БАСНИ и ЭСКИЗЫ
АЛЕКСАНДРА АНТОНОВА.
править
РЯЗАНЬ.
Тип. В. П. Звукова
1878 г.
править
БАСНИ и ЭСКИЗЫ
правитьОТДѢЛЪ ПЕРВЫЙ.
правитьКонфуцій.
I.
ПУТНИКИ.
Однажды въ дальній путь, дорогой полевой,
Съ почтеннымъ старикомъ шелъ путникъ молодой;
День ясный былъ тогда, вдругъ туча набѣжала…
Померкнулъ Божій свѣтъ, и въ полѣ все кругомъ
Отъ бури стономъ застонало,
Блеснула молнія, и грянулъ въ небѣ громъ.
Тутъ бѣдный юноша, съ грозой знакомый мало,
Отъ страха задрожалъ
И, не-вдали увидѣвъ дубъ могучій,
Подъ вѣтвями его укрыться побѣжалъ.
«Куда бѣжишь отъ тучи?»
Встревоженно старикъ вскричалъ ему во-слѣдъ:
«Ужель не знаешь ты, что небо посылаетъ
Всѣхъ чаще высотамъ громовый свой привѣтъ?
И можетъ быть, оно теперь ужь обрекаетъ
На гибель этотъ дубъ высокій, вѣковой?
Спѣши скорѣй назадъ, безумецъ молодой!
Во всякую грозу опасности тамъ болѣ,
Чѣмъ здѣсь, въ открытомъ полѣ».
Лишь-только- такъ старикъ тотъ вымолвить успѣлъ,
Сверкнула молнія, громъ снова прогремѣлъ,
И памятникъ лѣсовъ старинныхъ, дубъ зеленый,
На землю палъ, грозой разбитый, опаленный!…
Товарищи, друзья! когда кого изъ васъ,
На жизненномъ пути, застигнетъ грозный часъ,
Припомните тогда сей басни смыслъ неложный:
Не думайте всегда найти пріютъ надежный
Подъ вѣтвями большихъ дубовъ, —
Подъ кровами временьщиковъ!…
1850 года 4 января.
II.
СОСѢДИ.
Въ подсолнечной части, въ одномъ мірскомъ кварталѣ
Съ домами прочими три дома въ рядъ стояли.
Изъ нихъ въ одномъ
Жилъ Русскій изстари, въ другомъ —
Полякъ надменный съ Латышемъ,
А третій Нѣмцы занимали.
Все было хорошо; но вотъ однажды, въ жаръ
И въ сушь ужаснѣйшую, лѣтомъ
У Нѣмцевъ сдѣлался пожаръ
По той причинѣ, что въ Нѣмецкомъ домѣ этомъ
Какой-то новой моды шутъ
Въ сѣнной сарай забрался,
Тамъ трубку раскурилъ,
Отъ трубки въ сѣно заронилъ;
Раздуло сѣно то, и вдругъ сарай занялся!…
Не знаю, кто пожаръ сначала увидалъ,
Но знаю, что тушить его съ своей семьею
Русакъ нашъ первый прибѣжалъ,
И вмѣстѣ съ Нѣмцами привычною рукою
Горѣвшія стропилы подрубилъ
И крышею огонь въ сараѣ подавилъ.
Потомъ, по времени, чрезъ два или три года
На Русскаго пришла такая же невзгода:
Горитъ у Русскаго амбаръ,
Шумъ, крикъ кругомъ: «пожаръ!.. пожаръ!»
Чтожъ Нѣмцы-то? — Да что? въ отплату за услугу,
Оказанную имъ недавно Русакомъ,
Навѣрное къ нему, какъ къ искреннему другу,
Бѣгутъ на помощь всѣмъ дворомъ!…
О, нѣтъ! они въ дому своемъ,
Какъ люди съ истинно честнѣйшими душами,
Собравшись въ кучку подъ окномъ,
(Забывшись, что въ долгу у Русскихъ сами),
Спокойно на пожаръ сосѣдушкинъ глядятъ
И такъ между собою говорятъ:
«Зачѣмъ въ чужія намъ дѣла теперь мѣшаться?
Пускай хоть Русскій намъ и очень помогалъ,
Но онъ вѣдь для себя въ то время хлопоталъ:
Тогда отъ нашего сарая могъ заняться
Сосѣдній Польскій домъ; а загорись Полякъ,
То вѣрно отъ него и Русскому бы дому
Не миновать никакъ
Пожару иль погрому.
А нынѣ, молвить въ добрый часъ,
Горитъ то въ сторонѣ и вѣтеръ не на насъ!»
Подобнымъ образомъ, слыхалъ я, разсуждали
Сосѣди многіе частенько межь собой,
И точно также поступали
При чемъ припоминалъ всегда совѣтъ простой
Покойнаго роднаго дѣда:
«Не домъ купи, дружечикъ мой,
Купи хорошаго сосѣда!..»
1855 года 2 декабря.
III.
ИЗВОЩИКЪ И ЛОШАДЬ.
«Какъ запряжешь, такъ и поѣдешь». Русская поговорка
«Любезнѣйшій сосѣдъ!
Я слышалъ про тебя, — ты думаешь жениться?
Пора, пора: тебѣ ужъ слишкомъ тридцать лѣтъ
Но если хочешь ты съ женой въ ладу ужиться
И долго счастливъ быть, то выслушай совѣтъ:
Люби свою жену всѣмъ сердцемъ, всей душою,
Притомъ на первыхъ то порахъ
Держи ее, держи покрѣпче, братъ, въ рукахъ
И, будучи женѣ законной головою,
Ты прихотямъ ея поменьше потакай,
И эту басеньку почаще вспоминай!»…
Извощикъ изъ Ямской, по имени Данило,
Купилъ себѣ коня за семьдесятъ съ рублемъ,
Но не въ цѣнѣ тутъ толкъ и сила,
А видишь ли ты въ чемъ:
Та лошадь-то еще въ запряжкѣ не ходила,
И потому Данило мой,
Купивъ ее, привелъ домой,
Хомутикъ на нее, какъ надобно, приладилъ,
Обшелъ ее, обгладилъ,
Въ телѣгу впрягъ, взвозжалъ,
Да только не взнуздалъ,
Затѣмъ что лошадь-то казалась
Ему смиренницей такой,
И жалко доброму Данилѣ показалось
Желѣзомъ губы драть лошадкѣ молодой.
Какая же бѣда отъ этого случилась?
Послушай-ко, мой другъ: лишь только мужичекъ,
Взявъ возжи, сѣлъ на облучекъ,
Лошадка искосилась
И, видя у него въ рукѣ ременный кнутъ
И чуя на плечахъ неношанный хомутъ,
Какъ дернетъ со двора…Данило вверхъ ногами
Съ телѣги полетѣлъ и ногу по-поламъ!..
А лошадь безъ него съ раздутыми ноздрями,
Куда глаза глядятъ, пустилась по лугамъ,
И безъ пути до той поры бѣжала,
Свободой ложною гордясь,
Пока бѣдняжечка въ лощинѣ не попала
По самыя оглобли въ грязь,
Гдѣ какъ ни билась, ни брыкалась,
Но ногъ ужъ вытащить изъ тины не могла
И, выбившись изъ силъ, легла.
И съ этихъ поръ на весь свой вѣкъ осталась
Лошадка съ норовомъ; Данило же Ямской
До смерти ковылялъ съ изломаной ногой!…
Подобное сему почти всегда бываетъ
Съ такой супружеской четой,
Въ которой съ брачныхъ дней супруга привыкаетъ
Супруга нѣжнаго считать себѣ слугой;
А тотъ съ сердечной добротой
Всѣ прихоти ея пустыя исполняетъ!…
1856 года 7 октября
IV.
КУКОЛЬНАЯ КОМЕДІЯ.
На сценѣ кукольной подъ кровлей балаганной
Носастое лице Петрушка деревянный,
Дубинкой толстою вокругъ себя махалъ,
Закинувъ голову, отвагой отличался
И такъ на весь базаръ кричалъ:
«Шири — бири! я вотъ-какъ разгулялся,
Что никого на свѣтѣ не боюсь!
Охъ въ руки лишь ко мнѣ кто-бъ только ни попался,
Я вотъ-какъ.. вотъ теперь со всякимъ уберусь!..»
И что же? въ правду имъ съ отвагою нахальной
Прибитъ и офицеръ, и докторъ, и квартальный,
И даже будочниковъ двухъ
Онъ растрепалъ едва не въ пухъ.
Какой же вдругъ постигъ его конецъ печальный!
Петрушку черный песъ за долгій носъ схватилъ
И за кулисы утащилъ.
Бываютъ и у насъ подобные Петруши,
Какіе о себѣ всегдашней похвальбой
Безстыдно намъ терзаютъ уши;
И даже къ случаю — порѣ изъ нихъ иной
Пожалуй прослыветъ особой знаменитой,
Пока судьба его, какъ кукольникъ, сокрытый
Отъ взоровъ публики за ширмой холщевой,
Его дѣлами управляетъ,
Толпу хвастливыми рѣчами занимаетъ;
Сказать короче вамъ, — всю роль его ведетъ,
(Которую подчасъ сама же сочиняетъ:)
Но, кончитъ лишь она, и тутъ Петруша тотъ.
Судьбою брошенный, безъ всякаго сомнѣнья
Ужь самъ-то по себѣ, по сущности своей,
Казаться будетъ для людей
Лишь куклой послѣ представленья.
1856 года 5 ноября:
V.
ПЛОТНИКЪ.
У мужичка ворота поломались,
Не такъ, чтобъ годности не стало вовсе въ нихъ,
А только кое-гдѣ у нихъ
Тесницы отодрались.
Вотъ нашъ хозяинъ-мужичекъ
Тотчасъ за умъ свой взялся:
Досталъ топоръ, набралъ гвоздей пятокъ
И самъ ворота тѣ принялся
Со всѣмъ усердіемъ чинить.
Да-та лиха бѣда, что онъ не догадался
Къ уму разсудка приложить
И съ толкомъ къ дѣлу приступить.
Вѣдь гвозди нужно бы сначала порасправить,
Потомъ, гдѣ надобно имъ быть
Въ тесу, для нихъ мѣстечки набуравить,
А онъ ихъ такъ давай въ ворота колотить.
Что жъ вышло изъ того? — да-первый гвоздь согнулся;
Мужикъ его сломилъ и бросилъ, взялъ другой:
Другой подъ шляпкою свернулся.
Вотъ третій, наконецъ, попался гвоздь прямой,
(Который былъ костыль извѣстный половой), —
И этотъ выдержавъ удара два обуха,
Которымъ билъ его мужикъ, что было духа,
Безъ навертки пошелъ,
И, такъ сказать, пошелъ чудесно.
Но толщиной своей, нисколько неумѣстной,
Тесницу раскололъ
По самой серединѣ,
И былъ по той причинѣ
Онъ выдернутъ назадъ. А остальные два,
Хотя по виду и казались
Гвоздями путными, но въ дѣлѣ оказались
Отъ старости негодны никуда.
Притомъ же мужичекъ усерднымъ работаньемъ
И безъ толку стучаньемъ
Ворота такъ свои разбилъ и расшаталъ,
Что послѣ ихъ чинить ужъ плотника призвалъ,
И то, что стоило сначала
Ему не больше какъ пятакъ,
За то въ послѣдствіи онъ отдалъ четвертакъ!
Такія же дѣла съ подобнымъ заключеньемъ,
Бываютъ и у насъ. Глядишь иной нашъ братъ
Замѣтитъ иногда съ досадой, съ огорченьемъ
Въ своей семьѣ неладъ,
И дѣло поправлять возьмется, но безъ толку,
Какъ говорится, на авось:
Кричитъ, бранится безъ умолку,
И послѣ выйдетъ дѣло брось!..
1856 uода 9 ноября.
VI.
` ПОПУТЧИЦА.
Несчастливы пловцы, когда въ открытомъ морѣ
На судно ихъ Эолъ *) со свитой налетитъ;
Несчастливъ тотъ, кого нежданно посѣтитъ
Пожаромъ иль другой какой бѣдою горе!..
Но много кажется несчастнѣй человѣкъ,
Котораго лишь тѣмъ судьба его накажетъ,
Что неразрывной цѣпью свяжетъ
Со злою спутницей на вѣкъ.
На тему-жъ этого древнѣйшаго реченья
Послушайте одинъ недавній анекдотъ,
Со мной самимъ былое приключенье.
Въ Касимовъ изъ Москвы весною прошлый годъ
На долгихъ ѣхать мнѣ случилось;
Въ попутницы жъ со мной въ то время напросилась,
(Навѣрно за грѣхи моихъ прошедшихъ дней),
Боярыня N. N. съ служанкою своей.
И что же? лишь она ко мнѣ въ повозку сѣла
И тронулъ съ мѣста нашъ извощикъ лошадей,
Наморщилась и жалобно запѣла:
«Ахъ! батюшки, какой неловкій экипажъ!
Иль дурно, Дунька, ты поклала
Мои подушки и багажъ?»
«Помилуйте!..» — Дуняшка отвѣчала,
Къ боярынѣ со страхомъ обратясь.
«Молчи негодница! — и такъ ужъ силъ не стало
Кричать съ тобой мнѣ каждый часъ.
Охъ, право, еслибъ только знала,
Что будетъ дурно такъ для насъ,
Я просто-бъ наняла особый тарантасъ,
Чѣмъ такъ то мучиться!.. трясешься какъ на кочкѣ,
И солнышко лице печетъ,
И лѣзетъ пыль и въ носъ и въ ротъ,
Да этакъ обгоришь чернѣй цыганской дочки!..
Создатель!.. всѣ бока, всю грудь мою разбило!..
Извощикъ, ты меня хоть крошку пожалѣй!
Потише, мой соколъ, не то божусь, ей! ей!
Умру! сейчасъ умру, — охъ! духъ мой захватило!»
Но только тощихъ лишь коней
Рука возницы задержала,
Попутчица моя въ сердцахъ воззопіяла:
«Да что же, вправду, ты, дуракъ,
Ползешь, тащишься, словно ракъ!
Я ѣхать вѣдь тебя, не ползать нанимала!»
Сказать короче вамъ: мы ѣхали ли съ ней,
На станціи-ль стояли,
Въ теченьи двухъ длиннѣйшихъ дней
Уста боярыни моей
Одной минуты не молчали;
И, такъ, словесностью своей
Мой слухъ несчастный доконали,
Что я терпѣнье потерялъ,
И кой-какъ, выбравъ изъ кибитки
Свои немногіе пожитки,
Отъ ней на третій день бѣжалъ!…
1857 года 4 мая.
- ) «Эола» — древнія язычники считали богомъ вѣтровъ.
VII.
ВОЛКЪ, ЛИСИЦА И ХОМЯКИ.
Не въ наши времена, а въ очень давни годы
У Хомяковъ простыхъ, на мѣстѣ воеводы
Былъ старый, сѣрый Волкъ по имени Бирюкъ,
Подвластными ужасно не любимый,
Затѣмъ что былъ такой угрюмый, нелюдимый,
Ну-просто вонъ изъ рукъ.
Бывало на кого онъ только покосится,
Отъ взгляду дрожь возьметъ, а ежели порой,
Въ веселый часъ, онъ съ кѣмъ разговорится,
Такъ тотъ, хоть лѣтомъ, хоть зимой,
Хоть съ чиномъ будь, а стой предъ нимъ безъ шапки
И отвѣчай ему держа по формѣ лапки;
Сказать прямѣе вамъ,
Онъ столько насолилъ несчастнымъ Хомякамъ,
Что тѣ отъ цѣлаго народа,
По формѣ, жалобу плачевнѣйшаго рода
Весьма искуснѣйшимъ перомъ
На волка написали
И къ Льву, царю звѣрей, послали
Съ довѣреннымъ лицомъ.
И Левъ, принявши то прошенье,
Съ большимъ вниманьемъ прочиталъ,
Затѣмъ его, на разсмотрѣнье
Въ сенатъ звѣриный передалъ,
Гдѣ было сдѣлано по немъ опредѣленье,
Чтобъ Волка безъ суда отъ мѣста отрѣшить,
На мѣсто же его Лису опредѣлить!…
Пріѣхала Лиса на мѣсто назначенья,
Дѣла отъ Волка приняла,
Съ полгода время пожила,
Потомъ въ свою квартиру земляную
Всѣхъ старыхъ Хомяковъ съ почетомъ созвала
И начала читать имъ проповѣдь такую:
«Любезные друзья!
Шесть мѣсяцевъ прошло уже съ тѣхъ поръ, какъ я
Злодѣя вашего смѣнила,
И къ вамъ въ начальницы вступила.
Вы въ это время на меня
Всѣ, чай, довольно посмотрѣли,
И также, думаю, успѣли
Вполнѣ узнать обычай мой.
Пускай хоть я, — клянусь моей душой! —
Не только на яву, во снѣ всегда желала
Одно добро творить,
Но нашихъ, знаете, однихъ желаній мало
На степень доброты высокую взойтить.
Намъ должно для сего отъ злобы уклониться,
Для блага общаго безъ отдыха трудиться
И всѣ свои пороки знать.
А потому я васъ прошу теперь сказать
По долгу совѣсти и чести,
Чтобъ не было въ словахъ одной десятой лести,
Довольны ли вы мной,
Моимъ характеромъ, управой,
Моимъ судомъ, моей расправой?»
«Помилуй!» — Хомяки воскликнули толпой:
«Къ чему ты, наша мать, даешь вопросъ такой?
За честность за твою и сами мы не знаемъ,
Какую честь тебѣ возможно приписать;
А за дѣла твои единственно желаемъ
Усердіе къ тебѣ дѣлами доказать…»
«Благодарю!» — Лиса провозгласила снова:
«Желанью-жъ вашему сама помочь готова,
И вотъ къ сему предметъ: изъ вотчины моей
Извѣстіе ко мнѣ печальное прислали,
Что тамъ, по случаю дождей,
Хлѣбовъ съ полей снопа не убирали;
И нѣтъ сѣмянъ ни зернушка у насъ!
А сѣять надобно, вы знаете, сейчасъ.
Такъ вамъ нельзя ль со мной запасцемъ подѣлиться:
Мнѣ нужно бы теперь одно — обсемениться.
А только зимній путь не много устоится,
То мой заемъ я, други, вамъ
Съ большею лихвою отдамъ;
И вашу родственную ссуду,
Покамѣстъ буду жить, сердечно не забуду!..»
"Извольте, матушка, " сказали Хомяки:
«Извольте брать, хоть въ двѣ руки
Всего, чѣмъ можемъ мы ссудить тебя по силѣ!.» —
И съ этимъ словомъ ей
Отъ всѣхъ своихъ семей,
Запасовъ годовыхъ двѣ трети отдѣлили.
Но какъ-же долгъ они съ Лисицы получили?
Послушайте: съ того проходитъ мѣсяцъ, два,
Пришла холодная зима;
Поля, луга, холмы покрылись
Пушистымъ бѣленькимъ снѣжкомъ,
У Хомяковъ запасы истощились, —
Идутъ они къ къ Лисицѣ за должкомъ.
Приходятъ, -что жъвъотвѣтъ? -"Нѣтъдома, отлучилась,
Приходятъ во второй — «больна:
Въ уѣздѣ страшно простудилась.»
Приходятъ въ третій разъ, — «она
Дѣлами вся завалена:
Пять тяжбъ серьезныхъ разбираетъ,
Проектъ какой-то составляетъ,
И не изволитъ принимать!..»
И тутъ-то Хомяки пословицу узнали:
«Кто мягко стелетъ, жестко спать…»
И какъ начальникамъ своимъ въ займы давать.
Я слышалъ говорятъ: такая же метода
Заводится кой-гдѣ и у народа;
Что будто тамъ и сямъ ужъ взятокъ не берутъ,
А только деньги занимаютъ;
Но ихъ платить позабываютъ
И вѣкъ на счетъ чужой живутъ,
И отъ законныхъ буквъ на шагъ не отступаютъ.
Но впрочемъ все-то толковать
Покамѣстъ лучше подождать,
Да слухи опытомъ повѣрить:
Вѣдь не совѣтуютъ и слухамъ всякимъ вѣрить.
1857 года 27 октября.
VIII.
КОТЪ — ФИЛОСОФЪ.
Любимецъ барыни, сибирскій Котъ большой,
Наѣвшись до-сыта того, сего, другаго,
Котлетъ, пирожнаго, жаркаго,
Разлегся отдыхать на коврикъ пуховой,
И въ сладкій часъ отдохновенья
Мурлыкать началъ онъ такое разсужденье:
"Куда какъ низокъ сталъ кошачій нынѣ родъ!
Куда вокругъ себя я взоръ не обращаю,
Иль глупость, иль порокъ, иль злобу я встрѣчаю!
Вотъ, напримѣръ: сосѣдній котъ,
Товарищъ прежній мой Ѳедотъ,
Пройти путемъ невѣжда не умѣетъ.
А нравъ какой упрямый онъ имѣетъ!
Ему лишь мышку-бъ увидать,
Хотя бы привелось на масляной недѣлѣ,
То онъ готовъ день цѣлый ждать
Ее, притихнувши, у щели!…
Съ другой же стороны котишка-погоняй
Рѣшительно шалунъ и негодяй,
Какой не только за мышами,
Готовъ бѣжать за воробьями
А сзади насъ? о страшный срамъ, позоръ!
Тамъ Васька жилъ, такой мошенникъ, плутъ и воръ,
Который столько здѣсь худаго
И дѣлъ негодныхъ натворилъ,
Что слухъ объ немъ дошелъ до дѣдушки-Крылова
И въ басню тотъ его на вѣки заключилъ!
За то и жизнь-то ихъ-не жизнь, а наказанье:
Тревоги, голодъ съ нищетой!
А что тому причиной и виной?
Ничто, я думаю, иное — воспитанье!
Оно одно нашъ умъ остритъ,
Держать себя всегда прилично научаетъ,
Сердца жестокія мягчитъ,
И такъ, вотъ какъ меня, спокойствіемъ вѣнчаетъ.й
И съ этимъ онъ уснулъ — Въ то время у окна,
Гдѣ котъ съ собою велъ бесѣду,
Собака старая была;
Она отъ повара къ обѣду
Костей оглоданныхъ ждала.
Все выслушавъ Котово поученье,
Такое молвила, вздохнувши, заключенье:
«Да, сытому коту прилично такъ судить;
Вотъ если бы его дня два не покормить,
Такъ онъ бы измѣнилъ свое, я чаю, мнѣнье!»
Дѣйствительно! кто вѣкъ въ довольствѣ свой живетъ,
Едваль нужду вполнѣ пойметъ.
1859 года 14 марта.
IX.
ЖЕНИХЪ И ПАСТУХЪ.
Въ осенній ясный день, полуденной порой,
Не такъ далеко отъ селенья
Сидѣлъ старикъ пастухъ со стадомъ подъ горой
И лапоть плелъ для развлеченья;
Вдругъ видитъ: парень молодой
Въ картузѣ на бекрень идетъ, къ нему подходитъ?
И, поздоровавшись, сторонкой рѣчь заводитъ
Объ осени сухой, о лѣтнихъ о дождяхъ,
О жатвѣ прошлой, о кормахъ,
Что, какъ-бы, вамъ сказать, поближе все къ природѣ,
(Что нынѣ говорить у всѣхъ при встрѣчѣ въ вюдѣ),
И, познакомившись порядкомъ на словахъ,
Спросилъ у старика: «давно ль пасетъ онъ стадо?…»
«Съ измалости я здѣсь на Глинкахъ пастухомъ.»
"Того-то, " паренекъ промолвилъ, «мнѣ и надо;
Ты, значитъ, старина, со всѣмъ селомъ знакомъ,
Во всѣхъ домахъ бываешь
И лучше всякаго всѣхъ дѣвокъ здѣшнихъ знаешь.
Такъ будь мнѣ, дѣдушка, родимымъ ты отцомъ!
Скажи, на старости не покрививъ душою:
Какой у васъ невѣсты лучше нѣтъ —
Смиренствомъ и умомъ, проворствомъ и красою?»
— «На что тебѣ?..» промолвилъ дѣдъ. —
«Я думаю у васъ обзавестись женою!..»
" — Ну дѣвокъ, братъ, у насъ хорошихъ цѣлый полкъ,
Да въ сватаньи твоемъ едва ли будетъ толкъ,
«Затѣмъ — что здѣшніе старшіе
Породистыхъ телятъ за деньги за большія
Изъ стада своего не любятъ выпускать,
Не только въ вотчины чужія
Хорошихъ дѣвокъ отдавать.
И дѣльно, потому хорошая невѣста
За знать хорошенькое мѣсто
Себѣ всегда найдетъ въ селѣ своемъ!…»
«Такъ стало, мнѣ къ зимѣ и не жениться
И жить до лѣта бобылемъ!»
«А что жъ въ своемъ селѣ тебѣ не сговориться?»
«Ужъ пробовалъ, родной, да-дѣло не клеится:
Въ своемъ селѣ несчастливъ какъ-то я,
Тамъ дѣвокъ не даютъ хорошихъ за меня!..»
«Ну вотъ спасибо, братъ, тебѣ за это слово!
Ступай на Глинки къ намъ, спроси Кузьму Петрова,
Онъ рядомъ съ старостой живетъ;
Есть дочка у него важнѣйшая, Настасья,
Да то-же въ женихахъ ей больно плохо счастье:
Ее никто хорошій не беретъ;
Такъ дѣло то у васъ, быть можетъ, и сойдется,
И бражки мы допьемъ.
Не даромъ же давно пословица ведется,
Что суженой нельзя объѣхать и конемъ!»
Подобныхъ жениховъ и я видалъ не мало,
Которымъ счастья здѣсь въ невѣстахъ не бывало,
И мыкались они по разнымъ городамъ,
И выбрали невѣстъ, какія по словамъ
Искуснѣйшихъ сватовъ, важнѣйшими бывали
Изъ всѣхъ дѣвицъ родимыхъ городовъ;
А, въ самомъ дѣлѣ, къ намъ затѣмъ они попали,
Что не было для нихъ хорошихъ жениховъ!
1864 года 4 ноября.
X.
СТАРИКЪ И СМЕРТЬ.
Изъ лѣсу темнаго тропиною глухой
Старикъ Панфилъ къ себѣ домой,
Отъ устали едва передвигая ноги,
Вязанку дровъ тащилъ
И выбившись изъ силъ,
Вязанку ту онъ бросилъ на дорогѣ
И потъ съ лица отерши рукавомъ,
На ношу сѣлъ, подперся локоткомъ,
И началъ говорить, вздохнувши, самъ съ собою:
«Зачѣмъ и для чего родился я на свѣтъ
Съ такой несчастною судьбою?
Отъ младости моей не знаю я покою,
Мнѣ въ праздники подъ часъ отъ дѣлъ свободы нѣтъ!
Иной въ мои года давно ужъ отдыхаетъ,
Ни своего труда, ни барскаго не знаетъ;
А ты или пахать, или и молотить,
И за водой, и за дровами,
И въ городъ на базаръ съ плетушками, съ лаптями.
Ну можно-ль трудъ такой въ мои года сносить!
Охъ! если бы была готова мнѣ могила,
Вотъ такъ бы взялъ да легъ, хотя бы даже тутъ;
По видно ужъ и смерть меня совсѣмъ забыла!»
А смерть не далеко въ то время проходила,
Услышала: зовутъ
Къ Панфилу подошла и такъ проговорила:
«Я здѣсь, любезный мой! зачѣмъ меня ты звалъ?»
Увидѣвъ смерть, старикъ предъ нею задрожалъ;
И, позабывъ свои года и хилость,
Почтительно привсталъ,
И, задыхаясь, ей съ поклономъ отвѣчалъ:
"Затѣмъ къ себѣ я вашу милость
Теперь осмѣлился просить,
Чтобъ мнѣ помочь дрова на спину навалить!
Читатели! мудрецъ нашъ этимъ приключеньемъ,
Хотѣлъ лишь подтвердить
Природное внушенье:
«Что горе всякое ужь лучше претерпѣть,
Чѣмъ прежде времени отъ горя умереть!»
1862 года 29 сентября.
XI.
ДОКТОРЪ И БОЛЬНОЙ.
Одинъ,
Довольно знатный господинъ,
Лежалъ больной у самой ужъ кончины,
А врачъ искуснѣйшій по части медицины
Его день каждый навѣщалъ;
Смотрѣлъ ему языкъ, прописывалъ лекарство,
Причемъ на проводы его къ Плутону *) въ царство
Учтиво пошлины съ больнаго собиралъ.
И такъ-то онъ къ нему, положимъ въ Воскресенье,
По утру прикатилъ
И, увидавъ его предсмертныя мученья,
Съ обычной важностью спросилъ:
«Покойно-ли онъ ночь былую проводилъ?»
"Потѣлъ я ночью очень много
«И сильно ослабѣлъ!..» отвѣтствовалъ больной.
«Потѣли!.. ну, теперь благодарите Бога!
Вы знаете ли, что вѣдь это знакъ прямой —
Болѣзни вашей разрѣшенья!
А слабость — ничего, имѣйте лишь терпѣнье,
Діэту и покой.
Да пейте эту — вотъ микстуру,
А дѣйствовать оставимъ-те натуру,
Она надъ всѣмъ, повѣрьте, верхъ возьметъ!»
Потомъ, на тотъ же день пріѣхавъ къ ночи, снова,.
Спросилъ о здравіи больнаго.
«Охъ, батюшка!» больной въ отвѣтъ ему сказалъ.;
«Весь день со мной былъ знобъ, и только передъ вами
Такъ сильно я стучалъ зубами,
Что всѣхъ родныхъ перепугалъ»
— «Вы зябли!» медикъ тотъ вскричалъ;
«Ну, поздравляю!.. поздравляю!..
Съ болѣзнію у васъ всѣ кончаны дѣла.
По знобу этому я подлинно ужъ знаю,
Надъ ней натура верхъ взяла!»
Затѣмъ на день другой пріѣхавши къ больному,
Уже едва живому,
Онъ снова предложилъ вопросъ обычный свой:
«Какъ эту ночь провелъ, что чувствовалъ больной?»
— «Увы!» проговорилъ едва страдалецъ внятно:
"Лишь только вы вчера оставили меня, —
То пухнуть начали… животъ… и грудь моя…
«Дыханье сперлося… и я —
Но вашимъ признакамъ теперь ужъ вижу ясно,
Натура верхъ надъ всѣмъ беретъ,
Съ постели въ гробъ меня кладетъ!…»
Окончивъ эту баснь, любезный мой читатель,
Тебя спросить хочу:
Ты знаешь ли, сему подобенъ кто врачу?
Съ лукавою душей совѣтникъ и пріятель,
Готовый завсегда, какъ истинный предатель,
Всѣ низости твои, всѣ пошлости хвалить,
Затѣмъ, что-бъ для себя лишь пользу получить.
1862 года 1 октября.
- ) Плутонъ у древнихъ язычниковъ считался: богомъ подземныхъ странъ и особенно ада.
XII.
ВОРОНА И ОВЦА.
Ворона нѣкогда, на пастбище опустясь,
Къ овцѣ на спину сѣла
И, съ хитростью вороньей осмотрясь,
Преважно каркать принялась;
И долго такъ она и такъ пріятно пѣла,
Что даже и овцѣ ужасно надоѣла.
И вотъ она, къ воронѣ обратясь,
Сказала кротко ей: «а что, вѣдь ты-бъ не смѣла
Съ собакой сдѣлать ни съ одной
Безстыдной наглости такой,
Какую дѣлаешь со мной?»
— "Оставь, пожалуйста, пустыя разсужденья, — "
— Ворона каркнула съ надменностью большой:
«Мнѣ, право, слушать ихъ нѣтъ нужды, ни хотѣнья;
Вѣдь я не такъ глупа, какъ вашъ овечій родъ!
При томъ живу не первый годъ
И вдоволь по полямъ, по рощамъ полетала,
Не только что собакъ, волковъ не разъ видала,
И знаю безъ твоихъ, простушка, я рѣчей
Обычаи скотовъ, характеры звѣрей
И чую, передъ кѣмъ могу повеличаться,
А отъ кого подалѣе держаться!»
Насмѣшники, пустые фанфароны,
Какихъ не мало свѣтъ и видитъ, и видалъ,
Вѣдь, эту баснь Езопъ съ васъ прямо написалъ
И какъ она вѣрна!.. не такъ-же ль, какъ вороны
Телятамъ смирнымъ и овцамъ,
Надоѣдаете вы слабымъ простачкамъ,
Дурачите вы ихъ, смѣетеся надъ ними,
Богатые всегда, лишь наглостью одной?
Случись же возлѣ васъ кто съ длинными когтями
Иль съ острыми зубами,
Такъ вы, съ разумной головой
И ротъ открыть боитесь свой.
1862 года 29 октября.
XIII.
KУMУШKИ.
Кума, увидѣвшись съ кумой,
Куму разцѣловала
И вскрикнула: «да гдѣ, кума, ты пропадала?
Я съ мѣсяцъ ужъ никакъ не видѣлась съ тобой!»
— «Охъ кумушка!» кума другая отвѣчала:
«Я здѣсь все въ городѣ была,
Да только въ хлопотахъ и время не видала:
Я Дунюшку свою, вѣдь, замужъ отдала!»
«Ну вотъ!.. кого тебѣ судьба въ зятья послала?»
«Да-зятикъ мой —
Мастеровой,
Столярикъ онъ и умница такой!..
Что, право, не найдешь ему подъ стать другаго,
А ужъ на счетъ вина, не только что простаго,
И краснаго то въ ротъ,
Ни капли не беретъ…»
«По дѣлу жь я кума съ тобою увидалась!
Кроватка у меня давно ужъ расшаталась;
Такъ лучше, чѣмъ кому,
Поправить-то отдать мнѣ зятю твоему.»
«У зятюшки кума на это нѣтъ и снасти;
Скажу тебѣ что онъ учился ремеслу
Но коромысленной, да по хлудовой части.»
"И это, душенька моя,
Ты мнѣ сказала кстати,
Вѣдь, коромысло для меня
Теперь нужнѣе и кровати;
Мое на этихъ дняхъ пропало изъ сѣней…
Вели-ка сдѣлать мнѣ, да только погорбатѣй,
Чтобъ, знаешь, на плечахъ лежало половчѣй.
«Да онъ не дѣлаетъ и коромыселъ новыхъ,
А мастеръ только на готовыхъ
Зарубочки для ведеръ зарубать!…»
Случалось мнѣ слыхать,
Какъ внуковъ бабушки иныя выхваляли,
И гдѣ-то словъ они на это набирали!
"И такъ-то внукъ хорошъ, и такъ-то онъ уменъ,
И все-то сдѣлать можетъ онъ…к
А справишься объ немъ сторонкою, бывало,
Глядишь… бабашею своей хваленый малой
Окажется, — ни дать, ни взять,
У кумушки столярикъ зять!…
1862 года 8 ноября.
XIV.
СЫНЪ И МАТЬ.
У доброй женщины когда-то
Годовъ двѣнадцати мальчишка былъ сынокъ,
Такой-то умненькій, такой замысловатый,
Проказникъ и шалунъ… Вѣдь шалость не всегда-то
Весьма большой порокъ.
Мы всѣ, по правиламъ природы,
Сперва, родившися, кричимъ,
Потомъ ростемъ — шалимъ, и выросши — шалимъ,
Пока намъ опыты и годы
Не станутъ часто вспоминать,
«Что время ужь пришло отъ шалостей отстать,
Съ дурачествомъ въ чистую развязаться
И въ дальній путь съ умомъ, съ разсудкомъ собираться.»
Но этотъ разговоръ оставимъ напередъ.
Теперь же наша рѣчь о томъ, друзья, пойдетъ,
Какъ шалость дѣтская иная
Съ поблажкой глупою ростетъ,
И, въ страшный обратясь порокъ, какъ участь злая
Иль горькая судьба, нерѣдко цѣлый родъ
Къ позору вѣчному и гибели ведетъ!..
И такъ у матери надежда, утѣшенье,
Одинъ сыночекъ былъ,
Который хаживалъ и въ школу ужь въ ученье,
И тамъ какую-то книженку утащилъ,
Запряталъ подъ халатъ свое пріобрѣтенье
И къ матушкѣ родной
Принесъ ее домой.
А матушка ума ль имѣла мало,
Иль слишкомъ горяча въ любви къ нему была,
Не только что за то не наказала,
За ловкость, говорятъ, сынка разцѣловала.
И первый въ воровствѣ удавшійся урокъ,
Смышленому мальчишкѣ
Пошелъ, къ несчастью, въ прокъ:
Принялся смѣло тотъ таскать изъ школы книжки,
За ними шапочки товарищей, а тамъ,
Набивши руку, онъ пустился по домамъ,
Но рынкамъ прибирать, что плохо гдѣ лежало.
Межъ тѣмъ года текли, мальчишка сталъ ужъ малой,
Съ годами въ немъ и къ кражѣ страсть
Взросла, укоренилась;
Въ привычку, въ надобность, въ природу обратилась,
И онъ уже немогъ другаго дѣла знать,
Какъ только воровать.
Затѣмъ и ремесло отъявленнаго вора
Онъ по себѣ ничтожнымъ сталъ считать:
Просила страсть его порочная простора,
И воръ изъ города бѣжалъ,
Товарищей, съ собой въ занятьяхъ, въ мысляхъ сходныхъ
И кромѣ добрыхъ дѣлъ, на всѣ дѣла приходныхъ,
Онъ шайку полную набралъ,
И съ ней разбойничать принялся
И грабить по путямъ.
Не знаю, долго-ль отличался
На новомъ поприщѣ грабитель удалой,
Но часъ его пробилъ, назначенной судьбой:
Онъ въ цѣпи, въ кандалы тяжелые попался;
Правдивый судъ надъ нимъ свершенъ,
Къ позорному столбу разбойникъ приведенъ!
И уже петлю роковую,
Хотѣлъ ему палачъ на шею надѣвать,
Но тотъ увидѣлъ тамъ въ толпѣ свою родную
И началъ палача со слезами умолять:
Дозволить съ матерью въ послѣдній разъ проститься.
И какъ же палачу на то не согласиться?
Вѣдь онъ не тигръ, не крокодилъ!…
Но только лишь въ тоскѣ, въ кручинѣ безотрадной,
Родная подошла, сыночекъ ненаглядный,
Въ объятьяхъ сжавъ ее… ей ухо откусилъ!
Она тутъ вскрикнула… въ тревожномъ изумленьѣ
Вздрогнулъ народъ, который вкругъ стоялъ,
А юноша въ безумномъ изступленьи,
Вбѣжавъ на лѣстницу, вскричалъ:
«Теперь всему рѣшенье!
Скорѣе смерти мнѣ… Низвергъ, я злодѣй!
Но знайте, что виной погибели моей
Моя родная мать: — она меня сгубила
Потачкой глупою своей;
Когда бъ она меня порядкомъ проучила
Въ тотъ разъ, какъ книжку я укралъ,
То нынѣ бъ смерти я позорной не видалъ.»
О! вы, кому Творецъ Небесный указалъ
Священный долгъ и трудный — *
Учить, воспитывать дѣтей,
Поймите вы изъ басни сей,
Сколь вредны слѣдствія потачки безразсудной
Къ порочнымъ шалостямъ питомцевъ молодыхъ,
И если любите отечески вы ихъ,
Внимательно на ихъ наклонности смотрите*
Дурныя исправлять заранѣе спѣшите,
Не то, въ послѣдствіи отъ нихъ
Свою вы совѣсть, честь, и уши берегите!..
1862 года 22 ноября.
XV.
ДВѢ СОБАКИ.
Имѣлъ охотникъ двухъ собакъ:
Одна изъ нихъ была борзая,
Другая же — дворная;
И жили межъ собой собаки эти такъ:
Что завтракъ — то ворчанье,
Что ужинъ — то тасканье,
И визгъ несноснѣйшій и вой!
А завсегда таскалъ дворовую борзой.
Дворная долго все терпѣла, да сносила,
Но наконецъ борзаго и спросила:
«Скажи, пожалуйста, Нахалъ,
За что ты на меня безъ милости напалъ?»
"За то, " въ отвѣтъ борзой сердито заворчалъ,
«Что въ поле ты со мной ни разу не ходила,
Не только зайчика, крота не изловила;
И между тѣмъ, какъ я, день каждый на бѣгахъ
Сломалъ всѣ когти на ногахъ,
Ты только дома въ воротахъ,
Лѣнивница, сидишь да на прохожихъ лаешь,
А завсегда часть ровную со мной
Моей добычи пожираешь!..»
"Напрасно жъ ты меня по чести обижаешь, "
Дворовая отвѣтила борзой:
«Ты знаешь, — господинъ съ измалости межь нами
Занятья раздѣлилъ:
Тебя — съ собой въ поляхъ гоняться за звѣрями,
Меня же домъ стеречь и вашими трудами
Питаться научилъ!»
Друзья! сей басни толкъ не длиненъ,
Въ двухъ строчкахъ только онъ:
«Нисколько тотъ невиненъ,
Кто не по вкусу былъ другимъ людямъ ученъ.»
1862 года 16 декабря.
XVI.
ВОЛКЪ И ЛИСИЦА.
Осеннимъ вечеркомъ
Съ поджатою ногой, съ опущеннымъ хвостомъ,
Оврагомъ Волкъ въ свою трущобу пробирался
И на дорогѣ онъ съ извѣстною кумой —
Съ лисицей повстрѣчался.
«Здоровъ ли, кумъ любезный мой!»
Лисица заскалила:
"Не очень, кумушка, " — отвѣтилъ волкъ уныло:
«Я, видишь безъ ноги.»
«Ахъ! батюшки… сударики мои!..
Съ чего такой курьезъ съ тобою повстрѣчался?»
«Въ капканъ, кума, попался
Да въ немъ едва со шкурой не разстался;
И какъ ужъ вырвался, не знаю я и самъ!» —
«Ты шутишь?» «Гдѣ шутить, когда на трехъ остался!..»
«Дивлюся, кумъ; вѣдь ты въ лѣтахъ ужь пожилыхъ,
То какъ тебѣ не знать о хитростяхъ людскихъ?»
«Охъ! знаю все, да знать судьба моя такая!»
«И! полно, кумъ, грѣшить,
Къ чему судьбу винить,
Когда твоя была оплошность тутъ прямая!
Ты вѣрно самъ изволилъ позабыть
Природный твой обычай —
И началъ къ стаду за добычей
Одной дорожкою ходить;
Поэтому твои слѣды легко открыли
Да на твоемъ пути тебя и посадили…
Вѣдь этакъ и со мной могло-бъ сегодня быть,
Когда-бъ вчерашній день забыла
Да нынѣ и пошла въ сельцо Гласково я,
Гдѣ два курятника за ночь опорожнила.
Тамъ, вѣрно, мужички теперь ужъ ждутъ меня!
А я сейчасъ въ Дашково пробираюсь,
А завтра побывать въ Никольскомъ постараюсь…
Вотъ такъ-то бы и ты сегодня тутъ схватилъ,
На утро — гдѣ подалѣй;
Пускай бы за тобой слѣды-то примѣчали, —
А ты любезный кумъ, и цѣлъ и сытъ-бы былъ!»
Изъ этихъ словъ пойми, читатель, что не скоро
Придется изловить расчетистаго вора!
1863 года 12 февраля.
XVII.
КОНЬ И ОСЕЛЪ.
Путемъ-дорогою Оселъ,
Какъ простенькій бѣднякъ, тихонько, терпѣливо
Съ тяжелой ношей брелъ;
И вдругъ отличный конь ретивый
Весь въ шелкѣ, въ серебрѣ, съ распущенною гривой,
На бѣднаго осла, играя, наскакалъ,
Да такъ, что, въ вьюкъ его своею ткнулся мордой,
И самъ хотя свою оплошность увидалъ,
Но будучи конемъ породы гордой,
Поднялся на дыбы и громко онъ заржалъ:
«Какъ смѣешь на пути, невѣжда, мнѣ мѣшаться!.:
Ужели ты, глупецъ, не можешь догадаться
По храпу моему, по огненнымъ глазамъ,
По пышному на мнѣ убору и гербамъ,
Что царства красоту, спокойствіе и славу
Ношу я на себѣ!» — И съ этимъ онъ, въ канаву
Столкнувъ осла съ его вьюкомъ,
Помчался далѣе, взвивая пыль столбомъ.
А бѣдненькій Оселъ, повыбравшись изъ тины,
Прибрелъ къ себѣ домой
И, стоя тамъ въ хлѣву надъ мѣркою мякины,
Такъ думалъ самъ съ собой:
«Куда тотъ счастливъ Конь, что встрѣтился со мной!…
Ну! съ ухомъ-бы любымъ я былъ готовъ разстаться,
Когда бы съ тѣмъ конемъ
Мнѣ было можно поровняться
Моимъ житьемъ-бытьемъ!»
Затѣмъ чрезъ годъ, а можетъ быть и болѣ,
Увидѣлъ нашъ Оселъ,
На томъ Конѣ везетъ мужикъ навозъ на поле!..
Оселъ къ Коню подшелъ
И, промычавъ ему привѣтствіе большое,
Почтительно сказалъ:
«Что сдѣлалось съ тобой, прекрасный Конь такое?
Ты ноги чуть тащишь, а худъ то какъ ужъ сталъ,
Вѣдь, право я тебя насилу угадалъ!»
«Война, любезный другъ!.. война тому причина!..
Любимымъ на войнѣ я былъ у господина,
Онъ храбрый воинъ былъ; и тамъ въ бою меня
Три раза ранили, два раза порубили,
И вотъ какимъ домой калѣкой отпустили,
Что я не только-что скакать,
Но даже не гожусь возить старухъ въ каретѣ…
Охъ! плохо, братъ, теперь житье мое на свѣтѣ!..»
Намъ этой баснею хотѣлъ мудрецъ сказать,
Что въ счастіи не надобно кичиться,
Богатствомъ, славою и силою гордиться…
На счастіе нельзя всю жизнь располагать:
Никто не можетъ нынѣ знать,
На завтра что случиться!…
1865 года 16 февраля.
XVIII.
ХМѢЛЬ.
Кончая долгое житейское теченье,
Какой старичекъ почтенный захворалъ
И, чувствуя ужъ смерти приближенье,
Къ постели сына подозвалъ
И, преподавъ ему свое благословенье,
Совѣтами какъ жить на свѣтѣ наградилъ,
Совѣты же такимъ завѣтомъ утвердилъ:
— «Особенно, сынокъ любезный мой, Емеля!
Всю жизнь ты бойся хмѣля:
Онъ страшный врагъ людской!
Проступковъ нашихъ въ немъ всегда почти причины,
Его плоды — безумье съ нищетой;
— Болѣзнямъ онъ отецъ, а смерти братъ родной…
— Съ нимъ близкій человѣкъ-вблизи своей кончины…»
И съ этимъ старичекъ оставилъ міръ душой…
Свершивъ для батеньки, какъ нужно, погребенье,
Осиротѣлый сынъ, чтобъ скуку разогнать
И мыслей грустное разсѣять настроенье,
Въ свой садикъ вышелъ погулять.
И вотъ, бродивши въ немъ не долго межь древами
Съ поникшей головой,
Съ унылыми мечтами,
Замѣтилъ онъ: хмѣлекъ веселый, молодой,
Ростетъ, обвившися вѣтвями —
Вкругъ яблони сухой.
Взглянувши на него, отъ слова и до слова
Припомнилъ Емельянъ завѣтъ отца роднаго
И, нервнымъ будучи, онъ вдругъ
Въ такой пришелъ испугъ,
Что у него колѣни задрожали,
Въ груди стѣснился духъ,
Въ глазахъ свѣтъ бѣлый помутился,
И онъ, какъ заяцъ отъ собакъ,
Отъ хмѣля прочь бѣжать пустился
Въ извѣстную ему врачебницу, — въ кабакъ!…
Читатели! не точно-ль такъ,
И мы къ несчастью, поступаемъ,
Когда безъ разума законы понимаемъ
И чтемъ святыней въ нихъ
Лишь слогъ буквальный ихъ
1865 года 5 марта
1863 и 1864 ГОДА.
правитьІ.
МЕТЕЛКА.
«Скажи, пожалуйста, Егоръ,
Какая этому причина,
Что нынѣ такъ у насъ чистехонекъ весь дворѣ?»
Спросила дворника кухарка Акулина.
«Бывало, я тебѣ скажу,
Куда нипогляжу,
Не только на дворѣ солома, да мякина,
И на крыльцѣ то у бояръ
Проходу нѣтъ отъ пыли?»
"Вотъ то-то!.. мы вчера ходили на базаръ
Да новую метелку и купили…
А новая, вѣдь, знаешь, какъ мететъ!
Да ты, вотъ погоди, недѣльки двѣ пройдетъ, "
Примолвилъ онъ, «метелка оботрется,
Опять у насъ всего довольно заведется!»
Вотъ также иногда
Бываютъ случаи: иные господа,
Когда въ начальство поступаютъ,
Какъ вновѣ хлопотать усердно начинаютъ!
И дѣятельность въ нихъ, какая тутъ кипитъ,
Ну, просто жаръ и трескъ, и паръ столбомъ валитъ!
Вездѣ, во всемъ прогрессъ, чистехоньки ступени,
Застоя по дѣламъ не видно даже тѣни;
А поглядишь, пройдетъ годокъ, другой,.
Сравнялся прогрессистъ съ негодною метлой,
И все кругомъ его покоится отъ лѣни!..
II.
ВОРОНА.
Не думай никогда сапожникъ и столяръ,
Иль русскій швецъ природный,
Что, ежели онъ фракъ напялитъ новомодный,
Да нѣсколько займетъ ухватокъ у бояръ,
Его не различишь съ особой благородной!
Не думай и педантъ съ пустою головой,
Что, если онъ очки на носъ надѣнетъ свой,
Отличной отъ другихъ покроется одеждой,
Да-фразъ десятка два ученыхъ, перейметъ,
Такъ умникомъ большимъ въ народѣ прослыветъ.
Не льсти никто себя такой пустой надеждой!
Одежда не придастъ достоинствъ никому:
По платью лишь встрѣчаютъ,
(Когда кого не знаютъ;)
Но проводы всегда бываютъ по уму?
Ворона какъ-то услыхала,
Что люди ворона считаютъ вѣщуномъ,
И зависть страшная Ворону обуяла…
Отъ зависти ни ночью и ни днемъ
Покою ей не стало!
И принялась она за ворономъ летать,
Его манеры примѣчать,
И крику вѣщему учиться.
И что-жь? Корга успѣла вѣдь добиться,
Такъ стала ворономъ кричать,
Что всѣмъ сестрамъ ея не надивиться!…
«Теперь ужь время мнѣ и къ людямъ появиться,
И имъ мое искусство показать!»
Ворона молвила, въ деревню прилетѣла,
И на избѣ преважно сѣла.
Глядитъ, — три путника выходятъ изъ воротъ,
Ворона выгнулась, раскрыла глупый ротъ:
«Коръ, коръ!» навстрѣчу имъ, какъ воронъ, закричала…
Вотъ такъ тѣхъ бѣдненькихъ по козкѣ и подрало.
«Товарищи!» одинъ изъ нихъ сказалъ,
«Не лучше-ль воротиться,
Вы слышали, вѣдь, воронъ прокричалъ!
Ужь вѣрно съ нами что-недоброе случится…»
"Я слышалъ, " тутъ другой попутчикъ отвѣчалъ:
«И знаю, что вѣщунъ добра не напророчитъ;
Да только насъ не шутъ ли ужь морочитъ,
Вѣдь, что-то я его
Нигдѣ не вижу самого.»
"А это кто-жь, вскричалъ товарищъ третій,
«Напротивъ, на повѣти
Сгорбатился, сидитъ?
Вонъ слышите… опять, опять кричитъ!»
«Да что ты, иль со сна не можешъ протрезвиться
И бредишь, братъ Семенъ,
Иль съ роду никогда не видывалъ воронъ?»
«И такъ, вѣдь., чтобы ей проклятой подавиться!
Смотрите, до чего успѣла наловчиться!
Какъ гаркнула, — меня взяла такая дрожь,
Что зубъ на зубъ не попадешь.»
«Вотъ то-то, братецъ мой, не нужно торопиться
И безъ толку кричать,
А прежде дѣло-то порядкомъ разобрать,
Потомъ и приговоръ писать!»
И въ путь они пошли, смѣяся межъ собою,
Надъ робостью своей и глупою каргою.
III.
ГАВРИЛО РОСЧЕТИНЪ.
Два свата: Ѳедоръ да Ѳедотъ,
Сидя на лавочкѣ въ деревнѣ у воротъ,
Между собою толковали
И оба увидали:
Букашка по стѣнѣ усатая ползетъ.
А какъ судить, рядить о всемъ они любили,
(Вѣдь русскій мужичекъ всегда толкунъ большой),
Немедленно о ней въ сужденія вступили:
"Гляди-ко, братецъ мой, "
Промолвилъ Ѳедоръ, головой
Нечесаной качая:
«Козявка-то ползетъ мудреная какая!
Черна, какъ жукъ, пестрина на бокахъ,
Усы по четверти и когти на ногахъ!
Вѣдь это, мнѣ кажись, не нашинскаго края!»
"Э! что ты, сватъ, « сказалъ Ѳедотъ:
„Зачѣмъ, отколь она чужая
Сюда въ такую даль зайдетъ?
Когда Французы приходили,
На что ужь прыткій былъ народъ,
И тѣ у насъ носы перезнобили;
А эта, посмотри, чуть ноги волочетъ!“
„Да какъ же ты объ ней мѣкаешь?“
„Я думаю, что это жукъ простой,
Усатый лишь такой.“
„Ну, вотъ ужь нѣтъ, ты, сватъ, не дѣло баешь:
Я съ роду у жуковъ
Такихъ не видывалъ отмѣннѣйшихъ усовъ;
И вѣдь, жуки бываютъ лишь весною,
А осенью ихъ вовсе не видать.
Да чѣмъ, любезный сватъ, съ тобою
Надъ этимъ головы ломать
И въ спорахъ тратить силу,
Не лучше ли позвать
Росчетина Гаврилу?
Онъ кстати, вонъ сидитъ напротивъ у воротъ
И онъ наше дѣло все минутой разберетъ!“
Рѣшили тѣмъ сваты, Росчетина призвали.
Пришелъ Гаврило къ нимъ, затылокъ почесалъ,
Разгладилъ бороду съ усами
И споръ сватовъ рѣшилъ короткими словами:
„Что-жь это? не ужель не видите вы сами?
Да неще некуда ползетъ!“ *)
„И такъ вѣдь!.. какъ же мы сперва не отгадали!“
Воскликнулъ тутъ Ѳедотъ:
„Вѣдь далъ-же Богъ тебѣ такой, Гаврило, разумъ,
Что ты покончилъ разомъ,
Объ чемъ съ сватомъ мы проспорили семь дней!“
На свѣтѣ много есть вралей,
Какіе потому разумными прослыли,
Что межь простыхъ невѣжливыхъ людей
Въ рѣчахъ своихъ отмѣнно бойки были.
Я самъ слыхалъ, — иной изволитъ разсуждать
О небѣ, о планетахъ,
И какъ вѣдь?.. словно онъ изволилъ побывать
Почти на всѣхъ кометахъ!
Извѣстно все ему: отколь онѣ идутъ,
Когда для нихъ часы послѣдніе придутъ,
И міра нашего настанетъ разрушенье!..
Но если иногда изъ всѣхъ такихъ рѣчей
Съ разсудкомъ вывесть заключенье;
Окажется вся суть нисколько не умнѣй
Росчетина рѣшенья!
- ) Т. е., нѣчто ползущее бъ такое мѣсто, которое мнѣ неизвѣстно.»
IV.
ГАЛКА И СИНИЦА.
На всходѣ солнышка весеннею порой,
Желанный день встрѣчая,
Пѣвучихъ птичекъ стая,
Въ саду, на липѣ вѣковой
По вѣточкамъ сидѣла
И, какъ умѣла,
Пѣла
Концертъ веселый свой.
Въ то время Галка молодая,
Вмѣшавшися въ ихъ хоръ и крыльями махая,
Взялася распѣвать на свой галчиный складъ.
Но сколько ни хитрила
И нотъ какихъ она ни выводила;
Все пѣснь ея не подходила
Къ щегламъ и чижикамъ подъ ладъ,
И Галка, замолчавъ, къ Синицѣ обратилась,
Которой быть тогда вблизи ея случилось,
И такъ сказала ей съ досадой и стыдомъ:
«Ну, ты къ чему съ своимъ негоднымъ голоскомъ
Изволила теперь, воструха, роспищаться?
Не лучше ли мой свѣтъ,
Коль голоса и склада нѣтъ,
Въ пѣвуньи не соваться!»
"Пускай, хоть плохо я пою, "
Синичка молвила, взглянувъ на Галку злую:
«Но все, мнѣ вѣрится, несу я
Природѣ въ даръ за жизнь — крупиночку мою!»
Блаженъ пѣвецъ, въ комъ чувствъ корыстныхъ неимѣлось.
Кто пѣлъ лишь для того, что пѣть ему хотѣлось!…
V.
ДВОРНЯЖКИ.
Въ деревнѣ подъ крыльцомъ,
Свернувшися клубкомъ,
Дворняжка бѣлая мохнатая лежала,
Вдругъ сѣрая тамъ къ ней сосѣдка прибѣжала
И такъ, вертя коротенькимъ хвостомъ,
По-свойски заворчала:
«Дружечикъ милый мой,
Какъ рада я теперь увидѣвшись съ тобой!
Вѣдь гдѣ и гдѣ тебя я, право, не искала…
Скажи, пожалуйста, свободна ты, иль нѣтъ?»
"Да дѣлъ большихъ не видится, " — въ отвѣтъ
Ей Бѣлка молвила, зѣвая.
«Такъ сдѣлай милость, дорогая,
На-завтра, только свѣтъ
Успѣетъ показаться,
Бѣги ко мнѣ, пожалуйста, скорѣй.
Да, слышишь, не проспи: я буду дожидаться!»
«Зачѣмъ же?» — бѣлая спросила тутъ у ней.
«Намъ дѣла будетъ тьма, лишь силы не жалѣй!.
Я слышала, моя хозяйка;Аграфена
На завтра по-утру, со всей семьей своей
Возить хотѣла сѣно.
А мы тогда съ тобой
Загнемъ хвосты крючками,
И будемъ цѣлый день все бѣгать за возами!..»
Ну какъ, читатель мой,
Намъ Сѣрку не назвать собакой дѣловой?
Но впрочемъ, кажется, вѣдь есть и межь людями
Занятые всегда подобными дѣлами!
VI.
РАЗДѢЛЪ.
«Максимушка, дружокъ,
Поди-ка, на тебѣ съ капусткой пирожокъ!
А ты возьми другой, Андрюша, соколокъ*
Вы, чай, косатики, добрѣ проголодались,
Пока меня изъ церкви дожидались.»
Такъ пасынкамъ двоимъ
На праздникъ мачиха-добрушка говорила.
"Да что же, матушка, " промолвилъ ей Максимъ,
«Ты Ваню позабыла?»
А Ваня этотъ былъ сынокъ ея родной.
«Ахъ! Мокся миленькій, желанничекъ ты мой!
И Ваню вспомнилъ золотой!…
Да вы съ братишкой-то съ Андрюшею возьмите,
По половиночкѣ ему и отломите.
И этого не съѣстъ; онъ баловень такой,
Да только, слышите, его не задѣлите!
Обдѣлъ, вѣдь, дѣтушки, ужасно грѣхъ большой!»
И тотчасъ у рабятъ дѣлежка состоялась,
По половиночкѣ въ ней пасынкамъ досталось,
А Ванюшка одинъ пирогъ съ капусткой съѣлъ.
Таковъ почти всегда по совѣсти раздѣлъ.
VII.
ЦЫПЛЯТА.
«Вогъ помочь, свашенька! какъ можешь, какъ живешь?
Да-что ты насъ давно провѣдать не зайдешь?
Вѣдь, словно, дочку-то съ внучатками забыла!»
Такъ въ избу, въ красное окно,
Въ деревнѣ съ улицы старушка говорила.
«Сбираюсь, милая, давно, „
Старушка изъ избы отвѣтила другая,
Да все съ дѣлами-то никакъ не уберусь.
Недѣлю цѣлую родная,
Съ утра до вечера съ цыплятами вожусь.“
„А много у тебя повывелось писклятокъ?“
„Охъ! свашенька, для нихъ отмѣнный нынѣ годъ.
Я думаю, продамъ рублишекъ на десятокъ,
Какъ ярмарка придетъ.“
„Ты, милая, кажись, далеко загадала:
Вѣдь, ярмарка у насъ бываетъ на Предтечь;
Такъ времени пройдетъ до той поры не мало….
Придется-ль ихъ тебѣ до ярмарки сберечь?“
„Я все ужъ, свашенька, по пальцамъ росчитала:
Ихъ сотня у меня теперь ужь кормъ клюютъ;
Положимъ, коршуны десятокъ унесутъ,
Десятокъ хорь поѣстъ, десятка два помрутъ,
Десятокъ какъ-нибудь успѣетъ растеряться;
Все-жъ къ ярмаркѣ должно полсотни куръ остаться!“
„Э, свашенька, постой! вѣрнѣй мы куръ сочтемъ,
Когда до осени съ тобою доживемъ.“
И вотъ прошла весна и лѣто миновало;
И наша бабушка по милости хорьковъ
Да разныхъ хищныхъ птицъ лишь восемь пѣтушковъ
Изъ сотни тѣхъ цыплятъ къ Успенью насчитала.
Ну, бабушка! теперь ты, вѣрно, будешь знать,
Что должно куръ всегда по осени считать,
А дѣло по концѣ хорошимъ называть!..
VIII.
ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИКЪ.
„Почтенный дяденька! нижайшій вамъ поклонъ!…“
— „Здорово, дорогой племянничекъ Аксенъ!“
Куда бѣжишь?» — «Да къ вамъ, за добренькимъ совѣтомъ»
— «На счетъ чего?» — «Хочу я нынѣ лѣтомъ
Опять свой торгъ перемѣнять.»
— «Зачѣмъ!» — «Дѣла день это-дня плошаютъ:
Рабата стали подростать,
Расходы прибываютъ;
Долговъ не отдаютъ и въ долгъ не отпускаютъ!»
--«Такъ чтожъ ты мечешься, какъ угорѣлый котъ
И торгъ мѣняешь каждый годъ?»
«Не я-же дяденька причиной,
Что счастье не везетъ. —
Ты знаешъ, торговалъ до-прежде я скотиной,
Гонялъ гурты, гонялъ,
И весь почти въ Москвѣ оставилъ капиталъ,
Да простудилъ въ степи и зубы я и ноги.
Сталъ хлѣбомъ торговать, и тутъ одно и тожъ;
Убытковъ хоть и нѣтъ, и пользы ни на грошъ!
Пошли вездѣ чугунныя дороги:
Чуть хлѣбъ подорожалъ, его и навезутъ,
Пріѣзжіе-то знай барышики берутъ,
А ты себѣ гляди да хлопай лишь глазами.
И вотъ, признаться, я,
Поговоривъ съ разумными людями,
Узналъ, что торговать важнѣйшая статья
Галантерейными вещами.
А, почему? послушай-ко росчетъ:
Вѣдь, нынѣ, посмотри, всѣ лѣзутъ напередъ
И голь отъ богачей на шагъ не отстаетъ;
Увидитъ гдѣ она наряды дорогіе,
И ей давай сейчасъ
Хотя дешевые, да видомъ лишь такіе.
Къ нарядамъ же у насъ
Премножество прикрасъ:
Цѣпочки, шпилечки, тесемочки, шнурочки,
Браслетки, пуговки, колечки, перстенечки,
Тамъ ленты, запонки..» — «Постой-ка ты, постой,
Товаръ-то это все по моему пустой!»
«Пустой, да барышной:
Вѣдь мода — женщина капризная такая,
Покою никому минуты не даетъ;
При томъ она слѣпая:
У ней и мѣдь подъ часъ за золото идетъ!»
«Все это хорошо, племянничекъ, ты судишъ;
Но только я одно хочу тебѣ сказать,
Что если самъ купцемъ хорошимъ ты не будешт,
То, чѣмъ ни вздумай торговать,
Товаръ, повѣрь, тебя не станетъ выручать.»
Не глупы жъ въ старину тѣ вѣрно люди были,
Которые тогда пословицу сложили:
«Кто самъ бываетъ плохъ,
Тому не дастъ и Богъ!»
IX.
БОРОНА.
Крестьянинъ барскій Ѳока
Въ одной деревнѣ жилъ;
На всѣ дѣла онъ «дока» *)
Между сосѣдей слылъ:
Калганъ ли выдолбить кормить утятъ съ гусями,
Шлею ли разубрать покромками, кистями,
Рубель ли вырѣзать узорами, кругами,
Онъ вправду мастеръ былъ.
Вотъ Ѳока тотъ зимою
Однажды хлѣбъ сушилъ;
Но чтобъ у очага, сидя ночной порою,
Безъ дѣла не скучать,
Онъ борону взялся въ овинѣ работать
И, приложивъ къ труду старанье и умѣнье,
Связалъ ее какъ разъ, и въ полномъ восхищеньи
Призвалъ въ овинъ жену: онъ, видите, предъ ней
Хотѣлъ своимъ искусствомъ похвалиться.
(Вѣдь, радость не полна всегда для насъ, коль ей
Намъ не съ кѣмъ подѣлиться).
"Гляди-ко, " говоритъ: «каковъ же мастеръ я!
Не бось, **) вѣдь не проспалъ безъ дѣла у огня;
Вотъ видишь смастерилъ здѣсь борону какую!
Изъ сотни на торгу не выберетъ такую!
Что вязка, что зубцы… да что же ты стоишь,
Авдотья, какъ нѣмая?
Аль думаешь, что фальшъ тутъ есть какая?
Смотри со всѣхъ сторонъ, ничѣмъ не покоришь.»
«Чего корить?» со вздохомъ отвѣчала
На то ему жена:
«Работа важная, да только, жаль, она
Вся попусту пропала.
Вѣдь ты теперь овинъ не станетъ, чай, ломать,
Чтобъ борону свою наружу вынимать?»
«Зачѣмъ же, дура, ты мнѣ прежде не сказала,
Что въ дверь она отсюда не пройдетъ?»
«Да я почемъ твои дѣла въ овинѣ знала?»
«Молчать!» вскричалъ супругъ. «Вы всѣ такой народъ
Ни слова одного не скажите сначала;
А только какъ къ концу лишь дѣло подойдетъ,
И васъ съ совѣтами лукавый принесетъ.
Пошла отсюда вонъ, бабенка ты пустая!»
И съ этимъ словомъ онъ,
Досадой страшною пылая,
Авдотью вытолкалъ изъ-подъ овина вонъ!
Друзья, смѣшенъ мужикъ! Но согласитесь сами:
Не всѣ ли мы почти умнѣемъ лишь задами?..
- ) Т. е. мастеръ своего дѣла.
- ), не бось, « сокращенное, не бойся.»
X.
КРЕСТЬЯНИНЪ И ГРУША.
Крестьянинъ яблоню большую
Въ саду засохшую срубилъ;
На то же мѣсто молодую
Въ куртину грушу посадилъ.
И ходитъ онъ за ней, усердно поливаетъ,
Всѣ вѣточки на ней сухія обчищаетъ
И, рѣдкою ея любуясь прямизной,
Такъ часто говоритъ онъ грушѣ молодой:
«Постой-ко, милая! вотъ какъ весны дождешься,
То такъ ты при моемъ стараньи, развернешься,
Что будешь этой всей куртинѣ красотой!..»
И вотъ, чрезъ годъ весны желанной дни настали
Повѣялъ воздухъ теплотой,
И яблони вокругъ любимой груши той,
Какъ снѣгомъ, бѣлыми цвѣтами всѣ покрылись,.
На грушѣ же листки едва, едва-пробились.
Крестьянинъ мой все ждетъ.
Еще проходитъ годъ,
И съ новою весною
Все груша та стоитъ печальною, больною.
Крестьянина болѣзнь ея тревожитъ;
Ума бѣдняжка не приложитъ,
Чѣмъ грушѣ миленькой помочь
И отъ чего она хилѣетъ и страдаетъ…
А въ простотѣ своей
Того не понимаетъ,
Что ласки солнечныхъ лучей,
Въ чемъ жизнь растеньямъ всѣмъ и силы,
Большія яблони отъ ней загородили.
Не такъ ли чахнетъ умъ и гибнетъ въ цвѣтѣ лѣтъ,
Когда ему простора нѣтъ,
При томъ далекъ науки свѣтъ?
XI.
ПРАКТИЧЕСКІЙ ДОКТОРЪ.
Простуду получивъ на праздникѣ весной,
Сапожникъ занемогъ болѣзнью водяной.
И какъ у знахарей бѣдняжка ни лѣчился,
Все не было ему отрады никакой;
И вотъ онъ доктора просить къ себѣ рѣшился.
А кстати въ городѣ, гдѣ тотъ сапожникъ жилъ,
Отмѣнный докторъ былъ:
Водой холодной онъ и паромъ
Больныхъ богатыхъ исцѣлялъ;
Притомъ по четвергамъ людей убогихъ даромъ
Въ передней у себя словами врачевалъ.
Къ нему жена сапожника сходила,
Больнаго посѣтить съ слезами попросила,
И врачъ проѣздомъ въ ихъ квартиру забѣжалъ.
Въ перчаткѣ лайковой рукою
Сапожнику, раздутому горою,
Слегка пощупалъ пульсъ, слегка животъ помялъ,
Потомъ, пожавъ плечами,
Рѣшительно сказалъ:
«Напрасно вы меня призвали,
Надежды нѣтъ! Ему, навѣрно знаю я,
На сутки лишь всего осталося житья!..»
Затѣмъ, фуражкою накрывшись, онъ умчался
Лѣчить другихъ больныхъ.
Но только громъ колесъ его вдали затихъ,
Сапожникъ крошечку съ постели приподнялся
И шепчетъ: «Дунюшка, жена!
У насъ была въ чуланѣ ветчина;
Мнѣ хочется ея…» Жена тотчасъ сходила,
Ветчинки принесла, больнаго покормила,
Поправила подъ нимъ подушечку, и онъ
Заснулъ глубокимъ сномъ.
Когда-жь часовъ чрезъ восемь пробудился,
Почувствовалъ, что въ немъ
Во время сна случился
Болѣзни переломъ:
Подъ ложечкой какъ будто бы опало,
Дыханье у него свободнѣй, легче стало;
И началъ съ этихъ поръ
Сапожникъ поправляться
И, выбросивъ всѣ снадобья на дворъ,
Онъ хлѣбомъ съ ветчиной придумалъ лишь питаться.
Когда жь совсѣмъ здоровымъ сталъ,
Съ тѣмъ медикомъ ему случилось повстрѣчаться
И чудный врачъ его къ несчастію узналъ.
Подробно распросилъ о всемъ, и съ изумленьемъ
Услышавъ, что больной своимъ выздоровленьемъ
Обязанъ ветчинѣ, сейчасъ же портъ-моне
Изъ фрака свой досталъ
И на особенномъ листочкѣ записалъ:
"Иванъ Петровъ, сапожникъ цеховой,
Опасно такъ былъ боленъ водяной,
Что я за жизнь его на сутки не ручался;
Но сталъ онъ ѣсть одну
Лишь съ хлѣбомъ ветчину,
То оздравѣлъ и живъ до-сель остался.
N. B. Повѣрить этотъ фактъ мнѣ нужно поскорѣй..
Затѣмъ, спустя немного дней,
Зовутъ его къ портному,
Который жилъ вблизи отъ докторскаго дому,
И тожъ водянкою хворалъ.
Обрадовался врачъ тотъ случаю такому,
Немѣдленно пѣшкомъ къ больному прибѣжалъ;
Глядитъ и видитъ: плохо дѣло!
Но чтобъ недавній фактъ повѣркой подтвердить,
Потеръ онъ лобъ и началъ смѣло
Роднымъ портнаго говорить:
«Ну, нечего сказать, поздненько вы хватились.
Но впрочемъ и за то васъ можно похвалить,
Что именно ко мнѣ вы нынѣ обратились.
Я противъ водяной такой нашелъ секретъ,
Котораго во всей наукѣ нашей нѣтъ.
Теперь вы слушайте: возьмите
Скорѣе ветчины и только ей одной,
Да помните, сырой,
Больнаго накормите.
Когда же онъ уснетъ, пусть спитъ себѣ да спитъ,
А завтра я его пріѣду навѣстить.»
И въ этотъ разъ сдержалъ свое онъ вѣрно слово;
Пріѣхалъ по утру, — но какъ нашелъ больнаго?
Такъ точно, какъ вчера съ опухнувшимъ лицемъ,
Лежащимъ на каткѣ, но только не живаго:
Съ лѣкарства новаго онъ умеръ прошлымъ днемъ.
Задумался тутъ врачъ на нѣсколько мгновеній,
Извѣстный портъ-моне досталъ опять и въ немъ
Подъ прежнею статьей онъ пишетъ: «Nota bene:
Въ болѣзни водяной сырая ветчина
Сапожникамъ спасенье,
Но для портныхъ смертельный ядъ она!»
И вотъ, читатель, заключенье
Не хитрой притчи сей:
«Помилуй Богъ отъ этакихъ врачей,
Какіе въ врачествѣ аза въ глаза не знаютъ,
И лишь по случаямъ науку повѣряютъ!»
XII.
СОБАКА И ВОЛКИ.
Не знаю, почему, соскучась у людей,
Собака службою своей,
Съ хозяйскаго двора въ дремучій лѣсъ сбѣжала
И тамъ къ волкамъ пристала.
А какъ она тиха, уступчива была,
Сѣра, росла, и съ рыла
На волка походила,
То долго межь волковъ, по волчьему жила.
Но какъ-то, позабывъ свой нравъ покойный, тихій
Поссорилась съ волчихой
И лаять въ горячахъ съ азартомъ начала,
Чѣмъ тотъ-часъ же въ волкахъ сомнѣнье возбудила
За что и жизнью заплатила.
А что? вѣдь, по дѣломъ такая участь ей!
Она, живучи у людей,
На-вѣрное пословицу слыхала:
«Съ волками жить —
По волчьи выть.»
XIII.
СОНЪ.
Какой-то грамотникъ Макѣй,
Идучи пьяненькій подъ вечеръ изъ гостей,
На улицѣ ногой за тумбу зацѣпился
И всей особою своей
Въ канавку грязную свалился.
Положимъ, милые друзья,
Хотя для пьяныхъ грязь важнѣйшая статья,
Самой природою устроенное ложе;
Но все таки въ грязи начетчику тому
На улицѣ лежать казалось не пригоже,
За тѣмъ что, думалось ему,
Узнаетъ кто-нибудь, начнутся разговоры,
Насмѣшки отъ друзей и отъ жены укоры;
(А онъ жены своей боялся, какъ огня).
«Заѣстъ она теперь, совсѣмъ заѣстъ меня!»
Ворчалъ онъ, съ силами сбираясь
И по немножечку изъ грязи поднимаясь,
Но только на ноги хотѣлъ лишь встать Макѣй,
Почувствовалъ, что въ немъ какъ будто нѣтъ костей,
Что ручки, ноженьки ему не поддаются
И, словно плети, гнутся.
Тутъ началъ горько онъ и охать и вздыхать,
Вино и водку проклинать,
На сколько силъ хватало;
И съ этимъ онъ заснулъ, и видитъ сонъ такой:
Въ боченкѣ, на ногахъ, съ кувшинной головой,
Вино предъ нимъ предстало,
И говоритъ ему: «за что меня клянешь?
Вѣдь, слышно, межь людей ты книжникомъ слывешь
И знаешь, что меня произвела природа
Для поддержанья силъ, веселости народа!..
За чѣмъ же ты во зло благое обратилъ
И такъ желудокъ нагрузилъ,
Что видно еле-еле
Душа твоя осталась въ тѣлѣ?
Молчи-жь, лежи и спи, покамѣстъ хмѣль пройдетъ,
Да помни на-передъ,
Что никогда своихъ я правъ не забываю:
Гдѣ хочешь-пей меня, а положу, гдѣ знаю!»
XIV.
НАСѢДКА И КОТЪ.
Насѣдка, выведя цыплятокъ по веснѣ,
Со всей своей семьей, въ деревнѣ-на гумнѣ
Межь птицъ другихъ гуляла;
Тамъ, клохтая, она солому разгребала
И, зернышко найдя какое на землѣ,
Послушливыхъ своихъ цыплятъ къ себѣ сзывала,
Всѣмъ было весело… Вдругъ ястребъ въ небесахъ
Высокихъ появился:
Надъ самымъ тѣмъ гумномъ онъ въ воздухѣ носился.
Обнялъ тутъ птичекъ страхъ!
Въ солому воробьи кой-гдѣ похоронились,
Взлетались голуби, и въ ужасѣ большомъ
Четыре курицы съ гумна бѣжать пустились
На дворъ за пѣтухомъ.
Насѣдка жь, гдѣ ходила,
Тамъ крылья распустила;
Всѣхъ скликала подъ нихъ
Цыпляточекъ своихъ,
Собою ихъ накрыла,
Нахохлилась, кричитъ отчаянно и ждетъ,
Что кто-нибудь съ двора на крикъ ея придетъ.
«Зачѣмъ же ты теперь отъ куръ другихъ отстала?»
Сказалъ насѣдкѣ той, вблизи случившись, котъ:
«Бѣжала-бъ ты на дворъ скорѣе, да бѣжала!»
«А какъ же здѣсь своихъ оставлю я дѣтей?»
Хохлатка отвѣчала.
«Да, штука важная!» промолвилъ Васька ей,
Хвостомъ своимъ виляя:
«Ихъ видишъ у тебя, станица то какая!
Не всѣхъ же унесетъ когтистый вашъ злодѣй:
Съ него и одного къ обѣду-бъ, чай, достало!»
«Молчи, безжалостный!» насѣдка закричала:
«Изъ нихъ, вѣдь, каждый мой
Цыпленочекъ родной!
За дитятку-жь роднаго
Я ястребу сама себя отдать готова.»
Вотъ истинный для насъ примѣръ любви святой!
XV.
ПОСЛАНЕЦЪ.
«Ахъ, батюшки мои. жара то вѣдь какая!
А я ходилъ, ходилъ,
Всѣ просто ноженьки отбилъ.
Авдотьюшка, родная!
Спеклись мои уста, нѣтъ моченьки моей,
Подай-ко мнѣ кваску напиться поскорѣй!»
«Да гдѣ тебя, Кузьмичъ, теперь носилъ лукавый?»
«Охъ, Дуня, разсказать, такъ ты вѣдь ахнешь, право!
Вось городъ изъ конца въ конецъ я пробѣжалъ;
Во всѣхъ гостинницахъ, въ подворьяхъ побывалъ;
Ужь я искалъ, искалъ
Проклятаго Иванъ Калиныча Рожнова,
Всѣ просто говорятъ, что нѣтъ у нихъ такого!»
«На что тебѣ его?» «Да баринъ приказалъ
Отнесть, отдать ему, скорѣй письмо вотъ это
И требовать отвѣта.
А шутъ его у насъ здѣсь въ городѣ найдетъ!»
«Да какъ же ты не допытался
Отъ барина путемъ, гдѣ тотъ Рожновъ живетъ?
„Вотъ то-то я его спросить недогадался.“
„Никто-жь не виноватъ, что ты, соколикъ мой,
Все утро безъ пути по улицамъ шатался!“
Какая жь тутъ мораль? читатель скажетъ мой.
Мораль весьма простая:
„Бѣда всегда ногамъ большая,
Подъ безтолковой головой!.“
XVI.
УМЪ И СЧАСТІЕ.
Однажды счастіе съ умомъ
Зашли къ откупщику въ великолѣпный домъ;
Къ нему они какъ разъ на пиръ большой попали.
(Вѣдь встарь откупщики извѣстно какъ живали!)
И вотъ когда съ компаніей гостей
Они на томъ пиру порядкомъ подгуляли,
Заспорили о томъ, кто въ жизни для людей
Полезнѣй и нужнѣй?…
„Мои достоинства ничѣмъ не оцѣнимы,
Ничѣмъ не замѣнимы,
Что было бъ безъ меня на свѣтѣ?“ умъ сказалъ».
«Никто бы зла съ добромъ тогда не различалъ,
Въ невѣжествѣ-бъ всѣ люди отупѣли,
Въ страстяхъ, въ порокахъ зачерствѣли
И, крошечки не рознясь отъ слѣпыхъ,
Не знали бъ истины и радостей святыхъ!»
"Ну нѣтъ! Слова твои мнѣ кажутся не правы, " —
Тутъ счастье молвило. «Взгляни-ко ты кругомъ
Ужель до почестей и славы
И лучшихъ благъ земныхъ доходятъ лишь умомъ?
Напротивъ, многіе со всѣмъ тебя не зная
И знать нисколько не желая,
По милости моей живутъ въ раю земномъ!..
Богатство льется къ нимъ рѣкою,
Забавы всѣ бѣгутъ не въ розницу, гуртомъ!…
Межь тѣмъ какъ у людей богатыхъ лишь тобою,
Отъ ранней юности до самыхъ позднихъ лѣтъ
Въ частую ни угла, ни хлѣба крошки нѣтъ!»
"Не спорю о твоихъ щедротахъ, « умъ замѣтилъ:
Но только жаль одно,
Что слѣпо ты давно;
И потому, какъ я примѣтилъ,
Дары свои даешь не только что людямъ,
Но часто — и осламъ!»
При этомъ счастіе, озлобясь, замолчало
И, обратясь спиной къ уму,
Зарокъ на вѣки дало,
Нисколько и ни въ чемъ не помогать ему!
Съ тѣхъ поръ на свѣтъ лишь кто съ умомъ родится,
Тому съ насмѣшкой въ даръ Фортуна *) нуль даетъ;
И какъ ни трудится для общаго онъ блага,
Но рѣдко безъ нужды до смерти доживетъ.
И только иногда за дверью гробовою
Праправнукъ вспомнитъ и почтетъ
Его давно заслуженной хвалою!..
1865 года 16 апрѣля.
- ) «Фортуна» считалась у древнихъ, богиней счастія.
XVII.
МАЛЬЧИКЪ.
Какой то мальчикъ увидалъ,
Какъ рыболовъ въ рѣкѣ купался,
На дно отважно опускался
И смѣло къ верху выплывалъ.
Вотъ мальчику на умъ и вспало
Свое искусство испытать,
Какъ тотъ, поплавать, понырять.
И онъ, не думавши ни мало,
Раздѣлся мигомъ, — прыгъ въ рѣку;
Прошелъ до глуби по песку,
Отважно въ омутъ окунулся,
Да тамъ и захлебнулся.
Вотъ такъ-то, говорятъ, и нашъ сосѣдъ Ѳома
Недавно книгъ ученыхъ зачитался.
Не мудрено! Зачѣмъ бѣдняжка безъ ума
Въ премудрость углублялся!…
1865 года 2 іюня.
XVIII.
ГЕРКУЛЕСЪ И ЛИНУСЪ.
Извѣстный Геркулесъ, силачъ давнишнихъ дней,.
Наскучивъ славою военною своей
И на пути искусствъ желая отличиться,
Задумалъ музыкѣ учиться;
Въ учители жь къ себѣ онъ Линуса избралъ,
Который въ древнемъ мірѣ
Игрой искусною на лирѣ
Немного развѣ чѣмъ Орфею уступалъ,
Боговъ себѣ родней не дальнею считалъ;
А потому держалъ себя во всемъ довольно
Размашисто и вольно.
И вотъ, какъ Линусъ тотъ однимъ прекраснымъ днемъ
Съ своимъ ученикомъ
За чашей полною урокомъ занимался.
Замѣтилъ, что герой
Съ такой неловкостью могучей пятерней
За лиру принимался,
Что на него смотря, расхохотался.
Но этотъ смѣхъ ему послѣднимъ въ жизни былъ!
Взбѣсился до нельзя въ моментъ Ираклъ суровый,
Вскочилъ, и лирою дубовой,
Какъ тыкву, голову наставнику разбилъ!…
Познанья съ ближними дѣлить
Похвально и прекрасно;
Но не всегда учить
Намъ сильныхъ безопасно.
1865 года 18 апрѣля.
XIX.
МАГАРЫЧЪ.
«Здорово, братъ Макаръ!
Откуда Богъ несетъ тебя, душа живая?»
«Да бѣгалъ, землячекъ, признаться на базаръ:
Жилетка у меня была ужь вся худая,
Такъ вотъ я новую купилъ.
Смотри-ка, какова?… похвалишь или нѣту?»
«А сколько заплатилъ?»
«Ну, это я скажу ужь послѣ, по секрету,
Теперь же ты узнай!»
«Да что тутъ узнавать? Форейторъ нашъ, Миняй
Далъ три двугривенныхъ, ни дать-ни взять какъ эту.»
«А я купилъ дешевле, другъ, его.»
«Полтинникъ отдалъ, знать?» «Нѣтъ менѣе того.»
«Что-жь два двугривенныхъ?» «Еще скости немного-»
«Неврешь?» «Нѣтъ, право же… ей-Богу!..»
«Ну, дешево, Макаръ Ильичъ!
Съ обновкой, значитъ пьемъ съ тобою магарычъ?»
«Да мы ее съ Кузьмой, признаться, ужъ обмыли,
Наливочки полштофикъ раздавили.
Пожалуй и тебѣ косушечку куплю.»
«Пропала-бъ пропастью она со всѣмъ со шкурой,
Не ладитъ что-то, другъ, вино съ моей натурой!
Я съ мѣсяцъ ужь его ни капельки не пью!
Чайку теперь не что, не худо-бъ на досугѣ!»
«Такъ чтожь?харчевня вотъ, пойдемъ, землякъ, пойдемъ,
Куда ни шло, одинъ двугривенный пропьемъ.»
И въ ресторацію за тѣмъ полѣзли други!…
У русскихъ завсегда почти бываетъ такъ:
За дешево ли что случится покупаемъ,
Награды ль получаемъ,
Не рѣдко за пятакъ
На радостяхъ мы рубль съ друзьми пропиваемъ.
1860 года 21 мая.
XX.
ИГРОКЪ.
Какой-то господинъ зимою, на разсвѣтѣ,
Въ наслѣдственной каретѣ
Рысцею изъ гостей катилъ къ себѣ домой.
И вотъ какъ путь его довольно долго длился,
То онъ между зѣвковъ съ своимъ сѣдымъ слугой,
Съ Кузьмой, разговорился:
"Повѣришь ли, Кузьма, " помѣщикъ тотъ сказалъ:
«Чтобъ я когда скучалъ?
А нынѣ казусъ, вѣдь, такой со мной случился!»
«Что жъ, сударь, или балъ вамъ чѣмъ не полюбился?»
«Нѣтъ, балъ-то ничего, да гости дураки.
Особенно-же тѣ мнѣ гуси надоѣли,
Которые со мной за картами сидѣли:
Понятья нѣтъ ни въ чемъ, ну словно мужики,
А тоже вѣдь болваны
Одѣты въ модные во фраки, въ сюртуки;
Кафтаны-бъ имъ носить, да смурые кафтаны!…
Ты вотъ, Кузьма, суди: что если бы продать
Теперь я вздумалъ эту
Старинную карету,
Мнѣ сколько-бъ за нее не мало было взять?»
«Какъ баринъ?» «Такъ какъ есть, съ упряжкой, съ четвернею,
Съ форейторомъ и кучеромъ Лукою.»
«Ну, въ этомъ, сударь, я»,
Отвѣтствовалъ Кузьма, поникнувъ головою:
Признаться, не судья;
А впрочемъ, папенька покойный вашъ бывало
Не рѣдко говорилъ,
Что тысячу въ Москвѣ ее онъ заплатилъ,
Что этакихъ каретъ въ Россіи очень мало."
«Невѣжда ты, Кузьма!.. скотина, братецъ мой!
При папинькѣ былъ вѣкъ, теперь насталъ другой.
Такъ видишь ли, оселъ, старинная карета
Лишь только смѣхъ и срамъ для нынѣшняго свѣта.
При томъ же, дуралей,
Вѣдь съ папенькиной смерти
Разъ пять иль шесть ее у насъ ломали черти;
Такъ нынѣ, вѣрно, ей
Пять-сотъ цѣна большая.
Четверка-жъ вороная
Ужъ стала такъ стара,
Что стоило-бъ ее давно коломъ со двора.
Но все таки, когда съ форейторомъ, съ упряжкой
И кучеромъ Лукашкой,
Мы эту четверню хоть въ пять положимъ сотъ,
Сочти-ко ты, вахлакъ, за сколько все пойдетъ?»
«Извѣстно тысячу вы, сударь, насчитали.»
"А я, " господчикъ тотъ вскричалъ:
«Имъ за три тысячи все это проигралъ!»
«Ну, ловко, сударь, ихъ, признаться, вы поддѣли!»
Кузьма проговорилъ,
И съ тѣмъ изъ глазъ слезинку уронилъ
На воротникъ своей замасленной шинели!..
На эту басенку похоже: у меня
Картежникъ есть родня.
Онъ вѣрно скоро грошъ послѣдній доканаетъ,
Но все жену свою день каждый увѣряетъ,
Что выгоднѣе всѣхъ онъ въ стуколку играетъ!…
1865 года 4 ноября.
XXI.
МИЛЛІОНЕРЪ И ТАБАЧНИКЪ.
Въ компаніи одной
Торгашъ табачный мелочной
Сошелся какъ-то разъ съ купцомъ милліонеромъ,
И толкъ у нихъ зашелъ такой:
"А что, осмѣлюсь я спросить у васъ примѣромъ, "
Большому богачу табачникъ тотъ сказалъ:
«Какъ вы дѣла торговые ведете.
И сколько въ годъ на рубль проценту наживете?»
"Да годы не ровны, " милльонщикъ отвѣчалъ,
«А впрочемъ, мнѣ сдается,
Что въ нынѣшнемъ году на весь мой капиталъ
Копѣекъ семь на рубль пожалуй что придется.»
«И! что вы?» «Право такъ.» "Ну толку мало тутъ!
Плохонько-жъ, батюшка, дѣла у васъ идутъ, "
Табачникъ вымолвилъ, качая головою:
«А я вотъ про себя скажу не похвальбою,
Что если въ день какой,
Хоть лѣтомъ, хоть зимой,
На рубль полтины не добуду,
Ей Богу жъ! тотъ и день за день считать не буду!»
«А какъ у васъ великъ торговый оборотъ?»
«Да вѣрныхъ выручу рублей тысченку въ годъ.»
«Ну, разница большая!»
Промолвилъ тутъ богачъ, отъ смѣха помирая:
«Но только знаете-ль, сказать хочу что я?
Вѣдь съ вашей выручкой трехъ-лѣтнею моя
Ровняется дневная!»
Друзья, не сходно-ль съ симъ
Табачникомъ смѣшнымъ
У насъ политики такіе поступаютъ,
Которые въ трактирахъ по складамъ
Газеты разбираютъ
И по своимъ копѣечнымъ дѣламъ
О Царствахъ и Царяхъ серьезно разсуждаютъ?….
1865 года 2 декабря.
XXII.
ПЬЯНИЦА.
Читатели! мы всѣ отъ самаго рожденья
Подвержены страстямъ,
Но горе, горе намъ,
Коль страсти насъ возьмутъ въ свое владѣнье:
Не вырвешься отъ нихъ ни силой, ни умомъ.
Особенно-жъ съ виномъ
Кто сильно подружится,
До смерти злой своей тотъ съ нимъ не разлучится!..
Послушайте одну вы басенку о томъ!…
Какой то женщинѣ и доброй и прекрасной,
По милости-ль судьбы ея несчастной,
Иль такъ по случаю, который у людей
Подъ часъ самой судьбы считается знатнѣй,
Мужъ горькій пьяница такой въ удѣлъ достался,
Что каждый Божій день съ вина не просыпался.
И вотъ-какъ разъ его домой изъ кабака
Подъ вечеръ привезли безъ чувствъ, безъ языка,
То, мужа проучить путемъ жена желая,
Тогда съ телѣги не снимая,
Свезла безпутнаго въ убогій домъ, куда
Въ старинные года
Усопшихъ бѣдняковъ свозить въ обычьѣ было,
И тамъ въ срединѣ мертвецовъ,
Въ подвалѣ положила,
Привѣсила надъ нимъ фонарь на потолкѣ,
И ждетъ у двери въ уголкѣ
Въ тревожномъ нетерпѣньи
Супруга пробужденья!…
Вотъ пьяница лишь малость дурь проспалъ,
Открылъ глаза, глядитъ, и страшно изумился,
Куда, зачѣмъ и какъ попалъ?
"Не въ адъ ли, " думаетъ: «ужь я переселился?»
И тутъ съ болѣзнью головной
Отъ тяжкаго похмѣлья,
На страшномъ новосельѣ
Поднявшись, застоналъ, заплакалъ горько онъ!
Услышавъ мужній стонъ,
Жена тихонько постучала
О дверь своей рукой.
«Кто тамъ?» дрожа спросилъ тотъ пьяница шальной.
— "Кормилецъ вашъ, " она сурово отвѣчала:
«Ты, чай, оголодалъ: вѣдь путь прошелъ немалый:
Тотъ свѣтъ — не ближній свѣтъ?
Чего велишь подать тебѣ теперь на ужинъ!»
«О, нѣтъ, кормилецъ, нѣтъ!»
Промолвилъ тотъ вздохнувъ: «мнѣ ужинъ твой не нуженъ,
Я сытъ по горлышко и хочется лишь пить;
Отъ жажды я терплю жестокое мученье…
Такъ сдѣлай, милый другъ, такое одолженье,
Пошли мнѣ водочки полштофика купить!»
— «Ну, видно голова моя на вѣкъ пропала
Съ тобою, мужъ, и отъ вина
Тебя отъучитъ смерть одна!»
Съ отчаяньемъ, въ слезахъ сказала тутъ жена,
И выпустила вонъ пьянюжку изъ подвала!
1866 года 1 мая,
XXIII.
РЫБАКЪ-ДЕРВИШЪ.
Въ Бухарской сторонѣ какой-то рыболовъ,
Наскучивъ жизни-ль суетою,
Иль участью плохою,
На старости годовъ
Съ своей родимою деревней распростился,
Въ какомъ то городкѣ недальнемъ поселился
И ревностнымъ дервишемъ сталъ *).
При этомъ званьи воспріялъ
Такое на себя онъ внѣшнее смиренье,
Что всю привелъ окрестность въ удивленье;
И даже хижину, гдѣ жилъ,
Обвѣсилъ по стѣнамъ, какъ есть кругомъ, снастями^
Все старыми бреднями, да сѣтями,
"Затѣмъ, " друзьямъ своимъ онъ милымъ говорилъ,
«Чтобъ гордости ему лукавый не внушилъ,
Чтобъ сѣти тѣ ему всегда напоминали,
Какой ничтожной онъ персоной прежде былъ.»
А какъ притомъ дервишъ тотъ видъ имѣлъ степенный.
Предъ старшими держалъ себя почтенно,
То въ скоромъ времени муллой **) онъ избранъ былъ.
Тутъ словно въ мѣсяцъ, въ два дервишъ переродился.
Изъ хижины своей убогой и простой,
Онъ жить переселился
Въ домъ общинный большой,
По-пански убралъ кельи
И задалъ пиръ горой
Друзьямъ на новосельи.
Когда же у него тамъ гости разгулялись,
Одинъ изъ нихъ хозяину сказалъ:
«Куда же сѣти тѣ дѣвались,
Что у тебя на стѣнкахъ я видалъ?»
"На томъ же мѣстѣ всѣ остались, "
Смѣясь, хозяинъ отвѣчалъ.
«Да какъ-же, милый другъ, ты съ ними могъ разстаться?»
«Э полно, братъ, къ чему имъ здѣсь теперь мѣшаться,
Что нужно было мнѣ, ты видишь, я поймалъ!»
По совѣсти признаться,
Подобныхъ рыбаковъ я лично, вѣдь, знавалъ!
1866 года 22 Мая.
- ) «Дервишъ» Магометанскій монахъ.
- ) «Мулла» въ родѣ настоятеля, или начальника.
XXIV.
ВОРЪ И ВИНО.
Полуночной порою
Къ купцу богатому въ подвалъ,
(Который былъ и кладовою),
Набрался воръ-мужикъ и ловкою рукою
Онъ денегъ тамъ мѣшокъ порядочный набралъ,
И лѣзть ужъ вонъ сбирался.
Какъ на бѣду ему попался.
Стоявшій подъ окномъ,
Кувшинъ огромнѣйшій съ виномъ.
Нельзя же пропустить оказію такую,
Не выпить, потрудясь косушечку, другую,
При томъ же даровую?…
И вотъ, промышленникъ ночной
Къ кувшинчику нагнулся,
Отлично натянулся,
Присѣлъ на кадочкѣ пустой
И, нюхая табакъ щепоткою большою,
Принялся разсуждать онъ такъ съ самимъ собою:
«Ну, денегъ у меня теперь ужъ столько есть,
Что врядъ мнѣ до двора безъ отдыха донесть.
А какъ приду домой, сей-часъ же ихъ зарою
За ригой, на гумнѣ… А послѣ я на нихъ
Куплю три вотчины большихъ
И тремъ своимъ сынамъ отдамъ въ распоряженье!…
Потомъ спустя, примѣрно, годъ,
Поѣду посмотрѣть, кто какъ изъ нихъ живетъ!..
Вотъ ладно, хорошо, пріѣду я къ Ивану:
Сей-часъ отдамъ приказъ, чтобъ міръ *)на дворъ созвать,
И такъ у стариковъ я спрашивать тамъ стану:
Ну, что, почтенные! скажите безъ обману,
Довольны-ль вы теперь помѣщикомъ своимъ,
Сынкомъ Иванушкой моимъ?»
«Отца родимаго, Ѳадей Кузьмичъ, не нужно!»
Съ поклономъ низкимъ, дружно,
Мнѣ гаркнетъ міръ въ отвѣтъ:
«Такихъ помѣщиковъ въ уѣздѣ нашемъ нѣтъ!»
«Спасибо же, сынокъ, тебѣ за управленье!»
Ванюшкѣ я скажу: «таковъ и будь всегда!»
И отъ него тогда
Отправлюсь въ Семкино имѣнье,
И тамъ, ужъ вѣрно, отъ крестьянъ
Услышу, что Семенъ — не хуже, чѣмъ Иванъ!..
Потомъ, все въ туже пору
Отъ Семки заверну по тракту я къ Егору,
Спрошу у міра и о немъ;
(А на Егора былъ сердитъ за что-то онъ):
«Охъ батюшка ты нашъ!» съ горючими слезами
Отвѣтятъ мнѣ тогда всѣ бабы съ мужиками:
«Да есть-ли хуже-то, да есть-ли въ свѣтѣ злѣй,
Какъ нашъ теперешній помѣщикъ безтолковый!
Замучилъ, разорилъ вчистую насъ, злодѣй/»
«А!.. такъ-то ты живешь, Егорка непутевый!…
Я грозно закричу: держи его скорѣй,
Я съ нимъ раздѣлаюсь!» и тутъ съ отвагой рьяной
Ѳадей въ подвалѣ пьяный
Такой-то поднялъ шумъ и гамъ,
Что люди жившіе въ томъ домѣ услыхали,
Взошли въ подвалъ, и тамъ
Воришку самого веревками связали!…
1866 года 28 сентября.
- ) «Міръ» т. е. сходъ.
XXV.
СМОТРИТЕЛЬ.
«Послушай-ко, Акимъ,
Что ходишь вѣчно ты оборванцемъ такимъ?
Отъ шапки до сапогъ, какъ нищій, весь въ заплатахъ,
Смотрѣть ужъ на себя мнѣ, право, нѣту силъ!»
Такъ парню своему дворовому когда-то
Одинъ помѣщикъ говорилъ.
«Что жь дѣлать, батюшка, ужь видно, что такая
Судьба моя лихая!..»
Вздохнувъ, сказалъ Акимъ ему въ отвѣтъ.
«Землицы у меня, самъ знаешь, вовсе нѣтъ;
Сапожничать меня, портняжить не учили;
Такъ гдѣ-жь мнѣ и добыть рублишечко, другой,
Чтобъ сшить кафтанъ иной?
А вотъ когда-бъ свою вы милость мнѣ явили.
Да къ должности куда меня опредѣлили,
Хотя-бъ въ смотрители въ коптильню съ ветчиной,
Одѣлся-бъ славно я!» Чуднымъ отвѣтъ такой
Его помѣщику простому показался;
Онъ сильно разсмѣялся
И отдалъ въ тотъ-же часъ
Архипу старостѣ приказъ,
Чтобъ впредь коптильнею Акимъ распоряжался!..
Рѣшилъ — и сдѣлано. И съ этихъ поръ Акимъ
Совсѣмъ перемѣнился,
И сталъ какъ будто-бы другимъ.
Онъ въ скоромъ времени денженками разжился,
Порядкомъ пополнѣлъ,
Жилетку и картузъ купеческій надѣлъ!…
Глядятъ товарищи, не могутъ надивиться,
Какъ могъ Акимъ разжиться?
Онъ, знаютъ, ветчину всю счетомъ принималъ
И счетомъ старостѣ копченую сдавалъ,
И все исправно было.
А никому того и въ умъ не приходило,
Что вмѣсто имъ взятыхъ
У старосты въ коптильню пудовыхъ,
Онъ всѣ окорока копченые оттуда,
Но счету хоть сдавалъ, но вѣсомъ лишь въ полпуда
Не много, думаю тамъ пользы для господъ,
Гдѣ барскому добру ведется только счетъ!
1866 года 22 октября.
XXVI.
ЛОШАДЬ И СѢДОКЪ.
Съ базара жаркимъ лѣтнимъ днемъ
На клячѣ тощенькой, въ телѣгѣ, подъ хмѣлькомъ
Въ село къ себѣ домой старикъ Аггей тащился!
Но конь-ли плохъ Аггеевъ былъ,
Хозяинъ ли его, забывшись, не поилъ,
И онъ отъ зноя истомился,
Закашлялся, и средь пути остановился!..
«А! видно на тебя я много нагрузилъ?»
При этомъ случаѣ, старикъ проговорилъ:
«Постой-же, чалинькой, мы дѣло-то поправимъ,
И клади, другъ, съ тебя маленечко убавимъ!»
За тѣмъ, изъ подъ себя доставши пустодомъ *)
Съ мукой пшеничною, пшеномъ
И сальными свѣчами,
Ну, съ тѣмъ, что на торгу онъ въ городѣ купилъ,
Его себѣ повѣсилъ за плечами
И, думая, что тѣмъ лошадку облегчилъ,
У передка на сѣнѣ
Плотнѣе прежняго усѣвшись на колѣни,
На друга чалаго сердито закричалъ,
Задергалъ бѣднаго мочальными возжами!..
И тотъ, пошевели мохнатыми ушами
И помотавъ хвостомъ,
Побрелъ кой-какъ своимъ путемъ!
Читатели! смѣшно такое приключенье:
И жалокъ чалый конь и очень глупъ Аггей!
Но, вы повѣрьте, у людей
Подобное сему не рѣдкость облегченье!…
1867 года 26 октября.
- ) «Пустодомъ» — простонародное шутливое названіе лычнаго кошеля.
XXIIІ.
ВОЛЧАТА.
Крестьяне разъ въ лѣсу гнѣздо волчатъ нашли
И къ барину въ подарокъ принесли;
А баринъ вздумалъ тотъ волчатами заняться,
Чтобъ ихъ вскормить, вспоить, взростить и приручить,
И послѣ въ пользу обратить.
Хотя при этомъ, мнѣ и надобно признаться,
Нерѣдко онъ слыхалъ,
Что волки хищны, злы, лукавы по природѣ,
Что вольную никто ихъ дикость не смирялъ, —
Но такъ въ то время разсуждалъ:
«Конечно, слухъ такой въ народѣ
Идетъ о старыхъ тѣхъ волкахъ,
Которые въ глуши, въ безвыходныхъ лѣсахъ,
Взросли и одичали,
Отъ матерей своихъ къ людямъ
И страхъ, и ненависть безумную всосали,
Лукавство наглое отъ братьевъ переняли,
Учились у отцевъ набѣгамъ, грабежамъ!…
Но эти
Безсмысленныя дѣти,
Когда взростутъ,
И поживутъ
Межъ добрыми людьми, въ довольствѣ мирномъ, въ холѣ,
То жизнь спокойную едва-ли предпочтутъ
Тревогамъ, и бѣдамъ, и голоду на волѣ!…»
И точно, годъ — другой, казалось, что на нихъ
Предположенія такія и сбывались;
Въ довольствѣ поживя волчата межъ людьми,
По виду тихостью примѣрной отличались
И даже къ барину ласкались…
Но-чѣмъ же кончили они?
Да тѣмъ, что изъ волчатъ волками только стали,
Къ роднѣ своей въ лѣса отъ барина сбѣжали!..
И съ тѣхъ-то поръ у насъ пословица лежитъ:
«Какъ волка не корми, а онъ все въ лѣсъ глядитъ!»
1866 года 31 октября.
XXVIII.
ДВОЕЖЕНЕЦЪ.
Почтенный холостякъ шестидесяти лѣтъ,
Потѣшить-ли задумавъ свѣтъ,
Иль просто, такъ-себѣ, на старости вздурился
И разомъ онъ на двухъ женахъ
Недуманно женился!
Одна изъ нихъ была уже въ лѣтахъ,
Ему подъ пару, а другая
Дѣвица молодая.
И странно, что еще случилося тогда:
Тѣ жены, не смотря на разные года,
Ни ревности одна къ другой не зная,
Съ любовью искренней притомъ,
Ухаживать равно взялись за старикомъ,
Сокровищемъ прямымъ почтеннаго считая!..
Лишь только имъ одно не нравилося въ немъ,
Что голова его была полу сѣдая!..
Вотъ вздумали онѣ поправить грѣхъ такой,
И для того взялись въ часы досуга,
Подъ видомъ нѣжныхъ ласкъ, расчесывать супруга,
И тутъ, когда его искусною рукой
Молодушка чесала,
Сѣдые волоски у старца вырывала;
А если старая, то русые щипала.
И въ скоромъ времени, отъ выдумки двухъ женъ
Изъ чалаго сталъ просто голымъ онъ!..
Друзья! Сей притчей небольшою
Поэтъ внушаетъ ясно намъ,
«Что двумъ на свѣтѣ господамъ
Никто не можетъ быть слугою!…»
1866 года 3 ноября.
XXIX.
НЕСЧАСТНАЯ ЖЕНА.
«Ну, дядюшка Ѳедосъ,
Ужь вотъ таки морозъ!..
Да съ вѣтромъ-то какимъ! Мнѣ, право-же, все рыло.
Какъ я бѣгла сюда, чуть-чуть не своротило!..
Что былъ что-ль у тебя мой нынѣ муженекъ?»
Такъ въ будни, забѣжавъ зимою въ кабачекъ,
Бабенка бойкая сидѣльцу тарантила.
"Сейчасъ лишь заходилъ, " въ отвѣтъ промолвилъ ей,
За стойкою сидя, угрюмый Ѳедосей.
«Одинъ что-ль?» «Нѣтъ, съ Ильей съ сосѣдомъ.»
«А много мой-то пилъ?»
«Нѣтъ, только пропустилъ,
За пятачекъ стаканчикъ предъ обѣдомъ!»
«Ахъ варваръ!.. ахъ злодѣй!
Забылъ совсѣмъ разбойникъ,
Что у него жена да четверо дѣтей!..
Да онъ ужъ хуже сталъ, чѣмъ свекоръ былъ покойникъ!..
Тотъ точно хоть пивалъ,
Да пить-то время зналъ:
На сходкѣ что-ли гдѣ, аль въ праздники бывало;
А этотъ трескаетъ, когда, -бы ни попало.
Охъ, горькая судьба, несчастная моя!..»
Куда отъ ней дѣваться?
Пропала бѣдная, на вѣкъ пропала я!..
Однако, дяденька, мнѣ нѣкогда болтаться!..
Вотъ гривенникъ, налей,
Родимый, поскорѣй
Мнѣ съ горя въ эту кружку
Очищенной косушку!…"
Такъ часто у другихъ
Мы всѣ погрѣшности нерѣдко замѣчаемъ;
А у себя самихъ
Пороковъ коренныхъ
Не видимъ и не знаемъ!…
1866 года 11 ноября.
XXX.
ПЕРЕДОВОЙ И ОТСТАЛЫЙ.
«Постой-ко, Фролушка, постой-же другъ, здорово!
Откуда, братъ, летишь теперь на всѣхъ парахъ?»
«Охъ! Ваня, отъ портнаго.
И какъ измучился, ну, право, просто страхъ!…
Я нынѣ ужь къ нему вотъ въ третій ралъ гуляю,
Вчера два раза былъ, а все еще не знаю,
Когда придетъ моимъ мученіямъ конецъ:
Рѣшительно допекъ меня проклятый швецъ!»
«Тебя допекъ портной… да чѣмъ-же, другъ мой милый?»
«А нечто до тебя молва не доходила
И ты чудакъ не зналъ,
Что послѣ завтраго у Орликовыхъ балъ!»
«Какая же тутъ связь — между портнымъ и баломъ?»
«А вотъ какая связь:
Я просто не хочу лицемъ ударить въ грязь,
И слыть купцемъ отсталымъ;
Я модный фракъ себѣ для бала заказалъ!…
Да на бѣду попалъ
Вотъ на плута какого,
Хоть славнаго портнаго,
Что дрожь и злость меня беретъ.
Взялся онъ въ два дни сшить, а третьи сутки шьетъ!
Но, впрочемъ, какъ ко мнѣ костюмъ такой идетъ!
Его безъ рукавовъ сейчасъ мы примѣряли…
Ну, что за розница, противу сюртука?..
Ты ахнешь, какъ явлюсь во Фракѣ я на балѣ!»
«Едва ль… На этотъ балъ меня не приглашали.»
«Да и меня пока
Туда еще не звали:
А только многіе навѣрно говорятъ,
Что нашихъ всѣхъ просить танцовщиковъ хотятъ.
Притомъ же, я у нихъ и лѣтось отличался;
Такъ нынѣ почему бъ незваннымъ я остался?»
Однако, Фролушка напрасно хлопоталъ
И незванный съ ковшемъ на брагу собирался.
У Орликовыхъ балъ
Для нашихъ плясуновъ совсѣмъ не открывался!…
1866 года 16 ноября.
XXXI.
ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ.
У птицъ когда-то со звѣрями
За древнія права владѣнія лѣсами,
Пошелъ въ одномъ округѣ споръ.
Потомъ, какъ водится, — раздоръ,
Затѣмъ война межъ ними закипѣла!
А мышь летучая, извѣстная своимъ
Лукавствомъ удалымъ,
На это изъ дупла съ коварностью смотрѣла.
И увидавши, что въ баталіи большой,
По мнѣнію ея и видамъ, роковой,
Звѣриная орда надъ птичьей стороной
Побѣду одержала,
Та мышь къ звѣрямъ пристала,
Назвавшися звѣркомъ, по шерсти и ногамъ.
Но вѣрно всѣмъ извѣстно вамъ,
Что счастіе въ войнѣ обманчиво бываетъ;
Возноситъ съ торжествомъ сегодня къ облакамъ,
А завтра съ высоты въ пучину низвергаетъ.
Разбитыхъ стаи птицъ изъ округовъ другихъ
Несуетныя стада знакомыхъ и родныхъ
Къ себѣ на помощь пригласили
И съ ними въ прахъ звѣрей разбили!
Тутъ мышь, въ ошибкѣ спохватись,
Тайкомъ отъ нихъ отстала,
Къ врагамъ перебѣжала.
И птицею межь птицъ, по крыльямъ назвалась.
Но тѣ, въ ея породѣ усумнясь,
Произвели объ ней формальное дознанье.
И за побѣгъ съ измѣной въ наказанье
Рѣшили: крылья ей съ когтями обрубить,
Сослать въ далекій край, и въ день на свѣтъ казаться
Подъ смертной казнью запретить.
Читатели! прошу васъ въ памяти хранить:
«Что съ ложью можно свѣтъ, съ конца въ конецъ пройтить,
Но ужъ дорогой той назадъ не возвращаться!»
1866 года 27 ноября.
XXXII.
КУМОВЬЯ.
«Здорово, кумъ Тарасъ!…
Что ѣздилъ что ли ты — на ярмарку вчерась?»
«А какъ-же, куманекъ! Вотъ только-что сейчасъ
Оттуда воротился.
Я сутки цѣлые тамъ въ городѣ гостилъ;
Никакъ по мостовымъ подошвы всѣ разбилъ;
За то ужь до зимы до самой искупился!»
«Ну, что тамъ новаго, ты слышалъ, говорятъ?»
«Особо ничего, признаться, не слыхали;
Лишь только въ кабакѣ на конной толковали,
Что много жеребятъ
Дорогою туда крестьяне растеряли!»
«А ты-то уберегъ савраску своего?»
«И, гдѣ же, кумъ, его
Еще подъ ярмарку украли!…»
«Кто хочетъ отъ другихъ свою оплошность скрыть,
Старается иныхъ въ такой же обвинить.»
XXXIII.
ОЧКИ И ТЕЛЯТА.
Барышникъ бѣдненькій Филатъ,
Въ уѣздѣ накупивъ съ десяточекъ телятъ,
Проселочномъ ихъ гналъ тихонько для продажи.
Вдругъ видитъ, господинъ въ отличномъ экипажѣ,
Нагнавъ его, остановилъ
И такъ, смотря въ очки на гуртъ его, спросилъ:
«Далеко ли бычковъ ты этихъ прогоняешь?»
"Вотъ въ городъ, сударь, продавать, "
Барышникъ отвѣчалъ, спѣша шляпенку снять.
«Почемъ же братецъ, ты за штуку взять желаешь?»
«Да все за каждаго рублей бы надо пять»
Весьма дешевою цѣною,
Которая была по истинѣ двойною,
Ту цѣну баринъ счелъ, и тотчасъ за собою
Барышнику телятъ изволилъ приказать
Въ недальнее село на дворъ свой барскій гнать!
Довольный до-нельзя продажею такою,
Филатъ своихъ бычковъ,
Куда приказано, немедленно доставилъ
И предъ крыльцомъ поставилъ.
Выходитъ покупщикъ, но только безъ очковъ,
Взглянулъ на тѣхъ телятъ природными глазами
И вдругъ сердито закричалъ:
«Зачѣмъ ты эту дрянь на дворъ ко мнѣ пригналъ» —
"Вы сами, сударь, приказали, "
Филатъ, робѣя, отвѣчалъ.
"Нѣтъ, врешь! шалишь, пріятель!
Я видѣлъ, что купилъ, "
Еще сердитѣй возразилъ
Телячій покупатель!…
«Я у тебя купилъ быковъ,
А ты доставилъ мнѣ рѣшительно козловъ?»
«Ей Богу жь, господинъ, какъ есть они такіе,
Которыхъ вы смотрѣть изволили сейчасъ!
А только, кажется, у васъ
Глаза теперь другіе!»
Барышникъ вымолвилъ: «извольте-ко надѣть
Вы энти золотыя,
И въ нихъ на мой товаръ поближе поглядѣть!»
Тутъ баринъ стеклами опять вооружился,
И посмотрѣвши на телятъ,
Въ минуту убѣдился,
Что правымъ былъ Филатъ!…
Кто на дѣла свои наемными глазами
Когда бы ни смотрѣлъ, тотъ не былъ съ барышами.
4 декабря 1866 года.
XXXIV.
СОЛОВЕЙ.
«О Бояне, соловію стараго времени!…» (Слово о Полку Игоревѣ).
Вдали отъ городовъ, надъ свѣтлымъ озеркомъ,
Обросшимъ гибкимъ тальникомъ,
Въ дубовой рощѣ заповѣдной
Водились стаи пѣвчихъ птицъ:
Щегловъ, чижей, скворцовъ, синицъ,
И въ жизни мирной и безбѣдной,
Видая изрѣдка людей,
Не зная западковъ, не вѣдая сѣтей
Ни зависти зловредной,
Благословляли свой удѣлъ.
И, вотъ туда-жекъ нимъ изъ южныхъ странъ весною
Съ подружкой дорогою,
Когда-то соловей на лѣто прилетѣлъ;
Да-вѣдь такой пѣвецъ неугомонный,
Что съ утра всякій день до самой ночи темной,
Когда ужь спитъ весь птичій родъ,
Онъ все поетъ… и все поетъ.
И что за пѣснь его! Онъ юлкой начинаетъ,
Воркуетъ горлицей, кузнечикомъ стучитъ,
Какъ будто иволги напѣвъ напоминаетъ,
Веселой пѣночкой звенитъ,
Щекочетъ, щелкаетъ, урчитъ и замираетъ,
Кукушкой жалостно кукуетъ боровой,
И трелитъ дудочкой крестьянскою простой.
Да съ отсвистомъ раскаты разсыпаетъ!…
Вотъ, тамъ на первыхъ-то порахъ
Всѣ пташечки лѣсныя,
Залетнаго пѣвца услышавши въ-первыя,
Примолкли щебетать на гнѣздахъ, на вѣтвяхъ
И слушаютъ его, какъ будто, съ удивленьемъ;
На что большое зло
Сороку, старую завистницу, взяло
И принялась она съ ожесточеньемъ
И наглостью прямой,
Ехидничать, глумиться
Надъ птичьей простотой:
«Какъ глупы, де, онѣ, что вздумали дивиться
Такому-то пѣвцу,
Который, по ея понятьямъ, лишь годится
Въ товарищи къ скворцу!
Вѣдь, что онъ ни поетъ, все только лишь чужое!..»
"Товарищей во вкусахъ нѣтъ, "
Сказалъ щегленокъ ей въ отвѣтъ:
"А намъ все слышится родное,
Во всѣхъ напѣвахъ у него
И столько сладкое, что, съ пѣснями его
И роща милая съ весенними цвѣтами,
И солнце вешнее съ веселыми лучами
Еще намъ кажутся и краше и милѣй! "
Не также-ль цѣнится поэтъ среди людей? —
XXXV.
СОБАКА.
Дворовая, цѣпная
Собака, страшно злая,
Ошейникъ какъ-то порвала
И вдругъ себя увидѣвши на волѣ.
Которой лишена она давно была,
Отъ радости почти съ ума сошла,
И выбѣжавъ изъ хутора на поле,
Съ овечками пустилась тамъ играть.
Хозяева за ней, ловить ее въ тревогѣ;
А та отъ нихъ, отъ нихъ… несите только ноги.
И скрылась за бугромъ.
Остановилися, при случаѣ такомъ,
Ловцы ея съ дубинками, съ возжами,
(Чтобъ кстати перевесть какъ говорится духъ),
И толки завели, какими бы-снастями
Бѣглянку изловить?.. Но тутъ старикъ, пастухъ,
Вблизи случившійся въ-тѣ-поры
И слышавшій ловцевъ сужденія и споры,
Такой совѣтъ даетъ:
«Напрасно, братцы, вы гоняетесь за нею:
Она теперь жирна, а голодъ какъ пройметъ,
Сама домой придетъ
И подъ ошейникъ вамъ свою подставитъ шею!»
«Да! голодъ, да нужда кого-хоть въ крюкъ согнетъ!»
XXXVl.
КРЕСТЬЯНИНЪ И МУДРЕЦЪ.
Силантьичъ, старичекъ,
Толкунъ завзятый мужичекъ,
Сошелся какъ-то въ огородѣ
Съ извѣстнымъ мудрецомъ;
И вотъ, поговоривъ сперва о томъ — о семъ,
Въ сужденія пустился о природѣ,
Какую съ мудростью такой устроилъ Богъ,
Что множества ея явленій повседневныхъ
Никто изъ умниковъ ни новыхъ лѣтъ, ни древнихъ
Понять до точности не могъ.
Но впрочемъ, въ Дарвинизмъ старикъ и не пускался,
Какъ въ область, страшную крестьянскому уму,
А только лишь узнать поближе добивался:
Зачѣмъ и почему
Капуста съ огурцами,
Которые на грядахъ каждый годъ
Своими собственно сажаетъ онъ руками,
Лелѣетъ, полетъ, бережетъ,
Медлительнѣй растутъ, чѣмъ прочія другія
Растенья такъ сказать негодныя, дикія,
Какъ напримѣръ: полынь, крапива съ лебедой,
Иль корень искони докучливый, лапушный,
Которыхъ не берутъ ни стужа и ни зной?
"Э, другъ!, — на то ему съ улыбкой добродушной
Сказалъ мудрецъ въ отвѣтъ:
"Тутъ, право, дива нѣтъ;
А дѣло, такъ сказать, естественно-прямое, «
И высказалъ притомъ
Сужденіе такое:
„Представь, что, будучи ты самъ теперь отцемъ,
Какимъ-бы случаемъ то ни было, лишился
На вѣкъ жены своей
И на вдовой женился,
Которая своихъ имѣла-бы дѣтей.
Конечно, для тебя жена, хотя другая,
Была-бы все жена, но дѣточкамъ твоимъ,
Ужь мачиха, чужая,
И вѣрно менѣе любви имѣла-бъ къ нимъ,
Чѣмъ къ собственнымъ, — своимъ
Имѣетъ мать родная. —
Такъ точно и земля все, что сама собой
По климату она, по почвѣ отрыгаетъ,
Тому и матерью считается родной,
То грудью теплою своею и питаетъ;
А что искуственно на ней
Вотъ въ родѣ сказанныхъ тобою овощей
Народъ и сѣетъ, и сажаетъ,
Къ тому всегда почти она,
Какъ мачиха, бываетъ холодна
И посаженное раститъ на огородѣ,
Лишь при людскомъ отеческомъ уходѣ.“
Не отъ того-ль и мы къ порокамъ и страстямъ,
Друзья мои, склоннѣе,
Что тѣломъ матери — землѣ всегда сроднѣе,
Чѣмъ духомъ — небесамъ?..
ХXXIIІ.
ДВА МУЖИКА.
„Здорово, братъ Панкратъ!
Съ коихъ мы поръ тебя на сходкахъ не видали!..
Да что такой худой ты, сватъ?
Иль бабы на тебѣ въ бору песокъ пахали?..“
Куда ужь, Сидорычъ, пахать!
Меня недѣли три такая болѣсть гнула,
Что въ полѣ травушки не думалъ я топтать.»
«Да, слухъ намеднись былъ отъ сторожа Федула,
Что крѣпко онъ тебя дубинкой угощалъ,
Какъ ты за лыками въ чужой-то лѣсъ забрался.»
«Ну, эвто, Сидорычъ, Федулка твой совралъ;
А отъ меня въ тотъ разъ доволенъ онъ остался.
Ты слушай, какъ его я кузовомъ то дулъ,
Сейчасъ мнѣ умереть! по всей по рощѣ гулъ
Вотъ такъ и раздавался;
А онъ-какъ отъ меня дубинкой отбивался,
И возлѣ было не слыхать!..»
Читатели! теперь извольте разбирать,
Кто именно изъ нихъ побитымъ-то остался?
XXXVIII.
ВИНО.
(Изъ легенды).
Не знаю, какъ давно
И кѣмъ изречено
Извѣстное присловье:
«Кто любитъ водку пить
И безъ вреда притомъ желаетъ сохранить
Свой разумъ и здоровье:
Не пей украдкой — за угломъ,
А пей открыто за столомъ;
Не пей отъ горести, отъ сильнаго веселья;
А утромъ, на тощакъ
Не смѣй ты пить ее никакъ,
Особенно съ похмѣлья!..»
Но я-бы къ этому желалъ, друзья, сказать,
Что нужно знать, да-знать
И выпивки размѣры.
А выпившій, хотя открыто, но безъ мѣры,
Не рѣдко человѣкъ, и съ тактомъ, и съ умомъ,
Становится публичнымъ дуракомъ
И, съ водки очумѣлый,
Такихъ-то натворитъ чудесъ въ единый часъ,
Что будетъ каяться, грустить о томъ вѣкъ цѣлый,
И вотъ въ примѣръ сему, разсказъ:
Когда-то въ старину, въ бору, въ глуши сосновой
Какой то труженникъ, спасаясь, обиталъ
И жизнію своей отшельницкой, суровой,
Во всемъ пустынникамъ извѣстнымъ подражалъ.
Питаясь много лѣтъ кореньями, плодами
Съ водою ключевой,
Привыкнувши къ жарамъ, сроднившись съ холодами,
Въ пещеркѣ не большой,
Хоть онъ освободиться
Отъ многихъ прихотей мірскихъ давно успѣлъ,
Но вмѣстѣ съ тѣмъ, сказать по-истинѣ, не смѣлъ
Отъ шума вдалекѣ покоемъ похвалиться,
За тѣмъ что отъ бѣсовъ онъ множество терпѣлъ
Различныхъ искушеній.
Вѣдь, бѣсы, говорятъ, въ тиши уединеній
Привязчивѣй и злѣй,
Чѣмъ въ обществѣ людей!..
Особенно-жь изъ нихъ, всѣхъ больше ополчался
На старца гордости надменно-злобный духъ,
За то, что на себя тотъ очень полагался
И ни къ чему не рѣдко вслухъ
Надъ славой свѣтскою, надъ почестьми смѣялся,
Чины, отличья порицалъ
И будто почиталъ
Всѣ адскія ловушки
За глупыя игрушки.
И вотъ однимъ прекраснымъ днемъ
Тотъ бѣсъ неугомонный,
Упрямымъ старикомъ
До нельзя разозленный,
Задумалъ съ нимъ сыграть
Послѣднюю продѣлку,
Прямѣе вамъ сказать
Сгубить его въ отдѣлку;
И для того онъ принялъ страшный видъ
И такъ пустыннику, явившись, говоритъ:
«Послушай! мнѣ съ тобой возится надоѣло
И я съ сего-же дня готовъ
Искать себѣ другаго дѣла;
Но только нашъ уставъ, къ несчастію, таковъ?
Что прежде, чѣмъ тебя оставить,
Я долженъ сатанѣ о томъ репортъ представить,
Что значитъ письменно донесть,
Въ какіе-бы грѣхи успѣлъ тебя я, ввесть.
Такъ, если хочешь ты со мною развязаться,
Рѣшись, мои милый, самъ
Теперь моимъ словамъ,
Для виду хоть, поддаться
И малость согрѣшить.
Попробуй, напримѣръ, почтеннѣйшій, вкусить
Чего нибудь мяснаго;
Иль пѣсенку пропой, какія ты пѣвалъ,
Когда въ міру живалъ,
Иль корчика два — три хвати винца роднаго!..»
«Уйди…. уйди…. уйди!…
Исчезни… пропади,
Лукавый соблазнитель!..»
Діаволу въ отвѣтъ
Ворчитъ пустынный житель:
«Съ чего-жъ ты взялъ, чтобъ я, который столько лѣтъ?
Храня воздержности отшельничій обѣтъ,
До сыра, до млека перстомъ не прикасался,
Подъ старость оборвался
И мясомъ постную утробу осквернилъ?
Иль, чистыми устами
Сталъ пѣсни распѣвать съ погаными словами:
И тѣмъ-бы подвиги дней прошлыхъ посрамилъ
Начальству твоему геенскому къ угодѣ!..»
Да и пошелъ, пошелъ читать въ подобномъ родѣ.
«Отлично!..» молвилъ бѣсъ съ улыбкой адски-злой:
«Вотъ два грѣха съ тобой
Мы съ разу помарали;
Теперь послушаемъ, что пѣть ты будешь далѣй,
Какъ, сирѣчь, водочку ты станешь проклинать?..»
«Ну, этого то, врагъ, тебѣ и недождать
До самаго до-свѣта представленья!..
Не повернется мой языкъ во вѣкъ хуленья
На даръ господній отрыгать.
Я знаю, да-вѣдь какъ?. Я знаю отъ писанья,
Что всякое вино во благо намъ дано,
И въ мѣру инокамъ честнымъ разрѣшено;
А только частыя безъ мѣры выпиванья
Губительны душамъ и тѣлесамъ!..»
Качая головой, опять старикъ вѣщаетъ,
А самъ
Съ собою разсуждаетъ:
«Конечно, хоть вина я съ роду не пивалъ,
Но отъ другихъ слыхалъ,
Что ежели его когда по доброй волѣ
Денечка два иль три до сытости по-пить,
То4 на четвертый то ужъ прямо по неволѣ
Отъ пьяной немочи и отъ похмѣльной боли
Придется имъ составъ тѣлесный свой лѣчить,
А тамъ-то, какъ сорвешься
Да будешь каждый день на дрожди подливать,
То до-того допьешься,
Что и своихъ не будешь узнавать.
На эту-то статью врагъ вѣрно усъ и дуетъ,
Чтобъ въ пьянство-то меня, какъ въ блато, затащить
И въ ономъ уходить.
Да-нѣтъ, вѣдь, не надуетъ:
Я если и напьюсь,
То послѣ на похмѣльи,
Хоть трясомъ затрясусь,
Хоть черепъ тресни мой, за пьянственное зелье
Никако не возмусь.
А по-сему, когда лукавый согласиться
За выпивку одну
Отбѣгнуть отъ меня въ невѣдому страну,
Возможно и рѣшиться,
Для избавленія отъ адскаго льстеца
Съ молитвою испить единожды винца…»
Не нужно, кажется, теперь распространяться
О томъ, мои друзья,
Какъ старецъ въ мысляхъ тѣхъ сталъ съ бѣсомъ торговаться
За сколько ковшиковъ хмѣльнаго питія
Былъ долженъ отъ него нечистый отвязаться,
И скоро-ли потомъ,
Оставивъ свой пріютъ, съ единственнымъ рублемъ
До кабачка ближайшаго добрался
И за условный штофъ съ сивухою, принялся…
Скажу лишь только то, что съ перваго ковша
Разнѣжилась его суровая душа,
Сердечко размягчилось,
Быстрѣе кровь по жиламъ заструилась,
И словно спалъ туманъ съ его очей;
Казаться началъ міръ и краше и свѣтлѣй.
Вотъ выпилъ онъ другой, — и страсти всѣ людскія,
Когда-то бурныя, кипучія, живыя,
Желѣзной волею придавленныя въ немъ
И спавшія насильнымъ сномъ, —
Какъ звѣри сѣвера холодною зимою
Въ своихъ берлогахъ спятъ подъ кровлею снѣговою:
Согрѣтыя пріятной теплотой,
Проснулись, оживѣли
И чувствами его свободно овладѣли!…
Растаялъ весь, старикъ сѣдой,
Забылъ обычныя молитвы, воздыханья,
Труды и подвиги своихъ минувшихъ лѣтъ,
— Воздержности обѣтъ
И цѣль высокаго святаго упованья!…
Съ несчастью же среда и воздухъ кабака
Докончили все дѣло, —
Добили старика.
И онъ отъ двухъ ковшей горѣлки одурѣлый,
Уже безъ демонскихъ услугъ
Среди оборваныхъ пьянюгъ
Безъ всякаго стыда, безъ всякаго разбору,
Селедки, ветчину, какъ волкъ голодный, жретъ,
Безчинствуетъ, оретъ,
Со всѣми лѣзетъ въ ссору;
Его, конечно, гонятъ вонъ,
Но тутъ, несчастный, онъ,
Ужь въ полное пришедши опьяненье,
Дѣйствительность считая за видѣнье,
А подлинныхъ людей
За давнишнихъ своихъ лютыхъ враговъ, чертей
Бросается на нихъ въ безумномъ изступленьи,
И тѣмъ все дѣло заключилъ,
Что ужасъ, вымолвить!.. убійство совершилъ!
Когда, же протрезвился,
Не въ келейкѣ своей, въ острогѣ очутился
Съ тяжелыми цѣпями на рукахъ:
И въ скоромъ времени, преступникъ осужденный
Онъ кончилъ жизнь свою, заживо погребенный
Въ сибирскихъ рудникахъ.
Читатель! если ты имѣлъ теперь терпѣнье
Баснь эту прочитать съ начала до конца,
Припомни иногда за чаркой изреченье:
«Что нѣтъ на свѣтѣ молодца,
Какой-бы обманулъ винца!…» *)
- ) Примѣчаніе. Эта легенда была издана литографически на особомъ листѣ съ рисунками, въ Москвѣ 1873 года мая, 19 дня.
XXXIX.
МУЖИКЪ И НѢМЕЦЪ.
«Что ежишься, мусье!
Иль въ нашей сторонѣ худенько, другъ, житье
Тебѣ съ волынкой стало?»
«Шѣмь куда? куда намъ
Биваитъ только тамъ,
До нашихъ музикъ гдѣ охотникъ ошень мало!..
А мнѣ теперь у васъ съ волинкою простой
Нолюше мушика съ лошадкой, да сохой.»
«О чемъ же плачешь-то?» «Да фотъ дурную штуку
Съ-играль мой гадкій гласъ;
На ринка онъ сей-шасъ
Купилъ за грифна люку…
Вѣдь, самъ-ше онъ его на кушань вибираль
За самій плодъ прекрасни,
А кушать только шталь
И самъ ше отъ него заплакалъ онъ, несшастній.»
Я этой басенкой хотѣлъ напомнить вамъ,
Что вѣрить въ выборѣ нельзя однимъ глазамъ!..
XL.
ПѢТУШІЙ БОЙ.
Въ селеніи Грязяхъ кабатчикъ Елисей,
По прозвищу Горячій,
Да писарь волостной Антропка крючкодѣй,
Былыхъ временъ подъячій,
По шкаликамъ, насчетъ все больше мужичковъ
Пріятели большіе,
Притомъ до пѣтуховъ
Охотники лихіе,
Извѣдавъ опытомъ, что нашъ народъ простой
По силѣ разумѣнья
И собственно его сознанію слѣпой,
Весьма, весьма охочъ до время провожденья,
До зрѣлищъ даровыхъ, до всякаго глазѣнья
И завсегда случаю радъ
О чемъ бы ни было побиться объ закладъ;
Стакнулись съ цѣлью политичной,
Чтобъ праздники всегда встрѣчать и провожать
На счетъ общественный пріятно и прилично,
На праздники спускать
Задорнѣйшихъ своихъ бойцовъ на бой публично,
И эта выдумка, скажу, читатель, вамъ,
Ужь вотъ-же какъ пришлась по вкусу мужичкамъ,.
Что въ скоромъ времени они считать всѣ стали
Ее какою-то потребностью мірской,
И только, напримѣръ, сего-дня узнавали,
Что завтра на задахъ управы волостной,
Пѣтушій будетъ бой,
Сей-часъ же о бойцахъ и спорить начинали.
А въ самый боя день на зрѣлище народъ
Сбѣгался, какъ на сходъ,
И горлапаны тамъ, во всякихъ сходкахъ, дѣды,
По русскому названью міроѣды,
Владѣльцевъ пѣтуховъ товарищи, друзья,
Сваты, да кумовья,
Какъ и вездѣ у насъ — на партіи дѣлились,
Шумѣли, горячились,
И на косушки бились,
Чей нынѣ верхъ возметъ.
При чемъ понятно, чай, политикамъ въ доходъ
Чрезъ стойку кабака мѣдяшники валились.
Усерднѣе-же всѣхъ, изъ цѣлаго селенья
Тѣ сходки посѣщалъ
Дементій коновалъ,
Но страннаго притомъ держался поведенья:
Онъ, видите-ль, всегда на сценѣ хлопоталъ,
Балясилъ, тараторилъ,
Сажалъ бойцовъ на конъ, за нихъ со всѣми спорилъ,
Но никогда ни за чьего
На денежку не бился,
За что ужасно на него
Вавила сотскій злился;
И какъ-то подъ хмѣлькомъ
Съ особеннымъ задоромъ
Услугу — малаго облаялъ жаднецомъ,
Кащеемъ жидоморомъ!
«Э — эхъ ты, милый дѣдъ!»
Отвѣтилъ тотъ ему: «промолвить не въ обиду:
Хоть набольшимъ у насъ ты кажешься по виду,
Пузастъ, и лысъ, и сѣдъ,
И борода твоя, какъ истая лопата,
А смѣточки въ тебѣ, признаться, маловато!…
Да-что я за дуракъ,
Чего мнѣ добиваться,
За птицу глупую терять родной пятакъ
И той или другой компаніи держаться,
Когда, за честную услужливость мою,
Итакъ со всѣхъ я вдоволь пью?..»
Дементій правъ вполнѣ: житье для проходимцевъ,
Гдѣ мною въ обществѣ по чувствамъ разночинцевъ;
И вѣрно нашъ сложилъ пословицу народъ,
Что смирное теля двухъ маточекъ сосетъ!..
XLI.
ЛАКЕЙ.
Въ харчевнѣ у Макея
Сошлись подъ вечерокъ знакомыхъ два лакея:
Петрушка Длинный Носъ съ Лукою Снигиремъ
И, по стаканчику тамъ выпивъ по одномъ,
На лавкѣ, за столомъ порожнимъ помѣстились
Да о житьѣ — бытьѣ своемъ разговорились.
«Ну какъ ты нониче, спросилъ Петра Лука:
Живешь, сердечный другъ?» — «Да ничего пока!..»
Отвѣтилъ тотъ, крючекъ махоркой набивая:
"Мой новый господинъ, хоть птица небольшая,
Да внучекъ бабушкинъ, опять же холостой
И больше время все за картами проводитъ;
Такъ стало быть и нѣтъ мнѣ трудности большой;
Одно лишь, братъ, доходитъ,
Что если онъ запьетъ,
То по два, по три дня въ квартиру не приходитъ;
Сидишь — сидишь, тоска возметъ,
И только вотъ тогда находишь утѣшенье
У Тришки въ заведеньи.
А это аккуратъ — ужь каждый мѣсяцъ разъ
Случается у насъ
Конечно больше по-погодѣ,
Когда на молоду, когда и на исходѣ!
«А ты Лукаша какъ?»
«Ну нѣтъ, у насъ не такъ:
У насъ не только-что въ трактирахъ прохлаждаться,
Бываетъ нѣкогда съ родными повидаться.
Мой баринъ, слышишь ты, какъ значитъ, поступилъ
Къ нему я въ услуженье,
Изъ дома даже въ садъ еще не выходилъ,
А этому ужь три недѣли въ воскресенье!»
«Что-жь боленъ что-ли онъ?» «Какое тамъ больной?
Бываютъ-ли еще здоровѣе на свѣтѣ:
Посмотришь, словно быкъ кормной
Черкасскій въ кабинетѣ!»
«А-а-а! стало быть сидитъ
Онъ больше за дѣлами?»
И! кто ему велитъ возиться съ пустяками?
На то при немъ давно конторщикъ состоитъ."
«Такъ что жь онъ дѣлаетъ?» "Да кушаетъ, да спитъ, "
Изъ басни этой, други,
Кажись легко понять,
Что барина узнать
Почти всегда не трудно по прислугѣ!
XLII.
ЛИСИЦА.
Лукавая лиса, подрывшись подъ заборъ
За разнымъ лакомствомъ къ крестьянину на дворъ,
На мѣсто курника въ сарай сѣнной попала,
Гдѣ сѣрка отдыхала,
Которая ее такъ грубо приняла,
Что гостья отъ нея хоть шкурку унесла,
Да-только хвостъ отъ зубъ собачьихъ потеряла:
А долгій, пышный хвостъ, вѣдь, всей лисѣ краса;
Безхвостая-жь лиса
Среди лисицъ съ хвостами
Одно и то же, что межь честными купцами
Въ старинные года бывалъ ярыга, плутъ,
Какой нибудь банкрутъ.
Лисица это все отлично понимала
И, чтобъ не быть въ глазахъ другихъ лисицъ смѣшной,
Подумавши, конечно, пригадала,
Сравнять подругъ съ собой.
Извѣстно было ей, навѣрно, примѣчанье,
Что общій всѣмъ порокъ
Не ставится въ упрекъ.
И съ этой цѣлію пришедши на собранье,
Гдѣ было у лисицъ о чемъ то совѣщанье,
Такую рѣчь къ землячкамъ повела:
«Любезныя сестрицы!
Извольте видѣть, я недавно прибыла
Домой изъ-за-границы,
Гдѣ восемь мѣсяцевъ жила;
И время тамъ, скажу, не праздно провождала.,
Какъ многіе живутъ,
Какіе ни къ-чему негодны дома тутъ,
А все обычаи, порядки изучала,
Которые-бы могли довольствіе и честь
Для рода нашего принесть.
Насколько-жь и чему успѣла научиться,
Желаю отъ души тѣмъ съ вами подѣлиться.
Скажите, напримѣръ, зачѣмъ, во весь вѣкъ свой
Мы всюду за собой
Хвосты пушистые и долгіе таскаемъ?
Что, душечки, отъ нихъ мы пользы получаемъ?
Ни крошечки одной! А сколько же хлопотъ
Намъ съ ними, милыя!, ужь прямо полонъ ротъ.
Отъ кошекъ, *) отъ репьевъ извольте обираться.
Отъ грязи обмываться;
А ежели на грѣхъ, не къ случаю сказать,
Кому бѣда случитея
Отъ гончихъ удирать,
Весьма легко за хвостъ и шкуркой поплатиться,
Иль сладкую на вѣкъ свободу потерять.
Поэтому чтобъ намъ самихъ себя избавить
Отъ лишнихъ отъ заботъ и тягостныхъ хлопотъ,
Не лучше-ль сразу всѣмъ хвосты носить оставить?»
"Постой-ко, кумушка, скажи намъ напередъ, "
Лисица ей на то другая возразила:
«Что ты для насъ для всѣхъ
Свою разумную рацею сочинила,
Иль только лишь для тѣхъ
Несчастныхъ въ утѣшенье,
Которыя, какъ ты,
Для рода нашего въ прямое посрамленье,
Утратили хвосты?…»
Но тутъ кургузая, не расширяя слово,
Отъ возраженія нежданнаго такого
Смѣшавшись, удрала съ собранія въ кусты!…
Пороки свойственны весьма людской природѣ,
Ошибки съ каждымъ могутъ быть;
Но низокъ тотъ и подлъ считается въ народѣ,
Кто хочетъ свой порокъ другимъ людямъ привить, —
Иль, сдѣлавши когда ошибку, за собою
(Конечно, съ цѣлію лукавою и злою),
Собратьевъ, простачковъ въ нее-же затащить!..
- ) «Кошки» извѣстн. цѣпкое растеніе.
XLIII.
МАЛЮТКА И НЯНЯ.
Весной, въ вечерній часъ,
Малютка съ нянею по кладбищу ходили,
А тамъ, на этотъ разъ
Кого-то хоронили.
Не много изъ родныхъ покойника людей
Его въ пріютъ послѣдній провожали:
Священникъ, женщина да шестеро дѣтей;
Но, Боже! какъ послѣднія кричали!…
То былъ тотъ вопль сиротъ, тотъ страшный вопль, когда
Они надежды всѣ и радости, и силу
Хоронятъ навсегда
Въ глубокую могилу.
«О. чемъ такъ, нянюшка, теперь они кричатъ?»
Спросилъ неопытный малютка, въ удивленьи
Смотря на погребенье.
«Да, видно, померъ ихъ отецъ иль старшій братъ.»
Со вздохомъ та отвѣтила уныло:
«Ушелъ на вѣкъ туда, ушелъ голубчикъ въ даль,
А ихъ сердченочкамъ роднаго-то и жаль;
Да воротить нельзя, никакъ нельзя, мой милый!
Такъ Богомъ суждено, что, если кто помретъ,
Ни къ матери съ отцемъ, ни къ дѣткамъ не придетъ,
И надобно живымъ съ молитвой дожидаться,
Какъ Царь небесный приведетъ
Съ ихъ душками въ раю по смерти увидаться!»
«А что жъ такой-то не былъ крикъ,
Какъ въ нашей улицѣ скончался откупщикъ?»
Спросилъ ребенокъ вновь: «ты помнишь, мы смотрѣли,
Когда его везли:
За нимъ и дѣти шли,
А крика не было, лишь только пѣли, пѣли!»
"Э, тамъ, душа моя,
Была отъ этого особая статья.
Тотъ былъ большой богачъ, и самъ-то хоть скончался,
Да капиталъ его женѣ съ дѣтьми остался.
А деньги у кого про день про черный есть,
Тому не очень-то ужъ трудно перенесть
И горе, и часы невзгодушки суровой!..
А здѣсь, гляди, гробокъ простой,
Не крашеный, сосновый;
Покрытъ онъ не парчей,
А старенькой простынкою холщевой:
Ужь видно по всему, покойникъ бѣдный былъ
И кровными да потными трудами
Всѣхъ этихъ дѣточекъ съ мамашею кормилъ.
Теперь-же ихъ безъ денегъ и безъ силъ
На свѣтѣ мыкаться оставилъ сиротами!
Придется горюнамъ со всякою нуждой
И съ холодомъ, и съ голодомъ спознаться,
И на могилкѣ здѣсь родной
Соленыхъ слезочекъ до сыта наглотаться,
Припоминаючи того, за кѣмъ они,
Хоть въ праздники, да все видали красны дни
Читатели! у насъ, богачъ, хотя холодный
Имѣетъ отъ другихъ всегда большой почетъ,
Но, вѣрьте, въ памяти народной
На столько онъ не проживетъ,
Какъ тотъ, кто теплою душою
Всѣхъ братски, искренно любилъ,
Забытымъ счастливой судьбою
Кормильцемъ, другомъ нѣжнымъ былъ.
XLIV.
НАУКА.
Читатель! если ты
Не съ хитрости лукавой
Иль мудрости неправой,
А съ доброй простоты,
Какъ во-щи куръ, въ бѣду какую
Случайно попадешь,
При чемъ убытокъ понесешь, —
Не вѣшай въ горести головку удалую,
А лучше, мой дружокъ,
Убытокъ тотъ сочти уплатой за урокъ
И отъ подобныхъ дѣлъ впередъ остерегайся!
Но впрочемъ признаюсь, мысль эта не моя,
А почерпнулъ ее весьма недавно я
Изъ толка трехъ купцевъ въ вокзалѣ,
И вотъ ихъ разговоръ, не долгій и простой:
«Не знаю я и самъ, какъ вышелъ грѣхъ такой?»
Съ азартомъ говорилъ съ усами молодой
Другому съ бородой: «мошеннику Ананью,
Что тамъ на улицѣ Тверской
Торгуетъ модной дрянью,
Я двѣсти за товаръ подъ вексель долженъ былъ
И деньги всѣ, какъ есть, до срока заплатилъ,
Лишь вексель отъ него свой взять тогда забылъ.
Охъ! видно нужно быть такому наказанью!..
А онъ, ракалія, какъ срочное число
Уплату учинять по векселю пришло,
Сей-часъ его къ судьѣ и бухни ко взысканью!..»
«Что-жь съ пьянства онъ за-спалъ?»
Другой на то сказалъ:
«Иль съ жадности ужъ сталъ не нашего закону?
Вѣдь, дважды за одно, голубчикъ, деньги брать
Лишь можно фармазону,
Который Господа совсѣмъ не хочетъ знать?..»
«Да-это вы судите,
Ужъ какъ себѣ хотите,
Каковъ онъ человѣкъ на бѣломъ свѣтѣ есть;
Меня-то лишь теперь родные научите,
Какъ, значитъ, дѣло-то получше съ нимъ повесть.
Не знаете-ль, въ примѣръ, такого аблаката,
Который-бы за трудъ, что слѣдствуетъ то, взялъ
Да сдѣлалъ дѣло свято?..»
«Ну, это другъ у насъ покуда трудновато!»
Тамъ третій вымолвилъ: «вѣдь этотъ здѣсь народъ —
Племянники все тѣхъ ярыжекъ бездомовыхъ,
На штуку всякую за рубль одинъ готовыхъ,
Которые въ Москвѣ у Иверскихъ воротъ,
Въ пристѣнокъ, на спинахъ прошенія писали
Да добрыхъ простачковъ,
Желаючи добра, подальше въ глубь пихали.
Они, какъ я видалъ, на форсъ все больше бьютъ
Съ мудреными словами;
Не даромъ-же, зовутъ
Въ газетахъ, я читалъ, ихъ гдѣ то брехачами!..
По этому, своимъ мѣкаю я умомъ:
Кто въ дѣлѣ чистъ и правъ предъ совѣстью святою,
Тотъ самъ и говори, что нужно предъ судомъ,
Гдѣ нынѣ не крючки, а милость съ правотою!.»
«Все это говоритъ разумно, дядя, ты!…»
Вновь молвилъ молодой: «да-если съ простоты
Я что нибудь въ судѣ не ладное сболтаю
И дѣло проиграю?…»
«Ну, надобно тогда двойныя отдавать;
За-то ты будешь знать,
Какъ за. руку карманъ съ головкой отвѣчаютъ
Да малые клочки на судъ людей таскаютъ. *)
Вѣдь, нынѣ, другъ ты мой,
Не прежній вѣкъ простой,»
Добавилъ онъ, «а новый,
Вездѣ, во всѣхъ частяхъ промышленный, торговый,
Задаромъ не дадутъ науки никакой!
А чѣмъ предметъ важнѣе,
Само-собой цѣннѣе;
Возьми примѣръ съ того: за грамоту у насъ
На выучку берутъ двѣ трешницы съ парнишки,
А танцамъ учитъ жидъ по желтенькой за часъ;
Когда же вздумаешь ты взяться за картишки,
Да попадешь въ команду къ Гришкѣ,
Полгода выручки отдашь за вечерокъ?…»
Но первый тутъ пробилъ звонокъ,
Кругомъ народъ засуетился
И разговоръ купцевъ, извѣстно, прекратился.
- ) «Бумажки клочекъ на судъ волочетъ, гдѣ рука, (т. е. подпись) тамъ и голова» Русскія пословицы.
XLV.
ПРІѢЗЖІЙ ИЗЪ МОСКВЫ.
«Иванъ Семенычу!» "А, дѣдушка Аника!..
Здоровъ ли ты, родной?. « „Да вотъ, какъ видишь самъ,
Таскаюсь, другъ великій,
Покуда терпитъ Богъ грѣхамъ,
Хоть правду вымолвить, маленько стало мочи.
А ты то изъ Москвы давно-ли прибылъ къ намъ?“
„Въ субботу только къ ночи.“
„Ну, разскажи же, кто въ Москвѣ изъ нашихъ есть?“
„Да человѣкъ пятокъ навѣрно наберется.
Вотъ Сидоръ, Чуйкинъ тесть.“
„Что, въ дворникахъ все трется?“
„Нѣтъ, ныньче, дядя, онъ на линію попалъ;
Отъ Тырдова купца артелью заправляетъ,
По всѣмъ присутствіямъ тамъ трубы прочищаетъ,
И самъ то, какъ купецъ какой хорошій, сталъ:
Въ калошахъ да въ пальтахъ, съ часами щеголяетъ!“
„Дай Господи ему!.. Онъ мнѣ, хоша и сватъ,
А жилъ со мною, словно братъ.
Бывало радость-ли, какая-ли кручина,
Аль просто такъ домашняя причина,
Онъ все ко мнѣ идетъ,
Да выпить, чувствуешь, по махонькой зоветъ.
Я точно хоть людямъ говаривалъ и мало,
А часто думывалъ, объ немъ, сынокъ, бывало,
Что этой головѣ
И быть-то лишь въ Москвѣ!.“
„Дѣйствительно, мужикъ онъ съ аблимантомъ!
Но вѣдь и то сказать: кто станетъ счастью милъ,
Того оно найдетъ какимъ-нибудь талантомъ!..
Ты помнишь, Пашка былъ!
Козою драною онъ больше прозывался,
Вѣдь, дома ни къ чему тотъ парень не гождался
И съ голода чуть-чуть не померъ тутъ у насъ.
А посмотрѣлъ бы ты на Пашку то сей-часъ,
Какъ, значитъ, онъ въ Москвѣ фактурѣ *) приглянулся,
Ты просто бъ ужаснулся.
Рылище, пузо, вотъ!.. ну, истовый Бугай!.“
„Чему жъ дивиться, другъ?.. Въ Москвѣ вода-то, чай.
Не наша прудовая
И жизнь не здѣшняя, вѣкъ-вѣчный трудовая;
А промыселъ то тамъ имѣетъ онъ какой?“
Женился, дѣдушка, на блиннидѣ вдовой!.
Она хоша того, болтаютъ, глуповата,
Старенька, рябовата,
Да каменный домокъ, у ней въ Рогожской свой.
Такъ, значитъ, Павелъ съ ней чаи лишь роспиваетъ.»
«А что объ насъ то онъ
Частенько поминаетъ?»
«Еще-бъ!.. всему селу прислалъ со мной поклонъ,
Тебѣ-жь особое почтенье.»
«Спасибо и ему, что въ чести не забылъ.
Вѣдь, онъ мнѣ, братъ не чужъ, а сынъ крестовый былъ.
Не то, чтобъ, значитъ, я, жена его крестила,
Да въ кумовьяхъ кажись единственная сила!..
Лишь то послушать мило мнѣ,
Что вся моя родня, какая проживаетъ
Въ далекой сторонѣ,
Вся, значитъ, спододна, да на верхъ выплываетъ!…»
«Пожалуй и не вся, вотъ зять Филюшка твой
Подико-съ, какъ ныряетъ!…
Смотрѣть — позоръ людской;
А быть такимъ, не дай Богъ недругу лихому!
Не только мѣсто въ кучерахъ,
Одежду пропилъ всю въ Московскикъ кабакахъ,
Шубенки нѣтъ плохой дойти зимой до дому!..»
«Какая-жь мнѣ родня твой будетъ Филимонъ?»
Окрысился старикъ: «вотъ-развѣ та, что онъ,
На Кулькѣ, на моей на дочкѣ то женился?..
Такъ тутъ прямой законъ,
Что если бы въ родствѣ со мной онъ находился,
Не сталъ бы съ Кулькой ихъ вѣнчать отецъ Семенъ.»
Читатель! если вамъ Фортуна улыбнется
И поведетъ съ собой все выше, выше васъ,
То сколько въ счастіи у васъ
Любезнѣйшихъ друзей, пріятелей найдется!..
Когда же сверху внизъ начнетъ она толкать,
Повѣрьте, и родня васъ плохо будетъ знать!
- ) т. е. фортунѣ.
XLVI.
ВОРЫ И ПѢТУХЪ.
Когда-то, воръ да съ воромъ
Ошибкою зашли въ избенку бѣдняка
И, разомъ въ ней кругомъ окинувши все взоромъ,.
Тамъ добраго нашли, лишь только — пѣтуха.
Не долго думая, они его схватили
И голову свернуть бѣдняжкѣ порѣшили.
Услышавъ приговоръ такой,
Тотъ громко закричалъ: «за что же? пощадите!..
Побойтесь Бога, разсудите:
Кому я сдѣлалъ вредъ какой?
Напротивъ, всѣмъ извѣстно,
Что праведно и честно
Я отъ роду моимъ хозяевамъ служилъ,
Ихъ храбростью своей природной веселилъ
И звонкимъ голосомъ отъ сна къ трудамъ будилъ!»
"За то-то и нельзя намъ дать тебѣ пощады, "
— Съ насмѣшкой воръ сказалъ,
«Что горло ты некстати дралъ,
Будилъ людей, когда не надо,
И тѣмъ намъ въ промыслахъ полуночныхъ мѣшалъ.»
Не отъ того-ль, друзья, и гласность то порою,
(Конечно, такъ я думаю съ собою):
Бываетъ намъ
Не по сердцамъ? —
XLVII.
ВОЛКЪ И СОБАКА.
Зимой въ деревнѣ по задамъ,
Голодный волкъ шатался,
На завтракъ что-нибудь отыскивая тамъ,
И на гумнѣ господскомъ повстрѣчался
Съ Арапкою, собакою цѣпной,
Большой, да жирною такой,
Что, на нее взглянувъ, залюбовался,
Присѣлъ на корточки, учтивый принялъ видъ
И, зависть жадную скрывая,
Собакѣ говоритъ:
«Знакомка дорогая!…
Скажи, пожалуйста, какъ ты,
По виду будучи одной породы съ нами,
Поджарыми волками,
Дошла до этакой завидной полноты?.»
"Съ чего-жь мнѣ тощей быть, " Арапка отвѣчала:
«Когда, въ спокойствіи съ-измала,
Живу на барскомъ я дворѣ
Въ весьма удобной конурѣ,
И только дѣла знаю,
Ворчю себѣ, да лаю,
За что и пищу, и питье
Изъ кухни всякій день съ избыткомъ получаю?
И знаешь, что скажу? когда тебѣ житье
Не нравится въ лѣсу, пойдемъ теперь со мною:
Я дѣло такъ устрою:
Мы будемъ вмѣстѣ жить.
Занятія и кормъ по дружески дѣлить.»
Съ охотою большею
Арапкѣ волкъ на то согласье изъявилъ,
И ужь готовъ онъ былъ
Бѣжать въ домъ барскій съ нею,
Но къ счастію, взглянувъ знакомкѣ вдругъ на шею,
Замѣтилъ, что она,
Какъ будто чѣмъ ободрана,
И пожелалъ узнать, съ чего-бы это было?
«О, это пустяки… отъ цѣпи, такъ.» въ отвѣтъ
Арапка процѣдила:
"Ошейникъ мнѣ натеръ! " — "Ошейникъ! ну, мой свѣтъ, "
Ей сѣрый вымолвилъ: «счастливо оставаться!..
Я лучше буду вѣкъ кореньями питаться,
Погоды зимнія терпѣть,
Да милою вполнѣ свободой наслаждаться,
Чѣмъ роскоши дары всѣ подъ носомъ имѣть,
Да на цѣпи подъ часъ невольникомъ сидѣть!»
Вполнѣ счастливымъ называться
Лишь можетъ только тотъ,
Кто, будучи здоровъ, съ довольнымъ пропитаньемъ.
Посредственнымъ своимъ довольный состояньемъ,
Безъ тяжебъ, безъ долговъ, безъ суетныхъ хлопотъ,
Отъ честолюбія съ свободною душою,
Хотя безвѣстною житейскою тропою,
Но съ радостью всегда съ спокойствіемъ идетъ!
XLVIII.
АСТРОНОМЪ И НИЩІЙ.
Прекраснымъ вечеромъ весною,
Какой то Астрономъ
Съ предлинной зрительной трубою
Сидѣлъ въ своемъ дому въ гостинной подъ окномъ,
И такъ въ движенье тѣлъ небесныхъ углубился,
Что не видалъ
И не слыхалъ,
Какъ въ комнату къ нему старикъ — бѣднякъ втащился
И тихо съ просьбою нижайшей обратился,
Чтобъ баринъ, чѣмъ-нибудь несчастному помогъ,
Который съ голоду таскать не можетъ ногъ,
И до него почти ползкомъ добрался!
Но, видя, что почтенный звѣздочетъ,
Витая взорами въ области планетъ,
Ему не отзывался,
Подшелъ и до него дотронулся слегка.
При этомъ Астроновіъ, вздрогнувши, обернулся,
Взглянулъ на жалкую фигуру бѣдняка,
Наморщился, надулся
И рѣчь къ нему повелъ такую съ высока:
«Невѣжда дерзновенный!..
Какъ ты осмѣлился меня остановить
Въ тотъ самый мигъ, когда, восторгомъ окриленный,
Хотѣлъ ужь я на край Юпитера *) ступить,
И въ атмосферѣ тамъ чистѣйшаго эфира
Постигнуть таинства невѣдомаго міра?»
"Какая-жь дерзость въ томъ, скажите ради Бога, "
Отвѣтилъ нищенькій: «что если меньшій братъ
Голодный, хворый, и убогій,
У брата старшаго, который всѣмъ богатъ,
Осмѣлился просить кусочекъ только хлѣба?..
Напротивъ дерзкимъ за, съ-бы нужно почитать,
Когда въ пространствахъ неба
Хотите праведно и ясно то узнать,
Что волею Творца со времени творенья,
Отъ нашего сокрыто зрѣнья.
Оставьте этотъ тщетный трудъ:
Когда жь полезными вы людямъ быть хотите,
На землю чаще къ намъ смотрите;
Несчастные вѣдь здѣсь, не на небѣ, живутъ!..»
Читатели! кому такіе астрономы
Бывали не знакомы?..
- ) Юпитеромъ нынѣ называется одна планета.
XLIX.
ХОЗЯИНЪ И ДОМЪ.
Имѣлъ хозяинъ домъ,
Опрятный, новенькій, и съ садомъ, и съ цвѣтами,
Который занятъ былъ хорошими жильцами,
Платившими ему исправно за наемъ
И сберегавшими при томъ
Привычное издавна помѣщенье,
Какъ будто-бы свое родимое имѣнье.
Но вдругъ, въ одинъ извѣстный годъ,
Когда для откуповъ пришло уничтоженье,
А кабакамъ, насталъ съ харчевнями разводъ,
И за мѣста для нихъ, какія подходили,
Кабатчики подраться рады были, —
Хозяину отъ домика доходъ
Казаться началъ малымъ,
И онъ для прибыли большой,
Придумалъ умной головой
Тотъ сдѣлать домъ подворьемъ постоялымъ,
А потому, какъ разъ
Жильцамъ отъ ихъ квартиръ послѣдовалъ отказъ,
Надъ входомъ вывѣску красивую прибили,
И комнаты, какъ нужно получили
Названья нумеровъ;
Въ буфетъ наставили бутылокъ да штофовъ,
И новенькое дѣло
Отлично закипѣло.
Смѣнился прежній миръ, съ святою тишиной,
Бесмысленно-тревожной суетой:
Съ утра до ночи тамъ все новыхъ лицъ явленья,
Шумъ, споры, вздоры, крикъ, кабацкія волненья,
И гости въ садикѣ безжалостно порвали
Прекрасные цвѣты,
Дурачась поломали
Деревья и кусты,
Въ покояхъ всѣ полы истерли, загрязнили,
Окошки, потолки и стѣны закоптили, —
Ну, просто на него смотрѣть ужъ стало срамъ;
Да къ счастію хозяинъ самъ
Во время догадался,
Въ ошибкѣ искренно сознался,
И началъ приводить опять въ порядокъ домъ.
Конечно, ужь при томъ,
Что противъ прежняго онъ перебралъ прибавку,
Все въ разъ ушло на краску и поправку,
Да коренныхъ пришлось, болтаютъ, добавлять.
Подобно этому — и съ тѣмъ всегда бываетъ,
Везъ руководства кто, лишь съ вѣрою въ печать,.
Желая самъ себя вполнѣ образовать,
Что ни попало все печатное читаетъ
И кроткій, свѣтлый миръ простой души своей,
Къ несчастію прямому обращаетъ
Въ туманъ чужихъ идей, фантазій и страстей.
L.
ОТКУПЩИКЪ И ЕГО СЫНЪ.
Какой то откупщикъ, наживши денегъ тьму
И множество имѣнья,
Все сыну своему
Оставилъ въ управленье,
А самъ въ Плутоново отправился владѣнье.
Но какъ въ тотъ самый годъ
Такой былъ людямъ переводъ,
Что въ тартаръ грѣшниковъ возить не успѣвали,
М многіе изъ нихъ, оставивъ бѣлый свѣтъ,
Въ подземной сторонѣ, отколь возврата нѣтъ,
На Стиксовомъ *) брегу: по цѣлымъ днямъ стояли
И очереди плыть безмолвно ожидали.
Поэтому и сей
Кабацкій автономъ **) не давнихъ прошлыхъ дней
Когда въ область ту душой переселился,
То назади полка тѣней,
Въ долинѣ сумрачно-холодной очутился;
И думалъ тамъ хотя, пробраться напередъ,
Какъ на торгахъ бывало,
Но, расчитавши, что сквозь этотъ весь народъ
Пробиться просто нѣтъ возможности ни малой,
Присѣлъ на бугоркѣ и очереди ждетъ;
А вкругъ его тѣней все больше прибываетъ.
Глядитъ на нихъ старикъ, и что-же примѣчаетъ?
Бредетъ въ толпѣ одной
Сынокъ его родной!…
Вскочилъ отецъ, всплеснулъ руками,
И съ ужасомъ вскричалъ:
«Касьянушка! какими ты судьбами
За мною вслѣдъ сюда попалъ?»
"Не понимаю самъ, " уныло отвѣчалъ
Касьянъ, пожавъ плечами:
«Лишь помню, что вчера.
Какъ мы твой трупъ съ двора
Въ могилу провожали,
То такъ-то я тебя усердно помянулъ,
Что за столомъ уснулъ,
И вотъ, какъ видишь, въ адъ проснулся на дорогѣ!…»
«Какъ въ адъ! зачѣмъ ты въ адъ? О праведные Боги!
Да-я во весь мой вѣкъ и въ мысляхъ не имѣлъ,
Чтобъ ты единственный, мой милый, сынъ желанный,
Въ аду когда коптѣлъ!…
Конечно, если я тамъ буду окаянный,
То мнѣ назначенъ былъ судьбой такой удѣлъ:
Ты знаешь, въ бѣдности ужаснѣйшей рожденный
И дядею, безчестнымъ торгашемъ,
Да скрягой теткою взрощенный,
Я выросъ звѣремъ, кулакомъ
И такъ съ обманами и скупостью сроднился.
Что жить безъ нихъ не могъ, и съ ранней той поры
До самаго конца, какъ камень въ долъ съ горы,
Чѣмъ дальше, тѣмъ сильнѣй я съ ними все катился,
И чѣмъ ни богатѣлъ,
Все болѣе жаднѣлъ,
Безсовѣстнѣй, безчестнѣй становился!..
Признаться, адъ меня, подъ часъ хотя пугалъ,
Но я себя такимъ росчетомъ утѣшалъ:
Что жизни ты, мой сынъ, не вѣдая убогой,
И вѣкъ-то въ мірѣ свой, какъ въ раѣ, проживешь,
И по смерти пойдешь
Не въ адъ, а въ рай прямой дорогой,
И тамъ
Своимъ ходатайствомъ къ Богамъ,
Сыновній долгъ не забывая,
Хотя чрезъ сотню лѣтъ, но выручишь меня
Отъ вѣчнаго огня!..»
«Ну вотъ ужь чепуха!.. ерундія прямая!..»
Съ улыбкой горькой сынъ на это возразилъ:
"Да воспиталъ ли ты, старикъ, меня для рая,
Иль доброму чему для жизни научилъ?
Ты тятенькой моимъ хотя и назывался,
Но въ сущности мнѣ былъ, вѣдь, право, какъ чужой,
Случайный опекунъ, съ безчувственной душой,
И, занятый всегда одной своей казной,
Ты мною никогда на грошъ не занимался.
И я, въ невѣжествѣ отъ самыхъ дѣтскихъ дней
Вращаясь, въ праздности, въ средѣ пустыхъ людей,
Пороками лишь-только наполнялся,
И тѣломъ, и душой сталъ истинный плебей,
Не душъ сообщества достойный благородныхъ,
Которымъ суждено съ Богами обитать,
А скопища тѣней отверженныхъ, негодныхъ,
Съ какими въ вѣчности придется мнѣ страдать:
Такъ гдѣ-же за тебя я сталъ бы хлопотать?
Баснь эту, думаю, не нужно пояснять;
Но все прибавить не мѣшаетъ:
"Кто какъ дѣтей своихъ
Научитъ, воспитаетъ
Съ какимъ стараніемъ заботится объ нихъ.
Такой и пользы жди отъ нихъ
- ) «Стиксъ» по вѣрованію древнихъ рѣка окружающая адъ.
- ) «Автономъ,» значитъ «самозаконникъ», или «самоуправникъ».
LI.
ДУРАКЪ.
Въ селѣ какомъ-то жилъ
Иванушка дуракъ, такой-то ростомъ длинной.
Что прозванъ даже былъ
Иванушкой дубиной.
И этотъ дурачекъ лишь только дѣла зналъ,
Что въ стужи зимнія съ краюшкою большою
На печкѣ все лежалъ,
А лѣтнею порою
Въ лошадки съ малыми рабятами игралъ.
И право, вѣдь, была картина пресмѣшная,
Когда сей долгій дуралей,
Взнуздавши маленькихъ людей
И крикомъ ямщику лихому подражая,
За рѣзвою мальчишекъ четверней
Подпрыгивалъ растрепанный босой!..
Но какъ-то, должностью наскучивъ кучерской.
Конемъ Иванъ назвался,
Бичевкой обвязался,
Концы отъ ней рабятамъ въ руки далъ,
И съ гикомъ вдоль села большаго поскакалъ,
Летитъ, какъ дикій конь, пути не разбирая.
Вдругъ лужа передъ нимъ
Дождевая, большая;
Дуракъ черезъ нее, рабята вслѣдъ за нимъ…
Но тутъ-то и стряслась для нихъ бѣда прямая!.
Иванъ, какъ длиненъ былъ и съ силою большой,
То на берегъ другой
Счастливо выскочилъ, лишь мокрый въ половину,
Рабята-жь, на бѣгу втесались такъ въ трясину,
Что только съ помощью отцевъ да матерей
Насилу выдрались изъ ней,
Отъ пятокъ до ушей запачканные въ тину.
На свѣтѣ такъ бываетъ иногда:
Гдѣ крутымъ-то людямъ лишь по поясъ вода,
Тамъ маленькимъ бѣда!..
LII.
БЕРЕЖЛИВАЯ СТАРУШКА.
Простая бабушка Ненилла,
Въ теченьи жизни многихъ дней
Деньженокъ съ сотеньку рублей,
На пряжѣ, на холстѣ и прочемъ накопила;
А чтобы сберегать ихъ лучше было ей,
На ассигнаціи казну свою смѣняла,
Подъ нитки замотала,
И дорогой клубокъ
Далеко убрала про-черный про денекъ.
Затѣмъ лѣтъ пять иль шесть своей чредой проплыли,
А въ эти пять годовъ
Бумажки прежнія лишь только трехъ цвѣтовъ
Кредитные билеты замѣнили
Различныхъ цѣнъ и образцевъ.
Конечно, бабушкѣ про эту перемѣну
Случалось хоть слыхать.
Но не желалось ей подумать и понять,
Чтобъ съ выпускомъ билетовъ новыхъ цѣну
Могли ея бумажки потерять;
И такъ онѣ себѣ лежали, да лежали,
Пока природѣ дань старушка отдала,
Сказать по просту умерла.
Когда-жь дѣлить ея пожитки внуки стали,
И ассигнаціи подъ нитками въ клубкѣ
Нашли въ завѣтномъ сундукѣ,
То глупой бабушку въ поминъ они назвали,
За то что весь ея трудовый капиталъ
Безъ пользы ближнему пропалъ.
Не рѣдко выскочекъ названье получаютъ
Тѣ люди, что впередъ не кстати забѣгаютъ,
Но и отсталымъ быть,
Прогресса отчуждаться
И мыслями съ людьми другими не мѣняться
Не значитъ ли затѣмъ на бѣломъ свѣтѣ жить,
Чтобъ небо лишь коптить?…
LIII.
ОРЕЛЪ И ВОРОНА.
Молоденькій орелъ
Когда-то устрицу, не въ рядъ другимъ большую,
На отмели нашелъ
И, въ когти ухвативъ затворницу морскую,
Онъ съ ней на дерево взлетѣлъ,
Усѣлся тамъ, какъ дома,
И съ чувствомъ гастронома
Находкой лакомой позавтракать хотѣлъ.
Но какъ ее разбить онъ клювомъ ни старался,
Чтобъ мясо вкусное достать,
Упрямый черепокъ ему не поддавался,
И приходилось съ нимъ хоть дѣло все бросать!
Но тутъ къ Орлу Ворона подлетѣла,
Которая, вблизи случившись той порой,
Долгонько съ цѣлью плутовской
На тщетный трудъ орленочка смотрѣла,
И говоритъ царь-птицѣ молодой:
«Охота вамъ копаться
И носикъ свой объ эту дрянь тупить;
Не лучше ль было бы по выше съ ней подняться
И съ высоты ея на камень опустить?..
Она сама собой, упавши, расшибется
И вамъ тогда придется
Кусочекъ сладенькій лишь только проглотить.»
Понравилось Орлу Воронье предложенье
И онъ его привелъ не медля въ исполненье.
Но только съ высоты
На камень устрица упавшая разбилась,
Ворона хитрая, ее схвативши, скрылась
Прямехонько въ кусты,
И не при чемъ орелъ остался!..
Подобное подъ часъ
Бываетъ и у насъ:
"Иной по простотѣ хлопочетъ, созидаетъ,
Другой же за него награды получаетъ.
LIV.
ОСЕЛЪ И ЛЯГУШКА.
Навьюченный безъ милости дровами,
Почти отжившій вѣкъ Оселъ
Отъ ноши тягостной нетвердыми шагами
Тропинкой узенькой домой изъ лѣсу брелъ,
И такъ-то въ простотѣ ослиной замечтался,
Что, самъ не зная какъ, въ болото затесался:
На кочку тамъ споткнувшись, онъ упалъ
И съ горя жалобно, уныло
На все болото застоналъ.
Но тутъ къ нему Лягушка подскочила
И говоритъ: "послушай, милый мой,
Къ чему теперь ты поднялъ стонъ такой?
Не знаю, чѣмъ тебѣ въ болотѣ здѣсь постыло.
Ты видишь, вотъ мы въ немъ
Свой цѣлый вѣкъ живемъ,
Да вѣдь не только не скучаемъ.
Но лучшаго житья себѣ и не желаемъ.
Конечно, ты у насъ
Въ гостяхъ лишь въ первый разъ,
И то не будетъ съ часъ;
А поживи ко, другъ любезнѣйшій, по долѣй,
То такъ то свыкнешься съ своею новой долей,
Что въ нашемъ обществѣ не охать, да вздыхать,
А пѣсни будешь распѣвать, "
Читатели! хотя и трудно согласиться,
Чтобъ было хорошо ослу въ болотѣ жить;
Но впрочемъ, вѣдь, и то не даромъ говорится,
«Что можно и въ аду съ привычкою ужиться!»
LV.
БАРИНЪ — КУЗНЕЦЪ.
Чего не понимаешь,
О томъ въ сужденія пускаться берегись,
Равно, чего не знаешь,
За то и не берись, —
Иначе будешь ты достоинъ посмѣянья.
Вотъ такъ-то слышалъ я: повѣса молодой,
Хотя дворянскаго почтеннѣйшаго званья,
Но съ вѣтренной, пустою головой,
Безпутно промотавъ все предковъ достоянье
И ставши голышемъ,
Чтобъ кой-какъ протянуть свое существованье,
Придумалъ сдѣлаться въ деревнѣ кузнецомъ.
Признаться, баричу возиться съ молоткомъ
Хоть странно, и несродно,
Но ремесло кузнечное ему,
Казалось потому
Особенно пригодно,
Что онъ терпѣть не могъ науки никакой
И бѣгалъ отъ нея, какъ отъ болѣзни злой!
А ковачемъ безъ всякаго ученья,
Мечталъ, наглядно можно быть,
Что многаго не надобно умѣнья
Развесть въ горну огонь, желѣзо размягчить
И изъ него, разъ — два! что нужно сочинить,
Да съ каждой глупой рожи,
Которой у него придется побывать,
Слупить, какъ можно по дороже,
Да на-чаекъ еще, на водочку сорвать.
Вотъ ладно. Господинъ въ поддевку нарядился,
Въ товарищи къ себѣ мальчишку, Фильку, взялъ,
(Чтобъ уголья ему тотъ въ горнѣ раздувалъ),
И въ кузницѣ наемной помѣстился:
Глядитъ къ нему на первый разъ
Старикъ телѣжникъ Власъ
Зазубренный топоръ поправить свой приходитъ.
И мигомъ нашъ кузнецъ въ горну огонь разводитъ,
Кладетъ на него приносъ и, раскаливъ его,
Взялся ковать, и самъ не зная для чего?..
Ковалъ, ковалъ и вышелъ блинъ желѣзный;
Гаденько! видитъ онъ, а нужно грѣхъ прикрыть,
(Чтобъ, значитъ, въ будущемъ себѣ не повредить).
И съ цѣлію такою
Онъ Власу говоритъ, качая головою:
«Ну, миленькій, изъ этого добра
Не выйдетъ топора;
А хочешь изъ него косарь тебѣ устрою?..»
«Что-жь дѣлать-то съ тобою?
Работай, братъ, косарь годится для двора!»
Опять кузнецъ желѣзо разжигаетъ,
Опять его куетъ,
Вертитъ туда, сюда и гнетъ,
И Власу распѣвать онъ снова начинаетъ:
«Сказать по чести, братъ,
Хотя съ твоею я работой и связался,
А самъ тому не радъ:
Мнѣ первый лишь такой дрянной топоръ достался?
Что изъ него не выйдетъ косаря.
Но, лишнихъ словъ не говоря,
Чтобъ уголья мои за даромъ не пропали,
Я стану дѣлать ножъ.»
«Да будетъ ли онъ гожъ?»
«Ну, вотъ тебѣ еще! да словно, какъ изъ стали.
Чай, видишь, въ топорѣ какая дрянь была,
Сгорѣла вся до тла.»
При этомъ случаѣ мужикъ хотя вздыхаетъ
Съ сомнѣніемъ въ душѣ, во всю мужичью грудь;
Да-за топоръ свой взять желая что нибудь,
На все согласье изъявляетъ.
Но тотъ кузнецъ топоръ до крошки хоть изжегъ,
А сдѣлать изъ него и гвоздика не могъ.
Да-для чего топоръ и жечь то нужно было:
Его весьма легко исправило-бъ точило!
LVI.
БОГАЧЪ И БѢДНЯКЪ,
На масляной недѣлѣ
Съ десятокъ мужиковъ
(Хозяину сватовъ, друзей, да кумовьевъ),
У старшины въ гостяхъ, въ избѣ большой сидѣли
На лавкахъ за столомъ,
Блинки, какъ надобно, горяченькіе ѣли
И, подогрѣтые порядочно винцемъ,
Вели между собой приличную обѣду
Разумную бесѣду
О томъ, что противъ прежнихъ лѣтъ
Сталъ нынѣ много хуже свѣтъ:
Мельчѣе скотъ плодится,
Тощѣе хлѣбъ родится,
И даже самый людъ становится хилѣй!…
"Чего ужь баять про людей,
Желѣзо, такъ и то со всѣмъ негодно стало, "
Со вздохомъ молвилъ сватъ Матвѣй:
«Допрежь того бывало,
Палицы мнѣ одной на два — года хватало,
А ноньче новую, какъ есть, я въ годъ истеръ!..»
«Ну, въ эвтомъ что за диво?»
Корецъ допивши пива,
Провозгласилъ богачъ и міроѣдъ Егоръ;
«А ты бы вотъ чаму Матюха подивился:
Намеднись новый мой топоръ
На истопкѣ да въ варъ ввалился.
Такъ я пока оттоль его досталъ,
Онъ такъ-то разварился,
Что словно хрящъ бѣлужій сталъ
И послѣ ужь въ снѣгу насилу закалился.»
«Поди-ко, братецъ мой,
Оказія какая!..»
Отозвался на то, башкой качая,
Демидъ, пузанъ сѣдой.
«Что подумаешь на свѣтѣ не бываетъ!..»
За нимъ и весь ужь хоръ
Мужичій повторяетъ,
И наконецъ къ тому приходитъ разговоръ,
Что дядюшка Егоръ
Не станетъ врать пустаго,
И что ни скажетъ онъ, всегда то вѣрно слово.
Межь нихъ лишь бѣдный Титъ,
Задумавшись, молчитъ;
Но вотъ сосѣдъ Миронъ его подъ бокъ толкаетъ,
И громко говоритъ,
Насмѣшливо глаза прищуря:
«Ты что же, сватушка, раскисъ теперь, какъ тюря,
И все сидишь, молчишь?» «Охъ?» Молвилъ грустно тотъ,
«Раскиснешь и не такъ, какъ горе то придетъ.»
«Какое горе, братъ?» «Да мышь на хлѣбъ напала!
Ужь такъ то жретъ, ужь такъ то жретъ?»..
— "Ну вотъ, кумъ, врать то бы тебѣ и непристало, «
Опять ввязался въ рѣчь Матвѣй.
Здѣсь слыхомъ не слыхать три года про мышей;
Хоша у насъ полны всѣ гумны то скирдами,
А у тебя что есть,
Что бы твари сотой есть?»
«Потри-ко у него, Мироша, за ушами,
Онъ видно на тощакъ, не въ порцію хватилъ;
Чай, братцы, слышите, забредилъ ужь мышами!..»
Тутъ кто то изъ гостей на Титовъ счетъ съострилъ;
И хохотомъ кагалъ мужичій разразился!…
При этомъ, бѣдный Титъ ужь сколько ни божился
И всѣхъ ни увѣрялъ,
Что онъ никакъ не пьянъ и крошечки не вралъ,
Никто и въ разговоръ съ нимъ дальній не пустился.
Эхъ! кто-то, помнится, сказалъ недавно намъ:
Что сила завсегда предшествуетъ правамъ!
Не спорю, пусть она себѣ впередъ гуляетъ,
Я вѣрю: золото и силу побѣждаетъ!…
LVII.
КОМИТЕТЪ.
Какой-то странною судьбой
Фасонистый портной,
Гурей мясникъ,
Сысой мучникъ,
Корнетъ въ отставкѣ да поэтъ,
Въ одинъ попали комитетъ,
Который вздумалось начальству учредить,
Что-бъ гдѣ-то кровлю починить.
И комитетъ дремать, какъ видно, не любилъ:
Въ собраньяхъ онъ всегда во всемъ комплектѣ былъ,
Гдѣ шелъ и мелкій толкъ, и крупный разговоръ,
Сужденія лились, звучалъ порою споръ,
Но только лишь о чемъ?
Портной о выкройкахъ, о фракахъ съ новымъ швомъ,
Мясникъ — извѣстно о скотахъ,
Мучникъ о мельницахъ, хлѣбахъ,
Корнетъ о прежнихъ дняхъ кавказскихъ боевыхъ,
О картахъ, выпивкахъ лихихъ,
Поэтъ о дѣвахъ, о лунѣ,
Прямое жъ дѣло ихъ лежало въ сторонѣ,
Да сколько времени? Я слышалъ, слишкомъ [годъ,
И только тронулось, когда отъ непогодъ
Та кровля стала рѣшетомъ,
А бывшій сводъ подъ ней, размоченный дождемъ,
Упалъ,
И комитетъ, увы! подъ слѣдствіе попалъ:
На горе для себя, а публикѣ на смѣхъ!…
Но впрочемъ похвалить кажись нельзя и тѣхъ,
Которые, за чѣмъ, не знаю я и самъ,
Людей, хотя весьма хорошихъ по душамъ,
Да не годящихся къ назначеннымъ дѣламъ,
Приставятъ, а потомъ
И не глядятъ на нихъ, пока ни грянетъ громъ!
LTVIII.
ПОДЪЯЧІЙ МУЗЫКАНТЪ.
Подъячій отставной Пардирій *) Ястребковъ,
Въ различныхъ кляузахъ приказныхъ посѣдѣлый,
На старости годовъ
Отъ зельныхъ выпивокъ и лѣни ошалѣлый,
Въ костюмѣ жулика изъ низшихъ нумеровъ,
Въ торговый лѣтній день шатаясь на базарѣ,
Въ потѣху шутникамъ на дряннинькой гитарѣ
Съ припляскою бренчалъ
И словно какъ за трудъ, онъ съ публики дешевой
Въ свой форменный картузъ, по истиннѣ грошевый,
Копѣечки на водку собиралъ.
И въ это время тамъ, случилось, увидали
Его пріѣзжихъ два купца,
Которые сего чернильнаго дѣльца
По службѣ прежде знали,
И принялись судить о немъ между собой:
«Зачѣмъ онъ, старый волкъ, прошедшій огнь и воды.
Въ законахъ вѣдущій фунты и всѣ походы,
Дошелъ до глупости такой,
Что съ дрянной балалайкой
Шатается теперь въ толпѣ людской
Оборваннымъ шутомъ, ярыжнымъ попрошайкой?
Эхъ! вотъ бы взять его хорошею нагайкой,
Чтобъ въ чувства прежнія взошелъ безстыдникъ онъ!»
«Напрасно, братцы, вы Нордирушку корите!»
Въ ихъ рѣчи вслушавшись, сказалъ старикъ Семенъ.
«Да вы по совѣсти, по чести разсудите:
Что если бъ этотъ фараонъ,
Чѣмъ по міру шататься
И выпивку юродствомъ добывать,
Вотъ аблакатствомъ бы придумалъ заниматься
Да объ дѣлахъ въ судахъ съ подрядовъ хлопотать.
То сколько съ мудростью подъяческой своей
Сгубилъ и разорилъ онъ добрыхъ бы людей?»
Не дай то Господи когда имѣть въ народѣ
Хвалу въ подобномъ родѣ!
- ) Собственное имя «Пардъ».
LIX.
СОВѢТЪ МЫШЕЙ.
Когда-то на совѣтъ общественный большой
Изъ барскаго двора въ погребицу пустую
Сбѣжались крысы всѣ полуночной порой,
И на полу усѣвшись въ круговую
Объ участи своей, несчастливой и злой,
Пустились въ разсужденье.
«Что наша жизнь за жизнь?» толкуютъ тамъ одни:
«Какъ-есть рѣшительно мученье;
Вездѣ разставлены ловушки, западни,
До хлѣбной корочки безъ страха не касайся;
А запахъ чуешь гдѣ мясной,
То думай, что капканъ проклятый подъ тобой.»
«Вѣды, кругомъ бѣды!» другіе повторяютъ:
«Какихъ ужь хитростей на насъ ни вымышляютъ!»
"Что эти хитрости? для умныхъ пустота!
Ихъ только глупые — изъ насъ должны бояться, "
"А вотъ, куда дѣваться, "
Пищатъ иные тамъ: « отъ новаго кота?
Вѣдь, дня-то не проходитъ,
Въ который онъ кого изъ нашихъ не уходитъ;
Да этакъ, весь нашъ родъ,
Съ своимъ чутьемъ, съ глазами,
И съ острыми когтями
Усачь, какъ разъ переведетъ.
Охъ! если бы его да сѣрка задушила!»
«А я такъ думаю, чѣмъ охать да вздыхать
И отъ случайности себѣ спасенья ждать,
Самимъ его отсель прогнать!» —
Вдругъ крыса рыжая нахально возразила,
Которая у нихъ тогда гостила:
И въ сущности была безстыдный эгоистъ,
Пузырный либералъ, бездомный пролетарій,
Ну, прямо вамъ сказать безъ всякихъ коментарій,
Подпольный ярый коммунистъ.
При этомъ возраженьи,
Взглянули на нее товарки въ изумленьи.
А та, примѣтивъ впечатльнье
Своей прелюдіи на сходъ,
Такую дальше рѣчь ведетъ:
«Конечно, васъ мое пугаетъ предложенье!…
Но это отъ того, что здѣсь въ дому одномъ
Живете такъ же вы, какъ предки проживали,
Въ глуши, въ невѣжествѣ прямомъ.
А если бъ вотъ, какъ я, по свѣту погуляли,
Ума понабрались, то, право, бы не стали
Считать кота сильнѣй
На свѣтѣ всѣхъ звѣрей.
Вотъ слушайте: прошедшею весною
Случилось видѣться мнѣ съ крысою морскою,
И что жъ успѣла я узнать?
Да тамъ у нихъ на морѣ
Про этакое горе
И слухомъ не слыхать;
Не смѣетъ котъ туда и носа показать.
А отъ чего? за чѣмъ? за тѣмъ, что всей ордою
Другъ за друга стоятъ онѣ всегда горою!»…
«Да то, вѣдь, на морѣ, а это-то у насъ,
Тѣ, можетъ, крысы-то отличныя отъ насъ?»
Тамъ подалъ кто-то мнѣнье.
«Э! полно, пошлое оставьте разсужденье!…
Конечно, ты одна
Съ нимъ сладить не сильна;
Но если всѣ дружнѣй сплотитесь, соберетесь,
Съ двумя котами уберетесь.
Васъ сотни, — онъ одинъ
Надъ вами господинъ!»
И мысль свою все дальше развивая,
Ужъ разумѣется, мѣстами подтверждая
Примѣрами изъ жизни крысъ морскихъ,
Такъ ею увлекла подруженекъ простыхъ,
Что времени онѣ нисколько не теряя,
Съ отвагою лихой,
Какъ иногда у насъ народъ передовой,
На лапочки привставъ, всеобщій пискъ подняли
И на кота въ походъ собираться стали…
Но тутъ, какъ словно бы на грѣхъ,
А можетъ и на смѣхъ,
Въ средину ихъ кружка
Случайно съ потолка
Гнилушка крупная упала…
И крысы отъ нея пустились всѣ бѣжать
Въ невольномъ ужасѣ, куда ужь ни попало!
Эхъ! вѣрно не мышамъ съ котами воевать!…
LX.
СОЛДАТИКЪ И ВИНО.
Солдатикъ заслуженый,
По чину унтеръ-офицеръ
И даже кавалеръ,
Дымкомъ пороховымъ довольно прокуренный,
Прибывши съ чистою отставкою домой,
Тамъ какъ то съ кумовьями
Да прочею родней
Сидя за-воротами
Въ день праздничный, завелъ разсказъ душевный свой,
Какъ службу проходилъ онъ прошлыми годами:
Подъ Севастополемъ въ его осаду былъ,
Французовъ, съ Турками душилъ,
И на горахъ потомъ заоблачныхъ изъ лѣса
Выпугивалъ штыкомъ чеченца и черкеса.
«А водки много ты, служивый, потреблялъ?»
Спросилъ его мужикъ лохматый, непригожій.
"Ну нѣтъ, " Солдатикъ отвѣчалъ:
«По милости я Божьей
Сродясь и въ ротъ ее не бралъ!»
«Такъ видно, братъ военный,
Ты былъ лишь съ Туркою такой-то здоровенный,
А передъ водкой трусъ?» «Ахъ бѣсовъ камчадалъ!»
Вскричалъ, вскочивъ, солдатъ, обиженный не въ мѣру:
«Да смѣешь-ли сказать ты этакъ кавалеру,
Который жизни не щадилъ
За родину, за вѣру,
И грудью эти всѣ отличья заслужилъ,
Чтобъ онъ когда сробѣлъ предъ вашей водкой дрянной,
Какъ нехристь окаянный?
Давай ее сюда! давай на споръ со мной!»,.
За водкой же у насъ
Извѣстно никогда нигдѣ не станетъ дѣло:
Она изъ кабака явилась тамъ тотчасъ,
Хватилъ ее стаканъ солдатикъ храбрый смѣло,
Затѣмъ махнулъ другой
И въ скоромъ времени, поникнувъ головой,
Нашъ воинъ заслуженый
На улицѣ прилегъ, какъ будто развареный.
Лежитъ солдатъ, лежитъ,
А самъ подъ носъ ворчитъ:
«Что, шельма, повалила?
Волкамъ тебя-бы драть!
А вотъ попробуй-ка теперь меня поднять:
Тогда увижу я, что у тебя за сила!..»
Друзья! ослабшаго вполнѣ, когда-нибудь
Съ горы да внизъ столкнуть,
Повѣрьте мнѣ, не штука;
Но падшаго поднять — мудреная наука!..
LXI.
ГОРЛИЦА И КУКУШКА.
«Любезная кукушечка,
Скажи пожалуй, душечка,
Не скучно-ль такъ тебѣ безъ дѣла все летать?
Вѣдь, кажется тебя природа наша мать
Ничѣмъ не задѣлила!»
Такъ горлица въ лѣсу кукушкѣ говорила:
«Есть смѣточка въ тебѣ, по надобности сила,
А ты во весь свой вѣкъ бездомною живешь;
Вотъ словно, какъ дупла въ дубровѣ не найдешь,
Ни гнѣздышка себѣ весною не таскаешь,
Ни дѣточекъ своихъ
Сама ни грѣешь, ни питаешь,
А въ гнѣздахъ все чужихъ сиротками бросаешь
На хлопоты другихъ.
По моему, такъ жить, скажу, не только стыдно,
Но даже и обидно!»
«Вотъ вздоръ еще какой!»
Съ насмѣшкой ей, на то кукушка отвѣчала:
«Да такъ моя и мать, и бабушка живала,
Зачѣмъ же мнѣ бросать обычай родовой?»
Не по обычаю-ль родному поступаютъ
И тѣ изъ нашихъ дамъ,
Которыя весь вѣкъ одно лишь дѣло знаютъ:
Съ визитами таскаться по домамъ?
LXII.
ПРАЗДНИКЪ.
Hе помню, право, я, какого только года,
Но, вѣрно было то, когда уже у насъ
Господствовала мода
Благотворить инымъ подъ музыку и плясъ,
Чтобъ способомъ любезнымъ
Мѣшать пріятное съ полезнымъ.
Въ какомъ то островѣ пришло на умъ звѣрямъ,
По случаю людей разумныхъ запрещенья
Различнымъ маклакамъ
Столѣтнія лѣса рубить безъ позволенья,
Устроить праздникъ, да такой,
Что просто бы объ немъ шумѣлъ весь боръ сырой
И рощи говорили…
И вотъ на сей предметъ
Они назначили совѣтъ,
Конечно, изъ звѣрей извѣстнѣйшихъ по силѣ,
Которому по формѣ поручили
Придумать, пригадать,
И ясно написать:
Какъ въ праздникъ сдѣлать тотъ богатымъ развлеченье,
А бѣднымъ угощенье;
Но чтобъ мірской казны притомъ,
Не тронуть волоскомъ.
Задумались при этомъ рыси, волки,
(Совѣта члены все:) какъ лучше и вѣрнѣй
Исполнить тотъ наказъ. "Конечно, богачей, "
Толкуютъ тамъ они: «весьма пустое дѣло
Намъ будетъ съ рукъ спустить:
Они вѣдь, сыты всѣ, и можно думать смѣло,
Богатымъ можемъ мы концертомъ угодить.
Но, чтобы бѣдныхъ всѣхъ обѣдомъ угостить,
То денегъ нужно много,
А гдѣ же ихъ добыть,
Не трогая казны, не дѣлая налога?
Нельзя, никакъ нельзя!» И можетъ быть на томъ
Все дѣло бъ прекратилось;
Но къ счастію въ совѣтѣ томъ
Лиса тогда случилась,
Услышавъ, дѣло въ чемъ,
Бочкомъ себѣ, бочкомъ,
Кума на передъ протѣснилась
И говоритъ: «почтеннѣйшій совѣтъ!
Позвольте высказать мое простое мнѣнье:
Я думаю, для васъ труда большаго нѣтъ
И все исполнить назначенье!»
«Какимъ же образомъ?» — Медвѣдь у ней спросилъ:
(Въ совѣтѣ томъ онъ президентомъ былъ)
"Весьма простымъ, « не думавши ни мало,
Лисица отвѣчала».
«Вамъ только стоитъ приказать,
Какъ можно болѣе набрать
Въ бору еловыхъ шишекъ,
Которыхъ здѣсь у насъ всегда большой излишекъ,
И въ пользу бѣдныхъ ихъ въ аллегри разыграть.
Хотя у насъ никто въ нихъ нужды не имѣетъ,
Но, если вамъ самимъ билеты раздавать,
Никто не только не посмѣетъ
Для блага ближняго разстаться съ пятакомъ.
В всякій, думаю я, будетъ торопиться
Предъ вами отличиться
Въ усердіи своемъ!..»
«А что, вѣдь, кумушка? ты намъ сказала дѣло!»
Тамъ радостно толпа мохнатая взревѣла.
«Ну честь тебѣ, лиса, и слава, и хвала!
Вѣдь, словно, гору ты у насъ съ плечей сняла.
И какъ ты это все искусно пригадала,
И кто тебѣ внушилъ»? "Да вотъ на этихъ дняхъ, "
Съ приличной скромностью лисица отвѣчала:
«Въ однихъ вѣдомостяхъ,
Подобную сему статейку я читала!.»
Ну, послѣ этого, извольте говорить,
Чтобъ пользы не могли газеты приносить!..
LXIII.
ЛИСИЦА И КОТЪ.
Лисица, нѣкогда увидѣвшись съ котомъ,
Который ей давно по слуху былъ знакомъ,
Съ мурлыкой въ разговоръ пріятельскій пустилась,
И вотъ какъ предъ нимъ
Житьемъ, бытьемъ своимъ,
Особенно столомъ отличнымъ расхвалилась,
Что слушать все ее
Нелѣпое вранье
Сѣдому усачу противно даже стало
И онъ съ досадой ей сказалъ:
«Слыхалъ, кума, слыхалъ,
Какъ куръ ты кое-гдѣ ночами то таскала;
Да думалъ завсегда, что въ этомъ проку мало,
И если такъ-то ты и дальше будешь жить,
Головушки тебѣ долгонько не сносить!»
"А дума то твоя ужель не понимала, "
Насмѣшливо коту лисица отвѣчала:
«Что въ свѣтѣ нѣтъ звѣрей
Меня лисы хитрѣй.
Что я всегда вездѣ съ собой имѣю
Увертокъ, вывертокъ запасъ,
Съ которыми во всякій часъ
Сухою изъ воды я выскочить съумѣю.
Да ты еще тому, другъ Вася, подивись,
Что съ хитростями мнѣ опасности забава!»..
Но тутъ откуда ни взялись
Два злобныхъ волкодава
И прямо на друзей.
Вздрогнули тѣ, но котъ, мгновенья не теряя,
При помощи когтей
Вскочилъ на верхъ вблизи стоявшаго сарая;
Лисицѣ же пришелъ за курочекъ, росчетъ;
Лихіе псы ее съ разбѣга повалили
И разомъ задушили.
«Ну, вотъ тебѣ и все!» сказалъ при этомъ котъ,
Увидѣвъ съ высоты раздѣлъ собакъ съ лисою:
«А лучше было бы, чѣмъ хитростей съ собою
Кумѣ запасъ большой имѣть,
Беречь всегда себя умѣть!»
Кто хитростью одной лишь всюду отличался,
Тотъ съ умными людьми далеко не ровнялся!
LXIV.
ГОРОДСКАЯ И ПОЛЕВАЯ МЫШЬ.
Вблизи отъ города, на полѣ подъ межею,
Мышь бѣдная жила
И какъ то съ мышью городскою
Знакомство завела,
При чемъ сестрицу пригласила
На ужинъ въ свой пріютъ,
И ей съ усердіемъ вполнѣ душевнымъ тутъ
Покушать предложила:
Колосья съ зернами изъ всѣхъ почти сортовъ
Созрѣвшихъ тамъ хлѣбовъ,
Орѣшки полные, молочные — лѣсные, "
Коренья полевые
Да нѣсколько сухихъ плодовъ.
Конечно гостьюшкѣ, привыкшей кушать сладко,
Какъ кушаетъ иной богатый сибаритъ,
Казалось плохо то, другое жь просто гадко,
И вотъ она хозяйкѣ говоритъ:
«Не складно, вижу я, твое, сестрица, дѣло!…
И удивляюсь, какъ ты эту дрянь жуешь,
И все еще живешь,
Да я съ такой ѣды давно бъ ужъ околѣла!»
«Что жь дѣлать-то, мой свѣтъ,
Когда мнѣ выпала такая въ жизни доля?»
— Полянка молвила въ отвѣтъ. —
«Э! полно вздоръ молоть: на свѣтѣ долей нѣтъ,
А есть у всякаго своя лишь въ жизни воля.
Да кто тебѣ велитъ въ землянкѣ этой жить?
Приди ка ты хотя на ночку погостить
Ко мнѣ, въ мое подполье;
Вотъ и увидишь ты, какое тамъ раздолье.
Не только пироги, намъ сахаръ ни почемъ!»
И слово за слово, потомъ
Она градскую жизнь ей такъ-то росписала,
Что все возьми, да мало!..
И поселяночка, спроста плѣнившись ей,
(Конечно, по рѣчамъ подруженьки своей):
Въ подполье къ ней перебѣжала^
А тамъ любезная хозяйка ей тотчасъ
Показывать взялась сквозь щели половыя
Чуланы, кладовыя,
Хранился гдѣ съѣстнаго-то запасъ,
Хозяйка жъ та жила тогда у эконома
Питательнаго дома;
А въ этакихъ мѣстахъ не только для мышей.
Раздолье иногда бываетъ для свиней.
Понятно, что ея подруженька простая
Лишь только ахала, какъ ахаетъ порой
Крестьяночка степная,
Когда приходится ей въ первый разъ съ кумой
Зайти въ трактиръ большой,
Гдѣ музыка гудитъ, машина завываетъ,
Туманомъ дымъ стоитъ,
Народъ вокругъ столовъ и пьетъ и роспиваетъ,
Прислуга бѣгаетъ да чашками гремитъ,
И все-то чѣмъ-то ей чудеснымъ говоритъ.
Затѣмъ ее въ буфетъ сестрица пригласила,
Да такъ то разными сластями накормила,
Что та, натрескавшись, ходить едва могла,
И кой какъ на диванъ вскарабкавшись пуховый,
Пріотдохнуть легла
Съ довольствомъ — жизнью новой.
Вдругъ слышитъ стукъ шаговъ и видитъ свѣчки свѣтъ:
Со свѣчкою идетъ хозяинъ самъ въ буфетъ
Повѣрить дня того припасовъ потребленье!
(А можетъ совершить бутыли поклоненье).
Представить можете вы мышки положенье!
Она отъ ужаса едва не умерла;
Да къ счастію вскочивъ и бросившись безъ цѣли,
Попала въ ту-же щель, въ которую взошла,
Откуда къ норочкѣ своей бѣжать пустилась,
Съ сестрицей не простясь,
И вотъ, какъ дома то, въ землянкѣ очутилась,
То на вѣкъ зареклась
Сестрицамъ миленькимъ безъ нужды довѣряться,
Да жизнью городской, не знаючи, плѣняться.
Спокойствіе души и чувствъ священный миръ,
Едва ль когда мудрецъ отдастъ за цѣлый міръ.
LXV.
ПРОХОЖІЕ У МОРЯ,
Въ прекрасный лѣтній день приморскою долиной
Куда то мужички дорогой шли — путемъ,
И ближнихъ горъ и селъ веселою картиной,
Да моря сизаго широкою равниной
Любуясь отъ души, замѣтили, на немъ
Въ заливѣ, гдѣ оно свѣтло, какъ небо, было.
Близъ самыхъ береговъ,
Чернѣя, что то плыло,
И издали для тѣхъ прохожихъ мужичковъ
Казалось кораблемъ безъ мачтъ и парусовъ,
Что возбудило въ нихъ большое удивленье;
И разсмотрѣть предметъ желая ясно тотъ,
Они напрягши зрѣнье,
Удвоили къ нему свои шаги… и вотъ,
Что за большой корабль они сочли сначала,
Ужь лодкой имъ казаться стало.
Когда же къ берегу поближе подошли,
То вмѣсто лодки тамъ, нашли:
Солому, разный соръ съ древесными вѣтвями,
Загнатыя въ заливъ недавними волнами.
Сужденія того не могутъ вѣрны быть,
Кто издали привыкъ о всѣхъ и всемъ судить,
LXVI.
МУЛЛА И ЕГО СЛУГА.
Татаринъ Абдала,
По отзыву общественнаго мнѣнья,
Добрѣйшій человѣкъ, высокаго ученья,
Отличнѣйшій мулла,
Прекрасный собесѣдникъ
И чудный проповѣдникъ,
Но въ сущности татарскій фарисей,
Когда то, на руку склонившись головою,
Въ каморочкѣ своей,
На креслѣ бархатномъ, надъ книгою святою
Задумавшись, сидѣлъ.
На завтра, въ первый день великаго байрама, *)
Онъ рѣчь трескучую поклонникамъ ислама
Сказать о милости хотѣлъ
И текстами для ней на случай запасался;
Какъ въ дверь къ нему въ тотъ важный часъ
Тихонько постучался
Его слуга Аббасъ.
«Что надобно?» мулла почтенный вопрошаетъ.
"Два странника пришли, " рабъ вѣрный отвѣчаетъ;
«И просятъ милости; ихъ гдѣ то, какъ овецъ,
Грабители обрили на дорогѣ.
Они отъ голода едва волочатъ ноги,
Отъ холода дрожатъ»… "Ахъ, глупости, отецъ!
Чѣмъ больше ни старѣешь,
Тѣмъ больше ты шалѣешь, "
Ученый мужъ на то съ досадой возразилъ:
«Ужь сколько я тебѣ твердилъ,
Что въ комнатѣ своей когда я запираюсь,
То очень важными дѣлами занимаюсь,
И возмущать бы то тогда меня не смѣлъ!»
«О! что бъ твой бѣдный рабъ сей-часъ же предъ тобою
Какъ уголь почернѣлъ,
Когда бъ осмѣлился онъ рабскою душою
Забыть и твой наказъ,
И то вчерашнее мнѣ бѣдному внушенье,
Что всѣхъ важнѣй трудовъ,
Молитвы и постовъ
Для бѣдныхъ милости и помощи творенье!»
«Прекрасно! Будь же ты и впредь, Аббасъ, таковъ!…
Теперь же пріими мое благословенье
И отведи несчастныхъ къ старшинѣ:
Что нужно имъ, найдутъ тамъ, вѣрно, все онѣ!»
Бѣда, ей, -ей, служить съ такими господами,
У коихъ языки не сходны съ ихъ дѣлами!
- ) «Байрамъ» магометы праздникъ.
LXVII.
РЫБАКИ.
Весной, въ Николинъ день, крестьянинъ Евсигней:
Съ своими малыми: Никиткой да Федоткой,
Лишь отъ роду въ первой отправился съ недоткой *)
Ловить въ озерахъ карасей,
Которыхъ по слухамъ, когда вода сливала,
Тамъ столько то бывало,
Что бредень раза два, а много три завесть,
То рыбы для троихъ и въ сутки не поѣсть!
Но нашимъ рыбакамъ удачи было мало…
Прошедши до пяти озеръ съ конца въ конецъ,
Поймали тамъ они молявокъ лишь съ корецъ;
И побрели домой съ досадой понятной
Да дрожью отъ воды, довольно непріятной.
Но вотъ на встрѣчу къ нимъ
Идетъ рыбакъ старинный Климъ.
«Здорово, дѣтушки! гдѣ были, гдѣ гуляли?»
"Ходили карасей въ озерахъ мы ловить, "
«А много нахватали?»
«Гдѣ много?.. и кота не будетъ накормить.»
«Что жь такъ то маловато?»
«Талану, дѣдушка… талану, видно, нѣтъ.»
"А мнѣ такъ кажется, что глупы вы рабята, «
На то отвѣтилъ дѣдъ.
Скажите-ко вы мнѣ, въ озерахъ, гдѣ бродили,
Чиста иль нѣтъ вода?»
"Да чище дѣдушка бываетъ ли когда:
Въ колѣно дно видать, « „А вы ее мутили?“
„На что же намъ мутить?
Тамъ стадо и туда скотина ходитъ пить.“
„Такъ какъ же въ ясную такую то погоду
Хотѣли рыбы вы рѣдниной наловить,
Да не мутивши воду;
Да развѣ рыба то безъ глазъ
И не видала васъ?“
Какъ многіе весь вѣкъ одну уху хлебаютъ,
Затѣмъ что рыбу гдѣ и какъ ловить не знаютъ.
Я много бъ написать хотѣлъ на сей предметъ,
Да боленъ, признаюсь, и времени то нѣтъ,
- ) Недоткою называется „бредень“ изъ рѣднины.
LXVIII.
НАЕМЪ БАТРАКА.
„Да что же, братъ Сусой!…
Мы долго ли съ тобой все будемъ торговаться?
Ужь времени, кажись, не много до Святой:
Пора и за дѣла намъ съ Богомъ приниматься,
Ты знаешь самъ, мой свѣтъ,
Крестьянину теперь дѣловъ большихъ хоть нѣтъ,
А все, вѣдь, надобно къ веснѣ приготовляться:
Гдѣ сбруйку починить,
Телѣжки гдѣ поправить,
Приладить сошеньки, въ боронки зубки вставить,
Въ чемъ нечего ужь мнѣ, кажись, тебя учить.
Ты прежде самъ своимъ хозяйствомъ занимался
И, право, славно жилъ, пока
Съ пожара нищимъ не остался.“
Такъ сельскій богатѣй, *) Антиповичъ Лука,
На улицѣ вѣщалъ бездомному Сысою,
Желая въ батраки его къ себѣ нанять.
„Прибавь родимый пять,
И по рукамъ сей-часъ ударимъ мы съ тобою?“ —
Отвѣтилъ тотъ, вздохнувъ крестьянскою душою:
„Вотъ Маровскій Ѳедотъ
На лѣто прямо мнѣ три красненькихъ даетъ,
Да что-то отъ сельца того все словно претъ.“
„Ну, евто завсегда бываетъ предъ бѣдою.
Несуйся, братъ, туда.“ Опять и вашъ Матвѣй
Сулилъ мнѣ двадцать пять рублей,
А ты лишь двадцать все… ей Богу же, обидно!»
«Болтать бездѣлье стыдно,
Сусоюшко — дружокъ:
Хошь точно нашъ Матвѣй хорошій старичекъ,
Да у него житье, ты знаешь ли, какое?
И въ постъ, и въ мясоѣдъ, все хлебово пустое:
Съ одной ѣды животъ
Подъ сердце подведетъ.
Изсохнешь щепкою на щахъ ты да на хлѣбѣ.
А ужь работы что? тамъ только лишь на небѣ
Забрежжится, ты встань, скотину посмотри,
Напой, да убери
И на поле сейчасъ изволь ко отправляться
На парочкѣ коней
Да съ матушкой сохой андревной заниматься;
Паши, паши, паши, покудова твоей
Съ конями хватитъ мочи;
А въ отдыхъ хлѣбца съѣшь водицею запей,
Да и опять паши до самой темной ночи.
А у меня то что? По раньше утромъ всталъ,
Пошелъ убралъ скотинку,
Поѣхалъ да вспахалъ
До ночи десятинку,
Пріѣхалъ ко двору, какъ дѣло топоталъ,
Поужиналъ, убрался,
И спи себѣ, пока пѣтухъ не раскричался.»
«Все это истинно толкуешь ты, родной,
Да ради Господа прибавь хошъ два съ полтиной!»
«Ну, дѣлать нечего съ убогимъ сиротиной,
Ужь два съ полтиною возьми, Господь съ тобой!
На бѣдность ихъ отдать покудова я въ силѣ.
Снимай же шапку, братъ, крестись и по рукамъ!»
И дѣло тѣмъ они тотчасъ же порѣшили.
На свѣтѣ многіе, скажу читатель, вамъ,
Во всемъ лишь потому отлично успѣваютъ,
Что больно красно баютъ!..
- ) «Богатей» простонародн. слово значитъ «Богачъ.»
ОБЪЯСНЕНІЕ.
править1) Кукольная комедія подражаніе Езопу. Смот. Эзоповы притчи, изданіе 1712 года, послѣ его біографіи 3-я страница.
2) Практическій докторъ заимствовано съ нѣкоторыми измѣненіями изъ книги «Новый спутникъ» часть 1-я, стр. 291 анекдотъ 347.
3) Умъ и счастіе заимствовано изъ книги «Дѣло отъ бездѣлья и проч.» издан. 1792 года, часть 1-я, стр. 38-я.
4) Геркулесъ и Линусъ заимствовано изъ Альманаха «Северная лира» издан. 1827 года, стран. 347-я.
5) Рыбакъ — дервишъ заимствовано изъ стараго "сборника анекдотовъ, " съ нѣкоторыми измѣненіями.
6) Вино заимствовано изъ Легенды съ нѣкоторыми измѣненіями. Смотр. "Лѣтопись Св. Димитрія Митрополита Ростовскаго, издан. 3-е 1800 года, часть II-я стр. 143 и 144.
7) Астрономъ и нищій заимствовано изъ книги «Дѣтское чтеніе» ХХ-я часть, стран. 144-я, 1789 годъ.
8) Подъячій — музыкантъ подражаніе Діогену, смот. Краткія витеватыя и поучит. повѣсти, стран. 30-я изданіе 1711 года.
Примѣчаніе. Басни и Эскизы находящіяся во второмъ отдѣлѣ, только исправлены мною были въ настоящемъ году, написаны же они въ слѣдующихъ: въ 1867 Воры и Пѣтухъ; въ 1868 — Волкъ и Собака, Астрономъ и Нищій; въ 1869 — Хозяинъ и Домъ; въ 1870 — Откупщикъ и его Сынъ, Дуракъ, Праздникъ Бережливая старушка, Орелъ и Ворона, Оселъ и Лягушка; въ 1871 — Баринъ кузнецъ, Богачъ и Бѣднякъ, Комитетъ, Подъячій — музыкантъ, Совѣтъ мышей, Солдатикъ и вино, Соловей, Собака, Крестьянинъ и Мудрецъ, Два мужика; въ 1872 — Вино, Мужикъ и Нѣмецъ, Пѣтушій бой, Лакеи, Лисица, Малютка и Няня, Наука; въ 1873 и 1874 гг. Пріѣзжій изъ Москвы, Горлица и Кукушка, Лисица и Котъ, Прохожіе у моря, Городская и полевая мышь, Мулла и его Слуга, Рыбаки, Наемъ батрака.