В. И. Даль
правитьКартины изъ русскаго быта.
правитьII. Бѣглянка.
правитьУслужливый и толковый проводникъ по землѣ турецкой, привезъ меня къ ночлегу въ русскую деревню. Поразительно было встрѣтить тутъ всѣ обычаи и весь бытъ русскій, коренной, исконный, который даже не всегда и вездѣ можно найдти въ Россіи. Изба и почти вся утварь русскія, только посуда частію мѣдная, луженная внутри и снаружи, а частію глиняная, превосходной выдѣлки и вида: не горшки, а античные кувшины, урны и вазы…
Хозяинъ мой былъ расторопный мужичина, который обрадовался русскому гостю, много разспрашивалъ и самъ разсказывалъ и увѣрялъ, между-прочимъ, будто онъ уже родился въ Турціи, тогда-какъ, глядя на эту кулебяку съ бородой, въ красной рубахѣ, по неволѣ казалось, что она вотъ только-что перенесена за Дунай изъ-подъ Москвы.
Другой землякъ вошелъ въ избу, перекрестился по-ихнему и позвалъ хозяина съ собой. Осталась хозяйка, молодая, очень-видная женщина, въ русскомъ платьѣ, которой голосу я дотолѣ еще не слышалъ. Когда хозяинъ ушелъ, я заговорилъ съ нею, спросивъ ее, куда его позвали. «Тамъ какой-то старикъ пріѣхалъ» отвѣчала она, «уставщикъ, такъ къ нему; они теперь тамъ всю ночь просидятъ». По первому слову ея видно было, что синій сарафанъ носитъ она не съ дѣтства, и даже не слишкомъ-давно, промѣнявъ на него запаску или плахту. Я сказалъ ей смѣючись, что она изъ Новороссійскаго-края и чуть-ли не Херсонской губерніи. Она тяжело вздохнула, какъ-будто не вывела вздоха, робко оглянулась кругомъ, хотя и знала, что тутъ никого болѣе нѣтъ, вдругъ зарыдала, упала мнѣ въ ноги и взмолилась: «паночку, возьмите меня съ собой… что хотите заставляйте дѣлать, я буду вѣковѣчная работница ваша, только возьмите меня отсюда!..»
Нѣсколько успокоивъ ее съ трудомъ, я сталъ ее разспрашивать и, благодаря продолжительному отсутствію хозяина, безъ труда узналъ всю жалкую и любопытную жизнь бѣдной Домахи, которую здѣсь перекрестили, не знаю по какимъ примѣтамъ и соображеніямъ, въ Улиту.
"Я точно херсонская, вотъ изъ такого-то мѣста, выросла въ деревнѣ, говорила она: — а пятнадцати лѣтъ взята была во дворъ. Барыня полюбила меня, и когда, года черезъ три, стали просить меня добрые люди за сыновей своихъ, то барыня отказала и тому и другому, сказавъ мнѣ, что для меня будетъ женихъ хорошій. Ну, воля барская, подумала я: хорошій такъ хорошій; а мнѣ еще лучше посидѣть въ дѣвкахъ, не надокучило. На селѣ у насъ былъ прикащикъ, изъ крестьянъ же, старикъ трезвый, хорошій и таки не безъ добра: всѣ знали, что у него, кромѣ полнаго хозяйства и двухъ плуговъ воловъ, есть еще и хорошія деньги. За него ли барыня меня прочила — не знаю; но только какъ прошелъ Покровъ, да старосты пошли съ посошками по селу, такъ прикащикъ нашъ поклонился барынѣ въ ноги и сталъ просить меня за втораго сына, за Стецька. Барыня согласилась и стали меня готовить къ свадьбѣ.
"Стецько былъ человѣкъ хорошій, въ отца, а отецъ его богатъ, такъ мнѣ всѣ стали завидовать. Отца у меня не было, а мать плакала, радуясь моей долѣ. Глядя на людей и я не тужила, и даже было-повѣрила имъ, что вотъ Богъ даетъ мнѣ счастье.
"Сказать правду, Стецько былъ человѣкъ хорошій и любилъ меня; безъ малаго годъ жили мы своимъ хозяйствомъ, какъ живутъ добрые люди. Хорошо мнѣ было тогда; и теперь, припоминая былое, не вѣрится, что было когда-то хорошо. Не въ волѣ счастье, а въ долѣ. Вдругъ откуда ни взялся недобрый человѣкъ… Богъ ему судья… онъ и погубилъ насъ.
"Мужъ мой, бывало, трезвый, тихій, работящій, воротился въ одинъ вечеръ съ работы, какъ ровно самъ не свой, и всю ночь прошатался либо въ шинкѣ, либо и сама не знаю гдѣ, а утромъ воротился и завалился спать; тамъ опять куда-то ушелъ, а ночью сказалъ мнѣ, что хочетъ на волю въ туречину, гдѣ нѣтъ ни некрутчины, ни податей; гдѣ винограда, меда и молока вволю, и гдѣ наши, русскіе, живутъ какъ въ раю. Много онъ еще насказалъ мнѣ, что тамъ-де нѣтъ и работы, а всѣ лежебоки и всѣ отъ султана большое жалованье получаютъ, а земля такая, что все сама родитъ, а народу воля на всѣ четыре стороны, ступай куда хочешь. Я такъ и ахнула, заплакала-было, но онъ на меня прикрикнулъ, какъ еще со дня свадьбы нашей не случалось, и велѣлъ молчать, да собираться. Самъ онъ пробѣгалъ еще сутки двои, какъ бѣшеный, что и я въ немъ не могла узнать того человѣка, какимъ онъ былъ прежде; даже раза два страшно пригрозился на меня, когда я стала просить его, чтобы остался, да забылъ бы туречину, и стращалъ, что убьетъ меня, если я кому хоть слово скажу.
«У мужа своихъ денегъ было ста три; а какъ продавать все хозяйство ему нельзя было, чтобъ люди не догадались о недобромъ его замыслѣ, то онъ только продалъ по тихоньку пару воловъ, да въ ту ночь, какъ уже совсѣмъ мы собрались, взялъ у отца двѣсти рублей, да покинулъ ему записку, повинился во всемъ, просилъ, чтобъ не искали его, что онъ-де ушелъ на вольную сторону, чтобъ отецъ не клепалъ за деньги на другихъ людей, а взялъ бы за эти деньги все наше хозяйство, и хлѣбъ и скотинку. Тамъ просилъ онъ въ письмѣ и отцовскаго благословенія — да гдѣ ужъ на такое дѣло благословить отцу! Охъ, не было тутъ его благословенія!» сказала она и сама залилась опять слезами.
"Вотъ, о полуночи, забравъ мѣшки съ хлѣбомъ, которые припасли мы на дорогу, помолились мы и пошли. Я не знала куда и зачѣмъ мы идемъ, и только путемъ объ этомъ услыхала отъ мужа. Давнишній бродяга — прости, Господи, мое согрѣшеніе! — который давно уже ушелъ изъ-подъ Москвы туда къ намъ, въ херсонскую, а оттолѣ вотъ сюда, въ туречину, пришелъ съ Дунаю на дубу, стоялъ въ лиманѣ въ камышахъ, и колобродилъ по шинкамъ и базарамъ, подбивая народъ идти съ нимъ въ туречину. Онъ-то, вишь, подбилъ и мужа моего, царство ему небесное, и наговорилъ ему обманомъ про турецкую землю, что про рай земной. Не стерпѣла я, стала плакать еще разъ и просить мужа, чтобъ раздумалъ, да не вѣрилъ бы такому шатуну; такъ онъ, сердечный, инно меня ударилъ… ударилъ въ первые и въ послѣдніе, и Богъ ему это проститъ, и не для жалобъ говорю я объ этомъ, а къ тому только, батюшка, что тихій, смирный былъ онъ человѣкъ, никогда никого не обижалъ, а меня даже словомъ никогда не тронулъ; а тутъ вотъ, какъ попала дурь эта въ голову, такъ и самъ не свой, и самъ не знаетъ, что дѣлаетъ…
"Шли мы во всю ночь, со свѣтомъ залегли въ камышахъ, пролежали опять до ночи, тамъ пошли и пришли до свѣта на это мѣсто, гдѣ, по примѣтамъ, долженъ былъ стоять за камышами дубъ; тутъ ломились мы камышами по плавнѣ, часа три; изъ силъ выбились, такъ-что бросили-было и хлѣбъ; отдохнувъ, однако, пошли еще далѣе, по звѣздамъ, потому-что идешь по колѣни и по поясъ въ водѣ, а камыши лѣсомъ стоятъ, такъ-что свѣту Божьяго не видать, ну вышли мы, наконецъ, на самый берегъ лимана. Не услышалъ Богъ молитвы моей; а я молчу, говорить не смѣю ничего, только молюсь: Господи, умилосердись надъ нами, дай намъ Богъ заплутаться тутъ, чтобъ и до вѣку не найдти ни дубка, ни хозяина его, а пошатавшись бы воротиться опять домой… нѣтъ: какъ только стала заниматься заря, то увидали мы въ сторонѣ, подъ берегомъ, этотъ злыдарный дубъ…
"Хозяинъ принялъ насъ ласково, обрадовался намъ, поднесъ вина — и мужъ меня заставилъ выпить — «вотъ», сказалъ тотъ, «видишь ли каково винцо? а и оно тамъ вольное, хоть самъ кури, хоть пей, хоть лей, хоть пожалуй шинкуй, ни на что нѣтъ запрету! А что», спросилъ онъ, когда поднесъ мужу, который, бывало, не пилъ вовсе, другой стаканъ: "а что, братъ, скажи правду, собралъ деньжонокъ сколько-нибудь? Вѣдь безъ денегъ нигдѣ не живется, вездѣ плохо! Мужъ мой и похвались ему, что сотъ шесть будетъ, да и ударилъ себя рукой по груди, гдѣ лежали деньги въ сумочкѣ. Хозяинъ обрадовался, это-де хорошо: вотъ заживешь, говоритъ, такъ заживешь, тамъ на эти деньги и дворъ и землю купишь, и сады и огороды, и все, что твоей душѣ угодно… вотъ заживешь, такъ ужъ будешь вѣкъ меня помнить… «Охъ!» продолжала она: "и точно, что заставилъ ты себя помнить, попутай и накажи тебя Богъ!.. Да нѣтъ, такіе, какъ ты, живутъ, а вотъ мужа моего сердечнаго ужъ нѣтъ на свѣтѣ.
«На другую ночь, мы снялись съ якоря и вышли въ лиманъ. Такихъ же, какъ мужъ мой, что сманили отъ господъ на волю, было еще три человѣка, вотъ, что вы у насъ работника видѣли, такъ это одинъ изъ нихъ — а молодица я одна только была: тѣ, кто холостой, а кто жену покинулъ, да ушелъ одинъ. На дубу было съ хозяиномъ также три человѣка. Ночь прошла благополучно, а днемъ плыли мы недалеко: подошедши же подъ камыши, тамъ притаились. Вечеромъ опять снялись да пошли; и вѣтеръ и теченіе были попутные, такъ мы къ свѣту и вышли въ море. Насталъ опять вечеръ — и хозяинъ принялся поить гостей своихъ, будто радуясь, что благополучно ушли. Всѣ перепились и уснули. Я долго сидѣла и плакала, мужъ на меня разсердился и прогналъ меня; такъ я и свернулась и улеглась на другомъ концѣ дуба, на носу, а они спали въ кормѣ. Съ зарей я проснулась, поглядѣла туда — еще спятъ всѣ. Немного погодя, я опять поглядѣла — что-то больно жаль стало мнѣ мужа — тѣ проснулись: кто сидѣлъ, кто ходилъ, а Степана не видать. Сердце такъ во мнѣ и заныло, словно тѣсно ему стало; что такое, по чемъ и по комъ — и сама не знаю. Поглядѣла я еще, пошла въ корму, пересмотрѣла всѣхъ — нѣтъ моего муженька… я къ одному, къ другому — всѣ молчатъ… Господи, что такое сталось надъ нами грѣшными? проклятые, что они надъ нимъ сдѣлали? За тѣмъ-то и спрашивали они, много-ли у тебя денегъ… Упоивъ его, хозяинъ снялъ съ него кожаный карманъ, а самого и выкинулъ въ море… Господи, успокой грѣшную душу его, прости и помилуй его, хоть за мученическую смерть!..»
Она было-замолчала, залившись слезами, а немного погодя опять взмолилась, чтобъ я ее увезъ въ Россію. Я просилъ ее досказать, что же сталось потомъ съ прочими и въ-особенности съ нею самою. «Да чтожъ!» сказала она, подгорюнясь: «богатаго-то мужика сманивъ обобрали, да утопили, а бѣдныхъ взяли въ кабалу: насчитали на нихъ за хлѣбъ, за провозъ, да просятъ еще деньги, за то-де, что увезли на волю, да въ вѣковѣчные работники и взяли ихъ; вотъ тебѣ и воля. А имъ, бѣднымъ, тутъ куда дѣваться? Все одна шайка, эти старые бродяги, всѣ за одного стоятъ, пожалуй еще убьютъ, не что возьмешь».
— Ну, а ты же, какъ живешь?
— Да какъ, батюшка, сказала она и опустила голову, будто не смѣла глядѣть на меня прямо и тяжело вздохнула; — извѣстно, наше дѣло сиротское, такъ вотъ и живу.
— Да у кого же ты живешь?
— У хозяина.
— У какого хозяина?
— Да у того самого, что мужа-то сгубилъ, батюшка, что приходилъ за нами на дубу въ лиманъ; это онъ самый и есть… (Она робко оглянулась и снова залилась слезами.) Горькая участь моя, баринушка! и утопиться-то не дали мнѣ, когда я хотѣла было кинуться въ море, туда же, гдѣ безбожники утопили бѣднаго Степана; хозяинъ сперва обманывалъ меня, сталъ божиться, что мужъ мой пересѣлъ ночью на другой встрѣчный дубъ, и что мы его уже застанемъ здѣсь. Когда прибыли мы сюда, такъ стали утѣшать меня, что мужъ мой скоро будетъ, а послѣ сказали, что онъ пьяный утопился. Да нѣтъ, не вѣрила я имъ съ самаго начала: чуяло сердце мое, что они надъ нимъ сдѣлали. Разъ, одинъ работникъ нашъ, какъ хозяина не было дома, сталъ тосковать да каяться, что зачѣмъ послушался недобраго человѣка, да ушелъ сюда — и сталъ-было онъ меня подговаривать бѣжать съ нимъ, да и признался мнѣ, что хоть и былъ самъ въ то время хмѣленъ, а видѣлъ и помнитъ, что Степана обобрали и утопили.
— А ты какъ же тутъ живешь? продолжалъ я допытываться: — тоже работницей, или какъ?
— Да, отвѣчала она, будто нехотя: — и работаю, что въ домѣ нужно, извѣстно по хозяйству… только-что грѣха много на душу приняла… Неволя, баринушка, сами знаете, нашей сестрѣ одной куда дѣваться, когда своей воли нѣтъ!.. И зарыдала снова, и опять стала проситься со мной. — Онъ держитъ меня замѣстъ хозяйки, продолжала она, успокоившись немного: — и что я перенесла побоевъ, когда я не соглашалась на волю его, такъ ужь я и не знаю, какъ жива осталась…
Тутъ хозяинъ воротился, вошелъ спокойно въ избу, а Домаха, отворотившись, занялась хозяйствомъ и скрыла тревожно свое положеніе. Хозяинъ подсѣлъ ко мнѣ ласково и весело, сталъ бесѣдовать и распрашивать о всякой всячинѣ и выпроводилъ меня утромъ съ поклонами и пожеланіями, помянувъ нѣсколько разъ Бога, безъ котораго, по его словамъ, ни до порога, и отъ котораго онъ желалъ мнѣ и самъ себѣ ждалъ, коли Его святая воля будетъ, всякаго благополучія…
Источникъ: Сочиненія Владиміра Даля. Новое полное изданіе. Томъ I. — СПб.: Изданіе книгопродавца и типографа М. О. Вольфа, 1861.