Беззаветная любовь (Мамин-Сибиряк)/ДО

Беззаветная любовь
авторъ Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Опубл.: 1908. Источникъ: az.lib.ru

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ

БЕЗЗАВѢТНАЯ ЛЮБОВЬ.
Повѣсть.

I.

Павелъ Павлычъ нервно ходилъ по комнатѣ, заложивъ короткія и жирныя руки за спину. Время отъ времени онъ разсѣянно улыбался, бормоталъ что-то себѣ въ носъ и опять шагалъ съ легкимъ перевальцемъ, какъ всѣ разжирѣвшіе прежде времени мужчины. Эту полноту до извѣстной степени скрадывалъ высокій ростъ и остатки сохранившейся военной выправки. Вообще Павелъ Павлычъ былъ одинъ изъ тѣхъ крупныхъ русскихъ людей, какіе сохранились еще кое-гдѣ въ Москвѣ, какъ послѣдніе представители добраго, стараго помѣщичьяго времени. Выкармливались такіе богатыри въ свое время въ подмосковныхъ вотчинахъ, въ степныхъ помѣстьяхъ и по разнымъ другимъ привольнымъ крѣпостнымъ гнѣздамъ. Послѣ эмансипаціи богатыри куда-то исчезли, и только ничтожная ихъ часть какимъ-то чудомъ уцѣлѣла въ старой Москвѣ, гдѣ-нибудь на Поварской или въ прилегающихъ къ Пречистенскому бульвару кривыхъ уличкахъ и безыменныхъ переулкахъ.

— Посмотримъ, посмотримъ, какого гуся подманила наша Пустышка, — самодовольно повторялъ Павелъ Павлычъ, останавливаясь передъ окномъ. — За другихъ дочерей я не боялся: у Ольги талантъ къ музыкѣ, Серафима прекрасно поетъ, а у этой… гм… у Вавочки — рѣшительно ничего!..

Павелъ Павлычъ подвинулся къ самому окну и заглянулъ черезъ переплетъ рамы на дворъ, узкій и глубокій, какъ колодецъ. Скверный дворъ, а когда шелъ дождь, какъ сейчасъ, онъ превращался въ какую-то помойную яму. Не умѣютъ даже выстроить порядочнаго дома эти проклятые толстосумы и купчишки. Вообще, нѣтъ традицій, нѣтъ настоящихъ культурныхъ привычекъ, а тѣ люди, которые сумѣли бы выстроить настоящіе дома, — увы! — должны скитаться по сквернымъ квартирамъ… Назойливый осенній дождь точно подтверждалъ эти невеселыя мысли и наводилъ ту тягучую, неотступную тоску, которая мертвымъ камнемъ привязывается къ извѣстному возрасту. Да, кого-то приведетъ Пустышка въ самомъ дѣлѣ, — эта странная дѣвушка, въ колыбель которой добрая фея не положила ни одного таланта и которая съ ранняго дѣтства не подавала рѣшительно никакихъ надеждъ.

— Позвольте, этотъ гусь заставляетъ себя ждать… — ворчалъ Павелъ Павлычъ, поглядывая на часы. — Половина второго…

Легкіе знакомые шаги заставили его оглянуться: въ дверяхъ гостиной стояла сама Вавочка — свѣжая, розовая, сіяющая какимъ-то непозволительнымъ здоровьемъ. «Она здорова до неприличія», — говорила о ней старшая сестра, Ольга Павловна. Высокая ростомъ, статная, съ красивой фигурой и красиво поставленной на плечахъ махровой головкой, она бросалась въ глаза еще издали, но вблизи ее портили какой-то остановившійся взглядъ карихъ глазъ и тупое выраженіе небольшаго рта. «Нужно смотрѣть умнѣе, Вавочка, — повторяла ей мать съ ранняго дѣтства, — у тебя въ лицѣ что-то такое глупо-удивленное и вмѣстѣ равнодушное…» — «Maman, я не умѣю придать лицу другого выраженія», — спокойно отвѣчала Пустышка. И теперь она, остановившись въ дверяхъ, посмотрѣла на отца съ такимъ равнодушіемъ, что того наконецъ взорвало.

— Вавочка, этотъ монсиньоръ заставляетъ себя ждать слишкомъ долго… — замѣтилъ Павелъ Павлычъ, щуря глаза и покачиваясь на каблукахъ. — Да… Согласись, что можно быть любезнѣе, по крайней мѣрѣ такъ принято въ порядочномъ обществѣ.

— Придетъ, если ему нужно, — равнодушно отвѣтила Вавочка и даже зѣвнула.

— А какъ его фамилія?

— Камкинъ, Георгій Евгеньичъ…

— Изъ какихъ же онъ Камкиныхъ?.. Должно-быть, это изъ рязанскихъ — тамъ эта фамилія еще сохранилась. Да, настоящая дворянская фамилія и имя хорошее — Георгій… Что же, у него свое имѣнье?

Вавочка отрицательно покрутила головой.

— Нѣтъ имѣнья? — удивился Павелъ Павлычъ, поднимая брови.

— Да не знаю же я, папа… Какое мнѣ дѣло до того — есть у Георгія Евгеньича имѣнье, или нѣтъ!..

— Какъ какое дѣло?.. Ты ужъ не маленькая, и объяснять тебѣ такія простыя вещи довольно трудно… наконецъ, ты въ такомъ возвратѣ, что нельзя поручиться… гм… да…

— Спросите маму или Ольгу: онѣ все знаютъ…

— Почему же ты ничего не знаешь, когда это, можетъ-быть, касается больше всего именно тебя? У Ольги — музыкальный талантъ, у Серафимы — прекрасный голосъ, а тебѣ серьезно слѣдуетъ подумать о своей судьбѣ. Если молодой человѣкъ знакомится съ новымъ семействомъ, гдѣ есть молодая дѣвушка, то всегда можно предполагать, что у него есть свои основанія для такого серьезнаго шага. Да, серьезныя намѣренія…

— Ахъ, папа, это, наконецъ, скучно: вѣдь это не первый молодой человѣкъ въ нашемъ домѣ, и пока ничего еще особеннаго не случилось…

— Твои сестры были счастливѣе, хотя и твое время еще не ушло… Говорю тебѣ, какъ отецъ, который долженъ предусмотрѣть многое, о чемъ дѣвушки узнаютъ послѣ.

Мысль, что не-сегодня-завтра Вавочка можетъ выйти замужъ, растрогала Павла Павлыча. Онъ подошелъ къ ней, обнялъ и горячо поцѣловалъ прямо въ губы. Въ этотъ моментъ въ дверяхъ столовой показалась худая и сморщенная старуха. Она посмотрѣла на нѣжную родительскую сцену и только покачала головой. Павелъ Павлычъ видимо смутился, выпустилъ дочь изъ своихъ объятій а торопливо заговорилъ:

— Половина втораго… да… я жду, Ниночка…

Старуха сдѣлала знакъ глазами дочери, чтобы та уходила, и, когда они остались вдвоемъ, она строго заговорила:

— Павелъ Павлычъ, кажется, я васъ предупреждала, что считаю такое обращеніе съ взрослыми дочерьми неприличнымъ… Что за объятія и что за поцѣлуй!..

— Ниночка, Богъ съ тобой, что ты говоришь?..

— Я знаю, что говорю, и знаю, кому говорю… Вавочка — совершенный ребенокъ, и не слѣдуетъ ее развращать. Да, я знаю, что говорю…

Покрытое морщинами лицо Нины Александровны даже покрылось пятнами отъ волненія. Въ своемъ домашнемъ, полинявшемъ, люстриновомъ платьѣ она не походила на grande dame, а на средней руки экономку или какую-нибудь содержательницу плохонькихъ меблированныхъ комнатъ. Передникъ изъ суроваго полотна и засученные рукава платья говорили о горячей кухонной порѣ: Нина Александровна не довѣряла испорченной московской прислугѣ и готовила, сама. Хорошій столъ былъ наслѣдственной слабостью Нины Александровны, какъ урожденной Михалевой, а Михалевы буквально проѣли милліонное состояніе. Павелъ Павлычъ тоже раздѣлялъ эту фамильную слабость, хотя и носилъ другое имя. Любарскіе тоже любили плотно покушать. Даже самые близкіе знакомые не знали, что Нина Александровна частенько работаетъ дома за кухарку. Ложная гордость заставляла Любарскихъ тщательно скрывать это обстоятельство.

— Я всѣмъ пожертвовала для семьи, — продолжала Нина Александровна уже съ развивавшейся горячностью. — Да, я сдѣлалась сама кухаркой, чтобы дочери были всегда прилично одѣты и чтобы, вообще, были не хуже другихъ… Понимаете ли вы эту жертву, которую я приношу каждый день!..

Павелъ Павлычъ терпѣть не могъ вообще домашнихъ сценъ, а тутъ буря налетѣла совершенно неожиданно: онъ былъ въ такомъ хорошемъ настроеніи, даже расчувствовался по случаю судьбы Вавочки, и вдругъ явилась эта фурія.. Какъ воинъ, Павелъ Павлычъ въ такихъ случаяхъ всегда слѣдовалъ мудрому правилу Наполеона I: искусство побѣждать заключается въ умѣньи отступить во-время, т.-е. Павелъ Павлычъ отыскивалъ свою шляпу, надѣвалъ пальто и уходилъ изъ дому. Это благородное бѣгство являлось лучшимъ лѣкарствомъ: Нина Александровна успокоивалась, а Павелъ Павлычъ возвращался домой съ прекраснымъ аппетитомъ. Но сейчасъ онъ даже бѣжать не могъ, потому что онъ — тотъ неизвѣстный, который могъ имѣть серьезныя намѣренія относительно Вавочки — долженъ былъ явиться съ минуты на минуту…

— Ниночка, тебѣ вредно волноваться, — бормоталъ Павелъ Павлычъ, застегивая и разстегивая щегольскую домашнюю визитку.

— Что-о? Мнѣ вредно… и ты это говоришь?!..

Раздавшійся въ передней звонокъ спасъ Павла Павлыча на этотъ разъ, а явившійся гость былъ для него тѣмъ голубемъ, который приноситъ «вѣтку мира».

II.

Нина Александровна, конечно, скрылась, а изъ гостиной вышла Вавочка и съ милой развязностью представила своему папа «молодого человѣка».

— Очень пріятно, очень пріятно, Георгій Евгеньевичъ, — повторялъ старикъ Любарскій, крѣпко пожимая руку молодаго человѣка. — Я уже слышалъ о васъ отъ Ольги Павловны.

Небольшаго роста, одѣтый безукоризненно, Камкинъ на первый разъ не производилъ особенно сильнаго впечатлѣнія, какъ самый обыкновенный человѣкъ съ тѣми примѣтами, какія описываются на паспортахъ. Правда, въ быстромъ взглядѣ неопредѣленнаго цвѣта глазъ было что-то такое, чего не было у Павла Павлыча и его сверстниковъ, но въ наше время всѣ молодые люди именно такъ смотрятъ… Общее резюме перваго впечатлѣнія Любарскій могъ выразить однимъ словомъ: нашъ, т.-е. нашего стараго, дворянскаго круга человѣкъ, а не просто какое-нибудь сомнительное comme il faut, какъ большинство нынѣшнихъ молодыхъ людей. Вѣдь это сейчасъ замѣтно, а Павелъ Павлычъ видѣлъ-таки на своемъ вѣку всякихъ людей: ни мѣщанской торопливости въ движеніяхъ, ни дѣланой выдержки, а въ каждой мелочи — настоящее дворянское сознаніе собственнаго достоинства. Притомъ сейчасъ видно коренного москвича съ широкой складкой въ характерѣ.

И Вавочка тоже держала себя съ гостемъ прелестно, такъ что Любарскій даже полюбовался на молодыхъ людей и невольно подумалъ: настоящая парочка… Впрочемъ, эту вольную мысль онъ сейчасъ же заглушилъ въ себѣ и тревожно посмотрѣлъ на дверь въ столовую.

— Вы постоянный житель Москвы, если не ошибаюсь? — спрашивалъ Любарскій, когда Вавочка устала занимать гостя.

— Да… хотя и не совсѣмъ, — уклончиво отвѣтилъ гость. — Мои занятія заставляютъ меня частенько оставлять Москву.

— Конечно, служба… да…

— Нѣтъ, я не служу, какъ это принято понимать, а только есть свои занятія…

— Понимаю, понимаю… Это прежде было, что только и свѣту въ окнѣ, что служба… Духъ времени, Георгій Евгеньевичъ, которому невольно приходится подчиняться. Банки, акціонерныя компаніи, вообще предпріятія — да, я понимаю.

Этотъ дѣловой разговоръ былъ прерванъ появленіемъ Нины Александровны, которая вошла въ гостиную съ особенной торжественностью. Она едва успѣла переодѣться, и Камкинъ, цѣлуя у ней руку, имѣлъ удовольствіе насладиться запахомъ дешеваго мыла. Получилась небольшая пауза, прежде чѣмъ завязался новый разговоръ. Гость въ это время успѣлъ осмотрѣть скромную обстановку гостиной и чуть замѣтно поднялъ лѣвую бровь, — Вавочка поймала это движеніе, и на лицѣ у ней заиграли розовыя пятна. Никогда она не чувствовала всей тяжести окружавшаго ее приличнаго убожества: и мебель починена десять разъ, и ковры слѣдовало давно перемѣнить, и лампа стараго фасона, и эти противныя вязаныя салфеточки на креслахъ — вѣдь это хуже даже бѣдности. Камкинъ понялъ ея настроеніе и сумѣлъ его разсѣять оживленнымъ разсказомъ о послѣднихъ скачкахъ: онъ любилъ лошадей, какъ и Вавочка.

— А я, признаться сказать, недолюбливаю эти скачки, — заявилъ съ своей стороны Любарскій, принимая одну изъ своихъ лучшихъ позъ. — Да… Лошадей люблю до страсти, но скачки — это что-то барышническое и совсѣмъ намъ чужое. Если существуетъ нашъ коренной русскій спортъ, такъ это рысистые бѣга…

— Да, конечно, — соглашался Камкинъ, — но скачки создали англичане, а согласитесь — все англійское…

— Папа говоритъ, какъ бывшій рысистый заводчикъ, — не безъ ловкости объяснила Вавочка, чувствуя на себѣ благодарный взглядъ матери.

Разговоръ вертѣлся все время на общихъ темахъ, о какихъ говорятъ обезпеченные люди. Гость просидѣлъ ровно столько времени, сколько требовали приличія, и поднялся, чтобы проститься, но Павелъ Павлычъ задержалъ его: это была та обѣщающая любезность, которая понимается между строкъ. У Вавочки блестѣли глаза, когда она смотрѣла на отца.

Чтобы попытать гостя, Нина Александровна завела настоящій салонный разговоръ о московской знати и съ непринужденной скромностью назвала нѣсколько громкихъ фамилій, какъ людей своего круга. Гость оказался въ курсѣ дѣла и въ свою очередь сообщилъ нѣсколько интересныхъ фактовъ, которые свидѣтельствовали о его довольно близкомъ знакомствѣ съ этимъ заколдованнымъ кругомъ. Это было нѣчто въ родѣ предварительнаго экзамена, и Вавочка видѣла по лицу матери, что гость получилъ для перваго раза удовлетворительную отмѣтку. Но въ самомъ интересномъ мѣстѣ этой бесѣды въ передней послышался рѣзкій звонокъ, и Нина Александровна вышла сама въ залу. Она вдругъ встревожилась, предчувствуя какую-то непріятность.

— Лука Агаѳонычъ… — доложила горничная, пряча грязныя руки подъ передникомъ.

— Нечего сказать, нашелъ время, — ворчала Нина Александровна, поднимая худыя плечи.

— Я ему говорила… — попыталась объяснить горничная, но сейчасъ же смолкла, встрѣтивъ строгій взглядъ.

Въ передней уже слышался скрипъ смазныхъ сапоговъ, топтанье и тяжелые вздохи. Нина Александровна подняла еще разъ свои плечи и едва собрала силы, чтобы выйти къ нежданному гостю съ немного кислой улыбкой.

— А я къ вамъ, Нина Александровна, — точно съ разсчитанной рѣзкостью заговорилъ толстый купецъ, вваливаясь въ залу. — Завернулъ… то-есть, чтобы какъ насчетъ дровъ неустойки у насъ не вышло… Сами знаете, время теперь такое: о теплѣ пора подумать.

— Я васъ попрошу въ кабинетъ мужа, Лука Агаѳонычъ, — предупредила его Нина Александровна. — Павелъ Павлычъ сейчасъ занятъ…

— Ежели я не во-время пришелъ, такъ можно и уйтить… И пословица такая: «не въ пору гость — хуже татарина». Собственно для васъ же, Нина Александровна…

— Ахъ, я очень вамъ благодарна…

На выручку явилась Вавочка. Она съ ужасомъ слушала изъ гостиной начинавшійся разговоръ и не выдержала. Въ трудныхъ случаяхъ для переговоровъ съ Лукой Агаѳонычемъ высылала ее сама Нина Александровна. Появленіе Вавочки немного смутило гостя, и онъ даже прикрылъ свою пасть рукой.

— Извините, барышпя, ежели я къ примѣру…

— Всего лучше, если вы зайдете въ другой разъ, — коротко отвѣтила Вавочка съ своимъ обычнымъ видомъ.

Старикъ Любарскій въ это время сидѣлъ какъ на иголкахъ: въ гостиной слышно было каждое слово, и что могъ подумать человѣкъ, пріѣхавшій въ первый разъ въ домъ, куда можетъ вваливаться, съ позволенія сказать, каждая скотина. Изъ затрудненія вывелъ самъ гость, который началъ дѣловой разговоръ съ самымъ непринужденнымъ видомъ. Отъ Ольга Павловны онъ уже слышалъ объ ихъ имѣніи и, если не измѣняетъ ему память, года два назадъ проѣзжалъ мимо. Прекрасное имѣнье… да. Конечно, помѣщики — плохіе хозяева, нужно сказать правду, но, съ другой стороны, есть и отрадныя явленія: интенсивная культура замѣтно прививается, и все будущее, больше, спасеніе — въ машинѣ… Нужно вести борьбу съ наступающимъ капитализмомъ его же оружіемъ.

— Всѣхъ насъ губитъ слѣпая довѣрчивость, — вралъ Павелъ Навлычъ, облегченно вздохнувъ: такіе дѣловые разговоры были его конькомъ. — Мое имѣнье не изъ плохихъ, но нѣтъ рабочаго, нѣтъ умѣлыхъ рукъ, нѣтъ надежныхъ людей, на которыхъ можно было бы положиться въ такомъ важномъ дѣлѣ. Представьте себѣ: у меня дѣлалась запашка въ четыреста десятинъ, подъ сѣнокосомъ шестьсотъ…

Когда Вавочка вернулась въ гостиную, Павелъ Павлычъ былъ уже въ ударѣ и съ раскраснѣвшимся лицомъ объяснялъ гостю о существовавшемъ въ его воображеніи громадномъ хозяйствѣ. Гость поддакивалъ, соглашался и въ соотвѣтствующихъ мѣстахъ удивлялся. Чтобы отплатить той же монетой хозяину, онъ откровенно разсказалъ о своей профессіи, какъ комиссіонера крупныхъ машиностроительныхъ фирмъ — дѣло и въ настоящемъ его видѣ прекрасное, а въ будущемъ трудно даже представить границы нарастающаго прогресса.

— Вашу руку, дорогой Георгій Евгеньевичъ, — повторялъ Любарскій, молодцовато выпячивая грудь, — у насъ земля, хозяйство, у васъ — машины…

Вавочка старалась дѣлать внимательное лицо, но понимала только одно, что и папа и гость лгутъ самымъ добросовѣстнымъ образомъ, лгутъ до того, что сами начинаютъ вѣрить собственнымъ словамъ. И сама она — развѣ не приврала рысистый заводъ, а мама смотрѣла на нее такими благодарными глазами…

III.

Выйдя отъ Любарскихъ, Сбоевъ постоялъ на «паратнемъ», почесалъ затылокъ и строго, съ чувствомъ собственности, оглядѣлъ весь свой дворъ. Да, все это его, Луки Агаѳоныча Сбоева — и домъ, и флигеля, и службы, и всякое угодье, все нажито отъ трудовъ праведныхъ, потому что и самъ онъ, Лука Агаѳонычъ, человѣкъ обстоятельный и правильный. Не чета «другимъ протчіимъ»… Но, несмотря на всѣ эти осязательныя преимущества, Сбоевъ все-таки чувствовалъ себя сейчасъ очень скверно. Онъ понималъ, что его сейчасъ благороднымъ образомъ выгнали, какъ это умѣютъ дѣлать настоящіе господа, выгнали потому, что тамъ сидитъ настоящій гость, а онъ, Лука Агаѳонычъ, только купецъ третьей гильдіи, бывшій крѣпостной Любарскихъ, слѣдовательно — мужикъ по-ихнему.

— Туда же, гостей заводятъ… — ворчалъ Сбоевъ, спускаясь съ крыльца.

Онъ обошелъ чистый дворъ, сходилъ на задній, гдѣ грязь стояла по колѣна, и завернулъ къ себѣ во флигель-особнячокъ. Жена управлялась у печи, а сынъ Никифоръ сидѣлъ безъ всякаго дѣла. Онъ какъ-то глупо сорвался съ мѣста и хотѣлъ уйти, когда вошелъ отецъ.

— Куда? — остановилъ его Лука Агаѳонычъ. — Опять балбесничаешь… Чтой-то, Никешка, никакого въ тебѣ толку нѣтъ!..

— Я, тятенька…

— Молчать!.. Чѣмъ балбесничать, такъ съѣзди лучше къ Троекурову на Ильинку и закажи овса десять четвертей, да оттуда заверни въ Зарядье; да нѣтъ, все равно, проку не будетъ, и придется самому ѣхать.

— Не велика обуза — и Нюша съѣздитъ, — вступилась-было за сына мать, но сейчасъ же оговорилась: — я такъ къ слову молвила, Лука Агаѳонычъ, а тебѣ лучше знать…

— Молчать, потаковщица! — зыкнулъ и на нее Сбоевъ.

Никешка стоялъ и выжидалъ удобнаго момента, чтобы уйти половчѣе съ родительскихъ глазъ. Это былъ рослый купеческій выкормокъ, одѣтый подомашнему въ замасленный «спинжакъ» и сапоги бутылкой. Круглое румяное лицо глядѣло какъ-то тупо, а длинныя руки видимо мѣшали Никешкѣ, и онъ ихъ неловко совалъ въ карманы. «Этакое дерево стоеросовое, — думалъ Сбоевъ, стараясь не смотрѣть на сына. — То-есть никакого въ емъ настоящаго выверта или обращенія благороднаго, а такъ въ родѣ кучера… тьфу!»

Когда Сбоевъ прошелъ въ горницу, Никешка поспѣшилъ улизнуть въ дверь, а Маремьяна Прокопьевна тяжело вздохнула, какъ доменная печь. Сбоевъ походилъ по горницѣ, пошвырялъ на счетахъ, попробовалъ даже запѣть что-то, но ему сдѣлалось еще тошнѣе, чѣмъ во дворѣ. Вотъ и жену напрасно обидѣлъ: извѣстно, мать, за свое дѣтище заступается. Еще разъ оглядѣлъ Сбоевъ свои чистыя комнаты, выкрашенныя масляной краской стѣны, горки сундуковъ по угламъ, кисейныя занавѣски и герани на окнахъ, олеографіи въ новыхъ багетахъ, и опять на него накатился давешній горькій стихъ: вездѣ необразованность одна, а онъ, Лука Агаѳонычъ, и взаправду мужикъ… Вотъ и домъ свой, и деньги, и всякій достатокъ, а лучше вотъ этихъ сундуковъ, занавѣсокъ да купленной съ аукціона мягкой мебели ничего не могутъ они придумать вмѣстѣ съ женой. Другіе изъ послѣдняго живутъ, прямо сказать — въ долгахъ по уши, а все у нихъ по-настоящему, какъ требуетъ порядокъ. «Взять хоть тѣхъ же Любарскихъ: недалеко отъ нищихъ ушли, а въ квартирѣ все какъ слѣдуетъ настоящимъ порядкомъ быть. Да не разберешь скоро-то, что у Павла Павлыча съ Ниной Александровной, у двоихъ-то, одна дыра въ горсти всѣхъ достатковъ…»

— Мать… а мать? — по возможности ласково заговорилъ Сбоевъ, чувствуя себя виноватымъ передъ женой.

— Ну? — сердито отозвалась она, гремя ухватами.

Сбоевъ подавилъ въ себѣ поднявшееся злое чувство отъ этого «нуканья» и спокойно проговорилъ:

— Былъ во флигелѣ у господъ… Новаго гостя приспособили…

— Самимъ ѣсть нечего, такъ въ самую пору съ гостями проклажаться.

— Я вижу, что къ нимъ новый франтъ шмыгнулъ, — ну, и закинулъ задѣлье насчетъ дровъ…

— Извѣстно, дочь на возрастѣ, такъ шалыганамъ разнымъ это и на руку… Глядѣть-то на нихъ тошнехонько!..

— Постой, дай слово сказать… Прихожу, подвожу рѣчь, а они меня благороднымъ манеромъ въ шею. Это какъ по-твоему? Положимъ, что «онъ» дѣйствительно пріѣхалъ на лихачѣ и одежа на емъ по всей формѣ, — ну, а меня-то зачѣмъ выпроваживать? Тоже стыдятся, что мужикъ прямо къ нимъ ввалился…

— А за квартиру заплачено у ихъ?.. Имѣньишко-то, какое было, заложено да перезаложено, а туда же… Только одна видимость, что господа.

— Лихачу по рублю въ часъ платитъ онъ-то… Я говорилъ съ лихачомъ. Въ номерахъ живетъ… Разыщутъ гдѣ-то, тоже.

— Я ужъ не знаю, право, Лука Агаѳонычъ, что это ты съ ними канителишься: отказалъ, и все тутъ. Только квартиру страмятъ, а жильцовъ по Москвѣ найдется достаточно… Вонъ у Троекуровыхъ полковникъ квартиру держитъ. Въ праздникъ нацѣпитъ регалію, а дворнику рупь на водку… Не чета нашимъ-то!..

— Тьфу!.. Ничего та не понимаешь, — оборвалъ жену Сбоевъ, плюнулъ и, хлопнувъ дверью, вышелъ на дворъ.

— «Экъ его взяло… — раздумывала Маремьяна Прокопьевна, опуская руки. — Чего на меня-то накинулся, какъ звѣрь? Лѣзетъ на стѣну, не знаю съ чего…»

Сбоевъ вышелъ за ворота и увидѣлъ, что Никешка разговариваетъ съ лихачомъ. Онъ цыкнулъ на него и вступилъ въ разговоръ самъ.

— Рупь, говоришь, въ часъ? — спрашивалъ онъ, усаживаясь на приворотную лавочку, когда Никешка исчезъ въ воротахъ.

— Точно такъ-съ…

— Можетъ, и денегъ-то не заплатитъ баринъ-то твой? Больно вертоватъ, и пальтишко на емъ куцое… Изъ какихъ онъ будетъ?

— Изъ настоящихъ… Въ «Дрезденѣ» остановился.

— Это на Тверской? Ловко…

Молчаніе. Мороситъ мелкій осенній дождь. На Маросейкѣ народъ такъ и кипитъ. Конка бѣжитъ мимо, а народу набито въ ней видимо-невидимо. По тротуарамъ несется пестрая московская публика; медленно ѣдутъ ломовики, съ трескомъ катятъ «ваньки» — все то же, что Сбоевъ видитъ каждый день. Вонъ изъ-за угла показалась карета, заложенная тройкой, кучеръ безъ шапки — везутъ Иверскую. Народъ останавливается, снимаетъ шапки и торопливо крестится. Сбоевъ и лихачъ тоже обнажаютъ головы. Карета останавливается у дома напротивъ. Выходятъ въ облаченіяхъ священникъ и дьяконъ, а икону несутъ куда-то во дворъ.

— Надо полагать — къ болящему… — замѣчаетъ Сбоевъ, не надѣвая шапки.

— Надо полагать, — соглашается лихачъ.

— А то, можетъ, по обѣщанію…

— Бываетъ и по обѣщанію…

Бородатый лихачъ сонно зѣваетъ и выравниваетъ топчущуюся на мѣстѣ лошадь, которая коситъ глазами на карету и громко фыркаетъ. На тротуарѣ противъ кареты собирается цѣлая толпа. Точно изъ-подъ земли выросли какія-то мозглявыя старушонки и продираются съ нахальствомъ къ каретѣ. Изъ портерной вышелъ сидѣлецъ Агапычъ въ черномъ фартукѣ и красной кумачной рубахѣ. Онъ издали поклонился Сбоеву и тряхнулъ намасленными рыжими кудрями.

— Одначе скоро повернули молебенъ-то, — замѣтилъ Сбоевъ, когда изъ воротъ показалось обратное шествіе съ иконой.

— Не замедлили… — согласился лихачъ, снимая свою клеенчатую шляпу и откладывая широкій крестъ.

При выходѣ изъ воротъ икону остановилъ сгрудившійся народъ. Священника и дьякона совсѣмъ прижали къ стѣнѣ. Несшіе икону напрасно отбивались ногами и локтями, — ихъ толпа пронесла мимо кареты прямо къ портерной. Здѣсь произошла сцена, которую можно наблюдать только въ Москвѣ: благочестивая публика поползла подъ иконой… Ползли мозглявыя старушонки, ползли какіе-то благочестивые старички, а послѣднимъ проползъ рыжій Агапычъ; его покраснѣвшее отъ натуги лицо подходило на только-что отчеканенный мѣдный пятакъ. Сбившаяся толпа загородила ему дорогу, и Агапычъ сидѣлъ подъ иконой на корточкахъ.

— Господа, разступитесь! — вмѣшался подоспѣвшій во-время городовой. — Честью васъ просятъ… Эй, вы, трухлявые, куда прете?

Въ этотъ моментъ вышелъ изъ воротъ Камкинъ и окликнулъ зазѣвавшагося лихача. Онъ легко прыгнулъ въ щегольскую пролетку, поправилъ небрежно шелковый цилиндръ, и рысакъ съ мѣста лихо полетѣлъ впередъ по Маросейкѣ къ Кремлю. Сбоевъ проводилъ экипажъ глазами, пока онъ не. смѣшался съ другими, благочестиво отплюнулся и крѣпче надвинулъ суконный картузъ на свою угловатую голову. Оглянувшись, онъ въ воротахъ своего дома опять замѣтилъ Никешку, который выглядывалъ изъ-за воротины.

— Эй, ты, шалыганъ, — обругалъ его Сбоевъ и, снявшись съ лавочки, побрелъ въ свой флигель. — Необразованность одна, право…

Къ кому относилось послѣднее замѣчаніе — трудно сказать. Могъ его принять на свой счетъ и Никешка и сидѣлецъ Агапычъ, застрявшій подъ иконой. Сбоевъ замѣтилъ, какъ баринъ чуть улыбнулся, когда садился на свою пролетку, и Сбоеву сдѣлалось какъ-то даже совѣстно за Агапыча. Попавшійся навстрѣчу дворникъ съ метлой въ рукахъ вѣжливо снялъ шапку, но Лука Агаѳонычъ не удостоилъ его даже кивкомъ головы а только посмотрѣлъ на окна квартиры Любарскихъ и широко вздохнулъ.

IV.

Черезъ недѣлю Камкинъ опять былъ у Любарскихъ. Онъ пріѣзжалъ на другомъ рысакѣ, съ другомъ, длинномъ пальто и въ шляпѣ котелкомъ. Сбоевъ опять встрѣтился съ нимъ у воротъ.

— Любезный, барышня Любарская дома? — спросилъ Камкинъ съ небрежностью своего человѣка.

— Мы эфтакими дѣлами не занимаемся, — грубо отвѣтилъ Сбоевъ, закладывая руки за спину.

— Какими «эфтакими»?

— А такими — за чужими барышнями подглядывать.

— Ага…

Онъ быстро оглядѣлъ Сбоева съ ногъ до головы, загадочно улыбнулся и, сдѣлавъ легкій поклонъ, отправился къ Любарскимъ. «Ахъ, ты, стрикулистъ! — думалъ Сбоевъ, провожая его глазами до „паратней“ двери. — Туда же: „любезный“… Еще рыломъ не вышелъ, чтобы купца второй гильдіи любезнымъ-то навеличивать».

Черезъ три дня Камкинъ опять пріѣхалъ, и Сбоевъ видѣлъ его только изъ окна своего флигеля.

— Ну, теперь началась музыка… — проговорилъ Сбоевъ, обращаясь къ женѣ.

— Это ты насчетъ жениха, Лука Агаѳонычъ?

— До жениховъ-то еще, положимъ, далеко, а только терпѣть я не могу, когда вотъ такіе шалыганы по двору шмыгаютъ… Мутитъ меня. Туда же на лихачѣ по Москвѣ катается… тьфу!..

Сбоевъ даже ночью видѣлъ таинственнаго барина, который сталъ ему поперекъ горла, какъ кость.

Это тревожное настроеніе требуетъ нѣкоторыхъ справокъ и объясненій въ далекомъ прошломъ. Сбоевъ родился крѣпостнымъ въ родовомъ имѣніи Любарскихъ, курскомъ сельцѣ Шальковкѣ. Мальчикомъ онъ попалъ въ дворню и состоялъ казачкомъ еще при старомъ баринѣ Павлѣ Евтихычѣ. Старый баринъ постоянно сосалъ трубку, а казачокъ Лукашка постоянно долженъ былъ стоять за его спиной и бросаться со всѣхъ ногъ, когда Павелъ Евтихычъ крикнетъ: «огня!», или «трубку!». Три цѣлыхъ года выстоялъ Лукашка за барской спиной, а потомъ за смѣтливость и расторопность переведенъ былъ въ «мальчики» къ дворецкому. Изъ мальчиковъ Лукашка попалъ въ подручные къ повару и т. д. Къ эмансипаціи онъ былъ уже правой рукой управителя и вообще обѣщалъ пойти далеко по шаткой лѣстницѣ крѣпостной іерархіи. Но объявили волю; старый баринъ Павелъ Евтихычъ умерли, а наслѣдники раздѣлились, и родовое гнѣздо Шальковка продано было съ торговъ какимъ-то банкомъ. Дворня разбрелась куда глаза глядятъ. У Сбоева была прикоплена малая толика деньжонокъ, и онъ отправился съ ними прямо въ Москву, гдѣ и занялся подрядами и вообще разными подходящими дѣлами.

Лѣтъ пятнадцать Сбоеву приходилось въ Москвѣ очень туго, пока онъ не ухватилъ одного дѣльца на строившейся желѣзной дорогѣ. Результатомъ явился домъ на Маросейкѣ и вторая гильдія. Когда Сбоевъ вылѣзъ въ люди, деньги уже пошли къ нему сами собой, и свое дѣловое знакомство завелось, и подрядчичья популярность, и нѣкоторая, чисто-московская легкость на руку. Приторговывалъ онъ все, что продавалось по случаю, и больше всего любилъ покупать старые барскіе дома, продававшіеся за безцѣнокъ. Разъ онъ прочиталъ въ «Московскихъ Полицейскихъ Вѣдомостяхъ», что на Поварской продается домъ Любарскаго, и сейчасъ же полетѣлъ по печатному адресу. Занятый своими дѣлами, онъ какъ-то совсѣмъ упустилъ изъ виду своихъ бывшихъ господъ и теперь былъ радъ повидаться съ наслѣдниками. Въ старомъ барскомъ домѣ онъ нашелъ Павла Павлыча, котораго зналъ еще мальчикомъ. И баринъ и бывшій крѣпостной обрадовались этой встрѣчѣ, какъ давно не видавшіеся родственнники.

— Ну что, какъ ты поживаешь? — спрашивалъ Павелъ Павлычъ, ласково потрепывая стараго раба по плечу.

— Ничего, Павелъ Павлычъ, благодареніе Создателю… вторую гильдію плачу… на Маросейкѣ собственный домъ…

— Ого!.. Да ты, братъ, въ гору полѣзъ!..

Наметанный глазъ Сбоева сразу произвелъ оцѣнку положенія Любарскихъ: проѣлись господа вконецъ, ежели домъ пустили въ оборотъ, да и домъ-то былъ заложенъ въ банкъ. Сбоеву даже жаль сдѣлалось Павла Павлыча, которому приходилось разставаться съ послѣднимъ недвижимымъ имуществомъ. Главное — довѣрчивый баринъ, — ну, и проѣлся насквозь… Сбоевъ даже покачалъ головой, когда Павелъ Павлычъ начистоту разсказалъ ему свои дѣла.

— Что подѣлаешь: не умѣемъ мы жить по-нынѣшнему, — говорилъ онъ. — Благодарю моего Бога, что пристроилъ двухъ дочерей: старшая, Ольга, сдѣлала отличную партію — она вышла за полковника Разметова, вторая дочь, Серафима, вышла за генерала Горностаева — тоже приличная партія… Осталась послѣдняя дочь, Вавочка — ну, съ одной и забота будетъ всего одна.

Познакомившись съ Ниной Александровной, Сбоевъ сейчасъ понялъ, что самъ баринъ дома не имѣетъ никакого значенія, и что семья держится одной барыней. У нея оставалось еще небольшое имѣніе, вынесенное приданымъ, и оно составляло всѣ рессурсы въ будущемъ. Барыня вообще была вострая и билась, какъ рыба объ ледъ, но всѣ ея заботы не шли въ прокъ, потому что баринъ проѣлъ и большую половину ея приданаго.

— А вѣдь жаль дома-то, Нина Александровна, — говорилъ Сбоевъ, когда оглядѣлъ своимъ ястребинымъ окомъ родовое дворянское гнѣздо. — Главное, стоитъ на самой дворянской улицѣ, да и дадутъ за него теперь расколотый грошъ.

— Что подѣлаешь, Лука Агаѳонычъ: жить мы не умѣемъ.

Полученныя за домъ деньги пошли по тому же адресу, какъ и прожитыя раньше. Павелъ Павлычъ не умѣлъ ни въ чемъ себѣ отказывать, а Нина Александровна не могла его остановить.

— Если я такъ привыкъ жить? — оправдывался Любарскій. — Не могу же я, въ самомъ дѣлѣ, ѣсть всякую мерзость, не мѣнять бѣлья и жить въ конурѣ.

Начались переѣзды съ квартиры на квартиру, по мѣрѣ истощенія средствъ. Съ Поварской переѣхали на Пречистенку, съ Пречистенки — на Садовую, съ Садовой — къ Краснымъ воротамъ и т. д. Сбоевъ время отъ времени посѣщалъ ихъ и сдѣлался необходимымъ человѣкомъ, съ которымъ Нина Александровна могла совѣтоваться о своихъ дѣлахъ и черезъ котораго выполняла разныя хозяйственныя операціи. Благодаря Сбоеву, Павелъ Павлычъ совсѣмъ избавилъ себя отъ всякихъ хлопотъ «по домашности»… Дѣло кончилось тѣмъ, что въ одно прекрасное утро Сбоевъ самъ предложилъ Нинѣ Александровнѣ переѣхать на квартиру въ его домъ.

— Только квартира будто во флигелѣ будетъ, — объяснялъ онъ, — а ничего, жить можно…

Это былъ важный шагъ для Сбоева, противорѣчившій всей его тугой жизни, разсчитанной на наживу. Отъ Любарскихъ онъ не могъ уже ничѣмъ поживиться, а рисковалъ для нихъ цѣлой квартирой, дававшей въ годъ шестьсотъ рублей. Сказалось старое рабье чувство: кулакъ Сбоевъ пожалѣлъ своихъ прогорѣвшихъ господъ. Очень ужъ они просты, и гдѣ имъ по чужимъ квартирамъ жить!.. Удивительнѣе всего, что онъ радовался, когда Любарскіе поселились въ его домѣ, точно и домъ-то дороже для него сталъ. Конечно, нажитъ онъ отъ трудовъ праведныхъ, а все какъ будто чего-то недоставало, именно — недоставало въ немъ настоящихъ господъ… Сбоеву пріятно было, когда по двору проходилъ баринъ Павелъ Павлычъ или барышня Вавочка: одна походка чего стоитъ! Особенно полюбилъ Сбоевъ барышню. Когда Любарскіе переѣхали къ нему, она была еще въ подросткахъ, но такая высокая и голенастая, какъ настоящая кохинхинка. Не чета купеческимъ или чиновничьимъ дочерямъ… Иногда Сбоевъ нарочно выходилъ на улицу какъ разъ въ то время, когда Вавочка съ книжками возвращалась изъ своей гимназіи, снималъ картузъ и весело говорилъ:

— Какъ здоровье нашей барышни-съ?..

— Ничего, Лука Агаѳонычъ… — весело отвѣчала Вавочка, краснѣла и ускоряла шаги.

«Вотъ такъ Вавочка вырастетъ! — весело думалъ Сбоевъ, провожая дѣвушку глазами. — Всей Москвѣ на украшеніе… Одно слово: дворянская кровь!.. Не чета нашимъ-то кувалдамъ…»

Всѣ дѣла Нины Александровны теперь велись черезъ Сбоева, который въ короткій срокъ многое сумѣлъ исправить, и маленькое имѣніе стало давать доходъ. Главное — чтобы только Павелъ Павлычъ не вмѣшивался… По дѣламъ Сбоевъ почти каждый день бывалъ въ квартирѣ Любарскихъ и скоро изучилъ ихъ жизнь до послѣдней мелочи. Особенно любилъ онъ, когда выходила къ нему Вавочка. Этой слабостью Нина Александровна и пользовалась, высылая дочь, когда приходилось устроить какой-нибудь заемъ, поручительство или выдать вексель.

— Только для барышни… — говорилъ Сбоевъ. — У меня для барышни отказу нѣтъ.

Результатомъ такихъ отношеній въ головѣ Сбоева зародилась смѣлая мысль женить Никешку вотъ на этой самой Вавочкѣ и тѣмъ улучшить свою хамскую природу. Чѣмъ больше думалъ Сбоевъ, тѣмъ больше она ему нравилась: для кого же онъ наживалъ всю жизнь свое добро?.. Какъ сыръ въ маслѣ стала бы кататься у него Вавочка, только Господь устроилъ бы… Не она первая за купца выйдетъ. Когда Вавочка проходила мимо Сбоева, онъ даже вздрагивалъ и весь таялъ…

Появленіе у Любарскихъ стрикулиста поэтому и взволновало Сбоева до глубины души. Вотъ поѣздитъ такъ-то разъ десятокъ, а потомъ Вавочка и — ау!.. Одна мысль о такой возможности бросала Сбоева въ жаръ…

V.

Знакомство съ Камкинымъ ничего новаго не внесло въ жизнь Любарскихъ: Павелъ Павлычъ такъ же скучалъ отъ своего вѣчнаго бездѣлья, а Нина Александровна такъ же выбивалась изъ послѣднихъ силъ, чтобы показаться «какъ всѣ», т.-е. люди ихъ круга. Когда Павелъ Павлычъ выходилъ изъ дома, онъ незнакомому человѣку могъ показаться богатымъ бариномъ: костюмъ — безукоризненный, шляпа и перчатки — по сезону, часы съ модными брелоками и т. д. У него всегда съ собой были карманныя деньги, чтобы зайти въ дешевый ресторанъ и пообѣдать съ пріятелемъ, купить при случаѣ какую-нибудь бездѣлушку, сходить въ театръ, наконецъ проиграть въ винтъ, если это нужно. Когда онъ возвращался домой, то его ожидалъ приличный холодный ужинъ. Вообще, онъ напоминалъ собой какого-то громаднаго домашняго идола, которому приносятъ жертвы неизвѣстно за что. У Нины Александровны было всего одно шелковое платье, которое она переворачивала на тысячу ладовъ, но ее спасало то, что она рѣшительно никуда не показывалась и вела ту особенную жизнь, которая въ этомъ кругу даетъ женщинѣ эпитетъ «святой». Старшія дочери еще не дожили до такого состоянія святости и очень рѣдко навѣщали отеческій кровъ. Впрочемъ, Ольга Павловна завернула на минутку навести справки — какъ и что новый знакомый: Ольга Павловна всегда торопилась, потому что вѣчно была по горло завалена какими-нибудь чужими дѣлами.

— Кто его знаетъ… — уклончиво отвѣтила Нина Александровна и подавила невольный вздохъ. — Повидимому, человѣкъ порядочный. Изъ новыхъ… все дѣла какія-то…

— А Вавочка какъ?

— Какъ всегда… Я начинаю думать, Olga, что она у насъ безнадежна. Да… Въ ней нѣтъ даже женственности, и присутствіе молодого человѣка въ домѣ рѣшительно никакого вліянія на нее не оказываетъ.

— Надѣюсь, maman, вы приготовились на случай предложенія съ его стороны?

— О, да… Это по части Павла Павлыча, а я, ты знаешь, не люблю церемоній.

Къ числу особенностей семейной обстановки Любарскихъ нужно прибавить еще то, что оба зятя почти никогда у нихъ не бывали, хотя и принимали Павла Павлыча съ изысканной вѣжливостью. Другіе гости тоже появлялись раза два въ годъ съ офиціальными визитами, чѣмъ дѣло и ограничивалось.

Когда падалъ первый снѣгъ, любимымъ удовольствіемъ Павла Павлыча были прогулки на Пречистенскій бульваръ, гдѣ собиралась въ это время исключительная публика. Отъ Маросейки это было очень далеко, но свободнаго времени у Павла Павлыча — еще больше. Онъ обыкновенно отправлялся сейчасъ послѣ обѣда и непремѣнно бралъ съ собой Вавочку. До Никитскихъ воротъ они ѣхали на конкѣ, затѣмъ проходили Никитскій бульваръ и черезъ площадь — на Пречистенскій. У Павла Павлыча вездѣ были знакомые, и онъ едва успѣвалъ раскланиваться направо и налѣво. Ему нравилось, что вмѣстѣ съ Вавочкой они всегда производили нѣкоторое впечатлѣніе: она много выигрывала въ толпѣ, а на свѣжемъ воздухѣ ея лицо оживлялось. Знакомые старички поглядывали на Вавочку одобрительно, молодые люди улыбались, а барышни завидовали. На двухъ балахъ въ Дворянскомъ собраніи Вавочка даже произвела фуроръ своимъ ростомъ и плечами «изъ живого мрамора», и Павелъ Павлычъ ходилъ съ ней подъ руку по залитымъ огнями заламъ, какъ тріумфаторъ.

Въ одинъ изъ хорошихъ ноябрьскихъ дней Павелъ Павлычъ отправился съ Вавочкой на обычную прогулку. Падалъ мягкій, пушистый снѣжокъ, и воздухъ дышалъ осенней свѣжестью. Въ своей бархатной шубкѣ и мѣховой шапочкѣ Вавочка была прелестна. Но Павелъ Павлычъ еще дорогой обратилъ вниманіе, что она какъ будто встревожена и все оглядывается по сторонамъ. Когда они гуляли уже по Пречистенскому бульвару, она сказала отцу:

— Ты, папа, куда думаешь итти отсюда?

— Не знаю… а что?

— Мнѣ нужно завернуть на минуту къ Ольгѣ, а ты меня подожди здѣсь, или…

— Я пройду бульварами въ пассажъ Солодовникова.

— Хорошо. Я пріѣду туда на конкѣ…

— Черезъ часъ?

— Да…

Они разошлись. Вавочка отправилась на Пречистенку, гдѣ жили Разметовы, а Павелъ Павлычъ повернулъ, назадъ по линіи бульваровъ. Въ сумерки, когда зажигали огни и на бульварахъ набиралась совершенно особенная публика, Павелъ Павлычъ любилъ потолкаться въ толпѣ. Попадалось столько молодыхъ женскихъ лицъ, слышался беззаботный смѣхъ, веселые голоса, и вообще въ самомъ воздухѣ висѣло что-то такое, что говорило объ увлеченіяхъ и ошибкахъ молодости, о дешевенькомъ прожиганіи жизни и бульварныхъ романахъ. Павелъ Павлычъ посидѣлъ на Тверскомъ бульварѣ, гдѣ въ это время особенно много публики, и, не торопясь, пошелъ дальше, спускаясь постепенно подъ гору. Онъ еще разъ отдохнулъ противъ «Эрмитажа» и повернулъ къ пассажу. Масса экипажей, толкотня на тротуарахъ, яркое освѣщеніе произвели на него, какъ всегда, самое хорошее впечатлѣніе. Такъ какъ было еще рано, то онъ прошелся по Петровскимъ линіямъ и уже отсюда направился въ пассажъ, гдѣ публики оказалось совсѣмъ мало. Онъ одинъ принялся бродить по пустымъ корпусамъ и подолгу останавливался передъ окнами магазиновъ, разсматривая показной товаръ.

— Однако того… Вавочка заставляетъ себя ждать, — проговорилъ онъ, вынимая часы. — Ого, ровно полтора часа!.. Что бы это значило: можетъ-быть, задержала Ольга Павловна…

Прошло еще полчаса, но Вавочки не было. Павелъ Павлычъ встревожился. Можетъ-быть, они разошлись въ самыхъ корпусахъ. Еще полчаса — Вавочки нѣтъ… Не можетъ быть, чтобы она поставила его въ дурацкое положеніе. Павелъ Павлычъ обидѣлся и отправился на конкѣ домой.

— Гдѣ Вавочка? — спрашивалъ онъ, когда вошелъ въ свою переднюю.

— Вотъ мило: вѣдь она съ тобой ушла… — удивилась Нина Александровна.

Когда Павелъ Павлынъ разсказалъ все, она успокоила его:

— Очень просто: вечеръ, и Olga не отпустила ее одну…

— Гм… зачѣмъ же тогда было ставить меня въ дурацкое положеніе?

— Завтра все объяснится, папа… Можетъ-быть, Olga больна, да и вообще мало ли что можетъ случиться.

Ночью Павелъ Павлычъ опять безпокоился и видѣлъ странный сонъ: какой-то длинный-длинный коридоръ, а по сторонамъ все лошадиныя морды — морды направо, морды налѣво, и такъ безъ конца. Вообще, самый нелѣпый сонъ… Утромъ сейчасъ послѣ чая былъ отправленъ къ Ольгѣ Павловнѣ посолъ за Вавочкой, но Вавочки тамъ не оказалось, и вчера вечеромъ она не приходила. Это извѣстіе въ первую минуту оглушило стариковъ: не можетъ этого быть… Павелъ Павлычъ одѣлся самъ и отправился въ походъ. Можетъ быть, онъ ослышался, и Вавочка отправилась не къ Ольгѣ Павловнѣ, а къ Серафимѣ Павловнѣ, но опять Серафима Павловна живетъ въ Бутыркахъ, а Вавочка пошла къ Пречистенкѣ. Вообще, чортъ знаетъ что такое!

Вавочки нигдѣ не оказалось, и никто ея не видалъ. Гдѣ же она могла провести ночь, свою первую ночь внѣ родительскаго крова? У Павла Павлыча захолонуло на душѣ, и онъ не зналъ, какъ ему показать домой глаза. Нину Александровну это извѣстіе убьетъ… Можетъ-быть, съ Вавочкой случилось какое-нибудь несчастье: обморокъ на улицѣ и т. д. Развѣ заявить въ полицію на всякій случаи? Но для чего дѣлать огласку, — а репутація дѣвушки прежде всего. Домой онъ возвращался нарочно пѣшкомъ и нѣсколько разъ принимался отдыхать, чтобы выиграть время: можетъ-быть, именно въ эти лишніе полчаса Вавочка и явится. Мало ли у дѣвушекъ бываетъ необъяснимыхъ причудъ, а родительское безпокойство имъ совершенно неизвѣстно.

Еще съ большимъ волненіемъ дожидалась Нина Александровна, когда вернется мужъ, и перебѣгала отъ одного окна къ другому, какъ гимназистка. Ахъ, что будетъ, что будетъ: это убьетъ его… Она имѣла силы едва настолько, чтобы отворить мужу дверь и провести его въ кабинетъ.

«Бѣдняжка, она догадывается»… — думалъ Павелъ Павлычъ, дѣлая впередъ торжественно-печальное лицо.

Она дала ему выговориться, какъ онъ ходилъ и ничего не нашелъ, какія дѣлалъ предположенія, а потомъ достала изъ кармана письмо и подала Павлу Павлычу.

«Милая мама, — писалъ Вавочка матери, — прости меня, что я вчера не имѣла времени извѣстить тебя о своемъ поступкѣ и, можетъ-быть, этимъ доставила напрасное безпокойство… Мама, милая мама, я навсегда оставила васъ съ любимымъ человѣкомъ… Подробности сообщу потомъ, а пока скажу одно: искать меня не трудитесь. Цѣлую папу… Ваша Вавочка».

— Не можетъ быть, это не она писала!.. — вскричалъ Любарскій, перечитывая письмо. — Наконецъ, просто, это безграмотно, а моя дочь не могла писать мѣщанской фразы въ родѣ: «напрасное безпокойство»… Ахъ, да, она могла писать подъ диктовку этого… мерзавца!.. Боже мой… оставалось еще послѣднее испытаніе: позоръ моихъ отцовскихъ сѣдинъ.

Съ Павломъ Павлычемъ сдѣлалось дурно. Лицо у него посинѣло, глаза остановились, и онъ едва отдохнулъ, глотая кусочки льда. Но все время ни онъ ни она не сказали ни одного слова о томъ, кто могъ быть похитителемъ Вавочки: это было ясно безъ словъ…

VI.

Романическое исчезновеніе подняло на ноги всю родню Любарскихъ, и прежде всего досталось Ольгѣ Павловнѣ, которая представляла Камкина. По наведеннымъ въ «Дрезденѣ» справкамъ оказалось, чтоі Камкинъ выѣхалъ изъ Москвы еще недѣлю тому назадъ, «въ свое имѣнье», какъ записано было въ конторѣ.

— Все это наглая ложь! — кричалъ Павелъ Павлычъ. — Или я рѣшительно ничего не понимаю.

Дѣйствительно, если Камкинъ имѣлъ серьезныя намѣренія относительно Вавочки, то почему онъ не сдѣлалъ офиціальнаго предложенія; если онъ не надѣялся получить согласіе, то отчего онъ не переговорилъ предварительно хотя съ той же Ольгой Павловной, и наконецъ, если онъ… а что, если Камкинъ женатъ?… Нѣтъ, помилуйте, дворянинъ, порядочный человѣкъ по воспитанію и привычкамъ, не позволитъ себѣ ничего подобнаго, и наконецъ сама Вавочка такъ мало его знала, чтобы отдаться незнакомому человѣку, очертя голову. Это не въ традиціяхъ дома Любарскихъ…

— Во всякомъ случаѣ, я не ручаюсь за себя… — мрачно повторялъ Павелъ Павлычъ, наслаждаясь впередъ своей трагической ролью. — Я поставлю его къ барьеру… да!..

Нину Александровну больше всего смущала огласка; Вавочка еще можетъ вернуться, она опомнится… Но что скажутъ въ ихъ кругѣ? Свѣтъ такихъ вещей не прощаетъ молодымъ дѣвушкамъ. Всѣ старались обвинить другъ друга и по нѣскольку разъ перессорились. Въ самомъ дѣлѣ, еслибы тогда Ольга Павловна не представила его maman и т. д., и т. д.

— Да откуда онъ взялся, этотъ Камкинъ? — чистосердечно удивлялась сама Ольга Павловна. — Хоть убейте, ничего не помню… Кто-нибудь да представлялъ же его мнѣ!..

— Ты, душа моя, всегда отличалась легкомысленностью, — строго говорила дочери Нина Александровна.

— Maman…

— Я знаю, что говорю. Конечно, у тебя есть мужъ, но я — мать… Если бы ты не представила тогда его мнѣ, ничего не было бы. Въ какомъ обществѣ ты вращаешься?..

— Позвольте, maman… Если ужъ пошло на то, такъ у васъ свои глаза были. Вѣдь вы могли принять его такъ, что онъ во второй разъ и глазъ не показалъ бы…

— Ты меня убиваешь, Ольга…

Во всѣхъ трудныхъ случаяхъ своей жизни Нина Александровна привыкла совѣтоваться съ Лукой Агаѳонычемъ и теперь обратилась къ этому же средству. Конечно, онъ простой человѣкъ, но здѣсь именно важно здравое сужденіе трезваго и практическаго ума. Отправивъ Павла Павлыча на обычную послѣобѣденную прогулку — онъ не долженъ выдавать себя нарушеніемъ своихъ привычекъ, да! — она заперлась въ столовой съ своимъ совѣтникомъ и подробно разсказала ему все. Что же, Лука Агаѳонычъ почти свой человѣкъ и знаетъ Всѣ семейныя тайны фамиліи Любарскихъ, начиная съ амурныхъ похожденій дѣдушки.

— Можно сказать, что даже весьма необыкновенное дѣло-съ, Нина Александровна, — повторялъ Сбоевъ, повертывая въ рукахъ картузъ. — Ужъ, кажется, по всей Москвѣ съ огнемъ искать другой такой барышни, какъ Варвара Павловна… да..

Оказалось, что Лука Агаѳонычъ волновался не меньше самой Нины Александровны, что она приняла за выраженіе чувства преданности бывшаго двороваго человѣка. Вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ казалось ей, онъ что-то недоговаривалъ. Можетъ-быть, онъ знаетъ что-нибудь такое, чего она не знаетъ. Въ этомъ направленіи Нина Александровна и повела разговоръ, а Сбоевъ сразу точно съежился и понесъ уже совершенный вздоръ. Время отъ времени онъ хлопалъ себя по колѣнкѣ, вздыхалъ и говорилъ:

— Да вѣдь какая барышня-то… Бывало, по двору идетъ, такъ глядѣть за нее — сердце радуется. Тоже и мы, Нина Александровна, достаточно можемъ понимать, какая кость черная, какая бѣлая. Вы ужъ извините меня, сударыня, а я еще тогда въ первый разъ, какъ «онъ» пріѣзжалъ къ вамъ, замѣтилъ, что дѣло не ладно…

— Что же ты замѣтилъ, Лука Агаѳонычъ?

— Со стороны-то оно и совсѣмъ видно, Нина Александровна, что совсѣмъ неправильный человѣкъ… Тоже въ Москвѣ достаточно всякаго народу толчется — такъ оно и замѣтно. Ужъ вы меня извините, а «онъ», пряменько сказать, прямо стрикулистъ…

Такой оборотъ разговора подѣйствовалъ на Нину Александровну непріятно, и она даже пожалѣла, что позволила себѣ интимные разговоры съ этимъ мужикомъ. Развѣ онъ можетъ понимать тонкости отношеній въ средѣ культурныхъ людей? Допустимъ, что Камкинъ поступилъ нехорошо, даже преступно, но порывъ, страсть, увлеченіе извиняютъ многое: есть такія неистовыя натуры, которымъ прощаются даже преступленія. И кто знаетъ, что заставило его поступить именно такъ… Вообще, если бы Камкинъ и дѣйствительно оказался мерзавцемъ, но какое право имѣетъ Сбоевъ называть его стрикулистомъ? Это ужъ слишкомъ… Да.

«Вотъ если бы Павелъ Павлычъ былъ другой человѣкъ, — мелькнула въ головѣ Нины Александровны обычная горькая мысль, — да, тогда другое бы дѣло… И мнѣ не пришлось бы совѣтоваться съ мужикомъ!»

А онъ между тѣмъ употреблялъ, кажется, всѣ мѣры, чтобы напасть на слѣдъ похитителя дочери, и домой являлся только спать. Событіе придало ему силы, потому что цѣлые дни слоняться по бульварамъ, въ пассажахъ и ресторанахъ одного терпѣнія мало. Лицо у Павла Павлыча приняло грустно-величавое выраженіе, какъ у театральныхъ благородныхъ отцовъ. Встрѣчаясь съ знакомыми, онъ крѣпко жалъ руку, грустно улыбался и, поднявъ брови, шелъ дальше: онъ долженъ быть каждую минуту на посту и терять напрасно время въ разговорахъ съ знакомыми онъ не имѣетъ права. Да, онъ зналъ, что долженъ былъ дѣлать…

Ольга Павловна и Серафима Павловна поочередно пріѣзжали навѣщать maman каждый день, пока не надоѣли своимъ участіемъ. Ихъ мужья попрежнему оставались въ сторонѣ и едва ли даже знали объ исчезновеніи Вавочки. Зятья относились къ тестю и тещѣ, какъ относятся къ хорошимъ знакомымъ по клубу — вѣжливо и совершенно равнодушно. Зато необыкновенное участіе выказали Нинѣ Александровнѣ разныя безполезныя старушки, переносившія вѣсти по гостинымъ, — отъ нихъ просто не было отбоя, и Нина Александровна подъ конецъ начала прятаться. Только одно материнское сердце чувствовало ту гнетущую пустоту, которую оставила Вавочка подъ родительскимъ кровомъ, и Нина Александровна, одумавшись, приходила опять къ тому заключенію, что изъ окружавшихъ ее людей мужикъ Сбоевъ все-таки лучше всѣхъ.

Да, мужикъ Сбоевъ не дремалъ. Пока Павелъ Павлычъ разыгрывалъ свою роль благороднаго отца, онъ успѣлъ съѣздитъ въ Петербургъ и «подъ рукой» собралъ свѣдѣнія о «прохвостѣ», какъ Сбоевъ называлъ про себя Камкина. Вернувшись въ Москву, онъ сейчасъ же отправился съ докладомъ къ Нинѣ Александровнѣ.

— Видѣлъ я ихъ, Нина Александровна, — заявилъ онъ безъ всякихъ предисловій. — Иду этакъ по Невскому вечеромъ… электричество и протчее… А онѣ, Варвара Павловна, навстрѣчу мнѣ и подъ ручку съ бариномъ. Еще краше стали, потому какъ одѣты по модѣ. Накидка на нихъ, можетъ, всю тыщу рублей стоитъ… шапочка соболиная, мухточка… По всей формѣ.

Нинѣ Александровнѣ сдѣлалось дурно, и Сбоевъ долженъ былъ отваживаться съ ней. Какъ бывшій дворовый, онъ зналъ всякое обхожденіе съ «настоящими господами».

— Что же она… Вавочка?.. — слабымъ голосомъ спрашивала Нина Алееандровна, когда пришла въ себя. — Узнала тебя?..

— Какъ не узнать, сударыня, когда на Невскомъ свѣтло, какъ днемъ… Узнали и этакъ только головкой кивнули. Только и всего… Ну, я за ними этакъ издали, а они въ тіятръ. И я въ тіятръ… Высмотрѣлъ: въ отдѣльной ложѣ сидѣли. Послѣ тіятра подкараулилъ у подъѣзда и сослѣдилъ дальше. Сперва поѣхали въ ресторанъ господина Бореля, поужинали, а потомъ повернули домой, въ «Европейскую гостиницу». Ничего, номеръ превосходный. Я съ швейцаромъ познакомился и водилъ его въ пивную — пару пива выпить… Обнаковенно, онъ барина одобряетъ весьма, только, говоритъ, въ клубѣ въ карты играетъ до бѣлаго свѣта.

Нина Александровна слушала Сбоева, опустивъ голову, а когда онъ кончилъ докладъ, протянула руку и сказала:

— Лука Агаѳонычъ, я, право, не знаю, какъ тебя и благодарить…

— Помилуйте, сударыня, какая благодарность. Признаться сказать, я для себя хлопоталъ…

— Какъ для себя?..

Сбоевъ оглянулся на запертую дверь, встряхнулъ головой и шопотомъ сообщилъ:

— Видите ли, какое дѣло-съ, Нина Александровна… Варвара Павловна были превосходная барышня, по всей формѣ, можно сказать, и я ими завсегда любовался. Теперь у меня домъ, всякое обзаведенье и кромѣ того капиталъ… На Таганкѣ и то знаютъ Луку Сбоева, ежели кому какая причина случится. Хорошо-съ… Всѣмъ достаточны, Нина Александровна, и взысканы отъ Господа, можно сказать, черезъ число. Только, конечно, сынъ Никетка одинъ, какъ перстъ… Малый глупъ — это точно, а ежели бы… къ примѣру говорю… я такъ прикидывалъ, значитъ, умомъ…

Нина Александровна поднялась, выпрямилась и гордо указала Сбоеву на дверь. Подрядчикъ не ожидалъ такого дѣйствія своихъ словъ именно теперь, когда Вавочка — «изъ поля вонъ».

— Какъ вамъ угодно, Нина Александровна, — бормоталъ онъ, выпячиваясь изъ кабинета. — Только ежели такіе ваши поступки, такъ вы поищите себѣ фатеру гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ.

Отвѣтомъ былъ все тотъ же нѣмой жестъ оскорбленной матери.

VII.

У Любарскихъ происходили двойные сборы: прежде всего нужно было отправить Павла Павлыча въ Петербургъ, чтобы накрыть бѣглянку по свѣжему слѣду, а потомъ — переѣхать на новую квартиру. Послѣднее, конечно, всецѣло выполнялось одной Ниной Александровной и не считалось особенно труднымъ, потому что самъ Павелъ Павлычъ терпѣть не могъ такихъ геологическихъ переворотовъ въ своей обстановкѣ и, предоставивъ все женѣ, скромно удалялся куда-нибудь въ гости на цѣлый день. Теперь Нина Александровна какъ-то совсѣмъ тупо отнеслась къ своему положенію, хотя еще не имѣла въ виду другой квартиры: все ея вниманіе было поглощено поѣздкой Павла Павлыча въ Петербургъ. Необходимо придумать дорожный зимній костюмъ для него, найти денегъ и т. д. Павелъ Павлычъ тоже былъ поглощенъ своей миссіей и цѣлыхъ три дня разыскивалъ по Москвѣ приличную дорожную сумку. Наконецъ все было устроено какъ слѣдуетъ, и отъѣздъ Павла Павлыча откладывался изъ-за пустяковъ: выбирали счастливый день, хорошую погоду и благопріятный сонъ, а Павелъ Павлычъ ежедневно примѣривалъ свой дорожный костюмъ и передъ зеркаломъ изучалъ позы скромнаго путешественника съ таинственнымъ порученіемъ.

Разъ Павелъ Павлычъ такъ увлекся репетиціей своей роли передъ зеркаломъ, что совершенно не слыхалъ ни звонка въ передней, ни того, какъ горничная выскочила отворять дверь, — рѣшительно ничего, какъ и всякій бы другой на его мѣстѣ. Нина Александровна выглянула изъ столовой, гдѣ связывала, узлы съ столовымъ бѣльемъ. Въ передней послышались легкіе шаги, и въ залу вошла… Вавочка!.. Можете себѣ представить изумленіе papa и maman. Это было неописуемый моментъ: Павелъ Павлычъ вытянулся, принялъ величественную позу и смотрѣлъ то на жену, то на дочь; Нина Александровна схватилась одной рукой за дверь и точно застыла, устремивъ на дочь всепроникающій, испуганный и любящій взглядъ, какъ умѣютъ смотрѣть однѣ матери, а Вавочка, сдѣлавъ два нерѣшительныхъ шага и опустивъ головку, остановилась въ покорной позѣ кающейся грѣшницы.

— Мама…

— Молчи, несчастная, — драматическимъ шопотомъ предупредилъ ее Павелъ Павлычъ, дѣлая соотвѣтствующій жестъ правой рукой. — Для тебя на существуетъ больше этого святого слова… Исчадіе ада, какъ ты смѣта переступить порогъ закрытаго для тебя навсегда крова? Понимаешь ли ты — на всегда!.. Одно твое преступное дыханіе уже заражаетъ воздухъ…

Легкій крикъ прервалъ эту сцену въ самый интересный моментъ, — Нина Александровна тяжело и некрасиво прислонилась къ косяку двери, а потомъ повалилась на подъ. Вавочка едва успѣла подхватить се на руки, но суровый и непреклонный отецъ молча оттолкнулъ ее. Онъ самъ поднялъ жену и отнесъ ее на рукахъ въ спальню, а Вавочка одна осталась въ залѣ и какъ-то безнадежно смотрѣла на знакомыя стѣны, на безпорядочно составленную мебель, на какіе-то узлы по угламъ и на диванѣ. Она не понимала происшедшей въ ея отсутствіе перемѣны и кончила тѣмъ, что сняла свою зимнюю мѣховую шапочку и покорно усѣлась на ближайшее кресло.

Да, Вавочка сидѣла въ той самой залѣ, которая такъ ей надоѣла еще недавно своимъ приличнымъ убожествомъ, и ее постепенно охватывало еще неиспытанное чувство отчужденности и холода, точно она умерла. Величественное презрѣніе отца и обморокъ матери нисколько ея не тронули, какъ неизбѣжное зло вотъ всей этой фальшивой обстановки, а между тѣмъ ей некогда разыгрывать комедіи. Она едва дождалась, когда въ дверяхъ столовой показался папа и величественнымъ жестомъ открылъ дорогу въ комнату матери. Когда Вавочка проходила мимо отца, то съ удивленіемъ замѣтила, какъ затряслась у него нижняя челюсть и жалко заморгали глаза, такъ что онъ долженъ былъ отвернуться, чтобы скрыть это настоящее проявленіе своего отцовскаго горя.

Нина Александровна лежала въ постели и показалась Вавочкѣ такой маленькой, почти дѣвочкой, если бы не это сморщенное старое лицо, выдѣлявшееся на бѣлой подушкѣ желтымъ пятномъ. Она закрыла глаза, когда дочь вошла въ комнату, и знакомъ попросила ее сѣсть на стулъ возлѣ ночного столика.

— Ты насъ убила… — зашептали сухія губы съ старческой синевой. — Но наша жизнь прошла, а придется жить тебѣ, и… и есть возмездіе… есть правосудіе…

Вавочка покорно опустила свою махровую головку, — этотъ приступъ сразу расхолодилъ ее. То чувство жалости и нѣжности, которое начинало ею овладѣвать, сразу разсѣялось. А Нина Александровна не замѣчала настроенія дочери и продолжала въ томъ же духѣ. Это былъ горячій потокъ упрековъ, жалобъ, увѣщаній, просьбъ и слезъ, слезъ безъ конца, какъ можетъ говорить одна любовь.

— Человѣкъ, который дѣйствительно любитъ, никогда не поставитъ женщину въ фальшивое положеніе, — повторяла Нина Александровна, поднимаясь на подушкѣ. — Да… А вырвать дѣвушку изъ порядочной семьи и… и… Что тебя ждетъ, Вавочка?.. Подумай о томъ, что ты можешь быть матерью… Наконецъ мы не знаемъ, кто такой этотъ Камкинъ, и, какъ оказалась, его никто не знаетъ. Отчего онъ самъ не явился, а подослалъ тебя? Такъ порядочные люди не дѣлаютъ.

— Мама, я знаю только одно, что онъ любитъ меня, а я его люблю.

— Это не отвѣтъ, моя милая.

— Онъ женатъ и хлопочетъ о разводѣ.

— Ты видѣла его жену.

— Нѣтъ.

— Значитъ, онъ лжетъ, чтобы выиграть время. Тебя сама судьба привела въ Москву, а промедли одинъ какой-нибудь день — тогда я не поручилась бы ни за что… Отецъ совсѣмъ собрался въ Петербургъ, — ты видѣла уже его въ дорожномъ костюмѣ. Представь себѣ встрѣчу его съ твоимъ… твоимъ любовникомъ…

— Мама…

Вавочка вдругъ заплакала, заплакала, какъ дѣвочка, у которой отняли любимую куклу. Она закрыла лицо руками, и высокая молодая грудь заходила упругой волной. Слезы матери и дочери смѣшались, а потомъ послѣдовали слова утѣшенія и та материнская ласка, которой не замѣнитъ ничто на свѣтѣ. Видимо, Вавочка стояла уже на пути къ раскаянію, и только оставалось воспользоваться этимъ благопріятнымъ моментомъ. Начались поцѣлуи, радостный шопотъ и т. д..

Между прочимъ, Нина Александровна не могла удержаться, чтобы не сообщить дочери про дерзость Сбоева, который осмѣлился ей высказать свои гнусныя предположенія относительно идіота Никешки. Конечно, она указала ему на дверь, а онъ отказалъ отъ квартиры. Вообще оказался страшный мужикъ и нахалъ.

— Мама, ты погорячилась… — замѣтила Вавочка въ раздумьѣ. — И такъ какъ дѣло вышло изъ-за меня, то позволь мнѣ самой переговорить съ Лукой Агаѳонычемъ.

— Никогда!.. Какъ онъ смѣлъ даже подумать, что ты могла когда-нибудь выйти замужъ за его Никешку. Если мы не богаты, то это еще не даетъ права дѣлать дерзости.

— Во-первыхъ, мама, ничего обиднаго въ этомъ нѣтъ, а во-вторыхъ, Лукѣ Агаѳонычу многое можно извинить за его необразованность. По-своему онъ совершенно правъ… И въ-третьихъ, наконецъ, мама, даже говорить теперь объ этомъ немного поздно. Я не хочу, чтобы изъ-за меня ты безпокоилась переѣздомъ на новую квартиру..

Слушая эти рѣчи, Нина Александровна могла только развести руками: неужели это говоритъ Пустышка, глупая Пустышка, которая не имѣла отъ рожденія ни одного таланта?.. Въ ихъ положеніи искать другую квартиру, дѣйствительно, было безуміемъ, и затѣмъ — кто другой замѣнитъ ей, Нинѣ Александровнѣ, всезнающаго Сбоева?..

— Я не понимаю ничего… — печально проговорила Нина Александровна, опуская голову. — Необходимо переговорить съ отцомъ, отъ котораго, конечно, зависитъ все.

Павелъ Павлычъ все время, пока шли эти переговоры, въ волненіи шагалъ по своему кабинету. Дорожный костюмъ былъ снятъ и брошенъ въ уголъ, — это огорчало почтеннаго отца семейства больше всего. Для чего же онъ столько времени хлопоталъ, выбивался изъ силъ и вообще затратилъ всю свою наличную энергію? Когда въ залѣ послышались шаги, онъ принялъ гордую осанку рѣшившагося на все человѣка. Дѣловой видъ появившихся въ дверяхъ женщинъ непріятно изумилъ его, а покорность, съ какой смотрѣла на него Вавочка, начинала его бѣсить. Что такое — помириться съ Сбоевымъ, который осмѣлился нанести несмываемое оскорбленіе всей фамиліи — нѣтъ, ужъ извините, mesdames!.. Именно такъ могутъ разсуждать только бабы, и хорошо, что онъ, Павелъ Любарскій, еще въ состояніи понимать, что такое фамильная честь…

Вавочка глазами попросила мать выйти изъ комнаты и осталась съ отцомъ одна. Она дала прежде всего полную волю ему высказаться и только покорными глазами слѣдила за каждымъ его движеніемъ.

— Если ты покрыла позоромъ наши сѣдыя головы, то это еще не даетъ права всякому мужику топтать насъ въ грязь! — кричалъ Павелъ Павлычъ. — Я перенесу отъ равнаго себѣ оскорбленіе, я наконецъ буду бороться съ нимъ, но позволить мужику, холопу…

Эта послѣдняя комедія продолжалась ровно часъ, пока истощился весь запасъ заготовленныхъ Павломъ Павлычемъ фразъ, а потомъ онъ устало опустился въ кресло и сказалъ:

— А впрочемъ, я умываю руки… Дѣлайте, что знаете…

VIII.

Сбоевъ по своему обыкновенію сидѣлъ за воротами на лавочкѣ, когда Вавочка возвращалась съ перваго свиданія съ родителями. Она было-прошла мимо него, но оглянулась, остановилась и въ раздумьѣ подошла сама къ нему.

— Развѣ вы меня не узнаёте, Лука Агаѳонычъ? — спросила она, протягивая свою узенькую ручку въ перчаткѣ.

— Какъ не узнать, Варвара Павловна… Даже весьма узнали!..

Вавочка еще разъ оглянулась и проговорила:

— Приходите сегодня на Чистые Пруды… третья лавочка со входа. Я буду васъ ждать.

— Помилуйте, зачѣмъ же безпокоиться… Заверните лучше ко мнѣ въ избушку, Варвара Павловна.

— Нѣтъ, тамъ будетъ удобнѣе, а мнѣ необходимо серьезно съ вами поговорить.

Вавочка еще разъ протянула Сбоеву свою ручку, улыбнулась и легкой походкой пошла по тротуару. А Сбоевъ стоялъ у своей лавочки безъ шапки и долго провожалъ уходившую барышню глазами.

— Ахъ, барышня, барышня… — шепталъ онъ, встряхивая головой. — Пропала, видно, наша красота ни за грошъ, ни за копеечку! Однако ловко: «приходите на Чистые Пруды»…

Въ первую минуту Сбоевъ рѣшилъ, что не пойдетъ — онъ заподозрѣлъ подвохъ, но чѣмъ ближе было дѣло къ вечеру, тѣмъ сильнѣе его начинало тянуть. — «И ловкая барышня! Тоже не пошла во флигель, потому эта фефела Маремьяна Прокопьевна еще скандалъ бы ей сдѣлала… И ручку сама протянула. Эхъ, и ласковая только барышня!..»

Въ назначенное время онъ былъ уже на Чистыхъ Прудахъ и занялъ третью лавочку. Хорошо, что было темно и публика на бульварѣ гуляла незнакомая. Все-таки Сбоеву было совѣстно, когда проходившія мимо бульварпыя барышни улыбались, глядя на него. До старости дожилъ, а по бульварамъ никогда не шлялся — легко сказать. Прошло съ полчаса, а Вавочки не было. На Сбоева напало раздумье: а что если она и совсѣмъ не придетъ, а онъ стараго дурака сваляетъ… Онъ даже поднялся при этой мысли и только хотѣлъ итти, какъ его остановилъ знакомый голосъ:

— Куда это вы, Лука Агаѳонычъ, собрались бѣжать? Ахъ, нехорошо обманывать.

Это была она. Сбоевъ пробормоталъ что-то безсвязное и все оглядывался по сторонамъ, точно боялся какой засады. Вотъ бы Маремьяна Прокопьевна увидала его на бульварѣ съ барышней, такъ задала бы жару-пару…

— Вотъ что, Лука Агаѳонычъ, — заговорила Вавочка, смѣло поднимая вуалетку на лобъ. — Зачѣмъ вы гоните маму съ квартиры?..

— Моей причины тутъ никакой нѣтъ, барышня, и я Нину Александровну всегда, можно сказать, какъ родную мать почиталъ… Еще сызмальства подверженъ былъ завсегда вашей фамиліи и могу чувствовать…

— Хорошо, хорошо… Значитъ, вы завтра явитесь къ maman и извинитесь передъ ней, а она добрая и проститъ васъ.

— Позвольте, барышня… т.-е. никакъ невозможно это самое дѣло!

— А если я говорю вамъ — значитъ, возможно… Это разъ. Я вѣдь не обижаюсь на васъ, такъ сдѣлайте это для меня.

— Эхъ, барышня, барышня, обошли вы старика!.. Не то было удумано, — ну, да Господь съ вами… Будь по-вашему!

Вавочка опять протянула ручку и крѣпко пожала лапу Луки Агаѳоныча. Онъ смущенно поднялся, чтобы итти домой.

— Вѣдь я не обижаюсь на васъ, Лука Агаѳонычъ, — говорила Вавочка съ какой-то особенной ласковостью, — вы и сдѣлайте это для меня… Только для меня!.. Кто знаетъ, можетъ-быть, и я вамъ когда-нибудь пригожусь.

Сбоевъ ушелъ со свиданья въ какомъ-то туманѣ и самъ удивлялся, какъ это онъ легко согласился на все. Что-то ему будетъ отъ Маремьяны Прокопьевны, когда та узнаетъ, что Любарскіе остаются. Пожалуй, еще задуритъ баба… «Эхъ, барышня, барышня!..» — повторялъ Сбоевъ, встряхивая годовой.

Маремьяна Прокопьевна дѣйствительно поднялась на дыбы, и Сбоеву пришлось укрощать ее домашними средствами.

— Молчать, капустный звѣрь, а то раздавлю! — оралъ Сбоевъ. — Не твоего ума дѣло… Не ты наживала деньги-то!..

У Сбоева все-таки сдѣлалось легче на душѣ, когда все дѣло устроилось и пошло по-старому. Пусть поживутъ господа, — не съѣдятъ его. Въ немъ жило смутное чувство рабьей покорности вотъ этимъ самымъ настоящимъ господамъ, а что касаемо Вавочки, такъ это ужъ само собой вышло, и ничьей тутъ причины нѣтъ.

Какъ Вавочка сказала, такъ Сбоевъ и сдѣлалъ. Тяжело ему было итти въ повинной къ Нинѣ Александровнѣ, но дѣваться некуда. Нина Александровна приняла извиненія «мужика» и даже расчувствовалась до слезъ

— Простите на глупомъ словѣ, — повторялъ Сбоевъ: — не хотѣлъ обидѣть, а такъ сорвалось съ языка…

— Не будемъ поминать стараго, Лука Агаѳонычъ. Я тоже была не права съ своей стороны…

Послѣ этого вступленія они разговорились попрежнему. У Нины Александровны за время ссоры накопилось нѣсколько такихъ дѣлъ, о которыхъ нужно было посовѣтоваться съ Сбоевымъ. Между прочимъ, она сообщила ему, что выдала Вавочкѣ довѣренность по имѣнію. Сбоевъ даже развелъ руками отъ изумленія.

— Да для чего имъ, Варварѣ Павловнѣ, довѣренность ваша? — удивлялся Сбоевъ.

— А что же я одна-то подѣлаю, Лука Агаѳонычъ — оправдывалась Нина Александровна. — Ты тогда гналъ насъ, Павелъ Павлычъ въ такихъ дѣлахъ ничего не понимаетъ, а я стара стала… Какъ-то оно само собой вышло.

— Да, оно тово… Конечно, Варвара Павловна родная вамъ дочь, а все-таки оно тово…

— Да вѣдь я могу уничтожить ее, довѣренность-то?

— Это точно, а все-таки вы напрасно, Нина Александровна… Боюсь я сказать вамъ настоящее-то…

— Ахъ, пожалуйста, безъ церемоній!

Сбоевъ оглядѣлся и сообщилъ шопотомъ:

— А я такъ полагаю, Нина Александровна, не подослалъ ли Варвару-то Павловну тотъ?.. Женское дѣло слабое, ужъ извините меня, а нынче какой народъ…

— Ну, это вздоръ! Я отлично знаю Вавочку…

Этимъ разговоръ и кончился, и каждый остался при собственномъ мнѣніи.

«Эхъ, дала маху Нина Александровна, — думалъ про себя Сбоевъ. — Конечно, это тотъ подослалъ Вавочку, а гдѣ ей самой удумать такое дѣло… Конечно, имѣнье не важное, а на худой конецъ тысячъ десять стоитъ».

Жизнь пошла своимъ чередомъ, и Вавочка точно канула въ воду. Нина Александровна получала отъ нея изрѣдка письмо съ подробнымъ отчетомъ о дѣлахъ по имѣнію. Камкинъ оказывался дѣловымъ человѣкомъ и приводилъ все въ строгій порядокъ. Вавочка даже выслала часть полученныхъ съ имѣнія доходовъ. Дѣло о разводѣ подвигалось впередъ медленно, но Вавочка разсчитывала, что черезъ годъ все устроится. Эти письма очень успокаивали Нину Александровну, а Павелъ Павлычъ говорилъ:

— Что же, можетъ-быть, все къ лучшему… Конечно, г. Камкинъ поступилъ съ нами нехорошо, но все-таки сейчасъ видно порядочнаго человѣка. Кровь — великое дѣло…

На шестой недѣлѣ Великаго поста, когда Сбоевъ сидѣлъ на своей лавочкѣ за воротами, какой-то прилично одѣтый господинъ подалъ ему длинный конвертъ съ адресомъ, написаннымъ женскимъ изящнымъ почеркомъ,

— Это не мнѣ… — говорилъ старикъ, повертывая письмо въ рукахъ.

— Нѣтъ, вамъ-съ… Вѣдь вы Лука Агаѳонычъ Сбоевъ?

— Да вы-то кто такой будете?

— Я-съ? А я при номерахъ, гдѣ остановились Варвара Павловна. Онѣ просили безпремѣнно отвѣтъ…

Сбоевъ съ трудомъ разобралъ любезное приглашеніе непремѣнно пожаловать по очень важному дѣлу въ меблированныя комнаты на углу Газетнаго и Тверской. Записка была подписана лаконически: «Ваша Вавочка».

— Хорошо, буду, — отвѣтилъ Сбоевъ и сейчасъ же спохватился, но лакей уже ушелъ. — Охъ, неладно слово сорвалось… Зачѣмъ я къ ней пойду, да еще вечеромъ?

Послѣ цѣлодневнаго раздумья Сбоевъ однако пошелъ по адресу записки, какъ тогда на Чистые Пруды. Вавочка сама встрѣтила его въ дверяхъ своего номера. Номеръ былъ чистенькій, но скромный. На столѣ кипѣлъ самоваръ. Сбоевъ осторожно оглядѣлся и только послѣ этого рѣшился войти.

— Сначала напьемся чаю… — весело щебетала Вавочка, торжественно относя сбоевскій картузъ на столикъ къ зеркалу. — Вы какой любите — крѣпкій или слабый?

— Мнѣ все единственно, Варвара Павловна…

— А я безъ васъ соскучилась, Лука Агаѳонычъ. Все-таки вы свой человѣкъ…

Вавочка за зиму еще похорошѣла. Дѣвичья угловатость смѣнилась женской мягкостью формъ и движеній. Сбоевъ чувствовалъ, что ему не слѣдуетъ здѣсь оставаться, но его удерживала какая-то неотразимая сила.

— Я еще не успѣла увидать мамы, — разсказывала Вавочка, ухаживая за подозрительно поглядывавшимъ на нее старикомъ. — На-дняхъ буду у васъ… То-есть къ вамъ-то мнѣ не совсѣмъ удобно итти, вотъ я и рѣшилась пригласить васъ къ себѣ.

— Конечно, необразованность у насъ одна, Варвара Павловна, — проговорилъ Сбоевъ и широко вздохнулъ, вспомнивъ орущую Маремьяну Прокопьевну.

Вавочка пересадила гостя съ кресла на диванъ и смотрѣла на него своими свѣтлыми, ласковыми глазами. Сбоеву дѣлалось даже жутко подъ этимъ взглядомъ, а воротъ ситцевой рубахи начиналъ давить его шею, особенно когда Вавочка сѣла рядомъ съ нимъ и положила свою ручку къ нему на плечо.

— Я хотѣла посовѣтоваться съ вами, Лука Агаѳонычъ, — заговорила она уже тихо, совершенно другимъ голосомъ. — Вы, вѣроятно, знаете, что мама видала мнѣ довѣренность на имѣніе и… и оно будетъ продано за долги, если завтра я не внесу трехъ тысячъ. Всего какихъ-нибудь жалкихъ три тысячи, — даже и не деньги, а одна подпись на векселѣ… Мама иначе будетъ разорена, у нея ничего не останется.

Сбоевъ поднялся, застегнулъ сюртукъ и проговорилъ:

— Прощенья просимъ, Варвара Павловна… Мы эфтакими дѣлами даже и не занимаемся, чтобы векселя. Ужъ вы меня извините, Варвара Павловна, а какое колѣно вы подъ меня-то подвели… Я вѣдь тоже не дуракъ и могу понимать, что и къ чему слѣдоваетъ. Не вамъ бы, сударыня, такими дѣлами заниматься… Прощайте-съ…

Вавочка закрыла поблѣднѣвшее лицо руками и отошла къ окну. Сбоевъ взялъ свой картузъ и на цыпочкахъ вышелъ изъ номера, — она не шевельнулась, не позвала его, не кликнула… Въ коридорѣ онъ остановился. Въ номерѣ попрежнему все было тихо. Онъ пріотворилъ дверь и прислушался: Вавочка плакала тихо-тихо, какъ плачутъ больныя дѣти. Она попрежнему стояла у окна, закрывъ лицо руками, а сквозь тонкіе пальцы крупныя слезы такъ и сыпались, какъ жемчугъ съ порвавшейся нитки.

— Варвара Павловна…

Молчаніе и легкія всхлипыванія. Сбоевъ бросилъ свой картузъ на стулъ и тяжело переступилъ съ ноги на ногу.

— Варвара Павловна, голубушка… да неужели мнѣ жаль трехъ тысячъ? Ежели бы это для васъ, — да кожу бы съ себя снялъ да вамъ отдалъ… Не для себя вы просите и не для себя униженіе принимаете предо мной, передъ мужикомъ.

Вавочка отняла руки отъ лица и такъ посмотрѣла на Сбоева своими опухшими отъ слезъ глазами, что онъ только замоталъ головой.

— Я не стыжусь ни своего униженія ни своихъ слезъ… — отвѣтила она съ гордостью. — Не вы — такъ дастъ кто-нибудь другой!..

Точно ножомъ ударила она Сбоева послѣдней фразой, да и гордость эта проняла его.

— Давайте бумагу, — проговорилъ онъ. — Не хочу, чтобы вы, моя безцѣнная барышня, да стали унижать себя передъ кѣмъ другимъ… Даромъ такихъ денегъ не даютъ.

Вавочка сходила за ширму и принесла уже готовый вексель, и Сбоевъ подписалъ.

— Что же, довольны вы мной, сударыня; — спрашивалъ онъ уже со злобой въ голосѣ. — Эхъ, барышня, барышня…

Она порывисто бросилась къ нему на шею и горячо поцѣловала прямо въ губы, такъ что Сбоевъ не успѣлъ даже опомниться.

— Нѣтъ, зачѣмъ же, Варвара Павловна… — бормоталъ онъ растерянно. — Это ужъ вы напрасно… не трехъ тысячъ это самое стоитъ…

IX.

Сбоеву «попритчило» какъ говорила Маремьяна Прокопьевна. Онъ всѣмъ былъ недоволенъ, ворчалъ на всѣхъ и вообще не находилъ мѣста. Особенно доставалось несчастному Никешкѣ, какъ тотъ ни старался не попадаться отцу на глаза. Дѣла свои Сбоевъ запустилъ и жилъ только рѣдкими пріѣздами Вавочки въ Москву. Она безъ церемоніи взяла у него еще денегъ, «для гладкаго счета», какъ объяснилъ самому себѣ Сбоевъ.

— Не прикажите ли еще, Варвара Павловна? — говорилъ онъ, глядя въ упоръ на улыбавшуюся дѣвушку. — Могу соотвѣтствовать, только бы вамъ было весело…

— Мнѣ совѣстно, Лука Агаѳонычъ…

— Не у меня, такъ у другого возьмете.

Этотъ «другой» являлся для Сбоева какимъ-то злымъ духомъ. Онъ уже примирился съ Камкинымъ, какъ мирятся съ неизбѣжнымъ зломъ, и боялся только того, чтобы Вавочка не пошла съ рукъ на руки, какъ выпущенная изъ банка въ оборотъ новенькая монета. Если ужъ его не постыдилась, то другихъ не постыдится и подавно. Съ Каминнымъ онъ познакомился совершенно случайно, когда распивалъ чай у Вавочки, — первое впечатлѣніе было не въ пользу стрикулиста, а потомъ Сбоевъ нашелъ, что это — обходительный баринъ. Навѣрно, плутъ, а все-таки обходительный. Камкинъ держался серьезно и велъ настоящій, дѣловой разговоръ. Можетъ, онъ и обстоятельный господинъ, только вотъ деньгами замѣтно подшибся, — ну, и финтитъ. Нина Александровна тоже хвалила его.

— Слава Богу, доходъ съ имѣнья теперь вдвое, — говорила она. — Вавочка по третямъ деньги, высылаетъ и какъ аккуратно…

Сбоевъ только мычалъ: зналъ онъ эту Вавочкину аккуратность и чьи денежки получала съ имѣнья Нина Александровна. Приходилось только отмалчиваться и мотать себѣ на усъ. Принимать Камкина Нина Александровна все еще не рѣшалась изъ боязни разговоровъ и пересудовъ, потому что какъ его и назвать — не подберешь: зять не зять, любовникъ не любовникъ. Все-таки не слѣдуетъ лѣзть въ глаза, а когда будетъ полученъ разводъ — тогда другое дѣло. Успокоивало Нину Александровну и то, что Сбоевъ относился къ Вавочкѣ съ особеннымъ вниманіемъ, какъ будто ничего особеннаго не случилось. О Камкинѣ онъ тоже ничего дурного не говорилъ, хотя и кряхтѣлъ, когда Нина Александровна начинала вывѣдывать о немъ наводящими вопросами.

— А между прочимъ, чужая душа — потемки, — заканчивалъ обыкновенно такіе разговоры Сбоевъ и сейчасъ же уходилъ.

— Этого-то какая муха укусила? — удивлялась Нина Александровна.

Что происходило съ Сбоевымъ — трудно объяснить. Это не было чувствомъ любви съ его сладкимъ безуміемъ, чарующими грезами и окрыляющимъ жаромъ. Сбоеву дѣлалось тошно, тоска давила его, и онъ успокаивался только въ присутствіи Вавочки, какъ успокаиваются пьяница или наркотикъ, принявъ извѣстную дозу отравы. Другими словами, онъ не могъ жить безъ Вавочки. Его неудержимо тянуло къ ней — и только. Ни одна дурная мысль, ни одно нескромное желаніе не омрачили этого необъяснимаго тяготѣнія. Сбоевъ прожилъ цѣлую жизнь безъ тонкихъ душевныхъ волненій, и чувство любви дремало въ немъ неудовлетвореннымъ позывомъ, а теперь оно охватило его неудержимой волной, и онъ даже не пробовалъ ему сопротивляться. Знахари и бабы-лѣкарки называютъ это дьявольскимъ навожденіемъ, приворотомъ, присухой и вообще произведеніемъ темной, нечистой силы. То же сказалъ бы и самъ Сбоевъ, если бы могъ посмотрѣть на себя со стороны.

Два раза, бросивъ всѣ свои дѣла, Сбоевъ уѣзжалъ въ Петербургъ, чтобы хоть издали посмотрѣть на Вавочку. Лѣзть прямо къ ней на квартиру онъ не рѣшался, какъ это дѣлалъ въ Москвѣ, потому что въ Питерѣ совсѣмъ другіе порядки, Камкинъ занималъ прекрасную квартиру на Владимирской, обставленную совсѣмъ по-барски; были и свои лошади, и экипажи, и настоящая барская прислуга. Откуда только все это бралось… Впрочемъ, о послѣднемъ Сбоевъ и не думалъ, потому что — какъ же иначе Вавочка и могла жить. Онъ, по обычаю, познакомился съ прислугой Камкина и, черезъ нее изучилъ до мельчайшихъ подробностей всю жизнь молодой четы. Живутъ широко и ни въ чемъ себѣ не отказываютъ, а часто бываетъ и такъ, что Вавочка занимаетъ рублями у собственной горничной. По вечерамъ часто бываютъ гости, играютъ въ карты, пьютъ дорогія вина и проч. До одного только не могъ добраться Сбоевъ — чѣмъ занимался Камкинъ.

— Да развѣ онъ одинъ такъ-то живетъ? — удивлялся лакей, сообщавшій Сбоеву эти подробности. — Много ихъ такихъ-то… Однимъ словомъ, баринъ форменный! Въ другой разъ у него денегъ бугры, а то и нѣтъ ничего…

Одно не нравилось Сбоеву, именно, что у Камкина бывали одни мужчины, а знакомыхъ дамъ совсѣмъ не было. Это ужъ не порядокъ для настоящаго барскаго дома: какъ же во можно безъ дамъ… Сбоевъ отлично помнилъ всѣ барскіе распорядки и чуялъ что-то недоброе.

Такимъ образомъ онъ прожилъ въ Петербургѣ около недѣли и только въ концѣ рѣшился представиться Вавочкѣ. Онъ улучилъ минуту, когда Камкина не было дома, а Вавочка только еще поднялась съ постели — самое подходящее время, когда настоящія барыни принимаютъ нужныхъ людей. Конечно, Сбоевъ проникъ черезъ кухню и терпѣливо ждалъ своей участи въ лакейской. Когда вернулась бѣгавшая съ докладомъ горничная, онъ отъ волненія чуть не задохся.

— Пожалуйте…

Вавочка ждала его въ столовой и встрѣтила съ радостью, какъ родного. Она была въ голубомъ утреннемъ пенюарѣ, въ туфляхъ, съ неприбранными волосами. На лицѣ еще оставались розовыя пятна отъ подушки, а глаза блестѣли влагой.

— Давно ли вы здѣсь, Лука Агаѳонычъ? — спрашивала она, удерживая его руку въ своихъ теплыхъ, маленькихъ ручкахъ.

— Цѣлую недѣлю.

— И не зайти ко мнѣ… Это безсовѣстно!..

— Дѣла-съ, Варвара Павловна… невозможно было никакъ удосужиться…

Она усадила гостя къ столу и поставила ему свою чашку кофе, а сама такъ и смотритъ прямо въ душу своими дѣтскими глазами. Что мама? что новаго въ Москвѣ?.. Впрочемъ, она знаетъ, что все по-старому.

Когда Сбоевъ выпилъ чашку, Вавочка потащила его показывать всю квартиру — залу, гостиную, кабинетъ мужа, свой будуаръ и даже спальню. Послѣдняя была убрана, какъ бонбоньерка: розовые обои, розовыя драпировки, розовая кровать, мебель, обтянутая розовымъ шелкомъ, туалетъ изъ розоваго дерева и т. д.

— Ну, что мама? — въ пятый разъ спрашивала Вавочка и сама смѣялась своей разсѣянности. — Ахъ, да, все по-старому, знаю… Можетъ-быть, вы за деньгами пріѣхали, Лука Агаѳонычъ? Нѣтъ?.. Отлично. А то, можетъ-быть, выслѣживать меня, какъ въ тотъ разъ?.. Ну, признавайтесь… А я вотъ рада васъ видѣть, какъ родного.

Сбоевъ, подогрѣтый этимъ вниманіемъ и лаской, откровенно высказалъ свое мнѣніе, что все у нихъ хорошо и вездѣ порядокъ, а недостаетъ только дамъ. Не порядокъ вообще для настоящаго барскаго дома. Это объясненіе разсмѣшило Вавочку до слезъ. Она схватилась рукой за грудь и упала на розовую кушетку — смѣхъ ее просто душилъ. Въ дверяхъ показалось улыбавшееся лицо горничной, а потомъ и самъ Камкинъ. Неожиданное появленіе этого послѣдняго сильно смутило Сбоева, и онъ неловко началъ прощаться.

— Куда? — коротко спрашивалъ Камышъ, удерживая его за рукавъ московскаго кафтана. — Нѣтъ, такъ порядочные люди не дѣлаютъ… А если бы Вавочка захохоталась до смерти?.. Разсмѣшилъ и бѣжать…

— Извините ужъ на нашей простотѣ, Егоръ Евгеныічъ.

— Не могу, голубчикъ.

А Вавочка все хохотала, не имѣя силъ сказать ни одного слова. Камкинъ увелъ Сбоева въ столовую и усадилъ позавтракать. Такая честь гостю была хуже неволи, но дѣлать нечего — приходилось покоряться. Когда вышла изъ спальни сама Вавочка, все еще вздрагивавшая отъ смѣха, Сбоеву опять сдѣлалось весело.

— Вы насъ не забывайте, — упрашивала она, когда Сбоевъ собрался уходить. — Приходите ко мнѣ попросту, безъ всякихъ церемоній. По утрамъ я совершенно свободна.

Такой пріемъ понравился Сбоеву. Настоящіе господа всегда простые, не то что какая-нибудь шушера изъ чиновниковъ или изъ своего брата купцовъ.

Черезъ мѣсяцъ онъ опять былъ въ Петербургѣ и на этотъ разъ заявился уже съ параднаго хода. Вавочка еще спала, хотя было около двухъ часовъ дня: наканунѣ гости заигрались до восьми часовъ утра. Сбоева встрѣтилъ самъ Камкинъ и провелъ въ себѣ въ кабинетъ.

«Вотъ такъ попалъ», — угнетенно думалъ Сбоевъ, разглядывая шитье на шелковомъ халатѣ барина. Онъ даже покрутилъ головой: «вотъ такъ фунтъ!» Но Камкинъ принялъ его такъ любезно и сразу попалъ въ тонъ полудѣлового «сурьезнаго» разговора. Старикъ почувствовалъ себя опять легко и опять откровенно заявилъ:

— Гляжу я на васъ, Егоръ Евгеньичъ, и такъ думаю про себя: въ самый бы разъ жить вамъ у насъ въ Москвѣ… ей-Богу!.. По вашему обхожденію и деликатности, лучше и не придумать бы…

— Неудобно мнѣ сейчасъ въ Москву, Лука Агаѳонычъ, потому что у Вавочки тамъ много знакомыхъ, и никуда нельзя глазъ показать.

— Это вы точно…

— А вотъ получу разводъ, законъ приму, — ну, тогда и въ Москву.

— А ужъ я бы вамъ свой домишко приспособилъ въ лучшемъ видѣ. Право бы переѣхали, Егоръ Евгеньичъ… Вы бы въ дому жили, а Павелъ Павлычъ — во флигелѣ. Ей-Богу-съ…

Вавочка приняла Сбоева опять въ спальнѣ. Она въ постели пила утренній кофе и не хотѣла одѣваться. Камкинъ самъ привелъ его къ женѣ.

— Она къ вамъ очень неравнодушна, — пошутилъ Камкинъ, уходя изъ спальни. — Смотрите у меня…

— Помилуйте-съ… — окончательно смутился старикъ, не зная, куда ему спрятать глаза. — Ужъ я въ другой разъ лучше…

Лежавшая на кровати Вавочка натянула на себя розовое шелковое одѣяло до самыхъ глазъ и лукаво молчала. Сбоева даже въ потъ ударило, и онъ обидился. Главное, ему было совѣстно горничной, которая приготовляла барынѣ утренній костюмъ.

— Вы сердитесь? — спросила Вавочка.

— Обидно-съ, Варвара Павловна, потому что не такія мои лѣта, чтобы, напримѣръ, этакое слово Егоръ Евгеньичъ… Моложе былъ, а и то не подверженъ былъ женскому полу.

— Вы хотите разсердиться и не можете… ну, еще попробуйте…

— Нехорошо-съ, Варвара Павловна. Я васъ въ столовой обожду-съ…

Ждать ему пришлось не долго, потому что Вавочка накинула на себя только капотъ, надѣла туфли на босыя ножки и въ такомъ видѣ вышла къ гостю. Сбоевъ былъ серьезнѣе обыкновеннаго и только тяжело вздыхалъ. Конечно, настоящія барыни дома вообще не стѣснялись, а когда Сбоевъ былъ казачкомъ, то барыни и барышни купались у него на глазахъ — его заставятъ бѣлье держать, а сами купаются. Крѣпостное было время, за человѣка не считали тогда, а теперь другое…

Посердившись немного, Сбоевъ предложилъ Вавочкѣ то же, о чемъ говорилъ Камкину, т.-е. переѣхать въ Москву. Вавочка вдругъ сдѣлалась серьезной и даже запечалилась.

— Я и сама тоже думала сколько разъ, но… — въ раздумьѣ говорила сна, опустивъ голыя руки на скатерть.

— Эхъ, одно бы словечко сказали, Варвара Павловна, а я бы ужъ устроилъ все. Ей-Богу… Въ Москвѣ-то куда вольготнѣе!

— Я подумаю, Лука Агаѳонычъ, а вы не сердитесь на меня…

— Нехорошо, Варвара Павловна, опять скажу я вамъ: этакъ вы меня, лежа въ постели, примете для шутки, а потомъ и другого кого…

Это замѣчаніе опять развеселило Вавочку, и она опять принялась дурачиться, какъ школьникъ.

Мысль о томъ, чтобы перевести Вавочку въ Москву, засѣла въ головѣ Сбоева, какъ желѣзный клинъ. Только бы изъ проклятаго Питера выманить, а тамъ все будетъ на глазахъ. Самъ Камкинъ тоже обѣщалъ подумать и какъ-то особенно долго и внимательно посмотрѣлъ на Сбоева, точно хотѣлъ прочитать на немъ какую-то недосказанную мысль.

X.

У подъѣзда петербургскаго окружнаго суда съ ранняго утра стоитъ живой стѣной публика, которую вы встрѣтите только на интересныхъ процессахъ: уголовныя дамы, молодые люди неопредѣленныхъ профессій, такъ называемыя подозрительныя личности и т. д. Ровно въ десять часовъ утра показывался во дворѣ высокій, сѣдой старикъ, и публика разступалась, давая ему дорогу къ завѣтной двери.

Выглядывавшій на подъѣздъ суровый швейцаръ встрѣчалъ его съ поклономъ и, пріотворивъ одну половину двери, пропускалъ.

— Это отецъ… — шептала сбившаяся у дверей публика. — Отецъ подсудимой Любарской… да.

— Какой молодецъ, хоть и старикъ.

— Онъ отказался быть свидѣтелемъ… Да и въ головѣ у него, говорятъ, несовсѣмъ въ порядкѣ.

Да, это былъ онъ, Павелъ Павлычъ, нашъ старый знакомый. Процессъ, надѣлавшій шуму, продолжался уже цѣлыхъ три дня, и старикъ являлся въ судъ съ аккуратностью стараго служаки. Онъ посѣдѣлъ за послѣдніе полгода, пока подготовлялся процессъ Вавочки, сдѣлался задумчивымъ и порой заговаривался. Слѣдователь освободилъ его отъ свидѣтельскихъ показаній, какъ человѣка по существу дѣла безполезнаго и немножко тронутаго, что выяснилось при первомъ же допросѣ. «Вы утверждаете, что любовникъ моей дочери — мѣщанинъ Егоръ Камкинъ, — заявилъ Павелъ Павлычъ съ достоинствомъ, — но это не правда… Моя дочь можетъ дѣлать ошибки, увлекаться, но она никогда не полюбила бы какого-то мѣщанина Камкина. Вы ошибаетесь, г. слѣдователь. Наконецъ обратите вниманіе на манеры, а это нельзя присвоить себѣ, какъ чужія деньги. Да… я утверждаю одно, что онъ нашего круга человѣкъ и только фигурируетъ подъ чужой фамиліей».

Раздѣвшись въ передней, Павелъ Павлычъ проходилъ въ залу судебнаго засѣданія и занималъ одно и то же мѣсто на правой скамьѣ. Въ теченіе этихъ трехъ дней онъ настолько освоился со всей обстановкой этой залы, что чувствовалъ себя въ ней какъ у себя дома. Отъ-нечего-дѣлать онъ изучилъ здѣсь все: сосчиталъ скамьи, стулья, столы, количество оконъ, запомнилъ расположеніе дверей, даже всѣ трещины и пятна на стѣнахъ, какъ это дѣлаютъ всѣ больные. Сторожа ему кланялись, какъ своему человѣку. Да, раньше онъ никогда не бывалъ въ окружномъ судѣ, потому что чувствовалъ какое-то инстинктивное отвращеніе къ гласному судопроизводству. Съ громкими дѣлами онъ знакомился по газетнымъ отчетамъ, какъ это дѣлалъ и теперь съ своимъ собственнымъ дѣломъ. По дорогѣ въ судъ онъ покупалъ двѣ большія газеты, печатавшія подробный отчетъ о дѣлѣ мѣщанина Камкина и дворянки Варвары Любарской, и внимательно просматривалъ ихъ до начала засѣданія, отмѣчая карандашомъ неточности и пропуски.

Появленіе подсудимыхъ каждый разъ волновало старика, и онъ особенно пристально разглядывалъ Вавочку, которая въ своемъ черномъ шелковомъ платьѣ казалась ему совсѣмъ другой женщиной, а не той Пустышкой, какой она существовала до этого времени въ его родительскихъ глазахъ. Вавочка, въ свою очередь, помѣстившись на скамьѣ подсудимыхъ, отыскивала глазами отца и кивала ему головой. Камкинъ держалъ себя джентльменомъ и не обращалъ на публику никакого вниманія. Въ числѣ свидѣтелей фигурировали на первомъ планѣ Нина Александровна и Сбоевъ, а затѣмъ цѣлый рядъ темныхъ личностей съ удивительно громкими фамиліями. Нина Александровна въ своемъ скромномъ черномъ платьѣ вызывала общія симпатіи, а Сбоевъ возбуждалъ самое веселое настроеніе.

Въ теченіе трехъ дней судебнаго засѣданія выступила полная картина жизни Любарскихъ и Камкина, а затѣмъ всѣ отношенія причастныхъ къ дѣлу лицъ. Фигурировала масса тѣхъ жертвъ, которыя были обобраны Камкинымъ при помощи Вавочки, и въ томъ числѣ на первомъ планѣ Сбоевъ. Этотъ послѣдній являлся главнымъ свидѣтелемъ и съ какимъ-то ожесточеніемъ разсказывалъ рѣшительно все, что только зналъ. Онъ поплатился нѣсколькими десятками тысячъ, а другіе — еще больше. Тутъ было все: и фальшивые векселя, и спаиванье во время картежной игры, и заманиванье Вавочкиной красотой. Нѣкоторыя подробности жизни Вавочки заставляли Павла Павлыча краснѣть: если она и не торговала собой, то разыгрывала съ большимъ успѣхомъ роль лакомой приманки.

— Нѣтъ, это была не она, а какая-нибудь другая женщина… — упрямо повторялъ про себя Павелъ Павлычъ и опять слѣдилъ за дѣломъ съ напряженнымъ вниманіемъ

Его трогало до слезъ поведеніе Камкина, который все старался взвалить на себя, чтобы выгородить Вавочку, — это было благородно. Да, а они называютъ его мѣщаниномъ, — не правда-съ! Въ одномъ мѣстѣ Павелъ Павлычъ не выдержалъ и заявилъ громкое одобреніе, такъ что его едва не вывели. Что же, и пусть выводятъ, а онъ все-таки заявилъ.

Содержаніе процесса могло интересовать только собравшуюся уголовную публику, падкую до пикантныхъ подробностей и обстановки совершившагося, а само по себѣ это содержаніе ничего новаго не представляло. Такихъ процессовъ прошли десятки, и всѣ они замѣчательно повторяли другъ друга. Если что и было интереснаго, такъ это то, что главнымъ дѣйствующимъ лицомъ являлся простой мѣщанинъ, а затѣмъ отношенія къ нему Вавочки, слѣдовавшей за нимъ, какъ охотничья собака. Прокуроръ въ своей обвинительной рѣчи особенно напиралъ на ту среду, изъ которой вышла Вавочка, и безжалостно приводилъ мельчайшія подробности домашней обстановки Любарскихъ. Это была готовая почва для такого экзотическаго растенія, какъ неспособная ни къ какому разумному труду Вавочка, и если бы не воспользовался ею для своихъ темныхъ и грязныхъ цѣлей мѣщанинъ Камкинъ, то на его мѣсто нашлись бы десятки другихъ героевъ легкой наживы. Знаменательно въ этомъ процессѣ именно сближеніе этихъ двухъ противоположныхъ по культурѣ людей, слившихся въ одномъ желаніи во что бы то ни стало жить на чужой счетъ. И т. д., и т. д., и т. д.

Судьи, присяжные, адвокаты, и публика — всѣ были утомлены настолько, что ждали только конца, какъ и подсудимые. Вавочка уже равнодушно смотрѣла утомленными глазами на все и только ждала — когда же конецъ: что угодно, только конецъ. Но Камкинъ сохранилъ энергію до конца и сказалъ свое «послѣднее слово» съ особеннымъ эффектомъ: онъ не отрицалъ очевидныхъ фактовъ, не сваливалъ вины на другихъ, но только просилъ присяжныхъ обратить вниманіе на тотъ исключительный міръ, въ которомъ все происходило. Если сажать на скамью подсудимыхъ, то сажать всѣхъ. Особенно ядовито онъ очертилъ тѣхъ, которые на языкѣ прокурора получили громкое названіе «жертвъ». Вавочка не сказала никакого «послѣдняго слова».

Присяжные удалились. Наступила мертвая пауза. Нина Александровна потихоньку крестилась, Сбоевъ вытиралъ потное лицо платкомъ и все скашивалъ глаза на сидѣвшаго назади Павла Павлыча. Судебный приставъ ходилъ одинъ по залѣ и время отъ времени зѣвалъ въ руку

«Нѣтъ, это другая женщина, не Вавочка, — думалъ Павелъ Павлычъ, опятъ наблюдая дочь. — Развѣ Пустышка могла надѣлать столько гадостей съ такимъ расчетомъ? Да она просто глупа, какъ была глупой всегда…»

Рѣзкій звонокъ изъ комнаты присяжныхъ заставилъ вздрогнуть всѣхъ. Совѣщаніе длилось не больше получаса. Съ шумомъ размѣстился судъ по своимъ мѣстамъ, съ шумомъ заняли свои скамьи присяжные, и старшина прочелъ вердиктъ: мѣщанинъ Егоръ Камкинъ виновенъ по всѣмъ пунктамъ, а дворянка Варвара Любарская не виновна. Публика облегченно вздохнула и радостно загудѣла. Когда предсѣдатель объявилъ Вавочкѣ, что она можетъ вернуться въ публику, она съ недоумѣніемъ посмотрѣла на присяжныхъ и на Камкина, точно хотѣла сказать: «А какъ же онъ?».

Нужно ли описывать, какъ встрѣтила освобожденіе дочери Нина Александровна — она такъ и замерла у нея на шеѣ. Павелъ Павлычъ вытиралъ слезы и шепталъ:

— Я говорилъ… да, я говорилъ, что оправдаютъ.

Вавочка, освободившись отъ объятій матери, заявила съ необычной для нея твердостью:

— Все равно, мама, я пойду за нимъ и въ Сибирь… Не стоило меня и оправдывать!.. Все равно пойду… да.

1908.