Богословъ.
правитьI.
правитьУченики Забалдаевской духовной семинаріи находятъ для cебя удовольствіе изображать въ карикатурѣ, какъ Елисей Михеевичъ Гермогеновъ, — преподаватель Священнаго Писанія, — входитъ утромъ въ половинѣ девятаго въ семинарію. Они рисуютъ обыкновенно тонкаго преподавателя съ горбомъ на спинѣ и носу, съ «молитвенно согбенными» колѣнами и съ смиренно наклоненной обнаженной головой. Въ карманахъ у него — рукописи, записки по Св. Писанію. Подъ мышкой толстыя книги. На нихъ надписи по-славянски, по-гречески и по-латыни: «Библія». Костлявая рука протянута вверхъ. Преподаватель, входя, творитъ крестное знаменіе.
Но никакой рисунокъ не можетъ передать внутренняго состоянія Гермогенова, когда онъ входитъ въ семинарію.
Остальные преподаватели идутъ въ семинарію, а онъ шествуетъ. Онъ несетъ съ собою особый міръ, недоступный обыкновеннымъ смертнымъ. Это — своего рода мистерія.
Начинается она еще въ квартирѣ Гермогенова. Положивъ передъ кіотомъ, въ которомъ день и ночь горѣла неугасимая лампада, земной поклонъ и замѣтивъ въ лежавшихъ тутъ же святцахъ сегодняшнихъ святыхъ, Гермогеновъ не спѣша выходилъ изъ квартиры въ восемь часовъ. Идя затѣмъ мимо встрѣчныхъ церквей, — квартира его была въ концѣ города, — онъ «творилъ моленія и благодаренія» святымъ этихъ церквей «за вся человѣки и за царя», раздавалъ копѣйки встрѣчнымъ нищимъ, которые знали, гдѣ пройдетъ благочестивый учитель и толпою встрѣчали его. Въ парадныя двери семинаріи онъ входилъ съ такимъ разсчетомъ, чтобы въ залѣ, расположенномъ въ самомъ центрѣ зданія, пѣлась въ это время учениками утренняя молитва.
…"Пріиди и вселися въ мы"… реветъ полутысячная толпа молодыхъ учениковъ, и раскаты ихъ голосовъ такъ гулко идутъ по всѣмъ угламъ большого зданія, что извощики на площади поворачиваютъ головы… а Елисей Михеевичъ именно въ эту минуту тихо, смиренно шествуетъ, «вселяется» въ семинарію на все количество уроковъ, отъ девяти до двухъ. Глухо топаетъ онъ своими глубокими кожаными калошами по пустому корридору. Двадцать съ лишнимъ лѣтъ ходитъ онъ здѣсь, по этимъ плитамъ, какъ преподаватель. Но онъ ходилъ тутъ и какъ ученикъ. Это — его родная семинарія. Онъ знаетъ здѣсь каждую скважинку въ плитѣ. Онъ можетъ пройти тутъ закрывши глаза. Елисей Михеевичъ дѣйствительно закрываетъ глаза для внутренняго самоуглубленія, для «самособранности духа», какъ онъ говоритъ.
…"И очисти мя отъ всякія скверны"…
Гермогеновъ старается въ этотъ моментъ почувствовать всю глубину своей скверны, грѣховности. Когда это чувство само собою не подходитъ, онъ искусственно вызываетъ его, приводя на память всѣ «скверны» изъ своей монотонно-однообразной, какъ нумерація стиховъ Библіи, жизни, даже порою измышляя ихъ. Онъ умѣетъ довести себя до экстаза созерцаніемъ своей грѣховности. Какъ бы придавивъ себя на минуту камнемъ гнетущаго ничтожества, онъ въ слѣдующую затѣмъ минуту добровольно отпускаетъ себя, вводя въ сознаніе «благоговѣйную мысль о неизреченной благости Божіей, при дѣйствіи которой вся тяжесть грѣха можетъ быть снята.» И какъ сладко на душѣ Гермогенова,.когда онъ чувствуетъ себя сначала сугубо грѣховнымъ, а затѣмъ сознаетъ, что надежда на милосердіе Божіе еще не потеряна и что она даетъ ему силы жить и прославлять величіе Творца. Гермогеновъ трепещетъ отъ восторга. Его «самособранность» доходитъ до апогея… Онъ несетъ въ себѣ внутренній незримый жертвенникъ, на которомъ духовно приноситъ себя въ жертву, и жрецъ этого священнодѣйствія — онъ самъ. Что можетъ быть выше и «душеспасительнѣе» такого состоянія? Эта закупоренность блаженнаго самосознанія, раствореннаго елеемъ внутренняго самодовольства, льстящаго настроенію «религіозно-нравственнаго» преподавателя, воспиталась въ немъ долговременнымъ духовнымъ упражненіемъ и сдѣлалась его привычкой.
Еще десять шаговъ и новая церковная пѣснь «Достойно». Ему кажется, что его нарочно провожаютъ церковными пѣснями, что все это спеціально для него приспособлено. Кругомъ его какъ бы сонмъ ангеловъ… Его глаза слезятся отъ восторга… Какое ему дѣло до всего прочаго?
Заключительное «Тя величаемъ» приходится какъ разъ въ тотъ моментъ, когда онъ входитъ въ грязноватую маленькую учительскую. Религіозно-мистическое настроеніе Гермогенова не проходитъ и тогда, когда Прохоръ-служитель снимаетъ съ него пальто. Въ учительской, прямо противъ входа, на стѣнѣ виситъ большая икона пр. Сергія. Святитель изображенъ во весь ростъ. Гермогеновъ выравнивается передъ нимъ тоже во весь ростъ, и, склонивъ главу, творитъ краткую молитву пр. Сергію — патрону семинаріи. Во имя пр. Сергія освящена семинарская церковь.
Затѣмъ онъ садится на диванѣ подъ иконой, протягиваетъ нѣсколько усталыя ноги, складываетъ руки на животѣ и съ какимъ-то особеннымъ взглядомъ, въ которомъ свѣтится яркое сознанье своей исключительности, ждетъ товарищей.
Онъ закрываетъ глаза и пріятно дремлетъ… Ему кажется, что онъ сейчасъ побывалъ гдѣ-то въ далекой, далекой странѣ, не въ здѣшнемъ мірѣ… въ мірѣ вышнемъ… И ему нѣсколько досадно, что звонокъ, призывающій учениковъ послѣ молитвы къ завтраку, разрушаетъ его мечту, какъ бы пробуждаетъ его отъ чуднаго забвенія и возвращаетъ къ дѣйствительности.
Какъ это ни странно, но послѣ «религіозно-нравственнаго» Елисея Михеевича въ учительскую являлись обыкновенно тѣ изъ преподавателей, которые наканунѣ выпили и кутили… Это даже инспекція отмѣтила. И это было очень обидно для «самосознанія» Гермогенова.
Когда въ корридорѣ звенѣлъ колокольчикъ, призывавшій на уроки, Гермогеновъ, словно ужаленный, схватывался съ своего мѣста, бралъ подъ мышку три Библіи и кучу пособій съ записками и, немножко присѣдая на бокъ, какъ бы отъ тяжести, шествовалъ на урокъ.
Надъ Михеичемъ его товарищи часто смѣялись, говоря, что ему слѣдовало бы заказать особую тачку и на ней ввозить въ классъ свои Библіи и пособія.
— Еще, господа, рано на урокъ… Я только что встрѣтилъ Михеича въ корридорѣ съ книгами, — говорили о Гермогеновѣ въ учительской. По встрѣчѣ съ нимъ провѣрялись часы.
— И что ты, Михеичъ, себѣ на старость готовишь? Вѣдь ты «плѣшь имѣти будеши. дѣлъ твоихъ ради», какъ говоритъ пророкъ Исаія, и «беззаконіе взыде на главу твою»… Смотри, уже просвѣчиваетъ! — шутили товарищи, указывая на небольшую лысину Гермогенова.
На всѣ эти шутки Елисей Михеевичъ ничего не отвѣчалъ. Никогда никто не слушалъ, чтобы онъ когда либо хоть слово сказалъ на самую обидную для него шутку. Только однажды, когда кто-то замѣтилъ, что «Св. Писаніе многихъ спасло, а нашего Михеича погубило» — какой-то особенный огонекъ пробѣжалъ по глазамъ Гермогенова… Онъ глубокомысленно посмотрѣлъ на говорившаго, нервно схватилъ Библіи, раньше звонка вошелъ въ классъ и, сбившись, сталъ объяснять Слово Божіе не по славянскому тексту, а по русскому… Черезъ нѣсколько минутъ онъ, впрочемъ, спохватился, и урокъ пошелъ, какъ слѣдуетъ.
II.
правитьХотя Елисей Михеевичъ преподавалъ свой предметъ «истово», горячо, съ воодушевленіемъ и не остывающей энергіей, хотя онъ приводилъ въ подтвержденіе своихъ мыслей обширную библейскую и свято-отческую эрудицію и вообще не оставлялъ ни одного положенія безъ бого-откровеннаго обоснованія, — ученики все-таки не питали довѣрія къ его словамъ. Какое-то безсознательное предубѣжденіе противъ «божественнаго» вообще царило въ той школѣ, которая преимущественно налегала на «божественное». О чемъ бы Михеичъ ни говорилъ, въ головѣ учениковъ, слушавшихъ его, всегда была, какъ необходимое дополненіе къ словамъ богослова, мысль: «ой, что-нибудь тутъ да не такъ»… Впрочемъ, ученики сидѣли на урокахъ Гермогенова покойно и не раздражали его, какъ другихъ преподавателей. Его не то что уважали, къ нему относились какъ-то особенно, по ученически снисходительно. Въ немъ видѣли учителя съ убѣжденіемъ, съ огонькомъ, во имя чего ни свѣтился бы этотъ огонекъ. А это въ Забалдаевской семинаріи цѣнилось. Его жалѣли… Нельзя было въ самомъ дѣлѣ не жалѣть учителя, который такъ трудился… который изъ кожи вонъ лѣзъ, чтобы доказать, какимъ елеемъ была помазана «брада Аарона», что такое «Змій звиздающій», «Левіаѳанъ, съ которымъ бесѣдовалъ Богъ» и т. под., который изо дня въ день, таща кипу толстыхъ книгъ въ классъ, всегда приходилъ въ замѣчательно ровномъ настроеніи духа, всегда вставалъ съ своего стула, когда читалъ мессіанскія мѣста въ Библіи… Его въ самомъ дѣлѣ было жаль, какъ шарманщика, который тоже не безъ призванія, но съ жалкой физіономіей изо-дня въ день играетъ по одному шаблону однѣ и тѣ же мелодіи.
Ученики приспособились къ требованіямъ Елисея Михеевича. Гермогеновъ не любилъ, напримѣръ, чтобы послѣ него входили въ классъ, и ученики, особенно старшихъ классовъ, старались быть на мѣстахъ. Ему нравилось, чтобы входная молитва читалась выразительно, и при входѣ Гермогенова въ классъ одинъ изъ голосистыхъ учениковъ читалъ «Царю небесный», словно жемчугъ низалъ… Передъ каждымъ ученикомъ на урокѣ лежала Библія, а передъ болѣе старательными — двѣ: на русскомъ и славянскомъ языкахъ. Это нравилось Гермогенову.
Учениковъ дивила ученость Елисея Михеевича. Онъ блестяще зналъ Священное Писаніе, особенно Пророческія книги, которыя были его спеціальностью. Онъ изучалъ ихъ въ теченіе двадцати лѣтъ и былъ знатокомъ своего предмета. Ревизоры въ обоихъ отчетахъ не могли нахвалиться его исполнительностью и ставили его въ образецъ.
Нельзя было ни о чемъ говорить, чтобы на любую мысль и даже выраженіе у Гермогенова сейчасъ же не нашлось текста, если не существенно, то по крайней мѣрѣ механически связаннаго съ предметомъ разговора. Если говорили, напр., о равенствѣ, свободѣ, у него находилась масса библейскихъ выраженій для истиннаго уясненія этихъ понятій. Но не мало цитатъ онъ могъ бы привести и въ защиту рабства и насилія. Свѣтская наука и университеты безусловно осуждались имъ во имя слова Божія, какъ ересь. Отдавать свои силы этой наукѣ, по убѣжденію Гермогенова, значило итти въ раболѣпство діаволу. Но раболѣпство предъ мѣстнымъ «преосвященнѣйшимъ», впрочемъ, не вызывало его осужденія. Это какъ будто не противорѣчило Св. Писанію.
Отъ спеціальнаго долголѣтняго изученія библейской археологіи и пророческихъ книгъ всѣ окружающіе его предметы, помимо его воли, приняли какой-то особенный антикварно-библейскій, какъ бы пророческій отпечатокъ. Если онъ собирался куда-нибудь ѣхать (что, впрочемъ, было большой рѣдкостью), а на дворѣ въ это время шелъ дождь, Гермогеновъ видѣлъ въ этомъ пророческое указаніе на то, что его поѣздка и связанныя съ нею цѣли «небогоугодны». Глядя съ высокаго откоса, на которомъ былъ расположенъ городской бульваръ, за рѣку, гдѣ разстилалось далекое, безоглядное пространство, онъ вспоминалъ, какъ нѣкогда пророкъ тоже съ высоты осматривалъ землю обѣтованія… и цѣлый рой надеждъ и плановъ вспыхивалъ въ головѣ Гермогенова. Сладости и варенье вызывало въ его хаотически односторонней памяти ветхозавѣтное лакомство пророковъ — «варенія съ коринками», вино — «корчагъ вина», петля — «пругло», лысина — «обросненіе», «отвѣсъ», «адамантъ», говядина отсылала его мысль къ «говядамъ» пророка Захаріи и т. п. При выраженіи — «дѣла смѣха достойныя» — вспоминалось именно это выраженіе у пророка Іереміи. Если въ учительской говорилось о «Новомъ Времени», какъ о газетѣ «Чего изволите», Гермогеновъ утверждалъ, что это изреченіе заимствовано у пророка Іереміи, изъ 40 гл. 4 ст., гдѣ сказано: «чего изволиши и аможе восхощеши ити, тамо иди». А когда намекалось на взяточничество эконома семинаріи, Елисей Михеевичъ вспоминалъ о чудесномъ «чванцѣ» (сосудѣ), неоскудѣвавшемъ у ветхозавѣтной вдовы.
При разговорахъ о чемъ бы то ни было, къ Елисею Михеевичу обращались съ вопросомъ: «а какъ на этотъ счетъ говорится у пророковъ?»… И Гермогеновъ оставался безотвѣтенъ.
За необыкновенную библейскую эрудицію ученики прозвали Гермогенова «великимъ массоретомъ» (талмудистомъ), а за его крупный ростъ и фигуру «древомъ ефремовымъ».
Все было въ немъ необыкновенно. Особеннымъ былъ у него и методъ преподаванія Св. Писанія. Всѣ библейскіе и церковно-историческіе факты онъ изъяснялъ съ точки зрѣнія гнѣва и любви Божіей. Въ ветхозавѣтномъ Іеговѣ онъ допускалъ главнымъ образомъ только эти два свойства. Ученики хорошо понимали своего учителя и знали, какъ отвѣчать. Когда говорилось, напр., о пораженіи и плѣненіи какого-нибудь народа, ученикъ не жалѣлъ красокъ для изображенія его нечестія… Иной такъ расписывалъ уклоненіе такого народа отъ путей Божіихъ, что Гермогеновъ, хотя и одобрялъ отвѣтъ, но говорилъ, что это уже слишкомъ… Но за то, когда Іудеи побѣждали и на нихъ сыпались благодѣянія Божіи, необходимо было изображать добродѣтельность народа и его царей.
III.
правитьНоябрь 1903 года.
Въ газетахъ пронеслись первыя серьезныя извѣстія о возможности русско-японской войны, давшія тему для оживленныхъ разговоровъ. Въ Забалдаевской духовной семинаріи о войнѣ говорили такъ, какъ и во всей Россіи. Не отрицались серьезныя военныя затрудненія, но никто не сомнѣвался въ побѣдахъ.
— Помилуйте, какіе-то тамъ японцы… Да мы ихъ, какъ куропатокъ, перебьемъ…
— Зачѣмъ бить? это противно христіанству… Мы ихъ соберемъ, руками загребемъ и въ плѣнъ отнесемъ…
— Это идолопоклонники! — говорилъ Гермогеновъ, сверкая гнѣвно глазами. — И они должны быть наказаны за свою гордыню, за свое нечестіе. Гнѣвъ Божій совершится…
Нѣкоторые исполнительные учителя сокрушались, что совершеніе благодарственныхъ молебствій по дарованнымъ Богомъ побѣдамъ на супостатовъ отниметъ у нихъ много учебнаго времени. Нѣсколько позже на эту тему былъ полученъ начальствомъ конфиденціальный циркуляръ, по которому благодарственныя молебствія этого рода слѣдовало относить на ближайшія воскресенія.
Въ четвертомъ классѣ шло объясненіе пророка Исаіи. Гермогеновъ толковалъ 21 главу пророка. Послѣ разговоровъ въ учительской о японцахъ онъ былъ въ приподнятомъ настроеніи и горѣлъ ревностью пророковъ. Онъ вошелъ въ классъ, благоговѣйно «сотворилъ молитву», «взошелъ» на каѳедру и посмотрѣлъ на учениковъ торжествующимъ взглядомъ.
— «Пророчество о пустынѣ приморской», — началъ онъ своимъ авторитетнымъ голосомъ, раскрылъ предъ собой всѣ книги, положилъ на себя крестное знаменіе и торжественно началъ читать 21 главу.
— «Какъ бури на югѣ носятся, идетъ онъ отъ пустыни, изъ земли страшной. Грозное видѣніе показано мнѣ: грабитель — грабитъ, опустошитель — опустошаетъ. Восходи, Эламъ! Осаждай, Мидъ! Всѣмъ стенаніямъ я положу конецъ!»
Елисей Михеевичъ всегда читалъ торжественно. Но по тону, какимъ было начато чтеніе 21 главы, ученики догадались, что предстоитъ совершенно особенный урокъ. Всѣ слушали, кромѣ неисправимыхъ, «уготованныхъ», по замѣчанію Гермогенова, «геенѣ огненной».
— Всякое ветхозавѣтное пророчество, — началъ объясненіе учитель, — можетъ быть разсматриваемо съ перспективной точки зрѣнія, т. е. съ двухъ сторонъ: съ одной стороны, какъ относящееся къ ближнимъ событіямъ іудейской исторіи, а съ другой, — какъ пророчество о христіанскомъ богоизбранномъ народѣ вообще. Напримѣръ, въ настоящей главѣ можно видѣть пророчество о японцахъ и предстоящей русско-японской войнѣ…
Весь классъ насторожилъ уши. Даже «уготованные», игравшіе въ этотъ моментъ въ шашки, оставили доску и подперли свои щеки кулаками.
— «Пустыня приморская» — это Японія. «Какъ буря на югѣ носится»… Это — прекрасное сравненіе современной политической бури. Она носится въ воздухѣ… она разрѣшится войной… «Грабитель грабитъ» это — японецъ. «Опустошитель опустошаетъ» — это японецъ… Но «всѣмъ стенаніямъ будетъ положенъ конецъ» русскимъ самодержавнымъ царемъ. — «Я взволнованъ отъ того, что слышу, я смущенъ отъ того, что вижу…» Кто это говоритъ? Это русскій самодержецъ, благочестивѣйшій, самодержавнѣйшій государь нашъ такъ взволнованъ! Это онъ, богопомазанный, такъ смущенъ отъ беззаконія японцевъ, ихъ нечестія!… Каково это нечестіе, это можно видѣть изъ пятаго стиха настоящей главы.
— «Приготовляютъ столъ, разстилаютъ покрывала, ѣдятъ, пьютъ…» Въ этомъ можно видѣть изображеніе нечестія. Слѣдуетъ вообще замѣтить, что чувственность, животность, матеріализмъ всегда являются естественной стихіей идолопоклонства.
Въ этомъ мѣстѣ Гермогеновъ привелъ очень обширную библейско-историческую справку о матеріализмѣ язычниковъ.
— А чтобы имъ было беззаботнѣе, чтобы никто не помѣшалъ ихъ чувственному времяпрепровожденію, нечестивые японцы поставили стражу. И что же увидѣла эта стража? Господинъ Богоявленскій! читайте 7 стихъ.
— «И увидѣлъ онъ, — забасилъ Богоявленскій, — ѣдущихъ попарно стражниковъ на коняхъ, всадниковъ на ослахъ, всадниковъ на верблюдахъ».
— Кого здѣсь слѣдуетъ подразумѣвать подъ всадниками?
— Русскихъ!
— Почему сказано, что они ѣдутъ попарно?
— Это указываетъ на единодушіе ѣдущихъ, — отвѣтилъ ученикъ, изучившій общіе экзегетическіе пріемы по методу Гермогенова.
— Совершенно вѣрно! Да, это русскіе движутся въ Манчжурію, употребляя для сего самые разнообразные способы передвиженія. «Стражники на коняхъ» — это какъ бы казаки, ослы это какъ бы движущійся обозъ съ фуражомъ… для нихъ спѣшность не нужна… Верблюдъ — символъ величія и твердости… Это какъ бы наши начальники, генералы… Ну, что же сторожъ? Читайте дальше…
— «И закричалъ, какъ левъ: Господинъ мой! На стражѣ стоялъ я весь день и на мѣстѣ моемъ оставался цѣлыя ночи. И вотъ ѣдутъ люди, всадники на коняхъ попарно. Потомъ онъ возгласилъ и сказалъ: палъ, палъ Вавилонъ, и всѣ идолы боговъ его лежатъ на землѣ разбиты…»
— Вотъ результатъ нечестія и надменной гордости японцевъ, — чуть не закричалъ отъ восторга Елисей Михеевичъ. — И вотъ вспомните мое слово… такъ именно и будетъ… такъ должно быть… ибо мыслимо ли допустить, чтобы идолопоклонники, многоженцы, люди во всѣхъ отношеніяхъ безнравственные, физически слабые, немощные, низкорослые, богопротивные… могли побѣдить святую, побѣдоносную Русь, которая знаетъ на скрижаляхъ своей исторіи столько доблестныхъ воинственныхъ страницъ, страну, озаренную благодатью разныхъ святынь — чудотворныхъ иконъ и мощей, разсѣянныхъ по всему лицу земли русской?..
Долго говорилъ съ увлеченіемъ на эту тему Гермогеновъ и самъ дивился своей рѣчи.
— Переходя затѣмъ къ другой сторонѣ перспективы, мы должны видѣть здѣсь пророчество о Вавилонѣ…
— Ну, можно еще партію… — сказали другъ другу «уготованные» и достали шашечную доску.
Такимъ методомъ перспективнаго сближенія давнопрошедшихъ и будущихъ событій изъяснялъ Гермогеновъ Св. Писаніе въ Забалдаевской духовной семинаріи.
IV.
правитьЗа недѣлю до отпуска на Рождественскіе каникулы Гермогеновъ получилъ по почтѣ открытку. На ней изображенъ былъ демонъ, носившійся въ пространствѣ. Внизу подпись:
«Въ немъ Небо лишилось самого прекраснаго ангела. Казалось, онъ былъ созданъ для величія и благородныхъ подвиговъ, но все въ немъ… ложно, хотя изъ устъ его лились рѣчи сладкія, какъ манна. Онъ могъ представить въ лучшемъ свѣтѣ самое черное дѣло и смутить, разстроить мудрѣйшіе совѣты»… («Потерянный рай» Д. Мильтона, вторая пѣснь).
Въ первую минуту Гермогеновъ не сообразилъ, что бы это могло обозначать, а когда сообразилъ, ему очень не хотѣлось, чтобы это относилось къ нему. Нѣтъ ли тутъ какого-нибудь недоразумѣнія? Но на конвертѣ ясно стояла его фамилія. Значитъ — ему. Это очень непріятно…
«Есть ли еще такое мѣсто у Мильтона?» — почему то подумалось Гермогенову, словно отъ этого существенно зависѣлъ смыслъ открытки. Онъ досталъ «Потерянный рай».
«Есть, есть… Это характеристика Веліала… но только тутъ сказано — „все въ немъ пусто и ложно“… Въ открыткѣ „пусто“ пропущено. Значитъ, авторъ признаетъ во мнѣ содержаніе»… — самолюбиво подумалъ Гермогеновъ и задумался надъ написаннымъ.
«Небо лишилось самаго прекраснаго ангела… Гм… Казалось, онъ былъ созданъ для величія и благородныхъ подвиговъ»… Прекрасное мѣсто! Чудное мѣсто!.. Только это и хорошо во всемъ написанномъ"…
Не зажигая лампы, долго сидѣлъ онъ у окна, въ сумеречный часъ и въ задумчивости глядѣлъ упорно на полъ, гнѣвно наморщивъ лобъ и сверкая глазами. Губы его то судорожно сжимались, то что то шептали… Дѣйствительно, онъ въ эту минуту напоминалъ какого то падшаго ангела.
Такъ сидѣлъ онъ болѣе часа, вдумываясь въ каждое слово, въ каждое сочетаніе словъ… И вдругъ засмѣялся тихимъ, скрытымъ и какимъ то судорожнымъ смѣхомъ. Затѣмъ всталъ, посмотрѣлъ благоговѣйно на блестѣвшій въ кіотѣ образъ, упалъ на колѣни, наклонилъ голову къ землѣ и въ такомъ положеніи молился нѣсколько минутъ…
— Я понялъ… это — навожденіе діавола… — прошепталъ онъ, вставая съ торжественно просвѣтленнымъ лицомъ. — Духъ Сатанинъ знаетъ слабости человѣческія… Онъ отвлекаетъ мои мысли отъ работы въ такое время, когда я болѣе всего могу работать, въ праздники… Но «откровенна суть задняя твоя», какъ говорить пророкъ Іеремія…
Гермогеновъ нѣсколько лѣтъ уже работалъ надъ диссертаціей — «Діаволъ и его роль въ исторіи человѣчества, при свѣтѣ богооткровеннаго ученія».
Онъ сіялъ.
«А мы все таки пойдемъ впередъ», — сказалъ онъ самому себѣ и энергично засѣлъ за работу… Но не работалось.. Открытка не выходила изъ головы…
Изображеніе демона предносилось ему во время оставшихся до праздника уроковъ… Оно стояло передъ нимъ въ безсонную ночь… на прогулкахъ… Даже въ храмѣ Божіемъ, глядя на изображеніе архистратига Михаила на лѣвой боковой двери алтаря, онъ вспоминалъ открытку…"
«Кто могъ бы это написать?..» — этотъ вопросъ не давалъ ему покоя. Несомнѣнно — ученикъ. Постороннихъ знакомыхъ у него теперь почти нѣтъ. И онъ поставилъ себѣ задачей, во что бы то ни стало, найти виновнаго. Онъ отложилъ на время даже диссертацію. Внимательнымъ образомъ пересмотрѣлъ онъ имѣвшіяся у него сочиненія учениковъ и сличилъ почерки. Такъ какъ этихъ сочиненій было недостаточно, то онъ попросилъ товарищей дать ему на время письменныя работы учениковъ другихъ классовъ.
Вечера два до глубокой ночи сидѣлъ Гермогеновъ за письменнымъ столомъ, изучая почерки учениковъ съ большимъ вниманіемъ и усердіемъ, чѣмъ древніе источники своей диссертаціи; онъ таки нашелъ работу, писанную почеркомъ, очень похожимъ на почеркъ открытки. Это была тетрадка Харитонова Луки. Гермогеновъ всплеснулъ руками, сдѣлавъ это открытіе.
«Странное дѣло… хорошій ученикъ, а такими вещами занимается»…
Лука Харитоновъ, — ученикъ четвертаго класса, — былъ самымъ внимательнымъ слушателемъ Гермогенова… Симпатичный и на рѣдкость правдивый (что такъ необычно въ Забалдаевской семинаріи) мальчикъ изъ крестьянъ, нѣсколько флегматичнаго темперамента, чувствовалъ влеченіе къ духовной карьерѣ и мечталъ быть священникомъ. На эту дорогу толкали его и родные, — простые крестьяне, — для которыхъ санъ священника казался верхомъ жизненнаго благополучія. Съ большимъ трудомъ и немалыми матеріальными затратами удалось родителямъ опредѣлить своего сына въ духовную школу. Но мальчикъ былъ благочестивъ и старателенъ. Его приняли на полное казенное содержаніе.
Объясненіямъ своихъ учителей онъ внималъ съ той довѣрчивостью, на которую наиболѣе способны только крестьянскія дѣти, относящіяся нѣкоторое время къ «господамъ» учителямъ съ слѣпымъ и безпрекословнымъ повиновеніемъ. Для него не существовало другихъ авторитетовъ… Сказанное учителемъ для него свято.
— Изъ него выйдетъ прекрасный священникъ! Онъ можетъ даже въ академію попасть на казенный счетъ! — говорили о Харитоновѣ въ учительской.
Пророчество о пустынѣ приморской въ объясненіи Гермогенова произвело на него сильное впечатлѣніе. Онъ записалъ почти дословно все, что говорилъ учитель, и очень заинтересовался теоріей перспективнаго сближенія давнопрошедшихъ событій.
Чувствуя потребность уединиться для того, чтобы наединѣ разобраться въ потокѣ мыслей, сразу какъ то хлынувшихъ въ его голову, подъ вліяніемъ новой теоремы историческихъ явленій, онъ сначала искалъ уединенія въ гардеробной. Здѣсь на сундукахъ онъ разложилъ учебники и библіи… Но убѣжище было сейчасъ открыто товарищами, которые подняли на смѣхъ «талмудиста».
Харитоновъ нашелъ, наконецъ, подходящее уединенное мѣсто. На черной лѣстницѣ, ведшей на чердакъ, была площадка, приходившаяся какъ разъ надъ ватерклозетами. Несмотря на то, что здѣсь стояли баки съ водой и постоянно раздавался стукъ рычаговъ, уголокъ показался Харитонову во всѣхъ отношеніяхъ удобнымъ. Кусокъ какого то обрубка замѣнилъ ему стулъ. На подоконникѣ можно было разложить книги. Чрезъ низенькое слуховое круглое окно проникало достаточно свѣта, чтобы читать мелкую печать Библіи.
Здѣсь ученикъ, ничѣмъ не развлекаясь, пересмотрѣлъ разныя пророческія мѣста и, сближая ихъ съ фактами новѣйшей исторіи, открылъ для себя много новаго. Особенно поразило его предсказаніе пророкомъ Іоилемъ севастопольской кампаніи.
Это удивительно! — поражался Харитоновъ, прочитывая, напр., такое мѣсто въ оффиціально одобренномъ учебникѣ:
«Іоиль подъ видомъ саранчи изобразилъ армію враговъ Россіи въ 1853—1856 г., т. е. крылатыхъ или быстрыхъ французовъ, безкрылыхъ или неповоротливыхъ турокъ, прыгающихъ италіанцевъ и всепожирающихъ англичанъ…»[1].
«Значитъ, въ этихъ книгахъ пророчески все, все… только нужно умѣть это видѣть»… — возбужденно сжималъ ученикъ въ какомъ то экстатическомъ состояніи свою разгоряченную голову, въ которой бродили самыя невѣроятныя мысли.
«Но какъ умѣть это видѣть?» — спрашивалъ онъ себя въ слѣдующую минуту и задумывался.
«Благочестивымъ нужно быть»…
«А нечестивые японцы этого не видятъ. Извѣстно, идолопоклонники, не разумѣющіе силы святого Писанія. Жалкій народъ!.. Хоть бы ихъ не такъ безпощадно избивали…» И онъ задумывался надъ участью народа, который за его нечестіе отдается Богомъ подъ власть русскихъ…
Къ Харитонову пріѣзжали родные и односельчане изъ его села, которое было въ 55 верстахъ отъ Забалдаева. Крестьяне охотно и съ удивленіемъ слушали семинариста, говорившаго имъ о предстоящемъ разгромѣ Японіи и дивились глубинѣ семинарской премудрости, для которой все извѣстно.
V.
правитьСистематическое пораженіе русскихъ японцами сразу открыло глаза ученику. Онъ словно пробудился отъ тяжелаго кошмара и иначе сталъ глядѣть на себя и на семинарское богословіе.
Такъ какъ свѣдѣнія о ходѣ войны можно было почерпнуть только изъ газетъ, а газеты строжайше были запрещены въ семинаріи, то Харитоновъ въ свободное время украдкой заходилъ въ городскую библіотеку и съ жадностью читалъ брошюры, газеты.
— Вздоръ все это! — сказалъ онъ самому себѣ, вернувшись однажды изъ библіотеки необыкновенно взволнованнымъ… и рѣшительно закрылъ книги «духовнаго вѣдомства».
Гермогеновъ наблюдалъ за ученикомъ.
— Какія вы книги читаете по Св. Писанію? — спросилъ онъ однажды Харитонова.
— По Св. Писанію не читаю, — отвѣтилъ ученикъ, — а по другимъ предметамъ интересуюсь.
— Напримѣръ, по какимъ?
— По литературѣ.
Онъ назвалъ нѣсколько «свѣтскихъ» авторовъ.
— А по богословію вы такъ таки ничего не читали за послѣднее время? — допытывался Гермогеновъ.
— Читалъ «Жизнь Іисуса Христа» Фаррара.
«Еретическое сочиненіе»… — подумалъ Гермогеновъ.
— Быть можетъ, вы читали «Потерянный рай?»
— Да, — отвѣтилъ ученикъ прямо.
«Каково нахальство!.. даже сознается… А? На казенномъ учится, а Фаррара читаетъ… Нѣтъ, мальчикъ положительно сталъ портиться».
И онъ «насѣлъ» на Харитонова. Онъ задавалъ ему на урокахъ трудные вопросы… Ученикъ молчалъ. Учитель глядѣлъ на него такимъ взглядомъ, что даже товарищи обратили вниманіе.
— Что это онъ тебя на «точило» взялъ? — спрашивали ученики.
Недоумѣвалъ и Харитоновъ.
"Я, кажется, съ нимъ немножко строго, — думалъ Гермогеновъ о своихъ отношеніяхъ къ Харитонову. — Но это хорошо… Полезно латъ ему понять, что онъ хотя и хорошій ученикъ… но пусть не зазнается. Апостолъ Павелъ говоритъ: «дается ми ангелъ сатанинъ, да ми пакости дѣетъ да не превозношуся»…
И Гермогеновъ систематически «дѣялъ пакости» Харитонову съ высоко-религіозною цѣлью спасенія его души.
Послѣдовательныя пораженія русскихъ на востокѣ не поколебали въ Гермогеновѣ его общей точки зрѣнія на войну. Въ пораженіи русскихъ онъ видѣлъ «попустительный перстъ Божій». Но онъ, впрочемъ, мало интересовался войной. Онъ весь ушелъ въ свою диссертацію, которой придавалъ большое значеніе, чѣмъ всей политикѣ. Его сочиненіе имѣло своей задачей пролить особенный научно-богооткровенный свѣтъ на исторію человѣчества вообще. Онъ писалъ уже XXV главу.
Натворивъ «душеспасительныхъ пакостей» Харитонову, по слову апостола Павла, онъ нашелъ, что на первый разъ, пожалуй, и довольно. — «Домостроительство» души человѣческой должно совершаться во всякомъ случаѣ постепенно: Іегова 40 лѣтъ водилъ Израиля въ пустынѣ прежде, чѣмъ ввелъ въ землю обѣтованія.
Объяснивъ однажды очень легкій урокъ, Гермогеновъ спросилъ Харитонова повторить. Къ его удивленію, ученикъ, считавшійся до сихъ поръ украшеніемъ курса, не только не сказалъ ни слова въ отвѣтъ, но, — какъ показалось Гермогенову, — какъ то особенно рѣшительно глядѣлъ на него.
— Вы не слушали?
Онъ молчалъ.
— Садитесь!
Харитоновъ сѣлъ и безучастно сталъ глядѣть въ окно. На другой день Гермогеновъ опять его вызвалъ.
— Я урока не знаю! — сказалъ Харитоновъ и сѣлъ.
— Что съ вами? — участливо спросилъ его учитель въ корридорѣ по выходѣ изъ класса.
— Ничего… — неопредѣленно отвѣтилъ ученикъ, глядя прямо въ глаза учителю и приводя его этимъ въ смущеніе.
Всѣ учителя сразу замѣтили, что въ Харитоновѣ — какая то перемѣна. О немъ говорили. Пониженіе интереса къ наукамъ хорошаго ученика сразу бросалось въ глаза…
— Представьте себѣ, мальчишка то выходитъ дрянь, — развязно судилъ о немъ учитель словесности. — Разбираю я какъ то ученическія письменныя работы и говорю, что «богоугодный» должно писать съ большой буквы. А Харитоновъ вдругъ съ вопросомъ: «а богомерзкій, говоритъ, какъ нужно писать?». А? Какъ вамъ нравится. Либералишка… и больше ничего.
— Но, главное, сталъ менѣе религіозенъ. Не такъ часто становится въ церкви на колѣни… Бывало, послѣ семинарскаго богослуженія въ соборъ на архіерейскую службу ходилъ… Теперь не то… — констатировала съ своей стороны и инспекція перемѣну въ Харитоновѣ.
Хотя въ нѣкоторыхъ случаевъ Харитоновъ и отказывался отъ отвѣта, какъ это дѣлали всѣ посредственные ученики, но когда отвѣчалъ, то отвѣчалъ не плохо. Для другого ученика меньшихъ способностей эти отвѣты были бы, пожалуй, очень хороши; но учителямъ, которые помнили всегда блестящіе отвѣты мальчика, они казались неважными. На назойливо предлагаемые вопросы со стороны учителей и инспекціи: что съ вами? здоровы ли вы? не случилось ли чего? Харитоновъ или молчалъ, или говорилъ, что ничего особеннаго не случилось. Это было знаменательно. Съ особеннымъ участіемъ задавалъ ученику эти вопросы Гермогеновъ, но Харитоновъ ему совершенно не отвѣчалъ.
Хотя учителя какъ будто сокрушались о пониженіи курса отвѣтовъ хорошаго ученика, но въ душѣ они были очень довольны, что Харитоновъ своимъ поведеніемъ давалъ пищу для разныхъ разговоровъ и предположеній. Чуялось, что тутъ не простая лѣнь или манкировка, что въ основаніи такой перемѣны лучшаго ученика непремѣнно лежитъ какой-то психологическій переворотъ.
Но какой?..
Это и интересовало и раздражало корпорацію.
— Послѣдите-ка вы за нимъ секретно, — давалъ распоряженіе своимъ помощникамъ инспекторъ Старокорытовъ. — Что онъ читаетъ?.. Это — главное!.. Хорошо бы устроить у него обыскъ…
Но и безъ обыска и тайнаго наблюденія скоро былъ установленъ инспекціей фактъ, что Харитоновъ читаетъ "свѣтскія* газеты. Ученикъ этого не скрывалъ. Газеты лежали у него подъ партой. А когда затѣмъ замѣтили, что Харитоновъ не только не дѣлаетъ поклоновъ въ церкви, но подъ разными предлогами старается увильнуть отъ богослуженія, — объ этомъ было донесено отцу ректору.
VI.
правитьНастала масляница. Настроеніе учительской сразу повысилось въ сторону жизнерадостности. Нѣсколько деньковъ полной свободы что-нибудь значитъ съ трудовой жизни учителя: Веселое приподнятое настроеніе учительской чувствовалось еще передъ масляницей, когда шли уроки. Еще тогда въ учительской высказывались разные проекты на счетъ вечеровъ, винтовъ, разныхъ поѣздокъ, выпивокъ и т. п.
Гермогеновъ не приставалъ ни къ одной изъ этихъ организацій. Онъ проводилъ свою любимую мысль, что масляницу слѣдовало бы совершенно вывести изъ употребленія, что это «грѣховное бѣснованіе», въ доказательство чего приводилъ обыкновенно массу цитатъ изъ св. Тихона Задонскаго, — обличителя русской масляницы. Но, поддаваясь общему настроенію, онъ шутилъ, смѣялся и былъ по временамъ даже остроуменъ.
Но по опыту многихъ лѣтъ онъ зналъ, впрочемъ, что это благодушіе не къ добру, что это веселіе — предчувствіе бури… Колебаніе психическаго равновѣсія онъ чувствуетъ уже въ лавкѣ, куда заходитъ въ среду, послѣ сокращенныхъ въ этотъ день уроковъ, чтобы купить икры, семги, наваги и пр. По русскому обычаю, онъ хочетъ закупить много и велитъ прибавить къ семгѣ еще полъ фунта.
«Но вѣдь это объяденіе… и чревоугодіе…» — шепчетъ ему то религіозно-нравственное настроеніе.
— Нѣтъ, нѣтъ… не нужно, — говоритъ онъ приказчику. — Дайте лучше лишнюю коробку копчушекъ… Это не жирная рыба?
— Нѣтъ… Извѣстно, копоть не жиръ.
«Это не такъ богопротивно», глотая набѣжавшую слюну, думаетъ Гермогеновъ.
Приказчикъ собирается завернуть копчушки.
— А впрочемъ… нѣтъ… и этого не нужно, — говоритъ неувѣреннымъ тономъ Елисей Михеевичъ, переминаясь съ ноги на ногу. Приказчикъ, сбитый съ толку неопредѣленными требованіями Гермогенова, отходитъ отъ него, и онъ стоитъ среди лавки, въ праздничной сутолокѣ, съ кислой физіономіей… Онъ чувствуетъ, что онъ здѣсь лишній, что нахлынувшая волна совершенно особой жизни идетъ мимо него…
Въ лавку вошла пикантная дѣвица въ веселомъ масляничномъ настроеніи и спрашиваетъ, почемъ ветчина. Гермогеновъ морщитъ лобъ и отвертывается. Дѣвица вертится… «Посмотри на меня», — какъ бы говоритъ она всей своей жизнерадостной фигурой, на которой особенно выдѣлялся бюстъ, такой бюстъ… о которомъ въ учительской Забалдаевской семинаріи обыкновенно говорили — «хоть сваи вбивай»… И самому Гермогенову хочется посмотрѣть… Онъ чувствуетъ, какъ его глаза воротитъ въ ея сторону… «Это такъ естественно» — шепчетъ ему человѣческій разумъ. «Это богопротивно» — протестуетъ религіозно-нравственный разумъ, основанный на Св. Писаніи и изученіи святыхъ отцовъ.
Прижимая одной рукой Св. Писаніе на трехъ языкахъ, а въ другой неся все закупленное добро, Гермогеновъ возвращается домой въ довольно хорошемъ расположеніи духа, вручаетъ провизію своей Марѳѣ и не прочь даже пошутить. Это на масляницу тоже не противорѣчитъ Св. Писанію. Марѳа, — женщина еще не старая, — какъ-то по своему улыбаясь, говоритъ — «хорошо» и при этомъ перебираетъ подолъ своего новаго съ кружевами фартука, предоставляя своему барину дополнить прочее воображеніемъ… Но Елисей Михеевичъ сейчасъ же отгоняетъ всякую игру воображенія и, довольный окончаніемъ уроковъ, распростирается на кушеткѣ… Но ему и не лежится и ничего не думается. До обѣда еще два часа… И онъ начинаетъ безъ видимой причины злиться…
На улицѣ — шумъ, движеніе… Слышны голоса, хохотъ… Это еще больше раздражаетъ Гермогенова. Не зная, куда себя лѣтъ, онъ подходитъ къ письменному столу и берется противъ воли за диссертацію, но чрезъ нѣсколько минутъ оставляетъ работу и начинаетъ писать письма… Насильственнымъ принужденіемъ себя къ работѣ онъ хотѣлъ выразить какъ бы протестъ шумной жизни, бойкотъ уличному нечестію… Но и письма не пишутся. Испортивъ нѣсколько листиковъ почтовой бумаги, онъ бросаетъ ручку, въ ожиданіи обѣда ходитъ по комнатѣ и теребитъ остатки волосъ на головѣ.
Обѣдъ вышелъ отвратительнымъ. Блины напоминали Гермогенову «гомолы», ветхозавѣтные блины — лепешки, которые пророкъ Даніилъ бросалъ дракону въ пасть. Онъ хотѣлъ швырнуть обѣдъ въ лицо своей кухаркѣ, и только христіанское смиреніе, въ совершенствѣ усвоенное Гермогеновымъ, не позволило этого сдѣлать,
— Ты что же это подаешь мнѣ сегодня? — спросилъ онъ Марѳу по обыкновенію тихо, тогда какъ его глаза горѣли огнемъ негодованія.
— Сами заказывали, — спокойно отвѣтила кухарка, привыкшая къ пламени глазъ своего смиреннаго барина.
— Это только порча провизіи… — не говорилъ, а какъ-то шипѣлъ Гермогеновъ. — «Сама ясти будеши, окаянная»… вспомнился ему пророкъ Іезекіилъ.
— Ѣли бы мясо, тогда и порчи не было бы. И доктора вонъ велятъ вамъ мясное больше есть… Въ монахи шли бы… самое лучшее, а то не знаешь, чего и готовить. — Марѳа хлопнула дверью и ушла.
«Мерзавка», злобно метнувъ глазами, зашипѣлъ Гермогеновъ и минутъ десять сидѣлъ неподвижно и безмолвно надъ кучей неизвѣстно для кого приготовленныхъ блиновъ. Послѣ обѣда онъ вздремнулъ немного и остальное время не зналъ, куда себя дѣть… Ночь онъ спалъ отвратительно, т. е. почти не спалъ: вставалъ, хотѣлъ работать… молился Богу… и только передъ утромъ заснулъ. Это была ночь, во время которой онъ испилъ «фіалъ ярости», по слову пророка Исаіи.
Онъ всталъ съ сильнѣйшей головной болью. «Чего-то не достаетъ», — говорилъ онъ самому себѣ, оглядывая свою неуютно обставленную, наполненную однѣми книгами о разнаго рода «діавольщинѣ» квартиру… и задумывался.
«По урокамъ скучно», — отвѣчаетъ онъ себѣ же, желая лукаво обмануть природу перезрѣвающаго мужчины. Во имя ложно понятаго библейскаго идеализма онъ готовъ пуститься въ какія угодно ухищренія разума, выпустить всю батарею лицемѣрныхъ аргументовъ, въ крайнемъ случаѣ не прочь признать свой личный разумъ лживымъ («гордый лжеименный разумъ»), но никогда прямо не сознается самому себѣ въ томъ, что слишкомъ естественно и человѣчно. Этотъ процессъ борьбы двухъ началъ въ душѣ Гермогенова особенно ярко выступалъ въ свободное, каникулярное время, когда въ душѣ учителя, вслѣдствіе прекращенія уроковъ, остается много пустого, какъ бы незанятаго мѣста… Въ эти же дни у Гермогенова ощущалась жгучая потребность воспоминаній.
Но и въ этой области царила односторонность. Въ его воспоминаніяхъ даже самыхъ отдаленныхъ исключительное мѣсто занимали церковно-религіозныя впечатлѣнія.
Дѣтства у него не было. Онъ не помнитъ, чтобы когда-нибудь игралъ въ игрушки, какъ всѣ дѣти. Его дѣтскія забавы носили религіозный характеръ. Онъ игралъ въ молебенъ, панихиду, исповѣдь, елеосвященіе… Въ своихъ бѣдныхъ творчествомъ играхъ онъ подражалъ своему отцу, бѣдному священнику захолустнаго села. Онъ былъ у него единственнымъ сыномъ.
Семи лѣтъ онъ уже не дурно подпѣвалъ тоненькимъ альтомъ дьячку на клиросѣ, а десяти — бойко, хотя мѣстами и перевирая, — читалъ часы. Но особенное удовольствіе доставлялъ ему колокольный звонъ. Музыка церковныхъ колоколовъ была для него высшимъ эстетическимъ наслажденіемъ. Проѣзжая черезъ чужое село, мальчикъ обращалъ вниманіе на колокольню и спрашивалъ, какъ тутъ звонятъ?
Мать его умерла рано, когда ему не исполнилось еще и пяти лѣтъ, а объ отцѣ онъ сохранилъ воспоминаніе только, какъ о священникѣ. О. Михей Гермогеновъ былъ ревностнымъ исполнителемъ всѣхъ церковныхъ обрядовъ. Онъ не пропустилъ ни одной церковной службы даже тогда, когда необходимо было пропустить, напримѣръ — при тяжкой болѣзни жены, которая такъ и умерла въ отсутствіе мужа, совершавшаго гдѣ то требы…
Иногда пробудившись ночью, сынъ видѣлъ, какъ отецъ долго лежалъ на полу, въ молитвенномъ настроеніи, у кіота, на которомъ тускло горѣла церковная восковая свѣчка… Мальчикъ украдкой глядѣлъ на него, боясь пошевельнуться… Онъ ждалъ окончанія молитвы… но молитва длилась… и малютка не выдерживалъ, вскакивалъ съ постели, говорилъ: «мнѣ страшно» и плакалъ…
— Отчего тебѣ страшно? — спрашивалъ отецъ.
— Мнѣ кажется, тамъ… за шкапомъ… стоитъ Іуда Искаріотъ и… онъ предастъ насъ евреямъ…
— Глупый ты мой! бывало скажетъ отецъ, приласкаетъ и сократитъ молитву.
У него не было временъ года. Ихъ замѣняли посты: Петровъ, Успенскій, Филипповъ и Великій. Вспоминая, какъ онъ нѣкогда постился, онъ до сихъ поръ удивлялся силѣ своего духа. Сколькихъ усилій стоило ему воздержаніе въ ранней юности… когда изъ кухни, бывало, такъ соблазнительно пахло скоромнымъ передь Пасхой, Рождествомъ. Но онъ выдерживалъ, цѣлыми днями ничего не ѣлъ… Бывало посинѣеіъ, дрожитъ весь… а не ѣстъ… Еще тогда онъ былъ особеннымъ.
Въ духовномъ училищѣ, куда его отвезли одиннадцати лѣтъ, онъ сразу подошелъ подъ духъ этого учебнаго заведенія. Казалось, онъ былъ созданъ для духовной школы. Ни малѣйшаго протеста ни въ чемъ… и какое ревнованіе о храмѣ божіемъ; онъ и на клиросѣ пѣлъ, и кадило въ алтарѣ подавалъ, и къ рукѣ батюшки подходилъ… Учился онъ не блестяще, но шелъ вездѣ удивительно гладко, безъ задержекъ. Въ академіи онъ, правда, не такъ былъ замѣтенъ, но и тамъ отъ начальства не могло скрыться его религіозно-нравственное настроеніе. Ректоръ академіи, при окончаніи курса, долго уговаривалъ его постричься въ монахи, но Гермогеновъ отвѣчалъ уклончиво, и ректоръ отпустилъ его, благословивъ на прощаніе образомъ пророка Елисея.
Получивъ мѣсто преподавателя Св. Писанія Ветхаго Завѣта, въ Забалдаевской духовной семинаріи, онъ два-три года былъ какъ будто свѣтскимъ человѣкомъ, завелъ нѣкоторыя знакомства, бывалъ даже въ клубѣ, пока не задумалъ писать магистерское… Дальше воспоминаній какъ будто и не было… Ихъ замѣняли источники о «Діаволѣ и его роли въ исторіи человѣчества…»
Окидывая общимъ взглядомъ свой пройденый жизненный путь, Елисей Михеевичъ находилъ, что онъ, пожалуй, былъ богоугоденъ, но какъ то сухъ и безжизненъ…
Мелькала ему порой мысль о женитьбѣ… Онъ въ сущности не прочь бы… Еще въ раю Богъ освятилъ брачный союзъ Адама и Евы… Авраамъ и Сарра… Исаакъ и Реввека и т. д.
Но женитьба внесетъ безпорядокъ въ его сложившуюся, методическую жизнь… Да и не поздно ли? А главное, — на комъ жениться, когда, по слову пророка Амоса, «оскудѣли дѣвы добрыя»… Въ эти минуты онъ былъ жалокъ. Какъ бы сознавая свое жалкое положеніе, онъ бросался на груду рукописей своей безконечной диссертаціи, изъ которыхъ нѣкоторыя успѣли уже выцвѣсти, и старался «заработаться». Въ ученой работѣ онъ, думалось ему, былъ на своемъ мѣстѣ. Но не всегда… Порой онъ останавливался надъ работой и спрашивалъ себя, подобно пророку Іонѣ: «и что твое дѣланіе есть?..»
VII.
правитьНа другой день Марѳа постаралась: обѣдъ былъ хорошъ. Но лишь только Гермогеновъ взялся за ложку, предстояло рѣшить вопросъ: много ли ѣсть или мало?
«Поѣшь въ волю: теперь вездѣ ѣдятъ, какъ слѣдуетъ»… думаетъ естественный Гермогеновъ.
«А вѣдь это грѣхъ, чревоугодіе… и страсти будутъ кипѣть…» думаетъ искусственный, библейскій Гермогеновъ.
Балансируя въ борьбѣ побужденій, Гермогеновъ, наконецъ, не то наѣдается, не то чувствуетъ потребность еще поѣсть… и встаетъ изъ за стола раздраженный.
…Что же дѣлать дальше?.. Пройтись, погулять?.. Но на улицахъ такая толкотня… Не отдохнуть ли?.. Поспать?.. Нѣтъ… это — безпорядокъ. Или въ гости сходить?.. Но къ кому?..
Изнывая, терзаясь въ борьбѣ съ самимъ собою и проклиная масляницу, Гермогеновъ, наконецъ, выходитъ на улицу, «творя псаломъ…»
Мимо него, шурша своими платьями, прошла недурненькая дѣвица, приподнявшая слегка одну сторону верхней юбки. Онъ не разъ встрѣчалъ ее на улицѣ. Псаломъ моментально исчезъ изъ головы.
«Господи, пошли мнѣ твердость духа и воздержаніе! Хоть бы проходила поскорѣе эта масляница…» — чуть не молился Гермогеновъ. Но увы, еще только четвергъ. Что дѣлать?..
Не отдавая себѣ отчета, плетется онъ за дѣвушкой, глядя въ возбужденно-нервномъ состояніи на ея стройную фигуру и мелькающія ножки, обутыя въ миніатюрныхъ размѣровъ калоши…
«Если она пойдетъ по-правому тротуару, то, пожалуй, и я пойду за ней…» думаетъ Гермогеновъ и самъ удивляется «дерзновенію» своихъ мыслей. Поднявъ немножко выше подолъ платья, дѣвушка граціозно перешла на правую сторону. «Ну, я такъ и зналъ»… — прошепталъ Гермогеновъ, неуклюже подымая ногу въ томъ мѣстѣ, гдѣ бѣжалъ потокъ воды и, тоже переходя на правую сторону.
«Куда она такъ спѣшитъ?.. Я пойду за ней… Все равно, мнѣ дѣлать нечего… я гуляю… Я только узнаю, гдѣ она живетъ…» Найдя, наконецъ приличную формулу для перехода къ своему положенію, Гермогеновъ нѣсколько успокоился. Въ самомъ дѣлѣ, развѣ всякій мужчина, быстро идущій за дѣвушкой, такъ таки спѣшитъ именно къ ней, въ квартиру?.. Наконецъ, если многіе такъ именно дѣлаютъ, то все-таки онъ, Гермогеновъ, представляетъ исключеніе… И онъ залюбовался самъ собой…
Дѣвушка по привычкѣ обернулась. Она обратила вниманіе на уродливо-согнутую фигуру мужчины. Ей показался онъ старикомъ, и она удивилась, увидя далеко еще не старое лицо, скрывавшееся въ высоко приподнятыхъ краяхъ воротника. «Неужели это дивное созданіе, эта прелестная дѣвушка и… и…» думалъ Гермогеновъ. Обычныя человѣческіе мысли были такъ соблазнительны… Но въ противовѣсъ имъ сейчасъ же изъ разныхъугловъ сознанія выползли разныя библейскія изреченія и примѣры: и Содомъ и Гоморра, и Вирсавія, жена Урія, и сладострастные старцы Сусанны… и т. д…. и т. д…
"Положимъ, въ Св. Писаніи есть на эту тему просто удивительныя и, можно даже сказать, «блазненныя» мѣста, — раздумывалъ Гермогеновъ. — Напримѣръ, Богъ говоритъ пророку Осіи: «иди, поими себѣ жену блуженія и роди чада блуженія». Но неужели это могло быть на самомъ дѣлѣ? Нѣтъ, конечно, не могло… А впрочемъ, — дивны дѣла твои, Господи. — Гермогеновъ вспомнилъ, какъ по поводу этихъ словъ разсуждалъ блаженный Ѳеодоритъ: «я крайне дивлюсь тѣмъ, писалъ св. отецъ, которыео смѣливаются говорить, будто слова эти не были исполнены на дѣлѣ, будто бы хотя Богъ повелѣлъ, но пророкъ не принялъ Его повелѣнія, и слова произнесены, но въ дѣйствіе не приведены… Пророкъ не заимствовалъ скверны отъ этой распутной жены, потому что согласился на этотъ союзъ не изъ раболѣпства порочному вожделѣнію, но для исполненія Богомъ даннаго повелѣнія… Если чудный Осія, не похоти поработившись, но повинуясь Божіему мановенію, взялъ блудницу, то этотъ союзъ былъ чище всякаго брака» (Толкованіе на пр. Осію I гл. 4 ст.).
О, Гермогеновъ хорошо зналъ толкованія на пророка Осію! Вспомнились ему и другія символическія дѣйствія этого пророка, какъ онъ, напримѣръ, нанялъ женщину «любодѣйную», но замужнюю за 15 серебренниковъ и полтора хомера (т. е. 16 четвериковъ) ячменя съ тѣмъ условіемъ, чтобы она «дни многи» оставалась одна безъ мужа и безъ посторонняго посѣтителя… Это символическое дѣйствіе должно было означать, что сыны израгилевы останутся нѣкоторое время безъ всякой власти…
«Да! но вѣдь это „чудный“ пророкъ Осія…» Гермогеновъ тяжело вздохнулъ.
Молодая дѣвушка привела Елисея Михеевича въ грязный кварталъ на окраинѣ города.
«Я такъ и зналъ»… — подумалъ Гермогеновъ.
Она захлопнула стеклянную дверь дешеваго ресторана, повернувъ къ своему кавалеру хорошенькое лицо и, какъ показалось Гермогенову, даже сдѣлала глазами «нѣкоторое символическое дѣйствіе». Кровь бросилась въ лицо Гермогенову. Подойдя къ дому, въ который скрылась дѣвица, Гермогеновъ прочиталъ на немъ двѣ вывѣски: одна съ надписью — «Постоялый дворъ», а другая «Ресторанъ Веселый Рогъ».
«Отсѣченъ есть рогъ Моавль», «рогъ израилевъ», «рогъ жертвенный», «рогъ великій», «рогъ христіанъ православныхъ», и т. д… посыпались вдругъ безъ всякой связи на языкъ Гермогенова всѣ тексты, въ которыхъ говорилось о какихъ либо рогахъ… Языкъ библеиста, тщательно изучившаго Ветхій Завѣтъ, наговорилъ помимо воли хозяина столько изреченій о рогахъ, что онъ даже подивился ихъ количеству.
Поравнявшись съ окномъ, онъ взглянулъ въ ресторанъ и увидѣлъ тамъ Харитонова. Да, это былъ онъ, внѣ всякаго сомнѣнія. Онъ сидѣлъ въ обществѣ какихъ то крестьянъ. За другимъ столикомъ сидѣла только что вошедшая дѣвица. Она снимала шляпку и, улыбаясь, что то оживленно разсказывала сидѣвшимъ около нея мѣщанамъ. Гермогеновъ быстро отошелъ отъ окна. Ему показалось, что дѣвица говорила именно о немъ…
Онъ съ досадой ушелъ впередъ.
«Харитоновъ то! Харитоновъ! А? Кто бы могъ подумать? Обязательно нужно будетъ инспектору сказать!..» шипѣлъ Гермогеновъ. «Вотъ кстати я узналъ, гдѣ проводитъ время ученикъ»… Послѣднимъ соображеніемъ онъ хотѣлъ объяснить цѣль своей прогулки.
«Нужно еще понаблюдать за нимъ… Это мой долгъ, моя обязанность…»
Хотя въ Св. Писаніи были самыя разнообразныя мѣста, подходившія ко всевозможнымъ случаямъ жизни, но то, что Гермогеновъ увидѣлъ чрезъ окно пивной, проходя вторично мимо нея, не подходило ни подъ какіе тексты Библіи. Въ ресторанѣ игралъ заводной дешевый аристонъ. Дѣвица повернулась лицомъ къ Харитонову и, держа кружку пива въ одной рукѣ, другой жестикулировала, что то съ воодушевленіемъ разсказывала… и граціозно колыхалась изъ стороны въ сторону. Онъ видѣлъ только ея станъ… Она была обворожительна… Харитоновъ, тоже улыбаясь, что то говорилъ ей… Чрезъ минуту они залились такимъ звонкимъ, здоровымъ смѣхомъ свѣжей задорной юности, что Гермогенова въ изгибы колѣнъ ударило, и какія то конвульсіи пробѣжали по его «смиренному древнему» организму… «Колѣна его сражастася…» какъ у пророка Даніила.
Онъ поспѣшилъ уйти подальше отъ соблазна. «Блудъ и вино и піанство пріятъ сердце людей сихъ», — выплылъ опять въ его головѣ текстъ изъ Библіи. «Да, да, пріятъ»… почти бѣжалъ отъ соблазна богословъ, чуть не опрокидывая встрѣчныхъ.
"А однако, думалось ему въ слѣдующія минуты, чего бы онъ не далъ, чтобы такъ вотъ просто, непринужденно посидѣть хотя бы въ ресторанѣ… поговорить… развлечься… услышать иную рѣчь, не похожую на пріѣвшіеся разговоры товарищей въ учительской… посмѣяться… Еще пророкъ Іеремія сказалъ: «возрадуются дѣвицы въ собраніи юношей»…
Онъ вспомнилъ одинъ только случай изъ своей жизни, нѣсколько подходившій къ данному случаю. Онъ былъ уже въ академіи. Возвращаясь однажды поздно ночью изъ засѣданія «Общества распространенія иноческихъ религіозно-нравственныхъ идей», которое значительная часть студентовъ называла «Обществомъ вывороченныхъ головъ», онъ встрѣтилъ «такую» дѣвицу, которая свободно заговорила съ нимъ, и онъ рѣшился пойти съ ней. Но, придя въ ея квартиру, онъ цѣлый часъ наставлялъ ее на путь истины, говорилъ высокія, назидательныя поученія о нравственной жизни и хотѣлъ, по христіанскому состраданію, предложить ей рубль пятьдесятъ копеекъ, но дѣвица съ негодованіемъ отвергла деньги и сказала, что она ни у кого даромъ денегъ не беретъ. «Какъ все это глупо!.. Что я этимъ тогда хотѣлъ доказать?» — думалъ Гермогеновъ, начиная снова кипѣть безпричинной злостью.
«Развѣ вернуться? А?..» Онъ остановился на тротуарѣ. «Тамъ воспитанникъ духовной семинаріи… Онъ, какъ учитель и воспитатель, обязанъ»…
«Но нѣтъ, нѣтъ!.. что это со мной?» переводя духъ и прикладывая руку къ вискамъ, въ которыя кровь била, словно молоткомъ, спросилъ самого себя Гермогеновъ. — «Давно у меня не было такого женонеистовства»… Этакъ, пожалуй, и «до Вавилона дойдешь»., вспомнилъ онъ изъ пророковъ и твердымъ шагомъ пошелъ домой.
— Во имя Святителя Миколая! подайте копеечку!.. во имя угодника Миколая!.. — просилъ нищій калѣка на углу улицы, по которой шелъ Гермогеновъ.
— Сколько разъ говорилъ я тебѣ, чтобы ты не смѣлъ говорить Микола… говори Св. Н-николая! Ну, повтори, какъ нужно? — злостно напалъ на него вдругъ Гермогеновъ.
— Во имя Святителя Миколая…
— Николая, Николая! — поправилъ Гермогеновъ.
— Миколая!..
— Ну, и ничего не дамъ тебѣ!.. не дамъ ничего!.. А хотѣлъ дать двугривенный!.. И никто не дастъ!.. никто!.. Да еще угодникъ Божій Николай Мирликійскій, слышишь, накажетъ тебя за то, что ты искажаешь его святое имя! Понимаешь ли ты, — имя имѣетъ важное значеніе, оно не случайно… «Николай», по переводу съ греческаго, означаетъ побѣдитель народовъ… Ну, а что такое «Миколай»?..
— Во имя Святителя Миколая… — запѣлъ свое нищій, завидя приближающагося прохожаго и не слушая Гермогенова.
Гермогеновъ не помнилъ, чтобы онъ когда-либо возвращался болѣе злымъ домой.
VIII.
правитьВъ «прощенное воскресенье» Гермогеновъ вызвалъ къ себѣ изъ общежитія Харитонова.
За чашкой чая они разговорились. Гермогеновъ спросилъ, какъ Харитоновъ провелъ масляницу, бывалъ ли гдѣ?
— Нѣтъ нигдѣ не бывалъ… Родные только ко мнѣ пріѣзжали… Къ нимъ ходилъ.
— Гдѣ они останавливаются?
— Въ постояломъ дворѣ «Веселый рогъ», на Полевой улицѣ.
«Отсѣченъ есть рогъ Моавль», «рогъ израилевъ», «рогъ жертвенный»… заработали опять тексты въ головѣ Гермогенова, всплывая и сейчасъ же уничтожаясь въ мозгу, какъ мыльные пузыри въ мутной водѣ. Онъ нервно помѣшалъ въ стаканѣ.
— Знаю, знаю… тамъ всякій народъ бываетъ… Я проходилъ какъ-то по Полевой и заглянулъ въ этотъ ресторанъ, просто изъ любопытства… изъ одного любопытства…
Гермогенову хотѣлось, чтобы у ученика и тѣни подозрѣнія не было въ отношеніи къ учителю, если тогда дѣйствительно шла рѣчь о немъ и если Харитоновъ могъ догадаться… Онъ нѣсколько смутился, но оправился.
— При дворѣ есть помѣщенія для пріѣзжающихъ… разный народъ заходитъ, — сказалъ ученикъ.
— Тамъ всякія дѣвушки, — скромно и тихо, съ какой-то особенной улыбкой сказалъ Гермогеновъ, произнося слово «дѣвушки» сладко, съ удареніемъ на «ш».
— Да, бываютъ… — прямо глядя и ничѣмъ не смущаясь, отвѣтилъ Харитоновъ, — заходятъ иногда пива выпить.
Гермогенова покоробило…
— Но вѣдь это «непотребныя»…
Ученикъ ничего не отвѣтилъ и продолжалъ открыто глядѣть въ глаза своему учителю.
Гермогенову стало неловко. Прямые и откровенные отвѣты ученика, — учитель чувствовалъ это, — непріятно оттѣняли скрытыя движенія души учителя. Онъ минутку наблюдалъ, какъ Харитоновъ, положивъ около себя цѣлую кучу печенія, ѣлъ одно за другимъ, отхлебывая чай и время отъ времени потягивая носомъ. Онъ рѣшилъ перемѣнить разговоръ.
— Скажите, почему вы такъ теперь перемѣнились? — спросилъ учитель, пожелавшій тоже быть прямымъ. Онъ наклонилъ голову въ сторону ученика такъ, какъ это обыкновенно дѣлаютъ ксендзы, склоняясь всѣмъ своимъ вниманіемъ къ интересному исповѣднику, а особенно исповѣдницѣ.
— Въ какомъ отношеніи? — спросилъ Харитоновъ и вложилъ нѣсколько печеній въ ротъ. Межъ зубами у него захрустѣло.
— Въ учебномъ, конечно… Прежде вы, бывало, лучше отвѣчали по Св. Писанію. Я помню ваши прежніе отвѣты.
Харитоновъ молчитъ и флегматично ѣстъ. Неугасимая лампадка тихо шипитъ въ кіотѣ… На дворѣ воетъ весенній вѣтеръ…
— Что же вы молчите?
— Я… я… поколебался немного, — и крошки посыпались у него изъ рта.
— Т. е. какъ?.. Въ какомъ смыслѣ?..
— Я сталъ не такъ… однимъ словомъ, не такъ понимать..
— Вы въ Бога не вѣруете? — всталъ изъ-за стола Гермогеновъ и, опираясь руками о край стула, вперилъ свои грозные глаза въ ученика.
— Вѣрую, но… но не довѣряю.
— Кому?
— Людямъ… т. е…. даже не людямъ, а вообще — толкователямъ христіанства.
— Я васъ не понимаю… Пожалуйста, говорите прямо, и можете быть увѣрены, что все это останется межь нами…
Ученикъ молчитъ.
— Вы и мнѣ не довѣряете?
— Я не вѣрю теперь общимъ идеямъ… Какъ бы это сказать…
— Какимъ идеямъ?
— Частнымъ фактамъ я вѣрю, но въ общихъ сомнѣваюсь. Напримѣръ, я признаю, что нѣкоторыя лица хотятъ, чтобы было образованіе… но чтобы всѣ были убѣждены въ пользѣ образонія, сомнѣваюсь… несмотря на то, что это такая истина, противъ которой, повидимому, трудно спорить… Тоже вотъ и убійство людей. Я увѣренъ, что найдутся люди, которымъ это нравится… хоть лишеніе жизни другихъ — ужасно…
— Ну, а еще?
— Еще… Я вотъ, напримѣръ, очень сомнѣваюсь, чтобы всѣ люди были созданы для «прославленія величія Божія», какъ это намъ часто говорится, и для счастья…
— А какъ же?
— Многіе такъ себѣ живутъ, не отдавая себѣ отчета, зачѣмъ и для чего они существуютъ. А многіе, если хотите, живутъ для несчастья… Вообще, общихъ формъ нѣтъ. Это — идеологія. Жизнь состоитъ изъ частныхъ случаевъ…
Гермогеновъ широко открылъ глаза. Въ его квартирѣ еще не слышалось такихъ рѣчей. Въ лампадкѣ что-то хруснуло тоже какъ бы въ знакъ протеста. Вѣтеръ усиливался…
— Можетъ быть, вы, — сказалъ учитель тихо, еле раскрывая губы и впиваясь глазами въ ученика, — не признаете даже богооткровенности Св. Писанія?..
О богооткровенности Гермогеновъ не мало говорилъ въ классѣ. Ему было интересно узнать объ этомъ вопросѣ, которому онъ придавалъ огромное значеніе, мнѣніе Харитонова.
— Въ Св. Писаніи, безспорно, есть мѣста богооткровенныя.
— Только мѣста?
— Да.
— А вообще вся «цѣлокупность?»
— Сомнѣваюсь…
У Гермогенова зарябило въ глазахъ, и на секунду прервалось дыханіе.
— Скажите, съ какихъ поръ у васъ явилось такое критическое отношеніе ко всему?
— Со времени побѣды нечестивыхъ идолопоклонниковъ надъ благочестивыми христіанами; я этого факта никакъ не могу изъяснить изъ общихъ началъ, — прямо сказалъ ученикъ, и въ самомъ тонѣ, какимъ онъ говорилъ, чувствовалось, что онъ много думалъ на эту тему.
— Но вѣдь это Богъ попустилъ!.. это исключеніе… Это… наказаніе Божіе для нашей же пользы!..
— Это никому еще неизвѣстно… А помните, какъ вы, Елисей Михеевичъ, изъяснили намъ 21 главу пророка Исаіи… Вы тогда иначе говорили, вы, кажется, даже клялись, что нечестивый японецъ не можетъ быть побѣдителемъ… Это былъ очень интересный урокъ. Я его весь записалъ…
— Да, да… Припоминаю… это я тогда дѣйствительно… Но нужно вѣдь понимать, въ какомъ смыслѣ тогда говорилось… Я разсматривалъ тогда событія съ перспективной точки зрѣнія…
— Въ какомъ бы смыслѣ ни говорили, — смѣло возражалъ ученикъ, чувствую свою правоту, — вы ошиблись, а я искренно повѣрилъ и записалъ все ваше объясненіе, какъ догматъ… Ну, а потомъ во мнѣ произошелъ переворотъ…
— Но вы пророчество-то вообще признаете?
— Вообще не признаю, но относительно каждаго, какъ частнаго факта, — можетъ быть у меня своя особая точка зрѣнія… Можетъ быть, какое-нибудь…
У Гермогенова все болѣе и болѣе захватывало духъ. Онъ не зналъ, что возразить. Онъ былъ не подготовленъ. Никто еще изъ учениковъ съ нимъ такъ не говорилъ. Между тѣмъ ученикъ, не глядя не учителя и не замѣчая его волненія, продолжалъ:
— Эту главу, пользуясь вашимъ же методомъ, можно объяснить въ отношеніи къ русско-японской войнѣ совершенно иначе. Подъ пустыней слѣдуетъ разумѣть русскія владѣнія. «Грабитель грабитъ» это — концессіи на Ялу. «Опустошитель опустошаетъ» это, — какъ оказалось, компанія разныхъ Алексѣевыхъ и Безобразовыхъ… «Приготовляютъ столъ, разстилаютъ покрывала»… это — безпечность русскихъ… А всадники на коняхъ, ослахъ, верблюдахъ это — воинственные японцы… Обстоятельства оправдали эту точку зрѣнія. Ну, а если бы мы побѣдили, то ваше объясненіе, конечно, было бы вѣрно. Общія теоремы вообще могутъ быть очень разнообразны… но важны только факты…
Учитель молчалъ. Черезъ минуту ученикъ продолжалъ.
— Тамъ въ той же главѣ, Елисей Михеевичъ, дальше есть замѣчательное мѣсто, которое вы почему-то тогда опустили.
— Какое.
— «Пророчество о Думѣ». Это прекрасное мѣсто. Изображается ночь… Стоитъ сторожъ на стѣнѣ, наблюдаетъ и его спрашиваютъ: «сторожъ, сколько ночи? сколько ночи?» А онъ отвѣчаетъ: «приближается утро, но еще ночь»… И удивительное пророчество о нашей Государственной Думѣ… Въ русскомъ переводѣ такъ и сказано: «пророчество о Думѣ».
— Это ересь!.. Здѣсь не Дума, а Эдомяи или Идумеи, а быть можетъ и другой какой-нибудь народъ!.. Это переводъ не точенъ! Ученые экзегеты спорятъ на эту тему!..
— Да, но мы-то, ученики, почемъ знаемъ? Я говорю только, что ваша перспективная точка зрѣнія можетъ допускать и такое объясненіе… Если вы первую часть главы объясняете въ отношеніи къ русско-японской войнѣ, то почему же во второй части не видѣть указанія на конституцію…
— Вы сказали «конституція»… Нельзя такъ говорить! Не «конституція», а перемѣна законовъ… — грозно постучалъ по столу учитель.
«Пусть и такъ… Дѣло не въ названіи»… подумалъ про себя ученикъ и ничего не сказалъ, чувствуя, что и безъ того позволилъ себѣ въ разговорѣ съ учителемъ очень много.
— Знаете, — сказалъ съ ужасомъ, какъ-то особенно цѣдя слова сквозь зубы, Гермогеновъ, — я одинъ могу сдѣлать выводъ изъ нашего разговора, что вы… что вы свѣтскія газеты продолжаете читать.
— Да, дѣйствительно читаю.
— Какія?
Ученикъ назвалъ.
— Ну, такъ и есть… тлетворное вліяніе современной прессы… Понимаете ли вы, что вы дѣлаете?
На эту тему долго говорилъ Гермогеновъ. Ему казалось, что его слова вполнѣ убѣдительны. Но, когда, въ заключеніе своей рѣчи, онъ потребовалъ чтобы ученикъ далъ клятру, что больше не будетъ читать «тлетворной литературы», ученикъ нѣкоторое время медлилъ отвѣтомъ, а затѣмъ рѣшительно отказался дать клятву…
— Клятва тоже — общая форма, — отвѣтилъ онъ. — Я не могу поручиться, что ни въ какомъ случаѣ не возьму въ руки газету. Тамъ теперь такъ интересно пишутъ…
Харитоновъ ушелъ, а Гермогеновъ молча сидѣлъ болѣе часа около стола въ позѣ задумчиваго падшаго ангела. На всякій случай онъ записалъ въ свою «книгу живота» наиболѣе яркія выраженія Харитонова. Это онъ дѣлалъ послѣ каждаго разговора съ учениками.
На соборной колокольнѣ ударилъ звучный колоколъ. Волны звуковъ гулко пронеслись въ весеннемъ воздухѣ.
«Слава Тебѣ, Боже»! — благоговѣйно произнесъ Гермогеновъ, взглянувъ на образъ, кратко помолился, подошелъ къ окну и торжествующе посмотрѣлъ на улицу.
«Кончается „требище смѣха“: зоветъ Богъ васъ всѣхъ къ суду… Конецъ безобразію»…
Онъ сразу почувствовалъ душевное равновѣсіе. Онъ былъ уже въ своей сферѣ и ликовалъ… Прислушиваясь къ мелодичному раскату колокола, онъ испытывалъ такое настроеніе, какъ будто бы вернулся изъ далекаго и опаснаго путешествія.
Черезъ минуту онъ стоялъ уже на колѣняхъ передъ своей Марѳой и просилъ у нея прощенія во всѣхъ грѣхахъ «вольныхъ и невольныхъ»… А въ слѣдующую затѣмъ минуту о томъ же просила его Марѳа, валяясь на полу.
Это они продѣлывали каждый годъ въ «прощеное» воскресеніе.
IX.
правитьСъ общимъ пониженіемъ успѣховъ Харитонова всѣ педагоги Забалдаевской семинаріи примирились, кромѣ Гермогенова, для котораго это былъ не просто фактъ паденія интереса хорошаго ученика къ богословію, но и дѣйствіе діавола, отца лжи, «начальника духовъ поднебесныхъ». Въ этомъ онъ окончательно убѣдился, когда, заглянувъ однажды въ библію Харитонова, увидѣлъ въ ней, на поляхъ записанный счетъ хозяйственнаго прихода и расхода. Тутъ значилось, что отецъ въ послѣдній свой пріѣздъ купилъ въ Забалдаевѣ корову за 30 рублей, заплатилъ за сермягу 15 р., за гостинницу 50 коп., купилъ гостинцевъ на 45 коп., «мнѣ далъ» 50 коп. и т. п.
— Зачѣмъ вы это здѣсь записали? Развѣ здѣсь мѣсто?..
— Это не богопротивно, а книга — моя, — коротко отвѣтилъ ученикъ. Видя однако, что глаза учителя сверкали гнѣвомъ, поспѣшилъ прибавить, что онъ сниметъ запись резинкой… Гермогеновъ долго думалъ о Харитоновѣ и пришелъ къ окончательному выводу, что это — совершенно потерянный членъ царства Божія. А такъ какъ онъ могъ быть очень вреденъ въ обществѣ учениковъ и дѣйствовать на нихъ тлетворно, то отсюда ясной становилась необходимость «исторгнуть этотъ плевелъ» изъ нивы Господней, дабы не испортить пшеницы… Гермогеновъ никакъ не могъ допустгіть, чтобы мальчикъ съ такимъ явно еретическимъ образомъ мыслей могъ готовиться во священники. Обязанность учителя, его прямой долгъ «исторгнуть»… даже въ томъ случаѣ, если бы онъ не хотѣлъ этого по симпатіи къ ученику.
Но «исторгнуть» оказалось не особенно легко. Все-таки Харитоновъ и учился, и велъ себя въ общемъ хорошо. Какихъ либо особенныхъ проступковъ за нимъ не было замѣчено. Самая придирчивая инспекція, при самомъ бдительномъ наблюденіи за нимъ, не могла бы найти чего-либо особенно предосудительнаго, за что слѣдовало бы исключить.
И Гермогеновъ выходилъ изъ себя. Онъ не выносилъ фигуры Харитонова на урокахъ, когда тотъ его внимательно слушалъ, на улицѣ, когда Харитоновъ шелъ съ товарищами и что-то воодушевленно имъ разсказывалъ… «Должно быть, свои еретическія идеи распространяетъ». — мелькало въ мысляхъ Гермогенова. Но особенно не выносилъ онъ его въ церкви, когда всѣ ученики, — какъ казалось Гермогенову, — молились, а Харитоновъ стоялъ, правда не разговаривая и не оглядываясь по сторонамъ, но какъ-то особенно глядѣлъ на иконостасъ… Такое положеніе флегматичнаго отъ природы ученика выводило изъ терпѣнія учителя. «Такъ и видно, что самыя либеральныя идеи бродятъ въ головѣ… ужъ лучше разговаривалъ бы»… Когда кончалась служба и всѣ выходили изъ церкви, одинъ Харитоновъ стоялъ еще минуту другую на своемъ мѣстѣ, затѣмъ молча поворачивался и уходилъ послѣ всѣхъ, сохраняя на лицѣ обычное задумчивое выраженіе. «О чемъ думалъ этотъ странный мальчикъ? Какъ досадно, что нельзя проникнуть въ мысли и помышленія человѣческія»… — сокрушался Гермогеновъ. Харитоновъ, котораго онъ прежде такъ любилъ, — сталъ для него теперь кошмаромъ, тяжелымъ психическимъ испытаніемъ. Тяжелѣе всего было Гермогенову сознавать, что этотъ ученикъ въ сущности ничего плохого ему не сдѣлалъ — другіе ученики куда больше причиняли ему непріятностей, — и отвѣчалъ сносно… И тѣмъ не менѣе Гермогеновъ перенесъ на него всѣ отрицательныя черты. Онъ хотѣлъ, чтобы онъ былъ извергомъ… и учитель въ безсиліи злился на себя самого, что ученикъ не таковъ.
Чѣмъ ближе были экзамены, тѣмъ мучительнѣе становились думы Гермогенова относительно нелюбимаго ученика. Наканунѣ экзамена по Священному писанію, истерзанный этими думами, онъ упалъ ницъ передъ кіотомъ и горячо попросилъ у Бога совѣта. Отъ себя онъ ничего не хотѣлъ предпринимать. Долго молился Гермогеновъ, и, наконецъ, почудилось ему: «иди, сыне чело, вѣчъ и прорцы на Харитонова»…
Спеціалистъ пророческихъ книгъ зналъ, что это значитъ. Онъ всталъ, воспрянулъ духомъ, загорѣлся ревностью пророковъ…
Онъ срѣзалъ Харитонова на экзаменѣ, а послѣ каникулъ и на переэкзаменовкѣ. Срѣзать по Священному Писанію вообще не трудно. Это — наука, которой не было конца, это — «бездна премудрости»… На испытаніяхъ тутъ положительно все зависитъ отъ преподавателя.
На переэкзаменовкѣ Харитоновъ началъ было хорошо отвѣчать, и нежелательный членъ могъ пройти въ число кандидатовъ священства. Гермогеновъ сейчасъ же спросилъ Харитонова
— У кого изъ пророковъ находится «грозное слово на холмъ видѣній?..»
Ученикъ не могъ отвѣтить.
— А что такое «Драконтъ сущій въ морѣ?..»
Молчаніе.
— А я въ теченіе курса вамъ объ этомъ говорилъ. Вы, очевидно, были заняты другимъ, постороннимъ дѣломъ.
Еще нѣсколько такихъ вопросовъ, и судьба отвѣта была рѣшена.
Харитоновъ былъ огорошенъ.
— Зачѣмъ вы, Елисей Михеевичъ, меня погубили? За ЧТо? — спрашивалъ онъ Гермогенова въ тотъ же день, стоя у него въ передней.
— Другъ мой! Зачѣмъ мнѣ было васъ губить? — наставительно отвѣтилъ Гермогеновъ, стараясь обнять за станъ ученика (это было его манерой), но ученикъ уклонился. — Пойдемъ въ кабинетъ, поговоримъ!..
— Нѣтъ, не пойду! Я пришелъ только спросить, что я вамъ сдѣлалъ? Вѣдь это страшно несправедливо! Вѣдь вы прекрасно знаете, что въ классѣ есть ученики, хуже меня знающіе предметъ…
— Другъ мой!..
Но ученикъ не далъ ему говорить. Онъ хотѣлъ выговориться.
— Изъ-за того, что я всегда былъ съ вами такъ откровененъ. Никогда ничего нэ скрывалъ отъ васъ, что думалъ, то и говорилъ. Если бы я былъ скрытенъ и не говорилъ вамъ всего… конечно, этого не случилось бы… я это чувствую…
— Нѣтъ, нѣтъ… не за то… Видите ли, вотъ вы думаете, что все въ этомъ мірѣ «плача и несовершенствъ» совершается по нашему желанію… Напрасно! Въ мірѣ всегда неукоснительно дѣйствуютъ незримыя силы промысла Божія. Подростете. все уразумѣете…
И, въ умиленіи отъ столь благочестивыхъ идей, Гермогеновъ благоговѣйно сложилъ ладони рукъ своихъ, какъ бы для молитвы.
— Но неужели Богу угодно, чтобы я страдалъ, и мои родители страдали?..
— «Тѣсными вратами надлежитъ внити въ царствіе небесное» — продолжалъ наставительно Гермогеновъ.
На эти аргументы Харитоновъ ничего не могъ возразить. Онъ въ безсиліи опустился на край стоявшаго въ передней стула. А Гермогеновъ все продолжалъ утѣшать его отъ «Писаній», которыя «на все полезна суть»…
— Предположимъ и такъ, — сказалъ ученикъ. — Пусть бы эти пути провидѣнія Божія осуществлялись сами собой, какъ-нибудь иначе… Но, скажите, Елисей Михеевичъ, кто… кто далъ вамъ полномочіе быть не только выразителемъ, но исполнителемъ силы провидѣнія?
— Вы задаете, господинъ Харитоновъ, очень дерзновенный вопросъ, «не разумѣя силы Писаній»… Всегда немощный человѣкъ, прельщаясь гордымъ разумомъ, надменно спрашиваетъ: почему совершилось такъ и не иначе. Но кто можетъ уразумѣть совершающееся? Кто можетъ сказать вѣтру — не дуй и запретить солнцу свѣтить? Кто питаетъ птицъ небесныхъ? Кто управляетъ судьбами людей? Вѣдь ни одинъ волосъ не упадетъ съ головы безъ воли Отца Небеснаго… Жертвы необходимы!.. онѣ входятъ въ планы провидѣнія… это — «овцы заколенія», какъ говоритъ пророкъ Захарія. Объ этомъ я, помните, много говорилъ, когда мы проходили этого пророка.
Долго на эту тему говорилъ Гермогеновъ.
— Я все это знаю… Это, можетъ быть, и правда… но утѣшенія въ этомъ мало… тяжело это…
— А отчего? Оттого, что у васъ надменный разумъ… вы слишкомъ много полагаетесь на свой умъ, а онъ то, умъ «кичитъ», по слову Св. Писанія… Я увѣренъ, напримѣръ, что вы не перестали читать свѣтскія газеты.
— Да, я ихъ читаю!
— Ну, вотъ видите…
— Но я не могу въ настоящее время оставаться равнодушнымъ къ современному положенію Россіи.
— А вы забыли: «Ищите прежде царствія Божія»…
— Нѣтъ, не забылъ… но я… я не достигъ еще такого совершенства…
— Я хотѣлъ еще васъ спросить, — сказалъ Гермогеновъ, перемѣняя голосъ и доставая открытку изъ бокового кармана, — скажите… теперь вѣдь мы можемъ говорить совершенно откровенно…
— Я ничего отъ васъ не скрывалъ.
— Это не вы писали?
Харитоновъ прочиталъ написанное
— Нѣтъ, не я.
Онъ поглядѣлъ прямо въ глаза Гермогенову. Тому стало неловко.
— Честное слово?
— Простите, я не даю «честныхъ» словъ..
Гермогеновъ еще больше смутился.
— Ну, въ такомъ случаѣ извините… Я, откровенно говоря, думалъ… ужъ очень схожи почерки…
Онъ покраснѣлъ и смутился. Ему хотѣлось чѣмъ-нибудь загладить свою вину.
--Но что же мнѣ теперь дѣлать? Я долженъ уволиться по неимѣнію средствъ. Я не могу остаться на второй годъ…
— Что жъ и увольтесь.. прекрасно сдѣлаете… пути Божіи неисповѣдимы… «Приложи пластырь на язву и здравъ будеши», какъ говоритъ пророкъ Исаія.
— Ну, а если бы я остался… вѣдь можетъ случиться, что и на второй годъ я не выдержу экзамена… по толкованію пророческихъ книгъ?
— Все можетъ быть! — загадочно отвѣчалъ Гермогеновъ.
Ученикъ замолкъ и поникъ головой, а Гермогеновъ ушелъ къ себѣ въ кабинетъ, досталъ изъ кіота, въ которомъ горѣла неугасимая лампада, имперіалъ и съ лицомъ, на которомъ сіяла «благодать Божія», сказалъ:
— Вотъ вамъ Господь Богъ посылаетъ!.. Помоги Всевышній, въ сей юдоли…
Ученикъ быстро вскочилъ со стула.
— Нѣтъ, нѣтъ!.. Не желаю! Я пришелъ просить справедливости, а не милости! Прощайте!
И, не подавъ руки учителю, онъ скрылся за дверью.
«Бездна гордыни»… Гермогеновъ вздохнулъ, положилъ въ кіотъ деньги и опустился на колѣни…
Прошло больше года.
На перемѣнѣ швейцаръ подалъ Гермогенову письмо. Писалъ Харитоновъ.
«Вспоминаю васъ, Елисей Михеевичъ, и ваши знаменательныя слова о путяхъ промысла Божія. Да, все устроилось къ лучшему. Я выдержалъ экзаменъ на аттестатъ зрѣлости и теперь — студентъ М-го университета. Вначалѣ очень бѣдствовалъ, но теперь имѣю стипендію и хорошіе частные уроки. Науки здѣсь, на юридическомъ факультетѣ, интересныя и даются мнѣ легко, а, главное, онѣ не калѣчатъ людей, какъ въ семинаріи, гдѣ отъ изученія Слова Божія портятся не только ученики, но и нѣкоторые преподаватели. Студентъ перваго курса Лука Харитоновъ».
Гермогеновъ нервно сжалъ въ кулакѣ письмо, вышелъ въ переднюю, разорвалъ его и бросилъ въ корзину. Онъ забралъ свои Библіи и пошелъ въ классъ преподавать пророка Варуха.
Онъ очень постарѣлъ за послѣднее время. Онъ дописываетъ уже XXXV-ую главу своей диссертаціи.
- ↑ «Обозрѣніе пророческихъ книгъ, составленное по утвержденной программѣ» Хергозерскаго. Спб. 1880 г. стр. 160.