Берлинъ въ 1925 г.
правитьКакъ я попалъ сюда, не знаю. И почему сейчасъ 1925, а не 1915 годъ, тоже не знаю. Однако, интересно.
Въ послѣдній разъ я былъ въ Берлинѣ за годъ до минувшей войны. Посмотримъ, что стало съ Берлиномъ.
Внѣшній видъ города мало измѣнился. Также размѣренно течетъ средь каменныхъ громадъ людская масса, — точно мутныя воды Шпрее, заключенныя въ гранитные берега, пламенемъ электрическихъ рекламъ объяты по вечерамъ дома. Изъ дверей «биргалки» несутся звуки вальса, смѣшанные со знакомымъ запахомъ сигаръ и пива.
Только автомобили обзавелись новыми рожками-граммофонами, съ самымъ разнообразнымъ репертуаромъ короткихъ музыкальныхъ фразъ и трюковъ: одни изъ нихъ стонутъ, какъ грѣшники въ аду, другіе адскимъ хохотомъ пугаютъ замѣшкавшагося прохожаго.
Какая масса, однако, женщинъ! Женщина-шоферъ, газетчикъ, и даже шутцманъ.
Почти не встрѣчаются «штатскія» женщины, — всѣ въ формѣ.
Мужчинъ мало. Но калѣкъ не видно.
Захожу въ пивную.
Играетъ механическій оркестріонъ, неподражаемо воспроизводящій звуки струннаго оркестра. Кельнеровъ нѣтъ. Пиво и закуски отпускаются автоматическими ящиками. Медленно вращается въ стѣнѣ дискъ, увлекаетъ куда-то порожнюю посуду, которую посѣтители сами ставятъ на дискъ.
Увы, русскаго узнаютъ также быстро, какъ и раньше. Въ обращеніи уже нѣтъ прежней нѣмецкой заносчивости, однако за холодной вѣжливостью чувствуется затаенное недружелюбіе.
Я разговорился съ сосѣдомъ. Онъ оказался безрукимъ (чего я не замѣтилъ вначалѣ) ветераномъ минувшей компаніи. Когда я обратилъ вниманіе на его руку, онъ улыбнулся.
— У насъ ортопедія дѣлаетъ чудеса! Вотъ видите? И онъ продѣлалъ рукой и пальцами рядъ движеній.
— А вѣдь у меня рука выше локтя ампутирована! вы почти не увидите, а ихъ у насъ теперь чуть не десять процентовъ всего населенія!
— Къ сожалѣнію, — съ грустью сказалъ онъ, — многимъ не поможетъ никакая ортопедія… Пришлось бы цѣликомъ составить механическаго человѣка!
— Да такъ оно и есть, — продолжалъ онъ уже съ улыбкой, — машина у насъ пополняетъ убыль въ людяхъ.
Почти вся торговля производится автоматически; автоматы же работаютъ на почтѣ, вокзалахъ, банкахъ.
Кромѣ того, мы упразднили всѣ профессіи и должности, безъ которыхъ можно обойтись. Уничтожили цѣлую армію тунеядцевъ, живущихъ «чаевыми», уничтожили эти синекуры швейцаровъ, лакеевъ и т. п. Мы упразднили даже вагоновожатыхъ и кондукторовъ на трамваяхъ. Управленіе вагонами слишкомъ несложно, у насъ всѣ обучены этому немудреному искусству и вагонъ ведетъ обычно одинъ изъ пассажировъ, причемъ, надо отмѣтить, это дѣлается очень охотно. А вмѣсто взиманія платы за проѣздъ, установленъ трамвайный налогъ, соотвѣтствующій средней годовой затратѣ каждаго на трамвай.
Мы обратили вниманіе также на то, что слишкомъ много лицъ отдается искусству. Мы должны отказаться, пока, отъ этой роскоши.
Симфоническіе оркестры у насъ вездѣ замѣнены механическими оркестріонами, а въ области театра у насъ осуществлена мечта Гордона Крэга (видите, мы не противъ иностранцевъ!), — съ его механическими артистами. Живопись замѣнена фотографіей, идеально передающей окраску.
Преподаваніе въ школахъ производится, преимущественно, при помощи граммофона и кинематографа.
Три класса, расположенныхъ рядомъ, раздѣлены стеклянными стѣнами. Одинъ надзиратель, находящійся въ средней комнатѣ, имѣетъ возможность наблюдать за порядкомъ во всѣхъ трехъ классахъ, но это почти излишне. Дисциплина рѣдко нарушается дѣтьми.
Всеобщая женская повинность дала возможность заполнить тѣ должности, которыя не замѣнишь автоматомъ. Пока ничего, справляемся.
— Скажите, пожалуйста, — спросилъ я его, — что за странную процессію я видѣлъ сегодня утромъ? По улицѣ ѣхалъ цѣлый автомобильный поѣздъ, наполненный маленькими дѣтьми. Откуда и чьи они?
— Это государственныя дѣти, — отвѣтилъ мой собесѣдникъ, — развѣ вы не знаете? Для скорѣйшаго пополненія убыли населенія у насъ установлена материнская повинность. Дѣти воспитываются за счетъ государства. Къ 1957 году мы предполагаемъ имѣть населеніе чуть не вдвое больше того, которое могло бы быть даже безъ войны при обычномъ процентѣ рождаемости.
— Но не находите-ли вы, что такое разрѣшеніе вопроса слишкомъ затрагиваетъ частную жизнь?
— Ея интересы неотдѣлимы отъ интересовъ государства. Насъ не спрашивали, когда посылали на войну, угодно-ли намъ жертвовать своею жизнью.
— Кто же васъ заставлялъ? Простите, ваша политическая программа?
— Я — соціалъ-демократъ. Кто заставлялъ? Отечество! Такъ, по крайней мѣрѣ, мы думали тогда. Правда, мы съ самаго начала наступали, а не защищались, но насъ увѣряли, что защищаться можно только наступая, и что Антверпенъ, Лувенъ, Варшава, Вильна, — все это только базы для организаціи самозащиты. А то, что уже взято дорогою цѣной, — трудно отдать добровольно; такъ, незамѣтно, война превратилась изъ оборонительной (въ нашихъ глазахъ) въ завоевательную. Но какъ только она стала и для насъ завоевательной по цѣлямъ, она, увы, превратилась въ оборонительную по существу… Такой кругъ совершили мы. Конечно, лучше бы его не совершать.
Однако, мнѣ пора!
Мой собесѣдникъ, съ тою же холодной вѣжливостью, приподнялъ шляпу и ушелъ.
Въ тотъ же вечеръ, благодаря стеченію цѣлаго ряда случайностей, мнѣ удалось проникнуть на тайное засѣданіе верховнаго совѣта, въ рукахъ котораго теперь находятся судьбы страны.
На трибунѣ стоялъ грузный старикъ и говорилъ рѣчь.
— Война не оправдала возлагавшихся на нее надеждъ.
Наши владѣнія въ Европѣ почти не тронуты, но мы потеряли многія колоніи. На пути къ міровому господству Германіи стоятъ препятствія, которыя должны быть сметены.
Рѣчь оратора была прервана апплодисментами.
— У насъ мало солдатъ, — продолжалъ ораторъ, но зато мы мобилизовали силы природы. Что устоитъ предъ ихъ могуществомъ? Опытъ прошлой войны показалъ, что будущее не въ «пушечномъ мясѣ», а въ колбѣ ученаго. Покорите силы природы, сдѣлайте ихъ своими послушными рабами, мобилизуйте огонь и воду, и воздухъ, опрокиньте на головы враговъ лаву Везувія, направьте на нихъ стрѣлы молній, — и весь міръ падетъ у вашихъ ногъ! Какъ это сдѣлать, намъ скажутъ наши уважаемые ученые!
Ораторъ сдѣлалъ жестъ по направленію къ синклиту ученыхъ, поклонился и сошелъ съ каѳедры.
Его мѣсто занялъ пожелтѣвшій, высохшій какъ мумія, безволосый старикъ въ огромныхъ очкахъ. Онъ хитро улыбнулся и, потирая сухіе руки, вкрадчивымъ голосомъ началъ.
— Я приручилъ бациллу чумы. Хе-хе. Какъ приручаютъ звѣрьковъ. Я открылъ античумную прививку. Она будетъ привита всѣмъ намъ и тогда, не боясь заразы, мы можемъ пустить чуму на враговъ!
Громъ апплодисментовъ покрылъ слова оратора.
Однако, докладъ вызвалъ споры. Нѣкоторые указывали, что такимъ путемъ будетъ уничтожена не только армія, но и всё населеніе страны. «Такимъ образомъ, мы потеряемъ рынокъ».
Вопросъ о чумной заразѣ остался открытымъ.
Вторымъ выступилъ суетливый старикъ, химикъ, которому удалось разрѣшить проблему питанія.
— Дайте мнѣ горсть земли, и я въ этой горсти выращу вамъ бобы въ 27 часовъ! Германіи не страшна больше никакая блокада! Правда, она будетъ сидѣть на бобахъ, но наши хозяйки постараются приготовить ихъ повкуснѣе.
Наибольшій успѣхъ выпалъ на долю электротехника, который изобрѣлъ омега-лучи, убивающіе, взрывающіе и даже сплавляющіе металлы на разстояніи.
— Отнынѣ Германія — царица міра!
Собраніе пришло въ неистовый восторгъ.
Въ этотъ моментъ ворвался какой-то блѣдный господинъ, протолкался на каѳедру и стуча кулаками, о чемъ то отчаянно кричалъ. Но за шумомъ ничего не было слышно, а его двигающійся, какъ у вынутой изъ воды рыбы ротъ, возбуждалъ даже смѣхъ.
Только когда господинъ хватилъ графиномъ объ полъ, шумъ сталъ стихать и выдѣлился охрипшій голосъ оратора.
— Несчастье! Несчастье, — кричалъ онъ, — мы можемъ погибнуть! Враги опередили насъ!
Эти слова заставили всѣхъ насторожиться.
— Мнѣ удалось расшифровать радіотелеграмму, посланную изъ Лондона въ Парижъ. Изъ нея я узналъ, что наши изобрѣтенія раскрыты, что враги обладаютъ нашими секретами, — больше того, они успѣли изобрѣсть изоляторы для охраны себя отъ омега-лучей, и если мы пустимъ въ ходъ эти лучи, они сдѣлаютъ тоже, и вся наша страна обратится въ одно сплошное кладбище! Ахъ…
Господинъ хотѣлъ еще что-то сказать, но голосъ у него оборвался и онъ опустился въ изнеможеніи.
Точно омега-лучи прошли по собранію, такое вдругъ гробовое молчаніе наступило, такъ мертвенно-блѣдны стали лица.
Шатающейся походкой подошелъ къ каѳедрѣ грузный старикъ, который открывалъ собраніе, и прерывающимся голосомъ скорѣе прохрипѣлъ, чѣмъ проговорилъ:
— Здѣсь… среди насъ… измѣна!
Точно кратеръ выбросилъ лаву… всё слилось въ одинъ сплошной ревъ… Такъ длилось нѣсколько минутъ, потомъ всѣ стали подозрительно осматривать другъ друга.
Вдругъ на меня уставился мой знакомый, съ которымъ я разговаривалъ въ пивной. Лицо его исказилось злобой и онъ крикнулъ, указывая на меня рукой.
— Русскій, шпіонъ!!
Я не люблю, когда на меня обращаютъ вниманіе, и потому я хотѣлъ скромно уйти, но въ мое пальто сразу вцѣпился добрый десятокъ рукъ.
Меня стали такъ тормошить, что… нельзя было не проснуться.