БОКСЕРЪ.*
правитьСолнце закатывалось надъ долиною Уангъ-Мингъ-Хи и мѣдно-красные лучи его мягко скользили по плѣшамъ старательно воздѣланныхъ холмовъ. Крѣпкія, приземистыя апельсинныя деревья, вѣеролистныя, мохнатыя пальмы и воздушныя рощи стройнаго бамбука отбрасывали далеко на склоны полей длинныя, вечернія тѣни.
Это было время, когда земледѣльцы открывали оросительные каналы верхнихъ полей[1], гдѣ рисъ уже достаточно выросъ, и наводняли поля нижнія. Поэтому надъ долиной носились въ порывахъ теплаго вѣтра серебристые, рокочущіе звуки бѣгущей воды. Вездѣ лилась она, сверкая какъ расплавленный металлъ, отражая по пути нависшіе надъ канавами кусты цвѣтущихъ, золотистыхъ и пурпурныхъ азалій, ржавые листья корявыхъ, маслоносныхъ дрыандръ[2] и бѣлые стволы восковаго дерева съ тонкими вѣтвями и мелкими листочками, какъ у нашей березы.
Вся долина, свѣтлая отъ воды, кудрявая отъ растительности, усѣянная бѣлыми фанзами[3] крестьянъ, казалась роскошной чашей, полной мира, труда и житейскихъ благъ. По серединѣ ея, сжатая плотинами и охранительными насыпями, плыла мутная, многоводная Та-Шуей-Хи. По берегамъ ея густо пестрѣли людныя деревни, мѣстечки и города, окруженные зубчатыми стѣнами. Красиво выгнутыя, трехсложныя крыши пагодъ и буддійскихъ монастырей, крытыя желтой глазированной черепицей, блестѣли въ рамкахъ своихъ зеленыхъ садовъ точно золотые ларчики тонкой старинной чеканки.
Недалеко отъ небольшой фанзы, съ красною черепичатой крышей, работали на чайной плантаціи два крестьянина, одѣтые въ синія нанковыя шаровары и такія же куртки. Они ползали, низко согнувшись среди небольшихъ сѣрыхъ чайныхъ кустовъ, разсаженныхъ правильными рядами въ разстояніи двухъ-трехъ саженей другъ отъ друга. Китайцы вырывали сорную траву, разрыхляли маленькими мотыками почву и подкладывали удобреніе подъ корни уже лишенныхъ листьевъ деревцовъ[4]. Верхнее платье крестьянъ и большой фарфоровый чайникъ, оплетенный соломою, лежали недалеко, подъ сѣнью апельсиннаго дерева. Старшій крестьянинъ работалъ прилежно, не отрываясь ни на минуту, но молодой частенько подымалъ вверхъ голову, чтобы расправить члены, или уходилъ напиться холоднаго чаю изъ чайника и въ то время посматривалъ осторожно на сосѣдній холмъ, откуда неслись веселые звуки любимой китайцами пѣсни «Синъ-Фа», напѣваемой женскими голосами. Старикъ поймалъ взглядъ молодого и нахмурился.
— Торопись А-Пе! Солнце уже низко. Что скажутъ сосѣди, когда оставимъ безъ пищи въ семейный нашъ праздникъ нѣсколько нами-же вырощенныхъ кустовъ? Вѣдь они тѣ-же дѣти наши! Напрасно ты смотришь на западъ: не оттуда прійдетъ твое счастіе…
А-Пе опустилъ голову и небольшія его руки проворно замелькали надъ грядами земли.
— Отецъ! — сказалъ онъ тихо, немного спустя. — Вѣдь ворожба мѣняетъ иногда свои предсказанія.
— О да! Ворожба иногда мѣняетъ свои предсказанія, но это рѣшеніе, мое рѣшеніе, а ты знаешь, что я не мѣняю ихъ никогда. Ты не женишься на сосѣдкѣ. Я думаю, что хорошо, когда вода близко, а свояки далеко!
Они больше уже не разговаривали. Когда по окончаніи работъ, надѣвши верхнее платье и захвативши чайникъ, они спустились съ бугра, солнце зашло и южныя сумерки быстро наполнили долину. Въ темнѣющихъ окрестностяхъ зажглись многочисленные огни и кучки рабочихъ направились съ полей къ жилымъ строеніямъ. Изъ ближайшей рощи вышли тогда-же двѣ женщины съ толпой дѣтей и стали гуськомъ обходить рисовое поле по гребню вала, сложеннаго изъ большихъ неотесанныхъ камней. Поле, точно ласточкино гнѣздо, было приклеено къ обрыву и подперто снизу крѣпкими каменными столбами. Вода сочилась по мшистымъ камнямъ ограды и столбовъ, плющъ и ліаны густо оплетали ихъ. Дѣти со смѣхомъ и щебетаньемъ бѣжали краемъ пропасти, но женщины, завидѣвши внизу мущинъ, согласно обычаю, спрятались въ чащѣ. А-Пе притворился, что не замѣтилъ ихъ, но вблизи дома онъ еще разъ оглянулся, въ надеждѣ, что онѣ уже вышли изъ убѣжища. Отецъ шелъ впереди и не видѣлъ слабости сына.
Во дворѣ, окруженномъ высокой стѣной, прибывшіе застали уже двѣнадцатилѣтняго И-По, который только что вернулся съ помола и привелъ съ общинной мельницы буйвола.
— Животное сильно устало! — замѣтилъ сурово старикъ Уангъ-Мингъ-Тсе, прикасаясь рукою къ вспотѣвшимъ бокамъ и шеѣ буйвола.
— Зерно было немного влажное, отецъ! — защищался И-По.
— Именно. Зачѣмъ-же вы его не досушили? Кто виноватъ? Животное отвѣчаетъ за нерадѣніе людей!.. Развѣ это правильно? Вытри его хорошенько соломой и уведи въ хлѣвъ!
Въ домѣ женщины уже ставили на столъ ужинъ.
— Вы замѣшкались въ полѣ! — сказала мужу Уангъ-Та-Ньянгъ, толкая къ отцу маленькую Хонгъ-Ю съ тазомъ, полнымъ горячей воды и кускомъ фланели для умыванія послѣ работъ.
— Вы замѣшкались, сынъ мой, въ полѣ! — повторила бабушка, сухая, какъ Кощей, старушка, появляясь изъ боковой комнаты.
— Да, мать! — отвѣтилъ почтительно Уангъ. — Мы замѣшкались, потому что хотѣли до праздника окончить работу. Сегодня всѣ, работавшіе на буграхъ, опоздали домой.
Крестьянинъ придвинулъ матери стулъ и самъ усѣлся напротивъ за столомъ, на которомъ стояли во множествѣ небольшія лакированныя и фарфоровыя чашки съ ѣдой.
— Тяжелый годъ. Вездѣ не хватаетъ рабочихъ рукъ. Куда только дѣвались люди? Нѣкоторые общинники не окончили еще сбора чая… Семья Ченгъ-Линъ-ли въ томъ числѣ… вставила Та-Ньянгъ.
— Семья Ченгъ не хуже и не лучше другихъ. Скверно только то, что Ченги позволяютъ пѣть дочери въ годъ скорби.. — перебилъ жену Уангъ.
— Ай, ай! Не удивляюсь. Слушать ее утѣшеніе. У нея такой сладкій голосъ, что я бы всё слушала её! — замѣтила бабушка. — Она поетъ точь въ точь какъ стеклянные колокольчики, колеблемые вѣтеркомъ въ рощѣ буддійскаго монастыря.
Та-Ньянгъ взглянула мелькомъ на А-По, который какъ разъ протянулъ свои костяныя палочки за кускомъ пищи[5].
Парень замѣтилъ взглядъ матери, смутился и уронилъ кусокъ.
— Ты, вижу, нуждаешься въ особой тарелкѣ, какъ англичанинъ! — разсмѣялся отецъ.
И-По и Хонгъ-Ю встрѣтили это предположеніе веселымъ хохотомъ. Затѣмъ И-По сталъ быстро разсказывать все, что онъ слышалъ на мельницѣ. Тамъ разсказывали, что рыжеволосые, свѣтлоглазые «заморскіе черти»[6] выпустили на поверхность земли желѣзнаго пещернаго дракона, который дышитъ огнемъ, перебираетъ круглыми ногами и тащитъ на спинѣ и хвостѣ людей, товары и всякаго, кто только тамъ отважится сѣсть. Чтобы заставить дракона бѣжать, впереди его кладутъ длинныя, желѣзныя веревки. Драконъ глотаетъ ихъ, втягиваетъ въ себя и затѣмъ выплевываетъ позади. Чтобы все шло безъ задоринки, гладко и скоро, европейцы мажутъ челюсти и ноги дракону масломъ, выдѣлываемымъ изъ человѣческаго мяса и костей… Вотъ зачѣмъ христіане покупаютъ китайскихъ младенцевъ и даже взрослыхъ людей. Они увозятъ ихъ за границу на большихъ водяныхъ драконахъ и сдаютъ на заводы. Кромѣ того, гдѣ только пройдутъ «рыжіе черти», тамъ они сейчасъ проводятъ никому не понятныя проволоки на столбахъ… Проволоки все вздыхаютъ, стонутъ и разсказываютъ иностранцамъ все, что услышатъ или увидятъ среди китайцевъ, будь это даже за сотни верстъ.
— Такъ разсказываютъ на мельницѣ! — убѣжденно закончилъ мальчикъ.
— Приходилъ чайный скупщикъ, но предлагалъ до того низкія цѣны, что я не рѣшилась послать его къ тебѣ!.. обратилась Та-Ньянгъ къ мужу.
— Жаль!.. — отвѣтилъ задумчиво тотъ. — Цѣны все падаютъ. Сколько онъ давалъ?
— Давалъ смѣшно мало. Впрочемъ, онъ сказалъ, что вернется. Не знаю, сможемъ ли мы продать за эту цѣну. Она не покрываетъ даже расходовъ… Развѣ отдадимъ товаръ въ убытокъ себѣ?!..
— Годъ отъ году хуже. Земля и рабочіе все дорожаютъ, а спросъ на чай, хлопокъ, рисъ все надаетъ. И такъ вездѣ, всѣ жалуются. Кто тому причиной и чѣмъ это кончится — неизвѣстно! — сказалъ просто Уангъ и задумался.
— На мельницѣ разсказываютъ… — началъ было всевѣдущій И-По.
Но отецъ не слушалъ его и мать сдѣлала сыну знакъ молчанія. Старикъ склонилъ на бокъ голову, поднялъ указательный палецъ въ уровень уха и задумался. Онъ размышлялъ о своихъ затрудненіяхъ, о томъ, что сына нужно женить, а денегъ нѣтъ, чтобы послать сватовъ и купить нужные подарки. Раньше чѣмъ онъ не узнаетъ намѣреніи сосѣда Чеу относительно его дочери, онъ принужденъ молчать; между тѣмъ А-Пе самовольно направляетъ глаза въ другую сторону. Что-жъ дѣлать?! Онъ бы не прочь сосватать и маленькую Ченгъ, которая поетъ дѣйствительно сладко, но Ченги богачи и навѣрное ужъ откажутъ имъ, Уангамъ, хозяевамъ средней руки. Лучше пусть молодой человѣкъ вовсе не надѣется, чѣмъ чтобъ скорбѣлъ объ утратѣ надеждъ!.. Да, да!.. Такъ совѣтуетъ опытность древнихъ мудрецовъ!.. размышлялъ старикъ,
Онъ взглянулъ быстро на сына, который уже откушалъ, всталъ, поклонился и направился къ дверямъ.
— Куда?
— Иду запереть ворота.
— Ну, иди… Иди!
Молодой китаецъ раньше чѣмъ запереть тяжелые деревянные затворы, выглянулъ наружу. Можетъ быть онъ опять надѣялся услышать пѣніе хорошенькой сосѣдки. Но тишина и темнота царили кругомъ. Потухали постепенно огни въ крестьянскихъ фанзахъ, умолкали робкіе ночные звуки. Только на рѣкѣ все еще мелькали красныя точки пловучихъ корабельныхъ огней, да взлетали на воздухъ ракеты, пускаемыя наканунѣ праздника въ честь Водянаго Дракона. Теплый, западный вѣтеръ приносилъ съ полей звуки струящейся воды, сладкій запахъ цвѣтущихъ азалій и острый ароматъ прѣлыхъ ліанъ да плющей. А-Пе заперъ ворота и направилъ взглядъ къ высокому звѣздному Небу, которое теперь одно только глядѣло въ укрѣпленный дворъ ихъ жилища. Отъ остального міра отдѣляла ихъ высокая стѣна, воздвигнутая предками[7].
На слѣдующій день былъ праздникъ. А-Пе, который всегда вставалъ первымъ, проснулся позднѣе обыкновеннаго. Солнце уже взошло. Его косые лучи врывалисъ подъ веранду и дальше въ глубь дома сквозь большія, во всю стѣну, бумажныя окна. Внутренніе покои, закрытые ширмами, еще утопали въ сумеркахъ, но главная комната — гостинная, она же столовая — она же комната предковъ — полна была золотого сіянія. А-Пе разбудилъ слугу и младшихъ дѣтей.
Вскорѣ затѣмъ вышла изъ спальни мать, позвала служанку въ кладовую и по пути заглянула въ главную комнату, которую подметали и прибирали дѣти.
— Цвѣтовъ, принесите побольше цвѣтовъ! Цвѣты лучшее украшеніе человѣка и жилища!.. — посовѣтовала имъ Та-Ньянгъ.
Когда Та-Ньянгъ вернулась обратно въ спальню, Уангъ уже проснулся.
Она присѣла на кровать къ мужу, и они поговорили тихо объ А-Пе, о недостаткѣ денегъ, о непроданномъ чаѣ, о вздорожаніи арендной платы на землю, объ убыли воды въ оросительныхъ каналахъ, вызванной продолжительной засухой, и многихъ другихъ деревенскихъ невзгодахъ. — Шопотъ дѣтей за дверями прервалъ ихъ разговоръ. Та-Ньянгъ отодвинулась съ улыбкой, а Уангъ подалъ знакъ троекратнымъ ударомъ въ полъ. Въ ту-же минуту изъ-за ширмъ, закрывающихъ входъ, вышелъ съ одной стороны И-По со щетками подъ мышкой и большимъ букетомъ цвѣтовъ въ рукахъ, а съ другой — Хонгъ-Ю съ тазомъ горячей воды и кусками фланели для умываніи.
— Ай, ай! И-По, только ты меня не толкни, пролью!.. — кричала дѣвочка, медленно подвигаясь впередъ, въ то время, когда мальчикъ уже успѣлъ бойко выскочить впередъ, сдѣлалъ родителямъ земной поклонъ «ко-теу», подалъ букетъ и принялся ловко чистить ихъ платье и обувь.
— Страсть какъ хорошо на дворѣ, отецъ! — щебеталъ онъ. — Солнечно и тихо. А-Пе говоритъ, что будетъ жарко и что придется буйвола выкупать въ рѣкѣ… Такъ вотъ не угодно-ли тебѣ, отецъ, позволить мнѣ…
— А что дѣлаетъ А-Пе?
— А-Пе вернулся изъ хлѣва, а теперь, что дѣлаетъ, мы не знаемъ, потому что мы долго стояли въ ожиданіи у твоего порога.
Уангъ медленно надѣвалъ просторныя праздничныя платья при помощи жены и дѣтей. Затѣмъ Та-Ньянгъ понесла бабушкѣ цвѣты и завтракъ.
Къ тому времени А-Пе вернулся съ ближайшаго канала съ охабкой свѣжихъ пвѣтовъ и зелени. Онъ связалъ два огромныхъ букета и вставилъ ихъ въ вазы на алтарѣ предковъ[8], затѣмъ вытеръ осторожно пыль съ дощечекъ, на которыхъ были вырѣзаны имена праотцевъ и дѣдовъ, разложилъ по чашкамъ плоды, поставилъ курильныя свѣчи, поправилъ картины на стѣнахъ и, сощуривши глаза, отступилъ назадъ, чтобы лучше осмотрѣть свою работу. Солнечный свѣтъ широкой волной врывался въ комнату, чуть смягченный матовымъ цвѣтомъ прозрачной бумаги окна[9]. Въ форточкахъ «для выглядыванія» искрились и переливались радугой прозрачныя, тонко шлифованыя раковины, прекрасно замѣняющія дорогое въ Китаѣ стекло. Вся комната переливалась красками и алмазнымъ сіяніемъ утра. Большой чернаго дерева семейный алтарь, похожій на изящный рѣзной шкапъ, или бюро съ наружными полками, убранный цвѣтами, украшенный румяными плодами, оловяными подсвѣчниками, гирляндами изъ золоченой бумаги и золотыми надписями по красному фону шелковыхъ лентъ, глядѣлъ такимъ красавцемъ въ рамкѣ зелени, что И-Пе и Хонгъ-Ю присѣли отъ восторга и хлопнули себя по темени. Они поспѣшно зажгли свѣчи въ двухъ фонаряхъ изъ цвѣтной бумаги, подвѣшенныхъ у потолка по обѣимъ сторонамъ алтаря. Это входило въ кругъ обязанностей младшихъ дѣтей и они ни за что не согласились бы уступить кому-либо эту привилегію. Они за то и любили дюжаго А-Пе, что тотъ никогда не вмѣшивался въ чужія дѣла.
Вошелъ, наконецъ, и отецъ. А-Пе низко поклонился ему, поправилъ косу и. надѣлъ свою атласную праздничную шапочку[10]. Всѣ жильцы фанзы, не исключая слуги, собрались передъ разукрашеннымъ алтаремъ. Мущины спустили на спины свои косы, свернутыя и зашпиленныя обыкновенно на затылкахъ; женщины украсили свѣжія, высоко подобранныя прически огромными булавками и живыми цвѣтами. Были зажжены цвѣтныя свѣчи изъ древеснаго воска и маленькія курильницы «благовоніе одного часа». Голубой дымъ фиміама поплылъ вверхъ и окружилъ душистою мглою дощечки съ именами предковъ; смутно мелькали въ немъ и сливались въ одно цѣлое пестрые букеты цвѣтовъ, полосы красной бумаги, позолота и нѣжныя краски картинъ да вѣеровъ.
Колѣнопреклонный Уангъ нагнулся еще ниже и ударилъ десять земныхъ поклоновъ, присутствующіе сдѣлали то-же. Затѣмъ хозяинъ поднялся, подошелъ къ семейной книгѣ, раскрытой на первой страницѣ, и проговорилъ тихо, взволнованный болѣе обычнаго:
— Прошлый разъ я прочелъ вамъ жизнеописаніе моего возлюбленнаго, высокочтимато отца, а вашего дѣда. Мы еще живы и рано живымъ говорить о живыхъ. Теперь, значитъ, опять вернемся мы къ началу, къ первоисточнику нашего происхожденія…
Старикъ раскрылъ ветхую, выцвѣтшую книгу семейныхъ записей, исчерченную неуклюжими мужицкими буквами, и сталъ читать:
— Въ третье лѣто царствованія милостиваго Хуанъ-Ди Юень-Фонгъ изъ династіи Сѣверныхъ Сонговъ я, Уангъ, пришелъ сюда изъ страны Шу и занялъ долину эту въ свою собственность и собственность своихъ потомковъ. Мѣстность была пустынна и дика, рѣка — безъ названія. Утесы и горы подымали съ упрекомъ къ Предвѣчному Небу невоздѣланныя свои вершины рѣчныя воды затопляли берега, образуя вонючія, поросшія бамбукомъ, топи. Тамъ прятались тигры и пугали людей, приближаясь ночью къ ихъ жилищамъ съ кровожаднымъ шипѣніемъ. Демоны лихорадки съ желтыми зрачками носились въ вечернихъ туманахъ. Я назвалъ рѣку «Большой Водой Долины», прорылъ къ ней канавы и освободилъ задержанныя воды разливовъ, а заросли бамбука уничтожилъ огнемъ и лопатой. Четырнадцать сыновей прилежно помогали мнѣ въ семъ трудѣ. На сухихъ откосахъ холмовъ, недалеко другъ отъ друга, мы построили три дома и окружили ихъ каменнымъ заборомъ. На западѣ поселился Юэ съ сыновьями, на востокѣ — Си, я основался посерединѣ. На мѣстахъ поемныхъ мы засѣяли рисъ. Послѣ перваго сбора, мы послали старшихъ братьевъ за горы искать жену для Тонга. У Си родился сынъ, котораго мы назвали Ху. Мы рѣшили на той сторонѣ рѣки соорудить молъ, дабы теченіе, отклоненное имъ, не подмывало нашихъ полей и не похищало посѣвовъ. За лѣсомъ вдали мы замѣтили дымъ огней. Юэ, вооружившись лукомъ, пошелъ туда и узналъ, что тамъ поселились люди изъ Чэ-у. Вскорѣ жена Юэ родила дѣвочку, которую въ память осушенныхъ болотъ, мы прозвали «Сладко-пахучимъ ландышемъ Ліанъ». Мингъ не поладилъ съ братьями и съ общаго разрѣшенія ушелъ въ городъ, искать свою судьбу. Сообща мы очистили отъ лѣсу выпуклость теплаго холма и посадили тамъ цѣлебные кусты божественнаго чая. Шайка алчныхъ Хунъ-Ху-Тсе[11] забрела въ этомъ году въ нашу долину и увела у насъ буйвола. Мы преслѣдовали разбойниковъ съ оружіемъ въ рукахъ, но тѣ ушли въ неприступныя горы. Въ третье лѣто нашего поселенія Тсонгъ попросилъ, чтобы и ему семья отвела особый домъ. Жена Тсонга происходила изъ дальнихъ племенъ, гдѣ другіе, болѣе острые, неуживчіе обычаи… Избѣгая раздора, мы рѣшили отдѣлить и его… Съ тѣхъ поръ живемъ, соблюдая миръ, помогаемъ другъ другу и повторяемъ ежечасно слова Божественнаго Учителя, вдохновленныя Глубокой Предвѣчной Мудростью Непостижимой Мысли: «Трудитесь, воздѣлывая землю, укрѣпляйте добрые нравы и чувства въ вашихъ сердцахъ, воспитывайте въ своемъ сознаніи благодарность и любовь къ животнымъ, къ растеніямъ, ко всему, что содѣйствуетъ жизни, а Небо снизойдетъ на землю!»…
Уангъ закрылъ книгу и поднялся.
— А теперь идите со мной! — обратился онъ къ семьѣ.
Они прошли чистый, вымощенный сѣрымъ плитнякомъ дворъ, гдѣ шаги ихъ гулко раздавались въ тихомъ, знойномъ воздухѣ, и остановились у раскрытыхъ воротъ. Вдали лѣниво катила свои желтыя струи Та-Шуей-Хи. Мощныя насыпи и гати держали ее въ повиновеніи. Кругомъ млѣли въ лучахъ солнца безконечныя нивы и цвѣтущія рощи. Безчисленныя бѣлыя фанзы, точно серебрянныя звѣзды въ тучахъ, густо сверкали въ зеленой, сочной листвѣ садовъ. Вездѣ блестѣли тонкія, серебристыя нити оросительныхъ каналовъ. И только кой-гдѣ, изъ подъ ковра веселой зелени пробивались выступы твердыхъ, вывѣтрившихся скалъ, остатки былыхъ властелиновъ долины.
Глаза созерцающихъ съ удовольствіемъ блуждали по мирнымъ, плодороднымъ, роскошно воздѣланнымъ окрестностяхъ.
По возвращеніи они снова низко, благоговѣйно преклонились передъ именами предковъ.
Свѣчи и благовонія сгорѣли. Женщины вынесли столъ изъ задымленныхъ комнатъ на веранду, подъ выгнутый навѣсъ черепичной крыши, подпертый стройными, рѣзными столбами.
Семья сѣла у стола въ прохладной тѣни и, любуясь праздничнымъ покоемъ ведреного дня, принялась потреблять жертвенные плоды и блюда, освященные воспоминаніемъ о подвигахъ предковъ. Подъ конецъ трапезы, когда была подана грѣтая рисовая водка и слѣдовало обычное чаепитье, мощные, мѣрные удары гонга[12] заколебали сонный воздухъ. Удивленные Уанги вопросительно взглянули на желтую буддійскую пагоду, но звонъ шелъ въ этотъ разъ не оттуда.
— Это, кажется, отецъ изъ сборнаго дома! — спокойно замѣтилъ А-Пэ.
— Изъ сборнаго дома? Что же такое могло случиться? Развѣ вотъ, пріѣхалъ окружный агрономъ потолковать о средствахъ противъ засухи.
— А можетъ быть театръ? — воскликнули дѣти.
— Ну, нѣтъ, не такой звонъ!
Опять мощный металическій зовъ пронесся надъ долиною. Семья обезпокоилась. Только И-По былъ видимо доволенъ; онъ сразу сообразилъ, что отецъ пойдетъ въ деревню и, можетъ быть, возьметъ его съ собою, ради чего, конечно, ему позволятъ надѣть праздничный, синій кафтанъ съ красивыми серебристыми узорами. Гонгъ все продолжалъ мѣрно гудѣть. Мущины быстро переодѣвались при помощи женщинъ въ длинные шелковые выходные халаты.
Сборный домъ представлялъ большой, квадратный, гладко вымощенный дворъ, окруженный высокой стѣной. Вдоль стѣнъ тянулись сплощь высокія, въ нѣсколько ступень, веранды съ рогатыми черепичными, навѣсами на столбахъ, украшенныхъ позолотой, лакомъ и рѣзьбой. Площадка противъ входа была просторнѣе, но ниже, такъ что съ сосѣднихъ верандъ всѣмъ можно было прекрасно наблюдать за тѣмъ, что тамъ происходило. Тамъ въ ненастье прятались торговцы тамъ собирались обычные деревенскіе совѣты, тамъ, наконецъ, разыгрывали свои пьесы странствующіе актеры.
Единственную стѣну этого открытаго съ боковъ помѣщенія украшали красивые, блѣдно-голубые изразцы съ темно-синими надписями, отрывками основныхъ законовъ страны:
«Почитай отца мать твою!»
«Не укради, не убей, не лжесвидѣтельствуй!»
«Не возжелай ты жены ближняго твоего, ни поля его, ни всего, что есть у ближняго…»
Дальше приводились мнѣнія и совѣты древнихъ мудрецовъ.
«Почитайте боговъ вашихъ въ молчаливомъ смиреніи да избѣгайте религіи напыщенныхъ и многорѣчивыхъ, такъ какъ они идутъ по стезѣ разрушенія и безпорядка».
«Кто живетъ праздно, тотъ заставляетъ умирать съ голоду своихъ братьевъ».
«Напрасно ищете спокойствія духа тамъ, гдѣ не исчезли плачущіе и огорченные».
Туда звали поселянъ удары гонга, туда направились они.
На дорогѣ Уанги столкнулись съ сосѣдями, идущими по дорогѣ толпами. Они, то и дѣло, здоровались вѣжливо потрясая кулаками и наклонясь впередъ. Съ болѣе близкими знакомыми они обмѣнивались дружескими ударами по рукамъ или плечу и восклицаніями: чинъ! чинъ!.. Всѣ идущіе были видимо возбуждены и заинтересованы.
— Чинъ! Чинъ!.. Что такое?
— Можетъ быть Цо-Цунъ-Танъ (вице-король) прислалъ новые указы о новыхъ налогахъ?!
Въ сборномъ домѣ гудѣло точно въ пчелиномъ, потревоженномъ улеѣ. Толпы крестьянъ разсѣлись по ступенямъ верандъ, заняли площадки и дворъ. Это все были потомки первыхъ насельниковъ Уанговъ и назывались они сообразно первымъ древнимъ вѣтвямъ рода: Уангъ-Юэ, Уангъ-Мингъ, Уангъ Тсонгъ, и т. д. Всѣ они сохранили кой-что общее въ движеніяхъ, въ говорѣ, въ лицахъ и всѣ знали другъ друга прекрасно.
Посреди театральной площадки около Янгъ-Йо (старшины) стоялъ незнакомый чиновникъ въ лѣтней шляпѣ ученаго съ простымъ бронзовымъ шарикомъ. Присутствующіе сразу узнали по его внѣшности, что и онъ по происхожденію Уангъ.
— Уангъ-Ченгъ-Ли, сынъ старика Ли!.. — пронеслось въ толпѣ.
Старикъ Ли стоялъ впереди другихъ, окруженный сыновьями. Глаза его смотрѣли сурово изъ подъ широкихъ полей остроконечной соломенной шляпы. Вдругъ ученый незнакомецъ поднялъ голову, сдѣлать знакъ толпѣ, чтобы она замолкла, и развернулъ свертокъ желтой бумаги.
— О безконечное голубое Небо! Все ты покрываешь своимъ ласковымъ сіяніемъ! Человѣкъ соединилъ Тебя съ Землею!..[13] И все стало едино въ безпредѣльной вселенной. Вездѣ царствуетъ взаимность, и все, что нарождается или умираетъ, встрѣчаетъ привѣтливымъ взглядомъ драконъ Лонгъ-И-Жень, чье имя Доброжелательство… Но когда Небо и Земля оскорблены, когда попраны предвѣчныя истины, начинаютъ дѣйствовать послѣдствія непреклонныхъ Юнга да Янга и страдаютъ человѣческія сердца. Многократно народы Пэй (сѣвера) и народы Си (запада) изъ мрака своего варварства протягивали хищныя руки къ странѣ Солнца. Движимые нуждой и развратомъ, нападали они на миролюбивыхъ, вѣчно трудящихся Сыновъ Неба. Тщетно, щадя кровь и слезы Черноголовыхъ дѣтей своихъ, Богдыханъ Квангъ-Си воздвигнулъ съ превеликимъ трудомъ гро
мадную стѣну въ 10.000 ли… Стѣна рушилась, привратники убиты… а варвары все идутъ и идутъ… И опять пришли они, кровожадные и безпощадные. Пусть Сыновья Неба, Черноголовый Народъ, приготовятъ глаза свои для слезъ, пусть въ сердцахъ своихъ построятъ могильные склепы для преждевременно погибшихъ и убитыхъ… Пусть души старинныхъ героевъ проснутся въ груди ихъ сыновей…
Народъ, сосредоточенно слушавшій чтеніе, заволновался.
— Что случилось?!
— Откуда указъ, не знаете?
— Должно быть то же, что случилось два года тому назадъ въ Се-Чуанѣ… Опять придется платить!
— Охъ!.. Да, все эти христіанскія собаки мутятъ, отказываются отъ податей, не слушаютъ правительства!..
— Я слышалъ, что въ Кяо-Чау иностранцы отняли землю у пахарей и раззорили могилы умершихъ, чтобы построить свой дьявольскій огненный возъ.
Ораторъ опять поднялъ руку и обвелъ толпу горящими глазами. Онъ началъ разсказывать слушателямъ объ угольныхъ копяхъ, захваченныхъ иностранцами въ провинціи Шанси, гдѣ тысячи бѣдняковъ въ продолженіе многихъ столѣтій добывали себѣ пропитаніе выработкой и продажей драгоцѣннаго топлива. Разсказалъ онъ имъ объ исполинской заморской печи для плавки желѣза, поглотившей сотни маленькихъ печей древнихъ, исконныхъ плавильщиковъ Китая. Разсказалъ имъ о желѣзныхъ дорогахъ, лишившихъ заработка носильщиковъ, о рѣкахъ и каналахъ, которые въ случаѣ устройства желѣзныхъ путей будутъ заброшены, какъ ненужные и перестанутъ орошать поля. Онъ долго распространялся о хитрости, двуличности и жестокости бѣлыхъ, объ ихъ безконечномъ тупоуміи и варварствѣ. Онъ напоминалъ слушателямъ, какъ тридцать лѣтъ тому назадъ англичане и французы безъ всякаго повода со стороны китайцевъ разграбили лѣтній дворецъ Богдыхана, какъ они тогда изорвали безъ нужды дорогія ткани, изрубили чудную мебель, разбили старинныя фарфоровыя вазы да кубки, испортили художественныя издѣлія изъ нефрита…
— Рыжые солдаты бродили по колѣно въ драгоцѣнныхъ обломкахъ, уничтоженныхъ неизвѣстно почему, къ невознаградимой потерѣ для всѣхъ! — сказалъ онъ глухо.
Дальше онъ напомнилъ объ ядовитомъ опіумѣ, который англичане насильно взвозили и распространяли въ странѣ какъ курево, о земляхъ, занятыхъ своевольно нѣмцами, объ обидахъ и насиліяхъ надъ китайцами иностранныхъ матросовъ въ портовыхъ городахъ.
Слушатели знали обо всемъ уже раньше, не разъ читали подобныя извѣстія въ газетахъ и летучихъ листкахъ, но теперь, когда все это было имъ повторено сразу убѣжденнымъ голосомъ, гнѣвъ охватилъ ихъ и грозный говоръ все росъ.
Путникъ продолжалъ разсказывать о заморскихъ ученыхъ, поучающихъ громогласно о любви, мирѣ и прощеніи, а благословляющихъ солдатъ, отправляющихся проливать кровь…
— Эти хуже остальныхъ! — говорилъ онъ, — Уста ихъ полны меда, а сердца — яду! Они лѣзутъ къ намъ, хотя мы говоримъ, что не хотимъ ихъ… Чего имъ нужно! Они утверждаютъ нагло, что ради насъ же самихъ хлопочутъ, что намъ же будетъ лучше, если исчезнемъ или измѣнимся по ихъ образцу, перестанемъ быть собою, а станемъ похожи на нихъ! Они желаютъ, чтобы все, созданное съ большимъ трудомъ и заботами нашими предками, провалилось, разсыпалось въ прахъ, заросло крапивою и колючкой… Чтобы вездѣ поднялись высоко ихъ противныя, каменныя башне-подобныя зданія, гдѣ живутъ люди точно голуби въ голубятняхъ… Чтобы наши маленькія фанзы, съ садами и цвѣтами кругомъ, превратились въ скучныя, кирпичныя казармы… Чтобы мы отцовъ и матерей нашихъ не хоронили больше вблизи жилищъ нашихъ, но зарывали ихъ сообща вмѣстѣ, по нѣскольку человѣкъ въ одной могилѣ, какъ уважающій себя человѣкъ не отважится похоронить даже любимой собаки… Они желаютъ, чтобы Сыновья Неба ушли съ пашень, воздѣланныхъ въ потѣ лица, а мѣста ихъ чтобы заняли они — бѣлые варвары. Этого желаютъ они, къ этому они стремятся. Но этому никогда не бывать! Сыновья Неба, Черноголовый Народъ Страны Цвѣтовъ, соединится, дружно выйдетъ на поле брани и лучше погибнетъ, чѣмъ отдастъ на поруганіе прекрасную свою родину, прекрасную Страну Цвѣтовъ..Скоро союзъ «Друзей Отечества» ударитъ на иноземцевъ. Пусть всякій, у кого есть два сына, или два младшихъ брата, отдастъ одного… Пусть выйдутъ они изъ домовъ утромъ и отправятся дорогами къ югу… А узнавать себя будутъ они по знаку «Кулака»[14]. Идите домой и размышляйте о сказанномъ мною въ тишинѣ и сосредоточенности, такъ какъ… многіе изъ тѣхъ, что уйдутъ, не вернутся!..
Ораторъ умолкъ. Толпа молчаливо, въ грустномъ настроеніи, разбрелась въ разныя стороны.
Уангъ-Мингъ-Тсе всю дорогу ни разу не взглянулъ на сына. Только у воротъ фанзы глаза ихъ встрѣтились на мгновеніе. А-Пе спросилъ спокойно:
— Что, отецъ, не повести ли буйвола на рѣку?.. Мы забыли это сдѣлать по утру!
— О, да! Это вѣрно: мы забыли… — согласился Уангъ, но сейчасъ же перемѣнилъ рѣшеніе. — Не нужно А-Пе, ты просто облей его во дворѣ водою изъ ведра.
Бабушка и Та-Ньянгъ вопросительно взглянули на озабоченныя лица мужчинъ, но спросить ихъ не смѣли.
Только Хонгъ-Ю не могла удержаться и стала разспрашивать И-По, что случилось въ кумирнѣ. Тотъ сначала притворялся очень задумчивымъ, даже сердитымъ, но въ концѣ концовъ разсказалъ сестрѣ, что пріѣзжалъ нарочный изъ Пекина, сынъ старика Ченгъ-Линъ-Ли и ругалъ заморскихъ чертей, которые разбили дорогой фарфоръ во дворцѣ Богдыхана…
Та-Ньянгъ кой о чемъ догадывалась, но не рѣшилась разспрашивать дѣтей помимо отца, чтобы не уронить въ ихъ глазахъ его достоинства. Она терпѣливо ждала, пока всѣ лягутъ спать и ей можно будетъ свободно поговорить съ мужемъ. День прошелъ по внѣшности точь въ точь, какъ и другіе праздничные дни, но въ сущности сквозь улыбки и разговоры домашнихъ проглядывали скрытый страхъ и слезы. Пища поѣдалась поспѣшно, разговоры кончались быстро.
Съ наступленіемъ ночи А-Пе опять ушелъ запереть ворота фанзы и по привычкѣ выглянулъ за нихъ. На рѣкѣ блестѣло меньше огней и ракеты не взлетали, какъ вчера, на воздухъ. Мракъ и холодъ ночи вдругъ точно ворвались въ спокойное сердце парня и смутили его.
— «Потому что многіе изъ нихъ не воротятся»… вспомнилъ онъ слова оратора въ кумирнѣ.
Онъ поспѣшно заперъ ворота, точно въ страхѣ, что кто-то безвозвратно уйдетъ сквозь нихъ.
— А можетъ быть отецъ пошлетъ и… меня… — раздумывалъ онъ, тщетно стараясь побороть незнакомое ему до сихъ поръ, жуткое чувство.
— Кто-нибудь долженъ погибнуть!.. Не умру я, такъ умрутъ другіе, такіе-же молодые, крѣпкіе… Но справедливо, чтобы тѣ, что умрутъ, хоть что-нибудь узнали въ жизни… Я ничего не узналъ… За грѣхи умершихъ будутъ каяться живые… Отецъ вѣрно сейчасъ скажетъ мнѣ, если рѣшилъ, вѣрно скажетъ еще до сна…
Но старикъ Уангъ хранилъ молчаніе. Только когда остался вдвоемъ съ женой, онъ не выдержалъ и разсказалъ ей съ неудержимой скорбью обо всемъ и о своемъ рѣшеніи.
— А-Пе!.. А-Пе!.. Милый А-Пе!.. На то я родила тебя, на то воспитывала!.. простонала Та-Ньянгъ.
— Перестань старуха!.. Иди спать! Ночь длинная… Авось богъ Грома броситъ гибель на хищныхъ завоевателей и погибнутъ они подобно призракамъ…
Вопреки надеждамъ стариковъ ночь тихая, теплая, благоухающая рѣяла беззвучно надъ землею и дышала въ широкія окна домика Уанговъ.
Супруги не спали. Все они ворочались съ боку на бокъ. Деревянная подушка Та-Ньянгъ стала влажной отъ слезъ. Наконецъ Уангъ коснулся плеча старухи.
— Встань, зажги лампу и насыпь въ мѣшокъ рису. Женщина послушно поднялась, прошла тихо, какъ привидѣніе, мимо спящихъ дѣтей и направилась въ кладовую. Уангъ между тѣмъ считалъ мѣдныя сапеки[15] и нанизывалъ ихъ на ремень, какъ подобаетъ для путешественника. Много денегъ онъ не могъ дать сыну. Годъ былъ изъ ряду вонъ плохой. Старикъ, поглядывая со скорбью на ничтожную сумму вспомоществованія, утѣшалъ себя, что деньги на войнѣ только обуза, что солдаты живутъ всегда и вездѣ добычей.
Рисъ и деньги родители положили на столѣ въ главной комнатѣ и вернулись къ себѣ въ спальню. ТаНьянгъ обняла голову мужа и такъ просидѣли они въ темнотѣ безъ словъ и движенія, поддерживая другъ друга и прислушиваясь, скоро-ли зазвучатъ знакомые шаги.
Наконецъ сѣдой разсвѣтъ проскользнулъ внутрь дома. Вскорѣ кашлянулъ проснувшійся А-Пе. Родители слышали, какъ онъ одѣвался, стараясь двигаться возможно тише, чтобы не разбудить спящихъ. Онъ вошелъ въ главную комнату дома, въ комнату предковъ, гдѣ вчера молились они, и отперъ наружныя двери. Затѣмъ все надолго затихло: и шаги, и даже дыханіе парня. Вдругъ зазвенѣли… сапеки. И опять все замерло. Старики неожиданно разслышали легкіе шаги сына, направляющіеся къ нимъ, и сердцау нихъкрѣпко забились. Но А-Пе только подошелъ къ дверямъ, постоялъ немного, и также тихо ушелъ. Онъ опять заходилъ по комнатѣ предковъ, и слышно было, какъ онъ трогалъ предметы, передвигалъ стулья, шуршалъ цвѣтами…
Зачѣмъ только все это онъ дѣлалъ, они объяснить не могли… Опять тихо звякнули сапеки… Та-Ньянгъ вскочила, но Уангъ придержалъ ее за рукавъ…
Между тѣмъ А-Пе все блуждалъ по дому, точно безумный. Онъ уходилъ, возвращался, заглядывалъ въ кухню, въ дѣтскую, гдѣ спали безмятежно И-По и Хонгъ-Ю. Вотъ наконецъ деревянныя подошвы его сандалій застучали на верандѣ. Онъ обошелъ кругомъ домъ и раскрылъ ворота. Уангъ и Та-Ньянгъ вошли въ комнату предковъ и оттуда сквозь открытыя двери слѣдили за нимъ. Широкоплечая его фигура въ синей рубахѣ, съ мѣшкомъ риса на спинѣ, мелькнула въ пролетѣ воротъ и исчезла за ихъ краемъ.
— Сынъ мой, сынъ! — простонала Та-Ньянгъ, простирая руки.
Уангъ зажалъ ей ротъ рукою.
— Такъ хочетъ Земля и Небо! — проговорилъ онъ съ трудомъ. Слезы градомъ заструились по осунувшемуся лицу старика.
Супруги подождали, пока шаги удаляющагося сына не затихли окончательно на каменистой тропинкѣ. Тогда только они вышли за ворота. Солнце. едва взошло. Покрытыя росою окрестности сверкали точно усыпанныя алмазами и жемчугомъ. Желтая Та-Шуей-Хи медленно текла серединой долины. Густо неслись по ней суда, суденышки и большія «джонки»[16]. Тамъ, гдѣ охранныя насыпи и плотины скрывали корпусы кораблей, казалось, что ихъ вздутые, желтые и коричневые паруса сами несутся надъ землею, подобно большимъ птицамъ или небеснымъ драконамъ. По многимъ мостамъ, дугою переброшеннымъ черезъ рѣку, шли люди, миновали горбы мостовъ и исчезали по ту сторону ихъ, точно проваливались въ бездну…
А-Пе уже никогда не вернулся въ долину желтой Та-Шуей-Хи. Онъ погибъ, защищая отъ пришельцевъ свою милую родину. Имя его занесено въ скрижали на алтарѣ предковъ и но праздникамъ это имя ласкаетъ запахъ родныхъ цвѣтовъ, голубой дымъ фиміама и тихія молитвы родныхъ.
"Юный Читатель", № 2, 1902
- ↑ Поля расположены другъ надъ другомъ ступенями. Каждое поле окружено землянымъ валомъ и наливается водою какъ тарелка. Рисъ растетъ подъ водою подобно многимъ болотнымъ растеніямъ; поля освобождаются отъ воды только тогда, когда рисъ подымется на полфута и выше.
- ↑ Изъ сѣмянъ этого дерева китайцы выдѣлываютъ масло.
- ↑ Фанза — домикъ, усадьба.
- ↑ Обращающійся въ продажѣ заварной чай приготовляется изъ листьевъ чайнаго дерева. Сборъ листьевъ производится ежегодно три раза: въ февралѣ, въ апрѣлѣ и іюнѣ. Самый лучшій и дорогой чай — февральскаго сбора съ нѣжныхъ молодыхъ листьевъ. Сборъ его необиленъ и сортъ его очень усушливъ, т. е. большое количество сырыхъ листьевъ даетъ мало сухого чая. Собранные листья вялятъ на солнцѣ или поджариваютъ надъ огнемъ. Когда они обмякнутъ, ихъ свертываютъ въ рукахъ и просушиваютъ окончательно. Настой такого чая, общеупотребительнаго въ Китаѣ, свѣтло-желтаго цвѣта, лишенъ почти всякаго вкуса и запаха. Чтобы придать ему то и другое, его душатъ пахучими маслами или подбавляютъ къ нему лепестки розъ, жасмина, разныхъ цвѣтовъ и душистыхъ травъ. Сорта чая, употребляемые европейцами, передъ окончательной просушкой, сваливаются въ кучи и подвергаются броженію. Влажные еще листья прѣютъ и согрѣваются, отъ чего ихъ настой пріобрѣтаетъ знакомый намъ темный цвѣтъ и характерный ароматъ. Чтобы прекратить броженіе, кучи въ соотвѣтственное время разбрасываютъ и сушатъ. Такіе чаи называются «красными чаями».
- ↑ Китайцы вмѣсто вилокъ употребляютъ двѣ длинныя костяныя палочки. Блюда всегда подаютъ въ Китаѣ мелко изрѣзанными. Столовый приборъ состоитъ изъ палочекъ и кой-когда — ложки. Супъ пьютъ обыкновенно изъ чашки.
- ↑ Янгъ-Хунъ-Тсы — такъ называютъ въ Китаѣ европейцевъ.
- ↑ Жилища въ Китаѣ окружены но большей части глухими стѣнами. Семейная жизнь очень замкнута, доступъ во внутреннія части жилища для постороннихъ чрезвычайно затрудненъ.
- ↑ Китайцы вѣруютъ въ Божественное Начало вселенной, которую они называютъ Земля-Небо; предкамъ они поклоняются, какъ мы святымъ, только у нихъ каждая семья чтитъ своихъ предковъ.
- ↑ Китайцы изобрѣли стекло чуть-ли не раньше всѣхъ народовъ земнаго шара, но приготовленія оконныхъ стеколъ не знаютъ и употребляютъ вмѣсто нихъ бумагу или прозрачныя раковины.
- ↑ Въ Китаѣ накрытіемъ головы выражается почтеніе, въ гости, напримѣръ, простоволосыми являются только женщины.
- ↑ Такъ называютъ китайцы разбойниковъ (Хунь-Хузъ).
- ↑ Гонгъ — металлическая доска, изъ которой ударами молота извлекаютъ звонкіе, протяжные звуки.
- ↑ По толкованію китайскихъ мудрецовъ Земля и Небо въ началѣ были разъединены, только съ появленіемъ человѣка возникла между ними связь при посредствѣ человѣческихъ молитвъ, жертвъ и обѣтовъ.
- ↑ Отсюда и произошло англійское названіе мятежниковъ «боксеры» — боксъ — кулакъ.
- ↑ Мѣдныя квадратныя деньги съ дырой по серединѣ; это очень мелкія деньги — 10 сапекъ равняются одной копейкѣ. Жизнь въ Китаѣ очень дешева, поэтому китайцамъ для расплаты нужны очень мелкія деньги; арбузъ, напримѣръ, стоитъ тамъ одинъ — два сапека, чашка супу — 10 сапекъ и т. д.
- ↑ Родъ палубныхъ тупоносыхъ кораблей.