Бельгэмптонский викарий (Троллоп)/ДО

Бельгэмптонский викарий
авторъ Энтони Троллоп, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англійскій, опубл.: 1870. — Источникъ: az.lib.ru

БЕЛЬГЭМПТОНCКІЙ ВИКАРІЙ.

РОМАНЪ ЭНТОНИ ТРОЛЛОПА. ИЗДАНІЕ Е. Н. АХМАТОВОЙ. САНКТПЕТЕРБУРГЪ. ПЕЧАТАНО ВЪ ТИПОГРАФІИ И. И. ГЛАЗУНОВА, Б. МѢЩАНСКАЯ, 8.

1870.

Глава I.
БЕЛЬГЭМПТОНЪ.

Я готовъ думать, что ни одинъ читатель романовъ въ Англіи не видалъ маленькаго городка Бёльгэмптона въ Уильдширѣ, кромѣ такихъ читателей, которые тамъ живутъ, и другихъ, очень немногихъ, которые бываютъ тамъ, можетъ быть, четыре раза въ годъ по торговымъ дѣламъ и извѣстны какъ люди коммерческіе. Бёльгэмптонъ за семнадцать миль отъ Салисбури, сдиннадцать отъ Марльборо, девять отъ Уэстбёри, семь отъ Гэйлисбёри и пять отъ ближайшей станціи желѣзной дороги, которая называется Бёльгэмптонской дорогой и лежитъ по той линіи, которая идетъ отъ Салисбури до Йовиля. Онъ лежитъ не на равнинѣ Салисбурійской, но вѣроятно прежде тамъ лежалъ, когда Салисбурійская равнина была шире чѣмъ теперь. Слѣдуетъ ли назвать его маленькимъ городкомъ или большой деревней, сказать я не могу. У него нѣтъ мэра, нѣтъ рынка, но есть ярмарка. Въ Бёльгэмптонѣ свирѣпствуетъ вражда относительно этого недостатка рынка, такъ какъ нѣкоторые бёльгэмптонцы утверждаютъ, что есть грамата, дающая всѣ права Бёльгэмптону на рынокъ, и что въ одинъ періодъ его исторіи рынокъ существовалъ — годъ или два; но три булочника и два мясника противятся перемѣнѣ, а патріоты этого мѣстечка, хотя разглагольствуютъ объ этомъ, сидя вечеромъ за трубками и за грогомъ, не имѣютъ достаточно рвенія по утрамъ, чтобы привести въ исполненіе свою цѣль. Бёльгэмптонъ расположенъ на небольшой рѣчкѣ, извивающейся по меловому грунту и имѣющей какую-то спокойную, вялую и сонную, собственно ей принадлежащую красоту. За милю отъ города — мы будемъ называть его городомъ — рѣчка раздѣляется на множество ручейковъ, и тамъ есть округъ, называемый Водяными Лугами, гдѣ мосты встрѣчаются часто, но не могутъ назваться надежными, гдѣ есть сотни маленькихъ шлюзовъ для регулированія орошенія, и гдѣ трава ростетъ такъ изобильно, что это составляетъ источникъ большого безпокойства и значительныхъ хлопотъ для фермеровъ. Тамъ есть также водяная мельница, очень низенькая, вѣчно запыленная мукой, которая часто имѣетъ видъ тѣста: такъ мука сырѣетъ отъ брызговъ воды, бросаемыхъ мельничнымъ колесомъ. Мельница кажется ветхой и развалившейся, но она находится въ одномъ семействѣ много лѣтъ, а такъ какъ это семейство еще до-сихъ-поръ не пришло въ упадокъ, то можно предположить, что мельница еще доставляетъ хорошій доходъ. Брэтли — мельника зовутъ Джэкобъ Брэтль — всегда были извѣстны какъ люди съ достаткомъ и способные держать высоко голову. Но тѣмъ не менѣе Джэкобъ Брэтль вѣчно воюетъ съ своимъ помѣщикомъ относительно поправокъ, въ которыхъ нуждается мельница, и мистеръ Джильморъ, этотъ помѣщикъ, увѣряетъ, будто онъ желаетъ, чтобы Авонъ въ одну ночь разлился такъ высоко, чтобы совсѣмъ унесъ мельницу. Бёльгэмптонъ очень тихій городокъ; въ немъ нѣтъ никакой особенной торговли. Интересы его совершенно земледѣльческіе. Въ немъ не издается никакой газеты, направленія его совершенно консервативныя. Онъ очень преданъ религіи и первобытные методисты имѣютъ тамъ сильное вліяніе, хотя во всемъ Уильдширѣ нѣтъ пастора популярнѣе въ своемъ приходѣ, какъ преподобный Фрэнкъ Фенуикъ. Онъ самъ въ глубинѣ сердца любитъ своего соперника, мистера Пёдльгэма, дисидентскаго пастора, потому что Пёдльгэмъ человѣкъ добросовѣстный, и несмотря на обширность своего невѣдѣнія, много дѣлаетъ добра между бѣдными. Но Фенуикъ обязанъ поддерживать войну, а Пёдльгэмъ считаетъ своею обязанностью унижать Фенуика и англиканскую церковь.

Бёльгэмптонскіе мужчины, да и женщины также, знаютъ, что они лишились славы въ томъ отношеніи, что Бёльгэмптонъ былъ когда-то мѣстечкомъ, отправлявшимъ двухъ депутатовъ въ парламентъ. Никогда не существовало мѣстечка болѣе глухого или, скажемъ больше, гнилого. Это происходило не отъ того, что маркизъ Траубриджъ имѣлъ то, что часто деликатно называлось «свой въ этомъ интересъ»; но онъ имѣль въ своемъ карманѣ возможность поступать по своему желанію въ этомъ отношеніи; а желаніе покойнаго маркиза было продавать одно изъ депутатскихъ мѣстъ при каждыхъ выборахъ тому, кто больше даетъ и держится одного съ нимъ мнѣнія въ политикѣ. А все-таки жители тщеславились тѣмъ, что Бёльгэмптонъ былъ мѣстечкомъ, имѣвшимъ право посылать въ парламентъ депутатовъ, и стыдъ, или по-крайней мѣрѣ сожалѣніе, объ ихъ паденіи еще не совсѣмъ прошло, когда извѣстіе о новомъ биллѣ о реформѣ дошло до нихъ. Бёльгэмптонцы чрезвычайно медленно узнаютъ и медленно забываютъ. Разсказывали, что одинъ бёльгэмптонскій фермеръ въ прежнія времена спросилъ, что сдѣлалось съ Карломъ I, когда ему сказали, что Карлъ II возстановленъ на престолѣ. Кромвель явился и исчезъ, не потревоживъ этого фермера въ Бёльгэмптонѣ.

Въ Бёльгэмптонѣ нѣтъ публичныхъ зданій, кромѣ церкви, зданія очень красиваго, съ великолѣпной колокольней, которую стоитъ посмотрѣть почти столько же, какъ и сосѣдній съ нею салисбурійскій соборъ. Церковная трапеза немножко низка, но ея желтовато-сѣрый цвѣтъ безподобенъ, и кромѣ того есть нормандская дверь, на клиросѣ окна во вкусѣ временъ старой Англіи, а въ алтарѣ совершенство перпендикулярной архитектуры; все это должно привлекать въ Бёльгэмптонъ множество посѣтителей, а въ трапезѣ есть очень любопытныя надгробныя доски и два памятника Джильморской фамиліи очень рѣдки по своей конструкціи, и кладбище большое, зеленое, тѣнистое, около котораго протекаетъ Авонъ и въ которомъ есть уголки, заставляющіе человѣка желать умереть, чтобы его можно было тутъ похоронить. Церковь и кладбище бёльгэмптонскія дѣйствительно безподобны, однако не многіе ѣздятъ ихъ смотрѣть. У нихъ еще не было своего барда, чтобы воспѣвать имъ похвалы. Собственно ихъ называютъ Бёльгэмптонскимъ монастыремъ, такъ какъ приходъ этотъ прежде принадлежалъ чильтернскимъ монахамъ; обширныя земли перешли теперь къ графу Тодмордену, который не имѣетъ тутъ никакихъ другихъ интересовъ и никогда не видалъ этого мѣста. Приходъ принадлежитъ теперь Сент-Джонской коллегіи въ Оксфордѣ, и такъ какъ мѣсто викарія стоитъ не болѣе 400 ф. въ годъ, обыкновенно случается, что это мѣсто пасторъ принимаетъ не доживъ до двадцати или тридцати лѣтъ въ общей комнатѣ своей коллегіи. Фенуикъ взялъ его, женившись, когда ему было двадцать семь лѣтъ, и Бёльгэмптонъ былъ очень счастливъ.

Главная часть прихода принадлежитъ маркизу Траубриджъ, который живетъ однако за десять миль. Сквайръ прихода Джильморъ — Гэрри Джильморъ — и ему принадлежатъ всѣ десятины до одной, не принадлежащія маркизу. До деревни или городка Джильморъ не имѣетъ никакого дѣла, но онъ владѣетъ большой полосой водяныхъ луговъ и имѣетъ двѣ фермы на равнинѣ по дорогѣ къ Чильтерну. Но онѣ лежатъ не въ бёльгэмптонскомъ приходѣ. Словомъ, это человѣкъ, имѣющій полторы тысячи фунтовъ годоваго дохода, и такъ какъ онъ еще не женатъ, то глаза многихъ уильдширскихъ матерей обращаются къ Бирючинамъ, какъ довольно фантастически называется домъ Джильмора. Характеръ Джильмора долженъ обнаружиться на этихъ страницахъ — если только этого можно будетъ достигнуть. Онъ долженъ быть нашимъ героемъ или, по-крайней-мѣрѣ, однимъ изъ двухъ. Авторъ не хочетъ сказать этими словами, что сквайръ будетъ его любимымъ героемъ, такъ какъ онъ желаетъ, чтобы читатели составили свое собственное мнѣніе на этотъ счетъ. Въ то время ему было за тридцать — можетъ быть тридцать-три года — и онъ очень хорошо учился въ Гэрроу и Оксфордѣ, но не на столько хорошо, чтобы заставить друзей считать его лебедемъ. Онъ еще много читалъ, но охотился и удилъ рыбу больше, чѣмъ читалъ, а съ-тѣхъ-поръ, какъ поселился въ Бирючинахъ, очень любилъ внѣшность своихъ книгъ. Однако онъ продолжалъ покупать книги и гордился своей библіотекой. Онъ много путешествовалъ и былъ политикомъ — нѣсколько оскорбивъ своихъ арендаторовъ и другихъ бёльгэмптонцевъ, когда подалъ голосъ за либеральныхъ кандидатовъ въ своемъ участкѣ. Маркизъ Траубриджъ не зналъ его, но считалъ вреднымъ человѣкомъ, не понимающимъ обязанностей помѣщика, а Джильморъ отзывался о маркизѣ какъ объ идіотѣ. По этимъ различнымъ причинамъ сквайръ до-сихъ-поръ считалъ себя нѣсколько опередившимъ другихъ сквайровъ и, можетъ быть, тщеславился болѣе чѣмъ слѣдовало своими умственными способностями. Но это былъ человѣкъ съ добрымъ сердцемъ, съ чистою душою, великодушный, желавшій быть справедливымъ, немножко бережливый относительно своей собственности, но никогда не желавшій собственности чужой. Онъ хорошъ собой, хотя можетъ быть, немножко обыкновенной наружности: высокій, сильный съ темнокаштановыми волосами и такими же усами, съ маленькими живыми, сѣрыми глазками и съ зубами почти слишкомъ бѣлыми и слишкомъ совершенными для мужчины. Можетъ быть, его величайшій недостатокъ состоитъ въ томъ, что онъ думаетъ, будто, какъ либеральный политикъ и англійскій помѣщикъ, онъ соединилъ въ своемъ положеніи все, чего только можно желать на землѣ. Имѣть десятины и умѣть думать не объ однихъ десятинахъ, но его мнѣнію, значило все.

Можетъ быть, лучше будетъ сказать сейчасъ же, что Джильморъ по уши влюбленъ въ одну молодую дѣвицу, которой онъ предлагалъ свою руку и все, что должно принадлежать будущей хозяйкѣ. Бирючинъ. А дѣвица эта ничего не можетъ дать взамѣнъ, кромѣ своей руки, своего сердца и самой себя. Всѣ сосѣди говорили послѣднія пять лѣтъ, что Гэрри Джильморъ искалъ наслѣдницу, потому что о Гэрри говорили всегда, особенно его враги въ политикѣ, что онъ зорокъ на выгоды. Но Мэри Лаутеръ не имѣла и никогда не будетъ имѣть ни одного пенни, который могъ бы загладить какіе-либо недостатки въ ея личныхъ качествахъ. Но Мэри дѣвушка благовоспитанная и Гарри Джильморъ находитъ ее прелестнѣйшей женщиной, еа какой когда-либо покоились его взоры. Какія намѣренія ни имѣлъ онъ относительно поисковъ за богатыми невѣстами — хотя вѣроятно никакихъ намѣреній онъ не имѣлъ никогда — теперь они всѣ разлетѣлись въ пухъ. Онъ такъ рѣшительно влюбленъ, что для него ни о чемъ на свѣтѣ не стоитъ думать, кромѣ какъ о Мэри Лаутеръ. Я не сомнѣваюсь, что онъ подалъ бы голосъ за консервативнаго кандидата, еслибъ это приказала ему Мэри Лаутеръ, или согласился бы отправиться на житье въ Нью-Йоркъ, еслибъ Мэри Лаутеръ не приняла его руки на другихъ условіяхъ. Весь бёльгэмптонскій приходъ ничего не значитъ для него въ настоящую минуту, кромѣ того, на сколько онъ имѣетъ отношенія къ Мэри Лаутеръ. Бирючины дороги для него только, на сколько ихъ можно сдѣлать привлекательными въ глазахъ Мэри Лаутеръ. Мельница будетъ поправляться, хотя енъ знаетъ, что не получитъ никакихъ выгодъ изъ своихъ издержекъ, потому что Мэри Лаутеръ сказала, что бёльгэмптонскіе водяные луга уничтожатся, если мельница разрушится. Онъ набросалъ въ своемъ воображеніи портретъ Мэри Лаутеръ и надѣлилъ ее всякими прелестями, граціями и добродѣтелями, какія только могутъ украшать женщину. Онъ просто-на-просто считаетъ ее совершенствомъ. Онъ дѣйствительно и рѣшительно влюбленъ. Мэри Лаутеръ до-сихъ-поръ не приняла его предложенія и не отказала ему. Нѣсколько далѣе мы скажемъ, въ какомъ положеніи это дѣло находится между ними.

Было уже сказано, что викаріемъ въ Бёльгэмптонѣ Фрэнкъ Фенуикъ. Можетъ быть, имъ руководило, когда онъ бралъ этотъ приходъ, то обстоятельство; что Гэрри Джильморъ, приходскій сквайръ, былъ его искреннимъ другомъ въ Оксфордѣ. Фенуикъ, въ то время, когда начинается нашъ разсказъ, жилъ уже шесть лѣтъ въ Бёльгэмптонѣ, а женатъ былъ пять лѣтъ съ половиной. О немъ уже было говорено и, можетъ быть, необходимо только прибавить, что онъ высокій и бѣлокурый мужчина, уже начинавшій нѣсколько плѣшивѣть на макушкѣ, съ блестящими глазами, съ едва примѣтными усиками и съ тонкимъ выраженіемъ около носа и рта, которое какъ-будто показывало, что онъ могъ быть строгъ, еслибъ не былъ такъ добродушенъ. У него было болѣе изящества въ наружности, чѣмъ у его друга — признакъ болѣе благородной крови, хотя откуда происходитъ такой признакъ и какъ его можно распознать, не многіе изъ насъ могутъ сказать. Онъ читалъ и думалъ гораздо больше, чѣмъ Гэрри Джильморъ, хотя очень любилъ тѣлесныя упражненія, звѣриную и рыбную ловлю. Далѣе мы скажемъ о Фрэнкѣ Фенуикѣ только то, что онъ уважалъ и своихъ старость, и своего епископа, и не боялся никого изъ нихъ.

Жена его была урожденная миссъ Бэльфуръ, изъ Лоринга въ Глостерширѣ, и имѣла порядочное состояніе. Она была теперь матерью четверыхъ дѣтей и, какъ Фенуикъ обыкновенно говорилъ, могла имѣть пожалуй еще четырнадцать. Но такъ какъ и онъ также имѣлъ свои собственныя небольшія средства, въ пасторатѣ бѣдности не было ни теперь, ни впереди, и новорожденныя малютки принимались съ удовольствіемъ. Мистриссъ Фенуикъ была такимъ прекраснымъ образцомъ жены англійскаго деревенскаго пастора, какой только вы могли встрѣтить въ любомъ графствѣ — веселая, красивая, любившая общество, окружавшее ее, любившая пошутить, знавшая толкъ въ одѣялахъ, въ кожѣ, въ угольяхъ и въ чаѣ, знавшая также толкъ и въ пивѣ, и въ джинѣ, и въ табакѣ, знавшая каждаго мужчину и каждую женщину въ приходѣ, считавшая своего мужа не хуже сквайра по положенію и неизмѣримо выше сквайра и всякаго мужчины на свѣтѣ по наружности; — прекрасная собой, пріятная, хорошо одѣвавшаяся дама, въ которой не было ничего пустого. Вотъ какова была мистриссъ Фенуикъ.

Въ Лорингѣ Бэльфуры были люди значительные, хотя у нихъ не было помѣстья въ графствѣ, и всегда думали, что Джэнетъ Бэльфуръ могла сдѣлать партію лучше съ свѣтской точки зрѣнія. Объ этомъ однако мало было говорено въ Лорингѣ, потому что скоро сдѣлалось извѣстно, что она и мужъ ея стали на хорошей ногѣ въ Бёльгэмптонѣ, и когда она пригласила Мэри Лаутеръ погостить у ней съ полгода, тетка Мэри Лаутеръ, миссъ Мэррэбль, ничего не могла сказать противъ этого, хотя была очень разборчивая старушка и всегда помнила, что Мэри Лаутеръ приходилась кузиной въ третьемъ или четвертомъ колѣнѣ какому-то шотландскому графу. Пока болѣе ничего не будетъ сказано о миссъ Мэррэбль, такъ какъ требуется, для интереса разсказа, чтобы читатель обратилъ все свое вниманіе на Бёльгэмптонъ, пока не ознакомится съ нимъ вполнѣ. Я желалъ бы, чтобъ онъ зналъ, какъ найти дорогу между водяныхъ луговъ, совершенно ознакомился съ тѣмъ обстоятельствомъ, что ворота бирючинскаго парка находятся за милю съ четвертью къ сѣверу отъ бёльгэмтонской церкви и за полмили чрезъ поля къ западу отъ мельницы Брэтля, что пасторатъ Фенуика смеженъ съ кладбищемъ, будучи такимъ образомъ нѣсколько дальше отъ Бирючинъ, чѣмъ церковь, и что тамъ начинается бёльгэмптонская улица съ гостинницей подъ вывѣской Траубриджскаго герба, съ четырьмя трактирами, тремя булочными и двумя мясными лавками. Границы пастората доходятъ до рѣки, такъ что викарій можетъ ловить форель съ своего собственнаго берега — хотя онъ предпочитаетъ ловить ее на разстояніяхъ болѣе допускающихъ удовольствіе для охоты.

Теперь мы должны сказать нѣсколько словъ о Мэри Лаутеръ, а потомъ начнется разсказъ. Она пріѣхала въ пасторатъ въ маѣ, намѣреваясь остаться мѣсяцъ, а теперь былъ августъ и она уже гостила три мѣсяца у своей пріятельницы. Всѣ говорили, что она остается, потому что намѣрена сдѣлаться владѣтельницею Бирючинъ. Прошелъ мѣсяцъ послѣ того, какъ Гэрри Джильморъ сдѣлалъ формальное предложеніе, и такъ какъ она не отказала ему и все оставалась, то бёльгэмптонскіе жители были правы, дѣлая эти предположенія. Это была высокая дѣвушка съ темнокаштановыми волосами, которые она завертывала на затылкѣ самымъ простымъ образомъ. Глаза ея были большіе сѣрые и полные блеска, но не такіе глаза, которые заставили бы васъ сказать, что Мэри Лаутеръ дѣвушка съ блестящими глазами. Это были однако такіе глаза, которые могли бы заставить васъ думать, когда смотрѣли на васъ, что если бы вы могли понравиться Мэри Лаутеръ, какъ счастлива была бы ваша участь — что еслибъ она полюбила васъ, то свѣтъ не могъ бы предложить вамъ ничего выше и лучше. Еслибъ вы стали судить объ ея лицѣ по правиламъ красоты, вы сказали бы, что оно слишкомъ худощаво; но чувствуя его симпатичное вліяніе, вы никогда не пожелали бы измѣнить его. Ея носъ и ротъ были совершенствомъ. Сколько маленькихъ носиковъ на лицахъ молодыхъ женщинъ не могутъ назваться сами по себѣ красивыми или безусловно восхитительными, хотя они очень хороши на своихъ мѣстахъ! Тутъ есть нѣжность и колоритъ молодости, а можетъ быть и оттѣнокъ юмора; блестящіе глаза, привлекательныя губы — среди такихъ нѣжныхъ прелестей какая бѣда, если носъ немножко вздернутъ кверху или слишкомъ широкъ, такъ что вамъ хотѣлось бы исправить его форму, сдавивъ между указательнымъ и большимъ пальцемъ! Но у Мэри Лаутеръ носъ самъ по себѣ былъ чертой изящной красоты, чертой, которая могла краснорѣчиво выражать состраданіе, благоговѣніе или презрѣніе. Изгибы ноздрей съ ихъ почти прозрачными перепонками обнаруживали движенія души, какъ можетъ обнаруживать каждая часть человѣческаго лица — въ нѣкоторой степени: И ротъ былъ также выразителенъ, хотя губы тонки. Это былъ ротъ, за которымъ пріятно было наблюдать, который пріятно было слушать и читать съ любопытствомъ и интересомъ, скорѣе чѣмъ цѣловать. Хотя желаніе цѣловать должно было прійти, когда могла быть надежда, что поцѣлуй будетъ принятъ благосклонно — но эти губы ни одному мужчинѣ не могло прійти на мысль осквернить грубой забавой. Можно было бы.сказать, что въ лицѣ ея былъ недостатокъ способности къ страсти, еслибъ не замѣтная ямочка на подбородкѣ. Это нѣжное ложе, въ которомъ навѣрно скрывается всегда какой-нибудь маленькій демонъ любви.

Уже было сказано, что Мэри Лаутеръ была высокаго роста — выше обыкновеннаго. Спина ея была такой прелестной женственной формы, какую когда-либо измѣряли и цѣнили глаза мужчины; ея движенія, которыя никогда не были по природѣ быстры, имѣли грацію, трогавшую равно и женщинъ и мужчинъ. Это была истинная поэзія движеній; но главная красота ихъ состояла въ томъ, что они были тѣмъ, чѣмъ они были безъ всякихъ усилій съ ея стороны. Мы всѣ видѣли эти усилія и, можетъ быть, многіе изъ насъ любили ихъ, когда они дѣлались для насъ. Но ни одинъ мужчина до-сихъ-поръ не могъ чувствовать себя до такой степени польщеннымъ миссъ Лаутеръ. Одѣвалась она очень просто, какъ и слѣдовало, потому что она жила добротою тетки, которая сама была небогата. Но можно сомнѣваться, увеличило ли бы платье ея прелести.

Ей теперь минулъ двадцать-одинъ годъ, и хотя безъ сомнѣнія въ Лорингѣ были молодые люди, вздыхавшіе по ея улыбкамъ, ни одинъ молодой человѣкъ не вздыхалъ успѣшно. Надо сознаться, что она была не такая дѣвушка, о которой наиболѣе чувствительные молодые люди будутъ вздыхать. Молодые люди любящіе вздыхать бываютъ обыкновенно привлечены какимъ-нибудь наружнымъ и очевиднымъ знакомъ нѣжности, который можно принять за указаніе, что вздохи произведутъ какой-нибудь результатъ, хотя ничтожный. Въ Лорингѣ говорили, что Мэри Лаутеръ холодна и отталкиваетъ всѣхъ, и что по этому она весьма вѣроятно сдѣлается старой дѣвой, несмотря на красоту, которую въ ней признавали. Ни врагъ, ни другъ никогда не обвиняли ее въ кокетствѣ. Какова бы она ни была, страсть Гэрри Джильмора, очень удивила его друзей. Знавшіе его коротко думали, что относительно его супружеской — и несупружеской — судьбы ему предстояли три случайности: онъ могъ исполнить предполагаемыя ими намѣренія и жениться на деньгахъ, или онъ могъ сдѣлаться внезапной добычей стрѣлы какой-нибудь краснощекой дѣвушки, или могъ остаться старымъ холостякомъ, слишкомъ осторожнымъ для того, чтобы дать себя поймать. Но никто не думалъ, чтобы онъ сдѣлался жертвою сильной страсти къ бѣдному, скромному, изящному, благородному образцу женственности. Въ такомъ однако находился онъ положеніи.

У него былъ дядя-пасторъ, жившій въ Салисбури тамошнимъ пребендіатомъ, который былъ человѣкъ свѣтскій и которому Гэрри вѣрилъ болѣе, чѣмъ всякому другому члену въ своей семьѣ. Мать его была сестра Генри Фицэкерли Чэмберлэна, и такъ какъ Чэмберлэнъ никогда не былъ женатъ, то племянникъ былъ предметомъ его особенной заботливости.

— Не дѣлай этого, мой милый, подалъ совѣтъ пребендіатъ, когда его привезли посмотрѣть на миссъ Лаутеръ: — она конечно дѣвушка воспитанная, но ты съ нею никогда не будешь себѣ господиномъ и останешься бѣднякомъ до самой смерти. Хорошій характеръ и деньги почти такаіе обыкновенны въ нашемъ сословіи, какъ нищета и упрямство.

На другой день послѣ того, какъ былъ поданъ этотъ совѣтъ, Гэрри Джильморъ сдѣлалъ формальное предложеніе.

Глава II.
КРАСНЫЙ МЯЧИКЪ ФЛО.

— Вы должны дать ему отвѣтъ, душа моя, такъ или иначе.

Эти слова были сказаны мистриссъ Фенуикъ ея пріятельницѣ, когда онѣ сидѣли вмѣстѣ съ работою въ рукахъ на садовой скамейкѣ подъ кедровымъ деревомъ. Это былъ августовскій вечеръ и викарій ходилъ по своему приходу. Двое старшихъ дѣтей играли въ саду и двѣ молодыя женщины были однѣ.

— Разумѣется, я дамъ ему отвѣтъ. Какого отвѣта онъ желаетъ?

— Вы знаете, какого отвѣта онъ желаетъ. Никакой мужчина не желалъ такъ искренно, какъ онъ.

— А развѣ я не дѣлаю самое лучшее, что я могу сдѣлать для него, ожидая — посмотрѣть, могу ли я сказать да!

— Для него не можетъ быть хорошо находиться въ недоумѣніи въ подобномъ дѣлѣ, да и для васъ, милая Мэри, тоже не можетъ быть хорошо. Всегда чувствуешь, когда дѣвушка велитъ мужчинѣ ждать, что она приметъ его предложеніе чрезъ нѣсколько времени. Всегда этимъ кончается. Еслибъ вы были дома, въ Лорингѣ, время не значило бы такъ много, но вы такъ близко отъ него, вы видите его каждый день, и это не хорошо. Вы оба должны находиться въ лихорадкѣ.

— Такъ я ворочусь въ Лорингъ.

— Нѣтъ, не теперь, пока вы положительно не рѣшитесь и не дадите ему отвѣтъ такъ или иначе. Вы не можете уѣхать теперь и оставить его въ сомнѣніи. Примите его предложеніе сейчасъ, тѣмъ и покончите. Онъ настоящее золото.

Въ отвѣтъ на это Мэри нѣсколько времени не говорила ничего, но продолжала прилежно работать.

— Мама, сказала дѣвочка, подбѣгая въ сопровожденіи няни: — мячикъ упалъ въ воду!

Дѣвочка была прелестной, бѣлокурой малюточкой лѣтъ четырехъ съ половиной, и мальчикъ, годомъ моложе, немножко ниже и немножко толще, переваливаясь бѣжалъ за нею.

— Мячикъ упалъ въ воду; Фло, не можетъ ли Джимъ достать?

— Джимъ ушелъ, мама.

Тогда Джэнъ, няня, объяснила, что мячикъ укатился въ воду и зацѣпился за кусты такъ далеко, что она, Джэнъ, никакъ не могла достать его длинной палкой. Джима, садовника, нигдѣ нельзя было найти и они были въ отчаяніи, что мячикъ промокнетъ и потонетъ.

Мэри тотчасъ увидала удобный случай ускользнуть — случай подумать наединѣ пять минутъ, которыя были ей нужны.

— Я пойду, Фло, и посмотрю, что можно сдѣлать.

— Поди; ты такая высокая, сказала дѣвочка.

— Мы посмотримъ, не годятся ли мои длинныя руки такъ же какъ и джимовы, сказала Мэри: — только Джимъ можетъ быть пошелъ бы въ воду, а я ужъ конечно не пойду.

Она взяла Фло за руку и онѣ вмѣстѣ побѣжали къ берегу рѣки. Тамъ лежало сокровище, большой, красный, надутый воздухомъ мячикъ, остановленный по теченію короткимъ выдавшимся сукомъ. Джимъ конечно могъ бы его достать, потому что онъ свѣсился бы надъ ручьемъ съ вѣтви, высвободилъ бы мячикъ и пригналъ бы его къ берегу.

— Наклонись, Мэри, побольше, а мы будемъ тебя держать, сказала Фло, для которой ея мячикъ въ эту минуту стоилъ всѣхъ возможныхъ усилій.

Мэри наклонилась, толкнула мячикъ палкой и подумала, что она можетъ такъ же свѣситься съ вѣтви, какъ сдѣлалъ бы Джимъ. Потомъ становилась все отважнѣе, наконецъ дотронулась до мячика, а потомъ наконецъ — упала въ рѣку! Тотчасъ поднялись крики, ревъ, шумъ юбокъ, и въ то время какъ мистриссъ Фенуикъ прибѣжала къ берегу, Мэри Лаутеръ уже вылѣзла изъ воды и торжественно принесла съ собою мячикъ Фло.

— Мэри, вы ушиблись? спросила ея пріятельница.

— Гдѣ я могла ушибиться? О Боже, о Боже! Прежде мнѣ никогда не случалось падать въ рѣку. Милочка Фло, не огорчайся. Это было такъ весело, только ты не должна падать сама, пока не выростешь съ меня.

Фло заливалась слезами, не удостоивая взглянуть на спасенный мячикъ.

— Неужели ваша голова была подъ водою? спросила мистриссъ Фенуикъ.

— Лицо было, и мнѣ казалось такъ странно. Съ полминуты у меня въ ушахъ раздавалась пѣснь Офеліи. Потомъ я засмѣялась надъ тѣмъ, что я такъ глупа.

— Ступайте лучше въ комнаты и лягте въ постель, душенька, а я дамъ вамъ напиться чего-нибудь теплаго.

— Я не лягу въ постель и ничего не буду пить теплаго, но переодѣнусь. Какое приключеніе! Что скажетъ мистеръ Фенуикъ?

— Что скажетъ мистеръ Джильморъ?

На это Мэри Лаутеръ не отвѣчала, по прямо пошла въ домъ, въ свою комнату и переодѣлась.

Пока она была тамъ, Фенуикъ и Джильморъ вошли въ открытое окно гостиной, у котораго сидѣла мистриссъ Фенуикъ. Она знала очень хорошо, что Гэрри Джильморъ не пропуститъ вечера, чтобы не прійти въ пасторатъ, и надѣялась уговорить Мэри Лаутеръ объявить свой приговоръ въ этотъ самый день. И она и мужъ ея оба очень желали, чтобы Гэрри имѣлъ успѣхъ. Фенуикъ много лѣтъ нѣжно любилъ этого человѣка, а Джэнетъ Фенуикъ полюбила его съ-тѣхъ-поръ, какъ узнала въ немъ друга своего мужа. Они оба чувствовали, что онъ выказалъ болѣе мужества, чѣмъ они ожидали отъ него, въ настойчивости своей любви и что онъ заслуживалъ награды. Они оба думали также, что для самой Мэри это былъ успѣшный и счастливый бракъ. Притомъ какая замужняя женщина не желаетъ, чтобы пріятельница, пріѣхавшая къ ней гостить, нашла мужа въ ея домѣ? Пасторъ съ женою были одного мнѣнія на этотъ счетъ и думали, что Мэри Лаутеръ слѣдуетъ уговорить отдать свою руку Гэрри Джильмору.

— Какъ вы думаете, что случилось? спросила мистриссъ Фенуикъ, подходя къ окну, которое открывалось до земли: — Мэри Лаутеръ упала въ рѣку.

— Упала куда? вскрикнулъ Джильморъ, протянувъ руки и какъ бы приготовляясь кинуться.къ рѣчнымъ божествамъ отыскивать свою возлюбленную.

— Не пугайтесь, мистеръ Джильморъ, она наверху въ совершенной безопасности, только окунулась.

Тутъ были объяснены обстоятельства и папа поучительно объявилъ, что Фло не должна больше играть мячикомъ возлѣ рѣки — но вѣроятно, на это приказаніе не будетъ обращено большого вниманія.

— Я полагаю, миссъ Лаутеръ легла въ постель? спросилъ Джильморъ.

— Напротивъ, я ожидаю ее каждую минуту. Я совѣтовала ей лечь въ постель, напиться теплаго, но она ничего не хотѣла. Она выкарабкалась изъ воды сама и, кажется, это ей показалось очень забавно.

— Войдите по-крайней мѣрѣ и напейтесь чаю, сказалъ викарій: — если вы отправитесь до одиннадцати, я провожу васъ до половины дороги.

Между тѣмъ, несмотря на свое приключеніе, Мэри добилась случая, котораго ей было нужно. Предметъ для размышленія состоялъ не столько въ томъ, принять или не принять ей предложеніе мистера Джильмора теперь, сколько въ томъ — дурно или нѣтъ поступаетъ она, оставляя его въ неизвѣстности. Она знала очень хорошо, что она не приметъ его предложенія теперь. Ей казалось, что дѣвушка должна узнать человѣка вполнѣ, прежде чѣмъ отдастъ себя ему, и думала, что она знаетъ Джильмора недостаточно. Можетъ быть однако, что въ подобныхъ обстоятельствахъ она была обязана тотчасъ дать рѣшительный отвѣтъ. Она находила, что ни крошечки больше не знаетъ его и не любитъ, какъ мѣсяцъ тому назадъ Ея пріятельница Джэнетъ безпрестанно жаловалась на неизвѣстность, которой она подвергала этого человѣка — но съ другой стороны она знала, что пріятельница ея Джэнетъ дѣлала это изъ сильнаго желанія устроить этотъ бракъ. Дурно ли дѣлала она, говоря про этого человѣка: «Я подожду и испытаю»? Пріятельница ея сказала ей, что сказать эти слова было бы все-равно, что говорить, будто она выйдетъ за него когда-нибудь впослѣдствіи; — что дѣвушка, сказавшая это, почти связывала себя обѣщаніемъ; — что то самое обстоятельство, что она будетъ ждать и стараться полюбить человѣка, должно было связать ее съ этимъ человѣкомъ наконецъ. Конечно, этого не было въ ея мысляхъ. Насколько она могла теперь заглянуть въ свои будущія чувства, она не думала, что могла даже заставить себя сказать, что она сдѣлается женою этого человѣка. Въ этомъ положеніи была какая-то торжественность, которую она никогда вполнѣ не сознавала прежде, чѣмъ была поставлена въ такое положеніе. Всѣ окружающіе ее говорили, что счастье этого человѣка зависитъ отъ ея отвѣта. Если такъ — и она сама этому вѣрила — не обязана ли она была дать ему всякую возможность на успѣхъ, находившуюся въ ея власти? А между тѣмъ, потому что она сомнѣвалась, ей говорила ея пріятельница, что она поступаетъ дурно! Она повѣритъ своей пріятельницѣ, сознается въ своей винѣ и скажетъ своему обожателю въ такихъ почтительныхъ словахъ, какія только въ состояніи будетъ придумать, что она не будетъ его женою. Лично для нея въ этомъ не будетъ ни огорченія, ни сожалѣнія.

Ея купаніе дало ей время для всѣхъ этихъ мыслей, и рѣшивъ такимъ образомъ, она сошла внизъ. Разумѣется, ее встрѣтили разными вопросами объ ея ваннѣ. Джильморъ ужасно жалѣлъ и находилъ это приключеніе самымъ серьезнымъ происшествіемъ на свѣтѣ. Фенуикъ шутилъ, какъ-будто никогда не бывало лучшаго предмета для забавы. Мистриссъ Фенуикъ, бывшая можетъ быть неблагоразумна въ своемъ нетерпѣніи, чрезвычайно желала, чтобы ея гости остались вдвоемъ. Она не вѣрила, чтобы Мэри Лаутеръ сказала когда-нибудь окончательное нѣтъ, а между тѣмъ думала также, что если такъ, то теперь настала пора для Мэри Лаутеръ сказать окончательное да.

— Пойдемъ взглянуть на это мѣсто, сказала она послѣ чаю.

Они пошли. Была чудная августовская ночь; луны не было, сумерки прошли, но все еще не было совершенно темно и воздухъ былъ такъ тепелъ, какъ поцѣлуй матери спящему ребенку. Они шли вмѣстѣ, всѣ четверо рядомъ по лугу, а тамъ дошли до зеленой садовой тропинки, которая спускалась къ рѣкѣ. Мистриссъ Фенуикъ нарочно пошла съ влюбленнымъ, оставивъ Мэри съ мужемъ, для того, чтобы не было ничего похожаго на умыселъ. Она хотѣла вернуться съ мужемъ и тогда, можетъ быть, вопросъ будетъ предложенъ и дѣло рѣшено.

Сквозь темноту смотрѣли они на то мѣсто, гдѣ Мэри выкарабкалась изъ рѣки, и вода, бывшая свѣтлой и привлекательной, казалась теперь черна и страшна.

— Какъ подумаешь, что вы были тамъ! сказалъ Гэрри Джильморъ, задрожавъ.

— Какъ подумаешь, что она выкарабкалась оттуда! сказалъ пасторъ.

— Ужасно страшно въ темнотѣ, сказала мистриссъ Фенуикъ: — уйдемъ, Фрэнкъ. Мнѣ дѣлается дурно.

И очаровательная лукавица взяла мужа подъ руку и обошла кругомъ сада.

— Я говорила съ нею и думаю, что она приметъ его предложеніе, если онъ сдѣлаетъ его теперь.

Другая пара, разумѣется, шла за ними. Намѣреніе Мэри было такъ твердо принято въ эту минуту, что она почти желала, чтобы ея спутникъ сдѣлалъ ей вопросъ. Ей сказали, что она дурно поступаетъ съ нимъ, и она не хотѣла болѣе поступать съ нимъ дурно. У нея въ рукахъ, такъ сказать, было твердое нѣтъ, и она рѣшила, что ее не заставятъ перемѣнить свое намѣреніе. Но онъ шелъ возлѣ нея, говоря о водѣ, объ опасности, о возможности простуды, и не подвинулся ближе къ главному пункту, кромѣ того, что заставилъ ее думать, какое страданіе причинила бы она ему, еслибъ не выкарабкалась изъ рѣки. Онъ также рѣшился. Онъ самъ назначилъ день, когда дѣлалъ предложеніе, и этотъ день долженъ наступить только завтра. Онъ считалъ себя обязаннымъ удерживаться до-тѣхъ-поръ, но завтра онъ къ ней придетъ.

Они подошли къ небольшой калиткѣ, которая вела изъ сада чрезъ кладбище на дорогу по полямъ; это былъ кратчайшій путь въ Бирючины.

— Я оставлю васъ здѣсь, сказалъ онъ: — я не хочу, чтобы Фенуикъ опять выходилъ сегодня вечеромъ. Вы не боитесь воротиться садомъ одна?

— О, нѣтъ!

— Пожалуйста, миссъ Лаутеръ, пожалуйста берегите себя. Мнѣ кажется, вамъ вовсе не слѣдовало выходить сегодня.

— Право ничего, мистеръ Джильморъ. Вы слишкомъ большую важность приписываете этому.

— Какъ я могу не приписывать важности тому, что касается васъ? Вы будете дома завтра?

— Да, я думаю.

— Пожалуйста останьтесь дома. Я приду послѣ завтрака. Останьтесь дома.

Онъ держалъ ее за руку, говоря это, и она обѣщала, что послушается его. Онъ имѣлъ право на ея послушаніе въ этомъ отношеніи. Потомъ она медленно обошла садъ и вошла въ домъ въ переднюю дверь чрезъ четверть часа послѣ другихъ.

Зачѣмъ ей ему отказывать? Чего ей нужно въ свѣтѣ? Онъ нравится ей; его обращеніе, его характеръ, его привычки, его образъ жизни и даже его наружность нравились ей. Если на свѣтѣ есть любовь больше этой, то она не думала, чтобы ей случилось узнать ее. До-сихъ поръ она не испытывала подобнаго чувства; если не для себя, то зачѣмъ не сдѣлать это для него? Почему ей не сдѣлать его счастливымъ? Она рѣшилась окунуться въ воду для того, чтобы достать мячикъ Фло, а она любила его больше чѣмъ Фло. Точно будто ея мысли совершенно измѣнились во время этой прогулки по темнымъ аллеямъ.

— Ну, сказала Джэнетъ: — какъ же это будетъ?

— Онъ придетъ завтра, а чѣмъ кончится, я не знаю, отвѣчала она, и ушла въ свою комнату.

Глава III.
СЭМЪ БРЭТЛЬ.

Было около одиннадцати часовъ, когда Джильморъ вышелъ въ калитку, которая вела изъ сада пастората на кладбище. Тропинка, по которой онъ долженъ былъ идти, шла чрезъ уголъ церковной земли и выходила на дорогу, которая шла отъ поля чрезъ кладбище въ городъ. Разумѣется, дорогу нельзя было загородить, но Фенуику часто совѣтовали запирать на замокъ его калитку, такъ какъ иначе казалось, что пасторатскій садъ открыть для всего Бёльгэмптона. Но замокъ никогда не былъ повѣшенъ. Въ эту калитку викарій съ женою ходили въ церковь, и Фенуикъ всегда говорилъ, что сколько бы ключей ни было заведено, у него никогда въ карманѣ не найдется ни одного, когда нужно. Онъ обыкновенію прибавлялъ, когда, жена приставала къ нему объ этомъ, что тѣ, которые желали войти приличнымъ образомъ, могли приходить, а тѣхъ, которые вздумали бы войти неприлично, нельзя было бы удержать никакими заборами и оградами, окружавшими садъ пастората. Джильморъ, проходя чрезъ уголъ кладбища, ясно видѣлъ человѣка, стоявшаго возлѣ забора, выходившаго въ поле. Человѣкъ этотъ даже находился близко отъ него; хотя, по недостатку свѣта и положенію этого человѣка, лица онъ разсмотрѣть не могъ. Но онъ узналъ, что человѣкъ этотъ не бёльгэмптонскій житель.

Одежда у него была не такая, манеры не такія, и стоялъ онъ не такъ. Джильморъ всю жизнь провелъ въ Бёльгэмптонѣ, и хотя немного думалъ объ этомъ, зналъ бёльгэмптонскіе обычаи. Куртка на этомъ человѣкѣ была городской работы и даже сшита подальше, чѣмъ въ Салисбури; панталоны его вовсе не походили на уильдширскія. Какъ ни было темно, Джильморъ могъ это разсмотрѣть.

— Добрый вечеръ, другъ мой! сказалъ онъ громкимъ, дружелюбнымъ голосомъ.

Незнакомецъ что-то пробормоталъ и прошелъ дальше, какъ бы по направленію къ деревнѣ. Однако, въ наружности его было что-то заставившее Джильмора подумать, что онъ имѣлъ намѣреніе пробраться въ садъ его друга. Онъ прошелъ чрезъ заборъ въ поле не медля ни минуты и тотчасъ увидалъ другого человѣка какъ бы прятавшагося въ канавѣ, и хотя онъ не могъ разсмотрѣть въ темнотѣ ничего больше, кромѣ шапки и плечъ этого человѣка, однако онъ былъ увѣренъ, что онъ знаетъ, чьи эти плечи и шапка. Онъ ничего не сказалъ болѣе, но прошелъ быстрыми шагами, думая, какъ ему лучше поступить. О человѣкѣ, котораго онъ видѣлъ и узналъ, недавно говорили какъ о позорѣ его семейства и стыдѣ для уважаемыхъ бёльгэмптонскихъ обитателей.

Съ другой стороны церкви отъ города была ферма, занимаемая однимъ изъ арендаторовъ лорда Траубриджъ — человѣкомъ искусно умѣвшимъ преслѣдовать тѣхъ, которые позволяли себѣ портить чужую собственность. Можетъ быть, его принудило къ тому то обстоятельство, что земля его перерѣзывалась разными дорогами. Дорога, которая идетъ чрезъ пастбище, обстоятельство весьма непріятное, такъ какъ невозможно заставить тѣхъ, кто ходитъ по ней, держаться одного битаго пути; но дорога, которая идетъ чрезъ поле, гораздо хуже, потому что, какъ бы вы ни старались, но пшеницу, бобы и ячмень непремѣнно рвутъ и топчутъ ногами. А между тѣмъ, назначая плату за аренду, ни одинъ землевладѣлецъ не принимаетъ этого въ соображеніе. Фермеръ Трёмбёль очень соображалъ это и часто сердился. По-крайней-мѣрѣ, никто не имѣлъ права ходить чрезъ дворъ его фермы и тутъ онъ могъ держать какую хотѣлъ собаку, на привязи или нѣтъ. Гэрри Джильморъ зналъ собаку хорошо и остановился на минуту у калитки.

— Кто тамъ? спросилъ голосъ фермера.

— Это вы, мистеръ Трёмбёль? А это я, Джильморъ. Мнѣ хотѣлось бы обойти вокругъ дома пастора.

— Извольте, извольте, сказалъ фермеръ, подходя и отворяя калитку: — развѣ тамъ что-нибудь неладно, сквайръ?

— Не знаю, а думаю такъ. Говорите тише. Мнѣ кажется, на кладбищѣ притаились люди.

— И я самъ такъ думаю, сквайръ. Бонемъ сейчасъ ворчалъ какъ дьяволъ.

Бонемомъ звали бульдога, котораго побаивался Джильморъ, когда остановился у калитки.

— На что они льстятся? Ужъ не разбой ли?

— Можетъ быть, на абрикосы нашего друга. Но я сейчасъ обойду кругомъ, а вы съ Бонемомъ посмотрите здѣсь.

— Не бойтесь, сквайръ, не бойтесь. Никакимъ разбойникамъ не справиться съ Бонемомъ и со мною.

Онъ провелъ Джильмора чрезъ свою ферму на дорогу. Бонемъ тихо ворчалъ, когда Джильморъ проходилъ мимо.

Сквайръ торопливо прошелъ по большой дорогѣ мимо церкви къ передней калиткѣ пастората. Зная хорошо мѣстность, онъ могъ бы обойти кругомъ сада, но ему показалось лучше пройти къ парадной двери. Въ окнахъ не виднѣлось свѣта, но почти всѣ комнаты въ домѣ выходили въ садъ. Онъ сильно постучался и минуты чрезъ двѣ дверь отворилъ самъ пасторъ.

— Фрэнкъ! сказалъ сквайръ.

— Это вы? Что случилось?

— Шатаются люди, которымъ слѣдовало бы спать. Я наткнулся на двухъ человѣкъ, шатающихся около вашей калитки у кладбища, и можетъ быть съ ними былъ третій.

— Это ничего. Они часто сидятъ и курятъ тамъ.

— Эти люди замышляли что-то. Человѣкъ, котораго я разсмотрѣлъ яснѣе, былъ не здѣшній и показался мнѣ человѣкомъ такого рода, который не сдѣлаетъ вашимъ прихожанамъ никакой пользы своимъ присутствіемъ. Другой былъ Сэмъ Брэтль.

— Фи… сказалъ пасторъ.

— Онъ сдѣлался совершеннымъ негодяемъ, сказалъ сквайръ.

— Онъ стремится къ этому, Гэрри, но онъ испортился еще не совсѣмъ. Я на прошлой недѣлѣ крупно говорилъ съ нимъ при отцѣ; онъ пошелъ за мною потомъ и сказалъ мнѣ, что онъ разсчитается со мною за это. Я не хотѣлъ вамъ говорить, чтобы не возстановить васъ еще больше противъ нихъ.

— Мнѣ хотѣлось бы, чтобъ вся семья убралась отсюда.

— Не знаю, лучше ли имъ будетъ въ другомъ мѣстѣ. Мнѣ кажется, мистеръ Сэмъ намѣренъ сдержать обѣщаніе, которое онъ мнѣ далъ.

— Еслибъ не наружность того другого человѣка, я не думалъ бы, чтобъ они затѣяли что-нибудь серьезное.

— Я самъ этого не думаю, однако присмотрѣть надо.

— Не остаться ли мнѣ съ вами, Фрэнкъ?

— О, нѣтъ! у меня есть палка съ свинцовымъ набалдашникомъ — я обойду кругомъ сада. Пойдемте со мною; вы можете пройти домой тою же дорогою. Вѣроятно, они отправятся спать, такъ какъ видѣли васъ, слышали лай Бонема, и вѣроятно также слышали все, что вы говорили Трёмбёлю.

Онъ пошелъ за шляпой и палкой, толстой палкой, о которой онъ говорилъ, и заперевъ дверь ключомъ, положилъ его въ карманъ. Потомъ оба друга обошли кругомъ огорода, а потомъ садомъ къ калиткѣ у кладбища. До-сихъ-поръ они не видали и не слыхали ничего, и Фенуикъ былъ увѣренъ, что эти люди пробрались чрезъ кладбище къ деревнѣ.

— Но они могутъ воротиться, сказалъ Джильморъ.

— Я посмотрю, воротятся ли они, сказалъ пасторъ.

— Что можетъ одинъ противъ троихъ! Лучше позвольте мнѣ остаться.

Фенуикъ засмѣялся и сказалъ, что также благоразумно было бы предложить караулить каждую ночь.

— Однако послушайте, сказалъ сквайръ, очевидно растревоженный.

— Пожалуйста не тревожьтесь за насъ, сказалъ пасторъ.

— Если что-нибудь случится съ Мэри Лаутеръ!

— Конечно, объ этомъ безпокоиться можно, прибавивъ также къ этому нѣкоторое безпокойство о Джэнетъ и о дѣтяхъ. Но я позабочусь. Еслибъ женщины знали, что мы съ вами ходимъ дозоромъ, онѣ сошли бы съ ума со страха.

Джильморъ, не любившій, чтобы надъ нимъ подсмѣивались, простился и пошелъ домой полемъ. Фенуикъ прошелъ садомъ, и когда онъ приблизился къ террассѣ, которая шла вдоль сада предъ домомъ, ему послышался голосъ. Онъ отошелъ подъ тѣнь стѣны, темной отъ плюща, и ясно услыхалъ голосъ по другую сторону стѣны. На сколько онъ могъ разобрать, голосовъ было больше чѣмъ два. Онъ теперь пожалѣлъ, зачѣмъ не оставилъ Джильмора съ собою, не то чтобы онъ боялся воровъ, потому что его мужество принадлежало къ тому твердому и рѣшительному роду, которое позволяетъ обладающему имъ помнить, что люди совершающіе темныя дѣла всегда боятся тѣхъ, кому они наносятъ вредъ; но будь съ нимъ союзникъ, возможность поймать злодѣевъ очень увеличилась бы. Стоя на этомъ онъ вѣроятно могъ помѣшать имъ, еслибъ они вздумали войти въ домъ, но между тѣмъ они могли обрывать плоды его съ забора. Навѣрно они теперь были въ огородѣ, и онъ не имѣлъ намѣренія оставить ихъ тамъ заниматься своимъ дѣломъ. Остановившись подумать объ этомъ, онъ пробрался вдоль стѣны возлѣ дома къ такому мѣсту, откуда онъ могъ пройти къ нимъ. Но они его не слыхали, да и не мѣшкали между фруктами. Когда онъ приблизился къ углу стѣны, одинъ человѣкъ вышелъ шага на два къ тому мѣсту, гдѣ онъ стоялъ, и прежде чѣмъ онъ успѣлъ рѣшить, что ему дѣлать, явился другой. Онъ бросился впередъ съ свинцовой палкой въ рукѣ, но зная ея тяжесть и помня о возможности сравнительной невинности этихъ людей,, онъ не рѣшался ударить. Ударъ по головѣ размозжилъ бы черепъ, а по рукѣ раздробилъ бы кость. Въ одно мгновеніе онъ схватилъ передового человѣка за горло, но тотъ подставилъ ему ногу. Онъ упалъ, но падая сильно ударилъ тяжелѣімъ концомъ палки по плечу этого человѣка. Но когда онъ поднялся на ноги, человѣкъ этотъ исчезъ, а двое другихъ шли за нимъ къ калиткѣ въ концѣ огорода. Въ нѣсколько шаговъ онъ успѣлъ поймать задняго, и схватившись съ нимъ, увидалъ, что это Сэмъ Брэтль.

— Сэмъ, говорилъ онъ запыхавшись: — перестаньте или я ударю васъ свинцовой палкой.

Сэмъ все боролся, стараясь схватить палку, и пасторъ ударилъ его по правой рукѣ.

— Вы расшибли мнѣ руку, мистеръ Фенуикъ, сказалъ онъ.

— Надѣюсь, что нѣтъ; но пойдемте со мною смирно, а то я расшибу что-нибудь другое. Я ударю васъ по головѣ, если вы попытаетесь уйти. Что дѣлали вы здѣсь?

Брэтль не отвѣчалъ, но пошелъ къ дому съ лѣвой руки пастора; тотъ держалъ его все время за воротъ, махая въ правой рукѣ свинцовой палкой. Такимъ образомъ онъ привелъ его къ дому, а потомъ началъ думать, что онъ сдѣлаетъ съ нимъ.

— Можно ли вамъ браться за такія дѣла, Сэмъ?

— Какія же это дѣла?

— Вы шатаетесь по моему саду въ полночь съ какими-то двумя неизвѣстными мошенниками.

— Въ этомъ, кажется, еще нѣтъ большой бѣды, сколько мнѣ извѣстно.

— Кто эти люди. Сэмъ?

— Кто эти люди?

— Да, — кто они?

— Мои пріятели, мистеръ Фенуикъ. Больше ничего я о нихъ не скажу. Вы поймали меня, расшибли мнѣ руку, теперь что же будете вы дѣлать со мною? Я ничего дурного не сдѣлалъ — я только гулялъ.

Сказать по правдѣ, нашъ пріятель самъ не зналъ, что ему дѣлать съ пойманнымъ имъ негодяемъ. Были причины, заставлявшія его не желать передать Сэма Брэтля деревенскому констэблю. У Сэма была мать и сестра, принадлежавшія къ любимцамъ викарія въ приходѣ, и хотя старикъ Джэкобъ Брэтль, отецъ, не былъ его любимцемъ и находился въ немилости у сквайра, своего хозяина, Фенуикъ желалъ бы, если возможно, пощадить эту семью. О Сэмѣ онъ имѣлъ большія надежды, хотя эти надежды въ послѣдніе полтора года становились все слабѣе. Словомъ, ему очень не хотѣлось разбудить конюха — единственнаго мужчину, кромѣ него, жившаго въ пасторатѣ — и тащить Сэма въ деревню.

— Желалъ бы я знать, сказалъ онъ: — что вы и ваши пріятели намѣревались сдѣлать. Едвали дошли вы до того, чтобы ворваться къ намъ въ домъ и перерѣзать насъ.

— Мы не думали врываться и рѣзать, мистеръ Фенуикъ, право нѣтъ.

— Что вы будете дѣлать сегодня, если я васъ отпущу?

— Ворочусь домой къ отцу, сэръ, и ни шага не сдѣлаю никуда.

— Одинъ изъ вашихъ пріятелей, какъ вы ихъ называете, долженъ будетъ отправиться къ доктору, потому что ударъ, который я вамъ далъ, ничего не значитъ въ сравненіи съ тѣмъ, что досталось ему. Вы вѣдь теперь ничего?

— Право больно, сэръ, но это ничего.

— Ну, Сэмъ — вы можете идти. Я зайду узнать о васъ завтра, и послѣднее слово мое вамъ сегодня вотъ какое: на сколько я вижу, вы на пути къ висѣлицѣ. Повѣшеннымъ быть непріятно и я совѣтую вамъ перемѣнить вашъ путь.

Говоря это, онъ выпустилъ его и ждалъ, пока Сэмъ уйдетъ.

— Пожалуйста не приходите завтра навѣдываться обо мнѣ, сказалъ Сэмъ.

— Я непремѣнно увижусь съ вашею матерью.

— Не говорите ей, что я былъ здѣсь, мистеръ Фенуикъ, и никто никогда опять не подойдетъ къ вашему дому съ тѣмъ, чтобы украсть что-нибудь.

— Дуракъ! сказалъ пасторъ. — Неужели ты думаешь, что я отпускаю тебя теперь для того, чтобы лишиться чего-нибудь? Неужели ты не знаешь, что я желаю только спасти тебя — тебя — тебя, лѣниваго, негоднаго бродягу? Ступай домой и будь увѣренъ, что я поступлю по крайнему моему разумѣнію. Я боюсь, что разумѣніе-то у меня плохое, если оно позволило мнѣ отпустить тебя.

Дождавшись, когда Сэмъ вышелъ въ калитку, онъ воротился въ домъ и нашелъ, что жена, которая уже легла спать, сошла внизъ отыскивать его.

— Фрэнкъ, какъ ты меня напугалъ! гдѣ ты былъ?

— Ловилъ воровъ, и боюсь, что одному разбилъ спину, другого поймалъ да и отпустилъ.

— Ради Бога, что говоришь ты, Фрэнкъ?

Онъ разсказалъ ей всю исторію — какъ Джильморъ видѣлъ бродягъ и пришелъ сказать ему, какъ онъ вышелъ и имѣлъ схватку съ однимъ, котораго онъ ушибъ, какъ думалъ, второго поймалъ, а третій убѣжалъ.

— Стало быть, мы не можемъ спокойно лежать въ постели, сказала жена.

— Въ эту минуту ты не можешь, душа моя, потому что заблагоразсудила встать; но надѣюсь, что мы въ безопасности. Я только сомнѣваюсь въ безопасности ли дыни и персики; слѣдовало бы, чтобъ въ саду жилъ садовникъ; я выстрою ему коттэджъ. Желалъ бы я знать, больно ли ударилъ я этого человѣка. Мнѣ слышался трескъ кости.

— О, Фрэнкъ!

— Что же мнѣ было дѣлать? Я взялъ эту палку, потому что считалъ ее безопаснѣе пистолета, но право думаю, что она хуже. Я могъ бы убить ихъ всѣхъ, еслибъ вышелъ изъ-себя — а все это изъ-за десятка абрикосовъ!

— Куда же дѣвался человѣкъ, котораго ты захватилъ?

— Я отпустилъ его.

— И ничего ему не сдѣлалъ?

— Ну, и ему досталось.

— Ты его знаешь?

— Да, я знаю его — хорошо.

— Кто же это, Фрэнкъ?

Пасторъ молчалъ съ минуту, а потомъ отвѣтилъ:

— Сэмъ Брэтль.

— Сэмъ Брэтль началъ воровать?

— Я боюсь, что онъ уже нѣсколько мѣсяцевъ занимается воровствомъ тѣмъ или другимъ способомъ.

— Что же ты сдѣлаешь?

— Я самъ еще не знаю. Это убьетъ ее и Фэнни, если имъ сказать все, что я подозрѣваю. Это своевольные, упрямые, дурные люди — то-есть мужчины. Но мнѣ кажется, Джильморъ немножко къ нимъ жестокъ. Отецъ и братъ люди честные. Пойдемъ же спать.

Глава IV.
НИКОГО ДРУГОГО НѢТЪ.

На слѣдующее утро, разумѣется, много было разговоровъ въ пасторатѣ о вчерашнихъ происшествіяхъ. Прежде всего осмотрѣли фрукты; но такъ какъ это было сдѣлано безъ садовника Джима, то нельзя было вывести вѣрнаго заключенія. Было ясно однако, что не было сдѣлано воровства съ цѣлью продать украденное. Можетъ быть, взяли абрикоса два и какой-нибудь незрѣлый персикъ. Фенуикъ былъ почти убѣжденъ, что цѣль бродягъ состояла не въ воровствѣ фруктовъ, хотя онъ поддерживалъ эту мысль въ своей женѣ. Эти люди не прошли бы изъ огорода къ дому, къ тому углу, гдѣ онъ встрѣтилъ ихъ, еслибъ искали фруктовъ. Онъ предполагалъ, что они намѣревались влѣзть въ окна гостиной. Изъ сада викарій и обѣ дамы прошли на ферму Трёмбёля. Фермеръ не видалъ этихъ людей послѣ того, какъ сквайръ его оставилъ, и ничего о нихъ не слыхалъ. Оттуда Фенуикъ прошелъ въ городъ, а дамы воротились въ пасторатъ.

Единственный человѣкъ, съ которымъ пасторъ посовѣтовался, былъ докторъ Кётендепъ. Никто не приходилъ къ нему ни вчера вечеромъ, ни въ это утро, съ поврежденною лопаткою въ плечѣ. Можно, говорилъ онъ, нанести человѣку очень сильный ударъ по спинѣ, такъ что онъ лишится на нѣсколько дней всякой возможности къ движенію, и не сломать ему кости. Еслибъ сломана была лопатка, человѣкъ этотъ, такъ думалъ докторъ, не могъ бы далеко уйти пѣшкомъ, не могъ бы добраться до одного изъ ближайшихъ городовъ иначе, какъ еслибы его перевезли. О Сэмѣ Брэтлѣ пасторъ ничего не сказалъ доктору, но окончивъ свои утреннія занятія въ городѣ, онъ пошелъ на мельницу. Дамы между тѣмъ оставались дома. Волненіе, возбужденное событіями прошлой ночи, нѣсколько умѣрялось ожиданіемъ прихода Джильмора. Приходъ Джильмора былъ такъ важенъ, что даже страшная мысль о разбойникахъ и впечатлѣніе, произведенное смертоноснымъ орудіемъ, которое показывалось за утреннимъ чаемъ, лишились своего интереса. Это заняло мысли обѣихъ дамъ до такой степени, какъ заняло бы, еслибъ не было другой столь же сильной причины. Но причина сильная была, и въ то время, когда завтракъ былъ поданъ на столъ, Сэмъ Брэтль и его товарищи были забыты.

Очень мало говорили обѣ женщины въ это утро о Джильморѣ. Мистриссъ Фенуикъ, позволившая себѣ убѣдиться, что Мэри поступитъ очень неприлично, если не приметъ предложенія этого человѣка, подумала, что дальнѣйшія разсужденія мовутъ только возбудить упорство ея пріятельницы. Мэри, знавшая очень ясно мысли своей пріятельницы и любившая и уважавшая ее, никакъ не могла рѣшиться. Въ прошлую ночь она рѣшилась, или почти рѣшилась, двумя различными способами. Сначала она рѣшилась отказать своему обожателю — и нѣсколько часовъ твердо стояла на этомъ, потомъ она рѣшилась принять его предложеніе, только все сомнѣвалась, возможно ли ей будетъ произнести слово да.

«Если другія женщины любятъ не больше, чѣмъ я люблю его, я удивляюсь, какъ онѣ выходятъ замужъ», говорила она себѣ.

Ей сказали, что она дѣлаетъ дурно, оставляя этого человѣка въ неизвѣстности, и она вѣрила этому. Еслибъ ей этого не говорили, она подумала бы, что лучше всего подождать еще.

— Я буду наверху съ ребятами, сказала мистриссъ Фенуикъ, выходя изъ столовой послѣ завтрака: — такъ что если вы предпочитаете садъ гостиной, онъ будетъ свободенъ.

— О, Боже мой! какую торжественность и церемонность придаете вы этому!

— Это дѣйствительно обстоятельство торжественное, Мэри я не знаю, что можетъ быть торжественнѣе, развѣ переселиться на небо или въ адъ. Но право, я не вижу, какое можетъ тутъ быть сомнѣніе или затрудненіе.

Въ тонѣ, который. были сказаны эти слова, было что-то такое, заставившее Мэри Лаутеръ опять рѣшиться на отказъ. У человѣка этого былъ домъ, доходъ; онъ былъ сквайръ этого прихода, и слѣдовательно, затрудненія никакого быть не могло Когда она сравнивала Фенуика съ Джильморомъ, она находила что Фенуикъ нравится ей больше. Она находила его умнѣе, энергичнѣе, мужественнѣе. Конечно, она вовсе не была влюблена на мужа своей пріятельницы, но точно также не была она влюблена и въ Джильмора.

Въ половинѣ третьяго Джильморъ явился у открытаго окна

— Могу я войти? спросилъ онъ.

— Конечно, можете.

— Мистриссъ Фенуикъ здѣсь нѣтъ?

— Она кажется дома, если вамъ нужно ее.

— О, нѣтъ! Надѣюсь, что вы не испугались вчера? Я не видалъ Фрэнка сегодня утромъ, но слышалъ отъ Трёмбёля, что была драка.

— Драка дѣйствительно была. Мистеръ Фенуикъ ударилъ нѣкоторыхъ, и боится, не ушибъ ли тяжело одного.

— Я желалъ бы, чтобъ онъ расшибъ имъ голову. Я слышалъ, что тамъ былъ сынъ одного изъ моихъ арендаторовъ, самый негодный человѣкъ. Фрэнкъ повѣритъ мнѣ теперь. Надѣюсь, что вы не испугались?

— Я ничего не слыхала до утра.

Послѣ этого наступило молчаніе. Дорогою онъ говорилъ себѣ, что предстоящая ему задача не совсѣмъ легка и пріятна. Объясняться въ страсти къ любимой дѣвушкѣ можетъ быть очень пріятно для того мужчины, который почти увѣренъ, что получитъ благосклонный отвѣтъ. Можетъ быть, задача довольно легка даже въ такомъ случаѣ, когда есть сомнѣніе. Одно обладаніе страстью — или даже ея подобіемъ — даетъ мужчинѣ свободу, которою онъ пользуется и съ удовольствіемъ и съ гордостью. Но это бываетъ въ такомъ случаѣ, когда мужчина смѣло приступаеть къ своей цѣли безъ прелвкрительныхъ условій. Такое удовольствіе, если только это было удовольствіе для него — такое пріятное ощущеніе по-крайней-мѣрѣ, уже прошло у Гэрри Джильмора. Онъ уже высказался и ему велѣли ждать. Теперь онъ опять пришелъ въ назначенный часъ узнать — какъ слуга, ищущій мѣста — годится ли онъ. Слуга безъ мѣста имѣетъ однако то преимущество, что онъ получитъ отвѣтъ, не имѣя необходимости пускаться въ дальнѣйшее краснорѣчіе. Съ нашимъ влюбленнымъ было не то. Очевидно, Мэри Лаутеръ не скажетъ ему: «Я сообразила и думаю, что вы годитесь». Ему необходимо было опять сдѣлать вопросъ, и сдѣлать съ мольбою.

— Мэри, началъ онъ словами, придуманными когда онъ шелъ по саду: — кажется, ввесть недѣль тому назадъ я просилъ васъ быть моей женой, а теперь пришелъ опять просить васъ.

Она не тотчасъ отвѣчала, а сидѣла, какъ бы ожидая дальнѣйшаго усилія его краснорѣчія,

— Я не думаю, чтобы вы сомнѣвались въ истинѣ или въ силѣ моей любвц. Если вы вѣрите имъ…

— Вѣрю, вѣрю!

— Когда такъ, мнѣ нечего больше говорить. Все, что я скажу теперь, не заставитъ васъ полюбить меня. Я не имѣю той силы, которая можетъ заставить дѣвушку пасть въ мои объятія.

— Я не понимаю такой силы — какъ какой бы то ни было мужчина можетъ имѣть ее надъ какой бы то ни было дѣвушкой.

— Говорятъ, что это^; бываетъ; но не льщу себя мыслью, что такъ можетъ быть со мною, и не думаю, чтобы такую силу какой бы то ни было мужчина могъ имѣть надъ вами. Можетъ быть, я могу увѣрить васъ, что, на сколько знаю себя теперь, все мое будущее счастье должно зависѣть отъ вашего отвѣта. Отказъ меня не убьетъ, по-крайней-мѣрѣ я этого не предполагаю, но онъ заставитъ меня этого желать.

Высказавшись такимъ образомъ, онъ ждалъ ея отвѣта. Она вѣрила каждому слову, сказанному имъ. И онъ нравился ей настолько, что для него она желала бы исполнить его желаніе. На сколько же она знала себя, у ней не было желанія сдѣлаться женою Гэрри Джильмора. Положеніе это было даже не такое, въ которомъ она могла бы позволить себѣ искать утѣшенія съ одной стороны и разочарованія съ другой. Она читала о любви, говорила о любви и желала полюбить. Конечно она не была влюблена въ этого человѣка. Она начала сомнѣваться, суждено ли ей когда-нибудь любить — любить, какъ ея пріятельница любитъ Фрэнка Фенуика. Джэнетъ любила даже слѣды шаговъ своего мужа, она какъ будто ѣла его ртомъ, слышала его ушами, видѣла его глазами. Она, такъ сказать, рѣшительно была создана изъ ребра своего мужа, и Мэри чувствовала, что она никогда не будетъ имѣть такого чувства къ Гэрри Джильмору. А между тѣмъ оно могло прійти, а можетъ быть могло прійти что-нибудь похожее на это. Вѣроятно, натура Джэнетъ была мягче и нѣжнѣе ея — болѣе способна прививаться какъ плющъ къ крѣпкому дереву. Она же, можетъ быть, никогда не въ состояніи сдѣлаться плющемъ, но тѣлѣ не менѣе она могла бы быть вѣрною женой вѣрнаго мужа; но будетъ, ли она когда-нибудь вѣрною женою Гэрри Джильмора, она сегодня не могла сказать.

— Кажется, мнѣ надо отвѣчать вамъ? сказала она.

— Если вы скажете мнѣ, что отвѣтъ вашъ еще не готовъ, я подожду и приду опять. Я никогда не передумаю, въ этомъ вы можете быть увѣрены.

— Но именно этого я дѣлать и не должна, мистеръ Джильморъ.

— Кто это говоритъ?

— Мои собственныя чувства. Я не имѣю права держать васъ въ неизвѣстности, и не буду. Я уважаю васъ искренно. Вы на столько мнѣ нравитесь, что я рѣшаюсь сознаться, что желала ла бы имѣть къ вамъ болѣе сильное чувство. Мистеръ Джильморъ, вы на столько мнѣ нравитесь, что я готова бы принести для васъ большую жертву, но я не могу пожертвовать моею совѣстью и вашимъ счастьемъ, сказавъ, что я васъ люблю.

Нѣсколько минутъ онъ сидѣлъ молча, потомъ по лицу его пробѣжало выраженіе неизъяснимой тоски — такое выраженіе, какъ-будто онъ не могъ вынести своего страданія. Она не могла отвести глазъ отъ его лица и въ своемъ женскомъ состраданіи почти жалѣла, зачѣмъ не можетъ сказать ему другихъ словъ.

— И это должно быть все? спросилъ онъ.

— Что другое могу я сказать, мистеръ Джильморъ?

— Если это должно быть все, то я не знаю, какъ буду въ состояніи перенести такой приговоръ. Я не могу жить здѣсь безъ васъ. Я думалъ о васъ до-тѣхъ-поръ, пока вы слились съ каждымъ деревомъ и съ каждымъ коттэджемъ. Я самъ не зналъ, что я могу быть способенъ сдѣлаться рабомъ такой страсти. Мэри, скажите, что вы подождете. Попытайтесь еще. Я не сталъ бы просить вамъ объ этомъ, еслибъ вы не сказали, что никого другого нѣтъ.

— Конечно, другого нѣтъ никого.

— Позвольте мнѣ подождать еще, вреда это не можетъ сдѣлать вамъ никакого. Если явится человѣкъ счастливѣе меня, вы можете сказать мнѣ и тогда я узнаю, что все кончено. Я не требую отъ васъ никакой жертвы, никакого обѣщанія, но даю ламъ мое. Я не перемѣнюсь.

— Вы не должны давать такого обѣщанія, мистеръ Джильморъ.

— Но я даю. Конечно, я не перемѣнюсь. Чрезъ три мѣсяца я опять обращусь къ вамъ.

Она старалась обдумать, обязана ли она сказать ему, что онъ долженъ принять отвѣтъ ея какъ окончательный, или согласиться на его предложеніе, полагаясь, что можетъ быть результатъ окажется благопріятенъ для него. Въ одномъ она была совершенію увѣрена — это въ томъ, что если оставитъ ему возможность опять возобновить свое предложеніе чрезъ три мѣсяца, то она должна уѣхать изъ Бёльгэмптона. Если была какая-нибудь возможность, чтобъ она полюбила его, то такое чувство возбудится въ ней гораздо скорѣе въ его отсутствіи, чѣмъ въ присутствіи. Она поѣдетъ домой въ Лорингъ и постарается заставить себя принять его предложеніе.

— Я думаю, сказала она: — что лучше намъ кончить на томъ, что мы сказали теперь.

— Я не удовольствуюсь этимъ. Я попытаюсь еще. Что я могу сдѣлать, чтобы оказаться достойнымъ васъ?

— Дѣло не въ этомъ, мистеръ Джильморъ; кто можетъ сказать, какимъ образомъ трогается сердце — и почему? Я поѣду домой въ Лорингъ, и вы можете быть увѣрены, что если со мною случится что-нибудь такое, что вы услыхать должны, я дамъ вамъ знать.

Онъ взялъ ея руку, подержалъ ее немножко, прижалъ къ губамъ и ушелъ. Она была недовольна собою и, сказать по правдѣ, стыдилась сообщить своей пріятельницѣ, что она сдѣлала. Однако, какъ могла она отвѣчать ему другими словами? Можетъ быть, она могла научить себя довольствоваться тѣмъ уваженіемъ, которое она имѣла къ нему? Можетъ быть, она могла убѣдить себя сдѣлаться его женою, и если такъ, почему ему не имѣть возможности на успѣхъ — возможности, которою онъ такъ желалъ воспользоваться? Онъ оказалъ ей самую величайшую честь, какую только мужчина можетъ оказать женщинѣ, и она обязана отдать ему все — кромѣ себя самой. Она даже и теперь не была вполнѣ увѣрена, не отвѣчала ли бы она ему иначе, еслибъ получила это предложеніе въ письмѣ.

Какъ только онъ ушелъ, она пошла наверхъ въ дѣтскую, а оттуда въ спальную мистриссъ Фенуикъ. Тамъ была Фло, но Фло скоро выслали. Мэри тотчасъ начала свой разсказъ, прежде чѣмъ вопросъ могъ быть сдѣланъ.

— Джэнетъ, сказала она: — я ѣду домой сейчасъ.

— Почему это?

— Потому что такъ будетъ лучше. Ничего не рѣшено опять, все осталось попрежнему. Когда онъ спрашиваетъ меня, можетъ ли онъ опять обратиться ко мнѣ, какъ могу я сказать, что онъ не можетъ? Что я могу сказать, кромѣ того, что, какъ я думаю теперь, я не могу быть его женой?

— Стало быть, вы не приняли его предложенія?

— Нѣтъ.

— Мнѣ кажется, вы приняли бы, еслибъ онъ сдѣлалъ предложеніе вчера.

— Навѣрно, нѣтъ. Я могу сомнѣваться, когда говорю за-глаза, но когда встрѣчаюсь съ нимъ лицомъ къ лицу, я колебаться не могу.

— Мнѣ кажется, вы поступили дурно и безразсудно.

— Что не выхожу за человѣка, котораго не люблю? спросила Мэри.

— Вы любите его, но вы желаете сами не зная чего, какого-то романа — какой-то сильной страсти — чего-нибудь такого, что не явится никогда.

— Сказать вамъ, чего я хочу?

— Пожалуйста.

— Такого чувства, какое вы имѣете къ Фрэпку. Вы мой образецъ; я ничего больше не желаю.

— Это приходитъ послѣ брака. Я была очень равнодушна Фенуику, пока мы не сдѣлались мужемъ и женой. Онъ тоже вамъ скажетъ. Мнѣ даже кажется, что онъ совсѣмъ мнѣ не нравился, когда я вышла за него.

— О, Джэнетъ!

— Непремѣнно; та любовь, о которой вы думаете, приходитъ послѣ, когда интересы двухъ лицъ становятся одни и тѣ же. Фрэнкъ былъ очень милымъ женихомъ.

— Развѣ я не помню?

— Вы были ребенкомъ.

— Мнѣ было пятнадцать лѣтъ, и развѣ я не помню, какъ все на свѣтѣ измѣнялось для васъ, когда онъ приходилъ? Всякую ленточку вы надѣвали для него, вы для него наряжались, вы жили его мыслями.

— Это все было послѣ моей помолвки. Еслибъ вы приняли предложеніе Гэрри Джильмора, и вы дѣлали бы тоже.

— Я должна увѣриться въ этомъ, а теперь я почти увѣрена, что этого не будетъ.

— Зачѣмъ же вы хотите ѣхать домой?

— Чтобы не волновать его моимъ присутствіемъ. Я думаю, что для него будетъ лучше, если я ѣду.

— Онъ хочетъ опять сдѣлать вамъ предложеніе?

— Онъ говоритъ, что сдѣлаетъ — чрезъ три мѣсяца. Но вамъ надо бы сказать.ему, что ему лучше не возобновлять. Я посовѣтовала бы ему путешествовать — еслибъ я была его другомъ, такъ какъ вы.

— И бросить всѣ обязанности, удовольствія, домъ, имѣніе, ради вашего личика и вашей наружности, душа моя! Не думаю, чтобы какая-нибудь женщина стоила этого.

Мэри закусила губы, жалѣя о томъ, что она сказала.

— Я думала о томъ, что онъ говорилъ о себѣ, Джэнетъ, а не о моихъ достоинствахъ. Я удивляюсь не менѣе васъ, что такой человѣкъ, какъ мистеръ Джильморъ, разстроенъ такими пустяками. Но онъ говоритъ, что разстроенъ.

— Разумѣется, онъ разстроенъ и разумѣется я шутила. Только, мнѣ кажется, это такъ жестоко для него! Мнѣ хотѣлось бы пошатнуть васъ такъ, чтобъ вы упали въ его объятія. Я знаю, что это было бы для васъ лучше. Вы станете разсматривать ваши чувства и сомнѣваться о вашемъ сердцѣ, и ожидать того, что не явится никогда до-тѣхъ-поръ, что пропустите время. Вотъ какимъ образомъ остаются въ старыхъ дѣвахъ. Если вы выдете за Гэрри, въ то время, когда родится вашъ первып’рсбснокь, вы будете считать его Юпитеромъ, какъ я считаю Фрэнка.

Мистриссъ Фенуикъ призналась однако, что при настоящемъ положеніи дѣла Мэри лучше вернуться домой, и въ этотъ день были написаны письма, что она будетъ въ Лорингѣ на слѣдующей недѣлѣ.

Викарій не приходилъ до обѣда и вернулся домой въ сильномъ разстройствѣ духа. Женщины условились, что о судьбѣ Гэрри Джильмора, насколько она была рѣшена теперь, Фенуику скажетъ его жена; а она, хотя была раздосадована, почти разсержена на Мэри, обѣщала представить это дѣло въ лучшемъ свѣтѣ.

— Она лишится его наконецъ, вотъ чѣмъ это кончится, сказалъ пасторъ, вытирая лицо полотенцемъ.

— Я никогда въ жизни не видала человѣка, такъ сильно влюбленнаго, сказала мистриссъ Фенуикъ.

— Но желѣзо не долго останется горячо, сказалъ онъ: — то, что она говоритъ, было бы самое лучшее для него. Пусть онъ уѣдетъ на время, а потомъ, когда воротится, найдетъ другую. Она доживетъ до того, что раскается.

— Когда она будетъ въ разлукѣ съ нимъ, можетъ быть, сдѣлается перемѣна.

— Вздоръ! сказалъ пасторъ.

Встрѣтившись съ нимъ передъ обѣдомъ, Мэри могла видѣть, что онъ сердится на нее; но она покорилась его гнѣву съ чрезвычайною кротостью. Она сама считала себя очень достойной осужденія за то, что не могла влюбиться въ Гэрри Джильмора. Мистриссъ Фенуикъ также сдѣлала нѣсколько вопросовъ о Сэмѣ Брэтлѣ, пока одѣвался ея мужъ, но онъ отказался отвѣчать, пока они не останутся вдвоемъ вечеромъ въ своей спальной.

Глава V.
МЕЛЬНИКЪ.

Фенуикъ пришелъ на мельницу Брэтля часа въ два. Все утро, говоря утѣшительныя слова старухамъ и кротко выговаривая молодымъ дѣвушкамъ, онъ думалъ о Сэмѣ Брэтлѣ и его проступкахъ. Хотя онъ былъ въ этомъ приходѣ не очень долго, лѣтъ пять или шесть, Сэмъ выросъ на его глазахъ и первые два-три года былъ его любимцемъ. Молодой Брэтль умѣлъ хорошо бѣгать, прыгать, удить рыбу, умѣлъ также помогать отцу на мельницѣ. Онъ умѣлъ также читать и писать, сводить счеты, и вообще былъ малый способный. Пасторъ, хотя энергически старался сдѣлать его человѣкомъ, можетъ быть немножко испортилъ его; можетъ быть, это чувство лежало на совѣсти Фенуика. Любимецъ джентльмэна въ деревнѣ, въ лѣтахъ Сэма Брэтля, очень можетъ избаловаться добротою, оказываемой ему. Сэмъ проводилъ много дней удя рыбу съ пасторомъ, но это было уже два года тому назадъ. Сэмъ назначался въ помощники отца на мельницѣ и мальчикъ получалъ отъ Фенуика много хорошихъ совѣтовъ относительно его ремесла. Молодой мельникъ долженъ удить только по праздникамъ — или по-крайней-мѣрѣ въ тѣ часы, въ которые онъ не занятъ на мельницѣ. Такъ часто говорилъ Фенуикъ. Но старый мельникъ приписывалъ лѣность сына поведенію пастора и говорилъ это пастору не разъ. Послѣднее время Сэмъ Брэтль былъ нехорошимъ сыномъ, пренебрегалъ своимъ дѣломъ, не слушался отца и навлекалъ непріятности на семью, которая и безъ того много страдала, независимо отъ того горя, которое онъ навлекалъ на нее.

Джэкобу Брэтлю въ это время было болѣе шестидесяти-пяти лѣтъ и всю жизнь онъ провелъ на этой мельницѣ. Онъ никогда не зналъ другого занятія и другого дома, и очень рѣдко ночевалъ подъ другою кровлею. Онъ женился на дочери сосѣдняго фермера и имѣлъ человѣкъ двѣнадцать или четырнадцать дѣтей. Въ живыхъ осталось шестеро. Онъ всегда былъ трудолюбивый, трезвый, честный человѣкъ, но сердитый, задорливый, угрюмый и крутой. Онъ держалъ мельницу и сто десятинъ смежныхъ луговъ на арендѣ, въ которую не включалось ни строеніе, ни мельничныя привилегіи. Онъ просто платилъ за десятину такую цѣну, которую, какъ онъ и его хозяинъ знали хорошо, охотно далъ бы всякій фермеръ въ приходѣ, и ни на мельницу, ни на землю ни у него, ни у его отца и ни у его дѣда не было контракта; хотя онъ былъ человѣкъ умный; онъ едвали зналъ что значитъ контрактъ. Онъ сомнѣвался, можетъ ли хозяинъ отказать ему, пока онъ платитъ аренду, но навѣрно онъ этого не зналъ. Но онъ думалъ, что знаетъ навѣрно, что еслибы Джильморъ вздумалъ прогнать его, весь Уильдширъ возмутился бы противъ этого поступка, и вѣроятно, небо обрушилось бы и раздавило виновнаго. Это былъ человѣкъ съ неограниченной любовью къ справедливости, но онъ болѣе всего любилъ справедливость къ самому себѣ. Онъ сердился за обиды, нанесенныя ему — обиды дѣйствительныя или воображаемыя — до-тѣхъ-поръ, пока начиналъ желать, чтобы всѣ сдѣлавшіе ему вредъ были распяты за это. Онъ никогда не забывалъ и никогда не желалъ простить. Онъ молился только о томъ, чтобы сердце его могло до такой степени ожесточиться, чтобъ онъ могъ воспользоваться представившимся случаемъ къ мщенію противъ виновника, а между тѣмъ онъ былъ не жестокій человѣкъ. Онъ почти презиралъ себя за то, что когда наступала минута къ мщенію, онъ воздерживался отъ него. Онъ выгонялъ непослушнаго слугу съ проклятіемъ, отъ котораго волосы становились дыбомъ, и надѣялся въ глубинѣ сердца, что на будущей недѣлѣ этотъ человѣкъ съ женою и дѣтьми попадетъ въ богадѣльню. Когда наступала слѣдующая недѣля, онъ посылалъ женѣ мяса, а дѣтямъ хлѣбъ, и презиралъ самого себя за это. Въ религіи онъ былъ вольнодумецъ: никогда не ходилъ въ церковь, никогда не молился, не придерживался никакой вѣры — имѣя какое-то неопредѣленное понятіе, что высшая сила приведетъ его наконецъ къ счастливому концу, если онъ будетъ прилежно трудиться, не обворовывать никого, кормить жену и дѣтей и платить исправно. Платить исправно было гордостью его сердца; получать исправно плату было его радостью.

Въ ссорѣ съ своимъ хозяиномъ онъ былъ очень раздражителенъ. Отецъ сквайра лѣтъ пятнадцать тому назадъ далъ мельнику словесное обѣщаніе, что домъ и мельница будутъ починены. Старый сквайръ былъ человѣкъ не дѣловой и не заглядывалъ глубоко въ положеніе своихъ арендаторовъ. Но онъ сказалъ что-то равнявшееся обѣщанію сдѣлать на свой счетъ эти починки. Онъ скоро умеръ и поправки сдѣланы не были. Чрезъ годъ послѣ его смерти мельникъ обратился къ сквайру съ просьбой — почти съ требованіемъ, и пришелъ въ бѣшенство, когда сквайръ сказалъ ему, что онъ посмотритъ. Сквайръ посмотрѣлъ и пришелъ къ заключенію, что такъ какъ онъ не получаетъ платы ни за домъ, ни за мельницу, и такъ какъ его имѣніе выиграетъ, если домъ и мельница уничтожатся, и такъ какъ онъ не имѣлъ никакихъ доказательствъ, что отецъ его взялся это сдѣлать, такъ какъ подобное обѣщаніе со стороны его отца просто значило желаніе подарить деньги изъ своего кармана, такъ какъ мельникъ наконецъ держалъ себя дерзко, то онъ мельницы чинить не хотѣлъ. Впослѣдствіи онъ предложилъ на поправки двадцать фунтовъ, отъ которыхъ мельникъ съ негодованіемъ отказался. Читатели могутъ вообразить, какая ссора началась между хозяиномъ и арендаторомъ. При началѣ всего этого — то-есть во время смерти стараго сквайра — Брэтль считался человѣкомъ достаточнымъ, но съ нимъ случились несчастья: пришлось много платить доктору, дѣти стоили ему много, и теперь всѣ знали, что ему было очень трудно платить исправно. Въ домѣ и въ мельницѣ были сдѣланы нѣкоторыя необходимыя починки на его счетъ, но двадцати фунтовъ онъ не взялъ.

Въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ человѣкъ этотъ былъ счастливъ въ жизни. Жена его принадлежала къ числу тѣхъ любящихъ, терпѣливыхъ, самоотверженныхъ, почти небесныхъ существъ, съ которыми можно встрѣтиться разъ или два въ жизни и которыя обыкновенно встрѣчаются въ той сферѣ, къ которой принадлежала эта женщина. Между богатыми встрѣчается затрудненіе пролѣзть въ игольное ушко, между бѣдными затрудненіе составляетъ трудная жизнь. Мельникъ любилъ эту женщину неограниченной любовью; онъ самъ не зналъ, какъ онъ любилъ ее. Онъ могъ быть съ нею жестокъ и суровъ, онъ могъ говорить ей оскорбительныя слова, но во всякое время своей жизни онъ ударилъ бы по головѣ всякаго, кто сказалъ бы ей оскорбительное слово. Они потеряли много дѣтей, но изъ шестерыхъ оставшихся въ живыхъ четырьмя они могли гордиться. Старшій былъ фермеръ, женатый и жившій хорошо въ отдаленной части графства, за Салисбури, на границѣ Гэмпшира. Отецъ въ затруднительныхъ обстоятельствахъ почти рѣшался просить у сына денегъ, но до-сихъ-поръ удерживался. Одна дочь была замужемъ за купцомъ въ Уарминстерѣ и также жила хорошо. Второй сынъ, прежде слабый и болѣзненный, былъ ученый въ своемъ родѣ и занималъ мѣсто школьнаго учителя также въ Уарминстерѣ и пользовался большимъ уваженіемъ тамошняго пастора. Была дома вторая дочь, Фэнни, дѣвушка золотая, гордость, радость и подпора матери, которую даже мельникъ не бранилъ, которую любилъ весь Бёльгэмптонъ. Но это была дѣвушка некрасивая, смуглая, съ довольно грубыми чертами — плодъ сладкій, но такой, котораго глаза не выбрали бы за наружную красоту, цвѣтъ и круглоту. Было еще двое младшихъ дѣтей. О самомъ младшемъ, Сэмѣ, которому былъ теперь двадцать-одинъ годъ, уже было говорено. Между нимъ и Фэнни была — можетъ быть, это лучше сказать теперь — еще дочь. Изъ всѣхъ дѣтей Кэрри была любимица отца. Она не была смугла и черты ея не были грубы. Она была такимъ плодомъ, какой выбрали бы мужчины, еслибъ имъ позволено было выбирать изъ всего ряда садовой стѣны. Она была бѣла, съ веселыми глазами, съ развѣвающимися кудрями, крѣпкаго здоровья, великодушнаго характера, хотя иногда въ ней выказывался отцовскій нравъ. Въ глазахъ матери она никогда не была такъ мила, какъ Фэнни, но для отца она была прекрасна какъ полная луна. Теперь она находилась неизвѣстно гдѣ и о ней не упоминали никогда. Всякій, кто назвалъ бы ее отцу, немедленно подвергнулся бы всей силѣ его гнѣва. Это было такъ хорошо извѣстно въ Бёльгэмптонѣ, что никто не осмѣлился бы даже намекнуть ему, что ее можно спасти. Но мать молилась за нее каждый день, а отецъ думалъ о ней всегда. Это было для него тяжелымъ бременемъ, которое онъ долженъ былъ нести до могилы и отъ котораго ему не могло быть облегченія. Онъ не зналъ, что страдаетъ въ немъ: душа, сердце или тѣло. Онъ только зналъ, что это бремя есть — и что его никогда нельзя облегчить. Какимъ утѣшеніемъ было для него теперь, что онъ прибилъ негодяя до полусмерти — что онъ своими старыми руками чуть не разорвалъ его на части — что онъ оставилъ его почти безжизненнымъ и ушелъ невредимо, и никто не осмѣлился дотронуться до него пальцемъ! Человѣка этого вылечилъ какой-то докторъ и онъ уѣхалъ въ Азію, Африку, Америку — куда-то воевать. Онъ былъ поручикомъ въ то время и, вѣроятно, остался поручикомъ и теперь. Старику Брэтлю не было никакого дѣла до того, гдѣ онъ. Еслибъ онъ могъ выпить кровь этого человѣка до послѣдней капли, это ни на волосъ не облегчило бы его бремя. Теперь онъ это зналъ. Ничто не могло облегчить его — хотя бы ангелъ снизшелъ сказать ему, что его дочь — вторая Магдалина. Брэтли всегда держали высоко голову; женщины по-крайней-мѣрѣ всегда были честны.

Джэкобъ Брэтль былъ низенькій, толстый человѣкъ, на видъ одаренный большою силой, поддавшійся теперь очень медленно дѣйствію времени. У него были зоркіе зеленые глаза, косматыя брови, тонкія губы, квадратный подбородокъ, носъ, хотя острый и орлиный, мало отдѣлялся отъ лица, лобъ низкій и широкій, и его рѣдко видали безъ плоской шапки на головѣ. Волосы и очень рѣдкіе бакенбарды были сѣдые, но и самъ онъ былъ сѣдъ съ ногъ до головы. Цвѣтъ ремесла его такъ съ нимъ слился, что никто не могъ сказать, отъ муки или отъ горя происходитъ его сѣроватая блѣдность лица. Онъ былъ молчаливый, грустный, задумчивый человѣкъ, всегда думавшій объ обидахъ, нанесенныхъ ему.

Глава VI.
МЕЛЬНИЦА БРЭТЛЯ.

Когда Фенуикъ пришелъ на мельницу, старикъ Брэтль сидѣлъ одинъ на скамьѣ у дома съ трубкой во рту. Мэри Лаутеръ совершенно справедливо говорила, что мельница, несмотря на свой ветхій видъ — а можетъ быть и оттого — была однимъ изъ самыхъ красивыхъ мѣстъ въ Бёльгэмптонѣ. Во-первыхъ, ее окружали свѣжіе, прозрачные ручейки. Одинъ изъ нихъ протекалъ между домомъ и мельницей и вертѣлъ колесо. Это, безъ сомнѣнія, было сдѣлано искусственно и вода протекала тутъ быстрѣе, чѣмъ въ сосѣднихъ ручейкахъ. Тутъ были также шлюзы, которыми можно было совершенно задерживать воду или поднимать ее до извѣстной высоты; эта рѣка находилась совершенно во власти человѣка и никакія водяныя божества не могли поселиться въ ней. Но съ каждой стороны зданія были другіе природные ручьи: одинъ главный — источникъ Авона, другой какой-нибудь рукавъ ручейка соединявшійся съ главнымъ истокомъ за двѣсти шаговъ ниже и за пятьдесятъ шаговъ отъ того мѣста, гдѣ исскуственно отвлеченная рабочая вода опять возвращалась въ праздное лоно своей матери. Мельница и домъ были крыты соломой и очень низки. На крышѣ были чердаки, но такіе низенькіе, что нельзя было сказать, есть ли у нихъ стѣны: такъ сжаты они были покатистой кровлей. Предъ домомъ шла дорога — которая впрочемъ была ничто иное, какъ узкая тропинка. Она переходила чрезъ ручьи двумя деревянными мостами, но рѣка была слишкомъ широка для усилія мостостроителя и тамъ былъ бродъ съ камнями для пѣшеходовъ. Берега съ каждой стороны были окаймлены плакучими ивами, которыхъ свѣтло-зеленыя, волнистыя вершины придавали этому мѣсту издали видъ рощи. Предъ домомъ было маленькое крыльцо, а возлѣ крыльца скамья съ высокой спинкой, на которой сидѣлъ старикъ Брэтль, когда пасторъ подошелъ къ нему. Онъ не всталъ, когда Фенуикъ подошелъ къ нему, но онъ не имѣлъ намѣренія быть невѣжливымъ. Онъ былъ на ногахъ почти цѣлый день, и почему ему не дать отдохнуть своимъ старымъ членамъ въ немногія полуденныя минуты, въ которыя онъ позволялъ себѣ отдыхать?

— Я думалъ, что именно теперь застану васъ безъ дѣла, сказалъ пасторъ.

— Конечно, мистеръ Фенуикь, отвѣчалъ фермеръ: — и я иногда бываю безъ дѣла.

— Плохая была бы ваша жизнь, да и не долгая, еслибъ вы не отдыхали. Какъ жарко идти, пѣшкомъ, могу васъ увѣрить, мистеръ Брэтль. Если такъ продолжится, я боюсь, что мнѣ самому понадобится отдыхъ. Сэмъ здѣсь?

— Нѣтъ, мистеръ Фенуикъ, Сэма здѣсь нѣтъ.

— И вѣрно не былъ и утромъ?

— Его нѣтъ здѣсь теперь, если онъ вамъ нуженъ.

Это старикъ сказалъ такимъ тономъ, который показывалъ, что онъ обидѣлся, или по-крайней-мѣрѣ готовъ обидѣться, если ему скажутъ еще что-нибудь о сынѣ. Пасторъ не садился, а стоялъ около отца и глядѣлъ на него, а мельникъ продолжалъ курить свою трубку и смотрѣлъ на ясное голубое небо.

— Мнѣ нужно его, мистеръ Брэтли.

Онъ остановился и наступило молчаніе. Мельникъ курилъ трубку, но не говорилъ ни слова.

— Мнѣ нужно его. Я боюсь, мистеръ Брэтль, что онъ идетъ не къ хорошему.

— Кто говоритъ, что къ хорошему? Я никогда этого не говорилъ. Малый былъ бы хорошъ, еслибъ другіе оставили его въ покоѣ.

— Я знаю, что вы хотите сказать, мистеръ Брэтль.

— Я всегда говорю такъ, чтобы знали, что я говорю, мистеръ Фенуикъ. А то къ чему было бы и говорить? Еслибъ другіе не совались къ малому, онъ былъ бы малый хорошій. Но они вмѣшались не въ свое дѣло, онъ и вышелъ таковъ. Вотъ и все.

— Вы очень ко мнѣ несправедливы, но я теперь не стану разсуждать съ вами объ этомъ. Это ни къ чему бы не повело. Я пришелъ сказать вамъ о моемъ опасеніи, что Сэмъ занимался нехорошимъ дѣломъ нынѣшнюю ночь.

— Очень можетъ статься.

— Ужъ лучше сказать вамъ правду сейчасъ. Онъ былъ у меня въ саду съ двумя мошенниками.

— И вы хотите отвести его къ судьѣ?

— Я вовсе этого не хочу. Я скорѣе готовъ на всѣ возможныя жертвы. Я держалъ его за воротъ и отпустилъ его.

— Если онъ не могъ самъ вырваться отъ васъ, мистеръ Фенуикъ, такъ онъ мнѣ не сынъ.

— Я былъ вооруженъ и онъ не могъ. Но что до этого за дѣло? Дѣло состоитъ вотъ чемъ: тѣ, которые были съ нимъ, отъявленные негодяи. Былъ ли онъ дома ночью?

— Лучше спросите его мать, мистеръ Фенуикъ. Сказать по правдѣ, я не очень люблю говорить о немъ. Мнѣ, кажется, пора на мельницу. Теперь мнѣ никто не помогаетъ, кромѣ работника.

Сказавъ это, онъ всталъ и пошелъ на мельницу, даже не кивнувъ головой на прощанье.

Фенуикъ постоялъ съ минуту, смотря вслѣдъ старику, а потомъ пошелъ въ домъ. Онъ зналъ очень хорошо, что женщины примутъ его совсѣмъ не такъ, какъ мельникъ, но по этой самой причинѣ ему будетъ трудно сообщить извѣстіе. Однако онъ зналъ все это прежде чѣмъ пришелъ. Старикъ Брэтль, разумѣется, будетъ молчаливъ, подозрителенъ, невѣжливъ. Это вошло въ натуру этого человѣка и передѣлать было нельзя. Но обѣ женщины будутъ рады видѣть его, будутъ считать его посѣщеніе удовольствіемъ и честью, и поэтому ему казалось очень трудно сказать имъ непріятныя слова. Но непріятныя слова сказать надо. Ни долгъ, ни доброта, ни дружелюбіе не позволяли ему умолчать предъ семействомъ молодого человѣка о томъ, что онъ узналъ прошлую ночь. Онъ вошелъ въ домъ и повернулъ въ большую кухню налѣво, гдѣ почти всегда можно было найти обѣихъ женщинъ. Это была просторная, квадратная, низкая комната, въ которой былъ длинный очагъ съ разными принадлежностями для варки, жаренья и печенья. Принадлежности эти были старинныя, но мистриссъ Брэтль считала ихъ гораздо удобнѣе новомодныхъ плитъ, которыя иногда водили ее смотрѣть. Напротивъ очага былъ большой коверъ, безъ котораго каменный полъ былъ холоденъ и неудобенъ. На углу ковра, полуобращенное къ огню, стояло красное кресло изъ цѣльнаго дуба, съ потертой подушкой, на которомъ всегда сидѣлъ мельникъ по окончаніи дневныхъ работъ. На это кресло никто другой никогда не садился, кромѣ Сэма, дѣлавшаго это иногда какъ протестъ противъ отцовской власти. Когда онъ дѣлалъ это, мать его огорчалась, а сестра послѣднее время стала просить его воздерживаться отъ такого святотатства. Подлѣ кресла стоялъ круглый деревянный столикъ, на который ставился стаканъ грога, выпиваемый мельникомъ за трубкой, и свѣча, при свѣтѣ которой, съ помощью большихъ черепаховыхъ очковъ, жена штопала чулки мужа. У нея былъ также особый стулъ въ этомъ углу, но она не пріучала себя къ такой роскоши, чтобы облокачиваться на ручки, и на ея стулѣ не было подушки. Въ комнатѣ были разные шкапы, столы, полки и множество блюдъ, тарелокъ и стакановъ стояло на своихъ мѣстахъ. Но хотя эту комнату называли кухней, и дѣйствительно въ ней готовилась пища для семьи, позади была другая кухня, съ большимъ котломъ и огромной печкой, никогда теперь не употреблявшимися. Необходимыя, но непривлекательныя принадлежности кухонной жизни совершались тамъ дальше отъ глазъ. Дѣйствительно разборчивъ былъ бы тотъ насчетъ опрятности и чистоты, кто не рѣшился бы сѣсть и отобѣдать за длиннымъ столомъ, на которомъ ежедневно подавался мельнику обѣдъ, или неохотно сѣлъ бы у очага и прислушивался къ стуку большихъ краснаго дерева часовъ, стоявшихъ въ углу комнаты. Съ другой стороны широкаго корридора была гостиная мистриссъ Брэтль. Гостиная эта увеличивала немногія радости ея жизни, хотя очень трудно было бы сказать, какъ и почему. Она ходила туда только для того, чтобы вымести полъ и стереть пыль. Но надо предполагать, что она гордилась имѣть комнату съ ковромъ, съ шестью стульями, набитыми волосомъ, съ круглымъ столомъ, съ диваномъ, старымъ зеркаломъ надъ каминомъ и съ шитьемъ дочери, вставленнымъ въ рамку и висѣвшимъ на стѣнѣ, какъ картина. Но все это должно было бы внушать ей болѣе сожалѣнія, чѣмъ удовольствія, потому что когда эта комната была меблирована и эти стулья, набитые волосомъ, покупались на деньги взятыя изъ ея скромнаго приданаго, безъ сомнѣнія, она намѣревалась, чтобы она и ея семейство пользовались этою роскошью. Но никто ею не пользовался. День для этого никогда не наступилъ, мужъ ея никогда, ни подъ какимъ предлогомъ, не входилъ въ эту комнату. Для него, вѣроятно, даже въ молодости, это была женская прихоть, безполезная, но позволительная для ея счастья. Теперь дверь никогда даже не отворялась при немъ. Его послѣднее свиданіе съ Кэрри происходило въ этой комнатѣ — когда онъ ее проклялъ и выгналъ, чтобы его честный домъ не осквернялся ея позоромъ.

Съ этой стороны дома былъ поперечный корридоръ, отдѣлявшій переднія комнаты отъ заднихъ. Въ концѣ корридора, окнами въ наружной части, между гостиной и передней, была комната, въ которой спали Брэтль и его жена. Тутъ родились всѣ дѣти, которыя принесли дому столько радостей и столько горя. Позади, окнами на маленькій огородъ, который назывался садомъ — и въ которомъ перемѣшивались капуста и смородина — была большая кладовая и комната, въ которой спала Фэнни — теперь одна, но гдѣ прежде съ нею спали четыре сестры. Кэрри послѣдняя оставила ее и теперь Фэнни едва осмѣливалась произносить имя сестры иначе какъ вполголоса. Она могла говорить о сестрѣ Джэй, женѣ достаточнаго купца желѣзными товарами въ Уарминстэрѣ, но собственныя имена сестеръ не упомянулись никогда. Наверху были чердаки; въ одномъ жилъ Сэмъ, когда оставался дома, а въ другомъ деревенская дѣвушка съ красными руками, исполнявшая черную работу на мельницѣ Брэтля. Когда мы скажемъ, что за мѣстомъ усаженномъ капустой былъ фруктовый садъ, простиравшійся до сліянія ручьевъ, то описаніе брэтлевой мельницы будетъ сдѣлано.

Глава VII.
ЖЕНА МЕЛЬНИКА.

Когда Фенуикъ вошелъ въ кухню, мистриссъ Брэтль сидѣла тамъ одна; дочь ушла распорядиться остатками и посудой отъ обѣда. Старушка, съ очками на носу, сидѣла по обыкновенію съ чулкомъ на лѣвой рукѣ. На кругломъ столѣ лежала большая открытая Библія, а на Библіи разные шерстяные чулки и панталоны, которые, какъ казалось Фенуику, такъ же скоро рвались, какъ штопались. Библія и чулки составляли все занятіе мистриссъ Брэтль отъ обѣда до сна. Поутру она еще занималась стряпней, чистила картофель, приготовляла яблоки для пуддинга и заглядывала въ горшокъ, въ которомъ варилась капуста. Но ея чулки и Библія занимали всѣ вечера ея будничныхъ дней. По воскресеньямъ оставалась только Библія и притомъ она проводила нѣсколько часовъ во снѣ. Чрезъ воскресенье она ходила въ церковь — всегда одна. Теперь некому было провожать ее. Мужъ ея никогда не ходилъ въ церковь, а сынъ теперь отсталъ отъ хорошихъ привычекъ. Фэнни ходила поперемѣнно съ матерью, а также и каждое воскресенье послѣ обѣда. Въ дождливую или сухую погоду, въ бурный или солнечный день она всегда ходила, и отецъ, который былъ старый вольнодумецъ, любилъ ее за ея усердіе. Мистриссъ Брэтль была худенькая старушка, съ волосами почти бѣлыми, скромно выглядывавшимъ изъ-подъ чистаго чепца, всегда одѣвалась въ платье изъ коричневой матеріи, никогда не доходившее ниже икръ. Черты ея были еще хороши, мелки, добродушны, и ни одинъ наблюдатель не могъ не замѣтить кротости въ ея глазахъ. Она была скромная, чистая, великодушная женщина — которую мы не назовемъ благородной дамой только потому, что она занимала такое положеніе въ жизни и штопала чулки въ кухнѣ. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ она заслуживала это названіе.

— Я слышала вашъ голосъ съ хозяиномъ, сказала она, вставая отвѣчать на поклонъ пастора и положивъ сначала очки, а потомъ чулки на книгу, такъ что Библія была совершенно закрыта: — и я знала, что вы не уйдете, не сказавъ словцо старухѣ.

— Я пришелъ больше къ вамъ сегодня, мистриссъ Брэтль.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? Вы очень добры, мистеръ Фенуикъ, въ такую жаркую погоду — и при такихъ заботахъ. Не угодно ли вамъ яблоко, мистеръ Фенуикъ? Мнѣ нечего другого вамъ предложить, но говорятъ кварантины рѣдки въ нынѣшнемъ году; — навѣрно у васъ есть лучше въ пасторатѣ.

Фенуикъ взялъ со стола большое красное яблоко и началъ его ѣсть, увѣряя, что такихъ яблоковъ у нихъ нѣтъ. Потомъ, когда яблоко было съѣдено, онъ долженъ былъ начать свой разсказъ.

— Мистриссъ Брэтль, мнѣ жаль, что я долженъ разсказать вамъ кое-что непріятное.

— Э, мистеръ Фенуикъ! дурныя извѣстія? Право кажется теперь для насъ остались только непріятности. Что такое, мистеръ Фенуикъ?

Тутъ онъ повторилъ вопросъ, сдѣланный уже мельнику о Сэмѣ. Гдѣ былъ Сэмъ въ прошлую ночь? Она только покачала головой. Ночевалъ онъ дома? Она опять покачала головой. Завтракалъ онъ дома?

— Нѣтъ, сэръ, я не видала его съ третьяго дня.

— Но какъ онъ живетъ? Отецъ вѣрно не даетъ ему денегъ?

— Давать-то не изъ чего, мистеръ Фенуикъ. Когда онъ дома, отецъ даетъ ему кое-что кромѣ содержанія. Только не много, сэръ. Молодымъ людямъ надо имѣть кое-что въ карманѣ иногда.

— Я боюсь, что у него въ карманѣ слишкомъ много. Я желалъ бы, чтобъ у него не было ничего, такъ что онъ долженъ былъ бы приходить домой обѣдать. Онъ работаетъ на мельницѣ?

— Иногда, сэръ, и нѣтъ ни одного парня во всемъ Бёльгэмптонѣ, который могъ бы перещеголять его въ работѣ.

— Онъ съ отцомъ живетъ согласно?

— Иногда, сэръ, потомъ отецъ опять перестанетъ съ нимъ говорить. Хозяинъ не очень разговорчивъ на мельницѣ, а Сэмъ, когда здѣсь, работаетъ охотно. По временамъ, когда отецъ смягчается къ нему, вы, смотря на нихъ, подумали бы, что они души не чаятъ другъ въ другѣ. Сэмъ похожъ характеренъ на отца, мистеръ Фенуикъ, и старикъ радуется, смотря на это. Теперь къ сердцу его нѣтъ никого ближе бѣднаго Сэма.

— Будь онъ такъ честенъ, какъ отецъ, я простилъ бы ему все остальное, медленно сказалъ Фенуикъ, намекая на то, что онъ пришелъ теперь не жаловаться на небреженіе къ церкви или на небольшія неправильности въ жизни.

Невѣріе стараго мельника часто было предметомъ разговора между пасторомъ и мистриссъ Брэтль, такъ какъ это внушало ей много печальныхъ мыслей. Онъ, ощупью пробираясь между предметами, которыхъ едва смѣлъ касаться въ ея присутствіи, чтобы не показалось, что онъ опровергаетъ въ частномъ разговорѣ то, чему учитъ публично, ловко старался увѣрить ее, что хотя она спасется по своей вѣрѣ, но что и мужъ ея можетъ избѣгнуть вѣчнаго огня, который представлялся ей такой суровой дѣйствительностью, что она думала о немъ съ трепетомъ, когда слышала о нечестивости свѣта. Когда пасторъ Фенуикъ сдѣлался коротокъ на мельницѣ, мистриссъ Брэтль думала, что привычки ея муя: а будутъ предметомъ его негодованія, что онъ не будетъ въ состояніи не бранить, а она хорошо знала, что ея мужъ брани не вынесетъ. Постепенно она поняла, что новый пасторъ говорилъ больше о жизни, объ ея горестяхъ и порокахъ, о возможности счастья и добра, нежели о требованіяхъ религіи. Она внутренно огорчалась этимъ за себя, а можетъ быть и за него, но мало-по-малу она извлекла утѣшеніе, котораго не анализировала, изъ обращенія пастора съ хозяиномъ, какъ называла мужа. Она удивлялась этому, но все-таки для нея облегченіемъ было знать, что посланный Божій приходитъ къ ней и никогда не говоритъ ни слова о своемъ посланіи этому суровому властелину, котораго она такъ боялась и такъ любила, и который, какъ она хорошо знала, былъ слишкомъ упрямъ, чтобы выслушать это слово. И Фенуикъ говорилъ съ ней такъ нѣжно объ ея заблуждающейся, павшей дочери, никогда не называлъ се отверженницей, говорилъ о ней какъ о Кэрри, которая еще можетъ быть достойна счастья на землѣ и всѣхъ радостей въ другой жизни, что когда она думала о немъ, какъ о посланникѣ Божіемъ, обязанность котораго провозглашать угрозы заблуждающимся людямъ, она почти пугалась. Она не могла понять его снисходительности и воздержности отъ упрековъ, но она питала какое-то смутное и безсознательное желаніе, что такъ какъ онъ никогда не изливалъ свой гнѣвъ на нихъ, то онъ выльетъ его на нее — на нее готовую все перенести ради нихъ такъ кротко! Если было такое желаніе, то конечно ему не сужденно было исполниться. Въ это время вошла Фэнни и присѣла, подавая руку пастору.

— Былъ Сэмъ дома вчерашнюю ночь, Фэннъ? спросила мать грустнымъ тономъ.

— Дома, матушка, онъ спалъ на своей постели.

— Вы это знаете навѣрно? спросилъ пасторъ.

— Навѣрно. Я слышала сегодня утромъ, какъ онъ уходилъ. Это было около пяти часовъ. Онъ говорилъ со мной и я отвѣчала ему.

— Что онъ говорилъ?

— Что онъ долженъ идти въ Лэвингтонъ и не вернется домой до ночи. Я сказала ему, гдѣ онъ найдетъ хлѣбъ и сыръ, и онъ взялъ.

— Но вчера вечеромъ вы его не видали?

— Нѣтъ, сэръ. Онъ приходитъ во всякое время, когда хочетъ. Онъ ооѣдалъ дома третьяго дня, но съ тѣхъ-поръ я его не видала. На мельницу онъ не ходилъ послѣ обѣда.

Тутъ Фенуикъ сталъ соображать, сколько ему сказать матери и сестрѣ, и сколько умолчать. Онъ въ сердцѣ не вѣрилъ, чтобы Сэмъ Брэтль имѣлъ намѣреніе войти къ нему въ домъ и обворовать его. Но онъ думалъ, что люди, съ которыми Сэмъ знался, были воры и разбойники. Если эти люди шатались по Бёльгэмптону, то конечно онъ былъ обязанъ арестовать ихъ, если возможно, и предупредить вѣроятные грабежи для безопасности своихъ сосѣдей и своей собственной. Онъ не считалъ себя въ правѣ пренебрегать этою обязанностью для того, чтобы спасти Сэма Брэтля. Еслибъ онъ могъ только отвлечь Сэма отъ нихъ, убѣдить его своимъ краснорѣчіемъ, тогда можетъ быть была и надежда.

— Вы думаете, что онъ будетъ дома сегодня вечеромъ? сказалъ онъ.

— Онъ сказалъ, что будетъ, отвѣчала Фэнни, знавшая, что она не можетъ поручиться за слово брата.

— Если онъ придетъ, скажите ему, чтобы онъ пришелъ ко мнѣ. Заставьте его прійти ко мнѣ. Скажите ему, что я не сдѣлаю ему вреда. Богу извѣстно, какъ искренно я желаю сдѣлать ему добро!

— Мы въ этомъ увѣрены, сэръ, сказала мать.

— Онъ не долженъ бояться, что я буду читать ему нравоученія. Я только поговорю съ нимъ какъ съ младшимъ братомъ.

— Но что онъ такое сдѣлалъ, сэръ?

— Онъ не сдѣлалъ нцчего, сколько мнѣ извѣстно. Я скажу вамъ все. Я нашелъ его въ моемъ саду около полуночи вчера. Еслибъ онъ былъ одинъ, я ничего не подумалъ бы объ этомъ. Онъ сердится на меня за то, что я говорилъ съ его отцомъ, и еслибъ я увидалъ, что онъ наполняетъ карманы моими фруктами, я сказалъ бы ему, что ему лучше прійти за ними поутру.

— Но онъ не воровалъ? спросила мать.

— Онъ не дѣлалъ ничего, также какъ и товарищи его; но это мошенники и онъ былъ въ дурныхъ рукахъ. Онъ не могъ выбрать хуже; я подрался съ однимъ изъ нихъ и знаю навѣрно, что сдѣлалъ ему вредъ. Впрочемъ, не въ томъ дѣло. Я желаю только привлечь къ себѣ Сэма, чтобы его можно было спасти отъ такихъ товарищей. Если вы можете заставить его прійти ко мнѣ, пришлите.

Фэнни обѣщала, также какъ и мать; но обѣщаніе было сдѣлано такимъ тономъ, который показывалъ, что ничего нельзя было ожидать отъ его исполненія. Сэмъ давно сдѣлался глухъ къ голосамъ женщинъ въ своей семьѣ, а когда отецъ сердился на него, просто уходилъ и жилъ неизвѣстно гдѣ и какъ. Между такими мужчинами и женщинами, какъ Брэтли, родительская власть по необходимости должна быть слабѣе, чѣмъ тѣхъ, которые привыкли давать и получать многое. Какое повиновеніе долженъ показывать юноша, который въ восемнадцать лѣтъ идетъ заработывать себѣ хлѣбъ? Какая ему нужда, что онъ не достигъ еще совершеннолѣтія? Онъ долженъ работать какъ совершеннолѣтній и цѣна за работу его находится въ его рукахъ. Нѣтъ проклятія тяжелѣе для бѣдныхъ, какъ-то, которое происходитъ отъ ранняго разрыва всѣхъ связей между отцами и сыновьями, между матерями и дочерьми.

Фенуикъ, выходя изъ дома мельника, увидалъ Джэкоба Брэтля у дверей мельницы. Онъ тащилъ какую-то тяжесть, преодолѣвая слабость своихъ лѣтъ силою своей энергіи. Пасторъ зналъ, что мельникъ видѣлъ его, но мельникъ не обратилъ на него вниманія — какъ будто самъ не желалъ быть замѣченнымъ — и пасторъ прошелъ. Воротившись домой, онъ отложилъ разсказъ о томъ, что случилось, до-тѣхъ-поръ пока останется одинъ съ женой, но вечеромъ онъ разсказалъ ей всю исторію.

— Дѣло въ томъ, что Сэмъ сдѣлается разбойникомъ, если кто-нибудь не остановитъ его.

— Разбойникомъ, Фрэнкъ?

— Кажется, онъ идетъ къ тому.

— Они приходили сюда разбойничать?

— Не думаю, чтобы онъ имѣлъ тогда это намѣреніе. Но онъ показалъ имъ дорогу сюда, а они осматривали все для своихъ цѣлей. Не пугайся. Съ констэблемъ и свинцовой палкой намъ бояться нечего. Я жду большой собаки, второго Бонема. Сэмъ Брэтль въ большей опасности чѣмъ наше серебро.

Но, несмотря на веселость своихъ словъ, викарій былъ растревоженъ и почти несчастливъ. Послѣ всего, что случилось съ нимъ самимъ и съ Сэмомъ Брэтлемъ — послѣ ихъ прежней короткости, послѣ рыбной ловли, которою они занимались вмѣстѣ, благосклонность, которую онъ, пасторъ этого прихода, показывалъ этому мальчику, а особенно послѣ всего дурного, что говорили о немъ по поводу этой дружбы къ человѣку гораздо моложе его и гораздо ниже его званіемъ — для него было бы чрезвычайно прискорбно признать публично виновность Сэма Брэтля, и еще прискорбнѣе, если необходимость принудитъ его предать Сэма наказанію. Фенуикъ зналъ хорошо, что въ приходѣ многіе обвиняли его по поводу Сэма. Маркизъ Траубриджъ сказалъ нѣсколько словъ. Мистеръ Пёдльгэмъ сказалъ много словъ. Самъ старый мельникъ ворчалъ, даже Джильморъ выражалъ неодобреніе. Викарій изъ гордости не слушалъ никого. Теперь онъ началъ бояться, что можетъ быть поступилъ дурно, оказывая благосклонность Сэму Брэтлю.

Глава VIII.
ПОСЛѢДНІЙ ДЕНЬ.

Пасторъ былъ на мельницѣ въ субботу. Воскресенье прошло очень спокойно и Джильморъ не былъ въ пасторатѣ. Онъ былъ въ церкви и прошелъ съ дамами къ калиткѣ ихъ сада, но отказался отъ приглашенія мистриссъ Фенуикъ къ завтраку и болѣе не показывался въ этотъ день. Пасторъ послалъ сказать Фэнни Брэтль во время службы, чтобы она подождала его нѣсколько минутъ, и узналъ отъ нея, что Сэмъ не былъ дома прошлую ночь. Онъ узналъ также до обѣдни въ это утро, что рано въ субботу, вѣроятно около четырехъ часовъ, два человѣка проѣхали чрезъ Поль-Гинтонъ въ телегѣ запряженной пони. Поль-Гинтонъ, или Гинтонъ Сен-Поль, какъ слѣдовало бы собственно называть, была большая деревня миль за шесть отъ Бёльгэмптона и на половинѣ дороги отъ Ловингтона, куда Сэмъ отправился, какъ сказалъ сестрѣ. Сообразивъ эти извѣстія, Фенуикъ нисколько не сомнѣвался, что два человѣка въ телегѣ были тѣ самые, которыхъ приводилъ къ нему въ садъ молодой Брэтль.

— Я только надѣюсь, говорилъ пасторъ: — что въ Ловингтонѣ есть хорошій докторъ. Одному изъ господъ въ этой телегѣ онъ непремѣнно былъ нуженъ.

Потомъ онъ подумалъ, что можетъ быть стоило съѣздить въ Ловингтонъ на недѣлю и разузнать.

Въ среду Мэри Лаутеръ должна была воротиться въ Лорингъ. Пастору и женѣ его казалось, что это разстроитъ ихъ семейный бытъ. Фенуикъ рѣшилъ, что Мэри будетъ на всю жизнь его ближайшею сосѣдкой, и взялъ привычку обращаться съ нею такимъ образомъ, разсказывалъ ей о приходскихъ дѣлахъ, какъ разсказывалъ бы женѣ сквайра, еслибъ жена сквайра находилась съ нимъ въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ. Теперь онъ смотрѣлъ на Мэри почти какъ на обманщицу. Она надула его и добилась его довѣрія подъ фальшивыми предлогами. Правда, она можетъ еще пріѣхать и занять мѣсто, которое онъ назначилъ ей. Онъ почти былъ увѣренъ, что она наконецъ это сдѣлаетъ; но онъ сердился на нее за то, что она не рѣшалась. Она возбуждаетъ между ниму безполезное безпокойство. Онъ думалъ, что за ней теперь ухаживали довольно, и не разъ говорилъ онъ женѣ, что она себя дурачитъ. Мистриссъ Фенуикъ не такъ строго осуждала Мэри, но тоже готова была нѣсколько сердиться. Она любила свою пріятельницу Мэри гораздо больше, чѣмъ Джильмора, но была вполнѣ убѣждена, что Мэри слѣдовало принять предложеніе человѣка, который, какъ она сознавала, нравится ей — нравится во всякомъ случѣ на столько, что она еще не отказала ему. Вслѣдствіе этого, хотя Мэри уѣзжала, они оба были съ ней довольно свирѣпы. Прошелъ понедѣльникъ также очень спокойно, Джильморъ не приходилъ, но прислалъ записку съ увѣдомленіемъ, что придетъ во вторникъ вечеромъ проститься съ миссъ Лаутеръ. Рано въ среду Фенуикъ долженъ былъ отвезти ее въ Уэстбёри, откуда по желѣзной дорогѣ она проѣдетъ чрезъ Чипенгэмъ и Суиндонъ въ Лорингъ. Во вторникъ утромъ она была очень грустна. Хотя знала, что ей надо уѣхать, она очень сожалѣла объ этой необходимости. Она сердилась на себя, зачѣмъ лучше не разузнала своихъ мыслей, и хотя она была совершенно увѣрена, что еслибы Джильморъ сдѣлалъ ей свое предложеніе въ эту минуту, она не приняла бы бы его, все-таки она находила, что она дурно дѣлаетъ.

«Я думаю, говорила она себѣ: что ни одинъ мужчина не понравится мнѣ болѣе.»

Она знала хорошо, что если не будетъ въ состояніи полюбить мужчину, то не должна и выходить замужъ; но она не была увѣрена, не правда ли Джэнетъ, говоря ей, что она составила ошибочное понятіе о любви, какую она должна чувствовать къ человѣку, предложеніе котораго она рѣшилась принять. Можетъ быть правда, что то обожаніе, которое Джэнетъ чувствовала къ мужу, пришло бы послѣ брака — что это чувство возродится въ ея сердцѣ, какъ только она сдѣлается женою этого человѣка, хозяйкой его дома, матерью его дѣтей, единственнымъ человѣческимъ существомъ, о благосостояніи котораго онъ долженъ заботиться больше всѣхъ другихъ. И этотъ человѣкъ любитъ ее. Въ этомъ она не сомнѣвалась. Она была несчастлива также оттого, что оскорбила своихъ друзей и заставила ихъ думать, что она не хорошо обошлась съ имъ другомъ.

— Джэнетъ, сказала она, когда онѣ опять сидѣли на лугу во вторникъ послѣ полудня: — я почти жалѣю, зачѣмъ пріѣхала сюда.

— Не говорите этого, душа моя.

— Я провела здѣсь счастливѣйшіе дни моей жизни, но пріѣздъ мой былъ неудаченъ. Я уѣзжаю въ немилости; я такъ сильно это чувствую.

— Какой вздоръ! какъ вы можете быть въ немилости?

— Мистеръ Фенуикъ и вы думаете, что я поступила дурно. Я это знаю и очень этимъ огорчена. Я такого высокаго мнѣнія о немъ и считаю его такимъ добрымъ, такимъ умнымъ, такимъ опытнымъ — онъ знаетъ, какъ люди должны поступать — что не могу сомнѣваться въ томъ, что я поступила дурно, если онъ это думаетъ.

— Онъ только желаетъ, чтобы вы рѣшились выйти за достойнѣйшаго человѣка, который его другъ, и за котораго еслибъ вы вышли, вы поселились бы возлѣ насъ. Онъ и теперь этого желаетъ такъ же какъ и я.

— Но онъ думаетъ, что я сентиментальничала, жеманилась и… и… почти обманывала. Я могу слышать это въ тонѣ его голоса и видѣть въ его глазахъ. Я могу узнать это по тому, какъ онъ жметъ мнѣ руку утромъ. Онъ такой справедливый человѣкъ, что я тотчасъ знаю, что у него въ мысляхъ. Я уѣзжаю, заслуживъ его неудовольствіе, и сожалѣю зачѣмъ пріѣхала.

— Воротитесь женою мистера Джильмора и все его неудовольствіе исчезнетъ.

— Да, потому что онъ проститъ меня. Онъ скажетъ себѣ, что такъ какъ я раскаялась, то меня можно опять принять въ милость, но теперь онъ меня осуждаетъ и вы тажже.

— Если вы спрашиваете меня, Мэри, я должна сказать правду: мнѣ кажется, вы сами себя хорошенько не понимаете.

— Положимъ, что такъ, но развѣ это позорно?

— Приходитъ время, когда дѣвушка должна понимать, чего она хочетъ. Вы навлекаете на этого бѣднаго человѣка множество безполезныхъ заботъ.

— Я на столько себя понимаю, что сказала ему о моемъ нежеланіи выйти за него.

— На сколько я понимаю, Мэри, вы всегда говорили ему, чтобы онъ немножко подождалъ.

— Я никогда не просила его ждать, Джэнетъ, никогда. Это онъ хочетъ ждать, а что я могу отвѣчать ему на это? Все-таки я не имѣю намѣренія оправдываться. Я сама думаю, что поступила нехорошо, и жалѣю, зачѣмъ пріѣхала сюда. Это кажется неблагодарно, но это такъ. Ужасно чувствовать, что я заслужила неудовольствіе людей, которыхъ я люблю такъ нѣжно.

— Никакого неудовольствія нѣтъ, Мэри; вы употребили слишкомъ сильное выраженіе. Желала бы я знать, что вы будете думать обо всемъ этомъ, когда пасторъ съ женою будутъ приходить по воскресеньямъ обѣдать къ сквайру и его женѣ. Я давно рѣшила, что послѣ вечерней службы мы будемъ приходить въ Бирючины, гдѣ за нами будутъ очень ухаживать, а вы откладываете все это до-тѣхъ-поръ, пока я состарѣюсь, изъ-за химеры. Я сержусь изъ-за нашихъ воскресныхъ обѣдовъ. Фло, душечка, какое у тебя лицо! Поди сюда и посиди нѣсколько минутъ, а то ты занеможешь.

Пока мистриссъ Фенуикъ вытирала личико дѣвочки и приглаживала ея локоны, Мэри пошла одна въ садъ. Кругомъ сада шла широкая тропинка и Мэри два раза обошла ее, и остановились посмотрѣть на то мѣсто, откуда она свалилась въ рѣку. Какія безпокойства надѣлала она имъ всѣмъ! Она была вполнѣ недовольна собою, именно потому, что попала въ тѣ самыя затрудненія, какихъ съ раннихъ лѣтъ она рѣшилась избѣгать. Она имѣла намѣреніе не кокетничать, чтобы никогда не дать права ни одному мужчинѣ и ни одной женщинѣ называть ее кокеткою, что если любовь и мужъ встрѣтятся ей въ жизни, она съ признательностью приметъ ихъ, а если не встрѣтятся, то она спокойно пойдетъ своей дорогой, если возможно, не чувствуя и не выказывая безпокойства относительно того, что радость и супружеская жизнь ей не принадлежатъ. Но теперь она запуталась и не могла сказать себѣ, что не по своей винѣ. Потомъ она рѣшила опять, что впередъ она будетъ идти по прямому пути. Невозможно, чтобы женщина не могла избавить себя отъ затрудненій, которыя возбуждаетъ ухаживанье съ одной стороны и сомнѣніе съ другой, если она постоянно будетъ держаться какого-нибудь надежнаго правила. Она должна была съ самаго начала и безъ малѣйшей нерѣшимости отказать Джильмору, въ этомъ она была увѣрена теперь. Она была виновна въ нелѣпости, предполагая, что если человѣкъ искренно привязанъ, то его слѣдуетъ держать въ неизвѣстности для его пользы. Она была виновна въ нелѣпости, а также и въ большой самонадѣянности. Теперь она не могла ничего болѣе дѣлать, какъ ждать, пока получитъ отъ него извѣстіе — а потомъ отказать ему съ твердостью. Послѣ того, что случилось, она не могла пойти къ нему и объявить, что все кончено. Онъ придетъ вечеромъ и она почти была увѣрена, что онъ не скажетъ ни слова ей объ этомъ; если онъ скажетъ — если возобновить предложеніе — тогда она выскажется. Едвали было возможно, чтобъ онъ заговорилъ, и слѣдовательно безпокойство, возбужденное ею, должно остаться.

Рѣшившись такимъ образомъ, она прислонилась къ калиткѣ и смотрѣла на кладбище, не обращая вниманія ни на могилы, ни на памятники, ни на прекрасную старую, покрытую плющомъ колокольню, не думая о мертвыхъ, лежавшихъ тутъ, и о живыхъ, молящихся тутъ, но клянясь себѣ, что во всю остальную жизнь она будетъ держать себя далеко отъ того, что она называла дѣвичьей путаницей. Какъ и другія молодыя дѣвушки, она много читала стихотвореній и романовъ, но никогда не сочувствовала молодымъ дѣвицамъ, которыя не могли прямо дѣйствовать по своей любви съ начала до конца, не кокетничая, ни внутренно, ни наружно. Изъ всѣхъ героинь Розалинда нравилась ей болѣе, потому что съ первой минуты своей страсти она знала, въ чемъ состоятъ ея чувства, и искренно любила своего возлюбленнаго. Изъ всѣхъ дѣвушекъ въ прозѣ и поэзіи она находила Розалинду менѣе кокетливой. Она имѣла намѣреніе выйти за этого человѣка и никогда въ томъ не сомнѣвалась. Но Флора Мэк-Иворъ выводила ее изъ терпѣнія: дѣвушка, которая дѣлала и не дѣлала, хотѣла и не хотѣла, могла и не могла, изъ всѣхъ кокетокъ была для нея наиболѣе противна! Когда она бранила себя, называя себя Флорой, не имѣвшей въ извиненіе ни любви, ни романизма, Фенуикъ вышелъ на кладбище съ этой стороны церкви, которая шла отъ фермы Трёмбёля.

— Какъ, Мэри! это вы такъ пристально смотрите на вашихъ отшедшихъ братьевъ?

— Я думала не о нихъ, сказала она съ улыбкой. — Мои мысли заняты моими живущими братьями.

Тутъ въ головѣ ея промелькнула мысль и она вдругъ приняла внезапное рѣшеніе.

— Мистеръ Фенуикъ, сказала она: — хотите пройтись по кладбищу со мною раза два? Я должна сказать вамъ кое-что, и теперь могу сказать это такъ хорошо.

Онъ отперъ калитку и она пришла къ нему.

— Я хочу просить у васъ прощенія и заставить васъ простить меня. Я знаю, что вы на меня сердились.

— Не то чтобы сердился — а досадовалъ. Но вы такъ искренно и мило просите у меня прощенія, что я вамъ прощу. Вотъ вамъ моя рука. Всѣ дурныя мысли противъ васъ выйдутъ у меня изъ головы. Мои желанія все-таки останутся при мнѣ, но сердиться на васъ не стану.

— Вы такъ добры и такъ добросовѣстны! Увѣряю васъ, что я нахожу Джэнетъ счастливѣйшей женщиной на свѣтѣ.

— Полноте, полноте! я не разсчитывалъ на это, когда позволилъ вамъ заманить меня сюда.

— Но это такъ. Впрочемъ, я не для этого остановила васъ, а для того, чтобы сознаться въ моей винѣ и просить васъ простить мнѣ.

— Я прощаю. Если и было несогласіе между нами, то я не не стану болѣе считать его несогласіемъ. Но только въ одномъ отношеніи несогласіе и было.

— А вы сдѣлаете это для меня, мистеръ Фенуикъ? Вы скажете ему, что я имѣла сумасбродство сказать ему, что онъ можетъ ждать. Зачѣмъ ему ждать? Разумѣется, онъ не долженъ ждать. Скажите ему это, когда я уѣду, и просите его положить этому конецъ. Я не подумала хорошенько, а то не допустила бы его мучиться.

Наступило молчаніе, во время котораго они прошли до половины тропинки.

— Нѣтъ, Мэри, сказалъ Фенуикъ немного спустя: — я не скажу ему этого.

— Почему же, мистеръ Фенуикъ?

— Потому что изъ этого не будетъ пользы ни Джэнетъ, ни ему, ни мнѣ, ни вамъ.

— Право будетъ польза всѣмъ намъ.

— Мнѣ кажется, Мэри, что вы не совсѣмъ понимаете. Нѣтъ никого между нами, кто не желалъ бы, чтобы вы поселились здѣсь съ нами и сдѣлались настоящей бёльгэмтпонкой, какъ говорятъ въ деревнѣ. Я желаю, чтобы вы сдѣлались женою моего дорогого друга и моей ближайшею сосѣдкой. На свѣтѣ нѣтъ мужчины, котораго я любилъ бы болѣе Гэрри Джильмора, и я желаю, чтобы вы сдѣлались его женою. Я и себѣ и Джэнетъ говорилъ разъ двадцать, что рано или поздно, а это будетъ непремѣнно. Я сердился не за то, что вы велѣли ему ждать, а за то, что вы холодно не рѣшились принять его предложеніе тотчасъ. Вамъ надо помнить, что мы очень скоро старѣемся, Мэри.

Опять началась старая исторія — старая исторія, которую она слышала отъ Гэрри Джильмора, но которой никогда не ожидала услыхать отъ Фрэнка Фенуика. Вышло то, что даже онъ, Фрэнкъ Фенуикъ, велитъ ей ждать и испытать себя. Но она рѣшилась и даже Фрэнкъ Фенуикъ не отговоритъ ее.

— Я думала, что вы поможете мнѣ, сказала она очень медленно.

— Помогу отъ всего сердца — вручить вамъ ключи отъ кладовыхъ бирючинскихъ, но не сдѣлаю ни шагу въ другую сторону. Это должно быть, Мэри; онъ такъ искренно васъ любитъ, такъ добръ, такъ достоинъ занять то мѣсто, котораго онъ домогается, что онъ достигнетъ своей цѣли. Пойдемъ домой. Помните, что мы опять съ вами заодно, что бы ни случилось. Я сознаюсь, что былъ раздосадованъ послѣдніе два дня — что расположеніе моего духа не согласовалось съ вашимъ завтрашнимъ отъѣздомъ. Я бросаю это все. Мы съ вами нѣжные друзья — не такъ ли?

— Надѣюсь, мистеръ Фенуикъ.

— Теперь между нами не будетъ никакихъ неудовольствій. Но дѣйствовать между вами и Гэрри, для того, чтобы разлучить васъ съ нимъ, я отказываюсь. Я увѣренъ, что рано или поздно онъ будетъ вашимъ мужемъ. Теперь мы пойдемъ къ Джэнетъ, которая начнетъ воображать себя Пенелопой, если мы будемъ такъ долго ее бросать.

Немедленно послѣ этого Мэри пошла одѣваться къ обѣду. Не рѣшиться ли ей уступить и надѣть голубыя ленты, которыя такъ нравятся ему? Она думала, что могла бы сказать ему тотчасъ, если рѣшится на это. Можетъ быть, это будетъ несогласно съ дѣвическимъ достоинствомъ, но все лучше, чѣмъ неизвѣстность — чѣмъ мученіе для него. Она вынула голубыя ленты и пробовала представить себѣ, какъ она скажетъ ему. Это было совершенно невозможно. Если она это сдѣлаетъ, она не будетъ знать счастья въ этомъ свѣтѣ и, вѣроятно, въ другомъ. Чтобы сдѣлать это, ей необходимо будетъ солгать ему.

Она сошла внизъ въ простомъ бѣломъ платьѣ, безъ всякихъ лентъ, именно въ такомъ платьѣ, которое она надѣла бы, еслибъ Джильморъ не былъ. За обѣдомъ всѣ были очень веселы. Фрэнкъ отдалъ повелѣніе, что Мэри должна быть прощена, и Джэнетъ разумѣется повиновалась. Обыкновенныя общественныя приличія требуютъ, чтобы хозяинъ обращался съ гостемъ вѣжливо — почти льстиво — и гость съ хозяиномъ также, а между тѣмъ какъ часто случается, что въ этой вѣжливости проглядываетъ ненависть, насмѣшка или презрѣніе! Какъ часто случается, что гость знаетъ, что его не любятъ, а хозяинъ, что онъ наводитъ скуку! Послѣдніе два дня Мэри чувствовала, что она не совсѣмъ пріятная гостья. Она чувствовала также, что она не можетъ устранить причинъ къ этому неудовольствію. Теперь это по-крайней-мѣрѣ прошло. Обращеніе Фрэнка Фенуика съ нею никогда не было пріятнѣе, а Джэнетъ слѣдовала примѣру своего повелителя.

Въ девятомъ часу они опять сидѣли на лугу, когда Гэрри Джильморъ подошелъ къ нимъ. Онъ довольно любезно поклонился Мэри Лаутеръ, но посторонній человѣкъ не могъ бы догадаться, что онъ въ нее влюбленъ. Онъ больше говорилъ съ Фенуикомъ, а когда пошли въ домъ пить чай, онъ не сѣлъ на диванъ возлѣ Мэри, но чрезъ нѣсколько времени онъ сказалъ то, изъ чего всѣ могли узнать его любовь.

— Что, вы думаете, я дѣлалъ сегодня, Фрэнкъ?

— Надѣюсь, убирали хлѣбъ.

— Мы начинаемъ это завтра. Я не люблю быть первымъ и послѣднимъ въ этомъ дѣлѣ.

— Лучше начать днемъ раньше, чѣмъ днемъ позже, Гэрри.

— Оставимъ это. Я ходилъ къ старику Брэтли.

— Что вы у него дѣлали?

— Мнѣ почти стыдно сказать, а между тѣмъ я думаю, что поступилъ какъ слѣдуетъ.

Говоря это, онъ взглянулъ на Мэри Лаутеръ, которая, безъ сомнѣнія, украдкой наблюдала за каждымъ измѣненіемъ въ лицѣ его.

— Я сказалъ ему, что починю старую мельницу.

— Это для васъ, Мэри, неосторожно сказала мистриссъ Фенуикъ.

— О, нѣтъ! навѣрно мистеръ Джильморъ дѣлаетъ это оттого, что такъ нужно сдѣлать.

— Не знаю нужно ли, сказалъ онъ: — я въ этомъ не увѣренъ. Я не получу никакихъ процентовъ съ истраченныхъ денегъ.

— Проценты еще не значатъ все, сказала мистриссъ Фенуикъ.

— Однако, когда строишь домъ для другихъ, то слѣдуетъ думать о процентахъ, сказалъ пасторъ.

— Говорятъ, что это самое красивое мѣсто во всемъ приходѣ, продолжалъ Джильморъ: — и поэтому его не должно допустить до ветхости.

Джэнетъ замѣтила впослѣдствіи мужу, что Мэри Лаутеръ называла это самымъ красивымъ мѣстомъ во всемъ приходѣ; но, насколько ей извѣстно, никто другой никогда этого не говорилъ.

— Видите ли, когда я отказывался истратить на это деньги, у старика Брэтля были свои деньги и онъ долженъ былъ это сдѣлать.

— Я боюсь, что теперь у него не много денегъ, сказалъ Фенуикъ.

— Я самъ этого боюсь. Ему стоила очень дорого семья. Онъ заплатилъ за двухъ сыновей, вступившихъ въ торговлю, которые умерли, потомъ нѣсколько лѣтъ сряду у него въ домѣ были или доктора, или похоронные подрядчики. Такъ я пошелъ сказать ему, что я сдѣлаю эти починки.

— Какъ онъ принялъ?

— Какъ медвѣдь. Онъ почти не хотѣлъ говорить со мною и пошелъ на мельницу, сказавъ, что я могу рѣшить все это съ его женой. Однако все это будетъ сдѣлано теперь. На будущей недѣлѣ я велю сдѣлать смету, и полагаю, что это будетъ мнѣ стоить двѣсти или триста фунтовъ. Мельница кажется еще хуже дома.

— Я такъ рада, что это будетъ сдѣлано, сказала Мэри.

Послѣ этого Джильморъ нисколько не пожалѣлъ о своихъ трехстахъ фунтахъ. Но онъ ни слова не сказалъ Мэри, только пожалъ ей руку на прощаньи и предоставилъ ей возможность передумать свой приговоръ въ концѣ назначеннаго періода.

На слѣдующее утро Фенуикъ повезъ ее въ маленькомъ открытомъ фаэтонѣ на узстбёрійскую станцію.

— Вы должны къ намъ воротиться, сказала мистриссъ Фенуикъ: — и помните, съ какимъ нетерпѣніемъ я жду воскресныхъ обѣдовъ.

Мэри не сказала ни слова; но, проѣзжая мимо церкви, посмотрѣла на милую старую колокольню, говоря себѣ, что, по всей вѣроятности, она никогда не увидитъ ее болѣе.

— Скажу вамъ только одно, Мэри, сказалъ пасторъ, ходя съ ней взадъ и впередъ по платформѣ въ Уэстбёри: — вы должны помнить, что для васъ всегда будетъ домъ въ Бёльгэмптонѣ, когда вы вздумаете пріѣхать туда. Я говорю теперь не о Бирючинахъ, а о пасторатѣ.

— Какъ вы добры ко мнѣ!

— И вы добры къ намъ. Искренніе друзья должны быть добры другъ къ другу. Богъ да благословитъ васъ, милая моя!

Оттуда она поѣхала домой въ Лорингъ одна.

Глава IX.
МИССЪ МЭРРЭБЛЬ.

Если можно сомнѣваться, къ какому разряду принадлежитъ Бёльгэмптонъ и какъ его называть, то не можетъ быть никакаго сомнѣнія въ томъ, что Лорингъ городъ. Тамъ есть рынокъ, и большая улица, и комитетъ общественнаго здравія, и Образцовый Полукругъ, и ратуша, и двѣ приходскихъ церкви, одна называемая церковь св. Петра въ Нижнемъ городѣ, а другая св. Ботольфа наверху; есть Верхняя улица, Нижняя улица и разныя другія улицы. Я никогда не слыхалъ, чтобы въ Лорингѣ былъ мэръ, но нѣтъ никакого сомнѣнія, что Лорингъ городъ. Никогда не посылалъ онъ депутатовъ въ парламентъ; разъ въ одномъ изъ многочисленныхъ биллей предложено было группировать его съ Чиренчестеромъ и Лехлэдомъ. Разумѣется, всѣмъ извѣстно, что это никогда не было сдѣлано, но слухи эти улучшили положеніе лорингтонцевъ и оправдали шуточку, которою бельгэмтпонскій пасторъ угощалъ миссъ Лаутеръ въ то время о томъ, что живая собака лучше мертваго льва.

Все модное лорингтонское общество жило разумѣется Наверху. Нижній городъ не хорошъ, грязенъ, посвященъ торговлѣ и мануфактурѣ и не имѣетъ ни одного порядочнаго аристократическаго дома. Былъ тамъ конечно пасторатъ, стоявшій отдѣльно отъ сосѣднихъ домовъ, за большими, высокими воротами сѣраго аспиднаго цвѣта и имѣвшій свой собственный садъ. Но кромѣ пастора, который разумѣется не имѣлъ право выбирать, никто изъ значительныхъ лицъ не жилъ въ Нижнемъ городѣ. Тамъ были три или четыре фабрики — куда и откуда два раза въ день ходили группы дѣвушекъ въ оборванныхъ, запачканныхъ, грязныхъ платьяхъ, и эти же самыя дѣвушки являлись по воскресеньямъ одѣтыя такъ великолѣпно, что слѣдовало предполагать, что промышленность въ Лорингѣ идетъ очень хорошо. Дурно ли, хорошо ли шла промышленность, высока или низка была зароботная плата, дешева ли была провизія, миръ или война существовали между капиталомъ и трудомъ — все-таки по воскресеньямъ виднѣлось великолѣпіе. Какое счастье для женщинъ — и для мужчинъ также, конечно — что женщины находятъ положительное удовольствіе имѣть и выказывать нарядныя платья! Это почти столько же смягчаетъ нравы и не допускаетъ ихъ до свирѣпости, какъ тщательное изученіе изящныхъ искусствъ. Въ Лорингѣ нравы рабочихъ были вообще хороши — что, мнѣ кажется, въ главной степени слѣдуетъ приписывать воскресному великолѣпію.

Настоящій аристократическій лорингскій кварталъ находился въ Образцовымъ Полукругѣ за церковью св. Ботольфа. Весь этотъ полукругъ выстроилъ лѣтъ двадцать тому назадъ отецъ мистриссъ Фенуикъ, у котораго достало догадки видѣть, что если фабрики ростутъ въ нижнемъ городѣ, то дома, въ которыхъ живутъ богатые люди, должны рости въ верхнемъ городѣ. Поэтому онъ выстроилъ Образцовый Полукругъ и небольшой рядъ очень хорошенькихъ домовъ въ концѣ Образцоваго Полукруга, называемый Бельфурской площадью, и получилъ большія выгоды и нажилъ деньги, а теперь покоится въ склепѣ подъ церковью св. Ботольфа. Бёльгэмптонскій пасторатъ много обязанъ былъ своими удобствами успѣху Бельфура въ сооруженіи Образцоваго Полукруга. Въ Лорингѣ не осталось никого изъ этого семейства. Вдова уѣхала жить въ Торкей съ сестрою, а другая дочь вышла за знаменитаго адвоката оксфордскаго округа Куикенгэма. Куикенгэмъ и нашъ пріятель пасторъ были очень хорошими друзьями, но они видались очень рѣдко; Фенуикъ не часто ѣздилъ въ Лондонъ, а Куикенгэмъ не могъ заѣзжать въ Бёльгэмптонскій пасторатъ, когда отправлялся по своему округу. Обѣ сестры имѣли высокое мнѣніе о профессіи своихъ мужей; Софія Куикенгэмъ не колеблясь объявляла, что одна — жизнь, а другая — застой, а Джэнетъ Фенуикъ утверждала, что разница, по ея мнѣнію, почти такая же, какъ между добромъ и зломъ. Онѣ переписывались, можетъ быть, раза три въ годъ. Но бельфурская семья, такъ сказать, разошлась.

Миссъ Мэррэбль, тетка Мэри Лаутеръ, жила разумѣется въ Верхнемъ городѣ, но не въ Полукругѣ и не на Бельфурской площади. Это была старушка съ весьма умѣренными средствами, братъ которой былъ ректоромъ въ церкви св. Петра, и она провела большую часть своей жизни за этими сѣрыми воротами. Когда онъ умеръ, а она почти въ тоже время узнала, что ей необходимо взять къ себѣ свою племянницу Мэри, она переѣхала въ домикъ въ Ботольфскомъ переулкѣ, гдѣ могла жить прилично на триста фунтовъ въ годъ. Не слѣдуетъ предполагать, чтобы Ботольфскій переулокъ былъ мѣсто неопрятное, дурное или грязное, или даже не модное. Переулокъ былъ узкій и старый, въ которомъ жили люди порядочные задолго до существованія Полукруга или даже самого мистера Бельфура. Онъ былъ узокъ и старъ, квартиры были дешевы, и тутъ миссъ Мэррэбль имѣла возможность жить, а иногда приглашать знакомыхъ на чай и доставлять племянницѣ удобный пріютъ, не заходя за границы своего дохода. Сама миссъ Мэррэбль была очень хорошаго происхожденія; покойный сэръ Грегори Мэррэбль былъ ея дядя, но ея единственная сестра вышла за капитана Лаутера, мать котораго была двоюродною сестрой графа Пернуинклю, и поэтому миссъ Мэррэбль имѣла очень высокое мнѣніе о хорошемъ происхожденіи. Она принадлежала къ числу тѣхъ женщинъ — весьма немногихъ — которыя въ глубинѣ сердца думаютъ, что деньги не даютъ права на общественное отличіе, какъ ни велики были бы деньги и какъ ни незапятнанъ былъ бы ихъ источникъ. Она была совершенно убѣждена въ преимуществахъ званія и также мало сомнѣвалась въ своемъ правѣ выйти изъ комнаты прежде жены милліонера, какъ и въ правѣ того милліонера тратить свои гинеи какъ ему угодно. Она всегда называла стряпчаго въ письмѣ «мистеръ» и поднимала брови, когда ей дѣлали замѣчаніе объ этомъ, и объясняла, что стряпчій не эсквайръ. Она думала, что сынъ джентльмэна, если желаетъ поддержать свое званіе, долженъ сдѣлаться пасторомъ, адвокаломъ, военнымъ или морякомъ. Это были профессіи джентльмэновскія. Она не говорила, что докторъ или хирургъ не джентльмэны, но не приписывала медицинѣ тѣхъ преимуществъ, какія въ ея глазахъ принадлежали юридической и духовной карьерѣ. Она нѣсколько сомнѣвалась и насчетъ гражданской и инженерной службы, но нисколько не сомнѣвалась въ томъ, что когда человѣкъ занялся ремесломъ или торговлею у кого бы то мы было, онъ выбралъ занятіе не джентльмэна: Онъ могъ быть очень достоинъ уваженія и, можетъ быть, ему необходимо было этимъ заняться; но пивовары, банкиры и купцы были не джентльмэны, и свѣтъ по теоріи миссъ Мэррэбль совратился съ пути, потому что люди забывали раздѣляющія ихъ границы.

Относительно самой миссъ Мэррэбль никто не могъ сомнѣваться, что она женщина благороднаго происхожденія; это было видно въ каждой ея чертѣ. Она была маленькая и премиленькая старушка. Даже теперь, въ семьдесятъ лѣтъ, она была такъ хороша, что на нее пріятно было смотрѣть. Руки ея и ноги были чрезвычайно изящны и она очень ими гордилась. Накладныхъ волосъ она не носила и ея собственныя сѣдые волосы, которые она показывала очень мало, были всегда прекрасно причесаны. Чепцы ея были совершенствомъ. Зеленые глаза блестящи и зорки и какъ будто говорили, что она умѣетъ заботиться о себѣ. Ротъ, носъ, подбородокъ были прекрасно очерчены, малы, красивы и соразмѣрны, не расползались, по лицу, какъ рты и подбородки нѣкоторыхъ старыхъ — да и молодыхъ также дамъ. Еслибъ она не лишилась зубовъ, она не казалась бы старухою. Здоровье ея было превосходно. Она сама говаривала, что не была больна ни одного дня. Одѣвалась она чрезвычайно старательно, всегда выходила къ завтраку въ шелковомъ платьѣ, переодѣвалась три раза въ день и по утрамъ выходила въ платьѣ, которое называла мериносовымъ. Но у ней платья какъ будто никогда не изнашивались. Движенія ея были такъ легки и изящны, что лоскъ на ея платьяхъ всегда оставался, когда платья другихъ женщинъ давно изорвались бы въ лохмотья. По вечерамъ ее никогда не видали безъ перчатокъ, и перчатки ея всегда были чисты и по наружности новы. Она бывала въ церкви по воскресеньямъ одинъ разъ зимою и два раза лѣтомъ, и каждый день посвящала очень короткое время чтенію Библіи; но въ Лорингѣ она не считалась между религіозными людьми. Нѣкоторые говорили даже, что она была очень суетна и что въ молодости ей слѣдовало бы читать другія книги, а не тѣ, которыя ежедневно были въ ея рукахъ. Попе, Драйденъ, Свифтъ, Коули, Фильдингъ, Ричардсонъ и Гольдсмитъ были ея любимые авторы. Она читала новые романы, выходившіе въ свѣтъ, но всегда съ критическими сравненіями невыгодными для нихъ. Фильдингъ, говорила она, описывалъ жизнь какъ она есть, между тѣмъ какъ Диккенсъ создавалъ такую жизнь, какая не существовала и не могла существовать никогда. Паѳосъ Эсмонда былъ очень хорошъ, но лэди Кэстльмэнъ ничего не значила въ сравненіи съ Кларисой Гарлоу. Въ элегіи Теннисонъ былъ приторенъ, у него не было ни здраваго смысла, ни остроумія, ни, какъ она увѣряла, для ея слуха мелодическаго стиха Попе. Всѣ поэты настоящаго столѣтія, по ея увѣренію, взятые вмѣстѣ, не умѣли бы написать «Похищенный локонъ». Какъ она ни была миловидна, мала, изящна, мнѣ кажется, она любила литературу немножко сильную. Это вѣрно, что въ шкапу на верху у нея были романы Смоллета, и говорили, будто ее застали читающую одну изъ комедій Вичерли.

Самая сильная черта въ ея характерѣ было презрѣніе къ деньгамъ. Не то чтобы она не любила ихъ или отказалась отъ лишней сотни, еслибъ кто-нибудь оставилъ ей такое прибавленіе къ доходу; но въ сущности она никогда не измѣряла себя или другихъ по состоянію. Для себя она была такая же знатная дама, когда ѣла холодную баранину или крошечную рыбку, какъ еслибъ сидѣла за самымъ великолѣпнымъ пиромъ. Она не стыдилась выказывать экономію ни предъ своими двумя служанками, ни предъ кѣмъ бы то ни было на свѣтѣ. Она любила чай и лѣтомъ могла имѣть сливокъ на два пенса, но когда сливки дѣлались дороги, она берегла деньги и покупала на пенни молока. Она пила двѣ рюмки марсалы каждый день и прямо говорила, что хересъ ей не по средствамъ. Но когда она приглашала знакомыхъ на чай, что случалось можетъ быть разъ семь въ годъ, хересъ съ кэками всегда обносили кругомъ передъ отъѣздомъ гостей. Въ нѣкоторыхъ вещахъ она была расточительна. Когда выѣзжала, она никогда не брала простой извощичьей кареты, а платила восемнадцать лишнихъ пенсовъ за коляску изъ гостинницы Драконъ. А когда Мэри Лаутеръ — у которой было только пятьдесятъ футовъ своихъ собственныхъ на одежду и карманныя деньги — ѣхала въ Бёльгэмптонъ, миссъ Мэррэбль даже предложила ей взять съ собою горничную. Мэри, разумѣется, не хотѣла объ этомъ слышать и сказала, что ей также мало могло прійти въ голову это, какъ и мысль взять съ собою весь домъ; но миссъ Мэррэбль думала, что для дѣвушки такого хорошаго происхожденія, какъ миссъ Лаутеръ, не хорошо ѣхать въ гости безъ горничной. Сама она очень рѣдко выѣзжала изъ Лоринга, потому что не имѣла на это средствъ, но когда два лѣта тому назадъ ѣздила на двѣ недѣли въ Уэстон-сёпер-Мэръ, она брала съ собою одну изъ горничныхъ.

Миссъ Мэррэбль слышала много о Джильморѣ. Мэри не имѣла желанія имѣть секреты отъ тетки и ея продолжительное отсутствіе — гораздо болѣе продолжительное, чѣмъ предполагалось — едвали было бы дозволено безъ основательной причины. Много было переписки по этому поводу не только между Мэри и теткой, но и между мистриссъ Фенуикъ и ея старой пріятельницей миссъ Мэррэбль. Разумѣется, въ этихъ послѣднихъ письмахъ громко воспѣвались похвалы Джильмору, и миссъ Мэррэбль стала принадлежать къ джильморовской партіи. Она желала, чтобъ ея племянница вышла замужъ, но не иначе, какъ за джентльмэна. Она предпочла бы видѣть Мэри старой дѣвой, чѣмъ видѣть, какъ она выходитъ за человѣка запятнаннаго торговлей. А положеніе Джильмора миссъ Мэррэбль считала лучшимъ въ Англіи. Онъ былъ помѣщикъ, жилъ на своей собственной землѣ, мировой судья, и отецъ его, и дѣдъ, и прадѣдъ занимали такое же положеніе. Такой бракъ для Мэри будетъ совершенно приличенъ, а въ нынѣшнее время такъ часто слышишь о дѣвушкахъ, вступающихъ въ браки — она не скажетъ неприличные, но несоотвѣтственные въ ея глазахъ. По ея мнѣнію, Джильморъ занималъ именно такое положеніе, которое давало право джентльмэну предложить руку такой дѣвицѣ, какъ Мэри Лаутеръ.

— Да, душа моя, я рада, что ты воротилась. Разумѣется, мнѣ было немножко скучно, но я переношу эти вещи лучше многихъ. Слава Богу, зрѣніе у меня хорошее.

— У васъ видъ такой здоровый, тетушка Сэра.

— Я здорова. Я не знаю, какъ это другія женщины такъ много хвораютъ, но ко мнѣ Господь былъ очень добръ.

— И вы такая хорошенькая, сказала Мэри, цѣлуя ее.

— Душа моя, очень жаль, что ты не молодой джентльмэнъ.

— Вы такъ свѣжи и милы, тетушка. Я желала бы всегда имѣть такой видъ, какъ у васъ.

— Что сказалъ бы мистеръ Джильморъ?

— О! мистеръ Джильморъ, мистеръ Джильморъ, мистеръ Джильморъ! Мнѣ такъ надоѣлъ мистеръ Джильморъ.

— Онъ надоѣлъ, Мэри?

— То-есть, я сама себѣ надоѣла изъ-за него — вотъ что я хочу сказать. Онъ поступалъ всегда хорошо, а я не увѣрена, поступала ли я такъ же. Онъ совершенный джентльмэнь. Но я никогда не буду мистриссъ Джильморъ, тетушка Сэра.

— Джэнетъ думаетъ, что ты будешь.

— Джэнетъ ошибается. Но, милая тетушка, не будемъ теперь говорить объ этомъ. Разумѣется, вы все узнаете современемъ, но теперь мнѣ это надоѣло. Посмотримъ, какія у васъ новыя книги. «Литая сталь». Неужели вы дошли уже до этого?

— Я этого читать не стану.

— А я прочту, тетушка. Пусть эти книги останутся еще дня два. Я люблю Фенуиковъ очень, очень, обоихъ. Они почти, если не совсѣмъ, совершенны. А все-таки я рада, что опять дома.

Глава X.
СОБАКИ НЕЛЬЗЯ ДОСТАТЬ.

Фенуикъ намѣревался воротиться домой чрезъ Ловингтонъ, когда отвезъ миссъ Лаутеръ въ Уэстбёри, чтобы навести справки о человѣкѣ съ поврежденнымъ плечомъ; но разстояніе показалось ему слишкомъ велико и онъ оставилъ свое намѣреніе. Послѣ этого у него не было ни одного свободнаго дня до половины слѣдующей недѣли, такъ что прошли почти двѣ недѣли послѣ маленькой сцены въ саду пастората, прежде чѣмъ онъ отправился къ лэвингтонскимъ констэблю и доктору. Отъ послѣдняго онъ не могъ узнать ничего. Къ нему не приходилъ такой больной. Но констэбль, хотя не видалъ этихъ двухъ человѣкъ, однако слышалъ о нихъ. Одинъ прежде часто бывалъ въ Лэвингтонѣ; его звали Бёрроусъ, но вообще онъ былъ извѣстенъ какъ Джэкъ Точильщикъ; онъ перебывалъ въ каждой тюрьмѣ Уильтшира и Сомерсетшира, но — какъ говорилъ констэбль — не удостаивалъ своимъ посѣщеніемъ Лэвингтонъ уже два года до этого послѣдняго появленія. Его видѣли тамъ вмѣстѣ съ другимъ человѣкомъ, и они оба находились въ такомъ положеніи, въ какомъ не занимаются работою. Онъ ночевалъ въ кабакѣ, а потомъ отправился далѣе. Онъ жаловался, что упалъ съ телеги и ушибся, такъ что все тѣло у него посинѣло; но, повидимому, сломанныхъ костей у него не было. Фенуикъ изъ этого почти былъ убѣжденъ, что Джэкъ Точильщикъ былъ тотъ человѣкъ, съ кѣмъ онъ имѣлъ схватку, и что спина Точильщика выдержала ударъ свинцовой палки. О товарищахъ Точильщика ничего нельзя было узнать. Люди эти отправились изъ Лэвингтона по дорогѣ въ Дэвизъ и больше ничего о нихъ не былъ извѣстно. Когда пасторъ шепотомъ произнесъ имя Сэма Брэтля, констэбль покачалъ головой. Онъ зналъ хорошо старика Джэкоба Брэтля. По мнѣнію констэбля, старый Брэтль былъ очень почтенный человѣкъ. Однако констэбль покачалъ головой, когда было упомянуто имя Сэма Брэтля. Узнавъ все это, пасторъ поѣхалъ домой.

Спустя два дня послѣ этого, въ пятницу, Фенуикъ сидѣлъ послѣ завтрака въ своемъ кабинетѣ, приготовляя проповѣдь къ воскресенью, когда ему сказали, что старая мистриссъ Брэтль желаетъ видѣть его. Онъ немедленно всталъ и нашелъ свою жену сидѣвшею съ женой мельника въ залѣ. Мистриссъ Брэтль не часто приходила въ пасторатъ, но когда она приходила, съ нею обращались съ большимъ уваженіемъ. Былъ августъ и погода еще жаркая, а она пришла пѣшкомъ и устала. Ей подали вина съ бисквитами, попросили сѣсть и заговорили о постороннихъ предметахъ, прежде чѣмъ она пошла въ кабинетъ и начала разсказывать исторію, которая привела ее такъ далеко. И предметъ къ разговору былъ самый привлекательный. Мельница и домъ должны были поправляться по приказанію землевладѣльца. Мистриссъ Брэтль нѣсколько пугалась предстоящихъ хлопотъ. Мельница простояла бы, пока они живы, думала она, а что будетъ послѣ нихъ — она не знала. Можетъ быть, послѣ Сэмъ получитъ мельницу. Но хлопоты, которыхъ надѣлаютъ работники, будутъ безконечны. Какъ они будутъ жить пока и куда они пойдутъ? Скоро оказалась однако, что все это было уже устроено. Разумѣется, работа на мельницѣ должна быть остановлена на мѣсяцъ или недѣль на шесть.

— Хозяинъ говоритъ, сэръ, что молотьбы не будемъ пожалуй до зимы.

Но мельницу надо было прежде поправить, а потомъ, когда сдѣлается рѣшительно необходимо ломать домъ, тогда они переберутся въ большую комнату на мельницѣ, пока мебель можно будетъ опять отнести назадъ. Мистриссъ Фенуикъ добродушно предложила помѣстить мистриссъ Брэтль и Фэнни въ пасторатѣ, но старушка отказалась съ большими изъявленіями признательности. Она еще никогда не оставляла старика и не оставитъ его теперь. Погода еще стоитъ теплая и она думала, что они помѣстятся какъ-нибудь. Въ это время вино было выпито и пасторъ, заботясь о своей проповѣди, повелъ гостью въ кабинетъ. Она пришла сказать, что наконецъ Сэмъ воротился домой.

— Зачѣмъ вы не привели его съ собою, мистриссъ Брэтль?

Хорошъ вопросъ старушкѣ, которая не имѣла надъ сыномъ рѣшительно никакой власти! Сэмъ такъ отбился отъ рукъ, что почти не слушалъ отца, человѣка очень способнаго поддержать власть, и такъ же мало послушался бы матери, какъ и свистящаго вѣтра.

— Я просила его прійти не со мною, а одному, мистеръ Фенуикъ, но онъ сказалъ, что вы знаете, гдѣ его найти, если онъ вамъ нуженъ.

— А я именно этого и не знаю. Однако, если онъ теперь дома, я къ нему пойду. Было бы лучше, еслибъ онъ пришелъ ко мнѣ.

— Я ему это говорила, мистеръ Фенуикъ, право говорила.

— Это все-равно. Я пойду къ нему, только не сегодня, такъ какъ я обѣщалъ отвезти жену въ Чарликотсъ. Но я приду тотчасъ послѣ завтрака завтра. Вы думаете, онъ еще будетъ дома?

— Навѣрно, мистеръ Фенуикъ. Они съ отцемъ опять въ ладахъ, такъ что пріятно смотрѣть. Отецъ никого не любилъ такъ, какъ его… только одну…

Тутъ бѣдная женщина залилась слезами и закрыла лицо носовымъ платкомъ.

— Онъ и въ половину такъ не дорожитъ моею Фэнъ, въ которой нѣтъ ни одного недостатка.

— Если Сэмъ будетъ продолжать вести себя такимъ образомъ, то ему будетъ хорошо.

— Онъ очень занялся починками, мистеръ Фенуикъ. Онъ ходитъ вездѣ, присматриваетъ за всѣмъ; отецъ говоритъ, что онъ такъ хорошо понимаетъ все; онъ думаетъ, что мальчикъ могъ бы сдѣлать это все изъ своей головы. Отецъ всегда любилъ сильныхъ и умныхъ людей.

— Можетъ быть, рабочимъ сквайра это не понравится. Мичель этимъ занимается?

— Это дѣлается не такъ, мистеръ Фенуикъ. Сквайръ назначилъ двѣсти фунтовъ, сдѣлаетъ это отецъ. Конечно, мистеръ Мичель посмотритъ, чтобы все было сдѣлано какъ слѣдуетъ.

— А теперь скажите мнѣ, мистриссъ Брэтль, гдѣ былъ Сэмъ все это время?

— Вотъ этого-то я и не могу сказать вамъ, мистеръ Фенуикъ.

— Вашъ мужъ вѣрно спрашивалъ его?

— Можетъ быть, и спрашивалъ, только онъ мнѣ не сказалъ, мистеръ Фенуикъ. Я не люблю вмѣшиваться между ними, точно будто ревную или подозрѣваю. Наша Фэнь говоритъ, что онъ работалъ гдѣ-то около Ловингтона, но я не знаю, какъ она можетъ это знать.

— Въ приличномъ видѣ воротился онъ домой?

— Не въ худомъ, мистеръ Фенуикъ. Онъ всегда умѣетъ казаться приличнымъ — не правда ли, сэръ?

— Были у него деньги?

— Немного было, потому что, когда онъ работалъ, таская бревна, какъ будто ничѣмъ другимъ не могъ достать себѣ хлѣбъ, онъ послалъ мальчика за пивомъ, и я видѣла, какъ онъ далъ ему деньги.

— Мнѣ это жаль. Я желалъ бы, чтобъ онъ возвращался безъ копейки, голодный какъ волкъ и въ оборванномъ платьѣ, чтобы попробовалъ всѣ непріятности бродячей жизни.

— Какъ блудный сынъ, мистеръ Фенуикъ?

— Именно, какъ блудный сынъ. Онъ не вернулся бы къ отцу, еслибъ его пороки не принудили его жить со свиньями.

Видя слезы, струившіяся по щекамъ бѣдной матери, онъ прибавилъ болѣе ласковымъ голосомъ:

— Можетъ быть, и теперь все будетъ хорошо. По-крайней-мѣрѣ, мы будемъ такъ надѣяться и завтра я приду съ нимъ повидаться. Вамъ не надо говорить ему, что я приду, если онъ не спроситъ, гдѣ вы были.

Тутъ мистеръ Брэтль простилась и пасторъ кончилъ свою проповѣдь.

Въ этотъ день онъ повезъ жену къ знакомымъ въ Чарликотсъ и дорогою туда и обратно они не могли удержаться, чтобы не говорить о Брэтляхъ. Во-первыхъ, Фенуикъ думалъ, что Джильморъ дѣлаетъ дурно, не производя самъ починокъ на мельникѣ.

— Разумѣется, онъ увидалъ бы, на что будутъ истрачены деньги, и безъ сомнѣнія такимъ образомъ работа обошлась бы ему на двадцать или на тридцать фунтовъ дешевле, но Брэтли недостаточно заинтересованы этимъ мѣстомъ, чтобы поручать имъ это дѣло.

— Вѣрно старику такъ хотѣлось.

— Старику не слѣдовало дозволять поступать по-своему. Я ужасно безпокоюсь о Сэмѣ; какъ я ни люблю его — или по-крайней-мѣрѣ любилъ — я боюсь, что онъ дѣлается, а можетъ быть уже и сдѣлался негодяемъ. Что эти два человѣка были воры — это такъ же вѣрно, какъ и то, что ты здѣсь сидишь, и я не сомнѣваюсь, что онъ былъ съ ними въ Лэвингтонѣ или въ Дэвизѣ гдѣ-нибудь поблизости.

— Но можетъ быть онъ неучаствовалъ бы съ ними въ дѣлахъ такого рода?

— Человѣкъ узнается по своимъ товарищамъ. Я не повѣрилъ бы этому, еслибъ не увидалъ его съ этими людьми и не прослѣдилъ ихъ вмѣстѣ. Видишь, человѣкъ, котораго называютъ Точильщикомъ, именно тотъ, кого я ударилъ. Я узналъ, что онъ былъ въ Лэвингтонѣ и тамъ жаловался на боль во всемъ тѣлѣ. Я этому не удивляюсь. Онъ, должно быть, созданъ какъ лошадь, если только чувствуетъ боль. Ну, этотъ человѣкъ и Сэмъ были вмѣстѣ въ нашемъ саду.

— Дай ему возможность оправдаться, Фрэнкъ.

— Разумѣется, я дамъ ему возможность. Я дамъ ему всякую возможность. Я сдѣлаю все, чтобы спасти его — но не могу не знать того, что я знаю.

Онъ не выставлялъ передъ женою опасности, которой подвергался пасторатъ отъ воровъ, но не могъ не чувствовать, что опасность была. Жена его привезла съ собою между другими принадлежностями въ хозяйствѣ значительное количество прекраснаго серебра, можетъ быть больше, чѣмъ обыкновенно находится въ деревенскихъ пасторатахъ, и безъ сомнѣнія, это обстоятельство было извѣстно, по-крайней-мѣрѣ, Сэму Брэтлю. Еслибъ воры просто намѣревались обокрасть садъ, они не подвергались бы риску подходить такъ близко къ окнамъ дома. Но конечно справедливо было и то, что не Сэмъ показалъ имъ дорогу. Пасторъ не зналъ, что ему думать объ этомъ, но ясно было то, что онъ долженъ остерегаться.

Въ этотъ самый вечеръ прошелъ онъ чрезъ кладбище къ своему сосѣду фермеру. Осторожно высматривая собаку, онъ остановился, прислонясь къ калиткѣ фермы. Бонема не было ни видно, ни слышно, и Фенуикъ вошелъ въ калитку и прошелъ къ задней двери, единственному входу и выходу, который употреблялся. Была передняя дверь, отворявшаяся въ маленькій запущенный садъ, но она была все-равно что стѣна. Когда онъ постучался въ заднюю дверь, ее отворилъ самъ фермеръ. Фенуикъ пришелъ узнать, досталъ ли его пріятель — какъ онъ почти обѣщалъ — собрата Бонема, который отличался весьма задорливымъ характеромъ во время ночного караула.

— Нельзя, пасторъ.

— Почему же, мистеръ Трёмбёль?

— Потому что много говорятъ о ворахъ въ здѣшнихъ мѣстахъ и никто не хочетъ разстаться съ такимъ другомъ. У мистера Крикли въ Имберѣ есть другая большая собака; эта, правда, настоящій бульдогъ, но онъ говоритъ, что Крёнчемь лучше бульдога, и не хочетъ его отдать ни за какія деньги. Я также не отдамъ Бонема ни за что.

Тутъ Фенуикъ воротился въ пасторатъ и почти готовъ былъ думать, что такъ какъ Крёнчема нельзя достать, то онъ долженъ сидѣть по ночамъ и самъ приглядывать за серебромъ.

Глава XI.
НЕ БОЙТЕСЬ ЗА МЕНЯ.

На слѣдующее утро Фенуикъ пошелъ на мельницу. Вдоль рѣки шла тропинка, онъ по ней и пошелъ. Онъ проходилъ мимо разныхъ мѣстъ и думалъ о форели, которую онъ ловилъ тутъ или желалъ поймать, и думалъ также, какъ часто Сэмъ Брэтль находился съ нимъ, когда онъ тутъ стоялъ и осторожно закидывалъ удочку. Тогда Сэмъ очень его любилъ, считалъ большой для себя честью позволеніе удить рыбу съ пасторомъ и былъ довольно послушенъ. Теперь Сэмъ не хочетъ даже прійти въ пасторатъ, когда его приглашаютъ. Болѣе года послѣ окончанія этихъ дружескихъ отношеній пасторъ поступалъ ласково и почти съ любовью съ юношей. Онъ заступался предъ сквайромъ, когда Сэма обвинили въ браконьерствѣ — заступался предъ старымъ мельникомъ, когда Сэмъ провинялся дома — и даже заступался предъ констэблемъ, когда разнеслись слухи о проступкахъ значительнѣе этихъ. Потомъ насталъ случай, когда Фенуикъ сказалъ отцу, что если сынъ не перемѣнитъ своего поведенія, то это кончится дурно; и отецъ и сынъ, оба приняли это за обиду. Отецъ сказалъ пастору въ глаза, что онъ совратилъ его сына съ пути, и сынъ въ отмщеніе привелъ воровъ къ дому своего стараго друга.

— Слѣдуетъ дѣлать это не для благодарности, сказалъ себѣ Фенуикъ, нѣсколько раздраженный этими мыслями: — я не брошу его, пока могу, хотя для старухи и для бѣдной дѣвушки, которую мы такъ любили.

Тутъ онъ подумалъ о чистомъ, нѣжномъ, молоденькомъ голосѣ, такъ хорошо извѣстномъ въ его деревенскомъ хорѣ, и о густыхъ кудряхъ, на которыя ему такъ пріятно было смотрѣть. Весело ему было имѣть въ церкви такую дѣвушку, какъ Кэрри Брэтль, а теперь Кэрри Брэтль исчезла совсѣмъ и, вѣроятно, никогда болѣе не появится въ церквѣ. Брэтли много страдали и онъ будетъ имѣть съ ними терпѣніе, хотя бы это было тяжело.

Стукъ работниковъ уже слышался, какъ онъ подходилъ къ мельницѣ. Работники снимали солому съ крыши, а телеги и лошади привозили известь, кирпичъ, лѣсъ и. увозили старый мусоръ. Быстро переходя по скользкимъ камнямъ, онъ увидалъ Джэкоба Брэтля, стоявшаго предъ мельницей и смотрѣвшаго на нее, засунувъ руки въ карманы. Онъ былъ слишкомъ старъ, чтобы исполнять такую работу — работу, къ которой онъ не привыкъ — и смотрѣлъ грустно и печально, какъ будто это было дѣло разрушенія, а не возобновленія.

— Скоро вы устроитесь здѣсь щегольски, мистеръ Брэтль, сказалъ пасторъ.

— Ужъ не знаю, щегольски ли, мистеръ Фенуикъ. Старая мельница почти валилась — но все-таки, я думаю, простояла бы на мой вѣкъ. Еслибъ сквайръ сдѣлалъ это пятнадцать лѣтъ тому назадъ, я поблагодарилъ бы его, но теперь не знаю, что мнѣ сказать, и въ такое время года, именно когда скоро настанетъ новый помолъ. Еслибъ сквайръ подумалъ объ этомъ въ іюнѣ! Но всегда все идетъ наперекоръ.

Послѣ этихъ словъ, произнесенныхъ тихимъ, лѣнивымъ голосомъ, мельникъ ушелъ въ домъ.

Позади мельницы, на длинномъ, высунувшемся бревнѣ, среди пыли и грязи, Фенункъ увидалъ Сэма Брэтля, помогавшаго со всею энергіею молодости ломать крышу. Онъ тотчасъ примѣтилъ, что Сэмъ увидалъ его; но молодой человѣкъ немедленно отвернулся и продолжалъ свою работу. Пасторъ не сейчасъ заговорилъ, но перешагнулъ чрезъ развалины, окружавшія его, прямо къ бревну. Тутъ онъ позвалъ Сэма и тотъ принужденъ былъ отвѣчать.

— Да, мистеръ Фенуикъ, я здѣсь — за работой, какъ вы видите.

— Вижу и желаю вамъ счастливо кончить ваше дѣло. Подарите мнѣ десять минутъ и подите сюда поговорить со мною.

— Я теперь такъ занятъ своей работой, мистеръ Фенуикъ, что желаю продолжать, если вы мнѣ позволите.

Но Фенуикъ, которому было такъ трудно добраться до молодого человѣка, не хотѣлъ пропустить случая.

— Оставьте вашу работу на четверть часа, сказалъ онъ: — я пришелъ сюда нарочно, чтобы застать васъ, и долженъ съ вами говорить.

— Должны? сказалъ Сэмъ, сердито посмотрѣвъ на пастора.

— Да — долженъ. Не дурачьтесь. Вы знаете, что я не желаю сдѣлать вамъ вредъ. Вы не такой трусъ, чтобы бояться говорить со мной.

— Боюсь! кто говоритъ, что я боюсь? Постойте, мистеръ Фенуикъ, я приду къ вамъ, хотя я думаю изъ этого выйдетъ мало толку.

Онъ медленно слѣзъ съ бревна и прошелъ сквозь внутренность зданія.

— Что такое, мистеръ Фенуикъ? Вотъ я здѣсь. Я ни крошечки васъ не боюсь.

— Гдѣ вы были послѣднія двѣ недѣли, Сэмъ?

— По какому праву спрашиваете вы меня, мистеръ Фенуикъ?

— По праву старой дружбы, а можетъ быть и по воспоминанію о послѣднемъ мѣстѣ, въ которомъ я видѣлъ васъ. Что сдѣлалось съ этимъ Бёрроусомъ?

— Съ какимъ Бёрроусомъ?

— Джэкомъ Точильщикомъ, котораго я ударилъ въ ту ночь, когда захватилъ васъ. Неужели вы думаете, что вы поступаете хорошо, забравшись ко мнѣ въ садъ въ полночь съ этимъ человѣкомъ, съ однимъ изъ самыхъ извѣстныхъ негодяевъ въ графствѣ? Знаете ли вы, что я могъ бы васъ арестовать и тотчасъ отправить въ тюрьму?

— Я знаю, что вы не могли сдѣлать ничего подобнаго.

— Вы знаете, Сэмъ, что я не желаю этого сдѣлать, что ничего не могло бы огорчить меня болѣе. Но вы должны чувствовать, что если мы услышимъ теперь о какомъ-нибудь воровствѣ въ графствѣ, мы не можемъ — по-крайней-мѣрѣ я не могу — не подумать о васъ. А мнѣ говорили, что воровство будетъ, Сэмъ. Замѣшаны ли вы въ этомъ дѣлѣ?

— Нѣтъ, не замѣшанъ, угрюмо сказалъ Сэмъ.

— Хотите вы сказать мнѣ, зачѣмъ вы были въ моемъ саду и зачѣмъ эти люди были вмѣстѣ съ вами?

— Мы ходили по кладбищу, калитка была отперта, мы вошли — вотъ и все. Еслибъ мы замышляли что-нибудь непригодное, мы пришли бы не такъ и не въ такое время. Еще не было и полночи, мистеръ Фенуикъ.

— Но зачѣмъ съ вами былъ такой человѣкъ, какъ Бёрроусъ? неужели вы находите его приличнымъ для себя товарищемъ, Сэмъ?

— Я полагаю, всякій можетъ самъ выбирать себѣ товарища, мистеръ Фенуикъ.

— Да, можетъ, и попадетъ на висѣлицу, потому что выберетъ себѣ такого, какого выбрали вы.

— Очень хорошо; если это все, что вы хотѣли мнѣ сказать, я пойду опять работать.

— Постойте на минуту, Сэмъ, это еще не все. Я поймалъ васъ намедни тамъ, гдѣ вамъ не слѣдовало быть, и для вашего отца и для вашей матери, и по старой памяти отпустилъ васъ. Можетъ быть, я поступилъ не хорошо, но я не имѣю намѣренія колоть вамъ этимъ глаза.

— Но вы безпрестанно колете.

— Я не дамъ этому дѣлу дальнѣйшій ходъ.

— Никакого хода нельзя дать, мистеръ Фенуикъ.

— Но я вижу, что вы хотите идти мнѣ наперекоръ, и считаю себя обязаннымъ сказать вамъ, что я приглядываю за вами.

— Не бойтесь за меня, мистеръ Фенуикъ.

— Но если я услышу, что эти. негодяи Бёрроусъ и тотъ другой опять появятся сюда, я дамъ знать полиціи, что они ваши помощники; я еще не такъ дурно думаю о васъ, Сэмъ, и не полагаю, чтобы вы огорчили старика-отца и довели его до могилы, сдѣлавшись воромъ и разбойникомъ, но когда я слышу, что вы отлучаетесь отъ дома и никто не знаетъ куда, и узнаю, что вы живете безъ приличнаго занятія и таскаетесь по ночамъ съ ворами и злодѣями, я не могу не бояться. Знаете ли, что сквайръ узналъ васъ въ ту ночь такъ же, какъ и я?

— Мнѣ нѣтъ никакого дѣла до сквайра, и если вы кончили теперь, мистеръ Фенуикъ, я пойду работать.

Говоря такимъ образомъ, Сэмъ воротился опять на крышу, но разстроенный пасторъ прошелъ къ передней части строенія. Онъ имѣлъ намѣреніе не видѣться ни съ кѣмъ изъ семьи, но когда онъ переходилъ по мостику, намѣреваясь воротиться домой чрезъ Бирючины, его остановила Фэнни Брэтль.

— Я надѣюсь, что теперь все пойдетъ хорошо, мистеръ Фенуикъ, сказала дѣвушка.

— И я также надѣюсь, Фэнни. Но вы съ матерью должны за нимъ присматривать, такъ чтобы онъ зналъ, что за его поступками примѣчаютъ. Я думаю, что все будетъ идти хорошо, пока его занимаютъ эти перемѣны, но ничего не можетъ быть хуже того, чтобы онъ выходилъ изъ дома по ночамъ и не зналъ, что это извѣстно. Лучше всегда спрашивать его, хотя бы онъ и сердился. Скажите вашей матери, что я это говорю.

Глава XII.
БОНЕМЪ И ЕГО ХОЗЯИНЪ.

Съ мельницы Фенуикъ пошелъ къ сквайру и въ противорѣчіе, такъ сказать, всѣмъ непріятнымъ вещамъ, какія онъ насказалъ Сэму Брэтлю, говорилъ съ хозяиномъ мельника въ пользу молодого человѣка. По-крайней-мѣрѣ теперь онъ прилежно работалъ и, повидимому, имѣлъ наклонность не оставлять работы. И въ немъ была какая-то независимость, которая довольно нравилась пастору, даже когда онъ оскорблялся ею. Джильморъ нисколько не соглашался съ своимъ другомъ.

— Что онъ дѣлалъ въ вашемъ саду? Зачѣмъ онъ прятался за заборомъ Трёмбёля? Когда я вижу людей, прячущихся въ канавахъ по ночамъ, я не предполагаю, чтобы они занимались хорошимъ дѣломъ.

Фенуикъ неловко извинялъ даже и эти проступки; можетъ быть, Сэмъ не зналъ виновности людей, съ которыми онъ сошелся, и пришелъ въ садъ вѣроятно за фруктами. О дѣлѣ этомъ разсуждали довольно подробно и сквайръ наконецъ обѣщалъ, что онъ подождетъ еще новаго случая, чтобы составить себѣ понятіе о характерѣ молодого человѣка.

Въ тотъ самый вечеръ — или, лучше сказать, когда вечеръ прошелъ, потому что было около двѣнадцати часовъ — Фенуикъ гулялъ по саду съ женою. Луны не было, ночь была темная. Они остановились на минуту у калитки, ведущей на кладбище, и видѣли ясно, что Бонемъ съ фермы по другую сторону церкви слышалъ ихъ, потому что началъ тихо ворчать. Ворчанье его было извѣстно пастору.

— Славная собака, славная собака! сказалъ пасторъ тихимъ голосомъ: — желалъ бы я имѣть точно такую же.

— Она будетъ только рвать платье горничнымъ и кусать дѣтей, сказала мистриссъ Фенуикъ: — я терпѣть не могу имѣть въ домѣ свирѣпое животное.

— Но такъ пріятно было бы поймать вора и отдѣлать его! Я сдѣлался почти кровожаденъ съ-тѣхъ-поръ, какъ ударилъ негодяя свинцовой палкой и узналъ, что не убилъ его.

— Я знаю, Фрэнкъ, что ты думаешь объ этихъ ворахъ больше, чѣмъ хочешь мнѣ сказать.

— Я думалъ тогда, что еслибъ они пришли и забрали все серебро, это была бы не большая бѣда. Мы купили бы накладное серебро и никто не узналъ бы разницы.

— А что если они убили бы насъ всѣхъ?

— Теперь этого не дѣлаютъ. Теперь разбойничье ремесло совсѣмъ не то, что было прежде. Они ходятъ только туда, гдѣ знаютъ, что могутъ навѣрно и прибыльно поживиться, не подвергаясь большой опасности. Не думаю, чтобы ночные воры рѣзали кому-нибудь горло въ нынѣшнее время; они слишкомъ дорожатъ своимъ собственнымъ горломъ.

Они оба условились, что если эти слухи о воровствахъ продолжатся, то они отошлютъ свое серебро на сохраненіе въ Салисбури; послѣ этого они пошли спать.

На слѣдующее утро, въ воскресенье, за нѣсколько минутъ до семи часовъ, пастора разбудилъ конюхъ, стучавшійся въ дверь спальной.

— Что такое, Роджеръ? спросилъ онъ.

— Ради Бога вставайте, сэръ! Мистера Трёмбёля убили.

Мистриссъ Фенуикъ, услышавшая это, вскрикнула, а Фенуикъ въ полминуты соскочилъ съ постели и одѣлся. Въ полминуты также мистриссъ Фенуикъ, накинувъ на себя блузу, побѣжала наверхъ къ дѣтямъ. Безъ сомнѣнія, она думала, что, отправивъ бѣднаго фермера на тотъ свѣтъ, убійцы сейчасъ придутъ къ ней въ дѣтскую. Фенуикъ не повѣрилъ этому извѣстію. Если человѣкъ ушибется на охотѣ, всегда говорятъ, что онъ убился до смерти. Если въ кухнѣ выкинетъ въ трубу, всегда говорятъ, что весь домъ сгорѣлъ. Должно быть однако, что-нибудь случилось съ фермеромъ Трёмбёлемъ, и пасторъ побѣжалъ чрезъ садъ и кладбище такъ скоро, какъ только ноги успѣвали нести его. На дворѣ фермы онъ нашелъ цѣлую толпу, включая двухъ констэблей и четырехъ главныхъ лавочниковъ въ городѣ. Прежде всего ему бросилось въ глаза мертвое тѣло Бонема, собаки. Она лежала окоченѣвъ; она была оправлена.

— Что съ мистеромъ Трёмбёлемъ? спросилъ онъ у перваго встрѣчнаго.

— Боже! неужели вы не слыхали? отвѣчалъ тотъ: — ему разбили черепъ молоткомъ. Онъ умеръ — умеръ!

Услышавъ это, пасторъ пробрался въ домъ. Не могло быть никакого сомнѣнія, фермеръ былъ убитъ ночью и деньги его унесены. Наверху Фенуикъ пробрался въ спальную фермера, гдѣ лежало тѣло. Тамъ были Критенденъ, деревенскій докторъ, толпа мужчинъ и двѣ старухи. Между ними была сестра Трёмбёля, жена сосѣдняго фермера, которая съ своимъ мужемъ, арендаторомъ Джильмора, пришла предъ самымъ приходомъ Фенуика. Тѣло нашли на лѣстницѣ, и было совершенно ясно, что фермеръ отчаянно дрался съ человѣкомъ или съ нѣсколькими людьми, прежде чѣмъ получилъ ударъ, отправившій его на тотъ свѣтъ.

— Я говорила ему, какъ это будетъ — говорила, говорила, а онъ непремѣнно хотѣлъ держать деньги при себѣ.

Вотъ какое объясненіе дала сестра Трёмбёля мистриссъ Бодль.

Оказалось, что у Трёмбёля было болѣе чѣмъ полтораста фунтовъ, большая часть золотомъ, и что онъ держалъ эти деньги въ шкатулкѣ въ своей спальной. Одна изъ женщинъ, служившихъ у него — онъ былъ бездѣтный вдовецъ — объявила, что она всегда знала, что на ночь онъ вынимаетъ шкатулку изъ шкапа и кладетъ ее въ постель. Она видѣла это не разъ, принося ему питье, когда онъ былъ нездоровъ. Когда ее спросили въ первый разъ, она показала, что не помнитъ въ эту минуту, говорила ли она объ этомъ кому-нибудь; она думала, что никогда не говорила никому; наконецъ она готова была присягнуть, что не говорила ни слова объ этомъ ни одной живой душѣ. Ее считали хорошей дѣвушкой, родные ея были порядочные люди, и Фенуикъ, къ прихожанамъ котораго она принадлежала, зналъ ее хорошо. Звали ее Аньеса Попъ. Другая служанка была женщина пожилая, находившаяся въ этомъ домѣ всю жизнь, но къ несчастью глухая. Она очень хорошо знала объ этихъ деньгахъ и всегда боялась, очень часто говорила съ хозяиномъ о нихъ, но никогда ни слова съ Аньесой. Ее разбудила ночью — какъ оказалось, около двухъ часовъ — дѣвушка, спавшая съ нею, которая сказала, что слышитъ большой шумъ — точно будто кто падаетъ — шумъ очень большой, какъ будто падало нѣсколько человѣкъ. Долго, можетъ быть съ часъ, лежали онѣ тихо, боясь пошевелиться. Тогда старшая женщина зажгла свѣчу и сошла съ чердака, на которомъ онѣ спали. Тотчасъ ей бросилось въ глаза тѣло ея господина, лежавшаго на лѣстницѣ въ рубашкѣ. Тогда она позвала единственнаго человѣка, спавшаго въ домѣ, кромѣ нихъ, пастуха, тридцать лѣтъ жившаго у Трёмбёля. Человѣкъ этотъ отперъ дверь, пошелъ за помощью и нашелъ тѣло мертвой собаки на дворѣ.

До девяти часовъ обстоятельства эти, какъ они были разсказаны, сдѣлались извѣстны повсюду, и сквайръ тотчасъ явился. Убійца — или, какъ предполагали, убійцы — вошли въ переднюю дверь, никогда не отпиравшуюся, чрезъ которую доступъ въ домъ былъ легче всего, между тѣмъ какъ задняя дверь, въ которую входили всѣ, затворялась старательно на запоръ. Убійцы, вѣроятно, вошли чрезъ кладбище и заднюю калитку двора фермы, такъ какъ она была найдена отпертой, между тѣмъ какъ калитка, выходившая на дорогу, оказалась запертой. Самъ фермеръ очень старательно запиралъ обѣ эти калитки, когда выпускалъ Бонема, прежде чѣмъ ложился спать. Бѣднаго Бонема завлекли къ смерти кускомъ отравленнаго мяса, брошеннаго ему вѣроятно, незадолго до нападенія.

Кто были убійцы? Это, разумѣется, былъ первый вопросъ. Нужно ли говорить, съ какимъ грустнымъ сердцемъ разсуждалъ объ этомъ Фенуикъ съ сквайромъ? Разумѣется, необходимо было разузнать, какимъ образомъ Сэмъ Брэтль провелъ ночь. Боже! что будетъ съ этимъ бѣднымъ семействомъ, если онъ замѣшанъ въ такое дѣло? Тутъ въ головѣ пастора мелькнуло воспоминаніе о томъ, что Аньесу Попъ и Сэма Брэтля онъ видѣлъ вмѣстѣ не въ одно воскресенье. Въ своей тревогѣ и очень неблагоразумно онъ отправился къ дѣвушкѣ и сталъ ее разспрашивать.

— Собственно для вашей пользы, Аньеса, скажите мнѣ, увѣрены ли вы въ томъ, что никогда не упоминали о шкатулкѣ съ деньгами Сэму Брэтлю?

Дѣвушка покраснѣла, колебалась, а потомъ сказала, что она знаетъ это навѣрно. Она не думала, чтобъ сказала Сэму десять словъ съ-тѣхъ-поръ, какъ узнала объ этой шкатулкѣ.

— Но и пяти словъ было достаточно, Аньеса.

— Такъ этихъ пяти словъ никогда не было сказало, сэръ, возразила дѣвушка.

Но она еще краснѣла и пасторъ нашелъ, что ея обращеніе не говорило въ ея пользу. Пастору необходимо было быть въ церкви, но сквайръ, который былъ судья, отправился съ двумя констэблями на мельницу. Тамъ они нашли Сэма и его отца съ мистриссъ Брэтль и Фэнни. Въ этотъ день никто не ходилъ съ мельницы въ церковь. До нихъ дошло извѣстіе объ убійствѣ и всѣ они чувствовали — хотя никто изъ нихъ не говорилъ этого другому — что они могутъ имѣть какую-нибудь связь съ совершившимся событіемъ. Сэмъ ничего почти не говерилъ съ-тѣхъ-поръ, какъ услышалъ о смерти Трёмбёля, хотя, когда онъ увидалъ, что его отецъ молчитъ, какъ бы пораженный внезапнымъ опасеніемъ, онъ сказалъ старику, чтобы онъ поднялъ голову и не боялся ничего. Старикъ Брэтль, когда сынъ заговорилъ съ нимъ такимъ образомъ, сѣлъ на свое кресло и оставался тамъ, не говоря ни слова, до-тѣхъ-поръ, пока не пришелъ судья съ констэблями.

Въ церкви было немного людей и Фенуикъ служилъ не долго. Онъ не могъ говорить приготовленную имъ проповѣдь, но сказалъ нѣсколько словъ объ ужасной катастрофѣ, совершившейся такъ близко къ нимъ. Этотъ человѣкъ, лежавшій теперь за нѣсколько шаговъ отъ нихъ съ разможженной головой, былъ живой между ними, бодрый, здоровый вчера вечеромъ! Въ ихъ мирную деревню пришли злодѣи, доведенные потачкой своимъ страстямъ до праздности, праздностью до воровства, а отъ воровства до убійства! Мы всѣ знаемъ, въ какомъ родѣ говорилъ пасторъ и съ какимъ трепетнымъ вниманіемъ слушали его. Это былъ человѣкъ близкій къ нимъ, и слѣдовательно, убійство поразило ихъ всѣхъ и наполнило волненіемъ, въ которомъ было, вѣроятно, и нѣкоторое удовольствіе; но проповѣдь, если это можетъ назваться проповѣдью, была очень коротка, и когда она кончилась, пасторъ также поспѣшилъ на мельницу.

Уже узнали, что Сэма Брэтля навѣрно не было дома ночью. Онъ сначала отъ этого отперся, говоря, что хотя онъ легъ послѣдній, но легъ въ постель въ одиннадцать часовъ и вышелъ изъ дома поздно утромъ — но сестра слышала, какъ онъ вставалъ и видѣла сквозь темноту, какъ онъ проходилъ мимо окна той комнаты, гдѣ она спала. Она не слыхала, какъ онъ воротился, но когда встала въ шесть часовъ, то увидала, что онъ дома. Онъ не разсердился на нее, когда она дала это показаніе, но сознался, что онъ выходилъ и бродилъ по дорогѣ — и объяснилъ откровенно — по-крайней-мѣрѣ по наружности — свое первое отпирательство тѣмъ, что онъ хотѣлъ, если возможно, для отца и матери скрыть, что онъ уходилъ — зная, что его отсутствіе подастъ поводъ къ подозрѣніямъ, которыя разбили бы имъ сердце. Онъ не былъ однако — какъ онъ говорилъ — ближе къ Бёльгэмптону того мѣста на дорогѣ, которое находится напротивъ воротъ Бирючинъ, откуда переулокъ повертываетъ къ мельницѣ. Что онъ дѣлалъ тамъ? Онъ не дѣлалъ ничего, онъ сидѣлъ и курилъ у забора возлѣ дороги. Видѣлъ онъ проѣзжихъ? Тутъ онъ помолчалъ, но наконецъ объявилъ, что не видѣлъ никого, но слышалъ стукъ колесъ и лошадиный топотъ на дорогѣ. Экипажъ, неизвѣстно какой, должно быть, проѣхалъ къ Бёльгэмптону, прежде чѣмъ онъ дошелъ до дороги. Пошелъ онъ за этимъ экипажемъ? Нѣтъ, онъ-было думалъ, но не пошелъ. Могъ ли онъ догадаться, кто былъ въ этомъ экипажѣ? Въ это время много догадокъ было уже сдѣлано громко о Джэкѣ Точильщикѣ и его товарищѣ, и всѣмъ вообще было извѣстно, что пасторъ встрѣтилъ ночью этихъ двухъ человѣкъ въ своемъ саду нѣсколько дней тому назадъ. Сэмъ, когда къ нему пристали, сказалъ, что ему приходило въ голову, не телега ли это Точильщика. Онъ, по словамъ его, не зналъ, что человѣкъ этотъ будетъ въ Бёльгэмптонѣ въ эту ночь. Но человѣкъ этотъ сказалъ при немъ, что ему хотѣлось бы обобрать персики въ саду пастора. Его спрашивали также о деньгахъ фермера Трёмбёля. Онъ показалъ, что никогда не слыхалъ о томъ, что фермеръ держитъ деньги дома. Онъ зналъ, что фермеръ слылъ очень бережливымъ человѣкомъ — но болѣе ничего онъ не зналъ. Онъ сказалъ, что удивленъ не менѣе всѣхъ тѣмъ, что случилось. Еслибъ разбойники повернули въ другую сторону и обокрали пастора, онъ былъ бы менѣе удивленъ. Онъ сознался, что называлъ пастора отступникомъ, пронырой и сплетникомъ при этихъ людяхъ. Все это кончилось, разумѣется, арестомъ Сэма. Онъ видѣлъ съ перваго раза, что такъ будетъ, и просилъ мать не безпокоиться и высоко держать голову.

— Это не надолго, матушка. Денегъ этихъ я не бралъ и не могутъ уличить меня, ни въ чемъ.

Его увели въ тюрьму въ Гэйтесбери на эту ночь, для того, чтобъ представить въ засѣданіе суда, которое будетъ тамъ во вторникъ. Сквайръ Джильморъ велѣлъ арестовать его.

Пасторъ оставался нѣсколько времени съ старикомъ и его женой послѣ ухода Сэма, но скоро увидалъ, что этимъ онъ не оказываетъ имъ услуги. Самъ мельникъ говорить не хотѣлъ, а мистриссъ Брэтль была совершенно убита горемъ мужа.

— Не знаю, что сказать объ этомъ, говорилъ Фенуикъ женѣ въ эту ночь. — Подозрѣніе очень сильное, но не могу сказать, чтобъ я составилъ себѣ опредѣленное мнѣніе.

Въ это воскресенье не было вечеромъ проповѣди въ бёльгэмптонской церкви.

Глава XIII.
КАПИТАНЪ МЭРРЭБЛЬ И ЕГО ОТЕЦЪ.

Еслибъ вообще не считалось обязанностью писателя такъ точно объяснять всѣ обстоятельства въ своемъ разсказѣ, что никакой болѣе помощи не нужно, я почувствовалъ бы искушеніе помѣстить здѣсь прилично разукрашенное родословное дерево фамиліи Мэррэбль. Фамилія эта въ Англіи очень старинная; перваго баронета пожаловалъ Іаковъ I и — какъ хорошо извѣстно внимательнымъ читателямъ англійской исторіи — Мэррэбли участвовали въ войнахъ Розъ, а другіе принимали дѣятельное участіе въ религіозныхъ гоненіяхъ дѣтей Генриха VIII. Не знаю, всегда ли послѣдовательно дѣйствовали они, но они держали себя довольно высоко, заставляли о себѣ говорить и были люди значительные въ странѣ. Они принадлежали къ партіи кавалеровъ при Карлѣ I и Кромвелѣ — какъ прилично людямъ благородной крови и джентльмэнамъ — но нѣтъ свидѣтельствъ, чтобъ они принесли большія жертвы своему дѣлу, и когда Вильгельмъ III сдѣлался королемъ, они охотно покорились новому порядку вещей. Какой-то сэр-Томасъ Мэррэбль былъ депутатомъ своего графства въ царствованія Георга I и Георга II и пользовался прибыльнымъ для себя довѣріемъ Уальполя. Потомъ явился другой хвастливый и буйный сэр-Томасъ, который вмѣстѣ съ своимъ наслѣдникомъ, щеголемъ и картежникомъ, довелъ имѣніе до раззоренія, такъ что когда сэр-Грегори, дѣдъ нашей миссъ Мэррэбль, наслѣдовалъ титулъ въ началѣ царствованія Георга III, онъ былъ небогатъ. Его два сына, тоже сэр-Грегори и генералъ Мэррэбль, умерли задолго до того времени, о которомъ пишемъ мы — сэр-Грегори въ 1815, а генералъ въ 1820. Этотъ сэр-Грегори былъ второй по имени — по-крайней-мѣрѣ на этихъ страницахъ упоминается о немъ какъ о второмъ. Онъ былъ дядя нашей миссъ Мэррэбль, а генералъ ея отцомъ ея и мистриссъ Лаутеръ, матери Мэри. Во время нашего разсказа жилъ третій сэр-Грегори, очень старый господинъ, имѣвшій единственнаго сына — четвертаго Грегори. Сэр-Грегори жилъ въ Дёнрипль-Паркѣ на границахъ Варвикшира и Ворчестера, но въ послѣднемъ графствѣ. Имѣнье было небольшое — для сельскаго дворянина съ титуломъ — не превышало трехъ тысячъ фунтовъ въ годъ; для настоящаго поколѣнія Мэррэблей не было уже возможности имѣть мѣсто въ парламентѣ, держать лошадей для скачекъ или проводить сезонъ въ Лондонѣ. Сэр-Грегори былъ человѣкъ очень тихій, а его единственный сынъ, человѣкъ лѣтъ сорока, жилъ больше дома и занимался древностями. Онъ зналъ замѣчательно хорошо исторію своего отечества и уже двадцать лѣтъ въ обществѣ любителей древности, археологическомъ и въ разныхъ другихъ обществахъ знали, что онъ составитель новой теоріи о камняхъ, находящихся въ Салисбурійской равнинѣ и считавшихся до-сихъ-поръ друидическими памятниками, и что книга, написанная имъ объ этомъ, была почти готова. Вотъ каковы были два находившихся въ живыхъ члена старшей отрасли этой фамиліи. Но у сэр-Грегори было два брата — младшій пасторъ Джонъ Мэррэбль, нынѣшній ректоръ въ церкви св. Петра въ Нижнемъ городѣ, занимавшій домъ съ сѣрыми воротами, гдѣ онъ жилъ холостякомъ, такъ же какъ жилъ до него его кузенъ, бывшій ректоръ; — старшій былъ полковникъ Мэррэбль. У полковника Мэррэбля былъ сынъ, капитанъ Уальтеръ Мэррэбль — и послѣ него перепутавшемуся читателю уже не будетъ представленъ никто изъ фамиліи Мэррэбль. Догадливый читатель уже, вѣроятно, примѣтилъ, что миссъ Мэри Лаутеръ и капитанъ Мэррэбль были троюродные братъ и сестра, и примѣтилъ также, если внимательно слѣдилъ за изложеніемъ, что нынѣшній пасторъ Джонъ Мэррэбль получилъ приходъ послѣ смерти кузена одного поколѣнія съ нимъ — но занимавшаго низшую ступень въ этой фамиліи. Такъ оно и было, и поэтому можно видѣть, какъ мало нынѣшній сэр-Грегори имѣлъ возможность сдѣлать для своего брата, и можно пожалуй вывести изъ этого заключеніе, что настоящій пасторъ въ Лорингѣ могъ мало сдѣлать самъ для себя. Однако онъ былъ добродушный, ласковый, искренній старикъ — не блистательнаго ума, не особенно способный проповѣдывать евангельскія истины, но его очень любили и онъ держалъ помощника, хотя доходъ его былъ небольшой. Случилось, что капитанъ Мэррэбль — Уальтеръ Мэррэбль — пріѣхалъ гостить къ дядѣ около того времени, какъ Мэри Лаутеръ вернулась въ Лорингъ.

— Ты помнишь Уальтера? спросила миссъ Мэррэбль свою племянницу.

— Вовсе нѣтъ. Я помню, что былъ какой-то Уальтеръ, когда я была въ Дёнриплѣ. Но это было десять лѣтъ тому назадъ, а кузены съ кузинами въ дѣтствѣ никогда не бываютъ дружны.

— Мнѣ кажется, онъ былъ тогда почти молодымъ человѣкомъ, а ты ребенкомъ.

— Онъ тогда только что выходилъ изъ школы. Онъ семью годами старше меня.

— Онъ гоститъ у пастора Джона.

— Что вы это говорите, тетушка Сэра? Что дѣлать въ Лорингѣ такому человѣку, какъ капитанъ Мэррэбль?

Тутъ тетушка Сэра объяснила все, что она знала, а можетъ быть даже и то, чего не знала. Уальтеръ Мэррэбль поссорился съ своимъ отцомъ, полковникомъ — съ которымъ, впрочемъ, ссорились всѣ носившіе имя Мэррэбль и котораго миссъ Мэррэбль считала олицетвореніемъ зла. Онъ вѣчно былъ въ долгу, разбилъ сердце жены, жилъ въ дурномъ обществѣ, безславилъ свою фамилію, не разъ находился подъ арестомъ, пользовался всѣми родственными связями до того, что другимъ ничего уже не осталось, игралъ въ карты, пилъ и дѣлалъ всѣ гадости, какія только можетъ дѣлать порочный старый полковникъ, живущій въ Портсмутѣ. До-сихъ-поръ миссъ Мэррэбль едвали снисходительнѣе думала о сынѣ, чѣмъ объ отцѣ. Она не имѣла никакого довѣрія къ этой отрасли Мэррэблей. Капитанъ Мэррэбль жилъ долго съ отцомъ — по-крайней-мѣрѣ, она такъ слышала — и слѣдовательно, не могъ не сдѣлаться дурнымъ человѣкомъ; сверхъ того, наша миссъ Мэррэбль всю жизнь какъ-то чуждалась старшей отрасли фамиліи. Отецъ ея Уальтеръ былъ — такъ думала она — обиженъ своимъ братомъ сэр-Грегори, и доходило даже до суда между ея братомъ-пасторомъ и теперешнимъ сэр-Грегори. Она уважала сэр-Грегори какъ главу фамиліи, но теперь никогда не ѣздила въ Дёнрипль и. совсѣмъ не знала наслѣдника сэр-Грегори. О пасторѣ Джонѣ она была не высокаго мнѣнія до его пріѣзда въ Лорингъ. Послѣ того, какъ онъ сталъ тутъ жить, она узнала, что кровь гуще воды — какъ говаривала она — и они были очень дружны. Когда она услыхала, что капитанъ Мэррэбль ѣдетъ потому, что поссорился съ отцомъ, она начала думать, что можетъ быть ей слѣдуетъ увидаться съ этимъ новымъ родственникомъ.

— Какъ ты находишь твою кузину, Уальтеръ? спросилъ старый пасторъ своего племянника въ одинъ вечеръ послѣ того, какъ обѣ дамы, сидѣвшія въ пасторатѣ, уѣхали.

Уальтеръ Мэррэбль въ первый разъ встрѣтился съ Мэри послѣ своего пріѣзда въ Лорингъ.

— Я помню ее въ Дёнриплѣ какъ вчера. Она была тогда маленькой дѣвочкой и я находилъ ее самой прелестной дѣвочкой на свѣтѣ.

— Мы и теперь считаемъ ее красавицей.

— Она дѣйствительно очень мила. Но, кажется, неразговорчива. Я помню, она и дѣвочкой не говорила никогда.

— Мнѣ кажется, она умѣетъ говорить, когда захочетъ, Уальтеръ. Но ты не долженъ влюбляться въ нее.

— Не стану, если могу.

— Во-первыхъ, мнѣ кажется, она почти помолвлена съ человѣкомъ, имѣющимъ очень хорошее имѣнье въ Уильширѣ, а вовторыхъ, у ней нѣтъ ничего.

— Опасности нѣтъ. Я не имѣю намѣренія въ моемъ настоящемъ расположенія духа заниматься какой бы то ни было дѣвушкой на свѣтѣ, еслибъ у ней и было большое состояніе и она не была ни съ кѣмъ помолвлена. Конечно, это пройдетъ когда-нибудь, но теперь я не въ состояніи сказать ласковаго слова ни одной живой душѣ.

— Вздоръ, вздоръ, Уальтеръ. Смотри на вещи хладнокровно. Все вѣроятно поправится, а если и нѣтъ, то все-таки большихъ непріятностей ты имѣть не будешь.

Такова была философія пастора Джона; чтобъ переварить ее, капитанъ закурилъ сигару и пошелъ курить ее у своихъ воротъ.

Въ первой главѣ этого разсказа было сказано, что Джильморъ будетъ однимъ изъ героевъ, дѣянія которыхъ мы взялись разсказать, и можетъ быть даже намекнули, что это будетъ любимый нашъ герой. Однако, капитанъ Мэррэбль будетъ другой герой и, слѣдовательно, надо сказать о немъ слова два. Конечно, онъ былъ красивѣе Джильмора, хотя можетъ быть его наружность съ перваго взгляда не подавала наблюдателю такого благопріятнаго мнѣнія о его характерѣ, какъ наружность Джильмора. Съ перваго взгляда можно было видѣть, что Джильморъ честный, прямой, порядочный сельскій дворянинъ, на слово котораго можно было положиться, который, можетъ быть, немножко любилъ поставить на-своемъ, но не былъ способенъ ни на жестокость, ни на несправедливость. Онъ былъ именно такой человѣкъ, какому благоразумная мать могла бы безопасно ввѣрить счастье своей дочери. А физіономія Уальтера Мэррэбля имѣла совсѣмъ другой отпечатокъ. Онъ служилъ въ Индіи; по природѣ смуглый цвѣтъ его лица сдѣлался такимъ образомъ очень теменъ. Черные волосы завивались вокругъ его головы, но кудри на лбу становились очень жидки, какъ будто лѣта уже сказывались на нихъ, а между тѣмъ онъ былъ моложе Джильмора. Брови у него были густыя и тяжелыя, а глаза казались черными. Глазами этими онъ двигалъ очень мало, а когда они были устремлены пристально, что случалось не рѣдко, точно будто они вызывали на бой тѣхъ, на кого смотрѣли. Такимъ образомъ онъ многихъ заставлялъ себя бояться, а многіе, небоявшіеся его, не любили его за свирѣпое выраженіе, отличавшее его лицо. Бороды онъ не носилъ, а только густые черные усы, совершенно покрывавшіе его верхнюю губу. Носъ у него былъ длинный и прямой, ротъ широкій, а подбородокъ четвероугольный. Неоспоримо онъ былъ хорошъ собою и казался высокъ, хотя въ дѣйствительности ему недоставало двухъ дюймовъ до нормальныхъ шести футъ. Грудь у него была широкая, ноги крѣпкія, и вообще онъ казался на видъ такимъ, что не многіе рѣшились бы съ нимъ поссориться, а многіе подумали бы, что онъ расположенъ къ ссорѣ. По характеру онъ былъ непридирчивъ, но неоспоримо ему было сдѣлано много вреда. Не къ чему объяснять подробно, какъ разстроились его денежныя дѣла. Ему слѣдовало получить наслѣдство, онъ дѣйствительно и получилъ отъ родныхъ матери, которое отецъ успѣлъ отнять у него. Только мѣсяцъ тому назадъ узналъ онъ, что отцу его удалось захватить навѣрно большую часть его денегъ, а можетъ быть и все. Они размѣнялись очень горькими словами. Отецъ, съ сигарой въ зубахъ, сказалъ сыну, что это все-равно, что деньги пріобрѣтаемыя на войнѣ, что еслибы съ нимъ обошлись справедливо при женитьбѣ, то эти деньги принадлежали бы ему, и что ему очень жаль, а больше ничего онъ сказать не можетъ. Сынъ назвалъ отца лгуномъ и мошенникомъ — что дѣйствительно было справедливо, хотя, конечно, сыну не слѣдовало такъ говорить съ виновникомъ своихъ дней. Отецъ погрозилъ сыну хлыстомъ и такимъ образомъ они разстались чрезъ десять дней послѣ возвращенія Уальтера Мэррэбля изъ Индіи.

Уальтеръ написалъ къ обоимъ своимъ дядямъ, спрашивая совѣта, какъ спасти остатки, если еще можно спасти. Сэр-Грэгори написалъ въ отвѣтъ, что онъ старъ, что его очень огорчаютъ эти непріятности и что господа Блокъ и Кёрлингъ его фамильные стряпчіе. Пасторъ Джонъ пригласилъ племянника пріѣхать въ Лорингъ. Капитанъ Мэррэбль отправился къ Блоку и Кёрлингу, которые ничѣмъ его не утѣшили, и принялъ приглашеніе дяди.

Не позже трехъ дней послѣ встрѣчи кузеновъ, они гуляли въ одинъ вечеръ по берегу Лёруэля, рѣчки принимающей въ Лорингѣ иногда видъ канала, а иногда природнаго ручья, но она судоходна и имѣетъ сношеніе съ навигаціей Кеннета и Авона; длинныя, медленныя, тяжеловѣсныя баржи съ тяжелыми, грязными, сонными лодочниками, и чахлыя, измученныя лошади, тянущія баржи, часто встрѣчаются въ этихъ окрестностяхъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ рѣка очень красива и течетъ подъ мѣловыми крутизнами; тамъ есть множество шлюзовъ и зелень пастбища подходитъ къ той тропинкѣ, по которой идетъ бичева; но по близости города каналъ течетъ прямо и некрасиво, мѣстность плоская и по ней разбросаны небольшіе кирпичные домики, такіе некрасивые, что были бы неумѣстны во всякомъ живописномъ ландшафтѣ.

Пасторъ Джонъ, котораго всегда такъ называли для отличія отъ покойнаго пастора, его кузена Джэмса Мэррэбля, при случаѣ разсказалъ миссъ Мэррэбль, какой несправедливости подвергся ея племянникъ, а миссъ Мэррэбль пересказала это Мэри. Обѣимъ имъ казалось такъ ужасно, что отецъ обижалъ сына, что суровая свирѣпость медленно движущихся глазъ была прощена и онѣ дали мѣсто въ своемъ сердцѣ если не любви, то по-крайней-мѣрѣ состраданію къ нему. Двадцать тысячъ фунтовъ должны были сдѣлаться собственностью Уальтера Мэррэбля, когда умеръ какой-то его родственникъ съ материнской стороны. Казалось несправедливо не дать ничего отцу, и получивъ въ Индіи замѣчанія полковника объ этомъ, Уальтеръ подписалъ какія-то гибельныя бумаги, по которымъ отецъ захватилъ почти, если не весь капиталъ, и растратилъ его неизвѣстно куда. Теперь вопросъ состоялъ въ томъ, нельза ли спасти хоть пять тысячъ. Если можно, Уальтеръ останется въ Англіи; если нельзя, онъ отправится въ Индію или, какъ онъ самъ выражался, «къ чорту».

— Не говорите такимъ образомъ, сказала Мэри.

— Хуже всего то, отвѣчалъ онъ: что мнѣ стыдно самому, зачѣмъ потеря денегъ такъ разстроила меня. Мужчина долженъ умѣть переносить такія вещи, но это больно во всѣхъ отношеніяхъ.

— Я нахожу, что вы переносите это очень хорошо.

— Нѣтъ. Я переносилъ не хорошо, когда назвалъ моего отца мошенникомъ. Я переносилъ не хорошо, когда клялся, что посажу его въ тюрьму за то, что онъ обобралъ меня. Я и теперь переношу не хорошо, когда думаю объ этомъ каждую минуту. Но я ненавижу Индію и твердо рѣшился не возвращаться туда никогда. Еслибъ я не былъ увѣренъ, что эти деньги достанутся мнѣ, я могъ бы скопить денегъ.

— Развѣ вы не можете жить вашимъ жалованьемъ здѣсь?

— Нѣтъ!

Онъ отвѣтилъ это такъ, какъ будто разсердился на нее.

— Еслибъ я всю жизнь привыкъ къ самой строгой экономіи, можетъ быть, могъ бы это сдѣлать. Конечно, есть люди, которые могутъ, но я слишкомъ старъ, чтобы начинать теперь. Остается выбирать одно изъ двухъ — или застрѣлиться, или воротиться въ Индію.

— Вы не такъ малодушны.

— Не знаю. Я не увѣренъ также, малодушіе ли это. Еслибъ я могъ сдѣлать кому-нибудь вредъ, то это была бы трусость.

— Родные ваши… намекнула Мэри.

— Развѣ сэр-Грегори заботится обо мнѣ? Я когда-нибудь покажу вамъ его письмо. Не думаю, чтобъ было трусостью бросить навсегда такихъ людей.

— Я увѣрена, что вы этого не сдѣлаете, капитанъ Мэррэбль.

— Подумайте, каково считать своего отца мошенникомъ. Это хуже всего. Можно ли говорить или думать послѣ этого о родныхъ? Я люблю дядю Джона. Онъ очень добръ и предлагалъ дать мнѣ взаймы 150 ф., которыхъ, конечно, онъ потерять не въ состояніи и которые добросовѣстность не позволяетъ мнѣ взять. Но даже и онъ этого не понимаетъ. Онъ называетъ это несчастьемъ и навѣрно завтра же пожалъ бы руку своему брату.

— И вы сдѣлали бы это, еслибъ онъ искренно раскаявался?

— Нѣтъ, Мэри, ничто на свѣтѣ не заставитъ меня добровольно увидѣться съ нимъ. Онъ испортилъ мнѣ все на свѣтѣ. Онъ могъ бы получить половину, я не сказалъ бы ни слова. Когда онъ бывало хныкалъ въ своихъ письмахъ, какъ жестоко съ нимъ обошлись, я всегда имѣлъ намѣреніе отдать ему пожизненно половину дохода. Чтобъ онъ не нуждался до моего пріѣзда, я далъ ему возможность поступить такимъ образомъ. А теперь онъ обобралъ меня до послѣдняго шиллинга! Не знаю, перестану ли я когда-нибудь думать объ этомъ.

— Разумѣется.

— Мнѣ теперь кажется, что на сердцѣ у меня свинцовая тяжесть.

Когда они возвращались домой, она дотронулась до руки его и просила дать ей обѣщаніе взять назадъ свою угрозу.

— Зачѣмъ мнѣ брать ее назадъ? Кто принимаетъ во мнѣ участіе?

— Всѣ мы. Тетушка принимаетъ участіе, я принимаю.

— Эта угроза не значитъ ничего, Мэри. Люди, дѣлающіе такія угрозы, никогда ихъ не исполняютъ. Разумѣется, я буду терпѣть. Хуже всего то, что это дѣлаетъ меня малодушнымъ — просто скотомъ. Но я постараюсь это преодолѣть.

Мэри Лаутеръ подумала, что впрочемъ онъ переносилъ свое несчастье очень хорошо.

Глава XIV.
РОДСТВО.

Мэри Лаутеръ съ своимъ кузеномъ гуляла въ понедѣльникѣ вечеромъ и на другое утро получила слѣдующее письмо отъ мистриссъ Фенуикъ. Когда она получила это письмо, она еще ничего не слыхала о бёльгэмптонской трагедіи.

"Пасторатъ, понедѣльникъ, сентября 186--.

"Милѣйшая Мэри,

"Вѣрно вы уже слышали, прежде чѣмъ получите это письмо, объ ужасномъ преступленіи, случившемся здѣсь, которое такъ испугало и ужаснуло насъ, что мы даже теперь не можемъ опомниться. Трудно сказать, почему каждое дѣло кажется хуже оттого, что оно случилось близко, но это такъ. Еслибъ это случилось въ другомъ приходѣ, или даже подальше, хотя бы и въ нашемъ, не думаю, чтобы я была такъ этимъ поражена; притомъ мы знали старика такъ хорошо, а потомъ опять — это хуже всего — всѣ мы не можемъ отдѣлаться отъ подозрѣній, что человѣкъ, котораго мы знали и любили, былъ участникомъ въ этомъ преступленіи.

"Должно быть, мистеръ Трёмбёль былъ убитъ въ воскресенье въ два часа утра. Во всякомъ случаѣ это случилось между часомъ и тремя. На сколько могутъ судить, должно быть, въ этомъ участвовали трое человѣкъ. Помните, какъ мы бывало шутили о собакѣ бѣднаго мистера Трёмбёля? Она была отравлена — вѣроятно, за часъ до-тѣхъ-поръ, какъ убійцы вошли въ домъ. Узнали, что сумасбродный старикъ держалъ у себя въ шкатулкѣ большую сумму денегъ и что онъ всегда клалъ эту шкатулку къ себѣ въ постель. Женщина, жившая у него въ домѣ, видѣла это. Безъ сомнѣнія, воры услыхали объ этомъ, и Фрэнкъ и мистеръ Джильморъ оба думаютъ, что дѣвушка Аньеса Понъ, которую вы помните въ хорѣ, разсказала объ этомъ. Она жила у мистера Трёмбёля и мы всѣ считали ее очень доброй дѣвушкой — хотя она была слишкомъ пристрастна къ этому молодому человѣку Сэму Брэтлю.

"Думаютъ, что эти люди не замышляли убійства, но что старикъ такъ упорно защищалъ свои деньги, что они были до этого доведены. Тѣло его нашли не въ комнатѣ, а на лѣстницѣ; високъ былъ разбитъ ударомъ молотка. Молотокъ лежалъ возлѣ него и оказался принадлежащимъ къ дому. Мистеръ Джильморъ говоритъ, что они очень искусно употребили орудіе, которое не принесли съ собой. Разумѣется, по молотку нельзя отыскать слѣдовъ.

"Они унесли шкатулку съ полторастами фунтами и не дотронулись ни до чего другого. Всѣ совершенно увѣрены, что они знали объ этихъ деньгахъ и что, когда мистеръ Джильморъ увидалъ ихъ въ ту ночь на кладбищѣ, они шатались съ намѣреніемъ посмотрѣть, какъ могутъ забраться къ фермеру, а не въ пасторатъ. Фрэнкъ думаетъ, что когда онъ послѣ нашелъ ихъ въ нашемъ саду, Сэмъ Брэтль привелъ ихъ съ сумасброднымъ намѣреніемъ украсть фрукты, но что эти люди сами по себѣ подошли осмотрѣть домъ. Они оба говорятъ, что нѣтъ никакого сомнѣнія, что эти люди тѣ же самые. Тутъ возникаетъ ужасный вопросъ, не былъ ли въ числѣ убійцъ Сэмъ Брэтль, сынъ этой милой старушки на мельницѣ. Наканунѣ онъ былъ дома и очень усердно работалъ на мельницѣ, которая поправляется по вашимъ приказаніямъ, душа моя; но его не было дома въ субботнюю ночь.

"Очень трудно добиться вѣрнаго мнѣнія въ подобномъ дѣлѣ, но на сколько я понимаю, мнѣ кажется, ни Фрэнкъ, ни мистеръ Джильморъ не думаютъ, что Сэмъ участвовалъ въ этомъ. Фрэнкъ говоритъ, что ему придется очень плохо, а мистеръ Джильморъ посадилъ его въ тюрьму. Засѣданіе будетъ завтра въ Гэйтесбёри и мистеръ Джильморъ будетъ тамъ. Какъ вы можете быть увѣрены, онъ поступалъ очень хорошо и совершенно измѣнился въ своемъ обращеніи съ стариками. Я была на мельницѣ сегодня утромъ. Сэмъ Брэтль не хотѣлъ говорить со мной, но я просидѣла цѣлый часъ съ мистриссъ Брэтль и Фэнни. Какъ-то еще грустнѣе видѣть кругомъ весь этотъ мусоръ, но работы остановлены.

"Фэнни Брэтль держала себя такъ хорошо! Это она сказала, что братъ ея выходилъ изъ дома ночью. Мистеръ Джильморъ говоритъ, что когда вопросъ этотъ сдѣлали ей въ его присутствіи, она отвѣчала съ своимъ обыкновеннымъ спокойствіемъ и простотой безъ малѣйшей нерѣшимости, но послѣ того безпрестанно повторяла свое убѣжденіе, что братъ ея не участвовалъ ни въ убійствѣ, ни въ воровствѣ. Еслибъ не это, мистриссъ Брэтль, я думаю, изнемогла бы подъ тяжестью горя. Фэнни постоянно то же говоритъ отцу. Онъ бранитъ ее и велитъ ей молчать, но она продолжаетъ, и кажется, что это имѣетъ дѣйствіе даже на него. Вся мельница представляетъ теперь олицетвореніе раззоренія. Ваше сердце разбилось бы, еслибъ вы увидали это. А потомъ, когда взглянешь на отца и мать и вспомнишь о другой дочери, почти желаешь спросить, зачѣмъ такое горе постигло родителей честныхъ, трезвыхъ и трудолюбивыхъ. Неужели дѣйствительно наказывается человѣкъ и на землѣ за то, что онъ не вѣритъ? Когда я намекнула объ этомъ Фрэнку, онъ накинулся на меня и разбранилъ, сказавъ, что я мѣряю Всемогущаго Бога своимъ аршиномъ. Но въ Библіи люди наказуются за то, что они не вѣрятъ. Вспомните Отца Крестителя! Но я не смѣю разсуждать съ Фрэнкомъ о такихъ вещахъ.

"Меня такъ занимаетъ дѣло бѣднаго Трёмбёля и такъ тревожитъ Сэмъ Брэтль, что я не могу писать ни о чемъ другомъ. Я могу только сказать, что никто никогда не поступалъ съ такой добротой и съ такимъ приличіемъ, какъ Гэрри Джильмиръ, который долженъ былъ дѣйствовать какъ судья. Бѣдная Фэнни Брэтль должна завтра отправиться въ Гейтесбёри дать показаніе. Сначала сказали, что надо и отца взять также, но пока его оставили въ покоѣ.

"Я должна сказать вамъ, что самъ Сэмъ показалъ, что онъ познакомился съ этими людьми въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ работалъ, на кирпичномъ заводѣ близь Девиза. Онъ поссорился съ отцомъ и взялъ тамъ работу за большое жалованье. Онъ выходилъ съ ними по ночамъ и сознался, что вмѣстѣ съ однимъ человѣкомъ, по имени Бёрроусомъ, укралъ высѣдокъ особенныхъ породъ курицъ, которыхъ хотѣлось достать какимъ-то птичникамъ. Онъ говоритъ, что считалъ это шуткой. Потомъ, кажется, онъ злился на собаку Трембеля, и этотъ Бёрроусъ приходилъ сюда нарочно увести эту собаку. По словамъ его, это все, что онъ знаетъ объ этомъ человѣкѣ, и онъ говоритъ, что въ субботу. ночью онъ вовсе не зналъ, что Бёрроусъ въ Бёльгэмптонѣ, пока не услыхалъ стука знакомой телеги на дорогѣ. Я говорю все это вамъ, такъ какъ я увѣрена, что вы раздѣлите наше безпокойство относительно этого несчастнаго молодого человѣка — ради его матери и сестры.

"Прощайте, душечка; Фрэнкъ выражаетъ вамъ всю его любовь — и еще кто-то также выразилъ бы вамъ это, еслибъ думалъ, что я за это возьмусь. Постарайтесь такъ хорошо думать о Бёльгэмптонѣ, чтобъ пожелать тамъ жить. Передайте мой сердечный поклонъ тетушкѣ Сэрѣ..

"Вашъ искренній другъ

"ДЖЭНЕТЪ ФЕНУИКЪ."

Мэри была принуждена прочесть это письмо два раза, прежде чѣмъ вполнѣ поняла. Старикъ Трёмбёль убитъ! Она знала хорошо старика, всегда имѣла привычку заговаривать съ нимъ, когда встрѣчала его то у одной калитки, то у другой его фермы — шутила съ намъ о Бонемѣ и слышала отъ него, что онъ считалъ себя въ совершенной безопасности отъ воровъ только за недѣлю до той ночи, въ которую онъ былъ убитъ. Такъ какъ мистриссъ Фенуикъ сказала, истина кажется дѣйствительнѣе, когда выходитъ отъ обстоятельствъ близкихъ. Она такъ часто слышала о характерѣ Сэма Брэтля — человѣка сидѣвшаго теперь въ тюрьмѣ за убійство! А сама она давала уроки пѣнія Аньесѣ Попъ, которую обвиняютъ теперь въ нѣкоторомъ содѣйствіи ворамъ. Сама она спрашивала Аньесу, не сумасбродно ли съ ея стороны шататься около фермы съ Сэмомъ Брэтлемъ. Все это было очень близко къ ней.

Въ этотъ же день она разсказала всю исторію капитану Мэррэблю; разумѣется, она сказала и теткѣ, и онѣ все утро разсуждали объ этомъ. Капиталу Мэррэблю упоминали о Джильморѣ, но только одно его имя. Тетушка Сэра однако начала уже думать, не благоразумнѣе ли разсказать кузену Уальтеру всю исторію заключенной на половину помолвки. Мэри выразила такое сильное сочувствіе къ несправедливости, нанесенной ея кузену, что тетушка Сэра начала бояться, чтобы это сочувствіи не повело къ болѣе нѣжному чувству, а тетушкѣ Сэрѣ вовсе не хотѣлось, чтобы ея племянница влюбилась въ человѣка, главная привлекательность котораго заключалась въ томъ, что онъ былъ раззоренъ роднымъ отцомъ, даже хотя бы этотъ человѣкъ былъ самъ Мэррэбль. Эту опасность можно было уменьшить, если познакомить капитана Мэррэбля съ дѣломъ Джильмора и растолковать ему, какъ желателенъ бы былъ этотъ бракъ для Мэри. Но тетушку Сэру мучила совѣсть. Она сомнѣвалась, имѣетъ ли она право разсказать эту исторію безъ позволенія Мэри, и притомъ настоящей помолвки не было. Она знала, что Джильморъ дѣлалъ предложеніе не разъ, но она знала также, что это предложеніе не было принято, и чувствовала, что и для Джильмора и для Мэри она должна молчать. Можетъ быть, кузену, можно говорить то, чего она не сказала бы постороннему молодому человѣку, но все-таки она не могла рѣшиться сдѣлать даже съ хорошей цѣлью то, что она считала сомнительнымъ.

Въ этотъ вечеръ Мэри опять гуляла по тропинкѣ возлѣ рѣки съ своимъ кузеномъ Уальтеромъ. Она теперь встрѣчалась съ нимъ разъ пять и между ними уже была короткость. Для дѣвушекъ несомнѣнно очень пріятна мысль родственной короткости съ кузенами, и я не знаю, не пріятнѣе ли и сладостнѣе эта мысль, чѣмъ лучше и чище дѣвушка. Въ Америкѣ дѣвушка можетъ вступать въ дружескую короткость со всякимъ молодымъ человѣкомъ, съ какимъ она вздумаетъ, и хотя, можетъ быть, она подвергнется какимъ-нибудь веселымъ шуточкамъ, эта короткость не сдѣлаетъ ей вреда. Это ея признанное право веселиться такимъ образомъ и проводить пріятное время съ молодыми людьми. Дюжина такихъ друзей не мѣшаетъ ей, когда является настоящій обожатель, желающій на ней жениться и имѣющій на это средства. Она ѣздитъ верхомъ съ этими друзьями, гуляетъ пѣшкомъ, переписывается съ ними. Она выѣзжаетъ съ ними на балы и пикники, а потомъ входитъ въ домъ, отпирая дверь своимъ ключомъ, между тѣмъ какъ ея папа и мама лежатъ въ постели и спятъ совершенно спокойно. Если противъ этого обычая можно многое сказать, то также можно сказать кое-что и за него. Съ другой стороны, дѣвушки на европейскомъ континентѣ и не думаютъ дружиться съ мужчиной. Кузенъ для нихъ все-равно, что совершенно посторонній человѣкъ. Въ строгихъ семействахъ дѣвушкѣ не позволяется даже выходить съ роднымъ братомъ, и я слыхалъ, что есть матери, считающія неприличнымъ, чтобы дочь была одна въ театрѣ съ отцомъ. Всякая дружба между обоими полами должна при такихъ общественныхъ условіяхъ считаться предвѣстницей брачнахъ узъ. Въ Англіи есть нѣчто среднее между этимъ. Сношенія между молодыми людьми и дѣвушками довольно свободны для того, чтобы дать возможность дѣвушкѣ почувствовать, какъ пріятно на время забыть условную сдержанность, и сознаться, какъ весело вступать въ такія сношенія, въ которыхъ простое удовольствіе разговаривать съ равными себѣ по уму возвышается безсознательнымъ воспоминаніемъ, что молодые люди и дѣвушки, встрѣчающіеся вмѣстѣ, могутъ научиться полюбить. Въ молодости ничего не можетъ быть сладостнѣе, естественнѣе и приличнѣе этого, ничего не можетъ быть согласнѣе съ назначеніемъ, даннымъ Господомъ его созданіямъ. Однако здѣсь, у насъ, есть ограниченіе, и рѣдко дѣвушка можетъ позволить себѣ полное изліяніе дружбы съ мужчиной, который не довольно старъ, чтобы быть ея отцомъ, если онъ не женихъ ея, точно такъ же какъ и другъ. Но родство дозволяетъ нѣкоторое уклоненіе отъ строгости этого правила. Кузеновъ можно называть Томомъ, Джэкомъ, Джорджемъ, Дикомъ. Кузены, вѣроятно, знаютъ всѣ или многія изъ маленькихъ семейныхъ тайнъ. Кузены, можетъ быть, бѣгали съ вами, бранили васъ и дразнили, когда вы были молоды. Кузены все-равно, что братья, а между тѣмъ могутъ сдѣлаться любовниками. Конечно, въ родствѣ съ кузенами есть большое удовольствіе.

У Мэри Лаутеръ брата не было. У ней не было ни брата, ни сестры; — она съ самаго младенчества не знала никакихъ другихъ родственниковъ, кромѣ тетки и стараго пастора Джона. Когда она услыхала, что Уальтеръ Мэррэбль въ Лорингѣ, это извѣстіе не доставило ей никакого удовольствія. Ей не приходило въ голову говорить себѣ: «Теперь у меня будетъ человѣкъ, который можетъ сдѣлаться моимъ другомъ и можетъ быть почти братомъ». То, что она слышала до-сихъ-поръ объ Уальтерѣ Мэррэблѣ, говорило не въ его пользу. Объ отцѣ его она слышала все дурное и не разъединяла отца съ сыномъ въ тѣхъ немногихъ понятіяхъ, которыя она составила себѣ о нихъ. Но теперь, послѣ пяти свиданій, Уальтеръ Мэррэбль сдѣлался ея дорогимъ кузеномъ, которому она сочувствовала, которымъ гордилась, несчастье котораго раздѣляла, которому намѣревалась очень скоро разсказать великую заботу своей жизни, о Джильморѣ, какъ будто онъ дѣйствительно былъ ея братъ. Ей начали нравиться его черные, пристальные глаза, которые теперь всегда устремлялись на нее съ истиннымъ уваженіемъ. Можетъ быть, они нравились ей болѣе потому, что въ нихъ было много истиннаго восторга, хотя сама Мэри этого не знала. Теперь по его просьбѣ она называла его Уальтеромъ. Онъ первый началъ называть ее по имени, какъ будто такъ и слѣдовало, и она была ему признательна за это. Но она не отважилась на такую смѣлость съ нимъ, пока онъ не попросилъ ее объ этомъ, и теперь она чувствовала, что онъ дѣйствительно ей кузенъ. Капитанъ Мэррэбль теперь ждалъ не очень терпѣливо извѣстій отъ Блока и Кёрлинга. Можно ли спасти для него пять тысячъ, или онъ долженъ опять ѣхать въ Индію и оставить навсегда свою родную Англію? Мэри не была такъ нетерпѣлива, какъ капитанъ, но она чрезвычайно интересовалась ожидаемыми письмами. Въ этотъ день, однако, разговоръ ихъ больше шелъ объ извѣстіяхъ, полученныхъ Мэри въ это утро изъ Бёльгэмптопа.

— Вы конечно увѣрены, сказалъ капитанъ: — что молодой Сэмъ Брэтль находился въ числѣ убійцъ?

— О нѣтъ, Уальтеръ!

— Или по-крайней-мѣрѣ въ числѣ воровъ?

— Но и мистеръ Фенуикъ, и мистеръ Джильморъ думаютъ, что онъ невиненъ.

— Я этого не вижу изъ того, что говоритъ ваша пріятельница. Она говоритъ, ей кажется, что они такъ думаютъ. Потомъ ясно, что онъ шатался около этого мѣста прежде съ тѣми самыми людьми, которые совершили убійство, и что онъ могъ слышать, и вѣроятно слышалъ объ этихъ деньгахъ; а потомъ его не было дома въ эту самую ночь.

— Все-таки я не могу этого думать. Еслибъ вы знали, какіе у него отецъ и мать!

Капитанъ Мэррэбль не могъ не подумать, что если честный человѣкъ можетъ имѣть мошенника-отца, то честный мельникъ можетъ имѣть вора-сына.

— Еслибъ вы видѣли, въ какомъ мѣстѣ они живутъ! Я особенно имъ интересуюсь.

— Въ такомъ случаѣ, разумѣется, молодой человѣкъ долженъ быть невиненъ.

— Не смѣйтесь надо мною, Уальтеръ.

— Почему это мѣсто такъ васъ интересуетъ?

— Я право сама не знаю почему. Отецъ, мать и сестра люди интересные. И по-своему они такъ добры! У нихъ были большія непріятности — очень большія. И мѣсто такое прохладное, красивое, все окружено ручьями и плакучими ивами, крыша соломенная, мѣстами доходящая почти до земли, и я никогда не слыхала пріятнѣе звука мельничнаго колеса.

— Будемъ надѣяться, что онъ невиненъ, Мэри.

— Надѣюсь, что онъ невиненъ. Притомъ мои друзья принимаютъ большое участіе въ этомъ семействѣ. Фенуики ихъ очень любятъ, а мистеръ Джильморъ ихъ хозяинъ.

— Онъ судья?

— Да, онъ судья.

— Что это за человѣкъ?

— Человѣкъ очень хорошій; нельзя лучше быть; совершенный джентльмэнъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? И жена у него такое же совершенство?

— Мистеръ Джильморъ не женатъ.

— Сколько ему лѣтъ?

— Кажется, тридцать-три года.

— Имѣетъ прекрасное помѣстье и не женатъ! Какой случай вы пропустили, Мэри!

— Развѣ вы думаете, Уальтеръ, что дѣвушка должна желать выйти за человѣка только потому, что онъ совершенный джентльмэнь, что у него прекрасное помѣстье и что онъ еще не женатъ?

— Говорятъ, что вообще такъ бываетъ — не правда ли?

— Я надѣюсь, что вы этого не думаете. Всякая дѣвушка была бы очень рада выйти за мистера Джильмора — еслибы она любила его.

— Но вы не любите?

— Вы знаете, я говорю не о себѣ, и вамъ не слѣдуетъ дѣлать личныхъ намековъ.

Эти родственныя прогулки по берегамъ Лёруэля были, по всей вѣроятности, неблагопріятны для надеждъ Джильмора.

Глава XV.
ПОЛИЦІЯ СБИВАЕТСЯ СЪ ТОЛКУ.

Засѣданіе судей происходило въ Гейтесбёри во вторникъ и Сэмъ Брэтль былъ посаженъ въ тюрьму. Фенуикъ доставилъ ему защитника. Пасторъ ходилъ въ понедѣльникъ вечеромъ на мельницу и сильно убѣждалъ стараго мельника въ необходимости законной помощи для его сына. Сначала Брэтль былъ суровъ, несговорчивъ и почти нѣмъ. Онъ сидѣлъ на скамьѣ у двери, устремивъ глаза на разобранную мельницу, и уныло качалъ головой, какъ будто ему непріятно и больно было слышать то, что говорили ему. Мистриссъ Брэтль стояла въ дверяхъ и слушала, что говорятъ, не произнося ни слова. Если пасторъ не могъ убѣдить, то нечего было и думать, чтобъ ея слова могли сдѣлать какую-нибудь пользу. Она стояла, отирая слезы и съ мольбой въ глазахъ, между тѣмъ какъ ея мужъ даже не зналъ, что она тутъ. Наконецъ онъ всталъ съ мѣста и позвалъ:

— Мэджи, Мэджи!

Она подошла и положила руку на его плечо.

— Принеси мнѣ, мать, кошелекъ, сказалъ онъ.

— Ничего этого не нужно, сказалъ пасторъ.

— Господа даромъ не станутъ трудиться для такихъ людей, какъ нашъ сынъ, сказалъ мельникъ. — Принеси мнѣ, говорю тебѣ, мать, кошелекъ. Въ немъ немного, но найдется нѣсколько гиней, которыхъ, можетъ быть, будетъ достаточно. Все-равно такъ или иначе растратить ихъ.

Разумѣется, Фенуикъ отказался взять деньги. Онъ растолкуетъ адвокату, что ему заплатятъ надлежащимъ образомъ за труды и этого пока будетъ достаточно. Только, какъ онъ объяснилъ, ему необходимо имѣть уполномочіе отъ отца. Если возникнетъ дѣло, то для молодого человѣка лучше будетъ, чтобъ его защищали съ помощью отца, чѣмъ посторонняго.

— Понимаю, мистеръ Фенуикъ, понимаю, сказалъ старикъ: — вы поступаете какъ добрый сосѣдъ. Но лучше было бы, еслибъ вы дали намъ погаснуть какъ свѣтильнѣ.

— Батюшка, сказала Фэнни: — я не хотѣла бы, чтобъ ты говорилъ такимъ образомъ, выставляя Сэма виноватымъ, когда никто еще этого не доказалъ.

Мельникъ опять покачалъ головой, но ничего больше не сказалъ, а пасторъ, получивъ желаемое полномочіе, воротился съ пасторатъ.

Взяли защитника и Сэмъ былъ обвиненъ. Противъ него не было прямыхъ уликъ и ничего нельзя было сдѣлать, пока не будутъ взяты другіе люди, которыхъ отыскивали. Полиція прослѣдила обѣихъ людей до одного коттэджа миль за пятнадцать отъ Бёльгэмптона, въ которомъ, жила старуха, мать Точильщика. У мистриссъ Бёрроусъ нашли молодую женщину, недавно у ней поселившуюся, которая слыла въ сосѣдствѣ женою Точильщика.

Но о Точильщикѣ ничего болѣе нельзя было узнать, кромѣ того, что онъ былъ въ этомъ коттэджѣ въ воскресенье утромъ и потомъ ушелъ, по своему обыкновенію. Старуха клялась, что онъ провелъ дома всю субботнюю ночь, но разумѣется полицейскіе этому не повѣрили. Развѣ полицейскіе вѣрятъ чему-нибудь! О телегѣ и лошади мать показала, что она не знаетъ ничего. У сына ея не было ни лошади, ни телеги, сколько ей было извѣстно. Потомъ она показала, что очень мало знаетъ о своемъ сынѣ, который никогда съ ней не жилъ; молодую женщину она взяла къ себѣ изъ милости недѣли двѣ тому назадъ. Мать вовсе не думала утверждать, что сынъ ея честный человѣкъ и честно добываетъ пропитаніе. Образъ жизни Точильщика былъ такъ хорошо извѣстенъ, что даже матери нечего было пытаться это опровергать. Но она увѣряла, что сама она честная женщина, и показала на нѣсколько бутылокъ съ водкой и черствыхъ сухарей, находившихся на ея окнѣ, для доказательства, что она живетъ честной, приличной торговлей.

Сэмъ, разумѣется, былъ оставленъ въ тюрьмѣ. Главный констэбль округа потребовалъ еще недѣли для новыхъ справокъ и выразилъ сильное убѣжденіе, что онъ захватитъ Точильщика и его пріятеля до истеченія недѣли. Гейтесбёрійскій адвокатъ слабо пытался выпросить Сэма на поруки, такъ какъ по его показанію «противъ него нѣтъ ни малѣйшей тѣни подозрѣнія». Но бѣднаго Сэма опять отправили въ тюрьму и онъ оставался тамъ всю недѣлю. Въ слѣдующій вторникъ повторилась та же сцена. Точильщика не поймали и потребовалась новая отсрочка. Лицо главнаго констэбля вытянулось длиннѣе прежняго, а въ голосѣ его было менѣе самоувѣренности. Онъ думалъ, что Точильщикъ уѣхалъ въ воскресенье съ раннимъ поѣздомъ въ Бирмивгэмъ. Узнали, что въ Бирмингэмѣ у него были пріятели. Еще потребовалась отсрочка на недѣлю съ тѣмъ, чтобы въ концѣ этой недѣли она возобновлена была, если окажется необходимо. Полицейскій какъ будто думалъ, что къ тому времени, если только Точильщикъ не провалится сквозь землю, то присутствіе его на землѣ должно быть доказано. На этотъ разъ гейтесбёрійскій адвокатъ громко требовалъ освобожденія Сэма, ссылался на актъ о личной свободѣ и о несправедливости заключенія въ тюрьмѣ безъ достаточныхъ уликъ. Но судьи не освободили Сэма.

— Когда мнѣ сказали, что молодой человѣкъ прятался въ канавѣ возлѣ дома убитаго за нѣсколько дней до убійства, развѣ это не улика, мистеръ Джонсъ? спросилъ сэр-Томасъ Чарлисъ владѣлецъ Чарликотса.

— Вовсе не улика, сэр-Томасъ. Еслибъ меня нашли сидящимъ въ канавѣ, это не было бы уликой противъ меня.

— Да, это было бы очень сильной уликой и я не колеблясь арестовалъ бы васъ, мистеръ Джонсъ.

На это мистеръ Джонсъ отвѣчалъ энергичнымъ возраженіемъ, но оно ни кчему не повело и бѣднаго Сэма въ третій разъ отправили въ тюрьму.

Въ первые десять дней на мельницѣ не работали. Рабочіе, нанятые Брэтлемъ, перестали приходить по собственному своему побужденію, и все находилось тамъ въ такомъ положеніи, въ какомъ работники оставили вечеромъ въ субботу. Въ этомъ было что-то невыразимо грустное, такъ какъ у старика не было даже предлога идти работать на мельницу и не кчему было приложить рукъ. По прошествіи десяти дней Джильморъ пришелъ на мельницу и предложилъ продолжать и окончить работы отъ себя. Если мельница не станетъ дѣйствовать, старикъ не будетъ въ состояніи жить и платить аренду. Во всякомъ случаѣ лучше позволять этому великому горю помрачить все до такой степени, чтобъ трудолюбіе превратилось въ праздность, а стѣсненныя обстоятельства въ пищету. Но сквайру очень трудно было сладить съ мельникомъ. Сначала старикъ Брэтль не хотѣлъ ни дать согласіе, ни отказать. Когда сквайръ сказалъ ему, что имѣніе нельзя оставлять въ такомъ положеніи, онъ выразилъ желаніе выйти на дорогу, лечь тамъ и умереть — но не прежде какъ кончится законный срокъ его аренды.

— Я, кажется, не долженъ вамъ ничего до будущаго Михайлова дня, а сѣно еще не убрано.

Джильморъ, который былъ очень терпѣливъ, увѣрилъ его, что онъ не имѣлъ желанія намекать на деньги за аренду, что о деньгахъ за аренду не будетъ и рѣчи даже когда наступитъ срокъ, если въ то время мельникъ будетъ не при деньгахъ. Но не лучше ли, чтобъ мельницу, по-крайней-мѣрѣ, привести въ порядокъ?

— Конечно, лучше было бы, сквайръ, сказала мистриссъ Брэтль. — Его убиваетъ лѣность.

— Полно городить вздоръ, сказалъ мельникъ, свирѣпо обернувшись къ ней: — тебя не спрашиваютъ. Я самъ посмотрю, сквайръ, завтра или послѣ-завтра.

Послѣ еще трехдневнаго бездѣйствія на мельницѣ сквайръ опять пришелъ и привелъ съ собою пастора и они вдвоемъ успѣли устроить такъ, чтобъ поправки тотчасъ же возобновились. Мельницу починятъ окончательно, а домъ останется до слѣдующаго лѣта. Самъ Брэтль, разъ согласившись, не заботился о томъ, сколько сломаютъ и сколько построятъ.

— Дѣлайте какъ знаете, сказалъ онъ: — я теперь ничто. Женщины гоняютъ меня по дому, какъ будто у меня тамъ нѣтъ никакого дѣла.

Итакъ молотки и топоры опять застучали, а старикъ Брэтль сидѣлъ и совершенно безмолвно смотрѣлъ на работниковъ. Разъ увидавъ, что два человѣка и мальчикъ тащили лѣстницу, онъ съ усмѣшкой обернулся къ женѣ и сказалъ:

— Сэмъ отправилъ бы себя ко всѣмъ чертямъ прежде чѣмъ рѣшился бы попросить другого помочь ему въ такомъ дѣлѣ.

Мистриссъ Брэтль говорила послѣ мистриссъ Фенуикъ, что онъ и утромъ, и днемъ, и ночью думалъ о двухъ заблудшихся дѣтяхъ. Когда я говорю ему о Джорджѣ — это былъ фермеръ близъ Фордингбриджа — или о мистриссъ Джэй — которая была жена торговца желѣзными издѣліями въ Уорминстерѣ — онъ нисколько ими не утѣшается, сказала мистриссъ Брэтль. — Мнѣ кажется, онъ ихъ не любить именно потому, что они могутъ держать высоко голову.

По истеченіи трехъ недѣль Точильщика еще не нашли, и другіе, кромѣ Джонса, защитника, начали говорить, что Сэма Брэтля слѣдуетъ выпустить изъ тюрьмы. Фенуикъ былъ ясно такого мнѣнія, что его не слѣдуетъ задерживать, если найдется поручитель. Сквайръ былъ осторожнѣе и говорилъ, что его побѣгъ сдѣлаетъ невозможнымъ для полиціи напасть на слѣдъ настоящихъ убійцъ.

— Безъ сомнѣнія, онъ знаетъ болѣе, чѣмъ онъ сказалъ, прибавилъ Джильморъ: — и вѣроятно скажетъ это наконецъ. Если его выпустить, онъ не скажетъ ничего.

Въ полиціи всѣ думали, что Сэмъ присутствовалъ при убійствѣ и что его слѣдуетъ держать въ тюрьмѣ, а потомъ подвергнуть суду. Очень старались полицейскіе достать улики противъ него. Они говорили, что его сапогъ пришелся къ слѣду найденному въ грязи на дворѣ фермы. Мѣрка была снята въ воскресенье. Это была улика. Потомъ безпрестано допрашивали Аньесу Попъ и вырвали у бѣдной дѣвушки признаніе, что она любитъ Сэма болѣе всего во всемъ обширномъ свѣтѣ. Если его заключатъ въ тюрьму, она согласна идти въ тюрьму вмѣстѣ съ нимъ. Если его присудятъ къ висѣлицѣ, она желаетъ быть повѣшена вмѣстѣ съ нимъ. У нея нѣтъ тайны, которую бы она не сказала ему, но, разумѣется — такъ она клялась нѣсколько разъ — она никогда не говорила ему ни слова о шкатулкѣ старика Трёмбёля. Ей кажется, что она не говорила объ этомъ никому, но она готова присягнуть на смертномъ одрѣ, что никогда не говорила Сэму Брэтлю. Главный констэбль увѣрялъ, что онъ никогда не встрѣчалъ болѣе упрямой или болѣе хитрой молодой женщины. Сэр-Томасъ Чарлисъ былъ твердаго мнѣнія, что никакого поручительства не слѣдуетъ принимать. Согласились дать еще недѣлю отсрочки съ тѣмъ условіемъ, что если ничего важнаго не окажется въ это время, и если ни одинъ изъ подозрѣваемыхъ людей не будетъ тогда въ тюрьмѣ, Сэма выпустятъ на поруки — на хорошія, основательныя поруки — самого его за 400, а его поручителей за 200 каждаго.

— Кто за него поручится? спросилъ сквайръ, уѣзжая съ своимъ другомъ, пасторомъ изъ Гейтесбёри.

— Въ этомъ, кажется, затрудненій не будетъ.

— Но кто же — во-первыхъ, его отецъ?

— Его братъ Джорджъ и Джэй изъ Уорминстера, женатый на его сестрѣ, сказалъ пасторъ.

— Я сомнѣваюсь въ нихъ обоихъ, сказалъ сквайръ.

— Онъ не будетъ нуждаться въ поручителяхъ. Скорѣе я самъ пойду. Онъ будетъ имѣть поручителей. Если встрѣтится затрудненіе, Джонсъ поручится за него, а я позабочусь выручить Джонса. Его не слѣдуютъ притѣснять такимъ образомъ.

— Мнѣ кажется, никто и не пытался притѣснять его, Фрэнкъ.

— Это будетъ притѣсненіе, если родные братья не помогутъ ему. Это не оттого, чтобы они вникнули въ дѣло и считали его виновнымъ, а просто, они поступаютъ такъ какъ имъ велятъ, точно бараны. Чѣмъ болѣе я думаю объ этомъ, тѣмъ болѣе мнѣ кажется, что онъ не участвовалъ въ убійствѣ.

— Никогда не зналъ я человѣка, который такъ часто мѣнялъ бы свои мнѣнія, какъ вы, сказалъ Джильморъ.

Въ эти три недѣли посѣщенія главнаго констэбля Тоффи въ тотъ коттэджъ, въ которомъ жила мистриссъ Бёрроусъ, повторялись чаще, чѣмъ это было пріятно старухѣ. Коттэджъ этотъ былъ за четыре мили отъ Девиза, на краю выгона за полмили отъ большой дороги, которая вела изъ этого города въ Марльборугъ. Года два тому назадъ тамъ находилось значительное пространство неогороженной земли, а на мѣстѣ, называемомъ Пайкрофтской Общиной, была небольшая группа коттэджей, достаточныхъ для того, чтобы составить деревушку самаго ничтожнаго разряда. Тамъ не было дома съ большими притязаніями, какъ очень маленькая пивная лавочка, снабжавшая пайкрофтцевъ всѣмъ необходимымъ для общественной жизни, а другихъ лавокъ не было, кромѣ булочной, владѣльцу которой рѣдко приходилось продавать хлѣбъ, и заведеніе для продажи водки, которое содержала мистриссъ Бёрроусъ. Жители были по большей части работники, нѣкоторые лѣтомъ занимались выдѣлкой кирпича, и ходила молва, что пайкрофтцы вообще не отличались правильной работой и трезвымъ трудолюбіемъ. Однако плата за коттэджи выплачивалась, а то жильцы были бы выгнаны, и мистриссъ Бёрроусъ жила въ своемъ коттэджѣ лѣтъ шесть и славилась въ сосѣдствѣ за наружную опрятность и вниманіе, къ приличной жизни. Лѣтомъ всегда бывало полдюжины большихъ подсолнечниковъ на ключкѣ земли, называемомъ садомъ, былъ и розовый кустъ и жимолость надъ дверью, а въ углу пень, на которомъ еще выходили листья и росли ягоды. Когда главный констэбль Тоффи посѣщалъ ее, всегда доходило до колкихъ словъ, потому что мистриссъ Бёрроусъ вовсе не прочь была показать, какъ ей непріятны утреннія посѣщенія мистера Тоффи.

Уже было сказано, что въ это время мистриссъ Бёрроусъ жила не одна. Съ нею жила молодая женщина, которую Тоффи считалъ женою Ричардса Бёрроуса, Точильщика тожъ. Въ первый пріѣздъ свой въ Пайкрофтъ Тоффи конечно больше всего желалъ удостовѣриться, не знаетъ ли старуха, гдѣ находится ея сынъ. Но второе, третье и четвертое посѣщеніе было скорѣе сдѣланы младшей, чѣмъ старшей женщинѣ. Тоффи вѣроятно узналъ изъ своей обширной опытности, что человѣкъ съ характеромъ Точильщика скорѣе положится на молодую, чѣмъ на старую женщину, и что молодая женщина все-таки скорѣе измѣнитъ довѣрію, чѣмъ старшая — отчасти изъ нескромности, а отчасти, увы! изъ вѣроломства. Но, если предполагаемая мистриссъ Бёрроусъ младшая и знала что-нибудь о поступкахъ Точильщика, она не оказалась ни нескромной, ни вѣроломной. Тоффи ничего не могъ выпытать у нея. Она была болѣзненна, слаба, угрюма и молчалива. Она думала, что не обязана говорить, гдѣ она жила передъ пріѣздомъ въ Пайкрофтъ. Она жила не съ мужемъ, да и мужа у нея нѣтъ. А еслибъ и былъ, то она не станетъ этого говорить. Дѣтей у нея нѣтъ и она не знаетъ, съ какой стати ему разспрашивать ее. Она изъ Лондона. По-крайней-мѣрѣ теперь оттуда, и она не знаетъ, съ какой стати ему разспрашивать ее какъ ее зовутъ. Зовутъ ее Анна Бёрроусъ, если онъ хочетъ называть ее такъ. Она больше не хочетъ отвѣчать. Нѣтъ, она не будетъ больше отвѣчать ни на какіе вопросы. Нѣтъ, она не скажетъ, какъ ее звали до замужства.

Тоффи имѣлъ свои причины разспрашивать эту бѣдную женщину, но никому не объяснялъ этихъ причинъ. Онъ не могъ, однако, допытаться большихъ свѣдѣній, чѣмъ заключалось въ вышеприведенныхъ отвѣтахъ, которые, по большей части, были справедливы. Ни мать, ни младшая женщина не знали, гдѣ теперь можно было найти героя приключенія, по прозванію Точильщика, и вся уильтширская полиція начала бояться, что ее перехитрятъ.

— Вы, вѣроятно, никогда не были въ Бёльгэмптонѣ съ вашимъ мужемъ? спросилъ Тоффи.

— Никогда, отвѣчала предполагаемая жена Точильщика: — но какое вамъ дѣло, гдѣ я была?

— Не отвѣчай ему больше ни слова, сказала мистриссъ Бёрроусъ.

— Не буду, отвѣчала та.

— Вы совсѣмъ не бывали въ Бёльгэмптонѣ? спросилъ Тоффи.

— О, Боже, Боже! сказала младшая женщина.

— Мнѣ кажется, вы были тамъ одинъ разъ, сказалъ Тоффи.

— Вамъ что до этого за дѣло? спросила мистриссъ Бёрроусъ-старшая. Чортъ васъ дери! Убирайтесь отсюда. Вы не имѣете права быть здѣсь, и не останетесь. А если вы не уйдете, я вамъ голову размозжу. Мнѣ никакого нѣтъ дѣла до полиціи, да и ни до кого. Мы не сдѣлали ничего. Если онъ размозжилъ голову этому господину, то мы въ этомъ не виноваты, ни она, ни я.

— А все-таки я думаю, что мистриссъ Бёрроусъ была въ Бёльгэмптонѣ, сказалъ полицейскій.

Послѣ этого такъ называемая мистриссъ Бёрроусъ-младшая не сказала ни слова и констэбль Тоффи скоро ушелъ. Во всякомъ случаѣ онъ былъ убѣжденъ, что гдѣ бы ни были убійцы, одинъ или нѣсколько, участвовавшіе съ Сэмомъ Брэтлемъ въ убійствѣ — потому что въ виновности Сэма онъ былъ убѣжденъ — ни мать, ни такъ называемая жена ничего не знали о томъ, гдѣ находится онъ. Онъ въ сердцѣ осуждалъ варвикширскую, глостерскую, ворчестерширскую, сомерсетширскую полиціи за то, что Точильщикъ не былъ взятъ. Особенно осуждалъ онъ варвикширскую полицію, будучи совершенно увѣренъ, что Точильщикъ былъ въ Бирмингэмѣ. Еслибъ полиція въ тѣхъ графствахъ исполняла свою обязанность такъ, какъ уильтширская, то Точильщикъ и его сообщники скоро были бы взяты. Но о немъ ничего болѣе нельзя было узнать и Тоффи оставилъ Пайкрофтъ съ тяжелымъ сердцемъ.

Глава XVI.
МЭРИ ЛАУТЕРЪ СПРАШИВАЕТЪ СОВѢТА.

Всѣ эти поиски за убійцами Трёмбёля и повтореніе ареста Сэма Брэтля происходили въ сентябрѣ, и въ томъ же самомъ мѣсяцѣ энергія другихъ юристовъ сильно дѣйствовала по совершенно другому поводу. Могли ли Блокъ и Кёрлингъ увѣрить капитана Мэррэбля, что часть наслѣдства будетъ для него спасена, если этотъ безжалостный отецъ дѣйствительно захватилъ все? Не было ни тѣни сомнѣнія, что если что-нибудь осталось, то не по деликатности полковника. Онъ принялся за дѣло, расплатился съ кредиторами, которые пристали къ нему, какъ только онъ получилъ деньги, началъ играть въ карты, давалъ векселя и употреблялъ всѣ силы, чтобы истратить весь капиталъ. Но вопросъ, нельзя ли спасти пять тысячъ, которыя перешли въ руки одной дамы, увѣрявшей, что она очень нуждается въ этихъ деньгахъ, Блокъ и Кёрлингъ думали, что это можно, но не навѣрно. Вѣроятно, можно бы, еслибъ капитанъ согласился начать дѣло въ судѣ присяжныхъ, въ каковомъ случаѣ вся исторія безчестія его отца, разумѣется, должна быть доказана. Или, можетъ быть, угрожая сдѣлать это, можно заставить друзей этой дамы возвратить эту сумму съ тѣмъ, чтобы получить подарокъ изъ этихъ денегъ?

— Мы имъ предложимъ пятьдесятъ, а можетъ быть онѣ возьмутъ и сто, говорили Блокъ и Кёрлингъ.

Все это раздражило капитана. Онъ чувствовалъ сильное отвращеніе прибѣгать къ закону, посредствомъ чего эта исторія должна разгласиться.

— Я не стану увѣрять, что дѣлаю это для моего отца, сказалъ онъ дядѣ.

Пасторъ Джонъ пожалъ плечами и покачалъ головой, показывая этимъ, что конечно дѣло было непріятное, но такъ какъ полковникъ носилъ имя Мэррэбль, то его слѣдовало щадить, если возможно.

— Собственно для меня, продолжалъ капитанъ: — а отчасти можетъ быть и для всего нашего семейства, я готовъ перенести скорѣе все, чѣмъ видѣть въ газетахъ это грязное дѣло. Если я это сдѣлаю, я никогда не буду въ состояніи воротиться къ моему полку.

— Такъ лучше предоставьте Блоку и Кёрлингу устроить сдѣлку и получить что можно, сказалъ пасторъ Джонъ равнодушно и раздраженнымъ тономъ, ясно показывавшимъ, что онъ будетъ считать эту сдѣлку дружелюбной и пріятной для всѣхъ сторонъ. Спокойствіе дяди и отсутствіе ужаса къ сдѣланной несправедлисти было очень прискорбно для капитана Мэррэбля.

— Бѣдный Уатъ! сказалъ однажды пасторъ о своемъ развращенномъ братѣ: — онъ никогда не могъ удержать двухъ шиллинговъ въ рукахъ. Я давно рѣшилъ, что ничто на свѣтѣ не заставитъ меня дать ему полкроны. Я долженъ сказать, что онъ не разсердился, когда я ему это сказалъ.

— Зачѣмъ ему брать полкроны отъ васъ?

— Онъ всегда походилъ на губку, которая втягиваетъ и большія и маленькія капли. Онъ выманилъ у бѣднаго Грегори десять тысячъ фунтовъ около того времени, какъ ты родился, и Грегори еще и теперь плачется на это.

— Меня убиваетъ безславіе этихъ поступковъ, сказалъ молодой человѣкъ.

— Непріятно будетъ, если это напечатаютъ въ газетахъ, сказалъ пасторъ Джонъ. — Только онъ былъ такой пріятный человѣкъ и такой красавецъ! Я всегда наслаждался его обществомъ, застегнувъ мои карманы.

И это былъ пасторъ, проповѣдывавшій честное и нравственное поведеніе и жившій самъ сообразно своимъ проповѣдямъ! Капитану почти представилось, что небо и земля столкнутся и тучи разразятся громомъ, а горы распадутся надвое при одномъ намекѣ на безчестный поступокъ его отца. Но грѣхи противъ насъ всегда грѣшнѣе грѣховъ противъ другихъ.

У капитана было болѣе симпатичныхъ слушателей въ Верхнемъ переулкѣ; не то чтобы которая-нибудь изъ дамъ строго говорила о его отцѣ, но онѣ искренію раздѣляли его огорченіе. Еслибы онъ могъ спасти хоть 4,500, проценты съ этой суммы позволятъ ему жить въ Англіи въ своемъ полку. Онъ могъ бы это сдѣлать, еслибъ даже получилъ и 4000.

— Имѣя 150 ф. въ годъ, сказалъ онъ: — я могъ бы жить прилично и сводить концы съ концами. Я долженъ былъ бы отказаться отъ разныхъ разностей, но не плакалъ бы о нихъ.

Тутъ опять онъ сталъ увѣрять, что для него необходимо только выкинуть изъ головы мысль объ этихъ деньгахъ.

— Еслибъ я могъ это рѣшить и покончить съ этимъ, сказалъ онъ: — я былъ бы спокоенъ.

— Совершенно справедливо, мой милый, сказала старушка. — Мое мнѣніе о деньгахъ таково, что, много у ихъ васъ или мало, вамъ слѣдуетъ устроиться такъ, чтобы вамъ не надо было думать о нихъ. Вы должны обращаться съ вашими деньгами какъ съ жетонами въ дѣтской игрѣ, чтобъ деньги не имѣли никакого значенія. Такъ и бываетъ, когда вы поставили ваши дѣла на приличную ногу.

Такимъ образомъ обѣ дамы въ Верхнемъ переулкѣ и капитанъ, жившій въ пасторатѣ дяди въ Нижнемъ городѣ, сдѣлались очень дружны, и короткость была такъ же велика съ младшей, какъ и съ старшей родственницей — совершенно такъ же велика и конечно гораздо пріятнѣе. Они постоянно гуляли вмѣстѣ, какъ кузены могутъ гулять, и разсуждали о каждомъ оборотѣ дѣла, какой принимала переписка съ Блокомъ и Кёрлингомъ. Капитанъ Мэррэбль пріѣхалъ къ дядѣ въ домъ на недѣлю или десять дней, но его уговорили остаться до окончанія этого дѣла. Отпускъ его продолжался до конца ноября, и могъ продолжиться, еслибъ онъ пожелалъ, до возвращенія въ Индію.

— Оставайся здѣсь до конца ноября, говорилъ пасторъ Джонъ. — Къ чему тратить деньги въ лондонской гостинницѣ? Только не влюбись въ кузину Мэри.

Капитанъ остался, повинуясь одной половинѣ совѣта дяди, и обѣщался повиноваться другой половинѣ. Тетушка Сэра также боялась любви и предостерегала Мэри.

— Милая Мэри, говорила она: — ты и Уальтеръ воркуете какъ голубки.

— Мнѣ очень онъ нравится, смѣло сказала Мэри.

— И мнѣ также, душа моя. Онъ джентльмэнъ и умный человѣкъ, и вообще хорошо переноситъ большую непріятность. Онъ мнѣ нравится. Но я не думаю, чтобъ слѣдовало влюбляться, когда есть сильныя причины противъ этого.

— Конечно, если это зависитъ отъ насъ.

— Это дѣвичьи глупости, Мэри, ты знаешь это. Еслибъ дѣвушка сказала мнѣ, что она влюбилась оттого, что это зависѣло не отъ нея, я скажу ей, что она не стоитъ любви мужчины.

— Но какую же вы имѣете на это причину, тетушка Сэра?

— Потому что это не годилось бы для мистера Джильмора.

— Я не обязана исполнять желанія мистера Джильмора.

— Этого я не знаю. Притомъ, это не годилось бы и для самого Уальтера. Какъ онъ можетъ жениться, когда у него обобрали все состояніе?

— Но я не имѣю ни малѣйшаго намѣренія влюбляться въ него. Несмотря на то, что сказала, я надѣюсь, что это зависитъ отъ меня. Притомъ, мои чувства къ нему таковы, какъ были бы къ моему брату. Я почти поняла, что значитъ имѣть брата.

Въ этомъ миссъ Лаутеръ вѣроятно ошибалась. Она знала своего кузена только одинъ мѣсяцъ. Одного мѣсяца слишкомъ достаточно для того, чтобы сознать удовольствіе имѣть обожателя, но можно сомнѣваться, не нуженъ ли болѣе ли продолжительный періодъ для установленія братской короткости.

— Мнѣ кажется, на твоемъ мѣстѣ, сказала миссъ Мэррэбль послѣ нѣкотораго молчанія: — я разсказала бы ему о мистерѣ Джильморѣ.

— Разсказали бы, тетушка Сэра?

— Я думаю. Еслибъ онъ дѣйствительно былъ твой братъ, ты разсказала бы ему.

Вѣроятно, когда миссъ Мэррэбль подавала этотъ совѣтъ, ея мнѣніе объ успѣхѣ Джильмора было благопріятнѣе, чѣмъ оправдывали обстоятельства. Хотя между теткой и племянницей много было говорено о Джильморѣ и его предложеніяхъ, Мэри никогда не имѣла возможности объяснить вполнѣ свои мысли и чувства. Она сама не думала, что можетъ рѣшиться принять его предложеніе, и теперь это мнѣніе вкоренилось въ ней сильнѣе прежняго. Но еслибъ она сказала это въ выраженіяхъ, которыя могли убѣдить ея тетку, тетка безъ сомнѣнія спросила бы ее, зачѣмъ же она оставила этого человѣка въ неизвѣстности. Хотя она знала, что каждую минуту, когда она принуждена была дѣйствовать, она старалась дѣйствовать какъ слѣдуетъ, однако ее преслѣдовало полуубѣжденіе, что она была малодушна и почти себялюбива. Ея искреннѣйшіе друзья писали къ шей и говорили съ нею такъ, какъ будто она наконецъ непремѣнно выйдетъ за мистера Джильмора. Джэнетъ Фенуикъ писала къ ней объ этомъ въ своихъ письмахъ, какъ о дѣлѣ совершенно рѣшеномъ, а тетушка Сэра конечно этого ожидала, а между тѣмъ Мэри была почти увѣрена, что этого быть не могло. Не лучше ли ей написать къ Джильмору тотчасъ, а не ждать окончанія скучныхъ шести мѣсяцевъ, опредѣленныхъ имъ какъ срокъ, въ концѣ котораго онъ можетъ возобновить свое предложеніе? Еслибъ тетушка Сэра знала все это, еслибъ ей было извѣстно, какъ Мэри была готова написать такое письмо — она вѣроятно не посовѣтовала бы племянницѣ разсказать кузену о Джильморѣ. Она думала, что разсказъ этотъ заставитъ кузена Уальтера понять, что онъ не долженъ позволить себѣ мѣшать, но разсказъ этотъ, такъ какъ Мэри его разскажетъ, могъ имѣть совершенно обратное дѣйствіе. А все-таки Мэри думала, что она разскажетъ. Такъ было бы пріятно посовѣтоваться съ братомъ! Такъ было бы отрадно поговорить объ этомъ съ тѣмъ, кто сталъ бы ей сочувствовать — съ тѣмъ, кто не пожелалъ бы навязать ее на шею Джильмору просто потому, что Джильморъ былъ прекрасный человѣкъ и имѣлъ порядочное состояніе! Даже отъ Джэнетъ Фенуикъ, которую она нѣжно любила, она никогда не могла добиться того сочувствія, въ которомъ она нуждалась. Джэнетъ была лучшимъ другомъ на свѣтѣ — ею руководило въ этомъ дѣлѣ просто желаніе оказать услугу двумъ лицамъ, которыхъ она любила. Но между нею и Мэри въ этомъ дѣлѣ не было сочувствія.

— Выдьте за него, говорила Джэнетъ: — и вы будете обожать его впослѣдствіи.

— Я хочу обожатъ его прежде, говорила Мэри.

Она рѣшилась разсказать Уальтеру Мэррэблю, въ какомъ она находилась положеніи. Они опять гуляли на берегахъ Лёруэля, сидѣли вмѣстѣ на покатости, сдѣланной для поддержанія нѣсколькихъ сотенъ ярдовъ канала, тамъ гдѣ рѣка принимала быстрое теченіе внизъ. Они сидѣли между каналомъ и рѣкой, ногами къ послѣдней, и Уальтеръ закуривалъ сигару. Очень легко было навести разговоръ на бёльгэмптонскія дѣла, такъ какъ Сэмъ еще сидѣлъ въ тюрьмѣ и письма Джэнетъ были наполнены таинственностью, окружавшей убійство Трёмбёля.

— Кстати, сказала Мэри: — я должна кое-что разсказать вамъ о мистерѣ Джильморѣ.

— Разскажите, сказалъ онъ, повертывая сигару во рту, чтобъ она раскурилась отъ вѣтра.

— Но я не стану разсказывать, если вы этимъ не заинтересуетесь. То, что я вамъ разскажу, должно васъ интересовать.

— Онъ вамъ сдѣлалъ предложеніе?

— Да.

— Я это зналъ.

— Какъ вы могли это знать? Никто вамъ не говорилъ.

— Я былъ въ этомъ увѣренъ по тону, которымъ вы говорили о немъ; но я думалъ также, что вы отказали ему. Можетъ быть, я въ этомъ ошибался?

— Нѣтъ.

— Вы отказали ему?

— Да.

— Я не вижу, чтобъ было что разсказывать, Мэри.

— Не будьте такъ нелюбезны, Уальтеръ. Есть о чемъ разсказать, и даже о томъ, что тревожитъ меня. Еслибъ не это, я не предложила бы разсказать вамъ. Я думала, что вы подадите мнѣ совѣтъ и скажете, что должна я дѣлать.

— Но вы отказали ему, вы сдѣлали это, безъ сомнѣнія, основательно — безъ моего совѣта, и я не могу уже быть вамъ полезенъ ничѣмъ.

— Вы должны позволить мнѣ разсказать и выслушать меня терпѣливо. Мнѣ кажется, я не разсказала бы вамъ, еслибъ почти не рѣшилась, но на что, я вамъ не скажу, а вы должны посовѣтовать мнѣ. Во-первыхъ, хотя я отказала ему, дѣло еще не рѣшено и онъ можетъ сдѣлать мнѣ предложеніе опять, если захочетъ.

— Онъ имѣетъ ваше позволеніе на это?

— Ну, да. Надѣюсь, что я не поступила дурно. Я такъ старалась поступить справедливо.

— Я не говорю, что вы поступили не такъ.

— Мнѣ онъ очень нравится, я нахожу его такимъ добрымъ, и право чувствую, что его привязанность сдѣлаетъ мнѣ большую честь, такъ что я не могла отвѣтить ему, какъ будто я была къ нему совершенно равнодушна.

— Стало быть, онъ возобновитъ свое предложеніе?

— Если захочетъ.

— Онъ истинно любитъ васъ?

— Какъ могу я это сказать? Нѣтъ, это и несправедливо. Я увѣрена, что онъ любятъ меня.

— Такъ что ему будетъ прискорбно лишиться васъ?

— Я знаю, что ему будетъ прискорбно. Мнѣ не слѣдовало бы этого говорить. Но я это знаю.

— Вамъ слѣдуетъ говорить правду, какъ вы думаете. А вы сами — любите его?

— Не знаю. Я люблю его, но еслибъ я услышала, что онъ завтра женится на другой, я очень обрадовалась бы.

— Стало быть, вы не можете любить его?

— Я чувствую, что я думала бы то же самое о всякомъ, кто захотѣлъ бы жениться на мнѣ. Но позвольте мнѣ продолжать мою исторію. Всѣ, кого я люблю, желаютъ, чтобы я за него вышла. Я знаю, что тетушка Сэра совершенно увѣрена, что я наконецъ виду, и думаетъ, что мнѣ слѣдовало бы сдѣлать это тотчасъ. Пріятельница моя Джэнетъ Фенуикъ не можетъ понять, почему я не рѣшаюсь, и только прощаетъ мнѣ оттого, что она увѣрена, что все сдѣлается какъ слѣдуетъ, по ея понятіямъ, когда-нибудь. Мистеръ Фенуикъ точно также всегда говоритъ со мною, какъ будто судьба опредѣлила мнѣ жить въ Бёльгэмптонѣ всю жизнь.

— Развѣ Бёльгэмптонъ такое хорошое мѣсто?

— Очень хорошее; оно мнѣ правится.

— А мистеръ Джильморъ богатъ?

— Довольно богатъ. Можно ли мнѣ было смотрѣть на это, имѣя 1,200 ф. всего-на-всего?

— Такъ скажите же ради Бога, зачѣмъ вы за него не выходите?

— Вы думаете, что я должна?

— Отвѣчайте на мой вопросъ — зачѣмъ вы не выходите?

— Затѣмъ… что я не люблю его… какъ желала бы любить моего мужа.

Послѣ этого капитанъ Мэррэбль, прямо смотрѣвшій ей въ лицо, когда дѣлалъ эти вопросы, отвернулся отъ нея, когда разговоръ кончился. Она оставалась неподвижна и хотѣла оставаться такимъ образомъ, пока онъ не скажетъ ей, что пора воротиться домой. Онъ не подалъ ей совѣтъ, но она предполагала, что слѣдуетъ принять то, что произошло, какъ выраженіе его мнѣнія, что она должна принять предложеніе, такое благопріятное и удовлетворительное для всей семьи. Какъ бы то ни было она не хотѣла ничего говорить болѣе объ этомъ, пока онъ съ нею не заговоритъ. Хотя она нѣжно любила его какъ кузена, однако она нѣсколько боялась его. А теперь она не знала навѣрно, не выражаетъ ли онъ ей своимъ гнѣвомъ неудовольствіе на слабость и безразсудство. Чрезъ нѣсколько времени онъ вдругъ обернулся и взялъ ее за руку.

— Ну что же, Мэри? сказалъ онъ.

— Ну, Уальтеръ!

— Что же вы намѣрены дѣлать?

— Что я должна дѣлать?

— Что вы должны? Вы это знаете. Выйдете ли вы за человѣка, котораго вы уважаете не болѣе этой палки, только потому, что онъ настойчиво дѣлаетъ предложеніе? Не болѣе этой палки, Мэри. Какого рода чувство это должно быть, когда вы говорите, что обрадовались бы, еслибъ онъ завтра женился на другой? Можетъ ли это быть любовь?

— Я никогда никого не любила больше.

— И никогда не будете?

— Какъ я могу это сказать? Мнѣ кажется, что я чувствую не такъ, какъ другія. Я желаю, чтобы кто-нибудь полюбилъ меня — желаю. Я въ этомъ сознаюсь. Мнѣ хочется быть первой для кого-нибудь, но я никогда не встрѣчала еще человѣка, котораго я полюбила бы.

— Лучше подождите, пока найдете его, сказалъ онъ, приподнимаясь и опираясь на руку. — Встанемте и пойдемте домой. Вы спрашивали у меня совѣта и я далъ его вамъ. Не отдавайтесь человѣку, оттого что другіе просятъ васъ о томъ, и оттого что вы думаете, будто можете этимъ угодить имъ и ему. Если это сдѣлаете, вы скоро раскаетесь. Что будете вы дѣлать, если послѣ того какъ выдете за этого человѣка, вы встрѣтите другого, котораго можете, любить?

— Не думаю, чтобы дошло до этого, Уальтеръ.

— Какъ можете вы сказать, какъ можете вы это не допустить иначе, какъ любя человѣка, за котораго выходите замужъ? Вы ни капельки не любите мистера Джильмора и я не могу понять, какъ у васъ можетъ достать мужества думать о томъ, чтобы сдѣлаться его женою. Воротимся домой. Вы спрашивали моего совѣта и получили его. Если вы не примите его, я постараюсь забыть, что подалъ его вамъ.

Разумѣется, она его приняла. Она не сказала ему этого тогда, но разумѣется она будетъ руководиться его совѣтами. Съ какой вѣрностью, съ какой деликатностью чувствъ понялъ онъ.ея положеніе, а не такъ, какъ ея другіе друзья! Онъ съ одного слова сталъ ей сочувствовать. Онъ говорилъ съ нею сурово, строго, почти жестоко. Но такимъ образомъ, желала она, чтобы говорилъ съ нею такъ кто-нибудь принимающій въ ней участіе, на столько интересующійся ею, чтобы такимъ образомъ посовѣтовать ей. Она положится на него какъ на брата и его слова будутъ для нея пріятны, еслибъ даже всегда были такъ строги.

Они молча воротились домой и даже его обращеніе было сурово съ нею; но можетъ быть именно такимъ образомъ держалъ бы себя любящій братъ, подавшій сестрѣ благоразумный совѣтъ и еще не знавшій, будетъ ли этотъ совѣтъ принятъ.

— Уальтеръ, сказала она, когда они приблизились къ городу: — я надѣюсь, что вы нисколько не сомнѣваетесь.

— Насчетъ чего, Мэри?

— Разумѣется, я сдѣлаю такъ, какъ вы говорите.

Глава XVII.
МАРКИЗЪ ТРАУБРИДЖЪ.

Въ концѣ сентября было рѣшено, что Сэма Брэтль слѣдуетъ выпустить изъ тюрьмы, если не явятся какія-нибудь новыя улики въ слѣдующій вторникъ. Въ графствѣ по этому поводу возникло очень сильное чувство — за и противъ Брэтлей, даже можно было бы назвать за и противъ Бёльгэмптона, еслибы важный человѣкъ въ Бёльгэмптонѣ съ своими льстецами и приближенными не высказывалъ прямо мнѣнія, что Сэмъ Брэтль совершилъ убійство и что его слѣдуетъ держать въ тюрьмѣ до-тѣхъ-поръ, пока не настанетъ время вести его на висѣлицу. Этотъ важный человѣкъ былъ маркизъ Траубриджъ, у котораго бѣдный фермеръ Трёмбёль снималъ на аренду землю, и который теперь кажется думалъ, что убійство, совершенное на одномъ изъ арендаторовъ, было оскорбленіемъ для него. Онъ лично сердился на Бёльгэмптонъ, думалъ было уже прекратить свою благотворительность въ приходѣ и рѣшилъ, что не станетъ участвовать въ подпискѣ на починку церкви по-крайней-мѣрѣ три года. На это намѣреніе, можетъ быть, имѣли нѣсколько вліянія мнѣніе и разсказы Пёдльгэма, методистскаго пастора.

Не только то, что Трёмбёль былъ убитъ. Такой знатный и благоразумный человѣкъ, какъ лордъ Траубриджъ, безъ сомнѣнія, зналъ очень хорошо, что въ такой странѣ, какъ Англія, человѣкъ не можетъ быть защищенъ отъ убійцъ или другихъ злодѣевъ только тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ его арендаторъ или фермеръ, или какимъ бы то ни было другимъ образомъ зависѣлъ отъ знатнаго вельможи. Люди, зависѣвшіе отъ маркиза, всѣ должны были подавать голосъ за его кандидатовъ, и перестали бы зависѣть отъ него, еслибы не сдѣлали этого. Они были принуждены также и къ многому другому очень короткимъ срокомъ своихъ арендъ. Они не могли стрѣлять дичь на своихъ фермахъ. Они не могли продавать сѣно съ своей земли и ничего другого, кромѣ хлѣба и скота. Они должны были производить жатву въ извѣстный чередъ и безъ позволенія маркиза никто не могъ брать другихъ земель кромѣ маркизовыхъ. Взамѣнъ всего этого они дѣлались людьми маркиза. Каждый арендаторъ пожималъ руку маркиза разъ въ три года, а два раза въ годъ ему позволялось напиваться на счетъ маркиза — если таковъ былъ его вкусъ — только бы онъ платилъ за аренду. Если обязанности были тяжелы, то и преимущества были велики. Такъ чувствовалъ самъ маркизъ, и онъ зналъ, что покровъ безопасности былъ накинутъ на плеча каждаго человѣка на основаніи зависимости связывавшей ихъ. Но онъ не понималъ, что этотъ покровъ можетъ быть непроницаемъ для пули обыкновеннаго убійцы или для молотка разбойника. Но здѣсь дѣло было совсѣмъ другое. Молотокъ принадлежалъ не разбойнику. По твердому убѣжденію его сіятельства — и тутъ его поддерживала полиція всего графства — молоткомъ распорядился бёльгэмптонецъ — и распорядился противъ его арендатора сынъ «человѣка, арендующаго землю у одного господина, имѣющаго имѣніе въ приходѣ». Такимъ образомъ маркизъ привыкъ говорить о своемъ сосѣдѣ Джильморѣ, который въ глазахъ маркиза былъ недовольно важенъ, чтобы называть своихъ арендаторовъ своими людьми. Чтобы такой человѣкъ, какъ Сэмъ Брэтль убилъ такого человѣка, какъ Трёмбёль, было для маркиза скорѣе оскорбленіемъ чѣмъ вредомъ; а теперь оскорбленіе увеличивалось освобожденіемъ этого человѣка изъ тюрьмы, и по приговору суда, въ которомъ засѣдалъ Джильморъ,

Еще мало этого! Въ Тёрноверскомъ паркѣ — замкѣ лорда Траубриджъ, близь Уэстбёри — было очень хорошо извѣстно, что мистеръ Джильморъ джентльмэнъ, владѣвшій имѣньемъ въ Бэльгэмптонскомъ приходѣ его сіятельства, и Фенуикъ, викарій этого прихода, были вторые Дамонъ и Пиѳій. Тёрноверскія дамы, очень преданныя Нижней церкви, слышали и, безъ сомнѣнія, вѣрили, что нашъ пріятель Фенуикъ былъ немногимъ лучше язычника. Когда онъ пріѣхалъ въ графство, имъ очень хотѣлось выдать его за приверженца Верхней церкви, и исторія о крестѣ и подсвѣчникѣ была выдумана для ихъ удовольствія. Въ то время былъ еще остатокъ большой войны между, траубриджцами съ другой знатной сосѣдственной фамиліей по этому поводу; и для видовъ лэди Стаутъ — маркиза Траубриджъ звали Джонъ Августъ Стаутъ — было бы хорошо включить нашего пастора между врагами этого разряда; но обвиненіе такъ разлетѣлось въ пухъ, его такъ невозможно было поддержать, что они были принуждены удовольствоваться увѣренностью, что Фенуикъ вольнодумецъ.

Мы должны быть справедливыми къ маркизу и сказать, что онъ не заботился бы объ этомъ, еслибъ Фенуикъ рѣшился занять мѣсто между его людьми. Маркизъ былъ полновластный хозяинъ дома и дочери его, Софія и Каролина, поставили бы себѣ за честь угощать Фенуика въ Тёрноверѣ цѣлую недѣлю, еслибы онъ, язычникъ или правовѣрный, захотѣлъ присоединиться къ ихъ партіи. Но онъ къ этой партіи не присоединялся и не только былъ искреннимъ другомъ «господина, имѣвшаго нѣкоторую землю въ приходѣ», но и вдвое былъ мятежнѣе этого господина. Онъ противорѣчилъ маркизу въ лицо — такъ говорилъ самъ маркизъ — когда они встрѣтились разъ, насчетъ какого-то дѣла въ приходѣ, и опять когда въ первое время пріѣзда викарія въ Бёльгэмптонъ было устроено какое-то школьное праздниство на большой лужайкѣ за домомъ фермера Трёмбёля, мистриссъ Фенуикъ чрезвычайно дурно держала себя.

— Честное слово она обращается съ нами свысока! сказала лэди Софія смѣясь: — право такъ! А вы знаете кто она была! Отецъ ея былъ какой-то подрядчикъ въ Лорингѣ, нажившій себѣ состояніе какими-ти строительными спекуляціями.

Когда лэди Софія говорила это, она безъ сомнѣнія не знала о томъ обстоятельствѣ, что Бельфуръ былъ младшій сынъ фамиліи гораздо древнѣе ея собственной, что онъ былъ первымъ студентомъ въ Оксфордѣ, членомъ половины ученыхъ обществъ въ Европѣ и принадлежалъ къ тремъ лучшимъ клубамъ въ Лондонѣ.

Изъ всего этого можно было видѣть, что маркизъ Траубриджъ былъ расположенъ думать дурно о томъ, что дѣлалось джильмор-фенуикской партіей въ приходѣ по поводу убійства. Потомъ ходили слухи, имѣвшіе можетъ быть нѣкоторое основаніе, что викарій и убійца были очень нѣжными друзьями. Въ Тёрноверѣ думали, что викарій и Сэмъ Брэтль нѣсколько лѣтъ тому назадъ вмѣстѣ удили каждое воскресенье. Ходили слухи о томъ, какъ они вмѣстѣ убивали крысъ — слухи происшедшіе отъ того неоспоримаго факта, что на мельницѣ разъ происходила битва съ крысами, въ которой викарій принималъ дѣятельное участіе. Несомнѣнное уничтоженіе гадинъ — ловля рыбъ — стрѣльба въ птицъ — были любимыми занятіями въ глазахъ викарія. Можетъ быть, онъ нѣсколько жертвовалъ своимъ пасторскимъ достоинствомъ, когда, наклонившись вмѣстѣ съ Сэмомъ, съ хорькомъ въ рукахъ онъ ползалъ по грязи, истребляя крысъ. Джильморъ, видѣвшій это, говорилъ ему объ этомъ.

— Понимаю все, старый дружище, говорилъ Фенуикъ своему другу: — и знаю очень хорошо, что мнѣ надо выбирать одно изъ двухъ. Или меня должны называть лицемѣромъ, или я лицемѣромъ долженъ быть. Безъ сомнѣнія, поживъ подолѣе, я увижу, что мнѣ выгоднѣе выбрать послѣднее.

Въ то время между ними было много споровъ по этому поводу, потому что они были друзьями, бравшими смѣлость разсуждать объ образѣ жизни другъ друга; но мы не станемъ болѣе безпокоить читателя этимъ отступленіемъ. Положеніе, въ которомъ викарій находился къ маркизу Траубриджъ, будетъ достаточно понято.

Семейство въ паркѣ Тёрноверъ считало бы большимъ счастьемъ имѣть въ Бёльгэмптонѣ пастора, съ которымъ оно могло бы дружно дѣйствовать; но такъ какъ этого не было, оно приняло къ себѣ Пёдльгэма, пастора методистовъ. Отъ Пёдльгэма узнавали приходскіе факты и приходскія басни, которые безъ его помощи никогда не дошли бы до него. Фенуикъ хорошо это зналъ и обыкновенно увѣрялъ, что онъ ничего противъ этого не имѣетъ. Онъ твердилъ, что не видитъ, почему Пёдльгэмъ не можетъ жить въ приходѣ такъ же, какъ и онъ, такъ какъ онъ имѣетъ и намѣренъ всегда имѣть эти небольшія преимущества: приходскую церковь, пасторатъ и десятинную долю земли. Онъ былъ совершенно убѣжденъ, что ученіе Пёдльгэма все-таки лучше чѣмъ никакое, и вовсе не былъ убѣжденъ — такъ онъ говорилъ — что для нѣкоторыхъ изъ его прихожанъ ученіе Пёдльгэма было лучше чѣмъ его. Онъ всегда пожималъ руку Пёдльгэму, хотя Пёдльгэмъ никогда не смотрѣлъ ему въ лицо, и твердо рѣшилъ, что Пёдльгэмъ не былъ шипомъ въ его боку.

Относительно заключенія въ тюрьму Сэма Брэтль и теперь предполагаемаго его освобожденія извѣстія изъ прихода, безъ сомнѣнія, были доставлены въ Тёрноверъ Пёдльгэмомъ — вѣроятно, не прямо, но все-таки такимъ образомъ, что важные тёрноверскіе обитатели знали, кому они обязаны. Джильморъ съ самаго начала вовсе не былъ расположенъ благопріятно смотрѣть на обстоятельства, касавшіяся Сэма Брэтль въ ту субботнюю ночь. Когда страшный ударъ обрушился на семейство Брэтля, его обращеніе съ нимъ перемѣнилось и онъ простилъ мельнику упрямство, но всегда думалъ, что Сэмъ виноватъ. Пасторъ съ самаго начала смотрѣлъ на это дѣло съ большимъ сомнѣніемъ, но все-таки его сомнѣніе также сначала было неблагопріятно для Сэма. Даже теперь, когда онъ такъ рѣшительно настаивалъ на освобожденіи Сэма, онъ основывалъ свои требованія на невинности Сэма и на отсутствіи всякихъ уликъ противъ него.

— Онъ имѣетъ право на справедливость, Гэрри, говорилъ онъ Джильмору: — а съ нимъ поступаютъ несправедливо, потому что противъ него есть предубѣжденіе. Вы слышите, что говоритъ этотъ старый оселъ сэр-Томасъ?

— Сэр-Томасъ очень хорошій судья.

— Если не поостережется, онъ надѣлаетъ себѣ хлопотъ за то, что держитъ молодого человѣка въ тюрьмѣ, не имѣя на то никакого права. Найдетъ ли его виновнымъ хоть одинъ присяжный въ Англіи оттого, что онъ лежалъ въ канавѣ около дома старика за недѣлю до убійства?

Такимъ образомъ Джильморъ также перешелъ на сторону тѣхъ, кто настаивалъ на правѣ освобожденія Сэма, и наконецъ рѣшили, что въ слѣдующій вторникъ его освободятъ, если не явится уликъ.

Тутъ случилась очень замѣчательная встрѣча въ приходѣ. Джильмору дали знать въ понедѣльникъ 5 октября, что маркизъ Траубриджъ будетъ на Церковной фермѣ — такъ звали ферму бѣднаго Трёмбёля — въ полдень и что его сіятельство думалъ, что лучше ему встрѣтиться съ мистеромъ Джильморомъ. Письма не было прислано, но слова эти были переданы Пэкеромъ, помощникомъ управляющаго, однимъ изъ людей маркиза, съ которымъ Джильморъ былъ хорошо знакомъ.

— Приду къ тому времени, Пэкеръ, сказалъ Джильморъ: — и очень буду радъ видѣться съ его сіятельствомъ.

Маркизъ никогда не былъ судьею въ Гейтесбёри и не присутствовать ни разу въ то время, когда допрашивали Сэма; Джильморъ не видѣлся съ маркизомъ ни послѣ убійства, ни прежде, цѣлый годъ. Джильморъ только что отзавтракалъ, когда это извѣстіе было ему принесено, и подумалъ, что не будетъ ли лучше пойти и увидаться съ Фенуикомъ. Свиданіе его съ пасторомъ кончилось обѣщаніемъ, что и Фенуикъ также пойдетъ на ферму.

Въ двѣнадцать часовъ маркизъ сидѣлъ на креслѣ стараго фермера въ его гостиной. Домъ былъ теменъ и мраченъ; его совсѣмъ не отпирали послѣ убійства. Съ маркизомъ былъ Пэкеръ, который стоялъ, а маркизъ дѣлалъ видъ, будто разсматриваетъ книги, принесенныя ему. Его водили по всему дому; онъ остановился и посмотрѣлъ на постель, гдѣ лежалъ старикъ, когда на него напали, какъ будто онъ могъ открыть, если посмотритъ довольно долго, что-нибудь такое, что обнаружитъ истину. Онъ смотрѣлъ пораженный ужасомъ на то мѣсто, гдѣ найдено было тѣло, и воспользовался этимъ случаемъ замѣтить мысленно, что домъ находится въ большомъ безпорядкѣ. Маркизу было около семидесяти-шести лѣтъ, но онъ былъ очень здоровъ и на видъ не старъ. Онъ былъ низокъ, плотенъ, почти безъ бороды, его сѣдые волосы были коротко обстрижены и почти не видны, когда онъ былъ въ шляпѣ. Физіономія его была бы не дурна, еслибъ ее не тяготило постоянное сознаніе маркизскаго званія, и сердце его было бы не дурно, еслибъ на немъ не лежала подобная же тяжесть. Но онъ былъ глупый, слабый, несвѣдущій человѣкъ, который по своимъ способностямъ едвали могъ заработать себѣ хлѣбъ въ какой бы то ни было профессіи, еслибъ хлѣбъ не былъ обезпеченъ ему заранѣе его предками.

— Мистеръ Джильморъ сказалъ, что онъ будетъ здѣсь въ двѣнадцать часовъ, Пэкеръ?

— Точно такъ, милоръ.

— А теперь уже больше двѣнадцати.

— Только одной минутою, милордъ.

Тутъ пэръ опять сталъ разсматривать книги бѣднаго старика Трёмбёля.

— Я не буду ждать, Пэкеръ.

— Не ждите, ваше сіятельство.

— Лучше скажите, чтобы закладывали лошадей.

— Слушаю, милордъ.

Но когда Пэкеръ вышелъ въ переднюю, чтобы отдать это приказаніе, онъ встрѣтился съ Джильморомъ и привелъ его въ комнату.

— А! мистеръ Джильморъ, да, я очень радъ видѣть васъ, мистеръ Джильморъ.

Маркизъ подошелъ пожать руку своему гостю.

— Я думалъ, что лучше будетъ увидаться намъ насчетъ этого печальнаго дѣла, случившагося въ приходѣ — весьма печальнаго, право.

— Конечно, лордъ Траубриджъ, и оно еще печальнѣе отъ таинственности, покрывающей его.

— Я полагаю, что настоящій таинственности нѣтъ, мистеръ Джильморъ. Я полагаю, что не можетъ быть никакого сомнѣнія, что этотъ несчастный молодой человѣкъ… по-крайней-мѣрѣ участвовалъ въ этомъ?

— Я думаю, что это очень сомнительно, милордъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ! А я думаю, что сомнѣнія нѣтъ никако то — ни малѣйшаго. И вся полиція такого же мнѣнія. Я довольно опытенъ въ такихъ вещахъ; но можетъ быть я не осмѣлился бы съ такой увѣренностью выражать свое мнѣніе, еслибъ меня не поддерживала полиція. Вамъ извѣстно, мистеръ Джильморъ, полиція… очень… рѣдко ошибается.

— А мнѣ хотѣлось бы сказать, что она очень рѣдко оказывается права — кромѣ тѣхъ обстоятельствъ, которыя находятся у ней подъ носомъ.

— Я долженъ сказать, что нисколько не согласенъ съ вами, мистеръ Джильморъ. Въ этомъ обстоятельствѣ…

Тутъ маркиза прервалъ стукъ въ дверь, и прежде чѣмъ ее успѣли отворить, въ комнату вошелъ пасторъ. А съ пасторомъ пришелъ Пёдльгэмъ. Маркизъ думалъ, что можетъ быть пасторъ явился незваный, и Пёдльгэмъ ждалъ, какъ противодѣйствіе, не понадобится ли онъ. Когда Фенуикъ встрѣтилъ пастора, бродившаго по двору фермы, онъ не обнаружилъ ни малѣйшаго гнѣва. Если Пёдльгэмъ вздумаетъ также войти при маркизѣ, то для Фенуика это не значило ничего. Важный человѣкъ поднялъ глаза, какъ будто очень испугался и нѣсколько обидѣлся, но наконецъ согласился пожать руку сперва одному пастору, а потомъ другому, и пригласилъ ихъ сѣсть. Онъ объяснилъ, что пріѣхалъ лично разузнать объ этомъ печальномъ дѣлѣ, а потомъ опять выразилъ свое мнѣніе о Сэмѣ Брэтль.

— Судя по всему, что я вижу и слышу, сказалъ его сіятельство: — я боюсь, что не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія, что убійство это было совершено злодѣйствомъ близкаго сосѣда.

— Вы говорите о бѣдномъ юношѣ, который сидитъ въ тюрьмѣ, милордъ? спросилъ пасторъ.

— Разумѣется, о немъ, мистеръ Фенуикъ. Полиція думаетъ…

— Мы это знаемъ, лордъ Траубриджъ.

— Можетъ быть, мистеръ Фенуикъ, вы позволите мнѣ выразить мое собственное мнѣніе. Полиція, я говорю, думаетъ, что не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія, что онъ находился въ числѣ тѣхъ, которые ворвались въ домъ моего арендатора въ ту роковую ночь, и какъ я объяснялъ мистеру Джильмору, когда вы удостоили присоединиться къ намъ, продолжительная опытность доказала мнѣ, что полиція рѣдко ошибается.

— Помилуйте, лордъ Траубриджъ…

— Если вы позволите, мистеръ Фенуикъ, я буду продолжать. Я не могу долго оставаться здѣсь и желаю сдѣлать предложеніе мистеру Джильмору, предложеніе какъ судьѣ въ этой части графства. Разумѣется, не мое дѣло порицать то, что судьи могутъ сдѣлать въ завтрашнемъ засѣданіи.

— У увѣренъ, что ваше сіятельство порицать не будете, сказалъ Джильморъ.

— Я не имѣю на это намѣренія по многимъ причинамъ. Но я могу по-крайней-мѣрѣ сказать, что навѣрно будетъ сдѣлано требованіе объ освобожденіи молодого человѣка.

— Само собою разумѣется, что его освободятъ, сказалъ пасторъ.

Маркизъ не сдѣлалъ никакого замѣчанія, но продолжалъ:

— Если это будетъ сдѣлано — а я долженъ сказать, что по моему мнѣнію узстбёрійскіе судьи не должны дѣлать подобнаго шага — куда отправится молодой человѣкъ?

— Разумѣется, домой къ отцу, сказалъ пасторъ.

— Воротится въ этотъ приходъ съ своей любовницей убить еще кого-нибудь изъ моихъ арендаторовъ.

— Милордъ, я не могу допустить такого несправедливаго предположенія, сказалъ пасторъ.

— Я желаю высказаться, и желаю, чтобы помнили, что я особенно обращаюсь къ вашему сосѣду, мистеру Джильмору, который сдѣлалъ мнѣ честь и пожаловалъ сюда по моей просьбѣ. Я ничего не говорю противъ вашего присутствія, мистеръ Фенуикъ, ни противъ присутствія всякаго другого джентльмэна — маркизъ поклонился Пёдльгэму, который до-сихъ-поръ стоялъ не говоря ни слова: — но, съ вашего позволенія, я долженъ дойти до конца той цѣли, которая привела меня сюда. Я думаю, что очень будетъ прискорбно, если этому молодому человѣку позволятъ поселиться въ этомъ приходѣ послѣ того, что случилось.

— Его отецъ имѣетъ здѣсь домъ, сказалъ Джильморъ.

— Я это знаю, отвѣчалъ маркизъ: — кажется, отецъ этого молодого человѣка держитъ отъ васъ на арендѣ мельницу и нѣсколько десятинъ земли?

— У него очень хорошая ферма.

— Пусть такъ. Мы не станемъ спорить о выраженіяхъ. Кажется, контракта нѣтъ? — хотя, разумѣется, это не мое дѣло.

— Я долженъ сказать, что дѣйствительно это не ваше дѣло, милордъ, сказалъ Джильморъ, который началъ раздражаться и мрачно нахмуривать брови.

— Я только-что это сказалъ; но навѣрно вы согласитесь, что я имѣю право принимать участіе въ этомъ приходѣ. Я полагаю, эти два джентльмэна, исполняющіе здѣсь обязанности служителей Бога, сознаются, что какъ владѣлецъ большей части этого прихода, я обязанъ вмѣшаться.

— Конечно, милордъ, сказалъ Пёдльгэмъ.

Фенуикъ не сказалъ ничего. Онъ сидѣлъ, или лучше сказать, прислонился къ краю стола и улыбался. Брови его не были нахмурены, какъ у его друга, но Джильморъ, знавшій его и взглянувшій на него, началъ бояться, что съ маркизомъ заговорятъ въ такихъ сильныхъ выраженіяхъ, которыхъ не одобритъ даже самъ онъ, Джильморъ.

— А когда я вспомню, продолжалъ маркизъ: — что несчастный человѣкъ, павшій жертвою, былъ почти полстолѣтія арендаторомъ моимъ и моей фамиліи, и что онъ былъ злодѣйски убитъ на моей собственной землѣ — стащенъ съ постели въ полночь и безжалостно умерщвленъ въ томъ самомъ домѣ, въ которомъ я сижу, и что это было сдѣлано въ приходѣ, въ которомъ кажется у меня есть земли больше двухъ третей…

— Двѣ тысячи двѣ десятины изъ двухъ тысячъ девятисотъ десяти, сказалъ Пёдльгэмъ.

— Кажется. Мистеръ Пэдльгэмъ, вамъ не слѣдовало прерывать меня.

— Извините, милордъ.

— Я хочу только сказать, мистеръ Джильморъ — что вамъ слѣдуетъ не допускать возвращенія молодого человѣка въ среду нашихъ прихожанъ. Вамъ слѣдуетъ объяснить отцу, что этого дозволить нельзя. Судя по тому, что я слышу, не было бы никакой потери, еслибъ вся семья оставила приходъ. Мнѣ говорятъ, что одна изъ дочерей — проститутка.

— Это правда, милордъ, сказалъ Пёдльгэмъ.

Пасторъ обернулся и посмотрѣлъ на своего собрата, но не сказалъ ничего. Однимъ изъ правилъ его жизни было намѣреніе не ссориться съ Пёдльгэмомъ, а въ настоящую минуту онъ, конечно, не желалъ тратить свой гнѣвъ на такого слабаго врага.

— Мнѣ кажется, вамъ слѣдовало бы позаботиться объ этомъ, мистеръ Джильморъ, докончилъ маркизъ свою рѣчь.

— Я не могу понять, милордъ, какое право имѣете вы предписывать мнѣ, какъ я долженъ поступать, сказалъ Джильморъ.

— Я вовсе не предписываю, я просто выражаю мое мнѣніе, сказалъ маркизъ.

— Милордъ, позвольте мнѣ сказать нѣсколько словъ, сказалъ Фенуикъ. — Во-первыхъ, если Сэмъ Брэтль не будетъ въ состояніи жить на мельницѣ — хотя я надѣюсь, что онъ проживетъ тамъ много лѣтъ — онъ будетъ жить въ пасторатѣ.

— Навѣрно такъ, сказалъ маркизъ.

Пёдльгэмъ поднялъ кверху обѣ руки.

— Ужъ лучше молчите, Фрэнкъ! сказалъ Джильморъ.

— Я желаю сказать нѣсколько словъ объ этомъ, Гэрри. Ко мнѣ обратились, какъ къ человѣку исполняющему здѣсь обязанность служителя Бога, и я признаю за собой эту отвѣтственность. Я никогда въ жизни не слыхалъ предложенія болѣе жестокаго и болѣе безчеловѣчнаго, какъ то, которое сдѣлалъ лордъ Траубриджъ. Этого молодого человѣка слѣдуетъ выгнать, потому что одинъ изъ арепдаторовъ его сіятельства былъ убитъ! Мы должны найти его виновнымъ безъ всякаго суда, при отсутствіи всѣхъ уликъ, вопреки рѣшенію судей.

— Не вопреки рѣшенію судей, сэръ, сказалъ маркизъ.

— И запретить ему воротиться въ свой собственный домъ, потому что маркизъ Траубриджъ считаетъ его виновнымъ. Милордъ, его отецъ имѣетъ такое же право держать въ своемъ домѣ кого онъ хочетъ, какое имѣете вы. А еслибъ я предложилъ вамъ выгнать вашихъ дочерей, это было бы не большимъ оскорбленіемъ, какъ ваше предложеніе мистеру Брэтль выгнать его сына.

— Моихъ дочерей!

— Да, вашихъ дочерей, милордъ.

— Какъ вы смѣете упоминать о моихъ дочеряхъ?

— Мнѣ хорошо извѣстно, что ваши дочери во всѣхъ отношеніяхъ достойны уваженія. Я не имѣю ни малѣйшаго желанія, чтобы вы обошлись съ ними дурно. Но если вы желаете, чтобъ о вашихъ семейныхъ дѣлахъ говорили сдержанно и осторожно, вамъ слѣдуетъ научиться говорить о семейныхъ дѣлахъ другихъ точно такимъ же образомъ.

Маркизъ въ это время уже всталъ и звалъ Пэкера — звалъ карету и лошадей — взывалъ къ богамъ, чтобы они послали свои громы для наказанія такой дерзости. Онъ во всю свою жизнь не слыхалъ ничего подобнаго. Его дочерей! Потомъ въ его разстроенной головѣ промелькнула мысль, что его дочерей поставили наравнѣ съ этимъ убійцею, съ этимъ Сэмомъ Брэтль — можетъ быть, даже наравнѣ съ кѣмъ-то еще хуже его. А его дочери были такія величественныя особы — старыя и безобразныя, это правда, и почти безприданныя вслѣдствіе фамильныхъ закрѣпленій наслѣдства за мужскими наслѣдниками и фамильной расточительности. Было уже оскорбленіемъ, что Фенуикъ сдѣлалъ малѣйшій намекъ на его дочерей, но говорить о нихъ такимъ образомъ, какъ будто онѣ были обыкновенными человѣческими существами, было невыносимо. Маркизъ до-сихъ-поръ сомнѣвался, но теперь онъ совершенно убѣдился, что Фенуикъ былъ вольнодумецъ.

— Да еще дурной вольнодумецъ, сказалъ онъ Каролинѣ, воротившись домой.

А идя къ своей каретѣ онъ говорилъ:

— Я никогда въ жизни не слыхалъ о подобномъ поведеніи. Кто можетъ удивляться, что въ этомъ приходѣ есть убійцы и проститутки!

— Милордъ, это не мои прихожане, сказалъ Пёдльгэмъ.

— Мнѣ все-равно, чьи это прихожане, отвѣчалъ маркизъ.

Уходя вмѣстѣ съ Пёдльгэмомъ, Фенуикъ сказалъ ему нѣсколько словъ.

— Другъ мой, вы были совершенно правы относительно десятинъ его сіятельства.

— Это настоящее число, сказалъ Пёдльгэмъ.

— Я хочу сказать, что вы были совершенно правы сдѣлать это замѣчаніе. Факты всегда драгоцѣнны и я увѣренъ, что лордъ Траубриджъ былъ благодаренъ вамъ; но мнѣ кажется, вы нѣсколько ошиблись въ другомъ показаніи.

— Въ какомъ, мистеръ Фенуикъ?

— О томъ, что вы сказали о бѣдной Кэрри Брэтль. Вы не знаете этого навѣрно.

— Всѣ это говорятъ.

— Почемъ вы знаете, можетъ быть она вышла замужъ и сдѣлалась честной женщиной?

— Разумѣется, это возможно, хотя… когда молодая женщина разъ сбилась съ пути.

— Какъ Марія Магдалина, напримѣръ.

— Мистеръ Фенуикъ, она поступила очень дурно.

— А развѣ я поступаю не очень дурно — да и вы? Развѣ мы не на дурномъ пути, если не вѣримъ и не раскаемся? Развѣ мы всѣ не такъ грѣшимъ, что заслуживаемъ вѣчнаго наказанія?

— Конечно, мистеръ Фенуикъ.

— Стало быть, не можетъ быть большой разницы между нею и нами; она не можетъ заслуживать ничего болѣе, какъ вѣчное наказаніе. Если она имѣетъ вѣру и раскается, всѣ ея грѣхи сдѣлаются бѣлы какъ снѣгъ.

— Конечно, мистеръ Фенуикъ.

— Такъ говорите о ней, какъ говорили бы о всякой другой сестрѣ, или о всякомъ другомъ братѣ — не какъ о существѣ, которое всегда должно быть гнусно, потому что оно пало разъ. Такъ будутъ говорить женщины и другіе мужчины. Иногда на это видишь причину. Но вы и я, какъ служители Бога, никогда не должны позволять себѣ говорить такъ необдуманно о грѣшникахъ. Прощайте, мистеръ Пёдльгэмъ.

Глава XVIII.
ПУСТАЯ БУМАГА.

Въ началѣ октября капитанъ Мэррэбль былъ отозванъ въ Лондонъ письмами Блока и Кёрлинга, и согласно обѣщанію, написалъ нѣсколько писемъ Мэри Лаутеръ, сообщая ей о ходѣ своего дѣла. Всѣ эти письма показывались тетушкѣ Сэрѣ — и были бы показаны пастору Джону, еслибъ пасторъ Джонъ не отказался ихъ читать. Но хотя письма эти были чисто родственныя — именно такія письма, какія могъ бы написать братъ — а все-таки миссъ Мэррэбль думала, что они очень опасны. Она этого не говорила, но думала, что они опасны. Послѣднее время Мэри ни слова не говорила о Джильморѣ и тетушка Сэра изъ этого молчанія могла заключить, что надежды Джильмора не становились блестящими. Сама Мэри, твердо рѣшивъ въ душѣ, что надежды Джильмора относительно ея совершенно прекратились, не могла еще рѣшить, какъ и когда она сообщитъ объ этомъ рѣшеніи своему обожателю. По ея условію съ нимъ, она должна была написать тотчасъ, если приметъ другое предложеніе, и ждать шесть мѣсяцевъ, если этого не случится. Конечно, соперника никакого не было и поэтому она не знала, должна или не должна писать тотчасъ при настоящихъ обстоятельствахъ. Она скоро сказала себѣ, что и въ этомъ отношеніи она обратится за совѣтомъ къ своему новому брату. Она спроситъ его и сдѣлаетъ какъ онъ ей велитъ. Развѣ онъ уже не доказалъ, какъ умѣетъ онъ подавать совѣты о подобномъ предметѣ?

Послѣ десятидневнаго отсутствія онъ воротился, и ничего не могло сравниться съ безпокойствомъ, съ какимъ Мэри ожидала извѣстія, которое онъ долженъ былъ привезти съ собою. Она старалась думать объ этомъ безъ эгоизма, но не могла не сознаться, что даже относительно ея самой его отъѣздъ въ Индію измѣнитъ весь колоритъ ея жизни. Въ этомъ было, можетъ быть, нѣчто похожее на чувство одиночества, когда она вспоминала, что, отказавшись отъ Джильмора, она должна отказаться и отъ Фенуиковъ. Она не могла надѣяться быть опять въ Бёльгэмптонѣ, по-крайней-мѣрѣ долго. Она будетъ очень одинока, если ея новый братъ броситъ ее теперь. Утромъ послѣ пріѣзда онъ пришелъ въ Верхній городъ и сказалъ, что дѣло почти рѣшено, деньги будутъ спасены и для него останется изъ 20,000, полученныхъ имъ въ наслѣдство, нѣсколько болѣе 4,000, такъ что ему незачѣмъ возвращаться въ Индію. Онъ былъ очень веселъ и ни слова не говорилъ о беззаконныхъ поступкахъ отца.

— О, Уальтеръ, какая радость! сказала Мэри, и слезы заструились изъ ея глазъ.

Онъ взялъ ее за обѣ руки и поцѣловалъ въ лобъ. Въ эту минуту тетушки Сэры не было въ комнатѣ.

— Я такъ рада! сказала она, пожимая его руки своими маленькими ручками.

Зачѣмъ ему не поцѣловать ее? Развѣ онъ ей не братъ? А потомъ, прежде чѣмъ онъ ушелъ, она вспомнила, что она должна сказать ему нѣчто особенное — что она должна спросить его кое о чемъ. Не пойдетъ ли онъ съ нею погулять вечеромъ? Разумѣется, онъ пойдетъ съ нею гулять.

— Милая Мэри, сказала ей тетка, обнявъ своей маленькой рукою станъ племянницы и цѣлуя ее: — не влюбись въ Уальтера.

— Какъ вы можете говорить такія глупости, тетушка Сэра?

— Было бы очень глупо, еслибъ ты это сдѣлала.

— Вы не понимаете, какая въ этомъ разница. Вы думаете, что я могла бы быть такъ дружна съ нимъ, еслибъ что-нибудь подобное было возможно?

— Я не знаю, какъ это могло бы быть.

— Не сердитесь на меня за то, что я нашла кузена, котораго могу любить почти какъ брата. До-сихъ-поръ я ни къ кому не могла имѣть чувства такого рода.

Тетушка Сэра, что ни думала бы она, не имѣла духа повторить свое предостереженіе, а Мэри, будучи счастлива и довольна собою, надѣла шляпку и побѣжала съ горы встрѣтить кузена у воротъ пастората. Для чего ему карабкаться на гору, чтобы проводить опять кузину внизъ? Они условились въ этомъ.

Первыя двѣ мили разговоръ все шелъ о Блокѣ, Кёрлингѣ и деньгахъ. Капитанъ Мэррэбль такъ былъ занятъ своими дѣлами и такъ былъ доволенъ, что столько можно было спасти изъ потеряннаго имъ состоянія, что онъ можетъ быть забылъ, что Мэри еще нуженъ былъ совѣтъ. Но когда они пришли опять къ тому мѣсту, гдѣ сидѣли прежде, она просила его остановиться и сѣсть.

— Ну что же такое? сказалъ онъ, спокойно усаживаясь возлѣ нея.

Она разсказала, объяснила свои сомнѣнія и просила совѣтовъ его мудрости.

— Совершенно ли вы увѣрены, что такъ слѣдуетъ сдѣлать, Мэри? спросилъ онъ.

— Сдѣлать что, Уальтеръ?

— Отказаться отъ человѣка, который такъ васъ любитъ и такъ много можетъ вамъ предложить.

— Что же вы говорили сами? Увѣрена ли я! Разумѣется, я увѣрена. Я совершенно увѣрена. Я не люблю его. Не говорила ли я вамъ, что въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія послѣ того, что вы сказали?

— Я не имѣлъ намѣренія, чтобъ мои слова были такъ могущественны.

— Они были могущественны, но независимо отъ этого, я теперь совершенно убѣждена. Еслибъ я могла это сдѣлать, я поступила бы съ нимъ фальшиво. Я знаю, что не люблю его.

Онъ не смотрѣлъ на нее съ того мѣста, гдѣ лежалъ, но игралъ сигарочницей, которую онъ вынулъ, какъ будто хотѣлъ продолжать курить. Но онъ не открывалъ сигарочницы, не смотрѣлъ на Мэри и не говорилъ ей ни слова. Можетъ быть, прошло двѣ минуты, прежде чѣмъ она заговорила опять:

— Я полагаю, лучше написать къ нему тотчасъ?

— Вы не любите никого другого, Мэри? спросилъ онъ.

— Никого, отвѣчала она, какъ будто этотъ вопросъ не значилъ ничего.

— Для васъ это пустая бумага?

— Совершенно пустая, сказала она и засмѣялась: — знаете ли, я почти думаю, что она всегда будетъ пуста.

— Ей-Богу! для меня она не пуста, сказалъ онъ, вскочивъ на ноги.

Она взглянула на него съ изумленіемъ, нисколько не понимая, что онъ хотѣлъ сказать, не воображая даже, что онъ хочетъ разсказать ей свои любовные секреты, относящіеся къ другой.

— Желалъ бы я знать, изъ чего вы считаете меня созданнымъ, Мэри — воображаете ли, что я также могу любить?

— Я ни крошечки не понимаю.

— Послушайте, милая — и онъ сталъ на колѣна возлѣ нея съ этими словами: просто вотъ что: вы сдѣлались для меня дороже, всѣхъ на свѣтѣ, я люблю васъ больше своей души — ваша красота, кротость, нѣжное, милое прикосновеніе составляютъ для меня все. А вы обращаетесь ко мнѣ за совѣтомъ! Я могу теперь подать вамъ только одинъ совѣтъ, Мэри.

— Какой же?

— Любите меня.

— Я васъ люблю.

— Да, но любите меня и будьте моею женою.

Она должна была подумать объ этомъ; но она узнала съ первой минуты, что думать объ этомъ было восторгомъ для нея. Она не совсѣмъ поняла сначала, что избранный братъ могъ сдѣлаться ея любовникомъ безъ всякаго другого чувства, кромѣ радости и торжества, между тѣмъ въ ней было сознаніе, что только одинъ отвѣтъ былъ возможенъ. Во-первыхъ, отказать ему въ любви было бы невозможно. Она не могла сказать ему нѣтъ. Она часто дѣлала усиліе относительно Джильмора и находила невозможнымъ сказать да. Теперь была та же невозможность сказать нѣтъ. Она не могла очернить себя такою ложью. Между тѣмъ, хотя она была увѣрена въ этомъ, она была такъ изумлена его объясненіемъ, такъ ошеломлена на перемѣнѣ въ своемъ положеніи, такъ занята внутренно своими новыми усиліями измѣнить свои взглядъ на этого человѣка, что не могла даже рѣшиться подумать объ отвѣтѣ. Еслибы онъ только сѣлъ возлѣ нея — очень близко — и не говорилъ съ нею, она думала, что была бы счастлива. Все другое было забыто. Предостереженіе тетушки Сэры, гнѣвъ Джэнетъ Фенуикъ, огорченіе бѣднаго Джильмора — обо всемъ этомъ она вовсе не думала, или только позволяла своимъ мыслямъ останавливаться на этомъ какъ на бездѣлкахъ, насчетъ которыхъ было необходимо ей, имъ — имъ обоимъ, которые теперь оставляли все другъ для друга — распорядиться, какъ имъ слѣдовало такжераспорядиться относительно дохода и тому подобныхъ бездѣлицъ. Она не имѣла ни малѣйшаго сомнѣнія. Этотъ человѣкъ былъ властелинъ ея, онъ держалъ ее въ своей власти, и разумѣется, она будетъ повиноваться ему. Но она должна придать твердость своему голосу, заставить пульсъ биться спокойно, и опомниться сама прежде, чѣмъ скажетъ ему это.

— Сядьте, Уальтеръ, сказала она наконецъ.

— Зачѣмъ мнѣ садиться?

— Затѣмъ, что я прошу васъ. Сядьте, Уальтеръ.

— Нѣтъ. Я понимаю, какъ вы будете благоразумны и какъ холодны, и понимаю также, какой я былъ дуракъ.

— Уальтеръ, неужели вы не придете, когда я васъ прошу?

— Зачѣмъ мнѣ садиться?

— Затѣмъ, чтобы я постаралась сказать вамъ, какъ нѣжно я васъ люблю.

Онъ не сѣлъ, а бросился къ ея ногамъ и спряталъ лицо на ея колѣнахъ. Тогда не много словъ было говорено. Когда доходитъ до того, что любовники довольствуются сидѣть вмѣстѣ какъ двѣ птички, разговаривать много нѣтъ нужды. Прежде чѣмъ они встали, пальцы ея играли его кудрявыми волосами, а онъ цѣловалъ ея губы, щеки и лобъ. Она начала чувствовать, что значитъ имѣть обожателя и любить его; она могла уже говорить съ нимъ почти, какъ будто бы онъ былъ частью ея самой, могла шептать ему разные пустяки, могла чувствовать, что все ея принадлежало ему, а все его принадлежало ей. Она знала теперь еще яснѣе прежняго, что она никогда не любила Джильмора и никогда не могла его любить. И другое сомнѣніе было разрѣшено для нея.

— Знаете, говорила она часъ тому назадъ: — мнѣ кажется, бумага всегда будетъ пуста.

А теперь каждое мѣсто на этой бумагѣ было исписано.

— Мы теперь должны идти домой, сказала она.

— И сказать тетушкѣ Сэрѣ, отвѣчалъ онъ смѣясь.

— Да, и сказать тетушкѣ Сэрѣ — только не сегодня. Я ничего не могу дѣлать сегодня, кромѣ какъ думать объ этомъ. О, Уальтеръ, я такъ счастлива!

Глава XIX.
СЭМЪ БРЭТЛЬ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ.

Засѣданіе судей происходило во вторникъ и Сэмъ Брэтль былъ освобожденъ. Мистеръ Джонсъ при этомъ съ негодованіемъ требовалъ, чтобы его кліента освободили безъ поруки, но на это судьи не согласились. Адвокатъ пытался доказать имъ, что они не могли требовать поруки, для того, чтобы явился обвиняемый, когда этотъ обвиняемый былъ освобожденъ просто потому, что противъ него не было уликъ. Но такое истолкованіе закона сэр-Томасъ и его собраты-судьи слушать не хотѣли.

— Если другихъ наконецъ поймаютъ, а Брэтль не явится, правосудіе пострадаетъ, сказалъ сэр-Томасъ.

Судьи графства всегда болѣе отличаются здравымъ смысломъ и добрыми инстинктами, чѣмъ основательнымъ изученіемъ законовъ, и можетъ быть, мистеръ Джонсъ былъ правъ въ своемъ взглядѣ на это дѣло. Все-таки потребовали поручительства и достать его было довольно хлопотливо. Джэй, торговецъ желѣзными издѣліями въ Уорминстерѣ, отказался. Когда Фенуикъ говорилъ съ нимъ объ этомъ, онъ объявилъ, что все дворянство такъ вооружено противъ его шурина, что онъ не можетъ выставлять себя впередъ. Онъ не можетъ этого сдѣлать ради своей семьи. Когда Фенуикъ обѣщалъ взять на себя денежный рискъ, Джэй объявилъ, что затрудненіе заключается не въ этомъ.

— Вотъ маркизъ, сэр-Томасъ, сквайръ Гринторнъ и нашъ пасторъ, сэръ, всѣ говорятъ, что его совсѣмъ не слѣдуетъ брать на поруки. Притомъ, сэръ, если насъ постигнетъ несчастье, то къ чему же выставлять его предъ всѣми, сэръ?

Много хлопотъ было также съ Джорджемъ Брэтль въ Фордингбриджѣ. Джорджъ Брэтль былъ осторожный, упрямый, трудолюбивый человѣкъ, не очень чувствительный и очень мало заботившійся о томъ, что будутъ о немъ говорить, пока онъ въ состояніи вносить арендную плату; но онъ забралъ себѣ въ голову, что Сэмъ виноватъ, что онъ по-крайней-мѣрѣ былъ совершенно дурной человѣкъ, котораго слѣдуетъ выгнать изъ брэтлевскаго гнѣзда, и которому не слѣдуетъ оказывать доброты. Фермера однако Фенуикъ уговорилъ, а другимъ поручителемъ сталъ самъ пасторъ. Ему очень совѣтовалъ Джильморъ, дядя Джильмора, салисбурійскій пребендіатъ, и другіе — не ставить себя въ такое положеніе. Благосклонность, которую онъ показывалъ молодому человѣку, не принесла хорошихъ результатовъ ни для молодого человѣка, ни для него самого, и было бы неблагоразумно — такъ говорили его друзья — подвергать свое имя замѣчаніямъ совершенно безполезнымъ. Онъ согласился только дать обѣщаніе не выставлять себя впередъ, если можно будетъ достать другихъ поручителей. Но когда настало затрудненіе, онъ предложилъ себя и по необходимости былъ принятъ.

Когда Сэма освободили, онъ походилъ на сидѣвшаго въ клѣткѣ звѣря, который, какъ скоро его выпустятъ на свободу, не знаетъ какъ ее употребить. Онъ осмотрѣлся вокругъ передней суда и сначала не показывалъ желанія уйти оттуда. Констэбль спросилъ его, имѣетъ ли онъ средства воротиться домой, на что онъ отвѣчалъ, что «это не можетъ назваться иначе, какъ прогулкой». Констэбль предложилъ ему обѣдъ, онъ отказался и все стоялъ, дико осматриваясь вокругъ. Чрезъ нѣсколько минутъ Джильморъ и Фенуикъ подошли къ нему, и сквайръ заговорилъ первый.

— Брэтль, сказалъ онъ: — надѣюсь, что вы теперь пойдете домой и останетесь тамъ работать съ вашимъ отцомъ.

— Ничего это не знаю, отвѣчалъ молодой человѣкъ, не удостаивая взглянуть на сквайра.

— Сэмъ, пожалуйста подите сейчасъ домой, сказалъ пасторъ: — мы сдѣлали для васъ все, что могли, и вы не должны идти намъ наперекоръ.

— Мистеръ Фенуикъ, если вы скажете мнѣ, чтобы я шелъ къ… къ… къ.. Онъ хотѣлъ назвать дурное мѣсто, но его удержало присутствіе пастора: — если вы скажете мнѣ, чтобы я шелъ куда бы то ни было, я пойду.

— Это хорошо. Такъ я вамъ говорю, чтобы вы шли на мельницу.

— Я не знаю, пуститъ ли меня отецъ, сказалъ Сэмъ, чуть не зарыдавъ при этихъ словахъ.

— Пуститъ охотно. Скажите ему, что вы говорили со мною здѣсь и что я зайду къ нему завтра.

Онъ сунулъ руку въ карманъ и что-то прошепталъ, предлагая молодому человѣку деньги, но Сэмъ отвернулся, покачалъ головой и отошелъ.

— Я думаю, что онъ такъ же мало участвовалъ въ этомъ, какъ вы и я, сказалъ Фенуикъ.

— Я не знаю, что думать, сказалъ Джильморъ. — Вы слышали, что маркизъ въ городѣ? Гринторнъ сейчасъ сказалъ мнѣ.

— Такъ лучше мнѣ уѣхать, потому что въ Гейтесбёри тѣсно для обоихъ насъ.

Джильморъ обѣдалъ въ пасторатѣ въ этотъ вечеръ, и разумѣется, разговоръ шелъ о томъ, что происходило въ этотъ день.

Ссора, происходившая на фермѣ, до-сихъ-поръ только отчасти была описана мистриссъ Фенуикъ.

— Знаете ли вы, что я и торжествую и пугаюсь, сказала мистрисссъ Фенуикъ сквайру. — Я знаю, что маркизъ старый дуракъ, повелительный, самонадѣянный и совершенно нестерпимый, когда онъ пытается вмѣшиваться не въ свое дѣло. А между тѣмъ я какъ-то чувствую, что оттого, что онъ маркизъ и имѣетъ слишкомъ двѣ тысячи десятинъ въ приходѣ, и оттого что онъ живетъ въ паркѣ Тёрноверъ, его слѣдуетъ бояться.

— Фрэнкъ вчера его не боялся, сказалъ сквайръ.

— Онъ ничего не боится, сказала жена.

— Ты несправедлива ко мнѣ въ этомъ отношеніи, Джэнетъ. Я очень боюсь тебя и всѣхъ дамъ въ Уильтширѣ болѣе или менѣе — кажется, могу сказать всѣхъ женщинъ. Я и его бы боялся также, еслибъ онъ не вывелъ меня изъ себя своимъ сумасбродствомъ и своею гордостью.

— Онъ можетъ надѣлать намъ большихъ непріятностей, сказала мистриссъ Фенуикъ.

— Что онъ можетъ сдѣлать, онъ и сдѣлаетъ, сказалъ пасторъ. — Онъ даже навѣрно распространилъ обо мнѣ дурную славу; но я думаю, что до вчерашняго дня онъ былъ довольно великодушенъ ко мнѣ. Онъ теперь объявитъ, что я воплощенный злой духъ, а народъ этому не повѣритъ. Постоянная настойчивая непріязнь, всегда дѣйствующая, но сдерживаемая въ умѣренныхъ границахъ, гораздо опаснѣе теперь, чѣмъ горячее мстительное бѣшенство. Маркизъ не можетъ послать своихъ ратниковъ размозжить мнѣ голову или заключить въ тюрьму. Оні, можетъ только бросать въ меня грязью, и чѣмъ больше онъ броситъ вдругъ, тѣмъ менѣе попадетъ въ меня.

Насчетъ Сэма они условились, что, невиненъ онъ или виновенъ, а стараго мельника слѣдуетъ убѣждать считать его невиннымъ, на сколько ихъ соединенныя усилія въ этомъ отношеніи могутъ имѣть успѣхъ.

— Онъ невиненъ предъ закономъ, пока не будетъ доказано, что онъ виновенъ, сказалъ сквайръ.

— Такъ разумѣется ничего не можетъ быть дурного сказать его отцу, что онъ невиненъ, замѣтила мистриссъ Фенуикъ.

Сквайръ не совсѣмъ былъ согласенъ, а пасторъ улыбнулся, услышавъ этотъ аргументъ; но они оба согласились, что слѣдуетъ распустить слухи по приходу, что Сэма слѣдуетъ считать невиннымъ въ дѣлѣ той ночи. Все-таки мнѣніе Джильмора на этотъ счетъ не перемѣнилось.

— Имѣете вы извѣстіе изъ Лоринга? спросилъ сквайръ мистриссъ Фенуикъ, уходя изъ пастората.

— О, да! — она совсѣмъ здорова, мистеръ Джильморъ.

— Я иногда думаю поѣхать и взглянуть на нее.

— Я увѣрена, что и она, и ея тетка будутъ рады видѣть васъ.

— Но будетъ ли это благоразумно?

— Если вы спрашиваете меня, я обязана сказать, что я нашла бы это неблагоразумнымъ. На вашемъ мѣстѣ я оставила бы ее въ покоѣ на нѣкоторое время. Мэри настоящее золото, но она женщина и, какъ всѣ другія женщины, чѣмъ болѣе за ней ухаживаютъ, тѣмъ труднѣе она сдается.

— Мнѣ всегда кажется, сказалъ Джильморъ: — что для успѣха въ любви мужчина не долженъ совсѣмъ любить, или по-крайней-мѣрѣ скрывать свою любовь.

Онъ ушелъ домой одинъ, чувствуя на сердцѣ ту мучительную тяжесть, которая происходитъ отъ несдерживаемаго желанія пріобрѣсти какое-нибудь благополучіе, котораго нельзя достигнуть. Ему казалось теперь, что ни о чемъ въ жизни не стоитъ думать, если Мэри Лаутеръ постоянно будетъ ему отказывать. Ему казалось даже, что если согласіе ея будетъ дано не очень скоро, то онъ лишится всѣхъ своихъ способностей къ наслажденію.

На слѣдующее утро, тотчасъ послѣ завтрака, мистеръ и мистриссъ Фенуикъ пошли вмѣстѣ на мельницу. Они прошли по деревнѣ, а оттуда по тропинкѣ внизъ къ маленькому пѣшеходному мостику, а потомъ по берегу рѣки. Было чудное октябрское утро, 7 октября, и Фенуикъ говорилъ о фазанахъ. Джильморъ, хотя былъ охотникъ и убивалъ кроликовъ и куропатокъ на собственной своей землѣ, и иногда ѣздилъ на охоту дальше, дичи не разводилъ. Были какія-то старыя непріятности насчетъ фазановъ маркиза и онъ бросилъ эту охоту. Не было никакого сомнѣнія, что его имѣніе въ приходѣ, состоявшее по большей части изъ низколежавшихъ земель и водяныхъ луговъ, не было удобно для разведенія фазановъ, и что онъ скорѣе могъ бы стрѣлять въ птицъ лорда Траубриджъ, чѣмъ въ своихъ. Но также было справедливо, что фазаны лорда Траубриджъ безъ всякой совѣсти кормились на его землѣ. Все-таки онъ счелъ за лучшее бросить всякую мысль разводить дичь въ Бёльгэмптонѣ для собственнаго своего употребленія.

— Честное слово, на вашемъ мѣстѣ, Джильморъ, сказалъ пасторъ, когда птица поднялась съ земли у самыхъ ихъ ногъ: — я не сталъ бы церемониться насчетъ охоты послѣ того, что случилось вчера.

— Вы хотите сказать, что отплатили бы маркизу, Фрэнкъ?

— Я такъ думаю.

— Развѣ это должно быть закономъ для хорошаго пастора?

— Это хорошій законъ для хорошаго сквайра. А что касается доктрины безвозмездія, то человѣкъ долженъ быть увѣренъ въ причинахъ побуждающихъ его, прежде чѣмъ покорится этому. Если человѣкъ совершенно убѣжденъ, что имъ дѣйствительно руководитъ христіанское желаніе простить, это все можетъ быть очень хорошо, но если къ его ропоту будетъ примѣшана подмѣсь низкаго сорта, если онъ позволитъ себѣ думать, что онъ можетъ избавиться отъ непріятныхъ ссоръ, имѣть на землѣ спокойное житье и сдѣлаться въ тоже время добрымъ христіаниномъ, мнѣ кажется, онъ повалится на земь между двумя опорами.

Еслибъ лордъ Траубриджъ услышалъ это, онъ непремѣнно убѣдился бы, что Фенуикъ вольнодумецъ. Они оба сомнѣвались, найдутъ ли Сэма на мельницѣ, но онъ былъ тамъ и прилежно работалъ, когда его друзья дошли до мельницы.

— Я рада видѣть васъ опять дома, Сэмъ, сказала мистриссъ Фенуикъ, внутренно чувствуя, что можетъ быть она привѣтствуетъ убійцу.

Сэмъ дотронулся до своей шапки, но не сказалъ ни слова и не отвелъ глазъ отъ своей работы. Они прошли мимо кучи досокъ къ крыльцу коттэджа. Тутъ, по привычкѣ принятой имъ въ праздные дни, сидѣлъ мельникъ съ трубкою во рту. Когда онъ увидѣлъ мистриссъ Фенуикъ, онъ всталъ, кивнулъ головой и опять сѣлъ.

— Если ваша жена дома, я войду, мистеръ Брэтль, сказала мистриссъ Фенуикъ.

— Она тамъ, сказалъ мельникъ, указывая головой на окно кухни.

Мистриссъ Фенуикъ приподняла защелку и вошла. Пасторъ сѣлъ возлѣ мельника.

— Я искренно радъ, мистеръ Брэтль, что Сэмъ опять воротился къ вамъ.

— Онъ здѣсь работаетъ вмѣстѣ съ другими, сказалъ мельникъ.

— Я видѣлъ его, когда шелъ. Надѣюсь, что онъ останется здѣсь теперь.

— Не могу знать, мистеръ Фенуикъ.

— Но онъ намѣренъ остаться?

— Не могу знать, мистеръ Фенуикъ.

— Не лучше ли вамъ спросить его?

— Не могу знать, мистеръ Фенуикъ.

Было довольно ясно, что старикъ не говорилъ съ сыномъ объ убійствѣ и что довѣрія не было — по-краиней-мѣрѣ выраженнаго — между отцомъ и сыномъ. Никто еще не слыхалъ отъ мельника мнѣнія о невинности или виновности Сэма. Это само по себѣ казалось пастору ужаснымъ положеніемъ для двухъ человѣкъ, такъ тѣсно связанныхъ, которые должны были жить, ѣсть, работать вмѣстѣ и имѣть общіе интересы.

— Надѣюсь, мистеръ Брэтль, сказалъ онъ: — что вы предоставите Сэму вполнѣ воспользоваться всѣми выгодами его освобожденія.

— Онъ получитъ пищу, постель, небольшое жалованье, если будетъ работать.

— Я говорю не объ этомъ. Я вполнѣ увѣренъ, что вы не заставите его нуждаться въ спокойномъ пріютѣ, пока можете дать ему пріютъ.

— Теперь здѣсь нѣтъ удобствъ.

— Я говорю о вашемъ собственномъ мнѣніи о сдѣланномъ преступленіи. Я думаю, что Сэмъ въ этомъ не участвовалъ.

— Право не знаю, мистеръ Фенуикъ.

— Но вамъ было бы утѣшительно думать, что онъ невиненъ?

— Мнѣ нисколько не утѣшительно думать объ этомъ — вовсе неутѣшительно — и я предпочелъ бы не говорить, если для васъ это все-равно, мистеръ Фенуикъ.

— Я не стану дѣлать вамъ вопросовъ, но повторяю мое собственное мнѣніе, мистеръ Брэтль. Я думаю, что онъ также мало участвовалъ въ воровствѣ и въ убійствѣ, какъ и я.

— Надѣюсь, мистеръ Фенуикъ. Убійство — преступленіе страшное. А теперь, если вы мнѣ скажете, сколько вы заплатили гейтесберійскому стряпчему?

— Не могу еще сказать. Это бездѣлица. Вамъ не надо безпокоиться объ этомъ.

— Но я хочу заплатить, мистеръ Фенуикъ. Я еще могу платить что слѣдуетъ, хотя иногда приходится трудно.

Пасторъ принужденъ былъ обѣщать, что пришлетъ ему счетъ, сколько слѣдуетъ заплатить мистеру Джонсу, потомъ позвалъ жену и они ушли съ мельницы. Сэмъ еще стоялъ наверху между досокъ и ни разу не сошелъ внизъ, пока гости были въ коттэджѣ. Мистриссъ Фенуикъ имѣла болѣе успѣха съ женщинами, чѣмъ пасторъ съ отцомъ. Она взяла на себя сказать, что искренно считаетъ Сэма невиннымъ, и онѣ благодарили ее съ большими изъявленіями признательности.

Они воротились не тѣмъ путемъ, а перешли чрезъ дорогу, а оттуда къ коттэджамъ, расположеннымъ не очень далеко отъ Бирючинъ. Отъ этихъ коттэджей шла тропинка чрезъ поля въ Бёльгэмптонъ возлѣ небольшого лѣса, принадлежавшаго маркизу. Именно тутъ было очень много лѣса, и эта роща, называемая Гэмптонскими кустами, была извѣстна какъ лучшій пріютъ фазановъ въ этой части графства. На этой тропинкѣ стоялъ съ ружьемъ самъ маркизъ Траубриджъ, а позади него лѣсничій съ другимъ ружьемъ. Они слышали два выстрѣла, но не обратили на нихъ вниманія, а то воротились бы назадъ.

— Не говори ничего, сказалъ пасторъ, быстро проходя подъ руку съ женою.

Маркизъ стоялъ нахмуривъ брови, но онъ былъ благовоспитанный джентльмэнъ, и когда мистриссъ Фенуикъ приблизилась къ нему, онъ приподнялъ шляпу. Пасторъ также приподнялъ шляпу, мистриссъ Фенуикъ поклонилась, а потомъ они прошли не говоря ни слова.

— Не было предлога, а то я непремѣнно сказалъ бы ему, что Сэмъ Брэтль находится преспокойно у своего отца, сказалъ пасторъ.

— Какъ ты любишь ссориться, Фрэнкъ!

— Если ссора идетъ по поводу справедливаго дѣла, я отъ нея не прочь.

Глава XX.
ТЕПЕРЬ У МЕНЯ ЕСТЬ МОЙ СОБСТВЕННЫЙ ЮПИТЕРЪ.

Когда Мэри Лаутеръ воротилась домой съ послѣдней прогулки съ кузеномъ, описанной выше, она твердо рѣшилась не разстроивать своего счастья въ этотъ вечеръ трудной задачей — говорить теткѣ. Разумѣется, сказать надо, и сейчасъ, и пастору Джону тоже надо сказать, и Джэнетъ написать письмо, и другое письмо, которое очень трудно будетъ написать, къ Джильмору. Она должна также приготовиться переносить сопротивленіе отъ всѣхъ своихъ друзей, но въ настоящую минуту она хотѣла быть свободна отъ всѣхъ этихъ непріятностей. Завтра послѣ чая она скажетъ теткѣ. Завтра за завтракомъ Уальтеръ придетъ какъ ея принятый женихъ. А потомъ, послѣ завтрака, послѣ надлежащаго совѣщанія съ нимъ и съ тетушкой Сэрой, письмо будетъ написано.

Она разрѣшила, по-крайней-мѣрѣ, одно сомнѣніе и разъяснила одну тайну. Сознавая свою холодность къ Джильмору, она сомнѣвалась, способна ли она любить, любить такъ, какъ Джэнетъ Фенуикъ любила своего мужа. Теперь она не хотѣла допустить, чтобъ какая-нибудь женщина на свѣтѣ обожала мужчину такъ, какъ она обожала Уальтера Мэррэбля. Сладостно было ей видѣть и вспоминать движенія его тѣла. Когда она шла возлѣ него, она никакъ не могла удержаться, чтобъ не коснуться его плеча. Когда она разставалась съ нимъ, ей было жаль отнять у него свою руку. И она говорила себѣ, что все это случилось съ нею въ одну утреннюю прогулку, и удивлялась, что ея сердце способно отдаться такъ скоро. Дѣйствительно, оно отдалось довольно скоро, хотя это сдѣлалось не въ одну утреннюю прогулку. Она была искренна и къ себѣ и къ другимъ, когда говорила, что ея кузенъ Уальтеръ былъ и будетъ братомъ для нея; но еслибы ея новый братъ, съ своей братской довѣренностью, сказалъ ей, что сердце его отдано другой женщинѣ, она получила бы ударъ, хотя не созналась бы даже себѣ, что она страдаетъ. Въ этотъ вечеръ, когда она пришла домой, она говорила очень мало.

Она такъ устала! Не лечь ли ей въ постель?

— Какъ, въ девять часовъ? спросила тетушка Сэра.

— Я не лягу, если вы желаете, сказала Мэри.

Но до девяти часовъ она была одна въ своей комнатѣ, сидѣла на своемъ креслѣ съ сложенными руками, чувствуя скорѣе, чѣмъ думая, какое божественное чувство любовь. На что она не способна для него! Чего не вытерпитъ она, чтобы имѣть счастье жить съ нимъ? Какое другое счастье въ жизни можетъ сравняться съ этимъ счастьемъ? Тутъ она подумала о своихъ сношеніяхъ съ Джильморомъ и дрожала при воспоминаніи о томъ, какъ она была близка къ тому, чтобы принять его предложеніе.

«Это было бы такъ дурно. А между тѣмъ я его не видала! Съ нимъ я поступлю хорошо, потому что чувствую, что отдаваясь ему, я могу принадлежать ему совсѣмъ.»

Такъ она думала, такъ мечтала, а потомъ наступило утро и она должна была идти къ теткѣ. Она почти молча позавтракала, рѣшивъ, что она разскажетъ обо всемъ тотчасъ послѣ завтрака. Ночью, пока она лежала, она старалась не придумывать никакой способъ для своего разсказа. До той минуты, какъ она встала, ея счастье было невозмутимо. Но пока она одѣвалась, она старалась придумать планъ. Наконецъ она дошла до такого заключенія, что она можетъ это сдѣлать лучше безъ всякаго плана. Какъ только тетушка Сэра кончила завтракать и собиралась, по утреннему обыкновенію, пойти въ кухню, Мэри заговорила:

— Тетушка Сара, я имѣю кое-что вамъ сказать сейчасъ. Я дала слово Уальтеру Мэррэблю.

Тетушка Сэра тотчасъ выронила сахарные щипцы и онѣмѣла.

— Тетушка, не глядите такъ, какъ будто это вамъ непріятно. Скажите мнѣ ласковое слово. Я увѣрена, что вы не думаете, будто я имѣла намѣреніе васъ обманывать.

— Нѣтъ, я этого не думаю, сказала тетушка Сэра.

— И только?

— Я очень удивлена. Только вчера ты говорила мнѣ, когда я намекнула на это, что онъ не больше тебѣ какъ кузенъ — или братъ.

— Я такъ и думала, право. Когда онъ мнѣ сказалъ, что чувствуетъ онъ, я тотчасъ поняла, что могу дать только одинъ отвѣтъ. Никакой другой отвѣтъ не былъ возможенъ. Я люблю его болѣе всѣхъ на свѣтѣ. Я чувствую, что могу обѣщать сдѣлаться его женой безъ малѣйшей сдержанности или опасенія. Не знаю, почему, но это такъ. Я знаю, что поступаю какъ слѣдуетъ.

Тетушка Сэра стояла молча и размышляла.

— Вы не находите, что я поступила хорошо, сказавъ ему, если я чувствовала такимъ образомъ? Прежде я удостовѣрилась, совершенно, совершенно удостовѣрилась, что мистеру Джильмору нельзя дать никакого отвѣта кромѣ одного. Милая тетушка, скажите мнѣ что-нибудь.

— Я не знаю, чѣмъ вы будете жить.

— Это, вы знаете, рѣшено, что у него останется пять тысячь изъ его денегъ, а у меня есть тысяча-двѣсти. Это не много, но все-таки значитъ что-нибудь. Разумѣется, онъ останется въ военной службѣ и я буду женой военнаго. Мнѣ все-равно, я поѣду и въ Индію, если онъ пожелаетъ, но не думаю, чтобы онъ этого хотѣлъ. Тетушка Сэра, поздравьте меня хоть однимъ словомъ.

Тетушка Сэра не знала, какъ ей поздравлять племянницу. Ей казалось, что всякое поздравленіе должно быть фальшиво и лицемѣрно. По ея мнѣнію, это была самая невыгодная партія. Ей казалось, что такая помолвка была сумасбродна. Она удивлялась слабости Мэри и была въ негодованіи на Уальтера Мэррэбля. Относительно же Мэри, хотя она раза два предостерегала ее, однако никогда не считала возможнымъ, чтобы дѣвушка, такая степенная въ своемъ обыкновенномъ обращеніи, имѣвшая такое отвращеніе ко всякому кокетству, такъ мало склонная къ женской чувствительности, сразу завязнетъ въ такомъ болотѣ любовныхъ хлопотъ. Предостереженіе скорѣе относилось къ наружнымъ приличіямъ и, можетъ быть, было сдѣлано съ цѣлью предупредить возможность легкихъ сердечныхъ царапинъ, чѣмъ съ мыслью, что можно опасаться чего-нибудь подобнаго. Такъ какъ Джильморъ былъ признаннымъ обожателемъ — обожателемъ, въ успѣхѣ котораго впослѣдствіи тетушка Сэра была твердо увѣрена — то было бы хорошо, чтобъ эти братскія отношенія и признанія не сдѣлались такъ коротки, чтобъ могли возбудить возможныя затрудненія. Вотъ въ чемъ состояло предостереженіе тетушки Сэры, а теперь — въ какія-нибудь двѣ недѣли — когда молодые люди были еще совсѣмъ чужіе другъ для друга, когда Джильморъ еще ждалъ отвѣта — Мэри пришла къ ней и говоритъ, что она дала слово! Какъ же могла она поздравить?

— Стало быть, вы не одобряете? спросила Мэри почти сурово.

— Не могу сказать, чтобъ я находила это благоразумнымъ.

— Я говорю не о благоразуміи. Разумѣется, мистеръ Джильморъ гораздо богаче, и все такое.

— Ты знаешь, Мэри, что я не посовѣтую тебѣ выйти за человѣка потому только, что онъ богатъ.

— Такъ вотъ что вы хотите сказать, когда говорите мнѣ, что я неблагоразумна. Я старалась — со всею силою размышленія и разсчета, какую только могла этому посвятить — и увидала, что я не могу выйти за мистера Джильмора.

— Я теперь говорю не объ этомъ.

— Вы хотите сказать, что Уальтеръ такъ бѣденъ, что ему не слѣдуетъ жениться?

— Я ни крошечки не интересуюсь Уальтеромъ.

— Но я интересуюсь, тетушка Сэра. Я интересуюсь имъ больше чѣмъ всѣми другими на свѣтѣ. Я должна подумать о немъ.

— Ты не много времени думала.

— Не болѣе минуты — однако этого было достаточно.

Тутъ она замолчала, ожидая, что скажетъ тетка, но тетка, повидимому, ничего не хотѣла больше говорить.

— Если такъ должно быть, то должно. Если вы не можете пожелать мнѣ счастья…

— Душа моя, ты знаешь, что я желаю тебѣ всевозможнаго благополучія.

— А въ этомъ состоитъ все мое благополучіе.

Изумленной старушкѣ казалось, что вся натура молодой дѣвушки измѣнилась. Мэри говорила теперь какъ восторженная молодая женщина, которад наконецъ умѣла захватить на меньшее или на большее время — молодого человѣка, набивая себѣ воображеніе романами цѣлыя пять лѣтъ, между тѣмъ какъ Мэри Лаутеръ до-сихъ-поръ во всемъ образѣ своей жизни держала себя совершенно различно отъ всѣхъ подобныхъ поступковъ.

— Очень хорошо, продолжала Мэри: — мы болѣе ничего не скажемъ объ этомъ пока. Я; очень огорчаюсь, что заслужила ваше неудовольствіе, но не могу поступить иначе..

— Я ничего не говорила о неудовольствіи.

— Уальтеръ придетъ сюда послѣ завтрака и я только буду просить, чтобъ его приняли не съ нахмуреннымъ лицомъ. Если это считается преступленіемъ, то пусть за это преступленіе отвѣчаю я.

— Мэри, это зло и невеликодушно.

— Еслибъ вы знали, тетушка Сэра, какъ я желала ночью услыхать вашъ добрый голосъ — ваше сочувствіе и одобреніе!

Тетушка Сэра опять замолчала, а потомъ отправилась къ своимъ домашнимъ обязанностямъ не говоря ни слова.

Послѣ полудня пришелъ Уальтеръ, но тетушка Сэра его не видала. Когда Мэри пришла къ ней, старушка объявила, что пока такъ будетъ лучше.

— Я не знаю, что сказать ему теперь. Я должна подумать объ этомъ, поговорить съ его дядей и постараться узнать, какъ лучше поступить.

Она говорила это сидя въ своей комнатѣ и не имѣя даже книги въ рукахъ; цѣлый часъ усиливалась она рѣшить, что она должна говорить и дѣлать въ настоящихъ непредвидѣнныхъ обстоятельствахъ. Мэри наклонилась къ ней и поцѣловала ее, и тет а отвѣчала на ласки племянницы.

— Во всякомъ случаѣ не станемъ ссориться, сказала миссъ Мэррэбль: — кого другого люблю я? Чье счастье для меня дорого кромѣ твоего?

— Такъ подите къ нему и скажите, что онъ также будетъ дорогъ вамъ.

— Нѣтъ, по-крайней-мѣрѣ не теперь. Разумѣется, ты можешь выйти замужъ, Мэри, безъ моего одобренія. Я не требую отъ тебя того повиновенія, которое ты была бы обязана оказывать матери. Но я не могу сказать — по-крайней-мѣрѣ теперь — что такое одобреніе, какое я въ правѣ дать, можетъ быть дано на эту помолвку. Я боюсь, что ничего хорошаго изъ этого не выдетъ. Это огорчаетъ меня. Я не запрещаю тебѣ принимать его, по пока мнѣ лучше не видаться съ нимъ.

— На что же она ссылается? спросилъ Уальтеръ съ серьезнымъ негодованіемъ.

— Она думаетъ, что мы будемъ бѣдны.

— Развѣ мы будемъ просить у ней помощи? Разумѣется, мы бѣдны. Теперь у насъ будетъ только 300 ф. въ годъ, или около того, кромѣ моего жалованья. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, еслибъ можно было обезпечить себя этимъ, друзья нашли бы, что все необходимое было сдѣлано. Если вы боитесь, Мэри…

— Вы знаете, что я не боюсь.

— Что же ей-то? Разумѣется мы будемъ бѣдны — очень бѣдны, но можемъ жить.

Тутъ Мэри Лаутеръ овладѣло чувство, что Уальтеръ говоритъ о необходимости достаточнаго дохода совсѣмъ не такъ, какъ онъ въ послѣднее время разсуждалъ о томъ же съ-тѣхъ-поръ какъ она знала его. Онъ увѣрялъ, что не можетъ жить въ Англіи холостякомъ однимъ своимъ жалованьемъ, а конечно онъ будетъ бѣднѣе женатый съ прибавкой къ жалованью 300, чѣмъ былъ бы безъ этой прибавки, но также и безъ жены. Но какая дѣвушка, любящая мужчину, будетъ сердиться на него за такое неблагоразуміе и такую измѣнчивость? Она уже сказала ему, что готова, если будетъ нужно, ѣхать съ нимъ въ Индію. Она сказала это прежде чѣмъ пошла къ теткѣ. Онъ отвѣчалъ, что надѣется не имѣть надобности требовать отъ нея такой жертвы.

— Для меня это не будетъ жертвой, сказала она: — если только мнѣ не придется отказаться отъ васъ.

Разумѣется, онъ обнялъ ее и поцѣловалъ. Есть минуты въ жизни человѣка, когда не быть неблагоразумнымъ и вполнѣ, ребячески забыть всю мірскую мудрость было бы грубо, безчеловѣчно и дьявольски скверно.

— Сказали вы пастору Джону? спросила она.

— О, да!

— Что же онъ говоритъ?

— Ничего. Онъ поднялъ брови и намекнулъ, что я перемѣнилъ мои мысли о жизни. " — Перемѣнилъ, сказалъ я. « --Ну, и прекрасно, отвѣчалъ онъ. — Надѣюсь, что Блокъ и Кёрлингъ не сдѣлали ошибки насчетъ 5000.» Вотъ все, что онъ сказалъ. Безъ сомнѣнія, онъ считаетъ насъ сумасбродами, но наше безразсудство не надѣлаетъ ему затрудненій.

— И тетушку Сэру не затруднимъ, сказала Мэри.

— Но вотъ въ чемъ разница. Если мы будемъ, бѣдствовать, аппетитъ пастора Джона не пострадаетъ отъ нашихъ несчастій, но тетушка Сэра будетъ страдать.

— Непремѣнно, сказала Мэри.

— Но мы бѣдствовать не будемъ. Во всякомъ случаѣ, моя дорогая, насъ не можетъ останавливать то соображеніе, что когда-нибудь она можетъ имѣть огорченія по нашей милости.

Условились, что въ этотъ день Мэри напишетъ и къ Джильмору, и къ Джэнъ Фенуикъ. Она предложила показать эти письма жениху, но онъ объявилъ, что предпочитаетъ не видѣть ихъ.

— Для меня довольно того, что я торжествую, сказалъ онъ, оставляя ее.

Когда онъ ушелъ, она сейчасъ сказала теткѣ, что напишетъ эти письма и принесетъ прочесть ей письмо къ Джильмору.

— На твоемъ мѣстѣ я отложила бы, сказала тетушка Сэра.

Но Мэри увѣряла, что такая отсрочка будетъ несправедлива въ отношеніи Джильмора. Она написала эти письма передъ обѣдомъ; они заключались въ слѣдующемъ:

"Любезный мистеръ Джильморъ,

"Когда вы въ послѣдній разъ приходили съ пасторомъ видѣться со мною, я обѣщала вамъ, какъ вы, можетъ быть, помните, что если я дамъ слово другому, я тотчасъ дамъ вамъ знать. Не думала я тогда, что мнѣ такъ скоро придется исполнить мое обѣщаніе. Я не стану увѣрять, что писать это письмо не прискорбно для меня, но я знаю, что обязана его написать и прекратить неизвѣстность, которую вы по добротѣ своей чувствуете изъ-за меня. Вы, я думаю, слышали о моемъ кузенѣ капитанѣ Уальтерѣ Мэррэблѣ, воротившемся изъ Индіи три мѣсяца тому назадъ. Я нашла его здѣсь; онъ гоститъ у своего дяди, пастора, и теперь я дала ему слово сдѣлаться его женою.

"Можетъ быть, лучше бы было ничего болѣе не говорить и предоставить себя, свой характеръ и свое имя вашей будущей добротѣ — или жестокости — безъ всякой попытки пріобрѣсти первую или охуждать другое; но вы были ко мнѣ такъ добры и благородны, что я не могу ограничиться такимъ холоднымъ и краткимъ письмомъ. Я всегда чувствовала, что ваше предпочтеніе ко мнѣ было для меня большою честью. Я цѣнила ваше уваженіе чрезвычайно высоко, а ваше одобреніе было для меня гораздо дороже, чѣмъ я могу выразить. Если возможно мнѣ пользоваться вашей дружбою, я буду цѣнить ее болѣе дружбы всякаго другого. Богъ да благословитъ васъ, мистеръ Джильморъ. Я всегда буду надѣяться, что вы будете счастливы, и всегда съ восторгомъ услышу извѣстія, по которымъ могу судить, что вы счастливы.

"Прошу васъ считать меня вашимъ искреннѣйшимъ другомъ.

"МЭРИ ЛАУТЕРЪ".

«Я сочла за лучшее сообщить Джэнетъ Фенуикъ, что я сдѣлала.»

Лорингъ, четвергъ. Любезнѣйшая Джэнетъ,

"Желала бы я знать, что вы скажете о моемъ извѣстіи. Но вы не должны меня бранить. Пожалуйста, не браните меня. Никогда, никогда не могло быть такъ, какъ вы желали. Я дала слово выйти за моего кузена капитана Уальтера Мэррэбля, племянника сэр-Грегори Мэррэбля и сына полковника Мэррэбля. Мы будемъ очень бѣдны, имѣя только 300 фунтовъ въ годъ болѣе капитанскаго жалованья, но еслибъ у него не было ничего, мнѣ кажется, я сдѣлала бы то же самое. Помните, какъ бывало я сомнѣвалась, буду ли когда-нибудь способна имѣть къ мужчинѣ любовь такого рода, въ которой я завидовала вамъ? Я не завидую вамъ болѣе; я уже не считаю мистера Фенуика такимъ божественнымъ, какъ бывало прежде. Теперь у меня есть свой собственный Юпитеръ и мнѣ не нужно завидовать любви ни одной женщинѣ.

"Я написала къ мистеру Джильмору съ этой же почтой и сказала ему всю правду. Что другое могла я ему сказать? Я сказала что-то ужасно пошлое объ уваженіи и дружбѣ; о нихъ я не стала бы упоминать, но мое письмо казалось мнѣ безъ этого такимъ бездушнымъ. Онъ былъ ко мнѣ такъ добръ, какъ только можетъ быть добръ человѣкъ, но виновата ли я, что не могла полюбить его? Еслибъ вы знали, какъ я старалась — какъ я старалась увѣрить себя, что я его люблю, какъ я старалась убѣдить себя, что это весьма холодное чувство было самымъ большимъ приближеніемъ къ любви, какого только я могла достигнуть, и какъ я это дѣлала потому, что вы велѣли мнѣ — еслибъ вы могли понять все это, вы не бранили бы меня. А я почти этому вѣрила. Но теперь… О, Боже! что было бы, еслибъ я дала слово мистеру Джильмору, а потомъ встрѣтилась бы съ Уальтеромъ Мэррэблемъ! Мнѣ дѣлается дурно, когда я думаю, какъ я была близка къ обѣщанію любить человѣка, котораго никогда не могла любить.

"Разумѣется, я спрашивала себя, что будетъ со мною. Я полагаю, каждая женщина дѣлаетъ себѣ этотъ вопросъ и отвѣчаетъ на него. Я прежде думала, что было бы лучше не думать о наружной своей оболочкѣ. Что за бѣда, мягко мнѣ на свѣтѣ или нѣтъ! Я могла исполнять мою обязанность. А такъ какъ это человѣкъ хорошій, джентльмэнъ, одаренный высокими качествами и приличными наклонностями, почему же ему не имѣть такой жены, какую желаетъ онъ? Я думала, что могу выказывать ему любовь до-тѣхъ-поръ, пока полюблю его нѣкоторымъ образомъ; но такъ какъ я думаю теперь, все это кажется такъ ужасно! Я знаю теперь, что будетъ со мною. Принадлежать ему съ ногъ до головы! Чувствовать, что ничего сдѣланное для него не можетъ быть низко или непріятно! Стоять у лоханки и мыть его бѣлье, если это будетъ нужно! О, Джэнетъ! я бывало ужасалась того времени, когда онъ обниметъ и поцѣлуетъ меня! Не могу сказать вамъ, что я теперь чувствую объ этомъ другомъ онъ.

"Я хорошо знаю, какъ вамъ будетъ досадно — и все изъ любви ко мнѣ; но вы не можете не сознаться, что я права. Если въ васъ есть какая-нибудь справедливость, напишите ко мнѣ, что я права.

"Еслибы мистеръ Джильморъ не былъ вашимъ другомъ, и поэтому сначала Уальтеръ вашимъ другомъ быть не можетъ, я разсказала бы вамъ болѣе о немъ — какъ онъ хорошъ собой, какъ мужественъ, какъ уменъ. А голосъ его похожъ на небесную музыку. Вы сначала не полюбите его, но вы должны приготовиться въ будущемъ считать его вашимъ другомъ, вы должны его любить — какъ я люблю мистера Фенуика, и вы должны сказать мистеру Фенуику, что онъ долженъ раскрыть свое сердце человѣку, который будетъ моимъ мужемъ. Увы, увы! я боюсь, что долго не буду въ состояніи ѣхать въ Бёльгэмптонъ. Какъ бы я желала, чтобъ онъ нашелъ какую-нибудь милую жену!

"Прощайте, дорогая Джэнетъ. Если вы дѣйствительно добры, вы напишите мнѣ нѣжное, доброе, любящее письмо и пожелаете мнѣ счастья. Вы должны знать все. Тетушка Сэра отказалась меня поздравить, потому что доходъ нашъ будетъ такой маленькій. Однако, мы не поссорились. Но для васъ доходъ ничего не значитъ и я ожидаю отъ васъ ласковаго слова. Когда все будетъ рѣшено, разумѣется, я вамъ скажу.

"Вашъ искреннѣйшій другъ
"МЭРИ ЛАУТЕРЪ."

Первое изъ двухъ писемъ было показано миссъ Мэррэбль.

Она думала, что лучше его не посылать; но не сказала, что если оно будетъ послано, то его надо переправить къ лучшему.

Глава XXI.
ЧТО ПАСТОРЪ ДЖОНЪ ДУМАЕТЪ ОБЪ ЭТОМЪ.

Въ тотъ же самый четвергъ, тотъ четвергъ, въ который Мэри Лаутеръ написала въ Бёльгэмптонъ, миссъ Мэррэбль послала записку къ пастору Джону, изъявляя просьбу имѣть съ нимъ свиданіе. Если онъ дома и не занятъ, она будетъ къ нему въ этотъ вечеръ, или онъ можетъ, если хочетъ, быть у ней. Она думала, что первое будетъ предпочтительнѣе. Пасторъ Джонъ согласился и вскорѣ послѣ обѣда коляска изъ Дракона привезла миссъ Мэррэбль въ пасторатъ.

— Я ѣду къ пастору Джону, сказала она Мэри: — я думаю, что лучше поговорить съ нимъ о твоей помолвкѣ.

Мэри отвѣчала на это извѣстіе любезнымъ наклоненіемъ головы и тетушка Сэра отправилась. Она нашла кузена одного въ кабинетѣ и немедленно приступила къ предмету, который привелъ ее въ Нижній городъ.

— Я полагаю, Уальтеръ сказалъ вамъ объ этой помолвкѣ, мистеръ Мэррэбль?

— Никогда въ жизни не былъ больше удивленъ! Онъ сказалъ мнѣ вчера. Я началъ думать, что онъ сталъ къ ней пристращаться, но не предполагалъ, что дойдетъ до этого.

— Вы не находите это очень неблагоразумнымъ?

— Разумѣется, неблагоразумно, Сэра. Не требуется никакого глубокомыслія, чтобы понять это. Это просто глупо; — кузены, неимѣющіе никакого дохода, когда, безъ всякаго сомнѣнія, каждый изъ нихъ могъ сдѣлать очень хорошую партію. Они хорошаго происхожденія, хороши собой, умны и все такое. Это нелѣпо и не думаю, чтобы изъ этого вышло что-нибудь.

— Вы сказали Уальтеру, что вы думаете?

— Зачѣмъ мнѣ говорить ему? Онъ и безъ того знаетъ, что я думаю, и ни крошечки не заботится о моемъ мнѣніи. Я вамъ говорю потому, что вы спрашиваете меня.

— Но не слѣдуетъ ли этому помѣшать?

— Что же мы можемъ сдѣлать? Я могу сказать ему, что не желаю больше видѣть его у себя, но мнѣ не хотѣлось бы этого. Можетъ быть, она послушается васъ.

— Я боюсь, что нѣтъ, мистеръ Мэррэбль.

— Такъ вы можете быть увѣрены, что меня онъ не послушается. Онъ уѣдетъ и забудетъ ее. Тѣмъ оно и кончится. Этотъ годъ придется выкинуть изъ ихъ жизни, и она потеряетъ своего другого жениха въ… какъ бишь называется это мѣсто? Это жаль, но вотъ что ей предстоитъ.

— Развѣ онъ такъ вѣтренъ? спросила съ негодованіемъ тетушка Сэра.

— Онъ такой же, какъ и всѣ мужчины, и она такая же, какъ всѣ дѣвушки. Они любятъ позабавиться, и вреда большого не бываетъ — только такая забава обходится дѣвушкѣ очень дорого. А что касается до ихъ брака, то я не думаю, чтобъ Уальтеръ когда-нибудь сдѣлалъ такую глупость.

Въ этомъ было что-то ужасное для тетушки Сэры. Съ ея Мэри поступятъ такимъ образомъ — будутъ забавляться какъ съ игрушкой, а потомъ бросятъ, когда время для игры пройдетъ! И эта игра будетъ играться для забавы Уальтэра Мэррэбля, хотя результатомъ будетъ гибель будущности Мэри!

— Я думаю, сказала она: — что еслибъ считала его такимъ низкимъ, то я выгнала бы его изъ дома.

— Онъ совсѣмъ не думаетъ быть низкимъ. Онъ такой, какъ всѣ они.

Тетушка Сэра употребила всевозможные аргументы, чтобъ показать, что слѣдуетъ сдѣлать что-нибудь, но безполезно. Она думала, что если заставить вмѣшаться сэр-Грегори, то можетъ быть это подѣйствовало бы, но старый пасторъ смѣялся надъ этимъ. Съ какой стати капитанъ Уальтеръ Мэррэбль, прослужившій въ арміи всю жизнь и не ожидавшій отъ дяди никакихъ особенныхъ милостей, станетъ слушаться сэр-Грегори? Глава фамиліи въ-самомъ-дѣлѣ! Что такое глава фамиліи для него? Если дѣвушка сумасбродствуетъ, она должна покориться послѣдствіямъ своего сумасбродства. Такова была доктрина пастора Джона — и сверхъ того твердое убѣжденіе, что эта помолвка не поведетъ никчему. Онъ искренно жалѣлъ о Мэри, въ похвалу которой сказалъ столько хорошаго, но она будетъ не первая дура и не послѣдняя. Это не его дѣло и онъ не принесетъ никакой пользы своимъ вмѣшательствомъ. Наконецъ, однако, онъ обѣщалъ поговорить съ Уальтеромъ. Изъ этого ничего не выйдетъ, но такъ какъ кузина его проситъ, онъ поговоритъ съ племянникомъ.

Онъ промедлилъ цѣлые сутки и въ это время не подчинялся тѣмъ ужасамъ, которые теперь дѣлали жизнь тягостной для миссъ Мэррэбль. По его мнѣнію, жаль было мѣшать развлеченію такого молодого человѣка, какъ Уальтеръ. По его взглядамъ на жизнь, нельзя было ожидать большой мудрости отъ молодыхъ или старыхъ дѣвицъ. По большей части онѣ были обезпечены и отъ нихъ не требовалось никакого дѣла, богаты или бѣдны были онѣ. Какъ бы ни были онѣ бѣдны, безславіе бѣдности не падало на нихъ такъ, какъ на мужчинъ. Но опять, если онѣ попадали въ непріятное положеніе, то оно сказывалось для нихъ тяжелѣе чѣмъ для другихъ мужчинъ, и въ этомъ онѣ не могли винить никого кромѣ себя. Разумѣется, очень было пріятно влюбляться. Стихи, милые разговоры, нѣжные романы довольно пріятны въ своемъ родѣ. Конечно, самъ пасторъ Джонъ испыталъ ихъ въ юности и нашелъ, какъ много они способствовали его счастью. Но для молодыхъ женщинъ потребно слишкомъ много сильныхъ ощущеній. Молодого человѣка въ Бёльгэмптонѣ было недовольно безъ другого молодого человѣка въ Лорингѣ. Вотъ какимъ образомъ, опасаемся мы, пасторъ Джонъ смотрѣлъ на это — и еслибъ онъ осмѣлился объяснить это Мэри Лаутеръ, это навлекло бы на его голову такое негодованіе и презрѣніе со стороны молодой дѣвушки, которое было бы весьма безславно для пастора Джона. Но онъ былъ слишкомъ благоразуменъ для того, чтобъ высказать Мэри Лаутеръ свои мысли о подобномъ предметѣ.

— Я думаю, мнѣ лучше поѣхать опять увидаться съ Кёрлингомъ на будущей недѣлѣ, сказалъ капитанъ.

— Я думаю. Развѣ что-нибудь не такъ?

— Мнѣ кажется, я получу деньги, но мнѣ хотѣлось бы знать когда. Разумѣется, я съ нетерпѣніемъ желаю назначить день моей свадьбы.

— На твоемъ мѣстѣ я не торопился бы, сказалъ пасторъ Джонъ.

— Почему же? Въ моемъ положеніи я долженъ торопиться. Мнѣ надо рѣшить, гдѣ мы будемъ жить.

— Я полагаю, въ будущемъ мѣсяцѣ ты вернешься въ полкъ?

— Да. Я въ слѣдующемъ мѣсяцѣ ворочусь въ полкъ, если мы не рѣшимся ѣхать въ Индію.

— Какъ, ты и Мэри?

— Да, я и Мэри.

— Какъ мужъ и жена? сказалъ пасторъ Джонъ съ улыбкой.

— Какъ же иначе можемъ мы ѣхать?

— Конечно. Если она поѣдетъ съ тобою, она должна ѣхать какъ капитанша Мэррэбль, разумѣется, но на твоемъ мѣстѣ я и не подумалъ бы о такихъ ужасахъ.

— Это будетъ ужасно, сказалъ Уальтеръ Мэррэбль.

— Я самъ такъ думаю. Въ Индіи хорошо для человѣка очень молодого, который не пьетъ ни пива, ни вина, но воротиться туда въ твоихъ лѣтахъ съ женою и ожидать дюжины дѣтей должно быть по-моему непріятно.

Уальтеръ Мэррэбль сидѣлъ молча и мрачно.

— Я бросилъ бы всякую мысль объ Индіи, продолжалъ дядя.

— Что же остается дѣлать человѣку? спросилъ капитанъ. — Еслибъ я могъ купить ферму и десятинъ пятьсотъ…

— Ферму! воскликнулъ пасторъ.

— Почему же и не ферму? Я знаю, что человѣкъ ничего не можетъ сдѣлать съ фермой, если у него нѣтъ капитала. Онъ можетъ имѣть 10 и 12 ф. съ десятины, я полагаю. Я буду имѣть это и еще маленькій доходъ, если выйду въ отставку. Навѣрно дядя дастъ мнѣ ферму на своей землѣ.

— Онъ скорѣе отправитъ тебя — извѣстно куда.

— Почему же я не могу справиться съ фермой такъ же, какъ и всякій другой?

— Для чего же не сдѣлаться башмачникомъ? Ты не учился этому ремеслу. Фермеромъ, въ-самомъ-дѣлѣ! Ты никогда не получишь фермы, а если и получишь, то не продержишь ее и трехъ лѣтъ. Ты такъ долго служилъ въ арміи, что не можешь ни на что годиться другое, Уальтеръ.

Капитанъ Мэррэбль сдѣлался мраченъ и сердитъ при этихъ совѣтахъ; но онъ вѣрилъ тому, что ему говорили, и не могъ ничего возразить.

— Ты долженъ оставаться въ военной службѣ, продолжалъ старикъ: — и если послушаешься моего совѣта, то будешь продолжать служить, не навязывая себѣ на шею жену.

— Объ этомъ не можетъ быть и рѣчи.

— Почему объ этомъ не можетъ быть и рѣчи?

— Какъ вы можете спрашивать меня, дядя Джонъ? Неужели вы захотѣли бы, чтобъ я отказался отъ даннаго мною слова?

— Я хотѣлъ бы, чтобъ ты отказался отъ всего, что глупо.

— И сказалъ дѣвушкѣ, сдѣлавъ ей предложеніе быть моей женою, что я не желаю имѣть съ нею никакого больше дѣла.

— Я не сказалъ бы ей этого, но я далъ бы ей понять, для ея пользы и для моей, что мы слишкомъ поторопились, и чѣмъ скорѣе мы откажемся отъ нашего сумасбродства, тѣмъ будетъ лучше для обоихъ насъ. Ты не можешь на ней жениться, это истинная правда.

— Вы увидите, могу ли.

— Если захочешь ждать десять лѣтъ, пожалуй можешь.

— Я не буду ждать и десяти мѣсяцевъ, даже если могу поступить по-своему, то и десяти недѣль.

Какъ жаль, что Мэри не могла его слышать!

— Половина офицеровъ въ арміи женится не имѣя ничего кромѣ жалованья, а мнѣ говорятъ, что мы не можемъ прожить, имѣя триста фунтовъ въ годъ! По-крайней-мѣрѣ мы попробуемъ.

— Поторопись жениться, а раскаяться будетъ время, сказалъ дядя Джонъ.

— Согласно нынѣшнимъ доктринамъ, замѣтилъ капитанъ: — скоро будутъ говорить, что джентльмэнъ не можетъ жениться, имѣя менѣе трехъ тысячъ фунтовъ въ годъ. Это самое бездушное, гнусное ученіе. Это портитъ мужчинъ и заставляетъ женщинъ, когда онѣ выходятъ замужъ, ожидать того, чего имъ никогда не слѣдовало бы желать.

— А ты намѣренъ учить ихъ лучше, Уальтеръ?

— Я намѣренъ дѣйствовать самъ за себя и не позволю себѣ испугаться поступить такъ, какъ я считаю справедливымъ, оттого что свѣтъ говоритъ то и то.

Говоря такимъ образомъ, разсерженный капитанъ всталъ, чтобы уйти изъ комнаты.

— А все-таки, возразилъ пасторъ, пуская послѣднюю стрѣлу: — я подумалъ бы на твоемъ мѣстѣ два раза, прежде чѣмъ женился бы на Мэри Лаутеръ.

— Онъ гораздо больше глупъ и вдвое упрямѣе, чѣмъ я считалъ его, сказалъ пасторъ миссъ Мэррэбль на слѣдующій день: — но все-таки я думаю, изъ этого выйдетъ что-нибудь. На сколько я примѣчаю, три помолвки расходятся противъ одной. А когда онъ станетъ присматриваться, ему надоѣстъ. Онъ ѣдетъ въ Лондонъ на слѣдующей недѣлѣ и я не стану уговаривать его воротиться. Если онъ воротится, я въ этомъ не виноватъ. На вашемъ мѣстѣ я не приглашалъ бы его къ себѣ и прямо высказалъ бы миссъ Мэри мои мысли.

До-сихъ-поръ тетушка Сэра очень мало высказывала свои мысли Мэри Лаутеръ объ ея помолвкѣ, но ни словомъ не поздравила ее, и Мэри знала, что на замужство ея неблагопріятно смотрятъ ея родственники въ Лорингѣ.

Глава XXII.
ЧТО ФЕНУИКИ ДУМАЛИ ОБЪ ЭТОМЪ.

Къ несчастью, Бёльгэмптонъ находился на самомъ концѣ почтовой дороги, и такъ какъ почтальонъ шелъ пѣшкомъ изъ Лэвингтона, письма рѣдко получались прежде одиннадцати часовъ. Это было очень непріятно и Фенуикъ велъ постоянную войну съ почтовымъ начальствомъ, ссылаясь на то, что письма должны валиться съ неба на чайный столъ именно въ то время, когда приносятъ кипятокъ. Будучи человѣкомъ энергичнымъ, онъ велъ продолжительную и сердитую переписку съ вышесказанными властями, но старый почтальонъ изъ Бёльгэмптона продолжалъ ковылять въ деревню ровно въ одиннадцать часовъ. Ему было назначено въ десять часовъ, но онъ разсуждалъ самъ съ собою, что десять и одиннадцать почти одно и то же. Слѣдствіемъ было то, что письма Мэри Лаутеръ читались мистриссъ Фенуикъ за три часа до того, какъ она имѣла возможность говорить о нихъ съ мужемъ. Наконецъ однако онъ вернулся и она побѣжала къ нему съ письмомъ въ рукѣ.

— Фрэнкъ, сказала она: — Фрэнкъ, какъ ты думаешь, что случилось?

— Должно быть, англійскій банкъ прекратилъ свои платежи, судя по выраженію твоего лица.

— Я предпочла бы это отъ всего моего сердца. Мэри дала слово своему кузену Уальтеру Мэррэблю!

— Мэри Лаутеръ?

— Да, Мэри Лаутеръ! Наша Мэри! А судя по тому, что я слышала о немъ, онъ совсѣмъ не очень пріятный человѣкъ.

— Кажется, недавно онъ получилъ въ наслѣдство кучу денегъ?

— Это не можетъ быть много, потому что Мэри признается, что они будутъ очень бѣдны. Вотъ письмо. Я такъ огорчена. Помнишь, ты слышалъ о полковникѣ Мэррэблѣ, который попалъ въ какую-то ужасную бѣду изъ-за чьей-то жены?

— Тебѣ не слѣдуетъ судить сына по отцу.

— Они оба служили въ военной службѣ и оба похожи другъ на друга. Я терпѣть не могу военныхъ. Они ничѣмъ не лучше того, чего можно ожидать отъ нихъ.

— Это правда, душа моя, и относится ко всякому роду службы, иначе это были бы праведники, да и имъ трудно было бы не заслужить никакого порицанія ни отъ кого. Могу я прочесть?

— О, да! Она почти стыдится каждаго слова, написаннаго ею. Я знаю ее такъ хорошо. Какъ подумаешь, что Мэри Лаутеръ дала слово человѣку послѣ двухдневнаго знакомства!

Фенуикъ внимательно прочелъ письмо, а потомъ отдалъ его назадъ.

— Письмо хорошее, сказалъ онъ.

— Ты хочешь сказать, что оно хорошо написано?

— Я хочу сказать, что оно искренно. Въ немъ нѣтъ ничего для эфекта. Она любитъ одного и не любитъ другого. Я могу только сказать, что очень жалѣю. Это выгонитъ Джильмора отсюда.

— Ты это думаешь?

— Думаю. Я никогда не зналъ человѣка, который въ одно и то же время былъ бы такъ твердъ и такъ слабъ. Можно сказать, что сила его любви была бы лучшимъ ручательствомъ за его будущее счастье, еслибъ онъ долженъ былъ жениться на этой дѣвушкѣ; но такъ какъ онъ на ней не женится, нельзя не чувствовать, что человѣкъ не долженъ ставить свое счастье въ томъ, чего онъ достигнуть не можетъ.

— Стало быть, ты думаешь, что все кончено — что она дѣйствительно выйдетъ за этого человѣка?

— Что же другое долженъ я думать?

— Эти вещи иногда расходятся. Денегъ не можетъ быть много, потому что, видишь, старая миссъ Мэррэбль противится этому на томъ основаніи, что доходъ у нихъ будетъ недостаточный. Она сама небогата и менѣе всѣхъ на свѣтѣ обращаетъ вниманіе на деньги. Если дѣло разойдется…

— Если я понимаю Мэри Лаутеръ, перебилъ Фенуикъ: — она не такая женщина, чтобъ позволить кому-нибудь разстроить ея помолвку. Разумѣется, я не знаю этого человѣка, но если онъ будетъ твердъ, и она останется тверда.

— Она написала къ мистеру Джильмору, сказала мистриссъ Фенуикъ.

— Для Гэрри все теперь кончено, сказалъ Фенуикъ.

Викарію надо было разсуждать о другомъ важномъ дѣлѣ съ своей женой. Сэмъ Брэтль, цѣлыхъ двѣ недѣли усердно проработавъ на мельницѣ — такъ усердно, что отецъ его прозакладывалъ гинею, что въ трехъ приходахъ не найдется человѣка, который могъ бы наработать больше его Сэма въ одинъ день — послѣ всего этого Сэмъ исчезъ уже два дня и констэбль видѣлъ его ночью близъ Девиза, откуда, какъ предполагали, явился Точильщикъ и всѣ его беззаконія. До-сихъ-поръ никого болѣе не арестовали по поводу убійства Трёмбёля, не отыскали никакихъ слѣдовъ Точильщика или того другого человѣка, который былъ его товарищемъ. Главный полисмэпъ, еще занимавшійся этимъ дѣломъ, выражалъ увѣренность, что старуха въ Пайкрофтѣ ничего не знала о мѣстопребываніи своего сына, но онъ всегда увѣрялъ и продолжалъ увѣрять, что Сэмъ Брэтль могъ разсказать всю исторію убійства, еслибъ захотѣлъ, и за молодымъ человѣкомъ все былъ надзоръ къ великому неудовольствію его и его отца. Сэмъ громко клялся въ деревнѣ — такъ громко, что выказалъ намѣреніе быть услышаннымъ всѣми — что онъ поѣдетъ въ Америку и посмотритъ, осмѣлился ли кто остановить его. Ему сказали о поручительствѣ и онъ отвѣчалъ, что потребуетъ освобожденія отъ поручительства, что его поручительство было беззаконно и что онъ будетъ требовать суда. Фенуикъ услыхалъ это и отвѣчалъ, что за себя онъ нисколько не боится. Онъ думалъ, что поручительство незаконно и думалъ также, что Сэмъ останется дома. Но Сэмъ ушелъ и бёльгэмптонскій констэбль прямо держался того мнѣнія, что онъ присоединился къ Точильщику.

— Во всякомъ случаѣ онъ ушелъ, сказалъ Фенуикъ: — и мать его не знаетъ куда. Старикъ Брэтль, разумѣется, не говоритъ, ни слова.

— Тебѣ это можетъ повредить?

— Нѣтъ, если только они не захватятъ тѣхъ другихъ людей и потребуютъ Сэма. Я не сомнѣваюсь, что въ такомъ случаѣ онъ явится.

— Стало быть, это не значитъ ничего.

— Значитъ, для него. Мнѣ кажется, я знаю, куда онъ ушелъ, и думаю, что отправлюсь вслѣдъ за нимъ.

— Это далеко, Фрэнкъ?

— Къ счастью, поближе Австраліи.

— О, Фрэнкъ!

— Я скажу тебѣ правду. Мнѣ кажется, что Кэрри Брэтль живетъ за двадцать миль отсюда и что онъ отправился видѣться съ сестрою.

— Кэрри Брэтль, здѣсь!

— Я этого не знаю и не желаю, чтобъ объ этомъ упоминали здѣсь, но мнѣ кажется, что это такъ; во всякомъ случаѣ я поѣду и посмотрю.

— Бѣдная, милая, веселенькая Кэрри! но какъ она живетъ, Фрэнкъ?

— Ты можешь быть увѣрена, что она не принадлежитъ къ разряду праведниковъ. Навѣрно она не лучше того, чего можно отъ нея ожидать.

— Ты скажешь мнѣ, если увидишь ее?

— О, да!

— Не послать ли ей чего-нибудь?

— Ей можно послать только деньги. Если она въ нуждѣ, я ей помогу — очень экономно.

— Ты привезешь ее сюда?

— Ахъ! какъ можно это знать? Я скажу ея матери, и думаю, что намъ надо будетъ просить ея отца взять ее къ себѣ. Я знаю, каковъ будетъ его отвѣтъ.

— Онъ не захочетъ видѣть ее.

— Конечно, тогда намъ надо будетъ придумать что-нибудь, а всего вѣроятнѣе, что она въ это время воротится въ Лондонъ или къ чорту. Не легко сдѣлать кривое прямымъ.

Несмотря однако на этотъ перерывъ, Мэри Лаутеръ и ея помолвка съ капитаномъ Мэррэблемъ были предметомъ величайшаго интереса въ пасторатѣ во весь этотъ день и вечеръ. Мистриссъ Фенуикъ ожидала, что Джильморъ придетъ вечеромъ, но викарій увѣрялъ, что другу его будетъ непріятно показаться послѣ удара, который онъ получилъ. Они знали, что ему извѣстно, что они также получили это извѣстіе и что слѣдовательно онъ не можетъ прійти затѣмъ, чтобъ разсказать, или съ намѣреніемъ дѣлать вопросы, не разсказывая. Если онъ придетъ, то какъ прибитая собака, поджавъ хвостъ. Потомъ возникаетъ вопросъ, не лучше ли отвѣтить на письмо Мэри прежде, чѣмъ они увидятся съ Джильморомъ. Мистриссъ Фенуикъ, пальцы которой чесались, чтобъ скорѣе приняться за перо и чернила, объявила наконецъ, что она напишетъ тотчасъ, и написала слѣдующее, прежде чѣмъ легла спать:

Пасторатъ, пятница. "Любезнѣйшая Мэри,

"Я не знаю, какъ отвѣчать на ваше письмо. Вы говорите мнѣ, чтобъ я написала весело и поздравила васъ, но какъ же сдѣлать то, что совершенно противорѣчитъ нашимъ интересамъ и желаніямъ? О, Боже, Боже! какъ я желала бы, чтобъ вы остались въ Бёльгэмптонѣ! Я знаю, вы разсердитесь на меня за эти слова, но какъ могу я говорить что-нибудь другое? Я не могу воображать васъ разъѣзжающую изъ города въ городъ и живущую въ провинціальныхъ казармахъ. А такъ какъ я никогда не видала капитана Мэррэбля, то не могу интересоваться имъ такъ, какъ интересуюсь человѣкомъ, котораго я знаю, люблю и уважаю. Я чувствую, что пишу вамъ не весьма пріятныя вещи, и право я хотѣла бы писать вамъ пріятныя, еслибъ могла. Разумѣется, я желаю вамъ всевозможныхъ радостей — разумѣется, я желаю отъ всего сердца, чтобы вы могли быть счастливы, если выйдете за вашего кузена, но это случилось такъ неожиданно, что мы не можемъ рѣшиться считать это дѣйствительностью.

— Ты должна бы говорить только за себя, Джэнетъ, сказалъ Фенуикъ, когда дошелъ до этого мѣста въ письмѣ.

Однако онъ не потребовалъ, чтобы фраза была измѣнена.

"Вы такъ много говорите о томъ, что слѣдуетъ поступать по совѣсти. Никто никогда не сомнѣвался, что вы поступаете добросовѣстно относительно нрявственности и чувствъ. Единственное сожалѣніе состоитъ въ томъ, что такой поступокъ справедливъ, а другой несправедливъ. Бѣдный человѣкъ! мы еще его не видали и ничего не слыхали о немъ. Фрэнкъ говоритъ, что онъ приметъ это очень дурно. А я полагаю, что мужчины всегда забываютъ эти вещи гораздо скорѣе, чѣмъ женщины. Многія женщины никогда не могутъ забыть, и Гэрри Джильморъ, хотя въ немъ, кажется, такъ мало мягкости, скорѣе въ этомъ отношеніи похожъ на женщинъ, чѣмъ на мужчинъ. Еслибъ онъ любилъ васъ наполовину меньше и просилъ васъ сдѣлаться его женою, такъ какъ будто ваше согласіе было для него не очень важно, мнѣ кажется, вы теперь уже были бы въ Бирючинахъ, вмѣсто того, чтобы разъѣзжать на войну съ капитаномъ.

"Фрэнкъ посылаетъ вамъ его нѣжнѣйшую любовь и желаетъ всевозможнаго счастья. Это его собственныя слова и они кажутся ласковѣе моихъ. Разумѣется, я васъ люблю и желаю вамъ всего лучшаго, но не могу писать къ вамъ такъ, какъ будто бы я радовалась вмѣстѣ къ вами. Вашъ мужъ всегда будетъ для насъ дорогъ, кто бы онъ ни былъ, если будетъ хорошъ къ вамъ. Теперь я очень, очень сержусь на капитана Мэррэбля, даже жалѣю, зачѣмъ онъ не потерялъ головы въ сраженіи. Однако если онъ долженъ быть счастливцемъ, я раскрою ему мое сердце — то-есть если онъ будетъ добръ.

"Я знаю, что это не очень пріятно, но не могу теперь писать пріятнѣе. Богъ да благословитъ васъ, любезнѣйшая Мэри.

"Вашъ искреннѣйшій другъ навсегда

"ДЖЭНЕТЪ ФЕНУИКЪ."

Это письмо не было отправлено до слѣдующаго дня, но до-тѣхъ-поръ Джильмора въ пасторатѣ не видали.

Глава XXIII.
ЧТО ДЖИЛЬМОРЪ ДУМАЛЪ ОБЪ ЭТОМЪ.

Джильморъ стоялъ на ступеняхъ своего дома, когда письмо Мэри было принесено къ нему. Это былъ домъ сельскаго дворянина скромнаго размѣра, выстроенъ изъ разнообразныхъ неровныхъ камней, черныхъ, сѣрыхъ и бѣлыхъ, по большей части кремней, но углы и косяки оконъ и дверей были кирпичные. Домъ этотъ казался нѣсколько мраченъ и многіе, можетъ быть, назвали бы наружность его печальной, но онъ былъ проченъ, удобенъ и безъ всякихъ притязаній на великолѣпіе. Входили въ него по широкимъ каменнымъ ступенямъ съ желѣзными балюстрадами, и вокругъ дома шла открытая площадка, показывавшая, что людскія находились въ нижнемъ жильѣ. Въ нынѣшнее время это былъ домъ довольно тихій, такъ какъ Джильморъ не очень любилъ шумныхъ холостыхъ пирушекъ. Онъ давалъ обѣды своимъ сосѣдямъ, можетъ быть, разъ въ мѣсяцъ и иногда у него гостило нѣсколько человѣкъ. Его дядя, пребендіатъ салисбурійскій, часто у него бывалъ, и изрѣдка братъ, служившій въ арміи. Теперь, впрочемъ, онъ предпочиталъ, когда чувствовалъ потребность въ обществѣ, ходить въ пасторатъ, чѣмъ имѣть общество у себя дома. Когда письмо Мэри было подано ему вмѣстѣ съ «Таймсъ» и другими письмами, онъ взглянулъ, какъ это дѣлаютъ всѣ, на адресъи тотчасъ узналъ, что это письмо отъ Мэри Лаутеръ. До-сихъ-поръ онъ никогда не получалъ отъ нея письма, но зналъ ея почеркъ хорошо. Не медля ни минуты онъ вернулся въ домъ и прошелъ чрезъ переднюю въ библіотеку. Тамъ онъ прежде распечаталъ три другія письма, два отъ лондонскихъ купцовъ и одно отъ дяди, увѣдомлявшаго о своемъ пріѣздѣ въ слѣдующій понедѣльникъ. Потомъ онъ развернулъ «Таймсъ», разрѣзалъ и положилъ на столъ. Письмо Мэри между тѣмъ было у него въ рукѣ и всякій стоявшій возлѣ могъ бы подумать, что онъ о немъ забылъ. Но онъ не забылъ, оно даже не выходило у него изъ мыслей ни на минуту. Когда онъ читалъ другія письма, когда онъ разрѣзывалъ газету, когда пытался читать извѣстія, онъ страдалъ отъ опасенія наступающаго удара. Онъ просидѣлъ двадцать минутъ прежде чѣмъ рѣшился распечатать конвертъ, и во все это время притворно обманывая себя какимъ-нибудь занятіемъ, онъ зналъ, что просто откладываетъ несчастье, поражающее его. Наконецъ онъ распечаталъ письмо и нѣсколько минутъ собирался съ мужествомъ, чтобы прочесть. Онъ прочелъ и сидѣлъ на стулѣ, говоря себѣ, что все кончено и что онъ будетъ переносить это все какъ мужчина. Онъ взялъ газету и началъ ее читать. Въ это время года газеты не такъ интересны, но онъ ухватился за передовыя статьи и прочелъ двѣ. Потомъ перешелъ къ полицейскимъ донесеніямъ. Онъ просидѣлъ съ часъ и усердно читалъ все время. Потомъ всталъ, отряхнулся и понялъ, что онъ искалѣченный человѣкъ, что его способности разстроены, всѣ члены изломаны. Онъ вышелъ изъ библіотеки въ переднюю, а оттуда въ столовую, и ходилъ такимъ образомъ взадъ и впередъ съ четверть часа. Наконецъ онъ не могъ больше ходить и, заперевъ за собой дверь библіотеки, бросился на диванъ и заплакалъ какъ женщина.

Чего онъ желалъ и зачѣмъ онъ желалъ? Развѣ нѣтъ на свѣтѣ другихъ женщинъ, такихъ же хорошихъ? Случалось ли когда чтобъ мужчина умеръ или безвозвратно былъ разбитъ и уничтоженъ разочарованіемъ въ любви? Не было ли это одно изъ тѣхъ обстоятельствъ, которыя мужчина долженъ отбросить отъ себя и покончить съ нимъ? Онъ спрашивалъ себя объ этомъ и о многихъ другихъ вопросахъ, и старался философствовать самъ съ собой. Не имѣетъ ли онъ своей воли, которою можетъ побѣдить этого врага? Нѣтъ, у него нѣтъ своей воли и врагъ не будетъ побѣжденъ. Онъ долженъ былъ сказать себѣ, что онъ такъ жалокъ, что не могъ выдержать несчастья, обрушившагося на него.

Онъ обошелъ вокругъ своего сада и старался интересоваться телятами и лошадьми. Онъ зналъ, что еслибъ каждый теленокъ и каждая лошадь пали мертвыми, это не увеличило бы его несчастья. Онъ и прежде не имѣлъ большой надежды, но теперь охотно сжегъ бы свой домъ за ту слабую надежду, которую онъ имѣлъ вчера. Не только она была ему нужна, не только онъ сожалѣлъ объ отсутствіи какихъ-нибудь признанныхъ радостей, которыя она принесла бы ему, но это окончательное рѣшеніе съ ея стороны отняло у него всю жизненность, всю способность наслаждаться жизнью, всю ту внутреннюю энергію, которая необходима для того, чтобъ интересоваться мірскими дѣлами.

Онъ еще только думалъ о самомъ себѣ — онъ почти не обратилъ вниманія ни на имя своего успѣшнаго соперника, ни на что другое, кромѣ того обстоятельства, что она пишетъ ему, что все кончено. Онъ не пытался рѣшить, можно ли сдѣлать что-нибудь, можетъ ли онъ еще имѣть успѣхъ, хорошо ли ему будетъ поссориться съ этимъ человѣкомъ, слѣдуетъ ли ему негодовать на нее или упрекать ее за жестокость. Онъ думалъ только объ ударѣ и о своей неспособности перенести его. Не лучше ли ему прострѣлить себѣ голову и тѣмъ положить всему конецъ?

Онъ не смотрѣлъ на письмо, пока не вернулся въ библіотеку. Тамъ онъ вынулъ его изъ кармана и прочелъ очень внимательно. Да, скоро рѣшила она. Сколько времени прошло, какъ она уѣхала отсюда? Еще былъ октябрь и она была здѣсь предъ самымъ убійствомъ — только намедни! Капитанъ Уальтеръ Мэррэбль? Нѣтъ, онъ кажется никогда о немъ не слыхалъ. Какой-нибудь господчикъ съ усами и съ воинской поступью — именно такой человѣкъ, какого онъ ненавидѣлъ всегда, принадлежащій къ такому сословію, въ которомъ нѣтъ ничего истинно достойнаго, но которое вѣчно мѣшаетъ счастью всѣхъ. Съ такой точки зрѣнія Джильморъ теперь смотрѣлъ на капитана Мэррэбля. Какъ можетъ такой человѣкъ сдѣлать женщину счастливой — такой человѣкъ, у котораго, вѣроятно, нѣтъ и дома, гдѣ бы они могли спокойно жить? Гоститъ у своего дяди-пастора! Бѣдный Джильморъ пожалѣлъ, что дядя пасторъ не задохся прежде чѣмъ пригласилъ къ себѣ такого гостя. Потомъ онъ прочелъ послѣднюю фразу въ письмѣ Мэри, въ которой она выражала надежду, чтобъ они могли быть друзьями. Какой это хладнокровный вздоръ! Друзьями! Какая дружба можетъ быть между двумя лицами, изъ которыхъ одно сдѣлало другого несчастнымъ, — мертвымъ, такъ сказать!

Съ полчаса старался онъ утѣшать себя мыслью, что можетъ поймать капитана Мэррэбля и отколотить его, что ему позволительно, какъ судьѣ, отправиться съ хлыстомъ и отхлестать этого человѣка, а потомъ можетъ быть и застрѣлить его за то, что этотъ человѣкъ былъ счастливъ въ любви, а онъ несчастливъ. Но онъ слишкомъ хорошо зналъ тотъ свѣтъ, въ которомъ жилъ, чтобъ позволить себѣ долго думать, будто это дѣйствительно можетъ быть сдѣлано. Можетъ статься, лучше былъ бы тотъ свѣтъ, въ которомъ такая месть была возможна; но онъ зналъ хорошо, что теперь она невозможна, и если Мэри Лаутеръ вздумала отдать себя этому проклятому капитану, то онъ помѣшать не могъ. Онъ ничего больше не могъ сдѣлать, какъ уѣхать и бѣситься на свое горе въ какой-нибудь отдаленной части свѣта, гдѣ никто не будетъ знать, что онъ бѣсится.

Когда насталъ вечеръ и онъ увидалъ, что его одиночество страшно для него стѣснительно, онъ вздумалъ отправиться въ пасторатъ. Ему писала измѣнница, что она сообщила это извѣстіе своей пріятельницѣ. Онъ взялъ шляпу и пошелъ чрезъ поля до калитки кладбища возлѣ фермы бѣднаго Трёмбёля, къ тому самому мѣсту, гдѣ онъ въ послѣдній разъ видѣлъ Мэри Лаутеръ; но дойдя до этого мѣста, онъ не могъ рѣшиться войти въ пасторатъ. Мужчину неуспѣхъ въ любви какъ-то унижаетъ. Если человѣкъ теряетъ деньги, онъ можетъ сказать своимъ друзьямъ, или если онъ не будетъ имѣть успѣха въ парламентѣ, или свалится съ лошади на охотѣ, или даже будетъ забалотировапъ въ клубѣ, но онъ не можетъ рѣшиться сказать своему нѣжнѣйшему другу, что его Мэри предпочла другого ему. Это злополучное обстоятельство о Мэри бѣднаго Джильмора Фенуики уже знали, а между тѣмъ хотя онъ пришелъ туда надѣясь на утѣшеніе, онъ не смѣлъ встрѣтиться съ ними. Онъ воротился домой одинъ и вертѣлся съ боку на бокъ всю ночь.

Слѣдующее утро было также непріятно. Онъ ходилъ по саду до четырехъ часовъ, совершенно подавленный своей ношей. Была суббота, и когда зашелъ почтальонъ, онъ еще не написалъ отвѣта на предложеніе дяди. Онъ бродилъ по саду, засунувъ руки въ карманы, думая объ этомъ, когда вдругъ мистриссъ Фенуикъ явилась на тропинкѣ предъ нимъ. Въ это утро происходило новое совѣщаніе съ мужемъ и результатомъ совѣщанія было это посѣщеніе. Онъ немедленно приступилъ къ предмету.

— Вы пришли говорить со мною о Мэри Лаутеръ? сказалъ онъ.

— Я пришла сказать вамъ утѣшительное слово, если могу. Фрэнкъ прислалъ меня.

— Для меня не можетъ быть никакого утѣшенія, отвѣчалъ онъ.

— Мы знали, что это будетъ трудно перенести, другъ мой, сказала она, взявъ его подъ руку: — но утѣшеніе есть.

— Для меня нѣтъ. Я этого желалъ всѣмъ сердцемъ, такъ что не могу забыть.

— Знаю, и мы также этого желали. Разумѣется, горе должно быть, но оно пройдетъ.

Онъ покачалъ головой не говоря ни слова.

— Господь такъ милосердъ, продолжала она: — что не допуститъ такимъ огорченіямъ долго насъ терзать.

— Стало быть, вы думаете, спросилъ онъ: — что надежды нѣтъ никакой?

Что могла она сказать ему? Какъ при обстоятельствахъ, сопровождавшихъ помолвку Мэри, могла она поощрять любовь своего друга?

— Я знаю, что надежды нѣтъ никакой, продолжалъ онъ: — я чувствую, мистриссъ Фенуикъ, что не знаю какъ мнѣ поступать, какъ мнѣ держать себя. Разумѣется, глупо говорить о смерти, но я чувствую, что если не умру, то сойду съ ума. Я не могу остановить мои мысли ни на чемъ.

— Это еще свѣжо для васъ, Гэрри, сказала она.

Она никогда прежде не называла его Гэрри, хотя мужъ ея всегда такъ называлъ его, и теперь она сдѣлала это изъ чистой нѣжности.

— Я не знаю, почему со мною должно быть не такъ, какъ съ другими, сказалъ онъ: — можетъ быть, только потому, что я слабѣе. Но я зналъ съ самаго начала, что все свое счастье основалъ на ней. Я никогда не сомнѣвался, что могу получить все или ничего. Я давно этого ожидалъ и теперь это случилось. О, мистриссъ Фенуикъ! еслибъ Господь могъ поразить меня смертью въ эту минуту, это было бы милосердіемъ!

Тутъ онъ бросился на земь къ ея ногамъ. Но въ ту же минуту всталъ опять.

— Еслибъ вы знали, какъ я презираю себя за все это, какъ ненавижу себя!

Она не хотѣла его оставить, но оставалась съ нимъ до-тѣхъ-поръ, пока онъ согласился пойти съ нею въ пасторатъ. Онъ отобѣдаетъ тамъ и Фрэнкъ проводитъ его домой вечеромъ. А о посѣщеніи Чэмбэрлена мистриссъ Фенуикъ не считала себя способной дать совѣтъ; пусть онъ поговоритъ объ этомъ съ Фрэнкомъ и тогда человѣка съ лошадью можно послать въ Салисбури въ воскресенье утромъ. Когда онъ шелъ въ пасторатъ рядомъ съ этой хорошенькой женщиной, можетъ быть, ему стало нѣсколько лучше.

Глава XXIV.
ГЕНРИ ФИЦЭКЕРЛИ ЧЭМБЕРЛЭНЪ.

Въ этотъ вечеръ въ пасторатѣ порѣшили, что для всѣхъ будетъ лучше пригласить дядю изъ Салисбури провести слѣдующую щдѣлю въ Бирючинахъ, то-есть, чтобы онъ пріѣхалъ въ понедѣльникъ и остался до субботы. Письмо было написано въ пасторатѣ, такъ какъ Фенуикъ боялся, что оно никогда не будете написано, если предоставить это безпомощной энергіи сквайра. Письмо было написано и викарій, провожавшій друга до Бирючинъ, позаботился, чтобы оно было отдано слугѣ въ этотъ же вечеръ.

Въ воскресенье Джильморъ не показывался. Въ церковь онъ не пріходилъ и не хотѣлъ обѣдать въ пасторатѣ. Онъ цѣлый день оставался дома, дѣлая видъ, будто пишетъ, стараясь читать, держа предъ собой счеты, съ журналомъ въ рукѣ; даже"нига съ проповѣдями лежала открытою на столѣ предъ нимъ, но ни счеты, ни журналы, ни проповѣди не могли ни на минуту остановить его вниманія. Онъ поставилъ все на возміжность достигнуть одной цѣли и эта цѣль теперь сдѣлалась длі него недоступна. Люди часто терпятъ неудачу въ другомъ, добиваясь чести, богатства, власти, и когда потерпятъ неудачу, начинаютъ опять. Ему нельзя было начинать. Когда Мэри Лаутеръ выйдетъ за этого капитана, она будетъ потеряна для него навсегда — а развѣ не все-равно теперь, что она замужемъ за нимъ? Онъ ничѣмъ не могъ остановить ея замужство.

Рано въ понедѣльникъ Генри Фицэкерли Чэмберлэнъ пріѣхалъ въ Бирючины. Онъ пріѣхалъ въ своемъ собственномъ экипажѣ на почтовыхъ лошадяхъ, какъ приличествовало пребендіату добраго стараго времени. Не то, чтобъ Чэмберлэнъ былъ очень старъ, но его вкусамъ и настроенію ума шло держаться церемонныхъ обычаевъ, изъ которыхъ многіе вышли изъ употребленія, когда явились желѣзныя дороги. Чэмберлэну было около пятидесяти-пяти лѣтъ, онъ былъ не женатъ, имѣлъ довольно порядочное независимое состояніе, доходъ съ прихода въ болотахъ кэмбриджширскихъ, гдѣ онъ никогда не бывалъ — ему не позволяло здоровье — о чемъ шла переписка между нимъ и однимъ прелатомъ, въ которой пребендіатъ на столько одержалъ верхъ, что не былъ потревоженъ въ своемъ образѣ жизни, и мы уже говорили, что онъ имѣлъ пребенду въ салисбурійскомъ соборѣ. Конечно, его жизненный путь шелъ очень пріятно. Что касается прихода въ болотахъ, совѣсти не въ чемъ было упрекать его, такъ какъ онъ отдавалъ домъ и двѣ трети дохода своему помощнику, а остальную треть тратилъ на тамошнія благотворительныя дѣла. Можетъ быть, аргументъ, болѣе всего заставившій умолкнуть епископа, заключался въ короткой припискѣ одного его письма.

"Кстати, говорилось въ этой припискѣ: «можетъ быть, мнѣ слѣдуетъ сообщить вамъ, что я не бралъ ни копейки изъ дохода Гэрдбидло съ-тѣхъ-поръ, какъ пересталъ тамъ жить»

— Это епископскій приходъ, говорилъ счастливый владѣлецъ этого прихода своимъ клерикальнымъ друзьямъ: — и *** думаетъ, что ему лучше держать его въ своихъ рукахъ, чѣмъ оставить въ моихъ. Я несогласенъ съ нимъ и онъ долженъ будетъ написать много писемъ, прежде чѣмъ будетъ имѣть успѣхъ.

Но его пребенда доставляла ему 800 фунтовъ въ годъ и домъ и Чэмберлэнъ относительно своихъ денежныхъ дѣлъ былъ совершенно обезпеченъ.

Онъ былъ очень красивый мужчина, шести футъ ростомъ съ большими, свѣтлыми, сѣрыми глазами, прямымъ носомъ и прекрасно очерченнымъ подбородкомъ. Губы его были тонки, но зубы безподобны — только они были отъ дантиста. Сѣдые полосы окаймляли его голову, спускаясь на лобъ маленькими юлнистыми кудрями, такъ что побѣждали сердца дѣвъ дюжніами въ соборѣ. Шептали, что иногда и замужнія женщины сходили съ ума по красотѣ, величіи, бѣлыхъ рукахъ и глубокомъ, звучномъ голосѣ Генри Фицэкерли Чэмберлэна. Голосъ его дѣйствительно былъ прекрасенъ, когда слышался съ дальняго конца церкви во время службы, совершенно заглушая усилія другого второстепеннаго пастора, который служилъ съ нимъ вмѣстѣ въ алтарѣ. Онъ имѣлъ также большой даръ проповѣдывать, который онъ употреблялъ разъ въ недѣлю впродолженіе тринадцати недѣль въ году. Онъ никогда не говорилъ проповѣди долѣе двадцати-пяти минутъ, каждое слово было слышно по всей церкви и въ проповѣди его была грація лучше всякой доктрины. Когда онъ говорилъ проповѣдь, соборъ былъ всегда полонъ, и можетъ быть онъ имѣлъ право считать себя однимъ изъ современныхъ духовныхъ свѣтилъ. Много получалъ онъ просьбъ говорить проповѣди тамъ и тамъ, но онъ всегда отказывался. Разсказывали, какъ онъ отказался говорить проповѣдь предъ королевой въ Сент-Джэмскомъ дворцѣ, увѣряя, что если ея величеству угодно будетъ посѣтить Салисбури, то онъ непремѣнно скажетъ проповѣдь. Касательно того, чтобы говорить проповѣдь въ Уайтголѣ, въ Уэстминстерѣ и въ Сен-Полѣ, онъ постоянно увѣрялъ, что его мѣсто на его собственной каѳедрѣ и что онъ не считаетъ обязаннымъ выставлять себя напоказъ. Онъ обыкновенно уѣзжалъ въ началѣ осеннихъ мѣсяцевъ и ѣздилъ надолго гостить къ друзьямъ; по собственно домъ его былъ его пребендная резиденція въ Оградѣ. Домъ этотъ не имѣлъ ничего величественнаго, если смотрѣть на него снаружи; онъ былъ выстроенъ изъ самаго простого кирпича; но внутри былъ очень пріятенъ. Занавѣсей, ковровъ, креселъ, книгъ, украшеній было вдоволь, а погребъ славился какъ самый лучшій въ городѣ. Онъ всегда ѣздилъ на почтовыхъ лошадяхъ, но у него всегда былъ свой экипажъ. Онъ никогда не говорилъ очень много, но когда говорилъ, его слушали. Аппетитъ у него былъ превосходный, но на него не легко было угодить; салисбурійскія дамы знали, что если Чэмберлэна ждутъ обѣдать, то слѣдуетъ непремѣнно приготовить что-нибудь особенное. Онъ былъ всегда чрезвычайно хорошо одѣтъ. Какъ онъ проводилъ время, никто не зналъ, но онъ считался человѣкомъ прекрасно образованнымъ во всѣхъ отношеніяхъ. Никто не сомнѣвался, что другого такого знатока во всѣхъ предметахъ искусства не найдется во всемъ Уильтширѣ. Его считали почти такимъ же важнымъ, какъ епископа, и ни одна душа въ Салисбури не подумала бы сравнить декана съ нимъ. Но у декана было семеро дѣтей, а Чэмберлэнъ былъ совсѣмъ одинокъ.

Генри Джильморъ немножко боялся дяди, но всегда увѣрялъ, что не боится.

— Если онъ хочетъ, пусть пріѣзжаетъ, говаривалъ племянникъ: — но онъ долженъ жить такъ, какъ живу я.

Однако, хотя въ бирючинскомъ погребѣ осталось немного лафита по 47 шиллинговъ за дюжину, всегда приносили бутылку, когда Чэмберлэнъ былъ тамъ, а мистриссъ Бёнкеръ, кухарка, не скрывала, что она находилась въ сильномъ страхѣ съ самаго его пріѣзда до отъѣзда. А между тѣмъ мистриссъ Бёнкеръ и другіе слуги любили, когда онъ пріѣзжалъ. Его присутствіе дѣлало честь Бирючинамъ. Даже мальчикъ, чистившій его сапоги, чувствовалъ, что онъ чиститъ сапоги важнаго человѣка. Во всемъ домѣ признавали, что такъ какъ у сквайра есть такой дядя, то онъ гораздо важнѣе, чѣмъ былъ бы безъ него. Духовный сановникъ былъ знатнѣе сельскаго дворянина, а между тѣмъ Чэмберлэнъ былъ только пребендіатъ, сынъ провинціальнаго пастора, которому удалось жениться на невѣстѣ съ деньгами, и рѣшительно не сдѣлалъ ничего полезнаго во все продолженіе своей жизни. Часто очень любопытно прослѣдить источники величія. Величіе Чэмберлэна, мнѣ кажется, происходило отъ бѣлизны его рукъ и отъ нѣкоторой уловки смотрѣть такъ, какъ будто онъ хотѣлъ сказать очень много, хотя предпочитать молчать и не говорить ничего. Онъ, безъ всякаго сомнѣнія, умѣлъ держать себя.

Фенуикъ всегда увѣрялъ, что онъ любитъ Чэмберлэна и чрезвычайно восхищается имъ.

— Это совершеннѣйшій философъ, съ какимъ только случалось мнѣ встрѣчаться, говаривалъ Фенуикъ: — онъ дошелъ до самаго центра глубины созерцанія, еще чрезъ десять лѣтъ онъ будетъ великимъ Ѳомой Аквинскимъ. Онъ будетъ ѣсть, пить, слушать и не желать ничего. Теперь я не знаю ни одного человѣка, который бы такъ мало безпокоилъ другихъ.

Съ другой стороны, Чэмберлэнъ не показывалъ большого восторга къ Фенуику, котораго онъ называлъ щеголеватымъ, легкомысленнымъ, талантливымъ, конечно, и можетъ быть добросовѣстнымъ, но пустымъ и можетъ быть немножко высокомѣрнымъ. Сквайръ, который не былъ ни талантливъ, ни высокомѣренъ, понималъ ихъ обоихъ и отдавалъ большое предпочтеніе своему другу викарію предъ своимъ дядей пребендіатомъ.

Джильморъ разъ совѣтовался съ дядей — разъ въ несчастную минуту, какъ онъ чувствовалъ теперь — хорошо ли ему будетъ жениться на миссъ Лаутеръ. Дядя былъ противъ этого брака, и теперь навѣрно спроситъ объ этомъ. Когда важный человѣкъ пріѣхалъ, сквайра не было дома, онъ еще бродилъ между телятами и овцами; но вечеръ послѣ обѣда будетъ очень длиненъ. На слѣдующій день мистеръ и мистриссъ Фенуикъ, мистеръ и мистриссъ Гринторнъ должны были обѣдать въ Бирючинахъ. Еслибы только прошелъ этотъ первый вечеръ, Джильморъ думалъ, что онъ можетъ получить нѣкоторое утѣшеніе даже отъ дяди. Приблизившись къ дому, онъ вошелъ на дворъ и увидалъ большую карету пребендіата, которую мыли. Нѣтъ, на сколько конюхъ зналъ, мистеръ Чэмберлэнъ не выходилъ, но былъ теперь въ домѣ. Джильморъ вошелъ и нашелъ дядю въ библіотекѣ. Первые вопросы его были объ убійствѣ.

— Вы поймали одного человѣка и выпустили его? сказалъ пребендіатъ.

— Да, моего арендатора, но противъ него не было уликъ. Не онъ убійца.

— Я не выпустилъ бы его, сказалъ Чэмберлэнъ.

— Вы не стали бы задерживать человѣка, который былъ невиненъ, сказалъ Джильморъ.

— Я не выпустилъ бы этого молодого человѣка.

— Но законъ не далъ бы намъ права задерживать его.

— Все-таки я не отпустилъ бы его, сказалъ Чэмберлэнъ: — я все слышалъ.

— Отъ кого вы слышали?

— Отъ лорда Траубриджъ. Я конечно не отпустилъ бы его.

Оказалось однако, что мнѣніе лорда Траубриджъ было высказано пребендіату до той роковой встрѣчи, которая происходила въ домѣ убитаго.

Дядя пилъ молча бордоское въ этотъ вечеръ, по-крайней-мѣрѣ онъ ничего не говорилъ о Мэри Лаутеръ.

— Не знаю, откуда ты достаешь, Гэрри, но вино очень не дурное.

— Мы находимъ, что здѣсь ни у кого нѣтъ лучше, сказалъ Гэрри.

— Мнѣ было бы очень жаль зайти такъ далеко, но вино очень хорошее. Кстати, я надѣюсь, что твоя кухарка научилась варить кофе съ-тѣхъ-поръ, какъ я былъ здѣсь весной. Вотъ мы теперь попробуемъ.

Кофе принесли и пребендіатъ покачалъ головой — весьма незамѣтно — и пріятно улыбнулся.

— Чертовски трудно имѣть здѣсь хорошій кофе, сказалъ Гэрри Джильморъ, не осмѣлившійся сказать, что кофе былъ хорошъ, вопреки мнѣнію дяди.

Послѣ кофе, который подали въ библіотеку, — оба сидѣли молча съ полчаса, и Джильморъ старался угадать, что заставило его дядю пріѣхать въ Бёльгэмптонъ. Наконецъ, прежде чѣмъ онъ дошелъ до какого-нибудь заключенія, дядя сначала кивнулъ головой, потомъ вздрогнулъ и кротко улыбнулся, потомъ опять кивнулъ головой и вздрогнулъ безъ улыбки, а потомъ тихое музыкальное храпѣніе, постепенно становившееся громче, показало, что пребендіатъ былъ чрезвычайно счастливъ. Тутъ Джильмору пришло въ голову, что можетъ быть Чэмберлэну надоѣло засыпать въ своемъ домѣ, и что онъ пріѣхалъ въ Бирючины, такъ какъ не могъ удобно дѣлать этого въ домахъ постороннихъ друзей. Для подобной перемѣны, можетъ быть, важному человѣку стоило подвергнуться непріятности выпить чашку дурного кофе.

А не могъ ли и онъ также заснуть, онъ — Джильморъ? Не могъ ли онъ заснуть — не только на нѣсколько минутъ — но совсѣмъ по-философски, какъ объяснялъ его другъ Фенуикъ? Не могъ ли онъ сдѣлаться такимъ же неподвижнымъ, какъ и его дядя? Нѣтъ, Мэри Лаутеръ навсегда разстроила счастье этого человѣка. Хорошій обѣдъ, спокойное кресло, чашка изъ китайскаго фарфора — все можно достать навѣрно, пока ѣсть деньги. Вотъ предъ нимъ сидитъ человѣкъ совершенно счастливый, не испытывающій никакихъ страданій, кромѣ непріятности выпить иногда чашку дурного кофе. Между тѣмъ какъ онъ, Гэрри Джильморъ, быль самымъ жалкимъ человѣкомъ, какого только можно найти между четырехъ морей, потому что одна молодая женщина не хочетъ взять половину всего его состоянія! Если можно найти какую-нибудь цѣлительную философію, то почему же онъ ее не находитъ? Свѣтъ можетъ говорить, что эта философія низкая, но что за бѣда, еслибъ это могло снять съ его груди ту страшную тяжесть, которую онъ не можетъ переносить? Онъ увѣрялъ себя, что продалъ бы свое сердце со всѣми его преимуществами за полфартинга, еслибъ могъ отыскать кого-нибудь, кто взялъ бы его со всею его тяжестью. Вотъ тутъ сидѣлъ человѣкъ, у котораго тяжести не было. Онъ храпѣлъ почти съ гармоническимъ размѣромъ, медленно, осторожно — можно даже сказать художественно, совершенно какъ джентльмэнъ, и человѣкъ, который такъ храпѣлъ, не могъ не быть счастливъ.

— О, чортъ побери! шепнулъ Джильморъ, вставая и выходя изъ комнаты, но въ этомъ восклицаніи было больше зависти, чѣмъ гнѣва.

— А! ты выходилъ? сказалъ Чэмберлэнъ, когда племянникъ воротился.

— Ходилъ смотрѣть, какъ чистятъ лошадей.

— Не вижу, къ чему это служитъ, но кажется, это дѣлаютъ многіе. Я полагаю, это предлогъ для того, чтобы покурить.

Чэмберлэнъ не курилъ.

— Да, я выкурилъ трубку.

— Не было ни малѣйшей необходимости говорить мнѣ это, Гэрри. Посмотримъ, лучше ли мистриссъ Бёнкеръ умѣетъ дѣлать чай, чѣмъ кофе.

Позвонили въ колокольчикъ и Чэмберлэнъ велѣлъ подать себѣ чашку чернаго чаю, не крѣпкаго, но чтобы положено было много чаю и онъ не долго настаивался, а былъ налитъ скоро.

— Если чай будетъ крѣпкій, я ни на волосъ не засну, сказалъ онъ.

Чай принесли и выпили не торопясь. Потомъ сказали нѣсколько словъ о германскихъ водахъ, съ которыхъ Чэмберлэнъ только что вернулся, и Джильморъ началъ думать, что въ этотъ вечеръ его не станутъ спрашивать о Мэри Лаутеръ.

Но судьба не такъ была милостива. Пребендіатъ всталъ съ намѣреніемъ идти спать и уже стоялъ предъ каминомъ съ свѣчой въ рукѣ, когда что-то — вѣроятно, счастье его собственнаго положенія въ жизни, позволявшее ему наслаждаться нераздѣльно постелью — напомнило ему, что племянникъ говорилъ съ нимъ о какой-то молодой женщинѣ, которая не могла даже похвалиться приданымъ.

— Кстати, что сдѣлалось съ предметомъ твоей пламенной любви, Гэрри?

Гэрри Джильморъ мрачно нахмурился. Ему не понравилось, что о Мэри говорили какъ о предметѣ его пламенной любви. Въ эту минуту онъ стоялъ спиною къ дядѣ и оставался такимъ образомъ не отвѣчая ему.

— Или ты совсѣмъ не дѣлалъ ей предложенія? спросилъ дядя. — Если ты сдѣлалъ промахъ, Гэрри, лучше ужъ скажи.

— Я не знаю, что вы называете промахомъ, сказалъ Гэрри: — она не выходитъ за меня.

— Слава Богу, мой милый!

Джильморъ обернулся, но дядя, вѣроятно, не видалъ его лица.

— Могу увѣрить тебя, продолжалъ Чэмберлэнъ: — что эта мысль совершенно меня разстроивала. Я навелъ справки и она оказалась такой дѣвушкой, на которой тебѣ не слѣдуетъ жениться.

— Ей-Богу! сказалъ Джильморъ: — я отдалъ бы всѣ свои десятины, всѣ свои деньги до послѣдняго шиллинга, всѣхъ друзей и двадцать лѣтъ моей жизни, еслибъ только могъ въ эту минуту считать возможнымъ, что она когда-нибудь выйдетъ за меня.

— Великій Боже! сказалъ Чэмберлэнъ.

Пока онъ это говорилъ, Гэрри Джильморъ ушелъ и не показывался больше дядѣ въ этотъ вечеръ.

Глава XXV.
КЭРРИ БРЭТЛЬ.

На другой день послѣ обѣда въ Бирючинахъ Фенуикъ сдѣлалъ поѣздку, о которой говорилъ женѣ. Обѣдъ прошелъ очень спокойно и въ кофе было замѣтно значительное улучшеніе. Между обоими пасторами была легкая стычка, если можно назвать стычкой то, гдѣ вся дѣятельная задорливость находится на одной сторонѣ. Фенуикъ старался заманить Чэмберлэна въ аргументы, но пребендіатъ ускользалъ съ искусствомъ — не поддаваясь стыду угрюмаго отказа — возбудившимъ восторгъ жены Фенуика.

— Онъ умный человѣкъ, сказала она, возвращаясь домой: — а то онъ никакъ не могъ бы скользить какъ угорь, да еще такъ мало двигаясь.

На слѣдующее утро викарій отправился одинъ въ своемъ гигѣ. Онъ сначала сказалъ, что возьметъ съ собой мальчика, который былъ и конюхъ и садовникъ, чистилъ сапоги и дѣлалъ половину работы въ домѣ, но наконецъ рѣшилъ, что поѣдетъ одинъ.

— Питеръ очень молчаливъ и весьма похвально не интересуется ничѣмъ, сказалъ онъ женѣ: — онъ немного разскажетъ, но даже и онъ можетъ разсказать что-нибудь.

Онъ сѣлъ въ гигъ и поѣхалъ одинъ по дорогѣ къ Девизу. Онъ проѣхалъ чрезъ Лэвингтонъ, не дѣлая вопросовъ, но на половинѣ дороги между этимъ городомъ и Дэвизомъ онъ остановилъ свою лошадь въ переулкѣ, который велъ направо. Онъ прежде ѣздилъ по этой дорогѣ, но этого переулка не зналъ. Онъ подождалъ, пока старуха, которую онъ увидалъ, подошла къ нему, и спросилъ ее, приведетъ ли его этотъ переулокъ къ марльбороской дорогѣ. Старуха ничего не слыхала о марльбороской дорогѣ и по лицу ея можно было заключить, какъ будто она не слыхала о Марльборо. Потомъ онъ спросилъ дорогу къ Пайкрофтской общинѣ. Да, этотъ переулокъ приведетъ его къ Пайкрофтской общинѣ. Приведетъ ли онъ его къ Лысому Оленю? Старуха сказала, что это приведетъ его къ Заднему Углу, «но она не знала того другого мѣста». Онъ однако поѣхалъ по этому переулку и безъ большого затрудненія нашелъ дорогу къ Лысому Оленю, который во время славныхъ дней этой отрасли Западной дороги бывало снабжалъ пивомъ по-крайней-мѣрѣ двѣнадцать дилижансовъ въ день, но теперь, увы! могъ утолять жажду только сельскихъ жителей. Въ Лысомъ Оленѣ онъ однако узналъ, что можетъ найти овесъ; тамъ онъ поставилъ свою лошадь и видѣлъ, какъ овесъ былъ съѣденъ.

Пайкрофтъ былъ за милю отъ него и онъ пошелъ туда пѣшкомъ. Онъ шелъ по дорогѣ къ Марльборо съ полмили, а потомъ повернулъ налѣво. Ему не трудно было найти это мѣсто и теперь цѣлью его было отыскать коттэджъ мистриссъ Бёрроусъ, не спрашивая о ней сосѣдей. Онъ собралъ нѣкоторыя свѣдѣнія и думалъ, что онъ можетъ дѣйствовать по нимъ. Онъ дошелъ до средины селенія и осмотрѣлся, куда ему повернуть. Вотъ портерная, вотъ переулокъ, который велъ къ Пьюси, и вотъ два кирпичныхъ коттэджа стоятъ рядомъ. Мистриссъ Бёрроусъ жила въ маленькомъ бѣломъ коттэджѣ позади. Онъ прямо пошелъ къ двери между подсолнечниками и розовыми кустами и остановился на нѣсколько минутъ, подумать, войти ли ему въ коттэджъ безъ доклада, потомъ постучался въ дверь. Полисмэнъ вошелъ бы безъ этого и браконьеръ также захватилъ бы зайца въ его норѣ, но за какимъ существомъ ни гнался бы джентльмэнъ или охотникъ, а онъ всегда дастъ ему возможность приготовиться къ оборонѣ. Онъ постучался и немедленно услыхалъ звуки внутри. Онъ постучался опять и чрезъ минуту ему велѣли войти. Тогда онъ отворилъ дверь и нашелъ только одну молодую женщину. Онъ постоялъ съ минуту и смотрѣлъ на нее, прежде чѣмъ заговорилъ.

— Кэрри Брэтль, сказалъ онъ: — я радъ, что нашелъ васъ.

— Господи, мистеръ Фенуикъ!

— Кэрри, какъ я радъ видѣть васъ!

Онъ протянулъ ей руку.

— О, мистеръ Фенуикъ! я не могу опасаться такихъ людей, какъ вы, сказала она.

Но такъ какъ его рука была еще протянута, она вложила въ нее свою руку, и онъ нѣсколько секундъ пожималъ ее. Теперь она была жалкое, болѣзненное существо, но на лицѣ ея остались слѣды большой красоты — или, лучше сказать, присутствія красоты, но красоты помраченной распутною жизнью и періодами нужды, нездоровья, дурного обращенія, а хуже всего болѣзненной тоски неспокойной совѣсти. Это было блѣдное, кроткое лицо — нѣжное, веселое когда-то оно было, и еще теперь былъ проблескъ свѣта въ глазахъ, говорившій о прошедшей веселости и обѣщавшій веселость въ будущемъ, если только одно большое злополучіе можно было бы излечить. Ея длинные льняные локоны еще висѣли около ея лица, но они были крупнѣе и, какъ Фенуикъ думалъ, растрепаннѣе прежняго, щеки ея были худощавы, глаза впали, а около рта было то смѣлое выраженіе, которое употребленіе дурныхъ, рѣзкихъ словъ, полудурныхъ и полуостроумнихъ придаетъ всегда. Она была одѣта пристойно и сидѣла на низкомъ стулѣ, съ разорваннымъ старымъ романомъ въ рукахъ. Фенуикъ зналъ, что книга была взята сейчасъ, такъ какъ тутъ непремѣнно былъ кто-то, когда онъ постучался въ дверь.

Однако, хотя порокъ наложилъ на нее тяжелую руку, блескъ, веселость и нѣжное благоуханіе невинности не совсѣмъ оставили ее. Хотя ротъ ея былъ смѣлъ, глаза нѣжны и женственны и она смотрѣла на пастора кроткимъ, робкимъ, умоляющимъ взглядомъ, который смягчилъ и тотчасъ плѣнилъ его сердце. Но его сердце никогда не было сурово къ ней. Можетъ быть, его недостаткомъ было, что сердце его никогда не ожесточалось противъ грѣшника, если только въ грѣхѣ не занлючалось притворства и фальшивости. Въ эту минуту, вспомнивъ маленькую Кэрри Брэтль, которая иногда была такъ кроткопослушна, а иногда такъ упряма въ его рукахъ, которую онъ нѣжилъ, ласкалъ, бранилъ и любилъ, которую, безъ сомнѣнія, онъ любилъ, потому что она была такъ мила, которую онъ надѣялся видѣть замужемъ за какимъ-нибудь добрымъ фермеромъ, въ кухнѣ которой онъ всегда будетъ дорогимъ гостемъ и дѣтей которой будетъ крестить — вспоминая все это, онъ въ эту минуту готовъ былъ обнять ее и поцѣловать, еслибъ смѣлъ показать ей, что онъ не считаетъ ее гнусной, просить ее исправиться и предложить какой-нибудь планъ для будущей жизни.

— Я пріѣхалъ изъ Бёльгэмптона, Кэрри, чтобы отыскать васъ, сказалъ онъ.

— Не стоило вамъ пріѣзжать въ такое жалкое мѣсто, мистеръ Фенуикъ. Вѣрно, вамъ полиція сказала, что я здѣсь.

— Я слышалъ. Скажите мнѣ, Кэрри, что вы знаете о Сэмѣ?

— О Сэмѣ?

— Да — о Сэмѣ. Не говорите мнѣ неправды. Вамъ не нужно говорить мнѣ ничего, если не хотите. Я пріѣхалъ не требовать отъ васъ отвѣта, а только какъ другъ его и вашъ.

Она помолчала съ минуту, прежде чѣмъ отвѣтила.

— Сэмъ не сдѣлалъ вреда никому, сказала она.

— Я этого не говорю. Я хочу только знать, гдѣ онъ. Вы понимаете, Кэрри, что для него лучше было бы находиться дома.

Она опять помолчала и потомъ выболтала:

— Онъ ушелъ въ эту заднюю дверь, мистеръ Фенуикъ, когда вы вошли въ другую.

Фенуикъ тотчасъ пошелъ къ задней двери, но разумѣется Сэма тамъ не было.

— Для чего же онъ прячется, если не сдѣлалъ ничего дурного? спросилъ викарій.

— Онъ думалъ, что это полицейскіе. Они бываютъ здѣсь почти каждый день, такъ что тошно на нихъ смотрѣть. Я ушла бы отсюда, еслибъ было куда.

— Развѣ у васъ нѣтъ мѣста дома, Кэрри?

— Нѣтъ, сэръ.

Это было такъ справедливо, что онъ не могъ сказать себѣ, почему онъ сдѣлалъ ей этотъ вопросъ. У нея конечно не было мѣста дома, пока сердце ея отца не измѣнится къ ней.

— Кэрри, сказалъ онъ, говоря очень медленно: — мнѣ говорятъ, что вы замужемъ, правда ли это?

Она не отвѣчала.

— Я желалъ бы, чтобъ вы сказали мнѣ, если можете. Положеніе замужней женщины честно, по-крайней-мѣрѣ, кто бы ни былъ ея мужъ.

— Мое положеніе не честно.

— Стало быть, вы не замужемъ?

— Нѣтъ, сэръ.

Онъ не зналъ, какъ ему продолжать этотъ допросъ, какъ спрашивать ее объ ея прошлой и настоящей жизни, не выражая осужденія, отъ котораго по-крайней-мѣрѣ теперь желалъ воздержаться.

— Вы, кажется, живете теперь съ старой мистриссъ Бёрроусъ? сказалъ онъ.

— Да, сэръ.

— Мнѣ сказали, что вы замужемъ за ея сыномъ.

— Вамъ сказали неправду, сэръ. Я совсѣмъ не знаю ея сына, я только видѣла его.

— Это правда, Кэрри?

— Правда. Это былъ совсѣмъ не онъ.

— Кто же это былъ, Кэрри?

— Не ея сынъ — но что за нужда! Онъ уѣхалъ и я не увижу его больше.

— Онъ не былъ вашимъ мужемъ?

— Нѣтъ, мистеръ Фенуикъ, у меня никогда не было мужа и навѣрно не будетъ. Какой мужчина женится на такой, какъ я? Мнѣ остается только одно.

— Что это, Кэрри?

— Умереть и покончить совсѣмъ, сказала она, громко зарыдавъ: — къ чему мнѣ жить? Никто не хочетъ видѣть меня и говорить со мною. Развѣ я не такая дурная, что меня повѣсятъ, если только съумѣютъ поймать?

— Что вы хотите сказать? спросилъ Фенуикъ, подумавъ съ минуту и заключивъ изъ ея словъ, что можетъ быть не участвовала ли она въ убійствѣ.

— Развѣ полиція не пріѣзжаетъ сюда за мной почти каждый день? А что я могу сказать? Я упала такъ низко, что почти всякій можетъ сказать мнѣ что хочетъ. А куда я могу уйти отсюда? Я не хочу всегда жить съ этой старухой.

— Кто это старуха, Кэрри?

— Вы вѣрно знаете, мистеръ Фенуикъ.

— Мистриссъ Бёрроусъ, такъ?

Она кивнула головой.

— Она мать человѣка, прозваннаго Точильщикомъ?

Опять она кивнула головой.

— Его обвиняютъ въ убійствѣ?

Опять она кивнула головой.

— Тамъ участвовалъ еще другой?

Она опять кивнула головой.

— Говорятъ, что былъ и третій, сказалъ онъ: — вашъ братъ Сэмъ.

— Лгутъ они! вскричала она, вскочивъ съ своего мѣста: — лгутъ словно дьяволы. Дьяволы они и попадутъ прямо въ огнь вѣчный.

Несмотря на эту трагическую минуту, Фенуикъ не могъ не присоединить въ своемъ воображеніи маркиза Траубриджъ къ этой ужасной угрозѣ.

— Сэмъ такъ же мало участвовалъ въ этомъ, какъ и вы, мистеръ Фенуикъ.

— Я самъ этому не вѣрю, сказалъ Фенуикъ.

— Да, потому что вы добры, сострадательны и не думаете дурно о бѣдныхъ людяхъ. А тѣ, которые это говорятъ, дьяволы.

— Я пріѣхалъ сюда не за тѣмъ, чтобы говорить объ убійствѣ, Кэрри. Еслибъ я и думалъ, что. вы знаете, кто это сдѣлалъ, я не сталъ бы васъ спрашивать. Это дѣло полиціи, а не мое; я пріѣхалъ сюда для того, чтобы отыскать Сэма. Ему слѣдуетъ быть дома. Для чего онъ бросилъ домъ и работу, тогда какъ его имя произносится всѣми такимъ образомъ?

— Я не могу отвѣчать за него, мистеръ Фенуикъ. Пусть говорятъ что хотятъ, они не могутъ сдѣлать черными бѣлки его глазъ. Не мое дѣло говорить о другихъ. Почему я могу знать, зачѣмъ онъ приходитъ и зачѣмъ уходитъ? Если скажу, что видѣться съ сестрой, этому не повѣрятъ, не правда ли, сэръ, такъ какъ она упала такъ низко.

Онъ всталъ, подошелъ къ передней двери, отворилъ ее и осмотрѣлся вокругъ. Но онъ ни на что не смотрѣлъ. Глаза его были полны слезъ и ему не хотѣлось вытирать ихъ въ ея присутствіи.

— Кэрри, сказалъ онъ, возвращаясь къ ней: — я пріѣхалъ не для него.

— Для кого же?

— Помните, какъ мы любили васъ, когда вы были ребенкомъ, Кэрри? Помните вы мою жену и какъ вы бывало приходили играть съ дѣтьми на лугу? Помните, Кэрри, гдѣ вы сидѣли въ церкви и пѣли, и сколько намъ было хлопотъ съ пѣвчими? Въ Бёльгэмптонѣ есть люди, которые никогда этого не забудутъ.

— Никто не любитъ меня теперь, сказала она, говоря съ нимъ чрезъ плечо, потому что стояла къ нему задомъ.

Онъ думалъ-было сказать ей, что Господь любитъ ее — но въ его сердцѣ было что-то человѣчное, можетъ быть слишкомъ человѣчное, заставлявшее его чувствовать, что еслибы онъ упалъ низко, то любовь ближайшая къ нему, любовь болѣе понятная, болѣе осязательная, была бы полезнѣе для его слабости и нечестивости, чѣмъ даже любовь Господа Бога.

— Почему вы это думаете, Кэрри?

— Потому что я такая дурная.

— Еслибъ мы любили только хорошихъ, мы любили бы очень немногихъ. Я искренно люблю васъ, Кэрри. Моя жена нѣжно любитъ васъ.

— Неужели любитъ? сказала дѣвушка, тихо зарыдавъ. — Нѣтъ, она не любитъ. Я знаю это. Такая, какъ она, не можетъ любить такую, какъ я. Она не захочетъ говорить со мною. Она не захочетъ дотронуться до меня.

— Пріѣзжайте и посмотрите, Кэрри.

— Отецъ убьетъ меня, сказала она.

— Отецъ вашъ, конечно, очень разсерженъ. Вы сдѣлали то, за что отецъ долженъ разсердиться.

— О! мистеръ Фенуикъ, я не осмѣлюсь показаться ему на глаза. Звукъ его голоса убьетъ меня. Какъ я могу воротиться?

— Не легко сдѣлать кривое прямымъ, Кэрри, но мы можемъ попытаться, и если стараешься искренно, то можно все-таки сдѣлать прямѣе. Будете отвѣчать мнѣ еще на одинъ вопросъ?

— Обо мнѣ, мистеръ Фенуикъ?

— Вы теперь живете во грѣхѣ, Кэрри?

Она сидѣла молча, не потому, что не хотѣла отвѣчать ему, но не понимала всего значенія этого вопроса.

— Если такъ, и вы не захотите бросить, ни одинъ честный человѣкъ не можетъ васъ любить. Вы должны перемѣниться и тогда васъ будутъ любить.

— Я взяла деньги, которыя онъ далъ мнѣ, если вы говорите объ этомъ, сказала она.

Онъ не сталъ болѣе разспрашивать ее о ней самой, а заговорилъ опять о ея братѣ. Не можетъ ли она призвать его, чтобъ сказать нѣсколько словъ его старому другу? Но она увѣряла, что онъ ушелъ и она не знала куда; что можетъ быть онъ сегодня же вернется на мельницу, такъ какъ онъ сказалъ ей, что вернется туда скоро. Когда Фенуикъ выразилъ надежду, что Сэмъ не имѣетъ сношеній съ этими дурными людьми, убившими и обокравшими Тёрембёля, она отвѣчала ему съ такой простодушной увѣренностью, что о такихъ сношеніяхъ не можетъ быть и рѣчи, что онъ тотчасъ убѣдился, что убійцы находятся далеко и что она это знаетъ. Насколько онъ могъ узнать отъ нея, Сэмъ дѣйствительно бывалъ въ Пайкрофтѣ съ цѣлью видѣться съ сестрой. Потомъ онъ опять вернулся къ ней самой, получивъ, какъ онъ думалъ, благопріятный отвѣтъ на тотъ жизненный вопросъ, который онъ ей сдѣлалъ.

— Вы не хотите ничего спросить о вашей матери?

— Сэмъ разсказывалъ мнѣ о ней и о Фэннъ.

— И вы не хотѣли бы видѣть ее?

— Не хотѣла бы, мистеръ Фенуикъ! Я отдала бы глаза свои, чтобы видѣться съ нею! но какъ я могу видѣть ее и что она можетъ мнѣ сказать? Отецъ убьетъ ее, если она будетъ говорить со мною. Иногда мнѣ вздумалось бы пойти туда пѣшкомъ днемъ и прійти ночью и хоть взглянуть на старый домъ, только я знаю, что утоплюсь въ мельничномъ ручьѣ. Мнѣ бы этого хотѣлось. Я желаю, чтобы это случилось. Я читала одну старую поэму, въ которой много думали о бѣдной дѣвушкѣ послѣ того, какъ она утонула, хотя никто не хотѣлъ думать о ней прежде.

— Не топитесь, Кэрри, я буду заботиться о васъ. Держите чисто ваши руки — вы знаете, что я хочу сказать — и я не успокоюсь до-тѣхъ-поръ, пока не найду мѣстечка для вашихъ утомленныхъ ногъ. Вы обѣщаете мнѣ?

Она не отвѣчала.

— Я не требую отъ васъ обѣщанія на словахъ, но сдѣлайте его сами, Кэрри, и просите Бога помочь вамъ сдержать его. Вы читаете молитвы, Кэрри?

— Никогда не читаю молитвъ, сэръ.

— Но вы ихъ не забыли? Вы можете опять начать. А теперь я долженъ просить весь дать мнѣ обѣщаніе. Если я пришлю за вами, вы пріѣдете?

— Какъ — въ Бёльгэмптонъ?

— Откуда же я могу за вами прислать? Неужели вы думаете, что я захочу сдѣлать вамъ вредъ?

— Можетъ быть, меня посадятъ въ тюрьму или заставятъ жить съ другими такими же, какъ я. О, мистеръ Фенуикъ! я этого не выдержу.

Онъ не смѣлъ зайти далѣе, чтобы не дать обѣщанія, котораго онъ не въ состояніи былъ бы сдержать, но она увѣрила его, прежде чѣмъ онъ ушелъ, что если она оставитъ свое теперешнее жилище чрезъ мѣсяцъ, то дастъ ему знать, куда отправится. Онъ отправился къ «Лысому Оленю» и взялъ свой гигъ. На возвратномъ пути домой, когда онъ выѣзжалъ изъ Лэвингтона, онъ нагналъ Сэма Брэтля. Онъ остановился и заговорилъ съ молодымъ человѣкомъ, спрашивая его, домой ли возвращается онъ, и предлагая мѣсто въ гигѣ. Сэмъ отказался, но сказалъ, что онъ прямо идетъ на мельницу.

— Трудно сдѣлать кривое прямымъ, сказалъ себѣ Фенуикъ, подъѣзжая къ двери своего дома.

Глава XXVI.
ТЁРНОВЕРСКАЯ ПЕРЕПИСКА.

Надо надѣяться, что читатель вспомнитъ, какъ маркизъ Траубриджъ подвергся очень большой дерзости отъ Фенуика во время разсужденія, происходившаго въ гостиной бѣднаго старика Трёмбёля объ убійствѣ. Пріятель нашъ викарій не удовольствовался личнымъ оскорбленіемъ, а намекнулъ на дочерей маркиза. Маркизъ на возвратномъ пути домой пришелъ къ различнымъ заключеніямъ насчетъ Фенуика. Что этотъ человѣкъ былъ вольнодумецъ, онъ теперь не могъ сомнѣваться, а если онъ былъ вольнодумецъ, то стало быть также и лицемѣръ, лгунъ, измѣнникъ и воръ. Развѣ онъ не кралъ у прихода землю и не портилъ въ тоже время душъ женщинъ и мужчинъ? Какъ же ожидать, что при такомъ пасторѣ въ приходѣ не будутъ подобные Сэму и Кэрри Брэтль? Правда, что до-сихъ-поръ подобное беззаконіе распространялось только между сравнительно небольшимъ числомъ арендаторовъ, принадлежавшихъ непріятному человѣку, который, къ несчастью, имѣлъ небольшое число десятинъ въ приходѣ его сіятельства; но арендаторъ его сіятельства былъ убитъ! Съ такимъ пасторомъ въ приходѣ и съ такимъ непріятнымъ человѣкомъ, имѣющимъ десятины, который поддерживаетъ пастора, развѣ нельзя было ожидать, что всѣ его арендаторы будутъ убиты? Многіе уже обращались съ просьбами къ маркизу о наймѣ Церковной фермы, но такъ какъ случилось, что проситель, выбранный маркизомъ, объявилъ, что онъ не желаетъ жить въ этомъ домѣ по случаю убійства, маркизъ чувствовалъ себя вправѣ заключать, что если все въ приходѣ не перемѣнится очень скоро, то ни одинъ порядочный человѣкъ не захочетъ жить ни въ одномъ изъ его домовъ. А когда стали говорить объ убійцахъ, и хуже чѣмъ объ убійцахъ, какъ говорилъ себѣ маркизъ, съ ужасомъ качая головой въ каретѣ при мысли о такихъ беззаконіяхъ, этотъ вольнодумецъ осмѣлился намекнуть на дочерей его сіятельства! Такой человѣкъ не имѣлъ даже права думать о такихъ знатныхъ женщинахъ. Существованіе лэди Стаутъ, конечно, должно быть извѣстно такимъ людямъ, и между ними могутъ быть слабыя догадки объ образѣ ихъ жизни, какъ догадываются объ образѣ жизни королей и королевъ, и даже боговъ и богинь. Но приводить примѣръ, и очень низкій, взятый съ его дочерей и въ его присутствіи, съ цѣлью сконфузить его, этого маркизъ перенести не могъ. Онъ не могъ прибить Фенуика, не могъ даже поручить этого своимъ подчиненнымъ, но слава Богу, онъ могъ обратиться къ епископу. Онъ еще не зналъ, какъ ему это сдѣлать, но думалъ, что Фенуика можно по-крайней-мѣрѣ принудить оставить этотъ приходъ.

— Выгнать изъ дома моихъ дочерей, потому что… о! о!

Онъ чуть не высунулъ кулакъ въ окно кареты при мысли объ этомъ.

Случилось такъ, что маркизъ Траубриджъ никогда не былъ въ Нижней палатѣ, но у него былъ сынъ, засѣдавшій тамъ теперь. Лордъ Сент-Джоржъ былъ депутатомъ отъ другого графства, въ которомъ лордъ Траубриджъ имѣлъ помѣстье, и былъ свѣтскій человѣкъ. Отецъ очень имъ восхищался и вѣрилъ ему, но все-таки думалъ, что сынъ его не надлежащимъ образомъ цѣнитъ то положеніе въ свѣтѣ, которое онъ занимаетъ. Лордъ Сент-Джоржъ былъ теперь дома въ замкѣ и вечеромъ отецъ, разумѣется, посовѣтовался съ сыномъ. Онъ считалъ своею обязанностью написать епископу, но хотѣлъ послушать, что скажетъ Сент-Джоржъ. Разумѣется, онъ сказалъ, что не сомнѣвается, что Сент-Джорджъ будетъ согласенъ съ нимъ.

— Я не сталъ бы поднимать изъ за-этого шума, сказалъ сынъ.

— Какъ! пропустить это безъ вниманія?

— Да, я такъ думаю.

— Ты понимаешъ, какого рода намекъ былъ сдѣланъ на твоихъ сестеръ?

— Это не повредитъ имъ, милордъ, а теперь на все дѣлаютъ намеки. Епископъ ничего не можетъ сдѣлать. Почему вы знаете, можетъ быть, онъ и Фенуикъ искренніе друзья.

— Епископъ, Сен-Джорджъ, человѣкъ самый здравомыслящій.

— Безъ всякаго сомнѣнія. Я думаю, что епископы всѣ здравомыслящіе люди и, къ счастью для нихъ, имъ очень рѣдко приходится заходить далѣе мыслей. Конечно, онъ подумаетъ, что человѣкъ этотъ поступилъ неосторожно, но далѣе этого онъ не можетъ пойти. Вы только выставите свой собственный нарывъ.

— Выставлю что?

— Нарывъ, милордъ. Чѣмъ больше я живу, тѣмъ больше убѣждаюсь, что человѣку не слѣдуетъ выставлять напоказъ своихъ ранъ.

Въ тонѣ разговора сына было что-то очень оскорбившее маркиза, но сынъ его былъ извѣстенъ какъ благоразумный и осторожный человѣкъ, поднимавшійся высоко въ политическомъ мірѣ. Маркизъ вздохнулъ, покачалъ головой, пробормоталъ что-то объ обязанности знатныхъ переносить непріятности, совмѣстныя съ ихъ знатностью — этимъ онъ хотѣлъ сказать, что раны и нарывы слѣдуетъ выставлять напоказъ, если этого требуютъ обязанности званія. Но онъ кончилъ споръ, наконецъ объявивъ, что будетъ обдумывать это дѣло двое сутокъ. Къ несчастью, до истеченія этого времени лордъ Сент-Джорджъ уѣхалъ изъ замка Тёрноверъ и маркизъ былъ предоставленъ своему собственному разумѣнію. Въ это время отецъ, сынъ и нѣсколько друзей охотились въ Бёльгэмптонѣ, такъ что никакихъ дальнѣйшихъ шаговъ къ войнѣ не было сдѣлано, когда мистеръ и мистриссъ Фенуикъ встрѣтили маркиза на тропинкѣ.

На слѣдующій день его сіятельство сидѣлъ въ своей комнатѣ и думалъ о своей обидѣ. Онъ не думалъ почти ни о чемъ другомъ впродолженіе шестидесяти часовъ.

— Предложить мнѣ выгнать моихъ дочерей! Боже великій! моихъ дочерей!

Онъ очень хорошо зналъ, что хотя часто не соглашался съ сыномъ, но онъ всегда могъ избавить себя оъ непріятности, слѣдуя совѣту своего сына. Но это дѣло лично касалось его и вовсе не походило на тѣ обыкновенныя подробности жизни, въ которыхъ онъ такъ часто не соглашался съ своимъ сыномъ. Его дочерей! Лэди Софію и Каролину Стаутъ! Ему предложили выгнать ихъ изъ дома, потому что… О! о! оскорбленіе было такъ велико, что никакой маркизъ не могъ этого выдержать. Ему такъ и хотѣлось написать письмо къ епископу. Онъ гордился своими письмами. Перо и чернила были подъ рукою и онъ написалъ:

"Преосвященнѣйшій и любезнѣйшій лордъ епископъ,

«Я считаю нужнымъ представить вашему преосвященству поведеніе — кажется, я могу сказать дурное поведеніе — бэльгэмптонскаго викарія Фенуика.»

Онъ зналъ очень хорошо, какъ зовутъ нашего пріятеля, но не хотѣлъ показать, что его важная память обременена такою бездѣлицей.

"Вы можетъ быть слышали, что въ этомъ приходѣ было совершено убійство; убитъ одинъ изъ моихъ арендаторовъ, и есть подозрѣніе, что въ этомъ убійствѣ участвовалъ молодой человѣкъ, сынъ мельника, нанимающаго землю у одного лица, владѣющаго нѣсколькими десятинами въ приходѣ. Семейство это очень дурное. Одна изъ дочерей, какъ я слышалъ, проститутка. Намедни я счелъ за нужное съѣздить туда, съ намѣреніемъ не допустить, если возможно, пребыванія между моими подчиненными людей съ такой дурной репутаціей. Тамъ на меня напалъ мистеръ Фенуикъ не только въ самомъ нехристіанскомъ духѣ, но съ такимъ неблагороднымъ обращеніемъ, что я не могу описать его вамъ. Онъ явился ко мнѣ въ домъ, принадлежащій мнѣ, въ домъ убитаго человѣка, и тамъ когда я совѣтовался съ человѣкомъ, о которомъ я говорилъ, о возможности избавиться отъ этихъ дурныхъ людей, онъ надѣлалъ мнѣ дерзостей. Когда я скажу вашему преосвященству, что онъ сдѣлалъ намекъ на моихъ дочерей такой грубый, что я не могу повторить его вамъ, я увѣренъ, что мнѣ не нужно идти далѣе. При этомъ присутствовалъ мистеръ Пёдльгэмъ, методистскій пасторъ, и мистеръ Генри Джильморъ, хозяинъ людей, о которыхъ идетъ рѣчь.

"Ваше преосвященство, вѣроятно, слышали о репутаціи этого господина съ религіозной точки зрѣнія. Не мое дѣло выражать мнѣніе о причинахъ, позволяющихъ такому человѣку занимать это мѣсто. Но мнѣ кажется, я имѣю право просить ваше преосвященство навести справки относительно той сцены, которую я описалъ, и ожидать защиты въ будущемъ. Ни минуты не сомнѣваюсь, что ваше преосвященство поступите надлежащимъ образомъ въ этомъ дѣлѣ.

"Имѣю честь быть, преосвященнѣйшій и любезнѣйшій лордъ епископъ,

"Вашимъ покорнѣйшимъ и преданнѣйшимъ слугой

"ТРАУБРИДЖЪ."

Онъ прочелъ это письмо три раза и такъ влюбился въ свое сочиненіе, что при третьемъ разѣ не имѣлъ ни малѣйшаго сомнѣнія относительно того, что это письмо слѣдуетъ послать. Онъ не сомнѣвался также, что епископъ сдѣлаетъ съ мистеромъ Фенуикомъ что-нибудь такое, почему приходъ не выдержитъ болѣе такого безславія для англиканской церкви.

Воротившись домой изъ Пайкрофтской общины. Фенуикъ нашелъ письмо епископа. Онъ сдѣлалъ сорокъ миль въ этотъ день и нѣсколько опоздалъ къ обѣду. Жена его, однако, пришла къ нему наверхъ, чтобъ послушать его разсказъ, и принесла съ собою письма. Онъ распечаталъ письмо епископа, когда уже началъ одѣваться, и громко захохоталъ, когда прочелъ.

— Что это, Фрэнкъ? спросила жена въ отворенную дверь своей комнаты.

— Вотъ какая штука, сказалъ онъ. — Все-равно, пойдемъ обѣдать, а потомъ ты прочтешь.

Читатель, однако, можетъ быть совершенно увѣренъ, что мистриссъ Фенуикъ не дождалась обѣда, а прежде узнала, въ чемъ состояла штука.

Письмо епископа къ викарію было очень коротко и очень разумно, и не оно разсмѣшило викарія, но въ письмо епископа было вложено письмо маркиза.

"Любезный мистеръ Фенуинъ, писалъ епископъ: "послѣ продолжительнаго размышленій я рѣшился послать къ вамъ прилагаемое при этомъ письмо. Я это дѣлаю потому, что поставилъ себѣ за правило никогда не принимать обвиненія противъ члена моего духовенства, не пославъ этого обвиненія обвиняемому. Вы, разумѣется, примѣтите, что оно упоминаетъ о чемъ-то не подлежащемъ моему контролю, но можетъ быть вы позволите мнѣ какъ другу замѣтить вамъ, что приходскому пастору всегда слѣдуетъ избѣгать столкновеній и ссоръ съ сосѣдями, особенно находиться въ короткихъ отношеніяхъ съ тѣми, кто имѣетъ вліяніе въ его приходѣ. Можетъ быть, вы простите мнѣ, если я прибавлю, что задорливый духъ, хотя безъ сомнѣнія, можетъ повести къ хорошему, имѣетъ и дурное направленіе, если за нимъ внимательно не наблюдаютъ.

"Пожалуйста помните, что лордъ Траубриджъ человѣкъ достойный, исполняющій свою обязанность очень хорошо, и что его положеніе даетъ право если не на благоговѣніе, то, по-крайней-мѣрѣ, на большое уваженіе. Если вы можете сказать мнѣ, что вы не будете на него сердиться за то, что случилось, я буду очень радъ.

"Замѣтьте, что я позаботился не придавать этому письму офиціальный характеръ.

"Преданный вамъ" и пр. и пр. и пр.

На письмо это былъ посланъ отвѣтъ въ тотъ же вечеръ, но прежде чѣмъ отвѣтъ былъ написанъ, мужъ и жена поговорили о маркизѣ Траубриджъ не въ весьма лестныхъ выраженіяхъ. Мистриссъ Фенуикъ при случаѣ была задорливѣе мужа. Она не могла простить человѣку, намекнувшему епископу, что ея мужъ недостойнымъ образомъ занимаетъ приходъ и что онъ дурной пасторъ.

— Милая моя, сказалъ Фенуикъ: — чего ты можешь ожидать отъ осла?

— Я не ожидала клеветы отъ такого человѣка, какъ маркизъ Траубриджъ, и на твоемъ мѣстѣ сказала бы это епископу.

— Я не скажу ему ничего подобнаго. Я напишу о маркизѣ съ самыми добрыми чувствами.

— Но ты не чувствуешь къ нему добраго расположенія?

— Чувствую. Бѣдный старый идіотъ не имѣетъ никого, кто научилъ бы его поступать какъ слѣдуетъ, и онъ поступаетъ какъ считаетъ за лучшее по своимъ понятіямъ. Я не сомнѣваюсь, что онъ считаетъ меня самымъ ужаснымъ человѣкомъ. Я нисколько на него не сержусь и буду завтра же такъ къ нему вѣжливъ, какъ только позволяетъ мой характеръ, если онъ будетъ вѣжливъ ко мнѣ…

Потомъ онъ написалъ письмо, которое дополнитъ переписку и на которомъ онъ поставилъ число слѣдующаго дня:

"Бёльгэмптонъ, пасторатъ, окт. 23, 186--. "Любезный лордъ епископъ,

"Возвращаю письмо маркиза съ большою благодарностью. Могу увѣрить васъ, что принимаю надлежащимъ образомъ ваши намеки на мое задорливое расположеніе и постараюсь воспользоваться ими. Моя жена говоритъ мнѣ, что я имѣю наклоность къ борьбѣ, и я не сомнѣваюсь, что она права.

"Относительно лорда Траубриджъ могу увѣрить ваше преосвященство, что я не буду на него сердиться и даже дурно думать о немъ за его жалобу. Мы съ нимъ совершенно различнаго мнѣнія почти во всемъ, а онъ принадлежитъ къ числу такихъ людей, которые сожалѣютъ объ ослѣпленіи всѣхъ имѣющихъ разное съ ними мнѣніе. Въ первый разъ какъ мнѣ случится быть съ нимъ, я буду держать себя такъ, какъ будто онъ никогда не писалъ такого письма, и какъ будто вовсе не было такой встрѣчи какую описываетъ онъ.

"Надѣюсь, что мнѣ позволено будетъ увѣрить ваше сіятельство, не упоминая о причинахъ, что я весьма неохотно оставилъ бы приходъ въ епархіи вашего преосвященства. Такъ какъ ваше письмо ко мнѣ неофиціально — ни искренно благодарю васъ за это — я осмѣлился отвѣчать въ такомъ же духѣ.

"Остаюсь, любезный лордъ епископъ, вашъ преданнѣйшій слуга

"ФРЭНСИСЪ ФЕНУИКЪ."

— Вотъ, сказалъ онъ, подавая письмо женѣ: — я не увижу остальной переписки. Я далъ бы шиллингъ, чтобъ узнать, какъ епископъ напишетъ къ маркизу, и полкроны, чтобъ прочесть отвѣтъ маркиза.

Мы не будемъ безпокоить читателя ни тѣмъ, ни другимъ, такъ какъ онъ врядъ ли цѣнитъ ихъ такъ высоко какъ викарій. Въ письмѣ епископа не заключалось почти ничего, кромѣ увѣренія, что мистеръ Фенуикъ не имѣлъ никакого дурного намѣренія, и что это дѣло не касается его, епископа; все это было написано съ полной вѣжливостью. Отвѣтъ маркиза былъ длиненъ, изысканъ и очень напыщенъ. Онъ не то, чтобъ разбранилъ епископа, но очень ясно выразилъ свое мнѣніе, что англиканская церковь гибнетъ, если епископъ не имѣетъ права отрѣшить пастора, оказавшагося виновнымъ въ оскорбленіи такого важнаго лица, какъ маркизъ Траубриджъ.

Но что дѣлать съ Кэрри Брэтль? Мистриссъ Фенуикъ, выражая гнѣвъ противъ маркиза, готова была сознаться, что положеніе Кэрри было для нихъ гораздо важнѣе чѣмъ ярость пэра. Какъ имъ протянуть руки и вытащить эту головню изъ огня? Фенуикъ, въ своемъ неразумномъ усердіи, предложилъ привезти ее въ пасторатъ, но жена его тотчасъ поняла, что подобный шагъ будетъ опасенъ во всѣхъ отношеніяхъ. Какъ будетъ она жить и что она будетъ дѣлать? И что подумаютъ объ этомъ другіе слуги?

— Какое дѣло до этого другимъ слугамъ? спросилъ Фенуикъ.

Но жена его въ такомъ дѣлѣ могла имѣть свою собственную волю, и этотъ планъ былъ скоро отвергнутъ. Безъ сомнѣнія, домъ отца былъ приличнымъ мѣстомъ для нея, но отецъ ея былъ такой упрямый человѣкъ.

— Честное слово, сказалъ викарій: — это единственный человѣкъ на свѣтѣ, котораго я боюсь. Я говорю съ нимъ совсѣмъ не такъ, какъ съ другимъ, и разумѣется онъ это знаетъ.

Однако, если что можно было сдѣлать для Кэрри Брэтль, то конечно это слѣдовало сдѣлать съ позволенія и съ помощью ея отца.

— Не можетъ быть никакого сомнѣнія относительно того, что это его обязанность, сказала мистриссъ Фенуикъ.

— Я не стану утверждать этого навѣрно, сказалъ ея мужъ. — Есть обстоятельства, которыя, какъ я полагаю, могутъ дать право отцу отказаться отъ своихъ дѣтей. Конечно такое право удерживаетъ другихъ отъ дурного. Слѣдуетъ только желать, чтобы въ отцѣ признавали это право, но когда наступить время, онъ не долженъ пользоваться имъ. Это очень удобная доктрина, которую проповѣдуемъ всѣ мы; гнѣвъ, омерзеніе къ грѣшнику до грѣха, прощеніе и любовь послѣ него. Если ты убѣжишь отъ меня, Джэнетъ…

— Фрэнкъ, не смѣй говорить такихъ ужасовъ.

— Я сказалъ бы теперь вѣроятно, что если ты это сдѣлаешь, я не захотѣлъ бы на тебя взглянуть; но я знаю, что побѣжалъ бы за тобой и умолялъ бы тебя воротиться.

— Ты не сдѣлалъ бы этого и говорить-то объ этомъ неприлично; я пойду спать.

— Очень трудно сдѣлать кривое прямымъ, сказалъ викарій, ходя по комнатѣ послѣ ухода жены: — я полагаю, ей слѣдовало бы поступить въ исправительный домъ. Но я знаю, что она не пойдетъ, и мнѣ не хотѣлось бы требовать этого отъ нея послѣ того, что она сказала.

Вѣроятно Фенуикъ могъ бы лучше выполнить свои обязанности, еслибъ болѣе суровое чувство примѣшивалось къ его христіанской любви.

Глава XXVII.
Я НИКОГДА НЕ СТЫДИЛСЯ НИ ОДНОГО ИЗЪ НИХЪ.

Надобно было сдѣлать что-нибудь тотчасъ для Кэрри Брэтль.

Викарій чувствовалъ, что онъ обязался сдѣлать какіе-нибудь шаги для ея благосостоянія, и ему казалось, когда онъ думалъ объ этомъ, что возможны только два шага. Онъ могъ ходатайствовать за нее у отца, или употребить свое вліяніе, чтобъ она была принята въ какое-нибудь убѣжище, въ которомъ могла бы избавиться отъ дурного и пріучить себя къ хорошему; онъ зналъ, что послѣднее было надежнѣе, еслибъ этого можно было добиться, и это было бы легче для него. Но онъ думаетъ, что почти далъ слово дѣвушкѣ не дѣлать этого, и былъ увѣренъ, что она не согласится; не зная, на что рѣшиться, онъ обратился къ пріятелю своему Джильмору, намѣреваясь позаимствоваться свѣтомъ его мудрости. Онъ нашелъ сквайра и пребендіата вмѣстѣ и тотчасъ приступилъ къ своему предмету.

— Вы не сдѣлаете никакой пользы, мистеръ Фенуикъ, сказалъ Чэмберлэнъ, когда двое младшихъ разсуждали объ этомъ съ полчаса.

— Вы хотите сказать, что я не долженъ стараться сдѣлать пользу?

— Я хочу сказать, что такія усилія ни къ чему не приведутъ.

— Стало быть, всѣхъ несчастныхъ на свѣтѣ должно предоставить погибели?

— Я полагаю, безполезно дѣлать исключенія для особенныхъ случаевъ. Это дѣлается изъ энтузіазма, а энтузіазмъ никогда не бываетъ полезенъ.

— Что долженъ дѣлать человѣкъ для того, чтобъ помочь такимъ своимъ ближнимъ, какъ эта молодая дѣвушка? спросилъ викарій.

— Есть исправительныя заведенія, и конечно слѣдуетъ держаться ихъ, сказалъ пребендіантъ. — Предметъ этотъ такой трудный, что его не слѣдуетъ касаться опрометчиво. Генри, гдѣ послѣдній нумеръ «Квэртерли»?

— Я не выписываю, сэръ.

— Мнѣ слѣдовало это помнить, сказалъ Чэмберлэнъ, безстрастно улыбаясь.

Онъ взялъ «Субботнее Обозрѣніе» и старался удовольствоваться имъ.

Джильморъ и Фенуикъ пошли на мельницу вмѣстѣ, но съ условіемъ, что сквайръ тамъ не покажется. Трудную свою задачу Фенуикъ долженъ былъ исполнить одинъ. Онъ долженъ напасть на льва въ его логовищѣ, и напасть одинъ. Джильморъ думалъ, что этого нападенія дѣлать не слѣдовало.

— Онъ только горячо накинется на васъ и ничего хорошаго не выйдетъ, сказалъ онъ.

— Онъ не можетъ меня съѣсть, отвѣчалъ Фенуикъ, сознаваясь однако, что онъ предпринималъ это со страхомъ и трепетомъ.

Отойдя отъ дома на небольшое разстояніе, Джильморъ перемѣнилъ разговоръ и вернулся къ своимъ горестямъ. Онъ не отвѣтилъ на письмо Мэри и теперь объявилъ, что не намѣренъ отвѣчать. Что онъ можетъ ей сказать? Онъ не можетъ увѣрять ее въ своей дружбѣ, онъ не можетъ поздравлять ее, онъ не можетъ лгать, притворяясь равнодушнымъ. Она бросила его и теперь онъ это узналъ. Какая же польза писать къ ней и говорить, что она сдѣлала его несчастнымъ навсегда?

— Я брошу домъ и уѣду, сказалъ онъ.

— Не поступайте опрометчиво, Гэрри. Въ цѣломъ свѣтѣ лѣтъ мѣста, гдѣ вы могли бы быть такъ полезны, какъ здѣсь.

— Всю мою полезность вытащили изъ меня. Я не интересуюсь ни мѣстомъ, ни людьми. Я уже боленъ и занемогу еще больше. Мнѣ кажется, я поѣду за границу лѣтъ на пять. Кажется, я отправлюсь въ Америку.

— Мнѣ кажется, вамъ тамъ надоѣстъ.

— Разумѣется. Мнѣ все надоѣло. Не думаю, чтобы кто-нибудь могъ такъ надоѣсть мнѣ, какъ мой дядя, а между тѣмъ я боюсь, чтобъ онъ не уѣхалъ — тогда я останусь одинъ. Мнѣ кажется, между Скалистыхъ горъ не очень будешь думать объ этомъ.

— Черная Немочь сидитъ за всадникомъ, сказалъ викарій. — Я не думаю, чтобъ путешествіе помогло, а одно конечно поможетъ.

— Что такое?

— Усиленный трудъ. Какой-то докторъ сказалъ своему больному, что если онъ будетъ издерживать на себя не болѣе полкроны въ день и заработывать эти деньги, онъ скоро выздоровѣетъ.

— Что же мнѣ дѣлать?

— Читать, копать землю, охотиться, присматривать за фермой, молиться, не давать себѣ времени думать. — Это прекрасная философія, сказалъ Джильморъ: — но не думаю, чтобъ она сдѣлала счастливымъ кого-нибудь. Теперь я оставлю васъ.

— На вашемъ мѣстѣ я пошелъ бы копать землю, сказалъ викарій.

— Можетъ быть, я и стану. Знаете, мнѣ хочется съѣздить въ Лорингъ.

— Какую пользу сдѣлаетъ это?

— Я узнаю, не негодяй ли этотъ человѣкъ. Я это думаю: Дядя мой знаетъ его отца и говоритъ, что это первѣйшій мошенникъ на свѣтѣ.

— Я не вижу, какую пользу можете вы этимъ сдѣлать, Гэрри, сказалъ викарій.

Такъ они разстались. Фенуикъ находился за полмили отъ мельницы, когда Джильморъ оставилъ его, и онъ пожалѣлъ, зачѣмъ не полторы. Онъ зналъ хорошо, что на мельницѣ былъ изданъ указъ, чтобъ никто не смѣлъ говорить съ старикомъ о дочери. Съ матерью викарій часто говорилъ о ея потерянной дочери и зналъ отъ нея, какъ ей было грустно никогда не упоминать при мужѣ имя Кэрри. Онъ проклялъ дочь и поклялся, что она никогда не будетъ имѣть доли ни въ чемъ, принадлежащемъ ему. Она навлекла на него горе и стыдъ, и онъ изгналъ ее, твердо рѣшившись не отступать малодушно отъ разъ принятаго намѣренія. Знавшіе его коротко увѣряли, что мельникъ сдержитъ свое слово, и до-сихъ-поръ никто не осмѣливался говорить о погибшей при отцѣ. Все это Фенуикъ зналъ, онъ зналъ также, что гнѣвъ этого человѣка могъ быть очень свирѣпъ. Онъ сказалъ своей женѣ, что старикъ Брэтль единственный человѣкъ на свѣтѣ, при которомъ онъ боялся открыто высказываться, и говоря такимъ образомъ, онъ выразилъ чувство общее всему Бёльгэмптону. Пёдльгэмъ очень любилъ мѣшаться въ чужія дѣла и разъ осмѣлился явиться на мельницу и сказать нѣсколько словъ, не о Кэрри, а о какой-то юношеской шалости, въ которой Сэма считали виновнымъ. Послѣ этого онъ никогда болѣе къ мельницѣ не подходилъ, а съ трепетомъ поднималъ руки и глаза, когда произносили имя мельника.-Не то, чтобы Брэтль выражался грубо или приходилъ въ запальчивый гнѣвъ, когда заговаривали съ нимъ, но въ немъ была какая-то угрюмая суровость и способность выказывать свое превосходство и личную власть, которыя доводили нападавшихъ на него до положенія побѣжденныхъ и отталкивали ихъ такъ, что они удалялись какъ прибитыя собаки. Фенуика однако всегда хорошо принимали на мельницѣ. Женщины въ этой семьѣ очень любили его и находили большое утѣшеніе въ его посѣщеніяхъ. Съ самаго пріѣзда въ приходъ онъ вступилъ съ ними въ короткія отношенія, хотя старикъ ни разу не входилъ въ его церковь. Самъ Брэтль обращался съ нимъ ласковѣе даже, чѣмъ съ своимъ хозяиномъ, который каждый день могъ выгнать его. Но даже Фенуикъ не разъ получалъ такіе отвѣты, что принужденъ былъ отступать какъ собака, поджавъ хвостъ.

"Не можетъ же онъ съѣсть меня, сказалъ онъ себѣ, когда плакучія ивы около мельницы сдѣлались видны.

Когда человѣкъ доведенъ до этого утѣшенія, какъ это часто случается со многими, онъ почти можетъ быть увѣренъ, что его не съѣдятъ. Когда онъ подошелъ къ забору въ переулкѣ возлѣ двери мельницы, онъ увидалъ, что мельница вертится. Джильморъ сказалъ ему, что вѣроятно это будетъ, такъ какъ онъ слышалъ, что поправки почти кончены. Фенуикъ былъ увѣренъ, что послѣ такого продолжительнаго періода вынужденной праздности Брэтль непремѣнно будетъ на мельницѣ; но онъ прежде пошелъ въ домъ и тамъ нашелъ мистриссъ Брэтль и Фэнни. Даже съ ними ему было не совсѣмъ ловко, но чрезъ нѣсколько времени онъ рѣшился сдѣлать нѣсколько вопросовъ о Сэмѣ. Сэмъ воротился и теперь работалъ, но съ отцомъ жестоко побранился. Старикъ желалъ знать, гдѣ былъ Сэмъ. Сэмъ не хотѣлъ сказать и объявилъ, что если его станутъ допрашивать гдѣ онъ бываетъ, то онъ совсѣмъ уйдетъ съ мельницы. Отецъ сказалъ, что ему лучше уйти. Сэмъ не ушелъ, по оба работали вмѣстѣ съ-тѣхъ-поръ не говоря ни слова.

— Мнѣ нужно непремѣнно видѣть его, сказалъ Фенуикъ.

— Сэма? спросила мать.

— Нѣтъ, его отца. Я выйду въ переулокъ а, можетъ быть, Фэнни попроситъ его прійти ко мнѣ.

Мистриссъ Брэтль тотчасъ испугалась и посмотрѣла ему въ лицо нѣжными, умоляющими, полными слезъ глазами. Такъ много горя было у нея послѣднее время!

— Ничего не случилось дурного, мистриссъ Брэтль, сказалъ онъ.

— Я думала, что вы слышали что-нибудь о Сэмѣ.

— Ничего, кромѣ того, что увѣрило меня больше прежняго, что онъ не принималъ никакого участія въ преступленіи, сдѣланномъ на фермѣ Трёмбёля.

— Благодарю Господа за это! сказала мать, взявъ Фенуика за руку.

Фэнни пошла на мельницу, а викарій за нею изъ дома въ переулокъ. Онъ стоялъ прислонившись къ дереву, пока старикъ пришелъ къ нему. Онъ взялъ мельника за руку и сдѣлалъ какое-то замѣчаніе о мельницѣ.

— Начали утромъ, сказалъ мельникъ: — Сэмъ опять уходилъ, а то могли бы работать еще вчера.

— Не сердитесь на него, онъ ходилъ по доброму дѣлу, сказалъ викарій.

— По доброму или дурному, я этого не знаю, сказалъ мельникъ.

— А я знаю, и если вы желаете, я вамъ скажу, но прежде я скажу вамъ другое. Пройдитесь со мною по переулку, мистеръ Брэтль.

Викарій принялъ тонъ, выражавшій почти укоръ — онъ не имѣлъ на это намѣренія, но принялъ его по недостатку театральной способности къ попыткѣ быть и смѣлымъ и торжественнымъ въ тоже время. Мельникъ тотчасъ разсердился.

— Зачѣмъ мнѣ идти по переулку? сказалъ онъ: — вы отрываете меня отъ дѣла, мистеръ Фенуикъ.

— Ничего не можетъ быть важнѣе того, что я долженъ вамъ сказать. Ради любви вашей къ Богу, мистеръ Брэтль — ради любви вашей къ женѣ и дѣтямъ, имѣйте со мною терпѣніе на десять минутъ.

Тутъ онъ замолчалъ и пошелъ, и Брэтль слѣдовалъ за нимъ.

— Другъ мой, я видѣлъ вашу дочь.

— Какую дочь? спросилъ мельникъ, остановившись.

— Вашу дочь Кэрри, мистеръ Брэтль.

Старикъ повернулся и торопливо вернулся бы на мельницу, не говоря ни слова, еслибъ викарій не удержалъ его за сюртукъ.

— Если вы считаете меня другомъ вашимъ и вашей семьи, выслушайте меня теперь одну минуту.

— Прихожу ли я къ вамъ въ домъ и говорю ли о вашемъ горѣ и стыдѣ? Пустите меня!

— Мистеръ Брэтль, если вы протянете руку, вы можете ее спасти. Она ваша дочь — ваша плоть и кровь. Подумайте, какъ легко пасть молодой дѣвушкѣ — какъ велико и быстро искушеніе и какъ оно приходитъ безъ вѣдома зла, которое должно послѣдовать за нимъ! Какъ ничтоженъ грѣхъ и какъ ужасно наказаніе! Ваши друзья, мистеръ Брэтль, простили вамъ худшіе грѣхи, чѣмъ тѣ, которые сдѣлала она.

— Я никому не нанесъ поношенія, сказалъ онъ, порываясь на мельницу.

— Такъ вотъ что! — ваши собственныя несчастья, а не грѣхъ ея, ожесточили ваше сердце противъ вашей дочери. Вы дадите ей погибнуть на улицѣ, не потому, что она пала, а потому, что она сдѣлала вамъ вредъ своимъ паденіемъ! Развѣ это значитъ быть отцомъ? Развѣ это значитъ быть человѣкомъ? Мистеръ Брэтль, имѣйте лучшее мнѣніе о себѣ и осмѣльтесь повиноваться побужденіямъ вашего сердца.

Но мельникъ вырвался и въ яростномъ молчаніи торопливо шелъ на мельницу. Викарій, огорченный неудачей, чувствуя, что его вмѣшательство оказалось совершенно безполезно, что гнѣвъ и стойкость этого человѣка были для него недосягаемы, стоялъ на томъ мѣстѣ, гдѣ его оставили, не смѣя вернуться на мельницу и сказать женщинамъ нѣсколько словъ. Но наконецъ онъ вернулся. Онъ зналъ хорошо, что Брэтль не покажется въ домъ, пока не пройдетъ его гнѣвъ. Послѣ перебранки онъ отправлялся работать молча на полдня и рѣдко, почти никогда, не упоминалъ о томъ, что происходило; викарій думалъ, что онъ никогда не упомянетъ о происшедшей стычкѣ, но всегда будетъ помнить о ней, и можетъ быть, никогда не заговоритъ дружелюбно съ человѣкомъ, такъ глубоко оскорбившимъ его.

Послѣ минутнаго размышленія онъ рѣшился сказать женѣ и Фэнни, что онъ видѣлъ Кэрри въ Пайкрофтѣ. Кто не можетъ представить себѣ вопросы матери о томъ, что дѣлаетъ ея дочь, какъ она живетъ, больна она или здорова, и увы! счастлива или несчастна?

— Я боюсь, что она совсѣмъ несчастлива, сказалъ Фенуикъ.

— Моя бѣдная Кэрри!

— Я не желалъ бы, чтобъ она была счастлива, пока не воротится къ порядочной жизни. Какъ намъ вернуть ее сюда?

— Воротится ли она, если ей позволятъ? спросила Фэнни.

— Я думаю. Я даже увѣренъ въ этомъ.

— А что онъ сказалъ, мистеръ Фенуикъ? спросила мать.

Викарій только покачалъ головою.

— Онъ очень добръ. Со мною онъ всегда былъ золотой человѣкъ. Но, мистеръ Фенуикъ, онъ такъ суровъ.

— Онъ не позволяетъ вамъ говорить о ней?

— Ни слова, мистеръ Фенуикъ. Онъ станетъ такъ смотрѣть на васъ, что блескъ его глазъ поразитъ васъ какъ ударъ. Я не посмѣю — не посмѣетъ и Фэнни, а кто осмѣлится говорить съ нимъ болѣе, чѣмъ мы!

— Если это можетъ принести ей пользу, я говорить буду, сказала Фэнни.

— Но не могу ли я увидѣть ее, мистеръ Фенуикъ? Не можете ли вы взять меня съ собою въ гигѣ, сэръ? Я выйду украдкой послѣ завтрака на дорогу, а онъ не догадается, пока я не вернусь. Онъ спрашиватъ не станетъ, не такъ ли, Фэннъ?

— Онъ спроситъ за обѣдомъ, но если я скажу, что вы уѣхали на цѣлый день съ мистеромъ Фенуикомъ, онъ можетъ быть не скажетъ ничего; онъ догадается, куда вы уѣхали.

Фенуикъ сказалъ, что онъ подумаетъ объ этомъ и дастъ Фэнни знать въ слѣдующее воскресенье. Теперь онъ обѣщать не хотѣлъ, а до воскресенья онъ ѣхать не могъ. Ему не хотѣлось дать обѣщаніе необдуманно, зная, что лучше прежде узнать мнѣніе своей жены. Онъ простился и, выходя изъ дома, увидалъ мельника, стоящаго у дверей мельницы. Онъ приподнялъ шляпу и сказалъ: «Прощайте!» Но мельникъ поспѣшно повернулся къ нему спиной и ушелъ на свою мельницу.

Возвращаясь къ своему дому по деревнѣ, онъ встрѣтился съ Пёдльгэмомъ.

— Итакъ Сэмъ Брэтль опять исчезъ? сказалъ диссидентскій пасторъ.

— Какъ исчезъ, мистеръ Пёдльгэмъ?

— Убѣжалъ. Совсѣмъ убѣжалъ отсюда.

— Кто это вамъ сказалъ, мистеръ Пёдльгэмъ?

— Развѣ это неправда, сэръ? Вамъ слѣдуетъ это знать, мистеръ Фенуикъ, такъ какъ вы взяли его на поруки.

— Я сейчасъ былъ на мельницѣ и не видалъ его.

— Не думаю, чтобы вы его увидали когда-нибудь на мельницѣ, мистеръ Фенуикъ, или аъ Бёльгэмптонѣ, если только полиція не представитъ его сюда.

— Я говорю, что не видалъ его на мельницѣ, мистеръ Пёдльгэмъ, потому что я не входилъ туда, но онъ работаетъ тамъ теперь, и работалъ цѣлый день. Онъ ведетъ себя какъ слѣдуетъ, мистеръ Пёдльгэмъ. Ступайте и поговорите съ нимъ или съ его отцомъ, и вы увидите, что на мельницѣ теперь всѣ совершенно спокойны.

— Констэбль Гигсъ сказалъ мнѣ, что онъ убѣжалъ, сказалъ Пёдльгэмъ, уходя въ большой досадѣ.

Мнѣніе мистриссъ Фенуикъ было въ пользу второй поѣздки въ Пайкрофтскую общину. Она увѣряла, что мать во всякомъ случаѣ имѣетъ право видѣть свою дочь. Она не признавала неограниченной власти мельника. Она говорила, что на мѣстѣ мистриссъ Брэтль она выдрала бы старика за уши и заставила бы его уступить.

— Ступай попробуй, сказалъ викарій.

Въ слѣдующее воскресенье Фэнни было сказано, что Фенуикъ отвезетъ ея мать въ Пайкрофскую общину. Онъ говорилъ, что безъ всякаго сомнѣнія Кэрри еще будетъ жить у мистриссъ Бёрроусъ. Онъ объяснилъ, что старухи къ ихъ счастью не было во время его посѣщенія. Но, вѣроятно, они ее застанутъ. Такъ что они должны положиться на удачу. Все было устроено. Фенуикъ долженъ былъ дожидаться на дорогѣ въ своемъ гигѣ у воротъ дома Джильмора въ десять часовъ, а мистриссъ Брэтль должна была прійти къ нему въ это время.

Глава XXVIII.
ПУТЕШЕСТВІЕ МИСТРИССЪ БРЭТЛЬ.

Мистриссъ Брэтль ждала у забора напротивъ калитки мистера Джильмора, когда мистеръ Фенуикъ подъѣхалъ къ мѣсту.

Нѣтъ сомнѣнія, милая старушка, прождала его здѣсь цѣлыхъ полчаса, воображая, что ей придется пройти пѣшкомъ вдвое дольше, нежели сколько это нужно было, и болѣе заставить ждать ея викарія. Она надѣла на себя платье и шляпку, которыя только вносила по воскресеньямъ, и когда, забравшись въ экипажъ, она усѣлась возлѣ своего друга, то положеніе ея до того показалось ей страннымъ, что нѣкоторое время она почти совсѣмъ не могла говорить. Онъ сказалъ ей нѣсколько словъ, но не мучилъ разспросами, понимая причину ея замѣшательства. Онъ невольно думалъ о томъ, что между всѣми его прихожанами не было двухъ личностей, столь не похожихъ другъ на друга, какъ мельникъ и его жена. Онъ былъ суровъ и упрямъ; она — кротка и покорна. Не смотря на это однакоже, всегда говорили, что Брэтль былъ нѣжнымъ и любящимъ мужемъ. Мало-по-малу почтительная боязнь, внушаемая старушкѣ лошадью и экипажемъ, а также неловкость ея положенія прошли и она начала говорить о своей дочери. Она принесла съ собою небольшой узелокъ, думая снабдить дочь въ чемъ та могла нуждаться, и скромно извинялась, что рѣшилась придти съ такою ношею. Фенуикъ, помнившій то, что сказала ему Кэрри объ имѣвшихся еще у нея деньгахъ и почти увѣренный въ томъ, что убійцы отправились въ Пайкрофтъ послѣ совершеннаго ими убійства, нѣсколько затруднился, какъ объяснить мистриссъ Брэтль, что дочь ея, по всей вѣроятности, не терпитъ нужды. Сынъ обвинялся въ убійствѣ человѣка, а викарій теперь почти не сомнѣвался, что дочь жила послѣдствіями воровства.

— Ей должно быть тяжело жить, мистеръ Фенуикъ, съ такою старухою, сказала мистриссъ Брэтль: — можетъ быть, еслибъ я взяла что-нибудь поѣсть…

— Я не думаю, чтобы онѣ были въ такой нуждѣ, мистриссъ Брэтль.

— Онѣ не очень нуждаются? Но вѣдь еще гораздо хуже, когда подумаешь, откуда это все у нихъ. Господи, сжалься надъ ней и спаси!

— Аминь, сказалъ викарій.

— Красива ли она еще и все ли еще проста? Я привыкла думать, что она была сама красивая и простая дѣвушка во всемъ Бёльгэмптонѣ. Я полагаю, что изъ прежняго почти ничего не осталось въ ней, мистеръ Фенуикъ.

— Я нашелъ ее такою, какою она обыкновенно была.

— Неужели? И она была печальна и неряшлива?

— Она довольно опрятна. Вы бы, конечно, не хотѣли, чтобы я сказалъ вамъ, что она была счастлива.

— Полагаю, что нѣтъ, мистеръ Фенуикъ. Я не должна желать этого, не правда ли? Но, мистеръ Фенуикъ, я бы отдала свою лѣвую руку, чтобъ она была еще разъ счастлива и весела. Полагаю, что кромѣ матери никто не можетъ чувствовать это, но звукъ ея голоса въ домѣ былъ для меня самою пріятною музыкою, какую я когда нибудь слышала. Ужь не будетъ онъ больше раздаваться по-прежнему, мистеръ Фенуикъ.

Онъ не могъ сказать, что будетъ. Та святая грѣшница, о которой онъ напомнилъ Пёдльгэму, хотя и обрѣла радость Господа, но никогда уже болѣе не была весела, какъ въ дни своей невинной юности. Въ цвѣткѣ есть свѣжесть, которая можетъ остаться въ немъ до-тѣхъ-поръ, пока онъ совершенно погибнетъ, если только будутъ обращаться съ нимъ съ достаточною осторожностью, но никакая забота, никамя старанія друзей на землѣ или даже лучшей дружбы свыше не въ состояніи возстановить эту свѣжесть, когда она разъ уже была утрачена. Звукъ, о которомъ думала мать, никогда уже не могъ быть услышанъ въ голосѣ Кэрри Брэтль.

— Если мы только успѣемъ залучить ее опять домой, сказалъ викарій: — она можетъ быть еще для васъ доброю дочерью.

— А я буду для нея доброю матерью, мистеръ Фенуикъ; но я полагаю, что онъ не захочетъ этого. Не знаю, чтобы онъ когда-нибудь измѣнялъ свое намѣреніе въ подобномъ случаѣ. А это на него такъ сильно подѣйствовало, что почти убило его. Только онъ отдѣлался отъ этого, поколотивъ негодяя. Я почти думаю, что это сведетъ его въ могилу.

Опять викарій подъѣхалъ къ «Лысому Оленю», и опять онъ отправился пѣшкомъ вдоль дороги и чрезъ пустырь. Онъ предложилъ старушкѣ свою руку, но та не приняла ее, точно также какъ не позволила ему, не смотря.на всѣ его просьбы, нести ея узелокъ. Она увѣряла его, что это сдѣлаетъ ее совсѣмъ несчастной, и онъ уступилъ. Она объявила, что нисколько не страдаетъ отъ усталости и что если она прошлась пѣшкомъ двѣ мили, то это все-таки не составитъ болѣе ея воскреснаго путешествія въ церковь и обратно. Но по мѣрѣ того, какъ она приближалась къ дому, ей становилось какъ-то неловко, и разъ она попросила отдохнуть на минутку.

— Можетъ-статься, сказала она: — что дочка моя лучше захотѣла бы, чтобъ я ее не тревожила.

Онъ взялъ ее за руку, повелъ ее, успокоивалъ, ободрялъ, увѣряя, что какъ скоро она обниметъ дочь свою, Кэрри почувствуетъ себя тотчасъ же на верху блаженства.

— Обнять ее, мистеръ Фенуикъ? Да не ношу ли я ее въ самой глубинѣ моего сердца въ эту секунду? Я не скажу ей ни одного жесткаго слова теперь, нѣтъ! И для чего мнѣ говорить-то ей жесткія слова? Полагаю, она все это понимаетъ.

— Я думаю, что понимаетъ, мистриссъ Брэтль.

Они теперь дошли до двери и викарій постучался. Не послѣдовало никакого отвѣта; но такъ это было и прежде, когда онъ стучался въ дверь. Онъ зналъ, что въ подобномъ хозяйствѣ было бы неблагоразумно впускать всѣхъ приходящихъ безъ различія. Такимъ образомъ, онъ опять постучался, и потомъ еще разъ. Но все-таки отвѣта не было. Тогда онъ попробовалъ отворить дверь, но оказалось, что она заперта.

— Можетъ-статься, она видѣла, какъ я иду, сказала мать: — и теперь она не.хочетъ впустить меня.

Викарій обошелъ кругомъ коттэджа и нашелъ, что и задняя дверь тоже была заперта. Онъ взглянулъ за тѣмъ въ окно со стороны фасада и убѣдился, что никого не было, по-крайней-мѣрѣ, въ кухнѣ. Была еще комната наверху, но окно въ ней было заперто.

— Я начинаю опасаться, сказалъ онъ: — что никого изъ нихъ нѣтъ дома.

Въ это время онъ услыхалъ голосъ женщины, обращавшейся къ нему изъ двери ближайшаго коттэджа, одной изъ двухъ смежныхъ кирпичныхъ построекъ. Отъ нея узналъ онъ, что мистриссъ Бёрроусъ отправилась въ Дэвизъ и, по всей вѣроятности, не будетъ дома раньше вечера. Онъ спросилъ о Кэрри, не называя ее по имени, но говоря о ней какъ о молодой женщинѣ, жившей съ мистриссъ Бёрроусъ.

— Ея молодецъ пріѣхалъ и взялъ ее въ Лондонъ въ субботу, сказала женщина.

Фенуикъ слышалъ эти слова, но мистриссъ Брэтль не слышала ихъ. Ему не пришло на мысль не повѣрить этому извѣщенію женщины и всѣ надежды его относительно бѣднаго существа разлетѣлись въ прахъ. Безъ сомнѣнія, первымъ чувствомъ его была досада, что она нарушила слово, данное ему. Она сказала, что не уѣдетъ ранѣе мѣсяца, не увѣдомивши его объ этомъ, а нѣтъ ошибки, нѣтъ порока, который бы задѣвалъ насъ больше, какъ ложь и несправедливость въ отношеніи насъ самихъ, И наконецъ сущность извѣщенія была очень ужасна, она опять совершенно возвратилась къ испорченности и къ порокамъ. И кто былъ молодецъ ея? Сколько онъ могъ объяснить себѣ изъ свѣдѣній, полученныхъ изъ разныхъ источниковъ, этотъ молодой человѣкъ долженъ быть никто иной, какъ сообщникъ Точильщика въ убійствѣ и воровствѣ Трёмбеля.

— Она уѣхала, мистриссъ Брэтль, сказалъ онъ самымъ печальнымъ голосомъ, какой когда-либо употреблялся человѣкомъ.

— А куда она уѣхала, мистеръ Фенуикъ? Не могу ли я отправиться за нею?

Онъ просто покачалъ головою и взялъ ее за руку, чтобы увести.

— Ничего неизвѣстно о ней, мистеръ Фенуикъ?

— Она уѣхала, по всей вѣроятности, въ Лондонъ. Мы не должны болѣе думать о ней, мистриссъ Брэтль, по-крайней-мѣрѣ, въ настоящее время. Я могу только сказать, что очень, очень сожалѣю, что привезъ васъ сюда.

Ихъ возвращеніе въ Бёльгэмптонъ было молчаливо и печально. Мистриссъ Брэтль предстояло трудное объясненіе своего путешествія мужу, къ чему примѣшивалось еще сознаніе, что въ это непріятное положеніе она поставила себя совершенно изъ-за-ничего. Что же касается Фенуика, то онъ досадовалъ на самого себя за свое прежнее расположеніе къ дѣвушкѣ. Въ конецъ концовъ, мистеръ Чэмбэрленъ оказался благоразумнѣйшимъ изъ сихъ двухъ мужей. Онъ объявилъ, что не хорошо ратовать за исключительные случаи, и викарій, возвращаясь домой, внутренно изъявилъ свое согласіе съ ученіемъ пребендіата. Дѣвушка уѣхала, какъ только удостовѣрилась, что друзья ея узнали о ея пребываніи и положеніи. Что ей было за дѣло до доброты ея духовнаго друга, или до разсказовъ объ ея прежнемъ домѣ, или до грязи и нечистоты жизни, которую она вела! Какъ только зашла рѣчь о возвращеніи ея къ скромнымъ обычаямъ свѣта, она ускользнула отъ своихъ друзей и поторопилась возвратиться къ разврату, который, безъ сомнѣнія, имѣлъ для нея прелесть. Онъ позволилъ себѣ думать, что, не смотря на ея грѣхи, она могла бы снова стать почти чистою, и вотъ что было его вознагражденіемъ! Онъ высадилъ бѣдную женщину на томъ же самомъ мѣстѣ, гдѣ взялъ ея, не сказавъ ей почти ни одного слова, и поѣхалъ домой съ тяжелымъ сердцемъ.

— Я думаю, будетъ лучше послѣдовать примѣру ея отца и никогда не произносить ея имени, сказалъ онъ своей женѣ.

— Но что же она сдѣлала, Фрэнкъ?

— Возвратилась къ жизни, которую, полагаю, она лучше всего любитъ. Не будемъ болѣе говорить о ней, по-крайней-мѣрѣ, теперь. Мнѣ ужасно грустно, когда я думаю объ этомъ.

Мистриссъ Брэтль, когда подошла чрезъ заборъ къ своему дому, увидѣла мужа стоящаго у двери мельницы. Сердце ея замерло, если можно такъ выразиться, когда въ немъ и безъ того было мало жизни. Онъ не двигался, но стоялъ, устремивъ глаза на нее. Она надѣялась пройти въ домъ незамѣченною имъ и узнать отъ Фэнни, что случилось въ ея отсутствіе; но она чувствовала себя какъ бы виновною и не смѣла войти въ дверь. Не лучше ли было бы прямо подойти къ нему и попросить прощенія въ томъ, что она сдѣлала? Когда онъ наконецъ заговорилъ съ нею, голосъ его какъ бы снялъ съ нея большую тяжесть.

— Гдѣ ты была, Мэджи? спросилъ онъ.

Она подошла къ нему и положила руку на отворотъ его платья и покачала головою.

— Лучше ступай домой, садись спокойно и слушай, что посылаетъ Господь, сказалъ онъ. — Что толку бродить тамъ и сямъ?

— Сегодня никакого въ этомъ толку не было, отецъ, сказала она, и послѣ того ничего они не говорили объ этомъ между собою.

Она вошла въ домъ, отдала узелъ Фэнни, сѣла на постель и заплакала.

Въ слѣдующее утро Фрэнкъ Фенуикъ получилъ слѣдующее письмо:

Лондонъ, воскресенье. "Уважаемый сэръ,

"Я сказала вамъ, что напишу, если придется отправиться мнѣ, но была принуждена уѣхать, не написавъ вамъ. Въ коттэджѣ не было чѣмъ и на чемъ написать. Мы съ мистриссъ Бёрроусъ побранились, и я думала, что она обокрадетъ меня, а можетъ сдѣлаетъ еще что-нибудь похуже. Она нехорошая женщина, и я не могла дольше сносить, такъ что я, значитъ, пріѣхала сюда, потому что не было никакого другого мѣста, куда бы положить мою головушку. Тутъ мнѣ пришла мысль написать вамъ, какъ я уже обѣщала, но знаю, что въ этомъ нѣтъ толку.

"Я послала бы поклоны и любовь отцу и матери, еслибъ смѣла. Думала придти къ нимъ, но знаю, что онъ убьетъ меня, какъ и слѣдуетъ. Послала бы также поклонъ мистриссъ Фенуикъ, только не пристало мнѣ называть ее; цѣлую сестру Фэнни. Я пріѣхала сюда и должна здѣсь ждать до самой смерти.

"Ваша покорная и самая несчастная
"Кэрри."

«Если огорченіе можетъ принести пользу, никто не можетъ огорчаться болѣе меня, никто не можетъ быть болѣе несчастливъ. Я старалась молиться, когда вы уѣхали, но это только заставило меня болѣе стыдиться. Еслибы только было куда уѣхать, я уѣхала бы.»

Глава XXIX.
БЫКЪ ВЪ ЛОРИНГѢ.

Джильморъ сказалъ своему другу, что онъ сдѣлаетъ двѣ вещи — уѣдетъ путешествовать лѣтъ на пять и съѣздитъ въ Лорингъ. Фенуикъ совѣтовалъ ему не дѣлать ни того, ни другого, но оставаться дома, копать землю и молиться. Но при подобныхъ обстоятельствахъ никто не послушается совѣта друга, и когда Чэмберлэнъ уѣхалъ, Джильморъ рѣшился съѣздить по-крайней-мѣрѣ въ Лорингъ. Онъ пошелъ въ церковь въ воскренье и почти рѣшился сказать мистриссъ Фенуикъ о своемъ намѣреніи, но она случайно промѣшкала въ церкви, и ушелъ домой, не сказавъ ничего объ этомъ. Онъ пропустилъ половину слѣдующей недѣли, не заходя далѣе своего сада. Въ эти три дня онъ разъ двѣнадцать передумывалъ, но наконецъ въ четвергъ уложился и отправился. Приготовляясь уѣхать изъ дома, онъ написалъ карандашомъ къ Фенуику:

«Ѣду сію минуту въ Лорингъ. — Г. Дж.» Онъ оставилъ эту записку въ деревнѣ, проѣзжая къ Уэстбёрійской станціи.

Онъ не составилъ никакого намѣренія относительно своей поѣздки. Онъ не зналъ, что будетъ дѣлать или говорить, когда пріѣдетъ въ Лорингъ. Онъ говорилъ себѣ разъ сто, что преслѣдовать дѣвушку будетъ съ его стороны низко и недостойно. Онъ зналъ также, что ни одно положеніе, въ какое человѣкъ можетъ себя поставить, не было болѣе подвержено презрѣнію, какъ положеніе плаксиваго, тоскливаго, несчастнаго любовника. Мужчина обязанъ принимать отказъ женщины, переносить какъ можетъ и говорить такъ мало противъ этого, какъ только возможно. Онъ обязанъ сдѣлать это, когда убѣжденъ, что рѣшеніе женщины окончательно, и не можетъ быть доказательство сильнѣе какъ то, что она призналась въ предпочтеніи къ другому. Все это Джильморъ зналъ, но отъ не хотѣлъ отбросить отъ себя мысль, что можетъ быть еще будетъ поворотъ въ колесѣ фортуны. До него дошли слухи, что капитанъ Мэррэбль, его соперникъ, былъ очень опасный человѣкъ. Его дядя былъ совершенно убѣжденъ, то отецъ капитана вполнѣ дурной человѣкъ, и у него вырвались намеки противъ сына, которые Джильморъ преувеличилъ до того, что убѣдилъ себя, будто дѣвушка, которую онъ любилъ всѣмъ сердцемъ, бросается въ объятія негодяя. Не можетъ ли онъ сдѣлать что-нибудь если не для себя, то для нея? Не будетъ ли ему возможно освободить ее отъ опасности? Что, если онъ узнаетъ какой-нибудь большой проступокъ — не заставитъ ли ее тогда признательность смягчиться къ нему? Можетъ быть, этотъ негодяй уже женатъ и собирается сдѣлаться двоеженцемъ. Очень вѣроятно, что такой человѣкъ по уши въ долгахъ. Чэмберлэнъ уже узналъ, что состояніе, оставленное ему въ наслѣдство, было совершенно ничтожно. Оно было истрачено до послѣдняго шиллинга на уплату долговъ отца и сына. Такіе люди какъ Чэмберлэнъ имѣютъ источники свѣдѣній изумительные для тѣхъ, кто ведетъ болѣе уединенную жизнь и не менѣе изумительные потому, что эти свѣдѣнія всегда бываютъ ложны. Джильморъ такимъ образомъ дошелъ до убѣжденія, что Мэри Лаутеръ приноситъ себя въ жертву человѣку совершенно недостойному ея, и пріучилъ себя, не думать — а вѣрить, что можетъ быть онъ спасетъ ее. Знавшіе его сказали бы, что онъ менѣе всѣхъ на свѣтѣ способенъ увлекаться романическими идеями; — но его романическая идея такъ ясѣо развилась въ его воображеніи, какъ бывало съ какимъ нибудь стариннымъ рыцаремъ, отправлявшимся освобождать злополучную дѣвицу. Если онъ можетъ спасти ее, онъ спасетъ, или постарается это сдѣлать, еслибъ даже эта попытка погубила его. Не можетъ ли онъ впослѣдствіи получить награду, которой всегда достигали другіе рыцари? Надежда на его успѣхъ была конечно мала, но свѣтъ ничего не значилъ для него безъ этой надежды.

Онъ никогда прежде не бывалъ въ Лорингѣ, но разузналъ о дорогѣ. Онъ поѣхалъ въ Чипенгэмъ и Суинданъ, а потомъ по желѣзной дорогѣ въ Лорингъ. Онъ не составилъ себѣ никакого опредѣленнаго плана. Онъ думалъ, что заѣдетъ къ миссъ Мэррэбль — заѣдетъ, если возможно, когда Мэри Лаутеръ не будетъ тамъ — и узнаетъ отъ старшей дамы обстоятельства этого дѣла. Ему было хорошо извѣстно уже нѣсколько недѣль въ началѣ лѣта, что старая миссъ Мэррэбль благопріятствовала его притязаніямъ. Онъ также слышалъ, что у Мэррэблей были семейныя ссоры, и мистриссъ Фенуикъ говорила при немъ, что миссъ Мэррэбль вовсе не была довольна выборомъ Мэри Лаутеръ. Все повидимому показывало, что капитанъ Мэррэбль былъ самый неприличный женихъ.

Когда онъ пріѣхалъ на Лорингскую станцію, онъ долженъ былъ сейчасъ сдѣлать что-нибудь. Онъ долженъ былъ рѣшить, гдѣ ему ночевать. Онъ нашелъ два омнибуса на станціи и двое слугъ изъ гостинницы очень усердно хлопотали о его чемоданѣ. За него дрались Драконъ и Быкъ. Быкъ процвѣталъ въ Нижнемъ городѣ, Драконъ въ Верхнемъ былъ аристократиченъ и ему немножко трудно было разѣвать челюсти и махать хвостомъ. Успѣхъ всегда ведетъ къ большему успѣху, и привлекательность Быка одерживала верхъ.

— Ужъ не хотите ли вы украсть этотъ чемоданъ? съ негодованіемъ сказалъ слуга изъ гостинницы Быкъ, вырывая имущество Джильмора изъ рукъ своего врага, какъ только усадилъ Джильмора въ свой экипажъ.

Еслибъ Джильморъ зналъ, что Драконъ только чрезъ домъ отъ миссъ Мэррэбль, и что Быкъ такъ же близокъ къ тому дому, гдѣ жилъ капитанъ Мэррэбль, вѣроятно его выборъ не измѣнился бы. Въ такихъ случаяхъ рыцарь-освободитель желаетъ болѣе всего быть ближе къ своему врагу

Его провели въ спальную, а оттуда въ коммерческую комнату гостинницы. Лорингъ, хотя очень хорошо торгуетъ для маленькаго городка и уже нѣсколько лѣтъ считается процвѣтающимъ городомъ въ нѣкоторой степени, не имѣетъ такихъ важныхъ дѣлъ, чтобъ имѣть коммерческую гостинницу перваго разряда. Въ такихъ домахъ коммерческая комната такъ же заперта для непосвященныхъ, какъ первоклассный клубъ въ Лондонѣ. Въ гостинницѣ Быкъ общество было нѣсколько смѣшанное. Именно то обстоятельство, что слова «коммерческая комната» были написаны надъ дверью, доказывало тѣмъ, кто понималъ такія вещи, что тутъ было нѣкоторое сомнѣніе. Кофейной не было въ гостинницѣ Быкъ и пріѣзжихъ по необходимости вводили въ ту комнату, гдѣ путешествующіе торговцы обыкновенно отдыхали. Нѣкоторые коммерческіе законы наблюдаются въ такихъ комнатахъ. Сигаръ не дозволяется курить до девяти часовъ, если не было сдѣлано предварительнаго условія съ слугой. Регулярнаго коммерческаго обѣда нѣтъ, но когда трое или четверо посѣтителей обѣдаютъ вмѣстѣ въ пять часовъ, обѣдъ дѣлается коммерческій и наблюдаются коммерческіе законы относительно вина, съ большими или меньшими ограниченіями, какъ могутъ потребовать обстоятельства. Теперь въ комнатѣ находился только одинъ посѣтитель, встрѣтившій вошедшаго Джильмора со всѣми почестями коммерческой вѣжливости. Коммерческій человѣкъ по своей натурѣ животное стайное, и хотя онъ разборчивъ въ сильной степени, гораздо болѣе, чѣмъ всякій другой человѣкъ, относительно священнаго обѣденнаго часа, когда онъ окруженъ своими собратами, онъ удостоиваетъ, когда обстоятельства его профессіи разлучили его съ братьями по профессіи, цировать почти со всякимъ, кого случаи сводитъ съ нимъ. Мистеръ Коки былъ одинъ цѣлый день, когда пріѣхалъ Джильморъ. Онъ опередилъ, въ Лорингѣ нашего пріятеля цѣлыми сутками и грустно ожидалъ второго одинокаго обѣда въ гостинницѣ Быкъ, когда судьба свела его съ этимъ пріѣзжимъ. Слуга, смотря на это почти съ такой же точки зрѣнія, и зная, что общій обѣдъ былъ бы выгоденъ для всѣхъ, очень скоро помогъ Коки устроить это къ вечеру. Джильморъ, безъ сомнѣнія, захочетъ обѣдать. Обѣдъ будетъ поданъ въ пять часовъ. Коки собирался обѣдать и слуга думалъ, что Джильморъ вѣроятно будетъ радъ присоединиться къ нему. Коки выразилъ удовольствіе и считалъ себя слишкомъ счастливымъ. Влюбленные, какъ бы ни было ихъ отчаянное положеніе, должны обѣдать или умирать. Конечно, объ этомъ не говорятъ лѣтописцы старинныхъ рыцарей, отправлявшихся за своими дамами. Но старинные лѣтописцы, если парили нѣсколько выше лѣтописцевъ настоящаго времени, были зато не весьма правдивы въ подробностяхъ. Нашъ рыцарь былъ очень грустенъ сердцемъ и сдѣлалъ бы подвиги не хуже всякаго Орланда для любимой имъ дамы — но все-таки онъ былъ голоденъ; извѣстіе объ обѣдѣ было для него пріятно и онъ принялъ соединенную вѣжливость Коки и слуги съ признательностью.

Треска и бифстекъ, хотя немножко жесткіе, были полезны для здоровья; хересъ, поданный по предложенію Коки, если не совсѣмъ былъ полезенъ, то и безвреденъ по своему количеству. Коки былъ пріятенъ и разговорчивъ и разсказалъ Джильмору много о Лорингѣ. Нашъ пріятель боялся сдѣлать вопросъ о тѣхъ лицахъ, которыя интересовали его, чувствуя, что предметъ этотъ не перенесетъ прикосновенія грубой руки. Наконецъ онъ осмѣлился спросить о приходскомъ пасторѣ. Коки объявилъ, что онъ не часто бываетъ въ церкви. Хотя онъ пріѣзжалъ въ Лорингъ уже четыре года, онъ еще ничего не слыхалъ о пасторѣ; но безъ сомнѣнія слуга разскажетъ ему. Джильморъ нѣсколько колебался и увѣрялъ, что онъ мало интересуется этимъ; но слугу позвали и разспросили, и онъ скоро разсказалъ многое о старомъ Мэррэблѣ. Онъ былъ очень добрый человѣкъ, такъ думалъ слуга, но не важный проповѣдникъ. Прихожане любили его за то, что онъ никогда не вмѣшивался въ ихъ дѣла.

— Онъ не суетъ носъ въ дома своихъ прихожанъ, какъ дѣлаютъ нѣкоторые, сказалъ слуга, и началъ разсказывать о настойчивости въ этомъ отношеніи молодого пастора въ Верхнемъ городѣ.

— Да, у паотора Мэррэбля есть родственница, живущая въ Верхнемъ городѣ, старушка.

— Нѣтъ, не бабушка его.

Это былъ отвѣтъ на шуточку Коки. И не дочь. Слуга думалъ, что она кузина, хотя не зналъ, въ какомъ колѣнѣ. Очень важная дама была миссъ Мэррэбль, по его словамъ, и знать очень ее уважала. У нее жила молодая дѣвица, но слуга не зналъ ея имя.

— Пасторъ Мэррэбль живетъ одинъ? спросилъ Джильморъ.

— Да, по большей части одинъ. Но теперь у него гость.

Тутъ слуга разсказалъ все, что зналъ о капитанѣ. Самое главной состояло въ томъ, что капитанъ вернулся изъ Лондона въ этотъ самый вечеръ, пріѣхалъ съ экстреннымъ поѣздомъ, когда эти господа обѣдали, и былъ отвезенъ въ Нижній городъ въ омнибусѣ Быка. Совершенный джентльмэнъ, по словамъ слуги, и такого красавца онъ не видывалъ.

"Чортъ его побери! подумалъ бѣдный Гэрри Джильморъ, и отважился на другой вопросъ. Знаетъ ли слуга отца капитана Мэррэбля? Слуга зналъ только, что отецъ капитана былъ «военный въ высокомъ чинѣ». Изъ всего этого Джильморъ извлекъ единственное достовѣрное свѣдѣніе, что о бракѣ Мэри Лаутеръ и Мэррэбля еще въ городѣ не говорили. Послѣ обѣда Коки предложилъ стаканъ грога и сигару, замѣтивъ, что онъ нарушилъ правило о куреніи только на этотъ вечеръ, и на это также Джильморъ согласился. Теперь, когда онъ находится въ Лорингѣ, онъ не зналъ, чѣмъ лучшимъ ему заняться, какъ пить грогъ съ Коки. Грогъ и сигары были принесены. Коки замѣтилъ, что онъ слышалъ о сэр-Грегори Мэррэблѣ, владѣльцѣ Дёнрипльскаго парка. Онъ ѣздилъ по Варвикширу и имѣлъ привычку, какъ онъ говорилъ, собирать маленькіе факты. Сэр-Грегори былъ человѣкъ не важный по его словамъ. Имѣнье было небольшое и, какъ Коки думалъ, порядочно разстроенное. Коки думалъ, что очень хорошо быть сельскимъ дворяниномъ, если есть имѣнье, но титулъ безъ денегъ онъ цѣнилъ мало. По его понятіямъ, торговля поддерживала націю, а путешествующіе торговцы поддерживали торговлю. Это зналъ каждый ребенокъ. Коки сдѣлался горячъ и дружелюбенъ, попивая грогъ.

— Я не вижу, вы-то кто, сэръ, сказалъ онъ.

— Я не Богъ знаетъ кто, отвѣчалъ Джильморъ.

— Можетъ быть, сэръ. Пусть будетъ такъ. Но человѣкъ, чувствующій, что онъ подпора торговаго превосходства своей націи, не имѣетъ причины стыдиться себя.

— Въ этомъ отношеніи, конечно, нѣтъ.

— И не въ какомъ другомъ, если онъ вѣрно служитъ своимъ хозяевамъ. Вы говорите о сельскихъ дворянахъ.

— Я.говорю не о нихъ, сказалъ Джильморъ.

— Да, вы говорили не о нихъ. Но что знаетъ сельскій дворянинъ и что онъ дѣлаетъ? Какую пользу дѣлаетъ онъ странѣ? Онъ охотится, ложится спать, наполнивъ желудокъ виномъ, а потомъ встаетъ, опять охотится и опять наполняетъ желудокъ виномъ. Вотъ и все.

— Иногда онъ бываетъ судьей.

— Да, судъ и расправа! мы знаемъ все это. Посадитъ старика въ тюрьму на недѣлю за то, что онъ пойдетъ на сѣнокосъ въ воскресенье, или молодого отошлетъ въ рабочій домъ на два мѣсяца за то, что онъ убьетъ зайца.! Я не вижу, какую пользу дѣлаетъ сельскій дворянинъ. Покупать и продавать — вотъ на чемъ свѣтъ стоитъ.

— Они покупаютъ и продаютъ земли.

— Нѣтъ, они этого не дѣлаютъ. Они купятъ немножко, а потомъ продадутъ понемножку, когда чрезчуръ промотаютъ деньги на ѣду да на питье. А какъ выгодно помѣстить капиталъ, они и понятія не имѣютъ. Они не получаютъ и двухъ съ половиною процентовъ на свои деньги. Мы всѣ знаемъ, къ чему это приведетъ.

Коки былъ такъ кротокъ до хереса и грога, что Джильмора нѣсколько смутила эта перемѣна. Коки въ своемъ измѣнчивомъ видѣ сдѣлался такъ нелюбезенъ, что Джильморъ оставилъ его и пошелъ бродить по городу. Онъ поднялся на гору, обошелъ кругомъ церкви, посмотрѣлъ на окна дома миссъ Мэррэбль, узнавъ прежде, на какомъ мѣстѣ находится онъ; но приключенія съ нимъ никакого не было, онъ не видалъ ничего интереснаго и въ половинѣ десятаго утомленный легъ въ постель.

Въ этотъ самый день капитанъ Мэррэбль пріѣхалъ изъ Лондона въ Лорингъ съ ужасными извѣстіями. Деньги, на которыя онъ разсчитывалъ, исчезли!

— Что ты хочешь сказать? сказалъ его дядя: — развѣ стряпчіе обманывали тебя все время?

— Для меня это все-равно, говорилъ раззоренный человѣкъ: — все пропало. Они меня увѣряли, что ничего болѣе сдѣлать нельзя.

Пасторъ Джонъ свистнулъ съ удивленіемъ.

— Люди, съ которыми они вели переговоры, соглашались отдать деньги, но ихъ нѣтъ. Онѣ истрачены и не осталось никакихъ слѣдовъ.

— Бѣдняжка!

— Я видѣлся съ отцомъ, дядя Джонъ.

— Что же было?

— Я сказалъ ему, что онъ мошенникъ, и оставилъ его. Я его не прибилъ.

— Надѣюсь, что до этого не дойдетъ, Уальтеръ.

— Я не дотронулся до него рукой, но когда человѣкъ раззоритъ васъ, какъ онъ раззорилъ меня, это все-равно, кто бы онъ ни былъ, отецъ ли это вашъ, или кто другой. Онъ изнуренъ, старъ, блѣденъ, а то я швырнулъ бы его на земь.

— Что же ты будешь дѣлать теперь?

— Поѣду въ тотъ земной адъ по другую сторону земного шара. Больше дѣлать нечего. Я просилъ отсрочить отпускъ и сказалъ почему.

Ничего не было сказано болѣе въ этотъ вечеръ между дядей и племянникомъ, и ни слова не было говорено о Мэри Лаутеръ. На слѣдующее утро завтракъ въ пасторатѣ прошелъ молча. Пасторъ Джонъ много думалъ о Мэри, но рѣшилъ, что пока лучше молчать. Съ той минуты, когда онъ въ первый разъ услышалъ о помолвкѣ, онъ рѣшилъ въ умѣ, что его племянникъ и Мэри Лаутеръ никогда не будутъ обвѣнчаны. Видя, каковъ его племянникъ — или лучше сказать, видя своего племянника такимъ, какимъ онъ вообразилъ его себѣ — онъ былъ увѣренъ, что онъ не принесетъ себя въ жертву для такого брака. Всегда можно выпутаться изъ всего, и Уальтеръ Мэррэбль непремѣнно найдетъ этотъ способъ. Способъ былъ теперь найденъ. Вскорѣ послѣ завтрака капитанъ взялъ шляпу не говоря ни слова и пошелъ на гору въ Верхній переулокъ. Проходя мимо двери Быка, онъ увидалъ, но не обратилъ вниманія на человѣка, стоявшаго въ воротахъ гостинницы и смотрѣвшаго, какъ онъ выходилъ изъ воротъ пастората; но Джильморъ какъ только глаза его упали на капитана, объявилъ себѣ, что онъ его соперникъ. Капитанъ Мэррэбль прямо прошелъ на гору и постучался въ дверь миссъ Мэррэбль. Дома ли миссъ Лаутеръ? Разумѣется, миссъ Лаутеръ дома въ такое время. Дѣвушка сказала, что миссъ Мэри одна въ столовой. Миссъ Мэррэбль уже ушла въ кухню. Не ожидая болѣе ни слова, онъ пошелъ въ заднюю комнату и тамъ нашелъ свою возлюбленную.

— Уальтеръ, сказала она, вскочивъ и подбѣжавъ къ нему: — какъ вы добры, что пріѣхали такъ скоро! Мы ожидали васъ не прежде какъ чрезъ два дня.

Она бросилась къ нему на шею, но хотя онъ обнялъ ее, однако не поцѣловалъ.

— Случилось что-нибудь? сказала она. — Что такое?

Говоря это, она отодвинулась отъ него и посмотрѣла ему въ лицо.

Онъ улыбнулся и покачалъ головой, все держа ее за талію.

— Скажите мнѣ, Уальтеръ; я знаю, случилось что-нибудь не хорошее.

— Это все объ этихъ гадкихъ деньгахъ. Отцу удалось забрать ихъ всѣ.

— Всѣ, Уальтеръ? сказала Мэри, опять отодвигаясь отъ него.

— До послѣдняго шиллинга, откѣчалъ онъ, опустивъ руку.

— Это очень дурно.

— Безъ всякаго сомнѣнія. Я самъ это чувствую.

— И всѣ наши милые планы исчезли?

— Да, — всѣ наши милые планы. Что теперь будемъ мы дѣлать?

— Остается только одно. Я опять поѣду въ Индію. Разумѣется, для меня это все-равно, какъ еслибъ прочли мнѣ смертный приговоръ — только не такъ скоро придетъ конецъ.

— Не говорите этого, Уальтеръ.

— Почему не говорить, милая моя, когда я это чувствую?

— Но вы не чувствуете. Я знаю, что это должно быть для васъ дурно, но не до такой степени. Я не хочу думать, что вамъ не для чего больше жить.

— Я не могу просить васъ ѣхать со мною въ тотъ счастливый рай.

— Но я могу просить васъ взять меня, сказала она: — хотя, можетъ быть лучше сдѣлаю, если просить не буду.

— Моя дорогая! моя возлюбленная!.

Она воротилась къ нему, положила голову на его плечо и подняла его руку, такъ что опять обняла его станъ

Онъ поцѣловалъ ее въ лобъ и разгладилъ ей волосы.

— Поклянитесь мнѣ, сказала она: — что ни случилось бы, вы не оттолкнете меня отъ себя.

— Оттолкнуть васъ, моя дорогая! Человѣкъ не можетъ оттолкнуть отъ себя единственный кусокъ, который можетъ спасти его отъ голода. Однако, когда шелъ сюда сегодня, я рѣшилъ, что васъ оттолкну.

— Уальтеръ!

— Даже теперь, я знаю, мнѣ скажутъ, что я долженъ это сдѣлать. Какъ могу я заставить васъ вести такую жизнь, когда я не имѣю средствъ содержать домъ?

— Офицеры женятся безъ всякаго состоянія.

— Да — и какую жизнь ведутъ ихъ жены! О, Мэри, моя дорогая, дорогая, дорогая! Это очень дурно. Вы не можете понять всего тотчасъ, но это очень дурно.

— Если это будетъ лучше для васъ, Уальтеръ… сказала она, опять отодвигаясь отъ него.

— Совсѣмъ не то, и не говорите этого. По-крайней-мѣрѣ будемъ вѣрить другъ другу.

Она нѣсколько встрепенулась, прежде чѣмъ отвѣтила ему.

— Я буду вѣрить вамъ во всемъ — господь мнѣ судья, во всемъ. Что вы велите мнѣ сдѣлать, я сдѣлаю. Но, Уальтеръ, я прежде скажу одно. Я не могу ожидать ничего, кромѣ рѣшительнаго несчастья во всякой жизни, которая разлучитъ меня съ вами. Я знаю разницу между удобствомъ и неудобствомъ въ денежныхъ дѣлахъ, но все это какъ перышко на вѣсахъ. Вы богъ мой на землѣ и за васъ я должна цѣпляться. Вдали вы будете отъ меня или со мною, я должна цѣпляться за васъ. Если должна разлучиться съ вами на время, я могу это перенести съ надеждой. Если я должна разлучиться съ вами навсегда, я все-таки могу это перести — съ отчаяніемъ. А теперь я положусь на васъ и сдѣлаю то, что вы мнѣ велите. Если вы запретите мнѣ называть васъ моимъ — я буду повиноваться — и никогда васъ не упрекну.

— Я всегда буду вашъ, сказалъ онъ, опять прижимая ее къ сердцу.

— Когда такъ, мой дорогой, вы найдете меня готовую на все, чего вы потребуете отъ меня. Разумѣется, вы теперь рѣшить не можете.

— Я рѣшилъ, что долженъ ѣхать въ Индію. Я уже просилъ объ этомъ.

— Да, — я понимаю, но насчетъ нашего брака? Можетъ быть, лучше вамъ уѣхать прежде. Я не хочу показаться неженственной, Уальтеръ, но помните, что если я могу быть для васъ утѣшеніемъ, то чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше; — но я скорѣе могу перенести всякое замедленіе, чѣмъ быть вамъ въ тягость.

Мэррэбль, поднимаясь на гору — и даже во все время, какъ онъ думалъ объ этомъ послѣ того, какъ убѣдился, что деньги его пропали — полагалъ, что обязанность его къ Мэри требуетъ отказаться отъ нея. Онъ просилъ ее быть его женою, когда считалъ обстоятельства совсѣмъ не такими; а теперь онъ зналъ, что можетъ предложить ей очень неудобную жизнь. Онъ старался отбросить мысль о томъ, что такъ какъ онъ долженъ вернуться въ Индію, то для него самого удобнѣе вернуться туда безъ жены. Онъ хотѣлъ принести себя въ жертву и рѣшилъ, что онъ это сдѣлаетъ. Теперь, однако, въ эту минуту, всѣ его намѣренія разлетѣлись по вѣтру. Любовь его была такъ сильна и такъ польщена ея любовью, что половина его несчастья была уничтожена энтузіазмомъ романической преданности. Пусть случится самое худшее, мужчина, такъ любимый такою женщиной, не можетъ быть самымъ несчастнымъ человѣкомъ на свѣтѣ.

Онъ ушелъ, предоставивъ ей сообщить дурное извѣстіе миссъ Мэррэбль, и увидалъ на улицѣ предъ домомъ человѣка, который за часъ предъ тѣмъ стоялъ въ воротахъ гостинницы. Джильморъ также его видѣлъ и зналъ, гдѣ онъ былъ.

Глава XXX.
ТЕТКА И ДЯДЯ.

Миссъ Мэррэбль выслушала исторію денежной потери капитана въ совершенномъ молчаніи. Мэри разсказала искусно, съ улыбкой на лицѣ, какъ будто она не очень огорчена и не очень озабочена перемѣной, которую это можетъ произвести въ планахъ ея и жениха.

— Съ нимъ дурно поступили, не правда ли? сказала она.

— Очень дурно. Я не могу этого понять, но мнѣ кажется, что съ нимъ поступили постыдно.

— Онъ старался объяснить все это мнѣ, но не знаю, успѣлъ ли.

— Зачѣмъ же стряпчіе обманули его?

— Мнѣ кажется, онъ самъ поступилъ немножко опрометчиво. Онъ придалъ болѣе вѣса ихъ словамъ, нежели слѣдовало. Какая-то женщина сказала, что она откажется отъ своихъ правъ, но когда разсмотрѣли дѣло, оказалось, что она также подписала какую-то бумагу и что всѣ деньги истрачены. Онъ могъ бы вытребовать ихъ отъ отца судомъ, только у отца нѣтъ ничего.

— Такъ это и кончено?

— Кончены наши пять тысячъ, сказала Мэри, принуждая себя засмѣяться.

Миссъ Мэррэбль нѣсколько минутъ не отвѣчала. Она тревожно вертѣлась на стулѣ, чувствуя, что обязана объяснить Мэри, каковъ по ея мнѣнію долженъ быть неизбѣжный результатъ этого несчастья, и не зная, какъ ей приняться за это. Мэри отчасти знала что будетъ и рѣшилась не принимать никакихъ совѣтовъ, опираться на свое право и поступить какъ заблагоразсудитъ сама, и увѣрять, что она не дорожитъ благоразумными взглядами суетныхълюдей. Но она боялась того, что предстояло ёй. Она знала, что будутъ употреблены аргументы, на которые ей очень трудно будетъ отвѣчать, и хотя придумывала уже сильное выраженіе, она чувствовала, что будетъ вынуждена наконецъ поссориться съ теткой. На одно она рѣшилась твердо. Ничто не заставитъ ее отказаться отъ даннаго слова — кромѣ желанія самого Уальтера Мэррэбля.

— Какое вліяніе это можетъ имѣть на тебя, душа моя? сказала наконецъ миссъ Мэррэбль.

— Я должна была во всякомъ случаѣ сдѣлаться женою бѣднаго человѣка. Теперь я буду женою очень бѣднаго человѣка. Вотъ какое вліяніе это будетъ имѣть на меня.

— Что онъ станетъ дѣлать?

— Онъ, тетушка, рѣшился ѣхать въ Индію.

— А на что-нибудь другое онъ рѣшился?

— Я знаю, что вы хотите сказать, тетушка.

— Какъ же тебѣ не знать? Я хочу сказать, что человѣкъ, отправляющійся въ Индію и намѣревающійся жить тамъ офицерскимъ жалованьемъ, не можетъ желать имѣть жену.

— Вы говорите о женѣ какъ о каретѣ четверней, о ложѣ въ оперѣ, о роскоши для богатыхъ людей. Бракъ, тетушка, какъ смерть, общій для всѣхъ.

— Въ нашемъ положеніи, Мэри, бракъ не можетъ быть предпринимаемъ безъ мысли о завтрашнемъ днѣ. Бѣдный джентльмэнъ гораздо далѣе отъ брака, чѣмъ всякій другой человѣкъ.

— Разумѣется извѣстно, что затрудненія будутъ.

— Я хочу сказать, Мэри, что ты должна отказаться.

— Никогда, тетушка Сэра. Я никогда не откажусь.

— Неужели ты хочешь сказать, что выйдешь за него теперь, тотчасъ и поѣдешь съ нимъ въ Индію, какъ камень у него на шеѣ?

— Я хочу сказать, что онъ самъ долженъ выбирать.

— Выбирать должна ты, Мэри. Не сердись. Я обязана сказать тебѣ, что я думаю. Разумѣется, ты можешь поступить какъ хочешь, но мнѣ кажется, что ты должна послушаться меня. Онъ не можетъ отказаться отъ даннаго слова, не подвергая себя обвиненію въ дурномъ пступкѣ.

— И я также.

— Извини, душа моя. Я полагаю, это зависитъ отъ того, что происходитъ между вами. Во всякомъ случаѣ ты должна предложить ему освободить его, а не навязывать на него тяжесть этого предложенія.

Сердце Мэри замерло, котда она услыхала это; но она не выказала свое чувство выраженіемъ лица.

— Для человѣка, поставленнаго въ такое положеніе, собирающагося вернуться въ такой климатъ, какъ въ Индіи, къ такимъ труднымъ занятіямъ, какія, я полагаю, имѣютъ тамъ офицеры — тягость имѣть жену, безъ всякихъ средствъ содержать ее сообразно его понятіямъ о жизни и ея…

— Мы не имѣемъ никакихъ понятій о жизни. Мы знаемъ, что мы будемъ бѣдны.

— Это старая исторія о любви въ хижинѣ — только при самыхъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ. Понятія женщины объ этомъ, разумѣется, не согласны съ понятіями мужчины. Онъ больше знаетъ свѣтъ и лучше понимаетъ, что значитъ.бѣдность, жена и семья.

— Намъ нѣтъ никакой причины вѣнчаться тотчасъ.

— Продолжительная помолвка для тебя будетъ положительное несчастье.

— Разумѣется, это несчастье, сказала Мэри: — потеря денегъ Уальтера несчастье. Но несчастье надо переносить; хуже всѣхъ несчастій будетъ разлука. Я все могу выдержать, кромѣ этого.

— Мнѣ кажется, Мэри, что въ послѣднія недѣли твой характеръ совершенно измѣнился.

— Разумѣется.

— Ты думала гораздо болѣе о другихъ, чѣмъ о себѣ.

— Развѣ я не думаю о немъ, тетушка Сэра?

— Какъ о твоей собственности. Два мѣсяца тому назадъ ты его не знала, а теперь хочешь быть камнемъ на его шеѣ.

— Я никогда буду камнемъ ни на чьей шеѣ, сказала Мэри, выходя изъ комнаты.

Она чувствовала, что ея тетка была очень жестока къ ней — напала на нее въ ея несчастьи безпощадно, а между тѣмъ она знала, что каждое слово было произнесено съ искренней любовью. Она не думала, чтобы главная цѣль ея тетки была спасти Уальтера отъ послѣдствій неблагоразумнаго брака. Еслибы она это думала, слова тетки имѣли бы на нее большее вліяніе. Она видѣла, или ей такъ казалось, что тетка старалась спасти ее противъ ея воли, и это приводило ее въ негодованіе. Она рѣшилась оставаться твердою, и стараніе заставить ее почувствовать, что ея твердость будетъ гибельна для человѣка любимаго ею, казалось ей очень ужасно. Она пошла наверхъ съ невозмутимымъ хладнокровіемъ, но тамъ бросилась на постель и горько зарыдала. Неужели она обязана для его пользы сказать ему, что все должно быть кончено? Она не могла сдѣлать этого теперь, потому что поклялась ему, что будетъ руководиться имъ въ его настоящихъ непріятностяхъ. Она должна сдержать данное ему слово, не смотря ни на что, но она была совершенно убѣждена, что если онъ выкажетъ малѣйшій признакъ желанія освободиться отъ даннаго слова, она сдѣлаетъ его свободнымъ тотчасъ. Она освободитъ его и ни минуты не позволитъ себѣ думать, что онъ поступилъ нехорошо. Она высказала ему свои чувства очень ясно — можетъ быть, въ своемъ энтузіазмѣ слишкомъ ясно — и теперь онъ долженъ разсудить и за себя и за нее. Съ теткой она будетъ избѣгать разговоровъ объ этомъ, пока ея женихъ не рѣшитъ окончательно, что будетъ лучше для нихъ обоихъ. Если онъ заблагоразсудитъ сказать, что все между ними должно быть кончено, она согласится — и въ тоже время все на свѣтѣ кончится для нея.

Пока это происходило въ Верхнемъ переулкѣ, нѣчто въ этомъ родѣ происходило въ пасторатѣ въ Нижнемъ городѣ. Пасторъ Джонъ узналъ, что племянникъ ходилъ къ дамамъ въ Верхній городъ, и когда молодой человѣкъ пришелъ къ завтраку, онъ сдѣлалъ нѣсколько вопросовъ, подавшихъ поводъ къ разговору.

— Ты вѣрно разсказалъ имъ объ этихъ новыхъ непріятностяхъ?

— Я миссъ Мэррэбль не видалъ, сказалъ капитанъ.

— Я не думаю, чтобы миссь Мэррэбль много значила тутъ. Ты не миссъ Мэррэбль предлагалъ сдѣлаться твоей женой.

— Я видѣлъ Мэри и сказалъ ей.

— Надѣюсь, что ты не поцеремонился.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

— Надѣюсь, ты сказалъ ей, что вы оба позабавились игрой какъ дѣти и что теперь долженъ быть конецъ.

— Нѣтъ; я ей этого не сказалъ.

— А вотъ что слѣдовало сказать тебѣ въ какихъ бы то ни было выраженіяхъ, и чѣмъ скорѣе ты скажешь, тѣмъ лучше. Разумѣется, ты не можешь на ней жениться. Ты не могъ жениться и тогда, еслибъ эти деньги не пропали. А теперь не можетъ быть объ этомъ и рѣчи. Боже! какъ вы возненавидѣли бы другъ друга чрезъ полгода! Я понимаю, что для такого здороваго человѣка, какъ ты, Индія, когда онъ къ ней привыкнетъ, можетъ быть довольно пріятнымъ мѣстомъ.

— А я этого не понимаю.

— Но для бѣднаго человѣка съ женой и семьей… о Боже! тамъ должно быть очень плохо. И никто изъ васъ къ этому не привыкъ.

— Я не привыкъ, сказалъ капитанъ.

— И она также. Старуха небогата и горда какъ Люциферъ, и всегда живетъ такъ, какъ будто весь городъ ей принадлежитъ. Она хорошая хозяйка и не входитъ въ долги — но Мэри Лаутеръ такъ же мало имѣетъ понятія о бѣдности, какъ герцогиня.

— Надѣюсь, что мнѣ никогда не придется учить ее.

— Надѣюсь, что ты никогда не будешь. Учить этому молодую женщину очень дурной урокъ для молодого человѣка. Нѣкоторыя женщины умираютъ въ этомъ ученіи, нѣкоторыя совсѣмъ не хотятъ учиться. Другія учатся и становятся грязны и грубы. А ты очень разборчивъ относительно женщинъ.

— Я люблю видѣть ихъ красивыми по наружности.

— Что подумалъ бы ты о твоей женѣ, которая будетъ кормить, можетъ быть, пару ребятъ, одѣваться Богъ знаетъ какъ, когда встанетъ утромъ, и ходить такимъ образомъ до самой ночи? Вотъ какую жизнь ведутъ офицеры, которые женятся не имѣя ничего кромѣ жалованья. Я не говорю ничего противъ этого. Если человѣку это нравится — или лучше сказать, если онъ можетъ это выносить — тогда все можетъ быть очень хорошо, но ты выносить этого не можешь. Мэри очень мила теперь, но она такъ тебѣ надоѣстъ, что тебѣ пожалуй почти захочется перерѣзать горло ей или себѣ.

— Скорѣе ужъ послѣднее.

— Я самъ такъ думаю. Но даже и этого не весьма пріятно ожидать. Я скажу тебѣ всю правду, мой милый. Когда ты пришелъ сказать мнѣ, что женишься на Мэри Лаутеръ, я зналъ, что это не состоится. Это было не мое дѣло, но я зналъ, что это не состоится. Такія помолвки всегда какъ-то расходятся. Время-отъ-времени находятся дураки, которые рѣшаются иногда, по большей части это ограничивается поцѣлуями и обѣтами любви недѣли на двѣ.

— Вы кажется все знайте, дядюшка?

— Я не могъ дожить до семидесяти, не зная кое-чего, я полагаю. И вотъ теперь у тебя нѣтъ ни шиллинга. Навѣрно, если узнать правду, у тебя найдутся кое-какіе долги.

— Я долженъ, можетъ быть, триста или четыреста фунтовъ

— Ровно годовое жалованье — и ты хочешь жениться на дѣвушкѣ, не имѣющей ни фартинга!

— У нея есть тысяча-двѣсти фунтовъ.

— Именно сколько достанетъ на уплату твоихъ долговъ и на проѣздъ въ Индію — такъ-что тебѣ придется начать тамъ жизнь, не имѣя ни одного пенни. Развѣ такая карьера придется тебѣ но вкусу, Уальтеръ? Можешь ли ты рѣшиться на это съ женою на шеѣ? Будь ты человѣкъ богатый, конечно Мэри была бы премилою женою, но теперь ты долженъ отказаться.

Капитанъ Мэррэбль закурилъ трубку и ушелъ въ садъ, а оттуда въ конюшню, потомъ опять въ садъ, думая обо всемъ этомъ. Уальтеръ зналъ, что каждое слово пастора Джона было справедливо. Онъ уже дошелъ до заключенія, что долженъ ѣхать въ Индію до женитьбы. Жениться на Мэри сейчасъ и взять ее съ собою въ эту зиму было невозможно. Онъ долженъ поѣхать и осмотрѣться — и думая объ этомъ, онъ долженъ былъ сознаться, что считаетъ эту отсрочку облегченіемъ. Мэри думала; что чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Хотя ему непріятна была мысль отказаться отъ нея, онъ былъ принужденъ сознаться, что какъ осужденный онъ желалъ отсрочки. Предъ нимъ не было ничего счастливаго во всей перспективѣ его жизни. Разумѣется онъ любилъ Мэри. Онъ любилъ ее очень нѣжно. Онъ любилъ ее такъ нѣжно, что позволить отнять ее отъ себя значило разорвать его сердце пополамъ. Такъ онъ клялся себѣ — однако онъ находился въ сомнѣніи, не лучше ли разорвать сердце пополамъ, чѣмъ заставить ее жить согласно съ тѣми отвратительными картинами, которыя дядя нарисовалъ ему. Онъ совсѣмъ не хотѣлъ думать. Для него все должно быть трудно. Какое счастье можетъ ожидать человѣкъ обиженный, обманутый, раззоренный роднымъ отцомъ? Для него самого все-равно, что ни случилось бы съ нимъ, но онъ началъ сомнѣваться, не лучше ли разстаться съ Мэри для ея пользы. А Мэри возложила на него всю отвѣтственность за это рѣшеніе!

Глава XXXI.
МЭРИ ЛАУТЕРЪ УЗНАЕТЪ, КАКЪ ЕЙ ПОСТУПИТЬ.

Въ этотъ день въ пасторатѣ была получена записка отъ Мэри къ капитану, приглашавшая жениха на свиданіе и на прогулку съ нею передъ обѣдомъ. Онъ встрѣтился съ нею и они шли, по своему обыкновенію, по бичевой тропинкѣ въ поле. Мэри много думала о словахъ тетки, прежде чѣмъ написала записку, и имѣла въ виду одно твердое намѣреніе. Правда, что хотя она любила этого человѣка всѣмъ сердцемъ и всею душою, такъ любила его, что не могла ожидать жизни въ разлукѣ съ нимъ, не предвидя, что эта жизнь будетъ пустымъ пробѣломъ, однако она сознавала, что почти не знала его. Мы всегда предполагаемъ, что любовь слѣдуетъ за личнымъ знакомствомъ, а между тѣмъ любовь при третьемъ свиданіи очень обыкновенна, а свиданій нужно много, прежде чѣмъ одинъ человѣкъ узнаетъ другого. Нужны годы, чтобы заключить дружбу, но нѣсколькихъ дней достаточно для мужчинъ и женщинъ, чтобы вступить въ бракъ. Мэри въ нѣкоторой степени знала, что она слишкомъ поспѣшно отдала свое сердце и что теперь, когда сердце ея отдано вполнѣ, она обязана узнать какого рода тотъ человѣкъ, которому она отдала его. И она должна изучить его характеръ не только въ такомъ отношеніи, въ какомъ онъ могъ имѣть вліяніе на нее, но и въ томъ отношеніи, какое онъ имѣлъ вліяніе на него самого. Она не сомнѣвалась, что онъ добръ, правдивъ и благороденъ, но могло быть, что человѣкъ добрый, правдивый и благородный жилъ безъ всякихъ стѣсненій, такъ что не имѣлъ возможности пріобрѣсти то постоянство сердца, которое необходимо для жизни предстоявшей въ супружествѣ. Она сказала ему, что онъ самъ долженъ рѣшить за себя и за нее — и такимъ образомъ возложила на него отвѣтственность и, весьма вѣроятно, довела его до необходимости принести жертву. Она имѣла намѣреніе поступить великодушно и довѣрчиво, но можетъ быть способъ, выбранный ею, былъ наименѣе великодушенъ. Для того, чтобы поправить свою ошибку, если это была ошибка, она просила его прійти съ нею погулять. Они встрѣтились на обычномъ мѣстѣ и она взяла его подъ руку съ своей обычной улыбкой, облокотившись немножко тяжело съ минуту, какъ дѣлаютъ дѣвушки, когда желаютъ показать, что рука, на которую онѣ опираются, составляетъ ихъ собственность.

— Вы разсказали пастору Джону? спросила Мэри.

— О, да!

— Что же онъ говоритъ?

— Именно то, что долженъ сказать угрюмый, хитрый, себялюбивый, старый, семидесятилѣтніи холостякъ.

— Вы хотите сказать, что онъ совѣтовалъ вамъ бросить всякую мысль объ удовольствіи имѣть жену?

— Именно.

— Тетушка Сэра то же самое говорила мнѣ. Вы не можете себѣ представить, какъ краснорѣчива была тетушка Сэра. Ея энергія просто изумила меня.

— Я никогда не считалъ тетушку Сэру моимъ другомъ, сказалъ капитанъ.

— Относительно супружества, въ другихъ же отношеніяхъ она очень васъ хвалитъ и гордится вами, какъ человѣкомъ достойно носящимъ имя Мэррэбль. Еслибъ вы были только наслѣдникъ титула или нѣчто въ этомъ родѣ, она считала бы васъ безподобнѣйшимъ человѣкомъ на свѣтѣ.

— Желалъ бы я отъ всего сердца угодить ей этимъ.

— Она такая милая старушка! Вы вовсе ее не знаете, Уальтеръ. Мнѣ говорили, что она была прехорошенькой дѣвушкой, но въ то время у нея не было никакого состоянія и она не хотѣла выйти за человѣка ниже ея званіемъ. Вы не должны ее бранить.

— Я ее не браню.

— Я увѣрена, что все сказанное ею совершенно справедливо, и навѣрно пасторъ Джонъ говорилъ то же самое.

— Если она заставила васъ передумать, скажите это тотчасъ, Мэри. Я жаловаться не стану.

Мэри невольно пожала его руку и еще больше полюбила его за маленькую вспышку гнѣва. Неужели справедливо, что и онъ также этого желаетъ сердцемъ? что все сказанное хитрымъ, старымъ дядею не имѣло на него вліянія? что онъ также любилъ ее до такой степени, что готовъ былъ измѣнить весь образъ своей жизни и сдѣлаться другимъ человѣкомъ для нея? Если такъ, она не скажетъ ни слова, которое могло бы заставить его подумать, что она боится. Она осторожно разузнаетъ, какъ ей слѣдуетъ поступить, чтобы какая-нибудь случайная фраза не заставила его вообразить, будто она говоритъ собственно для себя. Она будетъ очень осторожна, но въ то же время она покажетъ такъ ясно, чтобы на душѣ его не осталось ни малѣишаго сомнѣнія, что онъ имѣетъ ея позволеніе отказаться, если онъ сочтетъ это за лучшее. Она была совершенно готова раздѣлить съ нимъ тяжесть жизни, какова бы она ни была, но она не хочетъ быть камнемъ на его шеѣ. Ни въ какомъ случаѣ не долженъ онъ имѣть камень на шеѣ, если самъ смотритъ на любящую жену съ такой точки зрѣнія.

— Она нисколько не заставила меня передумать, Уальтеръ. Разумѣется я знаю, что все это очень серьёзно. Я знаю это и безъ тетушки Сэры. Тетушка Сэра не можетъ быть такъ опытна, какъ слѣдуетъ быть вамъ, такъ какъ вы видѣли Индію и знаете ее хорошо.

— Въ Индіи не очень удобно жить — особенно для женщинъ.

— Я не. знаю, очень ли удобенъ Лорингъ, — но слѣдуетъ покоряться необходимости. Разумѣется гораздо было бы удобнѣе жить на родинѣ и имѣть кучу денегъ. Какъ я желала бы имѣть свое собственное состояніе! Прежде я была къ этому равнодушна, а теперь желаю.

— Желаніемъ ничего не добьешься, Мэри.

— Нѣтъ, но добьешься всего рѣшимостью и усиліями. Я не сомнѣваюсь, что вы еще добьетесь чего-нибудь. Я имѣю къ вамъ это довѣріе, но я понимаю, что жена можетъ быть.для васъ помѣхою.

— Я вовсе не желаю думать о себѣ.

— Но вы должны думать о себѣ. Для женщины это не такъ важно, отъ нея не ожидаютъ ничего особеннаго. Мужчина разумѣется долженъ думать о своей карьерѣ и заботиться, чтобы ни чѣмъ не испортить ее.

— Я не понимаю, къ чему все это клонится, сказалъ капитанъ.

— Вотъ къ чему: я думаю, что вы обязаны рѣшить, что вы находите благоразумнѣе, не думая о моихъ чувствахъ. Разумѣется, я люблю васъ болѣе всего на свѣтѣ. Я не могу солгать и сказать другое. Сказать по правдѣ, я не знаю любила ли я прежде искренно кого-нибудь другого. Но если намъ слѣдуетъ разстаться, я это перенесу.

— И выйдете за кого-нибудь другого современемъ?

— Нѣтъ, Уальтеръ; я не выйду. Я не объ этомъ говорю. Женщины не должны дѣлать увѣреній; но я не думаю, чтобы я когда-нибудь рѣшилась на это. Но женщина можетъ жить очень хорошо не выходя замужъ, и вы всегда будете въ моемъ сердцѣ, и я постараюсь утѣшаться воспоминаніемъ о томъ, что вы любили меня.

— Я совершенно убѣжденъ, что не женюсь ни на какой другой женщинѣ, сказалъ капитанъ.

— Вы теперь знаете, на что я мечу, Уальтеръ?

— Отчасти.

— Я хочу, чтобы вы узнали все. Я говорила вамъ сегодня утромъ, что предоставляю рѣшить вамъ. Я скажу то же самое и теперь. Я считаю себя теперь столько же обязанной повиноваться вамъ, какъ еслибъ была уже вашей женою. Но сказавъ это и услыхавъ нравоученіе тетушки Мэри, я совершенно убѣдилась, что вамъ невозможно сдержать ваше слово. Вы понимаете все это лучше чѣмъ я. Мы дали слово другъ другу, когда вы думали, что у васъ есть деньги, и даже тогда вы чувствовали, что этого мало.

— А теперь совсѣмъ нѣтъ ничего. Я не увѣряю, что боюсь бѣдности, потому что не совсѣмъ знаю, что это значитъ.

— Это значитъ кое-что непріятное.

— Безъ сомнѣнія, и разстаться будетъ непріятно, не правда ли?

— Ужасно.

Она пожала его руку и продолжала:

— Вы должны выбрать одно изъ двухъ. Я желаю растолковать вамъ, что я соглашусь на все, что вамъ покажется нужнѣе и лучше. Если вы скажете, что мы должны обвѣнчаться и испытать супружескую жизнь, я найду, что не вѣнчаться и не испытать супружеской жизни совершенно невозможно; если вы скажете, что намъ не слѣдуетъ вѣнчаться и испытывать супружеской жизни, тогда я найду это совершенно невозможнымъ.

— Мэри, сказалъ онъ: — вы ангелъ.

— Нѣтъ, я женщина любящая настолько, чтобъ рѣшиться не оскорблять человѣка, котораго она любитъ, если это только зависитъ отъ нея.

— Мнѣ кажется, мы должны рѣшить одно.

— Что такое?

— Я долженъ уѣхать до нашей свадьбы.

Мэри Лаутеръ почувствовала, что это рѣшеніе было въ ея пользу — и это рѣшеніе сдѣлало ее счастливой и довольной. Она такъ боялась продолжительной и постоянной разлуки, что эта отсрочка совсѣмъ не показалась ей несчастьемъ.

Глава XXXII.
УСПѢХЪ ДЖИЛЬМОРА.

Гэрри Джильморъ, зажиточный сельскій дворянинъ, графскій судья, землевладѣлецъ, племянникъ Чэмберлэна, уважаемый всѣми знавшими его — за исключеніемъ только маркиза Траубриджъ — теперь дошелъ до такого положенія, что чувствовалъ себя гораздо ниже Коки, съ которымъ онъ завтракалъ. Онъ пріѣхалъ въ Лорингъ и теперь не зналъ, что ему дѣлать. Онъ пріѣхалъ собственно не потому, что думалъ сдѣлать что-нибудь хорошее, но его выгнало горе изъ дома. Онъ былъ совершенно разстроенъ и близокъ къ сумасшествію. Онъ такъ былъ разстроенъ, что не могъ ничего читать. Ему было почти стыдно, когда другіе смотрѣли на него, и онъ чувствовалъ нѣкоторое облегченіе въ обществѣ Коки, пока Коки не развеселился отъ вина, просто потому, что Коки былъ жалкимъ существомъ, котораго онъ не боялся. Но такъ какъ онъ пріѣхалъ въ Лорингъ, то ему необходимо было сдѣлать что-нибудь. Не могъ же онъ пріѣхать въ Лорингъ и уѣхать, не сказавъ ни слова никому. Фенуикъ станетъ дѣлать ему вопросы и истина обнаружится. Въ это утро ему пришла мысль, что онъ не воротится домой, что онъ уѣдетъ изъ Лоринга дальше и не объяснитъ причины никому. Онъ былъ самъ себѣ господинъ. Никому его поступки не сдѣлаютъ вреда. Онъ имѣлъ право тратить свой доходъ какъ хотѣлъ. Все напоминавшее ему Бёльгэмптонъ было для него пріятно. Но все-таки онъ зналъ, что это безумная мысль, — что это будетъ поступокъ нехорошій съ его стороны. У него есть обязанности и онъ долженъ ихъ исполнять, какъ бы ни были онѣ непріятны. Это была только мысль, которую слѣдовало отвергнуть, но все-таки она къ нему приходила.

Онъ долженъ былъ однако сдѣлать что-нибудь. Послѣ завтрака онъ пошелъ на гору и видѣлъ, какъ капитанъ Мэррэбль входилъ въ тотъ домъ, гдѣ жила Мэри Лаутеръ. Ему было стыдно прокрадываться, подсматривать и собственно онъ не имѣлъ намѣренія подкарауливать своего соперника. Онъ побродилъ по кладбищу, посидѣлъ на памятникахъ, а потомъ опять пошелъ въ гостинницу. Коки ѣхалъ въ Глостеръ съ послѣполуденнымъ поѣздомъ и пригласилъ его отобѣдать вмѣстѣ въ два часа. Онъ согласился, хотя уже началъ ненавидѣть Коки. Коки принималъ видъ превосходства и высказалъ свое мнѣніе о политическихъ и общественныхъ дѣлахъ, такъ какъ будто его собесѣдникъ гораздо ниже его по уму и познаніямъ. Онъ распоряжался бѣднымъ Джильморомъ и предписывалъ ѣсть лукъ съ бифстэкомъ такъ, что даже было обидно. Все-таки несчастный выносилъ своего мучителя и почувствовалъ скуку одиночества, когда остался одинъ въ коммерческой комнатѣ. Коки отправился въ послѣдній разъ объѣзжать своихъ покупателей.

— Прежде сдѣлаютъ заказъ, а потомъ платятъ, сказалъ Коки, и отправился собирать деньги.

Джильморъ съ полчаса просидѣлъ печально у камина, а потомъ вскочилъ, схватилъ шляпу, и торопливо вышелъ. Такъ скоро, какъ только могъ, онъ поднялся на гору и позвонилъ въ колокольчикъ у дома миссъ Мэррэбль. Приди онъ десятью минутами раньше, онъ увидалъ бы Мэри Лаутеръ спускавшуюся по боковой тропинкѣ на встрѣчу своему жениху. Онъ позвонилъ въ колокольчикъ и чрезъ нѣсколько минутъ очутился въ гостиной миссъ Мэррэбль. Онъ спросилъ миссъ Мэррэбль, сказалъ свое имя и его повели наверхъ. Тамъ онъ оставался одинъ нѣсколько минутъ, показавшихся ему нескончаемыми. Въ эти минуты миссъ Мэррэбль стояла въ маленькой гостиной наверху, стараясь придумать, что ей сказать Джильмору — стараясь также догадаться, зачѣмъ Джильморъ пріѣхалъ въ Лорингъ,

Послѣ первыхъ привѣтствій миссъ Мэррэбль сказала, что миссъ Лаутеръ пошла гулять.

— Она навѣрно будетъ очень рада услыхать пріятныя извѣстія о своихъ бёльгэмптонскихъ друзьяхъ.

— Они всѣ здоровы, отвѣчалъ Джильморъ.

— Я много слышала о мистерѣ Фенуикъ, сказала миссъ Мэррэбль: — такъ много, что почти знакома съ нимъ.

— Конечно, сказалъ Джильморъ.

— Вашъ приходъ сдѣлался извѣстенъ всѣмъ по случаю этого ужаснаго убійства, сказала миссъ* Мэррэбль,

— Да, дѣйствительно, отвѣчалъ Джильморъ.

— Я боюсь, что преступника не поймаютъ, сказала миссъ Мэррэбль.

— А я не боюсь, сказалъ Джильморъ.

Въ этотъ періодъ разговора миссъ Мэррэбль пришла въ большое затрудненіе. Если что-нибудь должно быть говорено о Мэри Лаутеръ, то не она могла начать этотъ разговоръ. Она много слышала въ пользу Джильмора. Мистриссъ Фенуикъ писала ей о немъ, и Мэри, хотя не любила его, всегда съ большими похвалами отзывалась о его качествахъ. Она знала хорошо, что онъ съ честью окончилъ курсъ въ Оксфордѣ, что онъ слылъ человѣкомъ начитаннымъ, что онъ былъ судья и во всѣхъ отношеніяхъ джентльмэнъ. Она составила себѣ о немъ понятіе какъ о перлѣ между мужчинами. Теперь, когда она увидала его, она не могла удержаться отъ разочарованія. Онъ былъ дурно одѣтъ и имѣлъ печальный, унылый и разстроенный видъ. Наружность его свѣтъ назвалъ бы истасканной. И онъ какъ будто совсѣмъ не умѣлъ говорить. Миссъ Мэррэбль знала, что Джильморъ былъ разочарованъ въ любви, но не могла постичь, какъ любовь могла нанести ему такой вредъ. Однако, все это сдѣлала любовь.

— Вы долго здѣсь останетесь? спросила миссъ Мэррэбль, съ отчаянія не зная, о чемъ говорить.

Тутъ ротъ Джильмора раскрылся.

— Нѣтъ, не думаю, сказалъ онъ. — Я не знаю, зачѣмъ мнѣ здѣсь оставаться, и право не понимаю, зачѣмъ я пріѣхалъ. Вы навѣрно слышали, что я сватался за вашу племянницу?

Миссъ Мэррэбль вѣжливо наклонила свою маленькую головку въ знакъ согласія.

— Когда миссъ Лаутеръ уѣхала отъ насъ, она подала мнѣ надежду, что я могу имѣть успѣхъ. По-крайней-мѣрѣ, она согласилась, чтобъ я возобновилъ свое предложеніе. Она теперь написала мнѣ, что помолвлена съ своимъ кузеномъ.

— Есть что-то въ этомъ родѣ, сказала миссъ Мэррэбль.

— Что-то въ этомъ родѣ! Я полагаю, это рѣшено, не такъ ли?

Миссъ Мэррэбль была женщина умная, она не легко обманывалась наружностью. Однако, еслибъ Джильморъ былъ не такъ мраченъ, не такъ унылъ, не такъ «изношенъ», она, вѣроятно, тотчасъ воспользовалась бы потерею состоянія капитана Мэррэбля для пользы этого другого жениха. Она немедленно поняла бы, что можетъ быть есть возможность сдѣлать что-нибудь, и почувствовала бы желаніе разсказать ему все. Теперь же она не могла такъ сочувствовать человѣку, находившемуся предъ нею, чтобъ разсказать ему откровенно все. Конечно, это былъ Джильморъ, любимый другъ Фенуиковъ, владѣлецъ Бирючинъ, человѣкъ, въ которомъ, какъ часто говорила Мэри, не было никакихъ недостатковъ. Но въ немъ не было ничего блестящаго, и она не знала какъ ей поощрять его любовь.

— Такъ какъ Мэри сообщила вамъ, сказала она: — я полагаю, что не дѣлая ничего дурного, могу повторить вамъ, что они помолвлены, сказала миссъ Мэррэбль.

— Да, они помолвлены. Я это знаю. Кажется, этотъ господинъ вашъ родственникъ?

— Не очень близкій.

— Навѣрно онъ имѣетъ ваше согласіе?

— Что касается этого, мистеръ Джильморъ, я не знаю, могу ли я сдѣлать какую-нибудь пользу своими словами. Въ нынѣшнее время молодыя дѣвушки выходятъ замужъ не соображаясь съ желаніемъ своихъ старыхъ тетокъ.

— Но миссъ Лаутеръ такъ уважаетъ васъ. Я не желаю дѣлать такихъ вопросовъ, какихъ не слѣдуетъ предлагать. Если бракъ этотъ рѣшенъ окончательно, стало быть дѣлать больше нечего. Я откровенно выскажу вамъ всю правду, миссъ Мэррэбль. Я любилъ — и люблю вашу племянницу всѣмъ сердцемъ. Когда я получилъ ея письмо, оно разстроило меня совершенно, и послѣ того съ каждымъ часомъ это чувство становилось хуже. Я пріѣхалъ сюда узнать, не остается ли еще надежда. Вы не поссоритесь со мною за то, что я любилъ ее?

— Конечно нѣтъ, сказала миссъ Мэррэбль, сердце которой постепенно смягчалось и которая начала забывать грязь на сапогахъ и панталонахъ Джильмора.

— Я слышалъ, что капитанъ Мэррэбль не очень богатъ, что состояніе его не позволитъ ему жениться на его кузинѣ. Я слышалъ также, что бракъ этотъ и въ другихъ отношеніяхъ не совсѣмъ приличенъ.

— Другихъ никакихъ препятствій нѣтъ, мистеръ Джильморъ.

— Случается, миссъ Мэррэбль, что эти вещи иногда вдругъ устроиваются и вдругъ расходятся. Я не стану опровергать, что еслибъ я пріобрѣлъ сердце миссъ Лаутеръ безъ помѣхи посторонней любви, для меня это было бы такимъ счастьемъ, которое теперь уже невозможно. Человѣкъ, старающійся пріобрѣсть любовь женщины, сознающейся въ своемъ предпочтеніи къ другому, не можетъ гордиться своимъ положеніемъ.

Сердце миссъ Мэррэбль теперь очень смягчилось и она начала примѣчать, что мистеръ Джильморъ по-крайней-мѣрѣ джентльмэнъ.

— Но я женился бы на ней во всякомъ случаѣ. Можетъ быть… то-есть возможно…

Онъ остановился. Должна ли она разсказать ему все? Она была твердо убѣждена, что ея первая обязанность оставаться вѣрной своему полу и своей племянницѣ. Но если она разскажетъ этому человѣку всю исторію, племянницѣ ея это не сдѣлаетъ вреда. Она все еще думала, что бракъ съ капитаномъ Мэррэбль можетъ разойтись. Даже если и это сдѣлается, то, по ея мнѣнію, Мэри долго не рѣшится выслушивать терпѣливо предложеніе другого жениха. Но, разумѣется, для всѣхъ ихъ будетъ лучше, если этотъ эпизодъ въ жизни Мэри будетъ забытъ какъ можно скорѣе. Еслибъ не явился этотъ опасный капитанъ, Мэри конечно — такъ думала миссъ Мэррэбль — наконецъ послушалась бы совѣта своихъ друзей и согласилась бы на бракъ, выгодный во всѣхъ отношеніяхъ. Если этотъ эпизодъ будетъ забытъ, она можетъ еще это сдѣлать. Но времени пройдетъ много. Миссъ Мэррэбль, взявъ съ полминуты на соображеніе, рѣшилась сказать ему что-нибудь.

— Безъ сомнѣнія, сказалъ она: — доходъ капитана Мэррэбль такъ ничтоженъ, что друзья Мэри одобрить этотъ бракъ не могутъ.

— Я не много думаю о деньгахъ, сказалъ онъ.

— Однако онѣ необходимы для удобствъ, мистеръ Джильморъ.

— Я хочу только сказать, что менѣе всѣхъ на свѣтѣ придаю этому важности и не стану торжествовать оттого, что у меня доходъ больше, чѣмъ у другого.

Миссъ Мэррэбль теперь совершенно убѣдилась, что Джильморъ джентльмэнъ.

— Но если бракъ этотъ разойдется…

— Я не могу утверждать, что онъ разойдется.

— Но это можетъ случиться?

— Конечно, можетъ. Есть затрудненія, которыя могутъ ихъ разлучить.

— Если это случится, мои чувства будутъ точно такія, какъ они были всегда съ-тѣхъ-поръ, какъ я ее узналъ. Вотъ все, что я хотѣлъ сказать.

Тутъ она разсказала ему почти все. Она ничего не упомянула о деньгахъ, которыя достались бы въ наслѣдство Уальтеру Мэррэбль, еслибъ полковникъ Мэррэбль не поступилъ безчестно, но она сказала ему, что у молодыхъ людей нѣтъ никакого состоянія, кромѣ жалованья капитана и ничтожныхъ пятидесяти фунтовъ въ годъ, принадлежащихъ Мэри; потомъ она объяснила, что и она, и родственникъ ея пасторъ сдѣлаютъ все отъ нихъ зависящее, чтобы не допустить такой гибельный бракъ и такую непривлекательную жизнь, какъ должна быть жизнь жены бѣднаго офицера въ Индіи. Въ тоже время она просила его помнить, что Мэри Лаутеръ была дѣвушка очень способная слѣдовать своему собственному сужденію и что теперь она неограниченно привязана къ своему кузену.

— Я думаю, что это разойдется, сказала она: — это мое мнѣніе. Я не думаю, чтобъ это могло состояться. Но предложитъ это онъ и нѣкоторое время она будетъ очень страдать.

— Я подожду, сказалъ Джильморъ. — Я поѣду домой и буду ждать. Если есть вѣроятность на успѣхъ, я могу жить и надѣяться.

— Дай Богъ, чтобы вы надѣялись не напрасно!

— Я употребилъ бы всѣ силы, чтобъ сдѣлать ее счастливой. Теперь я васъ оставлю и очень вамъ благодаренъ за вашу доброту. Я думаю, мнѣ не зачѣмъ видѣться съ Мэри?

— Я думаю, мистеръ Джильморъ.

— Полагаю такъ. Ей покажется, что я дразню ее. Вы, я полагаю, не скажете ей, что я былъ здѣсь?

— Мнѣ кажется, это не принесетъ никакой пользы.

— Ни малѣйшей. Я поѣду домой и стану ждать. Если будетъ что сказать мнѣ…

— Если свадьба разойдется, я постараюсь дать вамъ знать. Я напишу къ Джэнетъ Фенуикъ. Я знаю, что она вамъ другъ.

Джильморъ ушелъ и спустился съ горы, не видавъ Мэри, уложилъ свои вещи и вернулся съ вечернимъ поѣздомъ въ Уэстбёри. Въ семь часовъ утра пріѣхалъ онъ домой въ узстберійскомъ гигѣ, очень прозябшій, но нѣсколько спокойнѣе, чѣмъ уѣзжалъ. Онъ почти убѣдилъ себя, что даже теперь онъ еще можетъ имѣть успѣхъ.

Глава XXXIII.
ПРОЩАНIE.

Настало Рождество, прошелъ мѣсяцъ послѣ Рождества, а въ концѣ января капитанъ Мэррэбль и миссъ Лаутеръ согласились считать уничтоженнымъ ихъ осеннее препровожденіе времени — и. смотрѣть на любовь какъ бы никогда не существовавшую, и разстаться друзьями. Оба они очень отъ этого страдали — мужчина громче возставалъ противъ своей несчастной судьбы и увѣрялъ себя и другихъ, что онъ погибъ на всю жизнь. И дѣйствительно никто не могъ быть несчастнѣе Уальтера Мэррэбль въ это время. Ко всему этому присоединилась непріятность, которую онъ не старался скрывать ни отъ себя, ни отъ Мэри, что всѣ эти бѣдствія навлекъ на него отецъ. Въ концѣ ноября были возобновлены усилія спасти часть денегъ и стряпчіе даже спустили условія такъ низко, что предлагали взять 2000. Они могли бы избавить себя отъ униженія, потому что ни двухъ тысячъ, ни двухъ-сотъ не откуда было взять. Уальтеру Мэррэблю чрезвычайно хотѣлось подраться съ кѣмъ-нибудь, но Блокъ и Кёрлингъ прямо сказали, что ему не съ кѣмъ драться, кромѣ какъ съ отцомъ, и что даже подравшись съ отцомъ, онъ не получитъ ни копейки.

— Я думаю, сказалъ Кёрлингъ: — что вы могли бы засадить вашего отца въ тюрьму, но вѣроятно вы этого не желаете.

Мэррэбль принужденъ былъ сознаться, что онъ этого не желаетъ; но онъ сказалъ это такимъ тономъ, который показывалъ, что тюрьма, даже на всю жизнь, была бы лучшимъ мѣстомъ для его отца. Блокъ и Кёрлингъ были стряпчими Мэррэблей много лѣтъ, и хотя не любили лично полковника, держались мнѣнія, свойственнаго людямъ ихъ профессіи, что паршивость паршивой овцы въ семьѣ разглашать не слѣдуетъ по-крайней-мѣрѣ самой этой семьѣ или ея стряпчимъ. Почти во всякой семьѣ есть своя паршивая отца, и фамильный стряпчій особенно обязанъ не пускать паршивую овцу въ передніе и замѣтные ряды семьи. Капитанъ сдѣлалъ гибельную ошибку, подписавъ бумагу, и долженъ покориться послѣдствіямъ.

— Не думаю, капитанъ Мэррэбль, чтобъ вы спасли себя, начавъ процесъ съ полковникомъ, сказалъ Кёрлингъ.

— Я не имѣю ни малѣйшато намѣренія начинать съ нимъ процесъ, сказалъ капитанъ, сильно разсерженный, и ушелъ изъ конторы, стряхнувъ съ ногъ пыль и противъ Блока и Кёрлинга, и противъ отца.

Послѣ этого — тотчасъ послѣ этого — онъ имѣлъ другое свиданіе съ отцомъ. Онъ сказалъ дядѣ, что чортъ дернулъ его съѣздить въ Портсмутъ видѣться съ человѣкомъ, для котораго его интересы должны бы быть дороже чѣмъ для всѣхъ другихъ свѣтѣ и который такъ безжалостно обобралъ его. Ничего нельзя было выиграть отъ подобнаго посѣщенія. Ни денегъ, ни совѣтовъ, ни даже утѣшенія нельзя было ожидать отъ полковника Мэррэбль. Вѣроятно, Уальтеръ Мэррэбль чувствовалъ, что было бы несправедливо, еслибъ сынъ не напомнилъ отцу все, что онъ сдѣлалъ сыну. Полковникъ занималъ какую-то должность въ Порсмутскомъ штабѣ, и сынъ пріѣхалъ къ нему на квартиру въ одинъ вечеръ, когда онъ одѣвался, чтобы ѣхать на обѣдъ.

— Это ты, Уальтеръ? сказалъ старый грѣшникъ, являясь въ дверяхъ своей спальной: — я очень радъ видѣть тебя.

— Я этому не вѣрю, сказалъ сынъ.

— Ну что же прикажешь тебѣ сказать? Если ты будешь держать себя прилично, я буду радъ видѣть тебя.

— Вы подали мнѣ примѣръ; не такъ ли? Прилично?

— Уальтеръ, если ты станешь говорить объ этихъ противныхъ деньгахъ, я прямо тебѣ говорю, что слушать не стану.

— Это очень милостиво съ вашей стороны.

— Я былъ несчастливъ. Какъ только я въ состояніи буду заплатить хотя часть этихъ денегъ, я заплачу. Съ-тѣхъ-поръ, какъ ты вернулся, я употреблялъ всѣ силы воротить тебѣ часть — и возвратилъ бы, еслибъ не эти дураки стряпчіе. Вѣдь эти деньги должны бы принадлежать мнѣ, и вѣрно ты чувствовалъ это, когда позволилъ мнѣ ихъ взять.

— Ей-Богу, какое хладнокровіе!

— Я и намѣренъ быть хладнокровнымъ — я всегда хладнокровенъ. Чрезъ нѣсколько минутъ за мною пріѣдетъ кэбъ, я ѣду обѣдать. Надѣюсь, ты не подумаешь, что я бѣгу отъ тебя.

— Я не пущу васъ, пока вы не выслушаете, что я вамъ скажу, отвѣтилъ капитанъ.

— Такъ пожалуйста говори скорѣе.

Полковникъ стоялъ неподвижно и смотрѣлъ на сына, не то чтобы съ гнѣвомъ, а съ такимъ видомъ, какъ будто считалъ себя обиженнымъ. Это былъ худощавый старикъ, носившій сюртуки подбитые ватой, красившій бороду и брови, имѣвшій фальшивые зубы, и несмотря на хроническое отсутствіе средствъ, всегда носившій платье совершенно новое, какъ будто съ иголочки моднаго лондонскаго портного. Онъ былъ изъ числа такихъ людей, которые во всю свою продолжительную, безполезную, дурную жизнь всегда успѣваютъ жить хорошо, пить и ѣсть какъ нельзя лучше, спать мягко, ходить въ пурпурѣ и тонкомъ бѣльѣ — и совсѣмъ тѣмъ не имѣть денегъ. Въ извѣстномъ кружкѣ полковникъ Мэррэбль, хотя его знали хорошо, былъ еще популяренъ. Онъ былъ веселаго характера, хорошаго обращенія, остроуменъ въ разговорѣ и совершенно безсовѣстенъ. Ему было за семьдесятъ, жилъ онъ разгульно и долженъ былъ знать, что не многое предстояло ему въ жизни. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ не имѣлъ ни упрековъ совѣсти, ни страха. Сомнительно, было ли ему извѣстно, что онъ дурной человѣкъ, когда вы не могли бы найти хуже, еслибъ обыскали всю страну съ одного конца до другого. Лгать, воровать — не изъ шкатулокъ и кармановъ, потому что онъ зналъ, какъ это опасно, плутовать — не въ каргахъ, потому что ему никогда не удавалось научиться этому, потакать всѣмъ своимъ страстямъ, хотя другихъ это могло раззорить на всю жизнь, не поклоняйся ничему кромѣ своихъ тѣлесныхъ чувствъ, не признавать никакой обязанности, все поѣдать и ничего не производить, не любить никого кромѣ себя, научиться только тому, какъ сидѣть за столомъ по-джэнтльмэновски, вовсе не интересоваться своимъ отечествомъ, и даже своей профессіей, не имѣть ни вѣры, ни партіи, ни друзей, ни совѣсти, не тревожиться ничѣмъ касающимся сердца — вотъ какова была, есть и будетъ жизнь полковника Мэррэбля. Можетъ быть, нѣкоторые ставили ему въ достоинство, что онъ не боялся никакой угрожающей участи. Когда докторъ предостерегалъ его, что онъ долженъ скоро умереть, если не воздержится отъ этого, отъ того и отъ другого — такъ выражая свое предостереженіе, что полковникъ не могъ не знать и зналъ, что какъ бы онъ ни воздерживался, онъ долженъ скоро умереть — онъ рѣшался воздерживаться, думая, что наслажденія его гнусной жизни стоятъ такой жертвы, но во всѣхъ другихъ отношеніяхъ это на него вліянія не имѣло. Онъ никогда не спрашивалъ себя, о чемъ онъ долженъ сожалѣть предъ смертью, или чего бояться послѣ…

Много есть на свѣтѣ полковниковъ Мэррэбль, извѣстныхъ въ клубахъ, въ гостиныхъ и поставщикамъ, снабжающимъ ихъ. Мужчины даютъ имъ обѣды, а женщины улыбаются имъ. Имъ шьютъ лучшіе сюртуки и сапоги. У нихъ никогда не бываетъ недостатка ни въ сигарахъ, ни въ шампанскомъ. У нихъ есть верховыя лошади, слуги ихъ ухаживаютъ за ними раболѣпнѣе, чѣмъ слуги другихъ господъ. Имъ даютъ и деньги взаймы — зная хорошо, что не получатъ ихъ обратно. Время отъ времени слышишь, что какая-нибудь молодая дѣвушка отдается подобному человѣку рѣшительно изъ любви. Вообще полковники Мэррэбли популярны. Трудно прослѣдить за такимъ человѣкомъ до конца и удостовѣриться, тихо ли угаснетъ онъ наконецъ какъ свѣтильня — съ небольшою вонью.

— Я скажу такъ скоро, какъ могу, отвѣтилъ капитанъ: — я знаю, что ничего не выиграю, оставаясь въ вашемъ обществѣ.

— Ничего, если будешь такъ невѣжливъ.

— Еще быть вѣжливымъ! Я рѣшилъ сегодня, не для васъ, а для нашей фамиліи, что не стану преслѣдовать васъ какъ преступника за ваше грубое воровство.

— Это вздоръ, Уальтеръ; ты это знаешь такъ же хорошо, какъ и я.

— Я возвращаюсь въ Индію чрезъ нѣсколько недѣль; надѣюсь, что мнѣ никогда не придется увидѣться съ вами. Я не увижусь, если могу. Неизвѣстно, кто изъ насъ умретъ прежде, но это наша послѣдняя встрѣча. Надѣюсь, вы вспомните на смертномъ одрѣ, что погубили вашего сына. Я помолвилъ дѣвушку — которую я любилъ — но по милости вашей теперь кончено все.

— Я объ этомъ слышалъ, Уальтеръ, и искренно поздравляю тебя съ спасеніемъ.

— Я не могу васъ прибить…

— Нѣтъ, не дѣлай этого.

— Потому что вы въ такихъ лѣтахъ и мой отецъ. Я полагаю, у васъ нѣтъ сердца, и я не могу заставить васъ почувствовать…

— Милый мой, я голоденъ; я долженъ ѣхать и удовлетворить мой аппетитъ.

Говоря такимъ образомъ, полковникъ ускользнулъ, и капитанъ далъ отцу сойти съ лѣстницы и сѣсть въ кэбъ, прежде чѣмъ самъ ушелъ.

Хотя онъ сказалъ отцу о своихъ разрушенныхъ надеждахъ относительно Мэри Лаутеръ, но еще не далъ согласія на мѣру, которая должна была прекратить ихъ помолвку. Вопросъ широко обсуждался между ихъ друзьями, какъ это бываетъ обыкновенно въ подобныхъ обстоятельствахъ, и Мэри говорили со всѣхъ сторонъ, что она обязана отказаться для ея пользы, и особенно для него, что эта помолвка никогда не поведетъ къ браку, и если будетъ продолжаться, рѣшительно погубитъ и ее — и его. Пасторъ Джонъ приходилъ и говорилъ съ нею съ энергіей, къ которой до-сихъ-поръ она не считала его способнымъ. Тетушка Сэра была очень кротка съ нею, но неизмѣнно держалась того мнѣнія, что помолвку слѣдуетъ прекратить. Фенуикъ написалъ къ ней письмо, наполненное любовью и совѣтами, а мистриссъ Фенуикъ пріѣзжала въ Лорингъ разсуждать объ этомъ съ нею. Разсужденіе было очень длинное.

— Если вы говорите это для меня, сказала Мэри: — это совершенно безполезно.

— Для кого же? Для мистера Джильмора? Право, право, я не думаю объ немъ. Его совсѣмъ нѣтъ въ моихъ мысляхъ. Я говорю это, потому что считаю невозможнымъ вашъ бракъ съ кузеномъ и потому что эта помолвка гибельна и для васъ и для него.

— Для меня это не можетъ составить разницы, сказала Мэри.

— Это составитъ величайшую разницу. Это разорветъ васъ на куски посредствомъ обманутой надежды. Ничего не можетъ быть убійственнѣе, ужаснѣе. А дня него… Какъ можетъ, человѣкъ, странствующій по свѣту какъ онъ, жить въ такомъ положеніи?

Результатомъ всего этого было, что Мэри написала кузену письмо, предлагая возвратить ему слово, и увѣряя, что для нихъ обоихъ будетъ лучше, если онъ согласится на это. Планъ, принятый ею прежде, предоставить всю отвѣтственность ему, не могъ быть достаточенъ. Она примѣтила во время этихъ утомительныхъ разсужденій, что если есть способъ освободить Уальтера Мэррэбль изъ неволи, то этотъ способъ долженъ быть предложенъ ею, а не имъ. Она имѣла намѣреніе поступить великодушно, когда все предоставила ему, но и тетка и мистриссъ Фенуикъ объяснили ей, что ея великодушіе было такого рода, какимъ онъ воспользоваться не могъ. Она должна была взять отвѣтственность на себя, она должна была сдѣлать первый шагъ — словомъ, она сама должна была сказать, что помолвка уничтожена.

Въ тотъ самый день, когда мистриссъ Фенуикъ уѣхала, она написала письмо, и оно было въ карманѣ капитана Мэррэбль, когда онъ поѣхалъ проститься съ отцомъ. Грустно, утомительно, прискорбно было писать это письмо. Она рѣшила, что на бумагѣ не будетъ видно на одной слезинки, и разъ двѣнадцать отирала глаза, пока писала, чтобы слезы не упали. Въ письмѣ мало было паѳоса, не было вовсе выраженій любви, пока она не сказала ему въ концѣ, что всегда будетъ нѣжно любить его; не было тоски — не было намека на ея несчастье. Она употребила всѣ аргументы, которые другіе употребляли съ нею, а потомъ вывела заключеніе. Она вспомнила, что если скажетъ, что она еще вѣрна ему, она какъ будто будетъ требовать и отъ него такого обѣщанія, и ни слова не сказала о такомъ постоянствѣ съ своей стороны. Для нихъ обоихъ лучше разойтись, и такимъ образомъ должны они разойтись совсѣмъ и навсегда. Вотъ въ чемъ состояло содержаніе письма Мэри Лаутеръ.

Когда капитанъ Мэррэбль получилъ его, хотя онъ признавалъ справедливость всѣхъ аргументовъ, однако онъ такъ любилъ Мэри, что не могъ чувствовать утѣшенія въ своемъ освобожденіи. Онъ, безъ сомнѣнія, чувствовалъ, что эта помолвка ему въ тягость, что онъ не заключилъ бы ее, еслибъ не былъ увѣренъ, что получитъ хоть часть своего состоянія, и была ужасная вѣроятность, что они не женятся никогда, но тѣмъ не менѣе это дѣлало его очень несчастнымъ. Помолвка никогда не можетъ быть такъ важна для мужчины, какъ для женщины — даже бракъ не можетъ быть такъ важенъ, не можетъ составить такую большую перемѣну, причинить такое полное несчастье или такое совершенное счастье — но его любовь была истинна и тверда, и когда онъ узналъ, что Мэри не будетъ принадлежать ему, онъ походилъ на человѣка, у котораго отняли его сокровище. Ея письмо было длинно и убѣдительно. Его отвѣтъ коротокъ и страстенъ, и читатель увидитъ его.

"Герцогская улица, январь 186--" Возлюбленная Мэри,

"Я полагаю, вы правы. Всѣ мнѣ говорятъ это, и безъ сомнѣнія, всѣ говорятъ это и вамъ. По всей вѣроятности, меня убьютъ, а воротиться назадъ я не знаю когда могу. Въ такомъ положеніи, мнѣ кажется, будетъ дурно и себялюбиво уѣхать и оставить васъ считать меня вашимъ будущимъ мужемъ. Вы будете ждать того, что никогда не случится.

"Я уже никогда не буду любить никакой другой женщины. Солдатъ очень можетъ обойтись безъ жены, и я теперь буду считать себя всегда тѣмъ безполезнымъ, но обыкновеннымъ животнымъ, которыхъ называютъ «холостяками». Я никогда не женюсь. Я всегда буду носить вашъ образъ въ моемъ сердцѣ и не буду думать, что грѣшу противъ васъ или кого-нибудь другого, когда буду дѣлать это послѣ вашего замужства.

"Мнѣ не нужно говорить вамъ, что я очень несчастенъ, не только оттого, что я долженъ разлучиться съ вами, моя дорогая, моя возлюбленная, но и оттого, что не могу не думать, отчего это случилось. Я вчера ѣздилъ къ моему отцу, я его видѣлъ и вы можете вообразить, каково было это свиданіе. Я думаю иногда, когда лежу въ постели, что ни одинъ человѣкъ на свѣтѣ не былъ такъ обиженъ какъ я.

"Возлюбленный ангелъ, прощайте! Я не могъ рѣшиться сказать то, что вы сказали, но я знаю, что вы правы. Это не моя вина, милая моя. Я любилъ васъ и люблю такъ истинно, какъ когда-либо мужчина любилъ женщину.

"Вашъ всѣмъ сердцемъ
"УАЛЬТЕРЪ МЭРРЭБЛЬ."

«Мнѣ хотѣлось бы видѣть васъ еще разъ предъ отъѣздомъ. Что же будетъ въ этомъ дурного? Я долженъ съѣздить къ дядѣ, но я къ вамъ не приду, если вы думаете, что мнѣ лучше не приходить. Если вы можете рѣшиться видѣться со мною, пожалуйста, пожалуйста, согласитесь.»

Въ отвѣтъ на это Мэри написала къ нему, что она непремѣнно увидится съ нимъ, когда онъ пріѣдетъ. Она говорила, что не знаетъ никакой причины, которая мѣшала бы имъ увидаться. Написавъ письмо, она спросила мнѣнія тетки. Тетушка Сэра не хотѣла взять на себя сказать, что такой встрѣчи быть не слѣдовало, но было очевидно, что она считала это опаснымъ.

Капитанъ Мэррэбль пріѣхалъ въ Лорингъ въ концѣ января, и встрѣча была. Мэри выговорила условіе, что она будетъ одна, когда онъ придетъ. Онъ предложилъ идти вмѣстѣ гулять, по обыкновенію. Но она отказалась, сказавъ ему, что грусть подобной прогулки будетъ свыше ея силъ; а теткѣ она сказала съ улыбкой, что если она выйдетъ съ нимъ опять на тропинку вдоль рѣки, то врядъ ли воротится домой.

— Я не буду въ состояніи просить его вернуться, когда знаю, что это будетъ въ послѣдній разъ.

Условились, что свиданіе будетъ въ гостиной въ Верхнемъ Переулкѣ.

Онъ вошелъ въ комнату быстрыми тревожными шагами и, подойдя къ Мэри, обнялъ ее и поцѣловалъ. Она приняла нѣкоторое намѣреніе по этому поводу. Онъ долженъ поцѣловать ее, если хочетъ, еще одинъ разъ, когда будетъ уходить — и только одинъ разъ. Теперь же, почти безъ всякаго примѣтнаго движенія съ ея стороны, она высвободилась изъ его объятій. Объ этомъ не будетъ и рѣчи, если она въ состояніи избѣжать — но она обязана помнить, что онъ теперь для нея только дальній родственникъ. Онъ долженъ перестать быть ея любовникомъ, хотя она любитъ его. Онъ уже пересталъ. Она не станетъ уже класть голову на его плечо, не станетъ пальцами перебирать его кудри, не станетъ глядѣть ему въ глаза, не станетъ съ любовью прижимать свои губы къ его губамъ. Какъ ни любитъ его, она должна теперь помнить, что такіе наружные признаки любви неприличны для нея.

— Уальтеръ, сказала она: — я такъ рада видѣть васъ, между тѣмъ я не знаю, не лучше ли было вамъ не приходить.

— Почему же лучше? Не видаться намъ было бы неестественно.

— Я такъ и думала. Почему же друзьямъ не проститься, если ихъ дружба такъ нѣжна, какъ наша? Я говорила тетушкѣ Сэрѣ, что я послѣ сердилась бы на себя, еслибъ боялась сказать вамъ, чтобы вы пришли.

— Бояться нечего — только конецъ такой печальный! сказалъ онъ.

— Съ одной стороны я не стану считать это концомъ. Мы съ вами не можемъ быть мужемъ и женой, Уальтеръ, но я всегда буду слѣдить за вашей карьерой и считать васъ моимъ нѣжнѣйшимъ другомъ. Я буду ожидать вашихъ писемъ — не сейчасъ, но такъ, чрезъ годъ. Тогда вы будете въ состояніи писать ко мнѣ какъ братъ.

— Я никогда не буду въ состояніи.

— О да! — то-есть, если вы захотите сдѣлать это усиліе для меня. Я не думаю, чтобъ люди не могли сладить съ своей волей, если употребятъ большія усилія. Вы не должны быть несчастливы, Уальтеръ.

— Я не такъ благоразуменъ и не такъ самоувѣренъ, какъ вы, Мэри. Я буду несчастливъ. Я сталъ бы обманывать себя, еслибъ сказалъ вамъ другое. Мнѣ не предстоитъ ничего, что могло бы сдѣлать меня счастливымъ. Когда я пріѣхалъ домой, я дорожилъ немногимъ, хотя надѣялся на эти деньги и думалъ, что мои заботы въ этомъ отношеніи прекратятся. Потомъ я встрѣтился съ вами и весь свѣтъ какъ будто измѣнился для меня. Я былъ счастливъ даже, когда узналъ, какъ дурно поступили со мной. Теперь все пропало, я не могу думать, что буду когда-нибудь счастливъ.

— А я намѣрена быть счастливой, Уальтеръ.

— Надѣюсь, что вы будете, милая моя.

— Есть степень счастья, самая высокая степень, которой я достигла было тогда, когда вы сказали мнѣ, что любите меня.

Когда она сказала это, онъ хотѣлъ взять ее за руку, но она отодвинулась отъ него почти безъ всякаго признака, что она дѣлаетъ это.

— Я еще не совсѣмъ этого лишилась, продолжала она: — и не намѣрена лишаться совсѣмъ. Я всегда буду помнить, что вы любили меня, и вы не забудете, что я любила насъ.

— Забуду? Нѣтъ, не думаю, чтобы я забылъ.

— Я не знаю, почему же это должно сдѣлать насъ совершенно несчастными. Нѣкоторое время, я полагаю, мы будемъ находиться въ уныніи.

— Я буду, я знаю. Я не могу похвалиться такою силою, чтобы говорить, будто я могу лишиться, чего желаю, и не чувствовать этого.

— Мы оба будемъ это чувствовать, Уальтеръ — но я не знаю, для чего намъ быть несчастными, когда вы уѣзжаете изъ Англіи.

— Еще ничего не рѣшено. Я не имѣю духа думать объ этомъ. Не прежде, какъ мѣсяца чрезъ два. Я полагаю, что пробуду до конца моего отпуска.

— А что вы будете дѣлать?

— Я не имѣю никакихъ плановъ, Мэри; сэр-Грегори приглашалъ меня въ Дёнрипль и, вѣроятно, я останусь тамъ, пока мнѣ не надоѣстъ. Такъ будетъ пріятно говорить съ дядею объ отцѣ.

— Не говорите о немъ совсѣмъ, Уальтеръ. Вы скорѣе простите ему, если не станете говорить о немъ. Я полагаю, мы услышимъ о васъ отъ пастора Джона.

Она сѣла нѣсколько поодаль отъ него, и онъ не пытался приблизиться къ ней до-тѣхъ-поръ, пока по ея просьбѣ не всталъ проститься съ нею. Онъ просидѣлъ около часа и въ это время она говорила гораздо больше его. Она старалась растолковать ему, что онъ свободенъ какъ воздухъ и что она надѣется услыхать когда-нибудь объ его женитьбѣ. Въ отвѣть на это онъ громко увѣрялъ, что никогда не назоветъ ни одну женщину своей женою, если непредвидѣнныя обстоятельства не позволятъ ему воротиться и опять просить ея руки.

— Однако, вы не должны ждать меня, Мэри, сказалъ онъ.

Она улыбнулась, но не дала на это никакого опредѣленнаго отвѣта. Она говорила себѣ, что для его спокойствія она не должна намекать о возможности возобновленія ихъ помолвки, и не намекнула.

— Богъ да благословитъ васъ, Уальтеръ! сказала она наконецъ, подходя къ нему и протягивая ему руку.

— Богъ да благословитъ васъ навсегда и навсегда, дорогая Мэри! сказалъ онъ, взявъ ее въ объятія и поцѣловавъ нѣсколько разъ.

Это были послѣдніе поцѣлуи и она не уклонялась отъ нихъ. Потомъ онъ оставилъ ее, дошелъ до двери — и опять вернулся.

— Дорогая, дорогая Мэри, вы дадите мнѣ еще одинъ поцѣлуй?

— Это будетъ послѣдній, Уальтеръ, сказала она.

Она поцѣловала его какъ уѣзжающаго брата и, вырвавшись изъ его объятій, вышла изъ комнаты.

Онъ пріѣхалъ въ Лорингъ поздно наканунѣ и въ этотъ же день вернулся въ Лондонъ. Конечно, онъ обѣдалъ въ клубѣ, пилъ вино, выкурилъ двѣ сигары, хотя дѣлалъ все это самымъ плачевнымъ образомъ. Всѣ знали, что онъ имѣлъ большія непріятности по поводу своего наслѣдства и не ожидали видѣть у него веселую и пріятную физіономію.

— Ей-Богу! сказалъ маленькій капитанъ Будль: — еслибъ это былъ мой отецъ, я за него попалъ бы на висѣлицу; ей-Богу, попалъ бы!

Это замѣчаніе было встрѣчено съ большимъ сочувствіемъ въ билліардной этого военнаго клуба. Между тѣмъ Мэри Лаутеръ въ Лорингѣ рѣшила, что она не будетъ имѣть плачевнаго вида, и сѣла за обѣдъ напротивъ тетки съ пріятной улыбкой на лицѣ. Предъ вечеромъ однако она не выдержала.

— Я думаю, что не могу продолжать читать романы, тетушка Сэра, сказала она: — какъ вы думаете, нѣтъ ли для меня какого-нибудь дѣла?

Тутъ старушка перешла чрезъ комнату и поцѣловала племянницу, но отвѣта никакого не дала.

Глава XXXIV.
ИЗВѢСТІЯ ИЗЪ БЁЛЬГЭМПТОНА.

Когда дѣло въ Лорингѣ было совершенно рѣшено — когда миссъ Мэррэбль не только узнала, что отъ помолвки отказались обѣ стороны, но и отказались такъ, что невозможно было возобновить, она вспомнила о своемъ обѣщаніи Джильмору. Это случилось чрезъ двѣ недѣли послѣ прощанія, описаннаго въ послѣдней главѣ — и въ это время Уальтеръ Мэррэбль гостилъ у своего дяди сэр-Грегори въ Дёнриплѣ. Миссъ Мэррэбль взялась увѣдомить Джильмора, какъ только помолвка разойдется, и сказала ему, что это свѣдѣніе онъ получитъ отъ мистриссъ Фенуикъ. Когда прошли двѣ недѣли, миссъ Мэррэбль узнала, что Мэри еще не писала къ своей пріятельницѣ въ Бёльгэмптонъ, и хотя она сама желала бы этого избѣгнуть, хотя она чувствовала отвращеніе сообщить извѣстіе, основанное на надеждѣ, что Мэри впослѣдствіи можетъ быть приметъ милостиво своего стараго обожателя — потому что, разумѣется, должно пройти время, прежде чѣмъ будетъ дарована такая милость — она написала нѣсколько строкъ мистриссъ Фенуикъ. Она объяснила, что капитанъ Мэррэбль возвращается въ Индію и что онъ ѣдетъ свободнымъ человѣкомъ. Мэри, писала она, переноситъ свое горе хорошо. Разумѣется, должно пройти нѣсколько времени, прежде чѣмъ воспоминаніе объ ея кузенѣ перестанетъ тяготить ее; но она исполняетъ свою задачу съ доброй волей — такъ писала миссъ Мэррэбль — и безъ сомнѣнія, преодолѣетъ свое несчастье чрезъ нѣсколько времени силою своего характера. Ни слова не было сказано о Джильморѣ, но мистриссъ Фенуикъ поняла все. Она знала хорошо, что это письмо было написано для Джильмора и что она обязана передать его ему какъ можно скорѣе, чтобы онъ могъ извлечь изъ него такое утѣшеніе, какое въ немъ заключается — хотя онъ обязанъ не предпринимать ничего по-крайней-мѣрѣ нѣсколько мѣсяцевъ.

— Это будетъ для него утѣшеніемъ, сказалъ ея мужъ, когда прочелъ письмо миссъ Мэррэбль.

— Изъ всѣхъ мужчинъ, извѣстныхъ мнѣ, онъ самый постоянный, сказала мистриссъ Фенуикъ: — и больше всѣхъ заслуживаетъ награду за свое постоянство.

— Это у него въ характерѣ, сказалъ пасторъ. — Разумѣется, онъ женится на ней наконецъ, а когда женится, онъ будетъ совершенно доволенъ тѣмъ способомъ, какимъ пріобрѣлъ ее. Ничего не можетъ сравниться съ постояннымъ усиліемъ добиваться чего-нибудь. Мнѣ кажется, я могъ бы сдѣлаться епископомъ, еслибъ сталъ добиваться этого.

— Для чего же ты не добиваешься?

— Красота цѣли не такъ ясно опредѣлена для меня, какъ Мэри Лаутеръ для бѣднаго Гэрри. Въ настойчивости и успѣхѣ такого рода для человѣка не должно быть сомнѣнія. Гэрри совершенно убѣжденъ что, несмотря, на предпочтеніе Мэри къ ея кузену, для него будетъ величайшимъ счастьемъ на свѣтѣ, если она выйдетъ за него. Увѣренность въ этомъ доведетъ его наконецъ до цѣли.

Чрезъ два дня послѣ этого мистриссъ Фенуикъ отдала Джильмору письмо миссъ Мэррэбль — примѣтивъ, что оно написано именно для этого. Она держала письмо въ карманѣ, ожидая случая увидѣть Джильмора, и наконецъ подала ему, встрѣтившись съ нимъ около его дома.

— Я получила письмо изъ Лоринга, сказала она.

— Отъ Мэри?

— Нѣтъ, — отъ ея тетки. Оно здѣсь у меня, и мнѣ кажется, вамъ лучше его прочесть. Сказать вамъ по правдѣ, Гэрри, я васъ искала съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ получила это письмо. Только вы не должны приписывать ему слишкомъ большой важности.

Онъ прочелъ письмо.

— Что вы хотѣли этимъ сказать, спросилъ онъ: — не приписывать слишкомъ большой важности?

— Вы не должны предполагать, что Мэри такая, какою была, прежде чѣмъ увидѣла своего кузена.

— Она такая же.

— Ну — да, тѣломъ и душой, конечно. Но такая опытность оставляетъ слѣды, которые нельзя изгладить тотчасъ.

— Вы хотите сказать, что я долженъ подождать, прежде чѣмъ возобновлю свое предложеніе?

— Разумѣется, вы должны подождать. Знакъ слѣдуетъ прежде изгладить.

— Я подожду. Но изгладить знакъ я не въ силахъ. Вы думаете, мистриссъ Фенуикъ, что женщина никогда, ни при какихъ обстоятельствахъ, не должна выходить за одного, когда она любитъ другого?

Она не могла рѣшиться сказать, что, по ея мнѣнію, Мэри Лаутеръ менѣе всѣхъ женщинъ способна на это.

— Это одинъ изъ тѣхъ вопросовъ, сказала она: — на которые почти невозможно отвѣчать. Во-первыхъ, прежде чѣмъ отвѣчать, мы должны ясно опредѣлить любовь.

— Вы знаете хорошо, о чемъ я говорю.

— Я знаю, о чемъ вы говорите, но не совсѣмъ знаю, какъ вамъ отвѣчать. Если вы обратитесь къ Мэри Лаутеръ теперь, она сочтетъ это почти оскорбленіемъ, оттого что вамъ извѣстна исторія съ ея кузеномъ.

— Разумѣется, я къ ней сейчасъ не обращусь.

— Она никогда не забудетъ его совсѣмъ.

— Такія вещи не могутъ забываться, сказалъ Джильморъ.

— А все-таки, вѣроятно, Мэри когда-нибудь выйдетъ замужъ, сказала мистриссъ Фенуикъ: — эти раны излечиваются такъ же, какъ другія.

— Моя рана никогда не залечится, сказалъ онъ смѣясь: — а о Мэри я право не знаю что и думать. Я полагаю, что дѣвушки выходятъ замужъ не очень любя своихъ жениховъ. Это видишь каждый день, а потомъ онѣ любятъ своихъ мужей. Это не очень романтично, но мнѣ кажется, что это бываетъ такъ.

— Не слишкомъ много думайте объ этомъ, Гэрри, сказала мистриссъ Фенуикъ: — если вы еще любите ее…

— Право люблю.

— Такъ подождите, и она опять будетъ у насъ въ Бёльгэмптонѣ. Вы знаете, по-крайней-мѣрѣ, наши желанія.

Послѣдніе три мѣсяца въ Бёльгэмптонѣ все было очень тихо. На мельницѣ опять начались работы и Сэмъ оставался дома почти постоянно. Викарій ничего болѣе не слыхалъ о Кэрри Брэтль и не могъ отыскать ея слѣдовъ или узнать, гдѣ она живетъ. Онъ нѣсколько разъ говорилъ о ней съ ея матерью, но мистриссъ Брэтль ничего о ней не знала и думала, что Сэмъ такъ же мало знаетъ, какъ и она. И она и викарій находили невозможнымъ говорить съ Сэмомъ объ этомъ, хотя знали, что онъ нѣсколько разъ былъ у сестры, когда она жила въ Пайкрофтской общинѣ; мельнику же никто не упоминалъ имени Кэрри съ-тѣхъ-поръ, какъ викарій сдѣлалъ эту попытку. И съ того дня до настоящаго времени, если не вражда, то холодность существовали между Фенуикомъ и старикомъ Брэтль. Викарій ходилъ на мельницу такъ часто, какъ обыкновенно — по мельникъ избѣгалъ его, открыто уходилъ отъ него изъ дома на мельницу, какъ только онъ показывался, никогда съ нимъ не говорилъ и не обращалъ на него никакого вниманія, то"ль"о чуть дотрогивался до своей шляпы.

— Вашъ мужъ еще сердится на меня, сказалъ онъ однажды мистриссъ Брэтль.

Она покачала головой, грустно улыбнулась и сказала, что это пройдетъ когда-нибудь — только Джэкобъ такой настойчивый. Съ Сэмомъ викарій имѣлъ мало сношеній, или лучше сказать, вовсе никакихъ. Въ это время Сэмъ никогда не ходилъ въ церковь, и хотя почти постоянно работалъ на мельницѣ, отлучался изъ деревни иногда дня на два и не говорилъ никому, гдѣ онъ былъ.

Самое странное и важное происшествіе, случившееся въ Бёльгэмптонѣ, было сооруженіе покой капеллы для Пёдльгэма. Первое извѣстіе объ этомъ дошло до Фенуика чрезъ Граймса, строителя и плотника, который, встрѣтившись съ нимъ на бёльгэмптонской улицѣ, указалъ ему на небольшое пустое пространство земли прямо напротивъ воротъ пастората — кусокъ зелени покрытый травою, гдѣ еще не бывало никакого строенія — и сказалъ, что маркизъ подарилъ эту землю для капеллы.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ Фенуикъ: — надѣюсь, что это мѣсто будетъ удобно и довольно просторно для нихъ. Все-таки я желалъ бы, чтобъ это было немножко подальше отъ моей калитки.

Это онъ сказалъ веселымъ тономъ, показавъ большое присутствіе духа. Непріятно ему было, что такое зданіе будетъ находиться въ этомъ мѣстѣ, и онъ догадался, что это мѣсто было выбрано нарочно для того, чтобы досадить ему. Конечно, эта земля была собственностью маркиза Траубриджъ. Когда онъ началъ думать объ этомъ, онъ не имѣлъ никакого сомнѣнія. Однако. маленькій полукругъ травы прямо напротивъ его калитки считали всѣ принадлежностью его пастората. Коттэджъ, выстроенный тутъ, былъ бы непріятенъ, но огромная кирпичная капелла методистовъ какъ будто станетъ подсмѣиваться надъ нимъ каждый разъ, какъ онъ будетъ выходить или входить въ свой садъ. Онъ особенно старался избѣгать всякой ссоры съ пасторомъ методистовъ и во всѣхъ отношеніяхъ выказывалъ готовность считать прихожанъ Пёдльгэма наравнѣ съ своими во всемъ. Къ самому Пёдльгэму онъ былъ очень вѣжливъ, посылалъ ему фрукты и овощи изъ сада пастората и давалъ ему газеты. Когда маленькіе ІІёдльгэмы являлись на свѣтъ, мистриссъ Фенуикъ всегда освѣдомлялась о матери и ребенкѣ. Въ пасторатѣ употреблялось всевозможное стараніе послѣ пріѣзда Фенуика показать, что установленная церковь не презираетъ десидентской конгрегаціи. Уже три года говорили о новой капеллѣ и самъ Фенуикъ разсуждалъ съ Пёдльгэмомъ о мѣстѣ для нея. Онъ думалъ, что было выбрано большое, удобное мѣсто, отдаленное отъ пастората. Когда онъ услыхалъ эти извѣстія и увидалъ, какой будетъ эфектъ зданія, ему казалось почти невозможнымъ, чтобы маркизъ унизился до такого мщенія. Онъ тотчасъ отправился къ Пёдльгэму и узналъ отъ него, что Граймсъ сказалъ правду. Это было въ декабрѣ. Послѣ Рождества тотчасъ долженъ быть заложенъ фундаментъ, сказалъ Пёдльгэмъ, чтобы кирпичныя работы могли продолжаться, какъ только пройдетъ морозъ. Пёдльгэмъ былъ очень веселъ и выражалъ надежду, что онъ будетъ служить въ новой капеллѣ въ августѣ. Когда викарій спросилъ, зачѣмъ выбрали другое мѣсто, позаботясь не выказывать огорченія въ тонѣ своего голоса, Пёдльгэмъ замѣтилъ, что повѣренный маркиза находилъ, что такъ будетъ лучше.

— Съ этимъ мнѣніемъ я совершенно согласенъ, сказалъ Пёдльгэмъ, смотря очень сурово — скаля зубы, такъ сказать, и обнаруживая наклонность къ ссорѣ.

Фенуикъ, все продолжая быть осторожнымъ, не сдѣлалъ никакого возраженія противъ перемѣны и ни словомъ не обнаружилъ неудовольствія при Пёдльгэмѣ.

— Я не думаю, чтобы онъ могъ это сдѣлать, сказала мистриссъ Фенуикъ, кипя гнѣвомъ.

— Конечно, онъ можетъ, сказалъ викарій.

— Ты хочешь сказать, что улица принадлежитъ ему — что онъ можетъ дѣлать съ нею, что хочетъ?

— Улица — дорога, принадлежащая королевѣ — то-есть публикѣ, но это не улица. Я слышалъ, что вся деревня принадлежитъ маркизу. Я никогда не слыхалъ, чтобы на землю имѣли право всѣ, и не вѣрю, чтобы такое право было.

— Я никогда въ жизни не слыхала о такомъ низкомъ поступкѣ, сказала мистриссъ Фенуикъ.

— Въ этомъ я съ тобою согласенъ.

Послѣ, думая объ этомъ нѣсколько часовъ, онъ опять заговорилъ съ женою.

— Я напишу маркизу и буду протестовать. Вѣроятно, это не принесетъ никакой пользы, но мнѣ кажется, я долженъ это сдѣлать для пользы тѣхъ, кто будетъ здѣсь послѣ меня. Я могу порядкомъ надоѣсть ему, если не могу сдѣлать ничего другого, прибавилъ онъ смѣясь: — я также чувствую, что долженъ поссориться съ кѣмъ-нибудь, а мнѣ не хотѣлось бы поссориться съ милымъ старикомъ Пёдльгэмомъ.

Глава XXXV.
НОВАЯ КАПЕЛЛА ПЁДЛЬГЭМА.

Викарій посвятилъ недѣлю размышленіямъ о готовящейся ему непріятности по поводу капеллы. Въ-самомъ-дѣлѣ, ему нельзя было болѣе терять времени, такъ какъ на другой день послѣ свиданія его съ мистеромъ Граймсомъ этотъ послѣдній съ двумя людьми, помогавшими ему, началъ мѣрять мѣсто, предназначенное для постройки капеллы, втыкать колышки на углахъ предполагавшагося зданія и вырывать мѣстами землю. Мистеръ Граймсъ былъ ревностнымъ послѣдователемъ епископальной церкви, и хотя съ дѣловой точки зрѣнія былъ радъ постройкѣ методистской капеллы или идолопоклонническаго капища, еслибъ такое ему подвернулось подъ руку — все-таки, рискуя даже нѣсколько оскорбить тѣнь великаго человѣка въ Бёльгэмптонѣ, онъ былъ готовъ отложить свою работу на два или на три дня по просьбѣ; викарія.

— Граймсъ, замѣтилъ викарій: — я не могу сказать, чтобъ это мнѣ нравилось.

— Прекрасно, сэръ; нѣтъ, сэръ. Я самъ думалъ, сэръ, что, можетъ статься, вамъ это покажется не совсѣмъ, хорошо со стороны маркиза..

— Я думаю написать ему. Можетъ быть, вамъ все-равно отложить на день или два?

Граймсъ тотчасъ же уступилъ и унесъ съ собою свою лопатку и землемѣрные инструменты, хотя Пёдльгэмъ сильно кипятился. Перспектива постройки его новой капеллы много возвысила духъ Пёдльгэма и, надо сознаться, ему пришла въ голову мысль, что ссора съ викаріемъ подъ покровительствомъ поземельнаго собственника была бы хорошимъ дѣломъ. До-сихъ-поръ характеръ Фенуика былъ ему не подъ силу и онъ былъ вынужденъ довольствоваться приходскимъ миромъ и религіозною дружбою почти вопреки своей совѣсти. Онъ былъ гораздо старѣе Фенуика, нося духовное званіе тридцать лѣтъ, и прежде пользовался всегда привилегіею быть въ худыхъ отношеніяхъ съ священниками господствующей церкви. Онъ величался тѣмъ, что ходилъ охотиться въ чужія дачи, воровалъ души, такъ сказать, изъ-подъ охраны пастырей высшаго чина, нежели онъ самъ, строго осуждалъ малѣйшіе недостатки священника, получающаго содержаніе отъ государства, и получалъ признаніе своего положенія дѣятельностью своихъ операцій въ формахъ нарывнаго пластыря. Нашъ викарій, зная кое-что объ этомъ, рѣшился не безъ нѣкотораго лукавства въ отношеніи къ сказанному джентльмэну лишить Пёдльгэма его нарывающихъ свойствъ. Конечно, въ недозволенной охотѣ на чужихъ дачахъ есть нѣкоторое удовольствіе, котораго нѣтъ въ дозволенной закономъ охотѣ, но человѣкъ не можетъ охотиться въ чужихъ владѣніяхъ, если ему не дано право охоты. Пёдльгэмъ не былъ вполнѣ счастливъ въ своемъ внутреннемъ настроеніи духа среди спокойныхъ и дружескихъ отношеній, которыя мистеръ Фенуикъ наложилъ на него противъ его воли, и давно уже начиналъ чувствовать, что нѣсколько кочней капусты и персиковъ далеко не вознаграждали его за потерю тѣхъ пріятныхъ и горькихъ вещей, которыя онъ могъ бы высказывать въ своихъ ежедневныхъ прогулкахъ и съ каѳедры своего Салема, еслибъ его такимъ образомъ не стѣсняли, не сдерживали, и еслибъ надъ нимъ такъ не господствовали. Ему удалось до-сихъ-поръ выручить себѣ только одну душу изъ-подъ власти Фенуика, но онъ потерялъ свое вліяніе надъ душами и началъ сознавать, что все это происходитъ отъ капусты и персиковъ. Онъ говорилъ самъ себѣ, что хотя эта провизія не имѣла для него никакой особенной прелести и что хотя онъ предпочелъ бы даже обойтись безъ нея, однакоже за всѣмъ тѣмъ онъ покорялся ей. Онъ съ горечью сознавалъ лукавство молодого человѣка, который, такъ сказать, обманомъ лишилъ его той необходимой религіозной суровости, безъ которой секта, ревнивая къ обращенію невѣрующихъ, едвали можетъ стоять твердо подъ тѣнью господствующей и надѣленной земными благами церкви. Война была необходима для Пёдльгэма. Онъ обратился почти въ ничто, потому что жилъ въ мирѣ съ викаріемъ прихода, въ который былъ назначенъ. Годами мало-по-малу онъ прозрѣвалъ все это, и присутствуя при горестной ссорѣ между викаріемъ и маркизомъ, тотчасъ же сказалъ самому себѣ, что теперь настало для него время дѣйствовать. Онъ рѣшился высказать Фенуику свое мнѣніе, что онъ, мистеръ Фенуикъ, былъ совсѣмъ неправъ въ томъ, что говорилъ маркизу, и, уходя съ фермы, онъ сочинилъ нѣсколько фразъ о должномъ почтеніи къ лицамъ, власть имѣющимъ. Случилось, однакоже, что въ это именно самое время у него отнята была возможность исполнить свое намѣреніе страннымъ сравненіемъ, которое сдѣлалъ ему викарій между грѣхами ихъ обоихъ, какъ служителей Бога, и грѣхами Кэрри Брэтль. Тогда на Пёдльгэма напала робость и жаръ его остылъ. Онъ не чувствовалъ себя въ силахъ вести себя въ присутствіи викарія какъ его ровня. Но желаніе ссоры осталось, и когда ему намекнулъ Пэкеръ, завѣдывавшій дѣлами маркиза, что зеленая лужайка напротивъ викарійской калитки могла бы быть удобнымъ мѣстомъ для его капеллы и что маркизъ готовъ удвоить первоначально предложенную имъ подписку, тогда Пёдльгэмъ ясно увидѣлъ, что настала пора и что теперь было для него самое удобное время опоясать свои чресла и возвратить всю будущую капусту гордому дарителю.

Пёдльгэмъ зорко слѣдилъ за сценою своего будущаго служенія и узналъ о проступкѣ Граймса почти тотчасъ, какъ только этотъ человѣкъ оставилъ мѣсто съ своими сподвижниками. Онъ немедленно отправился къ Граймсу съ тяжелыми укорами и угрозами маркиза, и съ настоятельными объясненіями о необходимости немедленной работы. Но Граймсъ былъ непреклоненъ. Викарій просилъ его оставить работу на день или два, и конечно онъ долженъ сдѣлать то, о чемъ просилъ викарій. Если ему не будетъ позволено сдѣлать даже только это для приходскаго викарія, то, по мнѣнію Пёдльгэма, въ Бёльгэмптонѣ невозможно будетъ никому жить. Пёдльгэмъ истощилъ всѣ свои аргументы для убѣжденія Граймса въ невозможности откладывать дѣло, и все напрасно. Граймсъ объявилъ, что еще будетъ довольно времени и что къ назначенному сроку онъ выстроитъ капеллу, если только, впрочемъ, маркизъ не перемѣнитъ своего намѣренія. Пёдльгэмъ находилъ это предположеніе невѣроятнымъ.

— Маркизъ не измѣнитъ своихъ намѣреній, мистеръ Граймсъ, сказалъ онъ, и за тѣмъ вышелъ изъ дома Граймса съ большимъ неудовольствіемъ.

Въ это время весь Бёльгэмптонъ зналъ уже о ссорѣ, и узналъ онъ объ этомъ не смотря на то, что Фенуикъ былъ очень заботливъ въ огражденіи себя отъ какой-бы то ни было ссоры. Онъ не сказалъ никому ни одного гнѣвнаго слова объ этомъ дѣлѣ, кромѣ своей жены, и просьбу свою къ Граймсу онъ выразилъ съ притворнымъ добродушіемъ. Но, несмотря на это, онъ зналъ, что приходъ принялся за это дѣло горячо, и когда сѣлъ писать письмо маркизу, онъ почти было хотѣлъ оставить всякую переписку, пойти къ Граймсу и позволить продолжать мѣрять и рыть землю. Почему смотрѣть на мѣсто богослуженія противъ его калитки какъ на личное оскорбленіе? Почему пѣніе псалмовъ братьями по Христу должно быть непріятно для его уха во время прогулки его по саду? И если, по несовершенству его природы, глаза и уши его могли бы быть оскорблены, какое отношеніе имѣетъ это къ той великой цѣли, для которой онъ былъ посланъ въ этотъ приходъ? Не возбудитъ ли онъ вражду своей оппозиціей и не обязанность ли его укрѣплять любовь и доброжелательство между его прихожанами? Онъ въ оградѣ своего пастората имѣлъ все, что ему назначено было имѣть, и этимъ онъ владѣлъ очень твердо. Бѣдный Пёдльгэмъ не такъ твердо обладалъ всѣмъ своимъ и зачѣмъ ему ссориться съ Пёдльгэмомъ за то, что проповѣдникъ, получавшій недостаточное содержаніе, старался утвердить почву, на которой стояла его часовня?

Однако, когда онъ остановился поразмыслить объ этомъ, имъ овладѣло убѣжденіе, что маркизъ хотѣлъ наказать лично его, и онъ не могъ устоять отъ искушенія подраться съ маркизомъ. Притомъ, если онъ легко уступитъ въ этомъ, не начнутъ ли борьбу противъ него въ другомъ мѣстѣ? Если онъ поддастся теперь, оставивъ вовсе безъ вниманія мысль о своихъ удобствахъ, о своихъ наклонностяхъ, поддержитъ ли онъ такимъ образомъ то спокойствіе въ своемъ приходѣ, котораго онъ такъ желалъ? Онъ уже видѣлъ въ обращеніи съ нимъ Пёдльгэма нѣчто внушавшее ему увѣренность, что Пёдльгэмъ добивается чести быть мечомъ въ правой рукѣ маркиза. Лично самъ викарій былъ забіяка. Немногіе превосходили его въ этомъ. Если должна быть война, пусть-ихъ начинаютъ, а онъ сдѣлаетъ всевозможное. Перебирая все это въ умѣ, онъ дошелъ наконецъ до заключенія, что война должна быть, и написалъ слѣдующее письмо маркизу:

"Бёльгэмптонскій пасторатъ, января 3, 186--. "Милордъ маркизъ,

"Я узналъ случайно въ деревнѣ, что новая капелла для методистовъ будетъ строиться на небольшомъ открытомъ пространствѣ напротивъ пастората и что это мѣсто было выбрано вашимъ сіятельствомъ нарочно для этого. Не знаю, насколько это можетъ быть справедливо — кромѣ того, что Граймсъ, здѣшній плотникъ, получилъ отъ вашего управляющаго заказъ начать работу. Весьма вѣроятно, это мѣсто было выбрано мистеромъ Пэкеромъ, а не вашимъ сіятельствомъ. Такъ какъ въ настоящее время года работы не очень замедлятся, если въ началѣ будетъ небольшая остановка, я просилъ мистера Граймса подождать, пока я напишу къ вамъ объ этомъ.

"Могу увѣрить ваше сіятельство, что, во-первыхъ, ни одинъ пасторъ установленнаго вѣроисповѣданія въ королевствѣ не желаетъ такъ охотно какъ я, чтобъ тѣ, которые не слѣдуютъ моему ученію въ приходѣ имѣли удобное мѣсто для молитвы. Еслибъ земля принадлежала мнѣ, я самъ отдалъ бы ее для этого, и еслибъ не было другого мѣста, кромѣ выбраннаго, я ни минуты не возставалъ бы противъ этого. Я слышалъ съ удовольствіемъ отъ мистера Пёдльгэма, что другое мѣсто было выбрано близъ перекрестныхъ дорогъ въ деревнѣ, которое просторнѣе и противъ котораго никто ничего не скажетъ, и которое, конечно, будетъ ближе къ большинству прихожанъ.

"Но, разумѣется, я не сталъ бы безпокоить ваше сіятельство насчетъ мѣста, на которомъ будетъ строиться капелла методистовъ, еслибъ не могъ показать причины, почему мѣсто теперь выбранное неудобно. Я нисколько не оспариваю права вашего сіятельства дать это мѣсто, которое занимаетъ не болѣе четверти десятины, и хотя до-сихъ-поръ я считалъ это мѣсто какъ бы принадлежащимъ къ пасторату — оно составляло, такъ сказать, часть входа — я убѣжденъ, что вы, какъ владѣлецъ земли, не подумали бы дарить это мѣсто, не будучи увѣрены, что имѣете на это право. Я не поднимаю вопроса въ этомъ отношеніи, полагая, что его нечего и поднимать, но почтительнѣйше прошу ваше сіятельство сообразить, не будетъ ли эта постройка постояннымъ оскорбленіемъ для Бёльгэмптонскаго пастората и пожелаете ли вы нанести продолжительное и неосновательное оскорбленіе викарію прихода, большая часть котораго принадлежитъ вамъ.

"Безъ сомнѣнія, мы съ женою очень можемъ жить, такъ же какъ и другіе викаріи съ женами, которые будутъ послѣ насъ, при капеллѣ изъ краснаго кирпича, выстроенной какъ сторожевая башня надъ воротами пастората. Такимъ образомъ можно жить и въ Тёрноверскомъ паркѣ съ подобнымъ зданіемъ, выстроеннымъ предъ парадной дверью вашего сіятельства. Зная очень хорошо, что методисты не имѣютъ никакой надобности строить такое зданіе именно на такомъ мѣстѣ, вы, безъ сомнѣнія, не согласились бы на это, и теперь я осмѣливаюсь просить васъ остановить постройку здѣсь этого зданія по этой же причинѣ. Еслибъ въ приходѣ не было другого мѣста столь же удобнаго, я не сказалъ бы ни слова.

"Имѣю честь быть вашего сіятельства

"покорнѣйшій слуга
"ФРЭНСИСЪ ФЕНУИКЪ."

Лордъ Траубриджъ, получивъ это письмо, сначала, когда еще не совсѣмъ вникнулъ въ смыслъ, готовъ былъ согласиться. Онъ былъ глупъ, думалъ слишкомъ высоко о своемъ положеніи, считая себя въ правѣ получать неограниченное уваженіе отъ всѣхъ тѣхъ, кто какимъ бы то ни было образомъ попадалъ подъ лучи его великолѣпія, и легко сердился на противорѣчія, но по природѣ онъ не имѣлъ наклонности дѣлать зло и въ нѣкоторой степени считалъ обязанностью, присущей его блестящему положенію, изливать милости на нисшихъ, зависящихъ отъ него. Какъ ни великъ былъ его гнѣвъ противъ настоящаго бёльгэмптонскаго викарія и какъ онъ ни желалъ, чтобъ такой злонамѣренный пасторъ былъ выгнанъ изъ прихода, все-таки ему совѣстно было сдѣлать шагъ оскорбительный для приходскаго викарія, кто бы онъ ни былъ. Пэкеръ придумалъ этотъ новый планъ, чтобы наказать Фенуика — Пэкеръ съ помощью Пёдльгэма, а маркизъ, хотя нѣкоторымъ образомъ одобрилъ этотъ планъ, думалъ весьма мало объ этомъ. Когда викарій упомянулъ о продолжительномъ оскорбленіи пастората и когда лордъ Траубриджъ вспомнилъ, что онъ имѣетъ двѣ-тысячи-двѣ десятины въ приходѣ — какъ сказалъ ему Пёдльгэмъ — онъ началъ думать, что капеллу лучше выстроить въ другомъ мѣстѣ. Викарій былъ человѣкъ вредный, котораго слѣдовало наказать, но наказаніе должно постигнуть человѣка, а не должность, занимаемую имъ. Такъ разсуждалъ маркизъ, когда не дошелъ до ужаснаго мѣста въ письмѣ викарія, въ которомъ онъ говорилъ, что можно точно такимъ же образомъ выстроить капеллу методистовъ въ его собственномъ паркѣ, предъ его собственной парадной дверью. Это замѣчаніе было такъ же неумѣстно и непростительно, какъ и то, которое было сдѣлано о его дочеряхъ. Для него было очевидно намѣреніе викарія утверждать, что маркизы нисколько не важнѣе другихъ людей — и утверждать это съ тѣмъ, чтобы оскорбить его. Еслибъ этотъ вѣроотступникъ былъ способенъ надлежащимъ образомъ оцѣнить положеніе свое и маркиза, онъ ничего не сказалъ бы о Тёрноверскомъ паркѣ. Когда маркизъ прочелъ письмо во второй разъ и вникнулъ въ него, онъ примѣтилъ, что все содержаніе было дурно, что писавшій его былъ человѣкъ злонамѣренный и что не слѣдуетъ исполнять никакой его просьбы. Даже, если эта оскорбительная часовня должна быть срыта для исполненія желанія другого викарія, она должна быть выстроена для наказанія этого викарія. Человѣкъ, желающій, чтобъ ему оказали милость, не можетъ надѣяться на успѣхъ, если онъ проситъ этой милости дерзко. Такимъ образомъ сердце маркиза ожесточилось и онъ утвердился въ своемъ намѣреніи сдѣлать то, что было неприлично для него какъ для джентльмэна и землевладѣльца.

Онъ нѣсколько времени не отвѣчалъ на это письмо, но увидѣлся съ Пэкеромъ и съ главнымъ управляющимъ и взялъ планъ своего имѣнія. Планъ не очень былъ ясенъ въ этомъ отношеніи, но маркизъ хорошо помнилъ это мѣсто и убѣдилъ себя, что никакое другое мѣсто въ Бёльгэмптонѣ не годится болѣе этого для капеллы методистовъ. Въ концѣ недѣли онъ велѣлъ написать отвѣтъ Фенуику. Онъ не хотѣлъ унизить себя до того, чтобъ написать собственноручно, но отдалъ приказаніе главному управляющему. Главный управляющій просто увѣдомилъ викарія, что это мѣсто считается самымъ удобнымъ въ деревнѣ для этого.

Мистриссъ Фенуикъ, услышавъ объ этомъ отвѣтѣ, залилась слезами. Это была женщина отнюдь нечрезчуръ преданная дѣламъ міра сего, много думавшая о своихъ обязанностяхъ и исполнявшая ихъ, пожертвовавшая бы всѣмъ для своего мужа и своихъ дѣтей, знавшая, что и маленькія и большія непріятности, если ихъ переносить съ терпѣніемъ, могутъ быть переносимы легко; но она много думала о своемъ домѣ, гордилась своимъ садомъ, радовалась наружной красотѣ своей обстановки. Для нея было больно, что это противное зданіе будетъ такъ поставлено, что испортитъ красоту этой стороны ея жилища.

— Мы будемъ слышать ихъ пѣніе и бормотанье, когда отворимъ наши переднія окна, сказала она.

— Такъ мы не станемъ ихъ отворять, отвѣчалъ викарій.

— Мы не можемъ этого избѣгнуть. Вотъ посмотри, что будетъ, когда мы станемъ входить и выходить. Это все-равно, какъ еслибы это было у насъ въ домѣ.

— Ты говоришь, какъ будто Пёдльгэмъ вѣчно будетъ сидѣть на каѳедрѣ.

— Они вѣчно дѣлаютъ что-нибудь — и притомъ это зданіе всегда будетъ тутъ торчать, открытое или запертое. Это совершенно измѣнитъ приходъ, и я право думаю, что тебѣ лучше бы взять другое мѣсто.

— И бѣжать отъ моего врага?

— Бѣжать отъ нестерпимой непріятности.

— Я этого не сдѣлаю, сказалъ викарій. — Еслибъ не было другой причины остаться здѣсь, я не дамъ возможности маркизу Траубриджъ говорить, что онъ выгналъ меня изъ прихода и такимъ образомъ наказалъ меня за то, что я ему не покорился. Я ссоры не искалъ. Онъ былъ дерзокъ, а теперь низкимъ способомъ хочетъ сдѣлать мнѣ вредъ за то, что я не хотѣлъ вынести его дерзости. Конечно, въ его положеніи онъ можетъ сдѣлать многое, но выгнать меня изъ Бёльгэмптона онъ не можетъ.

— Къ чему оставаться, Фрэнкъ, если мы будемъ несчастны?

— Мы не будемъ несчастны. Какъ! сдѣлаться несчастнымъ оттого, что безобразное зданіе будетъ стоять противъ нашихъ воротъ? Этого не слѣдуетъ говорить. Мнѣ это не нравится. Намѣреніе нравится еще менѣе самаго дѣла. Если это можно остановить, я остановлю. Если этого можно не допустить посредствомъ сильной борьбы, я считаю себя въ правѣ бороться за такое дѣло. Если я увижу возможность пойти наперекоръ маркизу, я сдѣлаю это. Но я не убѣгу.

Мистриссъ Фенуикъ ничего болѣе не сказала объ этомъ въ ту минуту, но она чувствовала, что вся слава и вся радость исчезли изъ пастората.

Глава XXXVI.
СЭМЪ БРЭТЛЬ ОПЯТЬ УХОДИТЪ.

Граймсъ намекнулъ викарію подъ строжайшимъ секретомъ, что постройка новой капеллы можетъ быть остановлена, какъ причиняющая безпокойство.

— Конечно, не мнѣ бы это говорить, заключилъ Граймсъ: — въ моемъ дѣлѣ всякое строеніе хорошо, лишь бы за него платили. Но постройки бываютъ остановлены изъ-за подобныхъ причинъ.

Это было сказано дня два послѣ письма управляющаго изъ Тёрновера, по поводу приказанія Граймсу не медля приступить къ постройкѣ, если онъ не намѣренъ отказаться отъ нея совсѣмъ.

— Не знаю, Граймсъ, въ правѣ ли я говорить про мѣсто христіанскаго богослуженія, что оно можетъ безпокоить, замѣтилъ викарій.

Граймсъ возразилъ, что былъ свидѣтель, какъ сняли колоколъ женскаго монастыря за то, что онъ безпокоилъ, и не видитъ, почему колоколъ методистской капеллы долженъ безпокоить менѣе. Фенуикъ уже объявилъ свое намѣреніе вступить въ борьбу, если найдетъ какую-либо точку опоры; поблагодаривъ Граймса, онъ обѣщалъ, что приметъ въ соображеніе его слова. Но обдумавъ все, онъ въ этомъ не усматривалъ для себя счастливаго исхода. Между тѣмъ Пёдльгэмъ сильно нападалъ на Граймса, зачѣмъ онъ не продолжаетъ работъ. Имѣя опору въ маркизѣ, Пёдльгэмъ жаждалъ борьбы. На дружелюбный по прежнему поклонъ викарія при встрѣчѣ на улицѣ онъ уже отвѣтилъ едва примѣтнымъ движеніемъ головы и самымъ кислымъ лицомъ. Мистриссъ Пёдльгэмъ уже научила маленькихъ Пёдльгэмовъ, что капуста изъ огорода викарія отзывается полынью учрежденія привилегированнаго и не годится въ пищу свободнымъ сынамъ свободной церкви. Пёдльгэмъ уже возвысилъ свой голосъ въ существующей капеллѣ о несправедливости къ его маленькой паствѣ и былъ трогателенъ, говоря о виноградникѣ, котораго домогался нечестивый царь. Когда онъ описывалъ себя въ лицѣ Навата, никто бы предположить не могъ, что Ахаавъ и Іезавель не въ Бёльгэмптонѣ. Тотчасъ разнеслось по всей деревнѣ, что мистеръ Пёдльгэмъ описалъ мистриссъ Фенуикъ въ лицѣ Іезавели, что яблоко, раздора брошено и междоусобіе свирѣпствуетъ въ приходѣ.

Между Граймсомъ и Пёдльгэмомъ дѣло дѣйствительно дошло до крупныхъ словъ и нѣкоторые утверждали, будто слышали, что подрядчикъ угрожалъ съѣздить кулакомъ въ голову пастора. Послѣднее однако Граймсъ упорно отрицалъ, такъ какъ партія методистовъ страшный поднимала шумъ по поводу сана и престарѣлыхъ лѣтъ Пёдльгэма.

— Нѣтъ лжи, предъ которою бы они остановились, говорилъ Граймсъ въ своемъ энергичномъ оправданіи: — нѣтъ беззаконія слишкомъ тяжкаго.

Тогда онъ положительно отказался взяться за лопатку или заступъ. Въ контрактѣ назначенъ былъ срокъ и никто, говорилъ онъ, права не имѣлъ его торопить. Это кончилось появленіемъ въ одно утро понедѣльника подрядчика-анабаптиста изъ Салисбюри со всѣми принадлежностями его ремесла и изъявленіемъ со стороны Граймса, что онъ подастъ жалобу въ судъ на двухъ вліятельныхъ членовъ пёдльгэмскаго прихода, отъ которыхъ принялъ заказъ. На самомъ дѣлѣ однако контракта никакого не было, а Граймсъ приступилъ къ работѣ по словесному уговору, нарушенному уже, по мнѣнію Пёдльгэма, отказомъ Граймса повиноваться. Тѣмъ не менѣе тотъ горячо грозилъ процесомъ и весь приходъ объятъ былъ пламенемъ раздора.

Легко себѣ представить, какъ это заставило страдать Фенуика. Онъ всегда гордился тѣмъ, что въ его приходѣ царствуетъ миръ, и ставилъ себѣ въ не малую заслугу, что умѣлъ обрѣзать когти, которыми природа надѣлила методистскаго пастора. Хотя онъ самъ любилъ борьбу, онъ дѣйствовалъ согласно убѣжденію, что долгъ свой не могъ исполнить лучше и полезнѣе, какъ наблюдая миръ, и миръ дѣйствительно имъ сохраненъ былъ. Каждый разъ, когда онъ возьметъ подъ руку Пёдльгэма и шепнетъ на ухо сосѣда какую-нибудь неважную мѣстную вѣсть, онъ не приминетъ въ душѣ нахвалиться своимъ искусствомъ. Онъ называлъ свои персики ангелами мира и своей капустѣ приписывалъ голубиныя крылья. Всего этого теперь какъ не бывало и въ Бёльгэмптонѣ едвали бы оказалось одно лицо, которое бы не бранило и не ненавидѣло кого-нибудь.

А тутъ еще приспѣла новая забота для викарія. Въ исходѣ января Сэмъ Брэтль пришелъ ему объявить, что не остается на мельницѣ. Онъ былъ одѣтъ очень прилично, но не въ бё.тьгэмптонскомъ вкусѣ, и это непріятно поразило глазъ мистера Фенуика; во всемъ видѣ Сэма было что-то, какъ бы высказывающее сыновнюю непокорность и личную независимость.

— Но вы же вернетесь опять, Сэмъ? заключилъ викарій.

— Не думаю, сэръ. Мы съ отцемъ поспорили.

— И вы изъ-за этого уходите? Вы говорите объ отцѣ, какъ будто онъ для васъ ничуть не болѣе всякаго другого человѣка.

— Отъ другого я не снесъ бы десятой доли того, что вынесъ отъ него, мистеръ Фенуикъ.

— Такъ чтожъ? Развѣ есть опредѣленная мѣра на то, чѣмъ вы обязаны отцу? Вспомните, Сэмъ, что я его знаю хорошо.

— Какъ не знать, сэръ.

— Онъ человѣкъ очень справедливый и горячо любить васъ. Вы зеница его ока, и хотите, чтобы онъ въ горѣ сложилъ сѣдую свою голову въ могилу.

— Спросите мать, сэръ; она вамъ скажетъ, какъ это было. Я только ему молвилъ слово, справедливое, онъ какъ накинется на меня и прогналъ съ запретомъ показываться на глаза.

— Развѣ онъ васъ совсѣмъ выгналъ изъ дома?

— Онъ сказалъ то, что я вамъ сейчасъ докладывалъ. Потомъ онъ говорилъ матери, что я воленъ оставаться или уходить, если обѣщаю никогда болѣе не упоминать объ этомъ предметѣ. Но я подобнаго обѣщанія давать не хотѣлъ. Я пошелъ и сказалъ ему это; онъ меня и… проклялъ.

Викарій помолчалъ минуты съ двѣ, обдумывая, не былъ ли старикъ болѣе виноватъ, чѣмъ сынъ. Конечно, онъ слышитъ только одну сторону вопроса.

— О чемъ же онъ вамъ запретилъ упоминать, Сэмъ?

— Теперь все-равно, сэръ; только я счелъ долгомъ прійти сказать вамъ, что ухожу, такъ такъ вы за меня поручились.

— Такъ вы совсѣмъ оставляете Бёльгэмптонъ?

— Совсѣмъ, мистеръ Фенуикъ. Я ничего хорошаго тутъ не дѣлаю.

— А почему бы не дѣлать? Гдѣ вы сдѣлаете больше?

— Ничего хорошаго быть не можетъ въ ежедневныхъ ссорахъ съ отцемъ.

— Да, я не знаю, можете ли вы еще уйти, Сэмъ. Вы связаны предписаніемъ суда. Это я говорю не для себя, но опасаюсь, какъ бы за вами не погналась полиція.

— Неужто этому такъ и быть навсегда? не смѣй шевельнуться съ мѣста для своихъ выгодъ, изъ-за того, что они поймать не могутъ убійцу старика Трёмбёлля! Это закономъ быть не можетъ, а справедливостью и подавно.

Тутъ возникло преніе, въ которомъ викарій старался пояснить молодому человѣку, какъ онъ, на основаніи того, что несомнѣнно водился съ людьми, заподозрѣнными въ этомъ убійствѣ по самымъ сильнымъ поводамъ, и того также, что былъ съ ними, гдѣ ему конечно незачѣмъ было находиться — именно ночью въ собственномъ саду мистера Фенуика — по справедливости жаловаться не могъ на стѣсненіе его свободы. Безъ сомнѣнія, Сэмъ хорошо это понималъ, такъ какъ былъ смышленъ и не глупъ, но онъ приводилъ въ свою защиту, во-первыхъ, что когда викарій на него претензіи не заявлялъ за нахожденіе въ его саду, никто права не имѣлъ его за это наказывать; во-вторыхъ, что такъ какъ уликъ положительно не оказалось въ его сообщничествѣ съ убійцами, никакая полицейская власть не имѣла права запрещать ему выѣздъ изъ прихода. Онъ защищался такъ хорошо, что мистеръ Фенуикъ подъ конецъ не зналъ, что сказать. Настаивать на отвѣтственности для него самого по поводу поруки онъ не хотѣлъ и потому оставилъ этотъ вопросъ, безмолвно соглашаясь, что въ дѣлѣ объ убійствѣ не было ничего, что препятствовало бы ему отлучиться изъ прихода. Онъ теперь обратился къ тому, что отъѣздъ молодого человѣка несвоевременъ, что онъ прямо бросается въ когти дьявола.

— Быть можетъ и такъ, мистеръ Фенуикъ, сказалъ Сэмъ: — но въ одномъ я увѣренъ: я никогда изъ нихъ не выйду, пока остаюсь въ Бёльгэмптонѣ.

— Однако изъ-за чего все это, Сэмъ?

Дѣлая этотъ вопросъ, викарій вполнѣ уяснялъ себѣ причину ссоры и сознавалъ, что сочувствовалъ скорѣе сыну, чѣмъ отцу. Сэмъ не отвѣтилъ ни слова и викарій повторилъ вопросъ.

— Вы ссорились съ отцемъ и прежде, однако дѣло улаживалось. Отчего бы теперь не сдѣлать того же?

— Потому что отецъ проклялъ меня.

— Пустое слово, сказанное въ гнѣвѣ!.. Развѣ ты не знаете отца на столько, чтобы судить, стоитъ ли подобнымъ словамъ придавать вѣсъ? О чемъ же у васъ шла рѣчь?

— О Кэрри, вотъ о чемъ.

— Что вы сказали?

— Сказалъ, что ей надо позволить вернуться домой и что я, если останусь на мельницѣ, пойду за нею и приведу. Отецъ ударилъ меня однимъ изъ мельничныхъ болтовъ. Но я на это не обратилъ вниманія.

— И тогда онъ васъ — проклялъ?

— Нѣтъ; мать подошла и увела меня съ собою. Я ей сказалъ, что буду говорить о Кэрри старику, и сдержалъ слово.

— А Кэрри гдѣ?

Сэмъ на это не отвѣтилъ.

— Вы вѣдь знаете, гдѣ ее отыскать, Сэмъ?

Онъ молча покачалъ головою.

— Какъ могли бы вы сказать, что за нею пойдете, еслибъ не знали, гдѣ ее найти?

— Я бы не далъ себѣ покоя, пока не отыскалъ, только позволь ей старикъ вернуться въ домъ. Она виновата, слова нѣтъ, но есть похуже ея.

— Когда вы ее видѣли въ послѣдній разъ?

— Въ Пайкрофтѣ.

— Куда она отправилась изъ Пайкрофта?

— Въ Лондонъ, сэръ, я полагаю.

— А ея адресъ въ Лондонѣ?

Сэмъ опять покачалъ головою вмѣсто отвѣта.

— Вы намѣрены ее отыскивать?

— Къ чему, когда мнѣ покуда ее помѣстить? У отца домъ съ множествомъ комнатъ, мнѣ же ее некуда дѣвать.

— Если вы ее отыщите, Сэмъ, приведите въ такое мѣсто, гдѣ бы я могъ съ нею видѣться; я ей найду пріютъ гдѣ бы то ни было. Право, найду. Знай я только, гдѣ она, я бы самъ къ ней поѣхалъ въ Лондонъ. Она мнѣ не сестра…

— Конечно нѣтъ, сэръ. Люди, подобные вамъ, не имѣютъ сестеръ, подобныхъ ей. Она…

— Сэмъ, остановитесь! Не говорите о ней слова горькаго. Вы ее любите.

— Да, люблю, что ей однако не мѣшаетъ быть тѣмъ, чѣмъ не слѣдуетъ.

— И я люблю ее. Что же касается ея вины, кто изъ насъ совершенъ? Свѣтъ очень строго ее осудилъ.

— Напустились точно собаки на мышь.

— Не мнѣ, конечно, отзываться слегка о ея грѣхѣ; но грѣхъ этотъ можетъ быть заглаженъ, какъ и всякій другой. Я все-таки люблю ее. Она была самая хорошенькая и милая рѣзвушка во всемъ приходѣ, когда я пріѣхалъ сюда.

— Отецъ не мало тогда ею гордился, мистеръ Фенуикъ.

— Отыщите ее и дайте мнѣ знать, гдѣ она; я найду ей пріютъ — то-есть, если она дастъ руководить собою. Я опасаюсь, что отецъ ее къ себѣ не приметъ.

— Онъ ее не пуститъ на глаза, если это въ его власти. Что же касается васъ, мистеръ Фенуикъ, будь на свѣтѣ побольше людей, подобныхъ вамъ, не такъ тяжело было бы жить въ этомъ мірѣ. Прощайте, мистеръ Фенуикъ.

— Прощайте, Сэмъ, если такъ ужъ должно быть.

— Не извольте опасаться, мистеръ Фенуикъ; я явлюсь, если за мною опять поднимутъ кличъ; я явлюсь, хотя бы меня вслѣдъ за тѣмъ повѣсили, скорѣе чѣмъ причинить вамъ чрезъ себя какую-либо непріятность.

Итакъ они разстались друзьями, хотя викарій хорошо зналъ, что Сэмъ неправъ, уходя отъ родителей, и что онъ, по всему вѣроятію, поведетъ образъ жизни дурной. Разговоръ о Кэрри Брэтль такъ смягчилъ ихъ сердца другъ къ другу, что Фенуикъ не чувствовалъ себя въ силахъ быть строгимъ. Къ тому же, онъ зналъ, что самыя строгія слова не повели бы ни къ чему. Проповѣдуй онъ Сэму цѣлый часъ, это не удержало бы его въ Бёльгэмптонѣ.

Постройка капеллы шла быстро; салисбюрійскій подрядчикъ, съ большими средствами, чѣмъ мелкій подрядчикъ бёльгэмптонскій, велъ дѣло скорѣе. Въ февралѣ настали сильные морозы, а каменьщики не переставали работать. Говорили въ Бёльгэмптонѣ, что стѣны, сложенныя такимъ образомъ, никогда не устоятъ. Но подобные слухи могли быть распущены Граймсомъ, какъ могло быть и то, что фанатическій пылъ салисбюрійскаго анабаптиста придавалъ нѣкоторую быстроту его работѣ, а сочувствіе бёльгэмптонцевъ къ мистеру Фенуикъ и установленной церкви способствовало къ строгости общаго сужденія. Какъ бы то ни было, стѣны новой капеллы росли выше и выше въ-теченіе всего февраля и къ концу первой недѣли марта противъ воротъ пастората стояло страшно-некрасивое зданіе безъ крыши, безъ оконъ и дверей, съ ужасною надписью: «Новый Салемъ 186--», отчетливо выведенной на выдающемся камнѣ надъ входомъ — вещь на столько непріятная глазу пастора англиканской церкви, на сколько возможно было придумать другу или. недругу. Всѣмъ намъ извѣстна непріятная обстановка новыхъ строеній: отвратительныя кучи брошенной глины, взрытая трава, жестокая грязь, разбросанный кирпичъ, щепки отъ бревенъ, остатки обѣда рабочихъ и бумажки, валяющіяся тамъ-и-сямъ въ грязи. По временамъ производимы были вторженія въ предѣлы пастората и мистриссъ Фенуикъ, увидавъ, что попортили краску на воротахъ, послала строгій выговоръ салисбюрійскому анабаптисту. Тотъ пришелъ съ извиненіемъ къ мистеру Фенуикъ, приводя въ свое оправданіе, что это случается при постройкахъ, и т. д., а мистеръ Фенуикъ его увѣрилъ, что дѣло вовсе не важно. Не унижать же ему себя до того, чтобы вступать въ бой съ подрядчикомъ! Въ этомъ дѣлѣ противникъ его былъ маркизъ Траубриджъ, и съ маркизомъ онъ бороться будетъ, если еще завяжется борьба. Иногда онъ стоялъ у своихъ воротъ и смотрѣлъ въ работу, добродушно разговаривая съ рабочими; но говоря по правдѣ, у него болѣло сердце. Какъ противно ему все это ни было, онъ не могъ оторвать отъ него мыслей, жена его была совсѣмъ несчастна. Она буквально исхудала подъ наказаніемъ, на нее наложеннымъ въ видѣ новой капеллы. Болѣе двухъ недѣль ее нельзя было уговорить подойти къ воротамъ собственнаго дома. Идя въ церковь и обратно, она проходила чрезъ садовую калитку, но на пути въ школу ей приходилось дѣлать большой обходъ, чтобы не видать капеллы, и этотъ обходъ она дѣлала каждый день. Самъ викарій, въ надеждѣ, что окажется какое-либо средство для борьбы, написалъ ревностному архидіакону, одному изъ своихъ друзей, жившему невдалекѣ. Архидіаконъ посовѣтовался съ епископомъ, тотъ горячо это принялъ къ сердцу и взялъ на себя написать маркизу собственноручно слова кроткаго увѣщанія.

"Для общаго благоденствія прихода, писалъ епископъ: «я рѣшаюсь представить это на видъ вашего сіятельства, убѣжденный, что вы сдѣлаете все, чего требуетъ благоразуміе, чтобы способствовать къ спокойствію прихожанъ.»

Въ этомъ письмѣ онъ не упоминалъ о своей недавней перепискѣ съ маркизомъ по поводу грѣховъ викарія. И маркизъ въ своемъ отвѣтѣ не намекалъ на предыдущую корреспонденцію. Онъ выражалъ такое мнѣніе, что постройка зданія для христіанскаго богослуженія на открытомъ мѣстѣ, внѣ предѣловъ пастората, не должна считаться пасторомъ предосудительною, и что онъ, маркизъ, разъ отдавъ эту землю, взять дарованное обратно не могъ. Однако, обмѣнъ этихъ писемъ происходилъ до закладки перваго кирпича и общее мнѣніе въ краю было, что маркизъ могъ бы взять свое слово назадъ. Теперь Фенуикъ не усматривалъ болѣе ни малѣйшей точки опоры для борьбы. Ему оставалось только стоять у своихъ воротъ и смотрѣть, какъ понемногу воздвигалось некрасивое зданіе, которое приковывало его взоръ противъ его воли.

Такъ онъ стоялъ однажды въ самомъ началѣ марта, около мѣсяца или пяти недѣль послѣ свиданія съ Сэмомъ Брэтль, когда къ нему подошелъ сквайръ. Всю эту зиму, съ той поры, какъ онъ услыхалъ, что Мэри Лаутеръ разошлась съ Уальтеромъ Мэррэбль, Джильморъ велъ жизнь очень уединенную. Его упрашивали бывать въ пасторатѣ, но онъ являлся рѣдко, съ терпѣніемъ выжидая срока, когда ему будетъ можно опять предложить свою руку Мэри. Онъ не былъ теперь такъ мраченъ, какъ во время ея помолвки, но со всѣмъ тѣмъ онъ очень измѣнился противъ прежняго. Онъ перешелъ чрезъ улицу сказать два слова своему пріятелю.

— На вашемъ мѣстѣ, Фрэнкъ, я не обращалъ бы на это вниманія.

— Обратили бы, старый дружище, еслибъ дѣло касалось васъ, какъ меня. Не то мнѣ непріятно, что тутъ капелла. Я самъ построилъ бы имъ капеллу собственными руками и на томъ же самомъ мѣстѣ, еслибъ это понадобилось.

— Такъ я не вижу, что вамъ тутъ непріятно.

— А то, что послѣ всѣхъ моихъ стараній здѣсь оказываются люди, и даже много людей, которымъ доставляетъ удовольствіе дѣлать то, что они полагаютъ для меня непріятнымъ. Уязвляетъ меня ихъ желаніе уязвить и мое безсиліе вывести ихъ изъ заблужденія, или положивъ имъ преграду, или доказавъ мое полное равнодушіе. Не строеніе само по себѣ, по двойное оскорбленіе въ немъ мнѣ тяжело.

Глава XXXVII.
ЖЕНСКОЕ МУЧЕНИЧЕСТВО.

Въ первыхъ дняхъ февраля капитанъ Мэррэбль отправился въ Дёнрипль къ дядѣ, сэр-Грегори, и находился еще тамъ въ половинѣ марта. Вѣсти о его житьѣ-бытьѣ дошли до жительницъ Лоринга, но путемъ не вполнѣ достойнымъ довѣрія, по-крайней-мѣрѣ въ глазахъ Мэри Лаутеръ. Дёнрипль-Паркъ находится въ Варвикширѣ, въ краю, гдѣ для охоты приволье. По словамъ пастора Джона, Уальтеръ Мэррэбль тамъ охотился по три раза въ надѣлю; а такъ какъ сэр-Грегори самъ не держалъ охоты, Уальтеру, должно быть, приходилось нанимать себѣ лошадей. Сообщая объ этомъ, пасторъ Джонъ изъявилъ сожалѣніе, что племянникъ съ такимъ тощимъ кошелькомъ позволилъ себѣ такой большой расходъ.

— Онъ привезъ съ собою немного денегъ, говорилъ пасторъ: — и вѣроятно думаетъ, что можетъ покутить, пока ихъ станетъ.

Пасторъ, безъ сомнѣнія, имѣлъ въ виду показать Мэри, что Уальтеръ Мэррэбль отъ любви не умиралъ и вообще велъ жизнь довольно веселую, не смотря на постигшую его неудачу. Но Мэри это понимала не хуже самого пастора и просто не вѣрила еженедѣльнымъ тремъ днямъ охоты. Однако она не сказала ни слова ни пастору, ни теткѣ. Если Уальтеръ могъ веселиться, тѣмъ лучше; но въ одномъ она была увѣрена — что въ настоящую минуту онъ не станетъ бросать денегъ безъ нужды. Истина заключалась въ среднемъ между разсказами пастора Джона и мнѣніемъ бѣдной Мэри. Уальтеръ Мэррэбль охотился раза два въ недѣлю, иногда нанимая себѣ лошадь, но обыкновенно на лошади дяди. Онъ охотился, но дѣлалъ это мрачно, какъ подобаетъ человѣку съ разбитымъ сердцемъ, который удрученъ горемъ и вдобавокъ только-что разлученъ на вѣки съ своею возлюбленною. Тѣмъ не менѣе, когда представлялось нѣчто хорошее для охоты, а нашъ капитанъ могъ достать собакъ, онъ наслаждался этою забавою и забывалъ на время свое горе. Развѣ человѣкъ долженъ отказаться отъ всякаго развлеченія потому, что у него болитъ сердце?

Въ подобныхъ вопросахъ несчастной или, какъ это было теперь, разъединенной привязанности, мужчины находятся въ условіяхъ совсѣмъ иныхъ, чѣмъ женщины, и въ болѣе выгодныхъ по преимуществу. Подобное горе женщина питаетъ, а мужчина убиваетъ отсутствіемъ пищи. Многіе скажутъ, что женщина его питаетъ, потому что не питать не можетъ, а что мужчина его убиваетъ отсутствіемъ пищи, потому что въ сердцѣ его пищи не оказывается. Это различіе однако происходитъ не столько отъ внутреннихъ свойствъ, сколько отъ внѣшней обстановки. Легче питать горе надъ шитьемъ и легкимъ чтеніемъ, чѣмъ надъ бумагами юриста или даже при постоянномъ движеніи внѣ дома военнаго въ отпуску, которому дѣлать собственно нечего. Уальтеръ Мэррэбль повторялъ себѣ неоднократно, что очень скорбитъ по своей кузинѣ, но конечно далеко не скорбѣлъ такъ, какъ страіала Мэри. Его мысли отвлекались горемъ о жестокомъ съ нимъ поступкѣ отца, и вѣроятно онъ думалъ о томъ, какъ былъ обобранъ, не менѣе, какъ о потерѣ своей возлюбленной.

Но бѣдная Мэри очень была несчастна. Когда дѣвушка себя спрашиваетъ, что ей съ собою дѣлать въ жизни, естественный отвѣтъ, что она выйдетъ замужъ. Это единственная карьера женщины, какъ ни возставай противъ закона природы, и хотя иногда противъ него возмущаются на словахъ, на дѣлѣ женщины рано въ жизни приходятъ къ убѣжденію, что онъ непреложенъ. Позднѣе онѣ также его усматриваютъ, заботясь о судьбѣ дочерей, причемъ его узнаютъ и мужчины. Теперь его заучили дѣвушки, въ чемъ и сознаются открыто. Зато издатели «Субботняго Обозрѣнія» и многіе другіе упрекаютъ ихъ въ нескромности, что въ высшей степени неразумно, безполезно и вредно, на сколько подобные порицатели могутъ имѣть вліяніе. Природа влагаетъ желаніе, свѣтъ признаетъ его существованіе повсемѣстно, его разумность доказана на дѣлѣ; это — условіе теоріи созданія, между тѣмъ отъ лица наиболѣе заинтересованнаго требуютъ, чтобы оно лицемѣрно его отрицало ради какой-то ложной скромности, въ которую не вѣритъ никто! Вотъ мнѣніе, которое строго осуждаетъ нашихъ соотечественницъ настоящаго времени. Наши дочери должны быть воспитаны, чтобы быть женами, но никогда желать не должны выйти замужъ! Самая мысль ничто иное, какъ остатокъ пустой сентиментальности того вѣка, когда приторная нелѣпость женщинъ была приторною реакціею пороковъ вѣка предыдущаго.

Что наши дѣтушки ищутъ мужей и хорошо знаютъ, какъ должна сложиться ихъ судьба, фактъ неоспоримый. Пусть мужчины дойдутъ до того же знанія относительно себя самихъ и мы болѣе не услышимъ толковъ о необходимости открывать женщинамъ новый кругъ дѣятельности.

Хотя Мэри Лаутеръ никогда не подверглась осужденію какъ искательница мужа, она знала все это и вполнѣ была убѣждена, что для нея одинъ только образъ жизни въ будущемъ и существовалъ, который дѣйствительно могъ составить ея счастье. У нея были глаза, чтобы видѣть, уши, чтобы слышать. Она не могла не дѣлать сравненій между теткою и своимъ милымъ другомъ мистриссъ Фенуикъ. Она не могла не видѣть, что жизнь одной была пустая, скудная, жалкая жизнь, которая, какъ хороша сама по себѣ ни была, включала лишь небольшое число лицъ, лишь немного привязанностей; тогда какъ другая, въ своемъ положеніи жены и матери, стояла на твердой почвѣ обильными корнями, раскинувъ широко красивыя вѣтви, дающія плоды, тѣнь и отрадный пріютъ, гдѣ птички могли вить свои гнѣзда. Мэри Лаутеръ желала быть женою — какъ это свойственно всѣмъ дѣвушкамъ, здоровымъ душою и тѣломъ — но она нашла для себя необходимымъ любить человѣка, за котораго выйдетъ. Ей представился женихъ, одобренный всѣми ея друзьями, съ удовлетворительною внѣшнею обстановкою и — она пришла къ убѣжденію, что любить его не можетъ! Сперва она жестоко недоумѣвала, какъ долгъ велитъ ей поступить, не приходитъ ли та любовь, о которой она мечтала, не иначе какъ послѣ замужства, но при всемъ томъ не отваживалась на рискъ. Она все недоумѣвала, опасалась и отказывала, когда ей встрѣтился другой. Джильморъ за нею ухаживалъ нѣсколько мѣсяцевъ и не успѣлъ тронуть ея сердца. Уальтеръ Мэррэбль явился и побѣдилъ ее почти въ одинъ часъ. Она никогда не желала прильнуть къ плечу Джильмора, играть его волосами, не жаждала его прикосновенія, не ждала его прихода, не сожалѣла объ уходѣ. Но едва она познакомилась съ кузеномъ, какъ его присутствіе доставляло ей удовольствіе; едва онъ ей высказалъ свою любовь, какъ все относящееся къ нему ей стало дорого. Атмосфера, его окружающая, была для нея сладостнѣе всякой другой. Незначительныя услуги, оказываемыя женщинѣ мужчиною, приводили ее въ восторгъ, когда она ихъ принимала отъ него. Она сказала себѣ, что нашла другую половину, предназначенную составлять съ нею одно цѣлое; что она понимала теперь, отчего Джильморъ для нея былъ ничѣмъ. Какъ Фенуикъ очевидно предназначенъ былъ въ мужья своей женѣ, такъ Уальтеръ Мэррэбль былъ предназначенъ ей. Итакъ, въ ней укоренилось мечтательное убѣжденіе, что браки составляются на небесахъ. Вопросъ, будутъ ли они богаты или бѣдны, достаточно ли у нихъ будетъ или гораздо менѣе чѣмъ достаточно для удобствъ жизни, безспорно былъ вопросъ важный, но въ немногіе дни ея безоблачнаго счастья она даже не позволила себѣ разсуждать о рѣшеніи судьбы, которымъ она и Уальтеръ созданы были другъ для друга, чтобы дѣлить горе и радость до конца своей жизни.

Потомъ постепенно — постепенно, хотя и быстро — къ ней привилось другое убѣжденіе, что ея долгъ въ отношеніи къ нему избавить его отъ тягостей той жизни, къ которой она сама стремилась съ такою любовью. Сначала она сказала себѣ, что онъ долженъ рѣшить, на сколько это необходимо, давъ себѣ слово, что его рѣшеніе, какое бы ни было оно, для нея будетъ свято. За тѣмъ она замѣтила, что этого недостаточно, что этимъ путемъ для него спасенія нѣтъ, что она должна рѣшить сама и объявить ему свое рѣшеніе. Нѣжно и осторожно исполнила она свою задачу и дошла шагъ за шагомъ до результата, что разлука, если иниціатива будетъ съ ея стороны, для него покажется удобною. Поступать во всемъ этомъ безукоризненно было ея твердымъ рѣшеніемъ, и не взирая на то, быть неправой составляло предметъ: постоянныхъ опасеній. Она также слышала о строгихъ порицателяхъ современной дѣвушки и неженственной смѣлости, въ которой ее обвиняютъ. Она не знала почему, но ей казалось, что законы общества, ее окружающаго, требовали болѣе подобной правоты отъ женщины, чѣмъ отъ мужчины, и если возможно, она постарается ихъ соблюсти. Она убѣдилась, судя по каждому измѣненію его голоса, каждому его взгляду, каждому слову, которое у него срывалось съ губъ, что разлука для него удобна. И потомъ удостовѣрившись, что исполнить это должна она, а не онъ, дѣло его было сдѣлано. Она исполнила свою задачу, но повѣряя затрату на нее, нашла самое себя разбитою. Полнота и цѣлость, которыми она такъ наслаждалась, оставили ее навсегда. Она постарается убѣдить себя, что можетъ жить, какъ жила ея тетка, и не утрачивать цѣлости и полноты жизни. Проба его была сдѣлана, но она знала, что ей успѣшной быть нельзя. Жизнь, которую она имѣла въ виду, была жизнь замужней женщины, а теперь, когда эта надежда у нея была отнята, она оставалась вещью разбитою, обломкомъ человѣчества, созданнымъ для пользы, но осужденнымъ никогда ее не приносить.

Нѣкоторое время она переносила все очень мужественно и въ глазахъ окружающихъ никогда не переставала быть спокойною и твердою. Когда пасторъ Джонъ сообщилъ ей объ охотѣ, она засмѣялась и выразила надежду, что Уальтеръ отличился. Когда тетка однажды ее похвалила, говоря, что она поступила умно и великодушно, она приняла похвалу съ улыбкою и добрымъ словомъ. Но она думала объ этомъ много и въ глубинѣ ея души раздавались жалобы, что драма, разыгранная между ними, для нея оказывалась трагедію, тогда-какъ для него это просто была мелодрама съ оттѣнкомъ пріятной меланхоліи. Онъ не былъ превращенъ въ обломокъ, носимый волнами, ни горемъ нѣсколькихъ недѣль, ни ошибкою стряпчаго, ни обманутымъ разсчетомъ — ни даже преступленіемъ отца. Во всякомъ случаѣ будущность испорчена не была. Онъ могъ быть человѣкомъ бѣднымъ, но съ свободными руками и съ. дѣломъ передъ собою, которое исполнить въ силахъ. Она также понимала, что тяжкій трудъ въ его жизни долженъ стереть, быть можетъ и быстро, впечатлѣніе недавней любви и дать ему возможность полюбить другую, тогда какъ ей оставалось только воспоминаніе, сожалѣніе и жизнь, сведенная на простое ожиданіе смерти. Тѣмъ не менѣе, она была права и должна этимъ утѣшаться, на сколько ей будетъ возможно.

Тутъ отъ мистриссъ Фенуикъ пришло письмо, которое глубоко ее тронуло. Это было второе, послѣ извѣщенія съ ея стороны, что она отказала своему кузену. Въ предыдущемъ своемъ письмѣ мистриссъ Фенуикъ просто выразила мнѣніе, что Мэри поступила хорошо, и обѣщала писать болѣе въ слѣдующій разъ, когда по прошествіи нѣсколькихъ недѣль жгучая боль свѣжей раны уймется и позволитъ говорить съ нею о будущемъ. Опасаясь этого второго письма, Мэри ничѣмъ съ своей стороны его не вызвала, но все же оно наконецъ пришло. Мы сообщимъ его читателю, потому что оно повліяло на образъ дѣйствій Мэри Лаутеръ въ будущемъ.

Бёльгэмптонскій пасторатъ, 12 марта 186-- "Любезнѣйшая Мэри,

"Зачѣмъ васъ нѣтъ здѣсь, хотя только, для того чтобы дѣлить мое горе? Я не думала никогда, чтобы такая ничтожность, какъ постройка несчастной капеллы, до того могла, разстроивать меня и терзать. Фрэнкъ говоритъ, что это просто чувство пораженія; что мучительно не дѣло само по себѣ, а намѣреніе оскорбить; но во мнѣ работаетъ и то, и другое. Я слышу ежеминутно стукъ лопаточекъ каменьщиковъ, и не взирая на то, что не подхожу къ лицевымъ воротамъ, я знаю, что они всѣ въ грязи, въ глинѣ, въ мусорѣ. Едва-ли когда-нибудь была сдѣлано дѣло такое несправедливое и такое жестокое; а еще Фрэнкъ, хотя ему все это не менѣе ненавистно, читаетъ мнѣ длинныя проповѣди о грѣховности принимать мелочи къ сердцу! «Представь себѣ, что ты обязана была бы ее посѣщать каждое воскресенье», сказалъ онъ намедни, стараясь мнѣ доказать, какая глубина дѣйствительнаго страданія можетъ существовать въ этомъ мірѣ. «Я бы не огорчалась этимъ на половину столько», отвѣтила я. Онъ меня и пригласилъ попробовать, что съ его стороны было не хорошо, когда онъ знаетъ, что мнѣ это невозможно. Впрочемъ, говорятъ, все зданіе обрушится; такъ дурно оно строено.

"Я ждала отъ васъ извѣстій, но понимаю, почему вы не пишете. Вы не желаете говорить о своемъ кузенѣ и не можете писать не говоря. Отъ вашей тетки я имѣю два письма, какъ безъ сомнѣнія вамъ извѣстно; она сообщила мнѣ, что вы спокойны, только молчаливѣе прежняго. Дорогая моя Мэри, пишите мнѣ и выскажите, что у васъ на сердцѣ. Я не прошу васъ пріѣхать къ намъ — по-крайней-мѣрѣ теперь — изъ-за нашего сосѣда, но полагаю, что будь вы здѣсь, я принесла бы вамъ пользу. Мнѣ кажется, я угадываю теперь складъ вашихъ настоящихъ мыслей. Вы страдаете отъ раны въ сердцѣ и думаете, что на вѣкъ останетесь калѣкою. Это несправедливо и подобныя мысли, если ихъ нечестивыми назвать нельзя, во всякомъ случаѣ достойны порицанія. Какъ я бы желала, чтобъ все было иначе! Какъ я бы желала, чтобъ вы не встрѣчались съ нашимъ кузеномъ! — «А я бы не желала», сказала про себя Мэри, по едва у нея вырвались эти слова, какъ она почувствовала, что неправа. Для ея счастья, да и для его также, если онъ испытывалъ то же, что она, конечно было бы лучше, чтобъ они не встрѣчались никогда въ жизни. — "Но потому, что случай свелъ васъ и вы вообразили, что вы сольетесь одною жизнью, исковеркать вашу будущность было бы неразумно. Не на добро также наставляете вы себя, если поддерживаете убѣжденіе, что никогда болѣе не можете себѣ повзолить привязанность къ другому, потому что должны были разстаться съ тѣмъ, кого любили. Доводы, которыми вы стараетесь убѣдить свое сердце, что его дѣло любви закончено и возобновлено быть не можетъ, я увѣрена, ложны и внѣ человѣческой натуры. Правда, индіанка позволяетъ сжигать себя изъ-за ложнаго понятія о личной преданности; если же это понятіе ложно для вдовы, на сколько оно ошибочнѣе для той, которая никогда не была женою!

"Вы знаете, что всегда было нашимъ желаніемъ. Оно не измѣнилось и теперь, а его постоянство того рода, которое ничѣмъ поколеблено быть не можетъ. Я убѣждена, что его чувства остались бы неизмѣнны, даже еслибъ вы вышли за вашего кузена, только онъ въ такомъ случаѣ тщательно избѣгалъ бы встрѣчи съ вами. Я не намѣрена быть его ходатаемъ теперь. Я сказала ему, чтобы онъ былъ терпѣливъ и ждалъ, если вопросъ для него такъ важенъ, какъ онъ увѣряетъ. Онъ обѣщалъ ждать. Отъ васъ же я въ настоящую минуту слова не беру; гораздо лучше, чтобъ слова дано не было, но вы должны знать, что есть человѣкъ, который васъ любитъ съ преданностью ничѣмъ неизмѣнною.

"Я только присовокуплю къ этому убѣдительную просьбу не смотрѣть въ увеличительное стекло на свое горе или допустить мысль, что все кончено, потому что то и другое не могло исполниться. Трудно рѣшить, кто болѣе ошибается, женщины, относящіяся къ себѣ съ излишнимъ благоговѣніемъ, или тѣ, которыя питаютъ его къ себѣ слишкомъ мало.

"Фрэнкъ посылаетъ дружескій поклонъ. Пишите скорѣе, хотя бы только, чтобъ пожалѣть обо мнѣ по поводу капеллы.

"Душою преданная

"ДЖЭНЕТЪ ФЕНУИКЪ."

«Сестра и мистриссъ Куикенгэмъ будутъ сюда къ пасхѣ; я не теряю надежды, что зять насъ надоумитъ, какъ взяться за борьбу съ маркизомъ и его клевретами. Мнѣ всегда говорили, что нѣтъ вещи, изъ-за которой бы мистеръ Куикэнгэмъ не съумѣлъ затѣять борьбы.»

Мэри Лаутеръ хорошо поняла смыслъ этого письма, все что въ немъ было высказано. Она повторяла себѣ неоднократно, что между нею и возлюбленнымъ, который для нея былъ утраченъ, происходило многое — нѣжныя объятія, горячіе поцѣлуи, какъ бы прикосновеніе къ перышкамъ птицы — что одно, по ея взгляду, не дозволяло ей принадлежать другому, какъ она принадлежала ему, даже еслибы ея чувства это допускали. Противъ этихъ-то убѣжденій возставала ея пріятельница болѣе или менѣе прямо. А гдѣ была истина? Если она могла принять чье-либо мнѣніе на свѣтѣ на счетъ этого, то конечно мнѣніе одной своей подруги Джэнетъ Фенуикъ. Тѣмъ не менѣе, она возмущалась ея наставленіями и сказала себѣ, что, не испытавъ ничего подобнаго, она понимать ее не можетъ. Развѣ не должна она руководиться собственными чувствами и развѣ она не чувствуетъ, что никогда не могла бы прильнуть головою къ плечу другого, не краснѣя при воспоминаніи о прошломъ?

А между тѣмъ какъ это все жестоко! Въ ея настоящемъ настроеніи, она жалѣла и объ утратѣ радостей молодой любви, и тѣхъ наслажденій, къ которымъ она внезапно оказалась такъ способна; она сокрушалась духомъ, что весь свѣтъ вокругъ нея такъ мраченъ, такъ пустъ! Онъ же могъ охотиться, могъ танцевать, могъ работать — вѣрно и любить вновь! Какъ было бы счастливо для нея. позволь ей убѣжденія принять католическую вѣру и поступить въ монастырь!

Глава ХXXVIII.
ПОМѢШАТЕЛЬСТВО ВЛЮБЛЕННАГО.

Письмо мистриссъ Фенуикъ, только что представленное читателю, было непосредственнымъ результатомъ посѣщенія Джильмора. Онъ явился къ ней 10 марта, спросить, нельзя ли ему отважиться на пробу теперь, когда уже прошло извѣстное число мѣсяцевъ послѣ того, какъ Мэри разошлась съ своимъ кузеномъ. Онъ даже повторилъ въ точности, сколько времени мистриссъ Фенуикъ посовѣтовала ему пропустить, прежде чѣмъ предпринять что-либо. Мистриссъ Фенуикъ было нѣсколько непріятно, что ей противопоставляли ея собственныя слова, тогда какъ она сказала три, четыре мѣсяца, вмѣсто шести, семи, только чтобы смягчить свой приговоръ. Тѣмъ не менѣе ей пришлось писать къ Мэри Лаутеръ.

— Не пригласите ли вы ее пріѣхать сюда опять? сказалъ Джильморъ, когда мистриссъ Фенуикъ упрекала его въ нетерпѣніи. — Еслибъ ее вызвать сюда, дѣло могло бы сдѣлаться естественно.

— Но она не пріѣдетъ по моему приглашенію.

— Потому что изъ ненависти ко мнѣ не захочетъ быть вблизи.

— Какой вздоръ, Гэрри! Тутъ о ненависти нѣтъ и рѣчи. Еслибъ я думала, что вы ей не болѣе какъ непріятны, я и то бы вамъ сказала, считая это для васъ лучше. Но конечно, пригласи я ее къ себѣ теперь, она не могла бы не вспомнить, что вы нашъ ближайшій сосѣдъ, и смутно сознавать, что моя просьба имѣетъ нѣкоторое отношеніе къ вашимъ надеждамъ.

— И потому бы она не пріѣхала?

— Именно потому. Подумайте, какъ могло бы быть иначе? Подождите, пока онъ уѣдетъ въ Индію. По-крайней-мѣрѣ дождитесь лѣта и мы съ Фрэнкомъ употребимъ всѣ усилія, чтобы заманить ее сюда.

— Я буду ждать, отвѣтилъ Джильморъ, и тотчасъ ушелъ, какъ будто теперь для него всякій другой предметъ разговора былъ немыслимъ.

По возвращеніи изъ Лоринга Джильморъ жилъ отшельникомъ въ своемъ домѣ. Даже Фенуики его почти совсѣмъ не видѣли. Церковь онъ посѣщалъ рѣдко, у себя не принималъ со времени отъѣзда своего дяди-каноника и даже въ пасторатѣ обѣдалъ не болѣе двухъ разъ. Обо всемъ этомъ мистеръ и мистриссъ Фенуикъ разсуждали неоднократно и викарій этимъ очень былъ огорченъ. Онъ опасался, чтобы его другъ не сошелъ съ ума, безразсудно потакая несчастной страсти, и находилъ, что ему хорошо было бы ѣхать въ чужіе края года на два, на три, разсѣять горе. Но мистрисъ Фенуикъ надѣялась на лучшее. Она, вѣроятно, болѣе имѣла въ виду Мэри Лаутеръ, чѣмъ Гэрри Джильмора, и все еще уповала на излеченіе печали каждаго изъ нихъ, если одинъ будетъ терпѣливъ, а другая не станетъ отчаиваться.

Джильморъ обѣщалъ ждать и тогда мистриссъ Фенуикъ написала свое письмо. На него очень скоро пришелъ отвѣтъ. Относительно горя о капеллѣ Мэри Лаутеръ, сочувствовала ему и шутила, какъ бы она это дѣлала, не тяготи ее никакое сердечное страданіе. Она надѣялась на мистера Купкенгэма, который вѣрно съумѣетъ измучить непріятеля, если и не добьется окончательной побѣды. Къ тому еще представлялась отрадная перспектива, что зданіе обрушится, великое торжество для противниковъ. И въ концѣ концовъ, развѣ нельзя было предположить, что красота сада пастората, который мистеръ Пёдльгэмъ долженъ видѣть каждый разъ, когда войдетъ въ свою капеллу, не возбудитъ въ немъ столько же желчи и досады, сколько въ Фенуикахъ могло быть вызвано уродливымъ методистскимъ зданіемъ?

"Вамъ бы слѣдовало утѣшать себя тѣмъ, что на его сторонѣ ничуть не менѣе шиповъ, чѣмъ на вашей, писала Мэри: «и къ тому можетъ еще представиться счастливый случай уничтожить его окончательно и положить ему на голову горячіе уголья. Предложите ему лужайку пастората для одного изъ его вечернихъ собраній но школѣ, и это, мнѣ кажется, почти доконаетъ его.»

Все это было прекрасно и написано съ цѣлью показать мистриссъ Фенуикъ, что Мэри еще могла шутить, не взирая на свое горе, но суть письма, какъ хорошо поняла мистриссъ Фенуикъ, заключалась въ немногихъ словахъ послѣдняго параграфа.

«Не думайте, моя дорогая, чтобы я намѣревалась умереть отъ разбитаго сердца. Я собираюсь жить и быть счастлива не менѣе кого-либо изъ васъ. Но вы должны мнѣ давать волю идти своимъ путемъ. Я вовсе не увѣрена, чтобы замужство не причиняло болѣе заботъ, чѣмъ оно ихъ стоитъ.»

Что она, говоря это, обманывала сама себя, Мэри сознавала вполнѣ, и мистриссъ Фенуикъ угадывала истину. Однако, про Джильмора очевидно нельзя было сказать ничего болѣе на первое время.

— Ты долженъ его ободрить и заставить бывать у насъ, говорила мистриссъ Фенуикъ своему мужу.

— Это хорошо говорить, но мужчина не можетъ ободрить другого, какъ это дѣлаютъ женщины.. Мужчины не говорятъ между собою о вещахъ, касающихся ихъ близко, развѣ только о деньгахъ.

— Такъ о чемъ же они говорятъ?

— О вещахъ постороннихъ — охотѣ, политикѣ и состояніи погоды. Еслибъ я упомянулъ ему про Мэри, онъ это счелъ бы дерзостью. Ты можешь говорить что хочешь.

Вскорѣ послѣ этого Джильморъ опять зашелъ въ пасторатъ. Онъ выбралъ время, когда викарій былъ въ отсутствіи, и вошелъ въ садъ чрезъ калитку съ кладбища. Не дѣлая обхода къ парадной двери, онъ показался у окна гостиной.

— Я теперь никогда не хожу черезъ парадный входъ, сказала ему мистриссъ Фенуикъ: — я только разъ проходила, ворота съ-тѣхъ-поръ, какъ строютъ.

— Я думаю, это вамъ очень неудобно?

— Конечно. Когда мы намедни вернулись Съ обѣда у сэрТомаса, я велѣла остановиться у церковныхъ воротъ и пѣшкомъ обошла вокругъ, хотя ничего не было видно. Войдите, Гэрри.

Джильморъ вошелъ и сѣлъ у камелька. Мистриссъ Фенуикъ коротко знала его нравъ и ни словомъ не вызвала на откровенность. Если онъ вздумаетъ говорить про Мэри, она имѣла готовый отвѣтъ, но сама разговора не начнетъ. Она завела рѣчь о семьѣ на мельницѣ, сообщивъ, что старикъ Брэтль очень горевалъ со времени ухода сына. Сэмъ ушелъ изъ Бёльгэмптона въ концѣ января, не вернувшись болѣе домой послѣ своего свиданія съ викаріемъ, и съ-тѣхъ-поръ о немъ ничего не было слышно. Джильморъ однако не заходилъ къ своему арендатору, и хотя выражалъ сочувствіе, въ пасторатъ очевидно пришелъ съ цѣлью поговорить о предметѣ болѣе ему близкомъ.

— Писали вы въ Лорингъ, мистриссъ Фенуикъ? спросилъ онъ наконецъ.

— Я писала къ Мэри вскорѣ послѣ вашего посѣщенія.

— Она вамъ отвѣчала?

— Почти тотчасъ. Она не могла мнѣ не писать послѣ всего, что я ей сообщала о капеллѣ.

— Такъ она не упонимаетъ — ни о чемъ болѣе?

— Этого я сказать не могу. Я ей писала отъ полноты сердца, высказывая ей свои мысли на счетъ ея будущности вообще и намекая по этому поводу на наши желанія относительно васъ.

— И чтожъ?

— Она отвѣтила то именно, что можно было ожидать — что въ настоящее время ее слѣдуетъ оставить въ покоѣ.

— Я оставилъ ее въ покоѣ. Я къ ней не обращался ни на словахъ, ни на письмѣ.

— Конечно, вы ее не тревожили, но она знаетъ, на что мы всѣ намекаемъ.

— Я прождалъ всю зиму, мистриссъ Фенуикъ, и не сказалъ ни слова. Сколько времени до помолвки знала она своего кузена?

— Что тутъ общаго? Вамъ извѣстно, что мы этого желаемъ отъ всей души, но торопя ее, вы право ничего не добьетесь.

— Она дала слово и дѣло разошлось, все въ-теченіе мѣсяца. Это просто былъ мимолетный сонъ.

— Но память о подобныхъ снахъ сохраняется надолго; будемъ надѣяться, что отнынѣ онъ перейдетъ въ область сновъ, но время должно изгладить сознаніе о его дѣйствительности.

— Время — положимъ, но развѣ мы не можемъ придумать что-либо для будущаго? Развѣ нельзя что-нибудь сдѣлать? Кажется, вы сказали, что пригласите ее сюда?

— Конечно сказала, но не теперь.

— Отчего бы ей нельзя пріѣхать теперь? Нѣтъ надобности говорить, что это для меня. Кто знаетъ, съ кѣмъ она можетъ встрѣтиться, и тогда мои шансы опять у меня уйдутъ.

— И вы знаете женщинъ не лучше этого, Гэрри? Вы допускаете, чтобы дѣвушка, горячо вами любимая, такимъ образомъ бросалась на шею то одному, то другому?

— Кто это можетъ сказать? Она не долго думала, чтобы, по вашему выраженію, броситься на шею капитана Мэррэбль. Еслибъ она жила здѣсь, я былъ бы счастливѣе, даже не видя ее.

— Вы непремѣнно съ нею увидались бы и непремѣнно сдѣлали бы предложеніе, а она непремѣнно отказала бы вамъ.

— Стало быть, для меня надежды нѣтъ?

— Я этого не.говорю. Дождитесь лѣта и тогда, коли я могу ее уговорить, мы ее выманимъ сюда. Если же вы находите скучнымъ жить одному въ вашемъ домѣ…

— Конечно, нахожу.

— Такъ поѣзжайте въ Лондонъ или за границу, или куда бы то ни было для развлеченія. Возмитесь за какое-нибудь занятіе и налегайте на него.

— Это легко говорить, мистриссъ Фенуикъ.

— Никто еще не добивался успѣха тѣмъ, что сидѣлъ повѣся носъ, а вы это дѣлаете. Можете на меня сердиться, но я говорю прямо.

— Я совсѣмъ не сержусь, а только думаю, что вы не вполнѣ меня понимаете.

— Понимаю и стараюсь отъ души исполнить ваше желаніе, возразила мистриссъ Фенуикъ съ убѣдительностью, какую только могла выказать. — Но въ одинъ день этого сдѣлать нельзя. Еслибъ я пригласила ее теперь, она ко мнѣ бы не пріѣхала, а еслибъ пріѣхала, то для васъ это не принесло бы добра. Подождите лѣта. Вы можете быть увѣрены, что вреда не будетъ отъ небольшой доли терпѣнія съ вашей стороны.

Тогда онъ ушелъ, сказавъ опять, что будетъ ждать терпѣливо, но не поѣдетъ никуда.

— Что касается поѣздки въ Лондонъ, говорилъ онъ: — мнѣ тамъ дѣлать нечего. Когда увижу, что мнѣ нѣтъ болѣе никакой надежды на успѣхъ, я вѣроятно отправлюсь за границу.

— Мнѣ сдается, говорилъ викарій въ тотъ вечеръ, когда жена передала ему свой разговоръ: — мнѣ сдается, что она никогда за него не выйдетъ; не потому, чтобы онъ ей былъ непріятенъ, или она не могла бы къ нему привязаться, будь онъ, какъ всѣ другіе, но потому, что онъ такъ сумасбродно страдаетъ по ней. Подобною стонущею и воющею любовью сердце женщины побѣдить нельзя. Еслибъ не считалъ его помѣшаннымъ, я бы сказалъ, что онъ малодушенъ.

— Онъ помѣшанъ.

— И еще больше спятитъ, прежде чѣмъ доберется до конца. Все было бы хорошо, что бы теперь его удалило изъ Бёльгэмптона, сгори до тла его домъ или постигни его какая-нибудь значительная потеря. Онъ сидитъ тамъ у себя и ничего не дѣлаетъ. Онъ даже не хочетъ наблюдать за фермою. Онъ говоритъ будто читаетъ, а я не вѣрю.

— И все изъ-за того, что любитъ искренно, Фрэнкъ.

— Я радъ, что не любилъ никогда съ подобною искренностью.

— Вы не имѣли въ этомъ нужды, сэръ. Сливы вамъ падали въ ротъ слишкомъ легко.

— Сливы не должны быть слишкомъ недосягаемы, чтобы не утрачивать своей сладости, замѣтилъ викарій.

Немногими днями позже Фенуикъ стоялъ у своихъ воротъ, глядя, какъ строютъ капеллу, и разговаривая съ рабочими, когда къ нему подошла Фэнни Брэтль. Викарій стоялъ такимъ образомъ по часамъ и совсѣмъ подружился съ прикащикомъ салисбюріискаго подрядчика, хотя этотъ прикащикъ, подобно своему хозяину, былъ диссидентъ и прибылъ въ его приходъ непріятелемъ. Весь Бёльгэмптонъ зналъ, какъ невыразимо противно было викарію то, что дѣлалось, и какъ страдала мистриссъ Фенуикъ, когда не имѣла духа ходить въ собственныя ворота. Весь Бёльгэмптонъ зналъ, что Пёдльгэмъ говорилъ открыто о викаріи какъ о врагѣ, несмотря на персики и капусту, которыми угощались молодые Пёдльгэмы, и что онъ въ теченіе послѣднихъ двухъ мѣсяцевъ не разъ съ своей каѳедры нападалъ на собрата установленной церкви. Весь Бёльгэмптонъ толковалъ о постройкѣ капеллы, одни браня маркиза, Пёдльгэма и подрядчика изъ Салисбюри, другіе, напротивъ, объявляя, что очень хорошо, если установленная церковь потерпитъ пораженіе. Тѣмъ не менѣе мистеръ Фенуикъ стоялъ и болталъ съ рабочими, точно какъ бы околдованный постигшимъ его несчастьемъ. Пэкеръ, управляющій маркиза, увидавъ его тамъ, старался ускользнуть непримѣтно — Пэкеръ нѣсколько стыдился своей доли участія въ этомъ дѣлѣ — но Фенуикъ окликнулъ его и заговорилъ съ нимъ о постройкѣ.

— Граймсъ не могъ бы ее исполнить такъ быстро, сказалъ викарій.

— Конечно, не такъ быстро, мистеръ Фенуикъ.

— Должно быть, морозъ не сдѣлаетъ вреда: Только щукатурка, я полагаю, потребуетъ поправокъ.

На это Пэкеръ не имѣлъ ничего сказать. Не онъ отвѣчалъ за постройку. Онъ было попробовалъ пояснить, что маркизъ ничего общаго съ нею не имѣлъ, а только далъ землю.

— Все это онъ могъ сдѣлать, заключилъ викарій смѣясь.

Въ тотъ самый день и пока еще Пэкеръ стоялъ возлѣ него, подошла Фэнни Брэтль. Поздоровавшись съ нею и замѣтивъ, что она желаетъ съ нимъ говорить, онъ вошелъ въ ворота и спросилъ, не можетъ ли что для нея сдѣлать. Она держала въ рукахъ письмо, которое послѣ нѣкотораго колебанія просила его прочесть. Письмо было отъ ея брата и доставлено ей во время отсутствія отца на мельницѣ какимъ-то молодымъ человѣкомъ, который не хотѣлъ ждать отвѣта.

— Отецъ ничего еще о немъ не знаетъ, сказала она.

Фенуикъ взялъ письмо и прочелъ слѣдующее:

"Любезная сестра,

"Мнѣ бы необходима была нѣкоторая помощь, дѣла мои очень плохи. Впрочемъ, не мнѣ собственно она и нужна; я скорѣе бы умеръ съ голода, чѣмъ попросилъ полшиллинга на мельницѣ. Кэрри въ большой нуждѣ и, если у тебя найдутся кое-какія деньги, я полагаю, ты ихъ отдашь охотно. Только ни подъ какимъ видомъ не говори отцу. Я полагаюсь на тебя, что ты не скажешь. Матери сказать можно, но чтобы она не говорила отцу. Если у васъ окажется фунта два, пришли ихъ мнѣ на имя

"Мистера Томаса Крэддокка.

"№ 5, гостинница Согнутая Рука въ улицѣ Коукросъ,

"Въ Лондонѣ."

"Свидѣтельствую почтеніе матери, но отцу ни слова, что бы ты ни сдѣлала. Кэрри совсѣмъ не живетъ въ тѣхъ краяхъ и никто ее тамъ не знаетъ.

"Твой любящій братъ

"СЭМЪ БРЭТЛЬ".

— Говорили вы отцу, Фэнни?

— Ни слова, сэръ.

— И матери также нѣтъ?

— О! ей я сказала. Она прочла письмѣ и послала меня къ вамъ спросить, что дѣлать.

— Есть у васъ деньги, Фэнни?

Фэнни пояснила, что у нея въ карманѣ нѣсколько болѣе требуемой суммы, но денегъ теперь на мельницѣ такъ мало, что скрыть ихъ отъ отца будетъ трудно. Она говорила, что не побоится ихъ отослать и сознаться въ этомъ отцу впослѣдствіи. Викарій подумалъ съ минуту, держа въ рукѣ открытое письмо, и сказалъ:

— Пойдемте въ домъ, Фэнни, и напишите два слова вашему брату, потомъ возьмите на почтѣ денежный ордеръ на четыре фунта и перешлите его Сэму, сообщивъ, что я даю ему эти деньги взаймы до лучшихъ для него временъ. Не давайте денегъ отца безъ его вѣдома и согласія. Сэмъ мнѣ ихъ отдастъ когда-нибудь, если я въ немъ не ошибаюсь.

Фэнни сдѣлала что ей велѣлъ викарій, высказавъ ему неоднократно свою признательность.

Глава XXXIX.
ГОСТИННИЦА ТРИ «ЧЕСТНЫЕ ЧЕЛОВѢКА.»

Бёльгэмптонскій викарій былъ человѣкъ хорошій. Читатель, вѣроятно, согласенъ отъ души съ этою справедливою похвалою. Но отвергать нельзя, что онъ былъ самый неосторожный изъ смертныхъ. Онъ много дѣлалъ неосторожностей въ отношеніи къ маркизу Траубриджъ и съ-тѣхъ-поръ, какъ былъ въ Бёльгэмптонѣ, поступалъ неосторожно почти во всемъ, что касалось семейства Брэтль. Онъ хорошо зналъ, что его смѣлыя слова маркизу были зубами дракона, посѣянными имъ самимъ и выросшими изъ земли въ видѣ противнаго каменнаго зданія, теперь стоящаго прямо противъ его собственныхъ воротъ. Хотя онъ улыбался, шутилъ и толковалъ съ рабочими, зданіе это ему было нисколько не менѣе ненавистно, чѣмъ его женѣ. И вотъ ему представилось большое затрудненіе по поводу Брэтлей. Около недѣли послѣ того, какъ онъ далъ четыре фунта взаймы Фэнни, онъ получилъ отъ Сэма грязную записочку изъ Салисбюри съ увѣдомленіемъ, что Кэрри Брэгль въ настоящее время въ гостинницѣ Три честные человѣка, въ одномъ изъ предмѣстій города, въ ожиданіи пріюта, который ей обѣщалъ Фенуикъ. Въ своемъ письмѣ Сэмъ поставлялъ также на видъ, что хорошо было бы викарію поторопиться появленіемъ въ гостинницѣ Три честные человѣка, такъ какъ иначе тамъ могъ бы нарости счетъ, заплатить который не будутъ въ состояніи ни онъ, ни Кэрри. Это посланіе бѣднаго Сэма было безцеремонно, и кто не зналъ, въ какомъ онъ положеніи, назвалъ бы его дерзкимъ. Онъ писалъ такъ, какъ будто поѣздка викарія въ Салисбюри была вещью самою естественною, и просилъ пріюта для сестры безъ малѣйшаго намека на ея будущій образъ жизни и способъ заработывать себѣ хлѣбъ, точно было непремѣннымъ долгомъ викарія обезпечить ея существованіе. Наконецъ предостереженіе относительно счета скорѣе казалось угрозою, чѣмъ что-либо иное. «Если вы ее не возьмете скорехонько изъ гостинницы Три честные человѣка, тамъ настряпаютъ счетъ, который придется уплатить вамъ». Это былъ настоящій смыслъ предостереженія; такъ его и понялъ Фенуикъ.

При всей своей неосторожности, Фенуикъ не былъ несправедливъ, не былъ и глупъ. Онъ сказалъ Сэму Брэтль, что доставитъ пріютъ для Кэрри, если онъ выищетъ сестру и уговоритъ ее принять это предложеніе. Сэмъ принялся за дѣло, и вотъ онъ исполнилъ то, за что взялся. Исполнивъ же, онъ имѣлъ право требовать отъ викарія обѣщаннаго имъ содѣйствія. И наконецъ, развѣ не понималось само собою, что Кэрри, когда ее отыщутъ, не можетъ имѣть средствъ къ жизни? Развѣ можно было предполагать, чтобы дѣвушка въ ея положеніи имѣла деньги? Развѣ мистеръ Фенуикъ не зналъ о ея бѣдности, когда давалъ четыре фунта Фэнни Брэтль для отправленія къ Сэму въ Лондонъ? Фенуикъ былъ и разуменъ, и справедливъ относительно всего этого, и хотя онъ сознавалъ, что находится въ затрудненіи, но не думалъ ни одной минуты отказываться отъ своего слова или уклониться отъ исполненія обѣщаннаго. Онъ долженъ найти пріютъ для бѣдной Кэрри и уплатить какой-бы то ни было счетъ гостинницы Три честные человѣка, который могъ тамъ оказаться за нею.

Конечно, онъ сообщилъ о своемъ затрудненіи женѣ; конечно также, она его побранила за данное обѣщаніе.

— Но, милый Фрэнкъ, если для нея, то и для всѣхъ другихъ, а какъ же это можно?

— Для нея, а не для другихъ, потому что она дочь стараго друга и сосѣда, къ тому же моего прихода.

Этотъ вопросъ разрѣшить было легко.

— Но какъ это возможно, Фрэнкъ? Конечно, слѣдовало бы сдѣлать все, чтобы ее спасти. Это слѣдовало бы дѣлать для всѣхъ, да только невозможно, вотъ что я хочу сказать.

— Если можно сдѣлать для одной, развѣ это не много?

— Но дѣлать-то что? Кто ее возьметъ? Пойдетъ ли она въ исправительный домъ?

— Не думаю.

— Ихъ такъ много тамъ, и я не знаю, обращаютъ ли ихъ иначе, какъ въ массѣ. Гдѣ ты найдешь для нея убѣжище?

— У нея есть замужняя сестра, Джэнетъ.

— Которая съ ней не захочетъ говорить, не пуститъ ее на порогъ своего дома. Вѣдь ты знаешь, Фрэнкъ, какъ неумолимы женщины этого класса къ винѣ бѣдной Кэрри Брэтль.

— Желалъ бы я знать, читаютъ ли онѣ молитвы, замѣтилъ Фенуикъ.

— Конечно, читаютъ. Мистриссъ Гэй женщина набожная, безъ сомнѣнія. Но имъ позволено не прощать этого грѣха.

— Какимъ закономъ это позволено?

— Закономъ обычая. Говори что хочешь, а ты побороть его не въ силахъ, Фрэнкъ. Во всякомъ случаѣ, не знать о немъ ты не можешь, пока успѣешь побороть. Онъ и полезенъ. Многихъ онъ сохранилъ отъ гибели.

— Такъ ты полагаешь, что ничего сдѣлать нельзя для несчастнаго созданія, которое пало такъ жалко изъ-за небольшого грѣха?

— Я этого не говорю. Но когда ты обѣщалъ ей пріютъ, гдѣ ты надѣялся его найти? Одно приличное для нея убѣжище у матери, и ты знаешь, что отецъ никогда не пуститъ ее въ домъ.

Фенуикъ не сказалъ ничего болѣе на этотъ разъ, еще не уяснивъ себѣ, что ему лучше сдѣлать, но въумѣ его смутно представлялся планъ, которымъ онъ думалъ открыть для Кэрри Брэтль сердце ея отца. Онъ ввелъ бы ее въ домъ мельника и посадилъ въ комнату, гдѣ жило семейство, а потомъ привелъ бы старика отъ его работы. Очень могло быть, что Джэкобъ Брэтль излилъ бы свой гнѣвъ на человѣка, осмѣлившагося такимъ образомъ вмѣшаться въ его семейныя дѣла; но онъ, конечно, не позволилъ бы себѣ наложить руки на бѣдную дѣвушку. Фенуикъ зналъ его слишкомъ хорошо, чтобы въ этомъ сомнѣваться.

Однако что-нибудь сдѣлать слѣдовало, и не медля, прежде чѣмъ онъ успѣетъ обдумать и исполнить мысль, зародившуюся въ его умѣ. Кэрри теперь жила въ гостинницѣ Три честные человѣка — но сколько могъ судить викарій, съ нею былъ и братъ — пользуясь кредитомъ въ силу его имени. Ясно, что слѣдуетъ сдѣлать что-нибудь. Онъ обратился къ женѣ и жена его не знала какъ ему помочь. Онъ указалъ на жену желѣзнаго торговца въ Уарминстерѣ какъ на естественную покровительницу бѣдной дѣвушки, и мистриссъ Фенуикъ тотчасъ ему доказала, что это планъ неосуществимый. Дѣйствительно, какъ было возможно запрятать и скрыть изъ вида существо, подобное Кэрри Брэтль, въ открытой для всѣхъ желѣзной лавкѣ провинціальнаго города? Самое приличное для нея убѣжище было бы въ деревнѣ, на какой-нибудь фермѣ; при этой мысли онъ рѣшилъ обратиться къ старшему брату Кэрри.

Джорджъ Брэтль былъ зажиточный фермеръ въ окрестностяхъ Фордингбриджа, миляхъ въ десяти или двѣнадцати по ту сторону Салисбюри. Викарій зналъ его мало, а жену его вовсе не зналъ. Ему только извѣстно и было, что Брэтль женился лѣтъ пятнадцать назадъ и что у него есть дѣти; послѣднее внушало ему опасеніе, что мистриссъ Брэтль не согласится принять предлагаемую жилицу. Тѣмъ не менѣе онъ попробуетъ. Повидавшись съ Кэрри въ гостинницѣ Три честные человѣка, онъ поѣдетъ въ Стартёпъ, какъ звали ферму Брэтля, и приложитъ все свое краснорѣчіе.

Рано утромъ на слѣдующій день онъ выѣхалъ на встрѣчу ранняго поѣзда и въ десять часовъ находился въ Салисбюри. Онъ спросилъ дорогу къ гостинницѣ Три честные человѣка и нашелъ ее не безъ труда. Это была небольшая таверна въ переулкѣ на рубежѣ города, которая, на сколько судить можно было но наружности, ему показалась мѣстомъ самымъ неприличнымъ, куда онъ входилъ когда-либо. Предъ нимъ былъ каменный домъ въ два этажа съ открытою дверью по серединѣ и красною занавѣскою въ окнѣ съ лѣвой стороны. Три человѣка въ матроской одеждѣ стояли прислонившись къ притолокѣ. Ничего не придаетъ видъ болѣе сомнительный подобнымъ заведеніямъ, какъ красная занавѣска въ окнѣ, а между тѣмъ нѣтъ цвѣта болѣе любимаго для занавѣсокъ въ питейныхъ домахъ. Быть можетъ, одно поясняется другимъ. Питейный домъ съ занавѣскою голубою или коричневою не имѣлъ бы ничего привлекательнаго для матроса, который хочетъ напиться безъ всякаго стѣсненія. Не взирая однако на красную занавѣску, Фенуикъ вошелъ и спросилъ у некрасивой женщины, стоявшей за прилавкомъ, не живетъ ли тутъ съ сестрою нѣкто Сэмъ Брэтль.

Тогда на несчастнаго викарія полились потоки брани пьяной женщины. Хозяйка гостинницы Три честные человѣка не только была пьяна, но еще очень сердита. Сэмъ Брэтль и его сестра у нея жили, но были прогнаны со двора. Очевидно, тамъ произошелъ гвалтъ и про Кэрри Брэтль было упомянуто съ самыми жестокими словами укора, какія можетъ одна женщина произносить о другой. Хозяйка таверны была замужемъ и, въ этомъ отношеніи, женщина порядочная, тогда какъ Кэрри Брэтль замужемъ не была и, конечно, не могла назваться порядочною. Нѣчто о ея прошломъ сдѣлалось извѣстно. Ее называли именами, которыя опровергнуть она не могла и справедливость которыхъ даже братъ ея не могъ опровергнуть въ ея защиту, и тогда ее вытурили на улицу. Вотъ что Фенуикъ узналъ отъ пьяной хозяйки и болѣе ничего допытаться не могъ. Когда онъ спросилъ настоящій адресъ Кэрри, хозяйка стала надъ нимъ издѣваться и обвинила его въ низкихъ побужденіяхъ, если онъ отыскиваетъ подобную тварь. Она стояла подбоченясь въ проходѣ и грозила поднять на него всѣхъ сосѣдей. Она была пьяна и неопрятна, представляла зрѣлище самое гнусное, какое видѣть было можно; каждое ея слово перемежалось ругательствомъ и не было выраженія, употребляемаго самыми низкими людьми въ тѣ минуты, когда они падаютъ всего ниже, которое для нея было бы слишкомъ сильно или слишкомъ грязно, а все же въ ея словахъ и во всемъ ея обращеніи проглядывало негодованіе оскорбленной добродѣтели за то, что незнакомецъ пришелъ справляться въ ея домѣ о дѣвушкѣ, совращенной съ пути истины. Нашъ викарій мало заботился о сосѣдяхъ, да и къ пьяной хозяйкѣ оставался вполнѣ равнодушенъ, кромѣ того, что она ему очень была противна, но онъ вовсе равнодушенъ не былъ къ открытію, что не могъ найти слѣда той, которую отыскивалъ. Женщина не хотѣла ему сказать даже того, когда Кэрри оставила ея домъ, или помочь ему сколько-нибудь въ его поискахъ. Сначала онъ старался смягчить мегеру предложеніемъ заплатить какой бы ни было счетъ, который могъ быть оставленъ неуплаченнымъ; но даже этимъ онъ не могъ побудить ее къ содѣйствію. Она продолжала осыпать его бранью и ему приходилось отъ нея уйти — что онъ и сдѣлалъ наконецъ съ нѣкоторою поспѣшностью, дабы избѣгнуть кружки, которою она вооружилась, чтобы пустить ему вслѣдъ за крайне нескромное съ ея стороны сравненіе между нею и бѣдною Кэрри Брэтль.

Что ему теперь дѣлать? Единственный способъ найти Кэрри — это справиться въ полицейской конторѣ. Онъ возвращался по переулку къ улицѣ, которая вела въ городъ, когда къ нему подошелъ ребенокъ.

— Вы пасторъ? спросило дитя.

Фенуикъ сознался, что онъ пасторъ.

— Пасторъ изъ Бёльгэмптона? сказалъ ребенокъ вопросительно.

Фенуикъ опять отвѣтилъ утвердительно.

— Такъ вамъ надо идти со мною.

Послѣ чего Фенуикъ послѣдовалъ за ребенкомъ и былъ введенъ въ жалкій крошечный дворъ, гдѣ кишѣло грязными дѣтьми.

— Она здѣсь у мистриссъ Стигзъ, сказало дитя.

Викарій понялъ, что его поджидали и привели къ мѣсту убѣжища той, которую онъ искалъ.

Глава XL.
ДОМЪ ТРОТТЕРА.

Викарій нашелъ Кэрри Брэтль въ задней комнатѣ квартиры мистриссъ Стигзъ въ верхнемъ этажѣ. Онъ узналъ, что со вчерашняго вечера, какъ она была тутъ — только наканунѣ вечеромъ ее прогнали изъ гостинницы Три честные человѣка — одинъ изъ мальчиковъ мистриссъ Стигзъ стоялъ насторожѣ въ переулкѣ.

— Я полагала, что вы ко мнѣ будете, сэръ, сказала Кэрри Брэтль.

— Какъ же не быть? Развѣ я не далъ слово? А гдѣ братъ?

Сэмъ ушелъ, какъ скоро ее помѣстилъ у мистриссъ Стигзъ, а куда, этого не могла сказать Кэрри. Онъ ее привезъ въ Салисбюри и пробылъ съ нею два дня въ гостинницѣ Три честные человѣка, въ это время они истратили послѣдокъ четырехъ фунтовъ. Тутъ поднялся гвалтъ. Нѣкоторые изъ посѣтителей таверны узнали бѣдную Кэрри или слышали о ея исторіи, и сказаны были нехорошія слова. Завязалась драка; Сэмъ поколотилъ нѣсколькихъ человѣкъ — пожалуй человѣкъ шесть, если Кэрри говорила правду. Она бѣжала изъ дома въ горькихъ слезахъ и спустя немного къ ней вышелъ Сэмъ въ крови, съ разсѣченною губою и подбитымъ глазомъ. Онъ повидимому зналъ немного женщину, жившую въ домѣ Троттера — ее самое или ея мужа — и тамъ нашелъ пріютъ для сестры, объяснивъ, что за нею придетъ пасторъ, заплатитъ за ея скромныя потребности и потомъ уведетъ ей съ собою. Кэрри предполагала, что братъ ея вернулся въ Лондонъ; онъ такъ былъ избитъ и изуродованъ въ дракѣ, что рѣшилъ не показываться мистеру Фенуикъ. Таковъ былъ разсказъ Кэрри и Фенуикъ ни на минуту не усомнился въ его правдивости.

— А теперь, Кэрри, что вы намѣрены дѣлать? спросилъ онъ.

Она подняла на него глаза, но не совсѣмъ, какъ бы опасаясь поднять ихъ такъ высоко — и молчала. Склонившись къ ней, онъ смотрѣлъ на нее пристально и думалъ, что ничего не видалъ жалче. А между тѣмъ она была прехорошенькая; лучше быть можетъ, чѣмъ въ то время, когда съ роскошными свѣтлыми кудрями и румяными щеками приходила въ церковь занимать свое мѣсто въ хорѣ пѣвчихъ. Теперь она была блѣдна и цвѣтъ кожи ея погрубѣлъ — отъ румянъ и бѣлилъ, отъ безсонныхъ ночей и дурной жизни — но ребенокъ превратился въ женщину и черты ея опредѣлились: онѣ стали еще плѣнительнѣе и около рта было выраженіе умоляющее, въ которомъ нужды не оказывалось въ ея счастливые дни въ Бёльгэмптонѣ. Онъ спросилъ что намѣрена она дѣлать. Но развѣ не была она тутъ по убѣжденію брата, узнать отъ него, что ей дѣлать? Развѣ онъ не далъ слово найти ей пріютъ, если она броситъ свой пагубный образъ жизни? Какъ могло быть, чтобъ она имѣла планъ для будущаго? Она не отвѣтила на слова, но опять попробовала взглянуть ему въ лицо — и не могла.

И онъ не имѣлъ никакого опредѣленнаго плана. Мысль поѣхать въ Стартёпъ, правда, приходила ему въ голову — поѣхать просить для нея подпоры богатаго старшаго брата. Но успѣхъ былъ такъ сомнителенъ, что онъ не рѣшался о немъ говорить бѣдной дѣвушкѣ.

— Трудно сказать, что вамъ дѣлать, сказалъ онъ.

— Очень трудно, сэрь.

Его сердце слишкомъ къ ней было мягко, чтобы онъ имѣлъ духъ предложить холодный и непривлекательный пріютъ исправительнаго дома. Какъ лицо духовное и какъ человѣкъ здравомыслящій, онъ зналъ, что помѣстить ее въ подобное учрежденіе было бы величайшею услугою, какую онъ могъ ей оказать. Но онъ этого сдѣлать не могъ. Онъ говорила себѣ для очищенія совѣсти, что она не приметъ подобнаго убѣжища ни подъ какимъ видомъ. Ему казалось, что онъ почти обѣщалъ не уговаривать ее поступить въ подобное мѣсто. Во всякомъ случггѣ, онъ не это имѣлъ въ виду, когда давалъ свое опрометчивое обѣщаніе ея брату, и хотя оно было опрометчиво, онъ тѣмъ не менѣе долженъ былъ его сдержать. Она очень была хороша и еще кротка, а онъ ее любилъ. Развѣ слѣдуетъ ставить ему въ вину, что онъ къ ней былъ сострадателенъ за ея миловидность и за то, что онъ любилъ ее ребенкомъ? Мы сознаться должны, что онъ былъ не правъ. Кривые пути въ этомъ мірѣ, если выпрямлены быть и могутъ, во всякомъ случаѣ должны этому подвергаться съ большою строгостью и справедливостью.

— Не можете ли вы остаться здѣсь день-другой?

— У меня нѣтъ денегъ, сэръ.

— Объ этомъ я позабочусь — на нѣсколько дней, понимаете. Я думалъ съѣздить къ вашему брату Джорджу.

— Къ моему брату Джорджу?

— Почему же нѣтъ? Развѣ онъ не былъ всегда къ вамъ добръ?

— Онъ никогда не былъ дуренъ, сэръ, только…

— Только что?

— Я-то была такая дурная, сэръ, что онъ едва ли захочетъ говорить со мною, или знать меня, или сдѣлать что-либо. У него жена.

— Но женщина не всегда становится жестокосердою, коль скоро она замужемъ. Кто-нибудь сжалится же надъ вами, Кэрри.

Она только покачала головою.

— Я скажу вашему брату, что это его долгъ, и если онъ человѣкъ честный, боящійся Бога, онъ это сдѣлаетъ.

— И мнѣ надо туда ѣхать?

— Если онъ васъ возметъ, конечно. Чего вы можете желать лучшаго? Вашъ отецъ ожесточенъ; хотя онъ васъ еще любитъ, онъ не можетъ забыть.

— Какъ можетъ кто-нибудь изъ нихъ забыть?

— Я сейчасъ поѣду въ Стартёпъ. Обратно я долженъ ѣхать на Салисбюри и сообщу вамъ отвѣтъ вашего брата.

Она опять покачала головою.

— Попытаться, Кэрри, надо во всякомъ случаѣ. Когда встрѣчается затрудненіе, его побороть нельзя сидя на мѣстѣ и проливая слезы. Я попрошу вашего брата; если же онъ откажется, я постараюсь придумать что-нибудь другое. Послѣ вашегэ отца и вашей матери онъ безспорно первый, къ кому слѣдуетъ обратиться для оказанія вамъ помощи.

Потомъ онъ ей много говорилъ о ея положеніи, прочелъ ей небольшую проповѣдь, на которую готовился, и былъ такъ суровъ, какъ это позволяли его натура и расположеніе къ ней; но говоря по истинѣ, выраженія его были довольно мягки. Онъ старался ей уяснить, что ей исхода не было изъ грязи, униженія и глубины омута, въ который она пала, иначе какъ чрезъ наказаніе тяжелой, трудовой жизни, въ которой она должна мириться съ тѣмъ, что занимаетъ мѣсто самое низкое. Онъ спросилъ, развѣ ей не могутъ быть не ненавистны позорь и гнусная нечестивость положенія, въ которомъ она находилась.

— Конечно нѣтъ, сэръ, отвѣтила она, все еще не поднимая на него совсѣмъ глаза.

Что ей было отвѣчать другое? Онъ желалъ бы вынудить у нея сильное и горячее слово раскаянія, искреннее обѣщаніе жить честно, усердный вызовъ переносить всѣ тягости, чтобы только спастись отъ повторенія прежнихъ бѣдствій. Но онъ зналъ, что ему нельзя ждать ни подобныхъ словъ, ни подобной восторженности, ни подобной энергіи. Онъ зналъ также, что не взирая на смиреніе, раскаяніе и горе этой дѣвушки въ настоящую минуту, нравъ ея и чувства не измѣнились. Помѣсти онъ ее въ исправительный домъ, она тамъ бы не осталась. Уговорись онъ съ мистриссъ Стигзъ — она въ своемъ родѣ казалась женщиною порядочною и трудолюбивою — относительно стола или помѣщенія, при обязательномъ для нея занятіи шитьемъ или тому подобнымъ — она бы не вошла въ эту колею. Переходъ отъ жизни, оживленной хотя лихорадочнымъ и мучительнымъ волненіемъ, къ жизни крайне непривлекательнаго честнаго труда, однообразной и безотрадной, едвали можетъ совершиться безъ содѣйствія стѣсняющаго присмотра. Еслибъ она могла быть принята въ домъ на мельницѣ и подвергнуться кроткому вліянію матери при ея надзорѣ, еще возможно было бы надѣяться на лучшее. А тутъ — да не пойметъ насъ читатель ошибочно — она была такая хорошенькая и могла опять стать такою веселою, онъ же былъ молодъ и ее любилъ, конечно онъ желалъ, по возможности, придать жизни ея пріятность. Ея первое паденіе пробудило въ немъ скорѣе жалость, чѣмъ отвращеніе. Онъ также охотно подержалъ бы въ рукахъ ея соблазнителя и не оставилъ ему на тѣлѣ живого мѣста, просто избилъ бы его до полусмерти, но это выпало на долю мельника и тотъ исполнилъ свое дѣло исправно. Оно едвали прилично и было для пастора. Что же касалось самой Кэрри, то думая о ней во время одинокихъ прогулокъ, онъ не разъ строилъ воздушные замки, въ которыхъ ея жизнь вовсе не была жизнью въ вретищѣ и покрывъ голову пепломъ. Онъ найдетъ для нея любящаго мужа, который зналъ бы, но простилъ ея грѣхъ, едвали заслуживающій названіе грѣха, и она превратится въ любящую жену съ любящими дѣтьми. Быть можетъ, онъ къ этому присовокуплялъ въ своихъ воздушныхъ замкахъ очаровательныя улыбки нѣжной признательности, которыми будетъ встрѣченъ самъ, когда посѣтитъ счастливую семью. Но онъ зналъ, что все это одни воздушные замки, и старался ихъ забыть, когда читалъ ей свою проповѣдь. Тѣмъ не менѣе, онъ былъ очень съ нею нѣженъ и обращался совсѣмъ не такъ, какъ бы это дѣлалъ съ некрасивою прихожанкою, которая учинила бы воровство.

— А теперь, Кэрри, заключилъ онъ: — я найму въ городѣ кабріолетъ и поѣду къ вашему брату. Проба — вещь возможная. Мнѣ одно ясно — что лучше для васъ было бы находиться въ своей семьѣ.

— Я также полагаю, сэръ; но не думаю, чтобы кто-нибудь изъ родныхъ согласился меня взять.

— Все же мы попробуемъ. А если васъ примутъ, помните, что вамъ не слѣдуетъ ѣсть даровой хлѣбъ. Вы должны быть готовы заработывать его себѣ трудомъ.

— Я не желаю лѣниться, сэръ.

Онъ пожалъ ей руку и призвалъ на нее благословеніе Божіе. Предъ уходомъ онъ еще оставилъ ей немного денегъ, чтобы расплатиться на первый случай съ мистриссъ Стигзъ.

— Я право не знаю, сэръ, изъ-за чего вы все это дѣлаете для такой, какъ я, сказала дѣвушка и залилась слезами.

Пасторъ ей не сказалъ, что дѣлалъ это за ея миловидность въ его глазахъ и, быть можетъ, самъ себѣ не отдавалъ въ этомъ отчета.

Онъ отправился въ гостинницу Уонтлійскій Драгунъ и тамъ досталъ кабріолетъ. Ему пришлось поспорить на постояломъ дворѣ, чтобы ему не давали съ собою кучера; но онъ этого добился наконецъ, такъ какъ питалъ опасеніе, чтобы человѣкъ, котораго съ нимъ отправятъ, не провѣдалъ чего-нибудь о цѣли его поѣздки. Онъ никогда не бывалъ на Стартёпской фермѣ, не имѣлъ почти никакого понятія о томъ, къ кому ѣхалъ теперь съ такимъ щекотливымъ порученіемъ, но онъ зналъ, что Джорджъ Брэтль человѣкъ зажиточный и что въ молодости онъ былъ добрымъ сыномъ. Его послѣднее свиданіе съ фермеромъ имѣло отношеніе къ дѣлу о поручительствѣ за Сэма, и въ этомъ случаѣ старшій братъ, при нѣкоторомъ убѣжденіи, исполнилъ то, о чемъ его просили. Джорджъ Брэтль жилъ хорошо, взявъ за женою, уроженкою Фордингбриджа, небольшія деньги и самъ получивъ съ мельницы кое-что, когда тамъ еще царствовало благоденствіе. Онъ платилъ ренту акуратно, никому не былъ долженъ и ходилъ въ церковь чрезъ воскресенье, не слѣдуя дурному примѣру отца въ дѣлѣ вѣры. Онъ былъ скуповатъ, невѣжественъ и самоувѣренъ, очень свѣдущъ насчетъ зернового хлѣба и того, какъ его молоть, съ нѣкоторымъ понятіемъ объ овцахъ и ихъ стрижкѣ, умѣя еще извлекать цѣнность десяти, одиннадцати шиллинговъ въ недѣлю изъ силъ работниковъ, но не зная почти ничего болѣе. Все это было извѣстно викарію, и несмотря на посѣщеніе церкви два раза въ мѣсяцъ, онъ ставилъ сына ниже отца; въ старомъ мельникѣ непреклонная твердость почти доходила до героизма. Съ человѣкомъ, подобнымъ Джорджу Брэтль, какъ могъ онъ надѣяться на успѣхъ, проповѣдуя доктрину истинно человѣколюбиваго милосердія? Но чувство долга ему было доступно и, кто знаетъ, не скажется ли въ немъ уваженіе къ родству? Онъ былъ хорошимъ сыномъ и относился съ чѣмъ-то въ родѣ благоговѣнія къ гнѣзду, изъ котораго происходилъ. Задача, предстоящая викарію, ему была не по душѣ, такъ какъ онъ опасался разочарованія, естественно при неудачѣ, но онъ не былъ таковъ, чтобы уклоняться отъ того, что разъ рѣшился исполнить, и бодро въѣхалъ на дворъ фермы, хотя видѣлъ фермера и жену его, стоящихъ у задняго крыльца ихъ дома.

Глава XLI.
СТАРТЕПСКАЯ ФЕРМА.

Фермеръ Брэтль, полный человѣкъ, лѣтъ около тридцати-восьми, однако на видъ десятью годами старше, подошелъ къ викарію и, приподнявъ шляпу, протянулъ ему потомъ руку для привѣтствія.

— Вотъ удовольствіе-то, мистеръ Фенуикъ, видѣть васъ въ Стартёпѣ! Это моя жена. Молли, ты не видала еще мистера Фенуикъ изъ Бёльгэмптона. Это нашъ викарій, котораго мать и Фэнни называютъ первѣйшимъ изъ всѣхъ пасторовъ въ Уильтширѣ.

Фенуикъ вышелъ изъ кабріолета и былъ введенъ въ обширную кухню, гдѣ ему оказала радушный пріемъ дородная фермерша. Онъ очень желалъ завести рѣчь о своемъ дѣлѣ съ однимъ братомъ Кэрри. Онъ это уже рѣшилъ, но мистриссъ Брэтль, значеніе которой въ домѣ по меньшей мѣрѣ равнялось значенію мужа, не оказывала расположенія дать ему на то случай. Она вполнѣ понимала, что мистеръ Фенуикъ пріѣхалъ изъ Бёльгэмптона не за тѣмъ, чтобы пожать руку ея мужу и сказать нѣсколько учтивостей. У него должно быть дѣло, и дѣло относящееся къ семьѣ Брэтлей. Старика Брэтль считали въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ; не посланный ли это занять у нихъ денегъ? Надо сказать, что мистриссъ Джорджъ Брэтль, рожденная Гёггинзъ, очень не желала, чтобы деньги Гёггинзовъ попали въ Бёльгэмптонъ. Итакъ, когда мистеръ Фенуикъ пригласилъ фермера выйти съ нимъ на минуту, мистриссъ Джорджъ Брэтль приняла видъ очень серьезный и отвела мужа въ сторону, чтобы шепнуть ему на ухо предостереженіе.

— Это все о мельницѣ, Джорджъ; не рѣшай ничего, не поговоривъ со мною.

Лицо Джорджа приняло выраженіе пасмурное, почти грустное. Между нимъ и дражайшею его половиною говорено было о дѣлахъ на мельницѣ.

— Я только-что видѣлся кой съ кѣмъ въ Салисбури, началъ викарій безъ предисловій, какъ скоро они прошли чрезъ задній дворъ и очутились въ загородкѣ для скирдъ.

— Въ Салисбури, мистеръ Фенуикъ? Развѣ это кто-нибудь, кого я знаю?

— Кого вы знаете хорошо, мистеръ Брэтль. Я видѣлъ вашу сестру Кэрри.

Опять на лицѣ фермера появилось то пасмурное выраженіе, которое походило на грусть; но онъ въ первую минуту не сказалъ ни слова.

— Бѣдное молодое созданіе! продолжалъ викарій. — Бѣдная, милая, несчастная дѣвушка!

— Она сама навлекла это на себя и на всѣхъ насъ, сказалъ фермеръ.

— Конечно, мой другъ. Безумное легкомысліе одной минуты погубило ее и навлекло на всѣхъ васъ страшное горе. Однако что-нибудь для нея сдѣлать надо — не правда ли?

Братъ молчалъ.

— Вы поможете, я увѣренъ, спасти ее отъ позорнаго униженія, до котораго она дойти должна, если никто ей не протянетъ руки помощи?

— Если нужны деньги, чтобы помѣстить ее въ одинъ изъ тѣхъ домовъ… началъ фермеръ.

— Не то, не то! перебилъ его Фенуикъ: — по-крайней-мѣрѣ, не теперь еще.

— Такъ что же нужно?

— Личную поддержку и дружбу человѣка къ ней расположеннаго. Вы любите вашу сестру, мистеръ Брэтль?

— Право не знаю, люблю ли, мистеръ Фенуикъ.

— Вы прежде ее любили и теперь не можете ее не жалѣть.

— Она сокрушила всѣхъ насъ. До нея не было никого между нами, кто бы не заслуживалъ уваженія, а теперь вотъ и Сэмъ. Впрочемъ, мальчикъ никогда не бываетъ такъ дуренъ, какъ дѣвушка.

Слѣдуетъ пояснить, что въ этомъ своемъ мнѣніи фермеръ Брэтль имѣлъ въ виду не столько пороки собственно представителей обоихъ половъ, сколько дѣйствіе этой порочности на близкихъ.

— И потому дѣвушкѣ надо оказывать болѣе помощи.

— Деньги я дамъ, мистеръ Фенуикъ, если это только не слишкомъ много.

— Нуженъ пріютъ для нея въ вашемъ домѣ.

— Здѣсь… на фермѣ?

— Здѣсь на фермѣ. Вашъ отецъ ее брать не хочетъ.

— Да и я не хочу. Впрочемъ, въ этомъ дѣлѣ не мнѣ рѣшать. Спросите жену и вы увидите что она вамъ скажетъ. Къ тому же, мистеръ Фенуикъ, это совсѣмъ безразсудно.

— Безразсудно помочь сестрѣ?

— Конечно, безразсудно. Хороша сестра! Кто ее просилъ сдѣлаться… я ужъ не скажу чѣмъ. Развѣ не довольно еще надѣлала она намъ горя и хлопотъ? Взять ее сюда! Да я такъ на нее взбѣшенъ, что не ручаюсь, какъ бы ее не поколотилъ. Зачѣмъ не могла она соблюсти себя и не навлекать безчестія на все семейство?

Однако, не взирая на эти сильныя выраженія, Фенуикъ исторгнулъ отъ него строгими словами о долгѣ брата, какъ христіанина, позволеніе предложить это мистриссъ Джорджъ Брэтль. Этимъ позволеніемъ онъ обязывался принять въ домъ сестру, если согласится его жена. Но позволеніе свое фермеръ заключилъ увѣреніемъ, что не далъ бы его, не будь онъ совершенно убѣжденъ, что жена и слышать не захочетъ о подобномъ дѣлѣ. Онъ отозвался о своей женѣ съ нѣкоторымъ страхомъ, когда Фенуикъ отъ него уходилъ для своего вторичнаго приступа.

— Она никогда не зналась съ подобными ей, говорилъ фермеръ, покачивая головою: — и я не увѣренъ, чтобы она чрезчуръ была учтива съ кѣмъ бы то ни было, кто ей намекнетъ на что-либо въ такомъ родѣ.

Не взирая на предостереженіе, Фенуикъ настоялъ на-своемъ. Когда онъ вернулся въ домъ, мистриссъ Джорджъ Брэтль уже прошла въ свою гостиную и кухня была предоставлена служанкѣ. Пасторъ послѣдовалъ за хозяйкою и увидалъ, что она во время его отсутствія дала себѣ трудъ надѣть для него чистый чепецъ. Онъ прямо приступилъ къ дѣлу.

— Мистриссъ Брэтль, сказалъ онъ: — мы съ вашимъ мужемъ толковали о бѣдной его сестрѣ Кэрри.

— Чѣмъ менѣе говорить о ей подобныхъ, тѣмъ лучше, я полагаю, отвѣтила фермерша.

— Я съ вами согласенъ. Когда бы она была помѣщена у людей надежныхъ и добрыхъ, то конечно чѣмъ менѣе о ней говорить, тѣмъ лучше. Она оставила своей прежній образъ жизни…

— Онѣ никогда не оставляютъ, перебила фермерша.

— Имъ рѣдко даютъ на то возможность. Бѣдная Кэрри въ настоящую минуту очень желаетъ быть помѣщена гдѣ-нибудь внѣ опасности.

— Если вы спрашиваете меня, мистеръ Фенуикъ, то признаюсь, я предпочла бы о ней не говорить. Она осрамила всѣхъ насъ, подлая тварь! Если вы желаете знать мое мнѣніе, мистеръ Фенуикъ, нѣтъ ничего, что бы для нея было слишкомъ дурно.

Фенуикъ, который, напротивъ того, былъ мнѣнія, что для его бѣдной кающейся ничего не могло быть достаточно хорошо, начиналъ испытывать раздраженіе противъ этой женщины. Конечно, онъ въ умѣ своемъ дѣлалъ сравненія свойствественныя всѣмъ намъ въ подобныхъ случаяхъ. Въ чемъ заключалась великая добродѣтель этой толстой, сытой, эгоистичной и невѣжественной женщины, чтобы она такъ поднимала носъ надъ несчастною сестрою? Развѣ не представлялось тутъ повтореніе возмутительнаго случая, когда фарисей благодарилъ Господа за то, что онъ не таковъ, какъ мытарь, а между тѣмъ мытарь былъ на пути спасенія?

— Вы же вѣрно пожелали бы ее спасти, еслибъ это оказалось возможно, сказалъ викаріи.

— Насчетъ спасенія я не знаю, но если ей подобныя должны быть наравнѣ съ тѣми, которыя всегда вели себя скромно, я право не знаю послѣ того, кто бы не могъ быть спасенъ.

— Вы никогда не читали про Марію Магдалину, мистриссъ Брэтль?

— Читала, мистеръ Фенуикъ. У нея, быть можетъ, не было ни отца, ни братьевъ, ни сестеръ, ни невѣстокъ, которыхъ бы сокрушила ея гнусность, падая на нихъ. Быть можетъ, у нея и крыши не было надъ головою предъ тѣмъ, какъ она начала эту жизнь. Про это я ничего не знаю.

— Такъ всеблагое милосердіе Спасителя не было бы достаточно велико для подобнаго грѣха?

Викарій произнесъ это съ намѣренною ироніею, но его иронія для мистриссъ Брэтль пропала даромъ.

— Тѣ времена и теперь — это не одно и то же, мистеръ Фенуикъ. Теперь и Спасителя нѣтъ между нами, чтобы сказать, кто можетъ быть Маріею Магдалиною, кто нѣтъ. Что касается Кэрри Брэтль, то какъ она постлала себѣ, такъ и лежи. Мы въ это не вмѣшиваемся.

Тѣмъ не менѣе Фенуикъ рѣшилъ, что сдѣлаетъ свое предложеніе. Было очевидно, что онъ Кэрри этимъ пользы не принесетъ, но ему казалось наслажденіемъ дать почувствовать этой праведницѣ въ собственныхъ глазахъ ея долгъ, какъ понималъ его онъ.

— Моя мысль вотъ какая — что вамъ бы слѣдовало ее взять сюда и стараться оградить отъ возврата къ гибельному образу жизни.

— Взять ее сюда? вскричала фермерша.

— Да, сюда. Кто ей ближе, какъ братъ?

— Этого не будетъ съ моего вѣдома, мистеръ Фенуикъ, и если вы про это говорили мужу, то пріѣхали не за дѣломъ, доложу я вамъ. Каждый знаетъ про себя, какъ ему устроиваться насчетъ подобныхъ вещей въ своемъ домѣ, мистеръ Фенуикъ. Посторонніе обыкновенно о подобныхъ вещахъ не упоминаютъ, мистеръ Фенуикъ. Вы, можетъ быть, не знаете, мистеръ Фенуикъ, что у насъ самихъ есть дѣвочки на возрастѣ. Взять ее сюда въ Стартёпъ! Я могу себѣ представить!

— Но, мистриссъ Брэтль…

— Отстаньте съ вашими мистриссъ Брэтль, мистеръ Фенуикъ; я подобнаго обращенія съ собою не потерплю. Да еще доложу вамъ, что не совсѣмъ-то прилично для васъ, какъ пастора и молодого человѣка вдобавокъ, пріѣзжать въ домъ порядочный говорить о такой, какъ она.

— Что-жъ вы хотите, чтобы она умерла съ голода во рву?

— Тутъ рѣчи нѣтъ объ умираніи съ голоду. Такія какъ она съ голоду не мрутъ. Пока онѣ могутъ вести эту жизнь, онѣ ѣдятъ и пьютъ всласть, даже слишкомъ. Для нихъ есть тюрьмы, пусть идутъ туда, если каются. Но онѣ никогда этого не сдѣлаютъ, пока кто-нибудь на нихъ еще обращаетъ вниманіе; а когда все кончено, онѣ становятся воровками и таскаютъ изъ кармановъ.

— И вы ничего не сдѣлаете, чтобы спасти сестру вашего мужа отъ подобной участи?

— Очень ей нужно быть сестрою честнаго человѣка! Подумайте о томъ, что она сдѣлала моимъ дѣтямъ, которымъ иначе не за кого было бы краснѣть. Никогда еще кто-нибудь изъ Гёггинзовъ не былъ дурного поведенія — то-есть изъ женщинъ, прибавила мистриссъ Джорджъ Брэтль, вспомнивъ подвиги нѣкоего дяди-пьяницы, который попалъ въ большіе тиски по дѣлу о лошадиномъ мясѣ. — А теперь, мистеръ Фенуикъ, позвольте мнѣ васъ просить не говорить болѣе ни слова о ней. О подобныхъ тваряхъ я знать не хочу. Я въ жизнь съ ними не говаривала и, конечно, не начну подъ собственною крышею. Всякій знаетъ, что прилично дѣлать, безъ того, чтобы это ему предписывалъ пасторъ. Прошу извиненія, если осмѣлилась вамъ это сказать. Мое почтеніе, мистеръ Фенуикъ.

Фермеръ стоялъ на дворѣ возлѣ своего кабріолета.

— Она не согласилась съ вами, мистеръ Фенуикъ?

— Не совсѣмъ, мистеръ Брэтль.

— Я зналъ, что она не согласится. Говоря по правдѣ, мистеръ Фенуикъ, съ дѣвушками, которыя сбиваются такимъ образомъ съ пути, бываетъ какъ съ больными животными: на нихъ тотчасъ нападаютъ всѣ здоровыя. Это и хорошо. Онѣ знаютъ заранѣе и это удерживаетъ ихъ на прямомъ пути.

— Не удержало однако бѣдной Кэрри.

— И она должна за то страдать, какъ должны всѣ мы. Однако, мистеръ Фенуикъ, на сколько могутъ принести пользу фунтовъ десять, пятнадцать…

Въ своемъ негодованіи, викарій отвергнулъ предложеніе денегъ и проѣхалъ обратный путь въ Салисбури съ сердцемъ, преисполненнымъ горя отъ жестокосердія свѣта. Женщина говорила ему только то, что сказалъ ей свѣтъ — свѣтъ гораздо лучше знающій какъ поступать съ заблудшею грѣшницею, чѣмъ Спаситель, когда Онъ былъ на землѣ.

Съ грустною этою вѣстью явился онъ къ мистриссъ Стигзъ и уговорился съ нею относительно помѣщенія и стола Кэрри, по-крайней-мѣрѣ, недѣли на двѣ. Онъ много прочелъ наставленій молодой дѣвушкѣ объ употребленіи ея времени. Онъ пришлетъ ей книги, а между тѣмъ она должна прилежно шить для семейства Стигзъ. Кромѣ того, онъ просилъ ее ежедневно посѣщать богослуженіе въ соборѣ. При этомъ онъ не столько имѣлъ въ виду необходимость для нея присутствовать при общественномъ богослуженіи, сколько то, что это наполнитъ полезно часть ея дня. Прощаясь съ нимъ, Кэрри говорила очень немного. Да, она остается у мистриссъ Стигзъ — вотъ все, что она сказала.

Глава XLII.
МИСТЕРЪ КУИКЕНГЭМЪ.

Въ четвергъ на страстной недѣлѣ, что пришлось 6 апрѣля, мистеръ и мистриссъ Куикенгэмъ пріѣхали въ Бёльгэмптонскій пасторатъ. Стряпчій вознамѣрился имѣть продолжительный отдыхъ — цѣлыхъ четыре дня — и воротиться въ Лондонъ въ слѣдующій вторникъ, а мистриссъ Куикенгэмъ намѣревалась провести очень счастливое время съ сестрою.

— Такъ пріятно вытащить его изъ города, хоть только на два дня! сказала мистриссъ Куикенгэмъ: — и мнѣ кажется, на этотъ разъ онъ бѣжалъ, не забравъ съ собою никакихъ бумагъ.

Мистриссъ Фенуикъ, какъ бы извиняясь, объяснила сестрѣ, что она особенно желаетъ узнать мнѣніе своего зятя объ одномъ юридическомъ вопросѣ.

— Это будетъ для него праздничной работой, сказала заботливая жена адвоката: — онъ очень это любитъ; ему вредно читать эти противныя бумаги при газовомъ свѣтѣ. Я не тревожилась бы, какъ много ни говорилъ бы онъ, и даже писалъ, еслибы не это утомительное чтеніе. Разумѣется, у него есть теперь помощники, но я не нахожу, чтобы это составляло большую разницу. Онъ каждую ночь читаетъ страницу за страницей, и хотя постоянно говоритъ, что сейчасъ придетъ, онъ никогда не ложится въ постель прежде двухъ или трехъ часовъ.

Мистриссъ Куикенгэмъ была четырьмя годами старѣе сестры, а Куикенгэмъ двѣнадцатью годами старѣе своей жены. Слѣдовательно, адвокатъ былъ значительно старше пастора. Послѣ обычныхъ лѣтъ трудной и почти вовсе не прибыльной борьбы, онъ достигъ положенія, въ которомъ доходъ его былъ очень великъ, а труды нескончаемы. Съ того времени, какъ онъ началъ имѣть предъ глазами нѣкоторое понятіе о своей будущей карьерѣ, онъ постоянно трудился для извѣстной цѣли, трудился успѣшно, а между тѣмъ все не приближался къ желаемому предмету. По выходѣ изъ школы онъ желалъ стипендіи университетской, потомъ, по достиженіи этого, это былъ только шагъ къ его жизни въ Лондонѣ. Его первое дѣло, какъ онъ ни желалъ его, не внушило ему искренняго удовольствія. Какъ только онъ получилъ его, это сдѣлалось концомъ лѣстницы, уже исчезнувшей изъ глазъ. Такъ было всю его жизнь, когда онъ поднимался вверхъ, занимаясь дѣлами, взявъ жену, сдѣлавшись отцомъ многихъ дѣтей. Всегда предъ нимъ было что-то, чтобъ сдѣлать его счастливымъ, когда онъ этого достигнетъ. Шлафрокъ онъ носилъ шелковый, доходъ имѣлъ даже больше чѣмъ желалъ, но ему хотѣлось засѣдать въ судѣ и. по-крайней мѣрѣ, вечера проводить для собственнаго удовольствія. Онъ теперь твердо вѣрилъ, что это было предметомъ его постояннаго честолюбія, хотя еслибы онъ могъ вспомнить мысли, занимавшія его въ молодости, онъ нашелъ бы, что въ раннее время его судебныхъ занятій молчаливая, тяжелая, мрачная торжественность судьи казалась ему ничѣмъ въ сравненіи съ блестящей смѣлостью успѣшнаго адвоката. Онъ испробовалъ одно и, вѣроятно, могъ скоро испробовать другое. А когда наступитъ это время, и Куикенгэмъ будетъ занимать почетное мѣсто въ новомъ судѣ, проводя длинные, длинные часы въ скучномъ занятіи добросовѣстнаго, тягостнаго слушанія, тогда онъ будетъ ожидать счастливой свободы отставки, когда всѣ его часы будутъ принадлежать ему. А потомъ, когда настанутъ свободные часы, а съ ними недуги, принесенные годами и трудами, мысли его обратятся къ тому вѣчному покою, въ которомъ плата, жалованье, почести, достоинства, жена и дѣти со всѣми радостями успѣха сольются для него въ одну полную амальгаму, которую онъ назоветъ небомъ. Пока онъ пріѣхалъ въ Бёльгэмптонъ повеселиться четыре дня — если онъ могъ быть веселъ безъ своихъ дѣловыхъ бумагъ.

Куикенгэмъ былъ высокій, худощавый мужчина, съ пылкими сѣрыми глазами и съ длиннымъ носомъ. Враги его въ судѣ имѣли привычку говорить, что жена его вѣшала ему на носъ чайникъ, для того, чтобы безполезный жаръ, выходившій изъ его рта, не пропалъ напрасно. Волосы его уже начинали сѣдѣть, а относительно бакенбардовъ его тяжелая, нетерпѣливая рука почти срѣзала совсѣмъ единственное украшеніе на его лицѣ. Это былъ человѣкъ не позволявшій себѣ тратить время ни на что, кромѣ своего дѣла; обѣдалъ онъ такъ, какъ будто сберечь нѣсколько минутъ было дѣломъ жизненной важности, одѣвался и раздѣвался съ быстротою желѣзной дороги, даже ходилъ быстрыми, горячими шагами, какъ будто цѣлый свѣтъ около него шелъ слишкомъ медленно. Онъ былъ близорукъ и натыкался на все въ своей безполезной торопливости, сдирая кожу съ колѣней, разбивая множество вещей, но не заботясь о своихъ страданіяхъ, тѣлесныхъ и денежныхъ, такъ что жена не напоминала ему объ его неловкости. Онъ былъ неопрятенъ, проливалъ супъ на жилетъ, обливался чаемъ, пальцы его всегда были запачканы чернилами и имѣлъ прискорбную привычку класть куда не слѣдуетъ бумаги самыя нужныя для него. Онъ кричалъ на слугъ, чтобы они отыскали ему его вещь, а потомъ бранилъ ихъ, зачѣмъ они ищутъ. Но оставшись одинъ, онъ всегда бранилъ себя за свои проступки. Это былъ добросовѣстный, трудолюбивый дружелюбный человѣкъ, но съ нимъ трудно было имѣть дѣло; онъ былъ запальчиваго характера, часто терялъ терпѣніе при видѣ того, что ошибочно считалъ глупостью, никогда не сознавался себѣ, что онъ не правъ, всегда стремился къ истинѣ, но часто не видѣлъ ее, тревожился изъ-за бездѣлицы и мало думалъ объ успѣхѣ, когда достигалъ его. Таковъ былъ Куикенгэмъ; этого человѣка всѣ его враги и многіе друзья нѣсколько боялись. Мистриссъ Фенуикъ увѣряла себя, что очень его боится, а нашъ викарій, хотя не сознавался въ этомъ, всегда нѣсколько остерегался, когда у него бывалъ этотъ знаменитый адвокатъ.

Какимъ образомъ случилось, что Чэмберлэнъ не былъ приглашенъ участвовать въ соборной службѣ на страстной недѣлѣ, объяснить здѣсь нельзя, но это фактъ, что когда Куикенгэмъ пріѣхалъ въ Бёльгэмптонъ, Чэмберлэнъ находился въ Бирючинахъ. Онъ пріѣхалъ въ началѣ недѣли, какъ предполагалъ Фенуикъ, съ надеждой уговорить своего племянника нѣсколько образумиться относительно Мэри Лаутеръ, но, по нехристіанскимъ воззрѣніямъ мистриссъ Фенуикъ, съ цѣлью избавиться отъ продолжительной церковной службы на Святой недѣлѣ, и долженъ былъ воротиться въ Салисбури въ субботу. Поэтому его пригласили обѣдать съ Куикенгэмомъ въ четвергъ. Въ своемъ городѣ и между своими сосѣдями онъ счелъ бы неприличнымъ обѣдать въ гостяхъ на страстной недѣлѣ; но, какъ онъ объяснилъ Фенуику, въ деревенскомъ приходѣ это было совсѣмъ другое.

Куикенгэмъ пріѣхалъ за два часа до обѣда и его сейчасъ повели смотрѣть на противное зданіе, между тѣмъ какъ мистриссъ Фенуикъ, никогда не ходившая смотрѣть на него, описывала всѣ его ужасы своей сестрѣ въ неприступныхъ предѣлахъ своей гостиной.

— Это прежде было общею землею? спросилъ Куикенгэмъ.

— Я право не знаю, что такое общая земля, отвѣчалъ викарій. — Здѣсь обыкновенно играли дѣти, а когда выростала трава, то сосѣднія коровы съѣдали ее.

— Никогда не было объявлено, что эта земля отдается въ наймы для строенія?

— О, нѣтъ! Лордъ Траубриджъ никогда не дѣлалъ ничего подобнаго.

— Конечно, сказалъ адвокатъ: — конечно.

Онъ обошелъ кругомъ этого мѣста, какъ будто такимъ образомъ могъ что-нибудь узнать. Потомъ поднялъ глаза на строеніе, засунувъ руки въ карманы и повернувъ голову на бокъ.

— Была сдѣлана дарственная запись или что-нибудь въ этомъ родѣ?

Викарій объявилъ, что онъ совсѣмъ ме знаетъ, что было сдѣлано между управляющимъ маркиза и тѣми, кому поручено было строеніе капеллы.

— Должно быть ничего, сказалъ Куикенгэмъ: — они такъ торопились наказать васъ, что обошлись словеснымъ позволеніемъ. Какъ велика эта земля?

— Говорятъ, сорокъ-двѣ десятины.

— Вы вымѣривали когда-нибудь?

— Никогда. Для меня не составитъ никакой разницы сорокъ-двѣ или сорокъ-три десятины.

— А! можетъ быть, сказалъ адвокатъ: — давно мнѣ не приходилось смотрѣть на такой отвратительный предметъ, но не слѣдуетъ называть это непріятностью.

— Разумѣется. Джэнетъ очень горячится, а я рѣшился проглотить. Какой вредъ можетъ это сдѣлать мнѣ?

— Это оскорбленіе — больше ничего.

— Но если я могу показать, что не принимаю это за оскорбленіе, тогда оскорбленіе не будетъ значить ничего. Разумѣется, народъ знаетъ, что ихъ помѣщикъ хочетъ мнѣ досадить.

— Именно.

— И одно время они будутъ мнѣ досаждать, потому что досаждаетъ онъ. Разумѣемся, это непріятно. Это подавляетъ вліяніе и въ нѣкоторой степени распространяетъ расколъ, вредный для церкви. Мужчины и женщины будутъ ходить сюда только потому, что лордъ Траубриджъ покровительствуетъ этому зданію. Я знаю все это и это раздражаетъ меня, а все-таки будетъ лучше проглотить.

— Кто самый старый человѣкъ въ этомъ приходѣ? спросилъ Куикенгэмъ: — самый старый, но еще въ полномъ умѣ?

Пасторъ подумалъ, а потомъ сказалъ, что по его мнѣнію Брэтль, мельникъ, самый старый и способный помнить и пересказывать, что помнитъ онъ.

— А сколько ему лѣтъ?

Фенуикъ сказалъ, что мельнику должно быть между шестидесятью и семидесятью, и что онъ жилъ въ Бёльгэмптонѣ всю жизнь.

— Ходитъ онъ въ церковь? спросилъ стряпчій.

На это викарій принужденъ былъ отвѣтить, что къ его величайшему сожалѣнію старикъ Брэтль никогда не бываетъ въ церкви.

— Такъ я пойду повидаться съ нимъ завтра во время утренней службы, сказалъ адвокатъ.

Викарій приподнялъ брови, но не сказалъ ничего о томъ, что мистеру Куикенгэму самому было бы прилично быть въ церкви въ великую пятницу.

— Можно что-нибудь сдѣлать, Ричардъ? спросила мистриссъ Фенуикъ своего зятя.

— Да, конечно, что-нибудь сдѣлать можно.

— Въ-самомъ-дѣлѣ можно? Я такъ рада. то же можно сдѣлать?

— Вы можете съ этимъ помириться.

— Вотъ именно чего я рѣшилась не дѣлать. Это малодушно, я такъ и говорю Фрэнку. Я никогда не захотѣла.бы сдѣлать имъ вредъ, пока они обращались съ нами хорошо, но теперь они враги, и я буду смотрѣть на нихъ какъ на враговъ; я сочла бы себя обезславленной, еслибъ мнѣ пришлось сидѣть въ присутствіи маркиза Траубриджъ, право такъ.

— Вы легко можете это уладить, оставаясь на ногахъ, когда встрѣтитесь съ нимъ, сказалъ Куикенгэмъ.

Куикенгэмъ любилъ иногда пошутить, но знавшіе его замѣчали, что онъ шутилъ только тогда, когда хотѣлъ что-нибудь скрыть. Жена, услыхавшая его остроту, убѣдилась совершенно, что у него въ головѣ есть какой-то планъ на счетъ капеллы.

Въ половинѣ седьмого пришли Чэмберлэнъ и его племянникъ. Разговоръ о капеллѣ все продолжался и каноникъ салисбурійскій выказалъ большое краснорѣчіе и ученость также по этому поводу. Краснорѣчіе его блистало, когда дамы были еще въ комнатѣ, но ученость его обнаружилась болѣе, когда онѣ ушли. Онъ ясно выражалъ свое мнѣніе, что маркизъ имѣлъ на своей сторонѣ законъ, отдавъ землю для этой цѣли, даже еслибы можно было показать, что онъ просто владѣлецъ этого помѣстья, а не этого мѣста, въ томъ отношеніи, что можетъ дѣлать съ нимъ что хочетъ. Чэмберлэнъ выразилъ свое мнѣніе, что хотя самъ онъ можетъ думать иначе, но всѣ будутъ считать пользой для общины, чтобы капелла была выстроена, и ни въ одномъ судѣ нельзя будетъ добиться запрещенія противъ этого зданія.

— Но онъ не могъ дать позволенія выстроить его на землѣ другого человѣка, сказалъ адвокатъ.

— Здѣсь не можетъ быть и рѣчи о землѣ другого человѣка, сказалъ каноникъ.

— Я въ этомъ не увѣренъ, продолжалъ Куикенгэмъ. — Можетъ быть, эта земля не одного человѣка, но если она принадлежитъ десяти или двадцати, то это одно и тоже.

— Но тогда будетъ процесъ, сказалъ викарій.

— Можетъ быть, дойдетъ до этого, отвѣтилъ адвокатъ.

— Я увѣренъ, что вамъ не на что будетъ опереться, сказалъ каноникъ.

— Я вовсе этого не вижу, вмѣшался Джильморъ. — Если земля принадлежитъ приходу, маркизъ Траубриджъ не можетъ отдать его одной части прихожанъ только оттого, что онъ владѣлецъ помѣстья.

— Для такой цѣли, мнѣ кажется, можетъ, сказалъ Чэмберлэнъ.

— А я знаю навѣрно, что не можетъ, сказалъ Куикенгэмъ. — Все-таки можетъ быть будетъ трудно доказать, что онъ не имѣетъ права, а пока капелла стоитъ, какъ совершившійся фактъ. Если земля была куплена, а покупателямъ нуженъ былъ документъ, маркизъ никогда не получилъ бы за нее денегъ.

— Нѣръ никакого сомнѣнія, что это очень неблагородно, сказалъ лордъ Чэмберлэнъ.

— Въ этомъ, я боюсь, не могу вамъ помочь, сказалъ Куикэнгэмъ: — въ Англіи и законъ опредѣленъ не очень вѣрно, а благородное обращеніе совсѣмъ неопредѣлено.

— Мнѣ не нужно помощи ни отъ кого въ этомъ отношеніи, сказалъ Чэмберлэнъ, которому не очень нравился Куикенгэмъ.

— Навѣрно не нужно, сказалъ Куикенгэмъ: — а между тѣмъ этотъ вопросъ можетъ быть спорный. Человѣкъ можетъ дѣлать что хочетъ съ своей собственностью и нельзя его назвать неблагороднымъ оттого, что онъ отдаетъ ее тому, кто вамъ не нравится.

— Я знаю, что мы всѣ объ этомъ думаемъ въ Салисбури, сказалъ Чэмберлэнъ.

— Можетъ быть, вы чрезмѣрно строги въ Салисбури, сказалъ Куикенгэмъ.

Въ пасторатѣ ни о чемъ другомъ не разсуждали и ни о чемъ другомъ не думали. Для открытія новой капеллы было назначено первое іюня, а былъ уже апрѣль. Фенуикъ былъ такого мнѣнія, что если Пёдльгэмъ начнетъ служить въ этомъ зданіи, то служба должна продолжаться. Пока дѣло еще не кончено, то это можетъ быть слѣдовало бы остановить; но остановить нельзя, когда полный приливъ методистскаго краснорѣчія начнется изливаться съ новой каѳедры. Тогда это сдѣлаетъ этотъ домъ Божіимъ — хотя не освѣщеннымъ — и такимъ онъ долженъ остаться. Теперь ему опротивѣла эта непріятность и онъ желалъ ее прекратить. Затѣвать съ маркизомъ процесъ онъ и думать не хотѣлъ. Приходъ онъ получилъ отъ коллегіи и счелъ нужнымъ дать знать сент-джонскому стипендіату, что дѣлается; но было ясно, что коллегія ни вмѣшиваться, ни тратитъ денегъ не станетъ въ дѣлѣ, которое, хотя приходское, не относится къ ихъ собственности въ приходѣ. Не коллегіи дѣло, хоть она владѣетъ приходомъ, освѣдомляться, принадлежитъ ли земля маркизу Траубриджъ или всему приходу, хотя викарій, безъ сомнѣнія, какъ одинъ изъ жителей этого мѣста, можетъ поднять вопросъ по закону, если найдетъ деньги и поводъ, на который можетъ опереться. Его старый пріятель стипендіатъ отвѣчалъ ему шутливымъ письмомъ, совѣтуя вложить побольше огня въ свои проповѣди и такимъ образомъ уничтожить своего врага.

— Мнѣ такъ опротивѣла эта капелла, сказалъ викарій своей женѣ въ эту ночь: — что я желалъ бы, чтобъ о ней никогда не упоминалось въ этомъ домѣ.

— Тебѣ не можетъ она быть такъ противна, какъ мнѣ, отвѣтила ему жена.

— Я хочу сказать, что мнѣ противно говорить о ней. Она тутъ, надо же съ этимъ помириться, какъ говоритъ Куикенгэмъ.

— Ты не можешь ожидать сочувствія отъ Ричарда.

— Мнѣ не нужно сочувствіе. Мнѣ нужно просто молчаніе. Еслибъ ты рѣшилась примириться съ этимъ и переносить — какъ переносила морозъ, когда кусты померзли, или, какъ все непріятное, но неизбѣжное, непріятное чувство тотчасъ исчезло бы. О неизбѣжномъ горевать нельзя.

— Но надо удостовѣриться, что это неизбѣжно.

— Она стоитъ и мы ничѣмъ не можемъ этого остановить.

— Шарлотта говоритъ, что у Ричарда непремѣнно есть что-то въ головѣ. Хотя онъ не сочувствуетъ, онъ будетъ думать и сражаться.

— И раззоритъ насъ, сказалъ мужъ. — Онъ воображаетъ, что земля эта можетъ быть общая, а не частная собственность.

— Когда такъ, разумѣется, капелла не имѣетъ права находиться тутъ.

— Но кто ее перенесетъ? А если я успѣю это сдѣлать, что скажутъ обо мнѣ, если я срою мѣсто божественной службы такимъ образомъ?

— Кто можетъ сказать что-нибудь противъ тебя, Фрэнкъ?

— Дѣло въ томъ, что мой врагъ здѣсь маркизъ Траубриджъ, а не капелла или Пёдльгэмъ. Я отдалъ бы это мѣсто подъ капеллу, еслибъ оно было нужно и еслибъ я имѣлъ на это власть. Мнѣ досадно, потому что лордъ Траубриджъ знаетъ, что онъ одержалъ надо мною верхъ. Еслибъ я успѣлъ довести себя до того, чтобы чувствовать — и тебя также — что это не хорошо и не дурно, то я не досадовалъ бы болѣе. Лордъ Траубриджъ не можетъ тронуть меня, а еслибъ и могъ, то я не думаю, чтобы онъ захотѣлъ.

— Я знаю, что онъ захотѣлъ бы.

— Нѣтъ, душа моя. Еслибъ онъ вдругъ получилъ власть выгнать меня изъ прихода, я не думаю, чтобы онъ это сдѣлалъ — точно также, какъ я не захотѣлъ бы выгнать его изъ помѣстья. Люди позволяютъ себѣ маленькія несправедливости, но они не довольно злы для несправедливостей большихъ. Душа моя, ты сдѣлаешь мнѣ большое одолженіе — величайшее одолженіе — если бросишь всю наружную и на сколько возможно всю внутреннюю непріязненность къ капеллѣ.

— О, Фрэнкъ!

— Я прошу объ этомъ, какъ о величайшемъ одолженіи — для моего душевнаго спокойствія.

— Разумѣется, я это сдѣлаю.

— Вотъ это хорошо, моя дорогая! Теперь это не будетъ больше меня огорчать. Какъ! глупая куча известки и кирпича, назначенная для хорошей цѣли — и какъ подумаешь, что я сдѣлался несчастнымъ потому, что эта хорошая цѣль приводится въ исполненіе возлѣ моихъ воротъ! Будь это даже въ моей столовой, я долженъ былъ бы переносить безъ огорченія.

— Постараюсь забыть, сказала его жена.

На слѣдующее утро, въ великую пятницу, она пошла въ церковь мимо воротъ, для того, чтобы дать доказательство своего намѣренія сдержать обѣщаніе, данное мужу. Мужъ шелъ впереди нея; проходя, она оглянулась на сестру, задрожала и вздернула кверху носъ; но это было невольно.

Между тѣмъ Куикенгэмъ приготовлялся отправиться на мельницу. Подобныя справки болѣе подходили къ его понятіямъ объ отдыхѣ, чѣмъ просидѣть два часа у обѣдни. Въ Свѣтлое воскресенье онъ сдѣлаетъ эту жертву — если только головная боль или нетерпящія отлагательства письма изъ Лондона не спасутъ его отъ этой необходимости. Дома Куикенгэмъ ходилъ въ церковь какъ можно рѣже, только для того, чтобы спасти себя отъ обвиненія въ небреженіи. Можетъ быть, онъ стоялъ наравнѣ съ Джорджемъ Брэтль по своему религіозному усердію.

Куикенгэмъ разспросилъ о дорогѣ и пошелъ по тропинкѣ къ мельницѣ вдоль рѣки. Онъ шелъ быстро, вдыхая носомъ воздухъ, какъ будто было очевидной обязанностью теперь, когда онъ находился въ деревнѣ, освѣжить вполнѣ свои легкія. Онъ не много смотрѣлъ дорогою на текущую рѣку, на развертывающіяся почки на деревьяхъ и изгородяхъ. Когда онъ встрѣтилъ крестьянина, онъ разсмотрѣлъ его и впослѣдствіи могъ бы описать очень акуратно, какъ онъ былъ одѣтъ, и улыбнулся, примѣтивъ молодую чету, которая не нашла необходимымъ увеличить разстояніе между собой по причинѣ его присутствія. Эти вещи онъ видѣлъ, но ручей, изгородь, чириканье птицъ не значили для него ничего.

Дорогою онъ встрѣтилъ мистриссъ Брэтль, отправлявшуюся въ церковь. Онъ не зналъ мистриссъ Брэтль и не говорилъ съ нею, но вполнѣ былъ увѣренъ, что она жена мельника. На мосту, раздѣлявшемъ домъ отъ мельницы, стоялъ съ трубкою во рту и засунувъ руки въ карманы старикъ Брэтль, говорившій въ эту минуту что-то съ своею дочерью Фэнни, которая стояла позади него. Но она ушла, какъ только увидала незнакомца, а мельникъ остался на своемъ мѣстѣ, ожидая, чтобы къ нему подошли, и подозрительно держа руки въ карманахъ, какъ будто рѣшился, что его не заставятъ вынуть ихъ для дружескаго привѣтствія. Адвокатъ назвалъ его по имени, тогда мельникъ дотронулся до своей шляпы и сейчасъ же засунулъ опять руку въ карманъ, какъ только исполнилъ эту церемонію. Куикенгэмъ объяснилъ, что онъ пришелъ изъ пастората, что онъ своякъ Фенуика и адвокатъ — на каждое изъ этихъ заявленій старикъ Брэтль слегка выставлялъ впередъ подбородокъ, какъ способъ принимать эти свѣдѣнія нѣсколько лучше, чѣмъ рѣшительная невѣжливость. Въ настоящую минуту Фенуикъ былъ у него въ немилости и онъ не былъ расположенъ открывать свое сердце гостямъ изъ пастората. Куикенгэмъ тотчасъ принялся за дѣло.

— Вы знаете, капеллу, которая строится напротивъ воротъ пастората, мистеръ Брэтль?

Брэтль отвѣчалъ, что онъ слышалъ объ этой капеллѣ, но до-сихъ-поръ еще не видалъ.

— Неужели? но вы помните это мѣсто?

Да — мельникъ помнилъ мѣсто очень хорошо. Ребенкомъ и взрослымъ онъ зналъ его шестьдесятъ лѣтъ. Онъ находилъ, очень хорошимъ, что этотъ клочокъ земли наконецъ употребленъ для полезной цѣли.

— Можетъ быть, вы правы, сказалъ адвокатъ.

— Оно не было полезно — никому — больше сорока лѣтъ, сказалъ мельникъ.

— А прежде какъ оно употреблялось?

— Пасторъ, тогда бывшій въ Бёльгэмптонѣ, держалъ тамъ овецъ.

— А! — такъ. И кормилъ ихъ на этой землѣ?

Мельникъ кивнулъ головой.

— Это былъ викарій предъ мистеромъ Фенуикъ? спросилъ адвокатъ.

— Нѣтъ. То былъ мистеръ Брэндонъ, который совсѣмъ здѣсь не жилъ; у него былъ пасторъ жившій въ Глэстонѣ. Онъ занялъ мѣсто послѣ пастора Столбонса.

— Такъ это пасторъ Столбопсъ держалъ овецъ?

— Еще былъ мистеръ Трипеуэй, бывшій пасторомъ за тридцать лѣтъ до Фенуика. Онъ умеръ въ пасторатѣ.

— Онъ овецъ не держалъ?

— Нѣтъ, я не слыхалъ. У него не было ни дѣтей, ни жены. Но онъ быль хорошій человѣкъ; онъ не вмѣшивался въ чужія дѣла.

— Но пасторъ Столбонсъ былъ фермеръ?

— Да, да. Въ то время пасторы не считали унизительнымъ заниматься фермерствомъ. Я былъ крохотнымъ мальчишкой, а помню его. Онъ носилъ парикъ и старые черные штиблеты, и зналъ что его, что чужое лучше любого пастора въ Уильдширѣ. Тогда пасторамъ давалась земля и пасторы ее брали.

— Но эти овцы принадлежали ему?

— А кому же?

— Онѣ были у него за оградой?

— Кажется, ихъ пасъ мальчикъ. Тогда не держали овецъ за оградой, какъ теперь. Въ то время мальчика нанять было дешевле.

— Такъ; и пасторъ другихъ овецъ туда не пускалъ?

— Мистеръ Столбопсъ бралъ все.что могъ забрать, сэръ.

— Такъ. Пасторы, кажется, всегда поступаютъ такъ. Такимъ образомъ слѣдуютъ они превосходнымъ примѣрамъ, которые подаютъ имъ епископы. Но, мистеръ Брэтль, эту траву для овецъ развѣ онъ получалъ какъ церковную землю?

— Не могу сказать, какъ онъ ее получилъ и какъ получилъ мистеръ Фенуикъ луга но другую сторону рѣки, которые онъ отдаетъ внаймы фермеру Пирсу, но онъ ими владѣетъ, а фермеръ Пирсъ платитъ ему за нихъ.

— Церковная земля? сказалъ Куикенгэмъ.

— Такъ называютъ, отвѣтилъ мельникъ.

— И ни одинъ изъ викаріевъ послѣ старика Столбонса ничего не дѣлалъ съ этой землей?

— Никто. Мистеръ Брэндонъ, какъ я вамъ говорилъ, вовсе сюда не пріѣзжалъ. Кажется, я никогда его не видалъ. Это его послѣ, сдѣлали епископомъ гдѣ-то въ Ирландіи. У него былъ дядя лордъ. Потомъ мистеръ Трипэуэй долго здѣсь былъ.

— Но онъ не обращалъ вниманія на такія вещи?

— Онъ никогда не держалъ овецъ, и коровамъ старыхъ бабъ позволялось ходить по этой землѣ, и мальчишки тамъ играли въ мельницу, лошади паслись иногда, а теперь мистеръ Пёдльгэмъ взялъ себѣ для проповѣдыванія. Можетъ быть, сэръ, стряпчіе еще къ этому придерутся, и мельникъ засмѣялся надъ своимъ собственнымъ остроуміемъ.

— И получатъ больше, чѣмъ всѣ, которые прежде ею владѣли, сказалъ Куикенгэмъ, которому очень не хотѣлось бы ввязать своего свояка въ тяжбу, но онъ чувствовалъ, что славный искъ пропадетъ по поводу капеллы Пёдльгэма.

Куикенгэмъ простился съ мельникомъ и думалъ, что есть поводъ начать процесъ. Но онъ былъ человѣкъ очень точный, и вернувшись въ пасторатъ, не сказалъ ни слова о своемъ разговорѣ съ мельникомъ. Было бы естественно Фенуику спросить о его утреннемъ занятіи, по викарій рѣшился не безпокоиться болѣе объ этой непріятности, никому ничего не говорить объ этомъ, даже не позволять воспоминанію о Пёдльгэмѣ и его капеллѣ оставаться въ его мысляхъ, и поэтому молчалъ. Мистриссъ Фенуикъ было очень любопытно узнать, но она дала обѣщаніе своему мужу и постарается сдержать его. Если ея сестра скажетъ что-нибудь безъ ея разспросовъ, то она не будетъ виновата въ этомъ.

Глава XLIII.
ПАСХА ВЪ ТЕРНОВЕРСКОМЪ ЗАМКѢ.

Не только въ Бёльгэмптонѣ дѣло о методистской капеллѣ требовало и получало вниманіе, въ Терноверѣ также много говорили объ этомъ и маркизъ былъ неспокоенъ. Какъ мы уже сказали, епископъ писалъ къ нему объ этомъ, представляя какой вредъ онъ дѣлаетъ настоящимъ и будущимъ викаріямъ прихода, которому онъ какъ землевладѣлецъ обязанъ былъ показывать доброжелательное вниманіе. Маркизъ отвѣчалъ епископу тономъ суровой рѣшимости. Викарій бэльгэмптонскій поступилъ съ нимъ съ презрѣніемъ и даже, какъ онъ думалъ, съ непростительной дерзостью, и онъ не пощадитъ викарія. Бёльгэмптонскимъ дессидентамъ слѣдовало имѣть капеллу и онъ имѣлъ право дѣлать что хочетъ съ своею собственностью. Разсуждая такимъ образомъ самъ съ собою, онъ очень твердо написалъ епископу, но мысли его не были тверды, когда онъ это дѣлалъ. Въ сердцѣ онъ тревожился. Онъ былъ человѣкъ набожный и его терзало угрызеніе, когда онъ вспоминалъ, что онъ идетъ наперекоръ церкви господствующей въ государствѣ и которой онъ былъ такою сильною подпорою. Его главный управляющій тоже колебался и предлагалъ дѣло это отложить. Его августѣйшія дочери, хотя научились ненавидѣть имя Фенуика, все-таки горевали о капеллѣ. Мужчины и женщины говорили о ней и слова простого народа дошли до августѣйшихъ дочерей дома Стаутъ.

— Папа, сказала лэди Каролина: — не лучше ли, можетъ быть, выстроить бёльгэмптонскую капеллу нѣсколько подальше отъ пастората?

— Будущій викарій, можетъ быть, будетъ совсѣмъ другой человѣкъ, сказала лэди Софія.

— Нѣтъ, нельзя, сказалъ маркизъ, очень повелительно обращавшійся съ своими дочерьми, хотя держался такого мнѣнія, что всѣ должны ихъ бояться — кромѣ его самого и ихъ старшаго брата.

Этотъ старшій братъ, лордъ Сент-Джорджъ, считался въ Терноверѣ изъ всѣхъ лицъ самымъ августѣйшимъ. Самъ маркизъ боялся сына и чрезвычайно его уважалъ. По мнѣнію маркиза, наслѣдникъ всѣхъ достоинствъ дома Стаутъ былъ почти выше владѣльца ихъ, и это чувство происходило не только отъ сознанія со стороны отца, что сынъ его былъ выше его, умнѣе, опытнѣе въ дѣлахъ свѣта, но также по той мысли, что тотъ, который будетъ имѣть всѣ эти великія вещи чрезъ тридцать, а можетъ быть чрезъ пятьдесятъ лѣтъ, долженъ быть могущественнѣе того, чье обладаніе ими кончится вѣроятно чрезъ восемь или десять лѣтъ. Его наслѣдникъ былъ для него почти божествомъ. Если что-нибудь въ замкѣ было неудобно, онъ могъ переносить это неудобство и для себя и для дочерей, но Сент-Джорджа никакъ нельзя было безпокоить. Старыхъ экипажныхъ лошадей надо было перемѣнить, если онъ пріѣзжалъ, рамы отъ новой оранжереи слѣдовало унести, чтобы онъ не слыхалъ запахъ краски, дичь нельзя было трогать, пока онъ не пріѣдетъ стрѣлять. А между тѣмъ самъ лордъ Сент-Джорджъ никогда не важничалъ и въ своихъ личныхъ сношеніяхъ съ окружающими гораздо менѣе требовалъ, чтобы признавали его величіе, чѣмъ отецъ.

Теперь на святой недѣлѣ лордъ Сент-Джорджъ пріѣхалъ въ замокъ, намѣреваясь убить двѣ птицы однимъ камнемъ, отдохнуть отъ парламентскихъ занятій и устроить одно дѣльце съ отцомъ. Случалось довольно часто, что онъ находилъ необходимымъ сдерживать энергію величія отца. Онъ даже напоминалъ отцу, что въ нынѣшнее время маркизы не многимъ отличались отъ другихъ людей, кромѣ развѣ того, что можетъ быть у нихъ было больше денегъ. Маркизъ сердился молча, не смѣя компрометировать себя споромъ съ сыномъ, и втайнѣ сѣтовалъ объ измѣнившихся идеяхъ вѣка. Его политическая теорія состояла въ томъ, что разстояніе слѣдуетъ поддерживать и что глава знатной фамиліи долженъ быть патріархомъ, имѣющимъ право на повиновеніе окружающихъ его. Сынъ думалъ, что каждый человѣкъ имѣетъ право на столько повиновенія, сколько могутъ купить его деньги и не болѣе. Это было очень прискорбно маркизу, но все-таки сынъ его былъ человѣкъ будущаго времени, даже это слѣдовало перенести.

— Мнѣ непріятна эта исторія о бёльгэмптонской капеллѣ, сказалъ сынъ отцу послѣ обѣда.

— Почему же, Сент-Джорджъ? Я думалъ, ты полагаешь, что и диссиденты должны имѣть капеллу.

— Конечно, если они такіе дураки, что хотятъ строить мѣсто для молитвы, когда есть уже готовое. Нѣтъ никакой причины, чтобы имъ не имѣть капеллы, такъ мы ничѣмъ не можемъ спасти ихъ отъ раскола.

— Мы не можемъ предупредить расколъ, Сент-Джорджъ.

— Мы не можемъ предупредить, потому что въ религіи, какъ и во всемъ другомъ, люди любятъ сами собой распоряжаться. Этотъ фермеръ или этотъ лавочникъ становится диссидентомъ потому, что онъ можетъ быть важнымъ лицомъ въ управленіи своей капеллой и былъ бы. ничтожнымъ лицомъ въ приходской церкви.

— Это ужасно!

— Не хуже нашихъ прихожанъ, которые остаются съ нами потому, что это кажется приличнѣе. Ни одинъ изъ пятидесяти не вѣритъ искренно, что эта или та форма поклоненія скорѣе дастъ ему доступъ въ небо, чѣмъ другая.

— Я считаю себя однимъ изъ немногихъ, сказалъ маркизъ.

— Безъ сомнѣнія, оно такъ и слѣдуетъ, милордъ, такъ какъ вамъ даны были всѣ выгоды воспитанія. Но, воротимся къ бёльгэмптонской капеллѣ — какъ вы думаете, нельзя ли намъ отнести ее подальше отъ пасторскихъ воротъ?

— Она уже выстроена, Сент-Джорджъ.

— Еще не кончена.

— Неужели ты станешь предлагать ее срыть? Пэкеръ былъ здѣсь вчера и сказалъ, что уже начинаютъ дѣлать крышу.

— Зачѣмъ они такъ торопятся? Вѣрно изъ злости на викарія.

— Это самый вредный человѣкъ, Сент-Джорджъ, дерзкій, надменный, совсѣмъ не похожій на пастора. Говорятъ, онъ даже вольнодумецъ.

— Намъ лучше предоставить это епископу, милордъ.

— Намъ должно быть это чувствительно при нашихъ отношеніяхъ къ приходу, сказалъ маркизъ.

— Но я не думаю, чтобы мы принесли какую-нибудь пользу затѣявъ приходскую ссору.

— Это было самое лучшее мѣсто во всемъ Бёльгэмптонѣ, сказалъ маркизъ. — Я наводилъ подробныя справки и въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія. Хотя я не люблю этого Фенуика, но это было сдѣлано не для того, чтобы ему повредить.

— Это чрезвычайно вредитъ ему, милордъ

— Это только случайность. И я вовсе не увѣренъ, чтобы это не оказалось ошибкою съ нашей стороны.

— Какъ ошибкою?

— Что мы отдали землю не принадлежащую намъ.

— Кто говоритъ, что она намъ не принадлежитъ? сердито спросилъ маркизъ.

Такой непріязненный, такой несправедливый, такой жестокій намекъ почти преодолѣлъ чувство благоговѣнія, которое онъ имѣлъ къ сыну.

— Это чистый вздоръ, Сент-Джорджъ.

— Вы смотрѣли документы?

— Документы разумѣется всѣ у мистера Бутби. Но Пекэръ знаетъ каждый клочекъ земли, даже если я не знаю.

— Я не дамъ ни гроша за знаніе Пэкера.

— Я не слыхалъ, чтобы они сами поднимали этотъ вопросъ.

— Мнѣ сказали, что они поднимутъ — они говорятъ, что это общая земля, совершенно ясно; что она никогда не отдавалась внаймы, никогда не была огорожена.

— Ты можешь сказать точно также о лужайкѣ, лежащей за воротами парка — тамъ гдѣ стоитъ большой дубъ — но я не думаю, чтобы она принадлежала общинѣ.

— Я этого не говорю и о той землѣ — но я говорю только, что можетъ быть трудно будетъ доказать; а быть доведенными до необходимости доказывать въ такомъ дѣлѣ будетъ непріятно.

— Что же по-твоему слѣдуетъ сдѣлать?

— Взять быка за рога и перенести капеллу на нашъ счетъ въ какое-нибудь мѣсто, которое не будетъ мѣшать никому.

— Мы признаемся, что неправы, Аугустусъ.

— Почему и не признаться? Я не вижу, чтобы было безславно прямо сказать правду. Когда отдавали землю, мы думали, что она наша. Явилось сомнѣніе, и скорѣе чѣмъ сдѣлать несправедливость, мы даемъ другое мѣсто и беремъ на себя всѣ издержки. Мнѣ кажется, это самое лучшее, что слѣдуетъ дѣлать.

Лордъ Сент-Джорджъ вернулся въ Лондонъ два дня спустя и маркизъ остался съ этой дилеммой въ головѣ. Лордъ Сент-Джорджъ, хотя часто вмѣшивался въ дѣла, относившіяся къ имѣнію, никогда не предписывалъ и рѣдко настаивалъ. Онъ сказалъ что думалъ и предоставилъ маркизу дѣйствовать самому. Но старый лордъ научился чувствовать, что непремѣнно свалится въ какую-нибудь яму, если не послѣдуетъ совѣту сына. Сынъ его всегда оказывался правъ, что очень было непріятно для него. А этотъ вопросъ касался его очень близко. Не только онъ долженъ былъ уступить Фенуику въ глазахъ Пёдльгэма и всего бёльгэмптонскаго народа, но долженъ будетъ сознаться въ своемъ неведѣніи относительно границъ своей собственности и отказаться отъ клочка земли, который онъ считалъ принадлежащимъ, помѣстью Стаутъ. А лордъ Траубриджъ болѣе всего не любилъ передвигать межу. Онъ не жадничалъ земли своего ближняго, но твердо рѣшилъ, что во время его владыества никто не дотронется до его собственной руты.

Глава XLIV.
ДЁНРИПЛЬСКІЕ МЭРРЭБЛИ.

— Если я умру, никого не останется кромѣ васъ. Вы должны бы помнить это, Уальтеръ, когда говорите объ отъѣздѣ въ Индію.

Это было сказано Уальтеру Мэррэбль въ Дёнриплѣ его кузеномъ Грегори, единственнымъ сыномъ сэр-Грегори.

— А если я умру въ Индіи, что вѣроятно и случится, кто будетъ наслѣдникъ послѣ меня?

— Титула не получитъ никто.

— А имѣніе?

— Теперь, если вы и я умремъ прежде вашего отца и дяди Джона, тотъ, кто изъ нихъ переживетъ, будетъ послѣднимъ наслѣдникомъ имѣнія. Если и они умрутъ, а изъ насъ никто не оставитъ завѣщанія, то имѣніе перейдетъ къ Мэри Лаутеръ. Но это невѣроятно. Когда дѣдъ мой укрѣпилъ такимъ образомъ имѣніе во время брака моего отца, у него были живы четверо сыновей.

— Еслибъ мой отецъ распоряжался этимъ, не многимъ удалось бы получить что-нибудь послѣ него, сказалъ Уальтеръ.

— Если вы женитесь, тогда разумѣется будетъ новое распоряженіе относительно вашихъ правъ. Отецъ вашъ не могъ бы сдѣлать вреда, онъ былъ бы только вашимъ наслѣдникомъ — еслибъ онъ остался наслѣдникомъ послѣ всѣхъ насъ. Дядя Джонъ, вѣроятно, переживетъ его.

— Дядя Джонъ будетъ жить вѣчно, какъ мнѣ кажется, сказалъ Уальтеръ Мэррэбль.

Разговоръ этотъ происходилъ между кузенами, когда Уальтеръ пробылъ уже двѣ или три недѣли въ Дёнриплѣ. Онъ пріѣхалъ съ намѣреніемъ остаться дня три, а теперь уже принялъ приглашеніе Дёнрипль считать своимъ домомъ, пока останется въ Англіи. Онъ мало зналъ дядю и совсѣмъ не зналъ кузена до этого посѣщенія. Онъ вообразилъ, что они недружелюбно расположены къ нему, зная, что они всегда были недружелюбно расположены къ его отцу. Ему разумѣется было извѣстно — очень хорошо извѣстно теперь, когда онъ такъ ужасно пострадалъ отъ безчестнаго поступка отца — что непріязненность изъ Дёнрипля была заслужена. Полковникъ Мэррэбль, какъ младшій братъ, никогда не былъ доволенъ тѣмъ, что ему удавалось вырвать у главы фамиліи, который въ глазахъ его былъ дойной коровой, у которой никогда не должно было пересыхать молоко. Уальтеръ Мэррэбль сохранялъ враждебное чувство къ дядѣ и кузену даже послѣ того какъ онъ принужденъ былъ сознаться, какъ многочисленны и велики были грѣхи его отца. Онъ думалъ что дёнрипльцы были глупы, предубѣждены и себялюбивы, и только по настояніямъ дяди-пастора согласился сдѣлать этотъ визитъ. Онъ поѣхалъ туда и его приняли съ дружелюбнымъ вниманіемъ. Домъ онъ нашелъ довольно пріятнымъ, хотя очень тихимъ. Въ Дёнриплѣ жила мистриссъ Браунло, вдова, сестра покойной лэди Мэррэбль, съ своею дочерью, Эдисью Браунло. До этого времени Уальтеръ Мэррэбль никогда не слыхалъ о Браунло, такъ мало зналъ онъ о Дёнриплѣ, а когда онъ пріѣхалъ туда, то было необходимо объяснить ему, кто эти люди.

Онъ нашелъ своего дядю сэр-Грегори такимъ точно человѣкомъ, какимъ ожидалъ его найти по наружности и образу жизни. Баронетъ былъ старъ и расположенъ считать себя имѣющимъ право на всѣ потачки дряхлости. Онъ вставалъ поздно, дѣлалъ мало движенія, былъ очень разборчивъ на счетъ ѣды и проводилъ день съ помощью управляющаго, романовъ, а иногда доктора. Спалъ онъ много и никогда не уставалъ говорить о себѣ. Занятій въ жизни онъ не имѣлъ никакихъ, но былъ благотворительный, благородный человѣкъ, имѣвшій высокія понятія объ обязанности къ другимъ. Сынъ же его чрезвычайно удивилъ Уальтера. Грегори Мэррэбль младшій былъ мужчина лѣтъ за сорокъ, но на видъ казался шестидесяти. Онъ былъ очень высокъ и худощавъ, съ узкою грудью и съ такими круглыми плечами, что казался горбатъ. Онъ былъ такъ близорукъ, что почти былъ слѣпъ и совершенно плѣшивъ. Онъ держалъ голову впередъ, такъ-что казалось, будто онъ сейчасъ упадетъ. Онъ шатался на ногахъ, въ которыхъ, казалось, не могло никогда достать крѣпости, чтобъ довести его изъ одной комнаты въ другую; онъ не употреблялъ ихъ ни для какого другого движенія, потому что никогда не выходилъ изъ дома, исключая воскресенья, когда выѣзжалъ въ низкомъ фаэтонѣ. Но въ одномъ отношеніи онъ вовсе не походилъ на отца. Все время онъ проводилъ за книгами и въ это время занимался пересмотромъ и редактированіемъ очень длинной и чрезвычайно скучной старой англійской хроники въ стихахъ, для изданія одного изъ тѣхъ ученыхъ обществъ, которыхъ много въ Лондонѣ. О Робертѣ Глостерскомъ, объ Уильямѣ Лэнглэндѣ, объ Эндрю Уинтаунѣ и о лэди Джуліанѣ Бернерсъ онъ могъ разговаривать если не краснорѣчиво, то по-крайней-мѣрѣ съ энтузіазмомъ. Чаусеръ^[1] былъ его любимый поэтъ, и предполагали, что онъ читалъ произведенія Гауера^[2] по-англійски, по-французски и по-латыни. Но самъ онъ по наружности былъ такъ старъ, какъ любой изъ его старинныхъ томовъ, и также неудобенъ для обыденнаго употребленія. Уальтеръ едва могъ считать его кузеномъ, увѣряя себя, что дядя его пасторъ и его отецъ были моложе младшаго Грегори Мэррэбля. Онъ постоянно кашлялъ, никогда не былъ здоровъ, вѣчно страдалъ разными недугами, на которые онъ, впрочемъ, обращалъ мало вниманія, считая ихъ неизбѣжными. Съ такими обитателями домъ разумѣется былъ бы очень скученъ, еслибъ его не оживляли женщины.

Постепенно и не очень медленно пріѣзжій нашелъ, что съ нимъ обращаются какъ съ роднымъ — и даже въ нѣкоторомъ отношеніи какъ съ наслѣдникомъ. Между нимъ и титуломъ и помѣстьемъ была жизнь только четырехъ стариковъ. Зачѣмъ онъ не зналъ этого прежде, когда позволилъ себѣ разстаться съ Мэри Лаутеръ? Но онъ этого не зналъ — вовсе объ этомъ не думалъ. Былъ другой Мэррэбль, одного поколѣнія съ нимъ, между нимъ и наслѣдствомъ, который могъ жениться и имѣть дѣтей, и онъ не считалъ, чтобы его возможность на наслѣдство могла имѣть какое-нибудь вліяніе, по-крайней-мѣрѣ, на его молодость. Ему никогда не приходило въ голову, что ему не нужно ѣхать въ Индію, потому что онъ, по всей вѣроятности, переживетъ четырехъ стариковъ и сдѣлается сэр-Уальтеръ Мэррэбль и владѣлецъ Дёнрипля.

Онъ и теперь не взглянулъ бы на это съ такой точки зрѣнія, еслибъ кузенъ не принудилъ его. Ни слова не было сказано ему въ Дёнриплѣ о Мэри Лаутеръ, но много было говорено о его собственномъ положеніи. Грегори Мэррэбль сильно совѣтовалъ ему не ѣздить въ Индію — такъ сильно, что Уальтеръ удивился, какъ такой человѣкъ такъ много можетъ сказать о такомъ предметѣ. Молодой капитанъ въ подобныхъ обстоятельствахъ не могъ объяснить, что онъ принужденъ держаться своей профессіи непріятнымъ для себя образомъ, потому что, хотя онъ былъ наслѣдникъ дёнрипльскій, не былъ однако такъ близокъ къ этому, чтобъ имѣть право на какое-нибудь содержаніе отъ его владѣльца, но чувствовалъ, что это былъ единственный правдивый отвѣтъ, когда ему предложили остаться въ Англіи, потому что онъ когда-нибудь сдѣлается сэр-Уальтеромъ Мэррэбль. Но онъ сослался на большую потерю, до которой его довелъ низкій поступокъ отца, и старался доказать своему кузену, что ему не остается другого выбора какъ служить въ какой-нибудь части земного шара, гдѣ его жалованья достанетъ для его потребностей.

— Для чего вамъ не выйдти въ отставку и не жить пенсіей, остаться здѣсь и жениться на Эдиѳи Браунло? сказалъ кузенъ.

— Не думаю, чтобъ я могъ это сдѣлать, медленно отвѣчалъ Уальтеръ.

— Почему же? Ничего не могло бы быть пріятнѣе моему отцу.

Потомъ онъ замолчалъ; но такъ какъ кузенъ его не отвѣчалъ, Джорджъ Грегори продолжалъ объяснять свой планъ.

— Десять лѣтъ тому назадъ, когда она была дѣвочкой и когда рѣшили, что она переѣдетъ сюда, отецъ мой предложилъ мнѣ жениться на ней.

— Почему же вы не женитесь?

Старшій кузенъ улыбнулся, покачалъ головою и громко закашлялся, улыбаясь.

— Почему въ-самомъ-дѣлѣ? Я полагаю, вы можете видѣть почему. Я былъ старикомъ прежде, чѣмъ она сдѣлалась молодой женщиной. Ей теперь двадцать-четыре года, а я, вѣроятно, умру года чрезъ два.

— Какой вздоръ!

— Два раза уже я былъ на волосъ отъ смерти. Даже отецъ мой не думаетъ, чтобы я прожилъ долѣе.

— Онъ любитъ миссъ Браунло?

— Никого на свѣтѣ не любитъ онъ до такой степени. Разумѣется старики всегда больше любятъ молодыхъ женщинъ. Это весьма естественно. У него никогда не было дочери, но Эдиѳь все равно для него, что дочь. Ничто не доставило бы ему столько удовольствія, какъ видѣть ее владѣтельницей Дёнрипля.

— Я боюсь, что это невозможно, сказалъ Уальтеръ.

— Почему? Тогда вамъ не надо бы ѣхать въ Индію. Если сдѣлаете это, вы будете для моего отца все-равно что родной сынъ. Разумѣется, вашъ отецъ можетъ пережить моего отца и безъ всякаго сомнѣнія переживетъ меня, и тогда пожизненно получитъ это помѣстье, но можно бы устроить такъ, чтобъ вы продолжали оставаться здѣсь.

— Я боюсь, что этого сдѣлать нельзя, сказалъ Уальтеръ.

Много мыслей толпилось въ его головѣ. Зачѣмъ онъ не зналъ, что такъ много хорошаго такъ близко къ нему, прежде чѣмъ допустилъ Мэри Лаутеръ разойтись съ нимъ? А еслибъ случилось ему заѣхать въ Дёнрипль прежде чѣмъ въ Лорингъ, что могло бы быть между нимъ и этой другой дѣвушкой? Эдиѳь Браунло была не красавица, вовсе не отличалась такой величественной красотой, какъ Мэри Лаутеръ, но она была мила, кротка, изящна, съ легкимъ оттѣнкомъ пріятной веселости — дѣвушка, которой конечно не придется отыскивать себѣ мужа. И жизнь въ Дёнриплѣ была довольно пріятна, хотя два старшіе Мэррэбля были стары и болѣзненны. Уальтеру позволялось дѣлать, что онъ хочетъ. Его поощряли охотиться. Даже прислуга, лѣсничій, конюхъ, старый буфетчикъ, повидимому, признавали его наслѣдникомъ. Такъ было бы удобно избавиться отъ затрудненія, до котораго довелъ его отецъ — еслибъ онъ не былъ въ Лорингѣ.

— Почему же? спросилъ Грегори Мэррэбль.

— Человѣкъ не можетъ привязаться къ дѣвушкѣ по приказанію, и какое право имѣю я предполагать, что она приметъ мое предложеніе?

— Разумѣется приметъ. Почему ей не принять? Всѣ окружающіе ее будутъ за васъ. А что касается до любви къ ней, то я не знаю милѣе существа Эдиѳи Браунло.

Прежде чѣмъ кончился охотничій сезонъ, капитанъ Мэррэбль отказался отъ намѣренія ѣхать въ Индію и устроилъ такъ, чтобы продолжать свою службу въ полку въ Англіи. Это онъ сдѣлалъ послѣ продолжительнаго разсужденія съ своимъ дядей сэр-Грегори. Въ это время ничего не было говорено объ Эдиѳи Браунло и разумѣется ни слова о Мэри Лаутеръ. Капитанъ Мэррэбль даже не зналъ, извѣстно ли его дядѣ и кузену, что эта помолвка существовала когда-нибудь. Между нимъ и его дядею никогда не было намека на его женитьбу; но старикъ говорилъ о его близости къ имѣнію и выразилъ сожалѣніе, что послѣдній наслѣдникъ — единственный наслѣдникъ, который былъ въ состояніи увѣковѣчить имя и титулъ — уѣдетъ въ Индію въ цвѣтѣ своихъ лѣтъ. Онъ не дѣлалъ денежныхъ предложеній, но сказалъ племяннику, что для него есть домъ, если онъ откажется отъ своей профессіи, или пріютъ, когда его служебныя обязанности позволятъ ему навѣщать его. Для него будутъ держать лошадей и станутъ обращаться съ нимъ во всѣхъ отношеніяхъ какъ съ сыномъ дома.

— Воспользуйтесь словомъ моего отца, сказалъ Грегори Мэррэбль: — онъ никогда не заставитъ васъ нуждаться въ деньгахъ.

Послѣ долгихъ размышленій Уальтеръ Мэррэбль воспользовался словомъ сэр-Грегори и бросилъ всякое намѣреніе о карьерѣ въ Индіи. Какъ только сдѣлалъ это, онъ написалъ Мэри Лаутеръ, сообщая ей о своемъ, рѣшеніи.

"Тяжело, писалъ онъ: «что это распоряженіе, во многихъ отношеніяхъ столь пріятное, не можетъ соединиться съ тѣмъ, которое еще гораздо пріятнѣе.»

Но онъ не возобновлялъ своего предложенія. Онъ чувствовалъ, что не можетъ сдѣлать этого въ настоящую минуту, если хочетъ поступить честно съ кузеномъ и дядей, такъ какъ онъ принялъ ихъ гостепріимство и согласился на всѣ ихъ предложенія, не сообщивъ имъ ни слова о подобномъ намѣреніи. Ему въ Дёнриплѣ предложенъ былъ домъ въ его настоящемъ положеніи, но конечно не для жены, которую онъ могъ бы привести туда, и не для семьи, которая могла явиться впослѣдствіи. Онъ думалъ, что поступаетъ какъ нельзя лучше для себя, оставаясь въ Англіи, и самое лучшее также для возможности будущаго возобновленія своей помолвки съ Мэри Лаутеръ. Но объ этомъ онъ ничего не говорилъ ей въ своемъ письмѣ. Онъ просто сообщалъ ей о себѣ самомъ, и сообщалъ довольно холодно. Объ Эдиѳи Браунло и о предложеніи относительно ея, разумѣется, онъ не сказалъ ничего.

И сэр-Грегори, и его сынъ оба желали, чтобы новый обитатель ихъ дома женился на Эдиѳи. Старикъ, который до-сихъ-поръ настойчиво убѣждалъ своего сына къ этой женитьбѣ, ухватился за эту мысль съ самаго пріѣзда племянника въ Дёнрипль. Это разрѣшило бы всѣ фамильныя затрудненія и позволило бы ему обезпечить Эдиѳь какъ родную дочь. Онъ нѣжно любилъ Эдиѳь и не могъ перенести мысли, что она должна оставить Дёнрипль. Онъ очень огорчался, когда размышлялъ, что современемъ Дёнрипль долженъ принадлежать родственникамъ, о которыхъ онъ не зналъ ничего хорошаго, и что Эдиѳь Браунло должна быть изгнана изъ этого дома. Еслибъ сынъ его женился на Эдиѳи, все могло бы быть хорошо; но даже сэр-Грегори наконецъ удостовѣрился, что подобный бракъ быть не можетъ. Потомъ случилась ссора между полковникомъ и капитаномъ, и послѣдній попалъ въ немилость. Полковнику Мэррэбль не дозволялось ступать ногою въ Дёнрипль, такъ великъ былъ возбуждаемый имъ ужасъ. И сына боялись, пока отецъ и сынъ были за-одно. Но теперь отецъ, гнусно поступившій съ своею семьей, еще гнуснѣе поступилъ съ своимъ роднымъ сыномъ, и поэтому сынъ былъ принять съ отверзтыми объятіями. Еслибъ только ему можно было довѣрить Эдиѳь — и еслибъ его и Эдиѳь можно было заставить довѣриться другъ другу — все могло бы быть хорошо. О помолвкѣ Уальтера съ Мэри Лаутеръ ни слова не слыхали въ Дёнриплѣ. Раза два-три въ годъ пасторъ Джонъ переписывался съ племянникомъ Грегори Мэррэбля, но эти письма были очень коротки и пасторъ менѣе всѣхъ на свѣтѣ сталъ бы передавать сплетни о любовной исторіи. Онъ всегда зналъ, что это дѣло не приведетъ ни къ чему и что чѣмъ менѣе говорить объ этомъ, тѣмъ лучше.

Уальтеръ Мэррэбль долженъ былъ присоединиться къ своему полку въ Виндзорѣ въ концѣ апрѣля. Когда онъ сообщилъ Мэри Лаутеръ о своихъ планахъ, ему оставалось только двѣ недѣли лѣниться въ Дёнриплѣ. Охота кончилась и онъ велъ просто праздную жизнь. Онъ примѣчалъ, или по-крайней-мѣрѣ ему такъ казалось, что всѣ обитатели дома, а особенно его дядя, ожидали, что онъ скоро къ нимъ воротится, и говорили объ его военной службѣ какъ о дѣлѣ временномъ. Мистриссъ Браунло, женщина тихая, очень молчаливая и вовсе не наклонная вмѣшиваться въ чужія дѣла, намекнула, что онъ опять скоро будетъ съ ними, а ключница дала ему понять, что комната его останется нетронутой. Потомъ также ему показалось, что Эдиѳь Браунло нарочно оставляютъ съ нимъ одну. Если такъ, то необходимо раскрыть глаза кому-нибудь изъ денрипльскаго общества.

Онъ шелъ домой съ миссъ Браунло чрезъ паркъ изъ церкви въ воскресенье утромъ. Сэр-Грегори никогда не бывалъ въ церкви; его лѣта считались слишкомъ преклонными или болѣзни слишкомъ многочисленными. Мистриссъ Браунло везла племянника въ кабріолетѣ, а Уальтеръ Мэррэбль былъ одинъ съ Эдиѳью. Разговаривали они о родствѣ — о разныхъ родственникахъ семейства — и о томъ, въ какомъ родствѣ были Мэррэбли. Уальтеръ и Эдиѳь родственниками не были; она была въ родствѣ съ Мэррэблями только по браку тетки, а между тѣмъ, какъ она говорила, она всегда болѣе слышала о Мэррэбляхъ, чѣмъ о Браунло.

— Вы никогда не видали Мэри Лаутеръ? спросилъ Уальтеръ.

— Никогда.

— Но вы слышали о ней?

— Слышала ея имя — не болѣе. Послѣдній разъ, какъ дядя вашъ — пасторъ Джонъ — былъ здѣсь, мы говорили о ней. Онъ говорилъ, что она изумительно-прекрасна.

— Это было прошлымъ лѣтомъ, сказалъ капитанъ, размышляя, что дядя говорилъ это до его знакомства съ Мэри Лаутеръ.

— О, да! тогда.

— Она дѣйствительно изумительно-прекрасна.

— Стало быть вы ее знаете, капитанъ Мэррэбль?

— Я ее знаю очень хорошо. Во-первыхъ, она также мнѣ кузина.

— Но очень дальняя?

— Мы не двоюродные. Мать ея была дочерью генерала Мэррэбль, брата отца сэр-Грегори.

— Это трудно понять, не такъ ли? Итакъ, она изумительно прекрасна?

— Дѣйствительно.

— И она вамъ кузина — во-первыхъ. А во-вторыхъ, что она вамъ?

Онъ не зналъ навѣрно, желаетъ ли разсказать ей эту исторію, или нѣтъ. Помолвка разошлась и неизвѣстно еще было, имѣетъ ли онъ право разсказать о Мэри; а потомъ, если онъ скажетъ, не покажетъ ли, для чего онъ это дѣлаетъ? Не очевидно ли, что отъ него ожидаютъ, чтобы онъ женился на этой дѣвушкѣ, и она пойметъ, что онъ объясняетъ ей свое нежеланіе оправдать общее желаніе всей семьи? Потомъ, могъ ли онъ быть увѣренъ, что когда-нибудь онъ не будетъ въ состояніи исполнить это желаніе?

— Я хотѣлъ сказать, что проживая въ Лорингѣ, я разумѣется часто встрѣчался съ нею. Она живетъ у старушки миссъ Мэррэбль, съ которой вы встрѣтитесь когда-нибудь.

— Я слышала о ней, но не думаю, чтобы когда-нибудь встрѣтилась съ нею. Я никогда не бываю нигдѣ и не думаю, чтобы въ цѣломъ свѣтѣ нашлись такіе домосѣды какъ мы.

— Для чего вы не заставите сэр-Грегори пригласить ихъ сюда?

— И онъ и кузенъ такъ боятся имѣть постороннихъ женщинъ въ домѣ; вы знаете, у насъ никто никогда не бываетъ здѣсь; вашъ пріѣздъ былъ событіемъ. Старая мистриссъ Поттеръ, кажется, думаетъ, что начался періодъ мотовства, потому что ей пришлось развязать нѣсколько банокъ съ вареньемъ, чтобы дѣлать пироги для васъ.

— Я боюсь, что надѣлалъ большихъ хлопотъ.

— Ужасныхъ хлопотъ; вы не можете себѣ представить, что было говорено и дѣлано насчетъ конюшенъ. Многіе здѣшніе прихожане совершенно разочаровались, потому что вы ходите не въ полномъ мундирѣ.

— Я боюсь, что теперь уже слишкомъ поздно.

— Признаюсь, я сама нѣсколько разочаровалась, когда вы пришли обѣдать безъ шпаги. Вы не можете себѣ представить, въ какой сельской простотѣ живемъ мы здѣсь. Повѣрите ли вы? — десять лѣтъ я не видала моря и не была ни въ одномъ городѣ больше Ворчестера, если только Гирфордъ не больше. Разъ мы ѣздили на праздникъ въ Гирфордъ. До Глостера мы еще не добрались.

— Вы никогда не видали Лондона?

— Не видала съ двѣнадцатилѣтняго возраста. Папа умеръ, когда мнѣ было четырнадцать лѣтъ, и я почти сейчасъ пріѣхала сюда. Представьте себѣ десять лѣтъ въ Дёнриплѣ! Всякое дерево, всякій камень извѣстны мнѣ и, разумѣется, каждое лицо въ приходѣ.

Она была очень мила, но не могло быть и рѣчи о томъ, чтобы она когда-нибудь сдѣлалась его женою. Онъ думалъ, что могъ бы объяснить ей это, давъ ей знать, что онъ былъ помолвленъ и разошелся съ своей кузиной Мэри Лаутеръ. Но онъ увидалъ, что не можетъ этого сдѣлать. Во-первыхъ, она пойметъ, что онъ хочетъ дать ей понять, если сдѣлаетъ эту попытку. Она узнаетъ, что онъ предостерегаетъ ее, и приметъ это за оскорбленіе. Потомъ онъ не могъ рѣшиться говорить о Мэри Лаутеръ и сообщать ея и свои тайны. Онъ былъ недоволенъ собою и Дёнриплемъ и раскаялся, зачѣмъ уступилъ относительно своей службы въ Индіи. Все шло дурно для него. Еслибъ онъ отказался отъ предложенія Мэри разойтись и пріѣхалъ въ Дёнрипль женихомъ, онъ думалъ, что можетъ быть примирилъ бы дядю — или по-крайней-мѣрѣ кузена Грегори — съ своей женитьбой на Мэри. Но теперь онъ не зналъ, какъ ему воротиться къ этому положенію, будучи принятъ въ домѣ дяди какъ его наслѣдникъ такое долгое время и не упомянувъ объ этомъ.

Наконецъ онъ уѣхалъ въ Виндзоръ съ грустью въ сердцѣ, получивъ отъ Мэри отвѣтъ на свое письмо, которое онъ находилъ очень холоднымъ, очень сдержаннымъ и очень неудовлетворительнымъ. Она только выразила горячее желаніе, чтобы, уѣдетъ ли онъ въ Индію, или останется въ Англіи, онъ былъ доволенъ и счастливъ. Писавшая очевидно имѣла намѣреніе, чтобы переписка не продолжалась.

Глава XLV.
ЧТО МНѢ ДѢЛАТЬ?

Пасторъ Джонъ Мэррэбль, хотя ничего не говорилъ въ своихъ письмахъ въ Дёнрипль о поступкахъ своего племянника въ Лорингѣ, вовсе не былъ такъ молчаливъ въ Лорингѣ объ его поступкахъ въ Дёнриплѣ. Какъ узнавалъ эти извѣстія, онъ не говорилъ, но ему всегда приходилось говорить многое. Миссъ Мэррэбль, знавшая его хорошо, было извѣстно, что извѣстія, сообщаемыя имъ, были не простой болтовней, а говорились съ цѣлью. Пасторъ Джонъ въ своемъ родѣ былъ человѣкъ хитрый, который всегда имѣлъ въ виду дѣло. По его мнѣнію, его племяннику и Мэри Лаутеръ было неудобно и почти невозможно сдѣлаться мужемъ и женой. Онъ зналъ, что они разошлись, но зналъ также, что они согласились разойтись на такихъ условіяхъ, которыя легко было передѣлать. Онъ слышалъ также объ Эдиѳи Браунло, слышалъ, что еслибъ можно было устроить бракъ между Уальтеромъ и Эдиѳью, то фамильныя непріятности устроились бы легко. А изъ того другого брака никакой пользы не могло выйти никому. Мэри Лаутеръ очевидно была обязана сдѣлаться мистриссъ Джильморъ. Поэтому онъ далъ знать дамамъ въ Верхнемъ городѣ, что капитанъ Мэррэбль былъ очень любезно принятъ въ Дёнриплѣ, что онъ былъ тамъ очень счастливъ, охотился и забывалъ свои прежнія непріятности; что его считали наслѣдникомъ — и что тамъ была молодая дѣвушка, фаворитка сэр-Грегори. Онъ зналъ свѣтъ слишкомъ хорошо для того, чтобы упомянуть самой Мэри Лаутеръ объ ея соперницѣ. Мэри примѣтила бы его цѣль. Но онъ выражалъ свои мысли объ Эдиѳи по секрету миссъ Мэррэбль, вполнѣ понимая, что миссъ Мэррэбль будетъ знать, какъ поступить съ племянницей.

— Это самое лучшее, что могло съ нимъ случиться, сказалъ пасторъ. — А ѣхать опять въ Индію человѣку съ его надеждами было бы очень дурно.

— Но его кузенъ не многимъ старѣе его, намекнула миссъ Мэррэбль.

— Онъ гораздо старше. И здоровье Грегори такъ плохо, что жизнь его едвали продлится годъ. Бѣдняжка! Мнѣ сказали, что онъ желаетъ только дожить до изданія своей книги. Еслибъ Уальтеръ могъ жениться на Эдиѳи Браунло, они устроили бы что-нибудь насчетъ имѣнія, что позволило бы ему жить тамъ, какъ въ своемъ собственномъ, помѣстьѣ. Только полковникъ былъ бы камнемъ преткновенія, но послѣ того, что онъ сдѣлалъ, онъ долженъ согласиться на все.

— Имъ придется ему платить, сказала миссъ Мэррэбль.

— И будутъ платить, вотъ и все. Братъ мой Грегори обожаетъ эту дѣвушку и сдѣлаетъ для нея все. Мнѣ сказали, что она и Уальтеръ уже очень подружились.

Для Мэри Лаутеръ было лучше, чтобы Уальтеръ Мэррэбль женился на Эдиѳь Браунло, по-крайней-мѣрѣ такъ думала миссъ Мэррэбль. Она могла видѣть, что хотя Мэри держала себя мужественно, но все-таки такъ, какъ человѣкъ получившій рану, для которой лекарства нѣтъ; — какъ человѣкъ лишившійся ноги, но все-таки намѣревающійся наслаждаться жизнью, хотя знаетъ, что никогда не будетъ болѣе ходить. Но въ этомъ случаѣ помѣхой для ходьбы была надежда въ груди Мэри — надежда все присутствовавшая, хотя не питаемая — что нога потеряна не совсѣмъ. Если капитанъ Мэррэбль покончитъ все это, женившись на Эдиѳи — такъ думала миссъ Мэррэбль — современемъ излеченіе будетъ полное и найдется новая нога. Она не очень вѣрила постоянству капитана и охотно готова была слушать исторію о другой любви. Такимъ образомъ день-ото-дня до Мэри доходили слухи, имѣвшіе свое дѣйствіе.

— Я должна сказать, что я рада, что онъ не поѣхалъ въ Индію, сказала миссъ Мэррэбль своей племянницѣ.

— И я также, отвѣтила Мэри.

— Во-первыхъ, ему прекрасно находиться въ такихъ хорошихъ отношеніяхъ въ Дёнриплѣ. Онъ долженъ когда-нибудь наслѣдовать и помѣстье и титулъ.

На это Мэри не отвѣчала. Ей казалось жестоко, что ей этого не объяснили, прежде чѣмъ она отказалась отъ своего жениха. Она тогда считала всякую надежду на облегченіе изъ Дёнрипля до крайности отдаленной. Была возможность, и только — возможность, на которую не могли разсчитывать никакой благоразумный мужчина и никакая благоразумная женщина въ своихъ приготовленіяхъ къ жизни, предстоявшей имъ. Вотъ какова была ея мысль о дёнрипльскихъ надеждахъ, а теперь вдругъ оказалось, что Уальтера считаютъ почти прямымъ наслѣдникомъ. Она не осуждала его, но ей казалось это тяжело.

— Я не вижу ни малѣйшей причины, почему ему не жить въ Дёнриплѣ, продолжала миссъ Мэррэбль.

— Только то, что онъ будетъ въ зависимости. Я не думаю, чтобы онъ захотѣлъ выйти въ отставку.

— Онъ можетъ уѣзжать и возвращаться. Видишь, нѣтъ никакой возможности, чтобы сынъ сэр-Грегори женился.

— Такъ говорятъ.

— И онъ находится въ положеніи младшаго брата въ подобныхъ обстоятельствахъ.

Мэри помолчала прежде чѣмъ отвѣтила, а потомъ сказала:

— Милая тетушка Сэра, что все это значитъ? Я знаю, что вы говорите для меня, но не совсѣмъ понимаю. Все кончилось между капитаномъ Мэррэбль и мною. Я не имѣю ни малѣйшаго вліянія на его жизнь. Если мнѣ скажутъ завтра, что онъ вышелъ въ отставку и совсѣмъ поселился въ Дёнриплѣ, я не буду въ состояніи судить, хорошо или дурно онъ поступилъ. Я даже не буду имѣть право судить.

— Ты должна быть рада, что наши родные дружны.

— Я рада. Это все?

— Я желаю, чтобы ты заставила себя думать безъ сожалѣнія о его женитьбѣ на этой молодой дѣвицѣ.

— Вы не будете предполагать, чтобъ я стала осуждать его, если онъ женится на ней.

— Но я желала бы, чтобъ ты смотрѣла на это съ такой точки зрѣнія, которая не дѣлала бы тебя несчастливой.

— Я думаю, милая тетушка, что намъ лучше совсѣмъ не говорить объ этомъ. Могу васъ увѣрить, что еслибъ могла помѣшать ему жениться, приподнявъ мой мизинецъ, я не сдѣлала бы этого.

— Было бы ужасно жаль, настаивала старушка: — еслибъ его жизнь или твоя была принесена въ жертву маленькому эпизоду, который разыгрывался всего какія-нибудь недѣли двѣ.

— За себя я могу поручиться, сказала Мэри: — я не намѣрена приносить себя въ жертву.

Было много подобныхъ разговоровъ и мало-по-малу они произвели дѣйствіе на Мэри Лаутеръ. Она научилась думать, что по всей вѣроятности капитанъ Мэррэбль женится на миссъ Браунло, и разумѣется, задавала себѣ вопросы, какое дѣйствіе этотъ бракъ будетъ имѣть на нее, и отвѣчала на нихъ гораздо подробнѣе, чѣмъ на тѣ вопросы, которые дѣлала тетка. Потомъ пришелъ пасторъ Джонъ съ бумагами, на которыхъ требовалась его подпись, относительно небольшой суммы денегъ, такъ какъ онъ былъ однимъ изъ душеприкащиковъ при брачномъ контрактѣ своего брата. Это требовалось по поводу обезпеченія, которое баронетъ дѣлалъ для своей племянницы и которое скорѣе говорило противъ, чѣмъ въ пользу ея скораго замужства; но въ Лорингѣ все-таки думали, что это будетъ и что ухаживанье подвигалось. Мэри не всему вѣрила что слышала, но въ душѣ ея оставалась мысль, что Уальтеръ Мэррэбль приготовляетъ перемѣну въ своихъ чувствахъ. Тогда она рѣшила, что если онъ это сдѣлаетъ, то она не станетъ осуждать его. Если онъ можетъ удобно пристроить себя такимъ образомъ, почему ему не сдѣлать этого? Ей сказали, что Эдиѳь Браунло хорошенькая, кроткая, добрая и непремѣнно приметъ отъ сэр-Грегори все, что онъ вздумаетъ ей дать. Для всего семейства было бы хорошо, еслибъ устроился этотъ бракъ. Она мѣшать не будетъ, да и какъ она можетъ мѣшать? Вѣдь ея помолвка съ капитаномъ Мэррэбль разошлась по ея предложенію, и самымъ торжественнымъ образомъ. Пусть онъ женится на комъ хочетъ, она не имѣетъ основанія жаловаться на это.

Она находилась въ такомъ расположеніи духа, когда получила письмо капитана Мэррэбль изъ Дёнрипля. Когда она распечатала его, она думала съ минуту, что онъ сообщаетъ ей о миссъ Браунло. Когда она читала, она говорила себѣ какъ невозможно было бы ему сообщать ей о своихъ брачныхъ намѣреніяхъ, еслибъ даже онъ имѣлъ ихъ. По письму не было видно ни того, ни другого, но оно подтверждало извѣстіе, дошедшее до нея чрезъ пастора Джона, что ея прежній обожатель намѣренъ оставить свою карьеру, выборъ которой сдѣлалъ для нихъ необходимымъ отказаться отъ помолвки. Въ Лорингѣ онъ рѣшилъ, что долженъ ѣхать въ Индію. Теперь онъ прожилъ нѣсколько недѣль въ Дёнриплѣ съ дядею и съ Эдиѳью Браунло, и оказалось, что ему вовсе не нужно ѣхать въ Индію. Тогда она сѣла и написала къ нему то осторожное, вѣжливое, но не восторженное письмо, о которомъ читатель уже слышалъ. Она позволила себѣ оскорбиться и огорчиться тѣмъ, что ей говорили объ Эдиѳи Браунло.

Еще въ началѣ весны, въ половинѣ апрѣля, Мэри получила другое письмо отъ своей бёльгэмптонской пріятельницы, письмо очень серьезно заставившее ее перебрать всѣ эти вещи въ головѣ своей. Если Уальтеръ Мэррэбль женится на Эдиѳи Браунло, какую будущую жизнь она, Мэри Лаутеръ, приготовляетъ для себя? Она твердо рѣшила одно, что ей слѣдуетъ смотрѣть скорѣе на то, что слѣдуетъ дѣлать, чѣмъ на то, что просто можетъ быть пріятно. Но слѣдуетъ ли ей считать себя, такъ сказать, овдовѣвшей по поводу уничтоженія несчастной страсти? Для нея еще останется жизнь — такая жизнь, какую ведетъ ея тетка — такая жизнь, съ тѣмъ исключеніемъ, что тетка ея одинокая женщина съ умѣренными средствами, а она будетъ одинокой женщиной съ средствами весьма небольшими. Но вопросъ о средствахъ не завелъ ее далеко; было нѣчто на столько важнѣе, что она могла выпустить это изъ вида. Она сказала себѣ очень ясно, что для женщины хорошо быть замужемъ; что она будетъ жить и умретъ безполезно, если останется одинокою; что она желала для себя лучшаго. Слѣдуетъ ли ей теперь отказаться отъ такого честолюбія оттого, что она сдѣлала ошибку? Если слѣдуетъ, она это сдѣлаетъ. Потомъ вопросъ разрѣшился такимъ образомъ — хорошо ли поступитъ она, если выйдетъ за человѣка не любя его? Она знала, что выйти за человѣка не уважая его, не имѣя возможности полюбить его впослѣдствіи, было бы не хорошо.

Письмо мистриссъ Фенуикъ заключалось въ слѣдующемъ:

"Пасторатъ, вторникъ. "Милая Мэри,

"Мой зять уѣхалъ отъ насъ вчера и всѣхъ насъ переполошилъ. Онъ сказалъ передъ отъѣздомъ, что по его мнѣнію лордъ Траубриджъ не имѣлъ права отдавать землю, потому что она не была во владѣніи его или его фамиліи очень много лѣтъ, или что-то въ этомъ родѣ. Мы не совсѣмъ понимаемъ это, такъ же какъ и онъ, но онъ хочетъ найти что-то — онъ говоритъ, что найти это можетъ — а потомъ дастъ намъ знать. Не смотря на все это, Фрэнкъ увѣряетъ, что онъ не будетъ дѣйствовать, и что еслибъ онъ могъ уничтожить эту противную вещь поднявъ палецъ, онъ не сдѣлалъ бы этого. Онъ заставилъ меня обѣщать не говорить объ этомъ, и вотъ почему я могу только волноваться. Если этотъ злой старикъ дѣйствительно отдалъ землю не принадлежащую ему только для того, чтобъ досадить намъ — а конечно въ этомъ не было никакой другой цѣли — мнѣ кажется, ему слѣдуетъ сказать объ этомъ. Фрэнкъ, однако, началъ смотрѣть на это серьезно, а вы знаете, какъ онъ можетъ быть серьезенъ.

"Но я сѣла писать не объ этой противной капеллѣ. Я желаю знать, что вы намѣрены дѣлать этимъ лѣтомъ. Всегда лучше устроивать эти маленькіе планы заранѣе, и говоря о лѣтѣ, я подразумѣваю начало лѣта. Словомъ, пріѣдете ли вы къ намъ въ концѣ мая?

"Разумѣется, я знаю, куда устремятся ваши мысли, когда вы получите это письмо, и разумѣется вы узнаете, что я думаю, когда это пишу, но я обѣщаю, что ни словомъ не стану убѣждать васъ. Не думаю, чтобы вамъ казалось хорошо оставаться въ разлукѣ съ друзьями, которыхъ вы любите и которые васъ любятъ нѣжно, изъ опасенія къ человѣку, желающему на васъ жениться. Вы не боитесь мистера Джильмора и не предполагаете, чтобы рѣшились жить въ заключеніи всю жизнь оттого, что у капитана Мэррэбль нѣтъ своего собственнаго состоянія. Пріѣзжайте во всякомъ случаѣ. Если вамъ покажется непріятно, вы воротитесь когда захотите, а я дамъ слово, что къ вамъ не станутъ приставать.

Искренно любящая васъ

"ДЖЭНЕТЪ ФЕНУИКЪ."

«Фрэнкъ это прочелъ. Онъ говоритъ, что все написанное о его серьезности — вздоръ, но ничего не можетъ быть справедливѣе того, что я сказала о друзьяхъ любящихъ васъ и желающихъ видѣть васъ здѣсь опять. Еслибъ вы были здѣсь, мы могли бы еще уговорить его на счетъ капеллы.»

Къ этому почеркомъ викарія было прибавлено слово: «Никогда!»

Прошли два дня прежде чѣмъ Мэри показала это письмо теткѣ — два дня, въ которые она много думала объ этомъ. Она знала хорошо, что тетка станетъ ей совѣтовать ѣхать въ Бёльгэмптонъ, и поэтому не хотѣла упоминать о письмѣ, пока не рѣшится.

— Что ты будешь дѣлать? спросила тетка.

— Я поѣду, если вы согласитесь.

— Конечно я соглашусь, сказала миссъ Мэррэбль.

Тогда Мэри написала своей пріятельницѣ очень коротенькое письмо, которое также можно сообщить читателю:

"Лорингъ четвергъ. "Милая Джэнетъ,

"Я поѣду къ вамъ въ концѣ мая; однако, хотя рѣшилась на это, я почти сомнѣваюсь, что поступаю неблагоразумно. Еслибъ только можно было сдѣлать такъ, чтобы прошлаго не бывало! Однако это невозможно и можно только стараться жить такимъ образомъ, чтобы какъ можно ближе подходить къ такому положенію. Я знаю, что выражаюсь сбивчиво, но думаю, вы поймете, что я хочу сказать.

"Я намѣрена дѣйствовать очень энергично на счетъ капеллы, и надѣюсь, что вашъ зять будетъ въ состояніи доказать, какъ дурно поступилъ лордъ Траубриджъ. Я никогда не любила мистера Пёдльгэмъ, который какъ-будто всегда смотрѣлъ на меня съ гнѣвомъ оттого, что я принадлежала къ пасторату, и конечно я съ восторгомъ увижу его изгнаніе отъ пасторатскихъ воротъ.

"Всегда любящая васъ

"МЭРИ ЛАУТЕРЪ."

Глава XLVI.
МИСТЕРЪ ДЖЭЙ ВАРМИНСТЕРСКІЙ

Викарій взялся содержать Кэрри Брэтль въ домѣ мистриссъ Стигсъ двѣ недѣли, но въ концѣ этого времени онъ нашелъ, что отвѣтственность его относительно этой бѣдной дѣвушки еще не кончилась. Читатель знаетъ, съ какимъ успѣхомъ ѣздилъ онъ въ Стартёпъ и какъ далеко былъ онъ отъ того, чтобы освободиться отъ своей тяжести помощью благотворительности и любви родственниковъ этой бѣдной дѣвушки. Онъ стряхнулъ пыль старстёпскую, такъ сказать, съ колесъ своего гига, когда выѣхалъ съ фермы Джорджа Брэтль, и отказался даже отъ предложенныхъ денегъ. Отъ десяти или пятнадцати фунтовъ! Онъ скорѣе готовъ былъ вынуть эти деньги изъ своего кармана, чѣмъ позволить брату думать, что онъ откупилъ свою обязанность къ сестрѣ такою ничтожною суммой. Потомъ онъ убѣдилъ себя, что такимъ образомъ онъ долженъ Кэрри Брэтль пятнадцать фунтовъ, и утѣшился размышленіемъ, что эти пятнадцать фунтовъ достанетъ дѣвушкѣ гораздо болѣе чѣмъ на двѣ недѣли, если только она покорится такому образу жизни, какой она должна вести, если останется въ домѣ мистриссъ Стигсъ. Онъ назначилъ двѣ недѣли Кэрри и мистриссъ Стигсъ, говоря, что въ концѣ этого времени или будетъ самъ, или пришлетъ. Потомъ онъ вернулся домой и разсказалъ всю исторію своей женѣ. Все это происходило до пріѣзда Куикенгэма въ пасторатъ.

— Любезный Фрэнкъ, сказала ему жена: — ты навлечешь на себя непріятности.

— Какого рода?

— Во-первыхъ, издержки на содержаніе этой бѣдной дѣвушки — на всю жизнь, какъ предвидится — падутъ на тебя.

— Что же, если и такъ? Но, разумѣется, рано или поздно она должна заработывать себѣ хлѣбъ. Какъ я могу бросить ее? И что мнѣ дѣлать съ нею?

— Но это еще не самое худшее, Фрэнкъ.

— Что же самое худшее? Скажи прямо.

— Скажутъ, что ты, пасторъ и женатый человѣкъ, ѣздишь къ хорошенькой дѣвушкѣ въ Салисбури.

— Ты думаешь, что это скажутъ?

— Я думаю, что ты долженъ остерегаться этого для прихода.

— Какого рода люди скажутъ это?

— Лордъ Траубриджъ и его партія.

— Честное слово, Джэнетъ, ты, кажется, обижаешь лорда Траубриджъ. Онъ дуракъ, и до нѣкоторой степени дуракъ мстительный; я согласенъ, что онъ забралъ въ свою глупую старую голову ненавидѣть меня немилосердно, но я считаю его джентльмэномъ и не думаю, чтобы онъ унизилъ себя до того, чтобы распространять клевету, которой онъ самъ вѣрить не станетъ.

— Но, другъ мой, онъ будетъ вѣрить.

— Почему? какъ? на какомъ основаніи? Онъ не можетъ этому вѣрить. Какъ ни былъ бы глупъ человѣкъ, онъ не можетъ вѣрить чему бы то ни было безъ причины. Я очень недолюбливаю лорда Траубриджъ, и ты точно также могла бы сказать, что по этой причинѣ я стану считать его жестокимъ помѣщикомъ. Онъ не жестокъ, и еслибъ онъ настроилъ раскольничьихъ капеллъ во всемъ графствѣ, я былъ бы лжецомъ и клеветникомъ, еслибъ сказалъ, что онъ жестокъ.

— Но видишь, ты не дуракъ, Фрэнкъ.

Этимъ разговоръ и кончился. Викарію хотѣлось бы уйти и не говорить ничего болѣе о дѣлѣ, въ которомъ онъ не совсѣмъ чувствовалъ себя правымъ, а женѣ его не хотѣлось болѣе убѣждать его. Что ни сказалъ бы или думалъ лордъ Траубриджъ, она не хотѣла заставить своего Фрэнка предполагать, будто недостойное подозрѣніе смущало ея душу. Но она была увѣрена, что онъ поступалъ неблагоразумно.

Когда двѣ недѣли близились къ концу и ничего не было сдѣлано, онъ опять поѣхалъ въ Салисбури. Было совершенно справедливо, что у него тамъ было дѣло; у всякаго джентльмена есть дѣло въ томъ городѣ, гдѣ живетъ его банкиръ, откуда снабжаютъ его поставщики и гдѣ онъ принадлежитъ къ какому-нибудь клубу. И нашъ викарій любилъ видѣться съ епископомъ, бывать въ соборѣ, пожимать руку декану и повздорить съ Чэмберлэномъ или съ кѣмъ-нибудь похожимъ на него, если ему представлялся случай. Онъ всегда не прочь былъ побывать въ Салисбури, и теперь видѣлся съ Чэмберлэномъ, деканомъ, съ сѣдѣльникомъ, съ клэркомъ въ обществѣ застрахованія, такъ же какъ съ мистриссъ Стигсъ и Кэрри Брэтль. Слѣдовательно, еслибъ кто-нибудь сказалъ, что въ тотъ день онъ поѣхалъ въ Салисбури видѣться съ Кэрри Брэтль, тотъ оклеветалъ бы его. Онъ убавилъ свой взносъ въ общество застрахованія отъ пожаровъ, уговорилъ Чэмберлэна видѣться съ Куикенгэмомъ и взялъ отъ декана старинную книгу о выдерживаніи ловчихъ птицъ, такъ что нѣсколько минутъ, которыя онъ провелъ въ домѣ мистриссъ Стигсъ, едва были найдены среди разныхъ дѣлъ, которыми онъ долженъ былъ заняться въ Салисбури.

Онъ могъ сказать Кэрри Брэтль только то, что до-сихъ-поръ онъ не рѣшилъ ничего. Она должна была остаться у мистриссъ Стигсъ еще недѣлю. Онъ былъ такъ занятъ въ это время года, приготовляясь къ Пасхѣ, что не могъ осмотрѣться хорошенько. У него былъ планъ, но онъ не хотѣлъ ничего сказать о немъ, пока не увидитъ, можно ли его привести въ исполненіе. Когда Кэрри прошептала что-то объ издержкахъ, викарій смѣло увѣрилъ ее, что она не должна тревожиться на счетъ этого, такъ какъ у него есть деньги, принадлежащія ей. Онъ объяснитъ ей это когда-нибудь, но не теперь. Потомъ онъ разспросилъ мистриссъ Стигсъ о жизни Кэрри. Мистриссъ Стигсъ выразила свое мнѣніе, что Кэрри не въ состояніи выдержать долго эту жизнь. Часы казались ей невыразимо длинны и не разъ увѣряла она, что лучше всего ей лишить себя жизни. Однако мистриссъ Стигсъ отзывалась объ ея поведеніи хорошо. О Сэмѣ Брэтль викарій, хотя и освѣдомился, не могъ узнать ничего. Кэрри увѣряла, что она не получала отъ него извѣстій съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ оставилъ ее избитый и окровавленный послѣ драки въ гостинницѣ «Три честные человѣка».

Викарій сказалъ Кэрри Брэтль, что у него есть планъ — но у него не было никакого плана. У него была мысль преодолѣть упрямство мельника, взявъ его дочь прямо къ себѣ въ домъ и поставить ихъ лицомъ къ лицу; но онъ самъ такъ мало довѣрялъ этому плану, что не могъ на него рѣшиться. Во-первыхъ, имѣетъ ли онъ право сдѣлать подобный шагъ? Мистриссъ Джорджъ Брэтль сказала ему, что люди и безъ пастора сами знаютъ что для нихъ хорошо, и выговоръ этотъ попалъ мѣтко. Онъ менѣе всѣхъ на свѣтѣ былъ способенъ принимать систему пасторскаго вмѣшательства.

"Я могъ бы сдѣлать это гораздо лучше, еслибъ не былъ пасторъ, говаривалъ онъ самъ себѣ.

Потомъ, если старикъ Брэтль захотѣлъ выгнать дочь изъ дома за такой проступокъ, что до этого ему, Фенуику, будь онъ пасторъ или мірянинъ? Старикъ зналъ, что онъ дѣлалъ, и очень энергично выказалъ свою рѣшимость.

— Попробую обратиться къ торговцу желѣзнымъ товаромъ въ Варминстерѣ, сказалъ онъ женѣ.

— Я боюсь, что это будетъ безполезно.

— Я самъ такъ думаю. Торговцы желѣзными товарами, вѣроятно, жестокосердѣе мельниковъ и фермеровъ; но и фермеры очень жестокосерды. Этотъ Джэй даже не согласился поручиться за Сэма Брэтль. Но что-нибудь надо сдѣлать.

— Ее надо помѣстить въ исправительное заведеніе.

— Теперь это было бы слишкомъ поздно. Это слѣдовало сдѣлать тотчасъ. Я все-таки съѣзжу въ Варминстеръ. Мнѣ нужно видѣться съ старикомъ Дикльбургъ, и я могу это сдѣлать за одинъ разъ.

Онъ поѣхалъ въ Варминстеръ, видѣлся съ Дикльбургомъ, котораго не было дома, и заѣхалъ также къ Джэю, который былъ дома. Съ самимъ Джэйемъ было надежды гораздо менѣе, чѣмъ съ Джорджемъ Брэтль. Торговецъ желѣзнымъ товаромъ былъ въ родствѣ съ несчастной молодой женщиной только чрезъ жену, а какой зять прижметъ къ своему сердцу такую свояченицу? Онъ зналъ, что мистриссъ Джэй была пуританка, чопорна и строга. Онъ нашелъ Джэя одного въ лавкѣ съ подмастерьемъ, но ему не трудно было провести хозяина мимо горшковъ и сковородъ въ небольшое углубленіе позади лавки, въ которомъ обыкновенно дѣлались просьбы о продолженіи кредита и неотступныя требованія о скоромъ платежѣ.

— Знаю ли я исторію Каролины Брэтль? О, да! знаю, сэръ, сказалъ Джэй. — Мы должны были узнать.

Говоря это, онъ покачалъ головой, потеръ руки и опустилъ глаза въ землю. Въ этомъ человѣкѣ, однако, было смиреніе, сознаніе, что говоря съ джентльменомъ, онъ говорилъ съ высшимъ существомъ, что дало Фенуику преимущество, котораго, какъ онъ чувствовалъ, ему недоставало въ разговорѣ съ фермеромъ.

— Я увѣренъ, вы согласитесь со мною, мистеръ Джэй, что ее слѣдуетъ спасти, если возможно.

— Ея душу? спросилъ Джэй.

— Разумѣется, ея душу. Но мы должны дойти до этого спасеніемъ ея прежде въ этомъ мірѣ.

Джэй былъ худощавъ, средняго роста, съ весьма почтенными сѣдыми волосами, торчавшими прямо на его головѣ, но съ жалкимъ, невыразительнымъ, худощавымъ лицомъ. Онъ имѣлъ привычку безпрестанно кланяться, вѣжливо улыбаться и говорить разныя вѣжливыя фразы, но сила его какъ передового человѣка въ Варминстерѣ заключалась въ его волосахъ и въ хорошей вычищенной парѣ чернаго платья, которую онъ носилъ всегда. Онъ былъ также человѣкъ зажиточный, всегда бывалъ въ церкви, акуратенъ въ платежахъ, старательно занимался своимъ дѣломъ, вѣшалъ свои колокола, продавалъ свои горшки такимъ образомъ, что старые покупщики отъ него не отставали.

— Джэй человѣкъ почтенный, мнѣ не хочется бросить его, говаривали мужья, когда жены увѣряли, что спинки у его каминныхъ рѣшетокъ выпадали и что гвоздей его нельзя прибивать молоткомъ.

Такимъ образомъ онъ богатѣлъ; но, можетъ быть, своимъ преуспѣяніемъ онъ былъ обязанъ своимъ волосамъ. Онъ потиралъ руки, улыбался и кланялся, придумывая, какой отвѣтъ лучше дать. Онъ былъ согласенъ въ томъ, что душу бѣдной Кэрри слѣдуетъ спасти. Это натурально дѣло мистера Фенуикъ. Но что касалось ея тѣла, онъ не видалъ, какъ можетъ онъ или мистриссъ Джэй содѣйствовать этому.

— Я боюсь, что она дурная женщина, мистеръ Фенуикъ; я этого боюсь, сказалъ Джэй.

— Дѣло въ томъ, не можемъ ли мы придумать, какъ сдѣлать ее не такъ дурной, сказалъ викарій. — Она должна жить гдѣ-нибудь, мистеръ Джэй.

— Мнѣ кажется, самое лучшее для нихъ умереть — разумѣется, послѣ того, какъ онѣ раскаятся, мистеръ Фенуикъ. Видите, сэръ, это такъ низко, такъ постыдно, онѣ такъ безславятъ своихъ бѣдныхъ родныхъ. Молодой человѣкъ не можетъ сдѣлать ничего такого дурного — не такъ ли, мистеръ Фенуикъ?

— Я въ этомъ не увѣренъ, мистеръ Джэй.

— И даже теперь?

— Я не намѣренъ защищать Кэрри Брэтль — но если вы подумаете, какой ничтожный грѣхъ можетъ довести женщину до такого несчастнаго положенія, ваше сердце смягчится. Бѣдная Кэрри! она была такъ весела, такъ добра, такъ умна!

— Умна она была, мистеръ Фенуикъ, и весела также, какъ вы выражаетесь, но…

— Разумѣется, мы знаемъ все это. Вопросъ теперь состоитъ въ томъ, чѣмъ мы можемъ ей помочь. Она ведетъ въ настоящую минуту порядочную, воздержную жизнь, но безъ занятій, безъ средствъ, безъ друзей. Не возьметъ ли ее къ себѣ ваша жена — на мѣсяцъ, или около того, на испытаніе?

— Чтобъ она жила здѣсь! воскликнулъ торговецъ желѣзными издѣліями.

— Я посовѣтовалъ бы это. Кому дать ей пріютъ, какъ не сестрѣ?

— Не думаю, чтобъ мистриссъ Джэй взялась за это, сказалъ торговецъ желѣзными издѣліями, не перестававшій потирать руки и кланяться, и лицо котораго вытянулось зловѣщимъ образомъ.

— Могу я спросить ее?

— Это не принесетъ никакой пользы, мистеръ Фенуикъ: — право не принесетъ.

— Это можетъ принести пользу. Могу я попытаться?

— Если вы спрашиваете меня, мистеръ Фенуикъ, я долженъ сказать нѣтъ, право долженъ. Мистриссъ Джэй вовсе не тверда и одно имя этой безславной родственницы производитъ внутреннюю болѣзнь; право такъ, мистеръ Фенуикъ.

— Стало быть, вы ничего не сдѣлаете, чтобы спасти отъ погибели сестру вашей жены, и не позволите женѣ вашей сдѣлать ничего?

— Не будьте ко мнѣ жестоки, мистеръ Фенуикъ — пожалуйста не будьте жестоки ко мнѣ. Я всегда былъ уважаемъ и окруженъ уважаемыми людьми. Если родные моей жены ведутъ себя дурно, развѣ это недостаточно непріятно для меня, къ чему же вамъ еще пріѣзжать ко мнѣ и говорить такія вещи? Право, мистеръ Фенуикъ, еслибъ вы подумали объ этомъ, вы не были бы ко мнѣ такъ жестоки.

— Стало быть, вамъ все-равно, если она умретъ въ канавѣ? сказалъ викарій, который на торговца желѣзными издѣліями сердился больше чѣмъ на фермера.

Онъ не могъ ничего сказать болѣе, повернулся и пошелъ. Раболѣпный лавочникъ шелъ за нимъ — опять кланяясь и потирая руки, и проводилъ его до экипажа. Викарій не сказалъ ни слова, не простился даже съ Джэемъ.

"Сердца у нихъ камни, говорилъ онъ себѣ, уѣзжая и хлестнувъ свою лошадь: «къ чему служатъ всѣ проповѣди? Ничто не трогаетъ ихъ. Поступай съ другими такъ, какъ думаешь, что они поступятъ съ тобой. Вотъ ихъ доктрина.»

Дорогою онъ рѣшилъ, что сдѣлаетъ послѣднее усиліе и привезетъ Кэрри на мельницу; — онъ сдѣлаетъ это, то-есть если можетъ уговорить Кэрри поѣхать съ нимъ. Пока ему ничего не оставалось болѣе, какъ оставить ее у мистриссъ Стигсъ и платить десять шиллинговъ за ея квартиру и столъ. Относительно одного онъ не могъ еще рѣшить — сообщитъ онъ или нѣтъ свое намѣреніе старой мистриссъ Брэтль? Онъ уѣхалъ изъ дома рано, и когда вернулся, жена его уже получила отвѣтъ Мэри Лаутеръ на свое письмо.

— Пріѣдетъ она? спросилъ Фрэнкъ.

— Она пишетъ только объ этомъ и больше ни о чемъ.

— Стало быть, она будетъ мистриссъ Джильморъ.

— Желаю этого отъ всего сердца, сказала мистриссъ Фенуикъ: — я считаю это равносильнымъ ея согласію выйти за него.

— Она не пріѣхала бы, еслибъ не рѣшилась принять его предложеніе. Помяни мое слово. Они будутъ обвѣнчаны до окончанія постройки капеллы.

— Ты говоришь такъ, какъ будто думаешь, что ей не слѣдуетъ пріѣзжать.

— Нѣтъ — я не это хотѣлъ сказать. Я только думалъ, какъ скоро женщина можетъ оправиться отъ подобнаго огорченія.

— Фрэнкъ, не будь золъ. Она дѣлаетъ то, что ей совѣтуютъ всѣ ея друзья.

— Если я умру, твои друзья будутъ совѣтовать тебѣ не огорчаться, но сочтутъ тебя безчувственной, если ты огорчаться не будешь.

— Ты теперь противъ нея?

— Нѣтъ.

— Такъ зачѣмъ же ты говоришь такія вещи? Не лучше ли ей сдѣлать усиліе, чѣмъ оставаться безпомощной, неподвижной и испортить всю свою жизнь? И не лучше ли это для Гэрри Джильмора?

— Гораздо лучше для него, потому что онъ сойдетъ съ ума, если она за него не выйдетъ.

— И для нея также. Мы не можемъ знать, что происходитъ въ ея сердцѣ. Я думаю, что она дѣлаетъ большое усиліе, потому что находитъ это нужнымъ. Ты будешь къ ней ласковъ, когда она пріѣдетъ?

— Конечно — для Гэрри — и для нея.

Но викарій былъ не въ духѣ въ эту минуту. Ему надоѣли его усилія направлять людей на истинный путь, такія большія затрудненія встрѣчались ему. Подъѣзжая къ своимъ воротамъ, онъ встрѣтился съ Пёдльгэмомъ, стоявшимъ на дорогѣ прямо предъ новой капеллой. Онъ рѣшился помириться съ капеллой и теперь сказалъ нѣсколько пріятныхъ словъ пастору.

Пёдльгэмъ отвернулся, вздернулъ носъ, поклонился очень холодно и ушелъ не сказавъ ни слова. Возможно ли было человѣку жить съ такими людьми въ хорошемъ расположеніи духа и съ христіанской любовью?

Вечеромъ онъ сидѣлъ съ женой въ гостиной, разсуждая обо всѣхъ этихъ непріятностяхъ, когда горничная вошла сказать, что пришелъ констэбль Тоффи. Констэбля Тоффи провели въ кабинетъ и викарій пошелъ къ нему туда. Онъ не говорилъ съ констэблемъ нѣсколько мѣсяцевъ — съ того самаго времени, какъ Сэмъ Брэтль былъ освобожденъ; но онъ ни минуты не сомнѣвался, когда его позвали, что дѣло шло объ убійствѣ Трёмбёля. Констэбль приложилъ руку къ головѣ и сѣлъ по приглашенію викарія, прежде чѣмъ началъ говорить.

— Что такое, Тоффи? спросилъ викарій.

— Кажется, мы ихъ поймали наконецъ, сказалъ Тоффи очень тихимъ, мягкимъ голосомъ.

— Кого — убійцъ?

— Точно такъ, мистеръ Фенуикъ, всѣхъ кромѣ Сэма Брэтль, который намъ нуженъ.

— Кто же эти люди?

— Тѣ, кого подозрѣвали, Джэкъ Бёрроусъ, прозванный Точильщикомъ, и Лауренсъ Эморнъ, бывшій вмѣстѣ съ нимъ. Этотъ Эморнъ бирмипгамскій. Его въ Бирмингамѣ знаютъ очень хорошо. И Сэмъ также, мистеръ Фенуикъ. Кажется, они всѣ участвовали въ этомъ. Намъ нуженъ Сэмъ, мистеръ Фенуикъ.

— Неужели вы хотите сказать, что онъ былъ въ числѣ убійцъ?

— Онъ намъ нуженъ, мистеръ Фенуикъ.

— Гдѣ вы нашли другихъ людей?

— Они добрались до Сан-Франциско. Посчастливилось имъ, мистеръ Фенуикъ! Семь мѣсяцевъ были въ бѣгахъ. Мистеръ Трёмбёль былъ убитъ 31 августа, а вотъ уже 15 апрѣля, мистеръ Фенуикъ. Не многіе бываютъ такъ долго въ бѣгахъ. Вы, конечно, доставите къ намъ Сэма Брэтль, мистеръ Фенуикъ?

Викарій сказалъ, что онъ позаботится объ этомъ и представитъ Сэма Брэтль такъ скоро, какъ только можетъ.

— Я все время говорилъ вамъ, мистеръ Фенуикъ, что Сэмъ участвовалъ вмѣстѣ съ ними, но вы вѣрить не хотѣли.

— Я и теперь не вѣрю, сказалъ викарій.

Глава XLVII.
ТРЕБУЮТЪ СЭМА БРЭТЛЬ.

На слѣдующей недѣлѣ въ Бёльгэмптонѣ и въ окрестностяхъ Варминстэра и Гейтесбёри было большое волненіе и смятеніе. Повсюду сдѣлалось извѣстно, что Джэкъ Точильщикъ и Лауренсъ Экорнъ сидѣли въ салисбурійской тюрьмѣ и что требовали Сэма Брэтль. Смятеніе и волненіе, разумѣется, въ Бёльгэмптонѣ были больше чѣмъ къ другихъ мѣстахъ. Необходимо было сказать старому мельнику — необходимо было также спросить жителей мельницы, гдѣ теперь находится Сэмъ. Если они не знали, то могли помочь викарію отыскать его. Фенуикъ пошелъ на мельницу и взялъ съ собой сквайра, но они не могли получить никакихъ свѣдѣній. Мельникъ былъ очень молчаливъ и почти не выказалъ никакого волненія, когда ему сказали, что полиція требуетъ его сына.

— Могутъ прійти и обыскать, сказалъ онъ. — Могутъ прійти и обыскать.

Потомъ онъ медленно ушелъ. Разумѣется, была сцена съ мистриссъ Брэтль и Фэнни, и обѣ женщины находились въ печальномъ положеніи.

— Бѣдный мальчикъ! несчастный мальчикъ! говорила злополучная мать, рыдавшая закрывъ передникомъ лицо.

— Мы ничего о немъ не знаемъ, мистеръ Джильморъ, а то сказали бы сейчасъ, отвѣчала Фэнни.

— Я въ этомъ увѣренъ, сказалъ викарій. — Можете помнить, мистриссъ Брэтль, что я ни минуты не вѣрю, чтобы Сэмъ участвовалъ въ этомъ убійствѣ болѣе, чѣмъ вы или я. Можете сказать это его отцу, если хотите.

За эти слова сквайръ сдѣлалъ ему выговоръ, какъ только они ушли съ мельницы.

— Я думаю, что вы слишкомъ далеко зашли въ этомъ увѣреніи, сказалъ онъ.

— Конечно вы хотите, чтобы я говорилъ, что думаю?

— Не въ такомъ дѣлѣ, когда ложное одобреніе можетъ увеличить страданіе. Вы сами такъ любите идти въ вашихъ воззрѣніяхъ наперекоръ другимъ, что вамъ слѣдуетъ особенно остерегаться, когда такимъ образомъ вы можете сдѣлать большой вредъ.

— Я совершенно убѣжденъ, что онъ нисколько не участвовалъ въ этомъ.

— Вы видите, что полиція противъ васъ послѣ подробнаго и продолжительнаго слѣдствія.

— Полиція — это ослы, настойчиво утверждалъ викарій.

— Именно. То-есть, вы предпочитаете ваше мнѣніе мнѣнію полиціи относительно убійства. Я предпочелъ бы ваше мнѣніе ихъ мнѣнію въ вопросѣ письменныхъ уликъ, но не въ такомъ дѣлѣ, какъ это. Я не хочу убѣждать васъ, но желалъ бы, чтобъ вы были осторожны съ тѣми людьми, которые наиболѣе къ этому прикосновенны. Имѣя дѣло съ другими, вы не имѣете права пренебрегать обыкновенными правилами очевидности.

Викарій принялъ выговоръ и обѣщалъ быть осторожнѣе — повторивъ однако свое мнѣніе о Сэмѣ, относительно котораго онъ объявилъ свое намѣреніе держаться прежняго своего поведенія, что ни говорили бы полиція и судьи. Онъ даже объявилъ, что сдѣлаетъ это даже вопреки приговору присяжныхъ; но Джильморъ понялъ, что это просто природное упрямство этого человѣка, выказывающееся въ своемъ естественномъ видѣ.

Въ эту минуту, очень мрачную для прихода и очень печальную для пастората, сквайръ началъ новую жизнь, очевидную для всѣхъ, кто видѣлъ его. Онъ ходилъ по своей фермѣ, говорилъ о своихъ деревьяхъ, глядѣлъ на своихъ лошадей — словомъ, опять ожилъ. Конечно, много догадокъ дѣлалось по этому поводу въ его домѣ и нѣкоторыя, вѣроятно, были очень близки къ истинѣ. Но Фенуикамъ не нужно было угадывать. Джильмору было сказано, что Мэри пріѣдетъ въ Бёльгэмптонъ въ началѣ лѣта, и онъ тотчасъ сбросилъ съ себя грусть. Онъ не дѣлалъ болѣе вопросовъ; мистриссъ Фенуикъ не нужно было принимать предосторожностей, но восторгъ ея друга почти пугалъ ее.

— Я смотрю на это совсѣмъ не такъ, какъ онъ, сказала она мужу.

— Она выйдетъ за него теперь, отвѣчалъ онъ, и мистриссъ Фенуикъ не говорила ничего болѣе.

Для самого Фенуика эта перемѣна была чрезвычайно утѣшительна; сквайръ былъ его старый другъ и почти единственный близкій сосѣдъ. Во всѣхъ его непріятностяхъ, и внутри и внѣ прихода, онъ натурально обращался къ Джильмору, и хотя онъ не былъ наклоненъ дѣйствовать по совѣту своихъ друзей, все-таки для него было очень важно имѣть друга, который могъ подать мнѣніе, а можетъ быть, еще болѣе такого друга, который настаивалъ, чтобы его мнѣніе было принято. Всю прошлую зиму Джильморъ былъ безполезенъ для своего друга. Мнѣніе его обо всемъ было такъ нерадиво, что его не стоило и выслушивать. Онъ сдѣлался такъ угрюмъ, что викарій нашелъ рѣшительно необходимымъ оставить его въ покоѣ относительно жизни обыкновенной. Но теперь сквайръ опять сдѣлался самимъ собой и объ интересномъ предметѣ убійства Трёмбёля, подсудимыхъ въ салисбурійской тюрьмѣ и необходимости призыва Сэма могъ говорить умно и съ пользой.

Конечно, было очень желательно, чтобы Сэмъ явился скорѣе. Въ приходѣ всѣ думали, что викарій знаетъ, гдѣ онъ. Джорджъ Брэтль, поручившійся за брата, сдѣлалъ это въ той увѣренности, что отвѣтственнымъ лицомъ будетъ викарій. Слухи о пребываніи Кэрри въ Салисбури и о поѣздкахъ викарія въ тотъ городъ ходили въ Бёльгэмптонѣ и къ нимъ примѣшивалась мысль, что Кэрри и Сэмъ въ заговорѣ. Что Фенуикъ поступалъ рыцарски, можетъ быть дон-кихотски, въ своей дружбѣ къ тѣмъ, кого онъ уважалъ, давно чувствовалось, и это чувство было теперь сильнѣе прежняго. Онъ конечно могъ представить Сэма Брэтль, еслибъ хотѣлъ, — или если хотѣлъ, говорили нѣкоторые, могъ и держать его въ удаленіи. Слѣдовало заплатить 400 фунтовъ за поруки, но извѣстно было, что викарій былъ богатъ и — такъ говорили пёдльгэмцы — не посмотритъ на это, если можетъ такимъ образомъ поступить по-своему.

Онъ былъ принужденъ съѣздить въ Салисбури, для того, чтобы узнать, если возможно, отъ Кэрри, какъ найти слѣды ея брата, и объ этой поѣздкѣ пёдльгэмцы также узнали. Въ Бёльгэмптонѣ были мужчины и женщины, знавшіе навѣрно, какъ часто викарій посѣщалъ молодую дѣвушку въ Салисбури, какъ долго онъ пробылъ у ней каждый разъ и сколько онъ платилъ мистриссъ Стигсъ за ея содержаніе. Поѣздки мужчинъ, отличающихся дон-кихотствомъ въ своей ласковости къ молодымъ женщинамъ, всегда замѣчаются съ большой точностью, если не вѣрностью.

Его свиданіе съ Кэрри было очень грустно на этотъ разъ. Онъ не могъ не сказать ей причины своихъ разспросовъ.

— Тѣхъ двухъ взяли? спросила она съ поспѣшностью, какъ будто показывавшей, что она имѣетъ свѣдѣнія объ этомъ дѣлѣ, которыя не могли не быть виновны.

— Какихъ двоихъ? спросилъ онъ, прямо смотря ей въ лицо.

Тогда она замолчала, а ему не хотѣлось поймать ее въ ловушку, допрашивать какъ присяжному повѣренному или допытываться отъ нея свѣдѣній, которыя она не дала бы охотно и добровольно.

— Мнѣ сказали, началъ онъ: — что взяли двухъ человѣкъ за убійство.

— Гдѣ ихъ нашли, сэръ?

— Они убѣжали въ Америку и полиція вернула ихъ. Вы ихъ знали, Кэрри?

Она опять промолчала. Люди эти не были названы и не она должна была выдавать ихъ. До-сихъ-поръ въ ихъ свиданіяхъ она почти не смотрѣла ему въ лицо, но теперь она прямо устремила на него свои голубые глаза.

— Вы прежде говорили мнѣ въ коттэджѣ этой старухи, сказалъ онъ: — что вы знали ихъ обоихъ — одного знали слишкомъ хорошо.

— Если вы позволите, сэръ, я ничего не буду говорить о нихъ.

— Я не стану спрашивать васъ, Кэрри. Но вы разсказали бы мнѣ о вашемъ братѣ, еслибъ вы знали?

— Право разсказала бы, сэръ — все. Онъ такъ же мало участвовалъ въ убійствѣ фермера Трёмбёля какъ и вы. За это не могутъ дотронуться до одного его волоска.

— Я самъ такъ думаю; но кто можетъ это доказать?

Опять она промолчала.

— Можете вы доказать? Если слова могутъ спасти вашего брата, навѣрно вы сказали бы ихъ. Неужели вы не рѣшитесь, Кэрри, сдѣлать все для вашего брата? Каковы бы ни были его недостатки, онъ не былъ къ вамъ такъ жестокъ, какъ другіе.

— Я желала бы умереть.

— Вы не должны этого желать, Кэрри. И если вы знаете объ этомъ, вы обязаны сказать. Еслибы вы могли рѣшиться сказать мнѣ, что вы знаете, мнѣ кажется, это было бы полезно для насъ обоихъ.

— Это они взяли деньги. Сэмъ не видалъ ни шиллинга.

— Кто это они?

— Джэкъ Бёрроусъ и Лэрри Экорнъ. И это не Лэрри Экорнь. Я знаю очень хорошо, кто это сдѣлалъ. Это сдѣлалъ Джэкъ Бёрроусъ.

— Котораго называютъ Точильщикомъ?

— Но Лэрри былъ съ ними тогда, сказалъ Керри, рыдая.

— Вы это знаеге навѣрно?

— Я ничего не знаю навѣрно, мистеръ Фенуикъ, кромѣ того, что Сэма въ то время тамъ не было. Въ этомъ я совершенно, совершенно, совершенно увѣрена. Но когда вы меня спрашиваете, что я должна сказать?

Онъ оставилъ ее, не сказавъ ей на этотъ разъ ни слова о ней. Онъ не могъ сказать ей ничего утѣшительнаго. Онъ почти рѣшился взять ее съ собой на мельницу и попытаться что можно сдѣлать встрѣчей отца, матери и дочери; но эта новая исторія съ полиціей и арестомъ и отсутствіемъ Сэма дѣлали невозможнымъ для него такой шагъ. Уѣзжая, онъ опять разспросилъ мистриссъ Стигсъ, и она предостерегла его, что ея жилица ежедневно говорила такія слова, которыя заставляли ее думать, что молодая женщина не хочетъ у ней остаться. Но она ни на что пожаловаться не могла. Кэрри настаивала на своей свободѣ ходить по городу одна, но женщина думала, что она дѣлаетъ это только для того, чтобы доказать свою независимость. Послѣ этого викаріи заплатилъ что слѣдуетъ и вернулся на желѣзную дорогу. О Сэмѣ онъ не узналъ ничего и не зналъ, куда теперь обратиться за свѣдѣніями. Онъ все еще думалъ, что молодой человѣкъ самъ явится, если вызовъ будетъ сдѣлалъ публично и дойдетъ до его ушей.

Въ этотъ самый день было засѣданіе гейтесберійскихъ судей, и два человѣка, такъ жестоко возвращенные изъ Сан-Франциско, были приведены. Засѣдалъ Джильморъ вмѣстѣ съ сэр-Томасомъ Чарлисъ, который былъ предсѣдателемъ, и три другіе человѣка. Лордъ Траубриджъ былъ въ судѣ, но сказалъ, что онъ присутствуетъ не какъ судья. Сэма Брэтль вызывали и Джонсъ, адвокатъ, объяснилъ, что онъ ушелъ изъ дома искать работы въ другомъ мѣстѣ, сослался на продолжительность протекшаго времени и на несправедливость требованія, что человѣкъ, противъ котораго не нашлось уликъ, обязанъ остаться всегда въ приходѣ — и выразилъ несомнѣнную увѣренность, что мистеръ Фенуикъ и Джорджъ Брэтль, его поручители, отыщутъ его и представятъ. Такъ какъ ни пастора, ни фермера не было въ судѣ, ничего болѣе сдѣлать было нельзя и судьи готовы были согласиться, что надо ждать. И дѣло противъ двухъ человѣкъ, сидѣвшихъ въ тюрьмѣ, еще нельзя было начать. Улики были противъ нихъ такъ слабы, что присяжный повѣренный изъ Дэвиза, защищавшій ихъ, выразилъ удивленіе, что американскія власти выдали ихъ. Однако были приведены доказательства, что эти два человѣка были судимы прежде, одинъ за воровство со взломомъ, другой за кражу лошадей, но первый, Джонъ Бёррроусъ, извѣстный подъ именемъ Точильщика, былъ изъ Дэвиза, и полиція этого города, такъ же какъ и Чипенгэма, Бата и Уэльса, была хорошо знакома съ нимъ; а другой, Экорнъ, порядочный молодой человѣкъ, былъ партнеромъ въ бирмингэмской конюшнѣ, по промотался на скачкахъ и цѣлый годъ жилъ дурными дѣлами, а прежде просидѣлъ два года въ тюрьмѣ на каторжной работѣ. Было доказано, что ихъ обоихъ видѣли въ окрестностяхъ до и послѣ убійства, что въ коттэджѣ въ Пайкрофтской общинѣ была найдены сапоги, оставленные въ грязи на дворѣ фермера, что Бёрроусъ бралъ ядъ изъ левингтонской аптеки и отравилъ собаку Бонамъ. Многое другое было доказано, но дэвизскій стряпчій объяснилъ, что это не доказываетъ ничего, а полицейскія власти, что это доказываетъ очень много. Судьи постановили, что въ назначенный день Сэмъ Брэтль долженъ явиться. Всѣ знали, что день, назначенный чрезъ недѣлю, былъ назначенъ только для проформы, такъ какъ констэбли объявили, что по-крайней-мѣрѣ двѣ недѣли потребуются для собранія дальнѣйшихъ уликъ. Это происходило во вторпикъ, 25 апрѣля, и опредѣлено было дать полиціи время исполнить свое дѣло до 8 мая.

До-сихъ-поръ все шло спокойно въ Гейтесбёри, но прежде чѣмъ судьи уѣхали изъ этого маленькаго городка, поднялся шумъ. Сэр-Томасъ Чарлисъ, говоря съ своимъ товарищемъ по суду Джильморомъ обо всемъ этомъ дѣлѣ вообще и о Брэтляхъ въ особенности, намекнулъ на «несчастныя отношенія Фенуика къ Кэрри Брэтль» въ Салисбури. Джильморъ тотчасъ вспыхнулъ и пожелалъ узнать, что это значитъ. Сэр-Томасъ, человѣкъ не самый умный на свѣтѣ, по справедливый и, надо отдать ему справедливость, не боявшійся никого, послѣ нѣкоторой нерѣшимости сознался, что слышанное имъ о Фенуикѣ онъ узналъ отъ лорда Траубриджъ. Онъ слышалъ отъ лорда Траубриджъ, что викарій бёльгэпмтонскій былъ… Джильморъ выказалъ при этомъ большую энергію и сильно наступилъ на баронета. Сэр-Томасъ выразилъ надежду, что мистеръ Джильморъ не сдѣластъ сплетенъ; Джильморъ объявилъ, что онъ не хочетъ выносить оскорбленія, сдѣланнаго его другу. Онъ спросилъ лорда Траубриджъ, котораго онъ пашелъ ожидающимъ своего экипажа въ гостинницѣ Быкъ, куда сопровождалъ Джильмора сэр-Томасъ. Маркизъ объяснилъ откровенно. Онъ сказалъ, что слышалъ, по его мнѣнію изъ достовѣрпаго источника, что Фенуикъ имѣлъ обыкновеніе одинъ посѣщать одну молодую женщину, которая прежде жила въ его приходѣ, но которую теперь онъ содержалъ на квартирѣ въ одномъ салисбурійскомъ предмѣстьѣ. Онъ это сказалъ. Но говоря это, сказалъ онъ правду или ложь? Если онъ сказалъ неправду, то онъ первый сознается въ своей ошибкѣ. Потомъ были сказаны очень запальчивыя слова.

— Милордъ, сказалъ Джильморъ: — слова ваши несправедливы, и по впечатлѣнію, которое они сдѣлали, они могутъ назваться клеветой.

— Кто вы такой, сэръ, сказалъ маркизъ, оглядывая его съ ногъ до головы: — что говорите со мною о впечатлѣніи, произведенномъ моими словами?

Но кровь Джильмора кипѣла.

— Вы намѣревались внушить сэр-Томасу Чарлисъ. милордъ, что посѣщенія мистера Фенуика позорны. Въ вашихъ словахъ заключалось именно это.

— Кто вы такой, сэръ, что перетолковываете мои слова? Я исполнилъ только мой долгъ, сообщивъ сэр-Томасу Чарлисъ mqc убѣжденіе — мое основательное убѣжденіе — о поведеніи этого господина. То, что сказалъ ему, я скажу громко цѣлому графству. Это всѣмъ извѣстно, что бёльгэмптонскій викарій посѣщаетъ развратную молодую женщину въ грязной части города. Я говорю, что это безчеститъ его, его санъ и приходъ; я даже скажу это епископу. Кто вы такой, сэръ, что сомнѣваетесь въ моихъ словахъ?

Маркизъ опять осмотрѣлъ сквайра съ головы до ногъ и вышелъ изъ комнаты величественной походкой, между тѣмъ какъ Джильморъ продолжалъ увѣрять, что въ его словахъ была злая клевета. Потомъ Джильморъ съ сэр-Томасомъ объяснились нѣсколько спокойнѣе, чѣмъ прежде; сквайръ обязался — онъ самъ не зналъ на что, а сэр-Томасъ обѣщалъ молчать — пока. Разумѣется, ссора эта разнеслась по маленькому городку. Конечно, такой человѣкъ какъ маркизъ Траубриджъ не могъ скрывать свой гнѣвъ. Прежде чѣмъ онъ вышелъ изъ гостинницы, онъ очень ясно выразилъ свое мнѣніе человѣкамъ шести и о безнравственности викарія, и о дерзости сквайра, и когда онъ ѣхалъ домой, рука его чесалась, чтобы поскорѣе взять чернила и перо и написать къ епископу. Сэр-Томасъ пожималъ плечами и разсказалъ эту исторію только тремъ, четыремъ короткимъ друзьямъ, замѣтивъ всѣмъ, что относительно посѣщеній этой дѣвушки никогда не бываетъ дыма безъ огня. Голосъ Джильмора также раздавался очень громко и всѣ слуги въ гостинницѣ слышали его. Онъ зналъ, что ссора сдѣлалась уже гласной, и чувствовалъ, что ему не остается ничего болѣе какъ разсказать своему другу о случившемся. Въ тотъ самый вечеръ онъ увидалъ викарія. Фенуикъ вернулся изъ Салисбури усталый, унылый, разстревоженный, и шелъ одѣваться къ обѣду, когда Джильморъ встрѣтился съ нимъ у дверей его конюшни и разсказалъ ему о случившемся.

— Жена моя была права, а я нѣтъ, сказалъ Фенуикъ.

— Права въ чемъ? спросилъ Джильморъ.

— Она сказала, что лордъ Траубриджъ распространитъ эту гнусную ложь. Сознаюсь, что я ошибался, считая его джентльмэномъ. Разумѣется, я могу воспользоваться свѣдѣніями, которыя вы сообщили мнѣ?

— Пользуйтесь сколько хотите, сказалъ Джильморъ.

Они разстались и Джильморъ, пріѣхавшій верхомъ, отправился домой.

Глава XLVIII.
МЭРИ ЛАУТЕРЪ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ВЪ БЁЛЬГЭМПТОНЪ.

Прошелъ мѣсяцъ послѣ сценъ, описанныхъ въ послѣдней главѣ, и въ Бёльгэмптонъ вернулось лѣто. Былъ конецъ мая и съ лѣтомъ явилась Мэри Лаутеръ. Въ этомъ мѣсяцѣ дѣло въ Гейтесбёри мало подвинулось. День суда откладывался раза три, и отложили еще разъ. Полиція увѣряла, что это было необходимо вслѣдствіе отсутствія Сэма Брэтль — что судьи желали дать необходимое время для явки человѣка, отпущеннаго на поруки — и что такъ какъ онъ песомпѣпно участвовалъ въ убійствѣ, то они рѣшились вытребовать его. Но увѣрявшіе, что понимаютъ это дѣло, между которыми находился адвокатъ изъ Девиза и Джонсъ въ Гейтесбёри, увѣряли, что Брэтля не искали, оттого что улики противъ другихъ обвиненныхъ были недостаточны. Засѣданіе теперь отложили до вторника, 5 іюня,.и рѣшили, что если Брэтль не явится, то поручительство уничтожается.

Фенуикъ написалъ очень сердитое письмо лорду Траубриджъ, на которое не получилъ отвѣта, а лордъ Траубриджъ написалъ очень глупое письмо епископу. Въ отвѣтѣ своемъ епископъ сдѣлалъ маркизу выговоръ.

«Мнѣ сообщилъ мой другъ, мистеръ Джильморъ, писалъ викарій маркизу: — что ваше сіятельство открыто говорили, что я дѣлаю посѣщенія одной молодой женщинѣ въ Салисбури, которыя безславятъ меня, мой санъ и приходъ, который я занимаю. Не думаю, чтобы ваше сіятельство стали это опровергать, и поэтому я требую, чтобы вы тотчасъ извинились предо мною въ клеветѣ, которая по своему свойству вредна и зла, и обѣщали, что вы не повторите этого оскорбленія.»

Когда маркизъ получилъ это письмо, онъ еще не писалъ къ епископу того письма, которое онъ рѣшился написать послѣ свиданія съ Джильморомъ, — чувствуя, можетъ быть, упреки совѣсти, думая, что ему лучше посовѣтоваться съ сыномъ, — хотя въ полномъ убѣжденіи, что если онъ это сдѣлаетъ, то сынъ совсѣмъ не позволитъ ему писать къ епископу, — а можетъ быть съ тѣмъ чувствомъ, что онъ, епископъ, жестоко поступаетъ съ своимъ непріятелемъ викаріемъ. Но когда письмо изъ Бёльгэмптона пришло къ нему, всѣ чувства сомнѣнія, осторожности и милосердія разлетѣлись въ пухъ. Тонъ письма былъ задорливъ и безстыденъ. Особенно обидно было для маркиза слово клевета, и еще то, что его, маркиза Траубриджъ, заставляютъ дать обѣщаніе не дѣлать оскорбленія. Бёльгэмптонскій вольнодумецъ, какъ онъ называлъ нашего пріятеля, не отпирался отъ посѣщеній молодой женщины въ Салисбури. Маркизъ навелъ новыя справки, вполнѣ подтвердившія прежде полученныя имъ свѣдѣнія. Онъ узналъ адресъ мистриссъ Стигсъ и эти подробности, какъ ему казалось, достаточно подтверждали вину викарія. Смутные слухи о дракѣ въ гостинницѣ Три честные человѣка дошли до него и тотъ несомнѣнный фактъ, что викарій содержалъ Кэрри Брэтль. Тутъ онъ вспомнилъ все безпокойство Фенуика о ея братѣ, котораго маркизъ считалъ убійцей своего арендатора. Онъ вспомнилъ также о томъ, что пасторъ спасъ убійцу отъ правосудія, и такимъ образомъ убѣдилъ себя, что имѣя дѣло съ Фенуикомъ, что было его несомнѣнной обязанностью, онъ долженъ былъ имѣть дѣло съ самымъ дурнымъ человѣкомъ на свѣтѣ. Умъ его сіятельства былъ совершенно неспособенъ найти улики — неспособенъ даже понять улики, когда онѣ представлялись ему. Онъ не былъ дурнымъ человѣкомъ. Онъ не желалъ ничего чужого и раздавалъ много своего. Онъ боялся Бога, уважалъ королеву и любилъ свое отечество. Онъ не потакалъ своимъ страстямъ. Онъ исполнялъ свои обязанности, насколько ихъ зналъ. Но онъ былъ надменный дуракъ, который не могъ удержать себя отъ того, чтобы не попадать въ бѣды — котораго удерживалъ отъ этого только такой менторъ, какъ его сынъ. Какъ только маркизъ получилъ письмо викарія, онъ тотчасъ сѣлъ и написалъ къ епископу. Онъ такъ былъ увѣренъ въ своей справедливости, что послалъ епископу письмо Фенуика, сознаваясь въ томъ, что онъ сказалъ въ Гейтесбёри, и оправдывая это подробнымъ изложеніемъ нечестивыхъ поступковъ викарія.

"Позвольте мнѣ спросить васъ, милордъ, говорилъ онъ въ заключеніе: «неужели вы считаете этого человѣка способнымъ заботиться о душахъ въ такомъ обширномъ и важномъ приходѣ, какъ Бёльгэмптонъ?»

Епископъ почувствовалъ себя оскорбленнымъ. Онъ нисколько не сомнѣвался на счетъ своего пастора. Онъ зналъ, что Фенуикъ былъ человѣкъ слишкомъ твердый, для того, чтобы совѣтъ епископа о его честномъ поведеніи могъ принести ему пользу, и слишкомъ хорошій для того, чтобы нуждаться въ предостереженіи о его поведеніи.

"Милордъ маркизъ, отвѣчалъ онъ: «возвращая письмо Фенуика вашему сіятельству, я могу только сказать, что изъ всего сообщеннаго мнѣ вашимъ сіятельствомъ не нахожу ничего требующаго моего вмѣшательства. Я поступилъ бы несправедливо, еслибъ не прибавилъ къ этому выраженіе моего мнѣнія, что мистеръ Фенуикъ человѣкъ хорошей нравственности, прекрасно исполняющій свои обязанности въ приходѣ и подающій въ моей епархіи примѣръ достойный подражанія.»

Когда это письмо было получено въ замкѣ, тамъ былъ Сент-Джорджъ. Бѣдный старый маркизъ былъ задѣтъ за-живое. Онъ немедленно примѣтилъ — такъ онъ сказалъ себѣ — что епископъ старая баба, не разумѣвшая ничего; но былъ увѣренъ, что Сент-Джорджъ взглянетъ на это не такъ. А между тѣмъ было невозможно не сказать Сент-Джорджу. Хотя онъ очень боялся своего сына, онъ добросовѣстно разсказывалъ все своему ментору. Онъ уже сказалъ Сент-Джорджу о письмѣ Фенуика и о своемъ письмѣ къ епископу, и Джорджъ засвисталъ. Теперь онъ показалъ письмо епископа своему сыну. Сент-Джорджъ прочелъ письмо, медленно сложилъ его, пожалъ плечами и сказалъ, возвращая письмо отцу:

— Вамъ вѣрно нравится ставить себя въ неловкое положеніе.

Въ такомъ непріятномъ положеніи находилось дѣло въ Бёльгэмптонѣ въ началѣ іюня, когда Мэри Лаутеръ опять находилась у своей пріятельницы мистриссъ Фенуикъ. Кэрри Брэтль все еще жила въ Салисбури, но викарій больше двухъ недѣль на видалъ ее. Письмо маркиза, подкрѣпляемое отчасти совѣтомъ его жены, заставило его противъ воли отказаться отъ желанія видѣться съ этой дѣвушкой. Жена его, однако, сама ѣздила къ мистриссъ Стигсъ, видѣлась съ Кэрри и отвезла ей небольшой подарокъ отъ матери, которая не смѣла сама ѣхать въ Салисбури видѣться съ дочерью вслѣдствіе разговора, происходившаго между нею и мужемъ.

Мистриссъ Фенуикъ, воротившись домой, сообщила, что Кэрри молчалива, угрюма и ведетъ праздную жизнь, что она говоритъ только о своемъ желаніи умереть и что мистриссъ Стигсъ сказала, что не можетъ добиться отъ нея ничего хорошаго. Между тѣмъ Сэмъ Брэтль не являлся, а 5 іюня приближалось.

Мэри Лаутеръ опять была въ пасторатѣ и, разумѣется, ей надо было встрѣтиться съ Джильморомъ. Ей дано было обѣщаніе, что къ ней не станутъ приставать съ совѣтами — разумѣется, это значило, что ее не станутъ уговаривать выйти за Джильмора. Но всѣ знали, что Джильмору будетъ позволено приходить въ пасторатъ, и Фенуики понимали, что это ясно означало по-крайней-мѣрѣ ея стараніе заставить себя принять его предложеніе. Самой Мэри, когда она ѣхала туда, это казалось почти неизбѣжно, и примѣтивъ это, она сказала себѣ, что она напрасно уѣхала изъ дома. Она знала — ей такъ казалось — что она должна отказать ему. и поступивъ такимъ образомъ, она только надѣлаетъ новыхъ непріятностей. Не лучше ли бы ей остаться въ Лорингѣ — тотчасъ подражать примѣру тетки и начать скучную рутину жизни одинокой старой дѣвы? Но зачѣмъ ей отказывать ему? Она разсуждала объ этомъ сама съ собой въ вагонѣ. Ей сказали, что Уальтеръ Мэррэбль непремѣнно женится на Эдиѳи Браунло, и она вѣрила этому. Безъ сомнѣнія это было гораздо лучше. Во всякомъ случаѣ она разлучена съ Уальтеромъ навсегда. Когда онъ написалъ къ ней, объявляя о своемъ намѣреніи, остаться въ Англіи, онъ не сказалъ ни слова о возобновленіи помолвки съ нею. Конечно, она любила его. Въ этомъ она ни минуты не старалась обманывать себя. Конечно, еслибъ участь ея могла устроиться по ея желанію, она сдѣлалась бы женою Уальтера Мэррэбль. Но ей не суждена эта участь, и но этому поводу возникъ вопросъ, годится ли она въ жены другому человѣку: Она знала навѣрно только то, что если когда-нибудь она сочтетъ своей обязанностью принять предложеніе другого человѣка, то прежде она прямо объяснитъ ему, въ какомъ положеніи она находится. Наконецъ все рѣшилось такимъ образомъ; — возможно ли было для нея отнять отъ своихъ понятій о жизни весь романизмъ и находить удовольствіе въ исполненіи обязанности къ другимъ? Перспектива жизни старой дѣвы не была пріятна для ея глазъ, но она рѣшилась перенести это, и даже что-нибудь еще хуже этого, скорѣе чѣмъ поступить дурно. Однако, для нея такъ трудно было узнать, что хорошо и что дурно! Если она согласится выйти за Джильмора, будетъ ли она клятвопреступна, когда у алтаря обѣщаетъ его любить? Она должна посвятить ему всѣ свои заботы, отдать все свое сердце, насколько она можетъ повелѣвать своимъ сердцемъ, и конечно всю ея искренность, она не должна скрывать отъ него ничего. Она должна принудить себя любить его и забыть того другого. Онъ долженъ быть предметомъ ея обожанія. Она должна употребить всѣ силы, чтобы вознаградить его за постоянство въ привязанности къ ней, а все-таки, когда она подъѣхала къ воротамъ пастората, она сказала себѣ, что ей лучше бы остаться въ Лорингѣ.

Въ первый вечеръ о Джильморѣ не упоминали. Для разговора было много предметовъ, такъ какъ въ этомъ періодъ въ Бёльгэмптонѣ господствовало сильное волненіе.

— Что вы думаете о нашей капеллѣ? спросила мистриссъ Фенуикъ.

— Я не думала, чтобъ она была такъ велика.

— Они не хотятъ оставить для нашей церкви ни одной души. Мистеръ Пёдльгэмъ намѣренъ захватить весь приходъ.

— Неужели васъ бросилъ кто-нибудь?

— До-сихъ-порь еще нѣтъ, отвѣчала мистриссъ Фенуикъ. — Но капелла еще не кончена и маркизъ еще не присылалъ своимъ арендаторамъ приказанія сдѣлаться диссидентами. Мы этого ожидаемъ, если только онъ не убѣдитъ епископа выгнать Фрэнка изъ прихода.

— Но епископъ не можетъ его выгнать.

— Разумѣется, не можетъ, и не захочетъ, еслибы и могъ. Епископъ и Фрэнкъ лучшіе друзья на свѣтѣ. Но это не имѣетъ никого отношенія къ тому. Вы не должны бранить капеллу при Фрэнкѣ, теперь это предметъ запрещенный. Я думаю, что все зданіе будетъ срыто и что маркизъ съ Пёдльгэмомъ будутъ разбиты въ пухъ и прахъ. А пока я прикладываю палецъ къ губамъ и только взглядываю на Фрэнка, когда упоминаютъ о капеллѣ.

Потомъ разговаривали объ убійствѣ и о непріятномъ отсутствіи Сэма.

— Неужели вамъ придется заплатить четыреста фунтовъ, мистеръ Фенуикъ? спросила Мэри.

— Я долженъ буду заплатить, если онъ не явится завтра.

— Но вы не думаете, чтобъ онъ участвовалъ въ этомъ?

— Я совершенно въ этомъ убѣжденъ. Но у него были непріятности въ семействѣ, была ссора, и я думаю, что онъ совсѣмъ уѣхалъ отсюда. Полиція говоритъ, что нашла слѣды его до Ливерпуля.

— А другіе будутъ осуждены? спросила мистриссъ Фенуикъ.

— Думаю, и очень этого желаю. Есть улики на счетъ колесъ телеги, въ которой видѣли въ Бёрроуса навѣрно, и кажется также Экорна, проѣзжающими по Пайкрофтской общинѣ рано утромъ въ воскресенье. Часть шины отпала и была замѣнена кускомъ пошире и нѣсколько короче. Со слѣдовъ, оставленныхъ колесомъ въ грязи у угла калитки фермы, была снята мѣрка, и говорятъ, что это улика достаточная. Телега того человѣка навѣрно проѣзжала тутъ — вѣрно также и то, что онъ проѣхалъ по Пайкрофтской общинѣ въ этой самой телегѣ часа чрезъ два послѣ убійства.

— Это кажется ясно, сказала Мэри.

— Но кто-то сказалъ, что Сэмъ бралъ эту телегу. Я думаю однако, что все обнаружится — только если мнѣ придется заплатить четыреста фунтовъ, я буду думать, что фермеръ Трёмбёль стоитъ мнѣ очень дорого.

На слѣдующее утро Джильморъ пришелъ въ пасторатъ. Было рѣшено, что онъ отвезетъ Фенуика въ Гейтесбёри и заѣдетъ за нимъ послѣ завтрака. Нѣсколько поздній часъ — два пополудни — былъ назначенъ для суда по дѣлу объ убійствѣ и было необходимо, чтобъ одному констэблю пріѣхать изъ Лондона въ это утро; слѣдовательно, пастору и Джильмору не было никакой надобности уѣзжать очень рано изъ Бёльгэмптона. Это мистриссъ Фенуикъ объяснила Мэри.

— Онъ обѣдаетъ здѣсь сегодня, сказала она, когда онѣ встрѣтились утромъ до молитвы: — и вамъ лучше тотчасъ преодолѣетъ первую неловкость.

Мэри согласилась на это, и послѣ завтрака Джильморъ пришелъ къ нимъ въ садъ. Онъ оставался на одно мгновеніе одинъ съ любимой имъ дѣвушкой.

— Миссъ Лаутеръ, сказалъ онъ: — я не могу пробыть съ вами одной минуты, чтобы не сказать вамъ, что я не перемѣнился.

Мэри не отвѣчала и онъ ничего больше не сказалъ. Мистриссъ Фенуикъ пришла такъ скоро, что отвѣтъ былъ не нуженъ — и потомъ Джильморъ ушелъ. Цѣлый день пріятельницы говорили объ убійствѣ, о Брэтляхъ, о капеллѣ — которая была осмотрѣна съ крыши до пола — Но ни слова не было сказано о любви Гэрри Джильмора или о Уальтерѣ Мэррэбль. Имя Джильмора часто упоминалось въ разсказѣ о новой ссорѣ съ лордомъ Траубриджъ и о перепискѣ съ епископомъ — о которой Фенуикъ узналъ подробности отъ епископскаго капеллана. Разсказывая эту исторію, мистриссъ Фенуикъ выразила свое мнѣніе, что Гэрри Джильморъ поступилъ хорошо, энергично и какъ истинный другъ.

— Еслибъ маркизъ былъ однихъ съ нимъ лѣтъ, я думаю, онъ приколотилъ бы его, сказала жена викарія съ тѣмъ пристрастіемъ къ тѣлесному наказанію врага, которое довольно свойственно женщинамъ.

Все это было очень хорошо и не вызвало никакихъ особенныхъ замѣчаній со стороны Мэри и могло произвести нѣкоторое дѣйствіе.

Мужчины вернулись поздно вечеромъ и сквайръ одѣвался къ обѣду въ пасторатѣ. Но великое событіе было разсказано прежде чѣмъ пошли одѣваться. Въ пятомъ часу, когда судьи уже вставали съ мѣста, Сэмъ Брэтль вошелъ въ залу суда.

— И твои деньги спасены? сказала ему жена.

— Да, мои деньги спасены, но увѣряю тебя, меня болѣе занимаетъ правдивость Сэма. Онъ самъ явился вдругъ. Полиція ничего о немъ не узнала. Онъ вошелъ въ судъ и мы услышали его голосъ.

— Говорятъ, что я нуженъ, сказалъ онъ.

— А что же было сдѣлано? спросила жена.

— Было слишкомъ поздно, чтобы сдѣлать что-нибудь, и отложили еще на недѣлю, и Сэмъ пошелъ въ тюрьму.

За обѣдомъ разговоръ все шелъ объ убійствѣ. Оно было совершено послѣ отъѣзда Мэри Лаутеръ изъ Бёльгэмптона, но она слышала всѣ подробности и могла интересоваться этимъ дѣломъ наравнѣ съ другими. Джильморъ былъ такого мнѣнія, что Сэма слѣдовало не судить, а поставить въ число свидѣтелей и заставить его разсказать что онъ зналъ о присутствіи двухъ другихъ. Фенуикъ увѣрялъ, что если это сдѣлаютъ, то Сэмъ изъ упрямства не скажетъ ничего. Онъ думалъ — такъ онъ объяснилъ и женѣ и Джильмору — что Кэрри Брэтль могла дать болѣе показаній, чѣмъ ея братъ. Объ этомъ онъ теперь не сказалъ ничего, но сообщить констэблю Тоффи, что если Каролина Брэтль понадобится для допроса, то се можно найти въ домѣ мистриссъ Стигсъ.

Такимъ образомъ часа на два неловкость встрѣчи Гэрри Джильмора съ Мэри была уничтожена. Онъ могъ говорить энергически объ интересномъ предметѣ и она могла присоединиться къ разговору. Но когда они усѣлись вокругъ чайнаго стола, какъ будто рѣшили по взаимному согласію отложить на время разсужденія объ убійствѣ Трёмбёля и о Брэтляхъ. Мэри сдѣлалась молчалива, а Джильморъ неловокъ. Когда стали спрашивать о миссъ Мэррэбль, онъ не зналъ, говорить ли ему о знакомствѣ съ этой дамою. Разумѣется, онъ не могъ намекнуть о своей поѣздкѣ въ Лорингъ, а между тѣмъ трудно ему было не признаться, что онъ тамъ былъ. Часъ прошелъ и онъ могъ уйти. Въ слѣдующіе два дня онъ не видалъ Мэри Лаутеръ. Въ пятницу онъ встрѣтилъ ее съ мистриссъ Фенуикъ, когда онѣ возвращались съ мельницы. Онѣ ходили навѣстить мистриссъ Брэтль и Фэнни, и постараться ихъ утѣшить, на сколько было возможно при настоящихъ обстоятельствахъ. Бѣдная женщина сказала имъ, что отецъ теперь такъ же былъ молчаливъ и о сынѣ, какъ о дочери, но что онъ самъ ѣздилъ въ Гейтесбёри пригласить адвоката для сына и узнать отъ Джонса, стряпчаго, о настоящемъ положеніи дѣла. О томъ, что онъ узналъ, онъ ничего не сказалъ женщинамъ на мельницѣ, но обѣ дамы выразили твердое убѣжденіе въ невинности Сэма. Все это мистриссъ Фенуикъ разсказала Джильмору и Мэри Лаутеръ могла принять участіе въ разсказѣ. Сквайръ шелъ между ними и ему казалось въ это время, что Мэри не имѣла желанія избѣгать его. Онъ началъ горячо надѣяться и желать, чтобы даже теперь, въ эту минуту, онъ могъ остаться съ нею одинъ и узнать свою участь. Онъ разстался съ ними около деревни, и уходя, удержалъ руку Мэри въ своей рукѣ нѣсколько минутъ. На пожатіе его отвѣта не было, но ему казалось, что рука ея оставалась въ его рукѣ почти охотно.

— Что вы думаете о немъ? спросила ея пріятельница, какъ только онъ разстался съ ними.

— Что я думаю о немъ? Я всегда думала о немъ хорошо.

— Я это знаю; думать иначе о человѣкѣ положительно хорошемъ невозможно. Но чувствуете ли вы къ нему больше расположенія, чѣмъ прежде?

— Джэнетъ, отвѣчала Мэри послѣ нѣкотораго молчанія: — вамъ лучше оставить меня въ покоѣ. Не сердитесь на меня, но право будетъ лучше, если вы оставите меня въ покоѣ.

— Я не буду сердиться на васъ и оставлю васъ въ покоѣ, сказала мистриссъ Фенуикъ.

Когда она впослѣдствіи соображала объ этой просьбѣ, ей казалось, что въ этой просьбѣ заключается намѣреніе дѣвушки заставить себя принять это предложеніе — если это возможно.

Глава XLIX.
ПРИГОВОРЪ МЭРИ ЛАУТЕРЪ.

Полиція такъ мѣшкала и вообще все дѣло второго допроса такъ тянулось, что всѣмъ въ окрестностяхъ это надоѣло, не смотря на ту жажду къ волненіямъ, которую производитъ обыкновенно тихая жизнь въ сельскомъ округѣ. Въ первый вторникъ въ іюнѣ Сэмъ явился въ Гейтесбёри, а во второй вторникъ допросъ подсудимыхъ былъ назначенъ только для формы. Окончательный допросъ и осужденіе, если улика окажется достаточна, должны были происходить въ третій вторникъ того мѣсяца. Противъ этого Джонсъ сильно возражалъ за Сэма, увѣряя, что судьи превышали свою власть, запирая въ тюрьму человѣка, противъ котораго теперь уликъ было не болѣе какъ въ то время, когда они были принуждены освободить его на поруки. Но это не послужило ни къ чему. Сэмъ прежде былъ освобожденъ, потому что люди, считавшіеся его сообщниками, не находились въ тюрьмѣ; а теперь когда они сидѣли въ тюрьмѣ, полиція объявила что объ оставленіи Сэма на свободѣ не можетъ быть и рѣчи. Судьи, разумѣется, соглашались съ полиціей, не смотря на негодованіе Джонса. Между тѣмъ къ Кэрри Брэтль послано было требованіе явиться въ послѣдній вторникъ — девятнадцатаго іюня. Полисмэнъ, подавая ей бумагу, сказалъ, что въ то утро онъ пріѣдетъ за нею. Бѣдная дѣвушка не сказала ни слова, взявъ въ руки страшный документъ. Мистриссъ Стигсъ сдѣлала нѣсколько вопросовъ полисмэну, но не узнала ничего. Но въ домѣ мистриссъ Стигсъ и въ гостинницѣ Три честные человѣка было извѣстно хорошо, что Сэмъ Брэтль будетъ судиться за убійство Трёмбёля, и общественное мнѣніе въ этой части Салисбури было неблагопріятно для Сэма. Общественное мнѣніе было также неблагопріятно и для бѣдной Кэрри, и мистриссъ Стигсъ почти надоѣла ея жилица, хотя плата, получаемая за нее, была довольно щедра и акуратна какъ солнце. Дѣло въ томъ, что языкъ хозяйки гостинницы Три честные человѣка былъ довольно могущественъ въ тѣхъ мѣстахъ, а она была очень раздражена противъ Сэма и его сестры.

Между тѣмъ происходило интересное дѣло, превосходившее для нашихъ бёльгэмптонскихъ пріятелей даже гейтесбёрійскіе допросы. Джильморъ теперь ежедневно бывалъ въ пасторатѣ подъ старымъ или новымъ предлогомъ, которые всегда выдумываютъ влюбленные. Иногда онъ стоялъ минуты двѣ на террасѣ у оконъ гостиной, иногда сидѣлъ съ дамами цѣлое утро, или приходилъ обѣдать, если утромъ являлся какой-нибудь предлогъ для этого приглашенія. Очень мало было говорено объ этомъ между мистриссъ Фенуикъ и Мэри Лаутеръ, и ни слова между викаріемъ и его гостемъ; Но между мистеромъ и мистриссъ Фенуикъ много было говорено и въ концѣ первой недѣли они были убѣждены, что Мэри согласится.

— Я думаю, она согласится, говорила мистриссъ Фенуикъ: — но она сдѣлаетъ это съ тоской.

— Когда такъ, еслибъ я былъ на мѣстѣ Гэрри, я оставилъ бы ее въ покоѣ, сказалъ викарій.

— Но ты не Гэрри, а еслибъ и былъ, то былъ бы не правъ. Она будетъ несчастлива, когда согласится выйти за него, но когда наступитъ день свадьбы, она примирится съ этимъ и будетъ такой любящей женой, какую когда-либо имѣлъ мужчина.

Но викарій покачалъ головою и сказалъ, что для него любовь такого рода была бы недостаточна.

— Разумѣется, сказала ему жена: — мужчинѣ очень пріятію слышать, что женщина любимая имъ умираетъ отъ любви къ нему, но мужчины не всегда могутъ имѣть что хотятъ.

Мэри Лаутеръ въ это время испытывала чувство стыда, почти тяготившее ее. Ею овладѣло сознаніе, что она позволила себѣ пріѣхать въ Бёльгэмптонъ нарочно для того, чтобы получить возобновленіе предложенія своего прежняго обожателя, и что она сдѣлала это отъ того, что ея новый и предпочтенный обожатель бросилъ ее. Разумѣется, она должна принять предложеніе Джильмора. Въ этомъ она теперь была совершенно убѣждена. Она пріѣхала въ Бёльгэмптонъ — такъ она теперь говорила себѣ — потому что заставила себя думать, что ей не слѣдуетъ избирать образъ жизни, который былъ ей не по вкусу. Всѣ ея друзья, на сужденіе которыхъ она могла положиться, выражали ей всѣми возможными способами ихъ желаніе, чтобы она вышла за этого человѣка, и теперь она сдѣлала эту поѣздку съ тѣмъ, чтобы послѣдовать ихъ совѣту. Такъ она думала о себѣ и о своихъ поступкахъ. Но на самомъ дѣлѣ было не такъ. Когда рѣшилась ѣхать въ Бёльгэмптонъ, она была далека отъ мысли, что приметъ предложеніе этого человѣка. Убѣжденіе мистриссъ Фенуикъ, что опасеніе Джильмора не должно удерживать ее отъ поѣздки въ Бёльгэмптонъ, имѣло надъ нею вліяніе — и она пріѣхала. А теперь, когда она была тутъ и этотъ человѣкъ находился ежедневно съ нею, не было возможности отказывать ему, и впрочемъ что была за нужда? Ей почти опротивѣла важность, какую она себѣ приписывала, думая о себѣ. Если она можетъ составить счастье этого человѣка, почему бы ей не сдѣлать этого? Романъ ея жизни сдѣлался для нея хвастовствомъ, котораго она стыдилась. Для чего ей было такъ много думать о своей любви? Что значила эта любовь? Не могла ли она исполнять свою обязанность въ томъ положеніи, въ какое желали поставить се ея друзья, не томясь о томъ, чего она не могла имѣть? Притомъ что было до этого за нужда? Она скажетъ этому человѣку всю правду, какъ сама ее знаетъ, а потомъ предоставитъ ему жениться на ней, или оставить ее, когда онъ выслушаетъ ее.

Она сказала ему правду слѣдующимъ образомъ. Наконецъ назначенъ былъ день и часъ, когда Джильморъ могъ прійти въ пасторатъ и найти Мэри одну. На словахъ этого условія сдѣлано не было, но это подразумѣвалось. Она не выказала нежеланія принять его и согласилась молча, когда мистриссъ Фенуикъ сказала, что этого человѣка слѣдуетъ вывести изъ неизвѣстности. Когда Мэри молчала, она знала хорошо, что не въ силахъ отказать ему.

Онъ пришелъ и нашелъ ее одну. Онъ также зналъ, или воображалъ это, каковъ будетъ результатъ свиданія. Она приметъ его предложеніе безъ увѣреній въ сильной любви, признается въ томъ, что происходило между нею и ея кузеномъ, и предложитъ ему привязанность въ будущемъ. Онъ все это представлялъ себѣ и зналъ, что приметъ предлагаемое. Въ счастьи его будутъ пятна, но все-таки онъ возьметъ то, что можетъ получить. Такъ какъ каждый такъ хорошо понималъ намѣреніе другого, было почти жаль, что нельзя было устроить это дѣло безъ всякихъ словъ — словъ, которыя не могло быть пріятно ни говорить, ни слышать.

Онъ рѣшилъ обратиться къ ней безъ всякаго предварительнаго пустословія, и рѣчь его была уже готова, когда онъ взялъ се за руку.

— Мэри, сказалъ онъ: — вы знаете, зачѣмъ я пришелъ.

Разумѣется, она не отвѣчала.

— Я сказалъ вамъ, когда въ первый разъ опять увидѣлся съ вами, что я не перемѣнился.

Онъ замолчалъ, какъ бы ожидая, что она будетъ отвѣчать ему, но она все не говорила ничего.

— Право я не перемѣнился. Когда вы были здѣсь прежде, я говорилъ вамъ, что не могу ожидать въ жизни счастья, если вы не согласитесь быть моею женой. Это было около года тому назадъ и я теперь опять пришелъ сказать вамъ то же. Я думаю, что вы не станете сомнѣваться въ искренности моихъ словъ.

— Я знаю, что вы говорите искренно, сказала она.

— Ни одинъ человѣкъ никогда не говорилъ искреннѣе моего. Мое постоянство подвергалось испытанію во время вашего отсутствія. Я говорю это не въ упрекъ вамъ. Разумѣется, упрека быть не можетъ. Я не могу жаловаться на ваше поведеніе со мною. Но мнѣ кажется, я могу сказать, что если моя привязанность къ вамъ пережила страданіе этихъ мѣсяцевъ, то это доказываваетъ, что она искренна.

— Я никогда не сомнѣвалась въ вашей искренности.

— И въ моемъ постоянствѣ вы не можете сомнѣваться.

— Кромѣ того, часто случается, что мы желаемъ того, чего у насъ нѣтъ, и находимъ не стоющимъ, когда получимъ.

— Вы говорите это не отъ сердца, Мэри. Если вы опять намѣрены мнѣ отказать, то не потому, что вы сомнѣваетесь въ дѣйствительности моей любви.

— Я не намѣрена отказывать вамъ болѣе, мистеръ Джильморъ.

Тутъ онъ хотѣлъ обнять рукою ея станъ, но она отступила отъ него, не съ гнѣвомъ, но очень спокойно, и съ женскою граціей, которая была совершенна.

— Но вы должны прежде выслушать меня, прежде чѣмъ я позволю вамъ взять меня единственнымъ способомъ, какимъ я могу себя отдать. Я собралась съ мужествомъ для того и должна сказать вамъ все, что случилось послѣ нашего послѣдняго свиданія.

— Я знаю все, сказалъ онъ, желая пощадить ее, желая также избавить и себя отъ страданія слышать то, что она хотѣла разсказывать ему.

Но ей необходимо было это разсказать. Она не отдастъ себя ему иначе, какъ на тѣхъ условіяхъ, которыя она уже предположила себѣ.

— Хотя вы знаете, а я должна объ этомъ говорить, сказала она: — иначе я поступлю недобросовѣстно ни съ вами, ни съ собой. Съ-тѣхъ-поръ, какъ видѣла васъ въ послѣдній разъ, я встрѣтилась съ моимъ кузеномъ, капитаномъ Мэррэбль, я привязалась къ нему съ скоростью, какой сама не могу понять. Я нѣжно полюбила его и мы были помолвлены.

— Вы писали ко мнѣ, Мэри, и разсказывали мнѣ это.

Онъ сказалъ это, стараясь скрыть нетерпѣніе, которое онъ чувствовалъ, но стараясь напрасно.

— Я писала къ вамъ, а теперь должна вамъ сказать, что мы разошлись. Случились обстоятельства — печальное лишеніе дохода, на который онъ разсчитывалъ — что сдѣлало необходимымъ для него, а также и для меня, отказаться отъ нашихъ надеждъ. Такой бракъ былъ бы для него погибелью — и все кончено.

Тутъ она, замолчала и онъ думалъ, что она кончила, но ей надо было говорить еще слова, которыя тяжелѣе было перенести, чѣмъ тѣ, которыя она произносила до-сихъ-поръ.

— И я еще люблю его. Я солгу, если не скажу этого. Будь онъ свободенъ жениться на мнѣ въ эту минуту, я пошла бы за него.

Когда она сказала это, на лбу его появилась мрачная туча; но онъ стоялъ молча, чтобы выслушать все до конца.

— Мое уваженіе къ вамъ безгранично, продолжала она: но мое сердце принадлежитъ ему. Только потому, что я знаю, что не могу быть его женой, позволила я себѣ думать, должна ли сдѣлаться женою другого человѣка. Послѣ того, что я сказала вамъ теперь, я не думаю, чтобы вы стали настаивать. А если будете, то должны дать мнѣ время.

Она замолчала, какъ будто теперь пришла его очередь говорить; но она считала себя обязанной сказать ему еще кое-что, и такъ какъ онъ все молчалъ, она продолжала:

— Друзья мои — тѣ, которымъ я вѣрю болѣе всѣхъ на свѣтѣ — моя тетка и Джэнетъ Фенуикъ, всѣ говорятъ мнѣ, что для меня лучше принять ваше предложеніе. Я не дала обѣщанія никому изъ нихъ. Я не хотѣла никому высказывать моихъ мыслей, пока не скажу ихъ вамъ. Мнѣ кажется, я обязана была сдѣлать для васъ это — всякая женщина обязана сдѣлать это для мужчины — но все-таки, еслибы мой кузенъ находился въ такомъ положеніи и могъ жениться на бѣдной дѣвушкѣ, я оставила бы васъ и пошла бы за него тотчасъ. Теперь я сказала вамъ все, и если послѣ этого вы считаете еще, что на мнѣ жениться стоитъ, я могу только обѣщать, что постараюсь современемъ исполнять мою обязанность къ вамъ какъ ваша жена.

Она кончила и стояла предъ нимъ — ожидая своего приговора.

Лобъ его все дѣлался мрачнѣе по мѣрѣ того, какъ она продолжала свой разсказъ. Онъ не спускалъ съ нея глазъ и ожидалъ какого-нибудь мгновенія нѣжности, какой-нибудь искры чувства, при видѣ которой онъ могъ бы схватить ее въ объятія и остановить суровость ея словъ. Но она была такъ же тверда, какъ и онъ, и не позволила себѣ выказать ни малѣйшаго признака слабости.

— Такъ вы не любите меня? сказалъ онъ.

— Я уважаю васъ, какъ мы уважаемъ самыхъ дорогихъ нашихъ друзей.

— И никогда не полюбите меня?

— Какъ мнѣ вамъ отвѣчать? Я люблю васъ — но не такъ, какъ его. Я никогда не буду имѣть опять этого чувства.

— Исключая къ нему?

— Исключая къ нему. Если это чувство можно преодолѣть, я его преодолѣю. Я знаю, мистеръ Джильморъ, что сказанное мною оттолкнетъ васъ отъ меня. Такъ и должно быть.

— Это я долженъ судить объ этомъ, сказалъ онъ. быстро повернувшись къ ней.

— Судя за себя, я сочла нужнымъ сказать вамъ всю правду и показать вамъ, чѣмъ будете вы обладать, если захотите жениться на мнѣ.

Тутъ опять она замолчала и дожидала своего приговора. Наступило молчаніе минуты на двѣ, впродолженіе котораго онъ не отвѣчалъ. Два раза медленно онъ прошелся по комнатѣ, прежде чѣмъ произнесъ слово, и въ это время не смотрѣлъ на нее. Еслибъ онъ вздумалъ молчать часъ, она не прервала бы его. Она сказала ему все, и теперь онъ долженъ былъ рѣшить. Послѣ сказаннаго ею, онъ долженъ былъ взять назадъ свое предложеніе. Возможно ли, чтобъ онъ пожелалъ жениться на женщинѣ послѣ такого объясненія, какое она сдѣлала ему?

— А теперь, сказалъ онъ: — рѣшить долженъ я.

— Да, мистеръ Джильморъ, рѣшить должны вы.

— Если такъ, сказалъ онъ, подходя и протягивая руку: — вы моя невѣста. Да смягчитъ милосердый Богъ ваше сердце и позволитъ вамъ вознаградить меня хоть отчасти за всю любовь, какую я имѣю къ вамъ!

Она взяла его руку, поднесла ее къ губамъ и поцѣловала, а потомъ вышла изъ комнаты, прежде чѣмъ онъ успѣлъ остановить ее.

Глава L.
МЭРИ ЛАУТЕРЪ ОСМАТРИВАЕТЪ СВОЙ БУДУЩІЙ ДОМЪ.

Разумѣется, въ пасторатѣ скоро узнали, что Мэри Лаутерѣ приняла руку сквайра. Она оставила его въ гостиной — оставила вдругъ, хотя удостоила поцѣловать его руку. Можетъ быть никакимъ другимъ образомъ не могла она дать болѣе ласковый отвѣтъ на его мольбу о милосердіи Бога. Въ обыкновенныхъ случаяхъ такъ водится, что когда женщина уступила просьбамъ мужчины отдать себя ему, то она должна уступить еще кое-что для его удовольствія и покориться его поцѣлую, теперь же этой женщинѣ невозможно было этого сдѣлать. Послѣ такого яснаго объясненія ея чувствъ не могло быть и рѣчи о томъ, чтобы она осталась забавляться съ нимъ, — чтобы перенесла пожатіе его руки или отвѣчала на его ласки. Но ею овладѣло сильное жаланіе показать ему свою признательность прежде чѣмъ она оставитъ его — показать свою признательность и доказать какимъ-нибудь поступкомъ, что хотя она была принуждена сказать ему, что она его не любитъ, — не любитъ такимъ образомъ, какимъ онъ отдалъ ей свою любовь, — но что все-таки онъ ей дорогъ, какъ намъ бываютъ дороги наши милѣйшіе друзья. Поэтому когда онъ протянулъ ей свою руку въ знакъ предложенія, дѣлаемаго ей, она поднесла ее къ губамъ и поцѣловала. Вскорѣ послѣ того, какъ она вышла изъ комнаты, къ нему пришла мистриссъ Фенуикъ.

— Ну, Гэрри, сказала она, подходя къ нему и смотря ему въ глаза: — скажите мнѣ, что я могу васъ поздравить.

— Она обѣщала быть моею женой, сказалъ онъ.

— Вѣдь именно этого вы давно желали?

— Да, желалъ.

— Такъ зачѣмъ же вы не въ восторгѣ?

— Конечно, она разскажетъ вамъ все. Но не предполагайте, мистриссъ Фенуикъ, чтобы я не былъ признателенъ. Она поступила очень хорошо — и приняла мое предложеніе. Она объяснила мнѣ, какимъ образомъ она принимаетъ, и я покорился этому.

— Вы, Гэрри, кажется, огорчаетесь романическимъ вздоромъ.

— Я вовсе не огорчаюсь. Я гораздо менѣе несчастенъ, чѣмъ могъ бы повѣрить шесть мѣсяцевъ тому назадъ. Она сказала мнѣ, что будетъ моею женой, и я не думаю ни минуты, что она откажется отъ свого слова.

— Такъ что же съ вами?

— Я получилъ ея согласіе не такъ, какъ получаютъ другіе мужчины. Нужды нѣтъ — я не имѣю намѣренія жаловаться. Мистриссъ Фенуикъ, я полагаюсь на васъ; вы дадите мнѣ знать, когда она будетъ рада видѣть меня здѣсь.

— Разумѣется, вы будете приходить когда и какъ хотите. Вы должны быть здѣсь какъ дома.

— Относительно васъ и Фрэнка такъ и должно быть. Но относительно Мэри это невозможно. Я не стану навязываться ей пока не буду знать, что мои посѣщенія не безпокоятъ ее.

Послѣ этого не было надобности разсказывать мистриссъ Фенуикъ о томъ, какъ устроилась эта помолвка. Мэри, разумѣется, поздравляли и викарій и его жена, а она приняла ихъ поздравленія съ достоинствомъ, которое даже въ ней почти удивило ихъ. Она не сказала почти ни слова, но улыбнулась, когда они оба поцѣловали ее, и прошептала что-то о надеждѣ сдѣлать Джильмора счастливымъ. Въ ней не было торжества, но не было и сожалѣнія. Когда ее спросили, желаетъ ли она, чтобы онъ не приходилъ въ пасторатъ, она объявила, что пусть онъ приходитъ, когда хочетъ. Если она заранѣе будетъ знать о его приходѣ, она останется дома, чтобы принять его. Каковы бы ни были его желанія, она будетъ имъ повиноваться. Мистриссъ Фенуикъ замѣтила, что Джильмору было бы пріятно, еслибъ она была въ Бирючинахъ и посмотрѣла на свой будущій домъ. Она обѣщала пойти съ нимъ въ назначенный имъ часъ. Заговорили о днѣ свадьбы.

— Это будетъ не сейчасъ, отвѣтила она: — онъ обѣщалъ дать мнѣ время.

— Она говоритъ объ этомъ, какъ будто ее собираются повѣсить, сказалъ послѣ викарій своей женѣ.

На другой день послѣ своей помолвки она видѣлась съ Джильморомъ, а потомъ написала къ теткѣ. Письмо ея было очень коротко, и еслибъ миссъ Мэррэбль не знала характера племянницы и какую мучительную борьбу выдерживала теперь Мэри, письмо показалось бы ей холодно и неблагодарно.

"Любезная тетушка, говорилось въ письмѣ: «вчера я приняла предложеніе мистера Джильмора. Я знаю, что это доставитъ вамъ удовольствіе, такъ какъ вы всегда думали, что я должна это сдѣлать. Свадьба еще не назначена и она будетъ не скоро. Я надѣюсь, что буду исполнять мою обязанность къ нему и сдѣлаю его счастливымъ, но не знаю, не была бы я полезнѣе, еслибы осталась съ моей милой тетушкой.»

Это было все письмо и у ней не было другихъ друзей, кому сообщить это извѣстіе. Ей приходило-было въ голову написать Уальтеру Мэррэбль, но Уальтеръ Мэррэбль ничего не сказалъ ей объ Эдиѳи Браунло. Притомъ, написать такое письмо было бы для нея не очень легко.

Въ воскресенье, послѣ обѣдни, она пошла въ Бирючины съ своимъ женихомъ. Слово она дала ему въ четвергъ и теперь въ первый разъ осталась она съ нимъ одна на нѣсколько минутъ послѣ того, какъ разсталась съ нимъ тогда. Они пошли чрезъ кладбище, въ калитку, которая вела въ поле Трёмбёля, и условились воротиться къ раннему обѣду въ пасторатъ. Мэри приняла много намѣреній относительно этой прогулки. Она будетъ говорить много, такъ чтобы не показаться ему скучной и печальной; она будетъ хвалить все, покажетъ, какъ она интересуется домомъ и садомъ, будетъ дѣлать вопросы и не обнаружитъ нерѣшимости, предъявляя право на свою будущую долю въ обладаніи всѣмъ принадлежащимъ ему. Какъ только прошла въ калитку, она тотчасъ начала дѣлать вопросы о раздѣленіи прихода между двумя владѣльцами, о тѣхъ и о другихъ поляхъ, о маленькомъ мѣстѣ, по которому они проходили; но ея проницательный разумъ сказалъ ей, что она преувеличила свою роль; онъ роли не игралъ, но безсознательно примѣтилъ ея усилія и сердился на нихъ также безсознательно, дѣлая короткіе отвѣты равнодушнымъ тономъ. Она сознавала все это и чувствовала, что сдѣлала ошибку. Лучше было бы для нея предоставить все ему и принаровиться къ расположенію его духа.

— Намъ лучше прямо пройти въ домъ, сказалъ онъ, какъ только тропинка привела ихъ съ земли лорда Траубриджъ въ его владѣнія.

— Я тоже думаю, сказала она.

— Если мы обойдемъ вокругъ конюшенъ, мы опоздаемъ къ обѣду Фенуиковъ.

— Намъ надо воротиться въ половинѣ третьяго, сказала она.

Они вышли изъ церкви ровно въ половинѣ перваго и, слѣдовательно, должны были находиться вдвоемъ два часа. Онъ повелъ ее по дому. Показывать домъ при такихъ обстоятельствахъ очень пріятно и для мужчины и для женщины. Его тяготитъ смѣсь гордости и притворнаго смиренія. Она же, для которой всѣ подробности ея будущаго гнѣзда такъ важны, почти обязана хвалить, хотя каждая похвала, произносимая ею, будетъ затрудненіемъ для тѣхъ перемѣнъ, о которыхъ она уже мечтаетъ Но въ настоящемъ случаѣ Мэри ни о какихъ перемѣнахъ не мечтала. Выходя за этого человѣка безъ любви, она была обязана принять все какъ найдетъ. Жилыя комнаты въ домѣ она знала прежде: столовую, гостиную, библіотеку. Теперь ее повели въ его кабинетъ, гдѣ онъ засѣдалъ какъ судья, платилъ своимъ работникамъ и держалъ свои ружья и удочки. Тутъ она посидѣла нѣсколько минутъ, и когда онъ разсказывалъ ей и то и это — какъ онъ бываетъ здѣсь всегда по утрамъ, какъ надѣется, что она будетъ приходить къ нему иногда, когда онъ тамъ занятъ, онъ вдругъ подошелъ къ ней и положилъ руку на ея плечо.

— Мэри, сказалъ онъ: — хотите поцѣловать меня?

— Конечно хочу, отвѣтила она, вскочивъ и подставляя ему свое лицо.

Мѣсяца два тому назадъ онъ отдалъ бы все на свѣтѣ за позволеніе поцѣловать ее, а теперь ему казалось, что этотъ поцѣлуй доставляетъ ему мало радости. Поцѣлуй для того, чтобы доставлять радость, долженъ быть украденъ, съ убѣжденіемъ со стороны обидчика, что та, которая претерпѣла эту потерю, не будетъ преслѣдовать вора. Она имѣла намѣреніе поступить съ нимъ хорошо, но эта милость имѣла бы для него болѣе цѣны, еслибъ она болѣе ею дорожила.

Потомъ они пошли наверхъ. Кто не знаетъ вопросы, которые предлагаются и на которые даются отвѣты? На этотъ разъ они предлагались и отвѣты давались съ самой простой и полезной серьёзностью. Обои на стѣнахъ, можетъ быть, были стары и некрасивы, но для нея это было все-равно. Если ему хочется обить комнату новыми обоями, разумѣется, это было бы очень мило. Нравится ли ей новая мебель? А старинныя кровати съ четырьмя столбами? Имѣетъ она какіе-нибудь вкусы на счетъ занавѣсей и ихъ цвѣта? Разумѣется, она имѣла, но не могла рѣшиться отдавать приказанія. Она хвалила все, была довольна всѣмъ, интересовалась всѣмъ, во перемѣнъ не предлагала. Какое право имѣла она, давая ему такъ мало, просить его сдѣлать то и то для нея? Она хотѣла бы сдѣлать все что могла для его счастья, но еслибъ заказала новую мебель для всего дома, просила обить каждую комнату новыми обоями и все зданіе выкрасить снаружи и внутри, онъ былъ бы счастливѣе.

— Нѣдѣюсь, что вы найдете все удобнымъ, сказалъ онъ тономъ, который казался до крайности плачевнымъ.

— Я въ этомъ увѣрена, отвѣчала она. — Можетъ ли женщина желать чего-нибудь болѣе? Здѣсь есть такія удобства, къ которымъ я даже не привыкла.

Они говорили это стоя на лѣстницѣ и смотря на зеленыя лужайки передъ домомъ.

— Я думаю, мы въ другой разъ придемъ осмотрѣть садъ, сказалъ онъ.

— Когда вы хотите, отвѣчала она: — можетъ быть, если мы останемся теперь, мы заставимъ ихъ ждать.

Когда они возвращались по дорогѣ, Мэри вспомнила разсказъ Джэнетъ Фенуикъ о томъ, какъ она осматривала пасторатъ, будучи миссъ Бельфуръ, и какую радость доставило ей это. Но какое право имѣла она, Мэри Лаутеръ, предполагать, что должна имѣть такое же удовольствіе? Джэнетъ Бельфуръ, осматривая пасторатъ въ первый ралъ, видѣла домъ, гдѣ она должна была жить съ человѣкомъ, которому отдала все свое сердце.

Глава LI.
ТОЧИЛЬЩИКЪ И ЕГО ТОВАРИЩЪ.

Когда приближался день допроса въ Гейтесбёри подозрѣваемыхъ убійцъ — день, въ который ожидали, что или всѣ трое подсудимыхъ, или по-крайней-мѣрѣ двое будутъ преданы уголовному суду на лѣтніе ассизы — викарій началъ тревожиться на счетъ появленія Кэрри Брэтль въ судѣ. Сначала онъ думалъ самъ поѣхать въ Салисбури и привезти ее, но жена его объявила, что это будетъ неблагоразумно и по-донкихотски, и что онъ не долженъ этого дѣлать. Фенуикъ поддерживалъ свою мысль тѣмъ, что онъ хочетъ ѣхать за дѣвушкой, потому что маркизъ Траубриджъ непремѣнно осудитъ его за этотъ шагъ.

— Для меня нестерпимо, говорилъ онъ: — что свободѣ моихъ поступковъ мѣшаетъ вмѣшательство и обвиненіе такого осла.

Но вопросъ этотъ былъ таковъ, по поводу котораго жена его уступить не хотѣла ни его логикѣ, ни его гнѣву.

— Тебѣ неприлично ѣздить за свидѣтельницей и еще неприличнѣе оттого, что она дѣвушка хорошенькая и лишилась добраго имени.

— Honni soit qui mal y pense!

Но жена его твердо стояла на-своемъ и онъ отказался отъ этого плана. Однако, онъ написалъ къ констэблю въ Салисбури, прося его и позаботиться объ удобствахъ молодой женщины и предлагая заплатить за это. Это случилось въ суботту наканунѣ того дня, когда Мэри Лаутеръ повели смотрѣть ея новый домъ.

Воскресенье прошло въ разговорахъ объ убійствѣ, такъ же какъ и утро понедѣльника. Викарій самъ былъ вызванъ дать показаніе, какъ онъ нашелъ Сэма Брэтль въ своемъ саду вмѣстѣ съ другимъ человѣкомъ, съ которымъ онъ боролся и въ которомъ онъ могъ признать Точильщика, и въ-самомъ-дѣлѣ страшный ушибъ, который свинцовая палка викарія сдѣлала на спинѣ Точильщика, будетъ доказанъ свидѣтелями изъ Лэвингтона. Въ понедѣльникъ вечеромъ онъ сидѣлъ съ Джильморомъ, который обѣдалъ въ пасторатѣ, когда ему сказали, что констэбль изъ Салисбури желаетъ видѣть его. Констэбля позвали въ комнату и онъ разсказалъ, что когда пріѣхалъ къ мистриссъ Стигсъ въ этотъ день послѣ обѣда, ему сказали, что птица улетѣла. Она вышла утромъ и мистриссъ Стигсъ ничего не знала объ ея уходѣ. Когда осмотрѣли комнату, въ которой она жила, узнали, что она взяла ту небольшую сумму денегъ, которая у нея была, и лучшія платья. Она переодѣлась, надѣла крѣпкіе сапоги и взяла съ собою салопъ. Мистриссъ Стигсъ созналась, что еслибъ она видѣла дѣвушку ушедшую такимъ образомъ, то подозрѣнія ея были бы возбуждены, но Кэрри успѣла уйти изъ дома непримѣтно. Потомъ констэбль разсказалъ, что мистриссъ Стигсъ была увѣрена, что Кэрри уйдетъ.

— Я все время этого ждала, сказала она: — а когда началось это дѣло, я знала, что она улепетнетъ.

Кэрри улепетнула и никто не зналъ, куда отправилась она. Въ пасторатѣ много объ этомъ горевали, потому что мистриссъ Фенуикъ, хотя была принуждена сдерживать пылкость своего мужа, желала добра этой бѣдной дѣвушкѣ, а кто теперь могъ сомнѣваться, что она вернется къ несчастью и позору? Когда констэбля спросили на счетъ необходимости ея появленія въ судѣ, онъ сказалъ, что теперь никакимъ образомъ ее нельзя отыскивать и доставить въ Гэйтесбёри къ завтрашнему засѣданію, онъ полагалъ, что судъ опять будетъ отложенъ — и что потребуютъ ее.

Но судъ отлагался такъ долго, что во вторникъ судьи рѣшили осудить двухъ человѣкъ, и осудили. Противъ Сэма не было ни малѣйшей улики, кромѣ того, что его видѣли въ саду Фенуика съ этими людьми, и тотчасъ предложили поставить его въ число свидѣтелей, вмѣсто того, чтобы допрашивать какъ убійцу. Какъ свидѣтель онъ велъ себя дурно, но притворная независимость его осанки была, вѣроятно, самая худшая часть въ его дурномъ поведеніи. Онъ не хотѣлъ разсказывать ничего объ обстоятельствахъ убійства, кромѣ того, что онъ прежде былъ знакомъ съ этими людьми Бёрроусомъ и Экорномъ, и сердясь на пастора въ то время, рѣшился присвоить себѣ его фрукты. Онъ сказалъ, что встрѣтилъ этихъ людей въ деревнѣ въ тотъ день и не зналъ, зачѣмъ они были тамъ. Экорна онъ зналъ короче, чѣмъ Бёрроуса, и тотчасъ сознался, что онъ познакомился съ Экорномъ оттого, что думалъ, не женится ли на его сестрѣ. Онъ сознался, что ему извѣстенъ Бёрроусъ какъ уличенный воръ и что Экорнъ былъ наказанъ за покражу лошадей. Когда его спросили, какъ онъ желалъ видѣть сестру свою замужемъ за воромъ, онъ отказался отвѣчать и, осмотрѣвшись вокругъ залы, сказалъ, что онъ надѣется что тутъ не найдется, ни одного человѣка такого низкаго, чтобы сказать что-нибудь противъ его сестры. Слышавшіе его увѣряли, что въ его словахъ и обращеніи было болѣе угрозы, чѣмъ просьбы. Ему сдѣлали вопросъ о деньгахъ фермера Трёмбёля.

— Нѣкоторые знали, а я не зналъ, сказалъ онъ.

Судьи приставали къ нему на счетъ этого, но онъ не хотѣлъ сказать ни слова болѣе. Къ этому однако полиція осталась равнодушна, думая, что во время уголовнаго суда можно будетъ доказать изъ другихъ источниковъ, что мать человѣка, прозваннаго Точильщикомъ, получила извѣстіе о богатствѣ фермера. Было много небольшихъ уликъ, на которыхъ положились судьи. Одинъ изъ этихъ людей покупалъ ядъ, а собака была отравлена. Присутствіе телеги у калитки фермера было доказано, а потомъ присутствіе этихъ двухъ людей въ той же самой телегѣ въ Пайкрофтской общинѣ. Величина слѣдовъ ногъ, репутація и побѣгъ этихъ людей, отпирательство и сознаніе, въ которыхъ они спутались сами — все было противъ нихъ и ихъ подвергнули уголовному суду за убійство.. Сэму однако позволили оставаться на свободѣ, вмѣнивъ въ обязанность присутствовать въ судѣ свидѣтелемъ..

— Я буду, сказалъ онъ: — если вы дадите мнѣ денегъ, чтобы съѣздить въ Шильдсъ и обратно. Я не поѣду на свой счетъ, какъ сдѣлалъ теперь, и теперь не сдѣлалъ бы, еслибъ не для мистера Фенуика.

Друзья наши оставили полицію рѣшать этотъ вопросъ съ Сэмомъ и поѣхали домой въ Бёльгэмптонъ. Викарій торжествовалъ, хотя торжество его нѣсколько охлаждалось исчезновеніемъ Кэрри Брэтль. Однако нельзя было болѣе сомнѣваться, что невинность Сэма Брэтля въ убійствѣ была доказана. Главный констэбль Тоффи самъ сознался викарію, что Сэмъ не могъ въ этомъ участвовать.

— Я вамъ говорилъ это сначала, сказалъ викарій.

— Во всякомъ случаѣ мы поймали настоящихъ, замѣтилъ констэбль: — и не наша вина, если мы не могли прежде ихъ захватить.

Но хотя констэбль Тоффи былъ такъ добросовѣстенъ, двое-трое въ Гейтесбёри, упорно утверждали, что Сэмъ былъ въ числѣ убійцъ. Сэр-Томасъ Чарлисъ до конца держался этого мнѣнія, а лордъ Траубриджъ, опять находившійся въ числѣ судей, былъ совершенно убѣжденъ, что правосудіе было постыдно обмануто.

Когда викарій пріѣхалъ въ Бёльгэмптонъ, вмѣсто того, чтобы повернуть тотчасъ къ себѣ, онъ проѣхалъ на мельницу. Онъ выпустилъ Джильмора у калитки, но самъ не могъ вынести, чтобы отецъ и мать не узнали немедленно изъ источника, на который должны полагаться, что Сэмъ былъ объявленъ невиннымъ въ преступленіи. Объѣзжая дорогой, Фенуикъ встрѣтилъ мельника за четверть мили отъ его дома.

— Мистеръ Брэтль, сказалъ онъ: — тѣхъ двоихъ обвинили.

— Обвинили? сказалъ мельникъ, не удостоивая сдѣлать вопросъ о своемъ сынѣ.

— Такъ какъ я говорилъ все время, Сэмъ такъ же мало участвовалъ въ этомъ, какъ вы и я.

— Вы были очень добры, мистеръ Фенуикъ.

— Полноте, мистеръ Брэтль, не увѣряйте, что это для васъ не утѣшительно.

— Утѣшительно, что сынъ мой не найденъ убійцею? Еслибъ его повѣсили, мистеръ Фенуикъ, конечно это было бы дурно. У насъ мало утѣшительнаго вообще, но можетъ быть и лучше и хуже этого, конечно. Я все-таки очень вамъ обязанъ, мистеръ Фенуикъ — очень обязанъ, и съ сердца матери это сниметъ большую тяжесть.

Викарій повернулъ свой гигъ и поѣхалъ домой.

Глава LII.
ПУТЕШЕСТВІЕ КЭРРИ БРЭТЛЬ.

Мистриссъ Стигсъ справедливо предполагала относительно Кэрри Брэтль. Заключеніе въ ея домѣ и недостатокъ интереса въ жизни дѣвушка не имѣла силъ перенести и думала о побѣгѣ почти съ перваго дня. Еслибъ не смѣсь любви и страха къ Фенуику, еслибъ она не боялась, что онъ сочтетъ ее неблагодарной, она убѣжала бы даже прежде, чѣмъ къ ней было послано требованіе явиться предъ судьями, стряпчими и толпой народа близь ея стараго дома. Этого она перенести не могла и убѣжала. Когда ей предложили жить въ служанкахъ у жены ея брата, эту мысль ей трудно было перенести. Но было неизвѣстно, а она думала, и это оказалось справедливо, что ея невѣстка не захочетъ ее взять; но въ бумагѣ, поданной ей полисмэномъ, и въ страшной поѣздкѣ въ Гейтесбёри неизвѣстности не было, — если только она не избѣгнетъ этого бѣдствія бѣгствомъ, и убѣжала.

Люди, идущіе въ свѣтѣ прямымъ путемъ, имѣя дѣло съ тѣми, кто идетъ криво, почти всегда поступаютъ безразсудно.

— Такъ какъ вы вели себя дурно, говорятъ хорошіе люди дурнымъ: — такъ какъ вы до-сихъ-поръ позволяли себѣ всѣ удовольствія, доступныя для васъ, такъ какъ вы никогда не работали прилежно, не покорялись сдержанности, оттого что вы были пьяница, игрокъ и жили въ грязномъ обществѣ, теперь, когда я захватилъ васъ въ свои руки и могу распоряжаться вашимъ раскаяніемъ и будущимъ поведеніемъ — я требую отъ васъ такого образа жизни, который по своей привлекательности долженъ равняться жизни отшельника въ пустынѣ. Если вы сопротивляетесь, вы не только чудовище неблагодарности ко мнѣ, взявшему на себя всѣ хлопоты для вашего спасенія, но также и жалкій злодѣй, для котораго не можетъ остаться ни малѣйшей надежды на спасеніе души.

Когда узнаютъ, что молодой человѣкъ пренебрегаетъ своими обязанностями, не дѣлаетъ ничего, проводитъ ночи въ билліардныхъ и еще въ худшихъ мѣстахъ, встаетъ въ два часа пополудни, обыкновенно друзья предписываютъ ему запереться въ его мрачной комнатѣ, пить чай и проводить время въ чтеніи хорошихъ книгъ. Не сознаютъ, что внезапный переходъ отъ билліардовъ къ хорошимъ книгамъ требуетъ силы характера, которою еслибъ молодой человѣкъ обладалъ, то она не допустила бы его впасть въ дурныя привычки. Еслибъ мы оставили двери нашихъ темницъ отпертыми, а потомъ стали обижаться, что наши заключенные ушли, это было бы также раціонально. Время въ домѣ мистриссъ Стигсъ было очень скучно для бѣдной Кэрри Брэтль и наконецъ она убѣжала.

Она ушла въ половинѣ одиннадцатаго утромъ въ понедѣльникъ. Она имѣла привычку выходить въ этотъ часъ. Фенуикъ желалъ, чтобы она бывала у обѣдни въ соборѣ. Она дѣлала ото дня два, а потомъ перестала. Но все-таки она всегда выходила изъ дома въ это время, и разъ, когда мистриссъ Стигсъ спросила ее объ этомъ, она отвѣчала почти съ гнѣвомъ, что она не плѣнница. Теперь она переодѣлась и позаботилась, чтобы ее не видали, когда она уходила; но еслибы ее и стали спрашивать, она все-таки поставила бы на-своемъ. Кто имѣлъ право останавливать ее?

Но куда ей уйти? Читатель, можетъ быть, вспомнитъ, что разъ, когда Фенуикъ отыскалъ эту бѣдную дѣвушку послѣ ея побѣга изъ дома и ея безславія, она выразила желаніе пойти взглянуть на мельницу — даже еслибъ она могла сдѣлать не больше этого. Теперь та же мысль была въ головѣ ея; но когда она выходила изъ города, у нея не было задуманнаго плана. Она должна была выбирать тотчасъ одно изъ двухъ — или идти въ Лондонъ, или не идти. Денегъ у нея было довольно для пропитанія, и даже нѣсколькими шиллингами болѣе. Смутно она понимала, что ей предстоитъ выборъ тотчасъ отправляться къ чорту, или не тотчасъ, и потомъ слабо, небрежно, невѣрными шагами, почти безъ всякаго содѣйствія ея мыслей, она пошла не къ тому повороту, который привелъ бы ее на желѣзную дорогу, а къ тому, который велъ на дорогу къ Дэвизу — на дорогу, которая проходитъ по салисбурійской равнинѣ и ведетъ изъ города къ разнымъ уильдширскимъ деревнямъ — между прочимъ и въ Бёльгэмптонъ.

Она шла медленно, но шла почти цѣлый день. Ничего не могло быть трагичнѣе совершенно безцѣльнаго дня — и всей ея жизни. Она не имѣла никакого плана — ничего предъ собой, никакой цѣли даже для вечера и ночи этого дня, въ который она истощала свои силы на дэвизской дорогѣ. Этотъ-то недостатокъ цѣли въ жизни бездомныхъ странниковъ придаетъ самый страшный элементъ ихъ несчастью. Подумайте объ этомъ: идти съ десятью шиллингами въ карманѣ — такъ что не предстоитъ немедленной необходимости страдать отъ недостатка пищи или пріюта — не имѣть никакого дѣла, никакихъ друзей, никакого мѣста, гдѣ бы васъ ожидали, никакихъ обязанностей, никакихъ надеждъ, никакого предѣла, къ которому вы могли бы приблизиться — кромѣ того, на который странникъ можетъ смотрѣть просто какъ на конецъ своего утомительнаго странствованія. Но человѣкъ можетъ приспособиться ко всему. Люди могутъ жить ядомъ, могутъ научиться переносить совершенное одиночество, могутъ выносить поношеніе, презрѣніе, стыдъ и не показывать этого. Кэрри Брэтль уже начинала привыкать къ несчастью, и когда шла, думала болѣе о непріятности настоящаго часа и о своихъ усталыхъ ногахъ, о своемъ голодѣ, объ отдыхѣ, который могла купить для себя въ какой-нибудь бѣдной отдаленной гостинницѣ, чѣмъ о своей будущей жизни.

Она достала кусокъ хлѣба и стаканъ пива въ половинѣ дня, а потомъ опять шла до вечера. Она шла очень медленно, часто останавливалась и садясь, когда находила на дорогѣ зеленую тѣнь. Въ восемь часовъ она прошла пятнадцать миль по прямой дорогѣ, и знала хорошо, что прошла поворотъ, который ближайшею дорогою привелъ бы ее изъ Салисбури въ Бёльгэмптонъ. Она не составила никакого плана, но имѣла надежду, что если будетъ продолжать идти, то ее не поймаютъ и не отведутъ въ Гейтесбёри завтра. Она знала, что если будетъ продолжать идти, то она придетъ въ Пайткрофтскую общину по этой дорогѣ, и хотя никого на свѣтѣ ненавидѣла она такъ сильно, какъ мистриссъ Бёрроусъ, все-таки въ Пайкрофтской общинѣ ее возьмутъ и пріютятъ. Въ восемь часовъ она дошла до небольшой деревни, которую она видѣла прежде и имя которой она увидала написаннымъ на доскѣ и знала, что она находится въ шести миляхъ отъ Бёльгэмптона. Она такъ устала и утомилась, что не могла идти дальше, и тутъ спросила себѣ постель. Она сказала тамъ, что идетъ изъ Салисбури къ пріятельницѣ, которая живетъ близь Дэвиза, и думала, что она можетъ сдѣлать это въ одинъ день и сберечь издержки на желѣзную дорогу. Съ нея просто спросили плату за постель и ужинъ заранѣе, а потомъ накормили и пріютили. На слѣдующее утро она встала очень поздно и ей не хотѣлось уходить. Она заплатила за завтракъ, и такъ какъ ее не выгоняли, просидѣла на стулѣ, на который ее посадили, не говоря ни слова, не шевелясь, довольно долго. Въ три часа она опомнилась, спросила хлѣба и сыру, которые положила въ карманъ, и опять отправилась въ путь. Она думала, что находится въ безопасности, по-крайней-мѣрѣ на этотъ день, отъ судей и полисмэновъ, что не увидитъ ни брата, ни того другого человѣка въ Гейтесбёри. Но куда она пойдетъ, когда вышла изъ гостинницы — въ ненавистный ли коттэджъ въ Пайкрофтской общинѣ, или въ домъ своего отца, она еще не рѣшила, когда надѣвала шляпу. Она шла по дорогѣ къ Дэвизу, на двѣ мили отъ этой деревни дошла до переулка, поварачивающаго налѣво. На столбѣ было написано указаніе — въ Бёльгэмптонъ и въ Имберъ, и тутъ она вдругъ повернула къ приходу, въ которомъ родилась. Тогда было четыре часа, и пройдя еще милю, она нашла уголокъ подъ стѣною мостика, тамъ сѣла и пообѣдала хлѣбомъ съ сыромъ. Пока она сидѣла тутъ, по дорогѣ прошелъ пѣшкомъ полисмэнъ. Онъ ее не видалъ, а еслибъ и видѣлъ, то обратилъ бы на нее не болѣе того вниманія, какое полисмэнъ обращаетъ на все; но она его видѣла и нѣсколько часовъ не выходила изъ своего убѣжища.

Около десяти часовъ она опять выползла, но даже и тогда она не рѣшилась. Она даже еще не знала, куда она отправится на ночь. Ей казалось, что для нея было бы невыразимымъ удовольствіемъ, даже въ ея несчастьи, пройти къ мельницѣ, посмотрѣть на окна дома, постоять, на мосту, гдѣ она такъ часто стояла, и еще разъ взглянуть на мѣсто, гдѣ было проведено ея дѣтство. Но думая объ этомъ, она вспомнила мрачный ручей, тихо журчащій, по быстрымъ потокомъ, стремившійся подъ черною бездною зданія. Она часто дрожала, когда смотрѣла на него, поставляя себѣ въ наслажденіе безпричинный трепетъ. Но теперь будь она тамъ, она навѣрно погрузилась бы въ эту черноту, которая прекратила бы всѣ ея несчастья.

Однако, когда она шла къ своему старому дому въ сумерки, она не имѣла другой опредѣленной идеи, какъ еще разъ взглянуть на мѣсто, которое она лелѣяла въ своихъ воспоминаніяхъ, не смотря на всѣ свои страданія. Относительно ночлега она плана не составила — если только она не найдетъ отдыха въ мрачной глубинѣ тихо журчащаго ручья.

Въ этотъ самый день, въ часу седьмомъ вечера, Фенуикъ сказалъ мельнику, что сынъ его не обвиненъ въ убійствѣ. Онъ принялъ это извѣстіе не весьма любезно, но все-таки поспешилъ объявить о томъ на мельницѣ.

— Эти дураки въ Гейтесбёри нашли наконецъ, что нашъ Сэмъ не былъ въ томъ участникъ.

Это онъ сказалъ не обращаясь ни къ кому особенно, но при своей женѣ и Фэнни Брэтль. Тутъ на него полился потокъ вопросовъ и слезъ. Мистриссъ Брэтль и Фэнни обѣ рѣшили, что Сэмъ былъ невиненъ, но мать все-таки боялась, чтобы онъ не пострадалъ, не смотря на свою невинность. Фэнни, однако, всегда настойчиво увѣряла, что милосердіе Господа спасетъ и его и ихъ отъ такой несправедливости. Старику онѣ не смѣли говорить объ этомъ, но теперь старались нѣсколько его смягчить. Нельзя ли постараться воротить Сэма на мельницу? Но мельника смягчить было очень трудно.

— Послѣ того, что случилось, мальчику лучше здѣсь не быть, сказалъ онъ наконецъ. — Я не думалъ, чтобы онъ поднялъ свою руку на старика, прибавилъ онъ вскорѣ потомъ: — но онъ водился съ тѣми, кто это сдѣлалъ. Это почти такъ же дурно.

Далѣе этого мельникъ не заходилъ, но разставаясь на ночь, мать пошла въ комнату дочери поплакать и порадоваться вмѣстѣ. Была половина лѣта и вечера становились длинны и душны. Окна спальной Фэнни выходили въ садъ и возвышались только фута на два надъ землей. Земля эта была пріятна для нихъ всѣхъ и прибыльна вмѣстѣ съ тѣмъ. Въ послѣднее время, съ-тѣхъ-поръ, какъ мельникъ состарѣлся, а Сэмъ сдѣлался слишкомъ неугомоненъ и упрямъ для того, чтобы трудиться какъ слѣдовало для общаго благосостоянія семьи, мало удовольствія или прибыли извлекалось изъ этой земли. Тамъ было нѣсколько кочней капусты, ряды запущенныхъ кустовъ смородины и крыжовника, гряда картофеля, но никто теперь не гордился садомъ. Фэнни могла только достать нужное количество овощей для обѣда отца и матери. Прошли тѣ дни, когда она имѣла время и охоту ухаживать за розами, гвоздикой и троичнымъ цвѣтомъ. Теперь она сидѣла у окна съ матерью, и притаивъ дыханіе, говорили онѣ о дочерѣ и сестрѣ, потерянной для нихъ.

— Онъ не разсердится, матушка, если я съѣзжу въ Салисбури?

— Если ты спросишь его, Фэнни, онъ тебѣ не позволитъ.

— Но я не стану его спрашивать, я не скажу ему, пока не ворочусь. Она сегодня была въ судѣ; мистеръ Фенуикъ сказалъ мнѣ это въ воскресенье.

— Это будетъ для нея все равно, что смерть.

— Не знаю, матушка. Я боюсь, что она теперь стала смѣлѣе, чѣмъ въ прежнее время. Она всегда была бойка — не боясь говорила съ знатью. Можетъ быть, по ея словамъ отпустили Сэма. Она никогда не была такая трусиха, какъ я.

— О, Фэнни! еслибъ она походила на тебя!

— Господь, матушка, дѣлаетъ насъ непохожими для своихъ цѣлей. Изъ всѣхъ дѣвушекъ, видѣнныхъ мною, на мои глаза она была пригожѣе.

Старуха не могла теперь говорить, а вытерла свои влажныя щеки поднятымъ передникомъ.

— Я спрошу мистера Тоффи завтра, матушка, продолжала Фэнни: — и если она все еще тамъ, куда мистеръ Фенуикъ помѣстилъ ее въ Салисбури, я поѣду къ ней. Не выгонитъ же отецъ меня изъ дома за это.

— Выгнать тебя, Фэнни! Никогда онъ не выгонитъ тебя! Что будетъ дѣлать онъ и что буду дѣлать я, когда ты уйдешь отъ насъ? Если ты поѣдешь, Фэнни, отвези ей нѣсколько вещей, которыя лежатъ въ большомъ шкапу. Вѣрно, бѣдняжка очень нуждается въ бѣльѣ.

Онѣ начали устроивать завтрашнюю поѣздку — послѣ того, какъ спросятъ констэбля и посовѣтуются съ викаріемъ. Фэнни хотѣла уѣхать изъ дома тотчасъ послѣ завтрака, и когда мельникъ спроситъ ее за обѣдомъ, жена должна сказать, что дочь уѣхала въ Салисбури. Если онъ сдѣлаетъ еще нѣсколько вопросовъ — а полагали возможнымъ, что вопросовъ сдѣлано болѣе не будетъ, такъ какъ отецъ догадается, зачѣмъ поѣхала дочь — но если разговоръ будетъ объ этомъ продолжаться, мистриссъ Брэтль съ такимъ мужествомъ, къ какому она была способна, должна сознаться, по какому дѣлу отправилась Фэнни въ Салисбури. Тутъ возникъ вопросъ о деньгахъ. Фенуикъ признался, думая, что этимъ онъ облегчитъ сердце матери, что пока Кэрри содержитъ онъ. Взять это на себя ни мать, ни дочь не могли. Деньги, которыя были у нихъ въ рукахъ весьма въ маломъ количествѣ, были собственностью главы семейства. Очень было имъ прискорбно, что онѣ не могли помогать Кэрри. Но все-таки было бы хорошо, еслибъ онѣ могли утѣшить ее хоть сколько-нибудь.

— Я думаю, что сердце ея смягчится къ тебѣ, Фэнни, и кто знаетъ? если она взглянетъ на твое лицо и услышитъ твой голосъ, она опомнится.

Въ эту минуту Фэнни услыхала шумъ въ саду и проворно высунула изъ окна голову и плеча. Въ этотъ вечеръ на мельницѣ засидѣлись поздно и было уже одиннадцать часовъ. Еще было свѣтло, когда мельникъ оставилъ ихъ за чаемъ, но настала ночь, пока онѣ сидѣли тутъ. Луны не было, но еще оставалось отраженіе послѣднихъ лучей заходящаго солнца и ночь вовсе не была темна. Фэнни тотчасъ увидала женскую фигуру, хотя не сейчасъ узнала сестру.

— О матушка, о матушка! о матушка! говорилъ голосъ въ ночной темнотѣ, и въ одно мгновеніе Кэрри Брэтль на столько сунулась въ окно, что схватила мать за руку.

Глава LIII.
ЖИРНЫЙ ТЕЛЕЦЪ.

Когда мистриссъ Брэтль услыхала голосъ дочери, она такъ смутилась, растерялась, испугалась, что нѣсколько времени не могла указать что слѣдуетъ сдѣлать. Сначала она вскрикнула, имѣя смутную мысль въ головѣ, что видѣнная ею фигура была не живая плоть и кровь. И Кэрри сама едвали владѣла собою болѣе матери. Она добрела сюда, не принявъ никакого опредѣленнаго намѣренія. Отъ того мѣста, въ которомъ она пряталась подъ мостомъ, когда полисмэнъ прошелъ мимо нея, она отправилась, когда вечернее солнце закатывалось, и брела медленно, пока не дошла до старой знакомой межи въ приходѣ. Потомъ она подошла къ рѣкѣ и могла примѣтить крышу мельницы сквозь ивы при послѣднихъ лучахъ солнечнаго свѣта. Тутъ она остановилась и постояла, потомъ опять сдѣлала нѣсколько шаговъ, когда къ ней вернулось мужество, и наконецъ по хорошо знакомой маленькой тропинкѣ она добралась за мельницу, перейдя ручей по доскѣ, которая была такъ привычна ея ногамъ, пробралась въ садъ и слышала, какъ мать и сестра разговаривали у открытаго окна. Всякая мысль, которая до-сихъ-поръ была въ головѣ ея, не показываться на мельницѣ — по-крайней-мѣрѣ не показываться матери и сестрѣ — оставила ее тотчасъ въ эту минуту. Ее преслѣдовалъ сонъ на яву — страшный сонъ, что вода мельничнаго ручья можетъ протечь надъ головой ея и скрыть ея нечестивость и ея горе отъ глазъ людей; она стояла и дрожала, когда увидѣла рѣку, но она никогда дѣйствительно не думала, чтобы у ней достало силъ для такого окончанія ея горестей. Было болѣе, чѣмъ вѣроятно, что ей суждено лечь на ночлегъ подъ какой-нибудь изгородью и умереть отъ утренняго холода. Но теперь, когда она услыхала голоса у окна, ей не оставалось другого выбора, какъ дать о себѣ знать — хотя бы даже отецъ убилъ ее.

Даже Фэнни не могла сохранить своего спокойствія, такъ странно было это событіе.

— Кэрри! Кэрри! восклицала она безпрестанно, не громко — голосъ ея никогда не былъ громокъ — но съ сдержаннымъ удивленіемъ.

Обѣ сестры держали другъ друга за руку, а другая рука Кэрри еще сжимала руку матери.

— О, матушка! я такъ устала, говорила дѣвушка. — О, матушка! я думаю, что умру.

— Дитя мое! — мое бѣдное дитя! Что мы будемъ дѣлать, Фэнни?

— Разумѣется, возьмемъ ее къ себѣ, сказала Фэнни.

— Но твой отецъ…

— Не могли же мы отогнать ее отъ самого окна, и въ такомъ положеніи, матушка.

— Не выгоняй меня, Фэнни. Милая Фэнни, не выгоняй меня! говорила Кэрри, усиливаясь взять сестру за другую руку.

— Нѣтъ; Кэрри, мы тебя не выгонимъ, сказала Фэнни, стараясь придумать какой-нибудь планъ дѣйствія.

Она знала, что не можетъ думать скрыть это отъ отца надолго; но она рѣшила, что на эту ночь по-крайней-мѣрѣ она дастъ пріютъ выгнанной дочери, безъ вѣдома отца. Но даже и въ этомъ было затрудненіе. Кэрри надо было влѣзть въ окно, такъ какъ малѣйшій шумъ у двери могъ разбудить мельника. А потомъ мистриссъ Брэтль надо отправить въ спальную, такъ какъ ея отсутствіе возбудило бы подозрѣніе и суматоху. Фэнни также страшно боялась, въ состояніи ли ея мать лечь въ постель и не сказать мужу, что случилась причина къ сильному волненію. И тогда, можетъ быть, мельникъ придетъ въ комнату дочери и настоитъ, чтобъ изгнанница опять сдѣлалась изгнанницей даже среди ночи. Это былъ человѣкъ такой суровый, такой упрямый, такой неумолимый, такой властолюбивый, что Фэнни, хотя готова была встрѣтиться лицомъ къ лицу со всякой опасностью, знала, что могутъ случиться ужасныя вещи. Ей казалось, что Кэрри была очень слаба. Если отецъ прибѣжитъ къ нимъ въ бѣшенствѣ, не умретъ ли она съ отчаянія? Однако необходимо было же что-нибудь сдѣлать.

— Намъ надо взять ее въ окно, матушка, сказала она: — дверь отпирать нельзя.

— Но что если онъ ее убьетъ? О, Кэрри! о, дитя мое! не знаю, можетъ ли она влѣзть, она такъ слаба.

Но Кэрри устала не до такой степени. Она много разъ вылѣзала и влѣзала въ это окно, и теперь, когда услыхала, что позволеніе ей дано, она скоро была уже въ объятіяхъ матери.;

— Моя милая Кэрри, мое родное дитя! — моя дочь! моя дорогая!

И бѣдная мать удовлетворяла жажду своего сердца безчисленными ласками. Фэнни между тѣмъ пробралась въ кухню и вернулась съ пищей на тарелкѣ и съ холоднымъ чаемъ.

— Душечка моя, сказала она: — ты должна съѣсть кусочекъ, а потомъ мы уложимъ тебя въ постель. Когда наступитъ утро, мы что-нибудь придумаемъ.

— Фэнни, добрѣе тебя никогда не бывало на свѣтѣ, сказала Кэрри, лежа на груди матери.

— А теперь, матушка, продолжала Фэнни: — вы должны убраться; непремѣнно должны, а то разумѣется отецъ проснется. И не говорите ни слова, матушка, завтра, когда онъ встанетъ. Я сама схожу къ нему на мельницу. Это будетъ лучше.

Съ сердечной жаждой, которую съ трудомъ можно было сдержать, съ горячими, долгими поцѣлуями, съ пламенными, быстрыми, безпрестанными увѣреніями, что все — все было прощено, что ея Кэрри опять сдѣлалась ея дорогою Кэрри, бѣдная мать позволила прогнать себя. Ей казалось такъ жестоко, что Фэнни можетъ остаться всю ночь съ любимицей, вернувшейся къ нимъ, тогда какъ она должна уйти — и можетъ быть, не увидѣть ее болѣе, если буря утромъ поднимается слишкомъ громко! Фэнни очень хитро проводила мать въ ея комнату, такъ чтобъ, если старикъ заговорилъ, она должна ему отвѣтить; но мельникъ спалъ крѣпко послѣ дневныхъ трудовъ и ни разу не пошевелился.

— Что онъ сдѣлаетъ со мною, Фэнни? спросила странница, какъ только вернулась сестра.

— Не думай объ этомъ теперь, душечка, сказала Фэнни, смягчившись почти такъ же, какъ и мать при видѣ сестры.

— Убьетъ онъ меня, Фэнни?

— Нѣтъ, милая, онъ на тебя руки не наложитъ. Онъ только грубъ на словахъ. Кэрри, Кэрри, будешь ли ты хорошо вести себя?

— Буду, милая, право буду. Я не вела себя дурно послѣ того, какъ у меня былъ мистеръ Фенуикъ.

— Сестра — если ты будешь вести себя хорошо, я тебя не брошу. Дорогая моя, моя красавица, моя милочка! Кэрри, ты останешься для меня всегда такою же, если будешь вести себя хорошо. Я никогда тебя не брошу, если ты будешь вести себя хорошо.

Потомъ она также насытилась вполнѣ и удовлетворила алчную жажду любви горячими ласками.

— Но ты голодна, дѣвочка. Я тебя накормлю, а потомъ уложу спокойно въ постель.

Бѣдная Кэрри Брэтль проголодалась и съѣла хлѣбъ и ветчину, поставленные предъ нею, напилась холоднаго чая съ аппетитомъ, который можетъ быть не совсѣмъ шелъ къ ея романическому положенію. Сестра стояла возлѣ нея, время отъ времени отрѣзывала ломоть хлѣба, приглаживала ей волосы и жалѣла, что не можетъ дать ей пищи посытнѣе.

— Я боюсь отца, Фэнни — ужасно боюсь; еслибъ не это, то это былъ бы самый вкусный ужинъ, какой мнѣ случалось ѣсть съ-тѣхъ-поръ, какъ я оставила мельницу.

Тутъ Фэнни бросилась на колѣни возлѣ воротившейся блудной дочери и покрыла поцѣлуями даже платье своей любимицы. Было уже поздно, когда Фэнни легла возлѣ сестры въ эту ночь.

— Кэрри, шепнула она, когда сестра ея раздѣлась: — станешь ты на колѣни здѣсь и прочтешь ли молитву, какъ бывало прежде?

Кэрри не говоря ни слова сдѣлала какъ ей велѣли и закрыла лицо свое руками на колѣняхъ сестры. Ни одного слова не было сказано вслухъ, но Фэнни знала, что сестра ея дѣйствительно молилась.

— Теперь засни, душечка; — а когда вычищу твое платье къ завтрему, я лягу возлѣ тебя.

Странница опять повиновалась и чрезъ нѣсколько минуть усталость послѣднихъ двухъ дней оказала ей услугу и она заснула. Тутъ сестра принялась отчищать запачканное платье и башмаки, и приготовила ихъ къ завтрему чистыми и приличными. Во всякомъ случаѣ было хорошо, чтобъ Кэрри явилась предъ отцомъ не запачканной послѣ своего странствованія.

Когда погибшая спала тутъ, съ мягкими локонами, разсыпавшимися по изголовью, еще прелестная, еще нѣжная, еще миловидная, хотя отверженница отъ самыхъ дорогихъ правъ женственности, съ такой невинностью на лицѣ, съ такимъ остаткомъ дѣтской граціи, хотя великолѣпный цвѣтокъ былъ испорченъ недостойной рукой, похитившей его нѣжность, Фэнни, сидя въ углу комнаты надъ своей работой и взглядывая время отъ времени на спящую, не могла не предаваться мыслямъ о странной судьбѣ женщины. Она знала, что въ ея жизни бывали минуты, когда ея великая любовь къ сестрѣ была смѣшана съ завистью. Ни одинъ молодой парень не поджидалъ въ сумеркахъ, чтобы услышать шумъ ея шаговъ; никакихъ полубезстыдныхъ и полузастѣнчивыхъ взглядовъ не бросали вслѣдъ за нею, когда она шла по деревнѣ за своимъ дѣломъ. Быть домашней, грубоватой, но полезной вещью на свѣтѣ, съ высокими надеждами на будущую жизнь, но все-таки труженицей — вотъ какова была ея судьба. На свѣтѣ нѣтъ женщины, для которой мысль быть любимой не была бы самой пріятной мыслью, какая только могла возродиться въ ея головѣ. Судьба сдѣлала ее некрасивой и ни одинъ мужчина не любилъ ее. Та же судьба сдѣлала Кэрри хорошенькой — первою красавицей въ деревнѣ, признанной бёльгэмптонской красавицей. И вотъ она лежала такимъ дряннымъ существомъ, какъ говорили, что даже отецъ не позволяетъ упоминать ея имени при немъ! А между тѣмъ какъ ничтожно было ея преступленіе въ сравненіи съ другими преступленіями, за которыя мужчинъ и женщинъ скоро прощаютъ, а иногда даже и прощенія не требуется!

Она подошла, стала на колѣни, поцѣловала сестру въ лобъ и поклялась самой себѣ, что даже въ самыхъ глубокихъ изгибахъ ея сердца Кэрри никогда не будетъ считаться дурной, отверженницей, существомъ, котораго она, ея сестра, должна стыдиться. Она сказала Кэрри, что никогда не будетъ «этимъ попрекать ее». Теперь она рѣшила, что и въ собственномъ мнѣніи такого попрека не будетъ. Еслибъ она была хороша собой, можетъ быть, и она также бы пала.

Въ пять часовъ на слѣдующее утро мельникъ ушелъ изъ дома на мельницу, по своему ежедневному обыкновенію. Фэнни услыхала его тяжелые шаги, слышала, какъ отодвинутъ былъ запоръ, какъ открыты были ставни у кухонныхъ оконъ, и поняла, что ея отецъ еще не знаетъ, какой жилицѣ данъ пріютъ. Фэнни тотчасъ встала съ постели, стараясь не разбудить свою подругу. Она все обдумала, не одѣть ли ей Кэрри для побѣга, чтобъ она была готова, если отецъ повелительно потребуетъ, чтобъ ее прогнали съ мельницы, или не лучше ли будетъ ей сослаться на то въ первую минуту, что сестра ея въ постели, устала, спитъ — не одѣта — и что надо повременить? Можетъ быть, даже въ тотъ часъ, который пройдетъ, сердце отца ея смягчится? Но она должна идти къ нему не теряя времени. Нанятый работникъ, работавшій теперь на мельницѣ съ ея отцомъ, всегда приходилъ въ шесть часовъ, и то, что она хотѣла ему сказать, не долженъ былъ слышать никто кромѣ него. Даже она не могла напомнить ему о дочери при постороннемъ. Она одѣлась и чрезъ десять минутъ послѣ ухода пошла за нимъ на мельницу. Старикъ былъ наверху, и она слышала его медленные, тяжелые шаги, когда онъ передвигалъ мѣшки надъ ёя головой. Она подумала съ минуту, и думая, что ей лучше не подниматься самой на лѣсенку — зная, что лучше имѣть возможность тотчасъ уйти въ домъ — она позвала его снизу.

— Что нужно теперь? спросилъ старикъ, какъ только услыхалъ ее.

— Батюшка, я должна говорить съ вами, сказала она: — батюшка, вы должны сойти ко мнѣ.

Онъ сошелъ внизъ очень медленно, не говоря ни слова, и сталъ предъ нею, ожидая что она скажетъ.

— Батюшка, продолжала она: — въ домѣ кто-то есть и я пришла вамъ сказать.

— Сэмъ пришелъ? сказалъ онъ, и Фэнни увидала, что въ глазахъ его блеснула радость.

О! еслибъ она могла заставить его такъ же обрадоваться возвращенію дочери, какъ онъ обрадовался возвращенію сына!

— Нѣтъ, батюшка, не Сэмъ.

— Кто же это?

Тонъ голоса, цвѣтъ и выраженіе лица измѣнились, когда онъ сдѣлалъ этотъ вопросъ. Она увидала тотчасъ, что онъ угадалъ.

— Это не… не…

— Да, батюшка, это Кэрри.

Когда она сказала это, она подошла къ нему и старалась взять его за руку; но онъ засунулъ обѣ руки въ карманъ и отвернулся отъ нея.

— Батюшка, она наша плоть и кровь; вы не пойдете противъ нея теперь, когда она вернулась къ намъ и жалѣетъ о своихъ проступкахъ.

— Она…

Но его другая дочь закрыла ему ротъ рукой, прежде чѣмъ бранное слово было произнесено.

— Батюшка, кто изъ насъ не поступалъ дурно иногда?

— Она обезславила мои сѣдые волосы и нанесла мнѣ попреки и стыдъ. Я не хочу видѣть ее. Вели ей уйти. Я не хочу съ ней говорить, не хочу на нее глядѣть. Какъ она пришла сюда? Когда?

Тутъ Фэнни разсказала отцу все — все какъ случилось, и не забыла прибавить, что жизнь Кэрри была пристойна во всѣхъ отношеніяхъ послѣ того, какъ викарій нашелъ для нея пріютъ въ Сэлисбери.

— Вы не захотите, чтобъ это продолжалось, батюшка. Она нашему пастору не родня.

— Я заплачу. Я заплачу за нее все до послѣдняго шиллинга. Она не будетъ пользоваться ничьими благодѣяніями, пасторскими или не пасторскими. Но я не хочу видѣть ее. Пока она здѣсь, присылайте мнѣ обѣдъ на мельницу. Если она не уйдетъ до ночи, я ночую здѣсь между мѣшками.

Она оставалась съ нимъ, пока не пришелъ работникъ, а потомъ вернулась домой, не успѣвъ еще тронуть его сердце. Она воротилась и разсказала матери, а потомъ сообщила отчасти и Кэрри, которая еще лежала въ постели. Она нашла мать возлѣ постели Кэрри и должна была ждать, пока можетъ ихъ разлучить, прежде чѣмъ успѣла разсказать обѣимъ.

— Что онъ говоритъ обо мнѣ, Фэнни? спросила бѣдная грѣшница: — говорилъ онъ, что я должна уйти? Неужели онъ никогда не будетъ говорить со мною? Я брошусь въ мельничный ручей и покончу съ собою.

Сестра велѣла ей встать и одѣться, но оставаться тутъ.

— Надо ожидать, говорила она: — что отца будетъ трудно уговорить.

— Я знаю, что онъ убьетъ меня, когда увидитъ, сказала Кэрри.

Въ восемь часовъ Фэнни отнесла старику завтракъ на мельницу, пока мистриссъ Брэтль ухаживала за Кэрри, какъ будто она заслуживала все хорошее, что мать могла сдѣлать для своей дочери. Мельникъ сидѣлъ на мѣшкѣ позади зданія, между тѣмъ какъ наемный работникъ завтракалъ хлѣбомъ и сыромъ въ передней части мельницы и Фэнни, стояла возлѣ него. Пока старикъ ѣлъ она ничего ему не говорила. Онъ ѣлъ очень медленно и сидѣлъ устремивъ глаза на небо, виднѣвшееся въ небольшое отверзтіе, и очевидно думая вовсе не о пищѣ, которую онъ ѣлъ. Вдругъ онъ подалъ пустую чашку и блюдо дочери, какъ будто сейчасъ хотѣлъ приняться за свою работу. Съ-тѣхъ-поръ, какъ она пришла къ нему, онъ не сказалъ еще ни слова.

— Батюшка, сказала она: — подумайте объ этомъ. Развѣ не хорошо имѣть состраданіе и прощать? Неужели вы опять выгоните на улицу вашу дочь?

Мельникъ все еще не говорилъ, по повернулся лицомъ къ дочери съ такой тоской въ глазахъ, что она бросилась на мѣшокъ возлѣ него и ухватилась.руками за его шею.

— Еслибъ она была такая, какъ ты, Фэнни, сказалъ онъ. — О, еслибъ она была такая, какъ ты, Фэнни!

Тутъ опять онъ отвернулся, чтобъ она не могла видѣть слезъ, навернувшихся на глазахъ его. Она оставалась съ нимъ часъ, прежде чѣмъ онъ тронулся съ мѣста. Его помощникъ не подходилъ къ нимъ, зная, какъ знаютъ бѣдные въ подобныхъ случаяхъ, что вѣрно происходитъ что-нибудь такое, что заставитъ ихъ не желать его присутствія. Не много было сказано между ними словъ, но чрезъ часъ Фэнни вернулась домой.

— Кэрри, сказала она: — отецъ идетъ.

— Если онъ меня увидитъ, онъ меня убьетъ, сказала Кэрри.

Мистриссъ Брэтль такъ растерялась отъ надежды и опасеній, что не знала, что ей дѣлать и какъ держать себя. Не прошло и минуты, какъ послышались шаги мельника и Кэрри узнала, что она находится въ присутствіи своего отца. Она сидѣла, но теперь встала, подошла къ нему и стала на колѣни у его ногъ.

— Батюшка, сказала она: — еслибъ я могла остаться у васъ… еслибъ я могла остаться у васъ…

Но голосъ ея замеръ въ рыданіяхъ и она не могла дать обѣщанія, какъ будетъ вести себя впередъ.

— Она можетъ остаться у насъ, сказалъ отецъ, обращаясь къ старшей дочери: — но мнѣ нельзя будетъ показаться въ приходѣ.

Онъ не сказалъ ни слова, что прощаетъ свою дочь, не далъ ей ни одного поцѣлуя. Фэнни подняла ее, когда она стояла на колѣняхъ у его ногъ, и заставила сѣсть поодаль.

— Въ цѣломъ мірѣ, сказалъ онъ, смотря на жену и на дочь, и приподнимая руку, когда произносилъ эти слова съ выраженіемъ ужаснымъ для слушавшихъ его: — нѣтъ ничего гнуснѣе развратницы.

Вся страшная свирѣпость его обращенія воротилась къ нему, и никто не смѣлъ ему отвѣтить. Послѣ того онъ тотчасъ воротился на мельницу, и Фэнни, которая пошла за нимъ, онъ повторилъ позволеніе, чтобы дочь осталась въ домѣ.

Въ первомъ часу она опять пошла звать его обѣдать. Сначала онъ объявилъ, что не пойдетъ, что онъ занятъ, что перекуситъ что-нибудь на мельницѣ. Но Фэнни начала его убѣждать,

— Развѣ это всегда такъ будетъ, батюшка?

— Я не знаю. Что это за бѣда, когда у меня достаетъ силы работать?

— Ея присутствіе не должно выгонять васъ изъ дома. Подумайте о матушкѣ и о томъ, какъ она будетъ страдать. Батюшка, вы должны пойти.

Онъ позволилъ вести себя въ домъ, сѣлъ на свое обычное кресло и отобѣдалъ въ молчаніи. Но послѣ обѣда не хотѣлъ курить.

— Говорю тебѣ, дочь, мнѣ не нужно трубки сегодня.

Когда Кэрри сказала, что ей лучше уйти, Фэнни просила ее вспомнить, что бѣду нельзя поправить въ одинъ день. Мать этотъ день провела очень счастливо, потому что сидѣла держа за руку свою потерянную дочь. Поздно вечеромъ, когда мельникъ вернулся на покой, Кэрри тихо ходила по дому, принявшись опять за работу, къ которой она привыкла въ прежнее время, и глаза мельника слѣдили по комнатѣ за нею, но онъ не говорилъ съ нею въ этотъ день и не произносилъ ея имя.

Два другія обстоятельства, имѣющія отношеніе къ нашему разсказу, случились на мельницѣ въ этотъ день. Послѣ чая, къ которому мельникъ не пришелъ, Фэнни Брэтль надѣла шляпку и побѣжала чрезъ поле въ пасторатъ. Послѣ всѣхъ хлопотъ, какія принималъ на себя Фенуикъ, она считала необходимымъ разсказать ему о случившемся.

— Я давно не слыхалъ такихъ пріятныхъ извѣстій, сказалъ онъ.

— Я знала, что вы будете рады услыхать, что бѣдная дѣвушка опять нашла пріютъ въ своей семьѣ.

Тутъ Фэнни разсказала все — какъ Кэрри убѣжала изъ Салисбури, будучи къ этому принуждена опасеніемъ явиться въ судъ, куда ее требовали; какъ отецъ клялся, что онъ не согласится, и какъ наконецъ онъ уступилъ. Когда Фэнни сказала викарію и мистриссъ Фенуикъ, что старикъ еще не говорилъ съ дочерью, они оба совѣтовали ей не унывать.

— Это придетъ, Фэнни, сказала мистриссъ Фенуикъ: — если ужъ ей позволено сѣсть съ нимъ за столъ.

— Разумѣется, это придетъ, сказалъ викарій: — недѣли чрезъ двѣ вы увидите, что она сдѣлается его любимицей.

— Прежде она была наша общая любимица, сказала Фэнни: — и далъ бы Богъ, чтобъ это сдѣлались опять. Такое милое существо, какъ она, создано для того, чтобы быть любимымъ. Вы придете навѣстить ее когда-нибудь, мистеръ Фенуикъ?

Фенуикъ обѣщалъ и Фэнни воротилась на мельницу.

Другое обстоятельство было появленіе констэбля Тоффи на мельницу во время отсутствія Фэнпи. Въ деревнѣ разнеслись слухи, что Кэрри Брэтль опять на мельницѣ, и констэбль Тоффи, который относительно семейства Брэтль былъ немножко разстроенъ тѣмъ, что произошло наканунѣ въ Гейтесбёри, услыхалъ объ этомъ. Онъ зналъ, будучи въ этомъ отношеніи способнѣе лорда Траубриджа понимать въ чемъ дѣло, что въ результатѣ всѣхъ слѣдствій по убійству не заключалось ни малѣйшей улики противъ Сэма. Для констэбля, Тоффи былъ человѣкъ хорошій и несправедливо было бы сказать, что онъ жалѣлъ объ оправданіи Сэма, но по натурѣ онъ все-таки былъ констэбль и не могъ преодолѣть чувства обманутаго ожиданія, которое всегда слѣдуетъ за неудавшимися усиліями. И хотя онъ видѣлъ, что никакихъ уликъ противъ Сэма нѣтъ, онъ не выводилъ изъ этого необходимаго послѣдствія, что Сэмъ невиненъ. Можно сомнѣваться, считается ли невиннымъ въ какомъ бы то ни было преступленіи для нормальнаго полицейскаго разума тотъ человѣкъ, чье имя было замѣшано въ этомъ преступленіи. Поэтому онъ былъ нѣсколько раздраженъ противъ Брэтлей — и потомъ Кэрри Брэтль, которая была вытребована въ судъ, скрылась самымъ гнуснымъ, самымъ незаконнымъ и достойнымъ порицанія образомъ. Она убѣжала изъ Салисбури, какъ будто была вольна дѣлать съ собою что хочетъ, а не подчиняться приказаніямъ полиціи. Когда онъ услыхалъ, что Кэрри на мельницѣ — такъ какъ она подвергалась какому-нибудь большому штрафу за свою неявку въ судъ — очевидно, онъ былъ обязанъ дать ей знать, что она была нужна.

На мельницѣ онъ видѣлъ только мельника и посѣщеніе его оказалось не совсѣмъ удовлетворительно. Старикъ Брэтль, мало понимавшій это дѣло, кромѣ того, что сынъ его оправданъ по этому обвиненію, не имѣлъ никакого понятія о томъ, что дочь его была замѣшана какимъ бы то ни было образомъ въ это дѣло. Поэтому, когда Тоффи спросилъ о Каролинѣ Брэтль и пожелалъ узнать, на мельницѣ ли она и почему она не была въ Гейтесбёри, согласно требованіямъ закона, мельникъ повернулся къ нему и объявилъ, что если кто-нибудь скажетъ слово противъ Сэма Брэтля по поводу убійства — такъ какъ судьи рѣшили это дѣло — то онъ, Джэкобъ Брэтль, какъ ни старъ, раздѣлается съ этимъ злымъ клеветникомъ. Констэбль Тоффи старался всѣми силами разъяснить это дѣло мельнику, но не имѣлъ успѣха. Есть у него приказъ отыскать кого-нибудь? У Тоффи приказа не было. Тоффи желалъ только знать, находится ли Каролина Брэтль въ домѣ своего отца или нѣтъ. Старый мельникъ, думая, что хотя дочь осрамила его, но теперь когда она опять въ его семьѣ, онъ отъ нее не отопрется, признался въ этомъ, но не хотѣлъ пустить констэбля въ домъ.

— Но, мистеръ Брэтль, сказалъ констэбль: — ее требовали въ судъ..

— Я ничего этого не знаю, отвѣтилъ мельникъ, не удостаивая обернуться къ своему антагонисту.

— Но вы знаете, мистеръ Брэтль, что законъ исполнять должно.

— Нѣтъ, не знаю. Это не законъ, что вы приходите сюда мѣшать мнѣ; это не законъ, чтобы вы повели эту несчастную молодую женщину съ собою въ тюрьму.

— Она нужна, мистеръ Брэтль, не въ тюрьму, а къ судьямъ.

— Мало ли что бываетъ нужно да достать нельзя. Вы не должны больше приходить ко мнѣ въ домъ и я попрошу васъ, чтобъ вы были такъ добры и оставили насъ въ покоѣ.

Тоффи, притворившись, будто онъ доволенъ полученнымъ свѣдѣніемъ, и только прибавивъ, что Каролина Брэтль непремѣнно должна когда-нибудь современемъ явиться предъ судьями въ Гейтесбёри, ушелъ съ большимъ добродушіемъ, чѣмъ мельникъ заслуживалъ, и вернулся въ деревню.

Глава LIV.
РУБИНЫ ДЖИЛЬМОРА.

Мэри Лаутеръ старалась цѣлую недѣлю примириться съ своею новой судьбой, но въ концѣ недѣли почти отказалась отъ этого. Печаль, овладѣвшая ею, подѣйствовала на ея жениха и потомъ произвела обратное дѣйствіе на нее. Еслибъ онъ былъ безпечнѣе, еслибъ онъ могъ говорить съ нею объ обыкновенныхъ предметахъ, еслибы онъ могъ обращаться съ нею съ безпечной вѣжливостью обыкновеннаго жениха, ей было бы легче вести борьбу. Но когда онъ находился съ нею, въ его обращеніи было что-то такое какъ будто обвинявшее ее, что она, которой онъ отдаетъ такъ много, не даетъ взамѣнъ ничего. Онъ не жаловался на словахъ. Онъ не сердился умышленно на ея холодность. Но онъ глядѣлъ, ходилъ и говорилъ, и какъ-будто показывалъ въ каждомъ поступкѣ, что онъ сознаетъ себя оскорбленнымъ. Въ концѣ недѣли онъ сдѣлалъ ей прекрасный подарокъ, и принимая его, она должна была выказать удовольствіе. Но неудача была полная и оба понимали, какъ велика была эта неудача. Разумѣется, будутъ и другіе подарки. Онъ уже — уже, хотя еще не было сдѣлано никакого намека на день свадьбы — началъ тѣ перемѣны въ домѣ, которыхъ она не просила, но которыя онъ рѣшился сдѣлать для ея удобствъ. Опять осматривали домъ и садъ и онъ сказалъ ей, что то и это будетъ сдѣлано, если это не противъ ея желанія. Она сдѣлала попытку прійти въ восторгъ — въ восторгъ не такой какъ слѣдовало — выказать ревностное желаніе сберечь его деньги, и все утро было необыкновенно печально и угрюмо. Потомъ она спросила себя, намѣрена ли она вынести все это. Если нѣтъ, то чѣмъ скорѣе она откажется и скроетъ себя и свое безславіе на всю остальную жизнь, тѣмъ лучше. Она приняла его предложеніе наконецъ, потому что ее заставили думать, будто сдѣлавъ это она принесетъ пользу ему, и потому что научила себя думать, будто она не должна обращать вниманія на себя. Она думала о себѣ до того, что см сдѣлалось противно. Зачѣмъ ей было думать о себѣ, если она можетъ быть полезна кому-нибудь? И думая такимъ образомъ, она приняла его предложеніе. Но теперь она начала бояться, что если выйдетъ за этого человѣка, то не можетъ быть ему полезной. А когда это сдѣлается — если только сдѣлается — то ужъ передѣлать нельзя. Не будетъ ли жизнь ея грѣшна, если она будетъ женою человѣка, котораго она не любила — между тѣмъ какъ, можетъ быть, она не будетъ имѣть возможности по любить другого?

Ничего этого не было сказано викарію, но мистриссъ Фенуикъ понимала, что происходитъ въ душѣ ея пріятельницы, и очень свободно высказывала свои мысли.

— До-сихъ-поръ, говорила она: — я считала васъ способной и къ хорошимъ поступкамъ, и къ хорошимъ чувствамъ, но буду принуждена васъ осуждать, если вы позволите сумасброднымъ, болѣзненнымъ идеямъ мѣшать его и вашему счастью.

— Но если я ничего не могу сдѣлать для его счастья?

— Это вздоръ. Вы его не презираете, не имѣете къ нему отвращенія. Если только будете платить ему половину за его чувства, вы скоро увидите, какъ ваша симпатія увеличится.

— Между нами никогда не будетъ ни искры симпатіи.

— Мэри, это ужасно дурно. Вы хотите только сказать, что онъ не безпеченъ и веселъ какъ женихъ. Разумѣется, онъ помнитъ, что случилось Въ послѣдніе шесть мѣсяцевъ. Разумѣется, онъ не можетъ быть такъ счастливъ, какъ былъ бы, еслибъ Уальтеръ Мэррэбль никогда не пріѣзжалъ въ Лорингъ. Послѣ такого эпизода надо же кое-что преодолѣть, кое-что побѣдить. Но вы можете или не дѣлать этого, или можете стараться дѣлать. Если не для него, то для васъ усиліе должно быть сдѣлано.

— Человѣкъ можетъ усиливаться стащить тяжелую телегу, но не можетъ ее сдвинуть.

— Въ этомъ случаѣ тяжесть наложили вы сами. Одинъ часъ чистосердечной ласки съ вашей стороны прогонитъ его угрюмость. Онъ по природѣ не угрюмъ.

Тогда Мэри Лаутеръ старалась доставить этотъ часъ искренней ласки, и опять не имѣла успѣха. Она не имѣла успѣха, и сознавала свою неудачу, и настало время — чрезъ три недѣли послѣ ея помолвки — когда она рѣшилась возвратить кольцо, которое онъ далъ ей, и уѣхать изъ Бёльгэмптона навсегда. Можетъ ли быть хорошо выходить за человѣка, котораго она не любитъ?

Такимъ образомъ разсуждала она сама съ собой, а между тѣмъ ее отвлекло отъ исполненія этого намѣренія одно обстоятельство, которое не могло бы имѣть никакого вліянія на это. Она получила отъ тетки Мэррэбль слѣдующе письмо, гдѣ не было ни слова, которое могло бы заставить ее думать, что теперь наконецъ она можетъ полюбить человѣка, за котораго она обѣщала выйти. А между тѣмъ это письмо такъ ее разстроило, что она сказала себѣ, что сдѣлается женой Гэрри Джильмора. Она будетъ дѣлать усилія, и принудитъ себя успѣть. Телега, конечно, была тяжело нагружена, но все-таки при усиленномъ трудѣ ее можетъ быть удастся сдвинуть.

Миссъ Мэррэбль пригласили въ Дёнрипль, когда Мэри Лаутеръ поѣхала въ Бёльгэмптонъ. Давно не была она тамъ, и уже не думала, что когда-нибудь сдѣлаетъ это посѣщеніе. Но присылались письма, писались отвѣты — это было до отъѣзда Мэри — и наконецъ рѣшили, что миссъ Мэррэбль поѣдетъ въ Дёнрипль навѣстить своего родственника. Но она отправилась долго спустя послѣ отъѣзда Уальтера Мэррэбля. Она написала къ Мэри вскорѣ послѣ пріѣзда, и въ первомъ письмѣ ни слова не было объ Уальтерѣ. Но во второмъ письмѣ она очень свободно говорила объ Уальтерѣ Мэррэблѣ — какъ читатель увидитъ.

Дёнрипль, 2-го іюля 1868.-- "Любезная Мэри,

"Я получила твое письмо въ субботу и не могу не пожалѣть, что оно написано не въ лучшемъ расположеніи духа. Однако, я не сомнѣваюсь, что скоро все поправится. Я совершенно убѣждена, что всего лучше позволить Джильмору назначить какъ можно скорѣе день свадьбы. Ты навѣрно и не имѣла намѣренія откладывать надолго. Когда на это нѣтъ достаточной причины, то это быть не должно. И гораздо лучше будетъ воспользоваться хорошей погодой, чѣмъ откладывать до зимы. Назначь въ августѣ или въ началѣ сентября. Я увѣрена, что ты будешь гораздо счастливѣе замужемъ, чѣмъ въ дѣвицахъ, и онъ будетъ счастливъ, а это, я полагаю, должно считаться за что-нибудь.

"Я очень счастлива здѣсь, а все-таки желаю вернуться домой. Въ мои лѣта всегда какъ-то неловко между чужими. Сэр-Грегори чрезвычайно ласковъ по-своему. Грегори Мэррэбль, сынъ, я боюсь очень плохъ. Онъ непохожъ на отца, смѣется надъ своими болѣзнями, но всѣ въ домѣ — кромѣ, можетъ быть, сэр-Грегори — знаютъ, что онъ очень боленъ. Онъ теперь совсѣмъ не сходитъ внизъ, а живетъ въ своихъ двухъ комнатахъ наверху. Мы ходимъ къ нему каждый день, но онъ неспособенъ разговаривать ни съ кѣмъ. Сэр-Грегори никогда не говоритъ объ этомъ со мной, но мистриссъ Браунло совершенно убѣждена, что если что случится съ Грегори Мэррэблемъ, Уальтера пригласятъ въ Дёнрипль какъ наслѣдника и онъ совсѣмъ откажется отъ военной службы.

«Я сошлась очень хорошо съ мистриссъ Браунло, но разумѣется, мы не можемъ быть какъ старые друзья. Эдиѳь очень милая дѣвушка, но нѣсколько застѣнчива. Она никогда не говоритъ о себѣ и такъ молчалива, что ее и разспрашивать нельзя. Я однако не сомнѣваюсь ни минуты, что она будетъ женою Уальтера Мэррэбля. Мнѣ кажется, что они еще не помолвлены, потому что мистриссъ Браунло навѣрно сказала бы мнѣ; но сказано было много такого, что оставило въ душѣ моей убѣжденіе, что это будетъ. Онъ опять пріѣдетъ сюда въ августѣ, и судя по тому, какъ мистриссъ Браунло говоритъ о его пріѣздѣ, нельзя сомнѣваться, что она ожидаетъ этого. Я совершенно убѣждена, что онъ очень ухаживалъ за Эдиѳью въ бытность свою здѣсь, и мнѣ кажется, онъ только ждетъ, пока…»

Дописавъ до-сихъ-поръ, миссъ Мэррэбль имѣла намѣреніе сказать, что капитанъ Мэррэбль медлилъ свататься за Эдиѳь, пока былъ въ Дёнриплѣ, потому что не могъ рѣшиться такъ скоро выказать свое равнодушіе къ предмету своей первой любви; но что теперь онъ колебаться не будетъ, когда узнаетъ, что предметъ его первой любви отдаетъ себя другому; но въ этомъ было бы обвиненіе оскорбительное для Мэри и поэтому она была принуждена докончить свою фразу другимъ образомъ:

"…пока дѣла устроятся немножко. И это будетъ къ лучшему. Она очень милая дѣвушка и такая любимица дяди, что если сынъ умретъ прежде него, то главной цѣлью его жизни будетъ ея счастье. Уальтеръ Мэррэбль, сдѣлавшись ея мужемъ, будетъ жить въ Дёнриплѣ, какъ въ своемъ собственномъ имѣніи. И дѣйствительно между нимъ и этимъ имѣніемъ не будетъ стоять никого кромѣ его отца. Можно даже устроить такъ, чтобы купить у него его пожизненное право — онъ, впрочемъ, заранѣе забралъ даже что не слѣдовало — и тогда Уальтеръ будетъ пристроенъ на всю жизнь. Не къ лучшему ли будетъ все это?

"Я поѣду домой около 14. Желаютъ, чтобъ я осталась, но и то я уже давно изъ дома. Не знаю, слѣдуетъ ли людямъ извѣстныхъ лѣтъ уѣзжать изъ дома. Я становлюсь не въ духѣ, потому что нѣтъ моего любимаго кресла; потомъ зеленаго чая не прибавляютъ въ чайникъ, а просить мнѣ не хочется, такъ какъ я сомнѣваюсь, есть ли у нихъ въ домѣ зеленый чай. И мнѣ непріятно находиться между больными, которымъ конечно я сочувствовать могу, но къ которымъ не могу выказывать большой привязанности. Когда старѣемъ, мы становимся неспособны къ новой нѣжности и даже сердимся, если отъ насъ требуютъ состраданія. Преданность несчастью такъ же составляетъ преимущество молодости, какъ и любовь.

"Пиши скорѣе, дорогая, и помни, что самое пріятное извѣстіе для меня будетъ извѣстіе о днѣ, назначенномъ для твоей свадьбы. Помни также, что я не хочу слышать о томъ, чтобы свадьба твоя была въ Бёльгэмптонѣ. Это было бы совершенно неприлично. Онъ долженъ пріѣхать въ Лорингъ, и мнѣ не нужно говорить, какъ я буду рада видѣть Фенуиковъ. Пасторъ Джонъ надѣется вѣнчать тебя, но мистеръ Фенуикъ можетъ быть его ассистентомъ.

"Твоя любящая тетка
"СЭРА МЭРРЭБЛЬ."

Не просьба тетки назначить раньше свадьбу заставила Мэри Лаутеръ рѣшиться еще разъ попытаться стащить телегу. Она могла бы устоять противъ такой просьбы, и еслибъ въ письмѣ не говорилось ничего болѣе, вѣроятно отвѣчала бы, что дня совсѣмъ назначить нельзя. Но въ письмѣ было увѣреніе, что Уальтеръ Мэррэбль забылъ ее, что онъ женится на Эдиѳи Браунло и что, слѣдовательно, всѣ понятія о любви и сочувствіи, о взаимномъ біеніи сердецъ, со всѣми остальными принадлежностями, разлетѣлись по вѣтру. Она выйдетъ за Гэрри Джильмора и будетъ заботиться, чтобы у него были хорошіе обѣды, посвятитъ все свое вниманіе на фланелевыя юпки и уголь для бёльгэмптонскихъ бѣдняковъ, и совершено сойдетъ съ пьедестала, который она когда-то старалась воздвигнуть для себя. Съ этого высокаго, но шатающагося пьедестала, воздвигнутаго на подпоркахъ романизма и поэзіи, она сойдетъ, но для нея останется нижній, гораздо болѣе твердый камень, подпоркою котораго былъ только одинъ долгъ. Конечно, было очень безразсудно, что съ нею сдѣлалась такая перемѣна вслѣдствіе письма ея тетки. Она ни минуты не говорила себѣ, чтобы Уальтеръ Мэррэбль могъ быть чѣмъ-нибудь для нея, съ самаго того дня когда она сама освободила его отъ даннаго слова, и даже болѣе — принудила его принять это освобожденіе. Почему же помолвка съ другой женщиной могла имѣть на нее какое-нибудь вліяніе въ томъ или другомъ отношеніи? Она дала же слово другому — сдѣлала это прежде чѣмъ онъ выказалъ малѣйшее непостоянство. Слѣдовательно, она не могла сердиться на него. А между тѣмъ оттого что можетъ быть онъ сдѣлаетъ то самое, что она открыло объявила какъ свое намѣреніе, она убѣждала себя — недѣлю или двѣ — что всякая жертва, сдѣланная для него, будетъ жертвою безрасудству и пренебреженіемъ долга.

Въ это время, впродолженіе двухъ недѣль, къ ней былъ присланъ прямо отъ лондонскихъ ювелировъ великолѣпный рубиновый уборъ — серьги, брошъ, браслеты и ожерелье. Эти рубины она видѣла прежде и знала, что они принадлежали матери Джильмора. Мистриссъ Фенуикъ сказала ему, что оправа такъ стара, что ихъ нельзя носить теперь, и была догадка, что они явятся въ новомъ видѣ. Мэри сказала, что разумѣется эти украшенія будутъ въ ея рукахъ только когда она сдѣлается мистриссъ Джильморъ. Мистриссъ Фенуикъ засмѣялась и сказала ей, что она не понимала романической щедрости своего жениха. А теперь вещи явились къ ней въ пасторатъ, хотя Джильморъ не сказалъ ей ни слова, и были уложены въ хорошенькихъ футлярахъ на столѣ въ гостиной пастората. Теперь или никогда должна она сказать, что не можетъ сдержать даннаго слова.

— Мэри, сказала мистриссъ Фенуикъ: — вы должны идти къ нему завтра и сказать, какъ онъ благороденъ.

Мэри подождала, можетъ быть, цѣлую минуту прежде чѣмъ отвѣтила. Она охотно отказалась бы отъ этихъ вещей, чтобъ ихъ тутъ не было для того, чтобы разстраивать ее. Но она отвѣтила наконецъ, зная, что ея послѣдняя возможность на успѣхъ исчезла.

— Онъ благороденъ, сказала она медленно: — и я пойду скажу ему это. Я пойду теперь, если еще не поздно.

— Подите, подите. Вы непремѣнно застанете его.

Мистриссъ Фенуикъ съ энтузіазмомъ обняла свою пріятельницу и поцѣловала. Мэри надѣла шляпку и тотчасъ пошла по саду и по полю въ Бирючины, и возлѣ самаго дома встрѣтила своего жениха. Онъ не видалъ ее, пока не услыхалъ ея шаговъ, а потомъ вдругъ повернулся, какъ бы опасаясь чего-то.

— Гэрри, сказала она: — вещи присланы. Онѣ еще не мои. Зачѣмъ вы прислали ихъ ко мнѣ?

Въ словѣ еще и въ тонѣ, которымъ она произнесла его, было что-то заставившее сердце его забиться, какъ оно еще не билось никогда.

— Если онѣ не ваши, то я не знаю, кому же онѣ принадлежатъ, сказалъ онъ.

Глаза его сверкали, а голосъ почти дрожалъ отъ волненія.

— Вы дѣлаете что-нибудь? спросила она.

— Ровно ничего.

— Такъ пойдемте ихъ посмотрѣть.

Они пошли и онъ, по-крайней-мѣрѣ на этотъ разъ, былъ счастливымъ женихомъ. Нѣсколько минутъ — можетъ быть, съ часъ — онъ позволялъ себѣ думать, что ему суждено наслаждаться тѣмъ блаженствомъ взаимной любви, котораго съ такимъ томленіемъ желала его душа. Когда она возвращалась съ нимъ въ пасторатъ, рука ея тяжело лежала на его рукѣ, а когда сдѣлала ему какой-то вопросъ о его землѣ, она умѣла такъ измѣнить свой голосъ, чтобъ заставить его думать, будто она старается считать его интересы своими. Онъ остановилъ ее у калитки, ведущей въ садъ пастората, и повторилъ ей увѣреніе въ своей любви.

— Мэри, сказалъ онъ: — если любовь вызываетъ любовь, мнѣ кажется, вы должны полюбить меня наконецъ.

— Я васъ полюблю, сказала она, еще крѣпче пожимая его руку.

Но даже тогда она не могла рѣшиться сказать ему, что она его любитъ.

Глава LV.
ЦЕРКОВНАЯ ЗЕМЛЯ.

Пятнадцатаго іюля было воскресенье и давно уже рѣшили, что въ этотъ день Пёдльгэмъ будетъ проповѣдывать первый разъ въ своей новой капеллѣ. Зданіе спѣшили строить въ началѣ лѣта, чтобъ можно было достигнуть этого, и хотя украшенія еще не были кончены и не всѣ еще слѣды работы каменщиковъ и плотниковъ уничтожены — хотя лежали еще кучи извести и еще не было времени убрать стружки — въ субботу пятнадцатаго іюля капелла была открыта. Большія усилія были употреблены для того, чтобъ наполнить ее при этомъ случаѣ. Подрядчикъ изъ Салисбури пріѣхалъ со всею семьей, не остановленный тѣмъ соображеніемъ, что Пёдльгэмцы бёльгэмптонскіе были первобытные методисты, а онъ принадлежалъ къ другой сектѣ. И многіе въ приходѣ пошли посмотрѣть на капеллу въ этотъ торжественный для нея день, которымъ менѣе слѣдовало быть тамъ, чѣмъ даже салисбурійскому строителю. Въ нѣкоторыхъ приходахъ есть люди, думающіе, что лучше показывать пастору, что они независимы и не обращаютъ вниманія на него, хотя дѣлаютъ видъ, будто принадлежатъ къ его стаду; а потомъ также новизна имѣла свою привлекательность, также какъ и извѣстное обстоятельство, что мѣсто, избранное для зданія, было непріятно пастору и его семьѣ. Всѣ эти причины вмѣстѣ привели цѣлую толпу къ воротамъ пастората въ воскресенье утромъ и было совершенно ясно, что новая капелла будетъ полна и что Пёдльгэмъ въ первое воскресенье будетъ имѣть успѣхъ. И въ капеллѣ, разумѣется, былъ колоколъ — колоколъ, по увѣренію мистриссъ Фенуикъ, самый хриплый, самый громкій, самый немузыкальный и гнуснѣйшій колоколъ, когда-либо повѣшенный на терзаніе деликатныхъ ушей. Дѣйствительно, колоколъ былъ громкій и наглый, но Фенуикъ выразилъ мнѣніе, что онъ какъ должно быть колоколу, таковъ и есть. Когда его жена увѣряла, что онъ звонитъ такъ, какъ будто виситъ въ кустахъ у ихъ собственныхъ воротъ, онъ напомнилъ ей, что колокола ихъ собственной церкви звонили такъ, какъ будто висѣли въ нижнемъ саду. Что одинъ звукъ казался музыкальнымъ, а другой противнымъ, онъ называлъ предубѣжденіемъ. Начался большой споръ о колоколахъ, въ которомъ мистриссъ Фенуикъ, Мэри Лаутеръ и Гэрри Джильморъ всѣ были противъ викарія. И во время этого спора всѣмъ имъ было извѣстно, что во всемъ приходѣ не было ушей, для которыхъ этотъ колоколъ былъ бы такъ противенъ, какъ для ушей викарія. Въ глубинѣ сердца онъ ненавидѣлъ капеллу, и не смотря на всѣ свои старанія, его чувства къ Пёдльгэму были не таковы, какія христіанская религія предписываетъ одному ближнему имѣть къ другому. Но онъ сдѣлалъ усиліе и нѣсколько недѣль ни слова не говорилъ противъ Пёдльгэма. Относительно маркиза дѣло было совсѣмъ другое. Маркизъ долженъ былъ знать, что онъ дѣлаетъ, и противъ маркиза онъ говорилъ многое.

Звонить начали въ воскресенье утромъ до десяти часовъ. Мистриссъ Фэнуикъ еще сидѣла за чайнымъ столомъ, окна были открыты, когда послышался первый звонъ — то-есть первый звонъ въ это утро. Она взглянула на Мэри, застонала и заткнула себѣ уши руками. Викарій засмѣялся и сталъ ходить по комнатѣ.

— Въ какое время начнутъ? спросила Мэри.

— Не прежде одиннадцати, сказала мистриссъ Фенуикъ: — теперь безъ четверти десять и они намѣрены продолжать эту музыку часъ съ четвертью.

— Мы скоро составимъ имъ компанію, сказалъ викарій.

— Колокола нашей старой бѣдной церкви совсѣмъ не будутъ слышны, сказала мистриссъ Фенуикъ.

Она имѣла привычку ходить на полчаса въ деревенскую школу до службы по утрамъ въ воскресенье, и въ это утро она вышла изъ дома, но обыкновенію, вскорѣ послѣ десяти часовъ. Мэри Лаутеръ пошла съ нею, и такъ какъ школа была въ деревнѣ и къ ней скорѣе можно было дойти чрезъ переднюю калитку, чѣмъ по тропинкѣ вокругъ церкви, обѣ дамы смѣло прошли мимо новой капеллы. Читатель можетъ быть вспомнитъ, что мистриссъ Фенуикъ обѣщала мужу прекратить наружную непріязнь къ капеллѣ, которую она выказывала, не входя въ переднюю калитку. Когда шли, онѣ увидали, что, по обычаю первобытныхъ методистовъ въ ихъ самые торжественные дни, въ деревнѣ устроиласъ процесія, которая въ эту самую минуту шла къ церкви. Мистриссъ Фенуикъ, посторонившись дать дорогу, объявила, что колоколъ такъ трубитъ, какъ будто виситъ у ней подъ шляпкой. Въ школѣ онѣ узнали, что многія дѣти находятся въ отсутствіи, которымъ слѣдовало тутъ быть, и мистриссъ Фенуикъ догадалась, что бѣглецы забавлялись у новаго зданія, а вниманіе тѣхъ, которые находились не въ бѣгахъ, страшно отвлекалъ новый колоколъ. Мистриссъ Фенуикъ сознавалась впослѣдствіи, что она сама не знала чему она учитъ.

Фенуикъ, по своему обыкновенію, пошелъ въ кабинетъ, когда дамы пошли въ школу, и тамъ, сообразно своему обычаю, такъ же по обыкновенію наблюдаемому въ воскресенье утромъ, письма были принесены къ нему за нѣсколько минутъ до того, какъ онъ пошелъ по саду въ церковь. Въ это утро было два письма къ нему и онъ распечаталъ ихъ оба. Одно было отъ салисбурійскаго купца, а другое отт зятя его жены, Куикенгэма. Прежде чѣмъ Фенуикъ вышелъ изъ дома, онъ прочелъ письмо Куикенгэма, а потомъ употреблялъ всѣ силы, чтобы его забыть и выкинуть изъ головы, пока кончится утренняя служба. Письмо состояло въ слѣдующемъ:

Пемп-Кортъ, іюня 30, 1868. "Любезный Фенуикъ,

"Я узналъ, какъ и думалъ, что лордъ Траубриджъ не имѣетъ никакого права на владѣніе тѣмъ кускомъ земли, на которомъ ваши враги выстроили свой новый Эбенезеръ. Мѣсто это составляетъ часть церковной земли, а оставилъ эту землю первый нѣкій пасторъ по имени Брендонъ, предшественникъ вашего предшественника. Однако, нѣтъ никакого сомнѣнія, что эта земля церковная, и вы обязаны предъявить на нее права для пользы вашихъ преемниковъ и покровителей прихода.

"Мнѣ было довольно трудно достать поземельную книгу прихода — которую вы, хотя считаете себя пасторомъ образцовымъ, навѣрно не видали никогда. Я нашелъ ее однако въ двойномъ экземплярѣ; клэркъ опекунскаго совѣта, которому слѣдовало бы имѣть экземпляръ, ничего объ этомъ не зналъ и никогда не слыхалъ о подобномъ документѣ. Регистраторъ вашего епископа зналъ не болѣе его, но я нашелъ въ канцеляріи епископа. Есть также экземпляръ въ коллегіи Ст-Джонской, изъ котораго видно, какое вниманіе обращала коллегія на интересы приходскаго пастора. Этого не сдѣлалъ даже и настоящій пасторъ, который кажется человѣкъ несвѣдущій въ подобныхъ дѣлахъ. Желалъ бы я знать, много ли найдется пасторовъ господствующей вѣры, которые позволятъ маркизу и методистскому пастору строить капеллу на церковной землѣ?

"Всегда вамъ преданный
"РИЧАРДЪ КУИКЕНГЭМЪ."

«Еслибъ я вздумалъ взыскивать съ васъ чрезъ стряпчаго за мои труды, вамъ пришлось бы пожертвовать всѣми выгодами, какія вы можете получить при вашей жизни изъ этого куска земли, для того, чтобы расплатиться со мною. Включаю копію съ поземельной книги, относящуюся къ этому клочку земли до пасторскихъ воротъ.»

Вотъ извѣстіе! Это гнусное сочетаніе раскольничьяго и тиранскаго помѣщичьяго вліянія было употреблено на строеніе методистской капеллы на землѣ, которою онъ, занимая мѣсто викарія въ приходѣ, имѣлъ право владѣть. Какой же онъ оселъ, если не зналъ своихъ собственныхъ владѣній! Какимъ смѣшнымъ покажется онъ, когда предъявитъ права на тотъ кусокъ церковной земли, на который онъ не обращалъ никакого вниманія съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ былъ въ этомъ приходѣ! А теперь что онъ обязанъ дѣлать? Куикэнгэмъ прямо показалъ, что и для коллегіи, имѣвшей право на приходъ, и для его преемниковъ, онъ былъ обязанъ предъявить свои права на эту землю. Возможно ли не сдѣлать этого послѣ того, какъ съ нимъ поступилъ лордъ Траубриджъ? Размышляя такимъ образомъ — но сожалѣя, что онъ принужденъ въ такую минуту наполнять свою голову подобными вещами — все слыша колоколъ капеллы, который въ его ушахъ заглушалъ звуки его собственной скромной колокольни, и не рѣшаясь, какой шагъ долженъ онъ сдѣлать, вошелъ онъ въ свою церковь. Для него было очевидно, что половина бѣднѣйшей части его обычныхъ прихожанъ и мелкихъ фермеровъ отправилась присутствовать при торжествѣ Пёдльгэма.

Во весь этотъ день онъ не сказалъ ни слова никому о письмѣ адвоката. Онъ старался выкинуть этотъ предметъ изъ своихъ мыслей. Такъ какъ ему это не удалось, то онъ изгналъ этотъ предметъ изъ своего разговора. Письмо лежало въ карманѣ его сюртука, но онъ не показалъ его никому. Джильморъ обѣдалъ въ посторатѣ, но даже съ нимъ онъ промолчалъ. Разумѣется разговоръ за обѣдомъ обратился на капеллу. Невозможно, чтобы въ такой день они говорили о чемъ-нибудь другомъ. Даже когда они сѣли за ранній обѣдъ, колоколъ Пёдльгэма еще трезвонилъ, и конечно звонили съ такою силою, съ какою звонить не будутъ, когда придется звонить каждую недѣлю. Сдѣлано было условіе, по которому жена викарія не могла ничего говорить противъ капеллы, и конечно, когда это условіе было сдѣлано, въ немъ подразумѣвалось то, что она должна перестать ненавидѣть капеллу. Это разумѣется было найдено невозможнымъ, но въ нѣкоторомъ отношеніи она условіе исполняла. Шумъ колокола однако считался не подходящимъ къ условію и теперь она почти запальчиво выражала свой гнѣвъ. Мужъ слушалъ и сидѣлъ молча:, не дѣлая ей выговора, съ письмомъ адвоката въ карманѣ. Колоколъ этотъ былъ повѣшенъ на его собственной землѣ и онъ могъ завтра же снять его. Повѣшенъ онъ былъ по приказанію лорда Траубриджа и съ прямой цѣлью сдѣлать непріятность ему, и лордъ Траубриджъ поступалъ съ нимъ такимъ образомъ, что всякое христіанское милосердіе могло быть устранено. Онъ прямо говорилъ себѣ, что не имѣлъ желанія прощать лорду Траубриджу — что жизнь на этомъ свѣтѣ, какъ она сложилась, несовмѣстна съ подобнымъ прощеніемъ — что онъ не желаетъ оскорблять лорда Траубриджа иначе, какъ требованіемъ такого наказанія, которое принудитъ его и подобныхъ ему людей удержаться отъ деспотизма, по что простить ему, пока его къ этому не принудятъ, было бы малодушно и вредно для общины. Относительно этого онъ рѣшился, не смотря на всѣ свои докторины въ противномъ. Людямъ на этомъ свѣтѣ пришлось бы ходить нагишомъ, еслибъ они отдавали свои сюртуки ворамъ, укравшимъ ихъ плащи, а ходить нагишомъ, конечно, неудобно. Его званіе приходскаго пастора будетъ унижено въ свѣтѣ, если онъ проститъ такія оскорбленія, какъ тѣ, которыя сдѣлалъ противъ него лордъ Траубриджъ. Это онъ ясно понималъ. А теперь онъ могъ не только снять колоколъ, но и унизить глупаго пэра, который велѣлъ его привѣсить — на церковной землѣ. Все это вертѣлось въ головѣ его, когда онъ рѣшилъ, что въ этотъ день, который былъ воскресный, онъ не будетъ болѣе думать объ этомъ.

Когда насталъ понедѣльникъ, ему необходимо было показать письмо женѣ — женѣ, сквайру и Мэри Лаутеръ. Онъ вовсе не имѣлъ намѣренія скрывать это дѣло отъ близкихъ друзей и совѣтниковъ, но ему пришло въ голову, что ему лучше рѣшить какъ поступить, прежде чѣмъ онъ спроситъ у нихъ совѣта. Поэтому онъ пошелъ по приходу утромъ въ понедѣльникъ — и рѣшилъ какъ ему поступить. Ни за что не хотѣлъ онъ ломать капеллу. Для его цѣли ему было необходимо восторжествовать надъ маркизомъ — и онъ этого хотѣлъ. Но капелла была выстроена съ хорошей цѣлью, для которой она и должна служить, и что ни говорили бы ему его жена и другіе, онъ не позволитъ тронуть ни одного камня. Конечно, онъ имѣлъ не болѣе маркиза власти отдавать эту землю для этой или какой бы то ни было другой цѣли. Очень можетъ быть, что онъ обязанъ былъ заботиться о томъ, чтобы изъ этой земли не было сдѣлано дурное употребленіе. Можетъ быть, онъ уже пренебрегъ своею обязанностью въ томъ отношеніи, что не зналъ или не позаботился узнать настоящія границы церковной земли, которая была отдана ему въ употребленіе на то время, пока онъ занимаетъ этотъ приходъ. Все-таки капедла стояла, и будетъ она стоять — такъ онъ этого желалъ. Если церковцые старосты, или архидьяконъ, или коллегія, или епископъ имѣютъ право вмѣшаться, что ему было совершенно неизвѣстно, и захотятъ употребить свою власть, то этому помѣшать онъ не можетъ. Онъ былъ почти увѣренъ, что старосты его церкви будутъ руководиться имъ — а онъ желалъ, чтобы капелла осталась нетронутой. Рѣшивъ такимъ образомъ, онъ воротился къ завтраку и прочелъ письмо Куикенгэма вслухъ женѣ и Мэри Лаутеръ.

— Церковная земля! сказалъ викарій женѣ.

— Вы хотите сказать, что это составляетъ часть вашей собственной земли? спросила Мэри.

— Именно, сказалъ викарій.

— И этотъ старый воръ маркизъ отдалъ то, что принадлежитъ намъ? сказала мистриссъ Фенуикъ.

— Онъ отдалъ то, что не принадлежитъ ему, сказалъ викарій: — но я не могу согласиться, чтобы онъ былъ воръ.

— Однако онъ долженъ былъ знать, сказала Мэри.

— Кажется, и я долженъ былъ бы знать. Все это дѣло одно изъ самыхъ смѣшныхъ ошибокъ, когда-либо сдѣланныхъ. Оказалось, что здѣсь, въ самой серединѣ Уильдшира, со всѣми нашими картами, планами и приходскими книгами, никто не зналъ, кому принадлежитъ четверть десятины въ центрѣ деревни. Объ этомъ стоитъ написать статью въ газетахъ; но я не могу сказать, чтобы одна сторона была достойнѣе порицанія, чѣмъ другая, то есть относительно обнаруженнаго невѣдѣнія.

— Что же ты сдѣлаешь, Фрэнкъ?

— Ничего.

— Ты ничего не сдѣлаешь, Фрэнкъ?

— Я не сдѣлаю ничего, но позабочусь дать маркизу знать, въ чемъ состояла его щедрость. Мнѣ кажется, я обязанъ взять на себя этотъ трудъ, и долженъ сказать, что написать это письмо трудъ будетъ небольшой.

— Ты не хочешь сломать эту капеллу, Фрэнкъ?

— Нѣтъ, душа моя.

— А я сломала бы на этой же недѣли.

— И я также, сказала Мэри: — мнѣ кажется, что ей не слѣдуетъ быть здѣсь.

— Разумѣется, не слѣдуетъ, подтвердила мистриссъ Фенуикъ.

— Это все-равно, еслибъ она была здѣсь въ саду, сказала Мэри.

— Совершенно все равно, сказала мистриссъ Фенуикъ.

— Она не въ саду, и гдѣ она выстроена, тамъ и останется — если это будетъ зависѣть отъ меня. Мнѣ даже это будетъ пріятно теперь, когда я знаю, что я владѣлецъ этой земли. Мнѣ кажется, я предъявлю свои права на скамью въ этой капеллѣ.

Таково было рѣшеніе викарія въ понедѣльникъ утромъ и отъ этого рѣшенія обѣ дамы никакъ не могли отговорить его.

Это случилось дня чрезъ два послѣ исторіи съ рубинами и въ такое время, когда къ Мэри очень приставали, чтобы она назначила день свадьбы. Разумѣется, это происходило отъ успѣха Джильмора. Она употребляла рѣшительныя усилія преодолѣть его и свое меланхолическое настроеніе; такъ какъ она успѣла очень много, то было естественно, чтобы онъ поднялъ вопросъ о днѣ свадьбы. Она, принимая его предложеніе, поставила условіемъ, чтобы ее не торопить, но мы всѣ знаемъ настоящее значеніе такого условія. Кто можетъ опредѣлить, что значитъ торопить и не торопить? Они были теперь помолвлены уже мѣсяцъ, и очевидно сквайръ думалъ, что онъ не торопитъ.

— Сентябрь самый пріятный мѣсяцъ въ году, сказалъ онъ: — чтобы обвѣнчаться и ѣхать за границу. Сентябрь въ Швейцаріи, октябрь между итальянскихъ Озеровъ, ноябрь во Флоренціи и въ Римѣ. Такъ что мы можемъ воротиться домой до Рождества послѣ короткой поѣздки въ Неаполь.

Такова была программа сквайра и все его обращеніе измѣнилось при этомъ. Онъ думалъ, что ему извѣстенъ характеръ дѣвушки на столько, чтобы быть увѣреннымъ, что хотя она не станетъ выказывать страстной любви къ нему до этой поѣздки, она измѣнитъ тонъ до возвращенія. Не его будетъ вина, если она не измѣнитъ. Мэри сначала отказалась назначить день, говорила, что надо отложить до будущаго года, увѣряла, что она не хочетъ торопиться. Она одержала верхъ въ борьбѣ даже послѣ исторіи съ рубинами, но боролась съ крѣпкими и хорошо дисциплинированными силами съ другой стороны, и начала сознаваться, что ей слѣдуетъ уступить. Это дѣло должно быть сдѣлано, почему же не сдѣлать его тотчасъ? Она еще не уступила, но начала думать, что уступитъ.

Въ этотъ періодъ было естественно, что сквайръ бывалъ каждый день въ пасторатѣ, и въ этотъ понедѣльникъ утромъ онъ пришелъ въ то время, какъ мысли всѣхъ были устремлены на странное свѣдѣніе, полученное отъ Куикенгэма. Викарія не было, когда Джильмору сказали, и такимъ образомъ его легко было убѣдить присоединиться къ тому мнѣнію, что капеллѣ слѣдуетъ исчезнуть. У него были понятія землевладѣльца о землѣ и онъ вполнѣ былъ расположенъ остановить всякую попытку маркиза захватить чужую собственность.

— Лордъ Траубриджъ долженъ самъ сломать капеллу и поставить ее въ другомъ мѣстѣ, сказалъ сквайръ.

— Но Фрэнкъ говоритъ, что онъ не допуститъ маркиза ломать ее, сказала мистриссъ Фенуикъ, почти растроганная до слезъ этимъ трагическимъ случаемъ.

Тутъ викарій пришелъ къ нимъ и объ этомъ дѣлѣ стали разсуждать серьёзно — такъ серьёзно, что ни слова не было сказано о днѣ свадьбы.

Глава LVI.
МЩЕНІЕ ВИКАРІЯ.

Никакое краснорѣчіе со стороны обѣихъ дамъ въ пасторатѣ и сквайра не могло отвлечь Фенуика отъ его намѣренія, но онъ наконецъ согласился поѣхать въ Салисбури и посовѣтоваться съ Чэмберлэномъ. Ему было сдѣлано предложеніе посовѣтоваться съ епископомъ, котораго онъ всегда лично любилъ и къ званію котораго всегда выказывалъ высокое уваженіе; но онъ объяснилъ, что въ такомъ дѣлѣ къ власти епископа обращаться не слѣдуетъ.

— Епископу нѣтъ никакого дѣла до моей собственности, сказалъ онъ.

— Но если вамъ нужно узнать чье-нибудь мнѣніе, сказалъ сквайръ: — почему же не обратиться къ такому человѣку, мнѣніе котораго стоитъ выслушать?

Тутъ викарій объяснилъ опять, что уваженіе его къ епископу было такъ велико, что мнѣніе его преосвященства будетъ для него болѣе чѣмъ совѣтъ: оно будетъ закономъ, такъ великъ былъ его восторгъ къ человѣку и уваженіе къ его званію.

— Онъ просто хочетъ замѣтить, сказала мистриссъ Фенуикъ: — что не хочетъ обратиться къ епископу, потому что уже заранѣе рѣшилъ, какъ ему поступить. Вы оба истратите напрасно и деньги и время, отправляясь въ Салисбури.

— Она пожалуй права, сказалъ викарій.

Однако они поѣхали въ Салисбури. Генри Фицэкерли Чэмберлэнъ выражался очень краснорѣчиво, ясно и убѣдительно, а можетъ быть немножко и свысока. Онъ настаивалъ, чтобы капеллу сломали безъ малѣйшаго замедленія и чтобы увѣдомить объ этомъ всѣхъ прикосновенныхъ къ этому лицъ — Пёдльгэма, строителя, старостъ и старшинъ конгрегаціи.

— Если старшины есть, сказалъ Чэмберлэнъ съ восхитительнымъ оттѣнкомъ ироніи — дѣлая намекъ на маркиза и на его управляющаго.

Онъ выражался краснорѣчиво, повелительно и громко. Когда викарій замѣтилъ, что все-таки капелла была выстроена для хорошей цѣли, Чэмберлэнъ даже разгорячился.

— Бёльгэмптонская церковная земля, мистеръ Фенуикъ, была отдана вамъ не для того, чтобы распространить расколъ.

— Пасторскій домъ былъ отданъ мнѣ не для того, чтобы читать романы, однако это дѣлается тамъ.

— Домъ отданъ вамъ для вашихъ личныхъ удобствъ, сказалъ пребендіатъ.

— И земля также, возразилъ викарій: — но мнѣ будетъ неудобно, если я заставлю этихъ людей сломать домъ молитвы.

Было еще одно убѣжденіе противъ воззрѣнія викарія, и очень сильное. Эта земля была отдана ему только какъ залогъ; отъ обязанъ пользоваться ею такимъ образомъ, чтобы она перешла въ руки его преемника въ цѣлости и съ полной возможностью приносить выгоды.

— Вы не имѣете права предоставлять другому ломать зданіе, сооруженіе котораго вамъ не слѣдовало допускать.

На это убѣжденіе было труднѣе отвѣчать, чѣмъ на другое, но Фенуикъ отвѣтилъ и на него.

— Я все это чувствую, сказалъ онъ: — и нахожу, что можетъ быть долженъ буду перенести капеллу въ другое мѣсто на свой счетъ, но то, за что я долженъ отвѣчать моимъ кошелькомъ, не должно лежать на моей совѣсти. Я не сомнѣваюсь, что имѣю право отдать внаймы этотъ клочекъ земли, хотя не подъ строеніе.

— Но на этой землѣ выстроили, сказалъ Чэмберлэнъ.

— Конечно, я могу видѣть, что можетъ быть меня заставятъ на свой счетъ возстановить этотъ ключокъ земли въ его прежнемъ видѣ. Я только не вижу, что я обязанъ заставить перенести капеллу въ другое мѣсто теперь.

Чэмберлэнъ убѣждалъ очень энергично и цѣлыхъ два часа, но викарія нельзя было поколебать.

Викарія нельзя было поколебать, но его обращеніе, когда онъ вышелъ отъ пребендіата, оставило нѣкоторое сомнѣніе относительно его душевной твердости въ мнѣніи и этого сановника и сквайра. Онъ очень вѣжливо поблагодарилъ Чэмберлэна и сознался, что въ употребленныхъ убѣжденіяхъ было очень много справедливаго.

— Я увѣренъ, что вы непремѣнно захотите очистить тотчасъ вашу землю отъ этого непріятнаго для васъ зданія, сказалъ Чэмберлэнъ тѣмъ надменнымъ тономъ, который онъ такъ умѣлъ принимать, и это были послѣднія произнесенныя имъ слова.

— Ну? сказалъ сквайръ, какъ только они вышли изъ ограды, спрашивая своего друга, что онъ рѣшилъ.

— Это очень трудный вопросъ, сказалъ Фенуикъ.

— Мнѣ не нравится тонъ дяди, сказалъ сквайръ: — мнѣ не нравится его тонъ никогда. Но я думаю, что онъ правъ.

— Я противъ этого не спорю.

— Ее надо сломать, сказалъ сквайръ.

— Конечно, когда-нибудь. Но я совершенно увѣренъ въ томъ, Гэрри, что когда сомнѣваешься относительно того, что слѣдуетъ сдѣлать, то не можетъ быть дурно откладывать то, что удовлетворяетъ нашу злость. Не говорите этого женщинамъ, но для меня эта бёльгэмптонская обитель самое отвратительное, самое противное и самое непріятное строеніе, когда-либо стоявшее на землѣ.

— И для меня также, сказалъ сквайръ.

— Поэтому-то я не хочу дотронуться ни до одного кирпича. Это будетъ для меня вмѣсто власяницы, вмѣсто поста, мое любимое доброе дѣло. Это позволитъ мнѣ пользоваться всѣмъ хорошимъ, что мнѣ встрѣтится, и льстить себя мыслью, что я не потакаю собственнымъ прихотямъ. Ни одинъ бёльгэмптонскій дессидентъ не извлечетъ столько пользы изъ этой капеллы, какъ я.

— Мнѣ кажется, васъ могутъ заставить сломать ее.

— Тогда это будетъ моей власяницей, и польза будетъ одна.

Они вернулись въ Бёльгэмптонъ и сквайръ разсказалъ обѣимъ дамамъ что было, и о власяницѣ, и обо всемъ.

Фенуикъ, соткавъ самъ для себя власяницу, не нашелъ нужнымъ воздержаться отъ желанія писать къ маркизу Траубриджу. Это онъ сдѣлалъ въ тотъ же самый день, когда вернулся изъ Салисбури. Среди зимы онъ писалъ къ маркизу, возставая противъ построенія капеллы напротивъ своихъ воротъ. Онъ теперь вынулъ копію съ этого письма и отвѣтъ, въ которомъ управляющій маркиза сообщалъ ему, что маркизъ считаетъ это мѣсто самымъ удобнымъ для предполагаемой цѣли. Нашъ викарій очень желалъ не трогать капеллы теперь, когда она была выстроена, но онъ точно также желалъ затронуть маркиза. Когда онъ ткалъ для себя власяницу, которую намѣревался носить, онъ дѣлалъ это не изъ христіанской любви къ маркизу. Онъ долженъ былъ наказать маркиза — для пользы общества вообще. Онъ прощалъ маркизу завладѣніе его собственностью съ христіанской точки зрѣнія, но считалъ своею обязанностью раздавить каблукомъ ядовитую осу, дерзко жалившую людей направо и налѣво, съ жестокостью, которую можно было извинить только невѣжествомъ, что онъ и сдѣлалъ, написавъ слѣдующее письмо:

"Бёльгэмптонскій пасторатъ, іюля 18, 186-

"Милордъ маркизъ, января 3 я осмѣлился писать къ вашему сіятельству для того, чтобы избавить себя и мое семейство отъ большой непріятности, а васъ отъ безславія подвергать меня ей. Я представлялъ вамъ, что было бы гораздо удобнѣе выбрать въ приходѣ какое-нибудь другое мѣсто для сооруженія раскольничьей капеллы, чѣмъ небольшой клочекъ земли какъразъ напротивъ пасторскихъ воротъ, который, какъ я объяснилъ вамъ, я всегда считалъ принадлежащимъ къ пасторату. Я не сомнѣвался ни минуты въ правѣ вашего сіятельства дарить эту землю, но просто обращался къ вашему доброжелательству. Сознаюсь, я былъ совершенно убѣжденъ, что даже ваше сіятельство, въ такомъ самовластномъ поступкѣ, позаботитесь о томъ, чтобы право было на вашей сторонѣ. Въ отвѣтъ на это я получилъ письмо отъ вашего повѣреннаго по дѣламъ, на которое, какъ написанное имъ, я не жалуюсь, но которое, какъ отвѣтъ на мое письмо къ вашему сіятельству, было оскорбленіемъ. Капеллу выстроили и въ воскресенье открыли для службы.

"Я теперь узналъ, что земля, которую вы отдали, не принадлежитъ вашему сіятельству и не составляла части Стоутскаго имѣнья. Она была и есть церковная земля и составляла, въ то время какъ вы отдали ее, часть земли, принадлежащей мнѣ, какъ викарію этого прихода. Я сознаюсь, что ошибался, предполагая, что вы, какъ землевладѣлецъ, знаете границы вашихъ правъ и не захватите чужой собственности. Мнѣ слѣдовало бы внимательнѣе навести справки. Я навелъ ихъ теперь, и ваше сіятельство можете удостовѣриться, справившись съ приходскими планами, которые находятся въ канцеляріи епископа, а также и въ Сент-Джонской коллегіи въ Оксфордѣ, если у васъ нѣтъ въ рукахъ плана вашихъ земель. Прилагаю при семъ планъ, показывающій точныя границы церковной земли у воротъ пастората и клочка земли, о которомъ идетъ рѣчь. Дѣло въ томъ, что капелла была выстроена на церковной землѣ по дозволенію — незаконно и несправедливо данному вашимъ сіятельствомъ.

"Капелла стоитъ, и хотя жаль, что она выстроена, но было бы еще болѣе жаль ломать ее. Я намѣренъ предложить кому слѣдуетъ контрактъ на эту землю за номинальную плату, до-тѣхъ-поръ пока останусь на этомъ мѣстѣ. Я полагаю, что контрактъ можно написать такимъ образомъ, чтобъ обезпечить права моего преемника.

"Я не кончу моего письма, не выразивъ моего мнѣнія, что какъ ни грубо было невѣжество вашего сіятельства относительно отдачи земли, не принадлежащей вамъ, вашъ проступокъ въ этомъ отношеніи былъ очень ничтоженъ въ сравненіи съ злобою, выказанною вами пастору вашей церкви, занимающему приходъ отчасти принадлежащій вамъ, въ томъ, что дозволили сооружить капеллу именно на этомъ мѣстѣ, выбранномъ нарочно для того, чтобы уничтожить спокойствіе мое и моей жены.

"Имѣю честь быть

"Вашего сіятельства покорнѣйшимъ слугою

"ФРЭНСИСЪ ФЕНУИКЪ."

Окончивъ это посланіе, онъ прочелъ его нѣсколько разъ и остался увѣренъ, что оно раздосадуетъ маркиза. Онъ именно хотѣлъ раздосадовать маркиза, и взялся за это со всей своей энергіей.

— Я содралъ бы съ него кожу, еслибъ зналъ какъ, сказалъ онъ Джильмору: — онъ сдѣлалъ мнѣ то, чего ни одинъ человѣкъ не долженъ прощать. Онъ говорилъ дурно обо мнѣ, оклеветалъ меня, не потому что онъ дурно думалъ обо мнѣ, но потому что злился на меня. Пусть ихъ остаются при своей капеллѣ, я имъ мѣшать не стану. Но что касается его сіятельства, то я думалъ бы дурно о себѣ, еслибъ пощадилъ его.

Онъ имѣлъ преимущество надъ его сіятельствомъ и не пощадилъ его. Онъ показалъ письмо своей женѣ.

— Не очень ли сильное выраженіе слово «злоба»? сказала она.

— Я на это надѣюсь, отвѣчалъ викарій.

— Я хочу сказать, что не можешь ли ты смягчить его, не повредивъ твоему дѣлу?

— Не думаю. Я добросовѣстно считаю это обвиненіе справедливымъ. Я стараюсь такъ жить между моими сосѣдями, чтобы не безславить ни ихъ, ни тебя, ни себя. Этотъ человѣкъ осмѣлился обвинить меня открыто въ самой грубой безнравственности и лицемѣріи, когда я только исполняю мою обязанность такъ хорошо, какъ умѣю, и не вѣрю, чтобы, дѣлая эти обвиненія, онъ вѣрилъ имъ самъ. Какъ бы то ни было, ни одинъ человѣкъ не имѣетъ права дѣлать такія обвиненія безъ уликъ.

— Но все это не имѣетъ никакого отношенія къ этому клочку земли, Фрэнкъ.

— Это составляетъ частицу одного и того же. Онъ заблагоразсудилъ обращаться со мною какъ съ врагомъ и употребилъ все вліяніе своего богатства и званія, чтобы сдѣлать мнѣ вредъ. Теперь онъ долженъ винить самого себя. Я не скажу ни слова неправды о немъ или ему, но такъ какъ онъ дурно говорилъ обо мнѣ за глаза, хотя этому не вѣрилъ, такъ и я дурно говорю о немъ, хотя этому вѣрю.

Письмо было послано, и день еще не прошелъ, а викарій опять сдѣлался веселъ.

День еще не прошелъ, а это извѣстіе уже распространилось по приходу. Въ деревнѣ былъ одинъ старый башмачникъ, который занимался своимъ ремесломъ въ Девизѣ, а теперь удалился провести остатокъ жизни на своей родинѣ. Вольтъ былъ смирный, безобидный старикъ, но диссидентъ и одинъ изъ старшихъ старостъ собиравшихъ деньги для капеллы. Ему викарій разсказалъ всю исторію, объявивъ въ тоже время, что Пёдльгэмъ и его конгрегація могутъ по-крайней-мѣрѣ теперь пользоваться ихъ капеллой. Это онъ сдѣлалъ немедленно по возвращеніи изъ Салисбури и прежде чѣмъ было написано письмо маркиза. Вольтъ, весьма естественно, увидался съ своимъ пасторомъ въ тотъ же вечеръ и обо всемъ этомъ было разсужденіе въ полномъ собраніи Пёдльгэмцевъ. По окончаніи этого разсужденія, Пёдльгэмъ выразилъ свое убѣжденіе, что вся эта исторія выдумана съ начала до конца. Онъ не вѣрилъ ни одному слову. Маркизъ не такой человѣкъ, чтобы отдать непринадлежащее ему. Кто-нибудь обманулъ викарія, а викарій обманулъ Вольта, или — что Пёдльгэмъ считалъ вѣроятнѣе — викарій сошелъ съ ума отъ досады при видѣ великолѣпія и торжества новой капеллы.

— Онъ былъ необыкновенно вѣжливъ, сказалъ Вольтъ, который въ эту минуту былъ расположенъ въ пользу викарія.

— Я въ этомъ нисколько не сомнѣваюсь, мистеръ Вольтъ, нисколько не сомнѣваюсь, сказалъ Пёдльгэмъ, который совершенно оправился отъ перваго испуга и довелъ себя до краснорѣчиваго энтузіазма. — Навѣрно онъ былъ вѣжливъ. Почему ему не быть вѣжливымъ? Въ прежнее время, когда мы едва осмѣливались говорить о томъ, чтобы у насъ былъ приличный домъ для молитвы, въ которомъ мы могли бы поклоняться нашему Господу, онъ всегда быль вѣжливъ. Никто не слыхалъ, чтобы я обвинялъ Фенуика въ невѣжливости. Но можетъ ли кто сказать мнѣ, что онъ доброжелательствовалъ нашему богослуженію? Господа, мы должны быть осторожны, а я вамъ говорю, что эта капелла наша. Вы увидите, что онъ не въ правѣ согнать меня съ каѳедры. Церковная земля! съ какой стати викарію имѣть церковную землю по другую сторону дороги отъ своего дома? И даже съ какой стати имѣть ему церковную землю гдѣ бы то ни было?

Это было сказано такъ рѣшительно, что никто на митингѣ не сказалъ ни слова послѣ того, какъ Пёдльгэмъ окончилъ свою рѣчь.

Когда маркизъ получилъ письмо, онъ былъ въ Лондонѣ. Лордъ Траубриджъ не очень любилъ лондонскую жизнь, но обыкновенно былъ побуждаемъ обстоятельствами — обстоятельства значили обычаи общества, на которые ссылались его дочери — проводить май, іюнь и іюль въ фамильномъ замкѣ на Гросиснорскомъ сквэрѣ. Сверхъ того, хотя маркизъ никогда не раскрывалъ рта въ Палатѣ Лордовъ, онъ думалъ, что долженъ своимъ личнымъ присутствіемъ поддерживать предводителя своей партіи. Нашъ викарій, зная это, адресовалъ свое письмо на Гросвенорскій сквэръ, и оно дошло до своего назначенія, не теряя времени. Лордъ Траубриджъ, уже зналъ почеркъ своего врага, и когда онъ срывалъ печать, ему пришло на мысль, что можетъ быть было бы благоразумнѣе отказаться отъ письма и воротить его къ писавшему нераспечатаннымъ. Для достоинства его было унизительно писать и получать письма отъ человѣка, который, вѣроятно, будетъ оскорблять его. Но прежде чѣмъ онъ могъ рѣшиться, конвертъ былъ распечатанъ и письмо прочтено. Его ярость, когда онъ читалъ, писатель въ прозѣ не можетъ описать. «Безславіе, оскорбленіе, невѣжество, злоба». — вотъ какими словами маркиза закидалъ этотъ зловредный, гнусный и самый неприличный пасторъ. Собственно же содержанія письма онъ не понялъ. А когда началъ понимать, онъ еще не началъ вѣрить. Разумъ его работалъ медленно, между тѣмъ какъ ярость дѣйствовала быстро. Но наконецъ онъ сталъ спрашивать себя, можетъ ли быть основано на истинѣ обвиненіе, сдѣланное противъ него. Когда шелъ вопросъ о томъ, чтобы отдать эту землю, никому не пришло въ голову, чтобы это могла быть церковная земля. Было подозрѣніе, которое, впрочемъ, скоро прошло, что мѣсто это такъ долго оставалось безъ употребленія, что никакого вопроса по этому поводу возникнуть не могло; но никто не воображалъ, чтобы какой-нибудь другой собственникъ предъявилъ свои права. Было всѣмъ извѣстно, что вся Бёльгэмптонская деревня принадлежала маркизу. Разумѣется, тамъ была и церковная земля. Но кто могъ думать, чтобы кусокъ заброшенной земли, лежащій по другую сторону дороги, принадлежалъ къ пасторату? Маркизъ теперь этому не вѣрилъ. Это была злая выдумка ядовитаго мозга нечестиваго викарія, гораздо гнуснѣе всѣхъ другихъ его злобныхъ поступковъ. Маркизъ этому не вѣрилъ, но онъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ цѣлое утро, думая объ этомъ. Маркизъ былъ увѣренъ, что это неправда, а между тѣмъ онъ ни на минуту не могъ выкинуть эту мысль изъ головы. Разумѣется, онъ долженъ сказать Сент-Джорджу. Выраженія письма, присланнаго къ нему, были такъ злы, что Сент-Джорджъ долженъ, наконецъ, раздѣлить его гнѣвъ противъ этого человѣка. И неужели ничѣмъ нельзя наказать этого человѣка? Судебныя преслѣдованія по поводу писемъ безыменныхъ, угрожающихъ, просительныхъ писемъ, мелькали въ его головѣ. Онъ зналъ, что писавшихъ дерзкія письма къ королевской фамиліи наказывали. И тѣ письма пасквильныя бывали найдены преступными — только ихъ слѣдуетъ публиковать! а иногда въ письмахъ открывался заговоръ — но онъ не зналъ, какъ ему тутъ поступить. Онъ зналъ, что не принадлежитъ къ особамъ королевской фамиліи; онъ зналъ, что викарій не угрожаетъ ему и не проситъ отъ него ничего. Что если Сент-Джорджъ скажетъ ему опять, что справедливость на сторонѣ викарія? Онъ цѣлый день думалъ объ этомъ, а потомъ довольно поздно, передъ вечеромъ, сѣлъ въ карету и приказалъ вести себя къ гг. Бутби, фамильнымъ стряпчимъ.

Глава LVII.
НАДО ПОДМАСЛИТЬ.

Господа Бутби въ Линкольн-Иннѣ были впродолженіи многихъ лѣтъ адвокатами семейства Стаутовъ и, вѣроятно, не менѣе каждаго Стаута знали всю подноготную объ ихъ имуществахъ. У нихъ не спрашивали совѣта о передачи клочка земли для предполагаемой капеллы и не давали имъ знать о составленіи какой-нибудь дарственной записи. Все дѣло шло неправильнымъ образомъ. Земля была только обѣщана, но въ сущности до-сихъ-поръ не дана, а пёдльгэмцы въ своемъ спѣхѣ принялись за дѣло и построили на основаніи только обѣщанія. Когда миновалъ первый припадокъ ярости при чтеніи письма Фенуика, маркизъ немедленно отправился въ контору Бутби и вынужденъ былъ пояснить всѣ подробности дѣла главному начальнику конторы, прежде чѣмъ рѣшился показать возмутительное письмо пастора. Старикъ Бутби былъ однихъ лѣтъ съ маркизомъ и въ своемъ родѣ такъ же великъ. Съ тою разницею, что адвокатъ былъ умный старикъ, а маркизъ неумный. Бутби сидѣлъ опустивъ голову, когда маркизъ разсказывалъ ему свою исторію. Разсказъ не отличался особенною ясностью и изъ всѣхъ этихъ словъ Бутби уразумѣлъ только то, что диссидентская капелла выстроена на землѣ его кліента.

— Мы уладимъ это какъ-нибудь полюбовно.

— Но приходскій викарій предъявляетъ права, сказалъ маркизъ.

— Предъявляетъ права на капеллу, милордъ?

— Мистеръ Бутби, онъ самый раздражительный, несносный человѣкъ въ мірѣ. Я привезъ вамъ его письмо — вотъ оно.

Бутби протянулъ руку, чтобы взять письмо. Отъ всякаго другого кліента онъ предпочелъ бы документъ словесному объясненію, но для его сіятельства дѣлалось исключеніе.

— Но вы сами должны понять, продолжалъ маркизъ: — что онъ совсѣмъ не похожъ на другихъ пасторовъ. Я оказываю глубокое почитаніе церкви и всегда радъ принимать у себя въ домѣ духовныхъ особъ. Но этотъ викарій самый придирчивый и несносный спорщикъ. Мнѣ говорили, что онъ вольнодумецъ и содержитъ… Словомъ, мистеръ Бутби, хуже ничего не можетъ быть.

— Конечно, отвѣчалъ адвокатъ, не выпуская изъ рукъ письма.

— Онъ взялъ на себя заботу постоянно оскорблять меня. Слышали ли вы, что одинъ изъ моимъ арендаторовъ убитъ? Онъ убитъ однимъ молодымъ человѣкомъ, котораго этотъ викарій прикрываетъ, потому что… потому что онъ братъ… братъ, той молодой дѣвушки.

— Милордъ, это было бы очень худо.

— Оно и есть очень худо. Ему все извѣстно на счетъ этого убійства; ужъ я въ томъ увѣренъ, что онъ все знаетъ. Теперь онъ поручился за того молодого человѣка, съ которымъ онъ всегда былъ въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ. Что касается его сестры — такъ тутъ и сомнѣнія не можетъ быть. Они живутъ на землѣ одного господина, который владѣетъ небольшимъ помѣстьемъ въ этомъ приходѣ.

— Это мистеръ Джильморъ, милордъ?

— Точно такъ. Этотъ Фенуикъ совершенно овладѣлъ душою Джильмора. Вы не можете себѣ представить, что только у нихъ тамъ дѣлается! А теперь онъ осмѣлился еще написать ко мнѣ письмо! Но я знаю теперь его почеркъ и на будущее время буду возвращать ему всѣ его письменныя заявленія.

Умолкъ наконецъ маркизъ и адвокатъ всецѣло предался чтенію письма.

— Оно написано въ оскорбительномъ духѣ, сказалъ адвокатъ.

— Въ самомъ дерзкомъ, оскорбительнымъ тонѣ. А между тѣмъ епископъ поддерживаетъ его!

— Но если онъ правъ въ отношеніи клочка земли, милордъ, то это дѣйствительно не совсѣмъ удобно, сказалъ адвокатъ, разсматривая планъ мѣстности у воротъ пастората: — онъ утверждаетъ, что эта земля значится въ поземельной книгѣ прихода.

— Ни одному слову не вѣрю, сказалъ маркизъ.

— Ваше сіятельство изволили взглянуть на планъ вашего помѣстья?

— Не припомню что-то, но Пэкеръ навѣрное знаетъ. Никто не можетъ знать такъ хорошо всю подноготную Бёльгэмптонскаго помѣстья, какъ Пэкеръ, а Пэкеръ говоритъ…

Но маркизъ еще не кончилъ свой разсказъ, какъ адвокатъ уже всталъ и, извиняясь предъ его сіятельствомъ, вышелъ въ смежную комнату и не прежде вернулся, пока клэркъ по его приказанію не спустился въ кладовую и не принесъ оттуда большой жестяной шкатулки. По изслѣдованіи шкатулки Бутби вернулся съ тяжелымъ запыленнымъ сверткомъ пергаментныхъ документовъ и большими планами, изображающими Бёльгэмптонское помѣстье, и пока производились изысканія, адвокатъ велъ разговоръ о погодѣ съ своимъ довѣрителемъ. Но потомъ затворилъ двери и сказалъ:

— Боюсь, милордъ, что викарій выходитъ правъ.

— Правъ?

— Фактами это подтверждается. Милордъ, эта земля церковная и на планѣ это означено. Отъ насъ потребуютъ справки — повѣрьте, милордъ, непремѣнно потребуютъ. Пэкеръ и всѣ подобные ему люди ничего не знаютъ. Въ такихъ случаяхъ всегда надо справляться съ документами.

— Такъ это церковная земля?

— Милордъ, никакого сомнѣнія въ томъ нѣтъ.

Тутъ только маркизъ понялъ, что непріятель одержалъ надъ нимъ побѣду, и сложивъ свою старую голову на руки, онъ заплакалъ. Конечно, его плачъ не обнаруживался въ слезахъ, катящихся по ланитамъ, но онъ плакалъ незримыми, душевными слезами — слезами ненависти, раскаянія, состраданія къ себѣ. Непріятель ударилъ его, а онъ не могъ возвратить ему удара, не видалъ по-крайней-мѣрѣ этой возможности до настоящей минуты. И теперь онъ долженъ покориться; онъ долженъ возвратить клочокъ земли и построить новую капеллу для этихъ нечестивыхъ диссидентовъ гдѣ-нибудь на другомъ мѣстѣ своего помѣстья. До настоящей минуты онъ даже и не подозрѣвалъ этого. Еслибъ только онъ могъ предвидѣлъ такой позоръ! Чтобъ избѣжать его, съ какою радостью онъ построилъ бы для нихъ десять капеллъ во что бы ни обошлись эти издержки, чтобы только избѣжать такого позора! По этому дѣлу онъ доставляетъ торжество, и какое истинное торжество человѣку, котораго онъ считаетъ такимъ дурнымъ! Викарій обвиняетъ маркиза въ распространеніи клеветы, которой онъ самъ не вѣритъ, но неправда, маркизъ вѣритъ всему дурному о немъ. Въ эту минуту не было зла, которое не приписывали бы Фенуику и чему не повѣрилъ бы маркизъ. Когда онъ сидѣлъ въ такомъ печальномъ раздумьѣ, вдругъ пришла ему мысль, скоро обратившаяся въ убѣжденіе, что самъ Фенуикъ имѣлъ тайное участіе въ убійствѣ Трёмбёля. Чего не способенъ сдѣлать пасторъ, который находитъ удовольствіе въ томъ, чтобы оскорблять и унижать вельможу, которому принадлежитъ и приходъ, гдѣ онъ живетъ! Даже тотъ фактъ, что противъ него становится пасторъ прихода, собственникомъ котораго считаетъ себя маркизъ, служитъ достаточнымъ доказательствомъ, что этотъ пасторъ — дрянь, извергъ, сволочь, гнусный радикалъ — словомъ, все то, чѣмъ пастору не слѣдуетъ быть. Во всемъ виноватъ викарій. Маркизъ твердо былъ въ томъ увѣренъ.

— Что же теперь мнѣ дѣлать? спросилъ маркизъ.

— Что касается капеллы, милордъ, то какъ ни дуренъ викарій, но онъ не желаетъ, чтобы ее переносили.

— Ее надо долой оттуда! воскликнулъ маркизъ, вскочивъ на ноги: — она не должна тамъ существовать! Неужели вы думаете, что я допущу, чтобъ она стояла на его землѣ — по ошибкѣ съ моей стороны? Нѣтъ, этому не бывать ни одного дня! ни одного часа лишняго!.. А вотъ еще что я вамъ скажу, мистеръ Бутби: этотъ человѣкъ заранѣе все зналъ — да, онъ зналъ все; это такъ же хорошо, какъ и вы теперь знаете; но онъ не хотѣлъ этого говорить до-тѣхъ-поръ, пока постройка будетъ кончена. Все это я вижу теперь такъ ясно, какъ и носъ на вашемъ лицѣ — вотъ оно что, мистеръ Бутби.

Адвокатъ обдумывалъ, какъ бы лучше растолковать своему разъяренному кліенту, что онъ ни въ какомъ случаѣ не имѣетъ права уничтожать постройки; что если викарій съ диссидентскимъ пасторомъ согласятся уладить дѣло полюбовно, то новое зданіе должно стоять, не смотря на желаніе маркиза — должно стоять до-тѣхъ-поръ, пока не вмѣшалась бы въ это дѣло духовная или гражданская власть съ приказаніемъ перенести или сломать его — но адвокатъ не успѣлъ еще хорошенько обдумать этотъ вопросъ, какъ пришелъ клэркъ и что-то пошепталъ на ухо адвокату.

— Милордъ, тогда сказалъ Бутби: — ко мнѣ пожаловалъ лордъ Сент-Джорджъ — прикажите его сюда позвать?

Именно въ эту минуту маркизъ не желалъ встрѣтиться съ сыномъ; однако лордъ Сент-Джорджъ былъ тотчасъ принятъ. Эта встрѣча отца съ сыномъ въ кабинетѣ адвоката была совсѣмъ нечаянная и потому оба сильно удивились. Но такъ велики были гнѣвъ, раздраженіе и общее душевное разстройство, что онъ не могъ разспрашивать ни о чемъ другомъ. Разумѣется, Сент-Джорджъ долженъ обо всемъ узнать, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

— Оказывается, что клочокъ земли, гдѣ строятъ капеллу въ Бёльгэмптонѣ — церковная земля, сказалъ маркизъ.

Лордъ Сент-Джорджъ засвисталъ.

— Разумѣется, Фенуикъ давно зналъ о томъ, продолжалъ маркизъ.

— Ну не думаю, возразилъ сынъ.

— А вотъ прочти его письмо. Мистеръ Бутби, покажите пожалуйста это письмо лорду Сент-Джорджу. Вамъ никогда не случалось еще читать такого произведенія. Наглый мошенникъ, разумѣется, онъ давно это зналъ.

Лордъ Сент-Джорджъ между тѣмъ прочелъ письмо.

— Мошенникъ ли онъ или нѣтъ, я не знаю, но наглецъ онъ порядочный.

— Названія наглеца мало для него.

— А можетъ быть, милордъ, вызовъ былъ съ вашей стороны.

— Нѣтъ, Сент-Джорджъ; не отъ меня я ничего не сдѣлалъ ему. Но капеллу, разумѣется, надо перенести.

— Но какъ вамъ кажется, спросилъ Бутби: — не лучше ли будетъ оставить пока это дѣло, какъ оно есть? Пройдетъ мѣсяцъ или два, и все это перемелется, дѣла примутъ другой оборотъ.

— Ни за что на свѣтѣ, ни на одинъ лишній часъ! воскликнулъ маркизъ.

Съ письмомъ въ рукахъ Сент-Джорджъ расхаживалъ по комнатѣ и обдумывалъ.

— Дѣло въ томъ, сказалъ онъ наконецъ: — что мы сдѣлали ошибку и должны все употребить, чтобы какъ можно лучше исправить ее. Мнѣ кажется, что батюшка немного ошибается на счетъ характера этого викарія.

— Сент-Джорджъ! развѣ ты не прочиталъ этого письма? Развѣ прилично такъ писать священнослужителю англиканской церкви къ… къ… къ…

Маркизу хотѣлось сказать «къ маркизу Траубриджу», не не рѣшился такъ выразиться предъ сыномъ и онъ докончилъ:

--…къ владѣльцу его прихода.

— Но понятно, каменная капелла какъ-разъ у воротъ парка, это не совсѣмъ пріятно.

— У его воротъ нѣтъ парка, возразилъ маркизъ.

— А вотъ мы и позаботились устроить ему такую пріятность. Вотъ что, батюшка, позвольте мнѣ устроить это дѣло. Я повидаюсь и съ нимъ, и съ диссидентскимъ учителемъ, и постараюсь подмаслить это дѣло.

— Я не желаю подмасливать никакихъ дѣлъ.

— Милордъ, тутъ вмѣшался старый адвокатъ: — повѣрьте, что лордъ Сент-Джорджъ совершенно правъ. Именно въ подобныхъ-то случаяхъ надо подмаслить. Мы сдѣлали ошибку, а кто сдѣлалъ ошибку, тотъ и долженъ поплачиваться и подмасливать. Нѣтъ сомнѣнія, что лордъ Сент-Джорджъ съумѣетъ уладить это дѣло. Предоставьте только ему.

Послѣ этого отецъ вмѣстѣ съ сыномъ простились съ адвокатомъ и дорогою Сент-Джорджъ успѣлъ убѣдить отца поручить ему дѣло о бёльгэмптонской капеллѣ.

— Что же касается письма, сказалъ Сент-Джорджъ: — не отвѣчайте на него и не обращайте на него вниманія.

— Я и не имѣю ни малѣйшаго намѣренія отвѣчать ему, сказалъ маркизъ высокомѣрно.

Глава LVIII.
МЕЧТА ЭДИѲИ БРАУНЛО.

— Садись-ка, душа моя; я хочу поговорить съ тобою. Ты знаешь, что я желалъ бы видѣть тебя замужемъ.

Съ такою рѣчью обратился сэр-Грегори къ своей племянницѣ Эдиѳи Браунло въ одно іюльское утро, когда она угопіала его завтракомъ. Его завтракъ, по обыкновенію, состоялъ изъ чашки шоколада, приготовленнаго по особенному способу; Эдиѳь, по обыкновенію, стояла у постели старика, пока онъ завтракалъ. Она никогда не садилась, потому что знала, что совсѣмъ скроется въ большихъ старыхъ креслахъ, стоявшихъ у кровати; но теперь ее именно просили о томъ и съ такимъ предложеніемъ, что она не прочь была спрятаться. Она приняла отъ него чашку, поставила ее на столъ и опять подошла къ старику, не давая отвѣта.

— Да, душа моя, я очень желаю видѣть тебя замужемъ, повторилъ сэр-Грегори самымъ нѣжнымъ голосомъ.

— Ужъ не желаете ли вы, дядя, скорѣе отдѣлаться отъ меня?

— Нѣтъ, милая моя. Вотъ этого именно я и не желаю. Но за кого же нибудь, разумѣется, ты выйдешь замужъ.

— Я не вижу, почему же это разумѣется.

— Но почему же и не такъ? Полагаю, что ты когда-нибудь подумываешь о томъ.

— Только въ общемъ смыслѣ, дядя Грегори.

Не великій мудрецъ былъ сэр-Грегори Мэррэбль. Но его глупость была совсѣмъ другого рода, чѣмъ маркиза Траубриджа; она была гораздо безвреднѣе какъ для него, такъ и для другихъ, гораздо невиннѣе и хоть и глупость, а все же совмѣстная со многими умственными качествами. Лордъ Траубриджъ, не выказывая ничего особеннаго, былъ круглый дуракъ. Онъ былъ до того глупъ, что не могъ даже понимать своей глупости. Совсѣмъ иное дѣло — сэр-Грегори; онъ ни въ чемъ не довѣрялъ себѣ, имѣлъ о себѣ жалкое мнѣніе, покорялся ребенку въ каждомъ литературномъ вопросѣ, не имѣлъ собственнаго мнѣнія ни о какомъ дѣлѣ и даже былъ равнодушенъ къ тому, чтобъ имѣть мнѣніе. А между тѣмъ онъ очень много читалъ, память его была обогащена многими свѣдѣніями и во всякомъ случаѣ на столько-то онъ былъ ученъ, чтобы понимать, какою онъ является ничтожною мухою на колесѣ міра. Но, увы! если ужъ онъ вмѣшается въ какое дѣло, то готовъ былъ заварить порядочную кашу. По случаю Уальтера Мэррэбля происходили толки между нимъ и матерью Эдиѳи; толковалъ онъ о немъ и съ сыномъ своимъ, и съ миссъ Мэррэбль, своею кузиною. Но до настоящей минуты никогда никто изъ нихъ не говорилъ о немъ съ Эдиѳью, а такъ какъ самъ капитанъ Мэррэбль никогда не высказывался, то дѣло и пошло бы, можетъ быть, на ладъ, подержи сэр-Грегори свой языкъ за зубами. Выслушавъ послѣдній отвѣтъ Эдиѳи, старикъ промолчалъ, но потомъ опять принялся за то же, давъ только другой оборотъ вопросу.

— Какъ тебѣ понравился Уальтеръ, когда онъ былъ здѣсь?

— Капитанъ Мэррэбль?

— Ну, да — капитанъ Мэррэбль.

— Онъ мнѣ довольно понравился, дядя Грегори.

— Ахъ, Эдиѳь! ничѣмъ не могъ бы я такъ порадоваться, какъ еслибъ ты сдѣлалась его женою. Тебѣ извѣстно, что Дёнрипль будетъ современемъ ему принадлежать.

"Если Грэгори не женится, подумала Эдиѳь, но не рѣшилась сказать ли ей это или промолчать.

Она хорошо знала, что кузенъ Грегори никогда не женится, что онъ неизлечимъ, что дни его сочтены, что онъ сдѣлался преждевременно старикомъ и стоитъ одною ногою въ могилѣ. Но не сказать этого какъ бы означало, что она смотритъ на Грегори какъ на приговореннаго къ смерти.

— Нѣтъ, Грэгори никогда не женится. Разумѣется, пока онъ живъ, Дёнрипль ему принадлежитъ, но онъ сдѣлаетъ распоряженіе въ случаѣ женитьбы Уальтера. Впрочемъ, думаю, что ты, душа моя, ничего не понимаешь въ этихъ дѣлахъ; но какъ бы это было хорошо, какъ бы я былъ счастливъ, еслибъ могъ надѣяться, что ты навсегда останешься въ Дёнриплѣ!

Эдиѳь поцѣловала его и ничего не отвѣчая убѣжала. Девять дней спустя Уальтеръ Мэррэбль опять пріѣхалъ въ Дёнрипль — только на нѣсколько дней; но дѣла устраиваются и въ немногіе дни. Эдиѳь слыхала кое-что о Мэри Лаутеръ, но очень немного. Прошли-было слухи о свадьбѣ Уальтера съ Мэри, но эти слухи скоро миновались; объ этомъ слышала и Эдиѳь. Уальтеръ Мэррэбль былъ очень любезенъ къ ней, и она его сильно полюбила. Она не была связана съ нимъ узами родства, но ихъ знакомство было такое близкое и нѣсколько недѣль они такъ были предоставлены другъ другу, что были близки почти какъ родные. Его присутствіе въ Дёнриплѣ было ей очень пріятно, но ей и въ голову не приходило взглянуть на него какъ на жениха и она сама составила себѣ убѣжденіе, что дѣвушки не должны думать о мужчинахъ какъ о женихахъ, если они не подавали повода считать ихъ женихами.

Сэр-Грэгори говорилъ о томъ же предметѣ съ мистриссъ Браунло, и такъ какъ онъ объяснилъ ей, что говорилъ уже о томъ и съ Эдиѳью, то мать считала уже долгомъ говорить съ дочерью.

— Еслибъ это случилось, душа моя, то конечно лучшаго и желать нельзя, но признаюсь, лучше бы твой дядя не говорилъ тебѣ о томъ.

— Бѣды не будетъ, мама. Думаю, отъ этого сердце не сокрушится.

— Я и сама считаю его однимъ изъ лучшихъ людей; онъ совсѣмъ не похожъ на своего отца, хуже котораго трудно найти.

— Кажется, онъ былъ влюбленъ въ Мэри Лаутеръ прошлую зиму?

— Не знаю, душа моя, и никогда не вѣрю подобнымъ слухамъ. Когда я слышу, что молодой человѣкъ женится на молодой дѣвушкѣ, тогда только и вѣрю, что они любятъ другъ друга.

— Такъ тогда надѣются, что всегда они бываютъ влюблены, мама?

— Да, только до свадьбы я ничему не вѣрю. Думаю, что могу тебѣ поручиться, что изъ того ничего не вышло.

— Для меня это ничего не значило бы, мама.

— А можетъ быть и будетъ значить что-нибудь; но я ни слова болѣе не буду говорить. У тебя столько здраваго смысла, что я увѣрена, ты не надѣлаешь себѣ хлопотъ. Лучше бы сдѣлалъ сэр-Грегори. еслибъ не намекалъ тебѣ о томъ; но такъ какъ это дѣло сдѣлано, то я хотѣла только предупредить тебя, что если это дѣло уладится въ нашемъ семействѣ, такъ всѣ тому будутъ рады, и сэр-Грегори, и кузенъ Грегори. Впослѣдствіи и титулъ и помѣстье перейдутъ къ капитану Мэррэблю, а сэр Грегори немедленно устроитъ твое состояніе, чего, можетъ быть, не сдѣлалъ бы для капитана.

Все это Эдиѳь хорошо понимала и все это понятно было, еслибъ и на половину менѣе толковали о томъ. у ней самой было очень мало средствъ, да и дядя очень мало давалъ ей денегъ. Конечно, не было особенныхъ причинъ, чтобы дѣлать ей подарки. Никакія родственныя узы не связывали ее съ Мэррэблями, хотя ей суждено было почта всю жизнь провести въ Дёнриплѣ. Она на половину уже сдѣлалась членомъ семейства Мэррэбль. почему же ей не быть совсѣмъ Мэррэбль? Уальтеръ замѣчательно красивый мужчина, будетъ современемъ баронетомъ и получитъ богатое помѣстье, а женившись на ней, онъ скорѣе будетъ распоряжаться помѣстьемъ, чего не будетъ, если онъ женится на другой. Все это Эдиѳь Браунло понимала съ поразительной ясностью, но вмѣстѣ съ тѣмъ она понимала, что не могутъ же молодыя дѣвушки отдавать свое сердце прежде чѣмъ ихъ попросятъ о томъ, а она была вполнѣ увѣрена, что Уальтеръ Мэррэбль и виду не подавалъ о томъ. Несмотря на то, въ ея душѣ зародилось сомнѣніе на счетъ Мэри Лаутеръ и она желала хорошенько разузнать объ этой исторіи.

Четвертаго августа пріѣхалъ въ Дёнрипль Уальтеръ Мэррэбль и нашелъ, что весь домъ занятъ только докторомъ; и дядя, и двоюродный братъ, оба сильно расхворались. Когда онъ могъ добиться настоящихъ свѣдѣній отъ доктора, тогда оказалось, что мистеръ Мэррэбль дѣйствительно въ опасности, но сэр-Грегори былъ боленъ своею обыкновенною болѣзнью, только усилившеюся отъ безпокойства за сына.

— Вашъ дядюшка можетъ еще прожить по-крайней-мѣрѣ десять лѣтъ, сказалъ докторъ: — но о мистерѣ Мэррэблѣ не знаю что сказать.

Все время и всѣ заботы матери и дочери были посвящены больнымъ. Мистриссъ Браунло ухаживала за племянникомъ, Эдиѳь по обыкновенію забо’тилась около дяди. При такихъ случаяхъ ничего не было необыкновеннаго въ томъ, что Эдиѳь Браунло и Уальтеръ Мэррэбль были предоставлены другъ другу, тѣмъ болѣе, что у всѣхъ было одно желаніе, чтобы видѣть ихъ скорѣе мужемъ и женою. Бѣдная Эдиѳь испытывала тяжелое чувство, что всѣ въ домѣ знали, что она ждетъ не дождется предложенія, чтобы влюбиться въ него. Она считала вѣроятнымъ, что и ему внушалась мысль влюбиться въ нее. Нѣтъ сомнѣнія, что это смущало и тревожило ее, и эта тревога казалась ей и тягостна и неприлична, но это чувство уменьшалось по случаю настоящаго положенія въ домѣ. Когда въ домѣ больные, духъ и умъ женщинъ господствуетъ къ домѣ. Если болѣзнь грозитъ опасностью, натурально, положеніе измѣняется.

Эдиѳь, сама не сознавая тому причины, далеко не такъ пугалась предполагаемаго жениха теперь, когда надо было ходить на цыпочкахъ, дѣлать вопросы доктору затаивъ дыханіе, когда такъ необходима была женская помощь.

Уальтеръ пробылъ здѣсь четыре дни и разъ вечеромъ сидѣлъ съ Эдиѳью на лужайкѣ посреди рододендроновъ. Когда онъ увидѣлъ, въ какомъ положеніи находятся домашнія обстоятельства, онъ тотчасъ же хотѣлъ вернуться въ полкъ въ Бирмингамѣ, но сэр0Грегори и слышать о томъ не хотѣлъ. Онъ возненавидѣлъ полкъ и вообразилъ, что племяннику совсѣмъ не слѣдъ служить. Онъ былъ такъ слабъ и несамоувѣренъ, что не могъ самъ этимъ заняться, но возьмись кто-нибудь другой устроить за него это дѣло, онъ былъ бы очень радъ назначить ежегодный доходъ Уальтеру Мэррэблю съ тѣмъ, чтобъ онъ оставался дома, присматривалъ за порядкомъ, управлялъ имѣніемъ и замѣнилъ бы ему сына. Но ничего не было устроено, ничего не назначено, ничего не сказана, и вотъ наступилъ канунъ того дня, когда Уальтеру вышелъ срокъ возвращаться въ Бирмингамъ. Мистриссъ Браунло сидѣла съ племянникомъ; Уальтеръ сидѣлъ съ Эдиѳью между рододендронами послѣ торопливаго обѣда, какъ это обыкновенно бываетъ въ домѣ, гдѣ есть больные. За это время они очень сдружились, хотя Эдиѳь въ душѣ своей рѣшила, что онъ никогда не полюбитъ ее. Но въ тоже время рѣшительно была увѣрена, что и сама не полюбитъ его, пока онъ не покажетъ свою любовь. Какъ она поступитъ при такихъ обстоятельствахъ, она сама еще не рѣшила. Не совсѣмъ еще она была увѣрена. Онъ очень милъ — но она-то не совсѣмъ была увѣрена. «Надо быть очень любимою, думала она, чтобы самой полюбить». Не смотря на то, ея сердце никакъ не возмущалось противъ него. "Если можно услужить другу, опять думала она про себя: «то и должно это сдѣлать».

Она принесла ему чашку кофе; онъ сидѣлъ на садовомъ креслѣ съ сигарою во рту. Оба смотрѣли другъ на друга какъ братъ на сестру. Дѣйствительно, они должны оставаться родными до конца жизни, если не болѣе.

— Выпустимъ изъ нашихъ разговоровъ «капитанъ» и «миссъ», сказалъ онъ: — не будетъ пользы отъ того, что мы не станемъ считаться родными.

Она охотно согласилась на то и ни минуты не колебалась называть его просто Уальтеромъ.

— Эдиѳь, опять заговорилъ онъ, взявъ чашку изъ ея рукъ: — слыхали ли вы о Мэри Лаутеръ, которая тоже приходится намъ кузиной?

— Еще бы не слыхать! Она живетъ съ тетушкой Сэрой въ Лорингѣ. Только тетушка Сэра мнѣ не тетушка, а миссъ Лаутеръ мнѣ не кузина.

— Совершенно вѣрно. Она живетъ въ Лорингѣ. Эдиѳь, я такъ сильно люблю ее, что желалъ бы знать, можно ли мнѣ довѣрить вамъ величайшую тайну моей жизни?

— Разумѣется, можно. Я люблю тайны и въ особенности люблю тайны тѣхъ, кто меня любитъ.

Она говорила это спокойнымъ голосомъ и на лицѣ ея не промелькнуло и тѣни обманутыхъ надеждъ. Но ея мечты мигомъ разсѣялись: она знала уже его тайну, какъ будто онъ сообщилъ уже ей.

— Вѣдь я далъ слово жениться на ней.

— И разумѣется женитесь?

— Нашъ союзъ разрушился, когда я считалъ необходимостью опять уѣхать въ Индію. Исторія очень долгая и очень грустная. Мой отецъ раззорилъ меня. Когда-нибудь я разскажу вамъ все.

Но онъ тутъ же, съ сигарой въ рукѣ, разсказалъ ей все какъ было. Бываетъ такъ, что исторіи очень долго дѣлаются и очень скоро разсказываются.

— Но теперь вы опять къ ней возвратитесь?

— Она не стала ждать меня.

— Что это значитъ?

— Говорятъ, она выходитъ за какого-то мистера Джильмора.

— Уже?

— Онъ двадцать разъ сватался за нее прежде чѣмъ я узналъ ее. Она никогда не любила его и теперь не любитъ.

— Кто вамъ это разсказалъ, капитанъ Мэррэбль?

Она не имѣла намѣренія измѣнять формы разговорной, и когда это сорвалось съ ея языка, она все отдала бы, чтобы назвать его просто по имени.

— Дядя Джонъ.

— Будь на вашемъ мѣстѣ, я непремѣнно спросила бы у ней самой.

— Я такъ и хочу сдѣлать. Но такъ какъ со мною обращаются здѣсь такимъ образомъ, то я считаю обязанностью прежде поговорить о томъ съ дядею. Но пока братъ Грегори такъ опасно боленъ — это невозможно.

— Однако, Уальтеръ, мнѣ пора идти къ дядюшкѣ. Я буду надѣяться, что она осталась вамъ вѣрна. Надѣюсь, что въ такомъ случаѣ буду любить ее. Ничему не вѣрьте, пока не услышите отъ нея самой.

Съ этими словами Эдиѳь ушла къ больному и мечты ея мигомъ разсѣялись. Матери она ничего о томъ не сказала, да и какая необходимость была говорить?

Глава LIX.
ВѢСТИ ИЗЪ ДЁНРИПЛЯ.

Въ концѣ первой недѣли августа до Бёльгэмптонскаго пастората дошли извѣстія, которыя сами по себѣ не имѣли особенной важности для семьи Фенуиковъ, но производили непосредственное вліяніе на ихъ жизнь и удобства. Викарій былъ въ самомъ пріятномъ расположеніи духа вслѣдствіе сообщенія, полученнаго имъ отъ лорда Сент-Джорджа. Объясненіе этого сообщенія отлагается до слѣдующей главы, такъ какъ другіе предметы, болѣе важные для этой минуты, требуютъ нашего немедленнаго вниманія.

Джильморъ такъ краснорѣчиво убѣждалъ назначить день свадьбы что почти имѣлъ успѣхъ. Мэри Лаутеръ, поставленная втупикъ, не могла объяснить причины, почему нельзя назначить день свадьбы, кромѣ той, что мистеръ Джильморъ обѣщалъ не торопить ее.

— Что вы хотите этимъ сказать? спросила мистриссъ Фенуикъ съ досадой: — вы говорите о своемъ будущемъ мужѣ, какъ будто поставляете величайшимъ счастьемъ отдѣлаться отъ него какъ-нибудь.

Мэри Лаутеръ не смѣла сказать, что дѣйствительно считала бы это за величайшее счастье. Въ это же время пришло извѣстіе о болѣзни Грегори Мэррэбля и о присутствіи Уальтера Мэррэбля въ Дёнриплѣ. Разумѣется, эти новости были сообщены тетушкой Сэрой изъ Лоринга, но случилось такъ, какъ будто именно эти вѣсти оправдывали нежеланіе Мэри назначить день свадьбы. Мэррэбли дёнрипльскіе не приходились ей близкими родственниками. Лично она не помнила ни сэр-Грегори, ни его сына. Но если поглубже прослѣдить, то понятно станетъ, что къ этимъ извѣстіямъ присоединилось другое обстоятельство, гораздо важнѣе, для капитана Мэррэбля, чѣмъ двухъ больныхъ родственниковъ; подразумѣвалось, что это обстоятельство и производило свое вліяніе. Тетушка Сэра выразила убѣжденіе, что Грегори Мэррэбль умираетъ, и въ увѣренности совершившагося факта, что Мэри приняла предложеніе Джильмора, и подразумѣваемаго ею факта, что Уальтеръ сговоренъ съ Эдиѳью, она увѣряла, что капитанъ Мэррэбль безъ всякаго сомнѣнія останется уже въ Дёнриплѣ и немедленно вступитъ въ управленіе помѣстьемъ.

"Я считаю несомнѣннымъ, писала тетушка Сэра: «что капитанъ Мэррэль женится на Эдиѳи Браунло».

И почему бы тетушкѣ Сэрѣ не передать этихъ новостей, когда она уже знала, что Мэри невѣста Джильмора?

Сквайръ такъ гордился и радовался въ первое время своего успѣха; но не прошло и трехъ дней, онъ снова впалъ скорѣе въ угрюмую раздражительность, чѣмъ въ меланхолію. Теперь онъ почти мало говорилъ о своей свадьбѣ съ Фенуиками и ни однимъ словомъ не упоминалъ о томъ самой Мэри. Рабочіе принялись уже за дѣло въ саду; онъ доносилъ ей о томъ, что сдѣлано, и толковалъ ей, что плотники, каменьщики и маляры скоро примутся за дѣло. Иногда онъ просилъ ее пойти съ нимъ посмотрѣть на работы, и по его настоянію она была тамъ два раза съ-тѣхъ-поръ, какъ по собственному желанію ходила съ нимъ, и даже удостоила взглянуть на драгоцѣнности. Но между ними мало было симпатіи. Мэри никакъ не могла принудить себя заботиться о домѣ и садѣ, хотя безпрерывно толковала себѣ, что здѣсь ей должно провести остатокъ дней своихъ.

Въ промежуткѣ трехъ дней она получила два письма изъ Лоринга отъ тетушки Сэры и оба письма были наполнены подробностями о болѣзни сэр-Грегори и его сына въ Дёнриплѣ. Уальтеръ Мэррэбль сообщалъ извѣстія дядѣ пастору, а мистриссъ Браунло сообщала извѣстія самой миссъ Мэррэбль. На другой день послѣ послѣдняго письма отъ тетушки пришло письмо на имя Мэри Лаутеръ отъ самого Уальтера Мэррэбля. Умеръ Грегори Мэррэбль, и вотъ въ какихъ выраженіяхъ сообщалось ей извѣстіе о смерти единственнаго сына баронета:

Дёнрипль, 12 августа 1868 года. "Дорогая моя Мэри,

"Не совсѣмъ увѣренъ, ожидаете ли вы прямо отъ меня получить извѣстіе о совершившихся событіяхъ; но во всякомъ случаѣ я думаю, что лучше мнѣ самому написать вамъ. Мой кузенъ Грегори, единственный сынъ сэр-Грегори Мэррэбля, скончался сегодня утромъ. Вѣроятно, вамъ хорошо извѣстно, что онъ давно уже сильно хворалъ. Положенъ конецъ всѣмъ его страданіямъ и старый баронетъ остался одинокъ и бездѣтенъ. Онъ тоже былъ боленъ, да и теперь не оправился еще, хотя не думаю, чтобъ ему было хуже прежняго. Сколько уже лѣтъ онъ все хвораетъ. Конечно, для него смерть сына глубокое горе: онъ такъ любилъ его. Но мнѣ кажется, что старые люди такъ свыкаются съ мыслью о смерти, что она для нихъ совсѣмъ не то, что намъ, боліе молодымъ, кажется. Съ-тѣхъ-поръ какъ совершилось это событіе, я былъ у него уже два раза въ это утро, и хотя онъ говоритъ о сынѣ съ сердечною горестью, однако онъ могъ говорить со мною и о другихъ предметахъ.

"Я пишу къ вамъ самъ, вмѣсто того, чтобы предоставить эту обязанностямъ дамамъ, живущимъ здѣсь, потому что считаю нужнымъ и болѣе приличнымъ самому объяснить вамъ, какія перемѣны со мною случились. Все измѣнилось съ-тѣхъ-поръ, какъ мы съ вами разстались отъ того, что мнѣ предстояла необходимость отправиться въ Индію, чтобы имѣть средства къ жизни. Вы уже знаете, что эта мысль оставлена мною, а теперь оказывается необходимость совсѣмъ оставить мнѣ военную службу. Дядя желалъ это съ перваго времени моего прибытія сюда, а теперь предлагаетъ мнѣ навсегда остаться при немъ. Разумѣется, это значитъ, что я долженъ быть его наслѣдникомъ. Между нами стоитъ мой отецъ, съ которымъ я лично не желаю имѣть никакихъ дѣлъ. Но я полагаю, что семейныя дѣла устроятся такъ, что мнѣ не надо будетъ по волѣ вѣтровъ плавать по волнамъ житейскаго моря.

"Дорогая Мэри, — не знаю, какъ вамъ сказать, что относительно моей будущности все зависитъ теперь отъ васъ. Мнѣ сказали, что вы приняли предложеніе мистера Джильмора. Ничего не знаю, кромѣ того, что мнѣ говорили. Если вы скажете мнѣ, что согласны быть его женою, то мнѣ ничего не останется говорить. Но пока вы сами мнѣ этого не скажете, я не хочу этому вѣрить. Не думаю, чтобы вы когда-нибудь могли любить его такъ, какъ нѣкогда вы любили меня — и какъ только подумаешь, какъ это было недавно!.. Я знаю, что не имѣю права жаловаться. Наша разлука столько же отъ меня зависѣла, какъ и отъ васъ. Но я не буду распоряжаться своею жизнью до-тѣхъ-поръ, пока услышу отъ васъ рѣшеніе, хотите ли вы или нѣтъ вернуться ко мнѣ.

"Я останусь здѣсь до похоронъ, которые назначены въ пятницу. Въ понедѣльникъ я вернусь въ Бирмингамъ. Сегодня воскресенье, отвѣта отъ васъ буду ждать въ началѣ слѣдующей недѣли. Если вы скажете, что мое возвращеніе будетъ безполезно — въ такомъ случаѣ, мнѣ все-равно, что бы ни случилось.

"Вашъ всею душою любящій

"УАЛЬТЕРЪ МЭРРЭБЛЬ."

Къ счастью, Мэри была одна, когда читала это письмо. Прочитавъ его, она прежде всего подумала, какими словами она выразила свое почти вынужденное согласіе быть женою Гэрри Джильмора. «Еслибъ онъ былъ поставленъ въ такое положеніе, что могъ бы жениться на бѣдной дѣвушкѣ, то я оставила бы васъ и пошла къ нему». Она ясно помнила эти слова. Въ то время она воображала, что должна произнесть такія слова, надѣясь этимъ оттолкнуть его отъ себя, и что ее оставятъ въ покоѣ, не будутъ мучить ни его настойчивыя убѣжденія, ни укоры друзей, ни угрызенія своей совѣсти. Не смотря на эти слова, Джильморъ предпочелъ настоять на-своемъ, и вотъ теперь именно случилось то обстоятельство, на возможность котораго она въ то время ссылалась. Она бѣдна, но Уальтеръ Мэррэбль можетъ на ней жениться. Вотъ она держитъ въ рукахъ его письмо, которое убѣждаетъ ее въ томъ. Съ нимъ вся ея душа, столько же теперь, какъ и всегда, и нѣтъ возможности, чтобъ она сама не вернулась къ нему. Она сказала самому Джильмору, что никогда не будетъ любить его такъ, какъ любила Уальтера Мэррэбля. Ее принудили повѣрить, что она никогда не можетъ быть его женою, и она разсталась съ нимъ. Разставшись съ нимъ, она увѣрила себя, что для нея будетъ приличнѣе сдѣлаться женою другого человѣка. Но даже до этой минуты она никакъ не могла преодолѣть ужаса при мысли о такой будущности. Съ каждымъ днемъ она все болѣе удостовѣрялась, что непремѣнно должна отъ этого отказаться, хотя бы ей всѣ уши прожужжали разсказами о томъ, что Уальтеръ женится на той дѣвушкѣ, которая живетъ въ Дёнриплѣ. Но это ложь — совершенная ложь. У него въ головѣ не было такой мысли. Онъ всегда сохранялъ вѣрность къ ней. О, на сколько онъ великодушнѣе ея!

А между тѣмъ она вела сильную борьбу, чтобы дѣйствовать справедливо, чтобы о другихъ думать больше, чѣмъ о себѣ, чтобы распорядиться собою такъ, чтобы приносить кому-нибудь въ мірѣ пользу. И вотъ до чего дошло! Теперь нѣтъ никакой возможности ей выходить за Джильмора. Во всякомъ случаѣ она попыталась употребить усиліе, чтобы примириться съ мыслью объ этомъ замужствѣ; но теперь невозможна никакая попытка. Какое право она имѣетъ отказывать любимому человѣку, когда онъ говоритъ, что все его счастье зависитъ отъ ея любви? Теперь она все это поняла. Со всѣмъ своимъ желаніемъ поступать справедливо, она сдѣлала гнусную несправедливость, принявъ предложеніе Джильмора. Правда, настойчивыя убѣжденія всѣхъ друзей вынудили ее согласиться, но все же это гнусная несправедливость. Конечно, это только несправедливость, потому что ее довели до этого — и его, и ее. Но на будущее время она будетъ дѣйствовать только по справедливости, — если только съумѣетъ, какъ это сдѣлать. Сдѣлаться женою Гэрри Джильмора, допустить даже мысль о замужствѣ съ нимъ, тогда какъ вся ея душа взволновалась отъ письма, которое она держала въ рукахъ — вотъ это была бы страшная несправедливость, въ этомъ-то она была вполнѣ увѣрена. Она нанесла человѣку такое оскорбленіе, какое никакъ нельзя загладить. А что, еслибъ она не сказала ему въ то время, какъ онъ настаивалъ на своемъ предложеніи, что даже и теперь она готова вернуться къ Уальтеру Мэррэблю, если только Уальтеръ захочетъ ее взять?

Медленно спустилась она съ лѣстницы какъ-разъ предъ дѣтскимъ обѣдомъ и нашла свою пріятельницу съ двумя малютками въ саду.

— Джэнетъ, сказала она: — я получила письмо изъ Дёнрипля.

Мистриссъ Фенуикъ взглянула на ея лицо и тотчасъ увидѣла на немъ печальное и озабоченное выраженіе.

— Ну что же, Мэри, какія вѣсти?

— Нѣтъ болѣе моего кузена Грегори; онъ умеръ въ воскресенье утромъ.

Теперь былъ вторникъ.

— Вѣроятно, вы ожидали этого извѣстія еще по письму тетушки Сэры.

— О, да! нечаянности тутъ не было.

— А какъ здоровье сэр-Грегори?

— Довольно хорошо. Онъ теперь поправляется.

— Бѣдный старикъ! мнѣ очень жаль его; потерять сына!

Мистриссъ Фенуикъ была не такъ глупа, чтобы причину серьезнаго, торжественнаго вида Мэри приписывать смерти ея дальняго родственника, котораго она никогда даже не вспоминала, но вмѣстѣ съ тѣмъ она была слишкомъ умна для того, чтобы въ такую минуту дѣлать намеки о томъ, что вызвало особенную печаль въ душѣ Мэри. По всей вѣроятности, Мэри думаетъ о перемѣнившихся обстоятельствахъ ея кузена Уальтера; но именно теперь не время упоминать объ этомъ кузенѣ. Мистриссъ Фенуикъ не могла разомъ перемѣнить предметъ разговора, но желала по возможности отвлечь свою подругу отъ печальныхъ мыслей.

— Не надѣнете ли вы траура? спросила она: — конечно, онъ вамъ не близкій родственникъ, но у свѣтскихъ людей бываютъ такія разныя понятія.

— Сама не знаю, отвѣчала Мэри разсѣянно.

— Будь я на вашемъ мѣстѣ, то непремѣнно посовѣтовалась бы съ Джильморомъ; онъ имѣетъ право на то, чтобъ вы у него спрашивали совѣтъ. Во всякомъ случаѣ, трауръ не будетъ продолжителенъ.

— Я надѣну трауръ, сказала Мэри торопливо, вспомнивъ въ эту минуту, какое положеніе занимаетъ Уальтеръ въ Дёнриплѣ.

Вдругъ на ея глазахъ навернулись слезы, и она сама не знала почему. Она отвернулась и поспѣшно стала ходить по саду между кустарниками. Мистриссъ Фенуикъ посмотрѣла ей вслѣдь, но не совсѣмъ поняла ея поступки. Эти слезы проливались конечно не о кузенѣ, котораго Мэри совсѣмъ не знала. Кромѣ того, въ послѣднее время Мэри гордилась тѣмъ, что безъ совѣта Джильмора ничего не дѣлала, какъ будто желая своею покорностью замѣнить недостатокъ той любви, которую обязана къ нему питать. Теперь же, когда она услышала, что ей слѣдуетъ посовѣтоваться съ Джильморомъ, она напрямикъ отказалась.

Чрезъ нѣсколько минутъ Мэри опять вернулась и проходя въ свою комнату, извинилась, что не придетъ къ завтраку. Лорда Сент-Джорджа ждали къ завтраку, какъ это будетъ объяснено въ слѣдующей главѣ.

Глава LX.
ЛОРДЪ СЕНТ-ДЖОРЖЪ ОЧЕНЬ ХИТЕРЪ.

Дня чрезъ два послѣ встрѣчи съ отцомъ въ кабинетѣ адвоката, лордъ Сент-Джорджъ принялся подмасливать по поводу этой несчастной капеллы въ Бёльгэмптонѣ. Оказалось, что его отецъ вынужденъ уступить, что онъ доведенъ судьбою до того, что долженъ дать позволеніе сыну дѣйствовать по своему благоусмотрѣнію. По случаю ужасной ошибки Пэкера вышли такіе непріятные хлопоты, что бѣдный старый маркизъ не въ силахъ былъ защищаться отъ необходимости уступокъ. Въ тотъ день, прежде чѣмъ онъ оставилъ своего сына въ Уэстминстерѣ, такъ какъ одному приходились идти въ Верхнюю, а другому въ Нижнюю Палату, онъ убѣдительно умолялъ его не слишкомъ много подмасливать. Но сынъ и слышать не хотѣлъ объ уступкахъ отцу.

— Но онъ вполнѣ недостойный человѣкъ, сказалъ маркизъ въ жару краснорѣчія, какъ обыкновенно при воспоминаніи о своемъ врагѣ.

— Милордъ, я не совсѣмъ увѣренъ, чтобы вы справедливо судили объ этомъ человѣкѣ, возражалъ Сент-Джорджъ: — вы ненавидите его, а онъ, по всей вѣроятности, васъ не долюбливаетъ.

— Это ужасно! восклицалъ маркизъ.

— Не правда ли, что вы желаете на сколько возможно болѣе дѣлать добро всѣмъ живущимъ въ Бёльгэмптонѣ?

— Разумѣется, желаю, Сент-Джорджъ, отвѣчалъ маркизъ почти со слезами на глазахъ.

— А я почти увѣренъ, что онъ имѣетъ то же намѣреніе.

— Но вглядись въ его жизнь, говорилъ маркизъ.

— Не всегда легко вглядываться въ жизнь другого человѣка. Мы всегда заглядываемъ въ чужую жизнь и всегда ошибаемся. Епископъ считаетъ его хорошимъ человѣкомъ, а нашъ епископъ совсѣмъ не такой человѣкъ, чтобы любить развратника, вольнодумца, нерадиваго пастора, который, судя по вашимъ словамъ, открыто ведетъ жизнь позорную и порочную. Я убѣжденъ, что тутъ есть ошибка.

Несчастный маркизъ глубоко стоналъ, когда входилъ въ священную комнату лордовъ.

Подобные хлопоты тяжело ложатся на душу человѣка. Если отложить въ сторону заботы о пищѣ и одеждѣ, то послѣ этого наше счастье илинесчастье большею частью зависятъ отъ успѣха или неудачи въ мелочахъ жизни. Пускай человѣкъ будетъ убѣжденъ, что въ его распоряженіяхъ неограниченныя тысячи, что все общество открыто для него; пускай онъ знаетъ, что его всѣ считаютъ умнымъ, прекраснымъ и изящнымъ, что у него пищевареніе хорошее и докторъ не запрещаетъ ему ни табаку, ни шампанскаго, ни лакомыхъ блюдъ, а все же, если онъ сознаетъ неудачу тамъ, гдѣ старался имѣть успѣхъ, хоть бы въ томъ, чтобъ унизить и безъ того уже униженнаго соперника, онъ будетъ потягиваться, ворочаться съ бока на бокъ и томиться, какъ самый несчастный человѣкъ. Какъ счастливъ тотъ, кто можетъ передать другому свои хлопоты!

Лордъ Сент-Джорджъ написалъ къ викарію чрезъ нѣсколько дней послѣ своего свиданія съ отцомъ у адвоката. Они жили въ одномъ домѣ и всегда встрѣчались за завтракомъ, но послѣ того свиданія они не разу не возвращались къ этому предмету. Лордъ Сэнт-Джорджъ написалъ къ викарію, а отецъ его уѣхалъ изъ Лондона въ Тёрноверъ прежде чѣмъ полученъ былъ отвѣтъ отъ мистера Фенуика.

"Любезный сэръ — такъ писалъ лордъ Сент-Джорджъ: — "отецъ мой передалъ мнѣ письмо ваше о диссидентской капеллѣ въ Бёльгэмптонѣ. Мнѣ кажется, что онъ сдѣлалъ ошибку и что вы очень разгнѣваны. Нельзя ли какъ-нибудь уладить это маленькое дѣло безъ ссоры? Во всей Англіи не найти другого собственника, который болѣе моего отца желалъ бы дѣлать добро своимъ арендаторамъ, и я готовъ вѣрить, что во всей Англіи не найдется другого священнослужителя, который такъ искренно желалъ бы дѣлать добро своимъ прихожанамъ, какъ вы. Въ субботу, 11 числа, я выѣзжаю изъ Лондона. Если вамъ угодно видѣться со мною, я пріѣду въ Бёльгэмптонъ въ понедѣльникъ 13 числа.

"Вамъ преданный

"СЕНТ-ДЖОРДЖЪ".

«Безъ всякаго сомнѣнія, вы согласитесь со мною, что междоусобные раздоры между помѣщикомъ и священникомъ не могутъ принести ничего добраго народу вашего прихода.»

Вотъ какимъ способомъ лордъ Сэнт-Джорджъ началъ подмасливать.

Можно ли вмѣнить въ достоинство или въ слабость Фенуику, что весь его гнѣвъ испарился и самъ онъ сдѣлался незлобивъ какъ голубица при первомъ мановеніи масличною вѣтвью, хотя нельзя того скрыть, что викарій былъ очень щекотливъ и имѣлъ способность гнѣваться и до самаго конца борьбы поддерживать пылъ своего гнѣва на надлежащей степени? Онъ самъ хорошо это зналъ, и часто раскаяваясь жалѣлъ, зачѣмъ не умѣлъ сдержать своей ярости до наступленія часа отмщенія. По прочтеніи этого письма Фенуикъ тотчасъ же сѣлъ и написалъ молодому лорду, что будетъ очень радъ угостить его у себя завтракомъ въ понедѣльникъ въ два часа. На это предложеніе вскорѣ полученъ отвѣтъ, что лордъ Сент-Джорджъ непремѣнно будетъ въ назначенный часъ въ пасторатъ.

Разумѣется, мистриссъ Фенуикъ принимала и угощала благороднаго лорда, котораго прежде никогда не видала, во все время завтрака мало говорили о капеллѣ и ни слова не было сказано о другихъ причинахъ, подававшихъ поводъ къ взаимному неудовольствію.

— Ахъ! мистриссъ Фенуикъ, какое это ужасное строеніе! замѣтилъ лордъ,

— Мы привыкли ужъ къ нему теперь, возразила она: — а мистеръ Фенуикъ думаетъ, что это даже полезно, потому что приводитъ къ покаянію и смиренію.

— Надо посмотрѣть и выбросить подальше вретище и пепелъ.

За тѣмъ они преспокойно покушали за завтракомъ, потолковали о приходѣ и выразили взаимныя надежды, что Точильщикъ будетъ повѣшенъ въ Салисбури.

— Теперь можно пойти взглянуть на corpus delicti, сказалъ викарій, когда всѣ встали изъ за-стола.

Мужчины отправились къ капеллѣ и, обойдя вокругъ, увидали, что она отворена, и вошли туда. Разумѣется, оба дѣлали замѣчанія и оба сознавались, что это безобразное, неумѣстное, неуклюжее зданіе, не утѣшительное ни для глазъ, ни для слуха, ни для какого другого чувства, кромѣ только того, что это можетъ пополнять потребности народа, который не довольно просвѣщенъ, чтобы наслаждаться высшимъ тономъ и болѣе обработаннымъ языкомъ богослуженія англиканской церкви. Почти въ такихъ выраженіяхъ они обмѣнивались мыслями въ самомъ эстетичномъ духѣ.

Лордъ Сент-Джорджъ, входя въ церковь, сказалъ, что капелла должна быть перенесена и что въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, а викарій сдѣлалъ внушеніе, что нѣтъ надобности торопиться.

— Они говорятъ, что когда-нибудь можно перенести ее, сказалъ викарій: — но такъ какъ, по всей вѣроятности, меня не скоро выгонятъ изъ прихода, то никакой бѣды не выйдетъ, если дѣло это затянется на годъ или на два.

Лордъ Сент-Джорджъ заявилъ, что отъ такой уступки со стороны мистера Фенуика пользы никакой не будетъ; въ эту минуту вошелъ третій человѣкъ и поспѣшными шагами приблизился къ нимъ.

— Вотъ и мистеръ Пёдльгэмъ, пасторъ, сказалъ Фенуикъ.

И будущій владѣтель Бёльгэмптона былъ представленъ настоящему владѣтелю каѳедры, подъ которою они стояли.

— Милордъ, сказалъ пасторъ: — по истинѣ горжусь, что имѣю честь привѣтствовать ваше сіятельство въ нашей новой капеллѣ и выразить вашему сіятельству высокое чувство благодарности, которое я и моя паства питаемъ къ вашему благородному родителю за его великодушную щедрость къ намъ въ отношеніи дарованной земли.

Произнося эту рѣчь, Пёдльгэмъ ни разу не обратился къ викарію. Онъ предполагалъ себя въ настоящую минуту въ самыхъ смертельно-враждебныхъ отношеніяхъ къ викарію. При случайныхъ встрѣчахъ въ деревнѣ викарій всегда привѣтствовалъ его дружески; онъ всегда отвѣчалъ викарію, какъ будто они были врагами. Правда, при входѣ въ капеллу онъ поклонился ему, но какъ незнакомому лицу, и не его была вина, если викарій вздумалъ бы это принять какъ вѣжливость, лично къ нему относившуюся.

— Боюсь, что мы немножко поторопились въ этомъ дѣлѣ, сказалъ лордъ Сент-Джорджъ.

— Надѣюсь, что нѣтъ, милордъ; надѣюсь, что нѣтъ. До меня дошли слухи, но я навелъ справки. Справки я навелъ и…

— Дѣло въ томъ, мистеръ Пёдльгэмъ, что, по истинѣ, мы стоимъ въ эту минуту на собственной землѣ мистера Фенуика.

— Васъ радушно приглашаютъ воспользоваться ею, мистеръ Пёдльгэмъ, сказалъ викарій.

Пёдльгэмъ принялъ величественный видъ и нахмурился. Онъ не могъ допустить даже мысли, что другъ его маркизъ совершилъ такую роковую ошибку.

— Мы обязаны выстроить вамъ другую капеллу, точно въ такихъ же размѣрахъ, мистеръ Пёдльгэмъ, сказалъ Сент-Джорджъ.

— Милордъ, я полагаю, что тутъ вышла какая-нибудь ошибка. Какое-нибудь недоразумѣніе вкралось сюда, милордъ. Я наводилъ справки…

— Тутъ вышла огромная ошибка, сказалъ лордъ Сент-Джорджъ: — и она вкралась въ церковную землю мистера Фенуика въ весьма чувствительной формѣ. И разсуждать объ этомъ не принесетъ никакой пользы, мистеръ Пёдльгэмъ.

— А зачѣмъ же преподобный джентльмэнъ не заявилъ своихъ притязаній на землю, когда работы только начинались? спросилъ негодующій пасторъ, въ первый разъ повернувшись къ викарію, при чемъ лицо его пылало яростью и правая рука была граціозно приподнята.

— Преподобный джентльмэнъ пребывалъ въ полномъ невѣдѣніи на счетъ этого дѣла, хотя ему слѣдовало бы лучше познакомиться съ нимъ, отвѣчалъ Фенуикъ.

— Въ полномъ невѣдѣніи, разумѣется, сказалъ Пёдльгэмъ: — а я намѣренъ утверждать, милордъ, что мы имѣемъ полное право на эту капеллу и на то, чтобы ее оставить здѣсь. Милордъ, я имѣю убѣжденіе, что цѣлая іерархія епископской господствующей церкви въ Англіи не можетъ изгнать насъ. Милордъ, кто будетъ сей человѣкъ, который захотѣлъ бы поднять первый камень этого священнаго зданія?

И Пёдльгэмъ указалъ перстомъ на каѳедру, какъ бы хорошо понимая, гдѣ этотъ камень окажется, когда долгъ потребуетъ его присутствія.

— Милордъ, я предлагаю ничего подобнаго не совершать, и тогда посмотримъ, кто осмѣлится затворить двери этой капеллы предъ овцами Господа, которыя приходятъ сюда на пажить для ихъ потребностей!

— Овцы будутъ имѣть свою пажить и своего пастыря, сказалъ Сент-Джорджъ улыбаясь: — мы перенесемъ эту капеллу на нашу собственную землю и все сдѣлаемъ для васъ, какъ справедливость того требуетъ. Я увѣренъ, что вы сами не пожелаете втѣсняться въ чужія владѣнія.

Краснорѣчіе Пёдльгэма ни мало не истощалось, тѣмъ не менѣе, когда они втроемъ вышли изъ капеллы и оставили предѣлы, которые Пёдльгэмъ хотѣлъ настойчиво считать своими собственными, отъ него постарались скорѣе отдѣлаться.

— Теперь растолкуйте мнѣ, мистеръ Фенуикъ, откуда эта несчастная вражда между вами и отцомъ моимъ? спросилъ Сент-Джорджъ.

— Милордъ, вамъ бы лучше разспросить о томъ отца вашего.

— Разумѣется, я и разспрашивалъ его, и само собою разумѣется, онъ не далъ мнѣ отвѣта. Нѣтъ сомнѣнія и въ томъ, что вы имѣли намѣреніе взбѣсить его, когда писали ваше послѣднее письмо, которое онъ показывалъ мнѣ, сказалъ Сент-Джорджъ въ своей рѣшимости подмаслить.

— По всей вѣроятности.

— Признаться, я не совсѣмъ понимаю, какая польза возстановлять противъ себя старика, такъ высоко поставленнаго въ общемъ мнѣніи.

— Милордъ, еслибъ онъ не стоялъ такъ высоко, то я вѣроятно извинилъ бы его.

— Все это я могу понять; человѣкъ, только потому, что онъ маркизъ и богатъ, долженъ быть цѣлью презрѣнія другого. Но чего я рѣшительно не могу понять, чтобъ именно вы были этимъ другимъ и чтобы вы воображали, что изъ этого можетъ выдти что-нибудь доброе.

— А извѣстно ли вамъ, что вашъ отецъ говорилъ обо мнѣ?

— Даже не сомнѣваюсь, что вы оба разсказывали другъ о другѣ разные ужасы.

— Никогда ничего я не сказалъ о немъ за глаза, чего не сказалъ бы ему прямо въ лицо, сказалъ Фенуикъ, возмущаясь.

— И вы не на шутку думаете, что этимъ смягчаете оскорбленіе, причиняемое отцу моему? спросилъ лордъ.

— А вы знаете ли, что онъ жаловался на меня епископу?

— Знаю — знаю и то, что епископъ принялъ вашу сторону.

— Только не по милости вашего отца, милордъ. Вамъ извѣстно, что онъ публично обвинялъ меня въ самыхъ гнусныхъ порокахъ, что онъ — что онъ… Нѣтъ ничего такого дурного, чего онъ не сказалъ бы обо мнѣ.

— Даю вамъ слово, что мнѣ сдается, какъ будто и вы мистеръ Фенуикъ никогда не отставали отъ него — право же я такъ думаю.

— Что бы ни говорилъ, я всегда говорилъ прямо ему въ глаза. Я не дѣлалъ на него доносовъ. Но довольно, милордъ; что прошло, того не воротишь, и я готовъ предать забвенію прошлое. Если лордъ Траубриджъ согласенъ сказать, что оставляетъ всякую вражду ко мнѣ, я охотно готовъ забыть всѣ оскорбленія, нанесенныя мнѣ. Но не могу же я согласиться, что вина падаетъ на меня.

— Никогда еще не видалъ я человѣка, который согласился бы въ томъ, сказалъ Сент-Джорджъ.

— Если маркизу угодно будетъ протянуть мнѣ руку примиренія, я согласенъ принять ее, сказалъ викарій.

— Позвольте мнѣ это сдѣлать за моего отца.

И такимъ образомъ ссора была, повидимому, улажена.

Лордъ Сент-Джорджъ отправился въ гостинницу за своею лошадью, а викарій по дорогѣ въ пасторатъ чувствовалъ, что далъ себя провести и обморочить. Хитро дѣйствовалъ молодой лордъ; вся эта вражда была поставлена имъ въ такія условія, какъ будто обиды были равныя съ обѣихъ сторонъ. А между тѣмъ викарій вполнѣ сознавалъ, что онъ-то и былъ нравъ безъ малѣйшаго уклоненія — правъ съ начала до конца.

— Нечего сказать, говорилъ викарій про-себя: — ловокъ онъ и за свою ловкость все преимущество на его сторонѣ.

Тутъ же онъ рѣшилъ, что всякой враждѣ долженъ быть конецъ, по-крайней-мѣрѣ на сколько это отъ него будетъ зависѣть.

Глава LXI.
ВѢРОЛОМСТВО МЭРИ ЛАУТЕРЪ.

Пока викарій прислушивался къ краснорѣчію Пёдльгэма въ капеллѣ и позволилъ лорду Сент-Джоржу, къ вящшему своему негодованію, обморочить себя, въ это самое время происходила страшная сцена въ предѣлахъ пастората. Какъ извѣстно уже читателю, Мэри Лаутеръ объявила, что надѣнетъ трауръ по своему дальнему родственнику, и отказалась присутствовать за завтракомъ при лордѣ Сент-Джорджъ. Соединивъ все это вмѣстѣ, мистриссъ Фенуикъ поняла, куда это клонится, но не знала до какой степени это дошло. Она не предвидѣла еще ужаснаго положенія обстоятельствъ, которое предстояло ей узнать.

Мэри совершенно понимала, что дѣло должно быть улажено. Прежде всего она должна отвѣчать на письмо капитана Мэррэбля. Потомъ она обязана извѣстить Джильмора о своей рѣшимости, лишь только она сама будетъ знать, на что рѣшиться. Написать къ Уальтеру Мэррэблю не очень трудно; то, что она должна сказать, довольно пріятно говорится. Но этого нельзя говорить, пока другое еще не высказано. А какъ высказать это еще невысказаное? Безъ помощи мистриссъ Фенуикъ ничего не выйдетъ, а теперь она страшилась мистриссъ Фенуикъ, какъ вообще всѣ виновные страшатся того, кто долженъ судить ихъ вину. Пока дѣти обѣдали, а лордъ сидѣлъ за завтракомъ, Мэри оставалась у себя въ комнатѣ. Ея исторія будетъ разсказана мистриссъ Фенуикъ, но одной только мистриссъ Фенуикъ. Нѣтъ возможности говорить ей о своемъ намѣреніи при викаріи, прежде чѣмъ не намекнетъ ему о томъ жена. И тутъ не можетъ быть и рѣчи объ отлагательствѣ. Когда мужчины ушли изъ пастората въ капеллу, Мэри рѣшилась немедленно идти въ гостиную. Она посмотрѣлась въ зеркало, вытерла слѣды слезъ на глазахъ, пригладила волосы и потомъ сошла внизъ. Никогда еще она не чувствовала такого страха предъ своей подругой, какъ теперь, а между тѣмъ именно эта подруга была главною причиной непріятностей, въ которыя она поставлена: она-то и убѣдила ее совершить нехорошее дѣло. По настоянію Джэнетъ Фенуикъ, Мэри дала слово выдти за человѣка, котораго она не любила, а все же она боялась приступить къ Джэнетъ съ своею исповѣдью покаянія. А почему бы, кажется, съ чувствомъ справедливаго негодованія не требовать у нея помощи, чтобы выпутаться изъ бѣды, которую навлекла на нее она сама?

Мэри нашла мистриссъ Фенуикъ въ маленькой чайной комнатѣ, куда дѣти были загнаны но случаю прибытія лорда Сент-Джорджа.

— Джэнетъ, пойдемте погулять со мною въ саду.

Это было въ половинѣ августа и жители пастората проводили почти все время на открытомъ воздухѣ. Обѣ лэди вышли съ зонтиками, а шляпы несли въ рукахъ. Отсрочки не было, и какъ только Мэри изъявила свое желаніе, обѣ были уже на песчаной дорожкѣ.

— Я не показывала вамъ письма изъ Дёнрипля, сказала Мэри, опуская руку въ карманъ: — но могу это-сдѣлать теперь. Прочтите.

Она вынула изъ кармана документъ, но не тотчасъ передала его въ руки своего друга.

— Не вышло ли какой бѣды, Мэри? спросила мистрисъ Фенуикъ.

— Бѣды? Да, и очень большая бѣда! Джэнетъ, никакой пользы не будетъ, если вы теперь станете меня уговаривать. Я рѣшилась и моя рѣшимость неизмѣнна. Я не могу и не хочу быть женою мистера Джильмора.

— Мэри, это безумство!

— Можете говорить все, что вамъ угодно, но я уже рѣшилась. Не могу и не хочу. Хотите ли вы помочь мнѣ выпутаться изъ этой бѣды?

— Разумѣется нѣтъ, не въ томъ духѣ, какъ вы намѣрены — разумѣется, нѣтъ. Изъ этого не выйдетъ добра ни для васъ, ни для него. Послѣ того, что произошло, какъ вы можете рѣшиться произнести такое предложеніе?

— Не знаю; это я чувствую болѣе всего. Не знаю, какъ я скажу ему. Но онъ долженъ это узнать. Я думала, не сдѣлаетъ ли этого мистеръ Фенуикъ.

— А я увѣрена, что онъ ничего подобнаго не станетъ дѣлать. Мэри, подумайте объ этомъ. Какъ вы можете рѣшиться такъ вѣроломно измѣнить такому человѣку?

— Я не поступала вѣроломно въ отношеніи его; я себѣ измѣнила, а не ему. Я разсказала ему, какъ все было. Когда вы, Мэри, уговорили, принудили меня…

— Принудила, Мэри?

— Я не хочу быть неблагодарною, не хочу произносить непріятныхъ словъ, но когда вы дали мнѣ почувствовать, что если онъ удовлетворенъ, такъ и я должна примириться съ тѣмъ — я сказала ему тогда же, что никогда не любила его. Я сказала ему, что любила и теперь люблю Уальтера Мэррэбля. Я сказала ему, что ничего, ничего, ничего не могу ему дать. Но онъ ничего слышать не хотѣлъ, кромѣ одного отвѣта, и я дала ему этотъ отвѣтъ. Я знаю, что сдѣлала это, и съ той поры не имѣла ни одной минуты отрады. А вотъ теперь пришло это письмо. Джэнетъ, не будьте жестоки ко мнѣ. Не говорите со мною такъ, какъ будто все въ мірѣ должно сдѣлаться для меня сурово, и жестоко, и тягостно.

Тутъ она подала ей письмо, и мистриссъ Фенуикъ читала, продолжая съ нею ходить.

— Итакъ вы полагаете, что онъ созданъ быть только орудіемъ, потому что другому человѣку угодно перемѣнять свои мнѣнія?

— Уальтеръ никогда не перемѣнялъ своего намѣренія.

— Ну, такъ свои планы. На дѣлѣ выходитъ одно и то же. А извѣстно ли вамъ, что на васъ падетъ отвѣтственность за его жизнь или за его разсудокъ? Неужели вы до-сихъ-поръ не научились понимать, что это за постоянная натура?

— Моя ли вина, что онъ постояненъ? Когда онъ дѣлалъ мнѣ предложеніе, я сказала ему, что если Уальтеръ опять обратится ко мнѣ и опять пожелаетъ имѣть меня женою своею, я пойду за него, не смотря на данное обѣщаніе. Я это говорила ему такъ же ясно, какъ теперь вамъ говорю.

— Я увѣрена, что онъ не такъ понялъ.

— Нѣтъ, Джэнетъ, онъ такъ и понялъ.

— Ни одинъ мужчина не захочетъ жениться при подобномъ условіи. Тутъ нѣтъ никакой возможности. Неужели же Джильморъ, дѣлая вамъ предложеніе, зналъ, что если тому господину вздумается перемѣнить мысли прежде чѣмъ вы успѣете выдти замужъ, такъ вы опять вернетесь къ нему и пойдете за него?

— Я такъ и сказала ему, Джэнетъ. Онъ не станетъ отрекаться, что я такъ сказала ему. Когда я ему это говорила, я была увѣрена, что это оттолкнетъ его отъ меня и что онъ возьметъ назадъ свое предложеніе. Но онъ не сдѣлалъ этого, и я не имѣла средства къ спасенію. Джэнетъ, еслибъ вы только знали, столько я выстрадала, не стали бы вы показывать ко мнѣ такой жестокости. Подумайте только, каково было бы вамъ выходить за человѣка нелюбимаго и разбить сердце любимаго человѣка? Конечно, Джильморъ другъ вашъ.

— Онъ нашъ другъ.

— Конечно и то, что вамъ дѣла нѣтъ до капитана Мэррэбля.

— Я никогда не видала его.

— Однако вы можете поставить себя на мое мѣсто и обсудить безпристрастно наше дѣло. Съ самаго начала, какъ началось это дѣло, у меня въ душѣ не было ни одной мысли, ни одного чувства тайнаго отъ васъ. Вы знали, что я никогда не любила вашего друга.

— Я знаю, что послѣ здраваго обсужденія вы приняли его предложеніе. Знаю и то, что этотъ человѣкъ посвятитъ всю свою жизнь, чтобы сдѣлать васъ счастливою.

— Этого никогда не будетъ. Вы можете быть въ томъ увѣрены. Если ни вы, ни мистеръ Фенуикъ не захотите помочь мнѣ, то я сама должна говорить съ нимъ или написать ему и неожиданно уѣхать отсюда. Я знаю, что нехорошо поступила. Думала я поступить справедливо, а вышло напротивъ. Я была очень несчастлива, когда пріѣхала сюда. И могла, ли я не быть несчастною, когда я потеряла все, что было мнѣ дорого? Тогда вы стали меня уговаривать, что по-крайней-мѣрѣ я другому могу быть полезною, если выйду за вашего друга. Еслибъ вы знали, какъ я старалась заставить себя полюбить его! И когда наконецъ наступило время, что я должна была отвѣчать ему, я думала, что все ему выскажу. Я надѣялась, что сказавъ ему всю правду, я заставлю его понять, что ему лучше будетъ отсторониться отъ меня. Но когда я высказала ему все, думая, что ему не остается другого выбора, какъ только оттолкнуть меня, онъ предпочелъ взять меня. Истинно такъ, Джэнѣтъ, и я рѣшилась во что бы то ни стало честно исполнить свои обязанности, и такъ какъ въ то время была увѣрена, что отъ этого никто не пострадаетъ, ни у кого сердце не сокрушится, кромѣ меня самой, то я и думала, что буду бороться, но буду исполнять свой долгъ, такъ чтобъ онъ былъ доволенъ. Теперь вижу, что тогда я ошибалась, но зато вы не должны отвергать меня. Я постаралась поступать такъ, какъ вы мнѣ приказывали. Но я тогда же предупредила его, что если случится это. такъ я разстанусь съ нимъ. Это случилось, и я должна оставить его.

Мистриссъ Фенуикъ предоставляла ей говорить, не прерывая ее, намѣреваясь, когда она кончитъ, сказать ей рѣшительно, что никто въ пасторатѣ не можетъ принять участія въ ея вѣроломствѣ противъ Джильмора; но когда Мэри докончила, сердце друга смягчилось. Молча шла она, удерживаясь отъ горькихъ укоризнъ, которыми прежде думала осыпать Мэри за ея вѣроломство.

— Я думала, что вы любите меня, сказала Мэри.

— Разумѣется, люблю.

— Такъ помогите же мнѣ, Джэнетъ, помогите мнѣ. Я готова встать предъ нимъ на колѣни и просить у него прощенья.

— Не знаю, что вамъ на это сказать. Не принесетъ пользы, что вы выпросите у него прощенія. Въ отношеніи себя скажу вамъ, что у меня духа не хватитъ говорить съ нимъ. Когда онъ прежде былъ отъ насъ въ отчаяніи, мы привыкли думать тогда, что съ ума сойдетъ, если настаивать на томъ. Теперь же еще хуже. Разумѣется, гораздо хуже.

— Что же мнѣ дѣлать? спросила Мэри, и помолчавъ нѣсколько, сказала твердо: — но я знаю одно, чего я ни за что не сдѣлаю: я не дамъ клятвы предъ алтаремъ быть его женою.

— Полагаю, лучше всего сказать о томъ Фрэнку, замѣтила мистриссъ Фенуикъ послѣ нѣкотораго молчанія.

Этого именно и желала Мэри Лаутеръ, но просила и получила позволеніе не видѣться съ викаріемъ сегодня. Весь вечеръ она просидитъ у себя въ комнатѣ, а завтра утромъ, усердно помолившись Богу, повидается съ нимъ.

Возвратившись домой, викарій былъ до того поглощенъ своими мыслями о капеллѣ, о лордѣ Сент-Джорджѣ и съ какою удивительною ловкостью этотъ лордъ умѣлъ обморочить его и смягчить его раздраженіе, не допустивъ ни малѣйшей тѣни сознанія, чтобы его отецъ былъ виноватъ, онъ былъ такъ занятъ всѣмъ этимъ и витійствомъ Пёдльгэма, что въ первыя минуты не представлялъ женѣ случая разсказать ему исторію Мэри Лаутеръ.

— На будущей недѣлѣ всѣмъ намъ предстоитъ отправиться въ Тёрноверь, сказалъ онъ.

— Ты поѣзжай, а я останусь.

— Я не стану удивляться, если маркизъ предложитъ мнѣ лучшій приходъ, такъ чтобы я могъ жить возлѣ него. Мы представляемся теперь овечкой и волкомъ, сидящими вмѣстѣ.

— Кто же изъ васъ овечка?

— Не въ этомъ дѣло. Но бѣда въ томъ, что Пёдльгэмъ не согласенъ быть такою же овечкою. Вотъ я, пострадавъ почти столько же, сколько страдалъ св. апостолъ Павелъ, простилъ все врагамъ моимъ и даже пожалъ руку маркизу въ лицѣ его уполномоченнаго, тогда какъ Пёдльгэмъ выдержалъ до конца гордый видъ негодованія. Но по истинѣ сохранять смиреніе есть часть блаженства, доставшагося человѣку. Пока капелла стояла, здѣсь maigre moi^[3], я торжествовалъ при оказанной мнѣ несправедливости. Но событія приняли другое направленіе и я могу завтра же прогнать Пёдльгэма — и онъ немедленно становится героемъ минуты. Желательно, чтобы твой зять былъ не такъ услужливъ и не выводилъ бы всего наружу.

Мистриссъ Фенуикъ отложила уже свою исторію до вечера.

— Гдѣ же Мэри? спросилъ Фенуикъ, когда обѣдъ былъ готовъ.

— Она не совсѣмъ здорова и не придетъ обѣдать. Подожди немного, я обо всемъ тебѣ разскажу.

Онъ подождалъ, но въ ту минуту, когда они остались наединѣ, онъ повторилъ свой вопросъ. Тутъ разсказала мистриссъ Фенуикъ всю исторію, едва осмѣливаясь выражать свое мнѣніе.

— Я не думаю, чтобъ стоило ей руку пожать, сказала она наконецъ.

— Она поступила дурно — очень, очень дурно.

— Фрэнкъ, я не совсѣмъ увѣрена, мы-то благоразумно ли поступили? спросила жена.

— Если сказать ему это, такъ можно довести его до сумасшествія.

— А сказать ему надо.

— И это я долженъ ему передать?

— Она только этого и проситъ.

— Не могу сказать, чтобъ я имѣлъ это желаніе; но насколько я могу понимать въ настоящую минуту, у меня нѣтъ никакого желанія на это дѣло. Она не имѣетъ права требовать этого отъ меня.

Однако прежде чѣмъ они легли въ постель его сердце смягчилось. Когда же его жена объявила со слезами на глазахъ, что теперь ни за что въ жизни не станетъ вмѣшиваться въ сватовство, тогда и ему пришло въ голову, что вѣдь и онъ попробовалъ быть сватомъ и потерпѣлъ неудачу.

Глава LXII.
ВЪ БИРЮЧИНАХЪ.

Весь день прошелъ печально для жителей пастората. Викарій, привѣтствуя миссъ Лаутеръ утромъ, совсѣмъ не думалъ выказывать суровости, противъ чего въ особенности предостерегала его жена; но онъ оставался молчаливъ и озабоченъ. За завтракомъ ни слова не было сказано о Джильморѣ, да и послѣ завтрака только одно слово.

— На вашемъ мѣстѣ я лучше обдумалъ бы, Мэри, сказалъ викарій.

— Не могу я думать лучше, отвѣчала она.

Онъ отказывался однако идти сегодня къ Джильмору, увѣряя; что ей надо еще одинъ день хорошенько подумать объ этомъ дѣлѣ. Подъ этимъ подразумѣвалось, что если она настоитъ на своемъ, то онъ скажетъ ея жениху. А тутъ увеличились бѣды прибытіемъ Джильмора въ пасторатъ, хотя и то правда, что этотъ визитъ былъ полезенъ въ томъ отношеніи, что приготовилъ его до нѣкоторой степени къ удару. Когда онъ пришелъ, Мэри не показывалась. Предвидя, что онъ можетъ зайти, она цѣлый день не выходила изъ своей комнаты. Мистриссъ Фенуикъ вынуждена была сказать, что Мэри не совсѣмъ здорова.

— Она въ-самомъ-дѣлѣ больна? спросилъ бѣдный женихъ.

Застигнутая врасплохъ, мистриссъ Фенуикъ сказала, что, по ея мнѣнію, у Мэри нѣтъ серьезной болѣзни, но что она сильно разстроена извѣстіями, полученными изъ Дёнрипля, и что поэтому она не выходитъ изъ своей комнаты.

— А я было думалъ повидаться съ нею, сказалъ Джильморъ, грозно нахмуривъ брови, что всѣмъ было понятно.

Мистриссъ Фенуикъ ничего не отвѣчала и несчастный ушелъ. Онъ не имѣлъ нужды въ другихъ объясненіяхъ, кромѣ того, что дѣвушка, съ которою онъ былъ помолвленъ, смотритъ съ отвращеніемъ на союзъ съ нимъ.

— Мнѣ надо повидаться съ нею прежде чѣмъ я пойду къ нему, сказалъ мистеръ Фенуикъ на другой день женѣ своей.

И онъ видѣлся съ нею. Но Мэри была непреклонна. На его замѣчаніе, что она очень блѣдна, имѣетъ утомленный и болѣзненный видъ, она призналась, что глазъ не смыкала эти двѣ ночи.

— И такъ это неизбѣжно? спросилъ онъ, держа ее за руку съ нѣжностью.

— Меня сокрушаетъ, что вы должны взять на себя такое непріятное порученіе.

Тогда онъ объяснилъ ей, что совсѣмъ не думаетъ о себѣ, какъ ни печаленъ для него этотъ случай. Но еслибъ онъ могъ пощадить своего друга отъ такого жестокаго удара! Но пощадить его невозможно. Мэри была непоколебима, по-крайней-мѣрѣ въ этомъ случаѣ. Никакія убѣжденія не заставятъ ее теперь быть женою Джильмора. Мистеръ Фенуикъ долженъ изъявить ему искреннія ея сожалѣнія о той непріятности, которую она причиняетъ ему, можетъ выразить это въ такихъ словахъ, которыя сочтетъ болѣе полезными, можетъ побранить и уничижить ее, если найдетъ это приличнымъ. А между тѣмъ не виноватъ ли самъ Джильморъ предъ нею болѣе чѣмъ она предъ нимъ? Въ томъ способѣ, какимъ онъ захватилъ ея руку, не было ли грубости и жестокости, недостойныхъ великодушія мужчины? Однако о послѣднемъ она ни слова не сказала Фенуику, хотя много о томъ размышляла. Викарій получилъ одно порученіе: возвратить ей свободу, и чтобы добиться этой цѣли, ему представлялась полная свобода выбирать какія угодно выраженія и дѣлать какія вздумается признанія. Одно необходимо, чтобъ онъ возвратилъ ей свободу.

Съ тяжелой думою на сердцѣ отправился онъ послѣ завтрака выполнять свое порученіе. Онъ нѣжно любилъ своего друга. Впродолженіе многихъ лѣтъ между ними возрастала эта невысказанная, необъяснимая, почти безсознательная привязанность, которая для мужчинъ очень часто составляетъ величайшую отраду въ жизни, но женщинами считается недостаточною и почти пустяшною. Подвержено сомнѣнію, передавали ли они когда-нибудь другъ другу мысли свои объ этомъ предметѣ. Въ письмахъ самое горячее выраженіе употреблялось ими въ двухъ словахъ: «вашъ навсегда». Никому изъ нихъ въ голову не приходило объясниться, что отсутствіе одного было бы горемъ для другого. Они часто спорили и не разъ ссорились. Случай часто соединялъ ихъ, но они никогда не помогали случаю. Женщины, любя другъ друга, всегда могутъ объясняться въ любви, всегда дѣлаютъ планы, чтобы никогда не разлучаться, всегда заботятся о пустякахъ, чтобы доставить наслажденіе одна другой, постоянно дѣлаютъ маленькіе подарки. Но эти господа никогда ничего другъ другу не дарили, развѣ какую нибудь старую палку или сигару. Между собою они были грубоваты, насмѣшливы и почти недружелюбны. Но въ сущности они вполнѣ довѣряли другъ другу; счастье и радость, и что важнѣе — честь одного были самымъ близкимъ дѣломъ другого. Сильнѣйшій изъ двухъ, скорѣе чувствовавшій чѣмъ сознавшій, что онъ сильнѣе, долженъ произнести слова, которыя разобьютъ сердце его друга и, отъ этой возложенной на него обязанности его сердце заранѣе разрывалось. Медленно шелъ онъ по полямъ, раздумывая, какими словами онъ объяснитъ ему это. Несчастье, поражающее друга, огорчало его безъ сравненія болѣе, чѣмъ тѣ непріятности, которыя онъ лично вытерпѣлъ со стороны пэдльгэмовской капеллы или клеветы, распространяемой маркизомъ.

Онъ увидалъ Джильмора, бродившаго около конюшенъ, и сказалъ:

— Старый товарищъ, пойдемъ-ка со мною; мнѣ надо потолковать съ тобою.

— Вѣроятно, о Мэри?

— Ну да, конечно о Мэри. Вотъ что, Гэрри, не слѣдуетъ вамъ быть бабою или допускать, чтобы женщина дѣлала васъ такимъ несчастнымъ.

— Я все это знаю. Это такъ и будетъ. Не надо ничего больше говорить.

Онъ всунулъ руки въ карманы своего пальто и поспѣшно ушелъ, какъ будто все было сказано, что необходимо. Фенуикъ исполнилъ свое порученіе и теперь можетъ уходить. Въ своемъ жестокомъ томленіи Джильморъ до настоящаго времени не дѣлалъ плановъ на счетъ своего будущаго. Только на одно онъ твердо рѣшился: онъ непремѣнно повидается съ этою вѣроломною и выскажетъ ей все, что онъ передумалъ о ея поведеніи.

Но Фенуикъ зналъ, что порученіе его еще не выполнено. Джильморъ могъ уходить отъ него, но Фенуикъ обязанъ слѣдовать за своимъ несчастнымъ другомъ.

— Гэрри, сказалъ онъ: — намъ лучше вмѣстѣ пройтись. Право же лучше будетъ, если вы выслушаете, что я вамъ скажу.

— Ничего не желаю слышать. Можетъ ли тутъ быть что доброе? Какъ безумецъ поставилъ я все счастье на одну ставку и проигралъ ее. Я не могу себѣ представить, сколько она подбавила горечи и печали ко всему остальному за это послѣднее время. Должно быть, она этимъ способомъ хотѣла казнить меня за мою навязчивость.

— Совсѣмъ не то, Гэрри.

— Одному Богу извѣстно, что это такое было. Я не понимаю этого.

Джильморъ повернулся отъ конюшенъ въ домъ и приблизился къ той части парка, какъ-разъ предъ домомъ, гдѣ рабочіе хлопотали превратить въ садъ небольшую лужайку. Тутъ были садовникъ, человѣкъ пять работниковъ съ заступами, лопатами, тачками; вокругъ разбросаны непочатыя кучи земли и песку.

— Покончи съ этимъ, сказалъ онъ садовнику сердито.

Садовникъ снялъ шапку и вытаращилъ глаза.

— Говорятъ, брось это и отпусти рабочихъ. Заплати имъ за недѣлю и отпусти ихъ.

— Неужели вы прикажите все это бросить какъ оно есть?

— Я приказываю бросить все, какъ оно есть.

Тутъ же стоялъ рабочій съ лопатою и уравнивалъ землю; сквайръ подошелъ къ нему, вырвалъ у него лопату и бросилъ ее на земь.

— Когда я что говорю, такъ я то и думаю. Эмброзъ, отпусти этихъ людей. Я не хочу, чтобы тутъ продолжалась работа.

Викарій подошелъ къ нему и прошепталъ просьбу не выставлять себя предъ народомъ; но сквайръ не обращалъ вниманія на шепотъ викарія. Онъ оттолкнулъ отъ себя руку викарія и убѣжалъ домой.

Въ двухъ комнатахъ, въ двухъ такъ называемыхъ гостиныхъ въ нижнемъ этажѣ, были ободраны обои, и тутъ представлялся страшный безпорядокъ, какъ всегда бываетъ тамъ, гдѣ рабочій народъ помѣщается съ своими инструментами. Въ эту минуту на подмосткахъ стоялъ маляръ и расписывалъ потолокъ.

— Довольно, сказалъ сквайръ: — спускайся съ подмостковъ и уходи вонъ.

Маляръ вытаращилъ глаза и не пошевелился со щеткою въ рукѣ.

— Я перемѣнилъ теперь намѣреніе и ты можешь уходить, продолжалъ Джильморъ: — скажи Кроссу, чтобъ онъ прислалъ мнѣ счетъ за всѣ работы и пришелъ за уплатою. Говорятъ тебѣ, уходи. Не хочу, чтобы пальцемъ касались къ этому дому.

Онъ ходилъ изъ комнаты въ комнату и всюду отдавалъ одинаковыя приказанія, такъ что немного погодя ему удалось выгнать изъ дома всѣхъ обойщиковъ и маляровъ. Фенуикъ слѣдовалъ за нимъ шагъ за шагомъ, порываясь дѣлать увѣщанія, но сквайръ не обращалъ вниманія ни на слова, ни на присутствіе его.

Наконецъ они остались вдвоемъ въ кабинетѣ Джильмора.

— Гэрри, тутъ сказалъ викарій: — признаюсь, удивляетъ меня, что такой человѣкъ, какъ вы, не обладаетъ большимъ мужествомъ.

— Испытали ли вы когда-нибудь такія мученія, какъ я?

— Что нужды? На васъ лежитъ отвѣтственность за ваши дѣйствія, а ваши дѣйствія невеликодушны.

— Къ чему же убирать комнаты? Никогда уже я не буду здѣсь жить. Какое мнѣ дѣло, въ какомъ видѣ онѣ останутся? Чѣмъ скорѣе я остановлю безполезныя траты, тѣмъ лучше. Все это для нея дѣлалось, а не для меня.

— Конечно, вы останетесь здѣсь.

— О! вы ничего о томъ не знаете и ничего не можете знать. Зачѣмъ она такъ поступила со мною? Посылать къ человѣку съ порученіемъ, чтобы только сказать ему, что она перемѣнила свое намѣреніе! Боже милостивый! и вы, Фенуикъ, взялись передавать мнѣ это!

— До настоящей минуты вы ничего не позволяли мнѣ передать вамъ.

— Передавайте же скорѣе и покончимъ съ этимъ. Не за тѣмъ ли она послала васъ, чтобы сказать мнѣ о перемѣнѣ своего намѣренія?

Теперь, когда представился удобный случай, викарій не нашелъ, въ какихъ словахъ передать данное ему порученіе, и только замѣтилъ:

— Не лучше ли будетъ, если Джэнетъ придетъ къ вамъ?

— Разницы не будетъ, если и мистриссъ Фенуикъ придетъ. Но она-то не придетъ уже сюда! Не думаю, Фрэнкъ, чтобы вы понимали, какъ я любилъ ее. Вы никогда не знали неудачи въ своихъ желаніяхъ, какую я испыталъ. Именно тогда какъ мнѣ казалось, что наконецъ будетъ успѣхъ!

— Гэрри, хотите ли терпѣливо выслушать меня? спросилъ викарій, опять взявъ его подъ руку.

Они вышли изъ дома и гуляли по парку.

— Терпѣливо? Конечно. Кажется, у меня довольно терпѣнія. Теперь уже ничто не поразитъ меня — хоть въ этомъ есть утѣшеніе.

— Мэри просила меня сказать вамъ…

Джильморъ вздрогнулъ, когда имя Мэри Лаутеръ было произнесено, но не пытался остановить викарія.

— Мэри просила напомнить вамъ, что въ тотъ день, когда она согласилась быть вашею женою, она сказала…

Онъ хотѣлъ-было все пересказать, но не могъ. И какъ бы онъ могъ пересказать ему исторію, которую Мэри ему разсказала?

— Понимаю, отвѣчалъ Джильморъ: — все это безполезно и вы напрасно хлопотали изъ пустяковъ. Она сказала мнѣ тогда, что не имѣетъ ни малѣйшей привязанности ко мнѣ, однако приняла мое предложеніе.

— Въ такомъ случаѣ вы оба виноваты.

— Случай быль таковъ. Я не говорю, кто виноватъ, но казнь падаетъ на меня одного. Выслушайте-ка, Фрэнкъ. Я не хочу принять отъ васъ этого порученія. Я и теперь не хочу отказаться отъ нее. Я имѣю право по-крайней-мѣрѣ на то, чтобы повидаться съ нею, и увижу ее. Не думаю, чтобы вы мнѣ это запретили.

— Гэрри, она будетъ дѣйствовать какъ ей угодно, пока она у меня въ домѣ.

— Она повидается со мною. Въ ней довольно своенравія, но она не откажетъ мнѣ въ этомъ. Будьте такъ добры, передайте ей мои привѣты вмѣстѣ съ желаніемъ видѣть ее. Нельзя же поступать съ человѣкомъ такимъ образомъ и не дать ему возможности высказать свои мысли? Сдѣлайте же одолженіе, передайте ей отъ меня: я прошу свиданія.

Сказанъ это, онъ повернулся назадъ и скоро исчезъ между кустарниками.

Викарій оставался нѣсколько минутъ въ раздумьѣ и за тѣмъ медленно возвратился въ пасторатъ. Слова, сказанныя Джильморомъ, были довольно справедливы: викарій никогда не выносилъ подобныхъ испытаній и ему казалось, что у его друга дѣйствительно сердце разбито. Конечно, Гэрри Джильморъ можетъ и не умереть отъ этого — какъ нерѣдко случается съ мужчинами и женщинами съ разбитыми сердцами — но жизнь его въ настоящемъ, жизнь его на многіе годы въ будущемъ будетъ для него только тяжелымъ бременемъ.

Глава LXIII.
МЕЛЬНИКЪ РАЗСКАЗЫВАЕТЪ О СВОИХЪ СТРАДАНІЯХЪ.

Когда викарій ходилъ съ своимъ несчастнымъ порученіемъ къ сквайру, въ это время прошло уже два мѣсяца какъ Кэрри Брэтль жила на мельницѣ. Въ это время мистеръ и мистриссъ Фенуикъ не разъ посѣщали ее и наконецъ убѣдили ее идти въ церковь вмѣстѣ съ сестрою. Въ первое воскресенье она подъ густою воалью смиренно проходила рядомъ съ Фэнни и заняла мѣсто, приготовленное ей въ темномъ уголку на темной скамьѣ. Смѣло шла съ нею Фэнни по деревнѣ и сидѣла съ нею въ церкви, какъ будто ни мало не стыдилась своей спутницы, и такъ же сопровождала ее домой. Въ слѣдующее воскресенье приготовлялись къ причащенію святыхъ тайнъ.

На мельницѣ не весело жилось. До настоящей минуты старикъ Брэтль не выразилъ ни однимъ словомъ, что прощаетъ дочь, не сказалъ ей ни одного ласковаго слова, не подалъ вида, что опять принялъ ее въ свои объятія, какъ свое дитя. Онъ говорилъ съ нею, потому что въ тѣсныхъ предѣлахъ мельницы невозможно было вмѣстѣ жить и не разговаривать. Мало-помалу Кэрри опять вступила на прежнюю дорогу и приняла на себя долю ежедневнаго труда. Она варила обѣдъ, пекла хлѣбъ и употребляла всѣ усилія, чтобы ея присутствіе въ домѣ служило къ общему облегченію. Она была полезна, и очевидны и фактъ пользы, которую она приносила, заставлялъ отца сообщаться съ нею; но онъ никогда не обращался прямо къ ней, никогда не назвалъ се по имени и ни разу еще не объяснилъ ни женѣ, ни Фэнни, что признаетъ Кэрри членомъ своей семьи. Онѣ приняли ее въ домъ противъ его воли, и онъ не желалъ ихъ гостью выгонять изъ дома. Таково, повидимому, было его мнѣніе на счетъ присутствія дочери на мельницѣ.

При такомъ обращеніи отца, Кэрри стала тревожна и раздражительна. При такомъ случаѣ, когда надо было идти въ церковь и выставлять себя напоказъ людямъ, знавшимъ ее невинною, веселою, беззаботною дѣвушкою, она могла только смиряться, робѣть и страшиться, но дома она опять стала выказывать свой характеръ.

— Если отецъ не станетъ говорить со мною, такъ я лучше уйду, сказала она Фэнни.

— А куда ты уйдешь, Кэрри?

— Сама не знаю; всего бы лучше въ мельничный прудъ для такихъ людей, какъ я. Вѣроятно, никто не захочетъ меня взять.

— Никто не захочетъ взять и любить тебя, какъ мы тебя любили, Кэрри!

— Зачѣмъ отецъ не хочетъ подойти и поговорить со мною? Ты не можешь себѣ представить, какъ это тяжело, когда онъ такъ смотритъ! Мнѣ такъ и хочется иной разъ подойти къ нему и попросить его, чтобы лучше онъ выгналъ меня изъ дома, только бы не смотрѣлъ такъ.

Но Фэнни успокоила и ободрила ее, умоляя пообождать еще немножко, объясняя, сколько горя лежитъ тяжелымъ камнемъ на сердцѣ отца, но ни однимъ жесткимъ словомъ не намекала о ея прошломъ. Не легко было Фэнни справиться съ этимъ дѣломъ, тѣмъ болѣе, что мать выказывала особенную нѣжность къ Кэрри.

— Чѣмъ менѣе она говоритъ и чѣмъ болѣе работаетъ, тѣмъ лучше для нея, говорила Фэнни матери: — и не надо допускать ее пускаться въ разговоры съ отцомъ.

Мистриссъ Брэтль и не пыталась обсуждать этотъ вопросъ съ старшею дочерью, но находила, что совершенно не въ ея власти сдерживать языкъ Кэрри.

Въ эти два мѣсяца старикъ Брэтль не видался ни съ сквайромъ, ни съ викаріемъ. Они оба бывали на мельницѣ, но мельникъ возился наверху съ своею мукою и не удостаивалъ сойти къ нимъ. Со времени возвращенія Кэрри онъ не показывался ни въ Бёльгэмптонѣ, ни даже на дорогѣ, ведущей къ нему. Онъ не имѣлъ никакихъ сношеній съ людьми, кромѣ самыхъ необходимыхъ для своего дѣла, чувствуя себя опозореннымъ не столько паденіемъ дочери, сколько своей поблажкой къ павшей дочери. Вечеромъ онъ сидѣлъ на скамьѣ у дома съ трубкою во рту, но лишь только слышались шаги въ переулкѣ, онъ сейчасъ уходилъ и, перейдя чрезъ мостикъ, возился между колесами или уходилъ въ садъ. О Сэмѣ не было слуховъ. Онъ ушелъ, какъ думали, въ Дёргэмъ, на какой-нибудь угольный заводъ. Онъ не давалъ о себѣ вѣсти ни матери, ни сестрѣ, но никто не сомнѣвался, что онъ явится въ судъ въ концѣ этого мѣсяца, такъ какъ его вызывали быть свидѣтелемъ при разбирательствѣ дѣла двухъ обвиняемыхъ въ убійствѣ Трёмбёля.

Кэрри тоже должна присутствовать, какъ свидѣтельница и, по общему мнѣнію, какъ свидѣтельница, показанія которой будутъ гораздо важнѣе, чѣмъ свидѣтельство ея брата. Дѣйствительно начали думать, что Сэмъ не можетъ дать никакихъ показаній. Если онъ въ сущности не принималъ никакого участія въ этомъ убійствѣ, то нѣтъ вѣроятія, чтобы ему стали сообщать какія-нибудь обстоятельства этого дѣла. Повидимому, онъ былъ въ тѣсныхъ сношеніяхъ съ Экорномъ и чрезъ Экорна познакомился съ Бёрроусомъ и старухою, его матерью, живущею въ Пайкрофтской общинѣ. Онъ былъ въ ихъ обществѣ, когда они въ первый разъ посѣтили Бёльгэмптонъ, и какъ извѣстно, онъ завелъ ихъ въ садъ викарія, къ большому вреду для спины Бёрроуса; но кромѣ этого онъ ничего не могъ сказать объ убійствѣ; таково было общее мнѣніе. Но Кэрри Брэтль, по всей вѣроятности, имѣла гораздо болѣе свѣдѣній, по-крайней-мѣрѣ объ одномъ человѣкѣ. Она призналась сестрѣ, что, удалившись изъ Бёльгэмптона, она согласилась сдѣлаться женою Экорна. Его образъ жизни и его прошлая жизнь мало были ей извѣстны, но онъ былъ молодъ, красивъ, хорошо одѣтъ и обѣщался на ней жениться. Чрезъ него она была принята въ коттэджъ Пайкрофтской общины, и вѣрно то, что онъ былъ у нея утромъ послѣ совершенія убійства. Онъ былъ у нея и далъ ей денегъ — и съ-тѣхъ-поръ, по ея же словамъ, она не видала его и ничего не слыхала о немъ. Она сознавалась сестрѣ, что никогда не любила его, но что это значило для такой погибшей, какъ она, въ сравненіи съ тѣмъ, что онъ хотѣлъ сдѣлать изъ нея честную женщину? Все это повторила Фэнни мистриссъ Фенуикъ. А теперь, когда наступало время суда, какъ должна вести себя Кэрри? Кто приведетъ ее въ судъ? Кто станетъ возлѣ нея, кто поддержитъ ее, кто спасетъ ее отъ паденія въ бездну самоуничиженія и даже самоуничтоженія, что будетъ ея жребіемъ, если некому будетъ поддержать ее своею силою и помощью?

— Будь я на твоемъ мѣстѣ, ни за что не поѣхала бы я въ Салисбури все время, пока будутъ тамъ засѣданія суда, сказала мистриссъ Фэнуикъ мужу.

Викарій вполнѣ понялъ значеніе этихъ словъ; ему не дозволялось подать руку помощи своей прихожанкѣ потому только, что этотъ тупоумный маркизъ распространялъ о немъ гнусныя клеветы, а тутъ еще обморочили его такъ, что онъ простилъ ему! Не смотря на то, онъ признавалъ мудрость словъ своей жены — безмолвно, какъ и слѣдуетъ признавать подобныя вещи. Пришлось ему удовлетвориться попытками найти для Кэрри другое покровительство. Со дня-на-день все надѣялись, что мельникъ умилостивится и согласится принять въ свои объятія бѣдную Кэрри съ обѣщаніемъ опять считать ее своею дочерью. Еслибъ такъ случилось, то старикъ съумѣлъ бы выдержать на себѣ взоры цѣлаго графства и самъ сопровождалъ бы дочь свою въ судъ. Такъ думали викарій и Фэнни. Но вотъ и день суда близокъ, а старикъ Брэтль и не думалъ умилостивляться. Фэнни два-три раза намекнула объ ассизахъ, такъ чтобы онъ слышалъ, но онъ только грозно хмурился, не обращая никакого вниманія на ея намеки.

Когда викарій разстался съ своимъ другомъ Джильморомъ, какъ было разсказано въ предыдущей главѣ, онъ не возвращался домой чрезъ поля, но свернулъ на дорогу, а оттуда въ переулокъ, ведущій къ мельницѣ. Теперь была среда, 15 августа; ровно чрезъ недѣлю Кэрри должна явиться въ Салисбури. Съ каждымъ днемъ она становилась раздражительнѣе. По настоянію викарія, Фэнни написала къ брату Джорджу, съ просьбою сказать, будетъ ли онъ такъ добръ къ бѣдняжкѣ и не возьмется ли свезти ее подъ своимъ покровительствомъ. На это онъ — или вѣрнѣе сказать — его жена написала ей, что посылаютъ въ подарокъ Кэрри билетъ въ двадцать фунтовъ, но имѣя своихъ дѣтей, не могутъ показаться съ нею въ Салисбури по этому случаю.

— Я сама отправлюсь съ нею, сказала Фэнни викарію: — все же это будетъ лучше, чѣмъ никому не быть около нея.

Викарій теперь направлялся къ мельницѣ, чтобъ изъявить Фэнни свое согласіе. Лучшаго онъ ничего не видалъ. Что бы тамъ ни было, но Фэнни выдержитъ все мужественно и не поддастся ложному стыду, помогая своей сестрѣ, какъ подобаетъ настоящей сестрѣ; да она пожалуй скорѣе добьется чего надо, тогда какъ брату могли бы и отказать. Викарій далъ слово женщинамъ побывать на мельницѣ въ началѣ недѣли и теперь спѣшилъ туда, чтобы наставить ихъ, какъ слѣдуетъ имъ дѣйствовать въ Салисбури. Вѣроятно, окажется надобность переночевать тамъ, и онъ надѣялся, что это было можно уладить съ мистриссъ Стигсъ.

Переходя съ поля въ переулокъ, какъ-разъ противъ мельницы, онъ наткнулся на мельника. Теперь былъ первый часъ и онъ прохаживался въ ожиданіи обѣда. Они такъ наткнулись другъ на друга, что не было возможности не заговорить. Въ этомъ случаѣ самъ мельникъ не уклонялся отъ гостя.

— Мистеръ Фенуикъ, сказалъ онъ, подавая руку викарію. — считаю долгомъ сказать вамъ, что много благодаренъ вамъ за все, что вы сдѣлали для этой бѣдняжки.

— Ни слова не говорите объ этомъ, мистеръ Брэтль.

— Но мнѣ непремѣнно надо сказать одно слово. Тутъ есть и денежныя обязательства. По десяти шиллинговъ въ недѣлю платилось за ея содержаніе все время, какъ она жила въ Салисбури.

— И слышать не хочу о деньгахъ!

— Мистеръ Фенуикъ, двадцать фунтовъ стерлинговъ прислано ей въ подарокъ отъ брата Джорджа.

— Очень радъ это слышать.

— Говорятъ, Джорджъ богатый человѣкъ, продолжалъ отецъ: — и можетъ подѣлиться деньгами. Но другими средствами онъ не хочетъ оказать помощи сестрѣ своей. Я буду благодаренъ вамъ, мистеръ Фенуикъ, если вы возьмете то, что вамъ слѣдуетъ, и дадите сдачи ея сестрѣ. Вѣдь деньги, присланныя Джорджемъ, въ рукахъ нашей Фэнни.

Разумѣется, вышелъ споръ за деньги. Фенуикъ увѣрялъ, что ему ничего не должны, а мельникъ доказывалъ, что такъ какъ деньги есть, то всѣ расходы въ Салисбури должны быть уплачены. Наконецъ мельникъ одержалъ побѣду. Фенуикъ далъ слово посмотрѣть въ свою расходную книгу, и сосчитавъ издержки, впослѣдствіи сказать Фэнни сколько всего имъ истрачено. Но въ настоящее время онъ рѣшительно отказался взять билетъ, увѣряя, что у него сдачи нѣтъ и что онъ не беретъ на себя отвѣтственности, чтобы носить въ карманѣ такую значительную сумму. Послѣ этого онъ спросилъ, успѣетъ ли еще до обѣда зайти на мельницу, чтобы сказать слова два-три женщинамъ. Онъ рѣшился не дѣлать уже попытокъ къ примиренію отца съ дочерью и часто говорилъ своей женѣ, что нѣтъ ничего непріятнѣе, какъ постоянное вмѣшательство незванаго совѣтника.

— Я часто чувствую, что становлюсь самъ себѣ противенъ, когда совѣтую имъ дѣлать такъ или иначе, и тогда задаюсь вопросомъ, что я сказалъ бы тому человѣку, который вздумалъ бы придти ко мнѣ съ совѣтами о томъ, какъ мнѣ поступать съ тобою и съ дѣтьми.

И не одинъ разъ разсказывалъ онъ женѣ своей, какъ натурально и разсудительно было выраженіе женскаго гнѣва въ Стартёпѣ, когда онъ вздумалъ давать совѣты: «Люди сами хорошо понимаютъ, что для нихъ лучше и безъ внушеній пастора». Двадцать разъ онъ твердилъ это и самому себѣ и женѣ своей, и говорилъ, что напишетъ эти слова крупными красными буквами надъ каминомъ въ своемъ кабинетѣ. И по этой-то причинѣ онъ положилъ твердое намѣреніе ни слова не говорить старому Брэтлю относительно его дочери. Но самъ мельникъ заговорилъ съ нимъ объ этомъ предметѣ.

— Разумѣется, мистеръ Фенуикъ, можете съ ними повидаться. Отъ этого вреда не выйдетъ обѣду. Но именно васъ я поджидалъ здѣсь, чтобы потолковать съ вами о той бѣднягѣ.

Эти слова онъ произносилъ тихо, почти нерѣшительно, какъ будто дѣлая себѣ насиліе, чтобы говорить о несчастной дочери. Викарій произнесъ согласіе и мельникъ продолжалъ:

— Вѣрно вы знаете, какъ она вернулась на мельницу?

— Разумѣется, знаю и нѣсколько разъ видѣлся съ нею.

— Мистеръ Фенуикъ, не думаю, чтобы нашелся человѣкъ, который не постарался бы узнать, что тутъ дѣлается. Надѣюсь, что вы не могли не знать этого, какъ и всякій другой. Но, мистеръ Фенуикъ, легче было бы мнѣ видѣть ее мертвою у моихъ ногъ — а я ли не любилъ ее такъ много, какъ только отецъ можетъ любить свою дочь; — легче было бы мнѣ видѣть, что ее несутъ ко мнѣ въ домъ неподвижную, бездыханную, чѣмъ знать ее такою, какова она.

Его нерѣшительность замѣнилась силою энергіи и онъ поднялъ руку. Викарій схватилъ эту руку и сжалъ ее въ своей, стараясь придумать слова для успокоенія старика, пока онъ молчалъ. Но трудно было пастору найти слова, которыя въ этомъ случаѣ могли бы успокоить Джэкоба Брэтля. Какая польза проповѣдовать о покаяніи человѣку ни во что не вѣрующему или доказывать, что прощеніе земного отца можетъ доставить грѣшнику вѣчное прощеніе тамъ? Мельникъ не станетъ слушать, что ему ни говори. Онъ былъ преисполненъ только того, что лежало у него на сердцѣ.

— Еслибъ они только знали, сколько заботъ и горя они стоятъ, такъ можетъ быть тогда и одумались бы немножко. Но понятно, что они не могутъ этого понимать, мистеръ Фенуикъ, и право же иногда невольно приходитъ въ голову, что лучше совсѣмъ не имѣть дѣтей.

— Вспомните вашего сына Джорджа, вашу дочь мистриссъ Джэй.

— Какое имъ дѣло до меня? Онъ посылаетъ дѣвушкѣ двадцать фунтовъ стерлинговъ, а я желаю, чтобъ онъ поддержалъ ее. А та другая не позволила даже дѣвушкѣ переступить чрезъ порогъ своего дома. Она и пришла сюда.

— А еслибъ не Фэнни, какое имѣли бы вы утѣшеніе, мистеръ Брэтль?

— Фэнни! Я ничего противъ Фэнни не могу сказать. Кромѣ развѣ того, что не слѣдовало бы ей ночью впускать въ домъ дѣвушку, не сказавъ мнѣ о томъ ни слова.

— Неужели вы хотѣли бы, чтобъ она оставила сестру свою на дворѣ въ холодную, сырую ночь?

— Зачѣмъ она не пришла и не спросила? Все-равно, противъ Фэнни я ничего не могу сказать. Но, мистеръ Фэнуикъ, если у васъ когда-нибудь подагра въ одной ногѣ, то вамъ все-равно будетъ знать, что въ другой ногѣ ее нѣтъ. Страданіе одной больной ноги будетъ мучить васъ такъ, что вы совсѣмъ забудете объ остальномъ тѣлѣ. Вотъ такъ и со мною. Это я знаю.

— Что могу я вамъ на это сказать, мистеръ Брэтль? Я искренно сочувствую вамъ. Искренно — искренно.

— Я и не сомнѣваюсь въ томъ, мистеръ Фэнуикъ. И всѣ они тамъ сочувствуютъ мнѣ. И всѣ они знаютъ, какъ я разбитъ, изломанъ и истерзанъ, словно побывалъ подъ мельничнымъ колесомъ. Во всемъ Бёльгэмптонѣ не найдется человѣка, которому не было бы извѣстно, что Джэкобъ Брэтль истерзанъ поступками своей дочери, которая…

— Замолчите, мистеръ Брэтль, вы не должны такъ говорить. Она не такова, по-крайней мѣрѣ теперь она не такова. Развѣ вы не знаете, что отъ грѣха можно уклониться и покинуть его какъ и добродѣтель?

— Во всякомъ случаѣ не легко отдѣлаться и уклониться отъ позора. На сколько я понимаю, дѣвушку еще можно исправить и оправдать, но для отца нѣтъ оправданія. Вотъ она здѣсь, мистеръ Фенуикъ, здѣсь. Бываютъ обстоятельства, которыя тяжело ложатся на насъ; но когда они приходятъ, нельзя ихъ прогнать только потому, что тяжело ихъ выносить. Я выстрадалъ порядкомъ, но хотѣлъ бы запретить всему Бёльгэмптону говорить, что это истерзало меня — но я истерзанъ. Еслибъ у меня въ домѣ не оставалось краюхи хлѣба, еслибъ на моихъ плечахъ не было порядочнаго платья, я прямо смотрѣлъ бы имъ всѣмъ въ глаза, какъ всегда. Но теперь я никому не могу прямо смотрѣть въ глаза, а на счетъ другихъ молодыхъ дѣвушекъ, такъ я и подпустить близко къ себѣ не могу — никакъ не могу. Онѣ напоминаютъ мнѣ мою дочь.

Фенуикъ отвернулся спиною отъ мельника, для того, чтобъ дать ему поплакать, не показывая своихъ слезъ.

— Я все думаю о ней, мистеръ Фенуикъ — и день и ночь все о ней. И когда мельница въ ходу — все-равно. Словно въ цѣломъ мірѣ нѣтъ ничего другого, о чемъ бы я могъ позаботиться. Всю жизнь свою, мистеръ Фенуикъ, я былъ мужчиной, а теперь пересталъ имъ быть.

Никогда еще нашъ другъ викарій не чувствовалъ такъ сильно свое безсиліе утѣшать горе словами. Ничего тутъ не было, на что бы можно опереться. Можно было бы сказать, что кромѣ этого міра есть вѣчныя радости не только для него, но и для его дочери, радости, которыя недоступны никакому позору. Но есть непреклонная сила въ невѣріи этого стараго язычника, сила, которая не поддается никакимъ заклинаніямъ. То, что онъ видѣлъ, зналъ и чувствовалъ, тому онъ вѣрилъ; ничему другому онъ не хотѣлъ вѣрить. Вотъ ему извѣстно теперь, что онъ израненъ, истерзанъ и несчастливъ, и причина ему понятна. Онъ зналъ, что слѣдуетъ нести свое несчастье до конца, и старался въ борьбѣ съ собою расширить свою спину для тяжелаго бремени. Но даже желаніе, столь естественное каждому человѣку, желаніе облегчить себя, не могло поколебать его невѣрія. Какъ онъ не хотѣлъ вѣровать, когда все было вокругъ него благополучно и когда не было необходимости утѣшать себя надеждою на будущее, такъ и теперь онъ не хотѣлъ вѣровать, когда была такая существенная необходимость въ утѣшеніи.

Въ заключеніе всего вышло, что мельникъ самъ намѣревался везти свою дочь въ Салисбури, и желалъ обсудить это дѣло съ другомъ своей семьи. Конечно, викарій весьма одобрялъ его намѣреніе, даже слишкомъ много, потому что мельникъ вдругъ возразилъ ему, что онъ отнюдь не увѣренъ, что поступаетъ справедливо. Когда же викарій сталъ просить его быть помилостивѣе къ дочери, старикъ опять напалъ на него.

— А зачѣмъ она-то не была ко мнѣ милостива? Я ненавижу такую милость, мистеръ Фенуикъ. Во всякомъ случаѣ я и съ нею буду честно поступать.

Но прежде чѣмъ викарій ушелъ, старикъ смягчился и сказалъ:

— Я ничего такого не сдѣлаю, чтобъ растревожить ее, мистеръ Фенуикъ; — какъ она ни худа, а все же она моя плоть и кровь.

Услышавъ это, Фенуикъ не считалъ уже нужнымъ идти на мельницу и повернулъ домой, не повидавшись съ мистриссъ Брэтль и ея дочерьми. Самъ мельникъ долженъ объяснить имъ свое намѣреніе, а викарій чувствовалъ, что если теперь увидитъ ихъ, то не въ силахъ будетъ скрыть отъ нихъ эту тайну.

Глава LXIV.
ЕСЛИБЪ Я БЫЛА ВАШЕЮ СЕСТРОЮ!

Въ послѣднихъ словахъ къ своему другу Джильморъ выразилъ свое твердое намѣреніе не принимать чрезъ него порученіе, данное ему Мэри, какъ послѣднее заявленіе ея воли. Онъ хотѣлъ видѣть Мэри Лаутеръ глазъ-на-глазъ, чтобы вынудить у ней сознаніе своего вѣроломства; она должна или сознаться, или отречься. Въ этомъ-то она навѣрное не откажетъ ему. Конечно, Фенуикъ на это сказалъ, что пока она у него въ домѣ, надо предоставить ей свободу принимать кого она хочетъ. Джильморъ не найдетъ помощи въ пасторатѣ, еслибъ вздумалъ принуждать ее. Но сквайръ былъ увѣренъ, что въ свиданіи ему не будетъ отказа. Даже невозможно, чтобы послѣ того, что между ними произошло, Мэри Лаутеръ захотѣла бы отказать ему. Расхаживая по своимъ полямъ и все раздумывая объ одномъ и томъ же, онъ почувствовалъ нѣкоторую надежду, что не смотря ни на что она все-таки будетъ его женою. Не умалялась его любовь къ ней, или скорѣе его желаніе назвать се своею собственностью и видѣть ее своею женою. Но это желаніе приняло другую форму, изъ которой вся свойственная ему нѣжность была вытѣснена тѣмъ обращеніемъ, которому его подвергали. Теперь не любовь уже, а честь его требовала удовлетворенія. Всѣ хорошо его знавшіе понимали, что онъ всю душу свою вложилъ въ надежду на эту свадьбу, и ему было необходимо всѣмъ показать, что онъ не обманулся. Поведеніе Мэри съ перваго дня, когда она дала ему слово, было такого рода, что очень естественно уничтожало нѣжность, изгоняло всякое желаніе ухаживать за невѣстой, чему онъ такъ охотно бы покорился, какъ и всякій другой женихъ. Она насказала ему очень ясно, что согласна выдти за него, только безъ любви къ нему, и онъ согласился взять ее даже на этихъ условіяхъ. Но такъ поступая, онъ безсознательно льстилъ себя надеждою, что ея дѣла будутъ лучше словъ; что покоряясь ему какъ невѣста, она мало-по-малу будетъ дѣлаться нѣжною и любящею женою въ его рукахъ. Но вышло, что на дѣлѣ было больше жестокости, чѣмъ даже на словахъ. Она давала ему понять, что его присутствіе — не радость для нея, что ихъ помолвка — бремя, которое она наложила на свои плечи, и собственно потому, что романъ ея жизни увялъ не расцвѣтая въ отношеніи любимаго ею человѣка. Но онъ все упорствовалъ на своемъ. Онъ всѣмъ сердцемъ ухватился за мысль жениться на этой дѣвушкѣ, и непремѣнно жениться на ней, если только какимъ-нибудь случаемъ эта возможность будетъ въ его рукахъ. Мистриссъ Фенуикъ, имѣвшая на него вліяніе по своему уму и любви къ нему, не одинъ разъ повторяла ему, что такая дѣвушка, какъ Мэри Лаутеръ, будетъ любить мужа, если мужъ будетъ любить ее и станетъ обращаться съ нею нѣжно.

— Кажется, я могу поручиться за себя, однажды сказалъ на то Джильморъ, и другъ совершенно повѣрилъ ему.

Довѣряя такимъ удостовѣреніямъ, Джильморъ упорствовалъ на-своемъ; онъ упорствовалъ даже и тогда, какъ довѣріе его къ этимъ увѣреніямъ ослабѣвало при жестокости этой дѣвушки. Все казалось бы ему лучше, только бы не разрывать союза, на который такъ долго возлагались всѣ его надежды на счастье. Она дала ему слово быть его женою, и съ этимъ словомъ онъ могъ передѣлывать свои сады, украшать домъ, исполнять свои гражданскія обязанности удовлетворительно. У него была по-крайней-мѣрѣ цѣль жизни. Мало-по-малу въ душѣ его возрастало опасеніе, что она все еще думаетъ, какъ бы ускользнуть отъ него, и онъ поклялся въ душѣ — безъ всякой нѣжности — что этому не бывать. Пускай только она будетъ его женою, и тогда будутъ ей оказаны и почетъ, и нѣжнѣйшая любовь, только бы принимала; но теперь она не должна его съ ума сводить. А тутъ какъ разъ подвернулся викарій съ своимъ порученіемъ сказать ему просто, что свадьбы не бывать.

Разумѣется, онъ непремѣнно увидится съ нею, и даже немедленно. Не успѣлъ уйдти Фенуикъ, какъ Джильморъ поспѣшно бросился въ домъ и всѣмъ рабочимъ приказано было опять приняться за работу. Это случилось въ среду и они должны во всякомъ случаѣ продолжать свою работу до субботы. Онъ отчетливо объяснялъ это Эмброзу, своему садовнику и управляющему домомъ.

— Можетъ быть, докончилъ онъ: — я и перемѣню еще свое мнѣніе, но такъ какъ это находится еще подъ сомнѣніемъ, то пускай работаютъ до субботы. Разумѣется, всѣмъ было извѣстно, почему поступки сквайра такъ походили на поступки сумасшедшаго.

Въ тотъ же вечеръ онъ послалъ къ Мэри записку:

"Дорогая Мэри,

"Я видѣлъ Фенуика и, разумѣется, долженъ видѣть васъ. Не назначите ли вы часъ, когда можно видѣть васъ завтра утромъ?

"Вашъ Г. Д."

Прочитавъ эту записку на лужайкѣ, гдѣ они сидѣли послѣ обѣда, Мэри ни на минуту не колебалась. По возвращеніи изъ Бирючинъ Фенуикъ и жена его почти не говорили съ нею. Они не желали выказать ей свое неудовольствіе, но не находили возможности и разговаривать.

— Сказали ли вы ему? спросила Мэри.

— Да, сказалъ, отвѣчалъ викарій.

Тѣмъ и кончилось въ это утро. Мэри намекнула Джэнетъ, что считаетъ за лучшее уѣхать изъ Бёльгэмптона.

— Не теперь еще, милая моя, возразила Джэнетъ, и Мэри побоялась настаивать на своемъ намѣреніи.

— Не назначить ли въ одиннадцать часовъ? спросила она передавая записку Джильмора въ руки мистриссъ Фенуикъ.

Какъ мистриссъ Фенуикъ, такъ и викарій, изъявили согласіе; тогда она пошла написать отвѣтъ.

«Въ одиннадцать часовъ я буду ждать въ пасторатѣ. — М. Л.»

Дорого бы она дала, чтобъ избавиться отъ этого посѣщенія, но не видѣла этой возможности.

На другой день послѣ завтрака мистеръ Фенуикъ ушелъ изъ дома.

— Съ меня довольно и того, что было, сказалъ онъ женѣ: — я не желаю мѣшать имъ.

Мистриссъ Фенуикъ была при своей подругѣ до-тѣхъ-поръ, пока позвонили у параднаго подъѣзда. Теперь чрезъ лужайку не проходили.

— Милая Джэнетъ, говорила Мэри: — какъ бы я желала никогда не пріѣзжать къ вамъ и не надѣлать вамъ столько несчастныхъ хлопотъ въ пасторатѣ!

Мистриссъ Фенуикъ чувствовала, что большая часть всего этого несчастья произошла отъ ея настояніи въ пользу друга ея мужа, и потому считала необходимымъ выражать Мэри нѣкоторое сочувствіе по этому случаю.

— Пожалуйста не подумайте, чтобы мы сердились на васъ, сказала она, обнимая Мэри.

— Умоляю васъ, не сердитесь на меня.

— И съ нашей стороны много вины. Намъ не слѣдовало бы вмѣшиваться, не слѣдовало бы настаивать. Повѣрьте мнѣ, душа моя, мы думали, что такъ лучше будетъ.

— А я думала, что поступаю какъ слѣдуетъ; но, Джэнетъ, какъ трудно поступать какъ слѣдуетъ!

Когда раздался звонокъ у подъѣзда, мистриссъ Фенуикъ вышла въ залу и, встрѣтивъ Джильмора, сказала ему, что Мэри въ гостиной. Она горячо пожала ему руку, а онъ, прямо посмотрѣвъ ей въ глаза, но ни слова не сказавъ, прошелъ въ гостиную. Мэри стояла посрединѣ комнаты между окномъ и дверью. Когда раздался звонокъ, она положила руку на сердце и такъ осталась, пока онъ не вошелъ. Тогда рука ея опустилась и она стояла безпомощно, обративъ лицо къ нему. Скорыми шагами онъ подошелъ и взялъ ее за руку.

— Мэри, сказалъ онъ: — я не вѣрю извѣстію, которое вы поручили сообщить мнѣ. Не вѣрю и не хочу вѣрить. Нѣтъ на то моего согласія. Объ этомъ и рѣчи не можетъ быть — не бывать этому, надо отдумать, и ни слова болѣе о томъ!

— Невозможно, мистеръ Джильморъ.

— Какъ невозможно? А я говорю, что должно. Вы не можете отречься, Мэри, что были помолвлены со мною, дали слово быть моею женою. Развѣ помолвка ничего не значитъ? Развѣ данное слово ничтожно только потому, что не было еще свадьбы? Этакъ пожалуй и послѣ свадьбы, сдѣлавшись моею женою, вы пришли и сказали бы мнѣ, что бросаете меня.

— Но я не жена ваша.

— Что-жъ это значитъ? Не былъ ли я терпѣливъ въ отношеніи васъ? Развѣ я былъ грубъ или жестокъ къ вамъ? Слышали ли вы что-нибудь такое, что служило бы къ моему безчестью?

Она покачала головою съ горячностью.

— Такъ что-же это значитъ? Понимаете ли вы, что намѣреваетесь погубить меня? что вы пускаете меня по волѣ вѣтровъ по волнамъ житейскаго моря безъ цѣли и надежды? Что я сдѣлалъ, чтобы заслужить такую жестокость?

Онъ заступался за себя очень краснорѣчиво, краснорѣчивѣе, чѣмъ когда-нибудь прежде; онъ все еще держалъ ея руку, не съ пожатіемъ любви, но съ силою, доказывавшею всю его волю по выпустить ее изъ своей власти. Онъ смотрѣлъ ей прямо въ лицо, а она безъ страха выдерживала его взглядъ. Не смотря на то, она дорого бы дала, чтобы быть гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ и быть избавленною отъ необходимости отвѣчать ему. Цѣлое утро она укрѣпляла себя доказательствами, что ни въ какомъ случаѣ не должна уступать, права ли она или нѣтъ, и твердо убѣдилась въ томъ, что она должна быть права, для того, чтобы спасти себя отъ столь ненавистнаго ей супружества.

— Отъ меня вы заслужили только все доброе, отвѣчала она.

— А вы развѣ добро мнѣ дѣлаете?

— Разумѣется, и лучшаго я не могу вамъ сдѣлать.

— Зачѣмъ же это теперь случилось? Что же такое вышло, что такъ измѣнило васъ?

Она высвободила свою руку изъ его рукъ и подумала прежде чѣмъ рѣшилась отвѣчать. Необходимо разсказать ему всѣ извѣстія, заключавшіяся въ письмѣ кузена Уальтера; но такъ разсказать, чтобъ онъ вполнѣ понялъ ихъ и понялъ всю силу ихъ значенія для нея; она должна напомнить ему, съ какимъ условіемъ она приняла его предложеніе. но какъ выговорить слова, которыя должны напомнить ему низость, съ которою онъ принялъ ее даже при такомъ условіи?

— У меня сердце было разбито, когда я пріѣхала сюда, сказала Мэри.

— Такъ поэтому вы хотите и мнѣ разбить сердце?

— Мистеръ Джильморъ, пощадите меня. Вспомните сами, что я говорила вамъ тогда. Всею душою я любила кузена Уальтера. Я не скрыла отъ васъ этого. Я умоляла васъ оставить меня по этой причинѣ; говорила вамъ, что сердце мое не измѣнится. Говоря это, я думала, что это оттолкнетъ васъ,

— Изъ этого выходитъ, что я наказанъ за свою вѣрность къ вамъ?

— Я не стану защищать себя въ томъ, зачѣмъ наконецъ согласилась принять ваше предложеніе. Но вы должны вспомнить, что вмѣстѣ тѣмъ я предупредила васъ, что пойду за него и теперь, если онъ будетъ имѣть возможность взять меня.

— И вы опять вернетесь къ нему?

— Если только онъ захочетъ взять меня.

— И вы можете стоять и смотрѣть прямо мнѣ въ глаза, и еще разсказывать мнѣ самому, какъ вы вѣроломны! Вы сами сознаетесь, что можете вертѣться какъ флюгарка? Сегодня принадлежать ему, завтра мнѣ, а послѣзавтра опять ему! И вы можете сознаваться, что сперва отдаетесь одному, потомъ другому и такъ далѣе, какъ придется, по минутной прихоти? Ни за что ни объ одной женщинѣ на свѣтѣ я не повѣрилъ бы этому. Но теперь, когда вы сами разсказываете такія вещи, я начинаю думать что ьсю жизнь ошибался въ мнѣніи о женскомъ характерѣ.

Наступила минута, когда ей слѣдовало высказаться, и теперь казалось гораздо легче высказать все послѣ того, какъ онъ позволилъ себѣ излить свой гнѣвъ на нее. Онъ выразилъ болѣе чѣмъ гнѣвъ: онъ осмѣлился осыпать ее словами укоризны и презрѣнія. Вой бури вызвалъ въ ней мужество.

— Вы несправедливы ко мнѣ, мистеръ Джильморъ — несправедливы и жестоки. Вы сами сознаетесь въ душѣ, что я не перемѣнилась.

— Не были ли вы помолвлены со мною?

— Была — но какимъ образомъ? Солгала ли я предъ вами? Скрыла ли что отъ васъ? Когда я принимала ваше предложеніе, не объяснила ли я вамъ подробно, какъ и почему это произошло — противъ моего желанія, наперекоръ разсудку? Въ то время мнѣ было все-равно, что бы со мною ни случилось. Теперь же мнѣ не все-равно. Я очень забочусь о томъ, что должно случиться.

— И вы думаете, что это справедливо въ отношеніи меня?

— Если вы хотите осыпать меня обвиненіями, такъ зачѣмъ же требовали моего согласія тогда, какъ я говорила вамъ, что не васъ я люблю? Но повѣрьте, я не сказала бы вамъ ни слова непріятнаго, еслибъ вы согласились пощадить меня. Мы оба были виноваты, но виноватый не долженъ теперь оправдывать себя. Не слѣдовало бы вамъ такъ настойчиво уговаривать меня быть вашею женою, когда я сказала уже вамъ, что сердце мое преисполнено любви къ другому. Потомъ, когда я уступила вашему желанію и согласилась быть вашею женою, я стала бороться съ собою, стараясь побѣдить свое чувство къ другому, какъ величайшій грѣхъ. Теперь я радуюсь этому чувству, какъ величайшему счастью своей жизни. Еслибъ я была вашею сестрою, что вы посовѣтывали бы мнѣ дѣлать?

Одну минуту стоялъ онъ молча, потомъ отвѣтилъ и при этомъ лобъ его покрылся розовымъ оттѣнкомъ.

— Еслибъ вы были моею сестрою, то въ ушахъ моихъ звучало бы позоромъ, когда бы въ моемъ присутствіи произносили ваше имя.

Тутъ ужъ вся кровь бросилась ей въ лицо, заливая румянцемъ и лобъ, и всю наружность; огонь засверкалъ въ ея глазахъ, губы ея открылись и даже ноздри задрожали отъ ярости. Она прямо посмотрѣла ему въ глаза, затѣмъ молча отвернулась и ни слова не сказавъ ушла; но взявшись за ручку двери, она опять повернулась къ нему и сказала:

— Мистеръ Джильморъ, послѣ этого я никогда не пожелаю съ вами говорить.

Дверь отворилась и опять затворилась за нею, прежде чѣмъ одно слово сорвалось съ его языка

Онъ понялъ, что оскорбилъ ее. Онъ понялъ, что, произнеся такія грубыя слова предъ женщиною, мужчина врядъ ли при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ можетъ оправдаться. Но въ сущности онъ не имѣлъ намѣренія оскорблять ее, когда отправлялся въ пасторатъ. На сколько планъ могъ созрѣть въ его головѣ, онъ намѣревался принудить ее опять дать согласіе пойти за него, доказавъ ей, какъ будетъ ужасна ея несправедливость и жестоко ея вѣроломство, если она будетъ упорствовать въ своемъ желаніи бросить его. Но онъ довольно зналъ ея характеръ и могъ догадываться, что всякое слово, оскорбляющее ея женское достоинство, будетъ преступленіемъ, которое она никогда не проститъ. Но его ярость одержала верхъ надъ разсудкомъ и при вопросѣ о сестрѣ онъ придрался къ удобному случаю, чтобы поразить ее со всей силою. Она почувствовала ударъ и рѣшила, что другого никогда не встрѣтитъ.

Онъ покинутъ и долженъ удалиться. Думая, не придетъ ли мистриссъ Фенуикъ или викарій, онъ еще подождалъ, но никто не приходилъ. Балконъ изъ гостиной былъ отворенъ и Джильморъ могъ потихоньку уйти чрезъ садъ. Онъ хотѣлъ-было уйти, но въ эту минуту взоръ его упалъ на письменныя принадлежности на боковомъ столѣ; онъ сѣлъ и написалъ записку мистриссъ Фенуикъ.

«Скажите Мэри, что для меня дѣло шло о жизни или смерти и потому я долженъ былъ прямо объясниться. Скажите ей, что если она будетъ моею женою, то я вполнѣ убѣжденъ, что мнѣ никогда не придется краснѣть ни за ея поступки — ни за ея слова, ни за ея мысли. — Г. Д.»

Послѣ этого онъ вышелъ на лужайку и возвратился домой по тропинкѣ, ведущей за церковный дворъ.

Онъ удалился изъ пастората, сдѣлавъ еще разъ предложеніе какъ бы при послѣднемъ издыханіи. По дорогою онъ увѣщевалъ себя, что на этотъ разъ невозможно, чтобъ она приняла его предложеніе. Теперь погибла всякая надежда и ему надо примириться съ своею судьбою. И прежде того онъ былъ довольно несчастливъ, когда никакая надежда не поддерживала его, когда отвѣты любимой дѣвушки всегда были наперекоръ ему, когда никому нельзя было говорить, что она его невѣста. Даже и тогда гнетущее чувство разочарованія и неудачи — тамъ, гдѣ онъ жаждалъ только успѣха — было для него слишкомъ тяжелымъ испытаніемъ, чтобы вынести его безъ разстройства наружнаго спокойствія его жизни. Даже и тогда онъ не могъ такъ жить, чтобы люди не знали, какія печали тревожатъ его. Когда онъ отправлялся въ Лорингъ, странствуя съ погибшею надеждою по сосѣдству любимой дѣвушки, такъ и тогда онъ замѣчалъ, что у него недостаетъ силы сдерживать себя въ несчастьи. Но если и тогда его печаль была такая жестокая, что же сказать теперь? Всему свѣту въ окружности было сказано, что наконецъ онъ пріобрѣлъ себѣ невѣсту и подобно всѣмъ, счастливымъ женихамъ, онъ спѣшилъ убирать свой домъ, дѣлать всѣ приготовленія для принятія невѣсты. Нечего сомнѣваться, что въ каждое дѣйствіе своей жизни онъ примѣшивалъ ея желанія, ея вкусы, свои мысли о ней. Онъ готовилъ для нея брилліанты, убиралъ комнаты, украшалъ садъ. Онъ сохранялъ простоту въ своихъ привычкахъ и не охотникъ расточать свои средства, но теперь въ эту единственную минуту жизни, когда все дѣлалось для утѣхи той, которая должна быть спутницею его жизни, онъ выбросилъ за окно всякое благоразуміе. По правдѣ сказать, его радость омрачилась ея равнодушіемъ, холодностью и даже ея самоотверженіемъ, но онъ продолжалъ убаюкивать себя мыслью, что все пойдетъ хорошо, когда она, будетъ его женою. А вотъ теперь она прямо ему сказала, что никогда не будетъ съ нимъ говорить — и теперь онъ повѣрилъ ей.

Онъ пришелъ домой въ свою спальную и сѣлъ, чтобъ подумать обо всемъ. И когда онъ думалъ, до него долетали звуки голосовъ и стукъ инструментовъ рабочаго народа; онъ зналъ, что все это дѣлается для него, но онъ никогда этимъ не будетъ пользоваться. Цѣлые часы просидѣлъ онъ здѣсь неподвижно. Потомъ онъ всталъ, отдалъ приказаніе своему управляющему уложить вещи въ чемоданъ, а груму подать гигъ къ подъѣзду. Онъ уѣзжаетъ, сказалъ онъ и приказалъ пересылать ему письма въ его клубъ въ Лондонѣ. Въ этотъ же день онъ уѣхалъ въ Салисбури, чтобы въ тотъ же вечеръ захватить почтовый поѣздъ. Эту ночь онъ ночевалъ въ гостинницѣ въ Лондонѣ.

Глава LXV.
МЭРИ ЛАУТЕРЪ УѢЗЖАЕТЪ ИЗЪ БЁЛЬГЭМПTOHА.

Былъ второй часъ на исходѣ; въ столовой дѣтямъ уже подали обѣдъ, а еще никто не видалъ Мэри Лаутеръ послѣ отъ ѣзда сквайра. Оставивъ Джильмора, она ушла въ свою комнату и ее не тревожили. Когда дѣти сѣли за столъ, Фенуикъ вернулся и жена передала ему записку, оставленную ей Джильморомъ.

— Что между ними было? спросилъ онъ шепотомъ.

Жена покачала головой.

— Я ее не видала, отвѣтила она: — но онъ собирается высказать правду и сдѣлаетъ это съ горечью, я полагаю.

— Онъ можетъ быть рѣзокъ, если доведенъ до крайности, замѣтилъ викарій. — Его терпѣніе сильно было испытано, прибавилъ онъ немного спустя.

Какъ только дѣти кончили свой обѣдъ, мистриссъ Фенуикъ пошла къ Мэри съ запискою сквайра въ рукѣ. Она постучала и тотчасъ вошла на зовъ. Мэри сидѣла за своимъ письменнымъ столомъ.

— Вы развѣ не придете завтракать, Мэри?

— Приду, если должна. Но нельзя ли мнѣ дать чашку чая сюда наверхъ?

— Можно все, что вы пожелаете, здѣсь или гдѣ бы то ни было, въ предѣлахъ пастората. Что онъ вамъ сказалъ сегодня?

— Не къ чему вамъ это повторять, Джэнетъ.

— Такъ вы не сдались на его просьбы?

— Конечно, нѣтъ. Милая Джэнетъ, прошу васъ смотрѣть какъ на дѣло рѣшеное, что я не сдамся на нихъ никогда, увѣряю васъ. Онъ самъ долженъ былъ въ томъ удостовѣриться.

— Вотъ записка, написанная, я полагаю, послѣ того, какъ вы ушли.

Мэри взяла ее и прочла.

— Онъ не убѣжденъ, какъ видите, продолжала мистриссъ Фенуикъ. — Онъ ко мнѣ пишетъ; кажется, я должна ему отвѣтить.

— Ему конечно не придется краснѣть за меня какъ за свою жену, возразила Мэри.

Однако она не хотѣла повторить пріятельницѣ жестокія слова, которыя онъ ей сказалъ. Она вполнѣ поняла намекъ въ запискѣ Джильмора, но пояснить его не желала. Обдумывая все наединѣ, она рѣшила, что не повторитъ никому на свѣтѣ жестокія слова ея поклонника. Онъ, безъ сомнѣнія, былъ вызванъ на это. Весь его гнѣвъ и все страданіе происходили отъ постоянства его любви къ ней, съ которымъ едва что-либо могло сравниться, но превзойти не могло ничто, судя по тому, что она читала о мужчинахъ. Онъ соглашался жениться на ней при условіяхъ самыхъ унизительныхъ для него, и получилъ въ отвѣтъ, что даже при этихъ условіяхъ онъ руки ея не получитъ. Она была обязана простить ему всякое оскорбленіе. Онъ сказалъ въ сердцахъ слова, которыя ей казались не только жестоки, но еще невеликодушны. Она ему объявила, что не хочетъ съ нимъ говорить никогда болѣе и отъ этого не отступить. Но простить ему она готова. Какъ бы онъ ее ни оскорблялъ, она должна ему прощать. И она проститъ, а въ доказательство не скажетъ ни слова своимъ друзьямъ о его оскорбленіи.

— Ему, конечно, не придется краснѣть за меня какъ за свою жену, сказала она, возвращая записку мистриссъ Фенуикъ.

— Вы тѣмъ хотите сказать, что никогда его женою не будете?

— Конечно.

— Развѣ вы съ нимъ поссорились, Мэри?

— Не знаю, какъ мнѣ на это отвѣтить. Будетъ лучше, если мы болѣе не встрѣтимся. Наше свиданіе не можетъ быть пріятно ни для меня, ни для него. Я не желаю, чтобы онъ думалъ, что между нами была ссора.

— Никогда мужчина не оказывалъ женщинѣ болѣе чести, чѣмъ онъ вамъ.

— Милая Джэнетъ, оставимъ это, прошу васъ. Повѣрьте мнѣ, когда я говорю, что это пользы не принесетъ. Я пишу теткѣ, чтобы увѣдомить ее о моемъ возвращеніи. Какой день мнѣ назначить?

— Вы писали къ вашему кузену?

— Нѣтъ, къ нему не писала. Я не была въ состояніи все вынести такъ легко, милая Джэнетъ.

— Я полагаю, что теперь вамъ лучше уѣхать.

— Да, уѣхать я должна. Оставаясь здѣсь, я для него буду ножомъ въ.ранѣ.

— Онъ здѣсь не останется, Мэри.

— Ему предоставлена будетъ свобода выбора, на сколько это зависитъ отъ меня. Вы должны немедля дать ему знать, что я уѣзжаю. Кажется, я назначу для моего отъѣзда субботу, то-есть послѣ завтра. Едвали я успѣю собраться къ завтрему.

— Конечно, нѣтъ. Зачѣмъ же торопиться?

— Торопиться я должна, чтобы его избавить отъ себя. Да вотъ еще, Джэнетъ, потрудитесь возвратить ему эти вещи. Всѣ тутъ — и рубиновый уборъ, и все остальное. Ахъ, Боже мой! онъ меня тронулъ въ тотъ день.

— Онъ всегда поступалъ какъ истый джентльмэнъ.

— Я цѣнила не глупые камни; вы знаете, какъ я равнодушна къ подобнымъ вещамъ. Но тутъ было нѣкотораго рода довѣріе — желаніе показать, что все будетъ мое — которое могло заставить меня полюбить его… еслибъ это было возможно.

— Я отдала бы одну руку, чтобы вы никогда не встрѣчались съ своимъ кузеномъ.

— А я готова пожертвовать рукою за то, что его узнала, возразила Мэри, протянувъ правую руку. — Да, что я говорю, я отдамъ обѣ, отдамъ все за то, что когда я увидала его, онъ для меня то, что есть. Но вотъ что, Джэнетъ: когда вы тому будете возвращать его вещи, скажите ему доброе слово отъ меня. Я дорого ему стоила, я опасаюсь.

— Онъ объ этомъ думать не станетъ. Онъ охотно вамъ отдастъ до послѣдней десятины своей земли, если вы потребуете.

— Въ томъ-то и бѣда, что не требую. И всѣ эти уборы были передѣланы только для меня. Я раскаиваюсь, что надѣлала ему этихъ хлопотъ. Теперь мнѣ остается лишь одно — просить васъ высказать мое сожалѣніе и возвратить ему его вещи.

— Чтобы онъ ихъ швырнулъ въ окно. Нѣтъ, я ихъ теперь ему не отдамъ. Я просто ему сообщу, что онѣ у меня, а Фрэнкъ отдастъ ихъ на сохраненіе въ банкъ. Итакъ… мнѣ, лучше сойти внизъ и написать къ нему два слова.

— А я назначу тёткѣ субботу, сказала Мэри.

Мистриссъ Фенуикъ сѣла къ своему писменному столу и написала къ пріятелю:

"Любезный Гэрри,

"Я увѣрена, что все напрасно. Зная ваше неизмѣнное постоянство, я бы такъ не говорила, не будь я совершенно увѣрена. Она уѣзжаетъ въ Лорингъ въ субботу. Не лучше ли бы вамъ погостить у насъ нѣкоторое время, когда она уѣдетъ? Въ обществѣ Фрэнка вы менѣе будете предоставлены самому себѣ и вашей грусти.

"Всегда вамъ преданная.

"ДЖЭНЕТЪ ФЕНУИКЪ".

«Она оставляетъ у меня ваши драгоцѣнные уборы. Я только упоминаю объ этомъ для вашего свѣдѣнія, не для того, чтобы васъ ими утруждать теперь.»

Потомъ она приписала второй постскриптумъ:

«Она глубоко сожалѣетъ о томъ, что вы перенесли изъ-за нея, и проситъ, чтобы вы ее простили.»

Итакъ было рѣшено, что Мэри Лаутеръ уѣдетъ изъ Бёльгэмптона и вернется въ Лорингъ, чтобы удалиться отъ своего поклонника. Въ письмѣ къ тёткѣ она нашла лучшимъ не упоминать о Уальтерѣ Мэррэблѣ. Она еще не писала къ своему кузену, отложивъ это до слѣдующаго дня. Еслибъ было возможно, она отложила бы это дѣло на срокъ болѣе продолжительный, но она считала себя обязанной дать ему отвѣтъ прежде чѣмъ онъ уѣдетъ изъ Дёнрипля. Она предпочла бы уѣхать въ Лорингъ, чтобы много миль ее отдѣляло отъ Бёльгэмптона, прежде чѣмъ она напишетъ письмо, исполненное радости. Ей было бы пріятно отложить на время всякій помыслъ о будущемъ счастьи, зная, что оно отъ нея не уйдетъ и должно подъ конецъ настать. Но откладывать она не могла. Письмо кузена ей жгло карманъ. Ей уже казалось, что она дурно поступаетъ съ нимъ, не посылая на его письмо отвѣтъ, который его осчастливитъ. Она не въ силахъ была къ нему писать, пока вполнѣ не уяснится другое дѣло, а между тѣмъ всякое промедленіе было измѣною ему, потому — какъ она неоднократно повторяла себѣ — что отвѣтить она могла только одно.

Теперь однако все было устроено. Въ субботу утромъ она выѣдетъ въ Лорингъ, а письмо свое напишетъ въ пятницу, чтобы оно поспѣло на почту въ этотъ день. Уальтеръ еще будетъ въ Дёнриплѣ воскресенье, а въ воскресенье утромъ должно прійти ея письмо. Она вытвердила ходъ почты между Бёльгэмптономъ и будущимъ мѣстомъ пребыванія ея возлюбленнаго и съ точностью могла разсчесть, въ какой именно часъ ея письмо будетъ въ его рукахъ.

Въ этотъ день она съ трудомъ сохраняла свое обычное спокойное обращеніе, когда сошлась съ викаріемъ предъ обѣдомъ. Про Джильмора не было сказано ни слова. Фенуикъ отчасти сознавалъ, что онъ и его жена въ нѣкоторой степени отвѣтственны въ случившемся несчастья, и рѣшилъ, что Мэри даровано будетъ прощеніе — по-крайней-мѣрѣ имъ. По совѣщаніи съ женою между ними было рѣшено, что имя сквайра никогда болѣе не будетъ упомянуто въ присутствіи Мэри, если этого не потребуетъ необходимость. Попытка была сдѣлана и повела къ окончательной неудачѣ; тѣмъ дѣло и должно быть кончено. На другое утро онъ услыхалъ, что Джильморъ уѣхалъ въ Лондонъ, и тотчасъ отправился въ Бирючины узнать что возможно отъ слугъ. Никто не зналъ болѣе того, что письма къ нему должны пересылать въ клубъ. Рабочіе еще кишѣли повсюду но Эмброзъ сообщилъ ему, что они не знаютъ, что дѣлать, и просилъ его дать приказанія.

— Если мы покончимъ въ субботу, сэръ, садъ просто будетъ кучею грязи на всю зиму, сказалъ садовникъ.

Викарій выразилъ мнѣніе, что куча грязи внѣ дома еще не важная бѣда.

— Но баринъ не таковъ, чтобы этимъ быть доволенъ. Ему вдвое обойдется дороже нанимать рабочихъ вновь.

Это однако было наименьшимъ затрудненіемъ. Если Эмброзъ предавался отчаянію внѣ дома, тотъ, кому порученъ быль надзоръ за рабочими въ комнатахъ, предавался отчаянію еще сильнѣе.

— Коли мы станемъ работать до субботы вечера, говорилъ онъ: — и потомъ руки не приложимъ болѣе, мы только надѣлаемъ каши. Лучше сейчасъ бросить все.

Фенуику пришлось взять на себя нѣкоторыя распоряженія. Онъ приказалъ окончить оклеивать обоями тѣ комнаты, гдѣ дѣло уже было начато, приказалъ карнизы всѣ довести до конца и закрасить столярную работу. Но мебель, занавѣси и тому подобное онъ не приказалъ трогать до распоряженій самого хозяина. Что же касалось кучъ грязи и навоза, онъ только заботился, чтобы садъ своимъ видомъ не оправдывалъ увѣреній сосѣдей, что мистеръ Джильморъ не въ своемъ умѣ. Онъ надѣялся получить инструкціи отъ своего пріятеля или даже видѣться съ нимъ достаточно во-время, чтобы оградить его отъ опасности въ этомъ отношеніи.

Между тѣмъ Мэри Лаутеръ вошла къ себѣ въ комнату и расположилась съ своимъ бюваромъ, перьями и чернилами. Ей предстояло теперь удовольствіе — или это была обязанность? — отвѣчать на письмо кузена. Она держала это письмо въ рукѣ и прочла его уже дважды въ это утро. Ей казалось, что она очень хорошо знаетъ, какъ на него отвѣчать; теперь же, когда сидѣла съ перомъ въ рукѣ, она увидала, что дѣло не такъ легка. Сколько ей слѣдуетъ ему высказать и какъ? Не то, чтобы она желала что-либо отъ него скрыть. Она ничего противъ этого не имѣла — болѣе того, она желала, чтобы онъ зналъ все, что она говорила, что сдѣлала и что думала; но какъ она была бы счастлива, еслибъ это могло быть передано ему другимъ путемъ, а не чрезъ нея! Онъ ее не осудитъ. Да и сама она, оглядываясь на собственное свое поведеніе шагъ за шагомъ, не осуждала себя. А между тѣмъ было нѣчто, о чемъ она не могла писать безъ чувства стыда. Къ тому же, какъ могла она быть счастлива причинивъ столько горя? А какъ же ей писать письмо, не выразивъ на сколько она счастлива? Она желала бы раздѣлиться на двѣ части, изъ которой одна радовалась бы любви Уальтера, а другая оплакивала страданіе, причиненное ею человѣку, любовь котораго къ ней была такъ постоянна. Съ развернутымъ письмомъ въ рукѣ она просидѣла, погруженная въ эти размышленія, такъ долго, что подъ конецъ сказала себѣ, что всякое дальнѣйшее размышленіе не поведетъ ни къ чему. Ей надо склониться къ столу, взять перо въ руки и на писать слова, какъ бы они ни сложились.

Ея письмо должно быть длиннѣе его, думалось ей. Писать короткія письма, его конекъ, ему же и говорить такъ мало. Онъ только дѣлаетъ одинъ вопросъ, и хотя повторяетъ его не разъ — какъ обыкновенно повторяютъ подобные вопросы — почтовый листъ, не плотно исписанный, оказался достаточенъ. Она снова перечла письмо. «Если вы меня призовете, я буду у васъ въ началѣ будущей недѣли.» Что еслибъ она ничего ему не высказала, а только просила пріѣхать къ ней? Пожалуй всего лучше было бы не писать ничего болѣе. Она взялась за перо и въ три минуты кончила свое письмо.

"Пасторатъ, пятница. "Милый, дорогой Уальтеръ,

"Пріѣзжайте ко мнѣ, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, и я никогда болѣе васъ не отошлю. Завтра я уѣзжаю въ Лорингъ и вы, конечно, должны ѣхать туда. Всего я написать не могу, по перескажу вамъ при свиданіи. Я очень жалѣю вашего кузена Грегори, онъ былъ такъ добръ.

"На вѣкъ ваша

"МЭРИ."

«Не подумайте однако, чтобы я васъ торопила. Я сказала, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, не съ тѣмъ, чтобы васъ стѣснять. У васъ столько должно быть дѣла! Если получу отъ васъ одну строку съ обѣщаніемъ, что вы будете, я могу быть очень терпѣлива. Я ни минуты не была счастлива со времени нашей разлуки. Легко говорить, что чувства слѣдуетъ побороть; мнѣ это показалось совершенно невозможно. Я никогда не стану пробовать болѣе.»

Какъ скоро письмо было написано, она могла бы продолжать приписку нескончаемо. Ей доставляло такое наслажденіе давать полную волю изливаться въ словахъ ея любви и счастью! Писать къ Уальтеру очень было пріятно, пока не представлялось надобности упоминать о Джильморѣ.

Это быль ея послѣдній вечеръ въ Бёльгэмптонѣ; хотя никто этого не высказалъ, всѣ они думали, ей нельзя будетъ никогда болѣе вернуться въ Бёльгэмптонъ. Она почти столько же жила у нихъ, сколько у тётки въ Лорингѣ, теперь же должна разставаться съ этою мѣстностью навсегда. Они не говорили объ этомъ ни слова и вечеръ прошелъ почти такъ же, какъ проходили всѣ прежніе вечера. Воспоминаніе о томъ, что произошло, съ-тѣхъ-поръ какъ она жила въ Бёльгэмптонѣ, не позволяло говорить о ея отъѣздѣ.

Утромъ ее должны были отвезти на станцію желѣзной дороги въ Уэстбёри. У мистера Фенуика было дѣло по приходу, которое его вынуждало оставаться дома, почему Мэри ѣхала въ сопровожденіи одного грума.

— Еслибъ меня завтра не было дома, сказалъ ей викарій прощаясь съ ней вечеромъ: — церковные старосты меня потребовали бы къ епископу; епископъ могъ бы сказать маркизу и что со мною сталось бы тогда?

Конечно, она его просила объ этомъ не думать.

— Милая Мэри, возразилъ онъ: — я болѣе всего желалъ бы быть съ вами до послѣдней минуты, чтобы вы знали, что я васъ люблю не менѣе прежняго.

Она залилась слезами и, поцѣловавъ его, сказала, что всегда въ немъ будетъ видѣть брата.

Предъ тѣмъ чтобы раздѣться, она призвала къ себѣ въ комнату мистриссъ Фенуикъ.

— Джэнетъ, дорогая Джэнетъ, сказала она ей: — мы вѣдь разстаемся не на вѣкъ?

— На вѣкъ? Конечно, нѣтъ. Зачѣмъ на вѣкъ?

— Я никогда васъ не увижу, если вы не пріѣдете ко мнѣ. Обѣщайте мнѣ пріѣхать, если у меня когда-либо будетъ свой домъ.

— Конечно у васъ будетъ свой домъ.

— И вы пріѣдете меня навѣстить; вѣдь вы пріѣдете? Дайте мнѣ слово пріѣхать повидаться со мною. Мнѣ никогда нельзя вернуться болѣе въ милый Бёльгэмптонъ.

— Мы безъ сомнѣнія увидимся, Мэри.

— И дѣтей вы должны мнѣ привести — мою душку Фло. Какъ же иначе мнѣ ее видѣть? И вы мнѣ должны писать, Джэнетъ.

— Я буду писать такъ же часто, какъ это дѣлать будете вы, я въ томъ увѣрена.

— Вы мнѣ должны сообщать, что съ нимъ, Джэнетъ. Не думайте, чтобы я была равнодушна къ его положенію, потому что не могла къ нему питать любви. Я знаю, что мой пріѣздъ сюда для него страшное несчастье. Но я этому не виновата. Могла ли я это предупредить?

— Бѣдный малый! Какъ бы я желала, чтобы ничего этого не было!

— Но меня вы не вините — по-крайней-мѣрѣ не много? О, Джэнетъ! скажите, что вы не осуждаете меня.

— Я это могу сказать вполнѣ искренно. Я васъ не виню. Это большое несчастье, но васъ осуждать незачто. Я увѣрена, что вы старались изъ всѣхъ силъ поступить какъ только можно лучше.

— Да наградитъ васъ Господь, мой дорогой, дорогой другъ! Еслибъ вы знали, какъ я старалась поступать справедливо! Но вышло нехорошо и я поправить этого не могу.

На слѣдующее утро ее усадили въ маленькій четырехколесный фаэтонъ и она уѣхала изъ Бёльгэмптона.

— Я ее считаю добрѣйшею дѣвушкою на землѣ, сказалъ викарій: — но тѣмъ не менѣе сердечно бы желалъ, чтобъ она никогда не пріѣзжала въ Бёльгэмптонъ.

Глава LXVI.
НА МЕЛЬНИЦѢ.

Присутствіе Кэрри Брэтль требовалось въ Салисбури для суда надъ Джономъ Бёрроусомъ и Лоренсомъ Экорномъ, назначенномъ въ среду 22 августа. Викарій узналъ, что судьи прибудутъ въ городъ только къ ночи наканунѣ. Онъ сообразилъ, что первый день по открытіи засѣданій имъ будутъ пропасть другого дѣла и было мало вѣроятія, чтобы дошла очередь до слѣдствія объ убійствѣ. Поэтому онъ пробовалъ выхлопотать Кэрри дозволеніе нѣсколько отложить свою поѣздку; но маленькія власти всегда строги въ подобныхъ вещахъ и съ свидѣтелями обыкновенно поступаютъ какъ съ лицами, неимѣющими права наблюдать свои удобства или личныя выгоды. Адвокаты, которымъ платятъ за ихъ присутствіе, могутъ отговориться другимъ дѣломъ и ихъ заявленіе будетъ принято; если свидѣтель — лордъ, пожалуй даже сочтутъ жестокимъ отвлечь его отъ удовольствій. Но свидѣтель изъ простыхъ смертныхъ только можетъ слушать и повиноваться невзирая, ни на что. Такимъ образомъ было рѣшено, что Кэрри должна находиться въ Салисбури въ среду и ждать по близости отъ зданія суда, когда потребуются ея услуги. Фенуикъ ѣздившій въ Салисбури, позаботился, чтобы для нея и для старика-мельника готово было помѣщеніе у мистриссъ Стигзъ.

Мельникъ рѣшился сопровождать дочь. Викарій болѣе на мельницу не ходилъ, но мистриссъ Фенуикъ видѣлась съ Брэтлемъ и узнала, что онъ намѣренъ ѣхать. Старикъ не говорилъ объ этомъ своимъ домашнимъ до понедѣльника вечера и Фэнни все время полагала, что ѣдетъ съ сестрой. Когда онъ въ тотъ вечеръ пришелъ съ мельницы пить чай, ему сообщили, что изъ пастората дано знать, что для нихъ готовы двѣ комнаты у мистриссъ Стигзъ.

— Не понимаю, зачѣмъ намъ тратиться на двѣ комнаты, замѣтила Фэнни: — намъ съ Кэрри вовсе нѣтъ надобности въ двухъ кроватяхъ.

До этого времени еще не было никакого примиренія между мельникомъ и его младшею дочерью. Кэрри спроситъ отца, должна ли сдѣлать то или другое, и онъ ей отвѣтитъ, какъ угрюмый хозяинъ нелюбимой слугѣ; но какъ отецъ говоритъ съ дочерью; онъ ей не сказалъ еще ни слова и женѣ даже не заикнулся о предполагаемой поѣздкѣ въ Салисбури. Теперь онъ былъ вынужденъ говорить. Онъ опустился на кресло и сидѣлъ положивъ руки на колѣни и устремивъ взоръ на пустой очагъ. Кэрри стояла у отвореннаго окна, срывая сухіе листья съ трехъ-четырехъ гераней, которыя мать держала въ горшкахъ, Фэнни безпрестанно уходила въ заднюю кухню, гдѣ кипѣла вода для чая, и приходила опять, а мистриссъ Брэтль сидѣла на своемъ обычномъ мѣстѣ съ очками на носу и штопальною иголкою въ рукѣ. Прошло съ минуту прежде чѣмъ мельникъ отвѣтилъ:

— Понадобятся двѣ кровати. Я сказалъ мистеру Фенуику, что самъ поѣду съ дѣвкою — и поѣду.

Кэрри вздрогнула, такъ что даже переломила вѣтку, къ которой прикасалась. Мистриссъ Брэтль бросила работу и сняла очки. Фэнни, которая въ эту минуту несла чайникъ изъ кухни, поставила его возлѣ чашекъ и стояла неподвижно, стараясь вникнуть въ слышанныя слова.

— Господи Боже мой! воскликнула мать.

— О, батюшка! вскричала Фэнпи, подошла къ нему и слегка до него дотронулась: — гораздо лучше ѣхать тебѣ, нссравнено лучше. Я сердечно этому рада, порадуется также и Кэрри.

— Это до меня не касается, возразилъ мельникъ: — но я намѣренъ ѣхать и тѣмъ кончено. Я не былъ въ Салисбури лѣтъ пятнадцать слишкомъ и не буду тамъ никогда болѣе.

— Этого, батюшка, напередъ сказать нельзя, замѣтила Фэнни.

— Не для удовольствія я и теперь ѣду туда. Никто этого требовать отъ меня не станетъ. Я бы скорѣе уронилъ себѣ на ногу мельничный жерновъ.

Въ тотъ вечеръ ничего болѣе сказано не было объ этомъ, по-крайней-мѣрѣ въ присутствіи мельника. Кэрри съ сестрою однако обсуждали его почти всю ночь. Фэнни не долго оставалась въ невѣдѣніи, что Кэрри приняла это извѣстіе съ испугомъ. Быть одной съ отцомъ цѣлыхъ два или три, пожалуй четыре дня, ей казалось такъ страшно, что она не смѣла даже подумать, до какой степени ей будетъ грустно и мучительно въ его обществѣ, не говоря уже объ опасеніяхъ на счетъ того, что скажутъ и что съ нею будетъ въ судѣ. Съ-тѣхъ-поръ какъ вернулась въ домъ, она стала дрожать при одномъ звукѣ шаговъ отца; хотя знала, что онъ ее не тронетъ, едва обратитъ на нее вниманіе, только взглянетъ на нее мелькомъ. Теперь же цѣлыхъ три страшныхъ дня, ей предстояло выносить его гнѣвъ ежеминутно.

— Будетъ онъ со мною говорить, Фэнни, какъ ты думаешь? спрашивала она.

— Конечно будетъ, дитя.

— Но вѣдь ты знаешь, онъ не говорилъ — съ-тѣхъ-поръ какъ я дома; ни одного раза не говорилъ, какъ съ тобою и съ матерью. Я знаю, онъ меня ненавидитъ и желаетъ, чтобы меня не было на свѣтѣ. Ахъ, Фэнни! я сама этого желаю каждый день моей жизни.

— Онъ ничего подобнаго не желаетъ, Кэрри.

— Отчего же онъ мнѣ не скажетъ добраго слова? Я знаю, что виновата. Но съ той поры, какъ здѣсь, я не сдѣлала ничего, что возбудило бы его гнѣвъ, еслибъ онъ это видѣлъ, не сказала, ни слова, которое бы онъ слышать не могъ.

— Я думаю, милочка, что ты ничего подобнаго не дѣлала.

— Такъ отчего же онъ не смягчается хоть крошечку? Мнѣ было бы легче, еслибъ онъ меня билъ, право.

— Онъ этого не сдѣлаетъ, Кэрри. На сколько мнѣ извѣстно, онъ никогда не налагалъ руки на кого-либо изъ насъ съ того времени, какъ мы вышли изъ дѣтства.

— Лучше это, чѣмъ не говорить ни слова. Елибъ не ты, Фэнни, да мать, я давно бы ушла опять.

— Ты бы не ушла. Ты знаешь, что не ушла бы. Какъ ты это можешь говорить?

— Такъ отчего же ему не сказать мнѣ слова, чтобы я не бродила по дому какъ мертвая?

— Милая Кэрри, выслушай, что я тебѣ скажу. Если ты выдержишь себя хорошо, Пока вы вмѣстѣ, если будешь съ нимъ добра и терпѣлива, если кротко будешь сносить, когда онъ…

— Я всегда кротка… теперь.

— Правда; милочка; но когда онъ съ тобою будетъ говорить, какъ ему это придется, когда вы останетесь глазъ-на-глазъ, будь очень кротка. Кто знаетъ, Кэрри, не будетъ ли онъ кротокъ съ тобою, когда вы вернетесь.

Не было конца всему, о чемъ имъ хотѣлось переговорить. Явится ли Сэмъ въ судъ? И будутъ ли они съ отцомъ говорить между собою, если онъ явится? Онѣ слышали обѣ, что Сэмъ вызванъ и что полиція его вынудитъ быть на-лицо; Но ни та, ни другая не знала, будетъ ли онъ въ судѣ на свободѣ или подъ стражею. Наконецъ онѣ легли спать, но сонъ Кэрри не былъ крѣпокъ. Какъ выше сказано, мельникъ имѣлъ обыкновеніе вставать въ пять часовъ утра. Въ шесть вставали дочери, а часомъ позднѣе будили мистриссъ Брэтль. Во вторникъ утромъ однако первымъ изъ семьи поднялся съ постели не отецъ; Кэрри встала на зарѣ и одѣлась, наблюдая величайшую осторожность, чтобы не проснулась сестра. Потомъ она тихо прошла къ лицевой двери, отодвинула запоры, вышла и стала ожидать прихода отца. Утро было холодное, не взирая на августъ, и время ей показалось длинно. Она мимоходомъ успѣла взглянуть на старые часы и увидала, что безъ четверти пять. Она знала, что отецъ никогда не вставалъ позже пяти. А какъ онъ не придетъ именно въ это утро, когда она послѣ упорной внутренней борьбы рѣшилась на отважную попытку вымолить его прощеніе.

Наконецъ онъ приближался. Она слышала его шаги по корридору и потомъ угадала, что онъ остановился, увидавъ наружную дверь отворенною. Она также поняла, что онъ осматриваетъ замокъ, какъ и было естественно, хотя она не подумала, что отпертая дверь его поразитъ. Многовенно сообразивъ все это, она бросилась къ нему на встрѣчу.

— Батюшка, сказала она: — это я.

Онъ пришелъ въ гнѣвъ, что она осмѣлилась отодвинуть запоры и отпереть дверь, кто такая была она, чтобы ей позволять запирать или отворять дверь дома? Тутъ ему пришло подозрѣніе о поведеніи легкомысленномъ и распутномъ. Зачѣмъ ей быть тутъ въ этомъ часу? Неужели онъ опять долженъ выгнать ее изъ-подъ крова своего дома? Кэрри была довольно умна, чтобы понять, что происходило въ его душѣ.

— Батюшка, вскричала она: — я хотѣла видѣть васъ! Я думала… быть можетъ… могу высказать здѣсь…

Онъ ей повѣрилъ тотчасъ. Какъ бы онъ ни принялъ ея настоящую попытку, подозрѣніе уже изгладилось изъ его ума. Она находилась тутъ, чтобы съ нимъ быть наединѣ въ этомъ свѣжемъ утреннемъ воздухѣ; онъ чувствовалъ, что это правда.

— Батюшка начала она, и подняла на него глаза.

Потомъ вдругъ упала къ его ногамъ, обняла его колѣни и зарыдала. Она намѣревалась молить его о прощеніи, но не въ силахъ была выговорить слово. Молчалъ и онъ, но склонился къ ней и нѣжно ее поднялъ; когда же она опять стояла возлѣ него, онъ молча прошелъ далѣе, какъ бы направляясь къ мельницѣ. Тѣмъ не менѣе онъ ее не оттолкнулъ и прикосновеніе его не было грубо.

— Батюшка, повторила она, идя за нимъ вслѣдъ: — еслибъ вы могли мнѣ простить! Я знаю, я очень виновата, но простите меня!

Онъ дошелъ до самой двери мельницы не оборачиваясь; она же, видя, что онъ къ ней не возвращается, остановилась на мосту. Она истощила все свое краснорѣчіе. Другихъ словъ она не находила, чтобы тронуть его. Она видѣла, что ея попытка не удалась, однако болѣе ничего не могла сдѣлать. Но старикъ опять остановился, не входя въ мельницу.

— Дитя, сказалъ онъ наконецъ: — иди же сюда.

Она бросилась къ нему.

— Я тебя прощаю. Полно, полно! Я прощаю тебя и надѣюсь, что ты будешь лучше себя вести, чѣмъ вела до сихъ поръ.

Она кинулась къ нему на шею и цѣловала его въ лицо и въ грудь.

— О, батюшка вскричала она: — я исправлюсь и приложу всѣ усилія, чтобы вести себя хорошо, только бы вы опять стали говорить со мною.

— Ступай теперь, я тебѣ простилъ.

Сказавъ это, онъ ушелъ, чтобы приняться за свою утреннюю работу, Кэрри же вбѣжала въ домъ и тотчасъ разбудила сестру.

— Фэнни! воскликнула она: — онъ меня наконецъ простилъ; онъ сказалъ, что прощаетъ.

Однако, по мнѣнію старика отца и по его чувству справедливости, прощенія, высказаннаго такимъ образомъ, не было достаточно. Когда онъ вернулся къ завтраку, мистриссъ Брэтль конечно уже знала объ утреннемъ событіи и сердечно ему радовалась. Ей казалось, будто величайшее бремя съ ея жизни сняли съ ея утомленныхъ плечъ. Для ея любящаго материнскаго сердца, когда тотъ, кто для нея былъ властелиномъ во всемъ, даровалъ прощеніе бѣдной грѣшницѣ, дочь ея такъ же была чиста и непорочна, какъ въ то время когда она въ дѣтской невинности играла вокругъ мельницы. Мать знала, что надъ ея ребенкомъ тяготѣла черная туча, но для нея она заключалась въ гнѣвѣ отца, скорѣе чѣмъ въ сознаніи публичнаго позора. Для нея вина, въ которой раскаивались, не была виною болѣе и любовь ея дочери убѣждала ее въ искренности ея раскаянія. Но кто могъ радоваться обращенію грѣшницы, пока глава дома не дастъ ей опять мѣста въ своёмъ сердцѣ? Когда мельникъ вошелъ къ завтраку, три женщины стояли вмѣстѣ не безъ извѣстныхъ признаковъ внутренняго удовлетворенія. У мистриссъ Брэтль былъ чистый чепецъ и даже Фэнни, которая всегда была одѣта опрятно, но просто, уловчилась какъ-то принарядиться. Есть ли женщина на свѣтѣ, которая при радости не выкажетъ своего удовольствія какимъ-нибудь признакомъ во внѣшнемъ убранствѣ? Тѣмъ не менѣе еще представлялись опасенія.

— Назоветъ ли онъ меня Кэрри? говорила молодая дѣвушка. — Онъ этого не сдѣлалъ, когда меня простилъ у дверей мельницы.

Онѣ стояли вмѣстѣ, еще не рѣшивъ, какъ поступить. Прощеніе было даровано и онѣ были увѣрены, что назадъ оно взято не будетъ; но какое оно произведетъ дѣйствіе на первыхъ порахъ, ни одной не приходило даже на умъ.

Войдя въ комнату, старикъ подошелъ, и опершись обѣими руками на круглый столъ, обратился къ нимъ съ слѣдующими словами: — Тяжкое было время, когда дочь, которую мы всѣ горячо любили забывъ себя и насъ, навлекла на наши головы позоръ — а мы еще никогда его не знали — и стала тварью такою низкою, что я не хочу и называть. Это чуть не убило меня.

— О, батюшка! воскликнула Фэнни.

— Молчи, Фэнни, и дай мнѣ договорить. Когда она потомъ вернулась и была принята подъ родной кровъ, чтобы имѣть кусокъ хлѣба въ честномъ домѣ, не менѣе было тяжело — она оставалась позоромъ для тѣхъ, кто никогда не имѣлъ повода краснѣть. Что до меня, то хотя она и была тутъ, мое сердце оставалось отъ нея далеко и я въ ней не видѣлъ близкую, какъ видѣлъ въ ея сестрѣ и въ матери, которыя въ жизнь свою не имѣли даже помысла неприличнаго женщинѣ.

Въ то время Кэрри уже рыдала на груди матери и трудно было бы сказать, которая изъ двухъ страдала сильнѣе.

— Но падшіе могутъ стать на лучшій путь, если не убьются при паденіи. Если моя дочь кается въ своей винѣ…

— Каюсь, батюшка.

— Я постараюсь ей простить. Чтобы ни было здѣсь, — старикъ сильно ударилъ ладонью по груди, — я не буду такимъ лгуномъ, чтобы это утверждать. Во лжи нѣтъ добра. Но я не упомяну объ этомъ болѣе ни однимъ словомъ… и она будетъ мнѣ дочерью опять.

Въ словахъ старика была торжественность, поразившая всѣхъ такимъ страхомъ, что съ минуту онѣ не смѣли пошевелиться или заговорить. Первая вышла изъ неподвижности Фэнни. Она приблизилась къ отцу, взяла его подъ руку и прильнула головою къ его плечу.

— Дай мнѣ завтракать, Фэннъ, сказалъ старикъ.

Но онъ еще не успѣлъ сойти съ мѣста, какъ Кэрри лежала у него на груди и рыдала.

— Полно, сказалъ онъ ей: — полно плакать. Садись и кушай свой завтракъ.

Затѣмъ ни слова болѣе не сказано было и завтракъ кончился въ молчаніи. Женщины толковали о случившемся весь день, но старый мельникъ по раскрывалъ объ этомъ рта. За обѣдомъ онъ принялъ изъ рукъ Кэрри кушанье и поблагодарилъ ее — какъ благодарилъ бы старшую дочь — но по имени ее не называлъ. Еще многое надо было приготовить для завтрашней поѣздки и дней, которые имъ придется пробыть въ городѣ. Мельникъ нанялъ тележку, чтобы доѣхать съ дочерью до бёльгэмптонской станціи желѣзной дороги и отправляясь спать, сказалъ, что намѣренъ выѣхать въ девять часовъ, чтобы попасть къ извѣстному поѣзду. Имъ было объявлено, что если они будутъ въ городѣ въ часъ пополудни, этого вполнѣ достаточно.

На слѣдующее утро старикъ пошелъ на мельницу какъ обыкновенно. Онъ ничего не говорилъ, о работѣ, но женщины знали, что она должна почти стоять. Всего нельзя было довѣрить одному человѣку, и то наемному. Пока старикъ работалъ на своей мельницѣ, женщины приготовили ему завтракъ, чистую рубашку и опрятный праздничный сюртукъ, въ которомъ онъ поѣдетъ. И Кэрри была готова къ отъѣзду, такая хорошенькая, съ своими свѣтлыми, кудрявыми волосами и прелестными ямочками на щекахъ, но все еще съ выраженіемъ страха и горя, которые не могла не испытывать въ виду предстоящаго ей испытанія. Мельникъ вернулся, надѣлъ, что ему было приготовлено, и занялъ свое мѣсто у стола въ кухнѣ, когда вдругъ дверь лицеваго фасада опять отворилась и — Сэмъ Брэтль стоялъ передъ ними.

— Батюшка, сказалъ онъ: — я поспѣлъ какъ-разъ.

Конечно, всѣ были поражены, но о ссорѣ, которая разлучила отца съ сыномъ при ихъ послѣднемъ свиданіи, не упоминалъ никто. Сэмъ пояснилъ, что прибыль теперь съ сѣвера, преимущественно ѣхалъ по желѣзной дорогѣ, но вечеромъ наканунѣ прошелъ пѣшкомъ отъ станціи въ Суиндонѣ, до Марльборуга; а оттуда въ Бёльгэмптонъ въ это утро. Онъ ѣхалъ на Бирмингамъ и Глостеръ до Суиндона.

— А теперь, матушка, если вы мнѣ дадите чего-нибудь поѣсть, я вамъ докажу, что съумѣю съ этимъ справиться.

Его требовали въ Салисбури къ этому дню, говорилъ онъ, но ничто его не вынудить быть тамъ ранѣе пятницы. Онъ полагалъ, что знаетъ кое-что; дѣло пойдетъ не ранѣе пятницы, онъ до этого дня и не покажетъ носа въ Салисбури. Кэрри онъ очень совѣтовалъ подражать его умному образу дѣйствія и нѣсколько энергичныхъ доводовъ обратилъ къ отцу, когда услыхалъ, что онъ также ѣдетъ; но старику не понравилось, чтобы его училъ сынъ; онъ объявилъ наотрѣзъ, что такъ какъ въ бумагѣ стояло "среда, " то въ среду его дочь и будетъ въ городѣ.

— А мельница? спросилъ Сэмъ.

Отецъ только покачалъ головою.

— Тѣмъ болѣе повода мнѣ остаться на эти два дня здѣсь, продолжалъ Сэмъ. — Я присмотрю за нею, батюшка, и отъ дѣла не отойду до того часа въ пятницу, когда мнѣ надо отправляться въ путь. Вы тамъ скажете, что я буду. Я явлюсь прежде чѣмъ меня потребуютъ. Но много они изъ меня не вытянутъ, когда я имъ попадусь въ руки.

На все это мельникъ не отвѣчалъ, не запретилъ сыну работать на мельницѣ и не сказалъ ему спасибо за предложеніе. Однако мистриссъ Брэтль и Фэнни, которыя умѣли читать на его лицѣ, видѣли, что онъ доволенъ.

Тутъ настала суматоха отъѣзда. Фэнни, въ своей заботливости объ отцѣ, вынесла ему подушку для сидѣнья.

— Мнѣ подушки не надо, сказалъ онъ: — дай ее Кэрри.

Въ первый разъ отецъ назвалъ ее по имени; это не укрылось отъ вниманія бѣдной дѣвушки.

Глава LXVII.
У СЭР-ГРЕГОРИ МЭРРЭБЛЯ ЗАБОЛѢЛА ГОЛОВА.

Въ письмѣ къ теткѣ Мэри Лаутеръ помѣстила на одной строчкѣ сообщеніе о разрывѣ съ Джильморомъ. Эта строчка составила постскриптумъ, и долго колебалась Мэри передъ тѣмъ, чтобы ее написать. Говорить теткѣ объ этомъ предметѣ она намѣренія не имѣла, но подумала въ послѣднюю минуту, что ей гораздо бы легче передать остальное по прибытіи въ Лорингъ, еслибъ главное было сообщено. Поэтому она и прпирисала слѣдующія слова: «Между мною и мистеромъ Джильморомъ все кончено и навсегда.»

Это было страшнымъ ударомъ для миссъ Мэррэбль, которая по полученія письма считала судьбу племянницы рѣшеною какъ этого желали всѣ ея друзья. Тетушка Сэра горячо любила племянницу; имѣть въ виду остаться на старости одной въ своемъ домѣ на Верхней улицѣ вовсе не способствовало къ ея счастью; но относительно молодыхъ дѣвушекъ она питала убѣжденіе, общее всѣмъ пожилымъ женщинамъ, у которыхъ на рукахъ молодыя дѣвушки, и находила лучшимъ, для той въ особенности, которая была на ея рукахъ, чтобы она вышла замужъ. Старухи правы въ своемъ взглядѣ на вопросъ и молодыя дѣвушки, которыя рѣдко въ подобныхъ случаяхъ оказываютъ сопротивленіе, также правы. Миссъ Мэррэбль, которая очень сильное питала убѣжденіе насчетъ вышеупомянутаго взгляда, жестоко горячилась при внезапномъ увѣдомленіи отъ молодой дѣвушки, находящейся на ея рукахъ, что эта вторая помолвка покончена ничѣмъ. Между друзьями Мэри вошло въ аксіому, что Джильморъ именно подходящая партія. Послѣ безконечныхъ затрудненій партія эта наконецъ слаживается. Забота о будущности Мэри наконецъ отстранена и теорія старшихъ относительно благополучія приводится въ исполненіе. Вдругъ приходитъ коротенькое письмецо съ извѣщеніемъ, что она ѣдетъ домой, а въ припискѣ говорится просто, какъ вещь почти посторонняя — на одной строчкѣ всего-на-всего --что трудъ ее пристроить пропалъ даромъ. «Между мною и мистеромъ Джильморомъ все кончено и навсегда» — это былъ жестокій постскриптумъ, раздирающій сердце.

Бѣдная миссъ Мэррэбль хорошо знала, что родительской власти не имѣетъ. Она могла питать свое убѣжденіе, могла совѣтывать, 7о далѣе этого власть ея не простиралась. Она даже не могла побранить. Она почувствовала нѣкоторое угрызеніе совѣсти относительно Уальтера Мэррэбля, когда баронетъ взялъ его подъ свое покровительство и оказалъ ему родственное расположеніе — и еще теперь, когда съ его пути былъ отстраненъ бѣдный Грегори. Безъ сомнѣнія, тетушка Сэра сдѣлала все, что могла, чтобы способствовать къ затрудненіямъ, которыя разлучили кузена съ кузиною, и пока она полагала, что результатомъ подобнаго содѣйствія съ ея стороны была партія съ Джильморомъ, она довольно спокойно вспоминала о своей долѣ участія. Старый сэр-Грегори не взялъ бы Уальтера подъ свое покровительство, еслибъ Уальтеръ не былъ свободенъ жениться на Эдиѳи Браунло, и хотя она не могла принимать смерть младшаго Грегори за вещь, вошедшую въ семейное рѣшеніе, которое проистекло изъ ловкой тактики старшихъ въ родѣ вообще, она тѣмъ не менѣе вполнѣ была увѣрена, что настоящее положеніе Уальтера въ Дёнриплѣ имѣло исключительнымъ основаніемъ его готовность склониться на желаніе баронета по поводу Эдиѳи. Мэри была обезпечена сквайромъ, который уже владѣлъ имѣніемъ; Уальтеръ съ своею невѣстою сдѣлается какъ бы старшимъ сыномъ въ Дёнриплѣ. Все было какъ нельзя счастливѣе до полученія злополучной приписки.

Письмо пришло въ пятницу, а въ субботу пріѣхала Мэри. Миссъ Мэррэбль рѣшила не высказывать своего сожалѣнія. Для нея, конечно, все было къ лучшему. Но старыя женщины никогда эгоистичны не бываютъ относительно замужства молодыхъ дѣвушекъ. Чтобы молодая дѣвушка, имъ близкая, была пристроена — и тѣмъ избавиться отъ нея — безъ сомнѣнія, ихъ величайшее желаніе; но совсѣмъ тѣмъ, дама ли, пожилая особа или дѣвица, желаніе основано на незыблемой вѣрѣ, что замужство самая приличная и самая счастливая вещь для молодой дѣвушки. Убѣжденіе такъ сильно, что женщина перестанетъ быть женщиною и перейдетъ уже въ состояніе животнаго, если захочетъ удержать отъ замужства дѣвушку ей близкую, единственно, чтобы она была для нея собесѣдницею. Нѣтъ женщины, которая могла бы имѣть подобное желаніе относительно лицъ ей близкихъ и дорогихъ. Дѣвушка, находящаяся въ зависимости, дальняя родственница или компаньонка, можетъ порой встрѣтить подобное отсутствіе истинно женскаго сочувствія; но дочь или та, которую держутъ какъ дочь, этого не встрѣтитъ никогда. «Какъ пеликанъ любитъ своихъ птенцовъ, такъ я люблю тебя и потому отдаю замужъ за того, кто довольно силенъ, чтобы служить тебѣ опорою, хотя разлука раздираетъ мнѣ сердце». Такъ всегда говорятъ матери своимъ дочерямъ. Страсть матушекъ устраивать партіи — естественный результатъ материнской любви. Честолюбіе одной женщины для другой неизмѣнно состоитъ въ одномъ — отдать особу любимую мужу, обязанному ее любить еще болѣе достойнымъ образомъ. Бѣдная тетушка Сэра, обдумывая все это въ-теченіе двухъ дней одиночества, пришла къ заключенію, что если Мэри когда-либо опять будетъ любима такъ, чтобы ее можно отдать, во-первыхъ пройдетъ пожалуй много времени; во-вторыхъ, какъ она сознавала, подобный даръ, когда онъ совершается поздно, много теряетъ цѣны и долженъ идти задаромъ.

Сама Мэри, медленно въѣзжая на гору къ дверямъ дома, тетки нисколько не раздѣляла грустнаго расположенія миссъ Мэррэбль. Возвращаться въ видѣ негоднаго шиллинга, который былъ поданъ черезъ выручку и найденъ негоднымъ, должно быть очень непріятное чувство для молодой дѣвушки. Но этого съ Мэри не было. У нея, конечно, большое лежало горе на душѣ. Она была причиною обманутыхъ надеждъ, о которыхъ сокрушалась глубоко. Но горе и сожалѣніе не были унизительны, какъ еслибъ ихъ причинила вина съ ея стороны. Къ тому же, ее несказанно утѣшала мысль о той опорѣ, которой ничто ее теперь лишить не могло; это была скала для отдыха и безопасности, не крушенія, относительно которой настоящія мысли тётушки Сэры совершенно были ошибочны.

Могъ ли первый вечеръ пройти безъ упоминанія о бѣдномъ Джильморѣ? Мэри знала, что не сказала теткѣ ни слова о вообновленныхъ отношеніяхъ съ кузеномъ, но не могла себя заставить тотчасъ высказать свое торжество, какъ она сдѣлала бы это неминуемо, выболтай она всю исторію. Ни слова не было проронено про обѣихъ ея жениховъ до вечера, когда онѣ сидѣли вмѣстѣ.

— Что ты мнѣ сообщала про мистера Джильмора, меня очень огорчаетъ, сказала миссъ Мэррэбль грустно.

— Этому нельзя помочь, тетушка Сэра. Я приложила всѣ усилія, и не могла. Конечно, я и сама была очень, очень огорчена.

— Я не берусь это понимать.

— Однако понять легко, усердно защищалась Мэри. — Я его не любила и…

— Но ты приняла его руку, Мэри.

— Знаю, что приняла. Вамъ естественно должно казаться, что я поступила нехорошо.

— Я этого не говорила, моя милая.

— Знаю, тетушка Сэра, но если вы такъ думаете — а думаете конечно — напишите къ Джэнетъ Фенуикъ и спросите ее. Она все вамъ разскажетъ. Вы знаете, какъ она предана мистеру Джильморъ. Она на все готова для него. Но даже она вамъ скажетъ, что я подъ конецъ не имѣла силъ поступить иначе. Когда я была такъ жестоко несчастна, я полагала, что поступлю всего лучше, соглашаясь на желаніе другихъ. Я была равнодушна ко всему. Еслибъ мнѣ сказали поступить въ монастырь или быть сестрою милосердія въ госпиталѣ, я бы согласилась и на то. Мнѣ ничего не было мило и послушаться совѣта другихъ могло быть самое лучшее для меня.

— Такъ зачѣмъ при этомъ не остаться?

— Невозможно послѣ письма Уальтера.

— Но вѣдь Уальтеръ женится на Эдиѳи Браунло.

— Вовсе нѣтъ, тетушка Сэра, и не думаетъ. Уальтеръ женится на мнѣ. Не смотрите на меня такимъ образомъ, милая тётя. Это истинная правда.

Молодая дѣвушка придвинула свой стулъ къ дивану, гдѣ сидѣла тётка, и положила къ ней руки на колѣни.

— Все, что толковали про миссъ Браунло, однѣ сплетни.

— Пасторъ Джонъ мнѣ говорилъ, что это дѣло рѣшеное.

— Нисколько не рѣшеное. Вотъ другое-то рѣшеное. Пасторъ Джонъ много повторяетъ сплетенъ. Онъ будетъ сюда?

— Кто будетъ сюда?

— Уальтеръ — конечно. Я жду его сюда — только не знаю, какъ скоро. Онъ меня извѣститъ. Милая тётя, вы съ нимъ должны быть добры; право, должны. Онъ вамъ такой же родственникъ, какъ и мнѣ.

— Я въ него не влюблена, Мэри.

— Но я влюблена, душечка тётя. Боже мой! какъ горячо я его люблю! Мое чувство не измѣнилось ничуть, не взирая на всѣ мои усилія о немъ не думать. Я разбила его портретъ и сожгла его; я не хотѣла сохранить клочка бумаги съ его почеркомъ; я не хотѣла оставлять при себѣ даже вещи, о которой онъ говорилъ. Напрасный трудъ! Я не могла его забыть, ни на часъ. Теперь я никогда болѣе вынуждена не буду удалять его изъ моихъ мыслей. Что же касается мистера Джильмора, дѣло дошло бы наконецъ до того же самаго, еслибъ я даже ничего не слыхала объ Уальтерѣ. Я не могла за него выйти.

— Я полагаю, надо покориться неизбѣжному, сказала тетушка Сэра спустя минуту.

Конечно, это не было самымъ радостнымъ взглядомъ на вопросъ для Мэри, но она не жаловалась, такъ какъ открытаго сопротивленія ея желанію въ этомъ не высказывалось, и отказа принять Уальтера, какъ ея жениха, когда онъ будетъ въ Верхнемъ городѣ, также не послѣдовало. Миссъ Мэррэбль продолжала разсуждать о томъ, какъ понравились сэр-Грегори планы, діаметрально противоположные его собственнымъ. Объ этомъ Мэри ничего не умѣла сказать. Нѣтъ сомнѣнія, что Уальтеръ выскажется сэр-Грегори съ полною откровенностью передъ отъѣздомъ изъ Дёнрипля и по прибытіи въ Лорингъ въ состояніи будетъ передать что между ними произошло. Мэри однако твердо стояла на томъ, что Уальтеръ основывался на правѣ, ему лично принадлежащемъ. По смерти двухъ человѣкъ, младшему изъ которыхъ было за семьдесятъ, имѣніе должно перейти въ его собственность и отнято у него быть не можетъ. Если сэр-Грегори вздумаетъ имъ быть недоволенъ — на счетъ вѣроятія чего Мэри и ея тетка имѣли мнѣніе совершенно различное — придется ждать. Ожиданіе теперь было бы далеко не то, чѣмъ оно было, когда ихъ будущность, повидимому, не имѣла никакой связи съ наслѣдованіемъ родовому имѣнію.

— Я теперь лучше себя знаю, чѣмъ тогда, заключила Мэри. — Я буду ждать, хотя бы мнѣ пришлось прождать всю жизнь.

Въ понедѣльникъ она получила отъ кузена письмо. Оно очень было коротко и въ немъ не упоминалось ни слова о сэр-Грегори или Эдиѳи Браунло. Въ немъ говорилось только, что онъ счастливѣйшій изъ смертныхъ и будетъ въ Лорингѣ въ слѣдующую субботу. Онъ долженъ немедля ѣхать въ Бирмингамъ, но въ Лорингъ навѣрно поспѣетъ къ субботѣ. Онъ написалъ дядѣ, прося позволенія у него остановиться. Отказа отъ дяди Джона онъ не ожидалъ, но въ случаѣ чего-либо онъ остановится въ гостинницѣ Драконъ. Мэри вполнѣ можетъ быть увѣрена, что увидится съ нимъ въ субботу.

Въ субботу онъ дѣйствительно и прибылъ. Пасторъ Джонъ согласился его принять, но не высокаго былъ мнѣнія о мудрости предполагаемаго посѣщенія, почему написалъ свой отвѣтъ довольно холодно. На это Уальтеръ, при настоящихъ обстоятельствахъ, мало обратилъ вниманія. Онъ едва переступилъ чрезъ порогъ дома, какъ уже разсказалъ обо всемъ.

— Вы вѣроятно еще не знаете, началъ онъ: — что мы съ Мэри опять сошлись?

— Какъ сошлись?

— Да такъ, что вы въ одинъ прекрасный день насъ обвѣнчаете.

— Я думалъ ты женишься на Эдиѳи Браунло.

— Кто вамъ это сказалъ? Ужъ навѣрное не Эдиѳь и не мать ея. Кажется, эти вещи часто рѣшаются безъ спроса главныхъ дѣйствующихъ лицъ.

— А что говоритъ братъ?

— То-есть сэр-Грегори?

— Конечно, сэр-Грегори. Не думаю, чтобы ты сталъ спрашивать совѣта отца.

— Никогда не имѣлъ на умѣ спрашивать совѣта у того или у другого. Не думаю, чтобы я былъ обязанъ просить позволенія располагать собою какъ молодая дѣвушка, и нѣтъ повода предполагать, чтобы браку съ Мэри Лаутеръ могли противиться на основаніи фамильныхъ соображеній.

— Разумѣется, ты ни у кого позволенія спрашивать не обязанъ, благородный Гекторъ. Ты можешь завтра жениться на кухаркѣ, если вздумаешь. Но я полагалъ, что ты жить будешь въ Дёнриплѣ.

— И буду, часть года, если это пожелаетъ сэр-Грегори.

— Что ты будешь получать содержаніе и тому подобное. А если ты женишься на кухаркѣ…

— Я женюсь не на кухаркѣ, какъ вамъ извѣстно.

— Или на комъ бы то ни было противъ желанія брата, я не думаю, чтобы онъ сталъ давать то, что обѣщалъ какъ вознагражденіе за покорность его желаніямъ.

— Пусть поступаетъ какъ ему угодно. Когда дѣло было рѣшено я тотчасъ ему это сообщилъ.

— А онъ что сказалъ?

— Пожаловался на головную боль. Онъ часто страдаетъ головною болью. Когда я съ нимъ прощался, онъ мнѣ сказалъ, что дастъ о себѣ извѣстіе.

— Такъ съ Дёнриплемъ у тебя все покончено — пока онъ живъ. Доля твоего отца въ имѣніи, я увѣренъ, уже перешла въ руки ростовщиковъ до послѣдняго фартинга со времени смерти бѣднаго Грегори.

— Не мудрено.

— И ты точь-въ-точь въ такомъ же положеніи, какъ прежде, мой милый.

— Это зависитъ всецѣло отъ сэр-Грегори. Будьте увѣрены, что я ничего отъ него не попрошу. Въ самомъ худшемъ случаѣ я могу обратиться къ ростовщикамъ, такъ же точно, какъ мой отецъ. Я этого не сдѣлаю однако, если меня не вынудятъ.

Этотъ вечеръ онъ, конечно, провелъ съ Мэри; они опять гуляли по берегу Лёруэля, какъ около года тому назадъ. Тогда уже наступила осень, а теперь послѣдній лѣтній мѣсяцъ былъ на исходѣ. Чего съ нею не случилось, или по-крайней-мѣрѣ чего она не перечувствовала въ это время? Она три раза отклоняла предложеніе Гэрри Джильмора, но это не легло бременемъ на ея совѣсть. Желаніе ея друзей, чтобы она его приняла, было для нея источникомъ тревогъ, по тревогъ легко ею перенесенйыхъ, и оглядываясь теперь на прошлое, она сознавала, что нѣчто въ родѣ торжества крылось во все время въ ея сердцѣ. Дѣвушка, за которою ухаживаютъ, во всякомъ случаѣ увѣрена, что стоитъ ухаживанья, а тутъ еще за лею ухаживали вполнѣ достойно. Съ той поры на нее обрушились всѣ возможныя муки по этому поводу. Она рѣшалась то на одно, то на другое, сперва по любви, потомъ по ложному понятію о долгѣ, пока наконецъ чуть-было не потерпѣла крушеніе. Челнокъ ея, раскачиваемый волнами, ударился о другой челнокъ, который могъ, по ея мнѣнію, и теперь еще пойти ко дну вслѣдствіе этого столкновенія. Она не могла быть вполнѣ счастлива, хотя опять опиралась на руку Уальтера Мэррэбля, хотя опять могла сидѣть съ нимъ въ тѣни деревьевъ на берегу Лёруэля и его рука обвивалась вокругъ ея стана.

— Такъ намъ надо ждать и теперь мы должны быть терпѣливы, отвѣтила она на разсказъ о головной боли сэр-Грегори.

— Просить я не могу его ни о чемъ, сказалъ Уальтеръ.

— Конечно, не должны. Никого не просите, ни о чемъ — только имѣйте терпѣніе ждать. Я рѣшила въ своемъ умѣ, что сорокъ-пять лѣтъ для мужчины и тридцать-пять для женщины настоящая пора для вступленія въ бракъ.

— Зеленъ виноградъ, возразилъ Уальтеръ.

— Вовсе не зеленъ, милостивый государь, отвѣтила Мэри.

— Я говорилъ о виноградѣ съ моей точки зрѣнія, когда этимъ доводомъ стараюсь утѣшить себя. Самое худшее то, что когда мы узнаемъ, что виноградъ не зеленъ болѣе — что онъ сладчайшій виноградъ въ мірѣ — доводъ станетъ безполезенъ. Я не стану обманывать ни себя, ни другихъ, я желаю получить мой виноградъ тотчасъ.

— Желаю и я! съ живостью вскричала Мэри: — конечно, желаю; съ вами я не стану играть ролей. Но я узнала ему цѣну, узнала, что его стоитъ ждать. Разъ я дала себя уговорить сдѣлать глупость, но вторично этого не позволю, какъ бы сэр-Грегори недружелюбно ни поступилъ.

Все это крайне было пріятно для капитана Мэррэбля. Дѣйствительно, можетъ ли какая-либо минута въ жизни мужчины сравниться съ тою, въ которую онъ польщенъ, на сколько пожелать можетъ, любовью женщины любимой? Доказательства любви женщины нелюбимой, наоборотъ, на столько же непріятны — если мужчина мало-мальски человѣкъ благородный. Въ настоящую же минуту нашъ капитанъ былъ на седьмомъ небѣ. Его Ѳаида увѣряла его, что онъ дѣйствительно ея царь; зачѣмъ ему не пользоваться благами, которыми его надѣлили боги? Имѣть отца, который его ограбилъ, и дядю, у котораго болѣла голова, когда ему слѣдовало писать брачный контрактъ — это конечно представляло оборотъ медали, но наслажденіе такъ было упоительно, что даже подобныя темныя пятна едва могли помрачить его счастье.

— Еслибъ вы знали, чѣмъ для меня было ваше письмо! говорила Мэри, прильнувъ къ его плечу.

Отецъ и дядя, и всѣ Мэррэбли на свѣтѣ, пусть дѣлаютъ, что хотятъ, но лишить его радости настоящей минуты не могутъ.

Глава LXVIII.
СКВАЙРЪ ОЧЕНЬ УПРЯМЪ.

Мистеръ Джильморъ уѣхалъ изъ дома въ четвергъ послѣ полудня; когда же викарій въ понедѣльникъ навѣдался опять, отъ него еще извѣстія не приходило. Управляющему оставлены были деньги для расплаты съ рабочими въ субботу, но далѣе этого никакихъ распоряженій не оказывалось. Въ воскресенье дождь лилъ съ утра до вечера и ничто не могло быть печальнѣе зрѣлища, представляемаго положеніемъ вещей вокругъ дома; если же ихъ оставить въ подобномъ видѣ, это просто било бы въ глаза. Тачки, доски и заступы были убраны, вещи, некрасивыя сами по себѣ, но противодѣйствующія отсутствію красоты, поясняя наглядно причину безпорядка, который оскорбляетъ взоръ. Теперь уродливый хаосъ царствовалъ въ Бирючинахъ безъ нагляднаго поясненія. Ямы наполнились грязною водою и недодѣланныя дорожки образовали лужи. Въ домѣ викарій, правда, нашелъ работника и мальчика, которые вяло копошились около свертковъ съ обоями, но всюду виднѣлись признаки постигшаго несчастья, слѣдствіемъ котораго было небреженіе.

— И все это оттого, сказалъ себѣ Фенуикъ: — что человѣкъ не можетъ выкинуть изъ головы мысль о женщинѣ!

Тутъ онъ оглянулся на самого себя и задалъ себѣ вопросъ, могъ ли онъ, въ какомъ бы то ни было положеніи, до такой степени поддаться горю отъ обстоятельствъ совершенно внѣшнихъ. Его могло постигнуть несчастье очень тяжкое, онъ могъ лишиться дѣтей или жены, могъ сдѣлаться нищимъ или подвергнуться жестокой болѣзни. Но страданіе Джильмора было наложено не рукою провидѣнія. Онъ поставилъ себѣ задачею достигнуть извѣстной цѣли, и положительно разбитъ былъ сердцемъ, что добиться ея не могъ. Цѣль была женщина; Фенуикъ соглашался, что само по себѣ это достойнѣйшая цѣль для усилій мужчины, но допускать не могъ, чтобы даже для нея мужчинѣ было позволительно упасть духомъ и не умѣть владѣть собою.

Онъ опять ѣздилъ въ Бирючины въ среду, а за тѣмъ въ четвергъ; о сквайрѣ все-таки ничего не было слышно. Управляющій терзался несказанно. Даже если присланъ будетъ чекъ въ субботу утромъ, что оба, и управляющій, и Фенуикъ, считали вѣроятнымъ, затрудненій представится не мало.

— Мы не успѣемъ опомниться, какъ настанетъ первое сентября, говорилъ управляющій: — что намъ тогда дѣлать съ лошадьми?

Сквайръ былъ акуратнѣйшій человѣкъ въ мірѣ и съ перваго сентября начиналъ готовить лошадей къ охотѣ съ такою же точностью, какъ начиналъ охотиться на куропатокъ. Викарій отправился домой и рѣшилъ въ умѣ, что поѣдетъ въ Лондонъ отыскивать своего пріятеля. Онъ изъ сосѣдняго прихода поставитъ кого-нибудь вмѣсто себя на воскресенье и выѣдетъ на слѣдующее же утро. Устроивъ свои дѣла съ женою и викаріемъ, онъ въ пятницу отправился въ путь.

Онъ поѣхалъ на станцію въ Салисбури вмѣсто Бёльгэмптонской, чтобы попасть на экстренный поѣздъ. По-крайней-мѣрѣ эту причину онъ поставлялъ на видъ самому себѣ и женѣ. Но кромѣ того у него вертѣлась мысль зайти въ судъ и посмотрѣть, что тамъ происходитъ. Бѣдной Кэрри Брэтль будетъ не легко въ когтяхъ адвоката. Женщина подобная ей, несомнѣнно дурной жизни въ прошломъ, явившаяся свидѣтельствовать противъ того, за кого нѣкогда была сговорена, конечно не встрѣтитъ снисхожденія отъ адвоката при противномъ допросѣ. Широкая межа, отдѣляющая честное отъ позорнаго, еще можетъ нѣсколько руководить тономъ адвоката, когда свидѣтель въ его рукахъ, но тонкія черты, отдѣляющія въ данную минуту доброе и правдивое отъ неправды и зла, подмѣчены быть не могутъ среди треволненій судопроизводства, развѣ только зрѣніе, слухъ и внутреннее чувство того, въ чьей власти жертва, одарены высшимъ развитіемъ противъ обыкновеннаго.

Викарій пріѣхалъ въ Салисбури и цѣлый часъ имѣлъ предъ собою для посѣщенія суда. Онъ слышалъ наканунѣ, что дѣло назначалось къ слушанію первымъ въ этотъ день, а была уже половина одиннадцатаго, когда онъ сталъ пробираться въ толпѣ въ залу засѣданія. Поѣздъ, съ которымъ онъ отправился въ Лондонъ, отъѣзжалъ не прежде половины двѣнадцатаго. Въ ту минуту, когда входилъ викарій, въ судѣ рѣшался вопросъ, долженъ или нѣтъ извѣстный торговецъ изъ Девиза быть присяжнымъ. Самъ онъ поставилъ на видъ, что въ качествѣ мясника онъ по неизбѣжному въ его ремеслѣ навыку слишкомъ долженъ быть жестокъ и равнодушенъ къ крови, чтобы ему довѣрять вопросъ о жизни или смерти. На такое разумное возраженіе прямого отвѣта дано не было, но прокуроръ сталъ доказывать съ большою силою убѣжденія — повидимому, подъ впечатлѣніемъ, что все дѣло зависитъ отъ того, чтобы именно этотъ человѣкъ попалъ въ число присяжныхъ — что отпирающійся присяжный на на самомъ дѣлѣ не мясникъ, а торговецъ мясомъ, почему равнодушіе къ крови быть могло, но не жестокость. Фенуикъ оставался въ судѣ до-тѣхъ-поръ, пока услыхалъ рѣшеніе противъ псевдо-мясника, и тогда удалился. Онъ однако увидалъ Кэрри и ея отца, сидящихъ на лавкѣ другъ возлѣ друга въ небольшой смежной комнатѣ, назначенной для свидѣтелей, и возлѣ нихъ стоялъ констэбль, повидимому, приставленный ихъ сторожить. Мельникъ сидѣлъ опершись на свою палку и глядя въ полъ, а Кэрри была блѣдна и видъ имѣла страждущій, истерзанный. Сэма еще не было.

— Я боюсь, чтобы онъ не попалъ въ бѣду, сказала Кэрри викарію.

— Бояться нечего, возразилъ отецъ: — онъ будетъ тутъ, когда его потребуютъ. Онъ зналъ объ этомъ болѣе меня.

Въ этотъ день Фенуикъ отправился къ клубъ, котораго былъ членомъ, какъ и Джильморъ, и узналъ, что его другъ въ городѣ. По-крайней-мѣрѣ, онъ былъ въ это утро въ девять часовъ. По словамъ швейцара, мистеръ Джильморъ заходилъ за письмами каждое утро, какъ только открывали дверь. Онъ не завтракалъ въ клубѣ, даже, насколько могъ запомнить швейцаръ, не входилъ въ него ни разу. Фенуикъ остановился въ гостинницѣ близъ Пэлль-Мэлля и рѣшилъ, что единственный способъ поймать Джильмора — это быть у дверей клуба въ девять часовъ утра. Итакъ онъ пообѣдалъ почти въ одиночествѣ — 28 августа рестораны клубовъ рѣдко бываютъ полны — и вечеромъ отправился въ одинъ изъ театровъ, который еще не былъ закрытъ. Въ клубѣ не осталось никого и даже улицы казались ему пусты. Пожилой господинъ, который также обѣдалъ въ клубѣ, сообщилъ ему, что въ Лондонѣ не оставалось ни души. Онъ былъ у своего портного; оказалось, что и портной, и подмастерье уѣхали за городъ. Его издатель — нашъ викарій нѣсколько занимался легкою литературою о вопросахъ общественныхъ; онъ издалъ хорошенькую зеленую книжку въ золотомъ обрѣзѣ, съ правомъ на половину барыша, намѣреваясь пожертвовать свою долю одному госпиталю въ графствѣ — его издатель уѣхалъ куда-то на сѣверъ съ 12-го числа и вернется не прежде, какъ чрезъ три недѣли. Онъ однако отыскалъ молодого человѣка, посвященнаго въ дѣла и бывшаго въ состояніи его увѣдомить, что госпиталю нѣтъ повода прибавлять число кроватей на первый случай. Онъ заѣхалъ на деканское подворье повидаться съ клерикальнымъ пріятелемъ; не тутъ-то было — все оказалось заперто и онъ не добился даже отвѣта. Онъ прошелъ въ Аббатство и засталъ тамъ починку органа. Сѣлъ онъ въ кэбъ и его стали возить взадъ и впередъ, такъ такъ на всѣхъ улицахъ чинилась мостовая. Онъ заѣхалъ въ военное министерство, повидаться съ молодымъ чиновникомъ, однако нашелъ только стараго курьера, крѣпко спавшаго въ креслахъ.

— Уѣхалъ въ отпускъ, сэръ, отвѣтилъ онъ сквозь сонъ, даже не выждавъ, чтобы назвали фамилію чиновника, о которомъ освѣдомлялись.

Когда же викарій вошелъ въ театръ, тамъ страшная была толпа и онъ съ трудомъ отыскалъ себѣ стулъ. Нѣтъ ничего на свѣтѣ страннѣе пустоты и переполненности Лондона.

На другое утро онъ рано былъ на ногахъ и позавтракалъ предъ выходомъ, въ той мысли, что если ему даже удастся поймать Джильмора, онъ едвали будетъ въ состояніи убѣдить своего злополучнаго друга пойти съ нимъ позавтракать. Въ исходѣ девятаго часа онъ уже расхаживалъ взадъ и впередъ передъ дверьми клуба; когда пробило девять, онъ сталъ терять терпѣніе. Швейцаръ сказалъ, что Джильморъ неизмѣнно приходитъ въ девять; спустя двѣ минуты викарій уже находилъ, что другъ обманулъ его и дурно поступаетъ съ нимъ. Чрезъ десять минутъ ему чудилось, что всѣ жители Пэлль-Мэлля за нимъ наблюдаютъ, а въ четверть десятаго онъ былъ сердитъ и печаленъ. Онъ считалъ секунды до двадцати минутъ десятаго, и сталъ думать, что нелѣпо же наконецъ шляться тутъ цѣлый день, когда увидалъ сквайра, медленно идущаго по улицѣ. Онъ побоялся спокойно расположиться въ клубѣ и ждать тамъ прихода своего пріятеля, чтобы тотъ отъ него не увильнулъ, не желая быть пойманъ никѣмъ; да и теперь викарій опасался, чтобы добыча не ускользнула у него между пальцевъ. Итакъ, онъ выждалъ, пока сквайръ, поговоривъ съ швейцаромъ, вернулся на улицу, и тогда подошелъ къ нему быстро и взялъ его подъ руку.

— Гэрри, сказалъ онъ: — вы не ожидали видѣть меня здѣсь; говорите, не ожидали?

— Конечно нѣтъ, отвѣтилъ тотъ, ясно показывая своимъ видомъ, что эта встрѣча не доставляетъ ему особеннаго удовольствія.

— Я пріѣхалъ вчера послѣ полудня, былъ у портнаго Кёткота и у гг. Бренжэму и Неверсель — Бренжэму оставилъ дѣла, одинъ Неверсель теперь во главѣ фирмы — хотѣлъ повидаться съ старикомъ Драйбёрдомъ, завернулъ къ молодому Дози въ министерство, но въ городѣ нѣтъ ни души. Ничего не видывалъ подобнаго. Я подамъ проэктъ, чтобы жители провинцій также брали отпускъ и пріѣзжали въ Лондонъ занимать пустые дома.

— Я полагаю, вы пріѣхали для меня? сказалъ Джильморъ съ лицомъ мрачнымъ какъ громовая туча.

Фенуикъ увидалъ, что напрасно настаивать на слабомъ предлогѣ.

— Ну да, для васъ. Полно, дружище, это право не годится. Нельзя же все бросать за бортъ потому, что дѣвушка не разобрала собственныхъ чувствъ. Развѣ у васъ якори не надежнѣе этого?

— У меня нѣтъ болѣе ни одного, сказалъ Джильморъ.

— Какъ вы можете говорить до того малодушно и безбожно? Полно, Гэрри, пройдитесь со мною по парку. Будьте увѣрены, я васъ не выпущу теперь, когда поймалъ.

— Придется выпустить, возразилъ сквайръ.

— Не прежде чѣмъ выскажу свое мнѣніе. Всѣ за городомъ, я полагаю, даже пасторъ можетъ закурить въ паркѣ сигару. Гэрри, вы должны со мною вернуться.

— Нѣтъ — не могу.

— Такъ развѣ вы хотите отречься отъ всякой силы воли, отъ всякой обязанности, отъ всей вашей жизни и вести существованіе безцѣльное, потому что съ вами дурно поступила дѣвушка? Развѣ въ этомъ состоитъ ваше понятіе о мужественности, о той мужественности, которую вы проповѣдывали не разъ?

— Послѣ того, что я вынесъ, я не могу видѣть этихъ мѣстъ.

— Вы себя должны принудить видѣть ихъ. Ужъ не хотите ли вы сказать, потому что несчастливы, то вы не намѣрены платить свой долгъ?

— Я никому не долженъ шиллинга, а если долженъ, расплачусь завтра.

— Есть долги, расплачиваться въ которыхъ можно только поденно. Каждому человѣку, живущему на вашей землѣ, вы должыи такимъ образомъ. Каждому лицу, связанному съ вами званіемъ, родствомъ или дружбою, вы должны такимъ же образомъ. Развѣ вы полагаете, что можно разбить свою судьбу и сдѣлаться посмѣшищемъ, не вредя никому, кромѣ себя? Отчего мы относимся враждебно къ самоубійству?

— Потому что это грѣхъ.

— Потому что самоубійца трусъ и бѣжитъ отъ бремени, которое долженъ нести мужественно. Онъ сбрасываетъ свое бремя на дорогу, не заботясь, кому его придется нести или кто можетъ пострадать отъ того, что онъ созданіе слишкомъ малодушное, чтобы бороться съ судьбою. Развѣ нѣтъ у васъ желанія, какъ тяжело вамъ бы ни было здѣсь — съ этими словами викарій ударилъ себя въ грудь — такъ наблюдать наружный видъ, чтобы глаза окружающихъ не видали горя, кроющагося внутри? Вотъ мое понятіе о мужественности, а я всегда васъ считалъ вполнѣ мужчиною.

— Желая быть мужественными, мы ищемъ уваженія другихъ. Я же теперь не желаю ничего. Она такъ меня отдѣлала, что я буду лгуномъ, если стану утверждать, что во мнѣ довольно твердости это выносить. Жизни я себя не лишу.

— Конечно, Гэрри, вы этого не сдѣлаете.

— Но я уѣду изъ тѣхъ мѣстъ, я отправлюсь за границу.

— Кому вы этимъ услужите?

— Вамъ хорошо говорить, Фрэнкъ. Какъ я не плохъ, а проповѣдывать съумѣлъ бы, только будь о чемъ; ничего легче быть не можетъ. Исполнять то, что проповѣдуешь, дѣло иное и возможно только, если имѣешь силу. Ходить нельзя, когда у тебя отнимутъ ноги. Переломи крыло у птицы и она летать не можетъ, хотя бы была полна отваги. Во мнѣ все убито ею. Я могъ бы съ нимъ сразиться, и даже охотно, еслибъ имѣлъ надежду, что онъ выступитъ со мною на бой.

— Онъ такимъ дуракомъ не будетъ.

— Но смотрѣть на нее съ твердостью я не въ силахъ.

— Она уѣхала изъ Бёльгэмптона.

— Все-равно, Фрэнкъ. Тамъ домъ, который я готовилъ для нея. Будь я тамъ, вы съ женою постоянно бы объ этомъ вспоминали. Къ тому, каждый въ околодкѣ знаетъ всю исторію. Мнѣ просто представляется несбыточнымъ, чтобы женщина сдѣлала подобную вещь.

— Она не желала поступить дурно, Гэрри.

— Говоря по правдѣ, я наиболѣе виню себя, когда оглядываюсь назадъ. Мужчина не долженъ быть такимъ осломъ, чтобы вторично просить руки какой-либо женщины. Но я вбилъ себѣ въ голову, что постыдно предложить руку и получить отказъ. Это меня теперь и убиваетъ. Я не полагаю, чтобы въ жизнь свою опять рѣшился на попытку въ какомъ бы родѣ ни было, когда мнѣ такъ тяжело переносить неудачу. Во всякомъ случаѣ я въ Бирючины не вернусь.

Это онъ прибавилъ послѣ минутнаго молчанія, пока викарій придумывалъ новые доводы, чтобы убѣдить друга вернуться въ свой домъ.

Фенуикъ узналъ, что Джильморъ послалъ по почтѣ наканунѣ своему управляющему чекъ. Сквайръ сознался, что онъ только приказалъ раздать людямъ причитающуюся имъ недѣльную плату и никакихъ болѣе распоряженій не дѣлалъ. Онъ еще не рѣшилъ, что ему предпринять. Пока они обходили Сент-Джэмскій паркъ Джильморъ по старой дружбѣ сталъ откровеннѣе и сознался во многихъ дикихъ планахъ, родившихся въ его головѣ. Тотъ, котораго онъ придерживался, наиболѣе былъ бой съ Уальтеромъ Мэррэблемъ, гдѣ онъ его отколотитъ до полусмерти. Фенуикъ представилъ ему нѣсколько возраженій. Во-первыхъ, Мэррэбль ничѣмъ не былъ виноватъ противъ Джильмора. За тѣмъ Мэррэбль, по всему вѣроятію, не уступалъ сквайру въ умѣніи отколачивать. Наконецъ, въ-третьихъ, послѣ побоища зачинщика ссоры вѣрно посадятъ въ тюрьму и его не вознаградитъ общественное сочувствіе.

— Нельзя же вамъ какъ женщинѣ, утѣшаться общею жалостью, заключилъ викарій.

— Чортъ бы побралъ общую жалость! вскричалъ сквайръ, который рѣдко былъ доведенъ до такой энергичности въ рѣчахъ.

Другой планъ состоялъ въ томъ, чтобы печатно предать гласности всю эту исторію. Тутъ опять Фенуикъ напомнилъ ему, что человѣкъ въ его положеніи скорѣе долженъ умалчивать, чѣмъ высказываться.

— Вы мнѣ сказали, что не можете вынести неудачи, говорилъ онъ: — а хотите объявить ее всему свѣту!

Третій планъ былъ еще нелѣпѣе. Онъ напишетъ Мэри Лаутеръ письмо, которымъ наложитъ ей на голову горячіе уголья. Онъ выскажетъ, что она сдѣлала его жизнь невыносимою, а потому пусть владѣетъ его Бирючинами и живетъ тамъ.

— Нѣтъ сомнѣнія, что подобное письмо ее огорчитъ, отвѣтилъ Фенуикъ.

— Мнѣ какое дѣло, на сколько она будетъ огорчена!

— Совершенно справедливо; но каждый, кто увидитъ письмо, пойметъ, что это одинъ предлогъ и пустыя слова. Вы конечно ничего этого не сдѣлаете.

Они провели вмѣстѣ почти весь день. Джильморъ несомнѣнно уклонился бы отъ встрѣчи съ викаріемъ поутру, еслибъ нашелъ это возможнымъ; но теперь, когда его уже взяли силою и онъ выслушалъ нравоученія своего друга, онъ былъ радъ, что имѣетъ общество. Фенуикъ имѣлъ въ виду уговорить его вернуться въ Бёльгэмптонъ. Если же нельзя добиться этого, необходимо было взять отъ него какое-либо полномочіе, чтобы управлять имѣніемъ. Вопросъ этотъ еще не обсуждался. Фенуикъ понималъ, что, если разъ признать возможнымъ для бѣглеца оставаться бѣглецомъ, шансы заставить его вернуться въ свой домъ, многимъ будутъ уменьшены. До сихъ-поръ онъ еще не подвинулся ни на шагъ къ своей цѣли. Наконецъ пріятели разошлись, условившись завтракать вмѣстѣ на слѣдующій день въ гостинницѣ, гдѣ остановился Фенуикъ, а потомъ пойти въ одну знаменитую столичную церковь слушать воскресное богослуженіе, совершаемое въ одиннадцать часовъ. За завтракомъ и на пути въ церковь Фенуикъ не сказалъ ни слова о Бёльгэмптонѣ. Онъ разговаривалъ о церковныхъ обрядахъ, о тишинѣ въ Лондонѣ по воскресеньямъ, о занятіяхъ трехъ милліоновъ жителей, изъ которыхъ четвертая часть не посѣщаетъ храма Божія. Онъ разсуждалъ обо всемъ, кромѣ того, о чемъ думалъ Джильморъ, но какъ только они вышли изъ церкви, онъ попробовалъ къ этому приступить.

— Что, Гэрри, не чувствуете ли вы себя въ силахъ исполнять свою обязанность?

— Я чувствую, что не могу летать съ переломленнымъ крыломъ.

Они оставались вмѣстѣ весь день и весь вечеръ, но ничего изъ того не вышло. Джильморъ, на сколько онъ имѣлъ что-нибудь опредѣленное въ виду, намѣревался ѣхать за границу, путешествовать по Востоку, или Западу или Югу, какъ придется. Домъ въ Бирючинахъ можно отдать въ-наемъ, если кто-нибудь пожелаетъ его нанять. Что до него, то ему болѣе чѣмъ достаточно дохода съ арендаторовъ.

— А пользы я имъ никогда никакой не приносилъ, сказалъ онъ, прощаясь въ викаріемъ въ тотъ вечеръ. — Если они не могутъ оставаться на моей землѣ безъ моего присутствія дома, я увѣренъ, они не останутся и при мнѣ.

Глава LXIX.
Судъ.

Отъѣзжая отъ двери своего дома, мельникъ назвалъ дочь по имени въ первый разъ по ея возвращеніи въ родительскій домъ и Кэрри была утѣшена. Но болѣе она отрады не имѣла отъ словъ отца во время переѣзда въ Салисбури. Онъ почти не говорилъ все утро, и когда скажетъ слово о томъ, что имъ предстояло, голосъ его былъ тихъ и грустенъ. Кэрри знала очень хорошо, какъ и всякій въ Бёльгэмптонѣ, что мельникъ не склоненъ къ разговорчивости, она не расчитывала на то, чтобы онъ съ нею сталъ разговаривать, но это молчаніе, при тяжести на ея сердцѣ по поводу ожидающаго ее допроса, лежало на ней гнетомъ. Еслибъ она могла разспрашивать и получать ободряющіе отвѣты, она сравнительно, кажется, перенесла бы это легко.

Въ бумагѣ, доставленной старику Брэтлю, было сказано, чтобы Кэрри явилась въ извѣстное присутствіе въ Салисбури въ среду въ извѣстный часъ. Ровно въ назначенное время она была съ отцомъ въ указанномъ присутствіи, уже побывавъ въ своемъ помѣщеніи у мистриссъ Стигзъ. Имъ объявили, что въ этотъ день ихъ не потребуютъ, но что они непремѣнно должны явиться въ судъ на слѣдующее утро въ половинѣ десятаго. Клэркъ, съ которымъ они говорили, узнавъ, что Сэма еще нѣтъ въ Салисбури, отозвался о незаконности подобнаго поступка въ такомъ тонѣ, что Кэрри сочла брата въ большей опасности, чѣмъ былъ кто-либо изъ обвиняемыхъ. По выходѣ изъ присутствія она предложила отцу тотчасъ вытребовать Сэма изъ Бёльгэмптона.

— Оставь его въ покоѣ, сказалъ мельникъ и болѣе ничего не говорилъ.

Въ этотъ день они съ четырехъ часовъ расположились въ одной изъ спаленъ дома Троттера и за тѣмъ не выходили. Трудно представить себѣ что-либо мрачнѣе этого вечера, проведеннаго вмѣстѣ. Мельникъ, привыкшій работать усильно весь день и потомъ отдыхать, не зналъ что дѣлать. Видя, какъ онъ мучается, и думая болѣе о его страданіяхъ, чѣмъ о собственныхъ, Кэрри предложила ему пройтись по городу.

— Какъ ты ни безстыдна, возразилъ старикъ: — все теперь не время тебѣ показываться.

Кэрри молча вынесла укоръ, но отвернулась, чтобы скрыть слезы. Слѣдующій день былъ еще хуже, потому что длиннѣе. Ровно въ половинѣ десятаго они явились въ судъ, гдѣ ихъ продержали до половины одиннадцатаго. Тогда имъ было объявлено, что дѣло пойдетъ не прежде пятницы, но что въ пятницу въ половинѣ десятаго къ нему приступятъ непремѣнно; если же Сэма и тогда не будетъ на-лицо, ему достанется. Нашъ мельникъ, начинавшій уже терять уваженіе къ молодому клэрку, отъ котораго они получали всѣ эти извѣщенія, пробормоталъ что-то о томъ, что Сэмъ правъ.

— Увидите, что онъ не правъ, если не будетъ здѣсь завтра въ половинѣ десятаго, возразилъ молодой человѣкъ.

— Иные лаютъ сильнѣе, чѣмъ кусаютъ.

Съ этими словами старикъ ушелъ. Вернувшись въ домъ мистриссъ Стигзъ, отецъ и дочь не выходили болѣе во весь день.

Въ пятницу, день назначенный дѣйствительно для суда, они опять явились ровно въ половинѣ десятаго. Двумя часами позднѣе мистеръ Фенуикъ, какъ выше сказано, нашелъ ихъ еще тамъ, терпѣливо выжидающими рѣшенія важнаго предварительнаго вопроса о мясномъ торговцѣ. Въ это время Сэмъ еще не появлялся, но между двѣнадцатью и часомъ онъ вошелъ въ мрачную комнату, гдѣ Кэрри все еще сидѣла съ старымъ отцомъ. Увидать брата было радостью для бѣдной Кэрри; онъ съ ней будетъ говорить и скажетъ, что происходитъ въ залѣ суда.

— Я поспѣлъ во-время къ представленію, сказалъ молодой человѣкъ, подходя къ отцу.

Мельникъ приподнялъ шляпу, почесалъ въ головѣ и что-то пробормоталъ. Однако въ глазахъ его сверкнулъ мгновенный блескъ, когда онъ увидалъ Сэма. Говоря по правдѣ, видъ младшаго сына былъ пріятнѣйшимъ зрѣлищемъ на свѣтѣ для глазъ старика. По его мнѣнію, никакой Аполлонъ не могъ съ нимъ сравниться въ красотѣ и никакой Геркулесъ не могъ быть полезнѣе своею силою. Нѣжная женская красота Кэрри нѣкогда ему была не менѣе мила, но все это теперь прошло безвозвратно.

— Что, хорошо она идетъ? спросилъ отецъ, подразумѣвая мельницу.

— Какъ по маслу, когда я вышелъ изъ дома въ семь часовъ утра, отвѣтилъ Сэмъ.

— А какъ же ты пріѣхалъ?

— На парѣ своихъ, что ничего не стоитъ; какъ же иначе?

Старикъ не выразилъ одобренія ни однимъ словомъ, но съ восторгомъ оглядѣлъ съ ногъ до головы фигуру сына, при мысли, что молодой человѣкъ работалъ утромъ на мельницѣ, прошелъ за тѣмъ семнадцать миль и стоялъ предъ нимъ теперь не выказывая признаковъ усталости.

— Что они тамъ дѣлаютъ, Сэмъ? спросила Кэрри шепотомъ.

Сэмъ уже входилъ въ залу засѣданій и въ состояніи былъ сообщить, что «главный изъ важныхъ господъ» держалъ рѣчь, въ которой разсказывалъ всѣмъ и каждому всю подноготную.

— И что бы вы думали, батюшка?

— Я вовсе ничего не думаю.

— Они были въ Пайкрофтѣ и нашли шкатулку Трёмбёля, зарытую въ огородѣ старухи Бёрроусъ.

Кэрри слегка вскрикнула, услыхавъ это про мѣсто, которое ей такъ было знакомо.

— Будь я оселъ, если они не пропали, продолжалъ Сэмъ. — Для нихъ все кончено.

— Конечно, ихъ повѣсятъ, сказалъ старый мельникъ.

— Можно ли быть такими дураками? вскричалъ Сэмъ: — вздумать зарыть шкатулку тамъ! Отчего ее не разбить на мелкія щепы?

— Кто идетъ кривыми путями въ большомъ, и въ мелкомъ поступаетъ криво, замѣтилъ старикъ.

Около двухъ часовъ Сэма и Кэрри потребовали въ судъ и для старика отца очищали мѣсто, чтобы слѣдовать за ними. Въ это время производился вторичный допросъ человѣку, видѣвшему рано утромъ въ воскресенье Точильщика съ его товарищемъ въ телегѣ по дорогѣ къ пайкрофтскому выгону. Высокій и полный адвокатъ съ высокимъ лбомъ и сѣрыми глазами, допрашивалъ свидѣтеля, этихъ ли самыхъ людей онъ видѣлъ въ телегѣ, и послѣ каждаго отвѣта обращался къ присяжнымъ, какъ бы говоря: «Вотъ что вы теперь скажете о дѣлѣ, когда подобный человѣкъ приведенъ въ свидѣтели?»

— Такъ вы покажете подъ присягою, что два человѣка, которые сидятъ теперь на скамьѣ обвиненныхъ, тѣ самые, которыхъ вы видѣли въ то утро въ телегѣ?

Свидѣтель сказалъ, что присягнетъ.

— Вы ихъ конечно знали прежде?

Свидѣтель объявилъ, что въ жизнь не видывалъ ни того, ни другого.

— И вы думаете, что присяжные повѣрятъ, когда жизнь этихъ людей отъ того зависитъ, что по прошествіи года вы въ состояніи утверждать, что это тѣ самые два человѣка, которыхъ вы никогда прежде не видывали и которые тогда проѣзжали съ быстротою миль около десяти въ часъ?

Свидѣтель, уже отвѣтившій на порядочное число подобныхъ вопросовъ и склонный скорѣе быть грубымъ, чѣмъ робкимъ, объявилъ наотрѣзъ, что онъ въ грошъ не ставитъ, повѣрятъ ему присяжные или нѣтъ. Его дѣло — просто сказать, что онъ знаетъ. Тогда предсѣдатель поглядѣлъ на нечестиваго свидѣтеля — способнаго отвѣчать такимъ возмутительно-насмѣшливымъ тономъ — поглядѣлъ на него чрезъ очки и покачалъ головою, какъ бы изъ сожалѣнія къ его нечестивости, и остерегъ его насчетъ опасности, которой онъ подвергался тѣлесно, не безъ явнаго намека на опасность для души, подразумѣваемой грустнымъ покачиваніемъ головы. Тутъ полный адвокатъ съ высокимъ лбомъ поглядѣлъ съ мольбою во взорѣ на присяжныхъ. Справедливо ли вѣшать людей за вину, въ которой свидѣтельствуетъ подобный человѣкъ? Въ зрителяхъ, очевидно, преобладало чувство, что свидѣтеля самого слѣдовало бы повѣсить немедля.

— Вы можете идти, сэръ, сказалъ защитникъ, стараясь внушать публикѣ, которая ничего не понимала, что дѣло кончено, на сколько оно зависитъ отъ свидѣтельства этого человѣка.

Полный адвокатъ самъ этой надежды не имѣлъ. Онъ зналъ какъ нельзя лучше, что предсѣдатель, грустно покачавшій головою вслѣдствіе нечестивости свидѣтеля, который осмѣливался сказать, что въ грошъ не ставить мнѣніе присяжныхъ, въ своей заключительной рѣчи сошлется на то, что обвиненныхъ видѣли въ телегѣ, какъ на фактъ, основанный на свидѣтельскомъ показаніи. Подвигъ полнаго адвоката ограничивался просто тѣмъ, что онъ на мгновеніе вызвалъ нѣкотораго рода сочувствіе къ обвиненнымъ посредствомъ общаго неодобренія, которое на себя навлекъ нечестивый свидѣтель, не ставившій никого въ грошъ. Сочувствіе, подобно электричеству, передастся съ такою быстротою, что нѣтъ человѣческой власти способной его остановить. Если сочувствіе можно будетъ провести до мѣстъ, занимаемыхъ присяжными, окажется, быть можетъ, человѣка два довольно слабодушныхъ, чтобы послушаться его наперекоръ сознанію долга. Надежды защитника не простирались далѣе этого предѣла.

Тогда былъ вызванъ другой свидѣтель, который не видалъ ни одного изъ обвиненныхъ, но видѣлъ телегу съ впряженными пони на пайкрофтскомъ выгонѣ и узналъ телегу и пони, которые тогда принадлежали Точильщику. Полный адвокатъ скорѣе разспрашивалъ этого свидѣтеля о немъ самомъ, чѣмъ о его свидѣтельствѣ; когда же ему пришлось сознаться, что онъ пять разъ сидѣлъ въ тюрьмѣ, взглядъ брошенный защитникомъ на присяжныхъ, почти былъ оправданъ и онъ покачалъ головою, какъ бы сожалѣя, что обвинительная власть рѣшилась представить такого человѣка въ свидѣтели.

Разныя другія лица были вызваны и спрошены, прежде чѣмъ настала очередь бѣдной Кэрри, и каждый разъ, когда одно лицо за другимъ отпущено было полнымъ повѣреннымъ, кто уничтоженный и смущенный, кто высоко держа голову и торжествуя, у нея сердце сидѣло въ горлѣ. А между тѣмъ хотя она страшилась минуты, когда настанетъ ея очередь, она каждый разъ испытывала горькое разочарованіе, что должна ожидать такъ долго. Былъ уже пятый часъ и въ толпѣ поднимался шепотъ, что дѣла не кончать въ этотъ день. Много было хлопотъ и еще болѣе смѣха съ глухою старухою, бывшею ключницею Трёмбёлля. Какъ она глуха ни была, однако отъ нея добились показанія, что между нею и матерью Точильщика существовала старая дружба и что она однажды въ Пайкрофтѣ шепнула на-ухо мистриссъ Бёрроусъ тайну о деньгахъ фермера Трёмбёлля. Мистриссъ Бёрроусъ также подвергли допросу, но она упорно опровергала все. Она не слыхала ни о деньгахъ, ни о фермерѣ Трёмбёлѣ, ни объ убійствѣ — прежде чѣмъ это стало извѣстно всѣмъ; о дѣйствіяхъ же сына, когда онъ ѣздилъ, куда и зачѣмъ, она не знаетъ ничего. Конечно она, по просьбѣ пріятеля ея сына, дала пристанище молодой женщинѣ, и та ей платила десять шиллинговъ въ недѣлю за столъ и помѣщеніе. Эта молодая женщина была Кэрри Брэтль. Безспорно, ея сынъ съ своимъ пріятелемъ бывали у нея вмѣстѣ, но она никакъ не могла сказать навѣрное, приходили они въ домъ въ это воскресенье, или нѣтъ. Едвали мистриссъ Бёрроусъ не была ловче всѣхъ лицъ, приводимыхъ въ свидѣтели, потому что прокуроръ, который ее допрашивалъ, ровно ничего отъ нея вывѣдать не могъ. Когда же она повернулась съ довольнымъ видомъ, чтобы отвѣчать на запросы полнаго защитника, онъ ей объявилъ, что ему нечего у нея спрашивать.

— По мнѣ все-равно, сэръ, сказала мистриссъ Бёрроусъ, разглаживая свой передникъ.

Теперь пришла очередь бѣдной Кэрри.

Когда произнесли ея имя, она обратила на отца умоляющій взоръ, какъ бы съ тѣмъ, чтобъ онъ ее не оставлялъ въ эту грозную для нея минуту казни. Она судорожно ухватилась за его рукавъ, пока ее частью увлекали, частью несли къ небольшой загородкѣ, куда она должна была войти. Старикъ слѣдовалъ за нею до подножія двухъ-трехъ ступеней, на которыя ее заставили подняться, но тутъ ему конечно, дальнѣйшій путь былъ прегражденъ.

— Я отъ тебя не отойду, Кэрри, сказалъ онъ.

Это было единственное слово утѣшенія, обращенное къ ней отцомъ. Тѣмъ не менѣе оно нѣсколько облегчило ея страданія и придало немного храбрости, въ которой она сильно нуждалась.

— Ваше имя Каролина Брэтль?

— Вы жили 31 августа прошлаго года у мистриссъ Бёрроусъ въ Пайкрофтѣ?

— Помните вы воскресенье 31 августа?

Эти и еще нѣсколько подобныхъ вопросовъ были ей сдѣланы молодымъ человѣкомъ, помощникомъ прокурора, самымъ мягкомъ голосомъ, на какой онъ былъ способенъ.

— Отвѣчайте, миссъ Брэтль, вамъ нѣтъ повода тревожиться.

Она отвѣтила утвердительно на каждый вопросъ едва слышнымъ шепотомъ.

Нѣтъ повода тревожиться, а взоры всѣхъ этихъ жестокихъ людей вокругъ обращены на нее! Нѣтъ повода тревожиться, а каждое ухо насторожено услышать какъ она — еще молодая и красивая — сознается въ своемъ позорѣ при этой многочисленной толпѣ! Ей нѣтъ повода тревожиться, когда она лучше бы умерла, чѣмъ вынести предстоящую ей пытку! Она знала, что это неизбѣжно. Хотя ей никогда прежде не приходилось быть въ судѣ и никто ей не могъ сказать, что должно произойти, она понимала, что вопросъ сдѣланъ будетъ. Она была увѣрена, что ее вынудятъ объявить при всѣхъ, чѣмъ она была.

Показаніе, которое она могла дать, хотя весьма существенное, заключалось въ немногомъ. Джонъ Бёрроусъ и Лоренсъ Экорнъ приходили въ коттэджъ въ Пайкрофтѣ въ то воскресенье и она ихъ видѣла обоихъ. Было свѣтло, когда они пришли, но очень рано. Часовъ она не замѣтила, но полагаетъ, что было около пяти. Они входили и выходили изъ дома нѣсколько разъ и потомъ завтракали. Она встала помочь приготовить имъ завтракъ Если они и зарыли что-либо въ саду, она объ этомъ ничего не знала. Экорнъ, съ которымъ она была помолвлена, далъ ей три соверена. Съ того дня она въ глаза не видала ни его самого, ни его товарища. Какъ только услыхала о подозрѣнія на Экорна и что онъ бѣжалъ, она поняла, что помолвка ея расторгнута. Все это она показала съ большими запинками и такъ тихо, что къ ней приставили человѣка, обязаннаго подъ присягою громко повторять ея отвѣты для присяжныхъ. Вслѣдъ за тѣмъ ее сдали защитнику обвиненныхъ.

Она достаточно уже была въ судѣ, чтобы замѣтить и довольно проницательна, чтобы понять, что человѣкъ этотъ ея противникъ. Хотя она не имѣла силы отвѣчать вслухъ на вопросы помощника прокурора, но понимала вполнѣ, что этотъ человѣкъ ей другъ — что онъ ей только предлагалъ вопросы, которые предложены быть должны и на которые она могла отвѣчать безъ большого затрудненія. Но когда ее пригласили слушать, что другой господинъ ей скажетъ, страхъ овладѣлъ ея бѣднымъ сердцемъ.

Гроза тотчасъ на нее обрушилась.

— Я полагаю, моя милая, вы погрѣшили противъ скромности.

Оборотъ рѣчи, повидимому, указывалъ на мысль о снисхожденіи, но въ тонѣ его конечно не оказывалось. Голосъ этого человѣка былъ громокъ и въ немъ слышалась почти насмѣшка — нѣчто, производящее на слушателя впечатлѣніе, что вопросъ доставлялъ наслажденіе. Кэрри силилась заговорить и губы ея сложились для односложнаго отвѣта да. Человѣкъ, исполнявшій обязанность посредника между нею и присяжными, наклонилъ ухо къ ея губамъ и покачалъ головою. Конечно, изъ нихъ не выходило ни малѣйшаго звука, который могъ бы достигнуть его слуха. Полный адвокатъ ждалъ терпѣливо, глядя то на нее, то на публику вокругъ.

— Мнѣ нуженъ отвѣтъ. Повторяю, вы, кажется, погрѣшили противъ скромности. Надѣюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. Достаточно, если вы произнесете да или нѣтъ, но безъ отвѣта я остаться не могу.

Она оглянулась на мгновеніе, уловить взоръ отца, но ничего не видала; все передъ нею какъ-будто слилось въ одно, за исключеніемъ лица защитника обвиненныхъ.

— Дала она отвѣтъ? спросилъ онъ у передатчика.

Тотъ снова покачалъ головою. Сердце его было нѣжно и онъ начиналъ ненавидѣть полнаго адвоката.

— Милая моя, сказалъ послѣдній; — присяжные должны имѣть это свѣдѣніе отъ васъ.

Вдругъ въ залѣ суда стали раздаваться, постепенно усиливаясь, дрожащіе звуки неудержимыхъ рыданій и въ одно время съ ними стонъ старика, отдѣленнаго отъ дочери только немногими ступенями. Значеніе того и другого мгновенно было понято всѣми присутствующими. Столько было толковъ объ исторіи бѣдной дѣвушки по поводу этого процеса, что она ни для кого изъ слушателей не была тайною. Искра сочувствія, которая, какъ мы говорили, разъ проникнувъ въ толпу ничѣмъ остановлена быть не можетъ, вспыхнула въ пользу бѣдной Кэрри и едвали бы одна душа изъ всей этой массы людей, будь это мужчина и женщина, не попросила бы пощадить бѣдняжку, если возможно. Между присяжными былъ отецъ, имѣвшій много дочерей, который не нашелъ для себя неприличнымъ обратиться съ подобною просьбою.

— Быть можетъ, безъ этого можно обойтись, замѣтилъ мягкосердечный присяжный.

Но полный адвокатъ не былъ таковъ, чтобы позволить кому-нибудь въ судѣ — даже присяжному — учить его своей обязанности, и его проницательный умъ тотчасъ указалъ ему на необходимость уловить эту искру сочувствія на лету. Остановить ее нельзя, но обратить въ свою пользу возможно. Теперь для него было недостаточно отстоять вопросъ, который онъ сдѣлалъ. Публика оказываетъ наклонность къ паѳосу и ему съ своей стороны надо быть трогательнымъ Онъ очень хорошо зналъ, что общественнаго мнѣнія въ свою пользу не склонитъ, стараясь доказать справедливость своего вопроса, но онъ могъ этого достигнуть, выказавъ не медля, какъ нѣжно его собственное сердце.

— Мнѣ тяжело и грустно, сказалъ онъ: — причинять горе кому бы то ни было. Но взгляните на обвиненныхъ, чью жизнь я обязанъ защищать, и знайте, что я, какъ ихъ повѣренный, люблю ихъ, пока они подъ моею защитою, такъ же горячо, какъ можетъ отецъ любить свое дитя. Я пожертвую собою для нихъ, хотя бы съ опасностью навлечь на себя осужденіе присутствующихъ. Моя обязанность доказать присяжнымъ, въ пользу моихъ кліентовъ, что жизнь этой молодой женщины не была такою, чтобы на ея свидѣтельство противъ нихъ могли полагаться, и этотъ долгъ я исполню, не взирая ни на чьи-либо возраженія. Теперь я спрашиваю васъ опять, Каролина Брэтль, не изъ числа ли вы извѣстныхъ несчастныхъ созданій?

Эта попытка отчасти имѣла успѣхъ. Присяжный, отецъ многихъ дочерей, былъ побѣжденъ и возраженіе, по-крайней-мѣрѣ, сдѣлано на безмолвный укоръ, сказавшійся въ чувствахъ зрителей. Стоитъ только имѣть наготовѣ возраженіе, будь оно изъ изъ рукъ вонъ плохо, и всякое нападеніе отстранено. Но Кэрри не давала отвѣта и тѣ, которые на нее смотрѣли, считали маловѣроятнымъ, чтобы она была въ силахъ его дать. Она ухватилась за руку человѣка, стоявшаго возлѣ нея, и среди всхлипываній, урывками бросала бѣглые, умоляющіе взгляды въ ту сторону, гдѣ стояли братъ и отецъ, какъ бы моля ихъ о защитѣ. У старика вырвался одинъ стонъ, но послѣ онъ не издалъ ни одного звука. Онъ стоялъ, опершись на свою палку, совершенно неподвижно и устремивъ глаза въ полъ. Сэмъ стоялъ, ухватившись руками за деревянныя перила, которыя находились предъ нимъ, и смѣло глядѣлъ адвокату въ лицо, какъ бы готовый на него кинуться. Полный защитникъ видѣлъ все и понялъ, что болѣе можно выиграть пощадою, чѣмъ преслѣдованіемъ. Онъ рѣшилъ тотчасъ отпустить свидѣтельницу.

— Я полагаю, этого довольно, сказалъ онъ. — Ваше молчаніе говоритъ все, что присяжные желаютъ знать. Вы можете идти.

Человѣкъ, служившій посредникомъ между свидѣтельницею и присяжными, свелъ Кэрри со ступеней и передалъ ее на руки отца, а потомъ ихъ обоихъ вывелъ изъ залы.

Они вернулись въ комнату, въ которой сидѣли ранѣе, чтобы ждать Сэма, котораго вызвали къ допросу, когда они выходили. — О, батюшка! воскликнула Кэрри, какъ скоро старикъ сѣлъ на скамью.

Она къ нему наклонилась и рукою обвила его шею.

— Теперь все вынесено, дитя, и тѣмъ кончено, сказалъ онъ.

Кэрри подсѣла къ нему совсѣмъ близко и ни слова болѣе между ними сказано не было до возвращенія Сэма.

Свидѣтельство Сэма, по правдѣ, не уяснило ничего. Онъ имѣлъ сношенія съ Экорномъ, который его свелъ съ Бёрроусомъ, и видѣлся съ ними въ коттэджѣ старухи въ Пайкрофтѣ. На вопросъ, какого рода сношенія онъ съ ними имѣлъ, онъ отвѣтилъ, что сношенія честныя.

— По поводу замужства вашей сестры? высказалъ предположеніе прокуроръ.

— Да, по поводу сестры, отвѣтилъ Сэмъ.

За тѣмъ онъ показалъ, что обвиненные пришли въ Бёльгэмптонъ и что онъ ихъ провожалъ, когда они обходили вокругъ дома фермера Трёмбёля. Онъ ихъ провелъ въ садъ викарія, говорилъ онъ, и далъ отчетъ о встрѣчѣ съ мистеромъ Фенуикомъ. Послѣ того онъ не видалъ этихъ людей и ничего о нихъ не зналъ. Когда онъ кончилъ это показаніе, его сдали на руки защитника обвиненныхъ.

Тотъ напрасно прибѣгалъ ко всему своему искусству, онъ ничего не могъ вытянуть изъ этого свидѣтеля. Ему предложили вопросъ, на который настоящій отвѣтъ служилъ бы согласіемъ, что образъ жизни сестры его былъ безчестный. Когда вопросъ этотъ былъ сдѣланъ, Сэмъ объявилъ наотрѣзъ, что не скажетъ ни слова о сестрѣ ни въ одномъ смыслѣ, ни въ другомъ. Сестра его сказала уже все, что знала объ убійствѣ, а теперь онъ передалъ все, что было извѣстно ему. Онъ готовь отвѣчать на всякій вопросъ, какой имъ вздумается ему сдѣлать о немъ самомъ, но о сестрѣ не отвѣтить ни на какой. Когда ему возразили, что свѣдѣніе могло быть получено способомъ болѣе оскорбительнымъ изъ другихъ источниковъ, онъ сдѣлался дерзокъ.

— Такъ и ступайте къ этимъ другимъ источникамъ! вскричалъ онъ.

Его стращали всякаго рода угрозами и наказаніями, которыя на него нисколько не подѣйствовали, и наконецъ отпустили. Вслѣдъ затѣмъ дѣло отложили до слѣдующаго дня.

Хотя уже было поздно, старикъ Брэтль съ дѣтьми отправился въ обратный путь въ тотъ же вечеръ. Поѣздъ желѣзной дороги доставилъ ихъ на станцію въ Бёльгэмптонѣ, а оттуда они прошли до мельницы пѣшкомъ. Это былъ утомительный путь какъ для бѣдной дѣвушки, такъ и для старика, но все на свѣтѣ было лучше, чѣмъ остаться еще ночь въ домѣ Троттера. Къ тому же и старикъ Брэтль не хотѣлъ, чтобы мельница оставалась брошена часомъ долѣе, чѣмъ было необходимо. Когда его спросили, въ состояніи ли онъ идти пѣшкомъ, онъ съ обычнымъ спокойствіемъ шутливо высказалъ, что пренебрегаетъ подобнымъ затрудненіемъ.

— Почему же бы не пройти? Развѣ я не заработываю своего хлѣба каждый день?

Когда они достигли мельницы, было десять часовъ и мистриссъ Брэтль, не ожидая ихъ въ этомъ часу, уже лежала. Фэнни, еще не ложилась и оказала имъ услуги, какія только могла. Но старику Брэтлю нельзя было услужить. Онъ не поддавался изнѣженности. Онъ почти осуждалъ себя, что позволяетъ себѣ роскошь ежедневно курить трубку. Онъ допускалъ обильную пищу потому, что пища для работника — это каменный уголь для паровой машины, овесъ для лошади — суровый матеріалъ, изъ котораго должна исходить побудительная сила къ труду. Кромѣ ѣды и работы, человѣку почти нечего другого дѣлать, какъ выжидать смерти. Такова была его теорія жизни въ послѣдніе годы, а между тѣмъ онъ былъ человѣкъ съ сильными чувствами и любящимъ сердцемъ.

Кэрри однако нашла отраду, когда ее обняла сестра.

— Меня спросили, была ли я дурного поведенія. Я думала, что умру, и не могла выговорить ни слова — такъ они наконецъ меня и отпустили.

На вопросъ Фэнни, былъ ли къ ней добръ отецъ, она сказала, что очень добръ.

— На знаешь, Фэнни, еслибъ онъ мнѣ сказалъ только одно словечко, это согрѣло бы сердце; не правда ли?

На слѣдующее утро до Бёльгэмптона дошла вѣсть, что Точильщикъ былъ признанъ виновнымъ и приговоренъ къ смертной казни, но Лоренсъ Экорнъ освобожденъ. Предсѣдатель указалъ въ своей заключительной рѣчи на нѣкоторые факты, которые относились къ одному Точильщику, а не къ товарищу его, и присяжные рады были всякому предлогу, чтобы спасти отъ висѣлицы хоть одного изъ обвиненныхъ.

Глава LXX.
СУДЬБА ПЕДЛЬГЭМЦЕВЪ.

Фенуикъ и Джильморъ завтракали вмѣстѣ въ то утро, когда викарій собирался уѣхать обратно въ Бёльгэмптонъ. Къ этому времени Фенуикъ вполнѣ уже убѣдился, что уговорить друга вернуться въ свой домъ невозможно.

— Я вернусь чрезъ нѣсколько лѣтъ, если буду живъ, сказалъ сквайръ: — и вѣроятно тогда менѣе обо всемъ этомъ буду думать; теперь же тамъ быть не хочу.

Онъ уполномочилъ Фенуика дѣлать съ домомъ и садомъ что хочетъ и обѣщалъ дать инструкціи относительно продажи лошадей. Если все имѣніе не отдастся въ аренду, управляющій могъ самъ завѣдывать фермою. Когда ему было упомянуто о его обязанностяхъ, онъ отвѣтилъ опять примѣромъ о человѣкѣ безъ ногъ.

— Все это совершенно справедливо, говорилъ онъ: — человѣку слѣдуетъ ходить, но отрѣжьте ему ногу, и онъ ходить не можетъ.

Фенуикъ наконецъ увидалъ, что говорить болѣе нечего и приходится уѣзжать.

— Могу ли я ей сказать, что вы прощаете ее? спросилъ викарій, пока они ходили взадъ и впередъ на станціи Ватерлооской дороги.

— Она не поставитъ въ мѣдный грошъ мое прощеніе.

— Вы къ ней несправедливы. Я увѣренъ, что ничто се болѣе утѣшить бы. не могло, какъ подобное слово отъ васъ.

Джильморъ прошелъ половину платформы прежде чѣмъ отвѣтилъ.

— Какая польза говорить ложь? сказалъ онъ наконецъ.

— Я, конечно, лжи не сказалъ бы.

— Когда такъ, я не могу сказать, что прощаю ей. Какъ человѣкъ можетъ простить подобный поступокъ? Еслибъ я сказалъ, что простилъ, вы не повѣрили бы мнѣ. Я буду держаться отъ нея поодаль и это будетъ лучше для нея чѣмъ прощеніе.

— Я боюсь, часть вашего гнѣва падаетъ и на меня, сказалъ викарій.

— Нѣтъ, Фрэнкъ. Вы и ваша жена дѣлали для меня что могли все время — то, что считали лучшимъ для меня.

— Но мы имѣли намѣреніе на это.

— Если она поступила со мною такъ вѣроломно, какъ никакая женщина не поступала никогда, это не ваша вина. А на счетъ рубиновъ скажите вашей женѣ, чтобы она ихъ заперла — или бросила, если предпочитаетъ это. Я полагаю, они достанутся когда-нибудь женѣ моего брата.

Братъ его былъ въ Индіи, а жену его онъ не видалъ никогда. Потомъ дано было обѣщаніе, что Джильморъ сообщитъ Фенуику письменно о своемъ будущемъ мѣстопребываніи, и они разстались.

Это было во вторникъ и Фенуикъ велѣлъ своему гигу ждать его на бёльгэмптонской станціи. Онъ узналъ въ это время объ осужденіи одного человѣка за убійство и объ оправданіи другого, и мысли его были заняты этимъ предметомъ когда грумъ сѣлъ возлѣ него. Воротились ли Брэтли на мельницу? И что сдѣлалось съ Сэмомъ? И что говорили о спасеніи Экорна? Эти и многіе другіе вопросы дѣлалъ онъ, но онъ увидалъ, что слуга его былъ такъ занятъ другимъ несравненно интереснѣйшимъ дѣломъ, что никакъ нельзя было направить его мысли на послѣднее дѣло въ судѣ. Онъ думалъ, что Брэтли воротились, Сэма онъ не видалъ, объ Экорнѣ ничего не зналъ, но новую капеллу будутъ ломать.

— Какъ! воскликнулъ викарій: — неужели сейчасъ?

— Такъ говорили, сэръ, когда я уѣзжалъ. Работники уже принялись — то-есть стояли вокругъ. Службы ужъ больше не будетъ, сэръ. Барыня стояла и смотрѣла, когда я выѣзжалъ со двора.

Фенуикъ дѣлалъ двадцать вопросовъ, но не могъ добиться другихъ свѣдѣній, кромѣ одного извѣстія объ этихъ изумительныхъ новостяхъ. Когда подъѣхалъ къ пасторату, онъ еще дѣлалъ вопросы, а грумъ еще старался выразить свое убѣжденіе, что это противное, гнусное, и душу-раздирающее строеніе будетъ сломано въ концѣ недѣли. Прислуга въ пасторатѣ держалась крѣпко интересовъ церкви, съ жаромъ, о которомъ викарій совсѣмъ не зналъ. Они ненавидѣли Пёдльгэма и расколъ. Для этого грума ничего не могло бы быть пріятнѣе, какъ получить приказаніе приколотить старшаго сына Пёдльгэма, молодого человѣка, служившаго въ банкирской конторѣ въ Вармипстерѣ, но недавно воротившагося домой, потому что въ немъ оказалась наклонность поздно возвращаться домой и посѣщать трактиры, и очень хлопотавшаго по дѣлу о капеллѣ. Служанки въ пасторатѣ свысока смотрѣли на молодыхъ бёльгэмптонскихъ женщинъ, ходившихъ въ капеллу, а пасторатскій садовникъ съ-тѣхъ-поръ, какъ узналъ, что капелла стояла на церковной землѣ и, слѣдовательно, должна быть отдана въ его руки, почти не сходилъ съ этого мѣста. Онъ предлагалъ поправить сдѣланное зло — прежде чѣмъ капеллу сломаютъ и сроютъ, сдѣлать у дверей капеллы навозную кучу — «и пусть кто-нибудь осмѣлится дотронуться до нашей собственности!» Однако, онъ былъ слишкомъ остороженъ для того, чтобы рѣшиться на такую стратегію безъ прямого приказанія главнокомандующаго.

— Баринъ слишкомъ много думаетъ о нихъ, сказалъ онъ груму почти съ отвращеніемъ къ малодушію викарія.

Когда Фенуикъ доѣхалъ до своихъ воротъ, около капеллы стояла толпа; онъ вышелъ изъ гига и подошелъ. Глаза его прежде всего увидали Пёдльгэма, стоявшаго прямо предъ дверью, спиною къ зданію, и на лицѣ его выражалось чрезвычайное неудовольствіе. Викарій желалъ увѣрить пастора, что не къ чему, по-крайней-мѣрѣ теперь, переносить капеллу съ этого мѣста. Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ заговорить съ Пёдльгэмомъ, онъ примѣтилъ строителя изъ Салисбури, который повидимому, очень суетился — Граймса, бёльгэмитопскаго подрядчика, такъ недавно разбитаго въ пухъ, теперь торжествующаго — Больта старшаго, возлѣ Педльгэма — своихъ церковныхъ старостъ, двухъ фермеровъ и наконецъ самого Сент-Джорджа, прохаживающагося съ Пэкеромъ, управляющимъ. Многіе другіе изъ деревни были тутъ, такъ что на клочкѣ земли, отведенной для проповѣдей Пёдльгэма, былъ совершенно публичный митингъ. Фенуикъ, какъ только увидалъ лорда Сент-Джорджа, подошелъ къ нему прежде чѣмъ заговорилъ съ другими.

— Мой пріятель мистеръ Пёдльгэмъ, кажется, имѣетъ сегодня весьма знаменитыхъ прихожанъ.

— Послѣднихъ, я боюсь, какихъ онъ будетъ имѣть на этомъ мѣстѣ, сказалъ лордъ, пожимая руку викарія.

— Съ сожалѣніемъ слышу это, милордъ. Разумѣется, я не знаю, что вы дѣлаете, и не могу заставить мистера Пёдльгэма проповѣдывать здѣсь, если онъ не желаетъ.

Пёдльгэмъ подошелъ къ нимъ.

— Я готовъ и желаю, сказалъ онъ: — исполнять мои долгъ въ той сферѣ, къ которой Богу было угодно призвать меня.

Было очевидно, что онъ считаетъ сферой, къ которой онъ былъ призванъ, именно капеллу напротивъ пасторскихъ воротъ.

— Я говорю, продолжалъ викарій: — что не имѣю ни желанія, ни власти принудить моего сосѣда, но если это зависѣло бы отъ меня, то не сдѣлано было бы ни одного шага для того, чтобы перемѣстить его. Сначала мнѣ не нравилось это мѣсто для капеллы, но я преодолѣлъ это чувство и мистеръ Пёдльгэмъ можетъ проповѣдывать сколько душѣ угодно — для пользы своихъ слушателей и насколько не раздражитъ меня.

Услышавъ это, Пёдльгэмъ сдвинулъ шляпу со лба, поднялъ глаза и нахмурился, какъ будто легкомысленныя выраженія, употребленныя его соперникомъ, были не совершенно приличны такому торжественному случаю.

— Мистеръ Фенуикъ, сказалъ лордъ: — мы совѣтовались и нашли, что это слѣдуетъ сдѣлать, и сдѣлать сейчасъ. Главные прихожане совершенно согласны съ этимъ.

— Они, разумѣется, не хотятъ идти наперекоръ вашему благородному отцу, милордъ, сказалъ пасторъ.

— И сказать вамъ по правдѣ, мистеръ Фенуикъ, продолжалъ лордъ Сент-Джорджъ: — вы можете совершенно несправедливо навлечь на себя тьму непріятностей, если мы не сдѣлаемъ этого. Вы не имѣете права отдавать церковную землю по контракту подъ строеніе, еслибъ даже и хотѣли, и высшія духовныя власти тотчасъ предпишутъ вамъ перенести эту заразу.

— Заразу, милордъ! сказалъ Пёдльгэмъ, примѣчавшій, что сынъ вовсе недостоинъ отца.

— Ну да — въ самой серединѣ пасторской усадьбы! Что вы сказали бы, еслибъ мистеръ Фенуикъ вопросилъ позволенія сдѣлать изъ вашей гостиной свою трапезу и запереть свой стихарь въ вашъ шкапъ?

— Онъ навѣрно попробовалъ бы надѣть его, сказалъ викарій: — и онъ очень бы къ нему шелъ.

Тутъ диссидентскій пасторъ опять поднялъ шляпу и опять нахмурился.

— Дѣло въ томъ, продолжалъ лордъ: — что мы всѣ сдѣлали самую нелѣпую ошибку, и чѣмъ скорѣе мы поправимъ ее, тѣмъ лучше. Отецъ мой, чувствуя, что наша ошибка повела ко всѣмъ другимъ и что мы причиною всей этой путаницы, считаетъ своей обязанностью сломать ее и выстроить ее на мѣстѣ прежде предложенномъ близь перекрестка. Мы начнемъ тотчасъ и надѣемся кончить къ Рождеству. А пока мистеръ Пёдльгэмъ согласился вернуться въ старую капеллу.

— Зачѣмъ не позволить ему остаться здѣсь, пока другая капелла будетъ кончена? спросилъ викарій.

— Любезный сэръ, отвѣчалъ милордъ: — мы переносимъ капеллу всю до основанія. Будь мы янки, мы знали бы, какъ это сдѣлать, не ломая ее на куски. Теперь же мы должны это сдѣлать, разобравъ ее по кускамъ. Мистеръ Гикбоди, продолжалъ онъ, обернувшись къ салисбурійскому строителю: — вы можете тотчасъ приниматься за работу. Маркизъ очень будетъ вамъ обязанъ, если вы поторопитесь.

— Непремѣнно, милордъ, сказалъ Гикбоди, снимая шляпу. — Мы употребимъ кучу работниковъ, милордъ, и приказанія его сіятельства будутъ исполнены.

Послѣ этого лордъ Сент-Джорджъ и Фенуикъ ушли отъ капеллы въ пасторатъ.

— Если все это рѣшительно необходимо… началъ викарій.

— Рѣшительно, мистеръ Фенуикъ, мы сдѣлали ошибку.

Лордъ Сент-Джорджъ всегда говорилъ о своемъ отцѣ «мы», когда ему встрѣчалась необходимость поправлять промахи отца.

— А единственная наша возможность выпутаться изъ этой бѣды состоитъ въ томъ, чтобы схватить быка за рога и поправить дѣло. Это будетъ стоить намъ около 700 ф., а потомъ еще остается непріятность признаваться въ нашей винѣ. Но это гораздо лучше, чѣмъ драться.

— Я не дрался бы.

— Вы были бы принуждены драться. Потомъ остается одинъ неизмѣнный фактъ — капеллѣ не слѣдуетъ быть здѣсь. Теперь мнѣ остается сказать еще одно слово. Не находите ли вы, что эта ссора между пасторомъ и землевладѣльцемъ нехороша для прихода?

— Дѣйствительно очень нехороша, лордъ Сент-Джорджъ.

— Я не стану измѣривать порицаніе, не стану говорить, кто былъ виноватъ, вы или мы.

— Еслибъ вы сдѣлали это, я сталъ бы защищаться, сказалъ викарій.

— Именно. Но если предать прошлое забвенію, то не будетъ цикакой надобности ни въ обидѣ, ни въ защитѣ.

— Что можетъ думать пасторъ, лордъ Сент-Джорджъ, когда землевладѣлецъ его прихода пишетъ письма противъ него къ его епископу, клевещетъ на его репутацію и распространяетъ слухи, не имѣющіе ни малѣйшаго основанія?

— Мистеръ Фенуикъ, развѣ такимъ образомъ вы желаете предать прошлое забвенію?

— Очень тяжело сказать, что я могу забыть подобное оскорбленіе.

— По-крайней-мѣрѣ, мой отецъ желаетъ забыть — и, какъ онъ надѣется, простить. Во всѣхъ спорахъ каждая сторона думаетъ что она права. Еслибъ вы, для пользы прихода и, ради христіанской любви и доброжелательства, были готовы сдѣлать къ нему шагъ, вся его непріязненность была бы предана забвенію.

Что могъ сдѣлать викарій? Онъ чувствовалъ, что его хитро заставили преодолѣть полученную имъ обиду. Онъ безъ минутной нерѣшимости простилъ бы маркиза, еслибъ маркизъ призналъ себя виноватымъ. Но теперь его приглашали зарыть въ землю топоръ войны на равныхъ условіяхъ, а онъ зналъ, что условія не должны быть равны. Онъ тѣмъ болѣе сердился на это въ душѣ, что понималъ очень хорошо какъ ловокъ и хитеръ сынъ его врага. Онъ не хотѣлъ, чтобы его обманомъ заставили простить. Но впрочемъ что же за бѣда? Развѣ недостаточно ему самому знать, что онъ былъ правъ? Развѣ не много значило чувствовать себя свободнымъ отъ всякихъ упрековъ совѣсти?

— Если лордъ Траубриджъ желаетъ забыть прошлое, сказалъ онъ: — желаю и я.

— Я очень радъ, сказалъ лордъ Сент-Джорджъ съ живостью: — теперь я къ вамъ не войду, потому что я уже опоздалъ, но я надѣюсь, что вы скоро получите отъ моего отца вѣсти въ примирительномъ духѣ.

Глава LXXI.
КОНЕЦЪ ИСТОРІИ МЭРИ ЛАУТЕРЪ.

Головная боль сэр-Грегори Мэррэбля не долго продолжалась. Здѣсь говорится о той головной боли, подъ болѣзненнымъ вліяніемъ которой онъ такъ нерѣшительно простился съ своимъ племянникомъ и наслѣдникомъ. Она продолжалась, однако, три дня, въ-теченіе которыхъ онъ часто совѣщался съ мистриссъ Браунло и имѣлъ одинъ разговоръ съ Эдиѳью. Онъ былъ разочарованъ, огорченъ и страдалъ сердцемъ, потому что его душевное желаніе не могло быть исполнено, но онъ былъ слишкомъ слабъ для того чтобы цѣпляться за свою надежду или за свой гнѣвъ. Его родной сынъ умеръ, а этотъ молодой человѣкъ долженъ быть его наслѣдникомъ и дёнрипльскимъ владѣльцемъ. Безъ сомнѣнія, онъ могъ наказать молодого человѣка, лишивъ его всякой доли въ настоящемъ, но въ этомъ не будетъ ни утѣшенія, ни выгоды. Правда, онъ могъ отложить тѣ деньги, которыхъ стоилъ бы ему Уальтеръ, и отдать ихъ Эдиѳи — но откладывать деньги для такой цѣли было противно натурѣ старика. Онъ желалъ, чтобы наслѣдникъ былъ возлѣ него въ Дёнриплѣ. Онъ ненавидѣлъ то одиночество, которое представляло ему пребываніе въ Денриплѣ безъ какого-нибудь молодого Мэррэбля, который былъ бы подъ рукою, чтобы помогать ему. Онъ желалъ безсознательно наполнить пустоту сдѣланную смертью его сына съ наименьшими хлопотами, по этому онъ посовѣтовался съ мистриссъ Браунло.

Мистриссъ Браунло ясно была такого мнѣнія, что ему лучше взять племянника вмѣстѣ съ Мэри Лаутеръ, и пристроить ихъ въ своемъ домѣ.

— Мы всѣ слышали такъ много хорошаго о миссъ Лаутеръ, сказала мистриссъ Браунло. — И она совсѣмъ не то, что посторонняя.

— Это правда, сказалъ сэр-Грегори, желая, чтобы его уговорили.

— А потомъ, знаете, кто можетъ сказать, понравился ли бы онъ Эдиѳи, или нѣтъ. Никакъ нельзя знать, какое направленіе примутъ чувства молодой дѣвушки.

Услышавъ это, сэр-Грегори произнесъ какіе-то звуки, кротко выражавшіе несогласіе съ этимъ мнѣніемъ. Онъ не сомнѣвался, что Эдиѳь готова была бы влюбиться въ Уальтера, если все способствовало къ этому. Мистриссъ Браунло не примѣтила этого и продолжала:

— Бѣдная дѣвушка страшно страдала бы, еслибъ ей позволили думать, что вы разстались съ вашимъ племянникомъ изъ уваженія къ ней. Она въ такомъ случаѣ не могла бы даже остаться въ Дёнриплѣ.

Мистриссъ Браунло кротко посовѣтовала, чтобы Эдиѳи ничего не говорить, и сэр-Грегори почти обѣщалъ молчать. Но не говорить противъ его натуры. Когда наступала минута, искушеніе сказать что-нибудь такое, что могло быть сказано легко и что возбудило бы небольшое волненіе, всегда оказывалось слишкомъ сильно для него.

— Душа моя, сказалъ онъ въ одинъ вечеръ, когда Эдиѳь порхала возлѣ его кресла: — ты помнишь, что я говорилъ тебѣ однажды о кузенѣ твоемъ Уальтерѣ?

— О капитанѣ Мэррэблѣ, дядюшка?

— Ну онъ все-равно что кузенъ; оказывается, что онъ женится на другой кузинѣ — Мэри Лаутеръ.

— Ола дѣйствительно ему кузина, дядя Грегори.

— Я никогда не видалъ этой молодой дѣвушки — сколько мнѣ помнится.

— И я также, но я такъ много слышала о ней! Всѣ говорятъ, что она очень мила. Надѣюсь, что они будутъ здѣсь жить.

— Я еще этого не знаю, душа моя.

— Онъ мнѣ все разсказалъ, когда былъ здѣсь.

— Разсказалъ, что онъ женится?

— Нѣтъ, дядюшка, онъ мнѣ не разсказывалъ именно это, но говорилъ, что… что… Онъ сказалъ, какъ онъ любитъ Мэри Лаутеръ, и многое разсказывалъ о ней; я была увѣрена, что такъ и будетъ.

— Стало быть, тебѣ извѣстно, что мой намекъ на тебя и Уальтера…

— Не говорите объ этомъ, дядя Грегори. Я знала, что это невѣроятно, и не думала объ этомъ. Вы такъ ко мнѣ добры, что разумѣется я ничего не могла сказать. Но вы можете быть увѣрены, что онъ ужасно влюбленъ въ миссъ Лаутеръ, и надѣюсь, что и мы ее полюбимъ.

Сэр-Грегори успокоился и его головная боль прошла. Онъ составилъ маленькій планъ, и онъ не удался. Эдиѳь была очень добра, она все останется его любимицей и фавориткой — но Уальтеру Мэррэблю будетъ сказано, что онъ можетъ жениться и привезти свою жену въ Дёнрипль, и что если онъ выйдетъ въ отставку, то фамильному стряпчему будетъ поручено устроить его дѣла, какъ будто онъ дѣйствительно былъ его родной сынъ. Будетъ маленькое затрудненіе относительно правъ полковника, но полковникъ уже захватилъ такъ много, что съ нимъ справиться будетъ легко. На слѣдующее утро письмо было написано къ Уальтеру самою мистриссъ Браунло.

Чрезъ недѣлю послѣ этого Мэри Лаутеръ въ Лорингѣ ожидавшая съ наружнымъ терпѣніемъ, но съ внутреннимъ безпокойствомъ извѣстій отъ своего жениха, получила два письма, одно отъ Уальтера, а другое отъ своей пріятельницы Джэнетъ Фенуикъ. Читатель увидитъ три письма и отвѣты, написанные Мэри, и тогда наша исторія о любви, надеждахъ, заботахъ и непріятностяхъ Мэри Лаутеръ будетъ разсказана вся.

"Бёлъгэмтонъ, 1 сентября. "Дорогая Мэри,

"Пишу къ вамъ нѣсколько строкъ, потому что я обѣщала къ вамъ написать. Фрэнкъ ѣздилъ въ Лондонъ на прошлой нѣдслѣ и одно воскресенье его не было. Онъ нашелъ своего бѣднаго друга въ Лондонѣ и провелъ съ нимъ три дня. Онъ рѣшился отдать въ наймы Бирючины и ѣхать за границу, и всѣ убѣжденія Фрэнка не могли поколебать его. Не знаю, можетъ быть, это и къ лучшему. Мы лишаемся такого сосѣда, какого никогда не будемъ имѣть. Онъ былъ для насъ обоихъ все-равно что братъ, и я могу только сказать, что любя его какъ брата, я старалась сдѣлать для него къ лучшему все, что могла. Я знаю только то, что ничто на свѣтѣ не побудитъ меня опять приняться за сватовство. Но привлекательна была мысль соединить около меня моихъ двухъ нѣжнѣйшихъ друзей.

"Если вы сообщите мнѣ о вашемъ счастьѣ, я съ радостью услышу это. Я не стану возстановлять себя противъ того другого человѣка — но вы не можете ожидать, чтобы я сказала, что онъ будетъ для меня точно то же, чѣмъ могъ быть тотъ другой. Богъ да благословитъ васъ!

"Вашъ любящій другъ

"Джэнетъ Фенуикъ."

«Я должна сообщить вамъ о судьбѣ капеллы. Ее уже ломаютъ и увозятъ кирпичи въ другое мѣсто. Это дѣлается такъ скоро, что все исзезнетъ прежде чѣмъ мы успѣемъ опомниться. Признаюсь, я рада. А Фрэнкъ право, кажется, предпочелъ бы оставить ее. Но это еще не все. Маркизъ обѣщалъ написать къ намъ „въ примирительномъ духѣ“. Желала бы я знать, до чего это дойдетъ. Ужъ конечно не примирительный духъ заставилъ его написать къ епископу и назвать Фрэнка вольнодумцемъ.»

Вотъ другое письмо:

"Барраки, 1 сентября 186-- "Возлюбленный ангелъ,

"Надѣюсь, что это будетъ одно изъ послѣднихъ писемъ изъ этого противнаго мѣста, потому что я сейчасъ подаю въ отставку. Все рѣшено и я буду нѣчто въ родѣ намѣстница сквайра въ Дёнриплѣ подъ начальствомъ моего дяди. А такъ какъ это должна быть моя участь въ жизни то лучше начать ее тотчасъ. Но это не вся моя судьба и не лучшая ея часть. Вы принимаетесь какъ намѣстница — или лучше сказать какъ главная сквайрша, потому что будете хозяйкой дома. Дорогая Мэри, могу ли я надѣяться, что вы не откажетесь отъ этого званія?

"Я получилъ длинное письмо отъ мистриссъ Браунло и поѣхалъ вчера видѣться съ дядей. Я такъ спѣшилъ, что не могъ писать изъ Дёприпля. Я прислалъ бы къ вамъ письмо мистриссъ Браунло, только, можетъ быть, это было бы не совсѣмъ хорошо. Навѣрно, вы увидите его когда-нибудь. Она много говоритъ о васъ и въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ. Потомъ она объявляетъ о своемъ намѣреніи передать всѣ права, почести труды, преимущества и обязанности дёнрипльской хозяйки въ ваши руки, какъ только вы сдѣлаетесь мистриссъ Мэррэбль. Это она повторила вчера нѣсколько величественно и съ большою великодушною безропотностью. Но я не имѣю намѣренія смѣяться надъ нею, потому что я знаю ея намѣреніе поступить какъ слѣдуетъ.

"Моя, моя Мэри, напишите мнѣ сейчасъ нѣсколько строкъ, что такъ и слѣдуетъ — напишите также, что вы согласны со мною, что если это слѣдуетъ сдѣлать, то надо сдѣлать скорѣе.

"Всегда вашъ всѣмъ сердцемъ

"У. М."

Разумѣется, Мэри необходимо было посовѣтоваться съ теткой, прежде чѣмъ она отвѣтитъ на второе письмо. О томъ письмѣ, которое она получила отъ мистриссъ Фенуикъ, она рѣшилась ничего не говорить. Для чего ей называть опять теткѣ имя, такое непріятное для нея, какъ имя Джильмора? Думать о немъ избѣжать нельзя. Въ этой великой борьбѣ своей жизни, она старалась поступать какъ слѣдуетъ, а все-таки не могла уклониться отъ зла. Но огорченіе, хотя оно существовало, можно было по-крайней-мѣрѣ скрывать.

— Итакъ вы сейчасъ поселитесь въ Дёнриплѣ? сказала миссъ Мэррэбль.

— Я такъ думаю.

— А, хорошо! Конечно, такъ и должно быть. Разумѣется, противъ этого нельзя сказать ни слова. Я надѣюсь, что сэр-Грегори не умретъ прежде полковника. Вотъ и все.

— Вѣдь полковникъ его отецъ.

— Надѣюсь, что не будетъ никакихъ хлопотъ насчетъ этого, вотъ и все. Мнѣ будетъ очень скучно одной, но разумѣется, я должна была этого ожидать.

— Вы будете пріѣзжать къ намъ, тетушка Сэра? Вы столько же времени будете проводить тамъ, сколкко здѣсь.

— Благодарствуй, душечка. Я еще не знаю. Сэр-Грегори очень любезенъ, но какъ-то пріятнѣе въ своемъ собственномъ домѣ.

Изъ всего этого Мэри поняла, что ея милая тетка теперь еще желала имѣть возможность по-своему распорядиться рукой племянницы — какъ ея милые бёльгэмптонскіе друзья также желали.

Вотъ отвѣты Мэри на оба письма, выше приведенныя:

Лорингъ, 3 сентября 186-- "Любезная Джэнетъ,

"Мнѣ очень, очень, очень жаль. Не знаю, что болѣе я могу сказать. Я все время имѣла намѣреніе поступать какъ слѣдуетъ. Когда я въ первый разъ сказала мистеру Джильмору, что его желаніе не можетъ быть исполнено, я была права. Когда я рѣшила, что такъ должно быть наконецъ, я также была права. Боюсь, что не могу этого сказать о томъ шагѣ, который я сдѣлала посреди начала и конца, думая, что лучше поступить такъ, какъ мнѣ совѣтуютъ. Я имѣла намѣреніе поступить какъ слѣдуетъ, но разумѣется, я ошиблась, и мнѣ очень, очень жаль. Все-таки я очень вамъ обязана за то, что вы написали ко мнѣ.

Разумѣется, я не могу не желать знать, что онъ дѣлаетъ. Если онъ напишетъ и будетъ казаться доволенъ своимъ путешествіемъ, пожалуйста сообщите мнѣ.

"Я должна разсказать вамъ о моемъ счастьи — хотя чувствую угрызеніе, что я такъ счастлива, когда причинила такъ много несчастья. Уальтеръ выходитъ въ отставку и будетъ жить въ Дёнриплѣ, и я также буду жить тамъ, когда мы обвѣнчаемся. Я полагаю, что это случится скоро. Я пишу къ нему сегодня, хотя еще не знаю, что ему скажу. Сэр-Грегори согласился, дѣло устроивается, съ стряпчими совѣтуются и мы, по выраженію Уальтера, будемъ намѣстниками сквайра и сквайрши въ Дёнриплѣ. Мистриссъ Браунло и Эдиѳь Браунло останутся тамъ жить, но я буду имѣть честь заказывать обѣдъ и распоряжаться ключницей. Разумѣется, мнѣ будетъ очень странно вступить въ такой домъ. Вамъ я могу сказать на сколько было бы пріятнѣе поселиться въ такомъ домѣ который принадлежалъ бы намъ съ Уальтеромъ однимъ — какъ было съ вами, когда вы вышли замужъ. Но я не такъ глупа, чтобы сожалѣть объ этомъ. Такъ много случилось того, чего я желала, что я могу только чувствовать себя счастливѣе, чѣмъ заслуживаю. Болѣе всего ожидаю я теперь вашего перваго посѣщенія въ Дёнрипль.

"Вашъ любящій другъ

"МЭРИ ЛАУТЕРЪ."

То другое письмо, которое, какъ говорила Мэри въ письмѣ къ мистриссъ Фенуикъ, она еще не рѣшила какъ написать, было гораздо труднѣе составить.

"Лорингъ, 3 сентября 186-- "Милый Уальтеръ,

"Итакъ рѣшено, и я буду намѣстницей сквайршей! Я не имѣю никакого возраженія противъ этого. Пока вы будете намѣстникомъ сквайра, я буду намѣстницей. Для васъ, мой дорогой, я искренно радуюсь, что дѣло это рѣшено. Мнѣ кажется, вы будете счастливѣе сельскимъ дворяниномъ, чѣмъ были бы въ военной службѣ. И такъ-какъ Дёнрипль впослѣдствіи долженъ быть вашимъ домомъ — я скажу нашимъ — можетъ быть, хорошо и вамъ и мнѣ узнать его какъ можно скорѣе. Разумѣется, я очень тревожусь на счетъ мистриссъ Браунло и ея дочери; но хотя тревожусь, я не боюсь и приготовлюсь полюбить ихъ.

"Относительно другого вопроса я право не знаю какой дать отвѣтъ. Только намедни рѣшено, что это должно быть, и слѣдуетъ перевести духъ прежде чѣмъ рѣшить когда. Но, любезный Уальтеръ, я ничѣмъ не хочу мѣшать вашимъ планамъ. Увѣдомите меня, что думаете вы сами; но помните, что маленькій промежутокъ для чувствъ и шитья всегда желается въ такихъ случаяхъ слабѣйшей стороной.

"Да благословитъ васъ Господь, мой милый!

"Ваша навсегда и навсегда М. Л."

«Впрочемъ, я сдѣлаю то что, вы мнѣ велите.»

Разумѣется, послѣ этого свадьбу не на долго откладывали. Уальтеръ Мэррэль согласился, что слѣдуетъ дать пощаду и чувству и шитью, но не находилъ, чтобы для того и для другого нужна была продолжительная отсрочка. Недѣли для чувства и двухъ для приготовленія приданаго по его мнѣнію было достаточно. Наконецъ сдѣлана была уступка какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, и свадьба совершилась въ половинѣ октября. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ это время года они отправились въ Италію — но этого разскащикъ не можетъ сказать навѣрно. Вѣрно однако то, — что если они поѣхали за границу, то Мэри Мэррэбль путешествовала съ ежедневнымъ опасеніемъ, чтобы ея несчастная судьба не свела ее лицомъ къ лицу съ Джильморомъ. Поѣздка ихъ, по условію, сдѣланному баронетомъ, кончилась въ два мѣсяца, потому что въ день Рождества мистриссъ Уальтеръ Мэррэбль должна была занять мѣсто хозяйки за обѣдомъ.

Можетъ быть, читатель пожелаетъ узнать, совершенно ли уладилось дѣло съ полковникомъ? По этому дѣлу господа Блокъ и Кёрлингъ, фамильные стряпчіе, имѣли очень много хлопотъ. Когда къ полковнику обратились, онъ выказалъ себя сладкимъ какъ медъ. Онъ готовъ былъ сдѣлать все для пользы своего милаго сына. На свѣтѣ не было отца, который менѣе заботился бы о себѣ и о своемъ положеніи. Но все-таки онъ долженъ жить. Онъ обратился къ господамъ Блоку и Кёрлингу съ вопросомъ, необходимо ли ему жить. Господа Блокъ и Кёрлингъ объяснили ему очень ясно, что жизнь его или смерть нисколько не зависѣли отъ его брата баронета — и что онъ лишилъ уже своего сына очень большого состоянія. Наконецъ однако онъ согласился уступить свое пожизненное право на наслѣдство, которое должно было перейти къ нему въ случаѣ, если братъ умретъ прежде него, не иначе какъ за 200 ф. с. ежегоднаго дохода. Онъ сначала спросила 500, и тогда ему сказали, что капитанъ рѣшится взыскивать съ отца 20,000 ф. с., если сэр-Грегори умретъ прежде полковника.

Теперь разскащикъ простится съ Мэри Лаутеръ, Лорингомъ, и Дёнриплемъ. Онъ боится, что поведеніе его героини, описанное на этихъ страницахъ, встрѣтитъ неодобреніе многихъ близкихъ и хорошихъ знатоковъ женскаго характера. Онъ старался описать молодую женщину, поступавшую добросовѣстно во всѣхъ своихъ поступкахъ, руководимую правилами, желавшую, если понадобится, принести себя въ жертву, усиливавшуюся всегда удерживаться отъ дурныхъ поступковъ, Но между тѣмъ причинившую безпредѣльную горесть другимъ и почти доведшую себя до гибели, потому что одно время она позволила себѣ думать, что сдѣлаетъ хорошо, выйдя за человѣка, котораго она не любила.

Глава LXXII.
ВЪ ТЁРНОВЕРСКОМЪ ЗАМКѢ.

Мистриссъ Фенуикъ только подсмѣивалась надъ мужемъ по поводу тѣхъ извѣстій, которыя ожидались изъ Тёрноверскаго замка. Съ той самой минуты, какъ лордъ Сент-Джорджъ отдалъ приказаніе — основываясь на власти несчастнаго Вольта, который въ этомъ случаѣ нашелъ невозможнымъ отказаться отъ власти, требуемой отъ него лордомъ — началась ломка зданія. Прежде чѣмъ наступило первое воскресенье, уже невозможно было совершать божественную службу въ новой капеллѣ. Въ этотъ день Пёдльгэмъ сказалъ краснорѣчивую проповѣдь о скиніяхъ завѣта вообще.

«Все равно, гдѣ ни сходился бы народъ Господень, сказалъ онъ: если онъ сходится поклоняться Господу въ надлежащемъ духѣ независимаго сопротивленія всякой власти, явившейся не по откровенію. Любая живая изгородь была достаточной скиніей для набожнаго христіанина, но…»

Тутъ неназывая никого, онъ представилъ англиканскую церковь въ видѣ дерева упасъ, которое своимъ ядомъ уничтожало прелестные цвѣты, выроставшіе въ травѣ подъ нимъ и наполнявшіе воздухъ благоуханіемъ около него. Онъ сказалъ также что-то о слабой сестрѣ, шатавшейся у его подножія, за паденіемъ которой быстро послѣдуетъ паденіе ея старшаго брата. Все это, разумѣется, было пересказано подробно викарію но викарій не хотѣлъ даже заинтересоваться этимъ.

— Разумѣется, онъ это говорилъ, сказалъ викарій: — если человѣкъ проповѣдуетъ, что можетъ онъ проповѣдывать, какъ не свои собственныя мнѣнія?

Пріятныя извѣстія, о которыхъ говорилось, не заставили себя долго ждать — или по-крайней-мѣрѣ первая уплата долга. Второго сентября явилась огромная корзина съ куропатками, адресованная мистриссъ Фенуикъ рукою самого маркиза.

— Самая первая дичь, сказалъ викарій, отправившись въ кладовую смотрѣть этотъ изобильный запасъ: — конечно, лучше получать изъ Тёрновера куропатки, чѣмъ обвиненіе въ безнравственности и вольнодумствѣ.

Викарій объявилъ это тотчасъ, но жена не хотѣла сначала согласиться съ нимъ.

— Право мнѣ было бы такъ пріятно уложить ихъ и отправить назадъ!

— Ты не должна этого дѣлать.

— Возможно ли, чтобы корзина съ птицами загладила такія оскорбленія, какими этотъ человѣкъ оклеветалъ тебя?

— Эти птицы будутъ только первою уплатою, сказалъ викарій — и опять пошли колкія насмѣшки на счетъ этого.

Фенуикъ увѣрялъ, что второю уплатою будутъ фазаны застрѣленные въ октябрѣ. Но вторая уплата явилась еще въ сентябрѣ въ видѣ слѣдующаго письма:

"Терноверскій паркъ, 20 сентября 186--.

«Маркизъ Траубриджъ и лэди Софія и Каролина Стаутъ просятъ мистера и мистриссъ Фенуикъ сдѣлать имъ честь пожаловать въ Тёрноверскій паркъ въ понедѣльникъ 6 октября и остаться до субботы 11.»

— Вотъ это такъ уплата, сказала мистриссъ Фенуикъ? — Что же намъ дѣлать?

Викарій согласился, что дѣло становится очень серьезно.

— Мы должны ѣхать и провести ужасно скучное время, продолжала мистриссъ Фенуикъ: — или должны показать ему очень ясно, что не хотимъ имѣть съ нимъ никакого дѣла. Я не вижу, зачѣмъ намъ подвергаться непріятностямъ, только потому, что онъ маркизъ.

— Совсѣмъ не потому, что онъ маркизъ.

— Почему же? Ты не можешь сказать, что любишь старика или чтобы ты выбралъ мнѣ въ подруги лэди Софію и Каролину Стаутъ, или чтобы этотъ пронырливый, сладенькій, хвастливый лордъ Сент-Джорджъ былъ по твоему вкусу.

— Сент-Джорджа я не знаю хорошо. Можетъ быть, изъ него вышелъ бы прекрасный епископъ.

— Ты знаешь, что онъ тебѣ не нравится, и знаешь также, что тебѣ придется провести въ Тёрноверѣ очень непріятное время.

— Я могу стрѣлять фазановъ все время.

— Да — съ убѣжденіемъ въ тоже время, что лэди Софія и Каролина Стаутъ называютъ тебя за это вольнодумцемъ за глаза. Сама же я совершенно убѣждена, что поссорюсь съ ними.

— Совсѣмъ не потому, что онъ маркизъ, продолжалъ доказывать викарій послѣ продолжительнаго молчанія. — Если я знаю себя, мнѣ кажется, я могу сказать, что это не имѣетъ для меня никакой привлекательности. И сказать по правдѣ, будь онъ просто маркизъ, а я имѣй свободу дѣйствовать по моимъ желаніямъ, я никакъ не допустилъ бы его сладкорѣчивому сыну усмирить мой справедливый гнѣвъ. Но для насъ онъ человѣкъ чрезвычайно важный, потому что онъ владѣлецъ той земли, гдѣ живутъ люди, съ которыми мы находимся въ сношеніяхъ. Для ихъ благосостоянія я долженъ находиться съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ, а слѣдовательно, если ты согласна на эту жертву, я думаю, что мы поѣдемъ.

— Какъ — на цѣлую недѣлю, Фрэнкъ?

Викарій думалъ, что недѣлю можно сократить на два дня, и мистриссъ Фенуикъ написала къ лэди Софіи и Каролинѣ Стаутъ, что она и мистеръ Фенуикъ съ величайшимъ удовольствіемъ пріѣдутъ въ Терноверскій паркъ во вторникъ и останутся до пятницы.

— Такъ что я буду охотиться только два дня, сказалъ викарій: — что значительно измѣнитъ обширность моего вольнодумства.

Они поѣхали въ Терноверскій замокъ. Бѣдный старый маркизъ провелъ весьма непріятные два часа предъ ихъ пріѣздомъ. Теперь во всемъ графствѣ сдѣлалось несомнѣнно, что Сэмъ Брэтль не участвовалъ въ убійствѣ фермера Трёмбёля и что его знакомство съ убійцами произошло отъ желанія видѣть его несчастную сестру замужемъ за человѣкомъ, котораго онъ въ то время не считалъ порочнымъ. Слѣдовательно, произошла реакція въ пользу Сэма Брэтля, на котораго въ графствѣ теперь стали смотрѣть какъ на героя. Маркизъ, понявъ все это, началъ сознавать, что онъ несправедливо поступалъ съ викаріемъ по дѣлу объ убійствѣ. А потомъ, хотя ему сказали люди достойные вѣроятія — никто иные какъ его дочери, узнавшія это отъ сестеръ самаго примѣрнаго сосѣдняго пастора — что Фенуикъ не вѣритъ «почти ничему» и готовъ брататься скорѣе съ такимъ язычникомъ, какъ старикъ Брэтль, чѣмъ съ извѣстнымъ христіаниномъ — все-таки оставалось въ пользу Фенуика хорошее мнѣніе епископа, и хотя маркизъ былъ упрямъ, для него епископъ всегда оставался епископомъ. Для него также было ясно, что онъ ошибался относительно тѣхъ обвиненій, которыя онъ дѣлалъ противъ викарія относительно пребыванія бѣдной Кэрри Брэтль въ Салисбури. Настоящая исторія дѣвушки дошла до ушей маркиза и онъ началъ думать, что былъ неправъ. Потомъ это дѣло о капеллѣ, на которую, по совѣту своего сына, онъ теперь тратилъ 700 ф. с., поправляя сдѣланную имъ ошибку. Надо отдать справедливость маркизу, онъ не дорожилъ деньгами. Хотя маркизы имѣютъ и большія помѣстья, но у нихъ не всегда бываютъ лишнія сотни, которыя они могутъ бросать въ сторону, не чувствуя потери. Маркизъ Траубриджъ находился теперь въ такомъ положеніи. Но эта непріятность не такъ сильно раздражала его, как необходимость поправить ошибку, сдѣланную имъ. Онъ поступилъ безразсудно. Капеллу ни въ какомъ случаѣ не слѣдовало строить на этомъ мѣстѣ. Онъ зналъ это теперь, и зналъ, что долженъ извиниться. Знатность налагаетъ обязательства. Старый лордъ былъ очень глупъ, очень безтолковъ, а иногда очень надмененъ, но онъ не былъ способенъ къ сознательной несправедливости и ничто на свѣтѣ не могло заставить его сказать умышленную ложь. Впрочемъ, этотъ эпитетъ можно бы выпустить, потому что ложь не можетъ быть ложью, если она неумышленна.

Лордъ Траубриджъ провелъ утро вторника съ страшнымъ сознаніемъ въ необходимости извиниться — а между тѣмъ онъ помнилъ очень хорошо наглость этого человѣка, который осмѣлился сравнить обоихъ лэди Стаутъ съ… съ… съ… Страшно было подумать объ этомъ. И его сіятельство помнилъ также, какъ этотъ человѣкъ писалъ о воротахъ его замка, какъ будто это были ворота въ домѣ всякаго другого человѣка! Хотя эти шипы еще кололи его тѣло, онъ долженъ былъ сознаться, что неправъ.

И онъ сдѣлалъ это — съ добросовѣстностью, недоступной даже для его умнаго сына. Когда пріѣхали Фенуики, ихъ ввели въ гостиную, въ которой сидѣли лэди Каролина и Софія съ гостями, уже собравшимися тамъ. Минуты чрезъ двѣ вошелъ маркизъ и пожалъ руку обоимъ пріѣзжимъ. Потомъ, онъ походилъ по комнатѣ минуты двѣ, наконецъ взялъ викарія подъ руку и повелъ его въ свое святилище.

— Мистеръ Фенуикъ, сказалъ онъ: — я. считаю за лучшее выразить мое сожалѣніе тотчасъ относительно двухъ случившихся обстоятельствъ.

— Это ничего не значитъ, милордъ.

— Но это значитъ что-нибудь для меня, и если вы выслушаете меня нѣсколько минутъ, я сочту это за одолженіе вдобавокъ къ тому одолженію, которое вы оказали мнѣ, пріѣхавъ сюда.

Викарій могъ только кланяться и слушать.

— Я сожалѣю, мистеръ Фенуикъ, о томъ что написалъ къ епископу этой епархіи о вашемъ поведеніи.

Фенуику показалось очень трудно смолчать когда это было сказано. Онъ вообразилъ, что маркизъ будетъ извиняться на счетъ капеллы, а о капеллѣ онъ не заботился вовсе. Онъ чувствовалъ, что чѣмъ менѣе будетъ говорено объ епископѣ, тѣмъ лучше. Онъ однако воздержался, и маркизъ продолжалъ;

— Мнѣ наговорили много разныхъ разностей, мистеръ Фенуикъ — и я думалъ, что исполняю мои обязанности.

— Это не сдѣлало мнѣ никакого вреда, милордъ.

— Надѣюсь. Мнѣ сообщили ложное свѣдѣніе — и я извиняюсь.

Маркизъ замолчалъ, а викарій поклонился. Весьма вѣроятно, что викарій совсѣмъ не зналъ, какъ глубоки были въ эту минуту страданія маркиза.

— Перейдемъ теперь къ капеллѣ, продолжалъ маркизъ.

— Милордъ, позвольте мнѣ сказать, что это бездѣлица, не представляющая ни малѣйшей важности.

— Меня обманули относительно этого клочка земли.

— Я желалъ бы, милордъ, чтобъ капелла могла тамъ оставаться.

— Это невозможно; земля эта была назначена совсѣмъ для другого, и хотя мы всѣ были въ невѣдѣніи на счетъ нашихъ правъ, права слѣдуетъ утвердятъ. Я только прибавлю, что съ величайшимъ удовольствіемъ вижу васъ и мистриссъ Фенуикъ въ Тёрноверѣ и надѣюсь, что это удовольствіе будетъ часто повторяться.

Тутъ онъ воротился съ гостемъ въ гостиную и непріятный часъ промчался надъ его головой.

Все шло очень хорошо и для викарія, и для его жены во время ихъ посѣщенія. Одинъ день онъ провелъ на охотѣ и лѣсничій Тёрновера обращался съ нимъ очень вѣжливо, хотя онъ не подарилъ ему пятифунтоваго билета по окончаніи охоты. Когда онъ воротился въ домъ, хозяинъ осыпалъ его похвалами за его искусство такъ же дружелюбно, какъ будто онъ принадлежалъ жъ числу мірянъ. На слѣдующій день онъ ѣздить съ лордомъ Сент-Джорджемъ смотрѣть кануры охотничьихъ собакъ этого графства, которыя находились тогда въ Чарликотсѣ, и никто повидимому не счелъ его нечестивымъ за то, что онъ осмѣлился имѣть свое собственное мнѣніе на счетъ собакъ. Въ удовольствіяхъ мистриссъ Фенуикъ, можетъ быть, не заключалось такихъ сильныхъ ощущеній, но она пользовалась ими очень спокойно. Ее водили смотрѣть приходскую школу, приходскую церковь — въ которой фамилія Стаутъ имѣла огромное углубленіе, называемое скамьей, но которое въ сущности было цѣлой комнатой съ каминомъ. Мистриссъ Фенуикъ нашла, что это мало походило на церковь, но такъ какъ лэди Стаутъ, повидимому гордилась этимъ, она промолчала и не высказала эту мысль. Такимъ образомъ визитъ въ Тёрноверскій замокъ былъ сдѣланъ и Фенуики уѣхали домой.

— Надо сказать, что ничего не можетъ быть лучше, какъ зарыть въ землю топоръ, сказалъ онъ.

— А кто наточилъ топоръ? спросила мистриссъ Фенуикъ.

— Все-равно, кто ни наточилъ. Мы его зарыли.

Глава LXXIII.
ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Ничего болѣе не осталось разсказать о бёльгэмптонской деревнѣ и викаріѣ, кромѣ того, что читателю необходимо знать относительно положенія и будущихъ надеждъ семейства Брэтль. — Писавшій эти страницы осмѣливается надѣяться, что каковы бы ни были мысли читателя о той четѣ, которая мирно поселяется въ Дёнриплѣ и спокойно будетъ ждать, пока наступитъ время царствовать тамъ, можетъ быть читатели питаютъ нѣкоторое сочувствіе къ болѣе смиреннымъ дѣйствующимъ лицамъ, которыя порядочно и трудолюбиво жили на мельницѣ, а также и къ тѣмъ, которыя, увлекаемые безпорядочными страстями, удалились отъ нея и опять воротились въ старый домъ.

Дня два послѣ возвращенія мельника съ дочерью и сыномъ очень мало было говорено о прошломъ — очень мало по-крайней-мѣрѣ такого, въ чемъ отецъ или Сэмъ принимали участіе. Между сестрами, безъ сомнѣнія, были отвѣты и вопросы по цѣлымъ часамъ о самыхъ ничтожныхъ потребностяхъ, случившихся въ Салисбури. Мать почти воспѣвала радостные гимны надъ своею дочерью, что часъ, котораго она такъ опасалась, прошелъ. Но мельникъ не говорилъ ни слова и Сэмъ почти также былъ молчаливъ.

— Это все кончено, Сэмъ? спросила тревожная мать однажды: — теперь ужъ навѣрно все кончено?

— Есть одинъ человѣкъ, матушка, для котораго еще не все кончено; — бѣдняга!

— Но вѣдь онъ былъ убійца, Сэмъ?

— И другой также. Разницы не было. Если одинъ могъ убить старика сильнѣе другого, то сильнѣе былъ Экорнъ. Вотъ что я думаю. Но теперь все кончено, да справедливости-то было мало. На сколько я вижу, справедливости было мало. Меня чуть не повѣсили. А еслибъ эти ребята вздумали принести шкатулку старика къ мельницѣ, вмѣсто того, чтобы бросить ее возлѣ коттэджа старухи, меня такъ и повѣсили бы. И цѣлый годъ возились съ этимъ! Не важнаго я мнѣнія о нихъ.

Когда мать старалась продолжать разговоръ — съ тѣмъ болѣзненнымъ интересомъ, какой мы всегда принимаемъ въ такомъ дѣлѣ, которое чуть не было гибельно для насъ, но отъ котораго мы спаслись — Сэмъ повернулъ на мельницу, говоря, что ему надоѣло и что онъ не хочетъ слышать ничего болѣе.

На третій день до нихъ дошло описаніе суда въ провинціальной газетѣ. Мельникъ прочелъ все съ трудомъ съ начала до конца, не пропустивъ никакихъ подробностей. Наконецъ, когда дошелъ до показанія Сэма, онъ вскочилъ съ кресла, на которомъ сидѣлъ возлѣ окна, и ударивъ кулакомъ по столу, сдѣлалъ свое первое и послѣднее замѣчаніе о процесѣ:

— Хорошо было сказано, Сэмъ. Да, хотя ты мой родной сынъ, я скажу, что это было сказано хорошо.

Тутъ онъ положилъ газету и вышелъ, и всѣ видѣли, что глаза его были полны слезъ.

Но съ этого времени въ его обращеніи съ младшею дочерью сдѣлалась большая перемѣна.

— Здравствуй, Кэрри, говаривалъ онъ ей утромъ съ такими наружными признаками любви, какихъ не показывалъ никому, а по вечерамъ, когда она подходила и стояла около него, прежде чѣмъ онъ поднималъ свои усталые члены съ кресла, чтобы добраться до постели, онъ повертывался къ ней, чтобы она поцѣловала его въ лобъ, какъ онъ дѣлалъ это съ той хорошей дочерью, которая не нуждалась въ его прощеніи. Однако, знавшимъ его — никто не зналъ его лучше Фэнни — было извѣстно, что онъ ни на минуту не забывалъ безславія, павшаго на его семью. Онъ простилъ грѣшницу, но стыдъ грѣха вѣчно преслѣдовалъ его и онъ велъ себя какъ человѣкъ обязанный прятаться отъ своихъ сосѣдей, потому что съ нимъ сдѣлалось несчастье, дѣлавшее для него необходимымъ жить въ уединеніи.

Сэмъ поселился въ домѣ и ежедневно работалъ на мельницѣ, и нѣсколько недѣль ничего не было говорено о томъ, какъ онъ уходилъ и какъ возвращался. Онъ говорилъ съ сестрами о томъ, какъ онъ работалъ въ дёргэмскихъ копяхъ, но ни слова не говорилъ все время о причинѣ, заставившей его отправиться на сѣверъ, или объ его намѣреніи остаться тутъ. Онъ ѣлъ и пилъ въ домѣ, и время отъ времени отецъ платилъ ему небольшое жалованье. Наконецъ, сидя въ одинъ вечеръ послѣ дневной работы, онъ высказался.

— Батюшка, сказалъ онъ: — я хочу жениться.

Мать и сестры были всѣ тугъ и слышали это предложеніе.

— Кто же за тебя пойдетъ, Сэмъ? спросила мать.

Такъ какъ Сэмъ не тотчасъ отвѣтилъ, Кэрри отвѣчала за него:

— Кому же быть, матушка, кромѣ Аньесы Попъ?

— Неужто она? угрюмо сказалъ мельникъ.

— А почему же не быть и ей, батюшка? Это она, а не другая. Если ее здѣсь не полюбятъ, мы уйдемъ подальше и, можетъ быть, будемъ жить не хуже.

Противъ бѣдной Аньесы Попъ ничего нельзя было сказать, кромѣ того, что она была въ домѣ Трёмбёля въ ночь убійства, и одно время полиція подозрѣвала, что она сообщила своему любовнику о шкатулкѣ съ деньгами фермера. Тогда, разумѣется, о ней было говорено много дурного, но все это оказалось несправедливо. Изъ дома фермера она была взята въ домъ викарія, котораго пёдльгэмцы бранили за то, что онъ пріютилъ ее; но такъ какъ увѣренность въ виновности Сэма постепенно была оставляема, то разумѣется исчезло и основаніе къ предположенію, что бѣдная Аньеса была причиною убійства своего господина.

Два дня мельникъ былъ очень угрюмъ и не отвѣчалъ, когда Сэмъ объявилъ о своемъ намѣреніи уйти съ мельницы до Рождества, если Аньеса не будетъ тамъ принята какъ его жена, но наконецъ онъ уступилъ.

— Когда старики ложатся въ могилу, сказалъ онъ; — разумѣется, молодые должны дѣлаться хозяевами.

Такимъ образомъ Сэмъ женился и былъ взятъ съ женою жить съ другими Брэтлями на мельницѣ. Для мельника это было хорошо, потому что Сэмъ былъ способенъ пріобрѣтать деньги, когда серьезно принимался за работу.

Кэрри все жила съ ними, осужденная красотой своей, такъ какъ ея старшая сестра недостаткомъ красоты, не ожидать, чтобы явился женихъ просить ее поселиться вмѣстѣ съ нимъ въ ихъ собственномъ домѣ.

Нашъ пріятель викарій обвѣнчалъ Сэма съ его возлюбленной и часто бываетъ на мельницѣ. Время отъ времени онъ дѣлалъ усилія обратить невѣрующаго старика, который теперь стоитъ такъ близко къ могилѣ, но не могъ даже заставить мельника признаться въ необходимости какой-либо перемѣны.

— Я старался быть честнымъ, сказалъ онъ, когда на него было сдѣлано нападеніе въ послѣдній разъ: — я трудился для моей жены и ребятъ. Я не былъ ни пьяницей, ни сплетникомъ, ни лжецомъ. Я былъ суровъ и грубъ, это я знаю, и можетъ статься, со мною будутъ грубы и суровы тамъ, куда я пойду. Я противъ этого не говорю, мистеръ Фенуикъ — но никакіе мои поступки не перемѣнятъ этого теперь.

Для викарія, по-крайней-мѣрѣ, было ясно то, что когда наступитъ смерть, то она не заставитъ старика дрожать.

Джильмора нѣсколько лѣтъ не было въ Бёльгэмптонѣ, но по послѣднимъ извѣстіямъ полученнымъ отъ моихъ друзей изъ этой деревни, мнѣ сообщаютъ, что наконецъ его ожидаютъ домой.

КОНЕЦЪ.

---

1. Прозванъ отцомъ поэзіи. Родился въ 1328, умеръ въ 1400.
2. Одинъ изъ славнѣйшихъ древнихъ англійскихъ поэтовъ, родился въ 1325, умеръ въ 1408.
3. Противъ моего желанія.