БИБЛІОГРАФИЧЕСКІЙ ОТДѢЛЪ ЖУРНАЛА «МІРЪ БОЖІЙ».
правитьКнига для чтенія по исторіи среднихъ вѣковъ, составленная кружкомъ преподавателей подъ редакціей профессора П. Г. Виноградова. Удостоена большой преміи имени императора Петра Великаго. Выпускъ первый. М. 1896. in 8-vo. Стр. VIII+448. Ц. 1 руб. 50 коп.
«Книга для чтенія» г. Виноградова восполняетъ существенный пробѣлъ въ нашей учебной и общеобразовательной литературѣ, являясь, съ одной стороны, внѣкласснымъ чтеніемъ для учащихся и источникомъ классныхъ разсказовъ для преподавателей, съ другой — пособіемъ для домашняго чтенія по всеобщей исторіи лицамъ, не получившимъ систематическаго школьнаго образованія. Ради этой послѣдней цѣли названная «книга для чтенія» на ряду съ учебникомъ всеобщей исторіи (часть 2-ая) того же г. Виноградова рекомендована Программами домашняго чтенія на второй годъ систематическаго курса, изд. московской «Коммиссіей по организаціи домашняго чтенія», какъ необходимое пособіе (стр. 147).
Хрестоматія г. Виноградова стоитъ, несомнѣнно, въ очень тѣсной связи съ его учебникомъ всеобщей исторіи; читателя скоро убѣдятся въ этомъ, если дадутъ себѣ трудъ пересмотрѣть предисловія къ 1-ой части учебника и 1-му выпуску «книги для чтенія». Оба предпріятія имѣютъ въ виду реформу преподаванія исторіи въ нашей средней школѣ и, если далеки отъ радикальной ломки этого преподаванія и сопровождающихъ его устарѣлыхъ и ненаучныхъ программъ, то, во всякомъ случаѣ, стремятся свести къ нулю коренной недостатокъ этого преподаванія — безсвязность и отрывочность.
Хрестоматія г. Виноградова — трудъ коллективный; всѣ статьи ея спеціально для нея написаны, такъ какъ редакція была противъ наполненія ея вырѣзками изъ памятниковъ и историческихъ сочиненій, и въ этомъ отношеніи она представляетъ противоположность хрестоматіи по древней русской исторіи, издаваемой подъ редакціей В. Н. Сторожева въ Библіотекѣ для самообразованія и преслѣдующей исключительно интересы самообразованія (составлена спеціально для читателей по «Программамъ» Коммиссіи, а слѣдовательно, можетъ удовлетворять и потребностямъ нашей высшей школы). Однако, спеціальное составленіе статей для хрестоматіи г. Виноградова при большомъ количествѣ сотрудниковъ имѣетъ и свои очень существенныя неудобства; мы разумѣемъ значительную разнохарактерность и не одинаковую научную высоту отдѣльныхъ статей по однороднымъ вопросамъ. Такъ какъ вышелъ пока лишь одинъ выпускъ хрестоматіи г. Виноградова, а ихъ должно быть четыре, то на этотъ разъ придется воздержаться отъ общей ея оцѣнки и ограничиться замѣчаніемъ, что она будетъ стоить слишкомъ дорого, да пожеланіями, чтобы между выходами въ свѣтъ отдѣльныхъ выпусковъ не было слишкомъ большихъ промежутковъ. Во всякомъ случаѣ, хрестоматія г. Виноградова пока не имѣетъ себѣ равной въ нашей скудной научно-педагогической литературѣ (хрестоматія проф. Сталюсевича разсчитана на совсѣмъ иной масштабъ и въ счетъ не идетъ).
Обращаемся къ содержанію перваго выпуска, въ которомъ помѣщено 18 статей, посвященныхъ исторіи возникновенія трехъ великихъ культурныхъ міровъ средневѣковая: западно-европейскаго, византійскаго и мухаммеданскаго. Послѣдній представленъ тремя пересказами (№№ 1З—15) по Müller’у и Kremer’у: Магометъ и начало ислама (стр. 324—350), Исламъ (стр. 361—363) и Абассиды(стр. 364—383). Второй — двумя самостоятельными статьями: проф. П. Г. Виноградова Имперія VI вѣка и Юстиніанъ (№ 9, стр. 212—246) и Ѳ. А. Смирнова Левъ III Исавръ и начало иконоборства (№ 12, стр. 302—323). Если г. Виноградовъ въ своей превосходной статьѣ стоитъ въ значительной степени на почвѣ традиціоннаго у насъ отношенія къ эпохѣ Юстиніана, то тѣмъ рельефнѣе оттѣняется попытка г. Смирнова изложить вопросъ объ иконоборствѣ гораздо болѣе научно, чѣмъ это допускалось у насъ въ школьныхъ пособіяхъ до сихъ поръ. Г. Смирнову, думается намъ, слѣдовало бы пойти нѣсколько дальше и рѣшительнѣе на этотъ счетъ: пора же, наконецъ, многіе историческіе вопросы излагать въ учебникахъ правдиво и научно и отложить въ сторону фальшивые покровы невѣжественныхъ взглядовъ. Остальныя 13 статей «книги для чтенія» посвящены возникновенію западно-европейскаго міра. Среди нихъ высокими научными и педагогическими достоинствами отличаются три статьи (№№ 3—5) профессора П. И. Милюкова: Разселеніе славянъ (стр. 67—82), Древнѣйшій быть славянъ (стр. 83—101) и Религія славянъ (стр. 102—117). Кто знаетъ, какъ у насъ невозможно излагается вопросъ о славянствѣ въ школьныхъ пособіяхъ, какое искреннее и глубокое отвращеніе къ славянству выносятъ наши учащіеся изъ средней школы, тотъ отлично пойметъ заслугу г. Милюкова. Его статьи — цѣнный вкладъ въ нашу научно-популярную литературу о славянахъ. Мы обращаемъ, въ виду особенныхъ свойствъ нашей школьной практики, преимущественное вниманіе на статью о религіи славянъ, какъ на образчикъ строгаго научно-философскаго и въ то же время чрезвычайно яркаго и доступнаго изложенія. Живо, ясно и доступно написана статья С. П. Моравскаго Германцы до великаго переселенія народовъ (№ 1, стр. 1—36). Нѣкоторыя повторенія, неосторожное нѣсколько употребленіе термина «государство» и отсутствіе перечня германскихъ племенъ легко могли бы быть исправлены при новомъ изданіи хрестоматіи. Очень картинно написана статья г. Гревса (№ 6, стр. 118—168 Аларихъ и вестготы, читается легко, но, къ сожалѣнію, нельзя сказать, чтобы при ея сравнительно большомъ объемѣ (это — самая длинная статья въ первомъ выпускѣ) она отличалась особенной содержательнностью.
Мы не будемъ останавливаться на другихъ статьяхъ хрестоматіи, рецензія превратилась бы тогда въ подробный разборъ, который сейчасъ и невозможенъ, такъ какъ предъ нами лежитъ едва четвертая часть книги. Въ общемъ приходится замѣтить, что хрестоматія г. Виноградова — крупная заслуга предъ нашей средней школой, и если она недостаточно рѣшительно вступаетъ на новый путь, то на это были, конечно, свои соображенія чисто практическаго свойства, и съ ними приходилось считаться. Что касается ея значенія, какъ пособія для самообразовательнаго чтенія, то мы рѣшаемся сказать, что въ этомъ отношеніи она далеко неудовлетворительна, и ее приходится рекомендовалъ лишь за «неимѣніемъ болѣе подходящей книги. Неполнота матеріала, невыдержанность научнаго направленія и замѣтная разница въ научной высотѣ отдѣльныхъ статей, присутствіе статей, пригодныхъ лишь для учащихся въ средней школѣ, и т. д. фигурируютъ въ числѣ мотивовъ для высказаннаго заключенія. И сама „Коммиссія по организаціи домашняго чтенія“, которая приноровила въ хрестоматіи г. Виноградова извѣстную часть своей программы по всеобщей исторіи, должна была приняться за составленіе особаго сборника статей по средневѣковой исторіи Англіи, Франція и Германіи (Программы, стр. 147), который, къ крайнему сожалѣнію, до сихъ поръ еще не выпущенъ въ свѣтъ.
Въ заключеніе замѣтимъ, что большую услугу нашей средней школѣ оказали бы многіе преподаватели, еслибъ подѣлились съ читающей публикой вынесенными ими изъ школьной практики впечатлѣніями послѣ примѣненія хрестоматіи г. Виноградова, высказали бы свои замѣчанія о возможности и желательности тѣхъ или другихъ измѣненій, дополненій, передѣлокъ, а можетъ быть, и перетасовокъ въ самомъ подборѣ матеріала. Въ такой критикѣ всѣ наши учебныя изданія нуждаются болѣе всего, ея-то именно мало приходится встрѣчать, и едва ли мы ошибемся, сказавъ, что въ учебной литературѣ независимый голосъ практической критики подавленъ оффиціальными, чисто канцелярскими отзывами и наши педагоги отказываются „смѣть, свое сужденіе имѣть“, предпочитая видѣть въ учащейся молодежи тяжелый грузъ, который надо доставлять къ выпускному экзамену, совершенно цѣлымъ я нетронутымъ, но съ большимъ запасомъ зазубреннаго вздора.
Лависсъ и Рамбо. Всеобщая исторія съ IV столѣтія до нашего времени. T. I. Переводъ Невѣдомскаго. Изданіе Солдатенкова. М., 1897. XXIV+820 стр. Ц. 3 р. Почтенная фирма K. Т. Солдатенкова приступила къ изданію новаго капитальнаго труда. Французская „Всеобщая исторія“ (еще не конченная въ подлинникѣ) обѣщаетъ чуть ли не превзойти размѣрами нѣмецкую, Вебера, переведенную у насъ (въ 16 томахъ), также благодаря г. Солдатенкову. Трудъ Лависса и Рамбо выгодно отличается отъ веберовскаго. Это — сводъ трудовъ лучшихъ спеціалистовъ Франціи, руководимыхъ такими извѣстными и даровитыми историками, какъ профессора парижскаго университета, Лависсъ и Рамбо. Нѣмецкая же „Всеобщая исторія“ написана однимъ лицомъ, покойнымъ Веберомъ. Правда, дѣло не въ этомъ: и въ томъ, и въ другомъ способѣ обработки исторіи есть свои выгоды и невыгоды. Бѣда въ томъ, что Веберъ не отличался талантливостью, а чѣмъ дальше, тѣмъ больше проявлялъ небрежности, поспѣшности. Между тѣмъ, какъ томы Вебера представляютъ компиляцію, и по старому шаблону, съ явнымъ пристрастіемъ къ „политикѣ“, французское изданіе отличается тщательною обработкой богатаго матеріала, отчетливо расположеннаго по §§, каждый съ своимъ названіемъ: не только отдѣлы, но каждая глава составлена особымъ спеціалистомъ. А главное — редакторы стоятъ на современной, болѣе глубокой точкѣ зрѣнія на свой предметѣ. Они говорятъ въ предисловіи: „Мы не будемъ вставлять въ сцену дѣйствія единственно то, что нашъ почтенный наставникъ Дюрюи называлъ histoire-bataille, т. е. мелкія подробности о монархахъ и описанія длиннаго ряда сраженій или мирныхъ договоровъ. У насъ будутъ стоять на первомъ планѣ тѣ факты, которые, по выраженію Вольтера, касаются нравовъ и духа націй“. Этотъ взглядъ виденъ во всемъ. Авторы слѣдятъ всюду за культурой и особенно за ея идейной стороной: отсюда ихъ совершенно вѣрное замѣчаніе, что даже „хаосъ“ начала средневѣковья былъ именно періодомъ, въ которомъ „особенно ясно замѣтно вліяніе идей на грубую матерію“. Французскіе историки, сверхъ того посвящаютъ особые отдѣлы или §§ болѣе обстоятельному обзору различныхъ сторонъ культуры. Это покуда — планъ, вполнѣ современный и наиболѣе плодотворный, который замѣчается и въ нашихъ историческихъ трудахъ подобнаго рода. Конечно, онъ, въ то же время, и крайне трудный: тутъ требуется, помимо глубокой учености, большая вдумчивость и сила обобщенія, — словомъ, недюжинный талантъ. И въ разсматриваемомъ изданіи не вездѣ одинаково выдержанъ тонъ и основная точка зрѣнія. Въ дальнѣйшихъ томахъ (особенно въ исторіи крестовыхъ походовъ) менѣе даровитые авторы сбиваются иногда на старый путь. Но первый томъ наиболѣе свободенъ отъ этихъ недостатковъ.
Важнѣе всего то, что „Всеобщая исторія“ французовъ — трудъ добросовѣстный: онъ стоитъ на высотѣ современной науки. Это ясно уже изъ богатой литературы предмета, сопровождающей каждую главу. А для знающихъ это очевидно изъ самыхъ вопросовъ и изъ способа ихъ постановки: таковы описанія общественнаго строя римской имперіи, бенефиціальной и вассальной системы, папства и т. п. Разсматриваемый трудъ выгодно отличается отъ подобныхъ нѣмецкихъ изданій и сравнительнымъ безпристрастіемъ: здѣсь Франція занимаетъ подобающее ей мѣсто, но не подавляетъ все остальное. Авторы дѣйствительно стараются дать „исторію всѣхъ народовъ, которые играли какую-нибудь роль въ великихъ переворотахъ, пережитыхъ человѣчествомъ“. Наконецъ, замѣчательны простота изложенія, дѣльность безъ всякихъ претензій ни на философствованіе, ни на краснобайство. Все сказанное заставляетъ радоваться появленію на русскомъ языкѣ такого крупнаго и полезнаго труда, который поможетъ развитію у насъ здраваго взгляда на жизнь и уваженіе къ наукѣ. А издателю должно быть признательнымъ за дешевизну книги (3 р. за 51 листъ большого формата, и хорошаго изданія). Переводчикъ давно доказалъ свою опытность и умѣнье справляться съ своей скромной, но почтенной задачей.
Мензисъ, А. Исторія религіи. Очеркъ первобытныхъ вѣрованій и характеръ великихъ религіозныхъ системъ. Переводъ съ англійскаго М. Чепинской. Изданіе Ф. Павленкова. Спб. 1897 г. Цѣна 1 руб. Съ тѣхъ поръ, какъ цивилизованному міру стали извѣстны ероchenmachende (по выраженію нѣмцевъ) произведенія Дарвина: „Происхожденіе видовъ“ (1859), „Происхожденіе человѣка“ и др., во всѣхъ наукахъ совершился цѣлый переворотъ: въ настоящее время не осталось почти ни одной отрасли знанія, которая не испытывала бы на себѣ вліянія знаменитой теоріи Дарвина, такъ что эволюціонизмъ теперь сталъ главной отличительной чертой всѣхъ наукъ. Въ самомъ дѣлѣ, эволюціонная теорія далеко не ограничивается тѣмъ, что она даетъ механическое объясненіе органической природы, — нѣтъ, теперь даже школьникамъ извѣстна истина, что и исторія человѣка со всѣми ея развѣтвленіями есть не болѣе, какъ звено общей исторіи мірозданія: всюду господствуютъ однѣ и тѣ же силы, одни и тѣ же регулирующіе законы, — законы постепеннаго развитія. И прежде всего, антропологія и соціологія всецѣло основаны на теоріи эволюціи (Ляйель, Леббокъ, Тайлоръ, Спенсеръ, Дрейфусъ, Греефъ, Линпертъ и др.); въ томъ же духѣ нынѣ разрабатываются науки экономическія (Марксъ, Энгельсъ, Каутскій, Ингрэмъ, Летурно), юридическія (Іерингъ, М. Ковалевскій, Мэнъ, Постъ), этическія (Спенсеръ, Летурно, Гюйо, Фуллье), политическія (Спенсеръ, Летурно, Жанэ) и проч., и проч. И область религіозныхъ знаній не могла избѣжать общаго удѣла паукъ второй половины XIX вѣка; только-что переведенный на русскій языкъ трудъ шотландскаго профессора Мензиса: „Исторія религіи“ служитъ неопровержимымъ доказательствомъ высказанной нами мысли.
Еще въ очень недавнее время религіозными вопросами занимались почти исключительно лица духовнаго званія или богословы, причемъ религія трактовалась не иначе, какъ съ цѣлями апологетическими: богословы доказывали или пытались доказать, будто всѣ религіи, за исключеніемъ іудейства и христіанства, были сплошнымъ заблужденіемъ, одной ложью, поклоненіемъ демонамъ. И только когда въ Западной Европѣ, вмѣстѣ съ другими свободами, была завоевана свобода научнаго изслѣдованія, когда религіозными вопросами стали интересоваться люди свѣтскіе, обладавшіе громадною эрудиціею, когда, наконецъ, ближе ознакомились съ религіями не-христіанскими, — увидѣли, что дѣло обстоитъ нѣсколько иначе; достаточно здѣсь припомнить капитальнѣйшіе труды такихъ ученыхъ, какъ Максъ Мюллеръ, Бюрнуфь, Ревилль, Пфлейдереръ, Вайцъ, Тилль, Раухенгофъ, Хрисавсъ и др., чтобы вполнѣ убѣдиться въ этомъ. Однако, всѣ эти замѣчательныя ученыя произведенія имѣютъ ту особенность, что разсматриваютъ ту или иную религію въ отдѣльности, не сообразуясь съ тѣмъ, въ какой связи она стоитъ съ другими религіями, предшествовавшими ей и послѣдующими. Отсюда для насъ станетъ понятна вся важность и значеніе труда профессора Мензиса: „Исторія религіи“, гдѣ проводится мысль, что всѣ религіи міра, при всей своей хаотичности, при всемъ разнообразіи и видимомъ несходствѣ, находятся въ тѣсной органической связи, какъ части одного цѣлаго. Почтенный ученый утверждаетъ, что религія, какъ и другія стороны человѣческой жизни, развивалась съ самаго начала и развивается да сихъ поръ, и что развитіе религіи совершалось по обычнымъ законамъ человѣческаго прогресса. „Развѣ мы не можемъ утверждать, — говоритъ Мензисъ, — пока не будетъ доказано противное, что въ развитіи религіозныхъ идей и обрядовъ съ самыхъ раннихъ временъ до нашихъ дней не было перерыва, и что высшая религія настоящаго времени составляетъ часть первобытной религіи людей? Эта часть, правда, во многихъ отношеніяхъ ушла далеко отъ древнѣйшей религіи, но въ ней продолжаетъ жить то, что было наиболѣе существеннаго въ первобытныхъ вѣрованіяхъ, и то. что было наиболѣе жизненнаго въ древнѣйшихъ религіозныхъ основахъ, до сихъ поръ возбуждаетъ поклоненіе… Если на учрежденія и вѣрованія не смотрѣть, какъ на нѣчто незыблемое, а какъ на нѣчто развившееся изъ того, что было раньше, и развивающееся въ то, что будетъ впослѣдствіи, то учрежденія и вѣрованія эти перестанутъ вызывать презрѣніе, зависть или ненависть. Глядя на всѣ религіи, какъ на стадіи развитія религіи вообще, мы не будемъ имѣть причины унижать или незаслуженно превозносить ни одну изъ нихъ. Мы не станемъ дѣлить религіи на одну истинную, христіанство, и на ложныя, подъ которыми будемъ разумѣть всѣ прочія… Но, чувствуя, что мы не въ силахъ правильно понять вашу собственную религію, не сравнивая ее съ другими, мы будемъ оцѣнивать эти послѣднія религіи по той роли, какую онѣ играли въ великомъ движеніи, и съ этой уже точки зрѣнія будемъ смотрѣть и на нашу собственную религію, ибо, не имѣя исторіи, религіи не могли бы совершенствоваться. Имѣя въ виду этотъ принципъ развитія, мы найдемъ хорошее въ самомъ грубомъ и увидимъ, что скорѣе доброе и истинное, чѣмъ злое и ложное, составляютъ конечный смыслъ даже самыхъ примитивныхъ религіозныхъ системъ“ (стр. 4—5).
Антонъ Менгеръ. Соціальныя задачи юриспруденціи. Переводъ съ нѣмецкаго приватъ-доцента харьковскаго университета Н. А. Гредескула. 1896. in 8-vo. Стр. 20. — А. Менгеръ. Общественныя задачи правовѣдѣнія. Рѣчь, читанная при вступленіи въ должность ректора вѣнскаго университета 24-го октября 1895 года. Международная библіотека. № 43. Изданіе I. Юровскаго. Спб. 1896. in-16. Стр. 28. Ц. 15 коп. Блестящая рѣчь Менгера сразу вышла у васъ въ двухъ изданіяхъ и, кромѣ того, рекомендована какъ необходимое пособіе Программами домашняго чтенія на второй годъ систематическаго курса», изд. московской «Коммиссіей по организація домашняго чтенія» (М. 1896 г., стр. 125); появились публикаціи и о третьемъ переводѣ той же рѣчи, который долженъ выйти въ свѣтъ въ серіи «Вопросовъ науки, литературы, искусства и жизни», изд. московскаго книжнаго магазина Гросманъ и Кнебель. Такое вниманіе къ рѣчи А. Менгера оправдывается вполнѣ интересомъ ея содержанія и воспитательнымъ значеніемъ для русской читающей публики. Небольшая по объему, недорогая по цѣнѣ, она должна найти у насъ широкое распространеніе и способствовать воспринятію здравыхъ научныхъ истинъ, направленныхъ къ пониманію основныхъ интересовъ и задачъ трудящихся массъ. Рѣчь Менгера — превосходный отголосокъ того переворота въ юриспруденціи, который съ особенной силой проявился послѣ колоссальнаго краха юристовъ, воспитавшихся на традиціяхъ римскаго права и работавшихъ надъ созданіемъ германскаго гражданскаго уложенія. Оно заслужило массу справедливыхъ упрековъ въ ме-соціальносги и является результатомъ удивительнаго застоя въ области юридическихъ наукъ, вызваннаго особенностями исторической школы юристовъ и слѣпой вѣрой въ незыблемость основъ римскаго гражданскаго права. На развалинахъ исторической школы, среди мертвыхъ и наивныхъ, съ современной точки зрѣнія, пересказовъ твореній римскихъ юристовъ воздвигается новое зданіе соціальнаго правовѣдѣнія, съ которымъ и знакомитъ брошюра Менгера въ очень живомъ, выпукломъ и всѣмъ доступномъ изложеніи. Авторъ поднимаетъ въ немъ такіе капитальные жизненные вопросы, что его ученая рѣчь невольно превращается въ летучую брошюру, равно для всѣхъ интересную. Являясь одной изъ крупнѣйшихъ рубрикъ современной соціальной науки, соціальная юриспруденція ставитъ своей задачей тщательное наблюденіе за приливами и отливами общественныхъ силъ, развивающихся внутри каждаго народа, и заключеніе отсюда о правовомъ строѣ будущаго. Главная трудность, которую приходится одолѣвать представителю соціальной юриспруденціи, состоитъ въ томъ, чтобы точно установить происшедшія измѣненія въ соотношеніи силъ между различными общественными классами. Для соціальной юриспруденція является главною задачей познать, въ чемъ заключается противорѣчіе между исторически сложившимся правовымъ строемъ и новымъ соотношеніемъ общественныхъ силъ, и подготовить вытекающія отсюда измѣненія въ правовомъ строѣ. «Съ особеннымъ вниманіемъ, — говорить Менгеръ (стр. 12), — соціальная юриспруденція должна слѣдить за тѣмъ, чтобы сохранялось въ общественномъ организмѣ совпаденіе между силой и правомъ, дабы возможно было своевременно предотвращать соціальныя катастрофы, которыя такъ часто наступаютъ, когда это совпаденіе нарушается, замѣняясь конфликтомъ между народившейся силой и состарѣвшимся правомъ. Только путемъ такой дѣятельности юриспруденція, почти фатально прикрѣпленная къ буквѣ и авторитету въ своей догматической и исторической части, можетъ возвыситься до состоянія свободно созидающей науки, имѣющей дѣло съ высшими задачами человѣчества». Менгеръ съ такой обдуманностью и вмѣстѣ неподражаемой искренностью излагаетъ избранную имъ тему, смотритъ на нее съ такихъ широкихъ и разностороннихъ точекъ зрѣнія, что способенъ увлечь даже очень равнодушнаго къ соціальнымъ вопросамъ читателя. Возставая противъ узкой спеціализаціи въ наукѣ, констатируя мастерски отступленіе философіи, какъ объединяющей связи, на второй планъ, Менгеръ ставитъ соціальный вопросъ на высоту объединяющаго всѣхъ начала. Съ этимъ взглядомъ едва ли можетъ кто не согласиться, и быть можетъ насъ не упрекнутъ за смѣлость привести на этотъ счетъ одну цитату изъ брошюры Менгера, обращающую на себя вниманіе читателя благородствомъ изложенія и глубиною мысли. «Существуетъ теперь предметъ, — читаемъ въ русскомъ переводѣ г. Гредескула (стр. 15; по изд. Юровскаго, стр. 22), — къ которому всѣ культурные народы относятся съ такимъ глубокимъ, даже болѣзненнымъ интересомъ, что это заставляетъ вспомнить то великое нравственное движеніе, изъ котораго, двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ, выросло христіанство: этотъ предметъ есть соціальный вопросъ. Въ немъ дана основа для круга мыслей, способнаго объединить всѣ умы, а напряженность интереса къ нему вознаградитъ за то, что соціальная наука, средоточіемъ которой является соціальная юриспруденція, не охватываетъ, какъ прежде философія, всѣхъ теоретическихъ и практическихъ вопросовъ, но изслѣдуетъ только важнѣйшія практическія задачи человѣческаго существованія». Эта выдержка характеризуетъ не только взглядъ Менгера на соціальную проблему современнаго культурнаго государства, но и его отношеніе къ послѣдней: въ ней слышится голосъ убѣжденнаго новатора, человѣка, глубоко постигшаго основу современныхъ интересовъ и жизненное значеніе науки. Современный новаторъ идетъ впередъ не въ надеждѣ на успѣхъ при помощи грубой силы, а во всеоружіи научнаго знанія, въ твердой увѣренности, что роль науки въ жизни становится во главу угла и непреодолима для произвола, насилія и зазорнаго гнета анти-соціальныхъ, quasi-религіозныхъ и другихъ предразсудковъ. Горячо рекомендуя читающей публикѣ брошюру Менгера, мы пожелали бы большей осмотрительности со стороны переводчиковъ въ выборѣ выраженій и большей популярности изложенія: переводъ рѣчи Менгера нуженъ читающей публикѣ, а не присяжнымъ ученымъ, которые знакомы съ ней по подлиннику. Судя по предисловію къ переводу, г. Гредескулъ предпринялъ его исключительно ради своего сочувствія къ новому и плодотворному направленію въ юриспруденціи. Нельзя не пожелать, чтобы это сочувствіе привело нашего переводчика къ дальнѣйшимъ работамъ для популяризаціи этого направленія среди русской публики.
Опредѣленіе понятія о правѣ. Профессора казанскаго университета Г. Ф. Шершеневича. Казань. 1896 г. Г. Шершеневичъ написалъ весьма интересную, не только для юристовъ, но и для каждаго образованнаго человѣка, брошюру, трактующую объ одномъ изъ интереснѣйшихъ вопросовъ философіи права, породившемъ на Западѣ громадную литературу. Для насъ, русскихъ, новая книжка проф. Г. Ф. Шершеневича имѣетъ особенное значеніе потому, что на русскомъ языкѣ, кромѣ извѣстнаго сочиненія С. А. Муромцева «Опредѣленіе и основное раздѣленіе права» и «Лекцій по общей теоріи права» проф. H. М. Коркунова, нѣтъ ни одного сочиненія, знакомящаго читателя съ современными научными выводами по этому предмету. Мы передадимъ, поэтому, вкратцѣ содержаніе интересной работы проф. Шершеневича и выводы, къ которымъ онъ пришелъ.
Одна изъ главныхъ задачъ, лежащихъ на юристѣ, состоитъ въ обособленіи юридическихъ отношеній отъ прочихъ общественныхъ и въ выдѣленіи юридической стороны вопроса изъ его бытовой обстановки. Если юристъ, смѣшавъ право и мораль, будетъ произвольно признавать юридическую защиту за отношеніями нравственными, онъ можетъ нанести существенный вредъ обществу. Только уясненіе понятія о сущности права способно создать твердую почву подъ его ногами и предотвратить возможность прискорбныхъ ошибокъ.
Первое немаловажное затрудненіе на пути къ опредѣленію права ставитъ языкъ. Правовѣдѣніе имѣетъ дѣло съ готовыми уже понятіями и выраженіями, установившимися въ жизни помимо науки. Обычное словоупотребленіе создало слѣдующія, сплошь и рядомъ встрѣчающіяся выраженія: «право на визитъ», «право на уваженіе», «право на благодарность», «дѣти не имѣютъ права садиться въ присутствіи старшихъ», «мужъ не имѣетъ права дѣлать женѣ несносною жизнь съ цѣлью добиться развода» и т. п. Такое несоотвѣтствіе между научнымъ понятіемъ о правѣ и общепринятымъ словоупотребленіемъ легко объясняется дифференціаціей понятій, наблюдаемой въ эволюціи не только правовыхъ терминовъ, но и въ понятіяхъ другихъ наукъ: родовое понятіе о правѣ, какъ правилахъ общежитія, расчленилось на видовыя понятія о правѣ, нравственности, приличіи. Но наука не можетъ примириться съ указаннымъ несоотвѣтствіемъ понятій и должна изъ всѣхъ случаевъ, въ которыхъ примѣняется слово «право», выдѣлить только часть ихъ, связанныхъ присущимъ всѣмъ и существенно важнымъ признакомъ, закрѣпить названіе «право» только за этою группою, остальную же часть оставить безъ вниманія, исключивъ изъ научнаго понятія о правѣ. Главная задача юриста, такимъ образомъ, заключается въ томъ, чтобы найти тотъ существенный признакъ, который всегда и необходимо присущъ праву. Невозможность найти отличительный признакъ права въ его содержаніи, обусловливаемая тѣмъ, что историческія и этнографическія данныя рисуютъ намъ такіе разнообразные правовые порядки, которые не поддаются вовсе обобщенію или допускаютъ его только въ незначительномъ объемѣ, заставляетъ юриста обратиться отъ содержанія къ формальной сторонѣ права, такъ какъ сущность того, что называется «правомъ», очевидно, заключается не въ томъ, чт а предписывается тѣмъ или инымъ законодательствомъ, а. въ томъ, какимъ образомъ устанавливаются и поддерживаются нѣкоторыя правила общежитія.
Право является всегда въ видѣ нормы. Подъ именемъ нормы или правила мы понимаемъ указаніе, какъ должно поступать, чтобы достигнуть той или иной цѣли; норма представляетъ собою сообразованіе дѣятельности съ намѣченною цѣлью. Нормы могутъ имѣть своимъ предметомъ опредѣленіе: отношеній человѣка къ Богу, отношеній человѣка къ самому себѣ, отношеній человѣка къ внѣшнему міру и отношеній человѣка къ человѣку. Право, или юридическія нормы, не имѣетъ и по природѣ не можетъ имѣть своимъ предметомъ опредѣленіе отношеній человѣка къ Богу, къ самому себѣ и къ внѣшнему міру. Доказательству этого положенія авторъ посвящаетъ весь § 3 своей книги. Юридическія нормы могутъ имѣть своимъ предметомъ только опредѣленіе отношеній человѣка къ человѣку. Но эта задача выполняется не однѣми юридическими, но и иными нормами, ближе всего нормами нравственности. Однородныя по цѣли, а нерѣдко и по содержанію, нормы нравственности и нормы права могутъ быть различены только но сопровождающей ихъ санкціи. Санкціей этическихъ нормъ является оцѣнка поведенія со стороны общественнаго мнѣнія. Санкціей юридическихъ нормъ служитъ принужденіе со стороны государственной власти. Самое принужденіе, сопровождающее юридическую норму, имѣетъ психическій характеръ и заключается въ возбужденіи мотива, который долженъ склонить къ поведенію, согласному съ нормами, и преодолѣть мотивы, отклоняющіе отъ нормальнаго поведенія. Силою, воздѣйствующею въ этомъ направленіи на волю, является угроза со стороны государственной власти невыгодными послѣдствіями въ случаѣ уклоненія отъ нормы. Для приведенія этой угрозы въ исполненіе государственный бытъ создаетъ особые органы. На основаніи всей предшествовавшей аргументаціи, авторъ приходитъ къ такому опредѣленію понятія о правѣ: право есть норма, опредѣляющая отношеніе человѣка къ человѣку, угрозою на случай нарушенія извѣстнымъ страданіемъ, которое будетъ причинено установленными для этой цѣли органами государственной власти.
Таково содержаніе новаго труда проф. Шершеневича. желающимъ ближе ознакомиться съ этой интересной монографіей мы совѣтуемъ обратиться къ прочтенію самой книжки. Работа проф. Шершеневича богата указаніями на литературу вопроса.
Я. Колубовскій. Философскій Ежегодникъ. Обзоръ книгъ, статей и замѣтокъ, преимущественно на русскомъ языкѣ, имѣющихъ отношеніе къ философскимъ знаніямъ. Годъ второй (1894). Изданіе Л. Ф. Пантелѣева. М. 1899. 314 стр. Цѣна не обозначена. Уже по поводу перваго выпуска «Философскаго Ежегодника» одинъ изъ рецензентовъ выразилъ составителю его рѣдкое, необычайное порицаніе… за излишнюю тщательность, педантическую полноту и точность работы. Подумайте только… у насъ, въ Россіи, за одинъ годъ набралось «имѣющаго отношеніе къ философскимъ званіямъ» на 314 страницъ толковаго каталога большого формата и очень мелкой печати. Нѣтъ ничего страннаго, если во Франціи выходитъ ежегодно цѣлымъ тономъ «Année philosophique» или даже болѣе спеціальный "Année psychologique, " — тамъ есть цѣлый рядъ самостоятельныхъ статей и изслѣдованій, тамъ коротко резюмируются почти всѣ литературы міра. Но неужели у насъ по философскимъ наукамъ пишутъ такъ много? — будетъ недоумѣвать читатель… Гдѣ она, эта литература? Отчего о ней такъ мало слышно? — Успокойтесь, читатель, этой литературы вы потому и не знаете, что ея у насъ нѣтъ. И «Ежегодникъ» посвященъ, главнымъ образомъ, не этой, теоретической литературѣ на философскія темы, а чему-то другому. Большинство тѣхъ 1.136 номеровъ, которые вошли въ этотъ выпускъ «Ежегодника», посвящены частью той текущей, мелкой литературѣ, которая, преимущественно въ повременныхъ изданіяхъ, худо ли, хорошо лы отражаетъ движенія современной научной и философской мысли, частью той полемикѣ о насущныхъ, животрепещущихъ общественныхъ вопросахъ, которые имѣютъ большую или меньшую связь съ общими идейными теченіями эпохи. Такъ, и въ настоящемъ выпускѣ читатель найдетъ подробный перечень, отчасти и изложеніе съ указаніемъ времени, мѣста, повода появленія, множества книгъ, статей, замѣтокъ и проч., группирующихся около нѣсколькихъ вопросовъ, оживленно дебатировавшихся въ печати въ теченіе 1894 года. Въ числѣ этихъ вопросовъ мы находимъ вопросъ объ экономическомъ матеріализмѣ (книга П. Струве «Критическія замѣтки къ вопросу объ экономическомъ развитіи Россіи» и полемика по поводу ея, статьи по тому же вопросу проф. Карѣева, H. К. Михайловскаго и др.), споры о славянофильствѣ, объ его исторіи и современномъ значеніи (статьи Вл. С. Соловьева, H. Н. Страхова, кн. С. Н. Трубецкого, Л. Тихомирова, В. Розанова, Ю. Николаева и др.), споры Вл. С. Соловьева съ В. Розановымъ и Л. Тихомировымъ о свободѣ и вѣротерпимости, борьбу за и противъ мнѣній и ученій гр. Л. Н. Толстого, столкновенія по поводу писаній г. Волынскаго, далѣе, напр., указавъ и изложенъ цѣлый рядъ статей объ украинскомъ философѣ Г. С. Сковородѣ, появившихся по случаю столѣтія со дня его смерти, и т. д. Эта мѣста въ указателѣ одни изъ самыхъ интересныхъ. Какъ на нихъ, такъ и вообще на эту книгу потрачена страшная масса труда, и въ этомъ отношеніи надо отдать справедливость г. Колубовскому: порядокъ и точность указаній идеальны, всѣ справки облегчены до послѣдней степени, корректура, страшно трудная въ. такомъ пестрѣющемъ цифрами изданіи, продержана превосходно. Всѣ эти качества такъ рѣдки именно въ русскихъ изданіяхъ, что видѣть образцово изданную книгу прямо доставляетъ удовольствіе. Сколько-нибудь серьезная философская литература у насъ, конечно, очень мала, и г. Колубовскій совершенно справедливо говорилъ въ первомъ выпускѣ своего «Ежегодника», что «если бы „Ежегодникъ“ останавливался лишь на статьяхъ, за которыми можно признать не одинъ только интересъ минуты, то ему пришлось бы выбросить за бортъ, по крайней мѣрѣ, три четверти своего содержанія». Не слишкомъ ли роскошествуетъ г. Колубовскій, расточая свой трудъ на извлеченіе мелкаго матеріала, напр., изъ многихъ газетъ, объ этомъ можно спорить; мы, во всякомъ случаѣ, понимаемъ его мотивы: вносить все, что имѣетъ какое-либо отношеніе къ философскимъ знаніямъ, гораздо легче, чѣмъ выбирать на основаніи того или другого опредѣленнаго критерія, отдѣляя достойное быть отмѣченнымъ отъ недостойнаго; можно" прямо сказать, что послѣдняя задача совершенно не по силамъ, одному липу. Не лишено справедливости и замѣчанія г. Колубовскаго, что даже и «замѣтки разнаго характера подчасъ являются знаменіемъ времени и послужатъ для будущаго историка русской мысли благодарнымъ матеріаломъ». Въ такой большой и притомъ единоличной работѣ найдутся, вѣроятно, при ближайшемъ разсмотрѣніи и пробѣлы: та или другая книга или статья можетъ быть не вполнѣ равномѣрно или точно изложена, оцѣнка, гдѣ она есть, можетъ быть не всегда вполнѣ справедлива и т. п.; но если и есть такіе недостатки, они не отнимаютъ у книги ея значенія. Особенно можетъ она пригодиться тому (обширному въ Россіи) классу читателей, который вынужденъ довольствоваться почти одной періодической литературой: они найдутъ здѣсь подробныя указанія почти на все существенное, появившееся въ этой области за 1894 годъ и имѣющее связь съ общими вопросами теоріи и практики.
Альфредъ Фулье. Темпераментъ и характеръ. М. 1896. Наука объ образованіи характера имѣетъ огромную практическую важность: если бы мы знали законы его измѣненій, то могли бы этимъ воспользоваться для цѣлей воспитанія и моральнаго развитія. Ученіе о темпераментахъ и характерахъ, какъ извѣстно, очень давняго происхожденія. Уже врачи и философы древности рѣшали вопросъ о темпераментахъ, приводя ихъ въ связь съ тѣми или другими соками организма (съ желчью, кровью и т. п.). Ихъ раздѣленія въ существенныхъ чертахъ были удержаны и въ новой психологіи; извѣстное раздѣленіе темпераментовъ на сангвиническій, меланхолическій, холерическій и флегматическій, съ полнымъ описаніемъ ихъ свойствъ, принадлежитъ Канту.
Въ послѣднее время желаніе придать практическое значеніе психологическимъ наблюденіямъ произвело то, что многіе психологи, главнымъ образомъ, во Франціи (Бернаръ Перэ, Ноланъ, Кейра, Сибо) предложили свои классификаціи характеровъ, которыя, нужно, впрочемъ, замѣтить, существеннымъ образомъ отличаются другъ отъ друга, что, конечно, указываетъ на то, что психологія въ этомъ пунктѣ стоитъ пока на очень шаткой почвѣ. Къ числу такихъ попытокъ нужно отнести попытку Фулье, которая отличается, между прочимъ, тѣмъ, что стремится привести въ связь психологическую классификацію характеровъ съ физіологическими процессами, совершающимися въ нашемъ организмѣ. Какъ извѣстно, въ нервной клѣткѣ происходятъ различные процессы, болѣе или менѣе доступные нашему изслѣдованію. Такъ, мы знаемъ, что вещество нервной клѣтки при извѣстныхъ условіяхъ распадается и подъ вліяніемъ питанія вновь возстановляется; въ немъ происходятъ, какъ говорятъ физіологи, процессы дезинтеграціи и реинтеграціи. Далѣе мы знаемъ, что возбудимость нервной клѣтки можетъ быть сильной или слабой, быстрой или медленной и что эта возбудимость находится въ зависимости отъ питанія клѣтки. Фулье полагаетъ, что физіологія уже достаточно подвинулась впередъ, такъ что мы въ состояніи привести въ связь свойства темперамента и характера съ возбудимостью нервной клѣтки, и попытку эту онъ проводить довольно полно. Но, по справедливому замѣчанію московскаго психіатра Токйрскаго (О темпераментахъ, М. 1896), эту попытку нужно считать преждевременной. По его мнѣнію, вопросъ объ отношеніи дѣятельности клѣтокъ къ нѣкоторымъ свойствамъ ощущеній остается для насъ открытымъ.
Фулье отличаетъ темпераментъ отъ характера, приблизительно слѣдующимъ образомъ. Темпераментъ — это извѣстный запасъ склонностей, которымъ выражается общая, свойственная организму манера проявлять свою жизнь, своеобразность функцій, тонъ и направленіе жизненной энергіи. Темпераментъ представляетъ нѣчто врожденное, но онъ можетъ быть до извѣстной степени видоизмѣненъ подъ вліяніемъ природы или общества, а также воздѣйствіемъ ума и воли. Это Фулье называетъ характеромъ. Классификація темпераментовъ и характеровъ у Фулье сводится къ слѣдующему:
I. Темпераментъ чувствительный, который распадается на 1) чувствительный съ быстрой реакціей, у котораго всѣ органическія реакціи быстры и который почти соотвѣтствуетъ тому, что мы называемъ сангвиническимъ темпераментомъ; 2) чувствительный съ сильной реакціей, который реагируетъ съ большей продолжительностью и интенсивностью, чѣмъ сангвиническій, но истощается также быстро, такъ какъ у него расходъ энергія быстрѣе, чѣмъ приходъ.
II. Темпераментъ активный, который распадается на активный съ реакціей быстрой и интенсивной, у котораго функціи интеграціи и дезинтеграціи совершаются очень интенсивно. Этому соотвѣтствуетъ темпераментъ холерическій. 2) Дѣятельный съ реакціей медленной и мало интенсивной: функціи органическія правильны, но организмъ лѣнивъ, потому что совершаете малый обмѣнъ. Это именно то, что называютъ обыкновенно темпераментомъ лимфатическимъ.
Изъ взаимодѣйствія ума, чувствъ и воли получаются различные характеры, именно:
I. Чувствительные, которые, въ свою очередь, подраздѣляются на: 1) чувствительные, имѣющіе мало ума и мало воли; 2) чувствительные, имѣющіе волевую энергію, но мало ума; 3) чувствительные, имѣющіе мало воли, но много ума.
II. Интеллектуальные: у нихъ развитіе ума идетъ обыкновенно рука объ руку съ развитіемъ воли и чувствительности.
III. Волевые, которые подраздѣляются на: 1) волевые, имѣющіе мало чувствительности и ума; 2) волевые, имѣющіе много чувствительности и мало ума: 3) волевые, имѣющіе много ума и мало чувствительности.
Въ книгѣ Фулье затрогивается очень интересный вопросъ о роли воспитанія въ измѣненіи характера. Въ прошломъ столѣтіи значеніе воспитанія, какъ извѣстно, было настолько преувеличено, что ставили вопросъ, не происходитъ ли все различіе между людьми единственно отъ разницы получаемаго ими воспитанія и окружающей ихъ среды. Въ наше время послѣ изслѣдованія о наслѣдственности бросились въ противоположную крайность. Многіе теперь убѣждены, что воспитаніе совершенно безсильно, когда дѣло идетъ о томъ, чтобы произвести глубокія измѣненія въ характерѣ. Фулье рѣшаетъ этотъ вопросъ въ томъ смыслѣ, что характеръ можетъ видоизмѣняться подъ вліяніемъ ума и воспитанія. Онъ приводитъ многочисленные примѣры, доказывающіе это положеніе (Сократъ, Кантъ, Блаженный Августинъ). Въ этомъ смыслѣ идеи, по выраженію Фулье, дѣлаются силами.
Книга Фулье переведена вообще удовлетворительно, во нѣкоторыя погрѣшности мы считаемъ нужнымъ, однако, указать: на стр. 39 esprits — «умы», вмѣсто «души». Стр. 42 — мысль Джемса передается невѣрно. О немъ говорится, что онъ «отрицаетъ всякую чувствительность въ реакціи висцеральныхъ органовъ», тогда какъ, на самомъ дѣлѣ, Джемсъ сводитъ всю чувствительность къ реакціи внутреннихъ органовъ. Стр. 45 — вмѣсто «большой симпатическій нервъ» сказано «великій симпатическій нервъ», то же на стр. 75. На стр. 63—«вдохновеніе есть не что иное, какъ эмоція въ пользу идеи» вмѣсто: «эмоція, подчиняющаяся идеѣ». Стр. 57 — «spontané» переводится посредствомъ слова «произвольный», вмѣсто «самопроизвольный», что именно значитъ непроизвольный.
В. Вундтъ. Очернъ психологіи. Переводъ съ нѣмецкаго Г. К. Паперна. Спб. 1897. Изд. Павленкова. Вундтъ занимаетъ въ на стоящее время первенствующее положеніе среди западно-европейскихъ мыслителей. Первоначально онъ былъ профессоромъ физіологіи, затѣмъ, благодаря своимъ многочисленнымъ трудамъ по психологіи, онъ былъ приглашенъ на каѳедру философіи при лейпцигскомъ университетѣ. Благодаря тщательному знакомству съ экспериментальными методами въ области естествознанія, онъ имѣлъ возможность и психологію поставить на строго экспериментальную почву. Онъ первый устроилъ при лейпцигскомъ университетѣ такъ называемую психологическую лабораторію для экспериментальныхъ психологическихъ изслѣдованій. По его примѣру, такія же лабораторіи были устроены при всѣхъ западно-европейскихъ университетахъ. Вундтъ первый полнѣе, чѣмъ кто-нибудь до него, разсмотрѣлъ явленія психологическія въ ихъ связи съ явленіями физіологическими. Ему принадлежитъ введеніе термина «Физіологическая психологія». Русской публикѣ онъ извѣстенъ своими сочиненіями: «Основанія физіологической психологіи», вышедшими въ 1880 году (въ настоящее время существуетъ уже 4-е нѣмецкое изданіе), и лекціями «О душѣ человѣка и животныхъ», вышедшими вторымъ изданіемъ въ 1894 году, а также «Этикой».
Взгляды Вундта на методы психологіи имѣютъ для насъ особенную авторитетность. "Экспериментальную психологію обыкновенно называютъ физіологической психологіей, и въ сочиненіяхъ, посвященныхъ послѣдней, обыкновенно излагаются также дополнительныя свѣдѣнія изъ физіологіи органовъ чувствъ и нервной системы. Данныя эти, на самомъ дѣлѣ, относятся исключительно къ области физіологіи и включеніе ихъ объясняется тѣмъ, что желательно имѣть такое изложеніе этихъ данныхъ, при которомъ принимается во вниманіе ихъ важность для психологическихъ цѣлей. Поэтому, физіологическая психологія носитъ характеръ промежуточной науки; но, какъ указываетъ уже ея наименованіе, это психологія и, притомъ, психологія экспериментальная. Если, поэтому, иногда различаютъ собственно психологію и физіологическую психологію, утверждая, что задача первой состоитъ въ психологическомъ истолкованіи внутренняго опыта, второй въ выводѣ его изъ физіологическихъ процессовъ, то подобное разграниченіе совершенно ошибочно. Существуетъ только одинъ способъ выясненія причинной связи психологическихъ явленій, и состоитъ онъ въ выводѣ болѣе сложныхъ психическихъ процессовъ изъ болѣе простыхъ, причемъ въ подобное истолкованіе могутъ входить, но только въ качествѣ вспомогательнаго средства, «физіологическія промежуточныя звенья».
Другими словами, по мнѣнію Вундта, основателя, физіологической психологіи, психологія вовсе не есть часть физіологіи, какъ это многіе склонны думать у насъ, въ Россіи.
Существуютъ въ психологіи два направленія: такъ называемое интеллектуалистическое и волюнтаристическое. Первое пытается свести всѣ психическіе процессы, а, слѣдовательно, и субъективное чувствованіе, побужденіе, волевыя движенія на представленія, или интеллектуальные процессы; другое направленіе первенствующее значеніе придаетъ волевымъ актамъ. Вундтъ является представителемъ волюнтаристической психологіи. Его психологію называютъ также апперцептивной въ противоположность психологіи ассоціативной, въ виду того, что онъ не считаетъ возможнымъ объяснить всѣ явленія при помощи законовъ ассоціаціи, а считаетъ необходимымъ допустить особый процессъ, который онъ называетъ апперцепціей.
Разбираемое сочиненіе Вундтъ написалъ съ тою цѣлью, чтобы «дать своимъ слушателямъ краткое руководство въ дополненіе къ лекціямъ психологіи», и этимъ опредѣляется значеніе книги для русскаго читателя. Лица, знакомыя съ психологіей Вундта, въ данномъ сочиненіи могутъ найти для себя краткое изложеніе его воззрѣній; въ немъ психологическія теоріи его излагаются сжато, такъ какъ онѣ подробно развиваются на лекціяхъ. Поэтому, русскій читатель, начинающій только изучать психологію, будетъ сильно разочарованъ, если примется за изученіе этой книги; она яаонеана не популярно и для цѣлей самообразованія совершенно непригодна. Для лицъ, интересующихся воззрѣніями Вундта и знакомыхъ съ элементарной физіологіей, мы рекомендуемъ его же сочиненіе «Лекціи о душѣ человѣка и животныхъ», 2-е изданіе, Спб., 1894. (Первое изданіе, существующее на русскомъ языкѣ, совершенно устарѣло).
Эльзенгансъ. Элементарное описаніе душевныхъ явленій. («Краткая психологія для самообразованія»). Харьковъ. 1896. Поланъ. Физіологія ума. М., 1896. Потребность русскаго читателя къ самообразованію книгоиздатели стараются удовлетворить выпускомъ иногда слишкомъ маленькихъ дешевыхъ книгъ. Книжка Эльзевгаиса представляетъ краткій конспектъ психологіи по Гефдингу, Вундту и Лотце, притомъ настолько краткій, что едва ли въ состояніи дать читателю представленіе о психологіи; сухое изложеніе также не можетъ заинтересовать читателя.
Нѣсколько больше книжка Полана (Paulhan), который почему-то названъ переводчикомъ Полланомъ. Поланъ — извѣстный французскій психологъ эмпирическаго направленія. Разбираемая книжка входитъ въ составъ такъ называемой «Bibliothиque utile». Она содержитъ довольно разнообразный матеріалъ. Здѣсь можно найти и физіологію нервной системы и органовъ чувствъ, и разборъ отношеній психологіи къ философіи или метафизикѣ, которую Поланъ, какъ позитивистъ, отрицаетъ. Довольно живо изложенъ и снабженъ красивыми примѣрами отдѣлъ о чувствахъ, о волѣ и познаніи. Читатель, начинающій изученіе психологіи, съ пользой для себя можетъ ознакомиться съ книгой Полана. Жаль только, что книга такъ мала и что переводчикъ допустилъ погрѣшности въ переводѣ, мѣшающія пониманію текста. Напр. заглавіе переведено невѣрно. «Physiologie de l’esprit» значитъ «физіологія духа», а не «физіологія ума», потому что книжка представляетъ собой психологію, т. е. описаніе душевныхъ явленій (познанія, чувства и воли), а вѣдь умъ содержитъ только явленія познанія. Та же самая ошибка повторяется на стр. 20, 84, 85, 105, словомъ, во всей книгѣ. На стр. 47 notion de l’espace, по обыкновенію всѣхъ неопытныхъ переводчиковъ, переводится посредствомъ «понятіе пространства» вмѣсто «представленіе пространства», а это двѣ вещи совершенно различныя.
Г. Челпановъ. Указатель литературы по вопросу о матеріализмѣ. Кіевъ. 1898. Въ предисловіи авторъ замѣчаетъ, что въ русской интеллигенціи широкимъ распространеніемъ пользуется взглядъ, будто матеріализмъ ость то слово, которое выражаетъ собою сущность современнаго научно-философскаго міропониманія. По мнѣнію автора, это происходитъ оттого, что философскія свѣдѣнія въ русской интеллигенціи очень незначительны. Цѣль указателя, составленнаго, главнымъ образомъ, для учащейся молодежи и для лицъ, стремящихся къ самообразованію, заключается въ томъ, чтобы убѣдить читателя, что современное научно-философское міровоззрѣніе отнюдь не можетъ выражаться словомъ «матеріализмъ». Онъ желаетъ подробнымъ указаніемъ литературно матеріализмѣ дать возможность посредствомъ самостоятельнаго изученія философской литературы лично убѣдиться въ справедливости этого положенія. Авторъ надѣется, что самостоятельное изученіе вопроса по сочиненіямъ выдающихся писателей будетъ побужденіемъ для молодежи отказаться отъ ходячаго матеріализма и искать для себя міропониманія на другихъ путяхъ.
Въ указателѣ имѣются руководящія статьи по отдѣльнымъ вопросамъ о матеріализмѣ. Въ немъ содержатся, между прочимъ, слѣдующіе параграфы: «Опредѣленіе матеріализма», «Матеріализмъ есть метафизика», «Психическія явленія могутъ быть познаваемы только путемъ самонаблюденія», «Существуетъ коренное различіе между физическимъ и психическимъ», «Невыводимость сознанія изъ матеріи», «Матеріализмъ и психологія» и т. под.
Антропологія Л. Крживицкаго. Переводъ съ польскаго С. Д. Романовскаго- Романько. Изд. Ф. Павленкова. Спб. 1897. Ц. 1 р. 50 к. Имя автора этой книги хорошо извѣстно читателямъ «Міра Божьяго» по талантливымъ очеркамъ его «За Атлантическимъ Океаномъ», печатавшимся въ прошломъ году на страницахъ этого журнала. Г. Крживицкій не только блестящій публицистъ и тонкій наблюдатель современной жизни: онъ и самостоятельный ученый, плодотворно работающій въ области антропологіи. При этомъ онъ выгодно отличается отъ нѣкоторыхъ ученыхъ литераторовъ, какъ бы совмѣщающихъ въ себѣ два различныхъ лица: спеціалиста, съ одной стороны, съ другой — ученаго, чуждаго жизни; г. Крживицкій остается живымъ и отзывчивымъ къ жизни и въ своемъ чисто научномъ произведеніи.
Книга г. Крживицкаго — не учебникъ антропологіи. Въ ней лѣтъ ни историческихъ обзоровъ, рисующихъ смѣну воззрѣній на тотъ или другой вопросъ; въ ней не приводятся одни лишь неоспоримые выводы науки. Читателя, который потребуетъ отъ нея отвѣтовъ на запросы академическаго характера, указанія, какими путями шла наука и на чемъ она остановилась въ данную минуту, разсматриваемая книга можетъ и не удовлетворить. Съ такими запросами къ ней и не слѣдуетъ обращаться, потому что цѣли и значеніе ея лежатъ не въ академической, а въ чисто жизненной области, въ которой сама жизнь ставитъ вопросы и въ которую наука приглашается въ качествѣ эксперта и цѣнится лишь въ той мѣрѣ, въ какой она можетъ дать требуемыя разъясненія и отвѣты.
Въ изложеніи «Антропологіи» авторъ держится общепринятаго дѣленія на соматическую или анатомическую, этнологическую и соціологическую части, но рамки эти онъ заполняетъ по своему. Въ первой части, касающейся опредѣленія расовыхъ признаковъ, онъ не долго останавливается на анатомическихъ опредѣленіяхъ ихъ особенностей, отмѣчая, однако, значеніе краніометрическихъ и другихъ работъ, имѣющихъ цѣлью выясненіе расовыхъ типовъ въ настоящемъ и въ прошломъ, насколько послѣднее доступно нашему изученію. Цѣль этихъ работъ, пока все еще убѣгающая отъ изслѣдователя, состоитъ въ установленіи основныхъ типовъ, разнообразныя комбинаціи которыхъ встрѣчаются въ различныхъ группахъ нынѣшняго человѣчества. Происхожденіе и развитіе расовыхъ типовъ объясняется различно двумя господствующими школами антропологовъ, моногенистами и полигенистами; первые изъ нихъ выводятъ всѣ разновидности человѣка изъ одной первоначальной группы, представители которой, разсѣявшись по земному шару, подверглись разнообразнымъ превращеніямъ подъ вліяніемъ физико-географическихъ условій окружающей среды; когда установилась множественность типовъ, число ихъ еще болѣе возрасло отъ скрещиванія или смѣшенія ихъ между собою, которое могло быть плодовито даже при крайнемъ несходствѣ родителей. Полигенисты полагаютъ, напротивъ, что человѣкъ появился самостоятельно въ нѣсколькихъ центрахъ, и эти отдѣльные типы обособились до степени вида и, смѣшиваясь между собою, вовсе не даютъ потомства, или даютъ потомство съ плодовитостью весьма ограниченной. Г. Крживицкій склоняется болѣе на сторону моногенизма, во не можетъ быть причисленъ къ ортодоксальнымъ моногенистамъ, такъ какъ лишь въ незначительной степени, лишь въ случаяхъ уединенныхъ группъ, признаетъ дѣйствіе климатическихъ условій на преобразованіе расъ. Главнымъ факторомъ этого послѣдняго, наиболѣе дѣйствительною причиною его онъ признаетъ скрещиваніе.
Авторъ выдвигаетъ всюду психологическую и соціологическую сторону своего предмета, при чемъ самый вопросъ происхожденія расовыхъ типовъ долженъ отступить за второй планъ. Перенося вопросъ о значеніи расъ во всемірной исторіи, т. е. въ исторіи всего человѣчества, на историко-культурную или «культурно-общественную почву», мы не столько будемъ видѣть ихъ различія, сколько ихъ сходственныя черты. Какъ замѣчаетъ авторъ, «будемъ ли мы имѣть въ виду опытъ стариковъ, поддерживаніе огня, возникновеніе земледѣлія, появленіе новыхъ средствъ борьбы или производства, мы всегда увидимъ, что все это становится исходной точкой соотвѣтственныхъ измѣненій въ общественныхъ отношеніяхъ. Съ другой стороны, такъ какъ вышеупомянутыя явленія не имѣютъ ничего общаго съ расовыми свойствами, то они и выдвигаютъ на всемъ земномъ шарѣ одинаковыя послѣдствія: опытъ стариковъ вездѣ имѣетъ цѣну; вездѣ огонь вызываетъ прикрѣпленіе женщины къ домашнему очагу, раздѣленіе труда между полами и господство женщины въ „домѣ“, пока центръ экономической тяжести лежитъ въ домашнемъ хозяйствѣ; вездѣ пастушескій образъ жизни, будучи достояніемъ мужчины, вызываетъ его гегемонію… Слѣдовательно, однообразіе общественнаго прогресса находится въ связи съ однообразіемъ матеріально-технической эволюціи и матеріальныхъ условій общественнаго быта. Это положеніе объясняетъ, почему формы и сущность общественныхъ установленій, равно какъ и порядокъ смѣны однихъ установленій другими, вездѣ одинаковы и нисколько не находятся въ зависимости отъ расовыхъ особенностей» (35—36).
Тѣмъ не менѣе, развитіе отдѣльныхъ человѣческихъ группъ зависитъ не исключительно отъ окружающихъ условій, вынуждающихъ къ той или иной дѣятельности, а также и отъ фактовъ антропологическихъ, т. е. расовыхъ свойствъ. Какъ бы мы ни опредѣляли расу и какія бы причины, по нашему мнѣнію, ни содѣйствовали ея образованію, въ данный моментъ она представляетъ извѣстную сумму физическихъ и психическихъ свойствъ, обусловливающихъ ея энергію въ борьбѣ съ другими расами и культурный уровень, достигнутый ею. Съ такой точки зрѣнія, выясненіе антропологическихъ фактовъ въ исторіи цивилизаціи имѣетъ крайне важное значеніе, составляя, такъ сказать, субстратъ исторіи. Какъ замѣчаетъ г. Крживицкій, «антропологическія свойства, вліяя на быстроту общественной эволюціи, на большое богатство духовно-эстетическихъ проявленій и на разнообразіе судьбы исторической жизни, объясняютъ намъ, почему извѣстныя группы съиграли ту или иную историческую роль, и почему представители извѣстной расы исполняютъ тѣ или другія функціи въ данномъ обществѣ, но они нисколько еще не опредѣляютъ сущности и порядка смѣны общественныхъ установленій» (37—38). Эти выводы антропологіи должны лечь въ основу изслѣдованій историковъ и соціологовъ, доискивающихся причинъ историческихъ и общественныхъ явленій. И тѣ, и другіе ни на минуту не должны упускать изъ виду ни географической почвы, ни расовыхъ свойствъ объекта своихъ изслѣдованій; они такъ и дѣлаютъ, они разсматриваютъ судьбы народовъ въ связи съ мѣстомъ ихъ обитанія и безпрестанно говорятъ о «расовомъ» и о «народномъ духѣ». Но твердую почву заключенія ихъ пріобрѣтаютъ только въ антропологіи. Эта послѣдняя выясняетъ для нихъ, что, говоря о «духѣ расы», они пользуются выраженіемъ весьма неопредѣленнымъ и по своей природѣ, и по своей неразработанности. «Духовныя свойства или „духъ расы“, — говоритъ г. Крживицкій, — не составляютъ постоянной величины, но измѣняются, во-первыхъ, въ зависимости отъ климатическихъ условій, такъ что нѣкоторыя племена образуютъ вмѣстѣ съ окружающей ихъ средой какъ бы одинъ антропологически-географическій организмъ (полинезійцы, эскимосы и т. д.), во-вторыхъ, отъ общественныхъ условій, въ которыхъ данная группа живетъ… Духъ расы, будучи измѣнчивой величиной, тоже имѣетъ свойственную ему исторію развитія, которой наука, впрочемъ, мало занималась» (38—39).
Пока, какъ замѣчаетъ г. Крживицкій, «хотя теоретически роль расы ясна и очевидна, но обозначить ее въ каждомъ историческомъ процессѣ — дѣло чрезвычайно трудное и почти невозможное. Такого анализа можно ожидать лишь въ будущемъ, когда въ обществѣ исчезнетъ классовый и экономическій антагонизмъ, и различныя расы будутъ поставлены въ одинаковыя общественныя условія. Тогда простая статистика человѣческихъ дѣйствій въ сопоставленіи съ характеристикой расоваго типа выяснить историческую роль расы, въ настоящее время столь неясную» (323). Замѣтимъ, что авторъ гораздо сдержаннѣе другихъ антропологовъ, какъ, напр., Тубино, Лапужа и друг., которые считаютъ возможнымъ истолковывать исторію страны на основаніи духовно-эмоціональныхъ особенностей различныхъ расовыхъ элементовъ ея. Эти антропологи, глядя на дѣло съ своей спеціальной точки зрѣнія, склонны преувеличивать значеніе расовыхъ свойствъ или антропологическихъ факторовъ, объясняя ими различія, замѣчаемыя между разноплеменными населеніями какой-либо страны, напр., между фламандцами и валлонами въ Бельгіи; нашъ авторъ, разсматривая предметъ болѣе широкимъ взглядомъ, видитъ въ томъ обстоятельствѣ, что фламандцы занимаютъ земледѣльческіе, а валлоны промышленно фабричные округа, проявленіе не расовыхъ качествъ, а причинъ культурно-экономическихъ. Эта широта взгляда, позволяющая замѣчать, на ряду съ антропологическими явленіями, и явленія культурныя, и экономическія, составляетъ отличіе г. Крживицкаго, придающее его сочиненію не спеціальный, а чисто жизненный характеръ.
Съ такой же точки зрѣнія имъ сдѣланы и характеристики отдѣльныхъ расъ, занимающія вторую часть его книги. Эти живыя и талантливыя характеристики не только интересны, но и чрезвычайно полезны для читателя. Недостаточныя этнографическія знанія составляютъ большой, если не наибольшій пробѣлъ въ нашей системѣ образованія, который на каждомъ шагу долженъ ощущаться всѣми, столь многочисленными въ настоящее время читателями сочиненій по соціологіи и исторіи культуры. Когда они ознакомятся съ характеристиками г. Кривицкаго, многое прояснится для нихъ, и негры, полинезійцы, семиты и т, п. термины, съ которыми онъ встрѣчается въ упомянутыхъ сочиненіяхъ, перестанутъ быть для нихъ мало опредѣленными понятіями. Тѣмъ лучше для читателей, если они не удовлетворятся краткимъ очеркомъ автора и пожелаютъ дополнить свои свѣдѣнія: тогда они обратятся къ спеціальнымъ сочиненіямъ по этнографіи и пріобрѣтутъ необходимый фундаментъ для изученія исторіи культуры и соціологіи.
Еще интереснѣе третья часть разбираемой нами книги, въ которой авторъ касается вопросовъ о современной культурѣ и вліяніи ея на физическое и умственное развитіе человѣчества. Здѣсь читатель найдетъ научную основу или, по крайней мѣрѣ, научную точку отправленія для рѣшенія вопросовъ, съ которыми онъ сталкивается ежедневно, которые неотступно преслѣдуютъ его. Это — вопросы объ антагонизмѣ между старымъ и молодымъ поколѣніемъ, о борьбѣ женщинъ за свободу личности, о значеніи индивидуальныхъ свойствъ подъ вліяніемъ городской, военной и вообще культурной жизни, о физическомъ и психическомъ извращеніи, вызываемомъ условіями этой послѣдней, о средствахъ устранить дальнѣйшія извращенія и, наконецъ, о будущности человѣчества.
Г. Вестермаркъ. Исторія брака. Пер. И. Семенова. Изд. Д. П. Ефимова. М. 1896 г. Вестермаркъ въ своихъ воззрѣніяхъ на первичныя формы общежитія примыкаетъ къ зоологамъ. Опираясь на мнѣнія Дарвина и Уоллеса (снабдившаго даже его книгу предисловіемъ), онъ старается доказать, что первобытный человѣкъ жилъ изолированными парами, что бракъ, т. е. постоянный союзъ мужчины съ одной или нѣсколькими женщинами, или союзъ женщины съ однимъ или нѣсколькими мужчинами, былъ исконной формой общественности, и что семья, а не родъ или племя, была основной общественной единицей. Для доказательства этого положенія, авторъ приводитъ краткій очеркъ существованія брака, въ смыслѣ сожительства самца и самки и общей заботы ихъ о дѣтяхъ, у различныхъ животныхъ, въ особенности у птицъ и высшихъ обезьянъ, и затѣмъ отъ этихъ послѣднихъ находитъ возможнымъ прямо перейти къ человѣку нашего времени. «Если отъ высшихъ обезьянъ перейти къ дикимъ и варварскимъ племенамъ, мы встрѣтимъ то же самое явленіе», говоритъ онъ (30—31), повидимому, забывая высказанную имъ на стр. 12-й непреложную истину, что «всѣ дикія племена, существующія въ настоящее время, стоятъ гораздо выше примитивнаго человѣка». Приводимые имъ примѣры могутъ казаться убѣдительными только читателю, незнакомому съ этнографіей, такъ какъ всѣ они касаются и низшихъ, и высшихъ дикарей, и магометанъ, т. е. народовъ полу цивилизованныхъ, и даже римлянъ. Уже самый оборотъ рѣчи, постояво повторяющійся у автора — «мужчина такого-то племени долженъ поддерживать жену и дѣтей, мужчина обязанъ защищать свою семью» и т. п. — показываетъ, что мы во всѣхъ этихъ случаяхъ имѣемъ дѣло не съ доброй волей этихъ мужчинъ, а съ общественной силой, которая понуждаетъ ихъ заботиться о семьѣ, чего не должно было бы быть, если бы семейный союзъ поддерживался у человѣка такъ же инстинктивно, какъ у животныхъ. Никто не обязываетъ его заботиться о собственномъ прокормленіи, такъ какъ онъ не упуститъ этой заботы, но отъ него настойчиво требуютъ, чтобы онъ не мѣнялъ часто своихъ привязанностей и не бросалъ на произволъ судьбы или на. попеченіе другихъ женщину, отъ которой имѣетъ дѣтей. Какъ скоро мужчинѣ ставятъ такія требованія, отъ которыхъ онъ не можетъ уклониться, онъ естественно, съ своей стороны, долженъ былъ настаивать на томъ, чтобы жена помогала и подчинялась ему и не позволяла себѣ никакихъ сношеній съ другими мужчинами, имѣющихъ видимость близости съ нимъ. Эти требованія, исходившія сперва отъ общества, а затѣмъ отъ государства и церкви, становились съ теченіемъ времени все строже и строже: въ дикомъ состояніи бракъ заключался и расторгался крайне легко, а съ повышеніемъ культурности онъ становился все болѣе и болѣе крѣпкимъ и даже неразрывнымъ. Въ виду этихъ общеизвѣстныхъ фактовъ, нѣтъ надобности доказывать, что утвержденіе Вестермарка, будто «бракъ держится своими корнями въ семьѣ, а не семья въ бракѣ» является совершенно голословнымъ. Указаніе его, что у многихъ народовъ рожденіе ребенка обязываетъ ко вступленію въ бракъ и что, такимъ образомъ, семья какъ будто предшествуетъ браку, не можетъ считаться убѣдительнымъ, такъ какъ подобные обычаи подтверждаютъ только обязательность, а не добровольность заключенія браковъ въ указанныхъ случаяхъ. Если добровольность въ этихъ случаяхъ на можетъ быть доказана, то намъ кажутся безполезными и аргументы автора, что именно привязанность, а не простое физическое влеченіе соединяло первобытныя пары, аргументы, основанные на предположеніи, будто половой инстинктъ пробуждается съ особенной силой въ извѣстное время года не только у дикаго, на и у культурнаго человѣка. Приводимыя имъ статистическія данныя о преобладаніи количества рожденій въ извѣстные мѣсяцы не лишены интереса, но его положенія нисколько поддержать не могутъ, такъ какъ здѣсь расположены въ одной серіи и высшія обезьяны, и дикари, и люди высшей культуры. Нравственная связь, составляющая единственно прочный цементъ брачной жизни, является только при подвинувшейся культурѣ. Наблюдатели порядковъ дикаго состоянія почти единогласно говорятъ, что любовь въ нашемъ смыслѣ является у дикарей рѣдкимъ исключеніемъ, что бракъ для нихъ есть союзъ чисто физическій и экономическій. Эти указанія подтверждаются обычаями, въ силу которыхъ будущіе мужъ и жена при заключеніи брака иногда вовсе не знаютъ другъ друга, и въ большинствѣ случаевъ согласія невѣсты даже я не требуется. Вопросъ рѣшается родителями или даже начальниками племени; о добровольномъ взаимномъ соглашеніи здѣсь и рѣчи быть не можетъ. Слѣдовательно, и самое вступленіе въ бракъ у дикихъ и полудикихъ людей зависитъ не отъ самихъ брачущихся, а отъ общества. Едва ли нужно прибавлять, что многоженство, свойственное дикому и полудикому состоянію культуры, является только нагляднымъ доказательствомъ, что привязанность мужа къ женѣ въ этомъ состояніи не можетъ быть названа ни сильной, ни продолжительной. Самое многоженство есть замѣна прежнихъ кратковременныхъ связей; мужчинѣ позволяется брать другую женщину, но на него налагается обязанность заботиться первой женѣ и ея дѣтяхъ.
Если мы не можемъ признать убѣдительными доводы автора въ пользу существованія прочнаго брака во всѣхъ стадіяхъ человѣческой культуры, то и критика, какой онъ подвергаетъ гипотезу о комунальномъ бракѣ, не кажется намъ рѣшающей этотъ вопросъ. Критика названной гипотезы представляется сравнительна легкимъ научнымъ упражненіемъ, потому что предположеніе а нѣкогда существовавшемъ свободномъ смѣшеніи половъ признается далеко не всѣми соціологами, а тѣ изъ нихъ, кто его допускаетъ, понимаютъ его каждый по своему. Здѣсь мы находимся въ области, въ которой логическія соображенія преобладаютъ надъ фактическими данными, и потому каждое мнѣніе имѣетъ право быть выслушаннымъ. Эта часть книги Вестермарка можетъ заслужить одобреніе противниковъ теоріи комунальнаго брака, хотя они едва ли почерпнутъ изъ нея много новыхъ аргументовъ въ свою пользу.
Не соглашаясь ни съ исходной точкой, ни съ выводами автора, мы, тѣмъ не менѣе, должны назвать его книгу изслѣдованіемъ добросовѣстнымъ, предпринятымъ съ чисто научнымъ стремленіемъ раскрытія истины и рекомендуемъ ее всѣмъ, уже достаточно знакомымъ съ литературой вопроса о происхожденіи и развитіи брака. Книга Вестермарка удостоилась рекомендаціи Уоллеса, который, не будучи вполнѣ компетентнымъ судьей въ соціологическихъ вопросахъ, могъ «представить» «неизвѣстнаго автора» англійскимъ читателямъ только при полномъ убѣжденіи въ серьезности его научной работы.
Джосія Кукъ. Новая химія. Перев. съ 10 англійскаго изданія А. В. Алехинъ, подъ редакціей проф. М. И. Коновалова. (Библіотека для самообразованія). Москва. 1897 г. Цѣна 1 р. 75 к. 20 лѣтъ тому назадъ эта книжка появилась въ переводѣ на русскій языкъ подъ редакціей проф. А. М. Бутлерова. Она быстро разошлась и сдѣлалась даже библіографической рѣдкостью. Въ то время она совершенно правильно носила названіе «Новой химіи»: всѣ химическіе вопросы обсуждались въ сочиненіи Кука съ современнѣйшей, такъ сказать, точки зрѣнія. Прекрасное изложеніе, обиліе яркихъ примѣровъ, великолѣпная обработка матеріала — вотъ были качества, обезпечившія книгѣ ея успѣхъ. Имя А. М. Бутлерова, стоявшее на заголовкѣ, ручалось за то, что сочиненіе дѣйствительно излагаетъ химію въ томъ видѣ, въ какомъ она тогда находилась.
Но съ того времени, какъ сказано, прошло 20 лѣтъ и химія сдѣлала огромные успѣхи. Джосія Кукъ, очевидно, за этими успѣхами слѣдилъ мало, что и отразилось на достоинствахъ его книги. Книга, бывшая 20 лѣтъ тому назадъ почти вполнѣ современною, теперь является весьма отставшею и очень неправильно называется «Новою химіей». Это долженъ былъ особенно чувствовать г. М. И. Коноваловъ, человѣкъ еще совсѣмъ молодой и лишь недавно начавшій свою научную дѣятельность. Можно было поэтому ожидать, что г. Коноваловъ сдѣлаетъ, съ своей стороны, все для того, чтобы названіе «Новая химія» оправдывалось съ содержаніемъ книги Кука. Къ сожалѣнію, почтенный редакторъ ровно ничего для этого не сдѣлалъ, въ чемъ онъ откровенно сознается, говоря въ предисловіи, что «нашелъ возможнымъ и нужнымъ внести въ трудъ Кука лишь очень немногія и незначительныя примѣчанія», не смотря на то, что зналъ, въ чемъ книга Кука отстала.
Благодаря этому, разсматриваемая книга, какъ сочиненіе, предназначаемое для самообразованія, должна быть признана неудовлетворительною.
Въ самомъ дѣлѣ, въ настоящее время въ теоретическихъ воззрѣніяхъ науки произошли столь существенныя измѣненія, появилось столько новыхъ ученій, совершенно измѣнившихъ физіономію химіи, что всякое сочиненіе, а въ особенности носящее названіе «Новой химіи», должно отводить этимъ ученіямъ выдающееся мѣсто; все ученіе о растворахъ теперь не имѣетъ ни малѣйшаго сходства съ тѣмъ, что бы 20 лѣтъ тому назадъ. Ученіе о химическомъ сродствѣ — самая важная часть химіи — перестроено въ самомъ своемъ основаніи; создалась химическая статика и динамика.
Обо всемъ этомъ нѣтъ въ книгѣ Кука ни одного слова. Кукъ остановился на химіи 1870 годовъ и весь свой талантъ затратилъ на изложеніе теоріи строенія (да и то даже не новой) и почти этимъ только и ограничился. На обязанности редактора лежало устраненіе этого огромнаго недостатка. Конечно, сдѣлать это было бы весьма не легко; но если редакторъ призналъ себя не въ силахъ выполнить такую задачу, то книгу совсѣмъ не стоило выпускать въ свѣтъ, ибо въ томъ видѣ, въ какомъ она теперь появилась, можно призвать полезнымъ въ ней лишь главы двѣ или три.
Но даже если допустить, что книга Кука полезна и въ своемъ настоящемъ видѣ и что редакторъ поступилъ правильно, не введя въ нее никакихъ дополненій, то, во всякомъ случаѣ, его нельзя оправдать въ томъ, что онъ не исправилъ нѣкоторыхъ крупныхъ теоретическихъ ошибокъ Кука. Укажемъ ихъ по порядку.
На стр. 113 сказано: «растворивши соль въ водѣ, вы только раздѣлите массу ея на молекулы». Здѣсь редакторъ долженъ былъ бы указать, по крайней мѣрѣ, что современная химія считаетъ такой взглядъ неправильнымъ, что какъ разъ соли при раствореніи испытываютъ рѣзкія измѣненія. Вообще, въ этой главѣ авторъ обнаруживаетъ такую «устарѣлость», что не вѣрится даже, будто книга написана въ 1870 годахъ.
«Съ цѣлью показать вамъ разложеніе воды электрическимъ токомъ, я отбросилъ на экранъ увеличенное изображеніе стекляннаго сосуда, содержащаго небольшое количество воды, подкисленной, впрочемъ (сѣрной кислотою), чтобы сдѣлать ее проводникомъ электричества». Странно, что г. Коноваловъ не сдѣлалъ къ этому опыту примѣчанія. Извѣстно, что при данныхъ условіяхъ вода нисколько не разлагается, а «разлагается» сѣрная кислота.
На стр. 132 сказано: «Какъ я вамъ уже говорилъ, теплота есть только видъ энергіи, и, подобно другимъ проявленіямъ силы, можетъ быть измѣряема килограммометрами». Такого грубаго смѣшенія понятій и терминовъ редактору не слѣдовало пропустить молчаніемъ. Измѣрять теплоту килограммометрами нельзя, ибо килограммометрами измѣряется только работа и ими можетъ быть измѣряема лишь та теплота, которая перестала быть теплотою и обратилась въ работу.
И такого рода промахи обнаруживаются въ книгѣ Кука довольно часто. Мы уже не говоримъ о томъ, что вообще книга Кука обнаруживаетъ въ авторѣ довольно смутныя представленія по механикѣ, но даже и въ области термохиміи Кукъ обнаруживаетъ весьма неправильное пониманіе тѣхъ выводовъ, которые вытекаютъ изъ термохимическихъ изслѣдованій.
Такъ, не смотря на то, что такъ называемый «3-й законъ термохиміи», названный Бертело «Principe du travail maximum», опровергнутъ въ качествѣ общаго начала, онъ излагается у Кука, какъ нѣчто, не подлежащее никакимъ ограниченіямъ; точно такъ же, не смотря на строго установившееся въ наукѣ понятіе о диссоціаціи, Кукъ даетъ этому термину совершенно ложное опредѣленіе, говоря: «раздѣленіе атомовъ дѣйствіемъ теплоты извѣстно въ химіи подъ техническимъ названіемъ диссоціаціи (стр. 455).
Въ заключеніе еще одно замѣчаніе общаго характера. Куку дѣлали выговоръ за то, что онъ является рабомъ атомизма. Онъ, жалуясь на этотъ укоръ, отрицаетъ за собою такое качество. А между тѣмъ на каждомъ шагу даетъ явныя доказательства справедливости этого укора. Онъ совершенно забываетъ, что атомизмъ есть лишь методъ, и что говорить объ атомахъ, какъ о реальностяхъ, болѣе чѣмъ неосторожно.
„Метеорологическій Вѣстникъ“. Въ небогатой русской литературѣ по метеорологіи отраднымъ явленіемъ надо признать „Метеорологическій Вѣстникъ“ — научное періодическое изданіе Императорскаго Русскаго Географическаго Общества, чуждое всякой спекуляціи. Этотъ единственный по своему содержанію въ Россіи ежемѣсячный журналъ, вступающій въ седьмой годъ существованія, всегда строго оправдывалъ свое названіе и принесъ много пользы русскимъ любителямъ (въ широкомъ смыслѣ слова) метеорологіи, связавъ ихъ между собою. Помимо сообщенія всѣхъ „послѣднихъ словъ“ метеорологіи какъ въ Россіи, такъ и заграницей, связь эта особенно ярко выразилась въ многочисленныхъ отвѣтахъ на вопросы подписчиковъ научнаго свойства, въ возникновеніи сѣти корреспондентовъ, ежемѣсячно сообщающихъ редакціи свѣдѣнія о погодѣ. Шесть лѣтъ тому назадъ, до возникновенія „Метеорологическаго Вѣстника“, съ успѣхами метеорологіи можно было знакомиться только черезъ посредство иностранныхъ спеціальныхъ изданій, изъ коихъ первое мѣсто занимаетъ „Meteorologische Zeitschrift“. Между тѣмъ, съ учрежденіемъ при университетахъ каѳедръ по физической географіи (метеорологіи), съ устройствомъ метеорологическихъ сѣтей въ Россіи, эта наука привлекала постепенно все большее и большее вниманіе образованнаго общества, находя своихъ горячихъ поклонниковъ во всѣхъ классахъ народонаселенія. Интересъ къ метеорологіи возросъ въ послѣднее время въ значительной степени и продолжаетъ рости, особенно въ средѣ сельскихъ хозяевъ, дѣла которыхъ такъ много зависятъ отъ погоды. При такомъ положеніи, какъ нельзя болѣе кстати является изданіе серьезнаго популярно-научнаго журнала, посвященнаго этой юной отрасли физико-математическихъ наукъ. Мысль объ его изданіи возникла и осуществилась на VIII съѣздѣ естествоиспытателей въ 1890 году въ С.-Петербургѣ. Тутъ же были внесены участниками съѣзда денежныя пожертвованія на веденіе дѣла, во главѣ котораго стали извѣстные представители русской метеорологіи, какъ-то: А. А. Тилло, проф. геологіи И. В. Мушкетовъ, П. И. Броуновъ, А. И. Воейковъ, Ф. Ф. Врангель, Н. А. Гезехусъ, K. Н. Жукъ и др.
Руководительство такой блестящей въ научномъ смыслѣ администраціи „Вѣстника“ сказалось самымъ выгоднымъ образомъ на содержаніи этого изданія; цѣлый рядъ прекрасныхъ, серьезныхъ и вмѣстѣ съ тѣхъ общедоступныхъ статей по различнымъ вопросамъ метеорологіи, большею частью поясненныхъ чертежами, ежемѣсячные обстоятельные обзоры погоды въ Россіи съ картами, масса мелкихъ замѣтокъ, рецензій, рефератовъ и т. п. наполнили вышедшія до 1897 года книжки (72). Кромѣ того, всѣ новѣйшія изслѣдованія русскихъ ученыхъ нашли себѣ мѣсто, полностью или, большею частью, въ извлеченіяхъ, на страницахъ этого почтеннаго научнаго органа, поставившаго цѣлью ознакомленіе своихъ читателей съ успѣхами метеорологіи.
ИЗЪ ИНОСТРАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
правитьGustave Lanson. De la la littérature franèaise. Paris. Librairie Hachette. 1896. „Исторія французской литературы“ Лансона появляется четвертымъ изданіемъ и, несомнѣнно, успѣхъ сочиненія на этомъ не остановится. Книга — изумительный примѣръ, до какой степени западноевропейскій ученый можетъ совершенствоваться въ своей спеціальности, и по размѣрамъ эрудиціи, и по строгости и полнотѣ критической мысли. Въ настоящее время Лансовъ профессоръ литературы въ лицеѣ Lonis-le Grand, имѣетъ докторскую степень; нѣсколько лѣтъ тому назадъ онъ жилъ въ Россіи, успѣлъ познакомиться съ русскимъ языкомъ и новѣйшей русской литературой, вникъ даже отчасти въ нашу жизнь и исторію и вернулся во Францію съ большимъ запасомъ вполнѣ сознательнаго сочувствія къ вашему отечеству.
Очевидно, это французъ не совсѣмъ заурядный, и естественно судьба его ученыхъ трудовъ особенно любопытна. Для сравненія достаточно взять только что вышедшую Исторію и раннее произведеніе Лансона о въ высшей степени важномъ историко-литературномъ вопросѣ — о чувствительной комедіи (Nivelle de la Chaussée et la comédie larmoyante). Въ соотвѣтствующемъ мѣстѣ новѣйшаго сочиненія Лансонъ все еще рекомендуетъ читателю свою прежнюю работу, но читатель неминуемо будетъ поставленъ въ безвыходное положеніе противорѣчіями, часто прямой непримиримостью взглядовъ въ той и другой книгѣ.
Лансонъ въ восьмидесятыхъ годахъ былъ чистымъ литераторомъ, — мы хотимъ сказать, не желалъ видѣть въ исторіи литературы ничего, кромѣ эстетическихъ вопросовъ, разныхъ литературныхъ жанровъ, біографіи и психологіи писателя. А между тѣмъ, ему пришлось писать объ эпохѣ преимущественно политической и о жанрѣ, еще у современниковъ получившемъ наименованіе философскаго, т. е. идейнаго общественно-просвѣтительнаго. Легко представить, сколько пробѣловъ и недоразумѣній допустилъ авторъ съ своей точки зрѣнія, — пробѣловъ, тѣмъ болѣе нежелательныхъ, что его книга до сихъ поръ остается единственнымъ спеціальнымъ сочиненіемъ о происхожденіи мѣщанской драмы во Франціи.
До какой степени Лансонъ усовершенствовался въ своихъ взглядахъ, показываетъ характеристика литературныхъ теорій Дидро, прежде и теперь. Разница такъ велика, что автору, рекомендуя свою прежнюю работу, слѣдовало бы оговориться на счетъ перемѣнъ въ своей критикѣ.
Раньше, говоря о связи драмы Лашоссе съ театромъ XIX вѣка, Лансонъ не считалъ нужнымъ опредѣлить мѣсто чувствительнаго драматурга въ философскомъ движеніи просвѣтительной эпохи? оцѣнить реформаторскій общественный смыслъ новаго мотива драмы — чувства — и привести въ связь морализирующее направленіе театра Детуша и Лашоссе съ проповѣдническими задачами энциклопедистовъ. Выходило, мѣщанская драма остается совершенно обособленнымъ явленіемъ философской эпохи. Чувствительные драматурги будто не играли никакой роли въ философской пропагандѣ, въ свою очередь философы ничего не сдѣлали для новой художественной литературы.
Въ результатѣ Лансонъ до крайней степени унижалъ Дидро какъ литературнаго критика, видѣлъ въ его эстетическихъ разсужденіяхъ одну реторику, по идеямъ будто бы предвосхищенную драматургами, не энциклопедистами.
Совершенно другія рѣчи читаемъ въ Исторіи французской литературы.
Здѣсь Лансонъ съ искренней почтительностью, какъ это и подобаетъ, излагаетъ извѣстныя предисловія и бесѣды Дидро о драматической поэзіи, находитъ его идеи „оригинальными и иногда замѣчательно справедливыми“, и жалѣетъ, что съ такой блестящей теоріей Дидро не удалось самому написать выдающихся поэтическихъ пьесъ.
Лансонъ вполнѣ основательно видитъ въ лицѣ Дидро родоначальника современнаго реализма и даже отчасти натуральной школы, восхищается, именно за эти начатки, Племянникомъ и даетъ въ общемъ превосходную характеристику личности и таланта едва ли не симпатичнѣйшаго изъ всего созвѣздія энциклопедистовъ.
Уже это преобразованіе старыхъ взглядовъ автора свидѣтельствуетъ о его добросовѣстности и вдумчивости. И дѣйствительно, книга Лансона, единственная въ новѣйшей литературной исторіи Франціи, заслуживающая полнаго вниманія русскихъ читателей. По полнотѣ, основательности свѣдѣній, по обдуманности и безпристрастію сужденій, по строгости и сжатости формы съ нею нельзя и сравнивать реторическіе трактаты Брандеса, часто — по цѣлымъ страницамъ — переполненные школьными (разсужденіями или безцѣльно многословнымъ изложеніемъ литературныхъ произведеній.
Брандесъ, при всей своей „либеральной“ славѣ, никакъ не можетъ отрѣшиться отъ многочисленныхъ суевѣрій старыхъ французскихъ „профессоровъ реторики“ (такая каѳедра, какъ извѣстно, существуетъ во французскихъ лицеяхъ) и безъ малѣйшаго смущенія повторяетъ пренаивные восторги ископаемыхъ литераторовъ предъ такими, напримѣръ, „геніальными поэтами“, какъ Шатобріанъ, Беранже, Ламартинъ.
Къ сожалѣнію, эти восторги, въ сильнѣйшей степени благодаря книгамъ Брандеса, укрѣпились и въ нашей журнальной литературѣ: Беранже, напримѣръ, не особенно давно былъ увѣнчанъ вѣнкомъ гражданскаго мужества и самаго подлиннаго политическаго либерализма.
Лансонъ даетъ сильнѣйшія дозы противъ этого по истинѣ вредоноснаго культа. Характеристика Шатобріана прямо блестяща по остроумію и, вмѣстѣ съ тѣмъ, психологической и исторической правдѣ. Нѣчто подобное мы знаемъ только въ прекрасныхъ Критическихъ этюдахъ Шерера и, можетъ быть, эти этюды въ извѣстной степени повліяли на Лансона.
Для русскихъ читателей особенно настоятельно точное представленіе о разныхъ герояхъ стараго эффектнаго демонизма и разочарованія. Давно пора разсчитаться съ этимъ, отнюдь не сплошь идеальнымъ явленіемъ, преимущественно въ нашей общественной жизни, отдѣлить правду отъ театральныхъ гримасъ, героевъ отъ досужихъ фигляровъ.
Однимъ изъ послѣднихъ и былъ французскій Ренэ. Любопытно было бы самому Брандесу, съ умилительнымъ простодушіемъ воспѣвающему доблести Шатобріана, ознакомиться съ нѣсколькими страницами французскаго историка. Особенно поучительна психологія „политическаго“ таланта Ренэ, столь почтеннаго въ глазахъ датскаго критика
Лансонъ не останавливается предъ самыми, повидимому, непріятными на французскій вкусъ, подробностями на счетъ „позы“, эффектнаго „безкорыстія“ и прекомичнѣйшей конкурренція Шатобріана съ Наполеономъ. Очень тонко объяснена мечтательная mania grandiosa салоннаго демона и въ то же время удручающее безволіе и непониманіе всѣхъ смертныхъ, кромѣ собственнаго я. А исторію о томъ, какъ Шатобріанъ, за отсутствіемъ подлиннаго героизма въ своей личности и жизни, всѣми силами размалевывалъ совершенно пустяковинные эпизоды, въ интересахъ своей исключительности, и эта исторія — едва ли не правдивѣйшая глава въ біографіяхъ большинства разочарованныхъ горе-богатырей всѣхъ національностей.
Столь же безпощадна и правдива оцѣнка „идей“ Шатобріана, вообще его умственныхъ способностей. Натура, жившая воображеніемъ и эмоціями, не могла выработать особенно стройнаго, просто сколько-нибудь опредѣленнаго міросозерцанія. Всѣми этими отнюдь не идеальными качествами характера и таланта Шатобріана и объясняется его обширная популярность.
Это было, такъ сказать, вульгаризованное разочарованіе, доступное самымъ посредственнымъ мечтателямъ и фанфаронамъ». Именно нравственная безсодержательность и умственная банальность шатобріановскихъ произведеній сдѣлали его идоломъ свѣтскаго общества временъ реставраціи. Въ пессимизмѣ Ренэ было столь же мало дѣйствительной философіи жизни, сколько въ личной біографіи автора серьезной борьбы и нравственныхъ усилій. Повторялся фактъ, давно извѣстный въ исторіи французскаго общества.
Въ восемнадцатомъ вѣкѣ салонныя красавицы и болтуньи щебетали на философскія темы, нисколько не разсчитывая на фактическія послѣдствія своего словеснаго либерализма. Та же судьба постигла и разочарованіе въ началѣ слѣдующаго столѣтія въ той средѣ, гдѣ раньше не было искренней вѣры въ идею, а теперь ни малѣйшихъ основаній для отрицательнаго отношенія къ жизни попрежнему праздной и вполнѣ комфортабельной.
Къ числу заслугъ Лансона слѣдуетъ отнести и вполнѣ трезвый взглядъ на дамское философствованіе въ эпоху энциклопедистовъ" Этотъ взглядъ, пожалуй, еще оригинальнѣе для современнаго французскаго ученаго и. для многихъ русскихъ историковъ-компиляторовъ, пренаивнѣйшимъ образомъ повторяющихъ вздорную идею о необыкновенной важности салонной пропаганды просвѣщенія.
Характеристика Бернвже у Лансона прямо Образцова, и сущность ея примыкаетъ къ портрету Шатобріана.
Пресловутый chansonnier стяжалъ такую популярность среда низшихъ слоевъ французской націи, какой Ренэ наслаждался среди высшаго свѣта — и здѣсь дѣйствовали тѣ же средства: исключительная «посредственность» идей, способность какому угодно мотиву, начиная съ религіи и кончая политикой, дать «вульгарную» окраску. Лансонъ отдаетъ себѣ точный отчетъ въ такъ называемомъ «демократизмѣ» и, по мнѣнію нѣкоторыхъ простаковъ, даже «радикализмѣ» придворнаго пѣвца одного изъ типичнѣйшихъ Бонапартовъ — Луціана.
Извѣстно, какую смуту во французской политикѣ создалъ культъ Наполеона, направленный противъ реставраціи. А такъ какъ реставрація представляла реакціонное направленіе, то бонапартизмъ, въ силу чисто временнаго контраста и партійныхъ комбинацій, превратился въ либерализмъ. И Беранже пустилъ въ ходъ свою музу ради новаго идола, свидѣтельствовавшаго о жалкомъ уровнѣ политической мысли и безнадежномъ нравственномъ уровнѣ самыхъ запальчивыхъ «либеральныхъ» бойцовъ въ парламентѣ и печати"
Французскій историкъ безпощадно выставляетъ на видъ нехитрый бутафорскій арсеналъ, какимъ оперировалъ Беранже, всѣ эти специфическія реликвіи развѣнчаннаго цезаря: сѣрый сюртукъ, маленькая шляпа, «маленькій капралъ» и прочія «дѣтскія» игрушки. Лансонъ въ немногихъ словахъ даетъ уничтожающую характеристику всему міросозерцанію Беранже и — страшно сказать — прямо-таки вводитъ его въ сонмъ самыхъ заурядныхъ буржуа… Это положительный успѣхъ даже съ политической точки зрѣнія: бонапартисту, удостоившемуся почестей отъ правительства Наполеона III и въ сущности всю жизнь работавшему для возстановленія Бонапартовъ на тронѣ Франціи, слѣдуетъ, наконецъ, занять подобающее мѣсто.
Въ связи съ бонапартизмомъ дана правдивая характеристика и историческимъ трудамъ Тьера, одного изъ бардовъ Наполеона. Жаль только, что авторъ относительно самого героя держится нѣкоторыхъ иллюзій, и по очень странному поводу. Лансонъ говорить о Наполеонѣ, какъ ораторѣ, и находитъ возможнымъ серьезно относиться къ талантамъ императора въ этой области. Правда, онъ не скрываетъ плагіатовъ, банальностей, «клише», переполняющихъ знаменитые бюллетени Бонапарта. Но, во-первыхъ, вопросъ о плагіатѣ слѣдовало бы развить: Наполеонъ обкрадывалъ писателей не только для бюллетеней, но и для своихъ личныхъ писемъ, напримѣръ въ перепискѣ съ Жозефиной. А потомъ по части трескучей реторики и эффектныхъ шаблоновъ автору слѣдовало обратиться, помимо переписки, къ ораторскимъ упражненіямъ Наполеона, напримѣръ, въ государственномъ совѣтѣ. Въ этихъ рѣчахъ, — а именно онѣ только и могутъ быть причтены къ ораторству, — Лансонъ нашелъ бы не мало поучительныхъ образчиковъ. Достоинство ихъ во всѣхъ смыслахъ въ достаточной степени оцѣнено самимъ цезаремъ, по временамъ проявлявшимъ чисто казарменную откровенность и непосредственность корсиканскаго дикаря. «На моемъ мѣстѣ», обратился онъ разъ въ гнѣвѣ къ своимъ рабамъ, «я вижу, очень легко быть умнымъ»…
Но гораздо важнѣе другія недоразумѣнія, допущенныя авторомъ въ общемъ превосходной книги.
На первомъ мѣстѣ слѣдуетъ поставить главу о Монтескьё. Лансонъ, конечно, и здѣсь обнаружилъ обычную сдержанность и смѣлость критики. Ему ясны многіе недостатки знаменитаго Духа законовъ, до сихъ поръ фигурирующаго среди первоклассныхъ продуктовъ человѣческой мудрости. Даже Прудонъ, считающійся во французской политической литературѣ чуть ли не самымъ страшнымъ разрушителемъ, Монтескьё считаетъ великимъ умомъ. Лансонъ указываетъ нѣкоторыя спеціальныя средства, какими этотъ великій умъ достигъ необычайной славы у своихъ современниковъ и даже современницъ. Авторъ отдаетъ должное пикантному элементу и образцовому, чисто салонному esprit французскаго Аристотеля. Лансону ясны и основные софизмы бывшаго адвоката, но совершенно неясенъ крупнѣйшій и по послѣдствіямъ пагубнѣйшій недостатокъ книги Монтескьё: извращеніе теоріи и практики англійской конституціи.
Ученіе о тройственномъ дѣленіи властей, легшее въ основу всѣхъ позднѣйшихъ французскихъ конституцій, основано у Монтескьё на чистѣйшемъ недоразумѣніи. Философъ просто не понялъ англійскаго политическаго механизма, увидѣлъ двѣ независимыхъ власти — исполнительную и законодательную тамъ, гдѣ существовала на самомъ дѣлѣ одна власть народнаго представительства, такъ или иначе располагавшаго судьбой «кабинета», т. е. правительства.
И недоразумѣніе Монтескьё вполнѣ понятно для тѣхъ, кто сколько-нибудь знакомъ просто съ его біографіей. Будущій авторъ знаменитой книги путешествовалъ въ молодости, жилъ, между прочимъ, и въ Лондонѣ, но повсюду изъ своего вояжа извлекалъ громадную дозу удовольствій и почти никакихъ поучительныхъ наблюденій. Лансонъ даже не упоминаетъ, напримѣръ, о Notes sur VAngleterre Монтескьё. А между тѣмъ, знакомство съ ними необходимо для оцѣнки политическаго и философскаго генія Монтескьё вообще и Духа законовъ въ особенности.
Notes — сплошной пасквиль на англійскую націю, ея продажность, полнѣйшую безпринципность, безбожіе: у англичанъ всюду и всегда рѣшающая власть — деньги, о чести и добродѣтели они даже не имѣютъ представленія. Гражданская свобода Англіи — элементъ слабости, и Монтескьё предсказываетъ скорую, неминуемую гибель страны и народа…
Естественно, — послѣ такихъ результатовъ личнаго знакомства съ англійской жизнью, можно было впасть въ какія угодно недоразумѣнія и противорѣчія, я безсмертная одиннадцатая книга Духа законовъ не менѣе безсмертный образецъ слѣпоты и наивности. Пусть наши выраженія не кажутся чрезвычайно сильными. Не угодно ли оцѣнить слѣдующую тираду Монтескьё: «если бы исполнительная власть была ввѣрена извѣстному количеству лицъ, взятыхъ изъ законодательнаго корпуса, свобода исчезла бы, потому что двѣ власти соединились бы въ одну».
А именно это и происходило и до сихъ поръ происходитъ въ Англіи: правительство ничто иное, какъ парламентская коммиссія, существующая до тѣхъ поръ, пока это угодно нижней палатѣ, и свобода, повидимому, не исчезаетъ. Напротивъ.
Это только одно изъ многочисленныхъ bйvues автора; ихъ не видитъ Лансонъ и, слѣдовательно, даетъ въ общемъ бевуеловно неудовлетворительную критику Духа законовъ.
Еще страннѣе, прямо невозможно для всякаго читавшаго книгу Монтескье слѣдующее утвержденіе Лансона, будто философъ «съ глубокой искренностью высказывается противъ религіозныхъ преслѣдованій и становится адвокатомъ терпимости» (р. 714).
Это совершенная неправда.
Прочтите главу девятнадцатую книги тринадцатой. Здѣсь приводится нѣсколько фактовъ жестокости, вызванныхъ суевѣріемъ, и въ заключеніе говорится буквально слѣдующее:
«Je n’ai point dit ici qu’il ne fallait point punir l’hresie; je dis qu’il faut tre trs circonspect la punir», т. e.: «Я вовсе не говорю здѣсь, чтобы совсѣмъ не слѣдовало наказывать ересь, я говорю, что слѣдуетъ быть очень осмотрительнымъ въ наказаніяхъ».
Гдѣ же здѣсь искренняя защита терпимости?
Вообще разговоръ объ искренности Монтескьё совершенно праздный и неподходящій. Лансону стоило бы только внимательнѣе прочитать тѣ мѣста книги, гдѣ трактуются важнѣйшіе вопросы церковной и свѣтской политики, чтобы въ авторѣ Духа законовъ признать все, что угодно, только не искренне убѣжденнаго человѣка.
Достаточно сказать, что даже Екатерина принуждена была, компилируя свой «молитвенникъ», вносить поправки въ часто поразительное двоедушіе Монтескьё. Примѣровъ очень много. Возьмемъ два-три.
Какъ вы поймете, положимъ, разсужденіе о смертной казни — признаетъ ее авторъ или нѣтъ? Либеральныя соображенія онъ заканчиваетъ вдругъ упрекомъ по адресу нѣкоторыхъ греческихъ императоровъ, отказавшихся практиковать смертную казнь: «Они забыли, что не напрасно они носятъ мечъ» (livre VI, chap. XXI). Дальше, какъ поступить съ тѣлесными наказаніями? «Хорошій законодатель, — пишетъ Монтескьё, — выбираетъ средину, т. е. налагаетъ и денежныя, и тѣлесныя наказанія». То же самое стремленіе возможно удобнѣе усѣсться между двумя стульями и въ вопросѣ о безбрачіи католическаго духовенства.
Есть, кромѣ того, и прямыя отступленія отъ основныхъ идей общественной философіи XVIII-го вѣка, въ родѣ защиты продажи судебныхъ должностей, едва ли не тлетворнѣйшаго порока старой французской монархіи.
Вообще, слава Монтескьё должна быть подвергнута тщательному пересмотру, и Лансонъ обязанъ былъ внимательнѣе отнестись къ факту столь же быстраго исчезновенія популярности автора Духа законовъ во второй половинѣ XVIII-го вѣка, какъ и появленія ея. Въ связи съ этимъ Лансону настоятельно было оцѣнить позднѣйшее пробужденіе авторитета Монтескьё и вліяніе его на французскія хартіи.
Впрочемъ, послѣдній вопросъ не затронутъ, очевидно, вполнѣ сознательно. Лансонъ, начиная главу [о «полемистахъ и ораторахъ», отказывается вдаваться въ исторію политическихъ и соціальныхъ явленій. Это большое неудобство именно для литературы ХІX-го вѣка, и какъ разъ во Франціи. Лансонъ, конечно глубже и разностороннѣе, чѣмъ эстетическій Брандесъ, понимаетъ романтическую школу, но и у него недостаточно оцѣнены чисто политическія вліянія на теорію, практику и самое возникновеніе романтизма. Трудно удержаться отъ политики, когда чуть не каждый писатель тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ "дѣлаетъ политику "въ самомъ прямомъ смыслѣ, а Гюго даже пользуется политическими соображеніями и терминами современнаго парламентаризма въ своемъ литературномъ «манифестѣ» на зарѣ романтизма.
Съ большимъ интересомъ русскими читателями прочтутся краткія, но очень мѣткія характеристики современныхъ знаменитостей критики въ родѣ Леметра, Сарсэ, Брюнетьера. Оба первые оцѣнены въ общемъ справедливо, но послѣднему, на нашъ взглядъ, придано преувеличенное значеніе. Насколько можно судить по книгамъ Брюнетьера, это чрезвычайно основательный знатокъ литературы, но какъ цѣнитель ея, онъ не выше средняго уровня французскаго академика, искони весьма близкаго къ традиціонной фигурѣ педанта. Кромѣ того, у Брюнетьера нѣтъ почти критической индивидуальности: это типъ безукоризненно здравомыслящаго, умѣреннаго и въ сильнѣйшей степени банальнаго, хотя и очень образованнаго «классика» во французскомъ смыслѣ. Терминъ этотъ, какъ извѣстно, достаточно опредѣляетъ и общественный символъ французскаго литератора.
Не особенно также удачна у Лансона характеристика Тэна. И здѣсь можно привѣтствовать безпристрастное отношеніе автора къ одному изъ курьезнѣйшихъ явленій нашего конца вѣка, самой фальшивой славѣ, какую только видѣла многошумная французская словесность. Лансону ясна уродливость и безсмыслица тэновской критической «системы», но автору неизвѣстны философскія и литературныя хищенія, на которыхъ построена эта система. Онъ ни словомъ не упоминаетъ благодѣтелей крайне притязательнаго полиграфа, не имѣвшаго рѣшительно своей оригинальной идеи и только окрашивавшаго чужое достояніе въ кричащіе лубочные цвѣта фантастическихъ «формулъ» и «обобщеній».
Лансонъ, напримѣръ, очень почтительно отзывается объ Огюстѣ Контѣ, — почему же онъ не обратилъ вниманія, сколькими открытіями Тэнъ обязанъ этому философу и, между тѣмъ, не считаетъ нужнымъ даже и упоминать о немъ?
Но со стороны французскаго автора не малая заслуга въ простомъ осмысленномъ разборѣ тэновской работы. Можетъ быть, — его здравыя рѣчи произведутъ извѣстное впечатлѣніе на нашить компиляторовъ и воспроизводителей тэновскихъ фантасмагорій. Опять только слѣдуетъ замѣтить полное отсутствіе критики историческихъ трудовъ Тэна и оцѣнки его фигуры въ нравственно-общественномъ смыслѣ.
Въ заключеніе, укажемъ еще на одинъ пробѣлъ книги Лансона. Онъ по поводу всякаго писателя приводитъ библіографическія указанія: это очень цѣнно. Но, къ сожалѣнію, небрежность ли, или недостаточная начитанность автора допускаютъ его дѣлать многочисленные и часто непозволительные пропуски. Напримѣръ, о Деместрѣ указана довольно посредственная брошюра изъ извѣстной великихъ французскихъ писателей и не названа работа Paulham’а; о первостепенномъ историкѣ Огюстенѣ Тьерри не названо ни одной статьи.
Правда, ихъ очень мало, и до сихъ поръ едва ли не самой обширной остается на французскомъ языкѣ академическая рѣчь Guigniaut. О Минье также нѣтъ указаній, хотя существуетъ сочиненіе Эдуарда Пети, кромѣ статьи С. Симона. Особенно прискорбенъ пробѣлъ относительно почти забытаго, но когда-то въ высшей степени извѣстнаго журналиста Paul Louis Courier. А между тѣмъ, о немъ, помимо обширной статьи Арманъ Карреля, который — въ свое время журналистъ блестящій и вліятельный — совсѣмъ пропущенъ Лансономъ, — существуетъ статья Сентъ-Бева (Causeries des lundi, tome VI), довольно подробная характеристика у Nettement’а въ Histoire de la litterature francaise sous la Restauration, tome I).
Эти указанія были бы именно тамъ необходимы, гдѣ рѣчь самого автора очень скупа и кратка. Какъ разъ это случаи съ историками и журналистами.
Несмотря на указанные недостатки, мы съ особенной готовностью рекомендуемъ сочиненія Лансона русской публикѣ. Слѣдуетъ также пожелать перевода ея и на русскій языкъ, при условіи, если будутъ сдѣланы въ нѣкоторыхъ мѣстахъ соотвѣтствующія примѣчанія и нѣкоторыя дополненія.