Барышня и барыня (Клюшников)/ДО

Барышня и барыня
авторъ Виктор Петрович Клюшников

Опубл.: 1874. Источникъ: az.lib.ru • (Записки доктора.)

БАРЫШНЯ И БАРЫНЯ.

(ЗАПИСКИ ДОКТОРА.)

В. Клюшникова

Хорошо ли вы знаете, читатель, эти два существа, или, лучше сказать, эту одну и ту же, слегка видоизмѣненную особь? О, конечно! — и я спѣшу извиниться въ легкомысленности моего приступа. Но имѣли-ль вы досугъ, мой добрый читатель, взвѣсить во всѣхъ подробностяхъ, до какой степени несчастно это существо и чѣмъ оно повинно въ своей долѣ? Позвольте мнѣ попытаться намѣтить кой какія вѣхи въ житейскомъ поприщѣ этого типа.

Начнемъ ab ovo.

Дѣвочка заканчивается большею частью въ пятнадцать лѣтъ, съ этого времени обыкновенно начинается дѣвушка. Барышня же — въ тринадцать лѣтъ совсѣмъ готова: едва ли кто дерзнетъ назвать ее дѣвочкой, но за то ужь навѣрняка никто не рѣшится почтить ее названіемъ дѣвушки.

Женщина… Впрочемъ, кто же не знаетъ (или по крайней мѣрѣ не считаетъ себя знающимъ), что такое женщина? Барыня — возникаетъ въ тотъ самый часъ и въ ту самую минуту, когда барышня получитъ право надѣвать чепчикъ днемъ и на людяхъ. Но такъ какъ о барынѣ рѣчь еще далеко впереди, то и не будемъ забѣгать впередъ.

Дѣвушка можетъ рано или поздно потерять отца и вовсе не имѣть братьевъ или сестеръ, но растетъ и развивается всегда подъ надзоромъ умной и доброй матери, — рѣже у тетки и другихъ родственницъ, обладающихъ тѣми же качествами. У барышни — мать непремѣнно придурковатая барыня и нѣсколько старшихъ сестеръ. Удается барышня иногда и безъ этихъ условій, но это уже рѣдкія исключенія и такъ сказать геніальныя самородки.

Кончивъ это нѣсколько педантическое предисловіе — недостатокъ присущій болѣе или менѣе всѣмъ опредѣленіямъ — приступаю къ разсказу.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Барышня.

I.

Совершенно случайно узналъ я, что Бэтси Прыгунова — барышня.

Не улыбайтесь, читатель, — барышня себѣ на умѣ — и разглядѣть ее совсѣмъ не легко. Можно цѣлые годы видать ее въ почтенномъ ея семействѣ — и не замѣчать какъ всякую маленькую дѣвочку. Нуженъ особый случай, чтобъ она проявила несомнѣнные признаки своей расы.

Какъ-то за мной прислали отъ одного изъ товарищей по университету. Впрочемъ: университетскаго то въ немъ остались одни воспоминанія о Британіи; Левъ Сметанкинъ слылъ серцеѣдомъ и большимъ фатомъ, любилъ пожить и весьма успѣшно служилъ гдѣ-то по особымъ порученіямъ. И довольно рѣдко посѣщалъ его, но на этотъ разъ отговориться нельзя было: катаясь верхомъ, онъ упалъ съ лошади и, по словамъ присланнаго, довольно серіозно повредилъ себѣ ногу.

Льва я засталъ въ привычной обстановкѣ его пріемно-рабочаго кабинета. Два слова мелькомъ объ этой храминѣ: тутъ все было какъ-то съ ужимкой, съ колѣномъ, какъ говорятъ на Москвѣ. Подъ письменнымъ столомъ оскаленная тигровая шкура, рядомъ огромный глобусъ, по стѣнамъ разнохарактерное оружіе и даже англійское сѣдло; на столѣ цѣлый магазинъ articles de Paris; спичечница — и та въ видѣ нимфы стыдливо-прячущейся въ раковину. Сметанкинъ лежалъ въ изящномъ халатѣ, на оттоманкѣ, скуксившись, но явно позируя — и черезъ силу улыбаясь протянулъ мнѣ руку.

— Что будешь дѣлать? пошла дѣвушка къ обѣднѣ, а вышло дѣло наплевать! началъ онъ любимой поговоркой.

Я осмотрѣлъ его ногу — вывихъ оказался незначительнымъ, но довольно капризнымъ и все-таки требовалъ дня два-три безусловнаго покоя.

— Туда къ чорту! А какъ же завтра-то? Графиня поручила мнѣ непремѣнно сладить пикникъ у Яра…

— Ну, выбирай что знаешь: безъ пикника или — неровенъ случай — безъ ноги…

— Выбирай… выбирай:. Ужь эти мнѣ эскулапы! Ну, садись, строчи что-нибудь — а тамъ посмотримъ…

Нисколько не сомнѣваясь въ томъ, что онъ способенъ пренебречь ногою pour les beaux yeux de М-me la comtesse, — я все таки присѣлъ къ столу и уже готовился прописывать рецептъ, какъ вдругъ…

Я врагъ всякихъ необычайныхъ появленій въ разсказѣ изъ обыденной жизни, къ сожалѣнію, даже слишкомъ обыденной, — но тутъ произошла сцена по истинѣ выходящая изъ ряду вонъ.

Дверь быстро распахнулась, на порогѣ мелькнуло кудрявое, темнорусое личико, въ черной шляпочкѣ, короткое платьице, кружевные панталончики… Все это какъ-то разомъ присѣло мнѣ — и не дѣтски-застѣнчивымъ книксеномъ, а словно вскользь, бокомъ; затѣмъ юная особа подошла прямо къ моему паціенту и поздоровалась съ нимъ за руку…

Я нѣсколько изумился, узнавъ Бэтси, младшую (ей не было и двѣнадцати лѣтъ) дщерь семейства Прыгуновыхъ, у которыхъ я былъ годовымъ докторомъ; жили они улицы черезъ двѣ отсюда — и сколько мнѣ помнилось, не были знакомы со Сметанкивымъ. Бэтси, съ своей стороны, влетѣвъ такъ неожиданно, вся раскраснѣлась и надулась какъ мышь на крупу; она очевидно не ожидала встрѣтиться именно со мною.

— Я шла перемѣнить ноты сестрѣ и зашла… по дорогѣ… Мамаша вамъ кланяется… проситъ заѣхать — что-то нужно очень… проговорила она наконецъ, сурово поглядывая на меня.

Я сталъ писать рецептъ, дѣлая видъ, что не обращаю на нее вниманія, какъ бы находя все это въ порядкѣ вещей. Я забылъ сказать, что между оттоманкой и письменнымъ столомъ стояло большое трюмо, придававшее еще болѣе своеобразный оттѣнокъ кабинету и постоянно будившее остроты менѣе свѣтскихъ сослуживцевъ Сметанкина. Въ это-то злополучное зеркало я и видѣлъ, какъ Бэтси, понемногу развернувшись и уже болтая со Сметанкинымъ, вдругъ стала къ нему бокомъ и не спуская съ меня глазъ, подала ему изъ-за спины что-то розовое. Совершивъ это чрезвычайно проворно и ловко, она, потупивъ глазки, подошла ко мнѣ — и съ самымъ невиннымъ видомъ, кивнувъ на Сметанкина, проговорила:

— Что, это не опасно?

Я понялъ, что она разумѣетъ ногу моего паціента.

— Не безпокойтесь, будетъ какъ ни въ чемъ не бывало танцовать на вашей свадьбѣ, отвѣтилъ я, по возможности храня ея серіозный тонъ.

— Вотъ взоръ какой!.. Я не хочу, замужъ…

— Что такъ? въ монастырь собираетесь?

— Ну-да, вамъ бы все смѣяться! слегка выставивъ нижнюю губку проговорила Бэтси, отходя прочь, — а вы чѣмъ-то очень довольны, Левъ Трофимовичъ? да? довольны? Что это у васъ въ рукахъ? не секретъ? откуда? начала было она, лукаво погрозивъ ему пальчикомъ, и осѣклась, вытаращивъ глаза на Сметанкина… Дѣло въ томъ, что мой паціентъ не выдержалъ искушенія порисоваться — и съ самымъ беззаботнымъ видомъ, какъ будто такъ и слѣдовало, перебросилъ мнѣ на столъ раздушенную записочку, примолвивъ: «на-ко, полюбуйся, каковъ слогъ! Это тебѣ, домосѣду-книгоѣду, пользительно будетъ»…

Я не зналъ кому больше дивиться: Сметанкину или Бэтси, которая такъ и впилась въ него сверкающими глазенками. Чего только не прошло на мигъ въ этомъ взглядѣ: испугъ, негодованіе, укоръ и чуть не презрѣніе смѣнялось одно другимъ, какъ будто она въ совершенствѣ поняла некрасивую выходку моего паціента.

Безсознательно глянулъ я на лежавшее передо мной письмо и узналъ руку одной изъ сестеръ Бэтси. Судя по бросившейся мнѣ въ глаза фразѣ, письмо не предназначалось напоказъ постороннимъ — и я брезгливо отодвинулъ раздушенную бумажку всторону.

— Ну-съ, прощайте, Левъ Трофимовичъ! мнѣ пора! нараспѣвъ протянула Бэтси, поправляя резинку своей сдвинутой на бекрень шляпки.

Въ это время дверь опять потихоньку скрипнула и за ней выглянуло сморщенное лицо старушки въ темномъ платкѣ поверхъ тюлеваго чепчика.

— Иди, иди, баловница, задребезжалъ старческій голосъ, — барыня опять гнѣваться будутъ…

Надо было видѣть, какъ окрысилась на нее Бэтси.

— Что это, нянька!.. вскрикнула она, топнувъ ногой, и вся вспыхнула, спохватившись на послѣднемъ словѣ: — не можетъ подождать! Точно за маленькой — такъ и бѣгаетъ!.. мы невольно расхохотались съ Сметанкинымъ, а у Бэтси даже слезы выступили на глаза.

— У-у, безстыдница-барышня! ворчала нянька, — убѣгаешь ли за тобой!.. небось какъ онамедни штрафъ-колпакъ надѣли да на хлѣбъ на воду…

— Господи, чтожъ это за мука!.. въ отчаяніи перебила Бетси, закрывъ лицо руками, — уйдешь ли ты, противная?!..

— Ну, иду-иду, отступила старуха, притворяя дверь — но уже было поздно…

Хорошенькое личико Бэтси покривилось, губы задергались, она упала головой въ подушку дивана — и кабинетъ огласился сдержанными рыданіями.

Сметанкинъ приподнялся съ мѣста, я бросился утѣшать огорченную барышню, но та только плечами передергивала и еще глубже зарывалась лицомъ въ подушку, брыкая меня ноженками…

Я развелъ руками и хотѣлъ было пойдти за стаканомъ воды, — но, къ немалому нашему удивленію, припадокъ такъ же быстро прошелъ какъ и начался… Бэтси вдругъ порывисто сѣла на диванъ и подняла голову, отбрасывая обѣими руками за ухо выбившіеся изъ подъ шляпки локоны…

— Вы пожалуйста не думайте, что я злюсь на эту глупую старуху, торопливо заговорила она, еще всхлипывая и словно спѣша вылить все накипѣвшее на сердцѣ, — мнѣ все равно, что бы она тамъ ни сочиняла.. Я совсѣмъ не объ томъ, а объ томъ, что вы такіе гадкіе… гадкіе!.. гадкіе!..

Этого заключенія я по меньшей мѣрѣ не ожидалъ, но въ то же время слишкомъ хорошо видѣлъ всю его неискренность и не безъ любопытства ждалъ, какъ-то она выпутается изъ своего просака.

Бэтси сглотнула опять подступавшія ей къ горлу слезы стыда и досады.

— Вѣдь вы — другъ его? съ нѣкоторой торжественностью произнесла она, взявъ меня за руку и указывая глазами на Сметанкина, который невольно поёжился при этомъ.

— Ну, разумѣется!.. отвѣтилъ я, не зная что сказать. Мнѣ и вчужѣ просто жутко становилось отъ всего этого.

— Стало быть вы все знаете!.. А все таки это не хорошо: сестра влюблена въ него — и онъ тоже ухаживаетъ…

— Однако, Бэтси, вы ужъ черезчуръ, кажется… совсѣмъ съёжился Сметанкинъ, не глядя на нее.

— Нечего — черезчуръ! въ азартѣ перебила Бэтси, — сами письма показываете да черезчуръ! Я просто не понимаю Сони… развѣ можно ему довѣряться? обратилась она ко мнѣ, — вы, положимъ, его другъ, но я бы и другу, и матери родной не показала бы такихъ писемъ… и опять накинулась на Сметанкина, — мало того, что вы можете компрометтировать ея репутацію!.. Вы знаете ли, что вы дѣлаете?

Я ушамъ не вѣрилъ и сталъ посматривать своей шляпы. Сметанкинъ былъ просто жалокъ передъ этимъ расхорохорившимся цыпленкомъ — и я хотѣлъ по крайней мѣрѣ избавить его отъ моего присутствія..

— Вы оскорбляете ея самыя святыя чувства!.. да-съ!.. Вы съ такой гадкой усмѣшкой кинули ему письмо! продолжала Бэтси наступая на спѣшеннаго наѣздника, — да! да! Вамъ похвастаться захотѣлось своими побѣдами… Вонъ какая куча у васъ на столѣ разноцвѣтныхъ billets-doux, а Софи даже булки свои въ пансіонѣ мѣняетъ на розовую бумагу… Стоите вы этого!.. Бѣдная сестра! Что, еслибъ я сказала ей — сердце ея разорвется отъ негодованія… Прощайте, не дамъ вамъ руки, пока не заслужите!.. И горячая барышня выбѣжала изъ кабинета, совершенно забывъ обо мнѣ подъ вліяніемъ волновавшихъ ее чувствъ…

— Аллахъ одинъ вѣдаетъ, что выйдетъ со временемъ изъ этого гомункула! думалъ я, уже ѣдучи домой послѣ страннаго визита — и наперекоръ уму допуская въ будущемъ почти равные шансы добра и зла въ развитіи характера Бэтси.

II.

Прошло съ годъ или больше того, прежде чѣмъ случаю угодно было вновь подарить меня возможностью наблюденія — на этотъ разъ тѣмъ болѣе интереснаго, что оно было заглазное. Послѣ вышеописаннаго происшествія Бэтси дичилась меня, когда я по обязанности являлся въ домъ Прыгуновыхъ. До нея собственно у меня почти не бывало дѣла: здоровье ея въ ту пору было въ полномъ смыслѣ цвѣтущее. Неожиданно встрѣчаясь со мною или проходя ту комнату, гдѣ происходила моя визитація, Бэтси обыкновенно потупляла глаза и, чуть примѣтно улыбаясь, скромной московской барышней скрывалась въ дальніе аппартаменты. Я же всякій разъ испытывалъ смутное и пожалуй на иной взглядъ комическое ощущеніе какъ-бы сообщничества въ какой-то ея винѣ. Дѣло въ томъ, что я невольно сознавалъ себя нѣсколько отвѣтственнымъ за ея будущность, подмѣтивъ такіе рѣзкіе задатки въ ея характерѣ и все-таки не рѣшаясь выдать ее кому слѣдовало бы. Пусть читатели сами судятъ, насколько можно было оправдать мой образъ дѣйствій.

Мадамъ Прыгунова, вдова статскаго совѣтника, была въ полномъ смыслѣ московскою барыней средней руки. У нея имѣлся деревянный домъ въ одномъ изъ кривыхъ и въ то время еще немощеныхъ переулковъ Сивцева Вражка да какая-то заложенная и перезаложенная подмосковная, какъ она звала свою деревушку верстахъ въ полутораста отъ древней столицы и даже въ другой губерніи. Заложено было имѣніе во время выхода за мужъ старшей изъ трехъ дочерей М-me Прыгуновой, а перезаложена по случаю развода молодой особы съ мужемъ, pour guarder les convenances — такъ объясняла сама М-me Прыгунова близкимъ людямъ, утирая близорукіе и наспанные глазки кружевнымъ платкомъ. Совершивъ всѣ формальности втораго, нѣсколько апокриѳическаго пассажа, старшая дочь осталась въ Петербургѣ и даже изрѣдка не наѣзжала къ роднѣ. Средняя, Софи, къ началу второй главы моего разсказа, какъ-то разомъ выскочила изъ пансіона и замужъ за Сметанкина, получивъ въ приданое заложенную и перезаложенную Подмосковную съ недоимками всякаго рода на имѣніи, съ неутолимою жаждою жизни въ душѣ новобрачныхъ. У М-me Прыгуновой остался одинъ домъ и одна дочь. Слѣдовательно мнѣ оставалось обратиться съ моими опасеніями за Бэтси или къ М-me Прыгуновой или къ самой Бэтси. Вы сейчасъ увидите, почему я выбралъ послѣднее и медлилъ, такъ какъ Бэтси чуждалась меня.

Въ одинъ изъ самыхъ скверныхъ зимнихъ вечеровъ, когда добрый хозяинъ собаки на дворъ не выгонитъ, а вѣтеръ и мятель словно цѣлая стая этихъ раболѣпныхъ животныхъ выли въ моемъ каминѣ, — ко мнѣ приползъ на-ванькѣ лакей Марьи Ивановны Прыгуновой съ неотступною просьбою пожаловать сейчасъ же — барышнѣ-де что-то неладное приключилось. М-me Прыгунова частенько за мной присылала, но когда я пріѣзжалъ на зовъ, оказывалось обыкновенно, что до прибытія врача уже пущено въ ходъ какое нибудь домашнее средство вродѣ четверговой соли, повѣшенной въ мѣшечкѣ подъ ложечку, или пріема внутрь водицы съ какихъ-то трехъ угольковъ. Такъ какъ эти таинственные процесы были не по моей части, а болѣзнь оказывалась чистѣйшимъ вздоромъ, то я никогда особенно не спѣшилъ визитомъ. Теперь же, услыхавъ, что съ барышней не ладно, чего еще не бывало, я не дождался даже своего экипажа и на томъ же ванькѣ потащился съ посланцемъ на Сивцевъ Вражекъ, презрѣвъ мятель и московскіе ухабы.

Слуга провелъ меня въ гостиную, гдѣ горѣли двѣ свѣчи на раскрытомъ угольникѣ, и пошелъ искать барыню. Отъ нечего дѣлать, я сталъ перелистывать толстую тетрадь развернутыхъ на пюпитрѣ нотъ… Полька, романсъ… вальсъ, кадриль, романсъ… вальсъ, полька-мазурка, полька, романсъ — замѣчали-ли вы, читатель, что только у барышень и барынь попадается такой переплетенный винегретъ? Я знавалъ замѣчательныхъ музыкантшь, которыя любили щегольски переплетать свои ноты — но то были полныя сочиненія классиковъ или Бетховена, Мендельсона, Шопена, изрѣдка пожалуй Шумана; я знавалъ даже дѣвочекъ, толково разучивавшихъ настоящую музыку… Барышня же, прямо съ гаммъ и первыхъ слѣдующихъ страничекъ школы Гюнтена, перескакиваетъ на винегретъ, бренчитъ всю свою жизнь и до самой смерти не выучивается играть, или бросаетъ свою музыку много что на второй годъ замужства — и въ такомъ случаѣ весьма основательно поступаетъ, хотя все таки безъ сознанія.

Размышленія мои были прерваны осторожной походкой на цыпочкахъ — вошла М-me Прыгунова. Полное, бѣлое и дряблое какъ калачъ, лицо ея носило явные признаки волненія. Она даже вышла ко мнѣ въ кофтѣ и простоволосая.

— Что такое у Бэтси? спросилъ я. По старой привычкѣ я все еще звалъ ее этимъ именемъ, да другаго пока и не было (кстати, одна няня Власьевна никакъ не могла примириться съ нимъ: «тьфу! словно собаченку кличутъ. Попъ крестилъ, Лизавета имя далъ; а они — бести, бести! только что не на тебѣ сахарцу»).

— Вотъ подите-жь! отвѣчала М-me Прыгунова на мой вопросъ: — боюсь, надорвется въ ней что-нибудь…

— Какъ надорвется? Отчего?

— Отъ слезъ, извѣстно. Какую манеру взяла! какъ что не по ней — хлопъ ничкомъ на постель и лежитъ цѣлый день плачетъ, пока уснетъ. Никто и не подходи къ ней — только хуже. Ни дать, ни взять — я сама какъ въ дѣвицахъ была… Ну, такъ я была злая, капризная дѣвочка, улыбаясь продолжала Марья Ивановна, — а вѣдь Бэтси у меня такая нервная, деликатная, просто ангелъ доброты…

— Вы не разстраиваете ли ее какъ нибудь? не замѣчали ли вы чего нибудь особеннаго въ ней?

— Полноте, докторъ, ужъ я ли не баловала ее? А все это началось изъ-за проклятаго длиннаго платья — voila toute l’histoire! сановито улыбнулась М-me Прыгунова, опускаясь въ кресло.

— Что жъ ей, покороче что ли хочется? При чемъ же я-то тутъ? недоумѣвалъ я.

— Какое покороче!.. Со шлейфомъ хочетъ, un train, comprenez vous? Ну, статочное ли дѣло — дѣвчонкѣ тринадцать лѣтъ — а она длиннаго платья требуетъ…

— Ну, сшейте ей коли такъ безпокоится — посмѣются надъ ней — сама броситъ…

— Ахъ, сшито ужь, безъ меня сшито!.. отмахивалась М-me Прыгунова, — Софи еще больше моего балуетъ ее, тайкомъ отъ меня и сшили:. Такъ все еще мало — въ клубъ захотѣла, на семейные тамъ какіе-то вечера…

— Э-э-э! вотъ оно что! улыбнулся я, — ну чтожъ, вы конечно не пустили?

— За кого-жь вы меня принимаете, докторъ? даже обидѣлась М-me Прыгунова, — Софи тамъ какъ себѣ хочетъ — она дама и съ мужемъ ѣздитъ… А дѣвицѣ нашего круга прилично ли? чего она можетъ наслушаться? Вѣдь тамъ Богъ знаетъ кто бываетъ! Ну, другое дѣло къ своимъ на вечеринку или хоть и на балъ — il n’y a pas à dire, пусть себѣ привыкаетъ…

— Какъ же это, Марья Ивановна, развѣ не все равно, отъ кого бы ни наслушаться такихъ вещей, что рано еще слушать…

— Ah, cher docteur, вы меня не понимаете!.. Поговорите-косъ ней, она умнѣй насъ съ вами! съ материнской гордостью произнесла М-me Прыгунова; — vrai, ma parole, elle en sait autant que nous deux et plus encore… Я не того боюсь…

— Да, ну если такъ… началъ я, перемѣняя разговоръ: — чтожь она и теперь плачетъ?

— Пятница нынче, клубный день что-ли это у нихъ называется — вотъ и плачетъ съ самаго съ обѣда… Сейчасъ вотъ передъ вами битый часъ простояла у нея на порогѣ… лежитъ ничкомъ, хоть бы что! Войдти-то я не смѣла, только издали прислушивалась — кажется, уснула теперь…

— Такъ что же вамъ отъ меня собственно угодно? почтительно освѣдомился я.

— Да, да… засуетилась вдругъ М-me Прыгунова, — внезапно блѣднѣя, — заболталась я съ вами, докторъ, а главное-то и забыла… Странно мнѣ показалось, что-то она очень ужь покойно лежитъ, какъ будто и не дышетъ!.. Близорука я немножко — не разгляжу; а подойти — бѣда!.. Я только издали…

Сердце вдругъ у меня упало — и я не на шутку перепугался, предчувствуя какую-нибудь затаенную дѣтскую драму, которыя гораздо опаснѣе въ этомъ возрастѣ чѣмъ у взрослыхъ. Въ то время самоубійства не были такъ часты, но таки встрѣчались…

— Помилуйте! вскрикнулъ я, — да вѣдь съ этого начать надо было? Гдѣ же она?

— Тамъ, у себя наверху, въ мезонинѣ, едва выговорила M-me Прыгунова, теперь окончательно растерявшись.

— Пойдемте! пойдемте скорѣй!

Я схватилъ свѣчу съ угольника и кинулся впередъ по лѣстницѣ. M-me Прыгунова грузно поднималась за мной, крехтя и охая.

— Постойте, батюшка, я впередъ погляжу — не раздѣлась ли она? обогнала меня Марья Ивановна, перенявъ изъ рукъ моихъ свѣчу, и осторожно заглянула въ комнату, — нѣтъ, все такъ же! шепотомъ произнесла она и даже перекрестилась, а потомъ стала звать, постепенно возвышая голосъ: «Лиза!.. Лиза!.. Лизанька!..»

Я тоже заглянулъ черезъ плечо M-me Прыгуновой. Бэтси дѣйствительно лежала на постели въ простенькомъ люстриновомъ платьицѣ и ночномъ чепчикѣ, изъ подъ котораго выбивались ея роскошные волосы. Ни малѣйшая складка ея костюма не колебалась, дыханія не было и слѣда…

Опрометью кинулся я къ ней, схватилъ за руку — и сначала даже ошалѣлъ на нѣсколько мгновеній, выронилъ свѣчку и пробираясь въ потемкахъ назадъ зацѣпилъ какой-то столикъ или стулъ.

На шумъ прибѣжала няня Власьевна въ повойникѣ, съ ночникомъ, и наскоро поставивъ его на лежанку, повалилась въ ноги Марьѣ Ивановнѣ!..

— Матушка, прости! мой грѣхъ! вопила старуха, ловя руки недоумѣвавшей барыни: — спутали они меня, старую!.. Всѣ три такъ-то… и Настенька… и Сонюшка… вотъ и эта егоза…

— Да, что такое? что? нервно кричала въ свою очередь сбитая съ толку M-me Прыгунова.

— Ничего, ничего! серіозно и какъ можно строже проговорилъ я, дергая няньку за рукавъ, — пойдемте, Марья Ивановна, а то Бэтси опять разплачется; я вамъ ручаюсь, что она придетъ къ вамъ завтра поутру послушная и капризы эти кончатся, если только вы обѣщаете мнѣ не тревожить ее до завтра и позволите мнѣ поговорить съ ней сегодня…

— Ахъ, дѣлайте что хотите, докторъ, а просто изъ силъ выбилась… Je suis au bout de mes forces, на этотъ разъ съ неподдѣльнымъ изнеможеніемъ въ голосѣ произнесла М-me Прыгунова.

Я насилу свелъ ее съ лѣстницы.

— Успокойтесь же, ложитесь спать — и помните слово — иначе я ни за что не ручаюсь! проворчалъ я на прощанье, возвращаясь въ мезонинъ.

Меня и смѣхъ разбиралъ, и досадно мнѣ было, что я допустилъ себѣ разыграть такого дурака вмѣстѣ съ Марьей Ивановной. Всей-то Бэтси только и было тутъ, что два-три локона подъ чепчикомъ, когда нибудь остриженные и сохраненные на память, а пожалуй и по преданію сестрицъ. Остальное же составлялъ полный домашній костюмъ ея, набитый бѣльемъ. Передъ этимъ-то чучеломъ и простояла Марья Ивановна битый часъ у двери, а я даже пульсъ у него пробовалъ… Разбирая чучело, нянька вытащила изъ него и нѣсколько томиковъ Жоржъ-Занда, Дюмафиса и Ко.

— Ну, старая, обратился я къ нянькѣ, — куда барышню дѣвала?

— У сестрицы, баринъ, не сойдти съ мѣста, у сестрицы! сама заѣзжала за нею, а оттуда въ маскарадъ прости Господи собирались…

«Слезы-то значитъ ужь эксплуатировать умѣемъ — плохо дѣло! невольно подумалъ я: — вотъ ужъ подлинно: пошла барышня къ обѣдни, а вышло дѣло наплевать!» припомнилось мнѣ любимая поговорка Сметанкина.

Я велѣлъ оторопѣвшей нянькѣ запереть спальню Бэтси на ключъ, и въ случаѣ еслибъ Марья Ивановна вздумала нарушить обѣщаніе — говоритъ ей, что барышня замкнулась извнутри. Что жъ, оно и правда было!

Теперь читатель понимаетъ, почему я не рѣшался прежде и на этотъ разъ не рѣшился выдать Бэтси Марьѣ Ивановнѣ — не ей бы поправить то, о чемъ она до сихъ поръ и не гадала.

Если она втеченіи нѣсколькихъ лѣтъ спокойно проглядѣла entente cordiale сестеръ между собою и съ нянькой, не съумѣвъ въ самомъ началѣ обсѣчь преждевременные побѣги и прививки въ характерѣ своихъ дѣтей, — что бы могла подѣлать бѣдная барыня теперь, когда этb уродливые отростки забрали силу, развѣтвились и окрѣпли при такой благопріятной почвѣ? Открывъ ей продѣлки Бэтси, я только отравилъ бы Марьѣ Ивановнѣ остатокъ мирнаго прозябанія въ блаженномъ невѣденіи коварства ея ближнихъ, а съ другой стороны, при безтактности добрѣйшей старушки, Бэтси могла бы лишь ожесточиться. По этому я рѣшился дѣйствовать на Бэтси непосредственно.

Я взялъ извощика и поѣхалъ въ маскерадъ.

III.

Когда я спустился съ галереи за колоннами въ большую залу Благороднаго Собранія, она была еще не освѣщена, но уже такъ полна народа, что приходилось поминутно протискиваться самому и уступать другимъ. Густой полумракъ и жужжащія толпы масокъ въ темныхъ одѣяніяхъ придавали громадной залѣ фантастическій характеръ, какое-то подобіе царства тѣней, въ которомъ сновали, носились и перешептывались его таинственные обитатели. Дѣвчонкамъ эта робертовская декорація должна чрезвычайно нравиться. Но вотъ, гдѣ-то близехонько, взрывъ музыки невольно заставилъ меня вздрогнуть — и красныя звѣзды стронціановой нитки, колеблясь и ныряя въ воздухѣ, отъ люстры къ люстрѣ, понемногу освѣтили залу какъ бѣлый день. Все зашумѣло, загомозилось съ удвоенной силой точно въ муравейникѣ, когда ткнуть его палкой…

Побродивъ немного въ жаркой удушливой атмосферѣ толпы, я скоро нашелъ искомое. Неподалеку отъ эстрады оркестра я чуть не наткнулся на Сметанкина, стоявшаго подъ-руку съ двумя дамами. Возлѣ нихъ ласковымъ песикомъ увивался какой-то бѣлобрысый востроносый юноша, совсѣмъ мальчикъ, видимо недавно обновившій фракъ и то и дѣло старавшійся ущипнуть у себя хоть что-нибудь на подбородкѣ… Я едва успѣлъ взять всторону, какъ младшая дама подала ему руку — и парочка эта отдѣлилась отъ группы. Я сказалъ младшая дама, потому что со втораго, болѣе пристальнаго взгляда никакъ не могъ признать въ этой маскѣ — Бэтси. Она выросла чуть не на цѣлую голову, изящное шелковое домино съ капюшью такъ скрадывало знакомыя мнѣ дѣтскія ухватки Бэтси, что я начиналъ уже думать: полно, не ошибаюсь ли я, — но въ тоже время какая-то увѣренность въ противоположномъ заставляла меня осторожно слѣдовать за этой парой въ нѣкоторомъ разстояніи, не теряя ее изъ виду. Вотъ они сѣли на одинъ изъ угловыхъ диванчиковъ, я сдѣлалъ еще туръ по залѣ, взошелъ на галерею, обогнулъ ее, помѣстился за колонной какъ разъ позади моей пары — и всякое сомнѣніе исчезло: прислонясь спиною къ колоннѣ и съ самымъ беззаботнымъ видомъ глядя на тянувшіяся мимо вереницы масокъ, я вдругъ явственно различилъ позади голосъ Бэтси… Постепенно возвышаясь отъ шопота, онъ вдругъ такъ наивно зазвенѣлъ — и потомъ, не смотря на всѣ усилія, уже не могъ сдержать-дѣтскаго волненія и понизиться до шопота… Мнѣ четко слышалось въ полголоса:

Ахъ, люби меня безъ размышленій,

Безъ тоски, безъ думы роковой,

Безъ упрековъ, безъ пустыхъ сомнѣній,

Что тутъ думать — я твоя, ты мой!…

— Чудо что за стихи! восторженно прозвенѣло еще разъ.

Если вамъ попадутся когда нибудь мои записки, Лизавета Николаевна, смѣю васъ увѣрить: улыбнулся я тогда единственно потому, что такъ неожиданно услыхалъ эту пламенную, дышащую могучей страстью строфу… Бэтси въ то время слишкомъ сильно интересовала меня, чтобъ я могъ посмѣяться надъ нею за глаза и безъ цѣли.

Я перемѣнилъ тактику. Мнѣ хотѣлось, чтобы Бэтси сама подошла ко мнѣ въ полной увѣренности, что я не узнаю ее въ этой обстановкѣ. Я опять выбрался въ залу, и рискуя самъ показаться смѣшнымъ, еслибъ случились знакомые въ маскерадѣ, — сталъ въ противуположномъ углу отъ Бэтси, прислонясь къ барьеру галереи, скрестивъ руки à la Napoleon — и изобразивъ, насколько умѣлъ, въ лицѣ крайнее недовольство и утомленіе, старался не глядѣть на Бэтси, разсѣянно бродя глазами по залѣ…

Разсчетъ мой оказался вѣренъ.

Немного погодя, я подмѣтилъ бѣглымъ взглядомъ, что Сметанкинъ съ женой присоединились къ моей парочкѣ и долго шушукались, украдкой кивая въ мою сторону; потомъ обѣ дамы взялись подъ руку и пошли въ уборную, а Левъ направился въ обходъ ко мнѣ.

— Скукища-то какая! привѣтствовалъ онъ меня: — ты давно здѣсь? А я хожу-хожу — хоть бы одна навернулась поинтереснѣй…

— А жена-то развѣ ужь не интересна стала? сказалъ я, поддѣлываясь подъ его тонъ.

— Да, вытащишь ее! — поди чай спитъ давно; это я по старой памяти — одинъ какъ перстъ — контрабандой! и онъ даже подмигнулъ мнѣ. — Чтожь, пойдемъ коньячку хватимъ? а?

— Нѣтъ, я одну маску жду изъ уборной… Лучше послѣ поужинаемъ вмѣстѣ…

— Ну и то дѣло! сказалъ онъ, потирая руки и направился въ столовую. Очень ужь онъ торопился посмотрѣть, какъ меня будутъ дурачить, и не обратилъ вниманія на то, что я, не считая нужнымъ хитрить съ нимъ, отвѣтами моими прямо показывалъ, насколько видны мнѣ бѣлыя нитки этой мистификаціи. Увы! въ моей самоувѣренности я и не подозрѣвалъ, что мнѣ готовится Я только боялся, чтобы вмѣсто Бэтси не подошла ко мнѣ сама М-me Сметанкина.

Но подошла Бэтси. Она видимо еще робѣла вначалѣ — смѣсь ребяческой отваги и застѣнчивости сказалась въ ней какъ въ то время, когда мы столкнулись у Сметанкина. Остановясь передъ мной, она неловко опустила руки, помялась на одномъ мѣстѣ — потомъ, дѣланнымъ, горловымъ голосомъ произнесла: «хочешь со мной ходить? Или ты можетъ быть ждешь кого нибудь?»

— Я тебя не знаю, маска, вяло проговорилъ я, — что тебѣ за охота болтать съ незнакомымъ?

— Ты меня не знаешь и никогда не узнаешь, но я тебя знаю, часто слѣжу за тобой… Я хотѣла бы знать: отчего ты такой разочарованный? что у тебя на душѣ?

«Ну, шалишь, барышня, подумалъ я, подавая ей руку, — посмотримъ-ка сперва, что у тебя на душѣ».

— Сколько тебѣ лѣтъ, маска? спросилъ я какъ бы въ отвѣтъ на ея слова.

— Не бойся, я не старуха, кокетливо проговорила она, почти повиснувъ на моей рукѣ, — мнѣ всего двадцать… два… года…

— Гм! отчего жь ты такая маленькая, не смотря на высокіе каблуки съ пробками?

Это послѣднее обстоятельство, разрѣшавшее давешнія недоумѣнія я случайно замѣтилъ, въ то время какъ она довольно ловко отбросила назадъ свой шлейфъ ногою на поворотѣ…

Маска казалась озадаченною.

— У насъ въ семьѣ всѣ маленькаго роста, и мамаша, и… папаша… проговорила она сорвавшимся голосомъ, который въ эту минуту сильно отозвался ея природнымъ.

— И по голосу ты ребенокъ, подхватилъ я, — и знаешь что? ты мнѣ ужасно напоминаешь одну бѣдную дѣвочку, которая хочетъ подражать взрослымъ…

— Чтожь тутъ дурнаго подражать тѣмъ, кто умнѣе насъ? горячо перебила маска.

— Не всегда это удобно, маска. Вотъ, напримѣръ, что можетъ быть смѣшнѣй маленькой дѣвочки, которая плачетъ въ подушку, если ей не дадутъ любимой карамельки, а вечеромъ требуетъ длиннаго платья и думаетъ, что будетъ похожа на взрослую дѣвушку?

— Ну, еще бы! принужденно разсмѣялась моя маска, — какія ты глупости говоришь однако!.. Неужели ты всегда такъ занимаешь своихъ дамъ? Если да, то я тебя не поздравляю… Вѣрно ты очень засидѣлся надъ своими книгами и рецептами?… Что? видишь теперь, какъ я тебя знаю?

— Пожалуй, такъ; а ты конечно часто выѣзжаешь? любишь маскарады?

— Ужасно люблю!.. прозвенѣлъ мнѣ свѣжій наивный голосокъ Бэтси, — къ сожалѣнію, не могу такъ часто бывать, какъ бы хотѣлось!

— Отчего-же?

— Меня не пускаютъ… то есть, видишь… быстро подхватила маска. — я… я вѣдь за мужемъ…

— Вотъ какъ! такъ молода — и ужь замужемъ — и кажется не слишкомъ высокаго мнѣнія объ своемъ мужѣ?

— Ахъ, онъ такой прозаикъ въ душѣ — и при томъ фатъ нестерпимый… рисуется съ утра до вечера, — знаешь, это идетъ къ молодости, когда есть чѣмъ похвалиться; а что ужь въ тридцать-то лѣтъ! — пора на покой…

— Бѣдная маска! ты значить очень несчастлива? проговорилъ я, мысленно относя эти слова къ моему товарищу (я не сомнѣвался, что Бэтси наслушалась всей этой мудрости въ задушевныхъ бесѣдахъ съ m-me Сметанкиной), — но какъ же ты, такая умница, выбрала именно его? Гдѣ у тебя глаза были?

— Боже мой, я вовсе не думала, что онъ будетъ всюду слѣдовать за мной какъ тѣнь или отказывать мнѣ въ самыхъ необходимыхъ развлеченіяхъ!..

«А, вотъ оно что»! улыбнулся я про себя, — что же онъ и теперь здѣсь?

— Нѣтъ, сегодня я вырвалась какъ птичка на волю!.. Я одна — и свободна какъ рыбка въ водѣ…

Мнѣ казалось, что я уже довольно заглянулъ въ заповѣдный міръ наклонностей, предвзятыхъ мнѣній и всякаго навѣяннаго сору въ дѣтской головѣ. Моя задача впрочемъ перестала мнѣ казаться легкою…

— Какъ-же ты избавилась отъ него? А понимаю, ты вѣрно сказалась больною и положила въ своей комнатѣ манекинъ въ старомъ платьѣ вмѣсто себя?

Бэтси невольно отшатнулась въ бокъ на всю длину руки; глаза испуганно глядѣли на меня въ прорѣзы черной маски…

— Или можетъ быть ты сказала, что отправляешься погостить къ роднымъ и чтобъ онъ завтра заѣхалъ за тобой?…

— Откуда тебѣ извѣстны эти средства? перебила маска нѣсколько успокоеннымъ голосомъ, но зачѣмъ-то оглядываясь назадъ…

— У меня есть знакомая маленькая барышня, которая такъ обманываетъ свою мамашу…

— А-а-а!..

Мы помолчали. Бэтси опять оглянулась и кивнула раза два своимъ чернымъ вѣеромъ.

Я тоже обернулъ голову — бѣлобрысый юноша спѣшно расталкивалъ толпу позади насъ, пробираясь къ Бэтси.

— Pardon, мнѣ надо сказать два слова моему кавалеру, проговорила Бэтси, освобождаясь отъ меня, — ты не ревнуй — это cavalière servente — и только!

Она лукаво погрозила мнѣ пальчикомъ въ черной перчаткѣ и подойдя къ отрекомендованному мнѣ субъэкту, что-то быстро и довольно долго шептала ему на ухо… Тотъ поклонился и пропалъ въ толпѣ.

— Видишь, какъ ревностно меня охраняютъ? начала Бэтси вернувшись ко мнѣ, — я просила его не безпокоиться на время… Сядемъ, ты меня очень заинтересовалъ, мнѣ хотѣлось бы поболтать съ тобой, — но можетъ быть я надоѣла тебѣ?

— Напротивъ… Еслибъ наше знакомство не было такимъ недавнимъ, проговорилъ я какъ могъ серіознѣе, — я бы просилъ тебя оказать мнѣ честь отужинавъ со мною…

Я ждалъ не безъ любопытства, приметъ она предложеніе или нѣтъ.

Бэтси какъ-то вся пожалась.

— Я никогда не ужинаю здѣсь… Merci за то, что не соскучился со мной! Знаешь, меня занимаетъ эта твоя знакомая, объ которой ты два раза вспоминалъ… какъ ты сказалъ? — маленькая барышня, кажется? — Не секретъ, какъ ее зовутъ?

— Бэтси, равнодушно отвѣтилъ я, глядя въ сторону. — Пожалѣй ее лучше — это совсѣмъ несчастный ребенокъ…

— Отчего? медленно спросила маска, усиленно поддѣлывая голосъ.

— Видишь ли, можетъ быть ты очень несчастлива замужемъ, но все же у тебя мелькали свѣтлыя минуты, когда ты была невѣстой, — весело вѣдь, не правда ли? царица всѣхъ баловъ, всѣ поздравляютъ, грезится счастье… А ей, бѣдняжкѣ, никогда не придется испытать даже этого…

— Почему? Живо и съ удивленіемъ спросила Бэтси.

— Какъ тебѣ сказать? — репутація ея сильно компромсттирована, вспомнилъ я собственное выраженіе Бэтси, — конечно, ей самой никогда не намекнутъ объ этомъ, въ глаза даже хвалятъ пожалуй, но всѣ ея знакомые согласны въ томъ, что изъ ребенка-кокетки никогда не выйдетъ доброй, хорошей жены…

— Но почему говорятъ, что она кокетка? развѣ что нибудь знаютъ про нее?

«То-то, задѣло за живое!» торжествовалъ я мысленно, заранѣе поздравляя себя съ успѣхомъ относительно выбраннаго мной пути.

— Я уже говорилъ тебѣ, ходятъ слухи, что она обманываетъ свою maman, добрую, близорукую старушку, — для того чтобъ ѣздить въ маскарады, на вечера въ клубъ…

— Какой вздоръ! вскипѣла маска, — дѣвочка… одна… этого не можетъ быть!..

— Она не одна ѣздитъ; старшая сестра ея, замужняя, имѣетъ неосторожность брать ее съ собою тайкомъ… конечно, по добротѣ… Я увѣренъ, что она сама не сознаетъ, до какой степени губитъ дѣвочку…

— Ахъ, какіе вы всѣ гадкіе!.. гадкіе!.. гадкіе!.. не вытерпѣла Бэтси, — почемъ вы знаете, что ваша Бэтси такой ребенокъ, какъ вы воображаете? почемъ вы знаете, что ей тринадцать лѣтъ и что она…

— Я не говорилъ: тринадцать…

— Ну, да сколько бы тамъ ни было! торопливо подхватила Бэтси, — но вы увѣрены, что ея мать не скрываетъ цѣлыхъ двухъ годовъ… изъ какихъ нибудь глупыхъ разсчетовъ на то время, когда придетъ пора выдавать замужъ?

Я понялъ, что Бэтси въ дѣйствительности пятнадцать лѣтъ.

— Наконецъ, развѣ она не могла украдкой читать романовъ, продолжала Бэтси успокоиваясь, — и стало быть получше всякаго доктора знать настоящую жизнь?…

Этотъ ребяческій уколъ заставилъ меня невольно усмѣхнуться.

— Это я знаю, отвѣтилъ я, — говорятъ, она даже чучелку свою набиваетъ Жоржъ Сандомъ, Дюма фисомъ и компаніей…

— Ха! ха! ха! покатилась Бэтси звонкимъ, веселымъ смѣхомъ, — не понимаю, изъ чего я-то горячусь такъ, что даже губы пересохли!… Будь такъ добръ, принеси мнѣ лимонаду… Ты, самъ того не зная далъ и мнѣ хорошій урокъ — я постараюсь не остаться въ долгу…

И Бэтси легонько ударила меня вѣеромъ по рукѣ.

Я поспѣшилъ исполнить ея просьбу, мнѣ пришлось мѣнять деньги въ буфетѣ, потомъ осторожно пробираться въ толпѣ въ сопровожденіи буфетнаго прислужника — и когда я подошелъ къ диванчику занимаемому Бэтси — представьте себѣ мое изумленіе — тамъ никого не было и я очутился въ самомъ глупомъ положеніи: со стаканомъ на подносикѣ, передъ пустымъ диваномъ…

Въ довершеніе всѣхъ удовольствій, отдавая стаканъ буфетному слугѣ, я увидалъ неподалеку бѣлобрысаго юношу, который въ свою очередь наблюдалъ меня — и не безъ язвительной улыбки.

— Если не ошибаюсь, вы ищете маску, которая здѣсь сидѣла? почтительно освѣдомился онъ.

Я посмотрѣлъ ему въ брови и на сапоги.

— Она уѣхала, началъ онъ, захлебываясь отъ нетерпѣніями поручила мнѣ передать вамъ, что всегда платитъ учителямъ тою же монетою… извините, я не знаю, что это значитъ…

— Ну, вы-то можете убираться безъ всякихъ извиненій…

— Какъ-съ?.. вы, кажется, говорите мнѣ дерзости?.. Что же это-съ?

— А то что вы не маска — заговаривать съ незнакомыми вамъ не полагается. Ступайте или васъ выведутъ…

— Помилуйте, вѣдь это… просто… вѣдь…

Онъ исчезъ.

«Ну, этотъ гусь едвали будетъ когда любитъ безъ размышленій», подумалъ я ему вслѣдъ. Я теперь догадался, что Бэтси въ самомъ началѣ заподозрила меня и на всякій случай предупредила Сметанкиныхъ чрезъ посредство услужливаго охранителя, чтобы тѣ были готовы къ поспѣшному бѣгству, — а потомъ поддалась было увѣренности, что я не узналъ ея — и окончательно сробѣла, замѣтивъ что я ей не подъ силу и заставляю ее проговариваться.

— Ага, Бэтси, такъ вамъ таки удалось одурачить вашего учителя и ускользнуть безнаказанно? Не я-молъ, да и баста! — посмотримъ, какъ-то вы его встрѣтите завтра, повидавшись съ вашей нянюшкой.

Случилось однако далеко не то, что я предполагалъ.

IV.

Я довольно рано пріѣхалъ къ Прыгуновымъ — и первою встрѣтила меня Бэтси. Но что за диковинная перемѣна произошла въ ней! — я еще никогда не видывалъ ее такою. Блѣдная, подавленная чѣмъ-то, въ простенькой утренней блузѣ, она стояла въ дверяхъ, пока я снималъ шубу, — и слегка отворотясь лицомъ, протянула мнѣ дрожащіе пальчики.

— Вы нездоровы, Бэтси? началъ было я, пожавъ ей руку, но она не выпускала моей и крѣпко стиснувъ ее, потащила меня въ гостиную.

— Подите, подите сюда! порывисто говорила она вполголоса, усаживая меня на диванъ, и сама бросилась въ кресло возлѣ меня, — ну, чтожь вы ничего не говорите? Какой лгуньей, какой гадкой, дерзкой дѣвчонкой я вамъ кажусь теперь!.. О, Боже мой! Боже мой!

Яркая краска залила ей все лицо до ушей, и она въ совершенномъ отчаяніи скрыла его въ ладоняхъ, со стукомъ опершись локтями на столъ…

— Полно, Бэтси, перестаньте, началъ было я опять, — я вовсе не хочу обвинять васъ…

— Вы пожалуйста не подумайте, что я васъ боюсь! гордо сверкнула она глазенками, уронивъ руки на колѣна и внезапно выпрямясь, — никакими силами вы теперь не заставите няньку сказать, что меня не было дома! и ужь конечно maman повѣрила бы всѣмъ намъ больше чѣмъ вамъ одному!..

Голосъ ея, вначалѣ гнѣвный, постепенно не то чтобы смягчался, а какъ-то непроизвольно падалъ и падалъ…

— Но если хотите — ступайте сейчасъ къ maman, я ни на кого не посмотрю, я сама скажу, что ваша правда….

— Да что съ вами, Бэтси? вы меня просто пугаете….

— Послушайте, нетерпѣливо перебила она, — я всю эту ночь не могла заснуть — и все думала, думала, думала… Я боялась, что у меня голова совсѣмъ скружится…

— Отчего же? отчего? допытывался я, начиная догадываться.

— Оттого, что ни умный, добрый, благородный, хорошій — вотъ отчего! залпомъ проговорила она, подбородокъ у нея задрожалъ отъ волненія и она быстро отвернулась отъ меня.

Кому случалось подхватывать падающаго съ крутизны ребенка или вытаскивать утопающаго, тотъ пойметъ какъ радостно дрогнуло у меня сердце.

— Бэтси, дѣточка моя! вскрикнулъ я, взявъ ее за руки (безъ обиняковъ сознаюсь, что я самъ волновался какъ школьникъ), — бѣдная вы романтическая головка, еслибъ вы все могли понять такъ, какъ поняли вчерашнее!..

— Говорите, говорите — я вамъ вѣрю. Софи не понимаетъ этого и назвала васъ шпіономъ; а я знаю, что вы вчера же могли сказать все maman, еслибъ захотѣли, — и не пріѣхали бы сегодня, еслибъ только изъ любопытства слѣдили за мной… Я васъ ждала какъ я не знаю что!

— Такъ вы не сомнѣваетесь, что я вамъ самый искренній другъ?

— Нѣтъ, не сомнѣваюсь, вдумчиво проговорила Бэтси, — да вѣдь и Софи мнѣ другъ, она Богъ знаетъ что готова для меня сдѣлать — оба вы хорошіе — только разные… Ну, вотъ съ этимъ я и не слажу… я вижу, что я просто измучаюсь… Знаете что?.. вы не будете смѣяться надо мной? — я вамъ одинъ вопросъ задамъ, нерѣшительно выговорила она съ видимымъ смущеніемъ.

— Нѣтъ, не буду…

— Честное слово?

— Ну, хорошо, честное слово!

— Вы… не влюблены… въ меня? почти прошептала она, подозрительно глядя изподлобья.

Этого я никакъ не ожидалъ — и не взирая на честное слово, мнѣ большихъ усилій стоило сдержать горловую спазму.

— Бэтси, дѣточка, вѣдь я чуть не въ отцы вамъ гожусь, серіозно заговорилъ я, — ну, смотрите на меня какъ на старшаго брата что ли…

— Довольно, довольно! раздражительно перебила она, — остальное извѣстно. Ну и хорошо! а то ужь очень не хорошо было бы, еслибъ вы влюбились да поѣхали подсматривать… Вотъ это главное мнѣ и надо было знать. И больше пожалуйста объ этомъ ни слова: никому, я думаю, особенно не пріятно слышать, что не принадлежатъ къ числу вашихъ поклонниковъ…

Кстати, я еще ни слова не сказалъ о наружности моей героини. Поклонники эти по всей вѣроятности были не совсѣмъ выдумкой. Черты Бэтси принадлежали къ рѣдкому типу тѣхъ лицъ, которыя почти не измѣняются въ промежутокъ отъ пятнадцати до тридцати пяти лѣтъ и одинаково просятся какъ въ живопись такъ и въ скульптуру. Смуглое, съ едва примѣтнымъ румянцемъ, въ минуты волненія оно вспыхивало какъ маковъ цвѣтъ; небольшой лобъ легкой выемкой отдѣлялся отъ красивой горбинки правильнаго римскаго носа; капризный изломъ какъ бы сдвинутыхъ бровей придавалъ какую-то серіозность ласкающему взгляду большихъ карихъ глазъ, а улыбка изящно-очерченныхъ губъ, что итальянцы зовутъ arco d’amore, была необыкновенно привлекательна. Бэтси не по лѣтамъ развилась физически и вѣроятно успѣла уже вскружить не одну молодую голову. Самая рѣзкость и угловатость ея чисто-дѣтскихъ манеръ, которая такъ нейдетъ большинству дѣвушекъ, только усугубляла чарующее впечатлѣніе ея красоты.

— Бэтси, хотите сдѣлаемъ маленькій уговоръ?.. Я еще разъ даю вамъ честное слово, что вамъ никогда не придется раскаиваться въ этомъ…

— Да что вы въ самомъ дѣлѣ все какъ съ маленькой! притопнувъ ножкой, прикрикнула Бэтси, — ну-ну, ничего, ничего — сегодня вамъ все прощается… Что за уговоръ?

— Хотите на самомъ дѣлѣ быть моимъ другомъ? Обѣщайте мнѣ никогда ни чего не скрывать отъ меня — вѣдь не даромъ же я докторъ. Прежде всего успокойтесь, мнѣ не нужно ни именъ, ни тайнъ. Вы просто скажете мнѣ: теперь я думаю такъ-то о томъ-то и свои ли это у васъ мысли или взятыя вами чужія; — потомъ скажете: теперь я хочу поступить такъ-то и такъ-то и вотъ почему… Хотите?

— Отлично! отлично! Ну, не говорила ли я, что онъ умница!.. даже въ ладоши захлопала Бэтси, — я сама хотѣла просить васъ объ этомъ… А то подумайте: сестрѣ я не могу не вѣрить и вамъ вѣрить хочу — что же мнѣ дѣлать? А лгать я больше не стану — кончено — это ужь тамъ какъ они хотятъ!

— И даже пробки изъ башмаковъ вонъ?

— Это коски называется — и ихъ вонъ!

— И капризами не будете мучить мамашу?

— Не буду — она, бѣдненькая, все еще спитъ со вчерашняго, «убивается», говоритъ нянька — оно не трудно такъ-то убиваться, а все таки не буду…

— И тогда я ужь такъ и быть запишусь въ число вашихъ поклонниковъ…

— Да, вотъ въ какіе!.. выдвинувъ губку, произнесла она, — въ награду за прилежаніе, какъ говоритъ мамаша, когда даритъ что нибудь… Ахъ я негодная дѣвчонка!

Миръ былъ заключенъ, уговоръ ратификованъ — и я уѣхалъ успокоенный во многихъ отношеніяхъ. Послѣ вчерашнихъ приключеній, я не ожидалъ найдти въ Бэтси такой непочатый, незасоренный источникъ самобытныхъ порывовъ ко многому хорошему, пробивавшійся въ грудѣ всякаго чуждаго хлама.

Къ несчастію, всемогущій случай помѣшалъ нашему уговору въ самомъ началѣ. Дня черезъ два я получилъ повѣстку о вызовѣ меня въ качествѣ свидѣтеля по одному довольно запутанному процессу въ дальней губерніи. Дѣло близко касалось одного изъ моихъ друзей, — а показанія мои, соединявшія въ себѣ и компетентность эксперта, могли быть особенно вѣски при моемъ личномъ присутствіи. Собираясь въ путь, я еще разъ видѣлся съ Бэтси. Она прямо приступила ко мнѣ съ просьбой указать ей, какія книги читать. Я сказалъ, что ей надо не читать, а учиться. Я давно уже замѣчалъ, что на образованіе ея слишкомъ мало обращаетъ вниманія добрѣйшая М-me Прыгунова. Желая, по возможности удалить Бэтси отъ вреднаго вліянія сестры и ловко затронувъ струнку материнскаго самолюбія, я убѣдилъ М-me Прыгунову помѣстить Бэтси въ одно изъ наиболѣе славившихся въ то время учебныхъ заведеній. Бэтси, считавшая каждое слово мое чуть не закономъ, съ своей стороны настойчиво поддерживала меня, заявляя, что ей пора серіозно учиться. Согласіе было дано, не смотря на возраженія Софи Сметанкиной — и дѣло рѣшено было не откладывать въ долгій ящикъ.

Могъ ли я ожидать, что это благое начинаніе возъимѣетъ исходъ настолько печальный, что къ нему останется только приложить любимую поговорку М-r Сметанкина?

V.

Дѣла задержали меня значительно дольше, чѣмъ я предполагалъ; мнѣ удалось вырваться въ Москву лишь къ масляницѣ — и такимъ образомъ прошло болѣе мѣсяца, какъ я не видалъ Бэтси. На первыхъ порахъ, собственно говоря, мнѣ и не до нея было, тѣмъ болѣе что хоть на время я значительно успокоился. Зная впечатлительный, пылкій и настойчивый характеръ моего юнаго друга, я нисколько не сомнѣвался, что Бэтси, увлекшись желаніемъ учиться, во всякомъ случаѣ сумѣетъ поставить на своемъ; но по мѣрѣ того, какъ я подѣзжалъ къ Москвѣ, меня все больше и больше занимали вопросы о томъ, какъ-то повліялъ на Бэтси школьный бытъ и какую перемѣну найду я въ ея мысляхъ.

Поэтому, одинъ изъ первыхъ моихъ визитовъ достался M-me Прыгуновой. Живо памятенъ мнѣ этотъ масляничный вечеръ….

— Ну, что Бэтси? учится? спросилъ я послѣ первыхъ вѣжливостей и освѣдомленій о состояніи здоровья семьи.

— Ахъ, докторъ, не знаю какъ мнѣ благодарить васъ! чуть не со слезами начала Марья Ивановна, — я такихъ успѣховъ и не ожидала, признаюсь откровенно! Была я у начальницы заведенія — "поздравляю, говоритъ, ваша дочь — просто геніальная головка! Какъ ей все легко дается! — музыка, пѣніе, танцы, науки… А сочиненія, говоритъ… это у нихъ тамъ на тэму задаютъ что-то… просто говоритъ, непостижимо для ея лѣтъ! — такъ и сказала: непостижимо — учителя въ примѣръ ее ставятъ всѣмъ ученицамъ….

— Ну и слава Богу! порадовался я въ свою очередь, — гдѣ же она? можно ее видѣть?

— Сегодня-то суббота — это назначенный день у Софи, такъ ужь у насъ такъ заведено: субботу Бэтси у нея, а воскресенье у меня. Il faut que jeunesse же passe, voyez vous! нельзя же не побаловать за прилежаніе, — ну а у Софи ей конечно веселѣе, тамъ все молодежь собирается, ученые, художники… mais très comme il faut, не то чтобы артисты какіе нибудь — все хорошихъ семействъ молодые люди…. любители что-ли называются… Одинъ даже у меня здѣсь портретъ Бэтсинъ сдѣлалъ — и какъ скоро, imaginez vous! взялъ листъ картона, накоптилъ его на лампѣ… и потомъ по копоти-то палочкой палочкой, не карандашомъ, а просто бѣлой спичкой — délicieux!…

Я впрочемъ не сталъ дослушивать исторіи портрета, мнѣ хотѣлось поскорѣй видѣть оригиналъ послѣ тѣхъ новостей, которыя сообщала Марья Ивановна, — и я поспѣшилъ сократить мое посѣщеніе. Добрѣйшая барыня, безъ всякаго умысла, нѣсколько сбила меня съ толку: кружокъ госпожи Сметанкиной и успѣхи Бэтси какъ-то не вязались въ моей головѣ.

Сметанкины нанимали небольшую квартирку, съ претензіями на московскій шикъ, въ одной изъ отдаленныхъ частей города, чтобъ не подъ бокомъ у мамаши, какъ не разъ объяснялъ мнѣ Левъ. Уже въ передней непріятно поразилъ меня пискливый звукъ скрипки въ сочетаніи съ фортепіано, разстроенномъ или настроенномъ на полтона ниже. Звонокъ мой не привлекъ ничьего вниманія кромѣ хозяевъ. M-me Сметанкина встрѣтила меня довольно сухо — она вообще не долюбливала мужниныхъ знакомыхъ, но Левъ чего-то обрадовался какъ брату родному, засуетился и потащилъ меня въ залу. Въ низенькой комнатѣ было на порядкахъ тѣсно и такъ накурено, что я не сразу разглядѣлъ Бэтси. Въ длиннѣйшемъ черномъ шелковомъ платьѣ, съ высокимъ шиньономъ на головѣ, она стояла облокотясь на фортепіано, слѣдя за исполнителями. Замѣтивъ появленіе новаго лица, она прищурилась, важно направила въ упоръ на меня лорнетъ — и вдругъ слегка смѣшавшись, проворно бросила себѣ за спину дымившуюся у нея въ рукѣ папироску. Какой-то кудлатый дородный малый поспѣшилъ поднять и съ поклономъ подалъ окурокъ Бэтси. Та въ конецъ растерялась…

— Докторъ?… давно-ли?… вотъ неожиданный сюрпризъ!… проговорила она, протискиваясь между мной и услужливымъ кавалеромъ, — какъ же я вамъ рада!…

— Какова? засѣменилъ около насъ Левъ, — совсѣмъ grande demoiselle стала! Старое старится, молодое ростетъ — таковъ законъ природы…

Вообще видно было, что онъ какъ-то безъ надобности суетится и точно примазывается своей особой, чего въ немъ прежде не бывало.

— Да, да! что и говорить! отвѣтилъ я, глядя на Бэтси, — только чего же предъ друзьями-то конфузиться?

— Лизавета Николаевна у насъ, кажется, не конфузливаго десятка! ядовито произнесъ позади меня знакомый голосъ.

«И ты здѣсь?» подумалъ я, признавъ бѣлобрысаго cavaliere-servente.

Онъ былъ тутъ и между своими не робѣлъ уже. А скрипка между тѣмъ невыносимо пищала, не смотря на всѣ усилія какой-то худосочной дѣвицы покрыть ее своимъ аккомпаниментомъ.

— Какъ же я давно васъ не видала! продолжала Бэтси, пожимая мнѣ руку, — и какой вы славный, что такъ невзначай прямо заѣхали! мнѣ нужно много съ вами говорить… Пойдемте сюда!..

Бэтси усѣлась рядомъ со мной въ оконную нишу, обрамленную точно кіоскъ широкими подобранными портьерами. Я замѣтилъ, что и прочее общество, разбиваясь попарно, какъ-то уединялось по укромнымъ уголкамъ. Въ другой комнатѣ нѣсколько молодыхъ людей и дѣвицъ играли въ карты, но и вокругъ зеленаго стола виднѣлись отдѣльныя группы. Разговоръ шелъ какъ бы сурдинкой подъ музыку, но весьма оживленный, часто прерываемый тихимъ смѣхомъ…

— Кто эта особа? спросилъ я, показывая глазами на акомпанирующую піанистку.

— Ахъ, это моя классная дама — лучшій мой другъ!.. радостно воскликнула Бэтси, — погодите, вотъ она кончитъ, я васъ познакомлю…

— Классная дама?! повторилъ я, недоумѣвая…

— Да, — а что? вы удивляетесь, что она съ нами такъ запросто? она, бѣдняжка, небогата и очень долго мыкала горе въ гувернанткахъ; а теперь вотъ какъ получила это мѣсто — понятно, ей тоже хочется пожить, повеселиться…

— Ну, Богъ съ ней! перебилъ я, не зная пока что возражать на такую своеобразную логику, — а вотъ вы такъ скоро измѣнились…. Лизавета Николаевна стали… курите, кажется?

— Такъ шалю… вспыхнула Бэтси, — я вѣдь не затягиваюсь… такъ только!… Вы пожалуйста не проболтайтесь мамашѣ…

— Бэтси значитъ похоронена окончательно?

— Какъ?

— Та Бэтси, что собиралась никогда не лгать…

— Я вамъ и не лгу! обиженно и вмѣстѣ горделиво произнесла Бэтси, тряхнувъ головкой, — а кому не хочу говорить все — такъ молчу…

Я слегка улыбнулся.

— Гдѣ вы это выучились такимъ іезуитскимъ правиламъ?

— Ну, ужъ извините — іезуитъ-то вы, если на то пошло… «Но, милый брать», и Бэтси даже подняла указательный пальчикъ вверхъ, — «не подражай проповѣдямъ жестокимъ, указывая путь другимъ тернистый къ небу, когда ты самъ идешь дорогою грѣха веселой….»

— Браво, Лизавета Николаевна! Шекспира читаете — и какъ видно съ пониманіемъ…

— А развѣ это изъ Шекспира? самодовольно спросила Бэтси, играя лорнетомъ, — это мнѣ одинъ молодой литераторъ декламировалъ, мнѣ понравилось — я и попросила написать въ мою тетрадку….

— Такъ вы не читали «Гамлета?».

— Не только читала, даже и на сценѣ видѣла…. Самойловъ игралъ… Ахъ, да это вѣрно оттуда? Впрочемъ, ктожъ теперь читаетъ Шекспира?

— Ну, то-то же! разсмѣялся я.

— Лизавета Николаевна!… подлетѣлъ къ намъ кудлатый малый, расшаркиваясь и подставляя руку, — васъ просятъ пѣть… осчастливьте компанію!..

— Хорошо!… проговорила Бэтси, и пошла кивнувъ мнѣ головкой, а онъ повелъ ее съ вычурною и явно утрированною вѣжливостью.

Я послѣдовалъ за нею, не безъ любопытства примкнувъ къ молодежи, столпившейся у рояля.

— Что же вамъ спѣть? сказала Бэтси, развязно усаживаясь на табуретѣ — и не дожидаясь заявленій, начала вѣчно-модный въ закоулкахъ Москвы, нѣсколько безсмысленный романсъ…

Говорятъ, что я кокетка,

Что любить я не могу…

Голосъ у нея былъ чистый и довольно сильный для ея лѣтъ, но далеко не сформировавшійся и вовсе не обработанный… Я мысленно опустилъ цвѣтокъ на гробъ еще одного дарованія, такъ рано погибшаго насильственнной смертью… Бэтси училась уже, слѣдовательно учитель говорилъ ей, что нельзя пѣть безъ толку все что нравится…

Но кокетка

Какъ ракетка

Вся вдругъ вспыхнетъ, полетитъ…

словно поясняла намъ Лизавета Николаевна, что вышло изъ наставническихъ увѣщаній…

Въ передней глухо дрогнулъ звонокъ. Поздній гость оказался высокимъ, блѣднолицымъ, худощавымъ молодымъ человѣкомъ въ синихъ очкахъ, одѣтымъ въ черное. Онъ вошелъ нѣсколько надменно закинувъ голову и поздоровался только съ М-me Сметанкиной, едва кивнувъ кой-кому изъ прочихъ. Бэтси оглянулась черезъ плечо, вдругъ наклонилась къ нотамъ, зардѣвшись до ушей — и съ удвоенной выразительностью закончила, протягивая отдѣльныя фразы…

А видали ль, какъ я плачу

Безнадежно полюбя,

Силы дѣвственныя трачу

Полны дивнаго огня?…

И при этомъ взглядывала на вошедшаго, какъ ей видимо казалось, ему одному понятными взглядами…

— Привезли? оборвала она разомъ послѣднюю торопливую нотку.

Синіе очки порылись въ боковомъ карманѣ и молча подали Бэтси какую-то рукопись въ трубочкѣ.

Бэтси съ торжествомъ понесла ее въ дальнія комнаты.

Сметанкинъ нашелъ нужнымъ представить мнѣ таинственнаго незнакомца.

— Рекомендую, братъ, геній первой величины…. публицистъ… «Заплѣснѣвшее бучило» знаешь конечно? читалъ?… Переверзевъ Сергѣй… Докторъ N…

— Что за выраженія? подсѣкъ его геній, довольно брезгливо подавая мнѣ руку, — никакъ вотъ не могу вразумить ихъ, что геній ничто иное какъ высшая степень труда и настойчивости… Я по крайней мѣрѣ никогда не замѣчалъ въ себѣ такъ-называемыхъ вдохновеній, откровеній и тому подобнаго вздора… Вы, какъ докторъ, стало быть реалистъ, конечно согласитесь со мной?!.

Онъ заранѣе утвердительно склонилъ голову, какъ-бы недопуская возраженій.

Я не сталъ разрушать его безподобнаго самодовольства.

— А что это вы привезли Бэтси? заюлилъ Сметанкинъ, — не новый ли плодъ вашего…

— Ну, какой тамъ еще плодъ?… опять оборвалъ его Переверзевъ, — просто на просто гиль. Вообразите, обернулся онъ ко мнѣ и даже взялъ за петлю моего сюртука, — задаютъ имъ въ этомъ храмѣ просвѣщенія… писать дисертаціи на заданныя тэмы… ерунду непроходимую… Вотъ хоть бы на этотъ разъ: «о нравственномъ вліяніи семейнаго быта на лучшія качества души…» Вѣдь тутъ что ни словечко — то пятіалтынный на чай!… Ну гдѣ же барышнѣ справиться съ этакой премудростью!… Поэтому я и предпочелъ самолично исполнять за Лизавету Николаевну формальныя сочиненія, а ей по тому же предмету доставлять хорошія книги…

Я чуть не привскочилъ — такъ неожиданно разоблачилась мнѣ тайна успѣховъ Бэтси.

— Смѣю васъ спросить, какого именно рода книги вы находите особенно полезными въ подобныхъ случаяхъ? освѣдомился я.

— Да, вотъ хоть бы ***!.. онъ назвалъ одинъ изъ петербургскихъ журналовъ, — далъ ей нѣсколько нумеровъ — и пять-шесть предразсудковъ какъ рукой сняло! побѣдоносно заявилъ г-нъ Переверзевъ.

— Вы состоите преподавателемъ въ томъ учебномъ заведеніи, гдѣ воспитывается Лизавета Николаевна?

— Нѣтъ, преподавателемъ не состою, а тамъ меня таки слушаются… А что? вы не одобряете моего выбора чтенія?

— Да въ этомъ журналѣ вѣдь ничѣмъ не стѣсняются… Его не совсѣмъ-то ловко дать въ руки пятнадцатилѣтней дѣвочкѣ…

— Позвольте-съ! вдругъ перебилъ меня рѣзкій тоненькій голосокъ, — почему же вы думаете, что дѣвушка должна игнорировать нѣкоторыя вещи до самаго замужства?

Я быстро обернулся — это класная дама на меня накинулась такъ внезапно. Переверзевъ же просто показалъ мнѣ спину и пошелъ къ карточному столу въ другую комнату, по прежнему внушительно и бережно неся свою особу на длинныхъ тонкихъ ногахъ…

— Всѣ несчастія нашей жизни отъ того собственно и происходятъ, что мы не умѣемъ найдтись въ данномъ случаѣ!.. подступалъ ко мнѣ новый противникъ, по мѣрѣ того какъ я невольно шагъ за шагомъ подавался назадъ, — а сколько жизней разбито чисто по неопытности?.. Если мы принимаемъ за идеалъ перваго встрѣчнаго и навязываемъ ему несуществующія въ немъ достоинства…

Класная дама такъ и сыпала въ меня всѣмъ своимъ арсеналомъ.

— А сколько браковъ разрѣшилось въ домашній адъ, который… (и т. д. и т. д.).

— А чѣмъ гарантировано молодое сердце отъ уловокъ новѣйшаго Фоблаза… (и проч. и проч.).

— Согласенъ, но не рано ли гадать… пытался было я возразить.

— А гдѣ порука тому, что… (слѣдовали примѣры всевозможныхъ случайностей).

Она все наскакивала-наскакивала, загнала меня въ другую комнату, наконецъ влѣпила меня въ стѣну — и только подоспѣвшій на выручку подносъ съ фруктами освободилъ меня отъ этой назойливой джигитовки.

«Вотъ ужь изъ огня-то да въ полымя — и это я самъ собственноручно имѣлъ счастіе пересадить бѣдняжку!» думалъ я, глядя на Бэтси.

Мы находились въ кабинетѣ моего пріятеля, гдѣ былъ поставленъ карточный столикъ и шла оживленная игра въ стуколку. Бэтси сидѣла въ углу большаго кожанаго дивана, подобравъ ножки, весело щебеча съ молодымъ скрипачемъ, котораго то и дѣло называла княземъ. Онъ дѣйствительно бросался въ глаза отпечаткомъ не совсѣмъ обыкновенной порядочности. Держалъ онъ себя, правда, какъ-то по дѣтски чопорно, подбородокъ его часто упирался въ безукоризненные стоячіе воротнички, — слушая болтовню Бэтси (онъ больше слушалъ чѣмъ говорилъ), князь съ изысканно-вѣжливымъ вниманіемъ и видимымъ удовольствіемъ устремлялъ на нее кроткіе голубые глаза, всякій разъ слегка склонялъ голову, когда приходилось отвѣчать, — замѣчательно ловко и не суетливо оказывалъ ей маленькія услуги… А она, прижавшись въ свой уголокъ, заигрывала съ нимъ какъ кошечка лапкой — безпрестанно заставляла его краснѣть, то обдавая своимъ ласковымъ и загадочно-манящимъ взглядомъ, то будто нечаянно въ разговорѣ касаясь его руки своею, то выставляя узенькій кончикъ свѣтлой ботинки, то вдругъ закидывая голову на спинку дивана и смѣясь тихимъ лукавымъ смѣхомъ… Она явно практиковалась надъ бѣднымъ юношей и посылала мнѣ торжествующіе взгляды. "Видишь теперь, сколько у меня поклонниковъ!"говорили они яснѣе всякихъ словъ.

Мнѣ стало невыносимо жаль ее.

VI.

Между тѣмъ затѣялись неизбѣжные танцы подъ фортепіано — и даже карточный столикъ опустѣлъ. Я остался одинъ въ кабинетѣ докуривать свою сигару. Въ сосѣдней комнатѣ за перегородкой, сквозь звонъ посуды, сдержанно но явственно раздавался недовольный голосъ M-me Сметанкиной.

— Вамъ ничего нельзя поручить — вѣчно все перепутаете!… Ну какое это вино? куда оно годится?..

— Но, Софи, цыпочка моя… слышался молящій голосъ Сметанкина (я просто ушамъ не вѣрилъ), — гдѣ же взять лучшаго? Сама знаешь, въ долгъ больше не вѣрятъ…

— Мнѣ что за дѣло до вашихъ отговорокъ!… Не умѣете устроить, такъ и не беритесь! безъ васъ обойдутся…

— Ангелъ мой, что ты говоришь!.. подумай только, что ты говоришь!

— Очень нужно мнѣ думать!.. Идите ужь — стоитъ только хлопаетъ глазами…

Не постигая, какъ могъ мой бѣдный другъ такъ скоро угодить подъ башмакъ своей супруги, и ужь конечно вовсе не желая быть свидѣтелемъ переборки домашняго бѣлья, я хотѣлъ было потише удалиться, — но тутъ въ кабинетъ вошелъ кудлатый малый, совершенно запыхавшись отъ танцевъ, выпилъ залпомъ два стакана воды и бросился возлѣ меня на диванъ. Свѣжее, румяное лицо его съ веселыми карими глазами дышало такимъ неподдѣльнымъ добродушіемъ, умомъ и безпечною удалью, что нельзя было не любоваться на него…

— Бьюсь объ закладъ, докторъ, началъ онъ, широко развалясь и тяжело дыша мощною грудью, — вотъ вы сидите и думаете: что это такое здѣсь дѣлается?

— На какомъ же основаніи вы предлагаете такое пари?

— Да ужь я вижу, что вы глазъ не спускаете съ миссъ Бэтси!.. Виноватъ, я можетъ быть неловко навязываюсь, но меня право цѣлый вечеръ такъ и подмываетъ сказать вамъ: «эй, не теряйте масла и трудовъ!..»

— Я васъ не совсѣмъ понимаю…

— Полноте, чего тутъ не понять! Не думаете ли вы, что я способенъ принять васъ за одного изъ ухаживателей?.. А хороши, не правда-ли? Ну, князекъ, это еще бэбэшка, ему простительно… А геній-то геній доморощеный — вѣдь по уши втюрился, да и всѣ до одного… И дѣвочка очень хорошо это знаетъ, а также и то что красота ея неотразима… Ну, чтожь вы тутъ подѣлаете съ вашей моралью?.. Слышалъ я про вашъ подвигъ и давно желаю познакомиться… Мораль! Вы этакъ чего добраго прочтете намъ басню: стреказа и муравей? Но, любезный докторъ, мы очень хорошо знаемъ, что трудолюбивый муравей корпитъ всю жизнь на грошахъ къ гувернанткахъ или экономкахъ, пока не высохнетъ въ лимонную корку, а милой стрекозкѣ вездѣ первое мѣсто… et des bonbons, — какъ же вы хотите насъ увѣрить, что лѣто красное прошло?.. т. е. не наступало еще… Оно то же на то выходитъ.

Мнѣ почему то пріятно стало отрезвиться этимъ грубымъ здоровеннымъ здравымъ смысломъ, хотя я и не поддавался ему относительно дальнѣйшаго образа дѣйствій.

— И вся эта молодежь отлично знаетъ чего добивается, но тѣмъ не менѣе каждый играетъ особую роль… Вотъ этотъ баринъ (онъ указалъ мнѣ на маскераднаго чичероне) чуть не лакеемъ на побѣгушкахъ, приживалкой какой-то, подчасъ вѣроятно и сошпіонить не прочь: Переверзевъ развиваетъ: другой завиваетъ: третій что-нибудь прививаетъ — и всѣ будто дѣло дѣлаютъ….

— Ну, а ваша-то роль какая-же? Извините, откровенность за откровенность…

— Какая же моя роль! Я просто шалопай — и нисколько не скрываю этого, произнесъ мой собесѣдникъ съ ужимкой, которая въ первый разъ еще вышла несовсѣмъ искренней, — такъ и рекомендуюсь: Михайло Тароватовъ шалопай; шальное наслѣдство избавило меня отъ необходимости записываться въ цѣхъ муравьевъ или стрекозъ, мнѣ все равно гдѣ ни быть — вотъ я и маюсь… до первой осины, разумѣется…

— А какъ вы думаете, шутки въ сторону, есть еще средство спасти Бэтси или нѣтъ?..

— Есть-то есть, да вѣдь вамъ скажи — такъ вы караулъ закричите….

— Попробуйте все таки….

— Вѣдь нельзя-же ее увезти въ степь моздокскую или въ Нью-Іоркъ? нельзя? Прыгуновы и Сметанкины не пустятъ отъ себя. Ну, такъ одно остается теперь: надо чтобъ она серіозно полюбила — и хорошаго человѣка….

— Въ пятнадцать-то лѣтъ!!!

— Городовой!!! крикнулъ мнѣ въ унисонъ Тароватовъ, — вѣдь говорилъ, что призовете къ порядку?!

Признаюсь, въ эту минуту хваленый здравый смыслъ показался мнѣ сильно не въ своемъ умѣ.

— Впрочемъ, что пользы только толковать, гласитъ мудрость нашихъ дней! кончилъ онъ, поднимаясь съ дивана и оправляясь передъ знаменитымъ трюмо, — грядемте!

Онъ ринулся въ залу, переполненную порхавшими парами, подхватилъ Бэтси, закружилъ ее прямо съ мѣста и понесся въ бѣшеномъ вальсѣ. Танцовалъ онъ превосходно; только волнистые кудри его слегка вздрагивали на поворотахъ, а глаза близко смотрѣли въ личико Бэтси, раскраснѣвшееся отъ упоенія — она обыкновенно плясала до упаду, до истерики, до обмороковъ… Чуть живую посадилъ онъ ее на стулъ, сѣлъ рядомъ и принялся болтать.

— Ну-съ, милая барышня, какъ же вы нынче живете-можете? Сколько сердецъ положили въ кармашекъ? И какія это сердца — сахаръ, медъ или патока? — чай патока больше? нынче все экономія…

Съ нимъ однимъ Бэтси не кокетничала и смѣялась отъ души…

А онъ точно и забылъ про недавній нашъ разговоръ, досталъ изъ кармана раздушеный платокъ, напачкалъ сигарнымъ пепломъ себѣ руку, сложилъ ее въ кулакъ и обернулъ платкомъ, отчего она стала уморительно похожа на старушечье лицо въ чепчикѣ: старуха эта морщилась, шевелила губами, ѣла конфекты, курила папиросу, — а Бэтси помирала со смѣху, совершенно по дѣтски воззрившись въ нее глазенками…

Мнѣ сдавалось, что я понялъ Тароватова: въ противуположность моей системѣ, онъ видимо хотѣлъ дѣйствовать на ребяческія стороны характера Бэтси, какъ-бы задерживая ихъ окончательное исчезновеніе. «Чтожъ» подумалъ я, «можетъ быть онъ-то и нашелъ настоящій ключъ къ этой задачѣ!»

Смѣшно вспоминать, но я почувствовалъ что-то вродѣ облегченія, убѣдясь, что не я одинъ навязалъ себѣ отвѣтственность за будущее нашей милой барышни. Я даже перенесъ мои наблюденія на прекрасную половину обычныхъ гостей М-me Сметанкиной — отыскивая, не найдется-ль и здѣсь хоть сколько нибудь надежной подмоги на случай надобности въ дальнѣйшемъ образѣ дѣйствій. На задорную наставницу Бэтси разумѣется нечего было разсчитывать. Довольно было мелькомъ взглянуть на то, какъ она порхала въ послѣдовавшей за тѣмъ кадрили, придерживая свое платьице: она, такъ-сказать на склонѣ юныхъ лѣтъ, сама предпочла возвратиться въ дѣтство. Забывъ весь міръ, одинаково-блаженной улыбкой свѣтила она и князю, съ которымъ танцовала, и своему визави Тароватову. Такъ и казалось, что она вотъ-вотъ заспрягаетъ: «Я счастлива, ты счастливъ, онъ счастливъ, будемъ же всѣ счастливы!..» Кромѣ ея, изъ представительница, школьной жизни, тутъ была подруга Бэтси, замѣчательно сырое и лимфатическое существо, которое, съ тѣмъ же самымъ выраженіемъ большихъ коровьихъ глазъ, клало въ танцѣ руку на плечо своего кавалера или отправляло себѣ въ ротъ полгруши. Еще была тутъ какая-то вертлявая молодая особа съ цѣлымъ ливнемъ распущенныхъ по спинѣ золотистыхъ волосъ; эта безъ умолку трещала и весьма отважно обращалась съ молодежью, а съ дамами разъ два полькировала за кавалера. Отчаявшись въ поддержкѣ прочихъ дѣвицъ, я уже сталъ подумывать, какъ бы незамѣтнѣе убраться домой и, воспользовавшись той суматохой, когда въ залѣ накрывали столъ, тихонько отыскалъ свою шляпу… но ее тотчасъ же перехватили у меня изъ рукъ.

— Ни за что не пущу! кричалъ Сметанкинъ, заступая мнѣ дорогу, — въ кои-то вѣки собрался — да и тягу! это, братъ, не по товарищески! дудки! безъ ужина не пущу!..

Самъ онъ еще до ужина успѣлъ немного повеселѣть и видимо входилъ въ роль хозяина.

Подошли Бэтси, m-me Сметанкина, — я дѣлать нечего остался.

За ужиномъ Бэтси усѣлась между княземъ и Тароватовымъ. Парный элементъ соблюдался и между прочею молодежью, какъ въ теченіи всего вечера. Разговоръ пошелъ еще живѣе. Тароватовъ все упрашивалъ Бэтси, подбивая ее на какую-то штуку, — та не соглашалась, грозила ему пальчикомъ, смѣялась, наконецъ уронила салфетку на его сторону и что-то долго ее поднимала подъ столомъ, а потомъ заговорила съ княземъ, сѣвъ какъ-то прямо и чинно, точно въ ожиданіи чего-то…

Подали шампанское. Я замѣтилъ, что глазенки у Бэтси опять засверкали, когда Сметанкинъ перерѣзывалъ бичевку пробки — онъ былъ мастеръ на этотъ счетъ и, бывало, артистически безъ малѣйшаго звука откупоривалъ вино на холостыхъ пирушкахъ, — но теперь, взглянувъ на Бэтси, улыбнулся, нарочно хлопнулъ на всю залу и первымъ наполнилъ ея бокалъ….

Когда пришла очередь Тароватова, онъ взялъ у Сметанкина бутылку и всталъ на стулъ; въ другой рукѣ у него была щегольская дамская ботинка…

— Храня завѣтъ священной старины, заговорилъ онъ, обращаясь къ обществу, — позвольте мнѣ, господа, не упоминая имени особы почтившей меня не въ примѣръ прочимъ, предложить вамъ тостъ за здоровье всѣхъ присутствующихъ…

Надо было видѣть состояніе нѣкоторыхъ изъ этихъ присутствующихъ: князекъ (его уже не разъ коробило въ теченіи вечера) поблѣднѣлъ какъ тарелка и не смѣлъ ни на кого глазъ поднять; Переверзевъ кусалъ губы въ безсильной злобѣ; до сихъ поръ ко всему равнодушная подруга явно считала себя обиженною на этотъ разъ: даже отважная тараторка притихла… Всѣ узнали башмачекъ Бэтси.

Тароватовъ вылилъ въ него остатки шампанскаго, поклонился на всѣ стороны, и залпомъ осушилъ башмачекъ, который вслѣдъ за этимъ исчезъ куда-то съ непостижимымъ проворствомъ, между тѣмъ какъ торжествующій шалопай садился на свое мѣсто.

Теперь только я окончательно понялъ моего новаго знакомаго: если вся здѣшняя молодежь, но словамъ его, была влюблена въ Бэтси, — то всѣхъ больше, всѣхъ такъ-сказать сумасшедшѣе любилъ ее самъ Тароватовъ….

VII.

Дня черезъ три послѣ шумной встрѣчи масляницы у M-me Сметанкиной, вечеркомъ является ко мнѣ няня Бэтси, Власьевна. Старуха видимо разстроена, проситъ-молитъ сейчасъ же съ нею и ѣхать…

— Очень развѣ захворала? спросилъ я.

— Ну-у-у, типунъ бы тебѣ!.. что за хвороба въ ея годы! махнувъ рукой проговорила нянька, — извѣстно, что нибудь напроказила да и трусу! — бѣдокуръ-дѣвка!.. Привези-да привези: онъ, говоритъ, одинъ только и можетъ помочь… Ужь ты, родной, не выдай насъ: барынѣ-то сказали, что грудка разболѣлась, приказано мнѣ за тобой; такъ ты приди, хоть для виду-то пульсы пощупай, пропиши какое зелье…

Старуха видимо считала меня своимъ, улыбалась и подмаргивала мнѣ.

— Да что же такое случилась? опять спросилъ я.

— А Господь вѣдаетъ — нѣшто разберешь? Ходитъ день-денской какъ въ воду опущенная да все на часы поглядываетъ…. ужь я раза два и стрѣлки-то переводила, — думаю: не легче-ли ей будетъ? нѣтъ, куда! — только грѣхъ одинъ!… А то придетъ въ мою конурку, голову на колѣни мнѣ положитъ да и плачетъ… тихо да жалостливо таково, индо и я-то съ ней всплакну, — а сказать ничего не скажетъ…

Крайне заинтересованный всѣмъ этимъ, я поспѣшилъ къ Прыгуновымъ. У нихъ было освѣщено. Въ гостиной на диванѣ съ Марьей Ивановной сидѣла востроносенькая сухая старушка, необыкновнно прямо державшаяся въ своей темной бархатной накидочкѣ съ горностаемъ; въ разговорѣ она то и дѣло поглядывала зоркимъ окомъ за двумя привезенными ею дочерьми, точно боясь что вотъ-вотъ налетитъ коршуньё и похититъ ихъ. Опасности впрочемъ не представлялось: обѣ дѣвицы были скромны и томны до безжизненности, да и единственнымъ коршуномъ на лицо являлся неизбѣжный cavalière servente, который въ сосѣдствѣ M-me Прыгуновой велъ себя примѣрно-благонамѣренно. Еще были тутъ какой-то ветхій старичокъ съ крестикомъ поверхъ высокаго бѣлаго атласнаго галстуха, въ длинномъ сюртукѣ, и пожилой приходскій священникъ, занятые бесѣдой между собою о французскихъ дѣлахъ. Едва-ли нужно считать малолѣтняго внучка священника: выстриженный подъ гребенку, съ большимъ затылкомъ и глазами на выкатѣ, маленькій поповичъ сидѣлъ возлѣ дѣдушки, точно голодный галченокъ поглядывая на варенье.

Вся эта картина только мелькнула у меня въ глазахъ — такъ рѣзко выдѣлялась въ ней главная фигура — Бэтси. Я въ первый разъ еще видѣлъ ее въ казенномъ нарядѣ: коротенькое камлотовое платьице, того неопредѣленно сѣраго цвѣта что такъ идетъ смуглянкамъ, перехваченное бѣлымъ передникомъ, узко облегало ея стройный станъ, обнажая плеча и руки выше локтя. Гладко зачесанные и захваченные гребенкой, волосы ея темной волной падали на спину; печальное личико ея глядѣло еще грустнѣе въ этой простенькой рамкѣ. Оно примѣтно похудѣло и осунулось; темная тѣнь у глазъ обличала затаенныя волненія и можетъ быть безсонныя ночи. Бэтси подошла ко мнѣ съ необычною робостью и едва подала кончики пальцевъ.

— Разнемоглась что-то… пояснила мнѣ Марья Ивановна, — грудью жалуется… Я было оподельдокомъ хотѣла… М-me Прыгунова умолкла, встрѣтивъ негодующій взглядъ и румянецъ своей любимицы…

— Надо выслушать, въ чемъ дѣло… сказалъ я, выразительно глядя на Бэтси.

Она поблагодарила меня застѣнчивой улыбкой и отошла къ своимъ гостьямъ.

— Охо-хо! вставилъ священникъ, — корень суетнаго ученія въ наши дни особенно горекъ и часто не подъ силу юному организму…

— Чего-съ! Желчно подхватилъ старичокъ, — у меня племянника совсѣмъ заморили… Малый бывало щелчкомъ орѣхъ разбивалъ, а теперь эта латынь да Греція такъ одолѣла — совсѣмъ задумываться началъ… И что это, смѣю полюбопытствовать, въ попы что-ли готовятъ? хэ, хэ, хэ! простите батюшка!… и старикъ закашлялся, поперхнувшись своимъ смѣхомъ.

Во время послѣдовавшаго затѣмъ общаго разговора, Бэтси незамѣтно стушевалась, а нѣсколько минутъ спустя, меня позвали къ ней наверхъ.

Бэтси ждала меня въ своей комнаткѣ, въ мезонинѣ, порывисто ходя изъ угла въ уголъ. Все напускное самообладаніе ея исчезло — она такъ и кинулась мнѣ навстрѣчу.

— Простите, зачастила она, — я опять за старое…. Но что же мнѣ дѣлать?!. Еслибъ вы знали, какое у меня горе!.. какая бѣда!..

— Что? что такое? экзаменъ что ли грозитъ? шутливо успокоивалъ я, садясь на стулъ у ея уборно-письменнаго столика.

— Ахъ, полно, какой экзаменъ! — экзаменъ пустяки… Вѣдь это только для виду дѣлается — всѣ билеты переворуемъ и перемѣтимъ…

— Вотъ какъ! Чѣмъ же могу служить вамъ?

— Вѣдь вы помните ваше обѣщаніе?… Она положила обѣ руки на мое плечо и пытливо-просительно смотрѣла мнѣ въ глаза, — вы мнѣ другъ? — настоящій? искренній?… Ну, вотъ теперь мнѣ понадобилась вся ваша дружба… слышите — вся, потому что…

Она быстро сняла одну руку и стала перебирать вещи на столикѣ, безъ всякой надобности перестанавливая ихъ…

— Потому что? тихонько ободрялъ я.

— Потому что со мной ужасное случилось…. такое что я не знаю, какъ и сказать… даже вамъ…

Болѣзненная выразительность ея глазъ не на шутку перепугала меня.

— Если вы не поможете мнѣ — больше некому… и тогда что же мнѣ дѣлать съ собою?

Она то краснѣла, то блѣднѣла, хрустя пальчиками.

— Дѣточка, началъ я, — если это въ самомъ дѣлѣ такъ серіозно, говорите съ полной откровенностью — и и чѣмъ проще — тѣмъ лучше…

— Ну, хорошо, я не знаю отчего я вамъ всегда вѣрю… я вамъ все скажу… Она закрыла лицо руками, колеблясь и собираясь съ духомъ; яркая краска проступала изъ подъ тонкихъ пальцевъ по лицу до самаго лба…

— Нѣтъ, не могу!… стыдно… что вы подумаете обо мнѣ?… шептала она — и вдругъ сдѣлала безнадежное усиліе надъ собой: — ну все равно… видите ли что… я поссорилась съ своимъ… жёнихомъ…

У меня отлегло отъ сердца, но, не смотря на всю мою привычку къ эксцентричностямъ Бэтси, мнѣ все еще казалось, что я ослышался.

— Съ вашимъ женихомъ? довольно глупо повторилъ я, — какъ же это, Бэтси? А кто говорилъ, что никогда не выйдетъ замужъ?

— Мало-ли что говорится!.. развѣ это у меня свои слова были?… Ахъ, еслибъ вы могли видѣть, какъ я съ тѣхъ поръ перемѣнилась!..

Всѣ дѣвочки воображаютъ, что можно вдругъ перемѣниться отъ чего бы то ни было; но на этотъ разъ я къ величайшему прискорбію начиналъ понимать, въ чемъ заключалась эта перемѣна у Бэтси…

— Такъ вы говорите, Тароватовъ поссорился съ вами?

— Какой Тароватовъ? и глаза у Бэтси вспыхнули гнѣвомъ, — онъ-то всему и причина!.. Еслибъ я могла — я бы… я не знаю какъ бы я ему отомстила!..

— Такъ неужели же Переверзевъ?

— Да перестаньте, какой вы безтолковый!… Развѣ этотъ любитъ кого нибудь кромѣ себя… Меня просто злило, что онъ при мнѣ презрительно говоритъ и красотѣ — ну, вотъ я и довела его до того, что онъ теперь воображаетъ будто влюбленъ въ меня…

Я подумалъ о маскарадномъ знакомцѣ, но во первыхъ онъ присутствовалъ тутъ, а во вторыхъ — очень ужь это было бы нелѣпо.

Бэтси между тѣмъ, застѣнчиво потупясь, торопливо достала изъ корсажа большой медальонъ на золотой цѣпочкѣ и сняла его черезъ голову..

— На-те, на-те, недогадливый! прошептала она отвертываясь и краснѣя, а потомъ зашла позадь моего стула, облокотилась на спинку — и предо мною въ туалетномъ зеркальцѣ выглянуло ея лицо, до того преображенное трогательною сердечною нѣжностью, что я невольно залюбовался ею, разсѣянно открывая медальонъ.

— Милый, злой ревнивецъ!… словно про себя воскликнула Бэтси, устремивъ глаза на фотографическую миніатюру…

Я узналъ черты молодаго князя Окольнаго, котораго видѣлъ на вечерѣ у M-me Сметанкиной.

— Да вы посмотрите на него хорошенько! обиженно произнесла Бэтси, останавливая мою руку, когда я хотѣлъ закрыть медальонъ, — какое у него выраженіе въ глазахъ!…. просто неземное что-то…. А лобъ?…. гордый, смѣлый — правда вѣдь?… и послѣ этого бояться, что ему предпочтутъ кого нибудь!

— А въ самомъ дѣлѣ, Бэтси? улыбнулся я, понявъ наконецъ суть, — какъ-же башмачокъ-то?..

— И вы тоже? Ну, да! съ отчаяніемъ вскрикнула Бэтси, — вотъ и онъ также думаетъ, вотъ за это и сердится, — не хочетъ понять, что я просто изъ пустаго тщеславія позволила эту глупость…. а теперь Богъ знаетъ что дала бы, лишь бы этого не было!.. Хотите десять лѣтъ жизни? отдамъ — только помирите насъ..

— Десять лѣтъ — это сумма не малая; только чѣмъ я-то могу пособить въ такомъ дѣлѣ, когда вы сами…

— Ахъ, я ужь все перепробовала… На васъ одна надежда!… Не сказать же мнѣ ему самой, что я прошу простить меня, глупую дѣвочку!… Боже мой, да я бы на колѣна стала передъ нимъ — такъ бы и стояла пока не проститъ… А не могу! — онъ долженъ понять самъ, а то вѣдь онъ послѣ этого пожалуй способенъ подумать, что мнѣ княжество его нужно… Нѣтъ, нѣтъ, не хочу и вѣрить!… Ради Бога, поѣзжайте къ нему, хоть намекните какъ нибудь…

Я не въ силахъ былъ сдержать улыбки.

— Такъ это вы и обо мнѣ позаботились, чтобъ и я не совсѣмъ безъ роли остался?

— Вы умный, добрый, хорошій — вы одинъ съумѣете это сдѣлать!.. Я даже Софи ничего не говорила: почему-то мнѣ кажется, что и она тутъ не поможетъ: сама написала ему третьяго дня, звала къ намъ — не пріѣхалъ; вчера пишу, что я больна, — это правда, чистая правда! — не ѣдетъ; сегодня послала ему письмо, что если онъ не будетъ къ девяти вечеромъ, то я прошу его возвратить мой портретъ… Послала письмо, а сама и не знаю что со мною… Думаю: «что я надѣлала!» да скорѣй за вами…

— А у него тоже портретъ?

— Да, немного сконфузилась Бэтси, — свой онъ мнѣ подарилъ вмѣстѣ съ медальономъ, а мнѣ нельзя было сниматься: мама не позволила бы, — такъ онъ художника съ собой привозилъ — тотъ шутя копотью набросалъ, а потомъ увезъ съ собой додѣлывать…

— И давно это вы… познакомились съ княземъ?

— Давно…. скоро полгода…. У насъ все рѣшено ужь, то есть видите…. впрочемъ отъ васъ у меня нѣтъ секретовъ: ему тоже не позволятъ жениться: онъ еще студентъ и maman у него прегордая степная помѣщица… Такъ мы хотѣли уѣхать за-границу, въ Парижъ, тамъ много русскихъ аристократовъ проживаютъ…

— Часъ отъ часу не легче! А знаете сколько они проживаютъ?

— О, не напоминайте мнѣ про деньги! онъ такой богачъ и maman его такъ балуетъ — онъ теперь на свои menus-plaisirs получаетъ изъ дому двѣ тысячи въ мѣсяцъ… у него лошади свои были, квартира… Что же вы думаете онъ сдѣлалъ? — поселился между студентами въ нумерахъ и копитъ — ужь четыре тысячи накопилъ… Каково мнѣ знать, что я ничего ему не принесу!… За то ужь… Она не смогла договорить и въ глазахъ ея опять проступила та невыразимая нѣжность, что давеча поразила меня въ зеркалѣ.

Давно какъ-то, проѣздомъ въ Закавказьи по казенной надобности, я остановился у одного грузина; мой хозяинъ былъ въ большомъ горѣ — съ него взыскивали долгъ и ему приходилось продать кувшинъ заповѣднаго вина, которое уже лѣтъ двадцать хранилось какъ святыня въ его подвалѣ, зарытое въ землю, и должно было простоять еще лѣтъ десять до свадьбы его внуки. Старикъ повелъ меня въ марань, какъ они называютъ эти погреба, снялъ крышку съ громаднаго кувшина — и сталъ передъ нимъ на колѣна, обоняя дивный букетъ благоухающаго вина. — «Скоро, скоро — онъ опустѣетъ!» выговорилъ старикъ, плача какъ ребенокъ.

Теперь онъ живо припомнился мнѣ. Здѣсь, передо мною лилась черезъ край непочатая, драгоцѣнная свѣжесть молодаго чувства, которой въ свое время хватило бы на то, чтобъ осчастливить цѣлыхъ двѣ жизни на всю жизнь, — и выливалась она даромъ, ни за что… Всѣ эти затѣи Бэтси съ княземъ Окольнымъ могли бы вызвать улыбку своей несбыточностью развѣ у невѣжды или очень грубаго и ограниченнаго врача-спеціалиста. Я же не ошибся въ силѣ и чистотѣ этого преждевременнаго чувства. «Кто-то поплачетъ надъ бѣднымъ сердечкомъ, когда оно опустѣетъ?» съ болью пришло мнѣ въ голову.

Я надѣялся только на одно: авось Бэтси, еще до разрушенія своихъ надеждъ неумолимой дѣйствительностью, понемногу разсмотритъ своего жениха и увлечется чѣмъ нибудь инымъ, какъ это бываетъ подчасъ у пылкихъ натуръ — тогда это раннее взыграніе страсти оставитъ по себѣ не особенно тяжелый слѣдъ мимолетной весенней бури… Я не думалъ, что развязка такъ близка.

VIII.

Я еще отшучивался съ возможной бережностью отъ порученія Бэтси, увѣряя ее, что Окольный самъ теперь еще пуще плачетъ и не замедлитъ прилетѣть на мокрыхъ крылышкахъ раскаянія, — какъ деревянная лѣстница заскрипѣла подъ тяжелой походкой и къ намъ вошла Марья Ивановна. Я едва успѣлъ спрятать медальонъ въ карманъ.

— Что это какъ вы долго? боязливо проговорила она, подходя къ дочери, — выслушали вы ее, докторъ?

— Выслушалъ…

Qui pro quo съ М-me Прыгуновой становились у меня чѣмъ-то хроническимъ.

— Ничего такого?…

— Такого ничего… будьте спокойны; беречь только ее надо, проговорилъ я.

— Ну, слава Богу! поди тамъ тебя хочетъ видѣть… пріѣхалъ этотъ — черномазый, что палочкой то палочкой…

Бэтси, вначалѣ вся было радостно насторожившаяся, чуть замѣтно дрогнула и не спѣша пошла внизъ. Я слѣдомъ за нею.

Черномазый былъ тотъ самый артистъ-любитель, который дѣлалъ портретъ Бэтси. Онъ и вечеромъ къ дамамъ явился въ чорномъ бархатномъ пиджачкѣ, съ усами въ ниточку и съ растрепаннымъ хохломъ на головѣ…

— Князь просилъ меня завезти вамъ эти ноты, встрѣтилъ онъ Бэтси, расшаркиваясь и подавая ей довольно толстую тетрадку, завернутую въ газеты.

— А самъ? коротко и сухо спросила Бэтси.

— Онъ уѣзжаетъ гостить къ роднымъ въ имѣніе…

— Надолго? впрочемъ это все равно…

Бэтси какъ-то вся повыпрямилась.

— Merci, м-сье… мсье…

— Куприкъ… подсказалъ артистъ, корчась. Странная фамилія видимо отравляла ему юные дни.

— Еще разъ благодарю васъ за вашу любезность! Извините, я должна васъ на минуту оставить…

И горделиво закинувъ головку, Бэтси пошла въ чайную, позвавъ меня мимоходомъ.

— Браво! дѣточка моя, браво! молодецъ!.. хотѣлъ я хоть чѣмъ-нибудь утѣшить ее, оставшись наединѣ въ опустѣлой чайной. Самоваръ, погасая, уныло жужжалъ тоненькой фистулой; приглушенная лампа слабо освѣщала комнату…

— Ну, посмотримъ однако, что тамъ такое? сорвавшимся голосомъ прошептала Бэтси, жадно глядя на свертокъ.

Я понялъ все: съ чисто-дѣтской цѣпкостью она еще надѣялась въ послѣднюю минуту.

— Вы позволите мнѣ взять это съ собой и завтра передать вамъ на словахъ содержаніе?.. Сегодня у васъ чужіе!.. попробовалъ было я извернуться на всякій случай.

— Нѣтъ, нѣтъ… сей часъ-же! Я до завтра измучаюсь… Не бойтесь, я себя не выдамъ… Скорѣе только, пока не вошелъ кто-нибудь!..

Я развернулъ ноты, въ нихъ заложены были черный портретъ и пачка мелко-исписанныхъ листиковъ розовой почтовой бумаги. Пока Бэтси проворно прятала ее въ кармашекъ, я взглянулъ на произведеніе искуства. Сходство было, но сходство утрированное, близкое къ карикатурѣ; молодыя лица рѣдко удаются и хорошимъ художникамъ — юношескія черты слишкомъ слитны, оттѣнки слишкомъ тонки, цѣлое черезчуръ неопредѣленно даже для опытной руки…

— Медальонъ у васъ? дайте сюда! шепнула Бэтси. Она судорожно скомкала его въ ту же газетную бумагу и опустила въ кармашекъ.

Крупныя слезы медленно и беззвучно покатились у нея по щекамъ, она схватила чайное полотенце, смочила его изъ графина и начала торопливо прикладывать къ лицу и глазамъ, передергивая плечами…

— Ну, теперь какъ будто легче стало! проговорила она, болѣзненно улыбаясь, — по крайней мѣрѣ знаешь, что между нами всему конецъ!…

— То-то же! поддакнулъ я, — вы только подумайте Бэтси: достоинъ ли онъ васъ послѣ этого?

Я остался въ чайной, чтобы не привлекать ничьего любопытства; мнѣ видно было издали, какъ Бэтси подсѣла къ артисту и тихо говорила ему что-то, раза два она засмѣялась даже, но рѣзкіе переходы отъ волненія къ притворной холодности не прошли ей даромъ: щеки ея лихорадочно горѣли, глаза точно искрились, смѣхъ выходилъ неестественный — и когда наконецъ господинъ Куприкъ откланялся, Бэтси пошатнулась въ дверяхъ, провожая его въ переднюю…

Врачи душевныхъ боѣзней поймутъ, если я скажу, что почувствовалъ нѣкоторое уваженіе къ такой силѣ, уцѣлѣвшей въ бѣдномъ ребенкѣ послѣ невообразимаго сумбура, которымъ напичкали ему голову родня, знакомые и книжонки. Я до того близко принималъ къ сердцу все случившееся, что, долго не видя возвращенія Бэтси въ гостиную, сталъ бояться, какъ бы она не уронила себя напослѣдокъ какой нибудь выходкой передъ мальчишкой. Хорошо зная расположеніе дома М-me Прыгуновой, я обошелъ изъ чайной другими комнатами въ переднюю, прислуга возилась приготовляя ужинъ и не обратила на меня вниманія. Вѣроятно поэтому случаю и передняя была пуста. Я уже хотѣлъ вернуться, какъ вдругъ мнѣ пахнуло въ ноги холодомъ снадворья — и я замѣтилъ, что наружныя стеклянныя двери отворены.

Не давая обѣ отчета въ смутномъ предчувствіи, я выбѣжалъ на крыльцо — и остолбенѣлъ…

Тамъ, на десятиградусномъ морозѣ, прислонясь къ каменной стѣнѣ, въ своемъ легкомъ сѣренькомъ платицѣ и передничкѣ, стояла Бэтси, неподвижно глядя въ отворенные ворота — одна, подъ мелкими звѣздниками вьющагося сверху снѣга…

— Какъ вамъ не стыдно! крикнулъ я, схвативъ ее руку.

Бэтси вырвалась, истерически смѣясь побѣжала по ступенькахъ внизъ и по двору въ рыхлыхъ снѣжныхъ колеяхъ… Что еслибъ кто нибудь изъ моихъ паціентовъ невзначай увидѣлъ, какъ я, во фракѣ, безъ шляпы, гонялся по двору за сумасбродной дѣвочкой? — картина вышла бы поучительная. Мнѣ въ первый разъ еще осязательно ясно представилось, какъ жалка, смѣшна и безполезна роль такъ-называемыхъ спасителей… Но дѣлать нечего — надо было поймать бѣглянку…

Бэтси раза два со смѣхомъ увертывалась отъ меня какъ въ горѣлкахъ, наконецъ поскользнулась и упала мнѣ прямо на руки…

— Вы убьете себя! въ ужасѣ проговорилъ я, подхвативъ ее какъ ребенка, и понесъ домой.

— Да, да! рыдала она у меня на плечѣ, — умереть… умереть… самое лучшее теперь….

Въ передней намъ прямо навстрѣчу попалась востроносая гостья съ обѣими дочерьми, выходившая въ сопровожденіи самой Марьи Ивановны…

— Что? что такое? испуганно обступили онѣ насъ.

— Бэтси немного… дурно сдѣлалось… я хотѣлъ освѣжить ее… вольнымъ воздухомъ, путался я мысленно посылая ихъ въ преисподнюю…

— Ахъ, Боже мой, какъ можно такъ рисковать!, прошипѣла зоркая старушка, — долго ли на вѣкъ простудиться!..

— Неправда!…. неправда!… внѣ себя закричала Бэтси, — онъ тутъ ни при чемъ…. Я одна виновата… Мнѣ теперь все равно… я любила князя — онъ меня бросилъ… Для меня все кончено… Смотрите, смѣйтесь — что хотите — какое мнѣ дѣло!.. Если онъ… онъ… не понялъ, ктожъ меня пойметъ?!.. И не надо!.. не надо!..

Бэтси схватилась за голову и побѣжала къ себѣ наверхъ.

Пассажъ выходилъ изъ рукъ вонъ плохой. Надо было спасти приличія во что бы то ни стало.

— Я боюсь, не начинается ли у нея горячка, сказалъ я, серіозно глядя на дамъ, — она просто бредитъ… Сейчасъ увѣряла меня, что она невѣста князя Монморанси, который былъ казенъ при Людовикѣ XIII…

— Охъ, романы, романы!.. протянула подозрительная гостья и поспѣшила уѣхать изъ зараженнаго дома, какъ она потомъ разсказывала.

Богъ знаетъ, насколько она мнѣ повѣрила.

Увы! я самъ еще не зналъ, какая правда заключалась въ моихъ словахъ. Къ счастью, М-me Прыгунова перепугалась еще пуще гостей и уговорила меня остаться при больной.

Къ утру Бэтси уже металась въ сильнѣйшей горячкѣ…

— Ради Бога, докторъ, что все это значитъ? говорила добрѣйшая Марья Ивановна, ломая руки.

Меня зло взяло.

— То и значитъ сударыня, съ сердцемъ отвѣтилъ я, — что мы всѣмъ можемъ интересоваться — и театромъ, и французской политикой, и городскими сплетнями — одного только не хотимъ знать: что дѣлается у насъ въ домѣ съ собственными дочерьми!…

IX.

Перехожу теперь къ самой тяжелой для меня части моихъ записокъ, сознавая, что пробѣлъ значительно повредилъ бы ихъ цѣльности, еслибъ я вздумалъ соблазниться и утаить отъ читателей слѣдующее въ ряду похожденій моей героини. Да послужитъ же мнѣ руководящимъ примѣромъ искренность «Исповѣди» знаменитаго автора «Эмиля или о воспитаніи»!

Я дежурилъ при Бэтси день и ночь въ первое, трудное время, самъ давалъ ей лекарство, уводилъ Марью Ивановну, когда больная начинала бредить — и сталъ совсѣмъ своимъ человѣкомъ въ домѣ M-me Прыгуновой. Я не сомнѣвался въ томъ, что сильная молодая жизнь отстоитъ себя — и дѣйствительно, благополучный переломъ болѣзни не заставилъ себя долго ждать, но оправлялась Бэтси очень медленно — и въ это-то время, бывая у нея каждый день, я могъ изучить ее основательнѣе, чѣмъ въ цѣлые годы урывчатыхъ наблюденій… Къ несчастію, мнѣ скоро стало не до изученія.

Добрѣйшая Марья Ивановна совсѣмъ съ ногъ сбилась, рыская по городу во исполненіе различныхъ причудъ выздоравливающей. Бэтси хотѣлось то свѣжей земляники, то устрицъ, то кипрскаго, то котлетку изъ цыпленка — и М-me Прыгунова объѣзжала на поискахъ всѣ гастрономическіе магазины и даже гостинницы… Когда я слегка намекнулъ ей, что это пожалуй можетъ обратиться у Бэтси въ привычку, Марья Ивановна даже обидѣлась.

— Помилуйте, докторъ, да она здоровая гораздо требовательнѣе — и то я ни въ чемъ ей не отказываю… Вся въ меня, лакомка! Ну, а теперь вѣдь не она — болѣзнь проситъ…

Я не сталъ противорѣчить, такъ какъ баловство это оказывалось не только совершившимся фактомъ, но и давно вошедшимъ въ домашній обиходъ. Впрочемъ, эти первыя наивныя проявленія оживающаго ребенка скоро отошли на второй планъ.

Мало по малу мысли Бэтси окрѣпли, стали возвращаться къ прошлому, — но какъ? На первыхъ порахъ ее одолѣла какая-то вялость и полнѣйшая апатія… Бэтси большею часть или лежала или просиживала въ покойномъ креслѣ, равнодушію слѣдя за домашними, когда убирали ей комнату или накрывали ея одинокій приборъ. Во время посѣщенія ея подругъ и близкихъ знакомыхъ, она часто задумывалась, видимо не дослушивала ихъ рѣчей, отвѣчала невпопадъ и слабо улыбалась, когда ей замѣчали промахи… Куда дѣвалась прежняя рѣзкость, угловатость ея движеній! — точно ихъ дочиста выѣла болѣзнь! За то, въ лѣнивомъ наклонѣ головки, плавныхъ изгибахъ стана и рукъ — нѣтъ-нѣтъ да и проступитъ какая-то неуловимая, новая прелесть… Что то женственное, уступчивое, глубоко-трогательное…

— Скучно, докторъ! жаловалась она, — тоска! читать я еще не могу… и въ глазахъ и въ мысляхъ у меня зигзаги какіе-то!.. что бы мнѣ дѣлать?

— Попробуйте какую нибудь легкую работу, несложный узоръ… Вы любите вышивать?

Брови ея высоко приподнялись въ удивленіи,

— Я и взяться-то не умѣю за иглу!.. проговорила она съ пренебреженіемъ.

— Какъ?.. совсѣмъ?..

— Конечно! за кого же вы меня принимаете?..

— Ну вязанье, чтоли….

Она слабо махнула рукою.

— Да, нѣтъ-же, нѣтъ!.. съ легкою досадою перебила она, — никакихъ рукодѣлій и добродѣтелей за мной не водится, какъ говоритъ наша класная дама…

— Ну, вотъ вамъ и случай выучиться — послѣ пригодится въ жизни…

— Мнѣ?.. чуть слышно проговорила она, — да, когда-то мечтала о томъ, какъ бы это хорошо было…

Она не договорила начатаго и погрузилась въ свои мысли.

Я предложилъ ей читать вслухъ, она охотно согласилась — и дня два дѣло шло какъ нельзя лучше, я бесѣдовалъ съ ней устно обо всемъ читанномъ… Но вскорѣ оказалось, что на нее повліяла только прелесть новизны — не болѣе. Вмѣстѣ съ тѣмъ я началъ замѣчать нѣчто новое, небывалое… Бэтси вдругъ начала усиленно заниматься своей внѣшностью. Являясь по утрамъ, я неизмѣнно заставалъ ее за утреннимъ туалетомъ въ постели, причемъ она не только пудрилась, а просто натиралась пудрой до бумажной бѣлизны. При входъ моемъ она кокетливо куталась въ пеньюаръ, нѣкогда стоившій ей много слезъ, но наконецъ таки завоеванный, — и затѣмъ съ удовольствіемъ протягивала мнѣ руку ради пульса, но ни за что на свѣтѣ не соглашалась показать языкъ.

— Скорѣй умру, а этому не бывать! И объ чемъ вы хлопочете? стоитъ ли заботиться объ этомъ жалкомъ прозябаніи?!.. говорила она, печально поникнувъ головкой, — лучше почитайте-ка мнѣ что нибудь…

Я усаживался возлѣ ея изголовья и начиналъ читать ей какія нибудь путешествія или историческіе расказы, которые нарочно привозилъ съ собой…

— Нѣтъ, скучно что-то! перебивала она на второй страницѣ, — у меня отъ вашихъ умныхъ книгъ сейчасъ голова заболитъ…. вотъ-вотъ и болитъ уже!.. говорила она, поднося руку ко лбу. — Добренькій, вы все хотите чтобъ я поумнѣла, — да на что это мнѣ?

— Какъ на что? сказалъ я однажды, — вѣдь вы сами хотѣли учиться?

— Мало ли что было прежде!.. теперь моя пѣсенка спѣта.

Я не вытерпѣлъ.

— А пудрой-то зачѣмъ штукатуриться?

Бэтси лукаво улыбнулась.

— Это другое дѣло. Говорятъ, я блѣдная еще интереснѣй — такъ вотъ я и хочу, чтобъ у него… вы знаете у кого?.. чтобъ у него сердце разорвалось отъ того, что онъ потерялъ!.. И она запѣла вполголоса:

Пусть онъ поищетъ, въ мірѣ широкомъ,

Сердце теплѣе, любовь горячей…

Глаза ея приняли разсѣянное, мечтательное выраженіе, она отвернулась къ стѣнѣ и начала водить пальчикомъ по узору обой.

Ранка очевидно еще не зажила и болѣла сильнѣе, чѣмъ я предполагалъ.

Между тѣмъ какъ Бэтси понемногу стала даже выходить, — я, самъ того не замѣчая, проводилъ почти все время въ домѣ у Марья Ивановны, сталъ какъ-то небрежно относиться къ прочимъ своимъ больнымъ… Часто я просыпался съ намѣреніемъ навѣстить такого-то, а что-то неуловимое тянуло меня къ Бэтси, я пріѣзжалъ и просиживалъ назначенное время въ болтовнѣ, которой самъ-бы посовѣстился въ другое время…

— Что мнѣ съ собою дѣлать, докторъ? говорила напримѣръ моя барышня, — въ монастырь идти смѣшно… вѣдь смѣшно?

— Смѣшно-то смѣшно, да не то! улыбался я.

— Переверзевъ совѣтуетъ въ акушерки, нерѣшительно сообщала Бэтси, — чтожь! Я согласна съ нимъ, что всякій самостоятельный трудъ….

— Создатель! воскликнулъ я, всплеснувъ руками, — да вѣдь ими скоро будутъ шпалы мостить на желѣзныхъ дорогахъ!.. А кстати, зачѣмъ это вы позволяете ему врать при васъ все что взбредетъ въ голову?..

— Э, полноте, куда ужь мнѣ разбирать приличія?!.. съ горечью проговорила Бэтси, — вы послушайте-ка, что про меня разсказываетъ М-me Калязинцева! — Дочерей даже перестала пускать къ намъ… положимъ, потеря небольшая…

И такъ, то, что я шутя какъ бы предсказалъ въ маскерадѣ, сбывалось! Бэтси попала на язычекъ востроносенькой гостьѣ, а это значило пріобрѣсти во всей Москвѣ извѣстность.

Бэтси подмѣтила у меня въ лицѣ мрачное выраженіе, но перетолковала его по своему…

— Вы не думаете-ли, что онѣ въ самомъ дѣлѣ такія наивныя и скромныя, какъ представляются…. дочки-то ея? Подите, у нихъ всѣ эти манеры до того заучены передъ зеркаломъ!.. мнѣ кажется, еслибъ у нихъ блохи водились — и тѣ были бы ученыя, дресированыя, вотъ что крохотную каретку возятъ четверней и на запяткахъ стоятъ…

Я не смѣялся: неподдѣльное негодованіе, съ которымъ произнесена была это острота, какъ на ладони показало мнѣ, до чего ожесточалось бѣдное сердечко Бэтси.

— Хорошо, но почему же вы думаете, что это у нихъ притворно?

— Да вѣдь онѣ тоже въ пансіонѣ? А тамъ извѣстно, прежде таблицы умноженія, свои же подруги всему научатъ — съ этого и начинается…

Въ концѣ концовъ я оказывался побитымъ; я приступалъ въ самонадѣянной мечтѣ, что имѣю дѣло просто съ ребенкомъ, а передо мной возникала барышня во всеоружіи — барышня съ ногъ до головы, то есть изумительнѣйшая смѣсь невинной дѣвочки съ душою опытной женщины… Я даже боялся заглядывать глубже въ сердце Бэтси, но не смотря на то, вмѣстѣ съ слѣдующимъ утромъ, ѣхалъ къ Прыгуновымъ, самъ не зная зачѣмъ…

Неожиданный случай открылъ мнѣ глаза.

Какъ-то утромъ, Бэтси еще нѣжилась подъ мягкимъ, пуховымъ одѣяломъ; я читалъ ей какой-то романъ — сколько нибудь серьезное чтеніе окончательно было брошено, — Марья Ивановна поѣхала на вербы накупать подарковъ дочери по случаю перваго ея выѣзда по выздоровленіи, мы были одни. Бэтси слушала, заложивъ руки подъ голову и сосредоточенно глядя въ потолокъ… Протяжный великопостный благовѣстъ доносился къ намъ сквозь двойныя рамы, сливаясь съ моимъ голосомъ. Богъ знаетъ, слышала ли что Бэтси… Въ послѣднее время она сознавалась мнѣ, что романы потеряли для нея прежнюю прелесть, «Бывало, вѣдь я всю ночь напролетъ до утра со свѣчкой читаю», говорила она, улыбаясь, — «да это еще что! а вотъ на другой-то день, — голова болитъ, въ ушахъ звонъ, глаза слипаются — я все читаю, пока не засну гдѣ попало!… А теперь самое лучшее — сонъ! Свернусь-вотъ калачикомъ — и бай-бай!.» Она лѣниво потянулась, чуть выставивъ ножку изъ подъ одѣяла.

Я дочиталъ первую часть и пошелъ за вторымъ томикомъ въ другую комнату, гдѣ въ числѣ всякаго хлама и рухляди хранились и запретныя книги въ сундукѣ… Я еще рылся въ немъ, присѣвъ на полу, какъ вдругъ дверь Бэтсиной комнаты съ шумомъ отворилась, на порогѣ показался Тароватовъ, быстро оглядѣлся — и не замѣтивъ меня, бросилъ шляпу, кинулся къ Бэтси, упалъ на колѣна, схватилъ ея ножку и не отрывая губъ цаловалъ ее, даловалъ безъ конца, какъ помѣшанный…

— Мишэль!… Мишэль!… Михайло Иванычъ!… пожималась Бэтси, краснѣя и дергая ножку, — оставьте… встаньте… сію же минуту встаньте, слышите?!.. Какъ вы смѣете!..

— Не встану, пока не простите!.. — прикажете — и глазомъ не мигну, пойду и повѣшусь… Только прежде простите… Еслибъ я зналъ, что вы заболѣете по милости моего дурачества, меня давно бы не было на свѣтѣ!. говорилъ Тароватовъ — и у него это выходило такъ просто, искренно, горячо, что даже Бэтси утихла…

Худшее положеніе, по обыкновенію, досталось мнѣ. Точно какая-то сила сорвала меня съ мѣста, я разомъ очутился возлѣ нихъ и молча стоялъ, глядя въ упоръ на Тароватова…

— Какая патетическая сцена!… проговорилъ я, силясь придать своимъ словамъ выраженіе равнодушной насмѣшки.

— И какое у васъ перекошеное лицо, докторъ!… отвѣтилъ Тароватовъ, какъ ни въ чемъ не бывало поднимаясь съ колѣнъ, — вы должно быть натощакъ сегодня?

Онъ съ такимъ радушіемъ протянулъ мнѣ руку, что не принять ее не было никакой возможности.

— Случай совершенно исключительный, докторъ, позвольте доложить вамъ! такъ и сыпалъ между тѣмъ Михаилъ Иванычъ, посматривая на Бэтси, — я не извиняюсь, потому что я право чувствую себя точно въ такомъ положеніи, какъ разъ, когда мнѣ привезли на имянины помадную банку..

Бэтси уже смѣялась, точно одинъ звукъ его голоса направлялъ ее въ привычную колею…

— Отчего? что за банка? подхватила она и глаза у нея засвѣтились бывалымъ блескомъ.

— Банка себѣ какъ банка — и только; а я какъ всѣ дѣти жадный былъ и внутренно досадовалъ, что это за идея дарить мнѣ такую штуку… Вдругъ, чуть притронулъ крышку — она слетаетъ сама и со дна поднимается преинтересный трубадуръ, съ улыбкой, съ усиками, въ красной курточкѣ, сидитъ въ цѣломъ кустѣ розъ и играетъ на гитарѣ… Увѣряю васъ, докторъ, я такъ же мало подозрѣвалъ его присутствіе тамъ, какъ и ваше здѣсь…

— Цѣлъ у васъ этотъ трубадуръ?!. перебила Бэтси.

— Нѣтъ, увы! онъ былъ сахарный — его мыши съѣли!..

Бэтси повеселѣла, точно кошечка, у которой передъ глазами качается бумажка на ниточкѣ… Тароватовъ просидѣлъ цѣлый часъ, болталъ безъ умолку, разсказывалъ самые невѣроятные анекдоты, и наконецъ попросилъ позволенія заѣхать ко мнѣ посовѣтоваться насчетъ своей болѣзни.

— Ну, какая у васъ можетъ быть болѣзнь?.. со смѣхомъ сказалъ я.

— Сердце шалитъ, отвѣтилъ онъ, вдругъ дѣлаясь очень серіознымъ, и взялъ шляпу, — боюсь какъ бы аневризмы не было!.. Ну, да авось!.. Прощайте, барышня, смотрите же: не поминайте лихомъ!

Онъ явился и исчезъ, какъ молнія въ душной знойной мглѣ, — но сдѣлалъ свое дѣло: воздухъ былъ освѣженъ… Все какъ будто прояснилось, дышалось легче…

По уходѣ его, Бэтси долго, пристально смотрѣла на меня, лукаво улыбаясь; тихое торжество лучами сіяло у нея въ глазахъ…

— Такъ вотъ какъ?!.. проговорила она слегка взволнованнымъ голосомъ, — ревновать?.. хмуриться?.. и это вы!… вы!… Не ожидала!.. Знаете ли, послѣ этого… прибавила она понизивъ голосъ, — никто ужь не разувѣритъ меня теперь въ томъ, что я въ самомъ дѣлѣ…

Бэтси не договорила своей мысли, но мнѣ она и безъ того ясна была. Безошибочно-вѣрнымъ инстинктомъ взрослой женщины этотъ ребенокъ угадалъ, что со мной дѣлалось. Такъ вотъ чѣмъ разрѣшались мои безкорыстныя попытки, вотъ отчего мнѣ такъ пріятно было ѣздить сюда, наперекоръ здравому смыслу?.. Я стоялъ передъ нею молча, обдумывая, какъ-бы по крайней мѣрѣ отступить безъ особеннаго посрамленія знамени…

— Завидно стало? шепнула Бэтси, чуть выставивъ ножку изъ подъ одѣяла и тотчасъ спрятала ее, засмѣявшись, какъ бы поддразнивая, — ну, что жъ вы молчите?.. Хороша ножка? — то-то же!.. проститесь — больше никогда ее не увидите!..

Я теперь понялъ, почему вся эта молодежь забывала самое присутствіе другихъ дамъ и толпилась вокругъ пятнадцатилѣтней дѣвочки; — отъ всего существа ея, какъ бы неяснымъ намекомъ на будущее, словно еще въ зародышѣ, вѣяло чѣмъ-то раздражающимъ, манящимъ неотразимымъ…

— Послушайте, перебилъ я, — до сихъ поръ все еще было бы поправимо… Васъ хоть и сбивали съ толку, но вы и тутъ еще находили возможность изъ всѣхъ золъ выбирать меньшее. Теперь я серіозно — и въ послѣдній разъ говорю вамъ: одумайтесь — вы на краю пропасти… Одинъ шагъ…

— Ну, такъ на-те жъ вамъ, несносный!

И она высунула мнѣ кончикъ языка.

— Добились наконецъ? увидали? Что? Желтъ или бѣлъ? нѣтъ ли у меня разстройства печени?.. Ну, не буду! не буду!.. Слушайте же и вы, что я вамъ скажу, тоже въ послѣдній разъ..

Она взяла меня за руку, притянула къ себѣ, и голосъ ея сталъ тихъ, мелодиченъ, какъ игра стекляпной гармоники…

— Вы для меня такъ много дѣлали, то есть хотѣли сдѣлать — это все равно, — такъ много мучились за меня, что я вамъ скажу, чего никому не сказала бы…

Она потупилась и помолчала.

— Такъ я, по вашему, ребенокъ, вѣтреница, капризная, сбитая съ толку? начала она съ разстановкой. — А вы все таки полюбили?… чуть слышно слетѣло у нея съ губъ.

Бэтси вдругъ обдала меня неотразимой лаской своего лучистаго взгляда и крѣпко пожала мою руку.

— И любите!… любите меня просто… безъ тоски, безъ думы роковой, выразительно прибавила она, — да, я глупа, тщеславна… все что хотите, но я знаю, что вы лучше всѣхъ ихъ — и постараюсь какъ можно чаще думать о васъ, долго и много стану думать, пріучаться къ тому… Боже мой, какъ это странно!… воскликнула она вдругъ, всплеснувъ руками, — вы?… вы?… Я съ ума сойду отъ гордости!…

Я сталъ не спѣша надѣвать перчатки.

— Мнѣ конечно не особенно пріятно разочаровывать васъ, Лизавета Николаевна, проговорилъ я, — но тѣмъ не менѣе я долженъ прекратить это недоразумѣніе…

— Знаю, знаю!… вѣдь вы мнѣ… какъ это? — да-бишь, въ старшіе братья годитесь и взяли слово: все вамъ говорить, какъ я теперь думаю… Вотъ я держу свое слово — объявляю, что я вамъ не вѣрю…

— Очень жаль! прощайте, дѣточка, желаю вамъ лучшихъ сновъ…

— Неудачно, докторъ!…. неудачно!… послышалось мнѣ вдогонку.

X.

До самаго вечера я просидѣлъ дома въ наисквернѣйшемъ расположеніи духа. Да будетъ мнѣ позволено умолчать о тѣхъ мысляхъ, что всѣми силами старался я отгонять прочь и которыя лѣзли ко мнѣ какъ назойливыя осеннія мухи… Ребячество заразительно — вотъ все что я могу сказать, извѣдавъ это личнымъ опытомъ. Раза два я ловилъ себя на самой блаженной улыбкѣ, разъ я такъ ударилъ рукой по столу, что все задребезжало на немъ…

Конецъ этому положилъ сильный звонокъ и голосъ въ передней. Вошелъ Тароватовъ. Подъ мышкой у него былъ какой-то ящикъ изящной работы, въ рукахъ ящичекъ — просто заглядѣнье. Онъ не спѣша положилъ тотъ и другой на столѣ и поздоровался со мной.

— Это лекарства, сказалъ онъ, кивнувъ головой на прийесенное, — я пріѣхалъ посовѣтоваться съ вами, докторъ, какое изъ нихъ выбрать… Дѣло мое такъ плохо, что изъ рукъ вонъ!..

— Вѣрно электрическая машинка? усмѣхнулся я, подвигая къ себѣ тяжелый большой ящикъ.

— Нѣтъ, посильнѣе!.. отвѣтилъ Тароватовъ и отперъ его ключикомъ; полированная крышка поднялась, подъ ней на бархатномъ днѣ врѣзались два превосходные пистолета съ приборомъ.

— Средство энергическое, согласился я, все еще не догадываясь, — и вѣроятно послѣднее?

— Совершенно справедливо. Какъ вы думаете, докторъ, что — если мы возьмемъ по такой дудкѣ въ руки да и станемъ вонъ тамъ по угламъ?… Не хотите ли?..

Онъ посмотрѣлъ на меня съ такимъ видомъ, какъ будто предлагалъ мнѣ стаканъ чаю или сигаретку.

— Что жь, пожалуй! отвѣтилъ я, наклоняя голову, — отъ такихъ предложеній, говорятъ, не водится отказываться… Благодарю за неожиданную честь, но ужь не взыщите и на моихъ условіяхъ: — у меня такая странная привычка: на каждый выстрѣлъ я отвѣчаю щелчкомъ по носу…

— Очень пріятно имѣть дѣло съ порядочнымъ человѣкомъ!… весело проговорилъ Тароватовъ, въ свою очередь кланяясь и запирая ящикъ, — хотя, въ сущности, я бы и на ваши условія пошелъ… Право, я не вижу, что бы помѣшало мнѣ принять ихъ, вдумчиво продолжалъ онъ, — да нѣтъ, рѣшительно не вижу… Но не въ томъ дѣло… Позволите ли мнѣ теперь объясниться съ вами откровенно?

— Сдѣлайте одолженіе…

— Видите-ли, докторъ, это дьявольски щекотливое обстоятельство!… въ особенности при тѣхъ отношеніяхъ, въ которыя я имѣлъ честь вступить съ вами сію минуту!… Онъ въ раздумьи поглядѣлъ на ящикъ съ пистолетами, ероша кудлатые волосы.

Малый, какъ всегда, сильно занималъ меня…

— Ну, да все едино!… Представьте себѣ, докторъ, что мы съ вами оба интересуемся одною и той же особой и разумѣется желаемъ ей всякаго благополучія… Вы предлагаете ей одно я — другое, а молодая особа по той или по другой причинѣ (скажемъ: по некомпетентности) не въ состояніи сдѣлать выбора между нами; — выйдетъ нѣкоторое подобіе Микадо и Тайкуна, такъ-сказать невозможное раздвоеніе властей, до чего уже и японцы додумались… Простится ли мнѣ, что я при такихъ обстоятельствахъ рѣшился взять починъ или, говоря языкомъ старѣйшихъ братьевъ, иниціативу въ этомъ дѣлѣ?

Можно ли ему было не простить чего нибудь?

— И такъ, по моему мнѣнію, вотъ единственное средство могущее вполнѣ удовлетворить честныхъ людей…

Онъ такъ же тщательно отперъ другой ящикъ: тамъ на точно такомъ же синемъ бархатѣ уложены были — двѣ соломенки, одна подлиннѣй, другая покороче.

— Послушайте, шутъ вы гороховый, это вы интересующую-то васъ особу предлагаете мнѣ разыграть по жеребью? à courte paille? расхохотался я.

— Надо же было мнѣ какъ-нибудь отрекомендоваться, чтобъ вы не присчитали меня къ тому стаду, что пасется на тощихъ пажитяхъ у М-me Сметанкиной!.. И неужели же вы не замѣчаете, какъ я за вами увиваюсь все это время? сказалъ Тароватовъ, поднимаясь и начиная ходить по комнатѣ, — впрочемъ, повторяю, докторъ, я готовъ на честное слово продѣлать и эту штуку…

— А если выдернете коротенькую?…

— Ну, тогда… мрачно началъ Тароватовъ, — ба! позвольте, докторъ, это общаго дѣла уже не касается….

— Спѣшу извиниться, поддерживалъ я тотъ же тонъ, — только напрасно вы на меня разсчитывали — я на эту штуку не согласенъ…

— А?!… такъ и зналъ! вырвалось у Тароватова и онъ немного поблѣднѣлъ, — чтожь теперь осталось? на подлость развѣ пойдти? — пойду и на подлость… то есть вру, не пойду, само собой разумѣется…

Онъ отошелъ къ окну и сталъ смотрѣть въ темноту. Думаю, что и я былъ блѣденъ, — по крайней мѣрѣ руки мои дрожали, когда я подвигалъ къ себѣ скоморошный ящичекъ. Я вполнѣ сознавалъ, какъ важно для насъ двоихъ то, что я собирался сдѣлать, — но рѣшеніе мое было принято еще до пріѣзда моего гостя… Я подошелъ къ Тароватову — и торжественно преподнесъ ему длинный жребій…

Онъ такъ и замеръ глядя на меня, стараясь уловить малѣйшій намекъ въ моихъ глазахъ…

— А это я возьму себѣ на память, сказалъ я, ставя на зеркало ящичекъ съ короткимъ жребіемъ…

Не успѣлъ я обернуться, какъ почувствовалъ себя въ мощныхъ объятіяхъ Михайлы Ивановича.

— Докторъ!.. голубчикъ!.. отецъ родной!.. неистовствовалъ онъ, — а брудершафтъ выпьемъ? идетъ?

Я позвонилъ и послалъ за шампанскимъ.

— Да что его ждать брудершафта этого — нѣмецкая штука! Вотъ теперь я тебѣ все могу сказать… началъ онъ разваливаясь возлѣ меня на диванѣ, — ужь Богъ тебѣ судья, какъ ты смогъ самъ отказаться — послѣ развѣ когда нибудь пойму… А вѣдь я одного тебя только и боялся! Смотри сюда: это что?

Онъ вытащилъ свой дорогой хронометръ и показалъ мнѣ темный волосяной снурокъ, на которомъ носилъ часы, — какъ думали его знакомые, по странной прихоти богача.

— Ужъ моя не моя будетъ, а въ гробъ меня съ этимъ положатъ…

— Неужели это ея волосы? спросилъ я.

— До шиньона, душа моя, до шиньона!.. А ты и въ самомъ дѣлѣ думалъ, что тебѣ одному говорятъ всю правду? анъ видишь — и я тоже единственный другъ, и мнѣ также говорятъ всю правду — только другую…

И Тароватовъ залился счастливымъ, безпечнымъ смѣхомъ…

— Вся-то и разница въ томъ, что ты зовешь ее дѣточкой, а на дѣлѣ считаешь больше женщиной чѣмъ дитяткой, а я — наоборотъ: Лизаветой Ивановной величаю и прочее и прочее… Ты-вотъ пробовалъ занять ее серіознымъ чтеніемъ, — ну возможно ли это, когда у нея пѣть самыхъ основныхъ свѣденій? какъ ей интересоваться путешествіемъ, или исторіей, когда она имѣетъ самое смутное понятіе, что такое климатъ, широта, долгота и тому подобные страхи? Вѣдь она вѣритъ, что тараканы кусаются и что судьба есть на свѣтѣ… Мало этого, хочешь пари: спроси ты у нея, изъ чего дѣлается пеклеванный хлѣбъ, такъ она скажетъ: изъ пакли — да и то подумавши развѣ!.. Да и наконецъ, совсѣмъ намъ не того нужно!.. И несмотря на все это, она совершенное дитя. Путаемся и сбиваемся мы оба — и только время покажетъ, кто изъ насъ правъ…

— Я ужъ сказалъ свое: vicisti, Galileae!

А я не хотѣлъ тебѣ ничего говорить о моихъ съ ней отношеніяхъ, потому что ее да нечестно добывать — претитъ, не могу; а потерять ее — для меня смерть…

Она вотъ теперь ожила — и ужъ коготки расправляетъ… Знаю, что много еще горя вынесу, — а всежъ лучше, чѣмъ покой бытія.

XI.

Распрощавшись навсегда съ своей кратковременной иллюзіей, я сталъ усерднѣе заниматься практикой, старался чаще бывать въ обществѣ, посѣщалъ даже клубы — и вскорѣ почувствовалъ то отрадное облегченіе, съ какимъ обыкновенно отходишь отъ края обрыва надъ пропастью… Кто бывалъ въ горахъ, на крутыхъ берегахъ рѣкъ или даже просто на высокихъ колокольняхъ, тому знакома эта загадочная притягательная сила бездны, которая такъ и тянетъ кинуться внизъ головой. Къ Прыгуновымъ я заѣзжалъ теперь лишь изрѣдка по обязанности, а съ наступленіемъ весны Бэтси переселилась на дачу М-me Сметанкиной. За то въ Тароватовѣ я нашелъ самаго пріятнаго собесѣдника — и чѣмъ больше узнавалъ его, тѣмъ болѣе сказывалась порядочность моего новаго знакомаго. Все несчастіе его состояло въ томъ, что съ нимъ давно уже приключилась бѣда, отъ которой я такъ круто отвертѣлся, — онъ любилъ очертя голову — и вмѣсто того, чтобы постепенно возвышать Бэтси до себя, самъ принижался, нисходилъ къ ней…. Но какая сила и глубина чувства, какая бездна нѣжности таилась въ этомъ шалопаѣ, какъ онъ имѣлъ обыкновенье рекомендоваться!… Въ первое время выздоровленія Бэтси, когда ей — по мнѣнію родни — необходимы были развлеченія, онъ просто засыпалъ Сметанкиныхъ ложами въ театръ, билетами въ концерты, доставалъ самые дорогіе фрукты, конфекты, устраивалъ пикники, катанья, чуть ли не онъ и дачу-то помогъ нанять Льву. По крайней мѣрѣ самъ онъ перебрался вслѣдъ за ними, приткнулся въ какой-то хибаркѣ подъ соломенной крышей и спалъ на сѣновалѣ, такъ какъ всѣ сколько нибудь сносныя дачи были заняты. Здѣсь-то я и нашелъ его, удосужась въ одно изъ воскресеній. Оставя экипажъ у плетня, которымъ былъ обнесенъ игрушечный палисадникъ передъ лицевыми окошечками, я вошелъ въ ворота — смотрю: посреди двора стоитъ мой Тароватовъ съ хлыстикомъ въ рукѣ — а передъ нимъ красавица-лошадка рыжей масти, шерсть на солнцѣ такъ и лоснится, хвостъ и грива причесаны волосокъ къ волоску: во всѣхъ статьяхъ, въ каждомъ движеніи такъ и бьетъ въ глаза кровь и порода…

Тароватовъ улыбаясь пожалъ мнѣ руку — и вдругъ свиснувъ хлыстикомъ, поднялъ его вверхъ передъ головой благороднаго животнаго…

— Ну, Биби, кланяйся барышнѣ!…

Лошадка, не спуская съ него умныхъ глазъ, попятилась, согнула переднія колѣна и раза три качнула головой въ недоуздкѣ…

— Ага! вотъ оно что!… улыбнулся я, глядя на валявшіеся тутъ-же скребницу, бичъ, арканъ и прочія принадлежности…

— Да, да, самъ холю, сіяя взглядомъ говорилъ Тароватовъ, — самъ и выѣзжалъ, а теперь высшую школу продѣлываемъ… Довольно, Биби!… ступай въ стойло!..

Лошадка покорно вернулась и легкой рысцой побѣжала въ заново-отстроенную тесовую конюшенку.

Я пожалъ плечами.

— Ну, чего? чего?!… заторопился Михайло Иванычъ, — я очень радъ, что ей припала охота ѣздить верхомъ — это укрѣпляетъ здоровье, — не то что балы да безсонницы!..

— Биби принимаетъ? прозвучалъ за нами свѣжій, знакомый голосокъ.

— Принимаетъ, принимаетъ! радостно отвѣчалъ Тароватовъ, идя на встрѣчу гостьи.

За плетнемъ стояла Бэтси, поддерживая рукой переднія складки амазонки съ громаднымъ кускомъ чорнаго хлѣба. Высокая черная шляпа на-бокъ — характерно тѣнила ея смѣлое, загорѣвшее личико… Она вскользь протянула мнѣ лѣвую руку въ замшевой перчаткѣ…

— Биб-би!.. крикнулъ Тароватовъ, хлопнувъ бичемъ, — Биби!… барышня пришла!…

Надо было видѣть, какъ взвился Биби, вылетѣвъ изъ конюшни на всѣхъ рысяхъ, хвостъ трубой, раздувая ноздри!… Какъ вкопанный остановился онъ возлѣ Бэтси, пофыркивая и храпя…

— Кланяйся! повторялъ Тароватовъ.

Послѣдовало то же представленіе.

— На, на-тебѣ хлѣбца, красота моя!… говорила Бэтси, явно забывая насъ и вся по обыкновенію отдаваясь новой страсти.

Мы съ Тароватовымъ невольно переглянулись. Таковъ-то былъ исходъ первой несчастной любви нашего баловня!…

— Что же, Михайло Иванычъ, сейчасъ ѣдемъ?… капризно спросила Бэтси, отряхая хлѣбныя крошки.

— А докторъ-то? у меня нѣту третьей лошади, нерѣшительно проговорилъ Тароватовъ.

— Не хлопочите! я подожду васъ у Льва, поспѣшилъ я утѣшить обоихъ.

— О? ну и отлично!… сказалъ Тароватовъ, — минуточку только — я мигомъ….

Онъ исчезъ въ конюшнѣ и тотчасъ появился снова въ ботфортахъ, сгибаясь подъ дамскимъ сѣдломъ, которое несъ на плечахъ не хуже любаго грума.

— Какой превосходный человѣкъ Михайло Иванычъ!.. попыталъ я Бэтси, когда Биби былъ осѣдланъ и Тароватовъ пошелъ за своей лошадью.

— О, да!… извѣстный баловникъ!… небрежно уронила Бэтси, какъ будто имѣя неотъемлемое право на это баловство, и принялась гладить чолку Биби. Я подсадилъ ее въ сѣдло — Бэтси щелкнула языкомъ, прямо съ мѣста подняла въ галопъ — и не успѣлъ я опомниться, какъ она уже выскакала за ворота и на улицу, круто забиравшую въ гору…

— Тише!… тише!… раздался отчаянный вопль изъ конюшни, загрохотала настилка сходни подъ копытами, Тароватовъ шумно мелькнулъ мимо меня на сѣромъ конѣ, перескочилъ плетень и помчался за наѣздницей… Уже на взгорьѣ, озаренномъ солнцемъ, удалось ему схватить Биби подъ уздцы — и они, тихо покачиваясь рядышкомъ, скрылись въ густомъ березникѣ…

Я тихонько пошелъ отыскивать Сметанкиныхъ. Дорогой я радовался тому, что передалъ мою барышню въ такія надежныя руки: если ужь Тароватову, съ его терпѣніемъ и врожденнымъ рыцарствомъ, ничего не удастся изъ нея сдѣлать — моя совѣсть могла быть покойна: меня и на половину не хватило бы… День мы провели какъ нельзя лучше: Бэтси явилась къ обѣду, раскраснѣвшись отъ ѣзды, довольная всѣмъ и всѣми, подшучивала надо мной и разливала вокругъ себя превосходное настроеніе.

Вечеромъ, въ паркѣ, благоухающемъ смолою сосенъ и ландышами, на такъ-называемомъ кругу состоялся bal champêtre, съѣхалось множество дачниковъ и городской молодежи. Обнесенная канатомъ, песчаная площадка освѣтилась разноцвѣтными фонариками, небольшой оркестръ довольно сносно дѣлалъ свое дѣло въ круглой бесѣдкѣ, общество собралось самое смѣшанное, было весело, шумно, оживлено — даже немножко и черезчуръ, какъ сказала бы M-me Прыгунова и вѣроятно пришла бы въ ужасъ отъ одной мысли, что ея Бэтси можетъ когда нибудь попасть dans ce tohu-bohu. А Бэтси просто царила здѣсь: ея воздушное кисейное платье съ широкимъ кушакомъ розовыхъ лентъ и вѣткою зелени въ распущенныхъ волосахъ, мелькая то въ огнистомъ сумракѣ скуднаго освѣщенія, то подъ бѣлымъ лучемъ мѣсяца, то въ густой тѣни деревьевъ, становилось центромъ, къ которому рвались и тяготѣли сердца всѣхъ этихъ юныхъ прапорщиковъ, студентовъ, чиновниковъ и всевозможныхъ нѣмцевъ, какъ извѣстно, слетающихся на танцы со всѣхъ сторонъ что мошки на свѣчу. Гдѣ была Бэтси — тамъ толокся цѣлый рой поклонниковъ; малѣйшій взглядъ, намекъ — и десятокъ ихъ бросался исполнять ея желаніе; танцовали что ей хотѣлось; принесли на рукахъ рояль съ одной изъ дачъ, въ надеждѣ умолить ее спѣть, но у нея достало такту отказаться: она величественно объявила, что сегодня не въ голосѣ — и всѣ безмолвно покорились… Я собственными ушами слышалъ, какъ близехенько отъ меня какая-то кислая-прекислая матушка ставила ее въ образецъ своей во всѣхъ отношеніяхъ засидѣвшейся дочкѣ.

— Ты посмотри, вѣдь она только руку положитъ на плечо кавалера — ужь онъ самъ не свой отъ восторга: на все умѣнье…. А тебѣ что пень, что кавалеръ — лишь бы опереться!

Не успѣлъ я порядкомъ придти въ себя отъ такой практичности, какъ передо мной точно изъ земли выросъ Тароватовъ. Онъ былъ разстроенъ, торопливо взялъ меня подъ руку и повелъ въ темную глушь парка…

Неподалеку отъ круга тѣнистые своды рощи пересѣкались глубокимъ и широкимъ оврагомъ, деревья уступами росли по крутымъ, обрывистымъ бокамъ его, на дно изъ подъ ногъ нашихъ отлогимъ спускомъ змѣилась песчаная дорожка — и тамъ, въ самомъ низу, перекинутъ былъ мостикъ надъ рѣчонкой, которая извивалась вдоль всего лога. Въ густыхъ кустахъ, окаймлявшихъ у мостика дорожку и берега, точно въ бесѣдкѣ пріютилась простенькая деревянная скамья — и все это: дорожка, мостикъ, рѣчка и противуположный лѣсистый подъемъ оврага, облитое серебристо-бѣлымъ свѣтомъ мѣсяца, виднѣлось какъ на ладонкѣ въ крошечной миніатюрѣ съ нашего взгорья…

— Чтобъ не терять времени, въ двухъ словахъ… началъ Тароватовъ, — мы оба съ тобой ошиблись… Исторія съ князькомъ гораздо глубже засѣла чѣмъ мы думали — случилось то, что всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ: покинутое оскорбленное сердечко искало выхода и прильнуло къ первому встрѣчному, который оказался не такимъ благонамѣреннымъ, какъ ты и твой покорнѣйшій слуга…

— Ну?…

— Ну — и вонъ тамъ, у мостика, послѣ этой кадрили назначено свиданіе… Негодяй самъ хвасталъ сейчасъ въ двухъ шагахъ отъ меня какому-то птенцу, а тотъ препротивно смѣялся и поздравлялъ… Надо поберечь ее во что бы то ни стало!… вѣдь чортъ его знаетъ, что это за человѣчишка…

— Да кто такой?…

— Куприкъ этотъ, съ позволенія сказать!… проворчалъ Михайло Иванычъ.

Мнѣ просто жаль стало моего пріятеля…

— Послушай, сказалъ я — ввязываться въ исторію съ мальчишками…

— Ну, какая тамъ исторія?!… перебилъ Тароватовъ, — просто уши оборву, коли добромъ не унесетъ ногъ…

— Такъ проще-же, посовѣтовалъ я, — займи Бэтси, не пойдетъ же она при тебѣ на свиданье!..

— Эге!.. плохо жъ ты знаешь M-me Сметанкину!… Я ужь было пробовалъ, такъ она сей часъ же взяла меня подруку и увела подъ первымъ удобнымъ предлогомъ… Тутъ и самъ-четвертъ ничего не подѣлаешь — такъ все организовано, что мое почтеніе!..

— Изъ чего же ты-то хлопочешь послѣ этого? попытался я прикинуться…

— Ну, ну, идемъ, чтоли! слышишь, четвертую фигуру играютъ? сердито проговорилъ Михайло Ивановичъ и началъ тихо спускаться прямо съ обрыва въ росистой травѣ, оставя вправѣ дорожку, на которой мы могли быть замѣчаны съ круга.

XII.

Мы осторожно пробрались въ кустарникахъ оврага къ самой скамьѣ у мостика и скрылись позади ея въ частомъ переплетѣ нависшихъ вѣтвей сирени.

— Милости просимъ, садитесь! пригласилъ Тароватовъ, мостясь на суку поваленнаго дерева и указывая мнѣ мѣсто возлѣ себя, — зрѣлище будетъ во всякомъ случаѣ занимательное… Я чувствую, что или сегодня… или ужь никогда не разрѣшатся наши недоумѣнія… Ботъ, кажется, кто-то и жалуетъ!…

Въ самомъ дѣлѣ, наверху сбѣгавшей отъ парка дорожки показался темный силуэтъ, быстро двигавшійся къ намъ… Господинъ Куприкъ, въ легенькой лѣтней жакеткѣ, приблизился, какъ-то выдрыгивая ногами, — подошелъ вразвалочку къ скамейкѣ и присѣлъ на нее въ полъоборота, положивъ подлѣ себя соломенную шляпу…

— А вѣдь замѣчательно хорошъ собой, бестія!… шепнулъ Тароватовъ, — не будь у него только этихъ телячьихъ неподвижныхъ глазъ, точно онъ вырвался изъ кабинета восковыхъ фигуръ!… И все молчитъ, все молчитъ, всегда и всюду гдѣ я его ни встрѣчалъ — должно быть себѣ на умѣ…

Въ затишьѣ ночи легкій вѣтерокъ, вмѣстѣ съ какимъ-то прянымъ запахомъ цвѣтовъ и сырости, чуть слышно доносилъ намъ сверху задорные звуки галопа въ послѣдней фигурѣ кадрили. Господинъ Куприкъ замурлыкалъ мотивъ себѣ подъ носъ, досталъ изъ кармана гребеночку, зеркальце и началъ рачительно приглаживать усы, взбивать волосы, охорашиваться… Потомъ прошелся раза два передъ скамеечкой — и вдругъ, разшаркавшись передъ пустымъ пространствомъ, граціозно протянулъ руку, подвелъ воображаемое существо къ скамейкѣ, заботливо усадилъ…

Мы едва удерживались отъ смѣха… На взгорьѣ тропинки опять вырѣзались силуэты, приближавшіеся къ нашей засадѣ. Ихъ было два: мужской и женскій; кавалеръ на половинѣ дороги остановился, разговаривая съ дамой…

— Смотрите, не прозѣвайте!… прозвенѣлъ голосокъ Бэтси.

Кавалеръ тихонько вернулся къ парку, а Бэтси торопливо сбѣжала подъ гору — и вся запыхавшись, приложивъ обѣ руки къ груди, остановилась въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ, облитая яркими. луннымъ свѣтомъ, точно перламутровая въ своемъ бѣломъ платьѣ. Съ какимъ-то страхомъ вытянувъ шейку, она прислушалась, осмотрѣлась кругомъ — и рѣшительно пошла къ мѣсту rendez-vous.

Господинъ Куприкъ поспѣшилъ навстрѣчу — и мы имѣли удовольствіе видѣть повтореніе маневра — на этотъ разъ уже не передъ воображаемой особой…

— Боже мой, какъ я боялась!… торопливо начала Бэтси, повернувъ къ нему сіяющее личико, — ни для кого, никогда еще я этого не дѣлала… Ну, доволенъ?.. радъ?..

Господинъ Куприкъ наклонился, поцѣловалъ ея руку и продолжалъ смотрѣть на нее своими стеклянными глазами…

— Какъ церемонно! засмѣялась Бэтси, подвигаясь къ нему, — и что за взглядъ у васъ, милостивый государь? — помилуйте!.. подумаешь, вы рѣшали тутъ какую нибудь задачу, пока я ждала-не дождалась конца этой противной кадрили!.. и Бэтси кокетливо надула губки…

— Я и въ самомъ дѣлѣ думалъ… думу… проговорилъ господинъ Куприкъ, — мнѣ все не вѣрится…

— Пожалуйста безъ пустыхъ сомнѣній!… Что тутъ думать — я твоя, ты мой!… перебила Бэтси, закрывая ему ротъ маленькой ручкой въ перчаткѣ, — а ты приласкалъ бы меня лучше, хорошій мой, вѣдь мы въ первый разъ еще видимся на свободѣ… Ну, чего ты робѣешь.? чего боишься?…

— Вы знаете, Лиза…

— Вы? разсердилась Бэтси, притопнувъ.

— Ну, ты… если хочешь, съ усиліемъ произнесъ господинъ Куприкъ, — вѣдь ты знаешь, Лиза, я бѣдный художникъ и не дворянинъ — мнѣ все не вѣрится, чтобъ Марья Ивановна отдала тебя мнѣ…

— Вотъ что! Милый!… милый!… Бэтси охватила его голову ручонками и притянула къ себѣ, — дайте сюда вашъ умный лобъ — хотя онъ сегодня и не стоилъ бы этого!.. Она горячо поцѣловала его и въ волненіи прибавила, — говорятъ вамъ, я такъ хочу — и maman не пойдетъ противъ моего счастія…

— Ну, а если бы?…

— А тогда я стану на колѣна и буду плакать пока вымолю… буду морить себя съ голоду — и такого страху нагоню, что придется же сдѣлать по моему…

Даже господинъ Куприкъ былъ побѣжденъ этой рѣшимостью и осмѣлился потихоньку обвести руку вокругъ таліи Бэтси: она вся прижалась къ нему и замолкла… такъ прошло минуты двѣ…

Тароватовъ довольно явственно проскрежеталъ зубами, стиснувъ мою руку.

— Ахъ, мнѣ хорошо, хорошо съ тобой!… чуть слышно лепетала Бэтси млѣющимъ голосомъ, закидывая головку на его плечо, — посмотри, какая чудная ночь, какія звѣзды!… слышишь? — это соловей гдѣ-то… Я желала бы; чтобъ никого кромѣ насъ теперь не было въ цѣломъ мірѣ… Правда? на что намъ люди? говорила она, повернувъ лицо близехонько къ его лицу и тяжело дыша раскрытыми губками, — развѣ они поймутъ насъ? развѣ меня понималъ кто нибудь?…

Господинъ Куприкъ слегка перемѣнилъ положеніе, закинувъ ногу на ногу.

— Какъ же, Лиза, безъ людей? Люди нужны… какъ бы наставительно произнесъ онъ наконецъ, — безъ людей ничего не подѣлаешь…

— Да онъ совсѣмъ дуракъ!…. ну и слава Богу! шепнулъ мнѣ Тароватовъ. — А какова? какова?… хороши, братъ, и мы съ тобой!

Господинъ Куприкъ долго еще что-то говорилъ…

— Ахъ, ты все свое!… досадливо перебила Бэтси, — ну, не позволятъ намъ — ну, убѣжимъ… что за важность?…

— А какъ же домъ-то? Живо проговорилъ господинъ Куприкъ, — нѣтъ, этого нельзя, Лиза!…

— Что такое? какой домъ? удивилась Бэтси.

— Домъ, который за тобою… Подумай только, прибавилъ онъ, какъ бы спохватись, — ты привыкла къ роскоши… къ тому, къ другому… Я не Тароватовъ, я не въ состояніи буду…

— Это прелестно!… скрежеталъ Тароватовъ, тиская мнѣ руку.

— Полно, милый!…. Для тебя я на все готова…. Знаешь, меня этотъ докторъ… ты видалъ его, надутый такой… Философъ…

— Прошу покорно! улыбнулся я въ свою очередь.

— Онъ навелъ меня на хорошую мысль, я выучусь шить… я когда-то мечтала объ этомъ… купимъ швейную машину…. Да чтожъ это мы все о будущемъ!… ты такъ молодъ, а разсуждаешь какъ старики… Развѣ эта дивная ночь не наша! развѣ я не съ тобою?

Мнѣ показалось, что лицо Бэтси, блѣдное какъ ея платье, озарилось такимъ выраженіемъ, какого я еще не видывалъ у нея.

— Нѣтъ, Лиза, воля твоя, ты какая-то странная! уныло проговорилъ господинъ Куприкъ.

Бэтси вдругъ отодвинулась отъ него, гнѣвно сверкнувъ глазами.

— Зачѣмъ же вы говорили мнѣ, что я вамъ дороже всего на свѣтѣ? или я ужь перестала вамъ нравиться?..

— Нѣтъ, этого я не скажу… замялся господинъ Куприкъ, — а все таки…

Въ это время, надъ паркомъ шипя взвились нѣсколько огнистыхъ лентъ и полопались съ глухимъ трескомъ на яркія свѣчечки. Затѣмъ настала какъ бы удвоенная темнота.

— Ахъ ты смѣшной!… Да говори же просто — по человѣчески… Вѣдь ты своей застѣнчивой неловкостью Богъ знаетъ что заставляешь меня думать… Ну, скажи: люблю, любить вѣкъ буду до могилы — и довольно, больше мнѣ ничего… слышишь? — ничего не надо… помогала она съ новымъ приливомъ нѣжности, а господинъ Куприкъ все также хладнокровно и вмѣстѣ озабоченно смотрѣлъ на нее.

Еще нѣсколько ракетъ хлопнуло вразсыпную и надъ паркомъ заколыхалось легкое зарево…

— Нѣтъ, рѣшительно вамъ приданое значитъ важнѣе самой меня!… медленно вставая съ презрительнымъ взглядомъ протянула Бэтси; она пошла была назадъ, но вдругъ остановилась и быстро обернулась къ озадаченному искателю невѣстъ, — глупый, глупый и малодушный вы человѣкъ!… заговорила она въ порывѣ негодованія, — еслибъ вы знали, съ какими мыслями я шла сюда — вы бы никогда не заводили рѣчи объ вашемъ любезномъ будущемъ… Мнѣ стыдно самой себя, такъ стыдно, что еслибъ кто нибудь меня видѣлъ, я умерла бы со стыда!..

— А мы еще спасать ее хотѣли!… восторженно шепталъ Тароватовъ, тихонько увлекая меня въ обходъ по влажной травѣ; но въ это время съ горы во всѣ лопатки сбѣжалъ провожатый Бэтси — я узналъ cavalière servente…

— Что вы такъ долго? кричалъ онъ съ переполоху, — васъ ищутъ по всему кругу… пріѣхала ваша maman, а тамъ сдуру зажгли фейерверкъ, вензловый транспарантъ «Elise» — и ваше имя горитъ у нея на глазахъ…

— Ну и пусть горитъ!… съ какой-то холодной злобой процѣдила Бэтси сквозь зубы, — оно давно ужь горитъ мое доброе имя…

Она опустила голову и съ рѣшимостью безвыходнаго положенія пошла вгору, по на половинѣ дорогѣ силы ей измѣнили, она въ изнеможеніи опустилась на груду мелкаго гравеля и закрыла лицо руками. Cavaliere servente растерянно уговаривалъ ее…

Тароватовъ крѣпко пожалъ мнѣ руку и перескочивъ канаву, очутился возлѣ нихъ. Я лишь мелькомъ видѣлъ его лицо въ эту минуту, но выраженіе его навсегда запечатлѣлось у меня въ памяти… Я остался въ тѣни по сю сторону, чувствуя, что буду лишнимъ.

— Послушайте, заговорилъ Михаилъ Иванычъ, подходя къ моему маскарадному знакомцу, — пригодитесь вы хоть разъ въ жизни на что нибудь путное!.. Подите и скажите вонъ тому господину, вонъ тамъ на лавочкѣ, что если онъ вздумаетъ кому бы то ни было заикнуться о нынѣшнемъ вечерѣ — то будетъ имѣть дѣло съ моимъ арапникомъ… безъ пощады — слышите?..

— А какъ же Лизавета Николаевна?!.

— Ужь предоставьте мнѣ позаботиться объ ней… вы позволяете, Лизавета Николаевна? прибавилъ Тароватовъ, кротко и въ первый еще разъ безъ вычурности называя ее по имени…

Тотъ поёжился, но пошелъ.

— Вы подслушивали?! вскрикнула Бэтси, быстро поднимаясь на ноги, точно это вернуло ей всѣ силы.

— Я готовъ чѣмъ угодно поплатиться за излишнее усердіе, но прежде всего долженъ сказать, если только мое ничтожное мнѣніе что нибудь значитъ для васъ — вы вышли съ честью изъ этого испытанія и выросли въ моихъ глазахъ…

— Добрый Михайло Иванычъ!… но Боже мой, что мы дѣлаетъ?… тамъ меня ищутъ… какъ я теперь покажусь мамашѣ? Спасите меня… придумайте что хотите… не для меня… для нея бѣдненькой…

— Вы уполномочиваете меня… началъ Тароватовъ — и вдругъ понизилъ голосъ, такъ что я болѣе ничего не могъ разслышать…

— Что? что такое?… Нѣтъ, ни за какія блага!… вскрикнула вдругъ Бэтси, — не смѣйте этого дѣлать!… Я не стою… я дрянная дѣвчонка… Я… я запрещаю вамъ…

— Вы не виноваты въ этомъ, Лизавета Николаевна, иначе и быть не могло; позвольте же мнѣ выгородить васъ передъ самыми виноватыми…

— Но… Михайло Иванычъ, что вы заставляете меня сказать вамъ!… вѣдь не могу же я…

— Знаю-знаю, буду ждать съ такимъ же терпѣніемъ, какъ и до сихъ поръ, — даю вамъ честное слово… Да наконецъ можетъ быть этого и не понадобится, и такъ можетъ быть обойдется…

И они опять заговорили вполголоса. Пользуясь этой минутой, я поспѣшилъ на кругъ и отыскалъ Марью Ивановну. Какъ всѣ слабыя натуры, когда имъ случиться вскипѣть гнѣвомъ, — она была на себя непохожа. Убѣждаемая съ двухъ сторонъ Сметанкинымъ и старшей дочерью, она сидѣла между ними, волнуясь на виду всѣхъ, то развязывая и опять завязывая ленты своей шляпы, то сердито присматриваясь близорукими глазками къ фейерверку, то грозно поводя ими вокругъ и поджимая губы…

— Докторъ — и вы здѣсь? встрѣтила она меня кислой улыбкой, — скажите хоть вы, не видали ли моей дочери? говорятъ, она здѣсь…

Я хотѣлъ бы отвѣтить ей классическимъ: «развѣ я сторожъ…. вашей дочери?», но пробормоталъ только, что вѣроятно она гдѣ нибудь поближе къ фейерверку…

— Хорошъ фейерверкъ, нечего сказать! язвительно проговорила M-me Прыгунова, — но съ кѣмъ же? съ кѣмъ она можетъ быть?

Вопросъ этотъ не замедлилъ разъясниться чрезвычайно наглядно. Изъ толпы гуляющихъ вдругъ выдѣлился Тароватовъ подруку съ Бэтси, онъ велъ ее съ изысканною почтительностью прямо къ матери, усадилъ на свободное мѣстечко и раскланялся какъ всегда непринужденно…

— Помилуй, дитя мое — гдѣ это ты пропадаешь? съ тихою дрожью въ голосѣ произнесла M-me Прыгунова, не удостоивъ Михайлу Иваныча даже взглядомъ, — мы ждемъ-ждемъ…. Собирайся скорѣе, пора домой…

Сметанкинъ заюлилъ возлѣ нея по обыкновенію.

— Я, мамаша, сей часъ провожу васъ… вѣдь вы къ намъ?..

— Я домой ѣду, важно качнувъ головой отвѣтила Марья Ивановна, — найди мнѣ какую нибудь карету, мой другъ!

«Ну, быть бурѣ!» подумалъ я.

Бэтси обратила молящій взглядъ на Тароватова. Онъ тотчасъ подошелъ съ поклономъ къ Марьѣ Ивановнѣ.

— Позвольте мнѣ, madame, предложить вамъ мой экипажъ — мы съ докторомъ тоже ѣдемъ въ городъ…

— Васъ, милостивый государь, я еще надѣюсь видѣть у себя и попрошу объяснить мнѣ то, чего я не понимаю и не допускаю даже, сухо проговорила Марья Ивановна, — но послѣ, а теперь мой другъ, поторопись….

— Ступай же, Leon! выразительно прикрикнула Софья Николаевна, наступивъ мужу на ногу.

Сметанкинъ побѣжалъ, но почти вслѣдъ же за тѣмъ и вернувшись, объявилъ, что каретъ нѣту ни одной…

— Ну дѣлать нечего, воспользуюсь вашей любезностью, брюзжала M-me Прыгунова, между тѣмъ какъ Михайло Иванычъ, шепнувъ мнѣ, чтобъ я не являлся съ своей коляской до его прихода за мной, — подалъ ей руку и вся компанія двинулась къ дачѣ Сметанкиныхъ.

Я уже часа два сидѣлъ въ хибаркѣ Тароватова у открытаго окна, жадно впивая лѣсной воздухъ и раздумывая о судьбѣ моего пріятеля, когда онъ шумно вбѣжалъ ко мнѣ и прямо кинулся обнимать…

— Да не можетъ быть?.. невольно вздрогнулъ я, начиная догадываться.

— Шабашъ!… отвѣчалъ ликующій Михайло Иванычъ. — всей семьей напустились на барыню — гуртомъ дешевле значитъ — ну, и одолѣли! Да что-жь ты въ самомъ дѣлѣ? — чѣмъ я не женихъ! Ну, разумѣется, истерики, обмороки, а я говорю: «у меня еще другая бабушка есть — и та поворожитъ, еще наслѣдство будетъ». Смягчилась барыня — тещи всѣ вѣдь на одинъ покрой… И фейерверкъ простила — я разумѣется принялъ на себя продѣлку…

— Вотъ полоумный малый!.. такъ ты стало быть предложеніе en forme сдѣлалъ?

— Всесовершеннѣйше! да вѣдь я только того и ждалъ, чтобъ придраться къ случаю…. Теперь все слажено: порѣшили такъ, что Лиза курсъ кончитъ, а тамъ черезъ годикъ…

— Ужь подлинно что случай!.. Ну, а сама Лизавета Николаевна? какъ-же она-то?

— Молчала, ни словечка не проронила, все намъ предоставила…

— И ты надѣешься быть счастливъ?

— Эка штуку какую сказалъ!.. Ктожъ не надѣется? — надежда — кроткая посланница небесъ… Иначе и браковъ не было бы. Вонъ M-me Калязинцева не надѣялась на дочерей, сама во всѣ глаза глядѣла — и наказана: повезла старшенькую въ деревню прятать — въ городѣ-то до весны не годится, говорятъ…

Здѣсь кончаются дѣвическія приключенія моей героини. Вскорѣ за тѣмъ я перешелъ на службу въ Петербургъ — и московскій кружокъ моихъ знакомыхъ надолго померкъ для меня въ туманѣ отдаленія. Изрѣдка еще доходили слухи о Бэтси, но какъ я никогда не придавалъ значенія молвѣ и полагаю, что въ вышеизложенномъ достаточно резюмированы первоначальныя причины и ихъ послѣдствія въ развитіи существа, именуемаго барышней, то и позволяю себѣ закончить на этомъ первую часть моихъ записокъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Барыня.

I.

Я желалъ бы обладать геніальнымъ перомъ автора «повѣсти о двухъ городахъ», чтобы достойно изобразить противуположность Петербурга относительно Москвы. Диккенсу, кролѣ неизмѣримаго дарованія, много помогало еще то обстоятельство, что Парижъ и Лондонъ, какъ столицы двухъ различныхъ не только національностей, а даже расъ, — католицизма и протестантства, идеаловъ и практики, легкомысленной вдовы Клико и солиднаго Портера, et cetera, et cetera, — рѣзко отличаются другъ отъ друга чрезвычайно крупными чертами. Питеръ и Бѣлокаменная связаны племеннымъ единствомъ, оттѣнки здѣсь должны быть тоньше, неуловимѣй — и однакожь едвали древняя столица Всея Руси менѣе разнится отъ нынѣшней резиденціи, чѣмъ вышеупомянытые европейскіе города между собою.

Начнемъ съ мелочей. Въ Петербургѣ уличный носильщикъ, съ какой нибудь доской на головѣ, еще издали кричитъ вамъ: «господинъ, господинъ, поберегитесь!»; въ Москвѣ разнощикъ, сбивъ съ васъ лоткомъ: шляпу, равнодушно замѣчаетъ: «чего прешь-то зря? возьми глаза въ зубы!» Петербургскія горничныя одѣваются съ большимъ вкусомъ чѣмъ первыя щеголихи Москвы. Московскій надворный совѣтникъ стыдится дрожекъ и нанимаетъ пролетку, въ Петербургѣ сплошь и рядомъ генералы ѣздятъ въ омнибусѣ. Не смотря на то, что Москва вчетверо богаче Петербурга, тамъ до сихъ поръ еще покупаютъ воду и показываютъ царь-пушку; сѣверная пальмира въ теченіи одного года разобьетъ цѣлый паркъ на громадной площади, поставитъ величественный памятникъ своему прошлому, блистательно приметъ двухъ-трехъ императоровъ — и забудетъ все это на другой же день. Вся Москва соболѣзнуетъ или негодуетъ, если одному изъ ея купеческихъ сынковъ потрафится проиграть въ карты на Ниже-городской ярмаркѣ десятка-два тысячъ, — а удастся кому нибудь богадѣльню открыть или что нибудь построить, такъ ужь онъ ломается-ломается, точно міръ осчастливилъ; въ Петербургѣ только близкіе знакомые знаютъ, что такому-то такая-то стоитъ четверть мильона въ годъ, причемъ этотъ господинъ кичится ничуть не больше ежедневнаго потребителя полдюжины пива, — общественная же дѣятельность, какъ извѣстно, просто заѣла петербуржцевъ. Все что задумывается въ Москвѣ такъ бы и оставалось одною думою, еслибъ суетливый Питеръ не захватывалъ ее въ свой руки. Въ Бѣлокаменной на зло поговоркѣ: «Москва бьетъ съ носка» благополучнѣйшіе существуютъ сотни шутовъ, приживалокъ и всякихъ небокоптителей; Петербургъ въ этомъ отношеніи — пробный камень: развѣ чудомъ — и то не больше году продержится въ немъ личность, неспособная къ работѣ. Въ Москвѣ можно годы жить воображая себя и даже слывя громадною силою въ какомъ угодно смыслѣ, въ Петербургѣ человѣкъ до чиста разоблачается на первыхъ же порахъ. Москва, отличающаяся крайнею нетерпимостью на словахъ, уживается съ самыми разнохарактерными слоями своего населенія; Петербургъ, до nec plus ultra либеральный въ своихъ журналахъ, сразу кладетъ свое однообразное тавро на всѣхъ переселенцевъ въ его нѣдра, — и замѣчательно что москвичи въ этомъ отношеніи скорѣе другихъ увлекаются общимъ потокомъ, являясь plus royalistes que le roi. Я и позволилъ-то себѣ это длинное отступленіе лишь съ тою цѣлью, чтобы перемѣна въ образѣ жизни моихъ героевъ была понятнѣе читателю, а потому и закончу быть можетъ нѣсколько парадоксальнымъ замѣчаніемъ, что Москва — по преимуществу городъ барышень и мысли, Петербургъ же — дѣла и барынь.

Прошло года три съ тѣхъ поръ, какъ я прибылъ въ Петербургъ, — а между тѣмъ, не смотря на всѣ ощутительныя выгоды и удобства жизни, я все еще чувствовалъ себя какъ на бивуакахъ. Оборотная сторона медали, совершенно исчезающая въ первомъ ослѣпительномъ впечатлѣніи сѣверной столицы, все чаще и чаще давала себя чувствовать — и я понялъ, почему русскій человѣкъ ѣдетъ работать въ Петербургъ, а зашибивъ копейку возвращается жить въ Москву. Я привыкъ чтобъ голова и сердце находились въ возможно полномъ равновѣсіи, а тутъ вся жизнь уходитъ въ безпощадную борьбу за существованіе. На каждомъ шагу, лица озабоченныя, сторожкія, черствыя, — покрайней мырѣ въ тѣхъ сферахъ, гдѣ мнѣ пришлось постоянно вращаться.

Нуженъ былъ отдыхъ — и я уже начиналъ подумывать о поѣздкѣ на родину, какъ вдругъ случай толкнулъ меня въ самую кипѣнь петербургскихъ веселыхъ кружковъ.

Разъ какъ-то, въ часы моихъ предобѣденныхъ визитовъ, пронизывающая мятель загнала меня въ Пассажъ. Бродя по зеркальнымъ галереямъ, въ которыя дикій съ острововъ Тихаго Океана можетъ прибыть въ національномъ прародительскомъ костюмѣ и черезъ часъ выйдти оттуда tiré à quatre epingles, покуривая сигару послѣ хорошаго обѣда, съ дамой подъ руку если угодно, — я вдругъ натолкнулся на типическую фигуру москвича въ енотовой шубѣ и высокихъ сапогахъ. Лицо мнѣ показалось знакомымъ — мы оба посмотрѣли другъ вдругу въ глаза, разошлись, обернулись — взглядѣлись хорошенько…

— Тароватовъ!

— Докторъ, это ты?!..

Мы обнялись. Нахмуренное лицо моего пріятеля, сбивавшее меня съ толку при первой встрѣчѣ, прояснилось широкой улыбкой — и я увидалъ прежняго Михайлу Иваныча.

— Давно ли въ Петербургѣ? какими судьбами?

— Скоро полгода… неохотно проговорилъ Тароватовъ, — я тутъ съ женой…

— Женатъ ужь? каково!.. и на комъ же? неужели на Бэтси?.. Извини, впрочемъ… привычка!..

— Ну, разумѣется, на Лизаветѣ Николаевнѣ! проницательности тутъ особенной не нужно… Да чтожь мы тутъ стоимъ на народѣ? Пойдемъ слякоти поглотаемъ чтоли… раздавимъ флакончикъ? а? идетъ?

Мы выходили на панель Невскаго.

— Или ты можетъ-быть какъ всѣ здѣшніе? вдругъ подозрительно пріостановился Тароватовъ, — пожалуй думаешь: вотъ навязался!..

— Да что ты за чудакъ сталъ, Михайло!.. я право, не узнаю тебя!..

— Ну, то-то смотри!.. Эй, давай! крикнулъ онъ помосковски.

Превосходный вороной рысакъ остановился передъ нами, роя копытомъ снѣгъ; голубая бархатная шапка кучера и легкія плетеныя сани кинулись мнѣ въ глаза.

— Ты и здѣсь лошадей держишь? проговорилъ я съ удивленіемъ.

— Лошадей-лошадей!.. могло ли кого я держу!… проворчалъ Тароватовъ, — лошади что!..

Недоброе предчувствіе шевельнулось во мнѣ, пока Михайло Иванычъ уступалъ мнѣ первому мѣсто — и обѣжалъ кругомъ саней….

— Ужь ты, братъ, какъ хочешь, садись съ правой стороны! говорилъ онъ мнѣ, подмащиваясь къ моему боку, — я хоть и безъ сабли, да все неловко — успѣлъ привыкнуть!.. Будь мнѣ за даму…

Пять минутъ минутъ спустя мы уже сидѣли въ отдѣльномъ кабинетѣ у Эрбера, передъ бутылкой замороженнаго вина и нѣсколькими десяткими устрицъ, открытыхъ на глубокую сторону, по приказу Михайлы Иваныча…

— Что же это мы о сю пору съ тобою не встрѣчались? началъ я, чокаясь.

— Ну, да гдѣжь тебѣ тамъ бывать, гдѣ я бываю! — ты чай занятъ съ утра до ночи? А вѣдь мы — люди вольные… Ты не сердись впрочемъ, что я тебя не разыскалъ — откровенно говорю: не до того было — собирался-то собирался…

Я инстинктивно чувствовалъ, что не слѣдовало напоминать ему о домѣ, а между тѣмъ оно и невѣжливо становилось…

— Ну, какъ же твоя жена поживаетъ?

— А что жена? какая есть — дѣлать нечего! перебилъ онъ, — жена не гусли — поигравши не повѣсишь!..

Онъ принужденно засмѣялся, завѣсилъ салфеткой грудь и принялся жевать устрицу за устрицей.

— Да ты шутишь… или въ самомъ дѣлѣ каешься!

— Эхъ, ты простота!.. Ну, съ какой стати сталъ бы я тебѣ жаловаться?.. заговорилъ онъ опять, подливая мнѣ шампанскаго и наполняя свой опорожненный стаканъ, — это вовсе не въ моихъ правилахъ, да Лизавета Николаевна и не подаетъ ни малѣйшаго поводу… А такъ ужь это — въ воздухѣ чтоли носится: женится человѣкъ — и станетъ ни съ того, ни съ сего циникомъ… Замѣчалъ ты это?

— Какъ не замѣчать — отъ тебя только не ожидалъ!

— А ты не всякое лыко въ строку — это я съ голодухи… Вотъ ужь теперь гораздо лучше себя чувствую!.. Знаешь что: мнѣ еще нужно кое-куда заѣхать, а ты ступай себѣ прямо къ намъ — Лиза будетъ очень рада… Я скорехонько… вмѣстѣ отобѣдаемъ, коли непрочь? а?..

— Непрочь-то я непрочь, это само собой разумѣется!.. только ты что-то не похожъ на прежняго Тароватова… можетъ быть и Лизавета Николаевна измѣнилась?.. Скажи же по дружески, какъ мнѣ держать себя у васъ — я терпѣть не могу глупыхъ положеній…

— Мало ли что!.. а ты женись — привыкнешь! засмѣялся Михайла Иванычъ, — ты говоришь — измѣнилась конечно, даже не узнать! но ты не пугайся — не въ родѣ Софи Сметанкиной, напротивъ: совсѣмъ петербуржанка стала — и знаешь, прежней этой удали самый слѣдъ простылъ: кроткая такая, добрая, задумчивая стала…

При послѣднихъ словахъ, голосъ Михайлы Иваныча отозвался чѣмъ-то глубоко-признательнымъ, трогательнымъ…

— Все это не то… счастлива, ты наконецъ? проговорилъ я.

— Смотря по тому, что ты называешь счастьемъ?.. Если оно значитъ имѣть возлѣ себя существо уступчивое невзыскательное, заботящееся по мѣрѣ силъ о твоемъ комфортѣ и съ которымъ наконецъ можно быть вполнѣ спокойнымъ за свое доброе имя… въ такомъ случаѣ всѣ это есть, докончилъ Тароватовъ, залпомъ выпивая своі стаканъ.

— Послушай, Михайло, побойся Бога!.. Чего же тебѣ еще въ самомъ дѣлѣ?.. рожна чтоли?..

— Предположимъ, ты женился бы на этой устрицѣ, сказалъ мой пріятель, подвинувъ мнѣ одну изъ самыхъ крупныхъ раковинъ.

— Ну?

— Ну, кромѣ рожна, какъ ты говоришь, все это ровенехонько было бы и у тебя, серьозно проговорилъ Тароватовъ, вставъ и подавая мнѣ свою карточку, — поѣзжай, поѣзжай, бука ты этакій!.. Не бойся, это я такъ только по духу противорѣчія, на твои же слова возразилъ, — а дѣла наши вовсе не такъ плохи. Счастье такъ скоро не складывается — и на зло твоимъ предсказаніямъ — помнишь? — я еще не отчаяваюсь…

У подъѣзда мы разстались. Онъ отправился по дѣламъ, а я поѣхалъ отыскивать его квартиру, скорѣе изъ любопытства, чѣмъ съ удовольствіемъ. Для меня уже не существовало ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ что пріятель мой серіозно и глубоко несчастливъ.

На одной изъ лучшихъ улицъ, въ громадномъ домѣ по парадной лѣстницѣ, заставленной цвѣтами, швейцаръ указалъ мнѣ квартиру въ бельэтажѣ, которая къ удивленію моему, оказалась не только отпертою, но самая дверь въ нее была не затворена; дощечка съ фамиліей Тароватова сіяла на этой двери, я вошелъ и, самъ повѣсивъ свое пальто на вѣшалку, безпрепятственно проникнулъ въ залу. Сумерки зимняго обѣденнаго часа какъ-то мягко разгонялъ затопленный каминъ — и двойное освѣщеніе точно пригрѣвало пустую комнату, скользя на паркетномъ волу, по круглому столу накрытому на четыре прибора, по крышкѣ небольшаго рояля, по изгибамъ буковой мебели, по рамѣ большаго простѣночнаго зеркала. Въ громадномъ цѣльномъ стеклѣ его вкось отражалась почти вся гостиная, залитая матовымъ свѣтомъ лампъ — я невольно заглядѣлся на эту картину. Среди всевозможныхъ затѣй, доставляемыхъ магазинами Кумберга и Штанге, въ самой замысловатой путаницѣ бронзовыхъ канделябръ и карселей, изящныхъ жардиньерокъ съ рѣдкими цвѣтами, патэ, козетокъ, эсовъ, разбросанныхъ на мохнатомъ коврѣ въ всю комнату, я наконецъ отыскалъ глазами наиболѣе интересное мнѣ — хозяйку этого прелестнаго уголка. Тароватовъ былъ правъ: то была она и не она вмѣстѣ: мнѣ кажется, проживи я еще полвѣка — и тогда не забуду этого впечатлѣнія, въ особенности лица ея. Лизавета Николаевна полулежала въ креслѣ, скрестивъ руки на груди и глядя на дверь гостиной, въ которую мнѣ предстояло войдти. Въ зеркалѣ это выходило такъ, что ея большіе грустные глаза уставились прямо на меня съ какимъ-то за сердце хватающимъ выраженіемъ безъисходной подавленной скорби, — а между тѣмъ они смотрѣли твердо и смѣло. Но какъ прекрасно стало это смуглое, слегка похудѣвшее лицо!.. Красота его такъ-сказать осмыслилась, черты приняли строго изящную опредѣленность — словомъ, передо мной возникала женщина, уже извѣдавшая какую-то существенную горечь… «Такъ вотъ она — дѣйствительная-то жизнь»! какъ бы сквозило въ задумчивомъ ея взглядѣ, обращенномъ ко мнѣ изъ глубины зеркала…

Я потому останавливаюсь на этомъ описаніи, что первое впечатлѣніе долго впослѣдствіи сбивало меня съ толку, не допуская мысли о томъ, что изъ Лизаветы Николаевны могла выработаться барыня.

Меня вывелъ изъ созерцанія знакомый голосъ.

— Михайло Иванычъ! окликнули меня изъ гостиной, — нѣтъ?.. не онъ?.. кто же тамъ?..

Мягко зашелестило платье на лощеномъ полу и въ дверяхъ появилась тонкая, стройная, гибкая фигура Лизаветы Николаевны.

— Боже мой, докторъ!.. можно ли такъ пугать людей? ласково засмѣялась она, протягивая мнѣ руку, — сколько лѣтъ сколько зимъ — и вдругъ точно съ облаковъ изъ петербургскаго тумана!… Людишки мои вѣрно опять разбѣжались — никакого слада съ ними нѣтъ… Ну, здравствуйте!.. какъ это вы вспомнили?.

— Сейчасъ только встрѣтилъ вашего мужа, проговорилъ я, цалуя ея руку.

— То-то мужа! — безъ него не догадались бы?.. А вотъ я не въ васъ, говорила она идя въ гостиную, — я не разъ говорила Михайлѣ Иванычу, что надо бы разыскать васъ…

— А вы мужа зовете Михайло Иванычемъ?

— Какъ же его зовутъ? спокойно переспросила Лизавета Николаевна — и не дождавшись отвѣта, сильно позвонила въ ударный колокольчикъ.

Изъ дальнихъ внутреннихъ комнатъ наконецъ выбѣжала молоденькая горничная.

— Вѣдь вы съ нами обѣдаете, докторъ, èa va sans dire? Глаша распорядитесь, еще приборъ… уронила Лизавета Николаевна, лѣниво опускаясь въ глубокое мягкое кресло, — ну-съ, извольте занимать меня, я на этотъ счетъ еще плохая хозяйка… разсказывайте мнѣ о себѣ… да побольше…

Мнѣ хотѣлась бы самому распросить ее, но тайный голосъ удерживалъ меня. Не смотря на всю ея любезность и напускную игривость, впечатлѣніе зеркала стояло въ моей головѣ и подсказывало, что бывшая Бэтси едвали не вдвое несчастливѣй моего пріятеля.

II.

Я еще разсказывалъ про свое нехитрое житье-бытье Лизаветѣ Николаевнѣ, какъ вдругъ изъ передней вслѣдъ за рѣзкимъ продолжительнымъ звонкомъ раскатился женскій смѣхъ, зашуршалъ тяжелый шлейфъ, высокая дама въ узенькомъ бархатномъ платьѣ, опушенномъ соболью, съ огромнымъ турнюромъ, въ шляпкѣ съ длиннѣйшимъ перомъ, съ желтенькой собаченкой на рукахъ, вбѣжала къ намъ, хохоча, спотыкаясь, и бросилась на козетку, какъ разъ противъ меня, такъ что я едва успѣлъ подобрать свои ноги, давая ей дорогу….

— Что ты, Анастази? что съ тобой? проговорила Тароватова, подходя къ ней.

— Представь, Бэтси, ѣду сейчасъ по Невскому, вдругъ, вижу, что кто-то съ той стороны поворачиваетъ свои сани за мною и пускается на перегонки, зачастила дама точно въ трещотку, — всматриваюсь — этотъ impossible…. Помнишь старую обезьяну?… Ему страхъ какъ хочется участвовать въ нашей поѣздкѣ — и вотъ онъ два дня уже меня ловитъ… Я не говорюсь дома, je reste porte fermée — не унимается, преслѣдуетъ меня на прогулкѣ… Я разумѣется приказала кучеру не жалѣть лошадь… Свернули въ твою улицу, онъ за нами… Я велѣла задержать на минутку у подъѣзда и прыгъ прямо въ ворота — сани мои понеслись дальше, а тотъ за ними — тоже кричитъ старикашка: «пош-шолъ!… пошшолъ»!.. и кашляетъ… ха, ха, ха!..

Замѣтивъ, что я не смѣюсь, дама вскинула на носъ черепаховое пенсне и оглядѣла меня въ упоръ, слегка закинувъ голову…

— Моя сестра!.. быстро проговорила Лизавета Николаевна, какъ-то повеселѣвъ, — Анастази, докторъ ***…

— Au service des malades imaginaires, n’est, ce pas?^[1] переспросила Настасья Николаевна, смѣясь и проворно тиснувъ мнѣ руку, причемъ пенсне самъ собою соскочилъ у нея съ лица.

— Кажется, у насъ тутъ на порядкахъ и настоящихъ больныхъ, для того чтобы заниматься еще мнимыми, отвѣтилъ я улыбаясь…

— Ah, vous êtes docteur pour tout de bon?!^[2] Такъ вы бука стало быть?.. Ну, одной паціенткой меньше — я не приглашу васъ къ себѣ лейбмедикомъ…

Во всѣхъ пріемахъ Анастасіи Николаевны было что-то не то чтобы совсѣмъ мужское, а то родственное ему chiqué, которое заимствуется съ подмостковъ французскаго театра.

Я догадался, что это была старшая сестра Тароватовой, извѣстная мнѣ только по слухамъ объ ея апокрифическомъ пассажѣ съ мужемъ.

— Нѣтъ, нѣтъ!.. говорила, между тѣмъ Лизавета Николаевна, — увѣряю тебя, онъ лучшій мой другъ…

— Посмотримъ!.. Если такъ — я беру его сегодня въ свою тройку — мои кавалеры мнѣ всѣ надоѣли… Хотите?

Я поблагодарилъ, и принялъ приглашеніе. Мнѣ хотѣлось имѣть понятіе о томъ., какъ, и съ кѣмъ проводятъ время Тароватовы.

Опять раздался звонокъ, — я думалъ, что это Михайло Иванычч. вернулся, но вошелъ московскій знакомецъ мой, cavalière serventi. Петербургъ успѣлъ отозваться на немъ — и весьма невыгодно. Новенькая шляпа и довольно свѣжія перчатки въ конецъ убивали потертый сюртукъ съ высокимъ жилетомъ, надъ которымъ выглядывалъ воротничекъ изъ бѣлаго картона: толстыя ботинки его носили явный слѣдъ его профессіи, оставляя таковый же на паркетѣ и по ковру… За то онъ пріобрѣлъ, нѣчто новое, въ, чемъ ему рѣшительно отказывали москвичи — личность…

— Не угодно ли вамъ, возобновить знакомство, господа? наскоро проговорила Лизавета Николаевна: — Mr. Калязинцевъ…

Мы поклонились другъ другу.

— Eh bien, petit jeune homme? достали тройку Лизѣ? обратилась къ нему Анастасія Николаевна.

— На нашей биржѣ всѣ разобраны, отвѣтилъ Калязинцевъ, садясь такъ, чтобы по возможности скрыть недостатки своего костюма, — Михайло Иванычъ самъ, поѣхалъ искать…

— Видите, какой у меня добренькій мужъ? взглянула на меня Лизавета Николаевна — на этотъ разъ въ глазахъ ея было что-то хорошее, чрезвычайно понравившееся мнѣ…

— Bah!.. bêta que tu es!^[3] вставила Анастасія Николаевна: — это его обязанность, я думаю… Еслибъ я была на твоемъ мѣстѣ — я запрягла бы его самого… Ça lui ferait du bien quand même!…^[4] докончила она со смѣхомъ, — не женитесь, докторъ, если не хотите, чтобъ, и про васъ такъ же говорили… C’est la fatalité!..^[5].

Ничего не стоило вызвать сестрицу Лизаветы Николаевны на дальнѣйшія saillies, но я уже видѣлъ ее насквозь и только желалъ знать, какъ относится къ ней Тароватовъ и ради какихъ соображеній терпитъ, онъ ее въ своемъ, домѣ.

Но Михайло Иванычъ вошелъ и поздоровался какъ ни въ чемъ не бывало. Слуга внесъ, за нимъ, объемистый свертокъ.

— Ну, что, барыня, вы ужь за нами прилетѣли? пріѣдемъ-пріѣдемъ — не преминемъ, сказалъ онъ Анастасіи Николаевнѣ и весело обратился къ, женѣ, — вотъ, Лиза, вы найдете въ, томъ тюкѣ ваши порученія; но конечно лучше всего мною привезеннаго… что? спросилъ онъ, поглядывая на меня.

— То, что ты самъ хлопоталъ объ этомъ въ такую мятель, улыбнулась Лизавета Николаевна, дотронувшись до его подбородка.

«Или я давече ошибся, или они артистически ловко морочатъ, другъ друга», пришло мнѣ въ голову. Что-то ужь слишкомъ просто обращались они между собою! Такъ выражается лишь семейное счастіе, или полнѣйшее обоюдное равнодушіе… Средины тутъ быть не могло — что-же изъ двухъ?

Трудно было рѣшить это и за обѣдомъ, который послѣдовалъ затѣмъ. Я сидѣлъ между сестрами, едва успѣвая вставлять свое слово въ общую болтовню. Одинъ Калязинцевъ, больше молчалъ и ѣлъ за четверыхъ — бѣдный песикъ видимо проголодался, пожалуй и не съ нынѣшняго дня. Анастасія Николаевна раза два наступала мнѣ на ногу подъ столомъ и взглядывала на меня касаясь губами рюмки. Я отвѣчалъ какъ могъ приличнѣе, рѣшившись остаться у нея въ милости въ видахъ будущаго.

Не буду останавливаться на томъ, что при всей раскоши сервировки, скатерть была грязна, блюдо или два сыроваты — и въ срединѣ обѣда пришлось посылать за горчицей… Отсутствіе хозяйки въ домѣ чувствовалась на каждомъ шагу — но всякому знающему воспитаніе Лизаветы Николаевны смѣшно было бы и требовать отъ нея такого быстраго превращенія. Меня интересовало не то — и все таки я не находилъ путеводной нити въ лабиринтѣ своихъ предположеній и сомнѣній.

— Лиза, посмотри, стаканъ твоего сосѣда совсѣмъ пустъ, говорилъ напримѣръ Михайло Иванычъ между розсказнями, которыми смѣшилъ Анастази.

— Это ваша область, Михайло Иванычъ! отвѣчали ему. Ты и вы чередовались просто и непринужденно.

Тотчасъ послѣ кофе Анастасія Николаевна заторопилась домой. У нея былъ назначенъ, сборный пунктъ всѣмъ тройкамъ.

— Eh bien, docteur! насъ ждутъ… вашу руку!.. partons pour la Syrie!..

— Посиди, посиди еще!.. стала упрашивать ее Тароватова, — успѣешь… куда въ такую рань!

Голосъ ея звучалъ искренней жалобой и лицо приняло грустное выраженіе, между тѣмъ какъ она догорила:

— Что-же это? сама уѣзжаешь… его увозишь… мнѣ одной скучно будетъ….

Я поглядѣлъ на Михайлу Иваныча: онъ чуточку измѣнился въ лицѣ, но проглотилъ пилюльку молча.

— Михайло Иванычъ, ты развѣ съ нами? спросилъ я, слегка усмѣхнувшись.

Лизавета Николаевна вдругъ покраснѣла и взглянула на меня умоляющими глазами…

— Нѣтъ, не съ вами… спокойно выручилъ Тароватовъ, — да вѣдь мужъ и жена — одно; ну одному-то и скучненько послѣ такаго пріятнаго общества…

Лизавета Николаевна погрозила ему и пошла провожать насъ.

— А самъ ты никогда не скучаешь со мной? мимоходомъ кинула она вполголоса.

Анастасія Николаевна, на ходу, наклоняла станъ впередъ и приподнимала назади шлейфъ, забывъ вѣроятно, что идетъ не по грязи. Въ передней она быстро сѣла на рѣзной стулъ и обнажила высокій сапожекъ выстроченный шелкомъ до самаго чулка.

— Voyons! mes galoches, s’il vous plait!..^[6] проговорила она, ни къ кому особенно не обращаясь и повидимому ожидая этой услуги отъ меня.

Тароватовъ подскочилъ козломъ и сталъ на одно колѣно, первую колошу надѣлъ какъ слѣдуетъ, со второю чуть ни опрокинулъ свояченицу — и самъ же подхвативъ, сдалъ мнѣ ее руки.

— Уфъ!.. медвѣдь!.. проговорила моя дама, — не опаздывайте же, дѣти!.. крикнула она уже на лѣстницѣ и проворно какъ бѣлка побѣжала внизъ по ступенямъ…

III.

Лихачъ, съ бѣлыми какъ снѣгъ вояжами, въ бѣлыхъ перчаткахъ, ждалъ у насъ подъѣзда: караковой конь такъ и плясалъ, дугой выгнувъ шею, взрывая цѣлыя облака снѣжной пыли…

— Домой!.. крикнула Анастасія Николаевна, усѣвшись. — Держите же меня, обратилась она ко мнѣ.

Я дѣлать-нечего рѣшился обнять ея станъ, тонкій какъ у осы; она всею тяжестью откинулась на мою руку, потупивъ голову, — и мы вынеслись на Невскій. Только въ такомъ близкомъ разстояніи отъ моей дамы разглядѣлъ ея, что на лицѣ ея, съ перваго взгляда поражавшемъ своеобразной и задорной красотой, много постишу. Даже вѣки глаза, ея были слегка подчернены.

— Считайте, сколько народа будетъ завидовать вамъ! шепнула Анастасія Николаевна, кивнувъ кому-то на панели.

Я скорчилъ гнуснѣйшую физіогномію.

— Скажите, Madame, началъ я по Французски, — наша бѣдняжка что-то не весела съ этимъ медвѣдемъ Тароватовымъ!..

— Et de deux!^[7] торжествуя вскрикнула моя дама, — я тоже самое говорю Бэтси!.. Конечно, онъ воспользовался ея неопытностью — но развѣ это могло долго продолжаться?..

— Какъ такъ воспользовался? развѣ онъ настолько уменъ?

— Еще бы!.. Вѣдь онъ сдѣлалъ ей предложеніе, когда ей оставалось одно изъ трехъ: или принять его, или завянуть старой дѣвой подъ ворчанье chère maman, или разорвать со всѣмъ какъ я… на послѣднее въ ея лѣта нельзя рѣшиться…

— Хорошо, но вѣдь она вышла за него почти два года спустя? намекнулъ я.

— А вы тоже кажется не изъ послѣднихъ простяковъ!.. Понятно, она держала его подставнымъ женихомъ на всякій случай, а между тѣмъ пользовалась у мамаши свободою невѣсты…

— Она сама вамъ это говорила? не утерпѣлъ я.

— Женщинѣ вовсе не нужно такихъ признаній!.. Я не слѣпа… Но успокойтесь, пока я жива — не дамъ ее въ обиду…

Я немного успокоился за прошлое Лизаветы Николаевны, за то меня обдавало холодомъ ея грядущее съ такой зрячей руководительницей…

Мы незамѣтно очутились въ одной изъ улицъ между Морскими. Лихачъ остановился у дома, сплошь усѣяннаго вывѣсками. Анастасія Николаевна проворно вбѣжала по лѣстницѣ во второй этажъ — и мы очутились въ уютной гостиной, освѣщенной и обставленной еще роскошнѣе чѣмъ у Тароватовыхъ, — а потомъ въ маленькой комнаткѣ, цѣликомъ застланной мягкимъ одноцвѣтнымъ войлокомъ и перехваченной пополамъ альковомъ; свѣтлыя суконныя портьеры его широкими буфами собирались наверху подъ огромную рѣзную изъ матоваго орѣха раковину, отъ которой по обѣ стороны шелъ такой же карнизъ. По одной стѣнѣ, въ невообразимой паутинѣ дорогихъ кружевъ прятался туалетный столикъ со всевозможными косметиками; по другой, надъ маленькимъ каминомъ висѣла копія съ «купальщицъ» Нефа. Въ комнатѣ было накурено какими-то необыкновенно пріятными духами. Красивый мальчикъ въ сѣромъ фракѣ съ свѣтлыми пуговицами и въ гетрахъ, встрѣтившій насъ въ передней, теперь почтительно ожидалъ приказаній у дверей.

— Никого еще не было? отрывисто спросила хозяйка, — ступай!.. чтобы къ восьми часамъ все было готово!

— Рекомендую вамъ заняться моими альбомами, пока я пріодѣнусь!… посовѣтовала мнѣ Анастасія Николаевна, кокетливо скрываясь въ альковъ. Вскорѣ за драпировкой послышался шорохъ и шелестъ различныхъ тканей.

— Ау!.. крикнула хозяйка, выставивъ одну мордочку въ складки спущенныхъ портьеръ, и расхохоталась мнѣ въ глаза…

Не знаю, что еще послѣдовало бы за тѣмъ, еслибы подъ окномъ не загудѣли бубенчики подъѣхавшей тройки.

— Allez faire les honneurs de la maison,^[8] сказала мнѣ Анастасія Николаевна, махнувъ на меня рукою, и дернула сонетку.

Француженка горничная пробѣжала мимо меня, когда я выходилъ въ гостиную.

Тройки стали подъѣзжать одна за другой. Общество было довольно смѣшанное, молодежь, дамы въ изящномъ вечернемъ туалетѣ, офицеры, пожилые люди…. Появилась наконецъ и хозяйка въ ярко-ранжевомъ жилетѣ съ кружевной фрезою по черному шелковому платью. Выходъ ея привѣтствовали дружныя восклицанія.

— Et la charmante madame Tarowatoff?.. подошелъ къ ней стройный красивый молодой человѣкъ съ изящными манерами, въ щеголеватомъ полувыѣздномъ костюмѣ, какъ и большая часть собравшихся на пикникъ.

Пріѣхали Тароватовы. Я замѣтилъ, что Лизавета Николаевна слегка вспыхнула при встрѣчѣ съ интересовавшимся ею франтомъ, а сестра ея все лебезила передъ Михайломъ Ивановичемъ, стараясь то тѣмъ, то другимъ занять его и отвлечь подальше. Къ удивленію моему, старый воробей добродушно шелъ на мякинную приманку и не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на то, какъ ухаживали за его женой. Мало того, когда компанія тронулась въ путь-дорогу, онъ собственноручно подсадилъ жену въ ковровыя сани, гдѣ между прочими помѣщался и рьяный ея поклонникъ, а самъ сѣлъ со мною на тройку Анастасіи Николаевны.

Загудѣли хоромъ бубенчики, смѣхъ и говоръ, и вереница троекъ понеслась на Каменноостровскій проспектъ. Анастасія Николаевна громко и безъ умолку болтала съ двумя сидѣвшими по бокамъ ея военными; мы съ Тароватовымъ занимали мѣста у передка.

— Что ты дѣлаешь, Михайло? шепнулъ я ему въ въ шумѣ разговоровъ, ѣзды и бубенчиковъ.

— А что? какъ всегда спокойно возразилъ онъ.

— Тебѣ не шутя надоѣла жена, кажется?

— Да, понимаю! проговорилъ онъ вполголоса, закуривая у меня сигару, — какъ же этого было избѣжать? ты подумай только: родная сестра…

— Ну, эту родную сестру я бы на порогъ къ себѣ не пустилъ!..

— И дурно бы сдѣлалъ!.. не говоря о томъ, что Лиза оскорбилась бы, — все это имѣло бы для нея прелесть запретнаго плода; я же объ томъ только и хлопочу, чтобъ это все какъ можно скорѣй надоѣло ей… Оно помаленьку и дѣлается…

— Помогай Богъ! сомнительно проговорилъ я и больше ужь не заговаривалъ объ этомъ, давъ себѣ слово — весь вечеръ не терять изъ виду Лизавету Николаевну.

Мы подъѣхали къ модному въ ту зиму французскому ресторану на островахъ. Всѣ окна его свѣтились въ ночномъ сумракѣ, составляя рѣзную противуположность съ остальными дачами, точно всѣ онѣ составляли какое-то выморочное или сонное царство, а онъ одинъ бодрствовалъ. На ярко-освѣщенномъ подъѣздѣ встрѣтила насъ прислуга въ чорныхъ фракахъ съ салфетками въ рукахъ и принялась высаживать дамъ. Анастасія Николаевна, бросивъ свою бурку, пошла впередъ по залитымъ свѣтомъ заламъ, какой-то разбитной походкой, шумно волоча свой змѣевидный шлейфъ и вся изгибаясь въ таліи. Прочія дамы тоже начали какъ-то пищать и рѣзвиться, точно самый воздухъ производилъ на нихъ магическое дѣйствіе. Кавалеры размѣщали ихъ шляпки, муфты, вуали по окнамъ, на каминѣ…. Пустая и холодная гостиная приняла видъ обитаемой. Чай, фрукты и шампанское сервировали на отдѣльныхъ столикахъ, общество разбилось группами, разбрелось по всему ресторану, нанятому на весь этотъ вечеръ…

IV.

Не видя нигдѣ Лизаветы Николаевны, я обошелъ всѣ залы ресторана, заходилъ даже въ бильярдную, на антресоли — все напрасно; наконецъ, вернувшись уже, мимоходомъ заглянулъ въ отдѣльный угловой кабинетъ… Это была премиленькая комнатка, освѣщенная съ потолка матовымъ краснымъ фонарикомъ; вся въ его теплыхъ розовыхъ отсвѣтахъ, мягкая мебель самыхъ причудливыхъ формъ, обитая французскимъ ситцомъ крупными букетами по бѣлому полю, подъ цвѣтъ обоевъ и драпировокъ, — тѣснилась вокругъ дорогаго пьянино съ инкрустаціями перламутра и бронзы; мягкій коверъ скрадывалъ звукъ шаговъ; одинокій незажженный канделябръ на овальномъ столикѣ, казалось, только намекалъ на то, что комнатку можно и озарить по желанію… Все здѣсь располагало къ лѣни, мечтамъ, нѣгѣ, и какъ будто съ умысломъ приноровлено было для пикантныхъ rendez-vous. Здѣсь-то, у средняго угловаго окна я увидалъ Лизавету Николаевну. Она стояла у окна, опершись руками на мраморный подоконникъ и смотрѣла на пустынный видъ парка съ его голыми деревьями, торчавшими изъ снѣгу, на безлунной бѣловатой мглѣ зимняго вечера…

Заслышавъ мои шаги, Тароватова быстро обернулась — и точно обрадовалась увидѣвъ именно меня…

— О чемъ вы такъ задумались? проговорилъ я, — и Боже мой, какое у васъ опять убитое выраженіе лица!.. Развѣ такъ бывало веселились вы, Лизавета Николаевна?!..

— Бывало! произнесла она съ горечью, — ну, что говорить о прошломъ!.. Вы спрашиваете, о чемъ я думала!.. о томъ, что судьба какъ будто нарочно посылаетъ васъ ко мнѣ въ такія минуты, когда… не знаю какъ бы это сказать…

Она сѣла на маленькій диванчикъ и показала мнѣ мѣсто возлѣ себя.

— Намъ сегодня не удалось перекинуть и двухъ словъ съ вами, докторъ. Судя по тому, что говорила мнѣ сестра, вы очень перемѣнились здѣсь въ Петербургѣ? продолжала Лизавета Николаевна, внимательно посмотрѣвъ на меня.

— Она успѣла уже передать вамъ свои наблюденія?

Тароватова улыбнулась.

— Хотите мнѣ оказать большую-большую услугу? быстро проговорила она, издали замѣтивъ приближеніе нѣсколькихъ паръ къ нашему пріюту.

— Приказывайте!

— Пріѣзжайте ко мнѣ завтра утромъ — мнѣ нужно много и долго съ вами говорить… Я буду одна…

Она быстро взглянула на дверь, и замолчавъ, потупилась. Тамъ стоялъ интересовавшійся ею, щеголеватый господинъ, удивленно поглядывая то на нее, то на меня… Это былъ замѣчательно красивый молодой человѣкъ лѣтъ двадцати пяти; горделивый профиль его могъ бы привести въ восторгъ любаго ваятеля, но живописецъ едва ли бы съ удовольствіемъ принялся за его портретъ: въ его свѣтлыхъ и вмѣстѣ холодныхъ сѣрыхъ глазахъ было что-то нахально-самоувѣренное, а крупныя хотя и красиво-очерченныя губы складывались въ какую-то отталкивающую усмѣшку.

— Тамъ затѣваются танцы, Лизавета Николаевна, проговорилъ онъ, подходя къ намъ, — позволите ли вы мнѣ просить васъ?

— Нѣтъ, нѣтъ., пожалуйста… Мнѣ сегодня что-то нездоровится, голова болитъ, отвѣтила Лизавета Николаевна, — будьте такъ любезны, не настаивайте… и попросите другихъ, чтобы не мѣшали мнѣ посовѣтоваться о моей болѣзни… Это будетъ лучше и для меня, и для всѣхъ… Послѣднія фразы она произнесла какъ-то особенно отчеканивая, хотя совершенно спокойно, и потомъ добавила: — не угодно ли вамъ быть знакомымъ, господа? Валентинъ Сергѣичъ Игреневъ, докторъ ***.

Игреневъ съ минутнымъ любопытствомъ остановилъ на мнѣ свои пронизывающіе глаза, пожавъ руку, сказалъ двѣ-три вѣжливости, выразилъ свое сожалѣніе о томъ, что долженъ лишиться удовольствія танцовать съ Лизаветой Николаевной и удалился, заслышавъ музыку.

Лизавета Николаевна закинула голову на мягкій отвалъ спинки диванчика и нѣсколько секундъ молчала, хмурясь и улыбаясь вмѣстѣ…

— Знаете, докторъ, проговорила она вдругъ, закрывъ глаза, точно въ отчаянной рѣшимости, — бываютъ минуты, когда я глубоко… до бѣшенства… ненавижу себя…

— За что? попробовалъ я отшутиться, — за свои нервы?

Каюсь, я предчувствовалъ что-то тяжелое, и мнѣ хотѣлось хоть на-время увильнуть.

Лизавета Николаевна выпрямилась и поглядѣла мнѣ прямо и твердо въ глаза.

— Нѣтъ, а за то, что я погубила и себя, и Михайлу Иваныча…

— Лизавета Николаевна, торопливо перебилъ я, начиная догадываться, — ради васъ самой, ради его, не теперь, не здѣсь….

Она тихо и злобно засмѣялась.

— Полно же вамъ въ самомъ дѣлѣ считать меня ребенкомъ! съ раздраженіемъ проговорила она, — вотъ сейчасъ здѣсь стоялъ человѣкъ, передъ которымъ я дѣйствительно могла бы смутиться, а я сказала ему все что нужно — и вы этого не замѣтили даже…

Я не сталъ разувѣрять ее, ожидая, что будетъ дальше…

— Помните, докторъ, вы предложили мнѣ признаваться вамъ во всемъ, что у меня на душѣ? Ахъ, еслибъ вы знали, какъ я смѣялась надъ вами впослѣдствіи!.. Вѣдь на такую откровенность способна только дѣвочка, до такой степени неопытная, какъ я была въ то время, когда вы стали меня обращать на путь истины… Кстати, вы напрасно тогда меня забросили: я пожалуй была бы вамъ хорошей женою… Впрочемъ, если вы только этой откровенности добивались — цѣль ваша теперь достигнута: я буду съ вами вполнѣ откровенна, потому что мнѣ ужь не остается ничего инаго…

— И вы увѣрены, что я приму эту откровенность какъ слѣдуетъ? спросилъ я, шокированный такимъ безцеремоннымъ тономъ.

— Надо же мнѣ хоть чѣмъ нибудь отомстить вамъ! Конечно примете прямо къ сердцу, засмѣялась она, — вѣдь виновата все таки я — меня и казните, а Михайлу Иваныча волей-неволей придется пожалѣть… Ну, вотъ вы и примете на себя неказистую роль моего повѣреннаго — только для того чтобы передать ему горькую правду какъ слѣдуетъ…

Мы помолчали.

— Зачѣмъ же вы это вышли замужъ, Лизавета Николаевна? спросилъ я наконецъ, не вытерпѣвъ.

— А зачѣмъ никто не задавалъ мнѣ такого вопроса, когда я выходила замужъ? переспросила Тароватова, засверкавъ глазами, — зачѣмъ Софи увѣряла меня, что всѣ такъ выходятъ за-мужъ и что изъ мужа можно дѣлать все что угодно? Зачѣмъ Анастази говорила мнѣ, что замужъ выходятъ для того, чтобъ быть совершенно свободною, что мужья ничего лучшаго и не заслуживаютъ? Зачѣмъ никто изъ родныхъ не сказалъ мнѣ, что убивать человѣка совсѣмъ не такъ легко, какъ это рисуется въ романахъ? Вы посмотрите на меня… вѣдь я на себя не похожа… вѣдь я вся изстрадалась, глядя на Мишеля…

— А все же измѣнили ему!.. невольно вырвалось у меня.

— То есть, что вы хотите этимъ сказать?.. вся вспыхнувъ, гордо проговорила Лизавета Николаевна, — неужели вы считаете меня такой низкой женщиной, чтобъ я воспользовалась его довѣріемъ? развѣ вы не замѣчаете, что онъ вотъ уже около часу не видитъ меня и нисколько не безпокоится узнать, гдѣ я… Онъ слишкомъ ясно даетъ это мнѣ чувствовать. Нѣтъ, докторъ, я не измѣняла ему въ вашемъ смыслѣ. Онъ можетъ быть хочетъ удивить меня своимъ благородствомъ, но ужь конечно я скорѣе умру, а это ему не удастся…

— Не обманываете ли вы себя, Лизавета Николаевна? Мнѣ со стороны виднѣе — и мнѣ кажется, что вы съ Михайлой оба искренно привязаны другъ къ другу…

— Ахъ, Богъ мой, конечно привязаны! съ досадой перебила Тароватова, — и это я говорю безъ всякаго каламбура, — привязаны во всѣхъ отношеніяхъ, кромѣ одного…

Она не докончила и быстро перешла въ другой тонъ: — понадобись кому нибудь его жизнь — мнѣ кажется, я не задумываясь отдала бы свою за него…. Но дѣло въ томъ, что ничего подобнаго ему не понадобится. Онъ добивается одного только, живетъ для одного, мучится и страдаетъ — и я на него глядя мучусь и терзаю себя упреками, а дать ему счастья не могу… Ну, не могу — что же мнѣ дѣлать съ собою?…

— Онъ такъ искренно, такъ глубоко, такъ честно любитъ васъ, рѣшился я наконецъ выговорить.

— Какъ же вы не понимаете, что въ этомъ все несчастіе!… вскрикнула Лизавета Николаевна, ломая свои прекрасныя руки, — онъ слишкомъ уменъ и чутокъ, чтобъ его можно было обмануть притворствомъ… но я все таки пробовала, впередъ зная что изъ этого ничего не выйдетъ, — и только пуще измучила его и себя… А теперь дошло до того, что нѣтъ силъ выносить больше; все мнѣ до того постыло, что давече, когда вы вошли, я вотъ стою тутъ у окна — и тянетъ меня туда, въ глушь, за деревья — уйдти, забиться въ какую нибудь нору и покончить съ собою…

У меня даже слезы навернулись на глазахъ.

— Бѣдная, бѣдная вы моя дѣточка!… проговорилъ я, взявъ ее за руку, — во всю-то вашу жизнь навернулся вамъ одинъ только порядочный человѣкъ — и тому вы не съумѣли отвѣтить, какъ онъ того достоинъ…

Лизавета Николаевна раскрыла на меня большіе, удивленные глаза…

— А признайтесь-ка, вѣдь вы вѣнчаясь съ нимъ постарались таки первая ступить на коврикъ? Тароватова кивнула головой, улыбаясь какому-то воспоминанію.

— Ну, такъ!… такъ!… проговорилъ я, — обо всемъ позаботятся, о послѣдней мелочи, о бабьихъ бредняхъ даже; — объ одномъ только никогда не думаютъ — это объ человѣкѣ, съ которымъ жизнь свою связываютъ…

— Ахъ, неправда же, докторъ!… Еслибъ вы знали, какъ я боялась, какъ я молилась, чтобы мнѣ здѣсь въ кого нибудь не влюбиться!…

Я расхохотался, не смотря на все угнетенное состояніе моего духа.

— И въ Михайлу Ивановича боялись?

— Въ Михайлу Иваныча?… непередаваемо изумилась она, — да развѣ въ него можно влюбиться?…

Послѣднія сомнѣнія мои исчезли, точно въ оперѣ, когда на сценѣ рядъ за рядомъ поднимаются занавѣсы изъ флера, изображающіе туманъ, и наконецъ вмѣстѣ съ послѣдней дымкой обнажится вся декорація — на-голо…

V.

— Ага, вотъ они куда забились!… раздался въ дверяхъ голосъ Тароватова, — значитъ, старый другъ лучше новыхъ двухъ?… О чемъ это вы бесѣдуете? подошелъ къ намъ Михайло Иванычъ.

— О чемъ же съ докторами толковать какъ не о болѣстяхъ и немощахъ людскихъ? развязно проговорила Лизавета Николаевна, какъ ни въ чемъ не бывало играя вѣеромъ и глядя мужу въ лицо.

— Нашла мѣсто и время!.. улыбнулся Тароватовъ: — лучше избавь-ка меня отъ нареканій всей этой молодежи, будто это я деспотически лишаю ее твоего общества… Никто не хочетъ вѣрить твоему нездоровью… Безъ тебя говорятъ пикникъ не пикникъ…

— Что-жь, если ты самъ этого хочешь — изволь! сказала Лизавета Николаевна, кинувъ мнѣ выразительно взглядъ, — смотрите же, докторъ, я васъ жду завтра…

И кивнувъ мнѣ головкой, она пошла по-передъ нами въ большую залу, гдѣ уже дотанцовывали кадриль съ нѣкоторой игривостью, а пуще всѣхъ Анастасія Николаевна, вся какъ-то извиваясь и слегка пошевеливая кружевными оборками своего платья…

Минуту спустя и Лизавета Николаевна полькировала уже съ какимъ-то офицеромъ, который крутилъ ее какъ вихрь, вдругъ широчайшими па прорѣзывалъ всю залу изъ угла въ уголъ и снова кружился съ нею, порхая, скользя и звеня шпорами въ толкотнѣ прочихъ паръ. Я издали отыскалъ въ толпѣ Игренева. Онъ стоялъ у дверей, прислонясь плечомъ къ косяку и слегка закинувъ красивую голову, скрестивъ руки, смотрѣлъ на танцующихъ. То не былъ взглядъ нѣмаго обожанья, робкій, почтительный и затаенно-страстный: холодно поводя стальными глазами, спокойнымъ, увѣреннымъ въ себѣ побѣдителемъ слѣдилъ онъ за Тароватовой…

Когда Лизавета Николаевна запыхавшись опустилась возлѣ него на стулъ, онъ крошечку подвинулся всторону, потомъ разсѣянно наклонился къ ней, выслушивая какую-то просьбу, какъ бы не-хотя принесъ ей блюдечко фруктовъ и наконецъ удостоилъ присѣсть на свободный стулъ возлѣ. Заученыя манеры петербургскаго серцеѣда сказывались въ каждомъ его движеніи, въ малѣйшемъ жестѣ… А она, эта нѣкогда бойкая дѣвушка, смущавшая бывало самыхъ неробкихъ, теперь едва осмѣливалась по временамъ взглянуть на своего кавалера, но глаза ея и все лицо мало по малу свѣтлѣли, на щекахъ появился слабый румянецъ и вся она видимо прибодрялась…

Не зная какъ бы обратить вниманіе моего пріятеля на происходившую передъ нами сцену, я прямо началъ вопросомъ: «что, хорошій господинъ этотъ Игреневъ?».

— Да, когда спитъ, отвѣтилъ Михайло Иванычъ съ короткимъ зѣвкомъ.

— А вѣдь онъ, кажется, порядкомъ пріударяетъ за твоей женой?…

— Ну, что жь — на здоровье!

Что это было: безнадежная апатія или грозное затишье передъ бурей? Ни на лицѣ Тароватова, ни въ тонѣ его голоса ничего нельзя было уловить. А между тѣмъ, надъ молодой четой и вокругъ нея тяготѣло что-то нависшее, гнетущее, удушливое… Я предчувствовалъ, что завтра все должно разъясниться; что-то будетъ: освѣтитъ ли мракъ этихъ тучъ яркая молнія въ грохотѣ грома, или онѣ расползутся затхлымъ петербургскимъ туманомъ?… Дважды получивъ отпоръ Тароватова, я видѣлъ только, что намеки мои вовсе не новы ему, и прекратилъ ихъ.

Вечеръ закончился ужиномъ. Много болтали, смѣялись, Анастасія Николаевна первенствовала и здѣсь, журила прислугу за блюда не по ея вкусу, требовала невозможныхъ по сезону вещей, безъ счету осушала свои бокалы и усердно подливала сестрѣ, наконецъ даже запѣла какую-то задорную шансонетку…

— Tric!.. Тгас!.. Ah! ah! ah!… ah! ah!.. выдѣлывала она среди общихъ рукоплесканій, подмаргивая слушателямъ и поводя плечами…

За столомъ становилась шумно и ужь черезчуръ весело. Я замѣтилъ, что Тароватовъ пилъ противъ обыкновенія много и съ каждымъ стаканомъ не то чтобы хмурился, а какъ-то сосредоточеннѣе, серіознѣе становился… На Лизавету Николаевну шампанское дѣйствовало совершенно иначе; мелкіе локончики на лбу ея красиво развились и сбѣгали къ бровямъ, лицо раскраснѣлось, глаза сверкали прежнимъ блескомъ, она чаще стала улыбаться, принимая всевозможныя любезности, которыя сыпались на нее со всѣхъ сторонъ, — а когда мы уже собирались въ обратный путь, она въ передней совсѣмъ-одѣтая вдругъ неожиданно набѣжала на меня и проворно схватила меня за руку…

— Не надо завтра… шепнула она, чуть примѣтно покачнувшись, — забудьте, что я вамъ говорила… У меня никогда не достанетъ духу признаться мужу…

Я посмотрѣлъ на нее, недоумѣвая, но ее уже подхватила съ собой выходившая толпа — и скоро тройки, звонко журча бубенцами, несли насъ во всю прыть къ Петербургу… Всю дорогу я былъ въ сквернѣйшемъ расположеніи духа, размышляя о моихъ друзьяхъ.

Я сидѣлъ съ какой-то совсѣмъ незнакомой мнѣ молодежью, не чаялъ какъ добраться домой, и добравшись, заснулъ какъ убитый.

Каково же было мое удивленіе, когда въ полдень разбудившій меня слуга подалъ мнѣ маленькую записочку торопливымъ, сбивающимся почеркомъ: «Пріѣзжайте скорѣй, у меня въ домѣ ужасное несчастіе. Ваша Бэтси.»

VI.

Прочитавъ записку Лизаветы Николаевны, я понялъ, что съ Тароватовымъ случилось что-то недоброе; сердце у меня такъ и упало, но самая неопредѣленность ея выраженій заставила меня быть очень осторожнымъ, чтобы не компрометтировать какой нибудь тайны, — и я, по немногу собравшись съ духомъ, какъ можно спокойнѣе спросилъ у посланнаго: дома ли баринъ. Зная страстную натуру Михайлы и припоминая вчерашнее его поведеніе за ужиномъ, я боялся одного: какъ бы онъ не покусился на свою жизнь въ припадкѣ внезапнаго отчаянія или негодованія; — сказать правду, мнѣ почему-то явственно представлялось, что я уже не застану его въ живыхъ. Но къ великому облегченію моему, отвѣтъ на мой вопросъ послѣдовалъ отрицательный: баринъ съ утра еще куда-то отправился и пѣшкомъ.

Отпустивъ слугу, который торопился на посылки, я поспѣшилъ къ Лизаветѣ Николаевнѣ и не мало была, изумленъ, когда вслѣдъ за звонкомъ она сама отперла мнѣ двери. Она была одѣта какъ бы къ выѣзду, а между тѣмъ туалетъ ея поражалъ недоконченностью и безпорядкомъ. На ней, что называется, лица не было…

— Ахъ, Боже мой, какъ вы долго!… чуть не простонала она, схвативъ меня за руку, точно ища опоры, — я одна одинёхонька — совсѣмъ потерялась — всѣхъ людей разослала: одну къ сестрѣ, другаго за вами, Калязинцевъ тоже поѣхалъ…

— Но что-же такое? что случилось?

— Они стрѣляются… это навѣрно… Господи, мнѣ кажется, я съ ума сойду! растерянно говорила Лизавета Николаевна, поднося руку къ пылавшему лбу, — мнѣ сказали, что Мишель вышелъ изъ дому на зарѣ, никто не знаетъ куда: никогда еще этого не бывало! И говорятъ, съ какимъ-то ящикомъ… Я бросилась къ нему въ кабинетъ…

— Ну?

— Вѣдь вы знаете его пистолеты… помните? Искала-искала — нѣтъ нигдѣ…

— Полноте, что за вздорь! успокоивалъ я, — спрятаны вѣрно… Но почему же вамъ пришло это въ голову? развѣ между вами было что нибудь вчера?

— Въ томъ-то и дѣло!… Ахъ Боже мой, что я за несчастная!… всхлипнула Лизавета Николаевна и залилась слезами въ раздушеный платокъ.

Мы все еще стояли въ передней; я замкнулъ дверь, сбросилъ пальто, увелъ растерянную барыню и усадилъ ее въ гостиной, не подавая виду, что и у меня пистолеты эти гвоздемъ засѣли въ головѣ…

— Чѣмъ такъ метаться изъ пятаго въ десятое, началъ я по возможности ровнымъ голосомъ, лучше разскажите мнѣ, что у васъ было съ Михайлой, если вамъ нуженъ мой совѣть или вообще какая нибудь помощь съ моей стороны…

— Что мнѣ вамъ разсказывать?… Я одна всему виной. Вчера, когда мы высадили по домамъ Игренева съ сестрой и остались одни на своей тройкѣ, ч-ч-чёртъ знаетъ что со мной сдѣлалось!.. (Во всякое другое время, едва ли бы я удержался отъ смѣху — съ такимъ неноддѣльнымъ отчаяніемъ произнесла Лизавета Николаевна слово чортъ). Должно быть шампанское ударило въ голову, — только мнѣ вдругъ захотѣлось помучить Михайлу Иваныча. Я сначала и давай трунить надъ нимъ, пропѣла ему «le mari sage», знаете изъ «belle Helene»?..^[9] потомъ стала выставлять ему всѣ достоинства Игренева — хвалю а сама чувствую, что вотъ-вотъ все ему скажу — и вѣдь не то чтобы это помимо воли я не могла удержаться! Нѣтъ, просто сама хочу, такъ и подталкиваетъ признаться ему, и кажется мнѣ, что я обязана это сдѣлать… А онъ молчалъ-молчалъ да вдругъ и отозвался объ Игреневѣ такъ дурно, какъ ножомъ въ сердце — и не помню что ужь я тутъ наговорила… Точно у меня въ вискахъ закипѣло что-то — все ему и высказала: и что онъ не имѣетъ права такъ говорить о людяхъ, и что несчастна была съ нимъ, и что люблю Игренева… Пріѣхали домой, я вдругъ разрыдалась, убѣжала къ себѣ и заперлась… А сегодня… ну да вотъ вамъ и все!

Я только руками развелъ на все это, а барыня моя нервно засновала по комнатѣ, то и дѣло подходя къ окну. Наконецъ кто-то позвонилъ — она такъ и рванулась навстрѣчу, я насилу ее удержалъ и пошелъ отворить. Это былъ являвшійся за мною лакей.

— А я думала: Калязинцевъ, опять пріуныла Лизавета Николаевна.

— Этого куда же вы еще послали?.. спросилъ я.

Лизавета Николаевна покраснѣла до ушей.

— Чтожъ мнѣ было дѣлать?.. Не зная гдѣ искать Михайлу Иваныча, я послала его съ запиской къ Игреневу, чтобъ хоть тамъ развѣдать…

— И съ запиской даже?!

— А чтожъ? онъ всегда аккуратно доставлялъ ихъ, второпяхъ оправдывалась Тароватова.

— Почтенное ремесло, нечего сказать! Но вы-то… вы-то какъ же это рискуете?!.. ужь если вамъ не жаль своего добраго имени, вы хоть бы мужа-то не выставляли на уськанье мальчишкамъ!.. Вѣдь ваши записки по рукамъ пойдуть, въ трактирахъ, чортъ знаетъ гдѣ…

— Позвольте же наконецъ, докторъ! вспылила вдругъ Лизавета Николаевна: — и вы тоже начинаете на людей бросаться… Во первыхъ, эти записки заключали въ себѣ лишь простыя дружескія приглашенія и больше ничего: во вторыхъ, Игренева. — благороднѣйшій человѣкъ… Онъ самъ говорилъ мнѣ, что еслибъ, имѣлъ счастіе пользоваться моей взаимностью, такъ первый пришелъ бы къ мужу и сказалъ бы ему: «вотъ вамъ повинная голова — берите, если надѣетесь этимъ помочь горю»… и ужь конечно теперь съумѣлъ бы постоять за меня… Но я только этого и боюсь… Поймите же наконецъ, что отношенія наши совершенно чисты!..

— Нѣтъ, ужь это пусть кто хочетъ понимаетъ, Лизавета Николаевна, если у васъ доходило до такихъ объясненій — и все попусту: по моему, это какая-то пальба холостыми зарядами въ сонное чудовище… Ну, а если оно проснется, да разорветъ васъ всѣхъ?..

— Ахъ, ради Бога!.. слабо вскрикнула Лизавета Николаевна, закрывая глаза рукою, — мнѣ и безъ того мерещатся такіе ужасы…

Я попросилъ извиненія и сталъ успокоивать ее, хотя у меня тоже на сердцѣ кошки скребли: мнѣ опять почему-то сдавалось, что Михайло иначе употребить свои пистолеты… А чѣмъ я могъ помѣшать? гдѣ бы я сталъ его разыскивать?

Мы уже все переговорили: нѣсколько минутъ длилось тяжелое, гнетущее молчаніе, наконецъ прозвенѣлъ колокольчикъ — и на этотъ разъ вошла Анастасія Николаевна.

VII.

— А что? а что? затараторила бойкая барыня еще въ дверяхъ гостиной, — говорила тебѣ, что съ твоимъ характеромъ ни за грошъ пропадешь?… Взяла да сама все и выболтала — умница, пять съ крестомъ!… Ну, полно, полно, ты ужь въ самомъ дѣлѣ струсила? разсмѣялась Анастасія Николаевна, цѣлуясь съ сестрой: — не бойся, не выдадимъ… Je m’en fiche pas mal de mr. Tarowatoff!…^[10]. И что ты за чепуху написала мнѣ?… Станетъ Игреневъ стрѣляться!… Во первыхъ, онъ не имѣетъ никакого права компрометтировать тебя такимъ скандаломъ — и если твой мужъ такъ глупъ что не понимаетъ этого, такъ ему растолкуютъ… А во вторыхъ, Игреневу и не приходится рисковать жизнью… Bonjour, docteur!… Уфъ! устала я сегодня, откинулась она въ качалку, протягивая мнѣ руку, — ну, объ чемъ же ты думаешь? обратилась она снова къ сестрѣ, — собирайся, поѣдемъ ко мнѣ… вѣдь нельзя же тебѣ здѣсь оставаться послѣ всего этого!…

— Постой, Анастази!.. улыбнулась даже Лизавета Николаевна, — какъ у тебя все это скоро!… Еслибъ я только навѣрно знала, что ни съ кѣмъ изъ нихъ не случится бѣды, я бы ничего не боялась…

— Надѣешься сойдтись съ мужемъ?… Ха! ха! ха! съ какою-то злобною горечью засмѣялась Анастасія Николаевна, такъ что мнѣ вчуже стало жутко, — нѣтъ, ужь въ этомъ отношеніи повѣрь мнѣ, дружочекъ, не удастся тебѣ! я сама когда-то пробовала примириться съ моимъ дражайшимъ супругомъ… Мужчина, совсѣмъ не того сорта звѣрь, чтобы могъ простить кое-какіе ударчики его самолюбію, — pardon, cher docteur, васъ я я конечно исключаю… Вы — замѣчательный экземпляръ une parfaite collection des vertus antiques…^[11].

— А какого же рода звѣрей желали бы вы найдти въ мужчинахъ? возразилъ я.

— C’est selon!…^[12]. Теперь же — разъ это съ вашей братьей случилось, une fois que vous êtes coiffé, — вы совсѣмъ перемѣняетесь. Изъ самаго кроткаго существа выходитъ какая-то препротивная злючка: точно старая шавка — цѣлый день кружится на одномъ мѣстѣ и кусаетъ свой хвостъ — какъ будто не ей же больнѣй отъ этого. Je suppose, никому не охота быть этимъ хвостомъ: вотъ почему самое вѣрное средство избавить и себя, и васъ самихъ отъ такого миленькаго чистилища — c’est de vous plantez là^[13] и бѣжать изъ дому во всѣ лопатки…

— Но, Анастази, скажи мнѣ по чести, вдругъ перебила Лизавета Николаевна, подходя къ сестрѣ и положивъ ей дрожащую руку на плечо, — ты впослѣдствіи никогда не раскаявалась?… Тебѣ никогда не хотѣлось вернуться къ мужу?…

Эта мольба шла прямо къ сердцу, трогала какъ стонъ тяжело раненаго, какъ плачь ушибеннаго малютки… Я поглядѣлъ изъ-подлобья на Анастасію Николаевну, ожидая ея отвѣта. Къ удивленію моему, бойкая барыня смѣшалась не хуже школьницы… Такъ неотразимо вліяніе свѣжей, молодой жизни на самые испорченные характеры!

— Pardieu!.. вскрикнула она, вся вспыхнувъ, — да если это невозможно!.. развѣ ты не помнишь, что я писала мамашѣ, когда у насъ съ мужемъ началась эта исторія?.. Впрочемъ, что я говорю!.. ты была слишкомъ еще мала — и конечно не могла знать. Ахъ, Лиза, ты не можешь себѣ представить, до чего эти господа способны оскорблять насъ! Нѣтъ силъ человѣческихъ вытерпѣть то, что они говорятъ и чего допытываются…

— Все это прекрасно, вмѣшался я, сознавая необходимость остановить расходившуюся барыню, — но зачѣмъ же стрѣлять изъ пушки по воробьямъ?.. До сихъ поръ все происходящее здѣсь — можетъ оказаться фальшивой тревогой… Михайло Иванычъ можетъ быть преспокойно бесѣдуетъ гдѣ нибудь съ друзьями…

— Можетъ быть, проговорила Лизавета Николаевна, — только для меня это не фальшивая тревога, докторъ!.. Не знаю почему, но мнѣ кажется, что я сегодня или съ ума сойду, или добьюсь правды!..

— Давай Богъ!.. прибѣгнулъ я къ самой крайней изворотливости, стараюсь казаться какъ можно веселѣе, — а пока тамъ что будетъ, дайте-ка намъ чего нибудь позавтракать…

— Il n’est pas si bête, comme je le taxais… le savant!^[14] отозвалась Анастасія Николаевна.

Всѣ видимо почувствовали, что давно пора положить конецъ нашимъ таинственнымъ переговорамъ, которые, при утреннихъ посылкахъ, могли бы обратить вниманіе прислуги: а ужь это, какъ извѣстно, послѣднее дѣло.

Анастасія Николаевна взялась приготовить намъ какое то необыкновенное soté de rognons au madère pour reconforter les nerfs^[15] и лично отправилась въ кухню.

Воспользовавшись ея отсутствіемъ, я прямо обратился къ Лизаветѣ Николаевнѣ.

— Ради Бога, не вѣрьте сестрѣ!.. уговаривалъ я, — изъ ея разсказа видно, что у нея былъ не мужъ, а просто тряпка… Насколько я знаю Михайлу — онъ не способенъ вовсе не только оскорбить, а даже упрекнуть любимую женщину, которая честно ему откроетъ свою душу, что бы тамъ ни было на днѣ ея… Онъ скорѣе съ собою покончитъ, чѣмъ отравить хоть одинъ день ея жизни.

— Зачѣмъ вы мнѣ это говорите докторъ? отвѣтила Тароватова: — точно я не вижу, какъ Анастази легкомысленна!.. Вамъ слѣдовало бы догодаться, что я давно ужь разсталась съ розовыми мечтами юности. Все мое горе въ томъ, что я не знаю, кто изъ нихъ мнѣ дороже — Игреневъ или Мишель… А я слишкомъ тяжелымъ опытомъ извѣдала, что принудить сердце въ ту или другую сторону нельзя, — изъ такой лжи ничего не выйдетъ кромѣ терзаній… Но, Боже мой, Боже мой, скоро ли кончится эта мучительная неизвѣстность — хоть бы одинъ конецъ какой нибудь!…

Конецъ не замедлилъ.

VIII.

Пока мы сидѣли за завтракомъ, общими силами утѣшая Лизавету Николаевну, хотя и съ совершенно противуположныхъ точекъ зрѣнія, — прибылъ Калязинцевъ. Бѣдный песикъ вошелъ съ такимъ унылымъ, смущенымъ видомъ, что я серіозно подумалъ, ужь не побилъ ли его кто нибудь…

Лизавета Николаевна даже привстала съ мѣста и молча глядѣла на него.

Калязинцевъ повидимому не ожидалъ попасть въ цѣлое общество — и только пожимаясь сощелкивалъ пальцами грязь съ своей шляпы…

— Вы вѣрно не застали его? порывисто спросила Тароватова.

— Нѣтъ, застать-то засталъ… проговорилъ Калязинцевъ, волкомъ посматривая на меня.

— Да говорите, пожалуйста! вступилась Анастасія Николаевна, — терпѣть не могу, какъ онъ начнетъ ломаться… мямлитъ-мямлитъ — и скажетъ какую нибудь глупость…

— У васъ вѣрно письмо есть ко мнѣ? перебила Лизавета Николаевна.

— Нѣтъ, письма никакого нѣтъ…

— Ну, хорошо, разсказывайте ужь по порядку… досадливо произнесла Тароватова.

— Воля ваша, если ужь вы приказываете… Я просто не понимаю этого человѣка, началъ Калязинцевъ, — когда я къ нему пришелъ, у него было какихъ-то двое господъ — и они всѣ втроемъ собирались обѣдать у Дюссо, а вечеромъ въ театръ Берга…

— Потомъ домой, закусить и спать, а завтра опять съ утра умываться, одѣваться… скороговоркой зачастила Анастасія Николаевна.

— Позвольте, Анастасія Николаевна, вы совершенно напрасно меня сбиваете… Я не безъ толку докладываю вамъ, какъ они хотѣли провести день, обидѣлся посолъ.

— Лиза, выгони ты его — онъ издергаетъ мои нервы! Анастасья Николаевна взяла бутылку и налила Калязинцеву стаканъ краснаго вина, — подкрѣпитесь и умѣрьте свое краснорѣчіе…

— А потомъ, какъ только тѣ двое ушли, я передалъ ему ваше письмо-съ — онъ прочелъ, неестественно даже поблѣднѣлъ и точно растерялся совсѣмъ… «Сумасшедшая!» говоритъ… Извините, не мои слова…

— Что? переспросила Лизавета Николаевна, — такъ и сказалъ: «сумасшедшая?».

— Да-съ. А потомъ вдругъ засуетился, заходилъ по комнатѣ, да хвать себя въ лобъ кулакомъ… «Ахти!» говоритъ: «какой же я разсѣянный! Вѣдь мнѣ сегодня непремѣнно нужно быть за-городомъ…»

Сознавая всю важность привезенныхъ имъ извѣстій, Калязинцевъ мало по мало входилъ въ свою роль.

— Ты вѣрно ему написала все, что у васъ тутъ произошло? вмѣшалась Анастасія Николаевна.

— Постой же, Анастази! Разумѣется, написала!… Надо же мнѣ было его предупредить, чтобъ они не передрались, если не успѣли уже, — отозвалась Тароватова, — но теперь я все понимаю; Михайло Иванычъ должно быть вчера еще вызвалъ его?

— Нѣтъ, что-то не похоже, заговорилъ Калязинцевъ, — иначе зачѣмъ-же Игреневу было бы укладываться… на дуэль? А онъ позвалъ человѣка и велѣлъ уложить свой чемоданъ…

— Ah, le gredin!…^[16] вскипѣла Анастасія Николаевна, — и это въ то время, когда онъ долженъ быть здѣсь на лицо, чтобъ защищать тебя?…

— Меня совсѣмъ не то удивляетъ, Анастасія Николаевна, замѣтилъ я вскользь, — а вотъ какъ мы съ вашей опытностью могли ожидать чего нибудь инаго — это рѣшительно психологическая загадка…

Я замолчалъ, видя что этотъ разговоръ становится пыткой для Лизаветы Николаевны. На нее жалко было смотрѣть. Она уже не распрашивала Калязинцева и кажется забыла о присутствіи его. Какъ убитая сидѣла она передъ нами, потупясь въ свою тарелку и безсознательно мяла хлѣбныя крошки…

Мнѣ какъ-то невольно пришло въ голову, что вчера еще за этимъ самымъ столомъ всѣ мы такъ весело болтали, собираясь на пикникъ, — а Михайло Иванычъ по обыкновенію больше всѣхъ смѣшилъ остроумными выходками и шутками… Точно въ самомъ дѣлѣ «судьба сторожила и подслушала насъ», чего бывало такъ боялась маленькая барышня Бэтси.

Вдругъ шумъ отодвигаемаго стула заставилъ меня очнуться… Лизавета Николаевна порывисто подошла къ зеркалу и наскоро отправясь, все также молча и торопливо уже завязывала ленты свой шляпки…

— Куда ты, Лиза? Что ты хочешь дѣлать? испуганно бросилась къ ней Анастаія Николаевна, — pauvre enfant, она внѣ себя… Можно ли такъ принимать все къ сердцу!.. Докторъ, да помогите же мнѣ образумить ее…

Лизавета Николаевна слегка оттолкнула сестру и обратилась ко мнѣ; глаза у нея свѣтились давнишнимъ, знакомымъ мнѣ, лихорадочнымъ блескомъ.

— Ради Бога, докторъ, поѣдемте со мной… У меня предчувствіе… Я еще давече хотѣла это сдѣлать и совсѣмъ было собралась, да забыла, что услала экипажъ за сестрой, а тутъ и вы явились. Мишель непремѣнно тамъ, на островахъ, въ томъ самомъ кабинетѣ, гдѣ мы вчера толковали съ. вами… Быть можетъ, мы еще успѣемъ… помѣшаемъ ему сгубить себя…

— Что за мысль! чуть не вскрикнулъ я, между тѣмъ какъ у меня даже мурашки забѣгали по всему тѣлу — до того это совпадало съ моими опасеніями съ тѣхъ поръ, какъ я узналъ, что Михайло захватилъ съ собой пистолеты.

— Нѣтъ, ужь если пошло на догадки, такъ вѣрнѣе всего, что онъ теперь у меня сидитъ, заявилъ я притворно-спокойнымъ тономъ, — повѣрьте же хоть мнѣ, что онъ далеко не сумасбродъ и едвали рѣшится на такой шагъ, не устроивъ по крайней мѣрѣ своихъ дѣлъ… Будьте же паинькой, я вотъ съѣзжу домой — и если не найду его тамъ, даю вамъ слово тотчасъ же отправиться по вашему указанію…

Кое-какъ урезонивъ Лизавету Николаевну и оставивъ ее на попеченіе друзей дома, я погналъ къ себѣ. Моя догадка оказалась вѣрнѣе: Михайло Иванычъ дѣйствительно сидѣлъ въ моемъ кабинетѣ и провелъ все утро въ ожиданіи, пока мы пороли горячку, — но конечно никто изъ насъ и не подозрѣвалъ истинныхъ его намѣреній: Тароватовъ нашелъ такой исходъ, который во многихъ отношеніяхъ не уступалъ ни дуэли ни самоубійству.

IX.

Я тотчасъ далъ знать Лизаветѣ Николаевнѣ о томъ, что Михайло живъ и здравъ обрѣтается у меня; затѣмъ, остатокъ дня мы съ нимъ провели въ переговорахъ, и только подъ вечеръ вернулся я къ нашей барынѣ — впрочемъ далеко не съ радостными вѣстями.

— Какъ, вы одни! Чтожъ это значитъ? гдѣ мой мужъ? Отчего жъ онъ не ѣдетъ домой? закидала она тревожными вопросами, то и дѣло мѣняясь въ лицѣ.

— Погодите, Лизавета Николаевна, дѣло слишкомъ серіозное; позвольте ужь все по порядку изложить, сказалъ я, садясь и осматриваясь, — вы одни?

— Одна. Сестра на меня разсердилась, за то что я не послушалась ея. Говоритъ: рано или поздно придется же мнѣ переселяться къ ней, — съ тѣмъ и уѣхала.

— Ну и прекрасно. Позвольте же мнѣ прежде всего исполнить порученіе, сказалъ я, доставъ изъ бумажника довольно толстый пакету, — Михайло Иванычъ просилъ меня передать вамъ это. Прошу васъ обратить вниманіе на подпись и на печать…

— Что это?!. проговорила Лизавета Николаевна, — отъ Игренева ко мнѣ? Почеркъ его… но какъ же это попало къ мужу?

— Вы видите, что пакетъ не распечатывался? Потрудитесь взглянуть: все ли содержимое въ порядкѣ?

Лизавета Николаевна быстро вскрыла пакетъ, изъ котораго выпало вразсыпную нѣсколько разноцвѣтныхъ записокъ… Она, краснѣя, подхватила ихъ — и отодвинувшись въ уголъ дивана, стала наскоро пересматривать ихъ одну за другою… Вдругъ она поблѣднѣла и затряслась.

— Михайло Иванычъ проситъ васъ припомнить, все ли здѣсь?

— Всѣ… всѣ до одного… это мои письма къ Игреневу… Ради Бога, скажите, онъ убилъ его?

— Сообразите же, Лизавета Николаевна, что пакетъ адресованъ вамъ самимъ корреспондентомъ, улыбнулся я. — Кромѣ того, Михайло Иванычъ взялъ отъ него еще письмо уже къ себѣ лично, съ такимъ сознаніемъ, послѣ котораго господинъ Игреневъ едвали почувствуетъ охоту передъ кѣмъ бы то ни было упоминать ваше имя… Наконецъ, вотъ пистолеты, прибавилъ я, развернувъ газетную бумагу, въ которой привезъ шкатулку, — если вы хоть немного знакомы съ огнестрѣльнымъ оружіемъ, то можете убѣдиться, что они остались безъ употребленія, какъ этому и быть надлежитъ въ послѣдней четверти девятнадцатаго вѣка…. Осторожнѣе только — они заряжены.

— Чтожъ онъ до сихъ поръ… Постойте!… сама себя перебила Лизавета Николаевна, — когда же онъ успѣлъ быть у Игренева?

— Тотчасъ послѣ Калязинцева; онъ съ утра еще къ нему отправился — и справясь у лакея, имѣлъ терпѣніе пережидать въ наемной каретѣ, пока всѣ гости разойдутся, а затѣмъ и порѣшилъ, дѣло съ глазу на глазъ…

— Боже мой, какой онъ добрый!.. какой великодушный!.. воскликнула Лизавета Николаевна, — но вы что-то скрываете… отчего жъ онъ не ѣдетъ домой?… и какъ вы могли его оставить?.. Вы увѣрены, что онъ не рѣшится на самоубійство?..

— Совершенно, проговорилъ я.

— Однако почему же? нѣсколько даже обиженно спросила Лизавета Николаевна.

— Потому что на самоубійство рѣшаются только разъ въ жизни, а онъ ужь продѣлалъ это передъ женитьбой, такъ какъ вы сами же увѣряли меня вчера, что погубили его…

— Но развѣ онъ могъ знать это передъ сватьбой? улыбнулась и Лизавета Николаевна.

— Гораздо раньше зналъ…

Я понялъ, что Михайло Иванычъ, передавая женѣ нашу бесѣду въ тотъ вечеръ, когда мы съ нимъ впервые сошлись, деликатно умолчалъ о своемъ взглядѣ на тогдашнюю Бэтси, разсказавъ ей только потѣшный эпизодъ пистолетовъ и соломенокъ. Поэтому я не приминулъ дополнить ея свѣденія о мужѣ, какъ о человѣкѣ слѣдившемъ каждый шагъ ея и предвидѣвшимъ неисчерпаемую бездну горя въ будущемъ…

Лизавета Николаевна была видимо поражена и заинтересована.

— Такъ вотъ онъ какой!.. тихо проговорила она, задумываясь. — А вы мнѣ все таки не сказали, отчего же онъ не пріѣхалъ съ вами?

— Онъ боялся, не будетъ-ли вамъ тяжело увидаться съ нимъ…

— Это почему такъ?… выговорила Тароватова, но какъ-то не рѣшительно, начиная повидимому догадываться.

— Но вы же, надѣюсь, не шутили вчера, когда увѣряли его, что несчастливы съ нимъ и что вся ваша жизнь — рядъ нескончаемыхъ мукъ?..

— Я сама не помню, что говорила…

— Очень жаль, потому что я не считалъ уже себя въ правѣ скрыть отъ него нашъ вчерашній разговоръ и тѣмъ невольно подтвердилъ ваши слова; ну а вслѣдствіе всѣхъ этихъ соображеній у Михайлы Иваныча сложилось твердое намѣреніе — и онъ поручилъ мнѣ узнать: какъ вамъ угодно будетъ сговориться относительно этого дѣла — лично ли съ нимъ самимъ или черезъ мое посредство…

— Но въ чемъ… въ чемъ же сговориться? Что онъ такое затѣялъ?..

— Онъ хочетъ возвратить вамъ свободу и сойти со сцены, уѣхавъ куда нибудь подальше…

— Что такое? какъ? у него достанетъ силы послѣ всего этого бросить меня? изумилась Лизавета Николаевна.

— Полагаю…

Лизавета Николаевна прошлась раза два по комнатѣ, какъ всегда въ минуты сильнаго волненія, — и вдругъ остановилась передъ мною. Смуглое лицо ея буквально позеленѣло, характерныя брови были сдвинуты рѣзкимъ изломомъ, глаза сверкали ненавистью, ядовитая усмѣшка до того страшно искажала прекрасныя черты, что я осязательно видѣлъ теперь, какъ несчастливъ долженъ быть Михайло Ивановичъ, если ему хоть изрѣдка случалось выдерживать этотъ взглядъ, — такого внезапнаго откровенія забыть уже нельзя. По крайней мѣрѣ передо мной возникало полное олицетвореніе злой жены…

— Позвольте однако спросить васъ, докторъ, какъ вы теперь назовете этотъ его поступокъ? проговорила она, указывая дрожащей рукой на лежащую передъ нами пачку писемъ, — если онъ рѣшился предоставить мнѣ свободу, какъ вы изволите выражаться, — зачѣмъ же ему понадобилось до такой степени унижать въ моихъ глазахъ Игренева? по какому праву наконецъ онъ осмѣлился? Вѣдь онъ еще не могъ знать, какъ отнесется тотъ къ моему положенію?.. Что — это благородно, по вашему?

— Въ томъ-то и дѣло, что Михайло вовсе не такъ слѣпъ, какъ вы думаете, и конечно насквозь видѣлъ этого искателя приключеній. Развѣ лучше было предоставить вамъ разочароваться впослѣдствіи, когда дѣло стало бы непоправимымъ?

— Скажите, какая трогательная заботливость!.. засмѣялась Лизавета Николаевна тѣмъ дѣланнымъ смѣхомъ, который непріятно поражалъ меня въ сестрѣ ея. — Но вѣдь это нестерпимо, когда васъ третируютъ какъ ребенка!…. вскрикнула она, принимаясь опять ходить изъ угла въ уголъ, ужь если онъ считалъ меня способною отравить ему жизнь, кто же виноватъ — зачѣмъ онъ женился на мнѣ? кажется, онъ и при васъ еще и впослѣдствіи не имѣлъ недостатка въ доказательствахъ, что я къ нему была равнодушна?… Или онъ во что бы то ни стало хотѣлъ добиться моей руки, хоть на время, какъ завидной игрушки?.. Я вотъ все шучу съ вами, а знаете ли вы, что эта мысль мнѣ покою не даетъ съ самой сватьбы? Бываютъ минуты, когда я невыразимо презираю его за это… когда я думаю: стоитъ ли такъ мучиться за него, какъ я вамъ вчера докладывала…

— Вспомните, Лизавета Николаевна, что меня вѣдь не было при вашей сватьбѣ; но я знаю, что Михайло, точно также какъ и вашъ покорнѣйшій слуга, строго различалъ ваши увлеченія и ваше сердце…. Мы оба, я такъ-сказать невольно, а онъ сознательно, покрывали кое-какія лжишки ваши, — но ни онъ, ни я не считали васъ способною солгать въ чемъ нибудь крупномъ… А разъ когда вы приняли предложеніе и дали свое слово — ни одинъ изъ насъ не задумался бы ввѣрить вамъ свою жизнь и честь…

— Онъ вамъ говорилъ это? перебила Лизавета Николаевна.

— Первое я всегда зналъ, а что касается чести его, такъ вчера еще, съ первыхъ словъ, онъ увѣрялъ меня въ своемъ полнѣйшемъ спокойствіи за нее…

— Ну и за то спасибо! горько усмѣхнулась Тароватова, — значитъ утро вечера мудренѣе вышло… Что же онъ мнѣ предлагаетъ черезъ ваше посредство?

— Если вы предпочитаете этотъ путь — извольте: онъ на дняхъ ѣдетъ въ Москву, тамъ устроитъ передачу вамъ всего своего состоянія за исключеніемъ небольшихъ денегъ, съ которыми отправится за границу…

— Вотъ какъ! А самъ разумѣется не удостоитъ меня ужь не только проститься какъ слѣдуетъ, а даже хоть сегодня изъ одного приличія пробыть дома…

— Я уже говорилъ вамъ, что это зависитъ отъ вашего желанія, — и мы съ нимъ условились такъ, что если я не вернусь къ десяти часамъ — онъ явится сюда…

— О, такъ давайте чай пить въ ожиданіи такого пикантнаго свиданія!.. Обманутый мужъ и брошеная жена — чудо что за оперетка вышла бы!..

Признаюсь, при всемъ знаніи прошлаго Лизаветы Николаевны, я подивился ея умѣнью владѣть собою или ужь въ самомъ дѣлѣ полнѣйшему презрѣнію къ личности моего друга. Видно вліяніе Анастази успѣло заявить себя въ жадной до новыхъ впечатлѣній душѣ ея сестры!

X.

Пока собирали чайный столъ, а Лизавета Николаевна, извиняясь подъ тѣмъ предлогомъ, что въ нынѣшней суетѣ съ самаго утра ей было не до туалета, удалилась въ свою комнату съ пачкою привезенныхъ мною писемъ, — я все болѣе и болѣе волновался, проклиная свою неисправимую готовность браться за глупѣйшія роли, чуть что коснется интереса моихъ друзей. Я смутно чувствовалъ, что имѣю дѣло далеко не съ прежней московской барышней и не предвидѣлъ никакого прока въ предстоящемъ свиданіи супруговъ. Дѣло въ томъ, что Михайло какъ утопающій хватался за соломенку: воспользовавшись вчерашнимъ сознаніемъ жены и припугнувъ серцеѣда, при чемъ тотъ струсилъ позорнѣйшимъ образомъ, — онъ рѣшился испробовать послѣднее отчаянное средство, а именно: дать Лизаветѣ Николаевнѣ на время желанную свободу и одинокую независимость, и затѣмъ — смотря по тому какъ она ими воспользуется — или побѣдить, или окончательно сойдти со сцены. Я не сомнѣвался, что его станетъ на это; но въ отношеніи Лизаветы Николаевны предвидѣлъ исходъ совершенно противуположный его хрупкимъ надеждамъ… Мнѣ вспомнилось, какъ я нѣкогда возвращался отъ Сметанкина, раздумывая о томъ, что выйдетъ изъ маленькой барышни въ будущемъ — и долженъ былъ сознаться себѣ, что Лизавета Николаевна до сихъ поръ остается для меня тѣмъ же загадочнымъ сфинксомъ.

Въ этомъ-то мрачнѣйшемъ расположеніи духа и засталъ меня Тароватовъ. Онъ вошелъ и поздоровался со мною какъ ни въ чемъ не бывало, только серьознѣе какъ-то сталъ и въ глазахъ его проступала сосредоточенная рѣшимость.

— Послушай, Михайло, сказалъ я вполголоса, отводя его къ сторонкѣ, — мнѣ кажется, ты губишь ее, самъ толкая на этотъ скользкій путь?…

— Ну теперь поздно ужь спохватываться! проговорилъ онъ, угрюмо потупясь, — не въ скоморошество же обратить всю эту исторію… Что жъ она — согласна? Что она тебѣ отвѣтила?

— Ни да, ни нѣтъ. Услышишь самъ…

— Пріѣхалъ наконецъ? послышалось изъ гостиной, и тихо шелестя широкимъ кружевнымъ пеньюаромъ вошла Лизавета Николаевна. Остановясь на минутку въ дверяхъ, какъ бы для того чтобъ дать намъ вдоволь налюбоваться своей чарующей красотой, она небрежнымъ кивкомъ головы пригласила насъ къ чайному столу…

— Пожалуйте, пожалуйте-ка сюда, Михайло Иванычъ, заговорила она, опускаясь въ бѣлыя волны кружевъ на кресло, и смѣряла мужа взглядомъ съ ногъ до головы, — и вы, докторъ, сдѣлайте мнѣ одолженіе, останьтесь ужь съ нами… Намъ отъ васъ таить нечего теперь…

Тароватовъ оглянулся было на дверь передней.

— Не безпокойтесь, кинула ему Лизавета Николаевна, — люди усланы… Я вѣдь небольшая охотница до театральныхъ эффектовъ, а вотъ вамъ надо отдать справедливость — мастерски устраиваете ихъ, Михайло Иванычъ, съ самаго утра…

— Что дѣлать-съ, не взыщите — какъ вышло! сказалъ тотъ, подвигая себѣ стулъ поодаль отъ жены, — я впрочемъ не особенно старался… Но не въ томъ дѣло! ясно ли передалъ вамъ докторъ, для чего собственно мы теперь собрались?…

— Какже, какже! Совершенно ясно… какимъ-то рѣзкимъ суховатымъ тономъ отвѣтила та, — чтожь, я васъ поздравляю, Михайло Иванычъ! Вы и эти обстоятельства уладили прекрасно… для себя, разумѣется…

— Для меня? переспросилъ Тароватовъ, первый разъ еще взглядывая на жену.

— А еще бы! вы — мужчина, вамъ широкая дорога на всѣ четыре стороны, между тѣмъ какъ я… Да неужели же вамъ не приходилось видѣть, какъ тяжело положеніе покинутыхъ женъ?…

— Но ты стало быть не все передалъ Лизаветѣ Николаевнѣ? обратился Тароватовъ ко мнѣ.

— Ахъ, это вы насчетъ вашего великодушнаго предложенія объ моемъ обезпеченіи? переспросила Лизавета Николаевна, — виновата, я и забыла поблагодарить васъ!… Впрочемъ, я надѣюсь, вы по крайней мѣрѣ сознаете, что это прямая ваша обязанность, которую вамъ иначе можно бы и повнушительнѣй напомнить… Вѣдь не могли же вы разсчитывать, что я поселюсь на чердакѣ и стану зарабатывать себѣ хлѣбъ какими нибудь переводами!… Нынче ужь такія дурочки повывелись — особенно какъ иногда, зная три-четыре языка, приходится за недостаткомъ работы идти въ магазинъ и становиться за швейную машину…

Мы съ Тароватовымъ только переглянулись въ изумленіи, а Лизавета Николаевна, преспокойно себѣ разлила по стаканамъ и поставила передъ нами чай.

— Тѣмъ не менѣе, продолжала она, — позвольте еще разъ выразить вамъ свою признательность и отказаться отъ вашего пожертвованія…

— Но что же вы намѣрены дѣлать? спросилъ Тароватовъ.

— О, Боже мой, вы ужь слишкомъ далеко простираете свою заботливость! съ горечью произнесла Лизавета Николаевна, — здѣсь не пустыня, у меня сестра есть, — ей, бѣдняжкѣ, давнымъ давно пришлось пережить мое горе… Она даже сегодня предлагала мнѣ пріютъ. Она говоритъ, что ей скучновато становится и некому руку подать, а годы проходятъ… Vous savez le reste?^[17].

Я опять взглянулъ на Тароватова. Онъ хмурился, кусалъ губы и видимо готовъ былъ разсердиться не на шутку.

— Чего же бы вы сами отъ меня потребовали? выговорилъ онъ черезъ силу.

— Наконецъ-то догадались полюбопытствовать!.. засмѣялась Лизавета Николаевна, — чтожъ, если ужь вы не боитесь тяжелыхъ и двусмысленныхъ положеній для меня, такъ не хотите ли помѣняться?… Останьтесь здѣсь: вы на своей половинѣ, я — на своей; вы будете совершенно свободны, я постараюсь не стѣснять васъ…

— Что за шутки!… отвернулся Тароватовъ.

— А я думала, это вы шутите-то, Михайло Иванычъ. Если же вы серіозно желаете знать мои намѣренія, такъ я ничего не требую отъ васъ, а только прошу…

Я невольно взглянулъ на нее. Голосъ у нея слегка сорвался — и она протянула ему руку съ тонкими дрожавшими пальцами….

— Прошу отъ всего сердца: простите меня…

— Мнѣ васъ не въ чемъ прощать, Лизавета Николаевна, сухо проговорилъ Тароватовъ, — дѣло простое: вы заявили мнѣ, что наша жизнь вамъ становится не подъ силу — я готовъ избавить васъ отъ этого бремени, только научите: какъ?

— Я прошу простить меня въ томъ, что я легкомысленно испортила вамъ жизнь, когда не знала еще ни васъ, ни самой себя, ни самой жизни. Вмѣсто того чтобъ заботиться о вашемъ счастьѣ… Ну, да что говорить, чего не могла дать вамъ — того и не могла… на нѣтъ суда нѣтъ… Но, ради Бога, не подумайте, что я вамъ навязываюсь: еслибъ не такъ стыдно было мнѣ передъ мамашей, я давно бы уѣхала къ ней… А теперь, мнѣ волей неволей приходится прибѣгнуть къ вашему снисхожденію…

Оба они какъ-то разомъ встали съ мѣстъ и подошли другъ къ другу.

— Какъ ни странно вамъ это покажется, но исполните мою просьбу, порывисто заговорила Лизавета Николаевна, — поймите, что это нужно мнѣ для моего спокойствія… Разстанемся формально, выхлопочите себѣ разводъ, я принимаю всю вину на себя, выговорила она задыхаясь, — устройте это какъ знаете и будьте свободны…

— Помилуйте, развѣ это возможно?! вскрикнулъ я, подходя къ нимъ въ свою очередь.

— Можно, говорятъ, можно!… съ какимъ-то отчаяніемъ повторяла Лизавета Николаевна, остановивъ молящій взглядъ на Тароватовѣ; губы у нея задрожали, она съ усиліемъ договорила, — по крайней мѣрѣ, дайте мнѣ честное слово честно употребить всѣ усилія для того, чтобъ это было сдѣлано… Ради Бога! мнѣ это нужно… Пожалѣйте меня… пощадите…

Тароватовъ, блѣдный какъ полотно, тоже не сводилъ съ нея глазъ, весь какъ бы окаменѣвъ въ ожиданіи, и вдругъ взялъ ее за обѣ руки.

— Ну, хорошо, я согласенъ, пробормоталъ онъ.

— Честное слово?…

— Честное слово, твердо повторилъ Тароватовъ.

Лизавета Николаевна вздохнула всю грудью, точно выбираясь изъ какого-то душнаго подземелья и крѣпко пожала руку мужа… На лицѣ ея блуждала какая-то хорошая улыбка и румянецъ понемногу заливалъ смуглыя щоки…

— А потомъ ужь… начала она прерывающимся голосомъ, — когда все будетъ кончено… и вы поѣдете заграницу — возьмите и меня съ собою. Вѣдь иначе вы никогда не повѣрите, что я перестрадала сегодня въ одни сутки… Иначе вамъ ложью покажется то, что я вижу теперь ясно какъ день, не смотря на все что со мной было…

Слезы мѣшали ей говорить.

— Что же? что? какимъ-то ликующимъ голосомъ перебилъ Тароватовъ.

— А то, что я люблю тебя!… вырвалось у Лизаветы Николаевны, и обвивъ, мужнину голову руками, она такъ и замерла въ объятіи.

Я потихоньку взявъ шляпу выбрался изъ счастливаго уголка, гдѣ уже не было мѣста лишнему — по крайней мѣрѣ на сегодня.

Пересматривая мои записки, нѣсколько лѣтъ спустя послѣ того какъ они были окончены, я нахожу, что многое въ нихъ неполно, блѣдно и слабо въ сравненіи съ дѣйствительностью. Впрочемъ, я обѣщалъ читателямъ, если таковые найдутся, лишь намѣтить главныя черты того типа, который въ послѣдовательномъ своемъ развитіи составляетъ барышню и барыню. При томъ же я не литераторъ, а скромный наблюдатель жизни съ точки зрѣнія врача, — хотя и въ этомъ случаѣ, какъ въ большинствѣ другихъ, докторъ можетъ только указать болѣзнь; лекарство же не въ его рукахъ — оно слишкомъ сложно, какъ самъ недугъ. Быть можетъ, поинтересуются узнать, счастлива ли теперь Бетси, виноватъ: Лизавета Николаевна? Да, насколько счастіе возможно въ мірѣ. Едва-ли нужно упоминать, что послѣдній планъ ея никогда не былъ приведенъ въ исполненіе — потому, какъ говаривалъ Тароватовъ впослѣдствіи, что давъ честное слово свое, онъ не обозначилъ времени его исполненія — и все откладываетъ этотъ срокъ, до всей вѣроятности до конца земнаго странствія. И такъ, Лизаветѣ Николаевнѣ таки посчастливилось довольно благополучно миновать всѣ подводные камни своего поприща, благодаря нѣкоторой исключительности ея характера. Съ большинствомъ же ей подобныхъ бываетъ не такъ. А кто виноватъ? Неужели сами барышни, когда онѣ получаютъ такое воспитаніе у барынь? Не барыни ли? — да развѣ онѣ развились не изъ тѣхъ же барышень? Это вредный кругъ, изъ котораго не выбьешься, пока воспитаніе нашихъ дочерей не станетъ въ общемъ сознаніи вопросомъ первостепенной важности. А пока на досугѣ припомните, читатель, сколько болѣе или менѣе знакомыхъ вамъ барышень и барынь обрывались и падали стремглавъ съ любой изъ тѣхъ ступенекъ, которыя я позволилъ себѣ назвать главами моихъ записокъ?…

"Нива", №№ 4—14, 1874

---

1. Къ услугамъ мнимыхъ больныхъ, конечно?
2. Такъ вы — докторъ не на шутку.
3. Вотъ еще! дурочка ты моя!
4. Во всякомъ случаѣ, ему это здорово…
5. Судьба!
6. Ну-съ, калоши мнѣ, пожалуйста!
7. Вотъ и другой то-же!
8. Ступайте принимать гостей.
9. Изъ Прекрасной Елены.
10. Не съѣстъ же насъ господинъ Тароватовъ.
11. Собраніе всѣхъ добродѣтелей древности.
12. Смотря но обстоятельствамъ.
13. Посѣять васъ.
14. Онъ не такъ глупъ, какъ я думала, ученый-то!
15. Почки въ мадерѣ, для подкрѣпленія нервовъ.
16. Негодяй!
17. Остальное вы знаете?