Болѣзни воли. Рибо (Los maladies de la volonté. Th. Ribot. Paris, 1883).
правитьВъ продолженіе послѣднихъ лѣтъ, — говоритъ Рибо, — многіе писатели разрабатывая въ подробностяхъ нѣкоторыя части психологіи, руководствуясь при принципомъ развитія, эволюціи. Французскій ученый находитъ полезнымъ подвергнуть эти вопросы изслѣдованію въ томъ же духѣ, но въ другой формѣ — разложенія (dissolution).
Вопросъ о волѣ принадлежитъ, какъ извѣстно, къ числу наиболѣе трудныхъ и важныхъ. Рибо устраняетъ метафизическую сторону этого вопроса. Проблема о свободѣ можетъ быть формулирована такимъ образомъ: можно ли выйти изъ неразрывной связи причинъ и послѣдствій, чтобы положить абсолютное начало? Психологія, какъ опытная наука, остается въ сторонѣ отъ рѣшенія такой проблемы.
Каждое состояніе сознанія имѣетъ стремленіе выразиться внѣшнимъ образомъ, движеніемъ, актомъ, которые являются, слѣдовательно, результатомъ. Новорожденный отличается чисто рефлективною дѣятельностію. Возникновеніе желанія указываетъ на переходъ отъ этого состоянія къ состоянію свободному. Физіологически, желанія не отличаются отъ рефлективныхъ движеній; психологически, они представляютъ иное явленіе, вслѣдствіе присутствія сознанія. Желаніе, внезапно пробудившись, стремятся къ непосредственному удовлетворенію. Воспитаніе (въ широкомъ смыслѣ), опытъ, размышленіе видоизмѣняютъ и усложняютъ желаніе, лишая его рефлекторнаго характера.
Но какимъ образомъ идея монетъ произвести движеніе? — Рибо напоминаетъ, что наши воспріятіи (свѣтовыя, осязательные) предполагаютъ движеніе глаза и другихъ органовъ и частей тѣла. Даже абстрактные образы и идеи предполагаютъ существованіе анатомическаго субстрата к движенія въ немъ. Двигательные элементы (éléments moteurs) либо служатъ для того, чтобъ образовать опредѣленное состояніе сознанія, либо для того, чтобы, такъ-сказать, израсходовать это состояніе. Не идея, не сознаніе, а соотвѣтствующее ему физіологическое состояніе превращается въ актъ.
Съ этой точки зрѣнія Рябо распредѣляетъ идеи въ три большія группы. Въ первомъ случаѣ идеи «насъ трогаютъ», переходятъ въ движеніе со скоростію, почти равною скорости рефлексовъ. Во второмъ случаѣ, — и это особенно важная для Рибо группа идей, — движеніе происходитъ послѣ разсужденія, болѣе или менѣе продолжительнаго. Къ этому типу принадлежитъ большая часть нашихъ дѣйствій. Въ третьемъ случаѣ, наконецъ, при преобладаніи отвлеченныхъ идей, стремленіе къ движенію достигаетъ наименьшаго предѣла. Отвлеченныя идеи являются представленіями представленій, и по мѣрѣ возрастанія ряда отвлеченій совращаются и элементы движенія. Извѣстно, что имѣть высокую отвлеченную идею добра совсѣмъ не значить дѣйствовать на основаніи этой идеи. Если люди посвящаютъ себя идеѣ, отличаются преданностію ей не на словахъ, а въ жизни, то лишь потому, что къ отвлеченной мысли неразрывно присоединились разнообразныя чувства.
Воля, опредѣляетъ Рибо, есть сознательный, болѣе или менѣе обдуманный актъ, въ виду простой, или сложной, близкой или отдаленной цѣли. Она является: не только двигательной, но и пріостанавливающею силой (une puissance d’arrêt).
Какъ объяснить происхожденіе этой силы, принимая отраженное движеніе (рефлексъ) на типъ и основаніе каждаго дѣйствія?
Рибо указываетъ на то, что рефлексы гораздо сильнѣе во время сна, чѣмъ въ состояніи бодрствованія. Нѣкоторые ученые, въ томъ числѣ Сѣченовъ, допускаютъ существованіе въ головномъ мозгу задерживающихъ центровъ, но расходятся въ опредѣленіи мѣстонахожденія этихъ центровъ и въ другихъ важныхъ подробностяхъ. Въ виду такого разногласія, Рибо пытается разрѣшить вопросъ самостоятельно. Во всякой добровольной остановкѣ, — говоритъ онъ, — надо различать механизмъ, ея производящій, а состояніе сознанія, ей сопутствующее. Въ случаяхъ, гдѣ физіологическій механизмъ остается неизвѣстнымъ, насъ кое-чему научаетъ чистая психологія (la psychologie pure). Возьмемъ банальный примѣръ: припадокъ гнѣва, остановленный волей. Чтобъ эта пріостановка могла произойти, необходимо прежде всего, время. Если возбужденіе такъ сильно, что немедленно переходитъ въ дѣйствіе, то для воли нѣтъ мѣста. Въ противоположномъ случаѣ вызванное извѣстнымъ мотивомъ состояніе сознанія въ свою очередь вызываетъ другія состоянія сознанія. Если послѣднія противоположны первому, то происходитъ остановка дѣйствія. Слѣдуетъ, конечно, помнить, что нервная возбуждаемость у разныхъ людей различна.
Нѣкоторыя чувства являются не двигателями, а уничтожающими движеніе стимулами. Крайнимъ типомъ такихъ чувствъ должно признать страхъ, который на высшей степени своей силы совершенно парализуетъ человѣка. При болѣе слабомъ дѣйствіи страха представляется возможнымъ противодѣйствовать этому состоянію, и наоборотъ. Ребенокъ находится въ гнѣвѣ; слова и выраженіе лица взрослаго возбуждаютъ въ немъ боязнь, и второе состояніе сознанія нейтрализируетъ первое. Въ сложныхъ случаяхъ жизни человѣка происходитъ въ сущности то же какое. Иной разъ мы видимъ, какъ душевная буря укрощается нѣсколькими спокойными словами: это происходитъ потому, что такія слова вызываютъ массу яркихъ или полузабытыхъ воспоминаній я ощущеній, которыя въ совокупности образуютъ болѣе сильное теченіе, чѣмъ вызванный тою или другою причиной гнѣвъ.
Такимъ образомъ дѣятельность воли не есть простое превращеніе состоянія сознанія въ движеніе, не есть только власть пріостанавливать движеніе: она есть реактивная дѣятельность всего человѣка (elle est la réaction propre d’un individu). На этой мысли Рибо особенно Настаиваетъ. Отличительнымъ признакомъ воли является выборъ, предпочтеніе одного дѣйствія другому. Но что такое выборъ? Практическое утвержденіе, исполняемое сужденіе. Съ физіологической точки зрѣніи нѣтъ различія между невольнымъ прищуреніемъ глаза и такимъ же сознательнымъ движеніемъ, чтобы подать условленный знакъ товарищу въ заговорѣ. Съ психологической точки зрѣнія ничто не различаетъ сужденія, то-есть теоретическаго утвержденія, отъ желанія. Выборъ является приспособленіемъ даннаго стремленія, данной идеи къ индивидууму. Человѣкъ, послѣ колебаній, произведетъ то дѣйствіе, которое имѣетъ наибольшее сродство съ его природой, съ его воспитаніемъ, съ его предшествовавшимъ образомъ дѣйствій. Разсматриваемое какъ состояніе созданія, желаніе (volition) есть не кто иное какъ утвержденіе (или отрицаніе). Сужденіе выражаетъ надлежащее отношеніе между идеями, воля — между стремленіями. Первое есть роздыхъ для ума, вторая — шагъ на пути къ дѣйствію; одно есть пріобрѣтеніе, а другая — расходъ. Но желанія, въ смыслѣ состоянія сознанія, еще недостаточно для совершенія акта.
Итакъ, для Рибо послѣднее основаніе свободнаго выбора заключается въ «я», въ личномъ, характерѣ человѣка, причемъ главную роль играетъ не интеллектуальная дѣятельность, а общій способъ чувствованія (manière générale de sentir), постоянный тонъ организма. Преобладаніе какого бы то ни было отдѣльнаго мотива не объясняетъ воли ни въ одномъ случаѣ, ибо каждый мотивъ, какъ бы онъ ни бросался въ глаза, составляетъ только незначительную часть въ общемъ строѣ мотивовъ, волненій и идей, которые воспитываютъ личный характеръ. Способность реагировать и затѣмъ привычка образуютъ волю, причемъ крайняя сложность жизни человѣка предохраняетъ его отъ автоматизма.
Воля отличается, слѣдовательно, тѣмъ, что она является законченнымъ состояніемъ и выражается въ дѣйствіи. Ея колебанія только въ исключительно рѣдкихъ случаяхъ бываютъ результатомъ богатства идей, а болѣзни воли обусловливаются или недостаткомъ, или избыткомъ возбужденія. Рибо подвергаетъ анализу 1) ослабленіе води вслѣдствіе первой изъ названныхъ причинъ, 2) вслѣдствіе избытка возбужденія, 3) въ виду важности явленія, разсматриваетъ отдѣльно ослабленіе, добровольно направленнаго вниманія, 4) царство капризовъ, когда воля, не можетъ установиться иначе, какъ случайно.;
Не имѣя возможности передать содержанія этихъ интересныхъ главъ, изложимъ главные выводы, къ которымъ пришелъ Рибо.
Волей можно назвать совокупность условій, при которыхъ желаніе или хотѣніе (volition) переходитъ, въ осуществленіе. По отношенью къ этому хотѣнію воли является причиною, хотя она сама есть произведеніе суммы явленій, отдѣльные элементы которой, какъ называетъ цитологія, сильно колеблется и разнообразятся. Хотѣніе замываетъ прогрессивную эволюцію, началомъ которой является простой рефлексъ. Въ теченіе всей жизни человѣка увеличивается и измѣняется отчасти запасъ наслѣдственныхъ особенностей и стремленій, а на эту-то основу опирается сознательная волевая дѣятельность. Для осуществленія доли необходима послѣдовательная соподчиненность (coordination hiérarchique) не только между рефлексами, но я между рефлексами и желаніями, между послѣдними и раціональными стремленіями. При болѣзняхъ воли эта іерархическая координація нарушается, и отдѣльное дѣйствіе, подъ вліяніемъ побужденія, становится неправильнымъ, независимымъ, анархическимъ.
Воля такимъ образомъ растетъ снизу, является возвышеніемъ первоначальныхъ элементовъ (elle est une sublimation dés éléments inférieurs). Рябо сравниваетъ ее съ такъ-называемымъ въ архитектурѣ ключомъ свода, отъ котораго зависитъ не только прочность, но и самое существованіе свода, хотя этотъ камень въ свою очередь пріобрѣтаетъ такое значеніе лишь потому, что его поддерживаютъ и сжимаютъ другіе камни. Вслѣдствіе этого болѣзнь поражаетъ прежде всего высшія, наиболѣе сложныя проявленія воли, постепенно спускаясь къ менѣе сложнымъ и поражая, наконецъ, автоматическія движенія. Наиболѣе сложная и, рѣдкая форма выраженія воли — добровольное вниманіе — чаще всего подвергается нарушеніямъ и колебаніямъ. Это явленіе подходитъ подъ общій біологическій законъ: тѣ отправленія, которыя родились послѣдними. Первыми подвергаются вырожденію. Рибо доказывалъ это и въ своемъ предшествовавшемъ сочиненіи о болѣзняхъ памяти.
Отъ раздражаемости — физіологической формы закона косности, то-есть отъ реакціи на внѣшнія возбужденія, длинный рядъ развитія приводитъ насъ къ крѣпкой волѣ разумнаго человѣка, сознательно идущаго къ прекрасной, сложной и отдаленной цѣли. «Я хочу», — говорятъ Рибо въ заключеніе своей превосходной работы, — подобно приговору присяжныхъ. Ему предшествовали слѣдствіе и болѣе или менѣе горячія пренія, но самый приговоръ — не причина, а результатъ. Такъ и «я хочу» констатируетъ душевное, законченное въ данный моментъ состояніе сознанія, но не производитъ его.
Небольшое по объему и многозначительное по содержанію сочиненіе Рибо уже возбудило вниманіе ученаго міра. Journal des Débats сообщаетъ, что въ академіи нравственныхъ и политическихъ наукъ о ней далъ очень лестный отзывъ (засѣданіе 16 іюня н. с.) писатель противоположнаго направленія, г. Левекъ.
Современная физика. Историческіе и философскіе этюды. Эрнеста Навиля (La physique modérne. Études historiques et philosophiques. Ernest Naville. Paris, 1883).
правитьНавилль говоритъ въ предисловіи, что происхожденіе современной физики и философскія заключенія, которыя можно логически вывесть изъ открытій этой науки, не подвергались до сихъ поръ тщательному изслѣдованію. Задачею вышеназванной книги и служитъ пополнить этотъ важный пробѣлъ.
Слово физика употреблялось въ разныхъ значеніяхъ. Греки обозначали этимъ именемъ все знаніе дѣйствительнаго міра, въ противоположность отвлеченнымъ идеямъ (логикѣ — наукѣ о законахъ мышленія, морали — наукѣ о правилахъ поведенія). Въ новѣйшее время физикѣ даютъ разныя опредѣленія. По Ламэ, она изучаетъ общія свойства тѣлъ и явленія, не влекущія за собою постоянныхъ измѣненій во внутреннемъ составѣ этихъ тѣлъ. Знаменитый Робертъ Майеръ называетъ физикою науку объ инертномъ веществѣ. Къ послѣднему опредѣленію присоединяется Навилль: физика, говоритъ онъ, начинается съ появленіемъ вещества, а кончается съ возникновеніемъ жизни.
Современная физика представляетъ характерныя особенности въ научномъ, логическомъ и эстетическомъ отношеніи. Первая изъ научныхъ особенностей состоитъ въ признаніи механической природы явленій. Въ тѣлахъ нѣтъ ничего похожаго на наши чувства, на наши идеи. Когда раздаются звуки сонаты Моцарта, то происходятъ только размѣренныя колебанія воздуха. Эти колебанія, при помощи органа слуха, преобразуются въ музыкальное впечатлѣніе. Примите слушателя — останется только механическое явленіе движущихся воздушныхъ волнъ. Вторая научная особенность современной физики заключается въ признаніи единства вещества, третья — въ превращеніи силъ, четвертая — въ сохраненіи энергіи. Наконецъ, пятою научною особенностью современной физики служитъ математическое объясненіе явленій. Еслибы физика достигла конца своихъ усилій, то она свелась бы на совокупность алгебраическихъ формулъ, выражающихъ формы и движенія. Послѣдній признакъ есть неизбѣжное послѣдствіе перваго, то-есть признанія механической природы явленій. Наука теперь, слѣдовательно, возвращается къ тому положенію, которое высказывалъ, возвратясь отъ египтянъ и халдеевъ, Пиѳагоръ: все есть число.
Указанныя пять особенностей современной физики имѣютъ общимъ центромъ ученіе о косности вещества. Сопротивленіе тѣлъ въ пространствѣ даетъ намъ идею существованія опредѣленной формы. Основной признакъ тѣла заключается, въ томъ, что оно занимаетъ извѣстное пространство, то-есть препятствуетъ движенію другого тѣла.
Косность, инерція, — продолжаетъ Навилль, — есть отрицаніе за матеріею всѣхъ свойствъ, кромѣ свойства (pouvoir) занимать это извѣстное пространство. Отсюда вытекаетъ 1) отсутствіе въ веществѣ какого бы то ни было психическаго начала (воли, наклонностей матеріи и т. д.); 2) невозможность для матеріи производить психическія явленія (ощущенія свѣта, тепла и т. п. являются результатомъ отношенія чувствительности организованныхъ существъ и физическихъ движеній); 3) отсутствіе въ матеріи силы видоизмѣнять собственное движеніе (при столкновеніи двухъ тѣлъ движеніе и того и другого измѣняется, но ни одно изъ нихъ не можетъ само по себѣ произвести это измѣненіе). Косность есть необходимое условіе приложенія математики къ, изъясненію физическихъ явленій.
Читатели видятъ такимъ образомъ, что, по мнѣнію Навилля, между міромъ неорганическимъ и міромъ органическимъ лежитъ непроходимая пропасть. Для ея наполненія необходимо или отвергнуть законъ косности, или распространить его въ полной силѣ и на живыя вещества.
Навилль признаетъ современную физику великою гипотезою на пути подтвержденія. Ни существованіе эфира, ни сохраненіе міровой энергіи не принадлежатъ къ строго доказаннымъ предположеніямъ. Гельмгольцъ, напримѣръ, указываетъ на невозможность въ настоящее время опытнаго опредѣленія отношенія между силою солнечныхъ лучей и явленіями растительности. Инерція, наконецъ, это общее основаніе физическихъ объясненій, также лишь гипотеза, хотя и опирающаяся на многія доказательства[1]. На этой логической особенности, на этомъ положеніи, по которому физика является совокупностью до извѣстной степени подтвержденныхъ гипотезъ, а не законченнымъ и вполнѣ достовѣрнымъ знаніемъ, Навилль настаиваетъ съ особенною силою.
Переходя къ объясненію эстетическаго характера современной физики, французскій ученый замѣчаетъ, что самыя древнія физическія свѣдѣнія было переданы въ греческихъ поэмахъ. Но первоначальное единство науки и поэзіи впослѣдствіи нарушилось. Все, что исчислено, измѣрено, ограничено, становится прозою. Колумбъ, Магелланъ, Ливингстонъ, изслѣдователи альпійскихъ высотъ, изгоняя съ земной поверхности неизвѣстное, изгоняютъ поэзію.
Однако противоположность между наукой и поэзіей только относительная. Наука въ свою очередь раскрываетъ безконечность міра. Навилль утверждаетъ, что всѣ образы вещей (toutesties images des choses) безконечно отражаются въ пространствѣ, торжествуютъ надъ разрушительною силой времени[2]. Это фантастическое увѣреніе звучитъ странно на страницахъ книги На билля. Неужели утраченная картина великаго художника или вдохновенная игра Паганини безсмертны въ навиллевскомъ смыслѣ, этого слова?
Навилль справедливо замѣчаетъ, что великіе успѣхи въ наукахъ сопровождались развитіемъ эстетическаго чувства. Гумбольдтъ, указываетъ на поэтическую возвышенность словъ, въ которыхъ Коперникъ излагалъ свое открытіе. Тиндаль говорятъ, что завоеванія я обобщенія современной науки представляютъ величайшую изъ поэмъ, когда-либо предложенныхъ уму и воображенію человѣка. Но, — прибавляетъ Навилль, — чувство прекраснаго въ области науки можетъ быть лишь увѣнчаніемъ работы мысли, исполненной подъ исключительнымъ руководствомъ опыта и разума.
Современный ходъ развитія науки устанавливаетъ все болѣе и болѣе тѣсныя отношенія между физикой и физіологіей съ одной стороны и между физіологіей и психологіей съ другой стороны. Явленія звука, теплоты, свѣта, если ихъ разсматривать сразу и въ ихъ собственной природѣ и въ познаніи человѣка, предполагаютъ: 1) вещество въ движеніи, 2) присутствіе существа, способнаго чувствовать и воспринимать впечатлѣнія, 3) гармонію, точнымъ законамъ, фактовъ матеріальныхъ и духовныхъ. Навилль считаетъ тожество тѣлесныхъ и душевныхъ явленій — невозможною гипотезой. Онъ признаётъ однако существованіе неразрывнаго параллелизма этихъ явленій и настаиваетъ на чрезвычайно важномъ значеніи гигіены. Наши наклонности, — говоритъ онъ, — опредѣляются состояніемъ нашихъ органовъ. Гигіена поэтому имѣетъ очевидное вліяніе на мораль. Съ другой стороны, добродѣтель (vertu) важна и съ физіологической точки зрѣнія.
Въ предѣлахъ, доступныхъ наблюденію и опыту духъ выражается не иначе, — говорить Навилль, — какъ подъ условіемъ существованія нервной системы, ея функцій. Когда Декартъ утверждалъ, что онъ познаетъ себя, какъ существо духовное, не зная, имѣетъ ли онъ тѣло, — великій человѣкъ забывалъ, что ему случалось иногда допытывать усталость отъ умственной работы. Тѣло такимъ образомъ напоминало о себѣ въ области духа.
На этой почвѣ рождается столкновеніе между закономъ сохраненія силы и моралью, для которой нужна свобода, то-есть способность творитъ новое, а не превращать только одинъ видъ движенія въ другой. Нѣкоторые (Генувье, наприм.) отвергаютъ всеобщность закона сохраненія энергіи, чтобъ этимъ спасти свободу. Навилль, не отрицая аргументація Ренувье, полагаетъ возможнымъ согласованіе принципа сохраненія энергіи и свободы. По его мнѣнію, для послѣдней не надо власти творить силу, а достаточно существованія элемента свободы въ употребленіи данной силы. Но для этого Навиллю приходится отрицать тожество силы и движенія. Существованіе планеты независимо отъ ея движеніи; — говорятъ французскій мыслитель, — является причинно измѣненія въ движеніи другихъ планетъ. Тяготѣніе никакою гипотезою не можетъ быть сведено на предварительный толчокъ, на движете. Впрочемъ, для Навилля вопросъ сводятся къ предположенію самопроизвольнаго появленія тѣла въ данной системѣ. Это тѣло измѣнило бы направленіе движенія другихъ свѣтилъ и само приняло бы опредѣленное движеніе подъ ихъ вліяніемъ. Только такому тѣлу не откуда взяться, прибавимъ мы.
Инстинктивная и умственная жизнь. Жакинэ (La vie Instinctive et ta vie de l’esprit. Jacquinet. Paris, 1883).
правитьАвторъ этой книги заявляетъ, что человѣкъ, кромѣ инстинкта въ обыкновенномъ смыслѣ слова, существующаго и у животныхъ, обладаетъ двумя особыми инстинктами: нравственнымъ (l’instinct moral ou de l'âme) и интеллектуальнымъ (l’instinct intellectuel et de raison). Эти три «инстинкта» на разныхъ ступеняхъ развитія народа, какъ и у отдѣльныхъ людей, находятся между собою въ видои8іѣняющихся отношеніяхъ. Но органическій прогрессъ человѣка пріостановился, и, какъ кажется, окончательно; поэтому дальнѣйшему и непрерывному развитію подлежитъ лишь умъ, духъ, l’esprit (Жакинэ разумѣетъ здѣсь способность сознанія и пріобрѣтенія знаній). Инстинктъ даетъ узкія, но важныя истины; умъ расширяетъ и обосновываетъ эти истины, раскрываетъ другія, но нерѣдко вводитъ въ кругъ нашего убѣжденія ошибочныя утвержденія. Для устраненія послѣднихъ необходимо, чтобъ умственная (сознательная) жизнь опиралась на наши инстинкты, которые, благодаря этому, будутъ согласованы между собою въ интересахъ гармоническаго развитія человѣка. Теперь же голова находится, какъ извѣстно, въ большомъ разладѣ съ сердцемъ.
Жакинэ признаетъ, что у народовъ, находящихся на очень низкой ступени развитія, моральный инстинктъ существуетъ лишь въ зародышѣ, едва-едва обнаруживается. Въ такомъ же состояніи при тѣхъ же условіяхъ находится и разумъ. Съ историческимъ развитіемъ обнаруживаютъ свое вліяніе и особенности мѣстной природы. Такъ на сѣверѣ зимній холодъ заставляетъ любить домашній очагъ и содѣйствуетъ укрѣпленію семейной жизни; теплое южное солнце выводитъ человѣка на улицу, на площадь и особенно благопріятствуетъ общественной дѣятельности.
Указывая на великіе успѣхи въ области техники и промышленности въ XIX вѣкѣ, Жакинэ справедливо обращаетъ вниманіе на ору изъ главнѣйшихъ причинъ превосходства нашего столѣтія передъ предшествовавшими: на улучшеніе общественной организаціи, явившееся результатомъ усиленнаго развитія мысли во второй половинѣ XVIII вѣка. Авторъ не скрываетъ печальныхъ послѣдствій развитія благосостоянія, переходящаго въ богатство, если оно (какъ это часто бываетъ) не сопровождается усиленнымъ развитіемъ умственной и нравственной жизни. Если нищета, говоритъ онъ, превращаетъ человѣка въ грубое животное, то матеріальное благополучіе развращаетъ его. Еще Руссо сказалъ: «L’ennui d'être toujours à son aise est le pire».
Если исключить нѣсколько вѣрныхъ замѣчаній, кое-гдѣ разбросанныхъ на 280 страницахъ книги, — она не представляетъ почти никакого интереса.
Борьба противъ нищеты. Ипполита Маза (La lutte centre la misere. Нірpoliyte Maze. Paris, 1883).
правитьКакъ извѣстно, французское общество и правительство обратили серьезное вниманіе на положеніе рабочихъ классовъ. Въ палату депутатовъ былъ представленъ между прочимъ законопроектъ объ устройствѣ кассъ для престарѣлыхъ работниковъ и объ обществахъ взаимной предусмотрительности (Caisse do retraites pour la vieillese. Associations de prévoyance mutuelle). Авторъ книжки, заглавіе которой приведено выше, былъ докладчикомъ парламентской коммиссіи, обсуждавшей эти два законопроекта. Его небольшое сочиненіе, посвященное французскимъ учителямъ и учительницамъ, въ рукахъ которыхъ будущее дѣтей и, слѣдовательно, страны, заключаетъ въ себѣ основныя положенія и мотивировку доклада коммиссіи. Выработанные послѣднею законопроекты напечатаны, какъ приложеніе къ книжкѣ.
Два непримиримыхъ врага у цивилизаціи и свободы, — говоритъ Мазъ, — невѣжество и нищета. Авторъ признаетъ невозможнымъ совершенно изгнать съ лица земли нищету, которая является результатомъ пороковъ человѣка. Но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что должно отказаться отъ борьбы съ ужасающимъ зломъ. Одной благотворительности въ данномъ случаѣ не достаточно. Противъ ея исключительнаго примѣненія Мазъ протестуетъ и во имя человѣческаго достоинства, выдвигая на первое мѣсто высшій принципъ солидарности, взаимности.
Мазъ указываетъ на то, что еслибы раздѣлить поровну всю поземельную собственность Франціи, то на долю каждаго пришлось бы только около 57 франковъ годового дохода. Если раздѣлить такимъ же образомъ все имущество страны, то на одного француза достанется въ день по 78 сантимовъ. Мазъ поэтому рѣшительно отвергаетъ (онъ приводитъ, конечно, и другія основанія) тѣ теоріи, которыя полагаютъ возможнымъ осчастливить народъ сразу, безъ долгихъ усилій съ его стороны, путемъ государственнаго переворота. Сами рабочіе, по замѣчанію Маза, начинаютъ понимать это. Коммиссія, докладчикомъ которой былъ названный депутатъ, разослала къ значительному числу обществъ предусмотрительности, въ редакціи всѣхъ газетъ и т. д. вопросные пункты, и громадное большинство высказалось противъ обязательныхъ взносовъ въ страховыя кассы. Вслѣдствіе этого почтенный Мартенъ Надо, которому принадлежалъ починъ предложенія, взялъ его назадъ, присоединившись къ законопроекту коммиссіи, но сохранивши за собою свободу дѣйствій въ будущемъ.
Государство должно позаботиться объ участи рабочихъ классовъ. Но какимъ образомъ? Правительство, — отвѣчаетъ Мазъ, — обязано разъяснять дѣло и поощрять его осуществленіе, поддерживать рабочаго и давать ему гарантіи въ состоятельности кассъ и тому подобныхъ учрежденій. Въ теоріи все должно исходить отъ личности; предохранить рабочаго отъ пауперизма можетъ только рабочій, глубокомысленно произносить Жюль Симонъ. Но Мазъ хорошо понимаетъ, что въ дѣйствительной жизни это изреченіе является — и нерѣдко — бездушною фразой.
Одной изъ наиболѣе сильныхъ причинъ деморализаціи среди рабочихъ, — заявляетъ манифестъ комитета мюльхаузенской ассоціаціи для защиты національнаго труда, служитъ убѣжденіе, что они не могутъ ничего сберечь подъ старость. Во Франціи законодательство обратило вниманіе на этотъ чрезвычайно важный вопросъ съ 1848 года и учредило кассу для престарѣлыхъ. Касса эта до сихъ поръ не имѣла успѣха, и Мазъ предлагаетъ рядъ измѣненій въ ея устройствѣ съ тѣмъ, чтобъ облегчить доступъ къ ней рабочимъ. Онъ требуетъ и пособія со стороны государства. Наряду съ этою кассой Мазъ ставитъ общества взаимной поддержки, которыя даютъ возможность труженику переживать безъ особыхъ затрудненій безработицу, болѣзнь и т. п. Почтенный депутатъ смотритъ на эти ассоціаціи какъ на истинныя крѣпости для защиты соціальнаго мира. Настаивая на свободѣ этихъ обществъ, Мазъ считаетъ необходимой такую ихъ организацію, чтобы рабочій могъ переходить изъ одного общества въ другое, не теряя своихъ взносовъ. Надзоръ за всѣми ассоціаціями подобнаго рода, по проекту Маза, поручается совѣту, въ которомъ должны участвовать представители правительства, сенаторы, депутаты и десять представителей обществъ взаимной помощи, по выбору отъ обществъ. Денежную помощь государство обязано оказать и этимъ благодѣтельнымъ ассоціаціямъ, членами которыхъ могутъ быть "женщины и дѣти.
Общества подобнаго рода уже возникли во Франціи. Представители ихъ съѣзжаются отъ времени до времени въ разныхъ городахъ. На съѣздѣ въ Діонѣ, гдѣ недавно праздновалась десятая годовщина мѣстнаго общаго комитета, объединившаго нѣсколько ассоціацій, предсѣдатель послѣдняго, г. Блетонъ, сказалъ слѣдующее: «Изъ каждаго нашего собранія мы выходимъ болѣе соединенными, чѣмъ прежде; мы все болѣе и болѣе проникаемся чувствомъ взаимнаго уваженія и добраго братства». Къ братству горячо обращается и Мазъ.
- ↑ Навилль говоритъ, что «законъ косности, не установленный наведеніемъ, не представляетъ и дедукціи а priori, подобной математической дедукціи».
- ↑ «Tont ce qui а été visible sur la terre dans an passé même lointain est visible maintenant pour telle étoile du ciel, et poor des êtres qu’on supposerait munis d’organes ou d’instruments suffisants» (56—59). Предположеніе затруднительное.