Бисмаркъ на судѣ общественнаго мнѣнія.
правитьТоржество Бисмарка, еще недавно такъ волновавшее Германію, подало поводъ нѣмецкому журналу «Gegenwart» сдѣлать опросъ разныхъ нѣмецкихъ и европейскихъ знаменитостей относительно роли этого политическаго генія въ исторіи цивилизаціи. Отвѣты нѣмецкихъ писателей оказались при этомъ довольно благопріятными для славы канцлера, но приговоръ иностранцевъ въ большинствѣ случаевъ суровъ. Не только французы, но и англичане и итальянцы высказались, въ очень ограничительномъ смыслѣ относительно знаменитаго политическаго дѣятеля нашего вѣка, показывая этимъ, что человѣчество тяготится прежними формами жизни и международныхъ отношеній и вѣритъ въ лучшее будущее.
Приведемъ нѣкоторыя изъ мнѣній, опубликованныхъ въ «Gegenwart». М. де Вогюэ говоритъ, что гербъ, украшающій одинъ изъ старыхъ домовъ въ Магдебургѣ: Intraque fortunam ipsius fortunae memor esto, представляетъ изъ себя воплощеніе девиза и жизни Бисмарка. При этомъ почтенный академикъ опираясь на Ж. Ж. Вейса и его книгу о Германіи, высказываетъ, что въ крови Бисмарка кроются задатки безумія. Безуміе Бисмарка заключается въ какой-то «прямолинейной дерзости», говорилъ Вейсъ, сумѣвшій найти безумцевъ и среди предковъ канцлера; такое безуміе, крайне напряженное, усиливающееся до послѣднихъ предѣловъ, обыкновенно увѣнчивается успѣхомъ.
Это «прямолинейная дерзость» явилась у него во-время. Какъ Дизраели, какъ Гладстонъ, Бисмаркъ понялъ, что хитростью и обманомъ теперь ничего нельзя достигнуть. Среди современныхъ намъ людей всѣхъ національностей слишкомъ много лицъ, предпочитающихъ дѣйствовать осмотрительно и осторожно, и государственный человѣкъ не можетъ руководить ими иначе, какъ высказывая съ самаго начала простыя, всѣмъ понятныя идеи. Въ этомъ онъ можетъ не смущаться, если даже осуществленіе этихъ идей связано со скандаломъ, если оно находитъ отпоръ въ массѣ предубѣжденій, въ интересахъ и страстяхъ противоположныхъ мнѣній. Человѣкъ, который проводитъ свои идеи настойчиво и съ ожесточеніемъ, имѣетъ много шансовъ за то, что ему удастся склонить большинство на свою сторону.
Нельзя себѣ представить, какое вліяніе можетъ имѣть характеръ одного человѣка на нерѣшительную толпу, и какую силу представляетъ изъ себя это вліяніе. Подобная игра, конечно, опасна, но несравненно менѣе опасна, чѣмъ заигрываніе съ капризами толпы изъ опасенія обнаружить свои дѣйствительные планы. Ко всѣмъ примѣрамъ откровенности Бисмарка я могу присоединить еще слѣдующій: я имѣю достовѣрныя свѣдѣнія о томъ, что еще двадцать лѣтъ тому назадъ, во время свиданія въ Гаштейнѣ въ 1865 г., прусскій министръ говорилъ графу Прокечъ-Остену: «Я желаю войны, чтобы сдѣлать моего короля императоромъ, чтобы короновать его въ Римѣ императоромъ протестантской Германіи».
Еще одна особенность этого страннаго человѣка, это — постоянная иронія, съ которой онъ относится къ своимъ собственнымъ дѣйствіямъ и какъ-бы сознаніе ничтожества тѣхъ важныхъ событій, которыми онъ руководить. Его легче представить себѣ пишущимъ Эклезіастъ или еще лучше роль Мефистофеля въ Фаустѣ. Въ этомъ отношеніи онъ вполнѣ принадлежитъ своему времени. Въ немъ есть нѣчто въ родѣ нигилизма; даже въ самыхъ важныхъ случаяхъ жизни онъ съ улыбкою смотритъ на свое желѣзное кольцо, привезенное изъ Россіи, на которомъ вырѣзано слово: ничего.
Анатоль Леруа Болье пишетъ слѣдующее:
"Германія Бисмарка, какъ мнѣ кажется, представляетъ изъ себя что-то слишкомъ разнородное. Для союзнаго государства въ ней слишкомъ мало пропорціональности и симметріи. У нея какъ будто голова больше всего туловища, потому что Пруссія одна имѣетъ болѣе значенія, чѣмъ всѣ остальныя провинціи вмѣстѣ. Германія Бисмарка представляетъ изъ себя что-то плохо сложенное. Она была бы стройнѣе и казалась бы болѣе жизнеспособной, если бы желѣзный канцлеръ болѣе считался съ правами германскихъ князей и свободнымъ управленіемъ германскихъ провинцій. Но именно въ этомъ и заключается слабая сторона его политики. Онъ никогда не имѣлъ достаточно уваженія къ праву, было-ли то древнее династическое право, которое онъ неоднократно нарушалъ безъ всякой щепетильности, или право современное, право народовъ, которымъ нельзя располагать безъ вѣдома самого народа Такъ онъ лишалъ германскихъ князей ихъ владѣній и присоединялъ эти владѣнія къ Пруссіи, заботясь только о кажущемся интересѣ ея и опираясь только на силу.
Это презрѣніе къ старымъ и новымъ правамъ остается для насъ, французовъ, самою характерною чертою политики Бисмарка. Въ_предѣлахъ Германіи, какъ и внѣ предѣловъ ея, ради расширенія границъ Пруссіи, какъ и ради расширенія границъ всего германскаго государства, онъ никогда не останавливался передъ нарушеніемъ этихъ правъ. Датчане сѣвернаго Шлезвига и французы изъМетца могутъ это засвидѣтельствовать. Политика Бисмарка совершенно лишена была принципіальнаго основанія она вся была построена на силѣ и руководящимъ началомъ ея были эгоистическіе интересы. Вотъ почему мы не можемъ относиться къ нему такъ, какъ онъ бы заслуживалъ того въ силу своихъ дарованій.
Другіе иностранцы, высказывающіе свое мнѣніе о Бисмаркѣ, оказались болѣе снисходительны къ нему. Такъ напр., по мнѣнію Лсімброзо, Бисмаркъ добивался своихъ задачъ грубою силою, не останавливаясь ради своихъ цѣлей даже передъ тѣмъ, чтобы возстановлять одни классы общества противъ другихъ. Сравнивая его съ Кавуромъ, который не прибѣгая къ силѣ освободилъ Италію, или съ Гладстономъ, который спасъ Ирландію отъ жестокой революціи, человѣчество всегда будетъ на сторонѣ дѣятелей послѣдняго типа.
Извѣстный итальянскій романистъ Антоніо Фогаццаро видитъ въ Бисмаркѣ не болѣе какъ человѣка, одареннаго громадною силою воли. Но политическая дѣятельность его, по мнѣнію Фогаццаро, могла бы служить примѣромъ того, какъ не слѣдуетъ поступать:
Патріотизмъ, способный подчинять все интересамъ одного момента — ничтоженъ и носитъ въ себѣ задатки смерти. Таковъ патріотизмъ князя Бисмарка, безсмертная сила котораго была провозглашена во всей Германіи, но слабость котораго обнаружилась въ подчиненіи французской Лотарингіи.
Извѣстный польскій писатель Генрикъ Сенкевичъ говоритъ, что князь Бисмаркъ былъ не болѣе, какъ политикъ съ значительными практическими способностями.
"Если бы идея объединенія Германіи не существовала до него, то она не зародилась бы въ его головѣ. Онъ не способенъ что-либо создавать и обогащать человѣчество новыми идеями. Практическій политикъ убилъ въ немъ великаго человѣка. Чѣмъ болѣе онъ приближался къ своей цѣли, чѣмъ болѣе торжествовала его сила, тѣмъ менѣе становился онъ способенъ понимать, что сила должна обладать душою чистою и нравственною, что безъ этой души все дѣло его жизни только повредитъ цивилизаціи его нѣмецкаго отечества. Одинъ французскій епископъ воскликнулъ однажды: «если бы Германія могла стать на столько же доброю, на сколько она могущественна!.. Увы! Германія Бисмарка не можетъ стать доброю. Германія сама это чувствуетъ и, несмотря на свое преклоненіе передъ Бисмаркомъ, не можетъ отдѣлаться отъ мысли, что она не въ состояніи будетъ идти впослѣдствіи по слѣдамъ, намѣченнымъ Бисмаркомъ».
Гербертъ Спенсеръ, который не хотѣлъ сказать о Бисмаркѣ ничего дурного, тѣмъ не менѣе не нашелъ ничего, что бы могъ сказать въ его пользу:
«Его уже совершенно достаточно прославили. Къ тому же я не думалъ еще о немъ въ окончательной формѣ».
Въ этихъ словахъ сквозитъ жестокая иронія философа-эволюціониста.
Георгъ Брандесъ, знаменитый скандинавскій критикъ и идолъ современной Германіи, замѣчаетъ о Бисмаркѣ слѣдующее:
«Да, Бисмаркъ — это счастье Германіи, говоритъ онъ, но его нельзя было бы назвать благодѣтелемъ человѣчества. Онъ для Германіи то же, что очки для человѣка который безъ нихъ плохо видитъ. Конечно, очень пріятно имѣть хорошіе очки, но было бы гораздо лучше совсѣмъ не имѣть въ нихъ необходимости».
Внѣ Германіи, среди людей, высказывавшихъ свое мнѣніе о Бисмаркѣ, нашелся только одинъ, высказавшійся въ его пользу и даже безъ мѣры превозносящій его; это извѣстный ученый Стенли.