Бѣдняки.
правитьI.
правитьВыложивъ на столъ 15 рублей, причитавшихся Степкѣ за возку дровъ, приказчикъ записалъ выдачу въ книгу, и Степкѣ стало нечего дѣлать въ конторѣ. Все время передъ получкой Степка испытывалъ сильное волненіе. Къ тому же въ конторѣ топилась печка. Степкѣ было жарко, какъ въ банѣ. Когда онъ, спрятавъ деньги, вышелъ на крыльцо, и въ лицо его пахнуло крѣпкимъ, свѣжимъ холодкомъ, парню вдругъ стало такъ легко и пріятно, что онъ остановился, раскрылъ ротъ, вдохнулъ въ себя свѣжую, холодную струю воздуха, сдобреннаго кисловатымъ дымкомъ, вылетавшимъ изъ конторской трубы, и подошелъ къ ожидавшему его Карькѣ.
Лохматый, брюхатый конь съ маленькими ушами поднялъ голову отъ наваленнаго къ березовому пню сѣна и поглядѣлъ на своего молодого хозяина. «Куда-то теперь поѣдемъ»? Но хозяину, видно, было не до него, онъ не отвѣтилъ на взглядъ своего товарища, а подошелъ къ оглоблямъ, стянулъ со спины Карьки покрывавшій его армякъ и сталъ подвязывать черезсѣдельникъ. Степка дѣлалъ это быстро и ловко. Безбородое лицо его сіяло. Онъ получилъ сегодня все, что у него было заработано. Кромѣ того, приказчикъ обѣщалъ выдать ему на свадьбу десять рублей впередъ. Значитъ, свадьбу будетъ съ чѣмъ играть. Для Степки сейчасъ это было самое важное изо всей его жизни.
Онъ подтянулъ поводъ, подобралъ натрушенное вокругъ пня сѣно. Хотя Степка освѣжился на воздухѣ, но у него такъ пылало внутри, что парень не захотѣлъ надѣвать армяка, а накрылъ имъ сѣно въ дровняхъ. Плюхнувшись въ сани, Степка дернулъ возжами, но Карька только вскинулъ голову. Еще при старомъ хозяинѣ, умершемъ два года назадъ, онъ былъ пріученъ, чтобы передъ тѣмъ какъ ѣхать, ему втягивали вдоль бока. Этого конь ждалъ и теперь. Степка выполнилъ эту непріятную привычку товарища и досталъ изъ-подъ сѣна кнутъ. Получивши положенную порцію, Карька тронулся, обогнувъ контору, и вытянулъ сани на большую дорогу, проходившую какъ разъ краемъ рощи.
День уже кончился. Солнце опустилось за дальній лѣсъ, и сконфуженное небо краснѣло на томъ мѣстѣ, какъ разогрѣтый на огнѣ чугунъ. Его краска отразилась и на сосѣднихъ поляхъ, раскинувшихся передъ глазами Степки. Степкѣ вдругъ захотѣлось направить лошадь цѣликомъ и ѣхать въ ту сторону, гдѣ спряталось солнце. Но холодный разсудокъ взялъ верхъ. Онъ не мѣшалъ Карькѣ итти, гдѣ удобнѣй, и Карька затрусилъ по гладкимъ желобатымъ колеямъ, а сани заскрипѣли свою обычную пѣсенку. Степка привалился къ сѣну и весь отдался обуявшимъ его мечтамъ.
«Значитъ, Агашка будетъ его». И сейчасъ же въ воображеніи парня появилась небольшая коренастая дѣвка, съ яснымъ лбомъ, лучистыми глазами и пухлыми губами, красными, какъ спѣлая малина. Она стояла, сложивши на груди руки, и посмѣиваясь глядѣла на него. Этакъ было въ прошлое воскресенье во время смотринъ. Они были въ холодной избѣ, куда ихъ послали поговорить. Вслѣдъ за этимъ Степка вспомнилъ, какого дурака онъ тогда разыгралъ. Онъ спросилъ, какъ его научили старшіе, — «полюбился ли онъ ей». И, когда получилъ въ отвѣтъ, что полюбился, онъ обнялъ ея мягкія, душистыя плечи и сталъ цѣловать въ губы. Онъ хотѣлъ поцѣловать ее три раза, но, прикоснувшись къ горячимъ губамъ дѣвки, онъ уже не мегъ оторваться и цѣловалъ безсчетно. Онъ чувствовалъ себя, какъ человѣкъ, которому хотѣлось пить, и который вдругъ напалъ на свѣжій родникъ. Онъ пилъ, а жажда разгоралась больше и больше, Агашкѣ, должно быть, стало неловко отъ этого, и она. сказала: «будетъ».
Степка тогда оторвался и сконфузился. И сейчасъ, при воспоминаніи объ этомъ случаѣ, у него вдругъ стало сухо во рту. Онъ зацѣпилъ на сторонѣ горсть снѣга, взялъ ее въ ротъ и подумалъ вслухъ:
— Погоди, дай срокъ, я тебѣ задамъ!
Задать онъ теперь могъ вполнѣ. Завтра они съ матерью поѣдутъ на базаръ, куда выѣдутъ и сваты. Имъ нужно будетъ угостить всю невѣстину родню. Во время угощенья они сговорятся, когда быть рукобитью и когда свадьбѣ. Отъ мысли, что онъ скоро будетъ мужикомъ, у Степки кружилась голова, и выплывали картина за картиной его будущаго благополучія. Вотъ онъ послѣ свадьбы, князь винображный, сидитъ съ Агашкой рядомъ, а передъ ними разная ѣда, гостинцы, вино. Ѣсть и пить можно безъ опаски, чего душа проситъ. Но онъ вина пить не будетъ. Отъ него въ головѣ Степки поднимается шумъ, онъ стервенѣетъ, и у него чешутся кулаки. Онъ будетъ только пригубливать, а потомъ, когда бесѣда кончится, онъ пойдетъ съ Агашкой гулять. Они уйдутъ куда-нибудь за сараи, сядутъ въ обнимочку на бревна и будутъ цѣловаться…
У Степки опять появилась сухость въ горлѣ, и ему снова пришлось нагибаться за снѣгомъ.
…А потомъ они поѣдутъ къ тестю въ гости. Тамъ онъ выпьетъ, увидитъ, что Агашка за нимъ не очень ухаживаетъ, заломается и станетъ безо времени собираться домой. Его будутъ уговаривать тесть и теща, а Агашка станетъ грустная и съ упрекомъ скажетъ: «Что ломаешься-то, оставайся». Тогда Степка перестанетъ ломаться. Агашка засмѣется, стащитъ съ него одежину, сядетъ съ нимъ рядомъ, и они опять будутъ цѣловаться.
Потомъ позже, уже весной, когда они наработаются вдоволь, и она узнаетъ всѣ ихъ полосы, въ Николу или Троицу, онъ выпьетъ какъ слѣдуетъ и подъ пьяную руку сошьетъ ей подзатыльникъ. Она заплачетъ и будетъ на него дуться, но продуется не долго, и они скоро сдѣлаютъ мировую…
II.
правитьУже смеркалось.
Подошла деревня Грязева, въ которой была лавка и трактиръ, такъ знакомые Степкѣ. Лавка вдалась въ глубину огородовъ и оттуда слабо подмигивала двустворчатой дверью.. А трактиръ выпятился всѣмъ корпусомъ на перекрестокъ и, нахально глядя во всѣ стороны свѣтлыми окнами, какъ разбойникъ, сторожилъ всякаго прохожаго и проѣзжаго. Степка, проѣзжая мимо трактира, подумалъ, не заѣхать ли ему спрыснуть получку, но сейчасъ же рѣшилъ, что не слѣдуетъ. Дома его ждетъ мать. Она не знаетъ, что дѣло съ приказчикомъ такъ хорошо кончилось. Ее надо скорѣй извѣстить. Деньги у Аверкиныхъ были рѣдкіе гости. Имѣть въ своихъ рукахъ такой капиталъ, какъ пятнадцать рублей, было праздникомъ, такъ пусть мать скорѣй узнаетъ объ этомъ праздникѣ. Карька запнулся было у трактира, но, почувствовавъ, какъ его ожгли кнутомъ, потрусилъ дальше по деревнѣ. На улицѣ кишѣли ребятишки. Увидавши проѣзжающую подводу, ребятишки окружили ее и загалдѣли:
— Дядя, покатай!..
Подскочившіе поближе разглядѣли, кто сидитъ въ саняхъ, и закричали.
— Какой это дядя, онъ дяди то въ племянники не годится. Это Степка Новивковскій.
— «Степка», — подумалъ Степка, воображая, какія церемоніи скоро пойдутъ по его милости. Степка-то въ люлькѣ лежитъ, назовешь и Степанъ Анофричъ.
Онъ поднялъ кнутъ и крикнулъ:
— Не лѣзьте, возгривыя, а то вотъ!..
Онъ замахнулся кнутомъ, ребятишки шарахнулись въ сторону, двое упали въ снѣгъ. Одинъ крикнулъ ему вслѣдъ:
— Какой не возгривый, у самого, небось, верхняя губа не просыхаетъ.
— Ужъ ты, Степушка-Степанъ, разорвалъ себѣ кафтанъ, запѣлъ, гонясь за санями, другой.
— Ладно, разорвалъ, — крикнулъ Степка и опять хлеснулъ лошадь.
«Жалко, лошадь не ремка», подумалъ Степка, когда выѣхалъ изъ деревни: «а то они садиться, а я бы ее стегнулъ, такъ, какъ горохъ, и посыпались бы»…
За лошадью Степкѣ показались недостатки въ сбруѣ. На этомъ хомутѣ еще его покойный отецъ женился. И сани подъѣздились. Лѣвый полозъ не толще ладони. Если бы его старымъ шиномъ подхватить. Да нѣту у нихъ лишнихъ шинъ. Всѣ на своемъ мѣстѣ.
За одними недостатками выплыли другіе, и Степкѣ вдругъ стало скучно. Чтобы разогнать невеселыя мысли, Степка сталъ думать, что въ деревнѣ живутъ многіе хуже ихняго, а у нихъ все-таки и лошадь, и корова, и телка. Ходятъ три овцы, а у многихъ то одной коровѣ, да и то чужія, часто бываетъ нечего перекусить, а ихъ еще, слава Богу, изъ десятка не выкинешь. А вотъ, когда онъ женится…
Онъ опять развалился на сѣнѣ, и опять въ его воображеніи появилась Агашка, все въ томъ же видѣ, съ поджатыми руками, съ мягкими, полными плечами и съ веселымъ улыбающимся лицомъ. Онъ прищурился и взглянулъ впередъ. Впереди, изъ-за темной стѣны барскаго лѣса, на Степку вдругъ взглянула крупная дрожащая звѣзда и какъ-будто улыбнулась ему. Степка подмигнулъ ей и поднялъ голову вверхъ.
Небо было уже темное, и только на западѣ свѣтилась блѣдная полоса. Въ глубинѣ его одна за другой загорались звѣзды большія и маленькія, и ихъ было очень много, и всѣ онѣ глядѣли на Степку, какъ будто бы съ любопытствомъ. «Ухъ, сколько васъ»… проговорилъ Степка, и ему стало немного жутко. Онъ прижался плотнѣе къ сѣну и подумалъ:
«Если бы у какого мужика столько овецъ было, сколько бы одной шерсти можно было настричь».
И ему почему-то неловко стало думать про Агашку. Онъ попробовалъ думать на другой ладъ. Но другія мысли не шли ему въ голову. О чемъ онъ ни начиналъ думать, сейчасъ же ему становилось скучно, и дума застывала. Тогда Степка замурлыкалъ пѣсню.
III.
правитьВъ Новинкахъ на улицѣ никого не было. Въ ихъ деревнѣ мясоѣдомъ молодежь обиралась въ избушку, гдѣ и коротала вечера. Степка подогналъ лошадь, и Карька трусцою подкатилъ его къ своему двору.
Изба Аверкиныхъ была небольшая, кругомъ окутанная соломой и кострой. Изъ глубины такой закуты, какъ заплывшіе жиромъ глаза, выглядывали два окна на улицу и одно въ проулокъ. За окнами было свѣтло и, вѣрно, тепло. Степка, немного прозябшій на морозѣ, уже чувствовалъ, какъ ему пріятно будетъ въ этомъ теплѣ. Онъ вылѣзъ изъ саней и сталъ выпрягать Карьку.
Карька стоялъ, покорно повѣсивъ голову. Степкѣ захотѣлось пошутить надъ нимъ, и онъ ткнулъ его кулакомъ подъ салазки и крикнулъ:
— Ну, развѣсилъ губы-то — небось не въ солдаты отдаютъ.
И онъ хихикнулъ своей остротѣ и проворно собралъ возжи, вывелъ лошадь изъ оглобель и стащилъ съ нея хомутъ. Потомъ онъ отворилъ ворота и пустилъ лошадь во дворъ, ловко взялъ на руку хомутъ, и сѣделку, и дугу, и понесъ ихъ на мѣсто. Повѣсивъ каждую вещь на свой колышекъ, онъ вернулся въ сани за армякомъ и тогда уже пошелъ въ избу.
Февронья слышала, какъ онъ подъѣхалъ ко двору, какъ хлопоталъ, выпрягая лошадь, но не вышла къ нему навстрѣчу, неувѣренная, съ пріятною ли вѣстью пріѣхалъ сынъ. Контора была затяжная, платили деньги неохотно, могли отказать и сейчасъ, а тогда ихъ дѣло разстроилось бы, и, вмѣсто радости, у нихъ стало бы горе. Въ сильномъ, волненіи она подошла къ печкѣ и стала наливать самоваръ.
Февронья была не старая годами, но износившаяся отъ работы и заботы. Она была небольшая, худощавая, съ когда-то красивымъ, но теперь ссохшимся, морщинистымъ лицомъ, немного сутуловатая. Въ ея станѣ уже не сохранилось ничего женственнаго. Когда въ избу входилъ сынъ, она даже боялась сразу взглянуть на него. Но долго она не вытерпѣла, набралась храбрости — и уставила на сына пытливый взглядъ. Увидѣвши круглое, румяное лицо и свѣтящіеся весельемъ глаза, баба почувствовала, какъ у ней отошло отъ сердца, оно чаще забилось.
— Пріѣхалъ? — спросила она, выпрямляясь и опуская внизъ руки съ лучиной и спичками, ну что тебѣ Богъ далъ?
— Получилъ, — сказалъ Степка, бросая армякъ на лавку и снимая шапку.
— Всѣ?
— Что заработалъ, всѣ, а если дѣло сладится, пообѣщалъ красненькую впередъ дать.
Февронья почувствовала, что лампа у нихъ какъ будто вспыхнула и стала горѣть ярче, въ избѣ стало веселѣе, а румяное лицо Степки показалось такимъ степеннымъ, что Февронья прониклась къ сыну небывалымъ уваженьемъ.
— Вотъ и слава Богу! — сказала Февронья, и на лицѣ у нея появился румянецъ, и заблестѣли глаза. Она провела по губамъ рукавомъ и стала зажигать лучину.
И все времія, пока она разводила самоваръ, ставила на столъ чашки, движенія у нея были неровныя, суетливыя, точно ей въ голову ударилъ хмѣль. У ней дрожали руки, и къ горлу что-то приступало, что мѣшало ей свободно дышать. А Степка, сбросивъ шубу, сидѣлъ на лавкѣ, поджавъ руки, о чемъ-то задумавшись. Мать мелькомъ нѣсколько разъ взглядывала на него, и видя необыкновенную серьезность и сосредоточенность на его похорошѣвшемъ лицѣ, испытывала тайную гордость, и въ ея головѣ появлялись новыя воображенія, чего-то небывало хорошаго въ скоромъ будущемъ, и сердце ея радостно трепетало.
Когда на столъ было собрано, Степка вдругъ всталъ, подошелъ къ висѣвшей на колышкѣ шубѣ, досталъ изъ кармана опущенныя туда давеча двѣ бумажки, красненькую и синенькую, и положилъ ихъ на столъ. Февронья взяла деньги, развернула, поглядѣла на нихъ, и глаза ея еще болѣе разгорѣлись.
— А говорили: онъ сковалыга, — выговорила она, убирая деньги въ самодѣльный шкапчикъ въ углу.
— Когда сковалыга, а когда и нѣтъ, тоже кой-что понимаетъ.
— Вотъ дай Ботъ ему здоровья! — глубоко вздохнувъ, проговорила Февронья, Теперь мы безъ заботы.
— Чего-жъ еще, — сказалъ Степка и полѣзъ за столъ. Мать подала хлѣба и картошки, перекусить передъ чаемъ. Степка, принимаясь за ѣду, сказалъ:
— Завтра мы въ своей шубѣ съѣздимъ, а къ рукобитью ты безпремѣнно у крестнаго солдатовъ тулупъ выпроси, все равно онъ ему теперь не нуженъ.
— На что тебѣ тулупъ-то? Ты и безъ тулупа, слава тебѣ Господи.
— Все-таки, тамъ народъ нарядный, а я безъ тулупа — зазорно.
— Молодуху приведемъ, побольше посѣемъ весной, — на ту зиму свой справимъ.
— Это когда справимъ, а нужно-то сейчасъ: дорого яичко къ красному дню.
— Ладно, выпрошу: не у крестнаго, еще у кого возьму.
IV.
правитьПослѣ чая дома нечего было дѣлать, а спать не хотѣлось, и Степка рѣшилъ сходить въ «избушку». «Избушку» снимали у солдатки Дарьи, овдовѣвшей въ Японскую войну. Дарья брала съ нихъ рубль въ мѣсяцъ, и каждый вечеръ, когда собиралась къ ней молодежь, залѣзала сама съ ребятишками на печку и предоставляла молодежи дѣлать, что имъ хотѣлось. Ребятъ и дѣвокъ ходило въ избушку — душъ двѣнадцать, ребятъ было меньше, дѣвокъ больше. Парни были деревенщина, домосѣды, дѣвки держали себя съ ними вольно, безъ церемоніи, отчего въ избушкѣ всегда стояло веселье. Когда Степка пришелъ въ избушку, играли въ «рѣдечку». Игра состояла въ томъ, что вся молодежь усаживалась на полъ гуськомъ, плотно другъ къ дружкѣ, и каждый бралъ передняго подъ мышки и, сомкнувъ руки на груди его, крѣпко прижималъ къ себѣ. Тотъ, кому доставалось тащить рѣдьку, подходилъ къ самому заднему, заправлялъ такъ же руки и долженъ былъ оторвать его отъ другихъ. Когда рѣдьку тащили, другіе пѣли:
Тяни, тяни рѣдьку,
Выкинь ее Федькѣ,
Федька рѣдьку вынетъ,
А кто у насъ выйдетъ…
Тащить рѣдьку было нелегко, гряда напрягала всѣ усилія, чтобы не выдать рѣдьку, особенно трудно было вытянуть первую, много поту, визгу, крику и смѣха.
Котда вошелъ Степка, рѣдька еще не начиналась. Молодежь только что усѣлась въ гряду. При видѣ Степки вся артель закричала, что ему первому тащить рѣдьку, такъ какъ онъ позднѣй всѣхъ пришелъ.
— Степану водить! Степану водить! — кричали всѣ въодинъ голосъ.
Степка не противился. Онъ скинулъ шубу, повѣсилъ ее на гвоздь, поплевалъ въ руки и подошелъ къ грядѣ.
— Што-жъ и повожу, нешто испугался, — спокойно и съ достоинствомъ проговорилъ Степка.
— Ну, такъ начинай, — крикнула крайняя дѣвка, самая веселая изъ всѣхъ. Ее звали Анисья. Она была румяна, какъ фарфоровая кукла, съ черными блестящими глазами и тонкимъ носомъ съ горбинкой. Она была непохожа на деревенскую и очень гордилась этимъ.
— Сейчасъ начну, — отвѣтилъ Степка и опустился на полъ сзади Анисьи, обнялъ ногами ея бедра и сталъ просовывать руки подъ мышки Анисья дѣлала всѣ усилія не пустить его руки. Но Степка чувствовалъ себя необыкновенно сильнымъ. Онъ пропихнулъ кисти рукъ ей подъ плечи, сцѣпилъ ихъ на ея высокой, упругой груди, и сильно потянулъ дѣвку къ себѣ. Анисья сразу разжала свои руки и отлипла отъ сосѣда. Степка кувыркнулъ ее на бокъ и выкинулъ, такимъ образомъ, изъ гряды.
— Ахъ ты, чортушка! — красная, какъ кумачъ, со сбившимся платкомъ и горящими глазами, смѣясь, воскликнула Анисья, подымаясь съ пола, — вотъ медвѣдь-то.
— Што, аль тащимши хвостъ оторвалъ? — спросилъ изъ гряды рыжій Артемъ, съ весноватымъ, точно обрызганнымъ охрой, лицомъ.
— Хвостъ не оборвалъ, а должно быть хорошо подловчился, — сказалъ сидѣвшій подъ очередью, другой парень, Никашка.
— А вотъ какъ! — крикнулъ Степка и, схвативъ его за плечи, въ одинъ мигъ выдернулъ изъ гряды и тоже отбросилъ въ сторону.
За Никашкой выскочила старостина Глашка, длинная, сутуловатая, съ большими ногами, за Глашкой восковая Полька, курносая Дунька. Какъ не ухитрялся Артемъ удержаться за свою сосѣдку Федосью, но и его постигла судьба тѣхъ, кто сидѣлъ сзади него.
— Тебѣ не рѣдьку таскать, а разбирать дубовыя бочки, — проворчала недовольная Федосья.
А у Степки, какъ нарочно, силы становилось еще больше. Онъ весело ухмылялся и проворно и ловко отрывалъ рѣдьку за рѣдькой. Его проворствомъ залюбовалась даже лежавшая на печи солдатка.
— Ахъ, песъ! Да сколько въ немъ прыти-то, а мы и не думали.
— Ага! — самодовольно хвастнулъ Степка, — ты только копни меня, во мнѣ куча да бугоръ.
— Только въ силу входишь, а женишься, — упрекнула его Анисья, — ты бы съ нами хоть годокъ погулялъ.
— Я и женимшись могу съ вами гулять.
— На кой ты намъ будешь нуженъ женатый-то?
— А вамъ не все равно? Все равно, я васъ всѣхъ замужъ не взялъ бы.
— А зачѣмъ ты въ чужую деревню ѣдешь, чего своихъ не берешь? — набросилась на Степку старостина Глашка.
— Ѣшь собака, да незнамая, — спокойно отвѣтилъ Степка.
— А мы нешь собаки? — крикнула вдругъ Анисья. — Ахъ ты, кочедыкъ этакій! Дѣвки, давайте ему салазки загнемъ! И Анисья вытянула впередъ руки, согнувъ крючками пальцы, и, вытаращивъ глаза, стала наступать на Степку. Степка повернулся спиной въ уголъ, принялъ положеніе, чтобы удобнѣй отстранить нападающихъ — проговорилъ:
— Гляди, — какъ бы самой не загнули.
— Пособляйте, дѣвки.
— Ребята, заступись.
Началась валка, изба задрожала, визгъ, крикъ и хохотъ билъ по ушамъ на печкѣ Дарью, и она, глядя, какъ барахтались всѣ свалившіеся въ одну кучу ребята и дѣвки, задыхалась отъ смѣха, у нея тряслись плечи, и, какъ угли, горѣли глаза.
— Экій стервецъ! — говорила на Степку, развязывая сбитый съ головы платокъ, курносая Дунька, — ишь какъ растрепалъ, лѣшій, у, у!
И она замахнулась на него одной рукой, а другой поддерживала обившуюся толстую косу.
— А ты не подвертывайся, — запыхавшись, красный, какъ кумачъ, говорилъ Степка.
Онъ видѣлъ, что сегодня къ нему охотно льнутъ всѣ дѣвки, но это его нисколько не трогало. Онъ глядѣлъ на всѣхъ спокойно и равнодушно. Пусть льнутъ, онъ-то къ нимъ не полѣзетъ. У него есть Агашка, вотъ кто сидитъ у него за подоплекой. Онъ представилъ себѣ Агашку и сталъ сравнивать съ нею другихъ дѣвокъ. Большинство дѣвокъ показались ему передъ Агашкой такія нескладныя, неуклюжія. У нихъ не такъ глядятъ глаза, по другому ворочается языкъ. Кое-кто и лучше ея, да не сравняться имъ передъ нею въ его сердцѣ.
— Мы ему за все это отплотимъ, — грозилась межъ тѣмъ восковая Полька, въ самомъ дѣлѣ желтая, какъ воскъ, безъ слѣда румянца на щекахъ и съ бурыми губами. Мы ему споемъ «болячку», какъ величать на свадьбѣ будемъ.
— А я вамъ подамъ старую подошву отъ валенка.
— А мы ее тебѣ назадъ пошлемъ.
— А я ее въ дегтю вымочу, да опять вамъ кину.
— А мы про твою невѣсту пѣсню сложимъ.
— Да складывайте, эка чѣмъ угрозили!
— Ничего не боится, вотъ перецъ-то струковой… Вотъ не ждала отъ него такой прыти, — восхищалась Степкой на печкѣ Дарья.
V.
правитьНа другой день встали рано. Легкій моровъ, собравшійся съ вечера, окрѣпъ за долгую ночь и висѣлъ надъ полями густымъ туманомъ. Туманъ кольцомъ окружалъ деревню, и сквозь его гущину трудно было что-нибудь разглядѣть. Только, вверху ясно было видно и можно было еще розыскать слѣды свѣтившихъ ночью звѣздъ, погасавшихъ одна за другой, какъ догоравшія въ паникадилѣ свѣчи. Но свѣчи гасли, и дѣлалось не темнѣй, а свѣтлѣй, туманъ становился рѣже и прозрачнѣй. И пока Степка запрягалъ Карьку, набивалъ дровни сѣномъ, глазъ дальше могъ уйти въ окружающее, и вдали виднѣлся еловый лѣсокъ, другая деревня и высокій курганъ за этой деревней
— Не опоздать бы, — сказала мать, выходя изъ избы въ армякѣ сверхъ суконной шубы. Воротникъ армяка былъ поднятъ и подвязанъ краснымъ платкомъ.
— Небось, — сказалъ Степка и сталъ натягивать на руки сѣрыя четвертаковыя перчатки.
Сегодня онъ былъ франтомъ. Шуба была вчерашняя, но Степка подпоясалъ ее новымъ кушакомъ, на шеѣ у него красовался материнъ кашемировый полушалокъ, концы полушалка парень заправилъ за бортъ шубы. На ногахъ были новые валенки. Мать не могла, удержаться, чтобы не полюбоваться, и, усаживаясь въ дровни, проговорила:
— На что тебѣ, дитятко, тулупъ добывать, ты и безъ тулупа куда хошь годишься.
— А тулупъ все надо добыть, — упрямо настаивалъ Степка.
— Да добуду, за тулупомъ дѣло не станетъ, только я къ слову: и безъ тулупа, слава тебѣ Господи, нескоро другого подыщешь.
Степка хлестнулъ Карьку. Карька тронулся, волоча за собою пронзительно скрипѣвшія дровни. Проѣхали деревню. Десятины черезъ три за деревней стоялъ, весь въ серебрѣ, еловый лѣсокъ. И чѣмъ ближе къ нему подъѣзжали, тѣмъ сильнѣй становился холодъ. Какъ будто бы старикъ морозъ скрывался на ночь въ этомъ лѣсу и оттуда распускалъ свою силу на всю окрестность.
Но вотъ слѣва, гдѣ полнеба было окрашено въ розовую краску, съ густымъ слоемъ пурпура внизу вдругъ сталъ выростать огненный полукругъ. Отъ полукруга во всѣ стороны полетѣли золотыя стрѣлы, и на бѣлыхъ поляхъ вдругъ исчезъ тяжелый свинецъ, и они колко засмѣялись, заиграли ослѣпительной бѣлизной, а на матовомъ серебрѣ ельника откуда-то появились яркіе алмазы. Они переливались въ глазахъ, и, глядя на нихъ, исчезало ощущеніе холода, теплѣй дѣлалось на душѣ, и легче становилось глазамъ. Степка почувствовалъ это скорѣй матери и проговорилъ:
— А вѣдь хорошо, матушка!..
— Что?..
— А вотъ… — сказалъ Степка и ткнулъ кнутовищемъ въ сторону драгоцѣнной оправы лѣса.
— И вправду хорошо, — согласилась Февронья и добавила:
— Господь-Батюшка, онъ провидецъ: что захочетъ, то и разукраситъ. Вотъ и намъ бы Онъ пособилъ…
— А намъ что-жъ?
— Чтобы невѣста удачная задалась, а то ну-ко неудачная, намычешься горя.
Степка нахмурился.
— Что-жъ, вѣдь ты сама поднялась женить меня скорѣй. Нешто я приставалъ къ тебѣ? Я хоть бы еще годъ гулять. Мнѣ все едино.
— Да нешто я што, Господь съ тобой. Я такъ къ слову. Дѣло-то это больно большое. Я вѣдь и сватовъ не хаю и невѣсту не корю. По мнѣ худого нѣтъ пока, а только, что Богъ дастъ…
Еловый лѣсокъ остался позади. Въѣхали на огорокъ. Съ огорка открывался широкій видъ на перерѣзавшую дорогу рѣку, покрытую льдомъ и сугробами, на двѣ мельницы, въ равныхъ мѣстахъ, и зарѣчную сторону, покойную и безлѣсную, гдѣ было разбросано нѣсколько деревень. А между этими деревнями выдѣлилось то село, гдѣ сегодня собиралась ярмарка. Деревни на бѣлыхъ поляхъ казались игрушечными, село же имѣло болѣе внушительный видъ. Въ немъ стояла трехглавая церковь съ горящимъ, какъ свѣча, золотымъ крестомъ, возвышались двухъэтажные дома… Бѣлизна, разстилавшаяся кругомъ, придавала тонъ звонкой пустынѣ, самый воздухъ казался застывшимъ, стекляннымъ. Недаромъ кругомъ гулко раздавался всякій звукъ…
Теперь ужъ мать съ сыномъ не замѣчали окружающей природы. Какъ только они увидали село, то обоихъ ихъ заняли мысли о томъ, что имъ сейчасъ предстояло. Но и у матери и у сына мысли были несходныя, и они стали думать ихъ каждый про себя. Такъ молчкомъ они проѣхали весь остатокъ дороги и въѣхали въ село.
VI.
правитьПо селу стоялъ гулкій визгъ въѣзжающихъ въ него саней, хряпъ и скрипъ шаговъ, выкрики и говоръ. Люди и лошади были заиндевѣвшіе, отъ дыханья валилъ густой паръ, образовавшій надъ площадью полосу тумана, какъ пелену росы надъ прудомъ весной. Всюду стояли подводы. Лошади были покрыты дерюгами, ряднинами, рогожами; передъ каждой лежало сѣно. Посрединѣ площади передъ большимъ двухъэтажнымъ зданіемъ съ трехцвѣтной вывѣской расположились торговцы съ съѣстнымъ: калачами, лотками ржавой рыбы, мороженой клюквой, кипящей въ жаровняхъ печенкой и колбасой, дразнившихъ аппетитъ. Торговцы другими товарами стояли въ двѣ линіи вдоль села. И какого товара не было у этихъ торговцевъ! Готовая одежда, сбруя, корыта, горшки, сани, рукавицы и варежки, календари. Вотъ владимірцы, отецъ съ сыномъ, привезли возъ свѣжихъ иконъ и выставляютъ ихъ. Иконы всѣ въ кіотахъ съ фольговыми ризами, съ вѣнками, звѣздочками и другими блестящими украшеніями, игравшими огнями на солнцѣ. Февронья сейчасъ же вспомнила, что сыну нужно новое благословеніе, и окликнула пробѣжавшаго было возъ, съ иконами Степку.
— Погоди.
— Чего? — спросилъ, обернувшись, Степка.
— Давай, святого поглядимъ.
Она обратилась къ парню и спросила:
— Што, родимый, Степаны у васъ есть?
— Какого тебѣ Степана? — вскинувъ на нее глаза, спросилъ парень.
— Святого какого-нибудь.
— А нешь есть такіе святые?
— Ну, а какъ же, тетеря! — сердито крикнулъ отъ саней выбиравшій оттуда иконы старикъ. — Неужели ты не знаешь: Стефанъ Пермскій, Стефанъ Печерскій, Стефанъ Новый, потомъ мученикъ Стефанъ, архидіаконъ Стефанъ. Или ты забылъ….На вотъ тебѣ, погляди.
И старикъ нырнулъ въ дровни, вытащилъ оттуда коричневый ящичекъ за стекломъ, быстро протеръ стекло полой полушубка и подалъ Февроньѣ. Февронья взяла ящичекъ, изъ-за стекла на нее взглянуло старое, изможденное лицо, съ тусклыми, круглыми глазами и съ расчесанной волосокъ къ волоску сѣденькой бородкой.
— Кажись, старъ очень, — боязливо проговорила Февронья и передала образъ сыну.
— Святые все старые, поспѣшилъ увѣрить ихъ торговецъ. Молодые мало кто о святости заботится. Вотъ онъ — кивнулъ старикъ на сына, — о дѣлѣ путемъ не думаетъ, не то что о спасеніи души. Которые нешто изъ мучениковъ, тѣ, конешно, помоложе.
— Може у тебя мученики есть? — нерѣшительно спросила Февронья, подавая назадъ ящичекъ.
— Есть, есть, какъ же, на это имя даже первомученикъ имѣется. Святой первомученикъ архидіаконъ Стефанъ. Держи-ка… Это не только помоложе, а совсѣмъ молодой.
Февронья взяла другой ящичекъ. Нарисованный въ немъ святой былъ, дѣйствительно, молодой, безъ бороды и усовъ.
— А это Степанъ будетъ? — робко спросила Февронья.
— Какъ же, Господи! — горячо воскликнулъ старикъ. — Вѣдь тамъ внизу и написано. Небось парень-то грамотный, пусть прочтетъ…
— Я къ тому, иной разъ обманываютъ. У меня кума покупала разъ Аграфену Купальницу, а ей вмѣсто Аграфены-то Прасковею подсунули.
— Это може кто изъ шляющихъ, залетныхъ, а мы всегда въ вашу сторону ѣздимъ, что-жъ намъ обманывать? Опять, если бы у насъ не было, а то у насъ вонъ какой порядокъ: на всякое имя по пяти образовъ найдешь.
— Ну ладно, мы ужо зайдемъ, — проговорила Февронья, возвращая торговцу первомученика. — На послѣдяхъ-то вы може посговористѣй будете.
— Ты на починъ покупай, я тебѣ уступлю. Мы на свой товаръ не запрашиваемъ, на образахъ торговаться грѣхъ, а для почина почетъ могу сдѣлать, потому починъ дороже денегъ.
— Сейчасъ-то намъ дѣвать ее некуда, ужъ до ужотка.
Торговецъ махнулъ рукой и спряталъ архидіакона въ сани, а баба съ парнемъ пошли дальше по рядамъ.
Они дошли до овсянаго рынка и повернули назадъ. Имъ хотѣлось узнать, не пріѣхали-ль съ той стороны. Но нигдѣ не попадалось никого, похожаго на нихъ. Февронья уныло молвила:
— Споранились мы съ тобой, они-то вотъ не такъ заботливы.
— Ихъ-то больше, — отвѣтилъ Степка. — Не скоро соберутся.
— Только что, — согласилась Февронья.
Они прошли до конной. На конной имъ нечего было дѣлать. Степка предложилъ матери:
— Пока на слободѣ-то чайку попить.
— Что-жъ, пойдемъ погрѣемся, если пріѣдутъ, сами насъ найдутъ.
Но Февронья проговорила эти слова не совсѣмъ увѣренно. Въ этомъ скопищѣ людей, въ пестрой, разношерстной толпѣ, гдѣ такъ много людей и богаче и сильнѣе ихъ, понятія ея о себѣ умалились. Нужны ли они кому, такіе бѣдные, малосильные, жалкіе, не пошутили-ль надъ ними, назначивъ имъ здѣсь встрѣчу? У ней заколебалась увѣренность въ благополучномъ окончаніи намѣченнаго дѣла, ей стало представляться, что названные сваты передумаютъ и не пріѣдутъ.
Такое же опасеніе закрадывалось въ душу и Степки. И у него ослабла вчерашняя прыть, и онъ уже шагалъ мелко и нетвердо. Дойдя до площади, гдѣ торговали съѣстнымъ, они свернули въ этотъ рядъ.
— Калачей бы взять.
— Давай, бери калачей.
Февронья долго выбирала калачи, пробовала ихъ на вѣсъ, стараясь отобрать, какіе поувѣсистѣй. Потомъ стала торговаться. Торговецъ хотѣлъ взять девять копѣекъ, она давала шесть. Торговецъ напомнилъ, какая дорогая мука, и что съ каждымъ годомъ дороже становятся права. Это убѣдило Февронью, и она накинула копѣйку. Торговецъ махнулъ рукой и велѣлъ вынимать деньги.
Въ трактирѣ стоялъ гулъ. Слышался стукъ чайниковъ. Метались съ посудой половые, входили и выходили посѣтители, сидѣвшіе за столомъ спорили, смѣялись, дѣлились новостями, у всѣхъ были румяныя лица, влажные глаза. Глядя на нихъ, и Аверкинымъ стало повеселѣй, опять у нихъ появилась увѣренность, что дѣло сладится, сваты пріѣдутъ, и въ такомъ состояніи они выбрали себѣ столъ и заказали чаю.
VII.
правитьИ они пріѣхали, когда мать съ Сыномъ отпивали чай, въ дверяхъ той залы, гдѣ сидѣли они, появился высокій, рябой мужикъ съ острымъ носомъ и пепельнымъ клокомъ волосъ на подбородкѣ. У мужика были свѣтло-синіе глаза, придававшіе его лицу выраженіе какой-то беззаботности. Онъ былъ въ новомъ армякѣ поверхъ полушубка. Остановившись въ дверяхъ, мужикъ сталъ оглядывать столы и увидалъ Аверкиныхъ. На его лицѣ мелькнула довольная улыбка, и онъ сталъ протискиваться къ нимъ.
— Гляди-ка, Семенъ Ивановъ! — толкнула Февронья Степку, оживляясь и сразу молодѣя въ лицѣ.
— Вотъ что значитъ: ранняя птичка-то носикъ очищаетъ, а поздняя только глазки протираетъ, — воскликнулъ, приближаясь къ нимъ, востроносый мужикъ. — Добраго здоровья, съ пріѣздомъ!..
Онъ протянулъ руку сначала Февроньѣ, потомъ Степкѣ и остановился около ихъ стола.
Это былъ братъ матери невѣсты, работавшій вмѣстѣ со Степкой въ лѣсу. Онъ подбилъ Степку ѣхать смотрѣть невѣсту въ первый разъ, онъ велъ всѣ уговоры съ невѣстиной стороны. Его появленіе означало, что пріѣхали всѣ: и мать и сынъ явно обрадовались его появленію.
— Садись съ нами за канпанію, — предложила Февронья.:
— Нѣтъ, благодаримъ. Я пришелъ не сидѣть, а васъ поглядѣть, мы тамъ всѣмъ гуртомъ.
— А мы васъ по всему рынку глядѣли, видимъ нѣту, пойдемъ, говорю, пока заправиться.
— Заправляйтесь да и къ намъ, они тамъ у саней ждутъ.
— Мы готовы, мы ужъ давно- тутъ…
Мать и сынъ поднялись изъ-за стола и стали подправляться, а Семенъ Ивановъ говорилъ:
— Пріѣхали бы раньше, да все недружно. Сестра захотѣла печку протопить, а зять говоритъ — надо чайку попить, тары да бары на три пары и проканителились.
— Хватитъ время, день же еще только начинается.
Они пошли изъ трактира, и на Степку опять нашелъ вчерашній ражъ. Опять въ немъ стало больше силы, твердости, и все вокругъ, казалось ему, смѣялось и пѣло, и онъ самъ готовъ былъ пѣть. Онъ вспомнилъ, что онъ сейчасъ увидитъ Агашку, и ноги его неслись впередъ, ему хотѣлось шагать черезъ ступеньку, бѣгомъ выбѣжать на улицу, но его останавливало то, что онъ не зналъ, гдѣ находится его невѣста съ своими родными.
Когда они очутились на площади, Семенъ Ивановъ сказалъ:
— Они у одного двора вонъ тамъ на проулкѣ.
Толкаясь съ встрѣчными, минуя сани и палатки, Степка шелъ впереди всѣхъ, а за нимъ шагала Февронья съ Семеномъ Ивановымъ. Вотъ они пересѣкли болѣе просторное мѣсто улицы и вошли въ проулокъ.
Въ проулкѣ у крыльца большой каменной избы, гдѣ были привязаны двѣ лошади, стояли названные Степкины тесть и теща, оба молодые еще, и оба одинаковаго роста, и оба на одно лицо, женатый сынъ ихъ съ своей бабой и Агашка. На Агашкѣ была суконная шуба со сборами, обложенная на борту лисой, полосатый вязаный платокъ и бордовая шерстяная юбка. Степка немного замялся, увидавши такой нарядъ, и ему стало совѣстно за свою потертую телковую шубу, а, главное, за отсутствіе суконнаго тулупа, что, по его мнѣнію, должно быть обязательной принадлежностью всякаго жениха. Но, взглянувъ въ глаза своимъ будущимъ роднымъ, онъ увидѣлъ, что всѣ глядятъ на него привѣтливо, никто не замѣчаетъ его недостатка, и опять ободрился.
— Здравствуй, Степанъ Анофричъ, — первый кинулъ ему будущій тесть. Степка покраснѣлъ и сталъ обходить всѣхъ, пожимая руки. Подойдя къ Агашкѣ, онъ почувствовалъ, какъ ему хочется съ ней поцѣловаться, — но сейчасъ цѣловаться было неловко. Онъ и съ ней обмѣнялся рукопожатіемъ и сталъ рядомъ.
А Февронья продолжала здороваться. Слышались привѣтливыя слова, добродушныя пожеланія. Степка взглянулъ Агашкѣ въ лицо и встрѣтилъ тотъ взглядъ, что ему всегда мерещился, и у него запрыгало сердце.
Степка чувствовалъ, что ему нужно говорить, но не зналъ о чемъ. Сразу переходить къ дѣлу было неловко. У матери съ старшими пошли разговоры о погодѣ, о дорогѣ, какой сегодня людный базаръ, и какъ все дешево.
— Деньги дороги, — вставилъ слово Семенъ Ивановъ. — Самый дорогой товаръ деньги.
— И самый удобный, — подхватила невѣстка, смѣясь черными глазами. — Имъ меньше всего мѣста надо.
— Деньги дѣло наживное, — проговорилъ будущій тесть. — Потомъ деньги къ мѣсту, а не къ мѣсту и отъ денегъ толку мало.
— Правда, сватушка, правда, — подхватила Февронья. — Было бы въ головѣ что у человѣка, а то и сквозь золото слезы льются.
— Ну вы видѣли базаръ-то, а мы еще не видали, — проговорилъ Семенъ Ивановъ. — Пойдемте-ка пройдемся.
— Пойдемте, пойдемте, — живо согласилась Февронья. — Ярманка сегодня знатнѣющая…
Всей компаніей тронулись по базару, и Степка какъ-то само собою сталъ въ пару съ Агашкой, и они пошли рядомъ, а за ними потянулись старшіе. Степка заговорилъ съ Агашкой о какихъ-то пустякахъ. Агашка поддакивала ему. И хотя слова бесѣды были ничтожны, но и этими словами они передавали другъ другу то значительное и важное, что у обоихъ лежало въ сердцѣ. И имъ обоимъ было легко и радостно. Особенно радостно было Степкѣ.
Черезъ часъ вся компанія сидѣла въ трактирѣ за двумя сдвинутыми столами. Столы были покрыты красными скатертями, и на нихъ стояли бутылки съ зеленымъ и краснымъ виномъ. На тарелкахъ были колбаса, ситный, пряники и конфетки. Въ компаніи было еще два парня съ Агашкиной стороны и три дѣвки. У ребятъ была гармоника и трензель. Всѣ пили чай, водку, вино, смачно ѣли. Вперемежку играли пѣсни. Въ одномъ углу трактира стояла толпа бабъ и дѣвокъ, и у каждой во взглядѣ чувствовалась зависть къ сидящимъ за столомъ. Пирующіе чувствовали это, а Степка думалъ: если кому и можно завидовать въ застолицѣ, — такъ это ему. Счастливѣе себя онъ не видѣлъ человѣка. Агашка ему за этотъ часъ стала такъ мила и дорога, что, когда ихъ заставляли «подсластить», онъ готовъ былъ всю ее втянуть въ себя, такъ онъ сочно цѣловался съ ней.