои члены сковалъ…
Не знаю, что было со мною…
Но помню… очнувшись, впередъ я бѣжалъ,
Не чувствуя ногъ подъ собою…
Куда я стрѣмился? — Не вѣдаю самъ…
Влекомый волшебною силой,
Я мчался, какъ мчится олень по холмамъ,
Звукъ рога заслышавъ унылый.
Но вдругъ я на мѣстѣ, какъ вкопанный, сталъ,
Всѣ члены мои задрожали…
Вблизи предо мною подъ сѣнію скалъ
Три чудныя дѣвы стояли…
Одна поднимала кувшинъ надъ главой,
Другая бѣлье полоскала,
Какъ будто играя съ прозрачной волной,
И грустную пѣснь напѣвала…
А третья, — сбиралась купаться она, —
Со стана покровы спустила
И дѣвственной прелести, нѣги полна,
Ужь въ воду ногою ступила…
О, мать! ей не мнилось вдали отъ людей,
Что око мужчины любуется ей,
И все-жь ея щеки горѣли…
Спѣшитъ она тайныя прелести скрыть,
Срываетъ съ волосъ своихъ алую нить,
И русыя косы слетѣли
Могучей волною съ роскошныхъ плечей
И пышною, шелковой сѣтью своей
Красавицы тѣло одѣли…
Вдругъ топотъ знакомый въ тиши роковой
Вблизи меня громко раздался:
То въ облакѣ пыли мой конь вороной
Вдоль берега бѣшено мчался.
Три дѣвушки вскрикнули въ страхѣ, но ихъ
Узналъ вороной издалека,
Тряхнулъ головою, заржалъ и близъ нихъ
Онъ былъ во мгновеніе ока.
Покорно предъ младшей склонясь головой,
Онъ радостно землю взрываетъ,
А дѣва-красавица нѣжной рукой,
Обнявъ, его треплетъ по шеѣ крутой
И съ сестрами вмѣстѣ ласкаетъ.
--"Здорово!… Довольно врагамъ ты служилъ,
"Товарищъ убитаго брата!
"Въ тяжелой неволѣ ты тѣхъ не забылъ,
"Кому ты былъ другомъ когда-то…
"О, еслибъ могли мы тебя пріютить
"И спрятать отъ взоровъ злодѣя, —
"Мы стали бы вновь тебя холить, кормить
"Отборнымъ зерномъ, не жалѣя!…*
Я слушалъ, дрожа съ головы и до ногъ
Отъ дикаго гнѣва и муки;
Я крикнуть хотѣлъ на коня и… не могъ, —
Въ груди моей замерли звуки…
Какъ левъ разъяренный на нихъ изъ кустовъ
Прыгнулъ я съ поднятой рукою…
Убить ихъ мой острый кинжалъ былъ готовъ…
Но — чудо! — онѣ предо иною
Стояли безстрашно, съ укоромъ въ очахъ,
Какъ грозныя мщенья богини…
Рука онѣмѣла… Я чувствовалъ страхъ…
Меня ужаснули рабыни…
Какъ прежде, коня обнимали онѣ,
А та, что власы распустила,
Съ угрозою руку простерла ко мнѣ
И въ стремя ногою ступила.
— "Будь проклятъ, убійца!* — вскричала она, —
"Будь проклятъ съ твоею семьею!.
"Довольно Аллахъ вашъ иль самъ сатана
"Насъ мучилъ твоею рукою!
"Но власти ужь вашей сосчитаны дни, —
"Близка ужь отчизны свобода!
«Найдете вы мстителя, ты и твой,
„Средь рвущаго цѣпи народа!“
И съ этимъ проклятьемъ вскочивъ на коня,
Очами, таинственнѣй ночи,
Она, какъ стрѣлою, пронзила меня…
О, что это были за очи!»…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Его перебила старуха, дрожа,
Отъ гнѣва скрежеща зубами:
— "Но ты ей отвѣтилъ ударомъ ножа?
"Иль въ гнѣвѣ своими руками
«Ее задушилъ ты, — не такъ ли, Адемъ?!»
— «Нѣтъ, мать, я остался недвижимъ и нѣмъ, —
Мнѣ силы мои измѣнили…
Безъ чувства, безъ воли глядѣлъ я затѣмъ,
Какъ дѣвы соня уводили»…
--"Гнуры! Поплатятся жизнью онѣ, —
"Клянусь, — за свое преступленье!…
"Проснитесь безумцы! Въ ночной тишинѣ
"Васъ ждетъ сладострастное мщенье…
"Пусть прежде, чѣмъ солнечный лучъ заблеститъ,
"Чѣмъ жизнь на деревнѣ проснется,
"Кинжалъ вашъ свой подвигъ высокій свершитъ
«И кровью болгарской упьется!…»
V.
Стемнѣло… Ужь ночь надъ равинной царитъ
И сномъ позабылось селенье…
Лишь Вардаръ унылую пѣсню шумитъ,
Наводитъ на душу томленье.
Въ крутыхъ берегахъ его плачетъ волна,
Подругу свою нагоняя,
О томъ, что отчизна врагу предана
И гибнетъ несчастная раня…
Ночныя свѣтила кончаютъ свой кругъ
И скоро простятся съ землею;
Но все притаилось, все мертво вокругъ, —
И бѣдныя хаты, и нивы, и лугъ
Объяты зловѣщею тьмою…
Но что-жь тамъ бѣлѣетъ въ кустахъ полосой? —
То женщины дружной собрались толпой;
Межъ нихъ ни движенья, ни звука,
Какъ будто ихъ разомъ желѣзной рукой!
Сковала предсмертная мука…
Въ ночи собрала ихъ ужасная вѣсть…
Не смѣя дать волю рыданью,
Спѣшатъ онѣ Богу молитвы вознесть
За жертвъ, обреченныхъ закланью,
И, набожно грудь осѣняя крестомъ,
Глядятъ онѣ жадно, въ тревогѣ,
Туда, гдѣ, какъ саванъ во мракѣ ночномъ,
Вдали, одинокій, бѣлѣется домъ
Средь темныхъ кустовъ при дорогѣ…
Тамъ страшное дѣло злодѣи творятъ…
Ужь за полночь было, въ толпѣ говорятъ,
Какъ факелы вдругъ засверкали,
Блеснуло оружье, послышался крикъ, —
Селенье въ испугѣ проснулося вмигъ…
Всѣ къ хатѣ вдовы побѣжали…
Три бега, три звѣря туда ворвались,
Чтобъ вѣдьмы исполнить желанье…
Рыданье и стоны внутри раздались
И все погрузилось въ молчанье…
Изъ мрака, какъ тѣни, мужчины встаютъ, —
Сильнѣй любопытство боязни, —
То тамъ промелькнутъ они живо, то тутъ,
Забывъ о грозящей имъ казни…
Но звѣзды померкли… Стелясь по полямъ,
Съ рѣки поднялися туманы*
Ужь слышно мычанье мой-гдѣ по дворамъ
И свѣжестью вѣетъ съ поляны…
Свѣтаетъ. Вдали загорѣлся востокъ,
Разорвана мрака завѣса
И хлынулъ багрянаго свѣта потовъ
На долъ изъ-за темнаго лѣса…
И все оживилось повсюду окрестъ,
Природа полна ликованьемъ,
На старой часовнѣ серебряный крестъ
Блеснулъ лучезарнымъ сіяньемъ…
Все свѣтомъ облито, кровавымъ огнемъ
Заискрились окна строеній,
А тамъ, въ этомъ домѣ, за ветхимъ окномъ
Порою виднѣются тѣни…
Толпа задрожала, давъ волю слезамъ,
И тихое слышно моленье:
"Не медли, о Боже, и грѣшнымъ рабамъ
«Пошли, Всемогущій, спасенье!…»
Но… чу! — заскрипѣла тяжелая дверь,
Вотъ настежъ она отворилась,
И въ бѣлой одеждѣ изъ хаты теперь
Вдова на порогѣ явилась
И стала въ раздумьи… Потомъ обвела
Окрестность блуждающимъ взоромъ
И по лбу дрожащей рукой провела…
Вотъ что-то бормочетъ съ укоромъ…
Вотъ, словно привѣтствуя солнца восходъ,
Крестомъ свою грудь осѣняетъ,
Потомъ повернулась и въ хату идетъ,
Сѣдой головою киваетъ…
И снова все тихо, безмоливо вокругъ…
Объята толпа ожиданьемъ.
Но, Боже! всѣ въ ужасѣ вскрикнули вдругъ:
Крикъ радости слился съ рыданьемъ…
Три дѣвушки медленно вышли на дворъ,
У каждой кувшинъ надъ главою.
Ихъ поступь спокойна; но страшенъ ихъ взоръ
И полонъ могильной тоскою…
Какъ прежде, идутъ онѣ тихо къ рѣкѣ,
Идутъ по лужайкѣ зеленой
Туда, гдѣ волнами шумитъ вдалекѣ
Кормилецъ ихъ, Вардаръ студеный…
Въ восторгѣ народъ отовсюду бѣжитъ,
Объятія къ нимъ простираетъ,
Но пятится въ страхѣ, блѣднѣетъ, дрожитъ,
И крикъ на устахъ замираетъ…
О, у насъ! у блѣдныхъ сестеръ на главахъ
Не пестрые видны кувшины,
А головы беговъ кровавыя… Страхъ
Вселяетъ ихъ взглядъ ястребиный,
Съ нихъ падаетъ каплями свѣжая кровь
На бѣлыя ткани одежды…
И зрители въ ужасѣ пятятся вновь,
Поднять не осмѣлятся вѣжды…
Три дѣвы не вѣдаютъ страха однѣ…
Вотъ кончились нивы златыя,
Вотъ берегъ… Къ толпѣ обратились онѣ
И дрогнулъ ихъ голосъ впервые:
"Простите! Отнынѣ не смѣемъ отъ васъ
"Мы ждать ни любви, ни почета.
"Намъ Вардаръ остался… Отмстите за насъ!
«Спасите отчизну отъ гнета!»
И каждая страшную ношу съ главы
Сложила на берегъ высокій,
Спокойно вошла на вершину скалы
И ринулась въ Вардаръ глубокій…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И волны взревѣли, и съ ревомъ глухимъ
Пучина надъ ними закрылась;
Но крикомъ ужаснымъ, почти неземнымъ,
Равнина въ тотъ мигъ огласилась…
Народъ обезумѣлъ, народъ заревѣлъ, —
Онъ жаждетъ, онъ требуетъ мщенья…
И гибель была арнаутовъ удѣлъ, —
И въ полдню покрылися грудами тѣлъ
Печальныя стогна селенья…
А. Аксаковъ.