1916
правитьI.
правитьВсѣ пріѣхали, и онъ пріѣхалъ… Какъ хотите, а это было удивительно, и прежде всего пріятно былъ изумленъ самъ Никаноръ Иванычъ Гречихинъ, по сценѣ Бояриновъ-Завитаевъ, а въ пріятельскомъ своемъ кругу просто Кошачій Глазъ. Да, пріѣхалъ… Положимъ, поѣздъ принесъ съ собой цѣлыя сотни пассажировъ, но вѣдь тѣ ѣхали зауряднымъ образомъ — купилъ билетъ, сѣлъ въ вагонъ и весь тутъ, а Кошачій Глазъ употребилъ на эту простую вещь нечеловѣческія усилья. Гдѣ и у кого онъ ни занималъ денегъ, чтобы добраться до Москвы, какихъ непріятныхъ отрѣзовъ ни выслушалъ отъ сытыхъ людей и вотъ все-таки доѣхалъ. Открыть Америку, навѣрное, было легче, чѣмъ сдѣлать одинъ такой bon voyage.
Итакъ, Москва! Кошачій Глазъ всегда тяготѣлъ къ этому сердцу Россіи и впередъ испытывалъ пріятную теплоту; онъ почти дома, у желанной цѣли. Нужно было видѣть, съ какимъ серьезно-озабоченнымъ видомъ онъ вышелъ на платформу, какъ равнодушно оглядѣлъ суетившуюся публику и съ какимъ достоинствомъ обратился, къ носильщику.
— Мнѣ нужно получить багажъ, любезный… дорожный сундукъ.
Пока происходила процедура добыванія багажа, Кошачій Глазъ замѣтилъ въ толпѣ нѣсколько бритыхъ актерскихъ лицъ и презрительно поднялъ лѣвую бровь. Эти куда приползли? И что за народъ, просто стыдно за искусство — голь перекатная, на лицѣ написано. Проходя мимо зеркала, Кошачій Глазъ по привычкѣ заглянулъ въ него — лицо было измятое, заспанное, напоминавшее захватанныя трактирныя двери. Э, ничего, въ постъ поправится все. Скверно только то, что противъ ожиданія въ Москвѣ оказался снѣгъ, тогда какъ онъ заложилъ свою зимнюю шинель и пріѣхалъ совсѣмъ по-лѣтнему. Страшенъ былъ не холодъ, а то, какъ на него будутъ смотрѣть посыльные, извозчики, швейцаръ меблированныхъ компатъ «Лукоморье» и своя братія, гг. артисты. Необходимо было сохранить шинель, чортъ возьми…
— Пожалуйте… — почтительно доложилъ носильщикъ, вытаскивая легонькій дорожный сундукъ. — Прикажете извозчика нанимать?
— Ахъ, да… меблированныя комнаты «Лукоморье».
Кошачій Глазъ машинально пошелъ-было за посыльнымъ, но съ полдороги вернулся и какъ-то даже замычалъ. Въ слѣдующую минуту онъ разыскалъ свой вагонъ третьяго класса и въ окно поманилъ молодую женщину, которая оставалась одна.
— Анюта, иди…
На его лицѣ выразилась снисходительная досада, пока Анюта вылѣзала изъ вагона, что сдѣлать ей было не легко, потому что приходилось одной рукой нести грудного, ребенка, а другой разные узелки и корзинку. Ей было всего восемнадцать лѣтъ, но блѣдное лицо глядѣло такими покорными, убитыми глазами, какъ у человѣка, испытавшаго больше того, чѣмъ это слѣдуетъ по расписанію строгой судьбы. Кошачій Глазъ презрительно оглядѣлъ ея скромный дорожный костюмъ и еще разъ что-то промычалъ. Этотъ неопредѣленный звукъ заставилъ ее вздрогнуть, и она посмотрѣла на своего повелителя оторопѣлыми, совсѣмъ еще дѣтскими глазами, точно боялась, что онъ ее ударитъ.
— Ахъ, Боже мой… — прошипѣлъ онъ, глядя на нее. своими холодными, широко раскрытыми глазами безъ вѣкъ, какъ у амфибіи. — Измучился я…
— Никаноръ Иванычъ, я…
— Молчать!..Чета направилась къ выходу, причемъ Кошачій Глазъ принялъ равнодушно-убійственный видъ. У подъѣзда ожидалъ извозчикъ съ багажомъ. Носильщикъ усадилъ господъ и раскланялся, получивъ приличную мзду. Стояли непріятныя весеннія сумерки. Снѣгъ падалъ мокрыми хлопьями. Линія фонарей мигала желтыми точками. Анюта старалась занять въ саняхъ какъ можно меньше мѣста и пугливо смотрѣла впередъ, на выраставшіе многоэтажные дома. Она попала въ столицу еще въ первый разъ и чувствовала себя такой маленькой и безпомощной, точно попавшій въ ловушку мышенокъ. Она страшно боялась, что вотъ-вотъ ребенокъ закричатъ, а Никаноръ Иванычъ не выносилъ дѣтскаго крика. Къ тому же онъ сегодня такъ нервно настроенъ…
Сани плелись по мокрому снѣгу очень тихо. Ихъ обгоняли кареты, щегольскія пролетки на резинѣ и собственные экипажи на собственныхъ лошадяхъ. Дома поднимались все выше и глядѣли на улицу сотнями своихъ освѣщенныхъ оконъ, точно глаза какого-то каменнаго чудовища. На перекресткахъ происходила такая давка, что у Анюты кружилась голова. Она боялась даже бояться и только крѣпче прижимала къ себѣ ребенка. Вотъ и центръ, какая-то модная улица, масса магазиновъ, а затѣмъ сани повернули въ переулокъ. За первымъ послѣдовалъ второй, за вторымъ третій, и наконецъ сани остановились у низенькаго подъѣзда «Лукоморья».
— Есть свободные номера? — спрашивалъ сурово Кошачій Глазъ, не вылѣзая изъ саней,
— Пожалуйте… — коротко отвѣтилъ швейцаръ въ засаленной фуражкѣ, однимъ взглядомъ опредѣливъ пріѣхавшую птицу.
Анюта осталась на извозчикѣ, а Кошачій Глазъ отправился осматривать номера. Въ передней онъ заглянулъ на громадную черную доску съ фамиліями квартирантовъ, пробѣжалъ номера до порядку, и даже отступилъ, когда прочелъ: Смольская-Крутихина. Она здѣсь… Вотъ это такъ сюрпризъ!.. Но возвращаться было поздно: съ одной стороны, Кошачій Глазъ очень усталъ, чтобы искать другіе номера, съ другой — онъ не желалъ пасовать передъ мелькнувшей на доскѣ ненавистной для него фамиліей и, съ третьей, въ немъ заговорила чисто-мужская гордость, вѣрнѣе сказать — самолюбіе мужа. Чтобы замаскировать свое невольное движеніе передъ швейцаромъ, онъ еще разъ перечиталъ всю доску, повторяя про себя знакомыя актерскія фамиліи: Званцевъ… Кульчицкая… Махотинъ… Лушниковъ… Гавриленко. Чортъ ихъ знаетъ, когда они успѣли набраться сюда всей ордой.
Номеръ былъ занятъ въ третьемъ этажѣ, въ какомъ-то полутемномъ коридорѣ. Анюта вздохнула свободно, когда очутилась наконецъ въ этой маленькой комнатѣ съ ободранными обоями, просиженной мебелью и спеціально трактирной грязью. Она также устала, устала до того, что не могла говорить. Ребенокъ проснулся и тихо заплакалъ. Кошачій Глазъ ходилъ по комнатѣ большими шагами и сердито ерошилъ рѣдѣвшіе волосы. Онъ былъ окончательно взволнованъ. Вѣдь надо же было случиться такой встрѣчѣ?.. Ну, да ничего, онъ ей покажетъ.
Сейчасъ послѣ чая онъ отправился въ коридоръ, гдѣ торопливо сновали мужскія и женскія фигуры. На площадкѣ у лѣстницы сидѣли двое.
— Ба! Бояриновъ… — окликнулъ его хриплый голосъ. — Давно ли?..
— А, Любецкій…
Короткое рукопожатіе, взаимное бѣглое оглядываніе и дружеская бесѣда, точно вчера разстались.
— Ну, что, братъ, дѣла хуже губернаторскаго? Вездѣ одно и то же… Публика — подлецъ стала, артисту нѣтъ житья, а живорѣзы-антрепренеры сбѣсились поголовно. Сорокинъ не заплатилъ своей труппѣ за полтора мѣсяца, Черняковъ бѣжалъ, захвативъ кассу, а остальные все свиньи. Вездѣ одно и то же. Вотъ, что скажетъ Москва… Теперь актерская ярмарка, и составляются новыя труппы въ Сибирь, на Кавказъ, въ Поволжье.
Къ нимъ подошли другіе.
— А, Махотинъ, ну что, старина? Живъ еще, — отлично. А ты, Званцевъ, опять по образу пѣшаго хожденія объявился въ Москву? Этимъ, братъ, нынче никого не удивишь: Аркашки Счастливцевы надоѣли.
Поднялся громкій говоръ, послышался смѣхъ и давно всѣмъ надоѣвшія закулисныя остроты. О своихъ дѣлахъ никто старался не говорить: какъ разъ мѣсто изъ-подъ носу уведутъ, да еще напакостятъ. Тоже товарищи называются… Взять хоть того же Любецкаго… Два сезона вмѣстѣ служили, а продастъ за понюшку табаку.
— А ты видѣлъ? — таинственно говорилъ Любецкій, отводя Бояринова въ сторону.
— Да…
— Гм… Она, братъ, въ гору пошла.
— Богатаго покровителя нашла?
— Нѣтъ, не то… Публика ее любитъ. Антрепренеры приглашаютъ нарасхватъ. Дикое счастье, однимъ словомъ. Да ты ее лично-то не видалъ? А, такъ посмотри… Пальчики оближешь, братику: belle femme.
Любецкій былъ очень счастливъ, что первымъ сообщилъ такое пріятное извѣстіе Кошачьему Глазу, и даже полюбовался, когда у того отъ бѣшенства перекосило все лицо. Что, братъ, не любишь?.. Раньше-то ты ее колотилъ, чѣмъ попало, а теперь и рукой не достанешь. Вотъ она какая, любезная супруга… У Любецкаго жена тоже бѣжала, и онъ вымѣщалъ теперь свое семейное положеніе на пріятелѣ.
Кошачій Глазъ вернулся въ свой номеръ темнѣе ночи. На Анюту онъ даже не взглянулъ. Его грызла теперь мысль о женѣ, объ ея успѣхахъ и о собственномъ положеніи. Это было ужасно… Кажется, еще никогда онъ такъ не ненавидѣлъ эту женщину. Анюта пробовала приласкаться къ нему, но получила пинокъ и грустно замолчала. Бѣдная женщина настолько привыкла къ своему безправному положенію, что даже не мечтала о чемъ-нибудь другомъ. Вѣдь Никаноръ Иванычъ настоящій артистъ, комикъ, котораго расхваливаютъ въ газетахъ, а что же она такое? Несчастная хористка и больше ничего. Много ихъ, такихъ-то, а Никаноръ-то Иванычъ одинъ. Его всѣ знаютъ, онъ вездѣ бывалъ и тоже всѣхъ знаетъ. Подавленная величіемъ сезоннаго мужа, Анюта свернулась клубочкомъ на диванѣ, а Кошачій Глазъ громко храпѣлъ на кровати.
«Ему необходимо успокоиться и отдохнуть послѣ дороги»', — думала Анюта, баюкая ребенка.
II.
правитьНа другой день Любецкій поднялся раньше обыкновеннаго, выбрился, одѣлся и вышелъ въ коридоръ, гдѣ уже слонялись и Махотинъ, и Званцевъ, и Лушниковъ. Всѣмъ имъ рѣшительно нечего было дѣлать, а въ коридорѣ хоть афиши почитаешь, потомъ въ конторѣ можно словечкомъ перекинуться съ управляющимъ и наконецъ своихъ встрѣтишь. Встрѣчая пріятелей, Любецкій подмигивалъ, потиралъ руки и повторялъ:
— А какъ вчера онъ былъ пріятно пораженъ… хе, хе!.. Какъ я про нее сказалъ, у него даже рожу перекосило. Пріятная семейная встрѣча…
— Что же ему особенно волноваться, вѣдь онъ пріѣхалъ опять семейнымъ человѣкомъ… И даже младенецъ есть. Однимъ словомъ, все по штату… Какую-то забвенную хористочку обманулъ и, навѣрно, тиранитъ, какъ раньше Ирину Павловну тиранилъ. Вѣдь вотъ, поди жъ ты, женщины именно такихъ и любятъ, которые ихъ бьютъ…
— Да… Это ужъ законъ природы. Мужчина- активное начало въ природѣ, а женщина — пассивное.
Кошачій Глазъ и его жена Ирина Павловна, по сценѣ Смольская-Крутихина, сдѣлались героями дня, и весь коридоръ только о нихъ и говорилъ. Интересно, какъ-то они встрѣтятся… Нечего сказать, семейная радость въ полной формѣ. Всѣ старались припомнить разные анекдоты о Кошачьемъ Глазѣ, — вѣдь онъ вывезъ Ирину Павловну неизвѣстно откуда, опредѣлилъ на сцену и далъ первую шлифовку будущему алмазу. Человѣкъ серьезно потрудился надъ ея воспитаніемъ, когда хлесталъ ее прямо по лицу за кулисами, а дома продѣлывалъ вещи и похуже. Она два раза отравлялась, десять разъ хотѣла застрѣлить его, пока не сдѣлала самую простую вещь — взяла и ушла отъ мужа, какъ дѣлаетъ большинство театральныхъ женъ.
— Интересно бы знать, кто сейчасъ у Ирины Павловны занимаетъ амплуа супруга? — спрашивалъ Любецкій, подмигивая еще веселѣе. — Вотъ стравить бы съ Кошачьимъ Глазомъ… Вѣдь онъ-то все-таки настоящій мужъ, у него всѣ права, и она не смѣетъ третировать его открыто. Да, чортъ возьми, если бы моя собственная жена, да я…
Въ самомъ дѣлѣ, долженъ же быть какой-нибудь другъ у Ирины Павловны? Женщина молодая, въ полномъ соку… Но здѣсь мнѣнія раздѣлились: одни указывали на провинціальнаго перваго любовника, другіе на какого-то вліятельнаго рецензента, третьи на богатаго купеческаго сынка. Вѣрно было одно, что Ирина Павловна вела свои дѣла ловко, все шито и крыто, комаръ носу не подточитъ. Однимъ словомъ, женщина образованная…
Пробило двѣнадцать часовъ. Актеры перестали галдѣть и ждали, какъ Любецкій отправится въ номеръ къ Иринѣ Павловнѣ и сообщитъ ей пріятную семейную новость. Онъ отправился съ этой миссіей въ качествѣ делегата, чтобы потомъ сообщить пріятелямъ о произведенномъ эффектѣ.
— Войдите!.. — послышался голосъ самой Ирины Павловны, когда Любецкій осторожно постучалъ въ дверь тринадцатаго номера, самаго лучшаго въ «Лукоморьѣ».
Она была въ утреннемъ капотѣ и сидѣла у письменнаго столика. Появленіе бритой физіономіи Любецкаго вызвало на ея красивомъ молодомъ лицѣ легкую гримасу, — она ненавидѣла эти актерскія бритыя лица. Актеры это знали, и Любецкому теперь особенно хотѣлось уколоть гордячку въ самое больное мѣсто, а для этого онъ нарочно тянулъ, разговаривая о разныхъ пустякахъ.
— Трудно, Ирина Павловна, нынче нашему брату, артисту, — повторялъ Любецкій. — Ахъ, какъ трудно… Женщинѣ еще лучше, потому что она… вообще ей гораздо легче устроиться. Я говорю о молодыхъ женщинахъ, Ирина Павловна, какъ вы. Кто и что можетъ устоять противъ красоты?
— Послушайте, Любецкій, если вамъ что-нибудь нужно… Я должна извиниться: я тороплюсь по дѣламъ.
— Вы торопитесь? Какъ жаль… гм… да…
— Что вы хотите сказать этимъ?
— Ничего, Ирина Павловна… Никаноръ Иванычъ вчера пріѣхалъ и остановился въ восемьдесятъ шестомъ номерѣ. Пожалуй, вамъ будетъ непріятно съ нимъ встрѣтиться, такъ я пришелъ предупредить васъ на всякій случай. Знаете, у него такой характеръ…
Она вся вспыхнула, опустила красивые глаза и проговорила съ разсчитаннымъ спокойствіемъ:
— М.-Г. Любецкій, я очень вамъ благодарна за вниманіе, но разъ и навсегда прошу оставить мои личныя дѣла въ покоѣ… Полагаю, что они для васъ не должны представлять никакого интереса.
— Виноватъ, Ирина Павловна, но я, повѣрьте, только изъ уваженія къ вамъ… да… Вы напрасно такъ принимаете мои слова, потому что войти въ положеніе одинокой женщины — это прямая обязанность порядочнаго мужчины. Говоря проще, вы рисковали нарваться на большой скандалъ вотъ гдѣ-нибудь здѣсь же, въ коридорѣ…
— Еще разъ благодарю васъ, но я, право, не нуждаюсь ни въ чьемъ участіи.
Послѣднія слова она произнесла съ невольной дрожью въ голосѣ, — она поняла, что друзья-артисты травили ее. Ея фальшивое положеніе доставляло имъ удовольствіе, потому что этой монетой она расплачивалась за свои сценическіе успѣхи, хотя до нѣкоторой степени. Когда Любецкій вышелъ, сухо раскланявшись съ ней, Ирина Павловна не вытерпѣла и расплакалась. Мужъ для нея являлся какимъ-то проклятіемъ… Она никогда не могла чувствовать себя спокойной, потому что рѣшительно, ничѣмъ не была застрахована отъ самаго грубаго скандала и даже насилія. Вотъ и теперь, что бы дѣлать: бѣжать, оставаться? Положивъ свою бѣлокурую головку на руки, Ирина Павловна долго и горько рыдала. Ахъ, какъ ей было тяжело, гадко и отвратительно, — она начинала ненавидѣть самоё себя, ту женщину, которая когда-то могла быть женой Никанора Ивановича… Ею овладѣло брезгливое чувство, заставившее вздрогнуть, точно въ воздухѣ уже протянулись къ ней тѣ руки, которыя ее били. Какъ дорого стоилъ ей каждый шагъ впередъ на этомъ тернистомъ театральномъ пути…
Номерная горничная своимъ появленіемъ заставила Ирину Павловну подобраться, — посторонніе люди не должны видѣть ея горя. Но горничная уже знала все и, улучивъ минуту, дополнила сообщеніе Любецкаго, именно, что Никаноръ Ивановичъ не одинъ, а съ супругой и съ ребенкомъ, что, замѣтно, денегъ у нихъ нѣтъ и она сегодня утромъ плакала.
— Оставьте, Аннушка, мнѣ, право, не интересно, — остановила ее Ирина Павловна, — Въ чужія дѣла не слѣдуетъ соваться…
— Да вѣдь это изъ жалости къ ней, къ женѣ Никанора Ивановича: молоденькая, такая… блѣдная… И боится она его, какъ огня. Вѣрно говорю, сударыня, такъ какъ, состоямши при номерахъ, всякаго народу насмотришься и сразу понимаешь, какъ и что. Актеры-то всѣ одинаковы… Ужъ вы меня извините, а тоже жаль со стороны глядѣть, какъ молоденькая бабенка убивается. И что въ немъ-то нашла?
Эта непрошенная болтовня горничной заставила Ирину Павловну задуматься о судьбѣ той несчастной женщины, которая занимала сейчасъ ея мѣсто. Ей вдругъ сдѣлалось такъ жаль ея, какъ никогда не было жаль самой себя: свое горе уже пережито… Вѣрнѣе сказать, Ирина Павловна сейчасъ переживала вторично счастье быть женой Никанора Иваныча, этой гадины, для которой трудно было бы подыскать соотвѣтствующее имя. Вѣдь и она была такая же молодая и неопытная, какъ та, и также переносила всѣ гадости отъ него… По временамъ Ирина Павловна прислуживалась къ шагамъ въ коридорѣ, и ей начинало казаться, что это его шаги, которыхъ она когда-то боялась. Неужели все это было, неужели все это могло быть? Она для безопасности заперла дверь на ключъ и сейчасъ сама же устыдилась за свой бабій страхъ… Кого она испугалась? Вѣдь такихъ людей, какъ онъ, бьютъ, а не боятся. Въ слѣдующій моментъ Ирина Павловна достала маленькій никелированный револьверѣ и положила его къ себѣ на письменный столъ: о, она убьетъ эту гадину, только пусть она покажется!..
Кошачій Глазъ, дѣйствительно, ходилъ по коридору, задумчиво заложивъ руки за спину. Онъ имѣлъ таинственный видъ и нѣсколько разъ поглядывалъ на двери тринадцатаго номера. Нужно прежде всего поддержать свое достоинство передъ товарищами, которые, навѣрно, улыбаются ему вдогонку. Что дѣлать — Никаноръ Иванычъ пока еще не рѣшилъ, но чувствовалъ, что долженъ что-то сдѣлать. Выждать ее здѣсь въ коридорѣ или войти въ номеръ — также оставалось не рѣшеннымъ. Но вѣрно одно, что онъ увидитъ ее. Любецкій наблюдалъ друга все время и нѣсколько разъ пытался заговорить съ нимъ, хотя и безъ особеннаго успѣха: Кошачій Глазъ замкнулся въ самомъ себѣ.
Онъ увидѣлъ ее въ тотъ же день, вечеромъ, когда сидѣлъ на площадкѣ лѣстницы вмѣстѣ съ Любецкимъ. Въ первый моментъ онъ ее не узналъ и догадался только тогда, когда Любецкій ткнулъ его локтемъ. Да, это была она, чортъ возьми, но какая она красавица!.. Проходя мимо, Ирина Павловна ни на кого не взглянула, а только плотнѣе, закуталась въ свою песцовую ротонду. Она чувствовала, въ свою очередь, что онъ тутъ, и прошла нарочно ближе, повинуясь безотчетному чувству, какое заставляетъ человѣка заглядывать въ пропасть. Съ другой стороны, ей хотѣлось показать, что она ничего и никого не боится. Да, рѣшительно никого…
— Какова штучка? — фамильярно проговорилъ Любецкій, провожая глазами спускавшуюся по лѣстницѣ Ирину Павловну. — Эхъ, братъ, и далъ же ты маху: отпустить такую женщину… Настоящая курица, которая въ рукахъ умнаго человѣка несла бы золотыя яйца.
Съ Кошачьимъ Глазомъ сдѣлалось что-то необыкновенное. Онъ быстро вскочилъ съ мѣста, посмотрѣлъ на Любецкаго остановившимися дикими глазами и крикнулъ:
— Молчать, мерзавецъ!… Всѣ вы подлецы и всѣ вы ничего не понимаете…
— А ты потише, Кошачій Глазъ…
— Убью, мерзавецъ!..
Любецкій едва спасся самымъ позорнымъ бѣгствомъ.
III.
правитьВсе «Лукоморье» было заинтриговано поведеніемъ Кошачьяго Глаза. Съ другой стороны, и сама Ирина Павловна держалась крайне странно, чтобы не сказать больше. Махотинъ и Любецкій видѣли собственными глазами, какъ она, Ирина Павловна, сама первая подошла въ коридорѣ къ Кошачьему Глазу и проговорила:
— Вы, кажется, не узнаёте меня, Никаноръ Иванычъ?
Кошачій Глазъ совсѣмъ растерялся и пробормоталъ, вѣроятно, что-нибудь очень глупое, потому что Ирина Павловна весело разсмѣялась. Да, Любецкій и Махотинъ видѣли все это собственными глазами и еще разъ убѣдились въ той простой шекспировской истинѣ, что «о, женщины! ничтожество вамъ имя». Дальнѣйшимъ предположеніямъ и догадкамъ не было конца. Во-первыхъ, всѣмъ было очевидно, что Ирина Павловна «подыгрываетъ» себѣ мужа — можетъ-быть, проснулось въ ней старое чувство къ Кошачьему Глазу; во-вторыхъ — она, навѣрно, приревновала его къ этой несчастной Анютѣ (вѣдь женщины капризны), и въ-третьихъ, что всего вѣроятнѣе, Ирина Павловна просто давно не была бита, а это иногда имѣетъ большое значеніе. Есть даже такія женщины, которыя требуютъ, чтобы ихъ били, — Махотинъ и Любецкій готовы были поклясться въ этомъ, а въ «женскомъ вопросѣ» они кое-что смыслили.
Квартировавшія въ «Лукоморье» театральныя дамы относительно этого послѣдняго держались другихъ воззрѣній, но это было одно женское притворство, а можетъ-быть, вполнѣ естественная женская скромность. Вѣрно было то, что онѣ съ рѣдкимъ единодушіемъ и совершенно открыто порицали поведеніе Ирины Павловны. Она компрометировала все театральное «женское сословіе». Если бы она мѣняла любовниковъ, какъ перчатки, то это было, бы только понятно, особенно когда дѣлается подъ сурдинку и не слишкомъ афишируется; но заигрывать съ брошеннымъ мужемъ, какъ Кошачій Глазъ, — нѣтъ, это даже и названія не имѣетъ. Такія глупости могутъ дѣлать только набитыя дуры…
— Я своими глазами видѣла, какъ вчера вечеромъ онъ тихонько вошелъ къ ней въ номеръ, — увѣряла Кульчицкая. — Да, и представьте: крадется, какъ воръ или, по меньшей мѣрѣ, любовникъ-новичокъ.
— Ромео и Джульетта… ха-ха! — заливалась Махотина.
— Что всего смѣшнѣе, такъ это то, что Кошачій Глазъ крался къ собственной женѣ… Будемъ, душечка, называть вещи ихъ настоящими именами. Рожу сдѣлалъ умоляюще-смиренную, какъ всѣ мужчины, когда имъ что-нибудь нужно… Даже противно было смотрѣть.
— Ну, это забавно: готовый водевиль.
Женское любопытство разыгралось до послѣдней степени. Помилуйте, мужъ, который ухаживаетъ за своей женой, какъ любовникъ — Это не часто встрѣчается. По вечерамъ театральныя дамы устроили даже наблюдательный пунктъ за тринадцатымъ номеромъ, чтобы слѣдить за похожденіями Кошачьяго Глаза и убѣдиться окончательно въ его намѣреніяхъ. Разъ, когда онъ крался около стѣнки, Махотина, будто случайно, столкнулась съ нимъ.
— Ахъ, виновата, Никаноръ Иванычъ… Вы куда это?
— Я… то-есть я… Въ номерѣ, знаете, ужасно душно, потомъ ребенокъ кричитъ, а здѣсь все-таки можно передохнуть.
— Да? Скажите… А у васъ такой видъ, точно вы шли на свиданіе съ какой-нибудь незнакомкой. Не отпирайтесь, вѣдь вы неисправимый плутишка, Никаноръ Иванычъ…
Кошачій Глазъ ужасно сконфузился, пробормоталъ что-то безсвязное и бѣжалъ… Да, бѣжалъ, какъ послѣдній трусъ. Результатомъ этой импровизированной сцены остался смятый клочокъ бумажки. Когда Махотина подняла его и прочитала при свѣтѣ газоваго рожка, ее охватило безумное веселье, такъ что она едва добѣжала до номера Кульчицкой.
— Милочка, родная, прочитай… — шептала она, изнемогая отъ душившаго ее хохота. — Что же это такое?.. Онъ влюбленъ… Кошачій Глазъ пишетъ стихи! Ха-ха-ххха…
Кульчицкая, не торопясь, расправила смятую бумажку и прочла съ приличной аффектаціей:
"Ирина Павловна, я могу показаться въ вашихъ глазахъ смѣшнымъ, можетъ-быть, вы посмѣетесь надо мной, но я люблю васъ… Да, люблю! И всегда любилъ… Каждый любитъ по-своему, а внѣшнія рѣзкія формы еще не говорятъ о внутренней грубости. Поэтъ сказалъ:
Гроза умчалась вдаль, минувшее забыто,
И голосъ внутренній мнѣ говоритъ порой:
Да ужъ не сонъ ли все, что было пережито
И передумано тобой?
«Ваше собственное сердце подскажетъ вамъ то, чего не въ состояніи передать мой слабый языкъ… Твой Никаноръ, всегда и вездѣ твой».
— Не правда ли, мило?
— Да, недурно…
— Это готовый сюжетъ для юмористическаго журнала. Махотинъ, кажется, что-то пописываетъ, такъ вотъ ему готовый матеріалъ.
Пріятельницы нѣсколько разъ принимались перечитывать любовное посланіе Кошачьяго Глаза и хохотали до слезъ.
Виновникъ этого дамскаго веселья, дѣйствительно, переживалъ критическій моментъ. Кошачій Глазъ съ перваго взгляда влюбился въ жену и забылъ о своей ненависти къ ней. Какая тутъ ненависть, когда сердце хотѣло выскочить отъ переполнявшихъ душу чувствъ. Но это было совсѣмъ не то, что раньше, когда онъ любилъ жену только физически. Да, это была ошибка и грубая ошибка, а нѣтъ такой ошибки, которой нельзя было бы поправить. Кошачьему Глазу рисовался обольстительный женскій образъ въ полномъ расцвѣтѣ своей красоты. Сколько здѣсь линій, красокъ и внутренней красоты, о существованіи которой онъ даже и не подозрѣвалъ. Онъ чувствовалъ себя такимъ виноватымъ, маленькимъ и скромнымъ. Когда Ирина Павловна проходила мимо, сердце Кошачьяго Глаза замирало, какъ попавшая въ западню птица. Онъ ничего не желалъ и не добивался, кромѣ позволенія видѣть ее время отъ времени.
— Вы забудьте, что я вашъ мужъ, — говорилъ Кошачій Глазъ, дѣлая сладкое лицо. — Все, что было, — грустный и тяжелый сонъ… Теперь вы видите передъ собой другого человѣка, да и вы сами другая женщина. Говоря правду, можетъ-быть, въ расцвѣтѣ вашей красоты отразилось и мое вліяніе… Въ сущности, зла я никогда вамъ не желалъ.
— Не будемъ говорить о прошломъ, — уклончиво отвѣчала Ирина Павловна и такъ мило краснѣла, точно вчера вышла замужъ.
У Кошачьяго Глаза захватывало духъ отъ звука ея голоса, и онъ скромно опускалъ глаза. Да, онъ былъ влюбленъ, какъ никогда. Это было его первое чувство, его первая любовь… Онъ пьянѣлъ при одной мысли объ Иринѣ Павловнѣ. Ему хотѣлось раскрыть ей всю свою душу, разсказать все — вѣдь не такой же ужъ онъ дурной человѣкъ, котораго нельзя было бы полюбить, а главное — котораго нужно понять. Да, онъ чувствовалъ, что дѣлается лучше и что съ его души спадаетъ точно какая-то кора. Какими маленькими и жалкими казались теперь ему всѣ эти недавніе пріятели и собутыльники, и онъ проходилъ мимо нихъ съ гордымъ видомъ. Развѣ они что-нибудь могли понимать, эти безнадежные циники и матеріалисты? Есть святыя чувства и благородныя движенія души. Да… Любецкаго онъ старательно избѣгалъ, какъ отъявленнаго негодяя и сплетника.
. Все «Лукоморье» потѣшалось надъ любовью Кошачьяго Глаза. Шуткамъ, остротамъ и смѣшнымъ предположеніямъ не было конца. Всѣ хохотали до слезъ, когда онъ проходилъ по коридору съ такимъ таинственнымъ видомъ, точно боялся что-то пролить.
— Интересно, какъ они теперь избавятся отъ этой эксъ-супруги № 2? — спрашивали дамы.
— Если бы она была одна, то Кошачій Глазъ попросту вытолкалъ бы ее изъ своего номера въ шею, но вѣдь она съ ребенкомъ…
— Очень просто: Кошачій Глазъ уѣдетъ съ Ириной Павловной, а эксъ-супруга останется при собственномъ пиковомъ интересѣ…
Судьба Анюты интересовала больше всего дамъ. Что-то придумаетъ теперь Ирина Павловна, чтобы благороднымъ образомъ устранить соперницу? Впрочемъ, что тутъ много толковать: просто купитъ бѣдную дѣвчонку, чтобы убиралась съ глазъ долой. Кстати, сейчасъ и деньги у Ирины Павловны есть, а если не достанетъ, то гоняющіеся за ней антрепренеры дадутъ. Театральныя дамы завидовали успѣхамъ Ирины Павловны и поэтому злословили теперь на ея счетъ съ особеннымъ удовольствіемъ. Самыя вѣрныя извѣстія добывались черезъ номерную горничную, которая умѣла услужить всѣмъ. Было извѣстно такимъ образомъ, что Ирина Павловна готовится къ отъѣзду, и что у ней по вечерамъ идутъ какія-то таинственныя бесѣды съ Кошачьимъ Глазомъ. Но что было всего удивительнѣе, такъ это то, что Ирина Павловна, воспользовавшись отсутствіемъ Кошачьяго Глаза, отправилась къ нему въ номеръ и пробыла тамъ цѣлый часъ. Горничная видѣла своими глазами, какъ она ласкала ребенка, а бѣдная Анюта смотрѣла на нее и горько плакала. Очевидно, Ирина Павловна хотѣла познакомиться со своей соперницей, чтобы знать, съ кѣмъ будетъ имѣть дѣло. Дѣвочка изъ дешевенькихъ и совсѣмъ глупая, такъ что даже обманывать ее совѣстно.
— Однако кто бы могъ подумать про Ирину Павловну, что она способна на такое двоедушіе! — возмущались театральныя дамы. — На сценѣ притворяется такой нѣжной, любящей, честной натурой, а тутъ… Во всякомъ случаѣ, интересно, чѣмъ все это окончится!..
— Дастъ три рубля этой оголтѣлой Анютѣ — и вся недолга.
Незадолго до окончательной развязки Кошачій Глазъ выкинулъ дикую штуку. Встрѣтилъ Любецкаго въ коридорѣ и придрался.
— Послушай, ты чему смѣешься, когда меня встрѣчаешь? — допрашивалъ Кошачій Глазъ, ухвативъ Любецкаго за бортъ сюртука. — Мнѣ это не нравится, понимаешь?.. Да, не нравится!..
— Послушай, милашка, да ты того… спятилъ?!..
— Пожалуйста, безъ амикошонства, а то я…
Кошачій Глазъ внушительно потрясъ Любецкаго и закончилъ фразу угрожающимъ мычаніемъ. Любецкій даже струсилъ и едва нашелся проговорить вдогонку стереотипную фразу:
— Никаноръ Иванычъ, я не виноватъ, что въ дѣтствѣ васъ часто били по головѣ палкой…
Кошачій Глазъ вернулся и, схвативъ Любецкаго за плечо, проговорилъ задыхающимся голосомъ:
— Всѣ вы подлецы… слышите? Да… Мерзавцы, и я былъ первымъ въ вашей средѣ. Такъ и скажи всѣмъ, что а ихъ презираю… да. Еще актрисы бываютъ порядочныя женщины, а среди актеровъ я не знаю ни одного такого. Понимаешь? Это человѣческій соръ… грязь…
Для Любецкаго ясно было, какъ день, только одно, что Кошачій Глазъ окончательно спятилъ.
Развязка всей этой исторіи произошла черезъ два дня, когда Кошачій Глазъ ворвался въ номеръ Любецкаго, блѣдный, съ искаженнымъ лицомъ и блуждающими глазами.
— Что съ тобой, Никаноръ Иванычъ?
— Что со мной? Ты спрашиваешь, что со мной?.. Она уѣхала и увезла съ собой Анюту… Вотъ что со мной! Теперь понимаешь?.. Это была месть съ ея стороны… И ребенка увезли. Да…
— Успокойся, голубчикъ: мало ли что бываетъ на бѣломъ свѣтѣ.
Кошачій Глазъ не слышалъ этихъ дружескихъ утѣшеній и рыдалъ самымъ малодушнымъ образомъ, повторяя одну фразу:
— А я любилъ ее… да… любилъ…
1891.