Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
правитьТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ
правитьБОГОВАЯ ИСКРА.
Эскизъ.
править
I.
правитьВъ жаркомъ лѣтнемъ воздухѣ мѣрно и гулко носятся удары церковнаго колокола. Что-то такое торжественно-зовущее проносится въ колеблющейся волнѣ этихъ звуковъ, замирающихъ у подножія лѣсистыхъ горъ, обступившихъ N-скій заводъ. Кругомъ всего селенія обошли эти горы, и церковь стоитъ на горѣ. На каждый ударъ воскреснаго колокола въ горахъ откликается чуткое эхо. Оно подхватываетъ замирающій звукъ и уноситъ по блестящей глади узкаго и глубокаго заводскаго пруда въ ущелье, гдѣ торжествующій праздничный гулъ и замираетъ окончательно изнемогающе-примиренной нотой, какую даетъ порвавшаяся струна. На призывные звуки медленно бредетъ рабочій людъ со всѣхъ сторонъ, преимущественно старики и женщины, — мужики въ полѣ, на базарѣ или около волости. Около церковной ограды сдѣланы деревянныя лавочки, на которыхъ богомольцы отдыхаютъ. Цѣлый рядъ типичныхъ старческихъ лицъ съ окладистыми бородами и общей печатью благообразной великорусской старости. Въ N-скомъ заводѣ населеніе «пригонное», «расейское», что замѣтно еще и сейчасъ, какъ по пѣвучему говору, такъ особенно по спокойному выраженію этихъ широкихъ великорусскихъ лицъ. Въ нихъ нѣтъ вороватой юркости кровнаго сибиряка и, главное, нѣтъ этого хватающаго, хищническаго выраженія глазъ. Молодежь измельчала, выродилась, какъ вырождается на поляхъ хорошее зерно, а старики сохранились. Заводскіе парни давно щеголяютъ въ спинджакахъ и картузахъ, а здѣсь широкіе халаты, армяки и «расейскіе» шляпы-гречневики. На лавочкахъ размѣстилось такихъ славныхъ стариковъ человѣкъ тридцать, и всѣ какъ на подборъ. Конечно, по этимъ экземплярамъ ошибочно было бы сдѣлать заключеніе, что всѣ «расейскіе» были такими же богатырями или что въ доброе старое время народъ былъ много крупнѣе нынѣшняго, — вѣрнѣе сказать, что на лавочкахъ сидѣли тѣ богатыри, которыхъ не могла сломить каторжная заводская работа. Все слабое и безсильное давно перемерло, а остались только вотъ эти инвалиды огненной, рудниковой, куренной и разной другой заводской страды. Я съ особеннымъ почтеніемъ смотрю на уцѣлѣвшихъ счастливцевъ рабочей арміи и подсаживаюсь къ нимъ на лавочку. Нѣсколько гречневиковь раскланиваются, — это рабья заводская привычка, — при видѣ городского костюма. Кровный сибирякъ не ломаетъ шапки, потому что не переживалъ крѣпостного права, когда каждый картузъ являлся грознымъ начальствомъ.
Мое появленіе не вызываетъ обычныхъ вопросовъ: кто? откуда? по какому дѣлу? и т. д., какъ спросятъ васъ гдѣ-нибудь на пароходѣ или желѣзной дорогѣ. Отвѣтъ здѣсь готовъ впередъ; баринъ, т.-е. человѣкъ, который швыряетъ несчитанными деньгами, ѣздитъ въ троечномъ экипажѣ и вообще живетъ въ полную свой волю. Колоколъ гудитъ, подходятъ новые старички, и наши лавочки заняты сплошь. Изрѣдка обмѣняются короткой фразой, и опять праздничная тишина. Общее вниманіе сосредоточивается на базарѣ, гдѣ отдѣльными кучками галдитъ прибывающій народъ. Торговля идетъ въ нѣсколькихъ деревянныхъ лавчонкахъ, да около вѣсовъ стоятъ два воза съ огурцами — вотъ и всѣ. А поговорить есть о чемъ: овсы нынче плохіе — выгорѣли отъ засухи, мука ржаная къ рублю подходитъ. Плохое лѣто у всѣхъ на умѣ, я мои старички угнетенно вздыхаютъ, подавленные цѣлымъ строемъ хозяйственныхъ заботъ. У зимы брюхо велико… Какъ-то перебьются лошадные мужики, какъ управятся бабы съ разной домашней скотиной, которая къ голодному году ѣстъ вдвое. Старики грустно качаютъ головами, вздыхаютъ и внимательно прислушиваются, какъ галдитъ народъ на базарѣ. Какая-то грустная нотка слышится во всемъ, какъ тяжелое предчувствіе неминучей бѣды, висящей въ воздухѣ.
— Какъ-то добрые люди по другимъ протчимъ мѣстамъ?..
— А вездѣ народа прижался: засуха обошла кругомъ.
Эти отрывочные разговоры приходилось дополнять собственнымъ воображеніемъ и уже такимъ образомъ возстановлять органическую связь между отдѣльными фразами, тѣмъ болѣе, что основная мысль въ мужицкомъ разговорѣ рѣдко выставляется прямо, а только подразумѣвается. Я люблю вслушиваться въ такіе разговоры, гдѣ говорятъ, кажется, рѣшительно обо всемъ, кромѣ того, что нужно, а на повѣрку выходить какъ-то такъ, что люди успѣли столковаться между собой и отлично поняли другъ друга. Между прочимъ, наблюдая галдѣвшую на базарѣ толпу, я замѣтилъ одного мужика, который стоялъ на пригоркѣ совершенно неподвижно и глядѣлъ въ одну сторону. Никто не обращалъ на него вниманія, и онъ въ свою очередь точно не замѣчалъ никого. И одѣтъ онъ былъ особенно въ какой-то бѣлый больничный халатъ, на головѣ войлочная бѣлая башкирская шляпа, и даже на рукахъ бѣлыя рукавицы.
— А это кто такой стоитъ? — спросилъ я у старика-сосѣда, указывая на неподвижнаго бѣлаго мужика.
— Гдѣ? Этотъ-то… а Ефимъ нашъ будетъ.
— Зачѣмъ же онъ тутъ стоитъ?
— Да ужъ такъ, видно… Несообразный человѣкъ, однимъ словомъ, неплательщикъ Согласіе такое у насъ есть… Ну, вотъ Ефимъ и стоитъ.
Я кое-что слыхалъ объ этой сектѣ и даже читалъ, но видѣть неплательщиковъ на случалось. Сосѣдъ оказался человѣкомъ словоохотливымъ, хотя тоже зналъ о неплательщикахъ очень немного; и раньше жили въ N-скомъ заводѣ и сейчасъ живутъ. Особеннаго ничего не дѣлаютъ, а вотъ только податей не платятъ а по праздникамъ выходятъ на базаръ — постоятъ, пока идетъ служба, а потомъ по домамъ разбредутся. Несообразный народъ, однимъ словомъ… Вотъ другіе, кто въ храмъ Божій идетъ, кто на базаръ, кто въ волость, а они, какъ идолы, стоятъ на пригоркѣ — и все тутъ.
— Много ихъ, неплательщиковъ-то?
— Да дворовъ съ двадцать наберется…
— А въ другихъ мѣстахъ есть?
— Мало!.. Прежде-то ихъ побольше было, а теперь умалились.
Пауза. Мой собесѣдникъ внимательно слѣдитъ за базарной суетой и потомъ оживленно говоритъ:
— Вонъ и старуха Ефимова ползетъ… Въ синемъ пониткѣ и платочекъ бѣленькій на головѣ. Тоже стоять будетъ… Пока обѣдня идетъ, они все время будутъ стоять, въ томъ родѣ, какъ идолы. Стоятъ и на востокъ глядятъ. Это у нихъ въ томъ родѣ выходитъ, какъ у насъ молитва.
Низенькая коренастая старушка степенно подошла къ мужу и стала рядомъ. Пока на нихъ никто не обратилъ вниманія.
— Что же, они смирные, эти неплательщики? — спросилъ я.
— Ничего… Никого не трогаютъ, о кромѣ того, когда, напримѣрно, крестный ходъ. Не любятъ и камнями бросаютъ… Ну, ихъ въ карцъ уводятъ для такого случая. И хлопотъ намъ было съ этимъ вотъ Ефимомъ, — прибавилъ мой собесѣдникъ совсѣмъ другимъ тономъ. — Страсть… Ужъ мы его били, били!..
— За что же вы его били?
— Я въ сотскихъ ходилъ, такъ напримался съ нимъ муки. Ну и волокешь его, какъ барана… Его бьютъ, напримѣрно, онъ молчитъ. Его дерутъ, — опять же молчитъ. Все равно звѣрь… Ужъ столько съ нимъ хлопотъ было… Какъ-то мы возили его къ начальству, значитъ, въ другой заводъ, такъ такая битва была, не приведи Богъ.
— А онъ молчалъ?
— Все одно, что березовый пень… Вѣдь мы-то не деревянные, тоже обидно въ другой разъ. Говорю: измаялись съ нимъ, съ идоломъ, дравши-то его. Да и нахальство тоже… Съ нимъ и говорить невозможно: ты ему свое, а онъ свое, хоть колъ на головѣ теши.
Занятый этимъ объясненіемъ, я не замѣтилъ, какъ подошли другіе неплательщики: теперь стояло уже цѣлыхъ три мужика и четыре бабы. Мужики выстроились въ рядъ, а за ними стояли бабы. Старуха, жена Ефима, стояла въ первомъ ряду, рядомъ съ мужемъ, а около нея маленькая дѣвочка лѣтъ шести. Мужики были одѣты въ сѣрые кафтаны и обыкновенныя валяныя шляпы, и бабы тоже. Выдѣлялись изъ этой толпы своимъ костюмомъ только самъ Ефимъ да его жена-старуха.
— Теперь вся фамилія въ полномъ сборѣ, — объяснялъ мой собесѣдникъ. — Рядомъ-то съ Ефимомъ, по лѣвую руку стоитъ, — значитъ, зять Ефима, Иванъ, а за нимъ евоная жена, молоденькая бабочка. Дѣвчурка-то ихняя… Третій мужикъ, значитъ, староста, а за нимъ евоная сестра, — они въ такомъ родѣ, какъ мужъ и жена. И говорить-то такъ неподобно… Вотъ они какіе, неплательщики-то… Ни поста, ни иконы, ни жены, ни подати — ничего не желаетъ знать. Станешь имъ говорить, молодымъ-то, такъ они тебѣ одно толмятъ: «нечистый духъ, отвались!». Молодые-то не такъ еще осатанѣли, какъ Ефимъ-то, и разговариваютъ… У Ефима-то сынъ былъ, ну, его въ солдаты забрили, не отдавали они, его силомъ взяли, а потомъ на службѣ солдатъ и выправился, а приходитъ домой — его опять Ефимъ-то по-своему захотѣлъ повернуть и первымъ дѣломъ всю солдатскую муницію спряталъ. А сынъ-то не будь плохъ, ухватилъ корову да прямо на базаръ продавать. Сколь у нихъ тогда грѣха было, и не обскажешь. Достигъ солдатъ Ефима-то и муницію свою сполна получилъ.
II.
правитьМнѣ хотѣлось поближе посмотрѣть на неплательщиковъ, но подойти къ нимъ такъ, зря, какъ-то было неудобно. Всякое праздное и назойливое любопытство неумѣстно, а тутъ еще можно было получитъ лаконическій отвѣтъ: «Нечистый духъ, отвались!» Изъ затруднительнаго положенія меня вывелъ какой-то господинъ въ сѣрой лѣтней парѣ, шелковой бѣлой фуражкѣ и дымчатыхъ большихъ окулярахъ. Онъ безъ всякихъ церемоній подошелъ къ Ефиму и вступилъ въ разговоръ. Это послужило сигналомъ: около неплательщиковъ сейчасъ же образовалась кучка любопытныхъ. Какъ оказалось, господинъ въ сѣрой парѣ былъ свой земскій человѣкъ, одинъ изъ тѣхъ земскихъ Микулъ Селяниновичей, какихъ воспѣлъ Д. Мордовцевъ въ своемъ «Десятилѣтіи русскаго земства». Воспользовавшись случаемъ, и я подошелъ къ толпѣ.
Сначала опишу предстоявшихъ оригинальныхъ сектантовъ. Глава секты, Ефимъ, былъ мужикъ лѣтъ пятидесяти, изможденный и сгорбленный, съ сморщеннымъ и желтымъ худымъ лицомъ, едва прикрытымъ жиденькой бородкой песочнаго цвѣта. Въ этомъ лицѣ заслуживали вниманія быстрые каріе глаза, слегка щурившіеся, и сложенный къ улыбку широкій ротъ, — чувствовалось что-то нервное и безпокойное въ этомъ лицѣ, то неуловимо-особенное, чѣмъ отличаются всѣ обреченные люди. Старуха, жена Ефима, была типичнѣе. Низенькая, коренастая, она выглядѣла настоящимъ кочнемъ. Крупное, не по росту, старушечье лицо смотрѣло большими сѣрыми глазами въ упоръ, сморщенныя губы были сложены рѣшительно и даже нѣсколько вызывающе. Ефимъ стоялъ съ видомъ блаженненькаго, не обращая ни на кого вниманія, а его старуха походила на птицу, приготовившуюся защищаться. Видимо, что она одна болѣла и душой и сердцемъ за всѣ невзгоды своей маленькой общины и по каплѣ отдаетъ за нее свою старую кровь.
— Ну, что же вы тутъ стоите, милые, — съ ядовитой ласковостью говорилъ земскій человѣкъ, франтовато останавливаясь передъ развернутымъ строемъ сектантовъ. — Вонъ къ обѣднѣ звонятъ, шли бы и молились, чѣмъ даромъ здѣсь торчать.
Рѣчь была обращена собственно къ Ефиму, но старикъ упорно молчалъ, глядя куда-то черезъ головы, и только его глаза сильнѣе прищурились.
— И въ самомъ дѣлѣ шли бы, — поддержалъ земскаго человѣка голосъ изъ толпы.
— Кто вы такіе будете? — спрашивалъ земскій человѣкъ.
— Божіи странники, — отвѣтила старуха.
— Такъ-съ… А дѣвочка чья?
— Божья!
— Всѣ мы Божьи, старушка, только у всякаго отецъ и мать полагаются.
— Божья, — упрямо повторяла старуха и какъ-то залпомъ прибавила, точно выстрѣлила: — отъ Бога, Сына и Святого Духа мы не отступимся… И отъ истиннаго Божьяго закона, и отъ святого града Ерусалима, и отъ всевышняго престола, и отъ морской глубины, и земной широты, и небесной высоты. А ты иди, куда шелъ, Божій человѣкъ…
— Не отступимся отъ Духа Святого, — откликнулась долгоносая, изможденная бабенка съ другого края, «сестра свово мужа». — Всѣмъ дано, а мы не отступимся… и отъ всѣхъ потомковъ впередъ и назадъ.
— Значитъ, и въ Троицу вѣрите? — допрашивалъ земскій человѣкъ.
Послѣдовалъ рѣзкій отвѣтъ въ раскольничьемъ духѣ, — заговорилъ зять Иванъ, молодой, но болѣзненный мужикъ, у котораго дергало все лицо. Онъ былъ весь какой-то сѣрый, какъ и всѣ остальные, и только выдѣлялось необыкновенно подвижное лицо и его женски-крикливый голосъ. Земскій человѣкъ прицѣпился сейчасъ же къ нему.
— Вотъ вы говорите, что вѣруете и въ Бога, и въ Сына, и въ Св. Духа, а иконъ почему не признаёте?
— Мы отъ Духа Божьяго не отказываемся, — быстро отвѣчалъ Иванъ готовой фразой. — Ты вотъ зажмурился и ничего не видишь, а во мнѣ Боговая искра… да.
— У нихъ все Святой Духъ, — заговорилъ изъ толпы степенный мужикъ въ суконномъ праздничномъ халатѣ. — И иконъ не надобно. Святой-то Духъ по избамъ, что ли, ходитъ у васъ, Иванъ?..
— А ты погляди хорошенько около себя-то, такъ и увидишь Святого Духа, — отвѣтилъ Иванъ безъ запинки. — Всѣ вы зажмурились, а всѣмъ одно дано.
— Они и молочное въ постъ потребляютъ, — замѣтилъ кто-то изъ толпы. — Другимъ постъ, а имъ все розговѣнье. Пятницъ и тѣхъ не знаютъ.
— Это ты вѣрно: ѣдимъ всегда одинаково, — согласился Иванъ, — потому что опять-таки все дано на потребу человѣку: и земля, и вода, и лѣсъ. А ты вотъ посты-то разбираешь, а того не думаешь, что все на потребу человѣку создано, только человѣка не ѣшь…
— Кто тебя-то съѣлъ?
— И сейчасъ ѣдятъ… Посты разбираютъ, зажмурились, а живого человѣка не жаль. Рыбку-то ѣшь, да рыбака не ѣшь…
— Коровенку у насъ послѣднюю свели на подати, — вступилась старуха. — Тоже ребятишкамъ и молочка надо. Все взяли. А когда сына мово въ солдаты брали, такъ руки и ноги ему связали. Ихъ десять человѣкъ пришло, а онъ одинъ… Въ службѣ-то всѣ кости переломали ему. Ребятишки теперь сидятъ безъ молочка…
Ефимъ взглянулъ на жену, и она сейчасъ же смолкла, только губы у ней дергало да на глазахъ выступили слезы. Возмущенный расправами Иванъ говорилъ торопливо и все старался обличитъ. Стоявшій съ нимъ рядомъ долгоносый мужикъ съ маленькими сѣрыми глазками время отъ времени дергалъ его за рукавъ и бормоталъ:
— Иванъ, не цѣпляйся… Ишь, разыгрался.
— А я скажу, завсегда скажу! — кричалъ Иванъ надтреснутымъ, плачущимъ голосомъ. — Теперь подати требоваютъ… За что?.. Землю отымаютъ… за что? Все Божье, всѣмъ одно дато… Святого Духа забыли, отъ Божьяго закону отказались, табакъ всѣ нюхаютъ…
— Иванъ, а Иванъ… — тихонько шепнула молодая женщина, стоявшая за нимъ, и тихонько дергала его за полу. — Не цѣпляйся, Иванъ.
Ей было лѣтъ двадцать пять. Молодое, довольно симпатичное лицо являлось живымъ портретомъ старухи-матери, только оно было смягчено и молодостью и охватившимъ ее волненіемъ. Особенно хороши были эти большіе, ласковые и молящіе глаза, полные женской заботы о мужѣ, какъ бы онъ не сказалъ чего лишняго.
Этотъ импровизированный диспутъ подъ открытымъ небомъ принялъ особенно ожесточенный характеръ, когда рѣчь зашла о православной церкви и о предстоящей власти. Иванъ кричалъ съ пѣной у рта, подкрѣпляя свою рѣчь наборомъ готовыхъ, стереотипныхъ фразъ о Духѣ Святомъ, о градѣ Ерусалимѣ и всевышнемъ престолѣ. Сдерживавшій его третій мужикъ тоже не вытерпѣлъ и горячо вступился въ споръ, такъ какъ рѣчь зашла о самомъ главномъ — о землѣ.
— Ничья земля, — повторялъ онъ съ особенной настойчивостью. — А кто надъ ей трудится, тому она и дастъ свой плодъ… Мало ли бы я захватилъ ея сколько и сказалъ: моя земля, а кто мнѣ повѣритъ? Я, что ли, ее сотворилъ? Божья земля…
— А начальство не признаёшь?
— Никакого начальства нѣтъ: въ сердцѣ у меня начальство… отъ Святого Духа.
— А ежели, напримѣръ, кто начнетъ обижать кого, тогда какъ безъ начальства-то?
— Говорятъ тебѣ, дерево стоеросовое: Святой Духъ… Всѣ мы Божьи люди, и никакого начальства не сотворено особенно. Сами вы придумали себѣ начальство и землю расхватали… И скотина всякая тоже отъ земли питается. Сколько поробишь, столько и съѣшь. Это ужъ отъ Святого Духа…
— Ты зажмурился и ничего не видишь! — кричалъ Иванъ.
«Сестра свово мужа» вслушивалась въ эти пренія и время отъ времени повторяла съ заученнымъ азартомъ:
— А мы отъ Святого Духа не отступимся… и отъ града Ерусалима и отъ всевышняго престола!..
Она являлась эхомъ старухи, которая первая высказала эту формулу.
Вслушиваясь въ эти споры, трудно было разобраться, въ чемъ дѣло, да едва ли оно отчетливо сознавалось и самими сектантами, хотя они и стояли твердо на извѣстныхъ положеніяхъ, какъ понятіе о ничьей землѣ, о неплатежѣ податей, о жизни по Святому Духу. Для меня ясно было только одно, что это была спеціально-заводская секта, возникшая въ темную и кровавую эпоху приписныхъ къ заводамъ крестьянъ, когда на заводы сгоняли купленныхъ мужиковъ со всей Россіи. Они принесли сюда, въ это царство огня и желѣза, свою рассейскую мысль о своей землѣ и затаили ее на все время крѣпостничества, а затѣмъ она приняла уже протестующую форму болѣзненнаго характера. Впрочемъ, сущность ученія неплательщиковъ до сихъ поръ остается совершенно неизвѣстной, за исключеніемъ нѣсколькихъ консисторскихъ духовныхъ слѣдствій и полицейскихъ протоколовъ. Я только констатирую фактъ, — то, что видѣлъ и слышалъ, — не пускаясь въ дальнѣйшіе комментаріи. Замѣчу кстати, что неплательщиками кое-что заимствовано отъ раскольниковъ, какъ органическая ненависть къ табаку и «щепоти», т.-е. трехперстному сложенію православнаго креста, хотя имъ бы, по смыслу приведенныхъ выше разговоровъ, то и другое должно быть безразличнымъ.
III.
правитьВъ общемъ картина этого диспута настолько была характерна, что я отъ души пожалѣлъ о невозможности снять съ нея фотографію, — и сектанты и публика такъ и просились на полотно. Такія живыя проявленія народнаго творческаго духа приходится встрѣчать не часто, а тутъ говорило все, начиная съ костюмовъ и кончая позами, выраженіемъ лицъ и жестами. Эти невидимые сѣрые люди составляли центръ картины, ея живое пятно, а остальная публика шла только на придачу, какъ приправа. Но и здѣсь выдвигались характерныя лица, о которыхъ стоитъ сказать.
О земскомъ человѣкѣ мы уже говорили. Онъ относился къ сектантамъ свысока и покровительственно, какъ человѣкъ, привыкшій имѣть дѣло съ «темнотой». Поспоривъ и давъ нѣсколько хорошихъ совѣтовъ, онъ исчезъ. Его мѣсто сейчасъ же заступилъ какой-то солдатъ, находившійся въ подпитіи.
— Эй, вы, Божьи страннички, а какъ вы насчетъ денегъ полагаете? — приставалъ солдатъ къ Ивану. — Ну, напримѣрно, я дамъ тебѣ цѣлковый… Твой законъ дозволяетъ его принимать?
Иванъ пристально смотритъ прямо въ лицо вороватому солдату, станаясь разгадать устраиваемый послѣднимъ подвохъ, но ничего не отвѣчаетъ,
— Извѣстно, принимаютъ, — поддакиваетъ голосъ изъ толпы. — Ежели, напримѣръ, за работу…
— А отъ кого деньги-то? — торжествуетъ солдатъ. — Развѣ онѣ отъ Святого Духа? То-то вотъ вы, углопы, толковать беретесь, а смыслу въ васъ нѣтъ…
Иванъ и третій мужикъ съ азартомъ накидываются на солдата, и дѣло доходитъ до крупной перебранки.
— Я вамъ покажу! — оретъ солдатъ. — Умнѣе другихъ протчихъ захотѣли быть… А деньги тоже берете?..
Жена Ивана напрасно старается сдержать мужа, а потомъ ласково начинаетъ уговаривать солдата:
— Миленькій, отстань… Вѣдь мы тебѣ не мѣшаемъ, а ты пристаешь. Ну и шелъ бы своей дорогой… Какія такія деньги ты увидѣлъ у насъ: вотъ всѣ мы тутъ, дома ничего не осталось. Хороши мы — для себя, худы мы — тоже для себя, а тебя вѣдь не трогаемъ, миленькій.
— А ты чего выставляешься-то: не съ тобой говорятъ! — огрызается солдатъ. — Развѣ съ бабами объ такихъ предметахъ возможно разсужденіе допускать? Гдѣ твое-то мѣсто бабье? Вмѣстѣ съ кошкой ты должна въ избѣ сидѣть, а не то чтобы при всемъ народѣ пасть растворять… Съ молочнаго-то въ тебѣ много храбрости прибавилось!..
Солдатъ ядовито обругалъ бабъ и опять сцѣпился съ мужиками. Онъ старался поднять ихъ на смѣхъ, и одно время окружавшая толпа сдержанно хихикнула на какое-то ловкое солдатское колѣно.
— Хорошо вамъ разговоры-то ваши разговаривать, когда податей съ васъ не спрашивается, значитъ, съ заводскихъ, — высчитывалъ онъ по пальцамъ. — Потому какъ обчество вноситъ сумму съ общественнаго кабака за всѣхъ; а то поглядѣлъ бы я, какъ бы вы не отдали податей… Теперь начальство взять — тоже ваша полная неустойка выходитъ.
Въ толпѣ пробивался ближе къ сектантамъ какой-то старикъ съ сѣденькой бородкой клинышкомъ, но его не пускали впередъ какія-то услужливыя руки.
— Ахъ, одно словечко сказалъ бы я солдату… — повторялъ старикъ, качая головой. — Братцы, пустите!..
Но бахвалившійся солдатъ уже встрѣтилъ соперника въ лицъ молодого мастерового съ «шадривымъ» лицомъ. Это былъ еще совсѣмъ молодой парень, одѣтый въ «спинджакъ» и красную кумачную рубаху.
— Солдатъ, отстань, — рѣзко окрикнулъ онъ бахвала. — Чего присталъ, какъ банный листъ…
— А тебѣ какое такое дѣло до меня? — огрызнулся солдатъ.
— А вотъ такое…
— Какое?
— Пустой ты человѣкъ, вотъ что! Люди стоятъ, никому не мѣшаютъ, ну и не лѣзь…
— А ежели я, напримѣрно, въ полномъ своемъ правѣ могу вполнѣ соотвѣтствовать?..
— Да вѣдь ты, дуракъ, лѣзешь-то къ нимъ! Обнялъ, какъ песъ, и думаешь — ладно… Ежели ты хочешь узнать, зачѣмъ вотъ они стоятъ здѣсь, такъ ты и приди къ нимъ на домъ да и спроси честью, а не сгадомъ. Лаемъ-то немного возьмешь… Ты ежели обстоятельный человѣкъ, такъ спроси не на народѣ, а дома его. Можетъ, онъ получше насъ съ тобой…
— Ваня, это ты правильно… — подтвердилъ старикъ съ сѣдой бородкой клинышкомъ, выставляя черезъ плечи свою голову. — Здря солдатъ бахвалится.
Изъ всей толпы невозмутимымъ оставался посрежнему одинъ старикъ Ефимъ. Онъ только посмотрѣлъ своими прищуренными глазами на шадриваго парня и пожевалъ сухими губами. Слова парня замѣтно подѣйствовали на толпу, и послышался одобрительный шопотъ. Кто-то широко вздохнулъ, прислушиваясь къ доносившемуся изъ раствореннаго окна церкви церковному пѣнію. Солдатъ быстро исчезъ, какъ и земскій человѣкъ. Изъ толпы перекрестнымъ огнемъ сыпались на сектантовъ отдѣльные вопросы, но уже въ примирительномъ духѣ: главные оппоненты ушли отъ грѣха въ церковь. Иванъ замѣтно успокоился и, скрестивъ руки, смотрѣлъ сосредоточенно на востокъ, предоставивъ отвѣчать на вопросы третьему мужику. Время отъ времени крайняя бабенка съ утинымъ носомъ съ безпричиннымъ азартомъ повторяла стереотипную фразу:
— А мы отъ Святого Духа не отступимся, и отъ закона Божьяго, и отъ святого града Ерусалима и престола всевышняго!..
Эти выкрикиванія часто выходили совсѣмъ не къ мѣсту, и жена Ивана тянула товарку за полу.
— А какъ мы полагаете насчетъ горнаго устава? — спросилъ въ толпѣ какой-то прилично одѣтый господинъ съ добродушнымъ лицомъ.
— Почитай самъ, такъ и увидишь, — отвѣчалъ за всѣхъ Иванъ увѣреннымъ тономъ. — Тамъ все обсказано… А мы теперь про Боговую искру.
Къ числу странностей секты неплательщиковъ относится между прочимъ то, что они въ своей этикѣ ссылаются на какую-то статью горнаго устава, которая будто бы разрѣшаетъ ихъ отъ установленнаго брака. Извѣстно это все изъ тѣхъ же консисторскихъ духовныхъ слѣдствій, но насколько это справедливо — я не могу ничего сказать. Вообще, неплательщики темное явленіе неизвѣстной намъ народной жизни, о которомъ трудно судить по имѣющимся даннымъ, даже сектой, въ собственномъ смыслѣ, едва ли будетъ справедливо назвать эту маленькую общину.
Мнѣ нужно было съѣздить по дѣламъ въ нѣсколько мѣстъ. Когда я возвращался изъ телеграфной конторы, обѣдня уже кончилась, и народъ пестрой толпой валилъ изъ церкви. На базарной площади неплательщиковъ уже не было. Я догналъ ихъ въ слѣдующей улицѣ. Они торопливо и озабоченно шагали посрединѣ дороги, выдѣляясь своимъ сѣрымъ тономъ. Всѣ кругомъ были погружены въ обыденныя хлопоты, мелочи и работы, въ коихъ проходитъ незамѣтно жизнь, и только вотъ эта кучка сѣрыхъ людей уносила съ собой что-то особенное, что стояло выше общепринятыхъ будней. Провожая ихъ глазами, я думалъ о тѣхъ таинственныхъ горныхъ ключахъ, которые пробиваются на поверхность земли изъ невѣдомой глубины, невѣдомыми путями…
1891.