БИТВА СЪ ПИРАТАМИ.
править— Держитъ ли бригъ еще сигналъ? — спросилъ Баронъ Винтъ командиръ брига Храбраго, прохаживаясь но шканцамъ.
«Держитъ!
— Поднятъ ли отвѣть?
Поднятъ: не ясно вижу. Нашъ товарищъ, кажется, вышелъ изъ Поро, и хочетъ къ намъ подлавировать», сказалъ вахтенный лейтенантъ.
Командиръ гордо откинулъ назадъ свою голову; привычнымъ взоромъ пробѣжалъ по картинно распущеннымъ парусамъ, на которые такъ щедры лихіе моряки; взглянулъ на Морейскій берегъ, вдоль котораго, при попутномъ вѣтрѣ, бригъ Храбрый несся подъ всѣми лиселями; онъ вышелъ въ проливъ у Капъ-Колона; цѣль его плаванія былъ Поро.
Чрезъ нѣсколько времени, радостно закричалъ съ бака сигнальщикъ: «№ 599.»
"Имѣю приказаніе отъ адмирала, « сказалъ малютка, штурманскій кадетъ, подбѣгая къ капитану съ сигнальной книжкой.
— Отвѣчать! Да, хорошенько смотрѣть: не будетъ ли телеграфа? Возьми мою Лондонскую трубу.
„Она у меня“, отвѣчалъ малютка.
— То-то ты такъ согнулся на правую сторону.
„Очень тяжела-съ!“ отвѣчалъ тотъ, весело посматривая на капитана.
— Телеграфъ готовятъ! — закричалъ протяжно сигнальщикъ. Съ живостью схватилъ малютка аспидную доску для записыванія нумеровъ телеграфа, и бросился бѣжать на бакъ. Вскорѣ возвратившись, передалъ онъ значеніе телеграфа, по этикету службы, вахтенному лейтенанту, а тотъ буквально донесъ капитану: „имѣю повелѣніе, вмѣстѣ съ вами, аттаковать два корвета, стоящіе въ Монастырской бухтѣ.“
„Лиселя съ лѣвой долой; держать на западную оконечность Пороса; давать командѣ скорѣе обѣдать; велѣть артиллерійскому офицеру, больше выкатить ядеръ.“ И съ этими словами, обращенными къ старшему лейтенанту, капитанъ спустился въ низъ.
Въ его боковомъ кабинетѣ сидѣла задумчивая Зюлейка; слезы высохли на ея глазахъ; блѣдность печально очертила ея прекрасную, страстную физіогномію. При появленіи Барона, она бросилась къ нему на грудь, и безъ слезъ рыдала, спросила прерывающимъ голосомъ:
— Скоро ли покинешь ты меня? Скоро ли придемъ мы въ Поро?
„Нѣтъ!“ отвѣчалъ машинально Винтъ.
— Нѣтъ! И такъ ты даришь мнѣ еще нѣсколько часовъ, можетъ быть, нѣсколько дней! — И я снова оживаю для счастія, снова благословляю судьбу мою, которою ты управляешь, какъ мусселинъ, повелѣвающій владыками нашихъ сералей. Что значили для меня годы жизни въ тюремномъ гаремѣ! Что значили для меня мѣсяцы, когда я скиталась съ нашимъ племенемъ по Хіосу, Идрѣ, Ипсарѣ! Теперь только я понимаю, огненно чувствую каждый счастливый часъ, проведенный съ тобою, счастіе, передъ которымъ блѣдна, безцвѣтна любовь султана къ его первой любимицѣ, ничтожны рабскія угожденія прислужницъ гарема, скромны всѣ богатства Востока, роскошью которыхъ тѣшатъ повелительницу султанскаго сердца. Благодарю тебя за жизнь, которую ты растапливаешь въ твоихъ знойныхъ поцѣлуяхъ! Знаешь ли? Наше южное солнце не такъ жгло меня, какъ твои взгляды! Отъ солнца я бѣжала укрыться въ тѣнь, а къ твоимъ ласкамъ стремлюсь, какъ къ наслажденію жизнію. И я опять буду съ тобою — ты у кипятишь меня твоими палящими поцѣлуями? Нашему бѣдному поколѣнію, женщинамъ, рѣдко судьба бросаетъ знойныя страсти въ образѣ мужчины, по если мы встрѣтили ихъ сердцемъ, то предаемся имъ съ необузданностью….
Она пала на его грудь, и судорожно сжала его въ своихъ объятіяхъ; ея рѣчь сопровождалъ трепетъ; казалось, не кровь, но огонь протекалъ въ ея жилахъ; казалось, каждое слово ея отрывалось отъ сердца — и это сердце, взрытое могуществомъ взволнованныхъ страстей, металось, рвалось за отлетѣвшимъ звукомъ, выражалось въ страстномъ порывѣ, отъ котораго замираетъ духъ въ груди и тѣло бьется въ лихорадочномъ движеніи.
Грустная мысль запала въ душу Капитана; онъ видѣлъ передъ собою существо, которое въ огненной истомѣ обвило его своею любовью, слилось съ нимъ всѣми пылающими чувствами своего существованія, бросилось въ разгаръ страсти, увлекая и его въ этотъ клубящій водоворотъ любви. Винтъ сочувствовалъ Зюлейкѣ, но зналъ, что ей должно было предпочесть долгъ службы, и успокоивался надеждою вознаградить себя въ будущемъ, въ Россіи, а до того времени, онъ рѣшился отослать ее на первомъ кораблѣ въ Одессу, гдѣ она должна была ожидать его прибытія. Теперь вдругъ измѣнились его предположенія. Корабль шелъ биться съ непріятелемъ, и можетъ быть, блуждающее ядро вырветъ сердце изъ груди Зюлейки, сердце, такъ безотчетно ему преданное; можетъ быть, она, еще въ цвѣтѣ лѣтъ, съ полнымъ могуществомъ страстей, съ полной надеждой насладиться жизнію, лишится этой жизни, слѣдуя за судьбою Винта, И за кого же она погибнетъ? За утомленнаго жизнью мужчину! Онъ печально покачалъ головою, и отстранилъ свой мутный взоръ отъ пылающаго взгляда Зюлёйкина.
— Что съ тобою? — вскричала она свирѣпо, схвативъ обѣими руками за его голову и наклоняя ее къ себѣ, прямо смотря ему въ лицо и впиваясь своими взглядами въ его очи.
„Ничего!“ отвѣчалъ Баронъ, отстраняясь отъ испытующаго взора Зюлейки.
— Какъ ничего? Огонь блеснулъ въ твоихъ глазахъ — ты утеръ слезу. Не утирай ее: отъ слезы родилась Пери, любимица нашихъ гаремовъ; отъ твоей можетъ родиться облегченіе намъ, кипящимъ страстію! Нѣтъ! не отдамъ землѣ» твоей слезы, и въ тотъ день, когда страшнымъ звукомъ напомнятъ намъ роковой день, я съ этой слезой вознесусь въ хрустальное седьмое небо!
"Перестань, Зюлейка! Нѣжное дитя Юга, дитя Христіанина въ Мусульманскомъ гаремѣ, ты поза была молитву ко Христу, затерялась въ иновѣріи; ты даже не знаешь, что молитва укрываетъ насъ отъ бурь жизни, отъ ея горестей!
— Не знаю бурь жизни въ твоихъ объятіяхъ; не пойду изучать ихъ въ ваши обширные, душные города: въ тебѣ, въ одномъ тебѣ, заключено все — и моя родина, и ея свобода съ блестящимъ небомъ и вѣчно цвѣтущею природою, и память о сынѣ и любовь къ нему, оторванному на вѣкъ отъ меня. Я знаю одно — любить, и это узнала, изучила я у тебя, и еще знаю — умереть за любимаго человѣка и умирая любить его!
"Что если бы ты увидѣла меня мертвымъ?
— Что? повторила она дико. Что? Ежели бы я увидѣла тебя мертвымъ? Что? — И она, разгорѣвшаяся, поблѣднѣла; багровыя пятны выступили по лицу ея, дыханіе замирало въ груди. «Что?» снова повторила она, какъ бы соображая его слова. «Ничего!» проговорила она съ живостью. «Право, ничего! Я только бы вскрикнула — и умерла бы, обхвативъ тебя такъ сильно, такъ сильно, что насъ не разорвали бы люди, и по неволѣ положили бы въ одну могилу.»
— Перестань! Перестань! Ты душишь меня въ своихъ объятіяхъ. Какъ измѣнилась ты въ лицѣ — я только пошутилъ! — сказалъ онъ, принимая веселое выраженіе.
— Пошутилъ? Ты шутишь моимъ сердцемъ! Впрочемъ, мнѣ легче умирать вмѣстѣ съ тобою, нежели думать, что ты будешь жить въ чужихъ объятіяхъ, что ты, можетъ быть, покинешь меня; О! не покидай, не покидай твоей Зюлейки! Съ тобою только, съ тобою повсюду и навсегда! Я не прожила бы дня, задохнулась бы воздухомъ, который не благословилъ бы тебя своимъ дыханіемъ.
Капитанъ вырвался изъ ея объятій.
— Зюлейка! къ тебѣ придетъ Павелъ и проведетъ въ другое, болѣе безопасное мѣсто.
— Ребенокъ! ты не понимаетъ моихъ чувствъ; боишся повѣдать мнѣ объ опасности. Я разслушала нѣсколько словъ за перегородкой. Офицеры говорили что-то о сраженіи. И ты хочешь въ то время спрятать меня, когда каждое ревнивое ядро можетъ тебя вырвать у Зюлейки? Ты забываешь, что во мнѣ течетъ кровь Грека, и мы, вмѣстѣ съ жаждой свободы, благословлены. на хладнокровное презрѣніе всѣхъ опасностей. И если твои взгляды не сожгли меня, твои объятія не задушили, то что для меня непріятельскіе выстрѣлы?
"Ты не хочешь, Зюлейка, мнѣ повиноваться: ты не любишь меня — любить значитъ слушаться.
— Мой отецъ — тотъ, кто произвелъ подобное, такое, какъ мое сердце, и кто развилъ во мнѣ столько наслѣдственнаго огня, испугался бы самъ знойной пылкости моего сердца — ни не знаю, что такое любить? Да, я не умѣю выразить моей любви, но если ты пронзишь мое сердце, то изъ него брызнетъ не кровью, а огнемъ! Мнѣ сказано природою: живи, дыши огнемъ. Огонь сжигаетъ меня — огонь, а не воздухъ, льется въ жадную, ненасытную грудь, и ты говоришь, что я тебя не люблю, не слушаю! Охлади же прежде, и я буду вслушиваться въ твои холодныя приказанія. Но знай, что всѣхъ водъ океана не станетъ залить мое жгучее дыханіе, всѣхъ снѣговъ вашего сѣвера оледенить разсудокъ. И могу ли я вслушиваться въ твои холодныя приказы, когда знойно свирѣпѣютъ во мнѣ страсти?
Отъ бѣшенаго, изступленнаго взгляда Зюлейки падали искры и въ полымя бросало Капитана.
— Прощай! — сказалъ онъ — слышишь на верху движеніе!
«Прощай!» повторила она, бросаясь къ нему на шею. Съ трудомъ оторвалъ Баронъ ее отъ себя, и кинулся на верхъ.
«Вынести образъ, да священныя книги!» сказалъ Капитанъ, обращаясь къ ревизору. «Бить на молитву!» продолжалъ онъ, относясь къ старшему лейтенанту. «А вы --» эти слова сопровождали взглядъ на артиллерійскаго офицера — прикажите безъ замедленія высылать картузы, такъ же быстро, такъ же не суетливо, какъ всегда бываетъ на ученіяхъ съ пальбой, Много ли на каждую пушку готовыхъ зарядовъ, и много ли приходится выкаченныхъ ядеръ?
— Но тридцати пяти.
"О! этого хватить, чтобы всѣхъ мятежниковъ послать къ ихъ дѣдушкѣ сатанѣ. Жаль, " продолжалъ Баронъ, обращаясь къ офицерамъ, собравшимся вкругъ него, "что мы не можемъ по тѣшить себя настоящею войною — вѣдь это только охота!
— Вотъ народъ! — подхватилъ одинъ изъ нихъ. — За Грековъ дрались, дали имъ свободу съ благословеннымъ правителемъ Графомъ Иваномъ Антоновичемъ Каподистріа, и принуждены съ ними же драться.
"Это мятежники, враги отечества, " сказалъ лейтенантъ, выпущенный изъ офицерскаго класса, приглаживая едва пробивающіеся усы. «Въ минуты торжества враги человѣчества! Уничтожать ихъ, значить искоренять зло, мирить исторію съ потомствомъ.» И слова его заглушилъ бой вѣстоваго барабана на молитву.
Кратка была молитва команды на палубѣ; готовые тутъ же принять смерть, они уподоблялись христіанамъ первобытными, такъ же какъ и тѣ, отдѣленные на своемъ бригѣ отъ человѣчества, также призывая въ свидѣтели одно небо и неувлеченные великолѣпіемъ религіи. На бригахъ нѣтъ священниковъ. Смиренно столпились всѣ къ образу; одинъ изъ среды всѣхъ читалъ молитвы; прочіе внимали голосу истины, предавались съ полнотою души Вездѣсущему, являвшемуся и въ хвалеоныхъ пѣсняхъ, и въ полнотѣ окружающаго неба и неизмѣримаго моря, на которые обращенный взглядъ какъ то единитъ человѣка, дѣлаетъ его самостоятельнымъ для самого себя, чувствующимъ себя…
При концѣ, Капитанъ приложился къ образу, съ упованіемъ на благословеніе Невидимаго, съ религіозными чувствами, которыя такъ благодатно проливаютъ смиреніе вѣрующимъ въ судьбу свою. Крестясь, съ краткими молитвами, послѣдовалъ ему весь экипажъ брига Храбраго.
Въ это время входили на рейдъ Монастырской бухты, и въ лѣвѣ оставили скалу, или камень на подобіе лежащаго льва, придерживаясь къ берегу Поро.
— Команду во фронтъ! — сказалъ командиръ.
«Всѣ во фронтѣ!» произнесъ Буленевъ, первый лейтенантъ, почтительно приподымая фуражку.
— Фуражки долой!
Капитанъ подошелъ къ строю. То не былъ болѣе изнѣженный баловень, обольститель женщинъ; тутъ не являлся онъ повелителемъ ихъ сердецъ, разочарованнымъ жизнію барономъ, отъ обаянія котораго млѣли женщины. То былъ командиръ, гордый своею властью, гордый своей лихой командой, гордый чуднымъ бригомъ. Это былъ повелитель, увѣренный въ себя, который съ такимъ же хладнокровіемъ шелъ дать бой для отличія своихъ матросовъ, какъ будто давалъ балъ — велъ ихъ на кровавый пиръ и приводилъ въ восторгъ храбрыхъ.
«Здорово, ребята!» произнесъ онъ звучно, обращаясь къ полной массѣ людей.
— Здравіе желаемъ вашему высокоблагородію! — разнеслось по рядамъ, вознеслось въ голосахъ марсовыхъ, стоящихъ на марсѣ, разлилось по водѣ, отпрянуло отъ крутыхъ скалъ Поро, и — отозвалось на двухъ корветахъ, стоящихъ еще вдалекѣ, въ лѣвѣ.
"Ребята! видите: два корвета ждутъ нашей побѣды.
— Рады стараться, ваше высокоблагородіе! разнеслось по рядамъ, вознеслось въ голосахъ марсовыхъ, разлилось по водѣ, отпрянуло отъ крутыхъ скалъ — отозвалось въ сердцахъ команды двухъ мятежныхъ корветовъ.
Самодовольствіе блеснуло на лицѣ Капитана. Онъ продолжалъ: "Новый случай, доказать вамъ усердіе къ Монарху и къ отечеству — послѣ побѣды съ гордостью назову васъ храбрыми товарищами. Помните, что вы служите на бригѣ Храбромъ — и я вашъ командиръ!
— На смерть рады стараться! — грянуло на шканцахъ, вознеслось въ крикахъ марсовыхъ, разлилось по водѣ, отпрянуло отъ крутыхъ скалъ, отозвалось трепетомъ въ сердцахъ команды на двухъ непріятельскихъ корветахъ.
Бить тревогу! сказалъ повелительно Винтъ.
— Да здравствуетъ отецъ командиръ! — крикнули стоявшіе на рулѣ.
— Да здравствуетъ! — подхватила команда. Ура! ура! Рады стараться! Рады стараться!
Барабанъ ударилъ тревогу. И всѣ бросились къ пушкамъ, заряжали ихъ ядрами, укладывали, приносили принадлежности необходимыя для дѣйствія изъ орудій, раздували фитили, и чрезъ три минуты всѣ безмолвно стояли на своихъ мѣстахъ, наблюдая за каждымъ движеніемъ Капитана, спокойно прохаживавшагося на шканцахъ.
Эти люди не знали боязни, когда призывалъ ихъ долгъ службы, и когда ихъ судьбою правилъ любимецъ ихъ командиръ. «Рады стараться!» Въ этихъ звукахъ сказывалось ихъ сердце, пробуждалось откровенностью — то не былъ кличъ приличій. Съ криками: "рады стараться, " они встрѣчали штормы и ураганы; въ этихъ крикахъ они выражали свое торжество, когда ими былъ доволенъ ихъ командиръ. Съ этими криками они радостно, безпечно шли на смерть.
Очаровательный видъ представляла предъ-битвенная картина моря и кораблей!
Какъ любовникъ, жадный свиданія съ милой, съ свѣтлой улыбкой первой любви спѣшитъ начертить въ своей памяти незабвенный ликъ, такъ и море, свѣтлое въ своей гладкой поверхности, спѣшитъ слиться съ подножіемъ Морейскаго берега, цвѣтущаго, какъ разлившееся дыханіе юной жизни, вдохновеннаго, какъ мысль Творца въ ея земномъ величіи! И вотъ море, съ правой стороны спѣшитъ дугой очертить берегъ острова Поро; дико и величественно, съ угрюмостью смотрится онъ въ зеркальную глубь воды, выказывая свои гранитныя трещины, словно ребра. Бѣдно лѣпится на немъ зелень въ ущелинахъ вьется кипарисъ, печально вырастаютъ мелкія сосны на наваленной природою грудѣ скалъ. Одиноко стоитъ четыреугольный монастырь; бѣлый, онъ ясно оттѣняется отъ темнаго гранита, какъ святая непорочность души въ лѣтописи жизни. Плющъ и лавры, какъ вѣрные сподвижники дряхлѣющаго, игриво вьются около его, будто желаютъ утѣшить старца въ уединеніи.
Съ южной и съ лѣвой стороны рейда, море стремится мимо гранитнаго острова, на вѣнцѣ котораго, основана крѣпость святаго Николая, и проникая между разсѣянныхъ скалъ подъ берегомъ, достигаетъ Морей. Тихимъ лепетомъ выражая свою безконечную пѣснь, радуясь свиданію, оно пріемлетъ въ свою зеркальность цвѣтущій видъ любимицы.
Ненасытный взоръ, пробѣгая отъ моря до Метинскихъ горъ, и бросаясь въ лѣво къ Трезинской горѣ, покрытой каштанами, жадно ловить весь обзоръ, и радуясь благословенной южной природѣ, вбѣгаетъ по зеленѣющему кипарисами и померанцами хребту, теряется въ свѣтломъ, какъ радость, небѣ, прозрачномъ, какъ обольстительный цвѣтъ красавицы, отливъ котораго видите вы сквозь плѣни гольную, прозрачную бѣлизну. Даль затерялась въ фантастическихъ очеркахъ синей перспективы горъ, а тамъ, сквозь низменный перешеекъ Поро, въ туманѣ чертится далекій Парѳенонъ и выказываются стеньги Русскаго фрегата. То снова взоръ вашъ, радуясь, возвращается къ Мореѣ, и съ жадностью упиваясь наслажденіемъ, разбѣгается по безконечной панорамѣ садовъ и виноградниковъ, останавливается на уединенномъ бѣломъ замкѣ какого-то аги, отрывается отъ живописныхъ развалинъ, вьется въ блѣдныхъ, миртахъ, скользитъ по разбросаннымъ мельницамъ, останавливается на нѣсколькихъ домахъ съ террасами, любуется миндальными деревьями — они, съ своимъ бѣлымъ цвѣтомъ на зеленѣющемъ ландшафтѣ, представляются какъ бѣлыя розы въ чащѣ зеленаго кустарника. И потомъ вашъ взоръ, обрадованный лимонной рощей, тонетъ, пересчитывая ея зрѣлые плоды; при лучевомъ дождѣ солнца, они висятъ словно златыя слезы.
Ежели вы нѣжили взгляды на своей любимицѣ, и судьба, оторвавъ ее отъ васъ, помрачила ваше зрѣніе, и не видя дорогаго сердцу лика, вы не чувствуете красоты окружающаго — поѣзжайте на югъ, и вы вдохновитесь: ваши чувства замѣтятъ, подслушаютъ дыханіе природы, душа пробудится вздохомъ былаго, взоры обнимутъ другую любимицу, вѣчную, какъ дыханіе вѣчности, роскошную, какъ она сама. И не тяжелая дума, не грустная мысль, но обаяніе къ окружающему разовьетъ душу; и вы, какъ первобытный человѣкъ, дружный съ самимъ собою, безъ мрачной философіи, безъ выводовъ на тяжкое бремя жизни, безъ примѣровъ прошедшихъ столѣтій, безъ кровопролитій для доказательства, вы очиститесь отъ предразсудковъ и станете молиться вашими глазами…
Одинъ корветъ жмется къ крѣпости Святаго Николая, другой стоитъ вдоль Морейскаго берега, и бригъ, окрыленный всѣми парусами, безмолвно спускается на него, подъ перекрестнымъ огнемъ съ корвета и съ крѣпости.
— А! а! — закричалъ нашъ знакомецъ, малютка штурманъ, и страшно измѣнившись въ своемъ хорошенькомъ личикѣ, въ конвульсіяхъ вертѣлся на одномъ мѣстѣ.
«Что съ тобою?» съ участіемъ спросилъ Капитанъ, и грустно смотрѣлъ на ребенка, стараясь подать ему помощь.
«Отнести его внизъ!» отрывисто приказалъ онъ людямъ, назначеннымъ для носки раненыхъ.
Въ то время, какъ малютку спускали внизъ, онъ опамятовался, открылъ глаза, и мутнымъ, болѣзненнымъ взоромъ встрѣтилъ грустный взглядъ Капитана; въ послѣдній разъ сказалась въ немъ прекрасная душа. «Прощайте, баронъ! Благодарю васъ; утѣшьте мою старушку мать!» произнесъ онъ съ усиліемъ.
Вдругъ внезапный шумъ поразилъ Винта. Казалось ему, что онъ упалъ въ водоворотъ; умъ его крутился не обхватывая ничего въ своемъ порывѣ — вотъ задыхается баронъ въ полымѣ огня — вотъ онъ болѣе ничего не слышитъ, не видитъ, погруженный въ неясную безотчетность….
Но вотъ память къ чему то исчезнувшему, далекому пробудилась въ немъ. Винтъ, утомленный, растерянный, возвращался къ чему то неопредѣленному, и посреди этой глубокой неопредѣленности слышалъ голоса: «Капитана убило! Капитана убило!» Онъ хочетъ увѣрить въ противномъ, но слова не слетаютъ съ устъ, тѣло не повинуется движенію.
— Вѣчная память благодѣтелю! Помяни его, Господи, во царствіи Твоемъ! — шептали голоса надъ нимъ. — Не нажить намъ такого командира!
Ужели это смерть? Страшна ея медленная послѣдовательность! Баронъ чувствуетъ, что его подняли, несутъ. «Кончено!» подумалъ онъ — «это уже не похороны ли? Что ежели бросятъ меня за бортъ, въ общую могилу моряковъ?» — И вдругъ все тѣло его отозвалось на порывъ души, кровь хлынула изъ руки, изъ головы, и огромнымъ слѣдомъ обозначила мѣста капитана.
«Капитана убило!» снова произнесъ кто-то.
— Нѣтъ еще! сказалъ онъ, придавая твердость своему голосу.
«Ура! ура!» былъ отвѣтъ команды.
— Бить переправу! — И вся команда бросилась строиться у пушекъ съ лѣвой стороны.
"Брамъ-фалы, бомъ-брамъ-фалы отдай — лиселя долой! сказалъ Винтъ ослабѣвающимъ голосомъ. «Эй, Орловаъ!» продолжалъ онъ, подзывая къ себѣ урядника, «перетяни мнѣ голову платкомъ, а ты сбѣгай, принеси другой перехватить руку.»
— Не прикажете ли, осмотрѣть рану? — спросилъ докторъ.
"Кто вамъ приказалъ отлучаться отъ своего мѣста? Не время предлагать мнѣ услуги, когда къ вамъ посланы раненые, нуждающіеся въ вашей помощи.
Бодро посмотрѣла другъ на друга команда; она уже позабыла объ опасности потерять командира.
«Баттарея залпъ будетъ!» сказалъ Капитанъ торжественнымъ голосомъ, и подойдя на довольно близкое разстояніе скомандовалъ: «Пли!»
Какъ своевольный дикарь, прикрѣпленный цѣпью къ одному мѣсту — какъ легкій змѣекъ, пущенный искусной рукой, плыветъ въ волнахъ неба, и мечется въ разныя стороны, и рвется на нити, жаждя свободы — такъ и мятежный корветъ на завезенномъ пшрингѣ все поворачивался, и цѣлымъ лагомъ билъ бригъ, но счастливый выстрѣлъ, и онъ началъ рваться около якоря, подставляя корму.
«Живѣе палить! Славно, молодцы!» говорилъ Капитанъ восторженнымъ голосомъ, зажимая рукою рану, и отрываясь отъ недоконченной перевязки.
«Марса-фалы отдай!»
И новые, еще болѣе опустошительные выстрѣлы били продольно корветъ, который подрѣзалъ бригъ до пожатія руки, поданной съ одного на другое судно.
Крѣпость молчала, или ея выстрѣлы падали на корветъ же.
«Право на бортъ! Отдать якорь!»
И бригъ Храбрый сильнымъ огнемъ уничтожилъ корветъ, лежа съ нимъ на якорѣ въ близкой дистанціи, бортъ о бортъ.
Корветъ, съ подбитыми станками, съ изъядренной мачтой, съ важнымъ числомъ убитыхъ и раненыхъ, не могъ дальше противиться. Каждый выстрѣлъ брига дѣйствовалъ все болѣе и болѣе разрушительно. Мятежники безумнымъ крикомъ привѣтствовали свою погибель "и бросались въ воду.
Густой дымъ повалилъ съ корвета.
«Выпускать канатъ!» кричалъ капитанъ. «Отъ пушекъ долой! Марса-фалы подымать! Форъ-марсель завалить на правую!»
И бригъ Храбрый, выпустивъ канаты, отходилъ отъ корвета.
"Ставьте брамсели, бомъ-брамсели — держать круче! Я думаю нашъ товарищъ бригъ и безъ нашей помощи разобьетъ тотъ корветъ, а то и мы подоспѣемъ къ его услугамъ.
Огромнымъ столбомъ хлынулъ огонь изъ разбитаго корвета; какъ жертва язычниковъ, онъ прямо возносился въ высь, по вантамъ умчался въ небо, разбѣжался по реямъ; послѣднимъ усиліемъ выпалили заряженныя пушки; огонь хлынулъ изъ бортовъ, обвилъ корпусъ корвета, слился съ общей огненной массой. Глухимъ стономъ отозвалось небо; въ немъ блуждала огненная груда, и изъ нея падали раскаленныя пушки корвета, обгорѣлыя бревна, и снова густой дымъ чертился огненными очерками отъ новаго взрыва. Тяжкимъ ревомъ сказывалось море; оно, какъ безутѣшная мать, въ тяжкихъ страданіяхъ искало свое потерянное дитя, и водоворотомъ клубясь, поглощало съ жадностью все оставшееся отъ корвета.
Въ то время, пока храбрый капитанъ брига Храбраго, вылавировавъ, спускался на новую жертву, на другой корветъ, который модъ крѣпостью отчаянно дѣйствовалъ противъ брига, товарища Храбраго, по другую сторону крѣпости, между нею и берегомъ, нырнулъ пиратскій бригъ.
Въ пылу привѣтствій, страшно цѣловалъ Храбрый своими ядрами бортъ корвета и его рангоутъ, привѣтствуя смертію враговъ. Вдругъ увидѣли отчаянно несущагося пирата; онъ не отвѣчалъ на выстрѣлы брига. И избитый, изломанный выстрѣлами, прямо ринулся онъ и запутался бугшприхтомъ въ фоковые ванты.
— Лѣво! Обрубай его! — кричалъ Баронъ. — Палить изъ носовыхъ съ правой! Вызвать первую абордажную партію!
Въ право бросился бригъ Храбрый, и своими выстрѣлами привѣтствовалъ незваннаго гостя. А между тѣмъ изъ воды, съ бугширихта, выскочило человѣкъ сорокъ пиратовъ.
Ихъ яркая одежда, кровью наполненные, сверкающіе глаза были грозны. Албанскіе крики дико отзывались въ воздухѣ. Съ кинжалами въ зубахъ, они дали по два выстрѣла изъ пистолетовъ, о тбросили ихъ за пояса — и кинулись въ кинжалы. Они рыскали, какъ смерть, бросались на штыки, падали подъ ударами ломовъ. Разсѣянные по палубѣ брига, они отчаянно дрались, и при каждомъ сильномъ ударѣ, ихъ дикій крикъ превозносилъ свободу. Сброшенные, втиснутые въ воду, они увлекали туда своихъ противниковъ, грызли ихъ зубами, рвали тѣла ихъ.
Грозенъ быль ихъ старшина; мѣтки были его удары, и каждый взмахъ кинжала наносилъ смерть, каждый взглядъ обозначалъ жертву. По знакомому ему пути, онъ проникъ въ капитанскую каюту, самодовольно взглянувши на ужасную сѣчу на палубѣ. И грозный, какъ мертвецъ въ заполночный часъ предсталъ онъ передъ Зюлейкой, все еще сидѣвшей въ боковомъ кабинетѣ.
— А, измѣнница! — вскричалъ онъ — теперь ты въ моихъ владѣніяхъ — я пришелъ обвѣнчаться съ тобою и смерть стелетъ намъ брачное ложе! Но я не убью тебя мгновенно: мой кинжалъ, какъ любовникъ, насладится твоимъ сердцемъ! Вонзая его, и полюбуюсь, какъ ты танешь умирать множествомъ смертей, и подъ смертными его поворотами, допрошу, что чувствуешь ты ко мнѣ, моя суженая, донынѣ холодная, безчувственная для меня!
Онъ вертѣлъ кинжаломъ своимъ въ воздухѣ, примѣриваясь, какъ ловчѣе, страшнѣе ее поразить, и радуясь ея безпамятству; онъ показывалъ, какъ будетъ выворачивать ея грудь, и, какъ судьба неизбѣжная, онъ готовъ былъ уничтожить ее…
Раздался выстрѣлъ, и — пиратъ упалъ передъ Зюлейкою…… _